Донал Грант

Глава 80 Прощальное признание

Внезапно все силы, которые ещё были у Арктуры, разом оставили её, и она начала угасать. На дворе стояла поздняя весна, приближалось лето, и все в замке надеялись, что Арктуре вот — вот станет лучше, и тогда её можно будет перевезти в место потеплее и посуше. Сама она на это не рассчитывала, потому что ничуть не сомневалась, что время её близко. Она была спокойна, иногда даже весела, но настроение её часто менялось. Сердце Донала обливалось кровью. Он даже не думал, что снова когда — нибудь будет так любить и так страдать.

Как — то раз, подняв голову от книги, которую он только что читал Арктуре вслух, Донал невольно посмотрел на неё долгим, пристальным взглядом. Он не знал, как печально его лицо. Арктура взглянула на него и улыбнулась.

— Вы, наверное, думаете, что я несчастна, — сказала она, — а иначе не смотрели бы на меня так. Нет, я не могу назвать себя несчастной. Я вообще забыла, что это такое. Но если иногда вам покажется, что мне грустно, то это оттого, что я всё время жду, когда же придёт эта большая, новая жизнь. Я знаю, ждать осталось недолго. Я это чувствую, потому что так рада всему, что есть, и не хочу, чтобы хоть что — нибудь было по — другому. Должно быть, Богу бывает очень тяжело из — за того, что Его дети не желают доверяться Ему и не позволяют Ему делать с собой всё, что Он захочет. Знаете, мистер Грант, в мире всё не так, но однажды он непременно исправится, исцелится, хотя для этого Богу придётся ещё долго и много трудиться. Давайте сделаем так, чтобы с нами у Него не было особых хлопот, а? Ах, мистер Грант, если бы не вы, Бог так и оставался бы для меня чужим и далёким. Я так и считала бы Его то ли бессмысленным идолом, то ли обычным, малодушным тираном. Разве тогда я могла бы представить себе Его подлинную славу?

— Нет, миледи, — возразил Донал. — Не пошли Бог меня, Он непременно послал бы к вам кого — нибудь ещё. Вы были готовы узнать и полюбить Его.

— Как я рада, что Он послал именно вас! Я никогда не смогла бы так сильно полюбить кого — нибудь другого.

Глаза Донала наполнились слезами. Он был полон детской простоты, и теперь, когда девушка полюбила его и сама сказала ему об этом, в его сердце не всколыхнулось ни мужского тщеславия, ни суетной гордыни. Он знал, что Арктура любит его, и сам любил её; всё это казалось ему настолько естественным, словно иначе и быть не могло. Он не осмеливался даже помыслить, что Арктура может думать о нём так, как он сам когда — то думал о Джиневре. Он готов был всегда служить ей с радостью и любовью, как ангел Господень, вот и всё; этого было для него довольно.

— Вы ведь не сердитесь на свою ученицу? — робко сказала Арктура, снова взглядывая на него, и её бледное лицо вспыхнуло румянцем.

— За что? — удивлённо спросил Донал.

— За то, что я так говорю со своим учителем.

— Сердиться на вас за то, что вы любите меня?

— Нет, конечно, нет! — воскликнула она, мгновенно успокоившись. — Вы же знали, что иначе и быть не может. Я просто не могла не полюбить вас, полюбить сильнее всех на свете. Ведь вы дали мне жизнь! Я была мертва, а вы… вы словно стали мне вторым отцом! — добавила она с пронзительно нежной, сияющей улыбкой. — Но я никогда не смогла бы сказать вам об этом, если бы не знала, что умираю.

Страшное слово плёткой обожгло ему сердце.

— Вы всегда были ребёнком, мистер Грант, — продолжала Арктура. — Смерть поможет и мне стать похожей на малое дитя. Она всех делает детьми, и нас с вами тоже. Теперь мы можем говорить просто, как в детстве. Я люблю вас. Нет, не надо так на меня смотреть! — умоляюще попросила она. — Вы же сами всё это время учили меня, что воля благого и совершенного Бога есть всё во всём! Он вовсе не чужой и не далёкий, и я знаю, что стоило прожить всю земную жизнь хотя бы ради того, чтобы познать Его таким. Этому научили меня вы, и я правда люблю вас всем своим сердцем.

Донал не мог говорить. Только сейчас он с необыкновенной ясностью увидел, что она умирает.

