Доказательство Канта

Глава 16

Прошло около трех недель с момента обнаружения призмы, предательства Макс, аварии и госпитализации Тайвина. На работу я вернулся быстро, и жизнь Корпуса первопроходцев входила в привычное русло, но меня порядком тяготило отсутствие штатного гения, угнетало отсутствие моей почти заместительницы и неизменной помощницы и беспокоили растущие в геометрической прогрессии влияние и эгоцентрические замашки Гайяны.

Я знал, что ученый постепенно приходит в себя и что помощь ему оказывают лучшие врачи колонии, но смутное ощущение неправильности не могло покинуть мысли и чувства. Каждый раз, когда я навещал Тайвина, он становился все более задумчивым, молчаливым, словно пыльным мешком пришибленный, и нередко пытался окорачивать сам себя в высказываниях. Иногда даже про гамадрилов и руки не из той части тела забывал — или спотыкался. Я молчал, но мотал на ус — похоже, либо я в очередной раз перестарался в сентенциях насчет его отношений с подчиненными, то ли он сам пришел к каким-то неведомым для меня выводам. Но мне казалось, что его решения меня не порадуют.

Наконец, пришло время его появления на работе. Тайвин, бледный, порядком исхудавший, усладил мой взор своим присутствием ранним утром понедельника новой рабочей недели.

— Кого я вижу! — искренне обрадовался я. — Гений всея первопроходцев и самая ядреная заноза на всем западном побережье единственного континента Шестого!

Тайвин кособоко улыбнулся и потихоньку протиснулся мимо меня в лабораторию. Негромко поздоровавшись со своими лаборантами, он юркнул к себе в кабинет и закрыл шторку в окне, выходившем аккурат на рабочий процесс в его вотчине.

Я, склонив голову, недоуменно посмотрел на научных сотрудников, на Гайяну, на зашторенное окошечко и в абстрактное никуда изрек:

— Неладно что-то в датском королевстве…

Кареглазый Нил обеспокоенно покивал, но вслух, чтобы не нервировать только пришедшее в себя и на работу начальство, не стал обозначать степень беспокойства. Как назло, именно в этот момент приспичило позвонить Александру. Мелкий неугомонный живчик от ученого мира поинтересовался, глядя на меня с плохо скрываемым нетерпением:

— Честер! Я слышал про ваши перипетии. Очень вам всем сочувствую, но не могу не полюбопытствовать. Ты говорил о кадровых перестановках…

— Давайте я переведу вас на Тайвина через пару минут. Он вам более подробно все расскажет, — тактично предложил я, и непоседливый координатор Ассоциации наук закивал так, что я испугался, как бы у него не оторвалась голова. Я свернул звонок и постучался под изучающим взором научного отдела Корпуса первопроходцев к их язвительному до сей поры руководителю.

— Войдите, — последовал негромкий ответ. Дверь отъехала в сторону, и я, как заправская фотомодель, встал в проеме, сложив руки на груди и опершись о переборку.

— Тай! — начал я. — Тебе не кажется, что слон в лесу сдох?

По-вампирски бледный ученый медленно поднял на меня взгляд, и я отметил сникшие плечи, общее состояние затравленного недоумения и беспокойной безысходности. Я хорошо знал такой коктейль чувств и не мог позволить ему туда скатиться окончательно.

— Мне кажется, я кого-то потерял. Знаешь, ехидный такой, в очках, гамадрилами всех обзывает, питается текилой и мозгом подчиненных. Не видел?

Тайвин скривил губы, выдав подобие улыбки, и ответил мне в тон:

— Нет, не пробегал. Очень неприятный тип, судя по описанию.

— Да? А мне нравился! — я отлип от переборки, закрыл дверь перед носом у любопытствующих лаборантов и внаглую уселся напротив ученого.

— Вернись, пожалуйста, — серьезно попросил я. — И мне, и твоим орлам тебя не хватает в твоей предыдущей итерации. Куда ты сам себя загнал?

Тайвин снял очки, отчего стал выглядеть намного моложе своих лет, и я прочел на его лице сомнения, усталость, печаль и неуверенность.

— А надо, Чез? Ты посмотри, что я наделал. Третий местный год заканчивается, а я действительно никого ни разу не похвалил, хотя вкалывают мои лаборанты как проклятые. Мы столько всего с ними вместе сделали, что на десять Нобелевских хватит, а я на них ору и заставляю порядок титрования повторять. Титрования! Это с их квалификацией! И ни разу, понимаешь, ни разу я не задумался за это время о том, чтобы дать им возможность блеснуть где-то еще, кроме моей лаборатории. А перед аварией, ты помнишь, я к сущим пустякам прицепился, чтобы точно обиделись. Я тебе говорил, что у тебя эмоциональный интеллект хромает, а у себя бревна в глазу не увидел. Я просто не знаю, что мне делать дальше. Как мне вообще теперь моим… научным сотрудникам в глаза смотреть? — он точно хотел сказать про гамадрилов, но сдержался.

