Донал Грант

Глава 36 Беспокойная ночь

Донал спустился вниз по холму и неожиданно увидел у ворот поместья лорда Форга. Тот беспокойно ходил туда — сюда, словно поджидая его появления.

Донал хотел было пройти мимо, но Форг заступил ему дорогу.

— Грант, — сказал он, — будет лучше, если мы поймём друг друга до конца.

— Боюсь, ваша светлость, что если вы меня не понимаете, то не по моей вине.

— Что вам сказал мой отец?

— Я передал бы вашей светлости слова лорда Морвена, предназначенные для вас, но не стану этого делать по двум причинам. Во — первых, мне кажется, что он передумал, хотя прямо об этом не сказал, а во — вторых, в этом деле я не собираюсь больше служить ни ему, ни вам.

— Значит, вы больше не намереваетесь вмешиваться?

— А это уж моё дело, милорд. Я не стану делиться с вами своими планами.

— Да ладно вам, не упрямьтесь! Бросьте задаваться! Неужели вы не можете понять обыкновенную человеческую слабость? Не все же способны держать себя в руках, как вы! Я и правда не желаю Эппи зла!

— Я не стану говорить с вами о ней, милорд. И предупреждаю вас, что без сожаления и угрызений совести использую любые ваши слова против вас, если это потребуется.

С этими словами он взглянул на Форга и по выражению его лица вдруг понял, что тот дожидался вовсе не его, а Эппи. Тогда Донал повернул назад к замку: вдруг ему удастся её перехватить? Форг что — то крикнул ему вслед, но Донал не обратил на него внимания. Шагая вверх по холму, он не услышал ни единого шороха. Вокруг не было ни души. Он прождал возле дороги с полчаса, а потом развернулся и пошёл к сапожнику. Дори ждала его в великом беспокойстве и огорчении. Мало ей было заботы о единственной дочери своего сына, так теперь и Эндрю слёг в постель и едва мог пошевелиться от боли. Донал лишь взглянул ему в лицо и тут же отправился за доктором. Тот сказал, что у сапожника сломано ребро, перевязал его и дал ему какое — то лекарство. Всё, что можно было сделать, было сделано, и Донал уселся рядом с кроватью, чтобы не оставлять друга одного.

Старый сапожник лежал неподвижно с белым как мел лицом и закрытыми глазами. Он был настолько терпелив, что даже страдание выходило наружу лишь в слабой невидящей улыбке. Самому Доналу ещё не приходилось испытывать серьёзной боли; он читал в лице друга преданность воле Того, Чья жизнь была для него покоем, но не знал, над какими муками подняла старика его вера. Вера соединила его с самой жизнью, Вечной жизнью, а ведь это и есть спасение. Когда душа близка к Богу, когда между ею и Господом царит изначально задуманное согласие, когда великий Источник снова обретает своё творение, и Божья любовь изливается в самые потайные глубины человеческого существа, созданные не для чего иного, как для того, чтобы хранить в себе самое чистое и священное, чему тут удивляться, что даже самая мучительная боль не способна погасить улыбки распростёртого на постели человека? Немногие успевают стать настолько здоровыми, чтобы смеяться над болезнями, но разве таких не бывает? И если человек сам не способен к сему, пусть не говорит, что к этому не способен ни один из живущих на свете!

Дори вела себя спокойно, но время от времени беспомощно поднимала руки и тихонько качала головой с таким видом, как будто вселенная вот — вот погибнет, потому что перед ней лежал муж, поверженный ударом нечестивых. Если бы он лежал перед ней забытый, то вселенной и впрямь пришёл бы конец!

Когда он кашлял, малейшая судорога его боли насквозь пронизывала её тело и сердце. В старости любовь ничуть не менее прекрасна, чем в юности. Более того, часто в стариках она даже прекраснее — а значит, правдивее! — ведь в ней куда меньше себялюбия и куда больше сострадания…

Донал отправил посыльного к миссис Брукс, сообщить ей, что не придёт в замок ночевать, а сам уселся у кровати своего друга. Медленно проходил час за часом. Эндрю много спал и, должно быть, видел приятные сны, а Бог подводил его всё ближе к вечному спасению. Время от времени губы сапожника шевелились, как будто он беседовал с чьей — то дружелюбной и приветливой душой. Один раз Донал услышал: «Боже, я Твой!» и заметил, что после этого Эндрю заснул ещё крепче и спокойнее. Проснулся он только на рассвете и сразу же попросил воды. Увидев Донала и поняв, что тот всю ночь просидел в его изголовье, Эндрю поблагодарил его улыбкой и еле различимым кивком, и Донал почему — то вспомнил, как однажды он сказал: «Вот Один и вот всё. И всё в Одном, и Один во всём».

