Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии

Введение (В.И. Сарианиди, Г.А. Кошеленко)

Средняя Азия представляет собой (в применении к изучаемой теме) достаточно четко очерченный регион: она охватывает области оседло-земледельческой культуры от восточного побережья Каспийского моря до гор Тянь-Шаня. В состав этого региона включаются следующие области: Северная Парфия, представляющая собой цепочку небольших оазисов, протянувшихся вдоль северных отрогов Копет-Дага и ограниченных с севера пустыней Каракум; Маргиана (Мервский оазис) — довольно значительный по размерам оазис, возникший в низовьях р. Мургаб и окруженный со всех сторон песками пустыни Каракум; ряд оазисов в долинах рек Зерафшан и Кашкадарья, представлявших собой в древности единую историко-культурную область Согд (Согдиану); с востока к Согду примыкала Уструшана, занимавшая территорию по течению Сырдарьи в районе Джизака-Ходжента и горы на юг от этой области; несколько областей располагалось вдоль берегов великой среднеазиатской р. Амударьи (и ее притоков): в верхнем течении по обоим берегам лежала Бактрия, далее по среднему течению шла цепочка оазисов (неизвестно, имели ли эти оазисы в древности какое-либо собирательное наименование); наконец, в низовьях Амударьи находился Хорезм. Самую восточную часть древней Средней Азии занимали еще две оседло-земледельческие области: Чач (Ташкентский оазис) и Фергана (Ферганская котловина).

Необходимо отметить, что само понятие Средняя Азия не имеет общепринятых географических границ. В трудах западных ученых чаще всего территория Средней Азии рассматривается не как самостоятельный регион, а как простое продолжение Ирана и обычно называется Восточным Ираном (см., например, Altheim F., 1947). Главный аргумент для такого определения — это то, что в древности основная часть населения Средней Азии — иранские по языку народы. При этом делаются и достаточно важные исторические выводы: Восточный Иран рассматривается не как самостоятельный исторический регион, а как простое периферийное продолжение Ирана, отражающее в своей истории историю Ирана с некоторыми искажениями, порожденными главным образом предполагаемой отсталостью этого региона (по сравнению с собственно Ираном) и большей ролью кочевого элемента в жизни Средней Азии.

Кроме того, сложность проблемы географических границ Средней Азии определяется еще и тем, что в современной зарубежной литературе очень популярным является понятие Центральная Азия, включающее, помимо Средней Азии, также оазисы Восточного Туркестана, Афганистан, Восточный Иран (в частности, Систан и Белуджистан), Пакистан и северную Индию. Это понятие — более широкое, чем Средняя Азия.

Наконец, современные политические границы в некоторых местах проходят таким образом, что они членят древние историко-культурные области. Это касается Парфии и Бактрии. Однако необходимо учитывать некоторые обстоятельства, которые делают возможным рассмотрение в данном томе археологических материалов только определенных частей этой территории. В первом случае граница между Южной и Северной Парфией проходила по горам Копет-Дага, что приводило к известной изоляции северной части страны, порождало ее определенное своеобразие. Кроме того, южная часть Парфии, расположенная на территории современного Ирана, исследована неизмеримо меньше, чем северная. Учитывая эти обстоятельства, мы считаем возможным рассматривать археологию Северной Парфии как особую тему, не привлекая специально южнопарфянских материалов. В некоторых отношениях сходная ситуация наблюдается и в отношении Бактрии, хотя, конечно, Южная Бактрия археологически исследована достаточно хорошо. При всем сходстве археологических материалов юга и севера Бактрии все же определенные различия существовали. Отражением этих отличии является достаточно древняя традиция, согласно которой Амударья делит не Бактрию на две части, а отделяет Бактрию от Согдианы. Во всяком случае определенное историко-культурное единство Северной Бактрии и определенная степень ее отличия от Южной позволяют рассматривать эту область самостоятельно.

Средняя Азия в конце II — начале I тысячелетия до н. э. переживает один из самых сложных периодов своей истории. Значительные изменения происходят как на юге региона, в зоне традиционных земледельческих культур, так и в более северной части его, зоне распространения пастушеского скотоводства.

