Долина долгих снов

Увайс открыл глаза, но от нестерпимо резкого света снова зажмурил их. Голова была тяжёлой, как камень, правое плечо болело, одежда почему-то была мокрая и липкая, будто Увайса только что выкупали в холодном горном озере.

— Бодгат, бодгат, — услышал он возле себя негромкое бормотание.

— Что за чёрт? — подумал Увайс и снова открыл глаза.

Он лежал на зелёной лужайке рядом с неподвижными телами Поли и Максима, в луже воды, которая натекла с их мокрой одежды, а вокруг них стояли какие-то смуглые, почти совсем голые люди и радостно бормотали:

— Бодгат, бодгат…

Потом несколько человек наклонились над Максимом и Полей и плавными движениями начали растирать их тела. Увайс подумал, что это сон. В самом деле, откуда могли взяться эти полуголые люди с их непонятным языком, как очутился он после ледяных объятий снежной лавины на этой тёплой мураве? Ведь он хорошо помнит, как катились они по крутому склону среди грома и свиста бешеного снежного потока, как крикнула Поля: «Прощай, Максим!» и как после удара головой об что-то твёрдое он, Увайс, покатился в какую-то чёрную неизвестность.

Все еще не веря в свое счастливое пробуждение, Увайс повернул голову в другую сторону. То, что он увидел, ещё больше удивило мальчика.

В десяти метрах от него медленно текла река. Над нею поднимался лёгкий пар. Струившийся оттуда воздух поражал своим ласковым теплом. На берегу реки росли какие-то широколистые деревья, и под одним из таких деревьев стоял большой белый слон. О существовании белых слонов Увайс ещё никогда не слышал. Но факт оставался фактом: недалеко от мальчика на берегу тёплой реки стоял белый, как снег, слон и с аппетитом жевал какой-то мясистый зелёный стебель.

Ещё больше удивился Увайс, когда смуглые незнакомцы, взявшись за руки, закружились вокруг них и, пританцовывая, вихляя спинами, затянули какую-то, должно быть, очень торжественную песню. Песня становилась всё громче и громче, движения поющих всё ускорялись, и то ли от звуков этой песни, то ли от странных растираний, которые, делали Максиму и Поле полуголые туземцы, Максим тоже очнулся и громко позвал:

— Поля! Ты здесь, Поля?

Он сразу же поднялся на локти, посмотрел на поющих, увидел Увайса и Полю и озабоченно склонился над своими друзьями.

— Вы живы?!

— Живы! — весело ответил Увайс, садясь на траве. — Немножко плечо болит, немножко голова гудит, но живы.

— Поля, а ты? — обратился Максим к девушке.

— Я не знаю, — слабым голосом сказала Поля, не открывая глаз.

— Раз уж ты подала голос, то я не сомневаюсь в том, что ты тоже жива, — улыбнулся Максим. — Но куда мы попали?

— Я тоже хотел бы это знать, — сказал Увайс.

Поля, наконец, решилась взглянуть вокруг себя и быстро села.

— Мы упали в ту самую долину, которую видели сегодня утром с гор, — быстро проговорила она.

— Должно быть, мы упали не в долину, а в воду, если судить по нашей одежде, — сказал Максим.

— Это нас и спасло.

— Ты немного ошибаешься, — вмешался Увайс. — Спасла нас не вода, спасли нас эти люди.

А черноволосые, полуголые жители тёплой долины всё кружились вокруг наших путешественников и всё пели свою песню.

— О чём они поют? — заинтересовался Максим. — Я различил только два слова: «ас» и «ман». По-немецки это означает «человек-ас», т. е. выдающийся лётчик. Но откуда тут могли взяться немцы?

— Раз мы упали с неба, то ничего нет удивительного в том, что нас называют лётчиками, — улыбнулась Поля. — Но постойте. Я, кажется, начинаю кое-что понимать. Да, да. Они поют об «асманах» — людях неба. На санскритском языке слово «асман» означает небо. Я различаю также слово «бодгати», что значит «просыпаться». Их язык действительно очень напоминает санскритский, и я даже могу приблизительно уловить смысл этой песни. Они поют: «Пусть славится небо, которое сбросило к нам трёх белых братьев и пробудило их от долгого сна в нашей зелёной долине».

— По-моему, среди нас есть ещё и сестра, — заметил Максим. — Называть нас всех трёх братьями было бы не совсем точно.

Но вот песня внезапно оборвалась, и Поля, воспользовавшись тишиной, сказала несколько слов.

Один из незнакомцев выступил вперёд, приложил ладони к своему лбу, потом притронулся кончиками пальцев к Полиному лбу и что-то ответил ей.

— Я спросила его, куда мы попали, — обратилась Поля к своим друзьям. — И этот человек сказал мне, что мы в Долине долгих снов, в царстве двух белых братьев из Яшмового храма.

— Если бы мне об этом сказал кто-нибудь другой, я бы подумал, что это сказка, — пробормотал Максим. — Но неужели эта долина отрезана от всего окружающего мира!

— Об этом мы узнаем позже, — сказала Поля. — Сейчас они хотят нас куда-то отвезти. Я не совсем понимаю, куда именно. Этот человек, должно быть, какой-то начальник у них, так как он отдаёт все распоряжения. Его зовут Путра.

Путра что-то крикнул своим, и несколько человек исчезло в густых зарослях на берегу реки. Вскоре на воде показались две большие лодки с длинными загнутыми носами, на которых были мастерски вырезаны головы каких-то необыкновенных птиц. Товарищи Путры засуетились. Максиму и Поле помогли освободиться от рюкзаков, откуда-то принесли тяжёлые гирлянды белых и красных цветов и надели на шеи всем трём путешественникам. После этого Путра пригласил гостей в лодки. В мокрой одежде идти было неудобно, к тому же у каждого до сих пор тело ныло от ушибов. Но Путра и его товарищи так приветливо улыбались им, песня, которую снова затянули жители долины, была такой торжественной и бодрой, что Поля, Максим и Увайс забыли о своих несчастьях и уверенно поднялись на сухой, устланный пахучими травами помост передней лодки.