Когда Донал вернулся в замок, его уже дожидался завтрак и вместе с завтраком — миссис Брукс. Она рассказала, что накануне Эппи натолкнулась на неё в коридоре и тут же расплакалась, но как она ни старалась, всё — таки не смогла вытянуть из девушки ни единого слова и в конце концов отослала её спать. Наутро она не появилась вовремя и не пришла, когда за ней послали. Миссис Брукс сама пошла к ней в комнату и застала её за приготовлениями к отъезду: Эппи решительно заявила, что сегодня же уйдёт из замка. Так что сейчас она упаковывает свои вещи, и что ей говори, что ни говори — толку от этого мало.

Донал сказал экономке, что если Эппи вернётся домой, дел у неё будет хоть отбавляй. Старые кости срастаются медленно и трудно, и её дедушка ещё долго не встанет на ноги. А миссис Брукс ответила, что не позволит ей остаться, даже если она станет слёзно об этом умолять. Если Эппи останется в замке, беды точно не миновать, так что лучше пусть отправляется домой! Она сама её туда отведёт.

— И ведь душа — то в ней не злая, — прибавила экономка. — Просто не знает, глупышка, чего хочет! Ну что ж, пусть уж Господь Сам её воспитывает, глядишь, на пользу пойдёт.

— А Он непременно сделает всё, что надо, миссис Брукс, — откликнулся Донал. — В этом можно не сомневаться.

Эппи с готовностью согласилась вернуться домой и ухаживать за больным дедом. Ей было легче вернуться домой сейчас, когда Дори нуждалась в её помощи, а Эндрю почти не мог с ней разговаривать. К тому же она думала, что слухи о её поведении уже разнеслись по всему замку, и смертельно боялась лорда Морвена. Его боялись все слуги, трудно с точностью сказать почему, но отчасти, должно быть, потому что так редко его видели и в их глазах он превратился в некое подобие призрака, по слухам обитающего в невидимой потайной комнате где — то в недрах замка.

Эппи была добросердечной девушкой, но печальная участь деда не вызвала в ней особого негодования. Пристрастие к чужой любви ослепляет нас, и порой мы охотно извиняем даже самую чёрную несправедливость, нанесённую любимой рукой кому — то другому из наших близких. Помоги нам, Боже! Мы подлы и низки душой, и подлее всех тот, кто лучше других умеет оправдывать себя.

Миссис Брукс приготовила корзинку с провизией для Коменов, вручила её Эппи (нарочно сделав её потяжелее, чтобы немножко наказать провинившуюся овечку) и вместе с ней пошла в город, думая про себя: «Ей бы работы потяжелее, в замке — то жизнь лёгкая да привольная. Но сдаётся мне, теперь хлопот у неё будет предостаточно!»

Бабушка приняла внучку ласково, без единого упрёка, а больной то ли позабыл, то ли простил ей жестокие слова, сказанные в саду, и радостно улыбнулся, когда она подошла к его постели. Эппи же отвернулась, чтобы скрыть слёзы, которые она не смогла удержать. Она любила деда с бабкой, любила и молодого графа, но эти две любви никак не желали мирно уживаться в её сердце. Как часто это случается с нашими слабыми, хрупкими, ломкими душами, которые так легко разделить и искалечить и так трудно потом собрать и слепить воедино! Лишь Бог способен не только дать нам согласие друг с другом, но и соединить в одно целое неподдающиеся и разрозненные обломки нашей собственной натуры.

Первые дни Эппи то и дело украдкой вытирала слёзы, но тем не менее усердно принялась трудиться по дому. От её помощи у Дори полегчало на сердце, и появилась минутка — другая, чтобы передохнуть, а сама Эппи, несомненно, находила в работе явное утешение и кое — какое отвлечение от тревожных мыслей. Трудно сказать, каким она видела своё будущее. Сегодня она была несокрушимо уверена в постоянстве своего возлюбленного, но назавтра все её надежды рушились под ударами сомнения. Дори же потихоньку радовалась, что на какое — то время может удержать внучку рядом с собой и от греха подальше.