На юге Средней Азии, где в эпоху бронзы сложились яркие центры протогородской культуры, наблюдается перемещение орошаемых земель. Насколько можно судить в настоящее время, этот процесс прошел через два этапа. На первом этапе происходит угасание культур бронзового века в предгорьях Копет-Дага (центры типа Намазгатепе и Алтындепе). Причины этого упадка определяются по-разному: аридизация климата, истощение и засоление почв в результате долгого непрерывного использования и т. д. Как считают, следствием этого явилось и массовое переселение жителей предгорной полосы в низовья Мургаба, где возникают отдельные оазисы позднебронзовой культуры (так называемый келлелинский комплекс). Практически тогда же отмечается массовое передвижение населения с запада через территорию современного северо-восточного Ирана далее на восток, на территорию Бактрии, где по обе стороны Амударьи возникают яркие центры позднебронзовой культуры: Дашлы на юге (Сарианиди В.И., 1977) и Сапалли на севере (Аскаров А., 1977).

Несколько позднее, предположительно на рубеже II–I тысячелетий до н. э. в южных областях Средней Азии распространяется новый археологический комплекс, лучше всего представленный материалами слоя Яз I, отличительным признаком которого является изготовление лепной, в том числе расписной посуды. Традиционно считалось, что эта культура расписной керамики замещает старую эпохи поздней бронзы. Однако новейшие материалы не исключают частичного сосуществования этих двух археологических комплексов Намазга VI и Яз I. В это время резко возрастает доля лепной, в том числе расписной, изготовленной без применения гончарного круга керамики, полностью исчезает искусство коропластики, сфрагистики, отмечаются изменения в погребальных обрядах. Однако нет оснований преувеличивать глубину этих изменений. Наряду со старыми центрами возникают новые, причем земледельческая основа экономики сохраняется в течение всего периода. Постепенно вновь широко входит в употребление гончарный круг и неуклонно происходит снижение доли лепной керамики, наконец, самое важное — именно в это время появляются и распространяются первые железные орудия труда. По всей видимости, одна из главных причин происшедших изменений — появление новых групп населения на всей территории юга Средней Азии. Именно для этого нового этнического элемента была характерна лепная, в том числе расписная, керамика, ставшая своеобразным индикатором новой эпохи. Проникновение этого нового элемента не означало насильственной гибели старого населения. Материалы новейших исследований на территории Южного Туркменистана, особенно на территории Мервского оазиса, показывают, что на протяжении какого-то периода наблюдалось сосуществование традиционного местного населения и пришельцев.

Эти новые материалы заставляют пересматривать старую, родившуюся еще в начале XX в. концепцию (в результате раскопок американской экспедиции на холмах Анау под Ашхабадом) относительно «эпохи варварской оккупации» древних земледельческих центров, занятых скотоводами-кочевниками, пришедшими из среднеазиатских степей.

Таким образом, южная часть Средней Азии — традиционная зона земледельческих культур, охватывающая предгорную полосу Копет-Дага (в дальнейшем — Северная Парфия), включая Серахский и Мервский оазисы, юг Узбекистана и Таджикистана (территория, которая в античную эпоху стала называться Северной Бактрией), переживала на рубеже II–I тысячелетий до н. э. эпоху глубоких изменений. Однако не менее важные изменения происходят в это время еще в одной зоне — зоне, расположенной к северу и северо-востоку от традиционных земледельческих областей юга: становление земледельческого типа хозяйства на территории Ферганской долины, Ташкентского оазиса (древний Чач) и Уструшаны. Для этих областей характерно было также господство лепной, в том числе и расписной, керамики. Однако характер развития общества в этих областях достаточно отличается от развития общества на юге. Постепенно эти различия стирались, однако в эпоху раннего железного века они были еще чрезвычайно велики.

Чтобы яснее представить общеисторическую картину развития Средней Азии в рассматриваемую эпоху, необходимо указать еще на одно важнейшее явление, происходившее вне двух зон земледельческой культуры. В начале I тысячелетия до н. э. происходит становление особого типа хозяйства — кочевого скотоводства. Хозяйственно-культурный тип кочевого скотоводства четко определен М.Г. Левиным и Н.Н. Чебоксаровым: «Хозяйство… высоко специализировано; как показывает само название этого типа, он связан с кочевым образом жизни, что в свою очередь накладывает глубокий отпечаток на всю культуру кочевников. Разводят главным образом лошадей, крупный и мелкий рогатый скот (особенно овец); в некоторых областях большую хозяйственную роль играет также разведение верблюдов… Основу питания составляет мясная и молочная пища, в связи с чем способы изготовления молочных продуктов очень разнообразны (различные виды квашеного молока и сыр, приготовление из молока опьяняющих напитков и т. д.). Главный тип жилища — переносной шатер (форма его варьирует), крытый полотнищами из шерсти (ткаными или валяными) или, реже, кожей. Утварь преимущественно кожаная; гончарство, как правило, отсутствует» (Левин М.Г., Чебоксаров Н.Н., 1955, с. 9).