— Мистер Грант, — снова начала она, — душа моя открыта Его взору, и в ней нет стыда. Я знаю, что сейчас сделаю нечто такое, что мир назвал бы нескромностью, недостойной настоящей женщины, но ведь мы с вами стоим не перед миром, а перед Небесным Отцом. Я хочу кое о чём попросить вас, попросить просто и без притворства. Прошу, потому что знаю: вы не станете выполнять мою просьбу, если почему — то не сможете этого сделать. И если сейчас вы дадите мне обещание, будьте уверены: я не стану требовать его исполнения до тех пор, пока не станет ясно, что я ухожу, ухожу навсегда. Я не хочу, чтобы вы отвечали мне сразу же. Вы должны подумать.

Тут она ненадолго замолчала, а потом сказала:

— Если вы не против, возьмите меня в жёны перед тем, как я умру.

Донал всё ещё не мог вымолвить ни единого слова. В душе его бушевали самые разные чувства.

— Я устала, — проговорила Арктура. — Прошу вас, пожалуйста, пойдите и подумайте над этим. Если вы мне откажете, я лишь скажу себе: «Он знает, что для нас лучше!» Я не буду стыдиться. Только не надо думать о том, что скажет мир; уж кому — кому, а нам с вами не стоит его опасаться. Пусть перед нами не будет ничего, кроме Бога и любви! Главное, чтобы Он был нами доволен, и тогда можно с улыбкой выслушивать всё, что говорят о нас Его глупые дети. Ведь они лишь повторяют пересуды своих неразумных нянек, а не внимают словам совершенного Отца! Так зачем же нам обращать на них внимание? Ведь правда?.. Знаете, мистер Грант, я сама себе удивляюсь, — продолжала она, видя, что Донал молчит, — что вслух говорю такие вещи. Правда, я уже давно об этом думаю, особенно когда лежу ночью без сна. Только теперь я уже ничего не боюсь, хотя и не могу заснуть. Вы же помните, «совершенная любовь изгоняет страх»! [37] Теперь у меня есть Бог, Которого можно любить, а ещё Иисус, вы и мой собственный отец. Потом, когда вы с ним познакомитесь, вы сами увидите, каким хорошим может быть человек, которого не воспитывали так, как вас… Ах, Донал, ну скажите же хоть что — нибудь! Иначе я заплачу, а слёзы так выматывают меня!

Арктура сидела в низком кресле, и на её коленях лежал квадрат яркого солнечного света (недавно она снова перебралась в свою вторую спальню, светлую и уютную), а на лице вспыхивали отблески огня, полыхавшего в камине. Донал неслышно опустился перед ней и положил руки ей на колени, прямо на солнечный свет, словно собирался помолиться, как молился в детстве рядом с матерью. Арктура накрыла его руки своими ладонями.

— Мне надо кое — что вам рассказать, — проговорил он, — и тогда вы сами скажете мне, что делать.

— Хорошо, — ответила Арктура с еле слышным судорожным вздохом.

— Когда я приехал сюда, — начал Донал, — то думал, что сердце моё разбито и уже никогда не сможет любить — ну, понимаете, любить так, как мужчина любит женщину. Но Бога я любил даже крепче, чем раньше, и вас полюбил с самого первого дня, от всего сердца желая помочь вам. Наверное, я стал бы себя презирать, если бы хоть раз помыслил, что вы можете полюбить меня больше, чем сестра любит брата, для которого готова сделать всё, что тому понадобится. Когда я видел, что вам неспокойно, мне хотелось взять вас на руки и прижать к сердцу, словно птичку, выпавшую из Божьего гнезда. Я и представить себе не мог, миледи, что вам нужна моя любовь. Ведь она и так всё время была вашей. Однажды я попросил девушку поцеловать меня — только один раз, на прощание! Она отказалась и была права. Но с тех пор на всех девушек я глядел так, как будто они стоят на вершине холма, и солнце светит им в спину, так что мне даже лица как следует не разглядеть.

Он замолчал. Руки Арктуры слегка дрогнули, словно вот — вот собирались вспорхнуть и улететь прочь.

— А эта девушка, она ещё… ещё жива? — спросила она.

— Да, миледи.

— Значит, она… ещё может передумать, — сказала Арктура и остановилась, словно сердце ей придавил тяжёлый камень.