Мысль о возвращении домой ещё не беспокоила их. Она время от времени несмело всплывала из самой глубины сознания, но сразу же исчезала, уступая место более мелким заботам.

— Будем ли мы наконец иметь возможность хоть немного подсушиться? — спросил Максим Полю. — Да и в зубах поковырять не мешало бы. Мы втроём сейчас, наверно, целого барана могли бы съесть. Правда, Увайс?

— Можно, — охотно согласился тот, — Барана немножко можно поесть.

— Надеюсь, что в своё время мы всё будем иметь, — сказала Поля. — А сейчас нужно плыть туда, куда они нас везут, и смотреть, смотреть…

Лодки плыли по тёплой реке. С десяток гребцов размеренно подымали и опускали в воду большие чёрные вёсла, но всплески вёсел не нарушали необычайной тишины, которая царила всюду. Река была извилистой, как все спокойно текущие реки. На её берегах зеленели могучие пальмы, бамбуковые рощи перемежались кустами древовидных папоротников, среди гигантских цветов, чем-то напоминающих дурман, неподвижно стояли огромные белые слоны и спокойно смотрели в воду. В небольших круглых озерках, образовавшихся, наверно, в старицах реки, горделиво закинув головы, плавали чёрные и белые лебеди. В тех местах, где густой лес отступал от берегов, глазам наших путешественников открывались широкие поля риса и какого-то растения, напоминающего просо. За каждым поворотом реки их ждала какая-нибудь неожиданность. Вот рядом с бамбуковыми зарослями высится целый лес гималайских кедров, увитых цепкими лианами. А вот растёт всего лишь одно дерево с широкими, блестящими, как у комнатного фикуса, листьями, но это дерево занимает площадь большого парка, потому что оно имеет не один ствол, как обычно, а сотни, тысячи толстых и тонких стволов. Это — баньян, дерево с воздушными корнями, которые, доходя до земли, углубляются в почву и превращаются в своеобразные стволы. Тут можно было увидеть сандаловое дерево, изделия из которого многие годы сохраняют приятный запах. Дерево бабур, которое на солнце становится твёрдым, как железо, росло тут рядом с чёрным эбеновым и розовым деревьями.

Леса кишели обезьянами. Чёрные и рыжие, маленькие и большие, хвостатые и бесхвостые, крикливые и молчаливые, они прыгали по деревьям, табунами сидели в тени, грызя орехи, грелись на солнышке посреди полян.

Однако надо сразу же сказать, что солнца в нашем понимании над долиной не было. Оно пряталось за толстым слоем облаков. Но воздух был наполнен каким-то странным рассеянным светом, и деревья бросали на землю тень, как в обычный солнечный день, а поляны и рисовые поля сверкали так, словно на них изливались целые потоки лучей неутомимого небесного светила.

Воздух в долине был тёплый, влажный, насквозь пропитанный ароматами цветов и странных, никогда не виданных нашими путешественниками, деревьев.

Но больше всего поразило Максима, Полю и Увайса то, что они нигде не видели даже признаков человеческого жилья. Неужели жители долины — совершенно дикие люди? Если судить по их одежде, они находятся не на высоком уровне развития, но, с другой стороны, если рассудить здраво, то одежда в такой духоте не особенно и нужна. Их же лодки свидетельствуют о незаурядном мастерстве. Рисовые поля указывают на то, что это народ трудолюбивый и разумный. А полное отсутствие оружия в руках сопровождающих ещё больше убеждает в правильности такой мысли. И всё же странно, что нет в долине ни городов, ни сёл, не видно ни одной хижины, хотя хижину и трудно заметить среди этого буйного цветения природы.

Они плыли долго. Одежда на путешественниках почти совсем высохла, аппетит разыгрался не на шутку.

— Наши сухари превратились, конечно, в тесто, — сказал Максим, — но консервы же целы. Так почему бы не развязать рюкзаки и не устроить небольшой банкет? Это было бы довольно романтично и полезно.

— Сейчас это не очень удобно, — заметила Поля. — Они везут нас как гостей, и не стоит лишать их возможности полностью проявить своё гостеприимство.

— Я бы ещё мог объяснить появление тропической растительности в этой долине, — засмеялся Кочубей. — Даже белые слоны, с точки зрения зоологии, не такое уж необычное явление. Но твои, Поля, дипломатические способности… — И он развёл руками, не находя соответствующих слов.

— Что ж, — сказала Поля, — раз мы попали в чужую страну, нужно уважать хозяев.

В это время Путра что-то сказал Поле. Лодка повернула к берегу. Вскоре её нос мягко врезался в белый песок, и гребцы, соскочив в воду, на руках перенесли Полю, Максима и Увайса на покрытую зелёной кудрявой травой поляну. И как только они ступили на землю, из-за деревьев, которые окружали поляну, вышло не меньше сотни таких же полуголых смуглых людей, среди которых были и женщины и дети.

Женщины несли сплетённые из белой лозы корзины и круглые тыквы на головах. В руках у детей были гирлянды цветов — белых, голубых, красных. А мужчины были кто с чем — одни с какими-то музыкальными инструментами, напоминающими то скрипку, то домру, то маленькую гитару, другие с разноцветными шкатулками, мешочками и коробочками. Дети подбежали к Поле, Максиму и Увай-су и начали надевать им на шеи венки цветов, музыканты заиграли на своих инструментах, женщины быстро расстелили на траве цыновки и начали выкладывать на них из своих корзин лепёшки из ячменя и риса, круги масла, жареное мясо, фрукты и какие-то неведомые лакомства.

Путра произнёс длинную и, должно быть, чрезвычайно пышную речь, смысл которой сводился к тому, что жители Долины долгих снов очень рады приветствовать у себя трёх белых братьев, которые упали с неба и которые в сто тысяч раз красивее и приветливее двух здешних белых братьев.

Должно быть, Поля не всё хорошо поняла в речи Путры, потому что это упоминание о каких-то двух белых братьях так и осталось совсем необъяснимым для путешественников.

