Дом в Цибикнуре

Глава 9. Наташа

Наташа изо всех сил старалась на своей грядке. Она видела, как приближается к ней далёкий конец этой грядки, а за её спиной остаются зелёные горки огурцов.

Вот захотела и обогнала даже тех, кто работает по-двое на одной гряде! Захотела и не отстаёт!

Она ловко отворачивала шершавые лапчатые листья, и руки сами находили прохладные твёрдые огурцы. Даже не глядя, наощупь, она узнавала, какие они. Вот этот длинный, пупырчатый — самый хрустящий огурец, с крохотными зёрнышками. А у этого круглого, пузатого — белое брюшко. Такие никогда не бывают горькими. Всегда сладкие, как сахар. А этот огромный, жёлтый — наверное, перезрелый.

Отрывая правой рукой огурец, она левой придерживала черенок, чтобы с корнем не вырвать всю плеть. Много на каждой совсем крохотных огурчиков. Пусть их ещё немного подрастут!

Уже давно вся злость и огорчение с неё слетели. Зачем она так обидела новенькую? С добродушным и слегка покровительственным видом она покосилась на Катю. Работает. Старается. Такая бледная, худышка! Ничего. Тут, у них в доме, она живо поправится. Наверное, назначат дополнительное питание.

Спросить у неё о чём-нибудь? Заговорить?.. Только как же так просто, если они в ссоре?

Когда Аркаша прибежал за огурцами, он снова свистнул, однако на этот раз одобрительно.

— Постаралась! — сказал он, кивая на огурцы.

Наташа подняла к нему своё разгорячённое работой, пунцовое лицо.

— Теперь ты, пожалуй, больше всех набрала.

— Правда?!

Глаза у Наташи блестят.

— Честное слово! Я и сам рад, что ты постаралась.

— И я рада!

Наташа снизу вверх смотрит на веснущатое лицо Аркаши, на его облупившийся нос, почти белёсые волосы и брови. Весь выгорел на солнце! Почему она раньше не замечала, какой он славный, этот Аркаша!

— Хочешь огурец? — спрашивает Наташа. — Вот самый хрустящий!

Аркаша отрицательно мотает головой:

— Даже смотреть не могу.

— И я тоже, — говорит Наташа: — у меня полный живот огурцов…

— Про касторку не забывай! — говорит Аркаша.

И они вместе смеются. Уж эта касторка! Как её забыть?

Аркадий убегает, и Наташа снова берётся за огурцы. Но когда она смотрит на далёкий конец своей грядки, она вдруг чувствует, что у неё ужасно ноют коленки, очень ломит на руках пальцы и до невозможности горит лицо. И сразу ей всё так надоедает…

Она стремительно вскакивает и несётся по ложбинке меж грядок прямо вниз, к реке.

За спиной она слышит голос Марины:

— Наташа! Куда ты?

Но она не останавливается. Ветер свистит у неё в ушах, а весёлые короткие косички, подпрыгивая выше головы, колотят её по затылку и шее… Она бежит вдоль речушки, высоко вскидывая босые пятки. Всё дальше и дальше. В ту сторону, где за их огородом начинается зелёный скошенный луг.

Как тут хорошо!

Наташа плашмя кидается на траву у реки. Потом перевёртывается на спину. Прямо над её лицом, между глазами и небом, качается крупная белая ромашка.

Наташа закидывает руку и рвёт цветок.

Сколько их было тут, пока не скосили траву! Весь луг казался белым от ромашек. Словно это были сугробы из огромных снежинок, а в каждой снежинке — золотой кружок… Даже зелень травы скрывалась под цветами.

Теперь осталась только одна… Пожалуй, она отнесёт её Кате. «Вот посмотри, — скажет она Кате, — какие у нас были ромашки. А эта осталась случайно». Наверное, Катя очень удивится. Может быть, обрадуется?

И зачем только она сказала «тощая»? Какая Катя тощая? Просто худышка. Наверное, до войны была другая…

Мама расстроилась бы, узнав про такие Наташины слова. «Стыдно, стыдно, стыдно!» сказала бы она.

Наташа снова перекувырнулась со спины на живот и поползла к воде. Её лицо оказалось над самой Кокшангой. В этом месте река, завернув в ложбинку, образовала спокойную, гладкую заводь. Лицо Наташи отразилось на зеркальной поверхности.

Наташа внимательно на себя посмотрела. Вот она какая! Вздёрнутый нос, карие глаза, вокруг лица каштановые колечки и на подбородке глубокая ямочка. Похожа на маму? Говорят, точь-в-точь. Одно лицо. Глупости! Мама в тысячу раз лучше…

Как она скучает без мамы, как скучает!..