Донал рассмеялся. Это был странный смех, но от него Арктуре сразу стало легче.

— Тут опасаться нечего, миледи, — воскликнул он. — У неё самый лучший супруг на свете! Я никогда на смог бы стать ей таким чудесным мужем, как бы сильно её ни любил.

— Этого не может быть!

— Да что вы, миледи, ведь она замужем за сэром Гибби! Это леди Гэлбрайт. Я бы и мечтать о ней не стал, если бы знал, что она любит Гибби. Я и сейчас люблю её почти так же, как его.

— Но тогда… тогда…

— Что, миледи?

— Тогда… Ах, да скажите же вы хоть что — нибудь!

— Что мне сказать? Божья воля, лежащая у корней вселенной, так же прекрасна, как её соцветия!

Арктура несколько секунд напряжённо смотрела на него, а потом вдруг закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Значит, меня… меня вы не любите?

И тут Донал медленно начал понимать, что происходит. Иногда он так стремительно простирался вперёд, что не слышал, как его окликают сзади. Она сказала ему о своей любви и всем существом ждала ответа, но так и не дождалась и потому подумала, что он отвергает её: ведь он так ничем и не показал ей своей любви! Сердце его было насколько переполнено нежностью и радостью, что он боялся пошевелиться. Наконец — то в нём проснулся новый восторг любви! Он легко, как маленького ребёнка, подхватил Арктуру на руки и начал ходить с ней по комнате, шепча ей ласковые слова. Он крепко прижал её к груди, а она положила голову ему на плечо, и её щека коснулась его щеки.

— Я люблю тебя, — сказал он, — и буду любить вечно! Теперь у меня столько любви, что хватит на всю жизнь, даже если ты уйдёшь уже сегодня, а мне придётся дожидаться на земле, покуда Он не придёт. Ах, Господи, Боже мой, как же Ты добр ко мне! Мне просто не вынести такого счастья! Сотворить мужчин и женщин, подарить их друг другу и ни на минуту не ревновать их к той любви, которой они любят друг друга, — вот это воистину значит быть Богом!

Так сказал Донал, и в словах его была великая и высокая истина. Увы, порой мужчины и женщины любят друг друга так плохо и мало, что Богу в любом случае не к чему было бы их ревновать! Нет, Бога огорчает вовсе не наша любовь к друг другу. Его Отцовское сердце болит из — за того, как мало мы любим своих ближних и как страстно обожаем самих себя.

Но Арктура быстро устала и вскоре чуть слышным шёпотом попросила Донала отпустить её. Он бережно усадил её в кресло и, взглянув ей в лицо, увидел, что оно стало ещё прекраснее, и осенивший его румянец говорил о здоровье, которое крепче и глубже любой болезни. Эти Божьи дети были из числа тех немногих, которые начинают любить ещё сильнее, когда ощущают Его рядом с собою, и чьи души обнажены перед Ним и ничуть того не стыдятся. Имеющий уши да слышит и, слыша, разумеет! А если он всё — таки не понимает, то пусть не говорит ни слова, и в том будет его мудрость. Если в вере человека нет места для земной любви и он считает, что и без того может достигнуть святости, то он не познал ещё замысла Господа, возгласившего: «Сотворим человека по образу Нашему!» Быть может, он и вправду святой, но вряд ли Бог назовёт его человеком по Своему сердцу. Творение человека завершается, когда он полностью обретает своё спасение, и, возможно, такого святого придётся спасать не только от греха.

— Когда мы поженимся? — спросил Донал.

— Скоро, скоро, — ответила Арктура.

— Значит, завтра?

— Нет, не завтра. Теперь, когда мы поняли друг друга, спешить некуда, — прибавила она со светлой и чуть смущённой улыбкой. — Я просто хочу стать твоей женой до того, как умру, вот и всё. Какая разница, завтра это будет или ещё через день?

— Как скажешь, голубка моя, — ответил Донал.

Она встала, подошла к нему и прижалась к его груди.

— Да мы и сейчас всё равно что женаты, — сказала она. — Ведь мы знаем, что любим друг друга. Как же я буду тебя ждать! Ведь ты всё равно будешь моим — хоть чуть — чуть, но будешь, правда? — если даже и женишься на какой — нибудь доброй и красивой девушке, когда меня не станет. Я буду любить и её, когда она придёт домой.

— Арктура! — только и мог сказать Донал.