Наконец, Путра пригласил их к трапезе. Пока дорогие гости ели, хозяева развлекали их музыкой и танцами, фокусами факиров и заклинателей змей, красноречием поэтов, мудростью сказочников и хитростью загадывавших загадки. Тем временем молодые и сильные мужчины сооружали между деревьями большой шалаш из веток и пальмовых листьев.

Путра объяснил Поле, что они будут жить здесь, скрытые в чаще леса, чтобы об их появлении не проведали два белых брата. И снова Поля не смогла допытаться, что это за два брата.

— Наверно, не слишком приятные джентльмены эти два брата, — высказал догадку Максим. — Поэтому нас и завезли в глухое место, где не видно никаких следов пребывания человека.

Почти до вечера продолжались танцы и пение, соревнования ораторов, поэтов, сказочников. Утомлённых Максима, Полю и Увайса отвели в их шалаш. Они быстро уснули и не слышали, как с середины реки внезапно донёсся чей-то сильный басовитый голос, не видели, как испугались все, кто был на поляне, звука этого голоса и как все зашептали одно, но, должно быть, страшное слово: «Кхы! Кхы! Кхы!»

Если ты перед этим скатился с высоких гор вместе со снежной лавиной и не разбился об острые камни, к счастью, прикрытые снегом, если ты угодил в бездонное озеро и не утонул лишь потому, что тебя спасли люди, которые случились поблизости, если, избегнув смерти, ты вдруг попал в дивную сказочную долину, где за один день на тебя свалилось столько впечатлений, что их хватило бы на целый год, — то нет ничего удивительного, что ты будешь спать после всего этого крепко и безмятежно.

Так спали и наши друзья. Где уж им было видеть, как в сумерках к берегу причалила лодка с бородатыми людьми в белых, плоских, как блюдца, шапках, как эти люди подошли к шалашу, как приказали сплести из лиан мягкие носилки и отнести их, сонных, в лодку.

Зато удивлению Поли не было границ, когда, проснувшись, она заметила, что лежит не в шалаше, крытом широкими пальмовыми листьями, а в лодке и что эта лодка плывёт среди белой мглы.

— Максим! — окликнула она точно так же, как вчера Максим окликал её, придя в себя после растираний.

Максим пошевелился, что-то пробормотал сквозь сон, потом внезапно вскочил и басом спросил:

— Где это мы?

— Не знаю, — ответила Поля.

— Снова плывём, что ли?

— Плывём.

— А Увайс с нами? Ага, тут. Увайс, а ну, брат, вставай! Наш шалаш поплыл.

— Это не шалаш, а лодка, — поправила его Поля.

— Сам вижу. Только что-то эти мужчины мне незнакомы. Путры среди них не видно, да и вообще они не похожи на тех, что нас вчера приветствовали. Бородатые все, в шапках. А ну, спроси их, куда это они нас везут?

Поля обратилась к белобородому рулевому, сидевшему неподвижно, словно он был высечен из камня, и сверкавшему белками на гребцов, чтобы те усерднее гребли. Рулевой что-то ответил.

— Он говорит, что нас везут в Яшмовый храм, — пояснила Поля.

— Что ж, — вздохнул Максим, — посмотрим на храм. Нужно же узнать страну, которую ты открыл.

— Если, конечно, ты имеешь возможность что-нибудь увидеть в этом тумане, — заметила Поля.

Туман был действительно таким густым, хоть ножом режь. Он так плотно окружал лодку, что оставалось только удивляться, как рулевой мог находить дорогу и ещё до сих пор не загнал лодку куда-нибудь в озеро или в узкий мелководный залив. Но постепенно белая мгла рассеивалась, вокруг светлело, уже можно было различить в отдалении тёмные стены высоких гор и белые шапки снегов. Как сжались сердца у наших друзей при взгляде на эти родные горы! Как захотелось им взлететь птицами на эти белые сияющие вершины, чтобы спуститься с них в тёплые зелёные долины, где ждут их друзья, родные, где осталась их родина, осталась вся их жизнь, где сияет солнце, струятся прозрачные прохладные воды, где живут радость и веселье, дружба и счастье.

Но не было у них крыльев, не было даже возможности сойти с лодки и пешком идти в горы.

Белобородые все везли их по реке, молча гребя, не спуская глаз со своих пассажиров.

И снова, как вчера утром, небо над долиной очистилось от облаков, из-за гор показался краешек большого красного солнца, и всё вокруг ожило, заиграло радужными красками. Краюшка солнца легла на спокойную воду тихой реки, но пролежала там совсем недолго, так как в это время в реку забрели три серых слона. Своими хоботами они разбили солнечную краюшку на десятки огненных осколков, которые заплясали на водяных кругах, расходившихся во все стороны от того места, где гигантские животные утоляли свою жажду. На головах у слонов, между свисающими ушами, сидели полуголые смуглые люди.

Но вот лохматые белые тучи наплыли отовсюду и закрыли и солнце, и горы, и снега. И снова долина скрыла от всего окружающего мира свои леса, поля, реки и озёра, скрыла своих смуглых жителей и свой храм, который только теперь заметили, наконец, молодые путешественники.

Храм подымался над рекой, перегораживая всю долину. Он состоял, собственно, из трёх храмов, высоких и монументальных, как горы. Эти три храма соединялись между собой прозрачной колоннадой, лёгкой и прекрасной, как кружево. К центральному храму, самому большому и самому высокому, от реки вела широкая лестница из жёлтого камня, а чтобы попасть на эту лестницу, нужно было пройти через ворота. Издалека по сравнению с храмами ворота казались крохотными, но чем ближе подплывала лодка, тем теснее становилось в долине от трёх колоссальных конических башен.

— Яшмовый храм, — гордо проговорил рулевой. Лодка подплыла к берегу. Навстречу пpибывшим никто не вышел, вблизи не было видно ни одного живого существа.

Рулевой приказал гребцам вытянуть лодку на песок и пригласил своих пленников идти за ним.

— Мне почему-то немножко хочется убежать подальше отсюда, — сказал Увайс шёпотом, так, словно боялся, что его подслушают бородатые.