Взаимодействие кочевых племен и оседлых земледельцев стало одной из важнейших особенностей исторического развития Средней Азии. И хотя в данном томе не рассматриваются проблемы истории кочевников Средней Азии, все же необходимо иметь в виду факт наличия кочевнической периферии и ее постоянного взаимодействия с миром земледельческих народов.

Таким образом, на всей территории Средней Азии в начале I тысячелетия до н. э. происходят серьезнейшие изменения, затронувшие все сферы жизни народов, населявших ее территорию. Однако важнейшее из них — постепенное распространение здесь железных орудий труда, оружия и украшений.

Время начала раннего железного века на территории Средней Азии является еще объектом дискуссий. В.М. Массон в 1959 г. относил начало раннего железного века к периоду Яз I, т. е. 900–650 гг. до н. э. (Массон В.М., 1959, с. 108), однако несколько позднее в сводной работе «Средняя Азия в эпоху камня и бронзы» (М; Л., 1966), вышедшей под его редакцией, период Яз I (а также чустская культура Ферганы) помещены среди культур поздней бронзы. Чустская культура ее основным исследователем Ю.А. Заднепровским относится то к позднебронзовой, то к раннежелезной эпохе (Заднепровский Ю.А., 1962а; 1966 — позднебронзовая; 1978 — раннежелезная). А. Аскаров и Л.И. Альбаум полагают, что ранний железный век начался в Средней Азии в период Кучук II (750–600 гг. до н. э.) (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979). Этот список расхождений легко можно умножить (см. Сагдуллаев А.С., 1982).

Недавно А.С. Сагдуллаев составил свод древнейших находок железных предметов на территории Средней Азии (Сагдуллаев А.С., 1982, с. 233).

Северная Парфия:

Анау — IX–VII вв. до н. э.

Анау — V–IV вв. до н. э.

Елькендепе — V в. до н. э.

Согд:

Даратепе VII–VI вв. до н. э.

Лалазар — VI–IV вв. до н. э.

Афрасиаб — VI–V вв. до н. э.

Хорезм и сакские памятники:

Куюсай — VII–IV вв. до н. э.

Уйгарак — VI–V вв. до н. э.

Кюзелигыр — VI–V вв. до н. э.

Дингильдже — V в. до н. э.

Бактрия:

Газимулла — VI–V вв. до н. э.

Кызылча 1 — VI–V вв. до н. э.

Калаи Мир — VI–IV вв. до н. э.

Кызылча 6 — V–IV вв. до н. э.

Фергана:

Дальверзин — VIII в. до н. э.

Ак-Там — V–IV вв. до н. э.

Дашти-Ашт — V–IV вв. до н. э.

Могильники Памира:

Тегермон-Су 2 — VI в. до н. э.

Акбеит — VI–IV вв. до н. э.

Тамды — V–IV вв. до н. э.

Аличур 2 — V–IV вв. до н. э.

Этот свод позволяет прийти к определенным выводам: по-видимому, VI в. до н. э. знаменуется повсеместным распространением железных изделий в Средней Азии в целом, хотя впервые появляются они в различных районах в разное время. Если же рассматривать Среднюю Азию как единый регион, то неизбежным будет вывод о том, что начало раннего железного века в регионе следует относить к IX в. до н. э., как и в Западной Европе и южной части Восточной Европы (Граков Б.Н., 1977).

Как отмечалось выше, в мире земледельческих племен Средней Азии выделяются две зоны. В соответствии с этим в данном разделе тома, посвященном раннежелезной эпохе Средней Азии, материал сгруппирован в две главы. В одной из них исследуются Северная Парфия, Маргиана, Бактрия, Серахский оазис, в другой — Ферганская долина, Ташкентский оазис, Уструшана.

