Дом темных загадок

Глава 15

Пицца, которую подали, как только я пришла, на вкус восхитительна, но я едва ли смогу в себя что-нибудь протолкнуть. И все же я рада: несмотря на сегодняшние предобеденные события, чувствую себя лучше, чем утром. Я могу сидеть в этом зале и просто рассматривать слепого ангела на потолке. При этом немного печально оттого, что красота в таком упадке, — больше ничего.

Прежде чем что-нибудь съесть, необходимо получить ответы на несколько вопросов, от которых так и сводит желудок. И первый — самый важный.

— Зачем Себастиан запер меня в этой камере? — неожиданно выпаливаю я. — Он совершенно не имел на это права, здесь отборочный лагерь или что?

Реакция Беккера поразительна. Я думала, он приведет такие же доводы, как и Николетта: запреты и соблюдение безопасности. Но все иначе. Он слегка кивает и отвечает вопросом на вопрос:

— Ты уже говорила об этом с Себастианом?

Я озадаченно молчу. Нет, я не говорила с ним, просто не было удобного случая. Оглядываюсь, но ассистента Беккера нет в зале. Кажется, он вообще не ходит в столовую. Но Беккер прав, мне следовало бы задать этот вопрос непосредственно ему.

— Если бы ты с ним поговорила, мы охотно обсудили бы это дело еще раз, — предлагает Беккер. — Тем более я запланировал беседу с тобой и Софией после обеда, на улице в саду. Том и Филипп, — кивает он в сторону мальчиков, — ваша очередь вечером.

София и я. Снова вспоминаю молельные четки, которые она носит на шее. Может, после беседы мне удастся разговорить ее.

— А что раньше было в этой камере? Как ее использовали? — спрашивает Филипп.

Беккер пожимает плечами:

— Сам бы хотел это узнать.

Он рассказывает нам то, что мы уже знаем от Себастиана: замок некогда принадлежал Церкви. О нынешнем владельце практически ничего не известно. «Transnational Youth Foundation» нашла это здание через брокерское бюро.

— Обычно они сдают недвижимость для киносъемок, — объясняет Беккер. — «Transnational Youth Foundation» впервые использовала это помещение прошлым летом, но тогда мы находились здесь всего сутки. Проводили последнюю тренировку для отобранных участников. Если я правильно понял, замок уже давно должны были продать, но покупателей не нашлось.

«Неудивительно, — думаю я. — Кто польстится на такие жуткие казематы?!»

— Кажется, я знаю, — говорит Том и улыбается. — Я имею в виду, как использовали эту камеру. Замок когда-то был лечебницей для душевнобольных, над пациентами проводили ужасные эксперименты. А камера служила изолятором — мягкой комнатой.

Его небрежно брошенная грубая фраза попала точно в цель: я сразу вспомнила о лекарствах, которые мама тайно принимала, — таблетках, которые действуют на психику.

Что, если маме приходилось принимать их, потому что раньше она была в психиатрической клинике? Моя мама? Не могу поверить, что я вообще о таком задумываюсь!

— Психиатрическая больница или нет, но тут точно водятся привидения, — говорит Филипп.

Беккер улыбается.

— У всех домов своя история, и иногда не со счастливым концом. — Потом он вдруг становится серьезным. — Призраки водятся не в домах, а в семьях. Человек их тащит за собой, где бы ни жил.

Я киваю. Слова Беккера мне по душе.

— А вот у меня иное мнение. — Николетта немного раскраснелась, и я удивляюсь, что уже давно не обращаю на нее внимания.

— Значит, ты тоже веришь в привидения? — заинтересованно спрашивает Том.

— Думаю, между небом и землей есть намного больше всяких вещей, чем мы можем объяснить, — вздыхает она.

Хлопает дверь, и входит Себастиан — ангельски красивый и почти невесомый. «Почти как привидение», — проносится у меня в голове. Должно быть, он услышал последнее предложение и теперь обращается к Николетте:

— Скажи, что ты и в Бога веришь! — Он удивленно поднимает брови. — Ты же занимаешься наукой! В своей диссертации ты писала о жертвах. Как же ты все это можешь увязать?

Я удивленно смотрю на Николетту. Люди в камере были жертвами. Неужели поэтому она здесь?

Кажется, Беккер утратил интерес к дискуссии. Он посматривает на часы:

— Эмма и София, встречаемся через пятнадцать минут в саду. Остальные идут с Себастианом, — с этими словами он выходит из столовой.

Я раздумываю, не спросить ли Себастиана о ситуации с камерой, но тут меня словно током бьет. Какая же я идиотка!

Вскакиваю и бросаюсь прочь, в подвал, к душевым. Мои вещи! Я же просто бросила их. К счастью, оказалось, что ворох перепачканных шмоток никто не трогал. В серой комнате он напоминает какую-то бессмысленную авангардистскую скульптуру, которую кто-то пропитал кровью.

Я выдираю из всего этого свои джинсы и лихорадочно обыскиваю карманы. Но мои опасения подтверждаются. Фотография и письмо исчезли.