— Ты ещё будешь иметь время для этого, — успокоил его Максим.

Они приближались к воротам храма. Это архитектурное сооружение предназначалось не иначе как для гигантов, потому что обыкновенные люди в сравнении с ними казались не больше муравьев.

Ворота поражали не только своими размерами. Они ошеломляли богатством скульптурных украшений, причудливой резьбой по белому камню колонн и архитравов, необычностью формы.

Старый Токтогул лил крепкий китайский чай, налитый в пиалу услужливым Ибраем, и говорил профессору Бойко, который сидел напротив:

— Ты старый, я старый. Вдвоём пойдём в горы. Молодые ходили — возвратились ни с чем. Они не знают дороги к пещере с цветами Неба. Один только Токтогул знает. Немножко поздно уже Токтогулу идти к пещере, — прошлым летом в последний раз туда ходил с Увайсом, — но нужно ещё раз побывать там. Увайс, должно быть, повёл их гуда. А может, ты лучше останешься в долине? Я — человек гор, ты — профессор, тебе тяжело будет лазить по скалам.

— Нет, — отрицательно покачал головой Иван Терентьевич. — Об этом даже не стоит говорить. Я сделал всё, что от меня зависело. Вызвал самолёты. Связался со спасательными экспедициями. Из района выслали в горы лучших альпинистов. Все ищут. Теперь моя очередь. Я тоже путешествовал в своей жизни немало, крутых тропок не боюсь.

— А того… тоже берёшь? — спросил Токтогул, намекая на Петрюка.

— Не отпущу от себя, пока не найдем их. — решительно ответил профессор.

— Инженер нехороший человек. Ох, нехороший — с грустью сказал Ибрай, подливая Токтогулу чай.

Петрюк тем временем сидел в душной комнате маленькой колхозной гостиницы и, скучая, наблюдал за жизнью узенькой аильской улочки. Дмитрий зевнул, сердито сплюнул на глиняный пол. Какой же он дурак, что поехал сюда! Сначала наотрез отказался от того письма, а потом испугался и согласился ехать с «больной» ногой. Мало того. Не успели прилететь в Киргизию, как он заявил, что нога, кажется, уже не болит. Большей глупости невозможно себе представить. Профессор — человек воспитанный. Он сделал вид, что ничего не подозревает и верит ему Дмитрию, во всём. Зато этот мальчишка — о, это такая штучка! И на чёрта он здесь, на Тянь-Шане? А может быть, профессор взял его намеренно, чтобы внук подсматривал за ним, Дмитрием? Хотя вряд ли. Всё-таки Иван Терентьевич очень порядочный человек, хоть и орал в тот вечер, как какой-нибудь дворник. Подумать только, профессор университета врывается в квартиру к своему ученику и без всяких доказательств обвиняет его в подделке какого-то письма! Да ещё хочет, чтобы виновный сразу же признался. Профессор, а такой наивный. Теперь вот ещё тащит в горы. Ну, это даже хорошо. А что, если тех вдруг найдут? Они, наверное, замёрзли или попали в какое-нибудь ущелье. Если кто и сможет их теперь отыскать, так только сумасшедший старик Токтогул. Ну, а он, Петрюк, уж постарается быть при этом первым. Уж кто-кто, а он знает Кочубея. Тот, даже замерзая, писал, наверное, свой дневник и, конечно же, посвятил в нём несколько «приятных» слов своему товарищу Дмитрию Петрюку. И, разумеется, хорошо было бы сделать так, чтобы этого дневника никто не увидел.

В комнату вошёл Андрейка. Он был одет, как настоящий альпинист. Клетчатая — жёлтое с чёрным — ковбойка, синие шаровары, перевязанные внизу, возле щиколоток, ботинки на толстой подошве и даже ремешок на волосах, чтобы не рассыпались.

— Между прочим, альпинистские ботинки надевают только в горах, — заметил Петрюк. — А тут они могут натереть ваши драгоценные ножки.

— Тебя это не касается, — хмуро посмотрел на него Андрейка.

— Ну, как же, как же! Я горячий сторонник альпинизма юных, — деланно серьёзно произнёс Петрюк.

— Обойдёмся и без таких сторонников, — не поняв насмешки, буркнул Андрейка.

— Ну, оставим шутки, — сказал Дмитрий. — Давай лучше сыграем партию в шахматы. А то скука такая, что даже в ушах звенит.

— Я в шахматы не играю.

— Но я же видел, как ты играл с Иваном Терентьевичем.

— То с дедушкой, а то с тобой. С тобой я играть не буду. С такими, как ты, я вообще не хочу разговаривать, — решительно заявил Андрейка.

— Это с какими же?

— С трусами. С теми, кто оставляет своих товарищей.

— Вот как, — сразу побледнев, тихо проговорил Дмитрий. — Что ж, пойдём в горы, и я тебе покажу, кто из нас трус. Понял, сопляк несчастный! И не забудь купить себе соску, а то там в горах мамы нет…

— Можешь обо мне не беспокоиться, — заверил его Андрейка.

В горы выступили до рассвета. Токтогул взял из своего аила лучших молодых охотников. С альпинистской базы на помощь профессору прислали небольшую спасательную группу. Опыт и умение, мужество и выдержка — всё теперь объединилось в маленьком отряде, который по крутым тропкам держал путь на высокие сырты, откуда должны были начаться поиски.

Старый Токтогул шёл впереди. Петрюк на правах ближайшего товарища пострадавших шагал рядом с дедушкой Увайса. Профессор не отставал от них. Андрейку видели то сзади, то спереди. Он не разлучался с Биткой, которая, должно быть, найдя в этом мальчике что-то общее с Увайсом, очень привязалась к нему.

Подыматься в горы, даже когда под ногами мягкая трава тёплых долин, когда ещё не приходится штурмовать крутых стен каменистых обрывов и когда тебе не преграждают дорогу могучие ледники, это всё же не так просто, как подняться по лестнице на третий или четвёртый этаж киевского дома. Не удивительно, что Токтогул, как он ни спешил, решил остановиться на ночлег перед ущельем Кара-Су, возле снегового моста.