Из обзора выпадают две области: Хорезм и Согд. Материалы для раннего железного века здесь еще очень незначительны и поэтому многие важнейшие вопросы истории этих двух областей еще не могут быть решены. Создается впечатление, что культура Хорезма так называемой архаической эпохи отражает влияние, идущее из более южных областей именно в период раннего железного века. Очень сложна ситуация в Согде. Раскопки в Саразме, кажется, позволяют считать также и Согд страной традиционно земледельческой. Но, во-первых, Саразм находится на периферии этой области, во-вторых, материалы из центральных частей Согда еще очень незначительны. В силу этих соображений тот небольшой материал, который имеется по раннему железному веку, мы включили в соответствующие главы четвертой части тома.

Хотелось бы отметить еще одно обстоятельство. Мы заканчиваем обзор раннего железного века V–IV вв. до н. э. Эта несколько неопределенная дата объясняется недостатком конкретного археологического материала, а также неразработанностью понятийной номенклатуры. Действительно, что считать концом раннего железного века? Для южной зоны мы приняли условную границу — конец периода Яз III и соответствующих ему комплексов в других регионах. Примерно по этой хронологической грани мы провели границу и в истории более северных частей Средней Азии.

Глава седьмая Мервский оазис, Северная Парфия, Серахский оазис, Северная Бактрия

К числу наиболее изученных памятников Средней Азии раннего железного века можно отнести памятники Мервского оазиса (Маргианы) (табл. LXIII). История их исследования очень коротка. Первые памятники этой эпохи в долине Мургаба были открыты еще в начале века экспедицией Р. Пампелли (Яздепе, Арвалидепе, Койнедепе, Учдепе) (Hungtington Е., 1980, с. 219–231). В дальнейшем они также неоднократно обследовались специалистами (Букинич Д.Д., 1924; Ершов С.А., 1944), но настоящее их изучение началось только с 1946 г., с момента организации Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции (Массон М.Е., 1955а). Большие по масштабам работы (раскопки и разведочное обследование) были проведены в 1954–1956 гг. (Массон В.М., 1959). В частности, в результате стратиграфических раскопок на Яздепе была установлена археологическая периодизация слоев раннего железного века: Яздепе I — 900–650 гг. до н. э.; Яздепе II — 650–500 гг. до н. э.; Яздепе III -500-400 гг. до н. э. По проблеме датировок слоев Яздепе имеется обширная литература. Не приводя здесь всех точек зрения и всех соображений, отметим только самое основное: а) исследование памятников подгорной полосы Копет-Дага показало, что в этом районе комплексы типа Яз I начинают существование уже в самом конце II тысячелетия до н. э. (Марущенко А.А., 1959), что, впрочем, не меняет датировки начала комплекса Яз I в Мервском оазисе; б) было доказано, что керамика типа Яз III не исчезает внезапно около 400 г. до н. э. (Усманова З.И., 1963а), а продолжает существовать и позднее, но уже совместно с керамикой «раннеантичного» облика.

С 1972 г. работы по исследованию памятников раннежелезного века в дельте Мургаба были возобновлены — здесь начала работать Мургабская археологическая экспедиция ИА АН СССР, в тесном сотрудничестве с которой (с 1976 г.) работают сотрудники Института истории АН Туркменской ССР. В результате маршрутных исследований был выявлен ряд новых памятников, а также было установлено, что ряд населенных пунктов эпохи поздней бронзы продолжал существовать и в раннем железном веке (Гутлыев Г., 1976; Масимов И.С., 1982).

Поселения. Архитектура. Строительная техника. На территории древней дельты Мургаба выявлен ряд небольших оазисов, каждый из которых орошался водами дельтовых протоков бассейна р. Мургаб. Однако необходимо учитывать одно обстоятельство. Когда в середине 50-х годов В.М. Массон выделил три оазиса, картина географического распределения памятников казалась очень ясной и убедительной. Позднее был открыт еще ряд памятников эпохи Яз I–III, которые не совсем укладываются в предложенную схему. Поэтому границы оазисов имеют несколько условный характер.

1. Тахирбайский, в состав которого входят поселения: Тахирбай 1, 2 и Чурнок (Массон В.М., 1959, с. 63 сл.).