Наташа пристально глядится в воду, и ей кажется, что из воды смотрит не её, а мамино лицо… Вот бы обняла и расцеловала!..

Конечно, в те страшные дни, когда от папы перестали получаться письма, в те дни мама не могла поступить по-другому… «Наташа, девочка моя, пойми меня, — сказала она Наташе, — пойми, я не могу иначе… Как-нибудь поживи без меня, пока кончится война… Я должна быть там…»

Наташа ей тогда сказала, что и она пошла бы на войну, будь она такая взрослая, как мама. И мама не узнала, как Наташа проплакала всю ночь, перед тем как им расстаться. Даже подушка отсырела. Может быть, когда-нибудь, когда окончится война, она об этом и расскажет маме…

Наташа, глубоко вздохнув, снова перевернулась на спину и посмотрела на небо.

Высоко-высоко плывёт облако. Удивительное облако! Два белых крыла распластались по небу. Будто крылья серебристого самолёта.

Может быть, это и в самом деле вовсе не облако, а огромный белый самолёт?

А потом она привезла её сюда, в этот детдом, и с тех пишет ей письма. Каждую неделю по письму. Но что такое письма!

Наташа снова глубоко вздыхает и снова смотрит на небо. Только теперь облако уже ничуть не похоже на серебряные крылья самолёта. Скорее просто лёгкое, прозрачное перо из крыла какой-нибудь невероятно большой птицы. Недаром в школе их учили называть эти прозрачные высокие облака перистыми…

И вдруг издали доносятся голоса:

— Наташа, Наташа, где ты?

Нужно итти, а то ещё Марина рассердится. Марина не любит, когда работают спустя рукава.

Наташа поднимается с травы и нехотя, медленно бредёт в сторону огорода.

Вот лиловый колокольчик. Нужно его сорвать. Вместе с ромашкой будет хорошо. Ещё можно вон ту пунцовую гвоздику. И ещё два жёлтых цветка. И немного травинок. Теперь хватит. Красивый букет вышел из этих пёстрых полевых цветов! Катя будет рада.

Наташа бежит снова вдоль берега Кокшанги к огороду.

На той стороне, в белых льняных рубахах с разноцветными оборками и пёстрых передниках, колхозницы расстилают лён. Длинными светлыми дорожками на зелёной траве лежат разобранные снопики льна.

Эта работа Наташе знакома. Несколько дней тому назад их второе звено ходило в бригаду Марфы Симаковой расстилать лён. Очень простое дело: нужно взять снопик, развязать на нём жгут и весь его разложить по траве возле другого. И так все рядком-рядком, снопик к снопику, снопик к снопику, и получается длинная соломенная дорожка. Полежит лён на солнце, ночью на него упадёт роса, и так несколько дней. А уж после этого можно и собирать.

Наташа на секунду останавливается. Кто это с жёлтой оборкой на белой вышитой рубахе? Кажется, Марфуша?!

— Эге-ге-ге, Марфа! — кричит Наташа и машет пучком цветов.

— Наташа! — откликается Марфуша с того берега. — Куда побежала? Приходи помогать лён расстилать!..

— Не могу! — кричит Наташа. — Мы свои огурцы обираем!

Когда она вернулась на огород, Кати на грядке уже не было.

Наташа удивилась: неужели так быстро управилась? Или она, Наташа, так долго валялась у реки?

— А куда ушла новенькая, Катя? — удивлённо спросила Наташа у девочек.

— За ней прибежала другая новенькая, Мила, — ответила беленькая Нюрочка, с чолкой на лбу.

У Наташи сразу хмурятся брови:

— Зачем это она прибегала за ней?

— Позвала в овощехранилище солить огурцы.

— Солить огурцы? Она меня искала, не её…

— Она её искала, не тебя. Она сказала, им нужна пятая. Вот они и позвали её, а вовсе не тебя! — с подковыркой проговорила Нюрочка.

Наташа вся вспыхивает:

— Не меня, а её!..

И вдруг она швыряет сорванные у реки цветы и, с трудом сдерживая слёзы, медленно идёт к своей грядке. Ей так хотелось в овощехранилище солить огурцы! Так хотелось!..

— Наташа, — кричит ей вслед Нюрочка, — ты потеряла свой букет!

— Букет? Интересно, для кого мне понадобилось собирать букеты? Это сорняк — что ли не видишь?