Под защитой скал натянули палатки, разложили небольшой костёр из ветвей высокогорных елей, чтобы вскипятить чай, и, пока ещё было возможно, решили осмотреть мост через ущелье. Токтогул туда не пошёл. Он был уверен в прочности моста, знал, что никакая сила не заставит его провалиться. Десятки лет висел он над бездной, нижние пласты льда во время летнего зноя понемногу таяли и сползали в пропасть, но их место занимали всё новые и новые снежные сугробы, превращающиеся в лёд.

Совсем другие мысли одолевали Петрюка. Начать хотя бы с того, что он не верил в прочность этого снегового сооружения и был убеждён, что первый, кто ступит на него, сразу же полетит в чёрный провал. Таким образом сам собой напрашивался вывод — ни при каких обстоятельствах первым не идти через этот мост.

Иван Терентьевич знал, что Петрюк был нечестным и со своими товарищами, и с ним самим. Но профессор не хотел считать его совсем погибшим человеком. Он думал, что Петрюк ещё остановится, стоит лишь дать ему возможность — и он станет на правильный путь. Поэтому Иван Терентьевич и включил его в спасательную экспедицию. Он не пробовал вызвать своего бывшего студента на откровенность, считая это непедагогичным приёмом. И Петрюк не чувствовал со стороны профессора никакого осуждения. Единственный, кто досаждал ему, был Андрейка. Но Андрейку, в конце концов, можно было не принимать во внимание, и Петрюк ограничивался тем, что насмехался над мальчиком, как только мог.

Заснули рано. Только Андрейка переворачивался с боку на бок, рисуя в своём воображении планы спасения пропавших с таким расчётом, чтобы спасителем выступал он, Андрейка, и только он. Но, наконец, сон одолел и его.

Мальчику снилось, будто летит он на самолёте над высокими горами и вместе с лётчиком пристально смотрит вниз. Вот он заметил какие-то три чёрные точки на белом склоне одной из гор и просит лётчика сделать над ними круг. Самолёт кружит над тем местом, и теперь Андрейка ясно видит, что это не точки, а люди. Он даже различает среди них девушку и маленького мальчика. Сомнений быть не может — это Максим, Поля и Увайс. Значит, нужно прыгать вниз. За спиной у него парашют. Лётчик дёргает Андрейку за рукав: «Прыгай!» Андрейка недовольно хмурится; мол, сам знаю, что нужно прыгать.

И внезапно Андрейка ощущает, что его тянут за штанину. Значит, это не сон! Через мгновение его тянут ещё раз, уже сильнее, но так же молча и настойчиво.

— Кто там? — испуганно спрашивает Андрейка. В ответ молчание и снова дёрганье за штаны.

— Я сейчас разбужу дедушку, — угрожает Андрейка и неожиданно слышит тихое повизгиванье. — Битка?! Ах ты ж, нехороший пёсик, так меня напугал! Ну, что тебе? — Андрейка потихоньку вылезает из палатки и, стуча зубами от холода, гладит мохнатую спину Битки.

— Что случилось, Битка?

Собака, продолжая тихо и жалобно повизгивать, тянет его за штанину.

— Ты хочешь, чтобы я шёл за тобой? — без особого воодушевления спрашивает Андрейка. — Но в такой темноте мы с тобой свалимся куда-нибудь в пропасть. И всё-таки тянешь? Вот беда!

Постепенно глаза Андрейки привыкают к темноте, и она уже не кажется мальчику такой густой. Наоборот, ему достаточно хорошо видны и тёмная стена гор по ту сторону ущелья, и снег, белеющий в направлении к перевалу, и даже чей-то рюкзак возле соседней палатки, круглый и большой, как каменный валун.

А Битка всё тянет его за собой.

— Ну, хорошо, хорошо, — говорит Андрейка, освоившись в темноте и поборов невольный страх. — Пойдём посмотрим, что ты там нашла.

Битка повела его прямо к снежному мосту через ущелье Кара-Су. Ещё не доходя до него, Андрейка услышал какой-то отрывистый звук. Казалось, кто-то невидимый тюкает топором или пешней по льду. Но кто бы там мог быть в такое время?

Высокий угловатый камень, нависший над Кара-Су, дал возможность Андрейке выбрать удачный пункт для наблюдения, и, наклонившись вперёд, мальчик стал присматриваться к тому, что делалось возле моста. Мост белел в темноте, как куча мела на чёрном полу. На его белом фоне чётко вырисовывалась скорчившаяся фигура какого-то человека. Человек то сгибался, то разгибался и взмахивал над головой небольшим, но, наверное, очень острым предметом, и после каждого такого взмаха раздавалось то самое тюканье, которое Андрейка услышал ещё за сотню метров отсюда.

«Странно, — подумал Андрейка. — Кто же это такой и что он там делает?» Мальчик лёг на живот и, стараясь не потревожить камешки, пополз к мосту. Битка ползла рядом.

Мост был уже совсем близко. Уже было видно, что незнакомец одет в тёмную куртку и слишком светлые брюки, что на его светлые волосы натянута чёрная фуражка с большим, как у жокеев, козырьком. Вот незнакомец выпрямляется, взмахивает альпинистским ледорубом и с силой бьёт им под низ ледяного моста. Вот он остановился на минутку, чтобы вытереть пот с лица, повернулся в сторону лагеря, прислушался. Так это же Петрюк!..

А Петрюк тем временем снова принялся за работу. Он крошил и крошил лёд с края моста, и Андрейка испугался: а что если он рубит уже давно и мост вот-вот обрушится? Тогда ведь они не смогут перейти ущелье, и Максим, Поля и Увайс останутся где-то на той стороне без помощи.

Бежать к палаткам, будить людей было поздно. За это время Петрюк успеет сделать своё чёрное дело, и тогда произойдёт ужасное, неслыханное. Что же делать? Накинуться на Петрюка сзади? Но он намного сильнее Андрейки, к тому же в руках у него ледоруб, который может стать серьёзным оружием. Он просто сбросит Ан-дрейку в ущелье, и никто никогда не узнает, куда девался мальчик.