Очень медленно я вновь поднимаюсь по лестнице, меня мучит вопрос, что все это может значить. Кто вообще знал, что я нашла письмо? Следил ли за мной Себастиан, когда я сунула его в карман? Или это была Николетта? Она принесла мне халат и единственная заходила в душевую. Наверное, она и рылась в моих вещах. Или они шпионили за мной вместе с Себастианом и следили, где я нахожусь?

Банный халат все еще наверху, я решаю отнести его в комнату Николетты и осмотреться там. Сейчас просто необходимо узнать, что же было в том письме. А потом я отправлюсь в комнату Себастиана. Они не могут так со мной поступать!

Я хватаю халат и поднимаюсь на второй этаж, где располагаются комнаты Николетты, Беккера и Себастиана, стучу в дверь к женщине. Никто не отвечает, я собираюсь с духом и осторожно отворяю.

С удивлением обнаруживаю кучу вещей на полу. Постель не заправлена, на столе, под окном, рядом с обычными стопками книг и папками — пустая коробочка из-под шоколадных кексов и смятый пакетик от чипсов. На кровати я замечаю щетку для волос и косметичку. Там я и оставляю банный халат.

Куда же она могла положить вещи из кармана моих штанов? Бумага, наверное, промокла. Значит, ее нужно просушить, между двумя стопками бумаги, салфетками или полотенцами, которые потом лучше спрятать. Я подхожу к письменному столу, на котором стопка бумаги в чудовищном беспорядке.

Я подкрадываюсь к двери и прислушиваюсь, не идет ли кто-нибудь. Но все тихо. Я спешно пересматриваю бумаги. В левой стопке — сплошные газетные вырезки, много на английском языке, текст выделен разными цветами. Я перерываю все сверху донизу, постоянно прислушиваясь к тому, что творится за дверью. В самом верху — статьи о травмирующих отношениях между родителями и детьми, следом сообщения о похищениях и самоубийствах, и внизу я нахожу пару статей о фотовыставках авторитетной женщины-фотографа, о которой я никогда не слышала. Марта Айзеле в Нью-Йорке и Токио.

Я приступила ко второй стопке, в ней — документы о воспоминаниях, их достоверности, а также об объемах человеческой памяти. Но мне что-то не дает покоя и требует, чтобы я внимательнее перепроверила первую стопку.

Одна из фотографий.

Фотовыставка?

Я игнорирую голос в моей голове, который настаивает, чтобы я не останавливалась. Я должна найти письмо, но потом внимательнее смотрю статью об этой Айзеле и ее фотографии. Конечно, здесь наверняка есть один из самых знаменитых ее снимков — та же фотография с изображением карусели, которая висит у нас дома в коридоре. Я не думаю, что это имеет значение, мама никогда не упоминала, что знает Айзеле.

Но нет, не то, фотография была в одной из статей. Я медленно просматриваю все еще раз. И вот оно! Снимок очень маленький и нерезкий, но, если внимательно присмотреться, его ни с чем не спутаешь. На фото — Себастиан, в статье речь идет о том, что он обвиняется в изнасиловании студентки. Он улыбается в камеру так дружелюбно и просто ангельски, я знаю его именно таким. Мое сердце бьется быстрее, но я заставляю себя прочесть статью и потом во втором абзаце нахожу то, от чего у меня земля уходит из-под ног.

Это взаимосвязь, которую я искала все время.

Суд закончился оправдательным приговором, говорится в статье, после психиатрической экспертизы жертве был поставлен диагноз «психическое расстройство», которым та уже давно страдала. Студентка, которая его обвиняла в изнасиловании, по окончании расследования бросилась с крыши госпиталя Святой Марии, причем в этой трагедии обвинили одну из не названных по имени медсестер реанимации.

Мамин госпиталь. Мамино отделение.

Когда это случилось? Я лихорадочно отыскиваю дату. Девушка покончила с собой за три недели до несчастного случая с мамой. О маме в статье ни слова, но именно в это время она стала покупать краску для комнаты!

Даже если в статье говорится о другой медсестре, мама наверняка приняла эту трагедию близко к сердцу.

Хорошо. Просмотрим сначала. Теперь нужно свести все данные правильно. В комнате Николетты лежит газетная статья, которая связывает Себастиана и мою мать.

Знала ли что-нибудь мама об этой студентке, может, эта информация опасна для Себастиана? Может, он замешан в ее смерти? Но что эта статья делает в комнате Николетты? Я едва не издаю стон отчаяния. Сведения, которые я нашла, никак не способствуют разгадке. Они не объясняют, почему я сейчас здесь, в этом месте, и при чем тут фотографии из маминого детства.

Внезапно я замираю от звука, потом бросаюсь к двери, чтобы спрятаться за ней. С облегчением слышу голоса Себастиана и доктора Беккера, они разговаривают в коридоре.

— Позаботься о том, чтобы девочки сейчас же оказались в саду, и… Себастиан, ты же знаешь, как я тебе доверяю, пожалуйста, не разочаруй меня.

Я в панике прижимаюсь к стене, они могут зайти в комнату Николетты, но они расходятся по своим апартаментам. Воспользовавшись шансом, я выбираюсь в коридор. Несмотря на то что не нашла письмо и не могу осмотреть комнату Себастиана, я все же продвинулась наконец на шаг вперед.

Спешу на улицу, в сад, и только внизу вспоминаю, что оставила халат на кровати Николетты.