Я хитро ему улыбнулся:

— Это ты можешь на меня спихнуть, мой же совет был. Идиотский, кстати. Знаю я, что тебе делать.

И я положил на стол смарт с притихшей голограммой заинтересованно слушавшего монолог Тайвина Александра. Звонок я незаметно развернул почти сразу, как закрыл дверь, и координатору хватило терпения, такта и сообразительности включиться в ситуацию и промолчать.

— Тайвин! — с плохо скрытым энтузиазмом в глазах и в голосе заявил Александр. — Мне позарез необходимо рассказать вам одну историю. Про интуицию, мотивацию и авось.

Ученый вздрогнул от своей собственной присказки, и я, хоть мне и было дико интересно, тихонько вышел, оставив ученых разговаривать. Вот уж кто-кто, а Александр тот, кто поможет направить чувства нашего гения в нужное эмоциональное русло. Ко мне подошли лаборанты, и Нил негромко спросил:

— Вы же нам его вернете?

Я хмыкнул:

— Успели соскучиться? Не все сразу, но да, он вернется. Постарайтесь быть с ним… как обычно. Он не хрустальная вазочка, не разбился, но ему сложно вдруг взять и осознать, что вокруг него не автоматы, а живые люди. Со своими мыслями, чувствами и потребностями. Но он справится. А вы ему поможете. А вот вам, — я укоризненно посмотрел на Гайяну, — должно быть стыдно!

— Это еще почему? — возмутилась она.

— Потому что вы сначала очаровали всех лаборантов, приручили, они чуть ли не с руки у вас едят, а теперь вертите ими как хотите. Вот за что вы вчера выговор Михаилу делали, а?

— За дело, — холодно сказала Гайяна, и я видел, как она сердится.

— А мне кажется, что вы просто пытались потешить свое эго, тыкая носом в маленькую ошибку специалиста своего дела, ученого практически с мировым именем, взрослого мужчину, в конце концов, ответственного за свои действия, равно как и за свои ошибки!

Она вспыхнула и попыталась оправдаться:

— Ваши претензии безосновательны, Михаил должен был…

— Стоп! — прервал я ее. — Вот отсюда поподробнее. Кому он, по-вашему, должен? Я вот думаю, что прежде всего себе, науке, научному отделу, Корпусу первопроходцев, колонии, да хоть человечеству, но не вам. Он и сам бы эту ошибку нашел, я уверен. Вы вот уйдете в свой «Авангард» обратно, а Тайвину останется штат морально загнанных и затюканных сотрудников, которые будут бояться лишний раз расчеты проверить, потому что их макают, как котят в лужу за любые, даже незначительные, ошибки уже третий месяц подряд. Думаете, я не вижу ничего? Это, знаете ли, им невероятно обидно, а с вашей стороны — еще и непрофессионально.

— А я у вас остаюсь. Но себя я не переделаю, — с обидой ответила мне Гайяна. — Хотя я вас услышала.

— Отлично. Тайвин смог, и у вас получится, — обнадежил я ее. Еще раз окинув взглядом лаборантов, я добавил: — А за ту выволочку, что привела нашего штатного гения в больницу, вы Тайвина простите. Это была исключительно моя идея.

Оставив лаборантов недоуменно молчать и переваривать полученную информацию, я смылся к себе.

Гайяна с момента моей отповеди стала вести себя спокойнее и прекратила докапываться до лаборантов по мелочам. Присмотревшись друг к другу, ученые нашли общие интересы, и постепенно леди вливалась в спаянный коллектив, становясь неотъемлемой его частью.

Лаборанты с морально-нравственным преображением своего руководителя в плане работы расцвели. Уж не знаю, что там ему рассказал Александр, но Тайвин начал отсылать их в рамках обмена опытом по другим лабораториям, мотивировал писать научные работы, которые потом самолично отправлял по самым уважаемым журналам, заявлял результаты на престижные премии и пытался выбить для своих подручных лучшие места на научных конференциях и гранты под исследования. Но общение гения с его подчиненными никак не могло вернуться на круги своя. Как только его сотрудники делали ошибку, он было заводился, но прерывал сам себя, наступая на горло собственной песне. Ломать годами устоявшиеся привычки было невероятно сложно и мучительно больно, лаборанты это видели, но не знали, как ему помочь. Ровно до того момента, как Нил не уронил случайно на пол пробирку. Та разлетелась вдребезги, и рассерженный гений, обернувшись на звук, завел привычную шарманку.