Окончательно потеряв надежду придумать что-нибудь разумное, Андрейка неожиданно для самого себя заорал что есть силы:

— Это что ж ты там делаешь?

Битка, поддерживая своего нового друга, вскочила на ноги и заливисто, сердито залаяла. Должно быть, если бы на него внезапно упала гора, Петрюк не испугался бы так, как он испугался этого выкрика и Биткиного лая. Он пошатнулся, вскрикнул и, ударив в последний раз ледорубом в крепкую ледяную стену, исчез.

Андрейка сначала ничего не понял. Ему показалось, что Петрюк залёг под мостом. Но Битка уже вертелась там и тревожно лаяла. Тогда Андрейка побежал к ней. Собака металась на краю ущелья, жалобно скуля. Над ущельем, крепко ухватившись за короткую тонкую ручку ледоруба, который глубоко завяз в льдине, белели в темноте две руки Это были руки Дмитрия Петрюка.

Петрюк скользил ногами по гладкой стене обрыва, но с перепугу никак не мог найти точки опоры. Он дышал хрипло и испуганно, как загнанный в западню зверь, и не обращал внимания ни на Андрей-ку, ни на Битку.

Долго не раздумывая, Андрейка размотал альпинистскую штормовую верёвку (недаром он так готовился к походу в горы), быстро затянул узел на одной руке Петрюка, отбежал от ущелья и, обмотав свой конец верёвки несколько раз вокруг большого острого камня, скомандовал Дмитрию:

— Подтягивайся на руках! Раз-два! Дружно! — и изо всех сил потянул верёвку.

Петрюк ещё немного поскользил ногами по каменной стене, потом напряг все свои силы и медленно подтянулся к краю провала. Сначала он зацепился за каменную площадку локтями, потом, хватаясь за натянутую Андрейкой верёвку, всполз выше и, наконец, после достаточно сильного рывка Андрейки окончательно взобрался наверх.

— Хотел разрушить мост? — сурово спросил Андрейка. — Да как ты смел?

— Я? Разрушить? — наконец опомнился Петрюк. — Кто это тебе сказал?

— Никто не сказал, сам видел…

— Да это я просто пробовал его прочность! — хихикнул Петрюк. — Чтобы он случайно не обрушился во время нашего перехода.

— Не ври! — презрительно сказал Андрейка. — Не считай меня дураком. Ты долго выкручивался, но на этот раз уже не выкрутишься. Хотел, чтобы мы дальше не пошли, чтобы не нашли Максима и Полю? Напакостил, наверно, а теперь боишься? Идём, Битка. Сейчас мы разбудим весь лагерь — пускай все узнают…

И он решительно пошёл в ту сторону, где стояли палатки экспедиции.

— Андрейка! Андрейка! — побежал за ним Петрюк. — Да я же пошутил…

Мальчик был уже далеко. И пока Петрюк добежал, Андрейка поднял всех на ноги. Он рассказал о том, как Петрюк хотел разрушить мост и отрезать экспедиции путь к перевалу, напомнил и о подделанном письме, и о «больной» ноге Петрюка. Наступило молчание, которого не хотелось нарушать ни виновному, ни тем более другим.

Токтогул, как самый старший, заговорил первым.

— Я старый, ты тоже старый, — сказал он, обращаясь к профессору. — И оба мы дураки. Зачем взяли с собой такую паршивую овцу.

— Теперь и я вижу, что ошибся в вас, Петрюк, — тихо проговорил Иван Терентьевич. — Я надеялся, что вы всё-таки честный человек, хотел дать вам возможность искупить свою вину перед товарищами. А выходит, ошибся. Что вы мне на это скажете, Петрюк?

Но Петрюк молчал. Он уже сказал своё последнее слово.

Утром старый Токтогул отправил его в долину в сопровождении одного из молодых охотников.

* * *

Хотя Поля, Максим и Увайс старались рассмотреть храм, но оказалось, что пройти через гигантские ворота было нелегко. И не потому, что возле одной из колонн дремал на сплетённом из рисовой соломы стульчике белобородый мужчина, похожий на тех, которые привезли Максима, Полю и Увайса в храм. Нет, мимо этого сонного часового можно было провести целый полк солдат, и он даже не моргнул бы. Зато были другие часовые, значительно страшнее и опаснее, чем белобородый. С нижней арки ворот, с белых прекрасных колонн свисали вниз сотни змей. Тут были зелёные, тонкие, как хлыст, змеи с огромными отвратительными пастями, очковые змеи с характерными белыми «очками» на утолщённой шее. Белобрюхая змея-стрела с рыбьей головкой извивалась рядом с толстой коброй, которая угрожающе надувала свой зоб и высовывала из пасти раздвоенный язык. А внизу, преграждая дорогу к воротам, неподвижно лежал на земле сетчатый питон, ежеминутно готовый задушить стальными кольцами каждого, кто только попытается пробраться туда.

Рулевой что-то крикнул чёрному привратнику, тот встрепенулся, раскрыл глаза, достал из-под себя небольшую чёрную дудочку и заиграл на ней печально и протяжно.

В тот же миг змеи неподвижно застыли на своих местах, питон поспешно убрал своё многометровое тело от ворот, освобождая проход, и белобородые смело вступили под высокую арку. За ними пошли и наши путешественники.

Когда они были уже на лестнице, сзади снова заиграла дудочка и снова, должно быть, зашевелились на воротах разномастные гады. Но стоило очутиться перед храмом, чтобы забыть и о гадах, и обо всём, что осталось позади.

Храм был построен из яшмы — неимоверно твёрдого узорчатого камня. Что за люди жили в Долине долгих снов? Как смогли они построить такой грандиозный храм из этого прекрасного, вечного материала, который давали, по-видимому, окружающие горы? Неужели это творение таких людей, как Путра, или же предков этих белобородых?

Центральная часть храма была сделана из редкостной зелёной яшмы. Боковые башни её представляли собой гигантские конусы из перламутрово-белого камня, похожего на китайский нефрит. Египетские пирамиды по сравнению с этим храмом были жалкими кучками камешков.