2. Наиболее значительным оазисом является Яздепинский, который включал и самое крупное поселение всей Маргианы рассматриваемого времени — Яздепе. К северу от Яздепе располагались многочисленные поселения: северное Учдепе, среднее Учдепе, южное Учдепе, Сулуджидепе, Отлиятан 1–3, Айрак 1–4, Адам-Басан 1–3, Чоплыдепе 1, 2, Дашлыдепе (Массон В.М., 1959, с. 82 сл.), а также группа поселений, находящаяся на расстоянии 8–9 км к югу от Учдепе (им даны условные наименования Учдепе 4-10) (Масимов И.С. 1982, с. 23).

3. Арвалидепинский оазис. В его состав включаются: Гюмишдепе, Койнедепе, Арвалидепе, Кушбягидепе Дашлыдепе 1–3, Хызлидепе (Массон В.М., 1959, с. 87 сл.), а также группа поселений, расположенная к западу от Дашлы. Памятники этой группы получили условное наименование 4–6 (Масимов И.С., 1982, с. 25 сл.).

4. Таипский оазис, где было обнаружено семь памятников эпохи Яз I–III, условно названных Таип 2–7 (поселения Таип 1, 8-10 относятся к эпохе бронзы), а также два памятника у колодца Хаятлы (Масимов И.С., 1982 с. 21 сл.).

5. Тоголокский оазис, включающий свыше 10 поселений с расписной керамикой. На центральном поселении Тоголок I раскопки установили, что здесь слои времени позднего Яз I перекрывают комплекс типа позднего Намазга VI.

Типология памятников в настоящее время из-за незначительного объема раскопочных работ может быть только условной, поскольку она базируется в большинстве случаев на внешних признаках. Можно выделить три типа памятников. К первому типу относятся крупные по площади поселения, состоящие из ряда оплывших бугров, группирующихся около высокого холма, являющегося остатками цитадели. К этому типу относятся: Тахирбай I (в Тахирбайском оазисе); Яздепе, северное Учдепе, возможно, среднее Учдепе, Чоплыдепе 2, Учдепе 10 (Яздепинский оазис); Койнедепе, Арвалидепе, возможно, Дашлы 4 (Арвалидепинский оазис). Второй тип представлен крупными по размерам поселениями (площадью более 1 га), лишенными цитаделей. Наконец, третий тип — малые поселения (которые по аналогии с памятниками Северной Бактрии можно истолковать как отдельно стоящие усадьбы). В некоторых оазисах имеется несколько поселений с цитаделями; другие, например Таипский, вообще лишены поселений, имеющих цитадели. Это отличает Маргиану от Северной Бактрии, где, насколько можно судить, в каждом отдельном оазисе было одно только поселение с цитаделью.

Сколько-нибудь значительные по масштабам раскопки проводились только на Яздепе. На территории собственно поселения некоторый (довольно незначительный) материал для понимания жилой архитектуры дал раскоп III (Массон В.М., 1959, с. 69 сл.). Здесь были частично вскрыты остатки трех домов и небольшого переулка. Выявлено наличие помещений, служивших видимо, кухней и хранилищами. В качестве строительного материала использовался кирпич-сырец размером 53×28–29×12-13 см. В тесто кирпичей обычно добавляли саман. Стены обычно тонкие: 35–40 см, стены иногда штукатурились глиной, полы также изредка имели глиняную обмазку.

Раскопки производились также и на цитадели Яздепе (Массон В.М., 1959, с. 73 сл.). Здесь были выявлены следующие факты: сама цитадель была возведена на мощной платформе, сложенной из сырцового кирпича. Хотя раскопки не выявили наличия стены по краю платформы, вполне вероятно, что она в древности существовала и позднее была смыта. Во всяком случае стена по краю цитадели, кажется, вполне определенно фиксируется на поселении Учдепе 10 (Масимов И.С., 1982, с. 24). Большая часть цитадели была занята постройками, плохо сохранившимися. Только в южной части цитадели было частично вскрыто здание общественного назначения (дворец или храм). Основными конструктивно-планировочными особенностями этого здания являются: наличие нескольких очень узких коридорообразных помещений, перекрытых сводами, и очень толстых стен. В северо-западной части здания находился большой прямоугольный в плане зал. Восточная стена зала была украшена четырьмя прямоугольными выступами (игравшими декоративную роль), на западной стене — полукруглый выступ (диаметр 4 м). К северу от здания находился двор. На втором этапе ряд помещений был заложен, перестроен большой зал, возможно, над частью здания был построен второй этаж.