— Да кто ж там такой криворукий мохнозадый… — начал было Тайвин, но резко осекся.

Нил с улыбкой дополнил:

— Гамадрил? Я.

Штатный гений неловко снял очки, сразу став потерянным и беспомощным, и принялся извиняться:

— Нил, я не хотел вас обидеть…

Лаборанты со всего отдела стеклись поближе, и тут послышался повторный звон разбитого стекла. Михаил с улыбкой хитро посмотрел на Тайвина.

— И я гамадрил.

Кевин последовал его примеру.

— И я.

Со всех сторон послышались брызги разбивающейся химической посуды. На ресницах у гения сверкнула слезинка, он поверить не мог в происходящее, пока лаборанты не затянули слаженным, годами отработанным хором порядок сначала прямого, потом обратного титрования. На этом ученый сдался и, разулыбавшись, позволил себя обнять, чем лаборанты и воспользовались.

— Мы вас ни на кого не променяем, — сообщил Тайвину Нил, крепко и бережно сжав ученого за плечо, а Гайяна, стоявшая в сторонке, согласно тряхнула кудряшками и немножко порозовела. — Будь мы тут хоть тысячи раз гамадрилами.

Я, привлеченный тишиной и звоном стекла и наблюдавший за этой сценой торжественного примирения, привалившись к дверному проему, удовлетворенно кивнул. Все-таки сработала моя дурацкая затея поссорить их и потом помирить. Теперь дело у них пойдет на лад. И в кои-то веки оказался прав. Тайвин быстро обнаглел обратно до обычного состояния и продолжал обзывательства, но теперь все чаще в отделе звучали и скупые слова похвалы, будоражащие ученых посильнее любого энергетика.

А я, убедившись, что у всех все в порядке, захандрил. Таков уж был мой обычай: сначала попереживать за всех, а потом разбираться в себе. И вроде все было хорошо: Макс не появлялась у меня на глазах, хотя я знал, что из колонии она никуда не улетела. Привлекать ее к ответственности я не стал, флаеры починили, и мы с Тайвином остались живы, а больше она причинить вреда по глупой увлеченности мной никому не успела.

Знал я только, что с ней обстоятельно беседовал шеф и полковник Вернер, и вроде как нашли ниточки, ведущие в сторону все того же «Апостола», провались он пропадом, хотя подкустовых снайперов порвала химера, и рассказать они никому ничего не смогли. Да и сам «Апостол» апелляции к возвращению на Шестой приостановил, что было показательно, да только подозрения к делу не пришьешь. А оказалось это дело мудреное, запутанное и не для моего уровня допуска ко всяким секретностям. Образцы призмы из лаборатории Тайвина Макс, слава базовым законам мироздания, ума хватило не стащить, хотя предлагали, и на том спасибо.

Я постепенно потухал и с каждым днем становился все более невыносимым брюзгой. Неторопливо текли рабочие будни, приближались зима и время гидр, а я становился замкнутым и сумрачным. Все чаще вместо того, чтобы остаться после рабочей смены с ребятами пошутить и попить кофе или чего-то более существенного, припоминал улыбку и едкие шуточки Макс и, неловко прощаясь, прогуливался в самый конец колонии к почти незаметным радужным сполохам защитного купола. Там выходил на шаг за его пределы, садился спиной к поселению и смотрел на ало-фиолетовые закаты, ощущая внутри вместо себя болезненный комок игл, коловших меня в самые чувствительные точки души. Я не мог поверить в ее предательство. Не мог, и хоть трава здешняя полупрозрачная не расти!

Одним таким вечером на изломе осени меня нашел мой новый друг. Приземлившись справа рядом со мной прямо на землю, Тайвин осведомился:

— Чез, ты мне казался всегда неугомонным позитивным живчиком. Теперь, оказывается, ты и грустить умеешь?

— А ты мне казался сухарем из сухарей, а вот поди ж ты, оказался в итоге не таким уж неприступным айсбергом, как я думал, — парировал я и уныло добавил: — Плохо мне, Тай. Я за своим доверием к миру доверие к людям, похоже, потерял.

— Это ты зря. Люди — величина переменная. Они появляются в твоей жизни, потом уходят, кого-то отпускаешь легко, а кого, бывает, очень тяжело. Такова суровая правда жизни. Но ты-то остаешься. — Штатный гений изо всех сил старался меня подбодрить, как умел, и я с грустной улыбкой оценил его старания.