И снова перед нашими путешественниками встал вопрос: кто же строители этого храма?

Они миновали многочисленные залы, большие и маленькие, совсем тёмные и ярко освещенные дневным светом, проникавшим сюда неизвестно как. Потом белобородые привели Максима, Полю и Увайса в большой сад, разбитый тут же, в пределах храма. Белобородый рулевой пригласил наших путешественников войти в одну из беседок, разбросанных вокруг. Как только они вошли, белобородые бросили в беседку их рюкзаки, и двери закрылись.

— Приехали, — констатировал Максим. — Теперь можем отдыхать. Но мне почему-то кажется, что мы попали сегодня не к таким приятным людям, как Путра и его товарищи. Что ты скажешь на это, Увайс?

Увайс молчал. Он уже понял, что убежать отсюда невозможно. Каменный мешок, в котором они сидели, был достаточно крепок. Двери заперты надёжно. В маленькие дырочки под крышей свободно могла пролететь ласточка, но для человека они были слишком узкими.

— Тебе не удалось узнать, Поля, куда это нас привели? — спросил Максим.

— Я ведь сказала — в Яшмовый храм, — ответила девушка.

— Это мы знаем, — невесело сказал Кочубей, — а детальнее?

— Ты ведь сам видел, что белобородый молчал всю дорогу, как немой.

— В таком случае воспользуемся свободным временем и наведём порядок в своём хозяйстве, — предложил Максим.

Они развязали рюкзаки и начали выкладывать на белый каменный пол свои вещи. Как и предвидел Максим, сухари и печенье превратились в куски затвердевшего теста. Записи, которые Кочубей вёл на протяжении всей экспедиции, размокли в воде, чернила расплылись по страницам, и не было возможности разобрать хотя бы одно слово. Поля принялась раскладывать испорченную в воде одежду, и вскоре беседка имела вид маленькой прачечной.

Увайс занялся приготовлением завтрака. Он открыл две банки консервов, разложил на платке то, что было когда-то хлебом, соскрёб с бумажных обёрток остатки шоколада. Завтрак был хоть куда!

— К нам вскоре, наверно, придут, — высказала догадку Поля. — Не может быть, чтобы о нас никто не побеспокоился. Вспомните, какая гостеприимная встреча была вчера.

— Но вчера мы были совсем в другом месте, — напомнил ей Максим. — К тому же, если я не ошибаюсь, Путра говорил нам, что хочет спрятать нас от каких-то белых братьев. Возможно, эти братья нас всё-таки отыскали, и мы сейчас находимся у них.

— Ты думаешь, что белобородые молчальники — это и есть мифические белые братья? — спросила Поля.

— Посмотрим, — уклончиво ответил Кочубей. А пока что неплохо было бы достать хоть немного обыкновенной холодной воды. — И он начал стучать кулаками в дверь.

Увайс бросился помогать ему, но все их усилия были напрасны. В саду царила мёртвая тишина. Никто не подходил к их тюрьме. Только вечером, когда в саду начало смеркаться, загремел засов на дверях и тот же белобородый рулевой жестом попросил их идти за ним.

Они пошли по направлению к центральной башне, откуда долетали неясные, глухие удары, словно там кто-то бил в гигантский барабан.

Постепенно к одиночным глухим ударам присоединились более частые, и уже не было сомнения в том, что это — барабаны. Затем в глухое бормотание барабанов вплелись пронзительные голоса медных труб, и невидимый хор запел торжественный хорал, вроде того, какой нашим путешественникам довелось слышать вчера. Где-то зазвонили колокола, и могучие слоны вспугнули своим густым рёвом вечерние сумерки.

— Готовится грандиозная демонстрация, — заметил Максим. — Не съедят ли нас сейчас живьём?

— Не говори глупостей! — сурово глянула на него Поля.

Они вышли на большую овальную площадь перед воротами центральной башни Яшмового храма.

Сотни смуглых мужчин в белых тюрбанах и белых повязках на бёдрах, выстроившись ровными шеренгами, били в барабаны. У каждой шеренги были другие барабаны. У одной — большие, круглые, как обыкновенные оркестровые турецкие барабаны, у другой — продолговатые, как ульи для пчёл, у третьей — напоминали две большие лейки. Были тут барабаны размером с блюдце, а были и как мельничный жёрнов. И всё гудело, бубнило, дребезжало, лязгало так громко, что хоть уши затыкай.

Голые танцовщицы с серебряными зонтиками над головой кружились перед дверью храма в пленительном танце. Трубачи, стройные, молодые, с медными браслетами на крепких ногах и руках, изо всей силы дули в свои крикливые инструменты, а большой отряд белобородых людей в круглых белых шапках-тарелочках выстроился по обе стороны высоких дверей, из которых, очевидно, вот-вот должна была выйти какая-то торжественная процессия.

И действительно. Двери мягко, беззвучно отворились, и в тёмной глубине храма, озарённая желтоватым пламенем камфорных светильников, появилась целая сотня белых, украшенных цветистыми попонами слонов. На спинах у слонов по двое и по трое, прячась под серебристыми четырёхугольными зонтами, сидели удивительно белые люди. У них была белая, как бумага, кожа на лице и руках, белые волосы на продолговатых маленьких головках, белые ресницы. Зато глаза у этих белых людей были красные, как у кроликов. Красноглазые сидели на спинах слонов, надменные и неприступные.

— Теперь я понимаю, о каких братьях все время шла речь, — сказал Максим. — Мы попали в царство альбиносов. Эти люди, воспользовавшись бесцветностью кожи для доказательства своего превосходства над темнокожими жителями Долины долгих снов, захватили здесь всю власть в свои руки. Вы видите, как их встречают! Подобных почестей не знали, должно быть, и египетские фараоны…

Среди однообразного белого потока внезапно появилось чёрное вкрапление — несколько альбиносов ехало на маленьких чёрных слониках. За ними шёл большой отряд белобородых мужчин с высокими чашами в руках, а дальше медленно передвигался гигантский серый слон, весь в золотых и серебряных ризах, затенённый двумя — один над другим — балдахинами. Перед ним выступало несколько мускулистых воинов, в руках у которых поблёскивали широкие тяжёлые мечи.