Хозяйство. По всей видимости, основой экономики Мервского оазиса рассматриваемого времени было сельское хозяйство. Природные условия Мервского оазиса таковы, что земледелие здесь возможно только на базе искусственного орошения. Высказано предположение, что Яздепинский и Арвалидепинский оазисы орошались водами двух крупных магистральных каналов (Массон В.М., 1959, с. 67 сл.). В Яздепинский оазис подводил воду канал, носящий сейчас название Гати-Акар. Его русло местами достигает ширины в 5–8 м и глубины в 2–3 м. От него в обе стороны отходят арыки (как под острым, так и прямым утлом), непосредственно орошавшие поля. Арвалидепинский оазис орошался каналом Гуияб, русло которого имеет ширину 5–6 м, а глубину 1,5–2 м. Около канала видны следы древних полей, представляющие собой участки, огражденные валиками. Верхние части обоих каналов находятся в зоне современных культурных земель. Можно допустить, что начало древних каналов примерно соответствует головным сооружениям современных. В таком случае длина Гунияба будет около 36 км, а Гати-Акара — около 55 км. Оба канала скорее всего забирали воду прямо из русла Мургаба без устройства каких-либо подпорных сооружений.

Очень незначительны материалы по истории ремесла рассматриваемой эпохи. На поселении Тахирбай 1 и Чурнок обнаружены железные шлаки (Массон В.М., 1959, с. 65), что делает возможным предположение о наличии здесь пунктов металлургического производства. Следы керамического производства обнаружены на большом числе памятников (Тахирбай 1, 2, Чурнок, Яздепе, Учдепе северное, Айрак 2, Чоплыдепе 1, 2, Дашлы, Кушбеги, Учдепе 4, 7, 10). Было раскопано несколько керамических печей (Сарианиди В.И., 1957). Две печи были открыты на поселении Чурнок. Хотя они различались размерами, устройство их было практически идентичным. Топки печей, имевшие в разрезе колоколовидную форму, были вырыты в земле, обложены изнутри кирпичами и покрыты толстым слоем глиняной промазки. Топочный канал чуть понижался к центру, но оканчивался значительно выше дна топки. В верхней части топки было несколько жаропроводящих каналов, подававших горячий воздух в обжигательную камеру, имевшую круглый план и, видимо, перекрытую куполом. Обе эти печи относятся к периоду Яз III. На поселении северное Учдепе обнаружен керамический квартал (найдены остатки восьми печей). Здесь же раскопаны две керамические печи. Они также относятся к периоду Яз III. В принципе их устройство аналогично устройству печей Чурнока, однако имеется отличие: в одной из печей жаропроводящие каналы расположены в виде трех концентрических колец. Помимо круглых в плане, иногда встречались керамические печи и овальные. Печь такого устройства (сохранилась, правда, только топочная камера) была раскопана на поселении Кушбегидепе (Массон В.М., 1959, с. 88). Свидетельством динамики развития керамического ремесла является и сама керамика. В пору Яз I большая часть керамики делается от руки, позднее — почти вся на гончарном круге.

Орудия труда и оружие. При исследовании Яздепе и других памятников было найдено некоторое количество орудий труда и оружия, в частности обнаружены каменные зернотерки и куранты. В слое Яз I найдено довольно значительное количество бронзовых предметов: иголки, прямоугольные в сечении шилья, пробойники с расширением посредине, видимо, отделяющим рабочую часть от черенка, черешковый нож (Массон В.М., 1959, с. 38). В слое Яз II был обнаружен фрагмент железного топора (там же, с. 40). В слое Яз III было найдено шесть аналогичных топоров. Топоры проушные, возможно один конец был у них заострен, другой притуплен (там же, с. 41, 71), в этом же комплексе найдено железное тесло.