— Я понимаю. Но я никогда не думал, что ошибаться в людях так сложно и больно.

— А что-то в этом мире не несет боль и страдания? Вон, посмотри на свою обожаемую кремнийорганическую реальность. — Тайвин сорвал травинку. — Там регулярно кто-то кого-то ест, есть редуценты, есть продуценты, есть консументы нескольких порядков… Все как в жизни. Кто-то готов тебе платочек подать и убрать за тобой продукты жизнедеятельности, кто-то тебя поддержит, а кто-то и укусит. Возможно, что и до крови, а то и загрызет от широты души.

— Твоя биологическая философия меня сейчас очень впечатлила, — съехидничал я. — Как ты вообще за пределы купола-то вышел? Ты же перестраховщик знатный.

— А я тебе доверяю, — сообщил мне штатный гений. — Ты же говорил как-то, что справишься с нелегкой задачей защитить мои очки. Этого недостаточно?

Я, понимая, что еще чуть-чуть, и я позорно расплачусь от нахлынувшего на меня сложного комплексного ощущения неизбывной грусти, перемешанного с экзистенциальной осенней тоской и ощущением признательности другу, посмотрел вдаль на великолепие заката и со всей душой, которую смог найти, произнес, положа ученому руку на плечо:

— Достаточно, Тай. Это ты очень важную для меня сейчас вещь сказал. Спасибо.

Мы немного помолчали, и вдруг за спиной раздался шорох. Один за другим выходили мои ребята, молча садясь рядом. Когда рядом со мной по левую руку приземлился Роман, я не смог промолчать.

— Заговор против короны.

— А ты ее сними и протри тряпочкой, а то запылилась слегка, — посоветовал невозмутимый Берц. Ребята захихикали, и я, чуть приободрившись, несмело им улыбнулся.

— Я…

— Не только тебе было плохо, Чез. Поступок Максимиллианы… он по всем ударил неплохо так. Как хуком справа, — вздохнул мой серый кардинал, и я понял, что меня отпустило. Какими бы ни были мотивы Макс, в конечном итоге жизнь продолжается и будет продолжаться, что бы по этому поводу ни думал я сам, и меня не спросит. И если я готов провести ее в тоске, печали и депрессии, то это будет сугубо мой личный выбор, вот только я подобной судьбы для себя не хотел.

Скрепя сердце, я глубоко выдохнул и окинул взглядом Корпус первопроходцев, оперативный отдел. Ребята напряженно ждали моего вердикта, а я медлил, заново рассматривая удивительные краски Шестого. Ало-фиолетовые всплески огня дробились во фрактальных полупрозрачных разводах стволов кустарников, мимо пролетела, едва шелестя крыльями, небольшая стимфала, сверкая светло-голубым оперением, а из-под ноги Тайвина я на автомате достал и отпустил восвояси орфа, вознамерившегося на коленку к гению залезть и полюбопытствовать, кто это тут сидит и путь ему к норе загораживает. Штатный гений вздрогнул, но ничего не сказал.

Что еще преподнесет нам кремнийорганическая реальность, непостижимая, нереальная, но весомая, зримая и ощущаемая, как категорический императив в доказательстве Канта? Неужели я вот так готов взять и пустить свою жизнь, работу, ребят под откос только потому, что не могу справиться с самим собой и пережить предательство боевой подруги, вздумавшей открыть на меня охоту и погрязшей в кем-то тщательно спланированных интригах с головой, как Ном в колонии заплевавших его с ног до головы дактилей? Я мотнул головой. Нет, этого я себе позволить не могу. В конце концов, одна штатная единица выбыла, но я несу ответственность еще за четырнадцать человек. И они готовы идти со мной или за мной хоть в огонь, хоть в воду, хоть в космос.

Я решительно поднялся и произнес:

— Так. У нас вакантное место освободилось. По штату нам положено пятнадцать боевых единиц плюс начальство, а нас теперь только четырнадцать и я сверху.

Ребята повскакивали с земли, окружили меня, и Берц с удовлетворением в голосе произнес:

— Я смотрю, ты пришел в себя.

— А я из себя особо и не уходил, — подмигнул ему я. И, хотя мне по-прежнему было очень больно, я уже твердо знал, что оклемаюсь. Поэтому, хитро прищурившись, выдал обычную свою фразу, на которую услышал слаженный хор ответов: — Я в себе, с вами и у себя самого. Если что…

— Свистнем!