На спине чёрного слона сидели, наполовину спрятавшись в золотой, украшенной пучками страусовых перьев корзине, два альбиноса.

Все, кто был на площади, при появлении двух альбиносов на чёрном слоне упали на колени и дружно выкрикнули какие-то непонятные, таинственные слова:

— Бгур бгувас свас!

А когда отвратительные альбиносы милостиво кивнули головами, толпа ещё раз повторила:

— Бгур бгувас свас!

Когда процессия двинулась дальше, один из белобородых подтолкнул Максима к толпе пришедших с ними из сада.

— Нас не забывают, — пошутил Максим.

— Молчи, — прошептала Поля. — Мне почему-то кажется, что здесь готовится что-то страшное. Как ты думаешь, Увайс?

— Тут, наверно, за всех думают эти два выродка, — кивнул Увайс в сторону двух альбиносов на чёрном слоне.

— Идея! — хлопнул себя по лбу Максим. — Как же это мы не догадались раньше? Ведь эти пижоны и есть два белых брата! Выходит, всё становится на своё место. Мы попали в Долину подковы, нашли в ней Яшмовый храм, познакомились с так называемыми белыми братьями, теперь остаётся только одно: найти плантации цветов Неба. Тогда профессор Бойко не будет иметь к нам никаких претензий.

— Думаю, что Иван Терентьевич уже разыскивает нас, — заметила Поля.

— Вряд ли, — ответил ей Кочубей. — Мы исчезли всего несколько дней назад, и никакого повода волноваться за нас нет.

Процессия всё шла и шла по многочисленным крытым переходам, мимо бассейнов и фонтанов, мимо роскошных цветников.

Взревели трубы, толпа дружно прокричала: «Бгур бгувас свас!», один из альбиносов махнул рукой, и барабанщики вышли на плантацию цветов. Тогда другой альбинос выкрикнул что-то короткое и резкое, барабанщики все, как один, ударили в звучные бока своих инструментов, и вокруг раздался такой страшный грохот, словно где-то в горах началось землетрясение.

— Смотри, Максим! — воскликнула Поля, показывая туда, где гремели барабаны.

Там творилось что-то необычайное. Обвисшие бутоны цветов медленно поднимались вверх, плотная зелёная оболочка на них развёртывалась и из-под неё появлялись широкие белые лепестки. Лепестки росли на глазах, их становилось всё больше и больше. Вот уже несколько бутонов распустилось совсем, и вечерний сумрак прорезали снежно-белые звёзды сказочных цветов. Круглые и пушистые, как нежные облачка в летнем небе, широкие, как листья царя цветов — лотоса, они наполняли воздух еле уловимым пьянящим ароматом, от которого кругом шла голова.

— Цветы Неба, — прошептала Поля. — Так вот какие они!..

Но вот к барабанщикам присоединились белобородые чашеносцы. Они начали хватать руками цветы, срывать все лепестки и выдавливать из них в свои высокие чаши прозрачный сок.

— Я не понимаю, почему раскрываются цветы от барабанного боя, — сказала Поля. — Это просто какое-то чудо!

— Никакого чуда, — махнул рукой Кочубей. — Цветы раскрываются от вибрации воздуха. Обыкновеннейшая физика. Разве не так, Увайс?

— Этого мы в школе не проходили, — буркнул тот, не отрывая взгляда от главных альбиносов.

А тем временем среди людей, вместе с которыми наши путешественники пришли из храмового сада, послышались сперва тихие, а затем всё более громкие рыдания и вопли. Плакали мужчины, женщины, дети, словно на похоронах.

— Что случилось? — удивился Максим. — Почему они плачут, Поля? Ты не можешь узнать у этого белобородого, который следит за нами?

— Он молчит и не отвечает ни на один мой вопрос, — сказала девушка.

— Придётся ждать и смотреть, — вздохнул Максиме — Но что-то мне эти пышные церемонии перестают нравиться.

— А они тебе нравились? — спросила Поля.

— Не будем вспоминать о том, что было минуту назад, — отмахнулся Кочубей.

Чашеносцы с наполненными соком чашами подошли к толпе. Главные альбиносы в один голос крикнули: «Бгур бгувас свас!», и белобородые потащили к чашеносцам женщин, детей и мужчин, приведённых из садовых беседок. Начали подталкивать туда же и наших путешественников.

— Мне кажется, что нас хотят напоить этим соком! — сказал Максим.

— Помнишь, в надписи на щите черепахи сказано, что белые, братья готовят из цветов Неба напиток забвения, от которого люди спят долгие годы? — напомнила ему Поля.

— Спать долгие годы — это, очевидно, означает умереть, — пожал плечами Кочубей. — Но ведь не разыскивали же мы эту проклятую долину только для того, чтобы так бесславно закончить свои дни!

Но их тянули к чашам, несмотря на все протесты Поли и на сопротивление Увайса. Те, что попробовали уже напитка забвения, становились неестественно оживлёнными, они больше не плакали, а пускались в пляс, горланили песни, хохотали, и, глядя на них, смеялись довольные альбиносы.

Максим, Поля и Увайс отказались взять в руки чаши с напитком. Когда им попробовали влить напиток насильно, из этого ничего не вышло, кроме того, что Увайс выдернул у одного белобородого добрый клок волос.

— Мы не будем пить! — выкрикнула Поля, обращаясь к главным альбиносам. — Мы свободные люди с гор, и вы не смеете заставлять нас.

Альбиносы молча замахали руками, и к путешественникам сквозь толпу обезумевших от напитка людей начали пробираться суровые воины с широкими мечами.

— Кажется, мы попали в скверную историю, — сказал Максим. — Как ты думаешь, Увайс?

Но Увайса возле них не было. Он незаметно исчез, должно быть, вспомнив общеизвестную истину, что прятаться всегда легче там, где много людей.

— Ты не видела, куда девался Увайс? — спросил

Максим девушку.

— Нет, — ответила та и громко позвала: — Увайс! Увайс!