Были обнаружены бронзовые наконечники стрел. Для слоя Яз I характерны два типа: а) двухперые черешковые с шипообразно загнутыми концами, б) лавролистые втульчатые. Для слоя Яз II — бронзовые двухперые втульчатые, для слоя Яз III — такие же, но трехперые (Массон В.М., 1959, с. 40, 41). Во всех слоях обнаружены глиняные ядра для пращи, в слоях Яз I они обычно биконические (из обожженной глины и несколько каменных), в слоях Яз III — круглые. В слое Яз I найдена каменная булава.

Керамика. Керамика комплекса Яз I делится на две группы: изготовленную на гончарном круге и сделанную от руки. Первоначально доля гончарной керамики была очень невелика, но с течением времени ее процент увеличивается. Черепки сосудов красноватого цвета, глина хорошо отмучена, обычно без посторонних примесей. Снаружи сосуды, как правило, покрыты зеленовато- или желтовато-белым ангобом. Наиболее распространенные формы: кубки, миски, хумчи. Кубки имеют прямой венчик и скругленный переход ко дну. Ангоб, как правило, нанесен только на верхние две трети сосуда, нижняя часть его сохраняет красный цвет черепка. Хумча имели сравнительно большой диаметр устья, невысокую шейку и отогнутый наружу венчик (иногда в виде валика, иногда приобретающий в разрезе более прямоугольные очертания). Другие формы (небольшие горшкообразные сосуды, глубокие миски) встречаются гораздо реже. Видимо, только к концу периода появились чаши.

Лепная керамика делится на три группы: расписную, нерасписную и с черепком серого цвета. Однако для всех групп характерен один и тот же состав черепка — обычно с большим количеством толченой керамики. Одним из наиболее ярких признаков, определяющих весь комплекс Яз I, является наличие расписной керамики. Ее формы очень ограниченны: 1) различные варианты горшковидных кубков; 2) горшковидные хумы и хумчи с венчиком, слегка отогнутым наружу. Расписывавшиеся сосуды покрывались зеленовато-белым ангобом (изредка желтым и кремовым), игравшим роль фона. Роспись производилась красновато-коричневой, коричневой, изредка темно-красной или темно-малиновой краской.

Мотивы росписи довольно однообразны и почти целиком сводятся к ряду треугольников, обращенных вершиной вверх и образующих фриз в верхней части сосуда. Для крупных сосудов (хумов и хумчей) характерна следующая система: по краю венчика или ниже его шли одна или две прямые линии. Прямая линия проводилась и посредине тулова. Между этими линиями помещались треугольники, образованные сочетанием различных элементов росписи. Характерным является помещение между линиями крупных точек, разделение треугольника на ромбы, заполненные в шахматном порядке или штриховкой и точками, или сплошной заливкой. Те же самые мотивы и в росписи горшковидных кубков.

Сосуды с черепком серого цвета снаружи часто слегка залощены и имеют почти черный цвет. Для керамики этой группы характерны те же формы, что и для расписной посуды.

Среди довольно многочисленной группы нерасписной посуды с розовым или желтоватым цветом черепка выделяется кухонная посуда: котлы и жаровни. Котлы имеют высокое горло, прямой или чуть отогнутый венчик и ниже покатых плечиков почти цилиндрическое тулово. Котлы часто украшались налепными валиками с защепами, сделанными пальцами. Некоторые котлы имели небольшой слив и вертикальные ручки. Жаровни имеют форму больших дисков с невысокими бортиками. Кроме кухонной посуды, к этой группе относятся полусферические чаши с прямым или чуть отогнутым венчиком. Наиболее часто в этой группе встречаются хумы и хумчи, имеющие ту же форму, что и расписные и сероглиняные хумы. Иногда на них появляется лепной декор (как на кухонных котлах). Лепными были и крышки. Изредка встречаются кубки (Массон В.М., 1959, с. 34 сл.) (табл. LXIV).

Яз II. Керамика комплекса Яз II членится на три горизонта, хотя для нее характерно большое количество общих черт. Керамика первого горизонта отличается от посуды комплекса Яз I прежде всего по технике изготовления. Почти вся она выполнена на гончарном круге, исчезает примесь шамота в тесте, черепок сделан из хорошо отмученной глины. Сосуды обычно покрываются беловатым ангобом. Расписная керамика полностью отсутствует. Наиболее популярны банкообразные сосуды со скошенной придонной частью (обычно в археологической литературе эти сосуды называют цилиндро-коническими), как крупных, так и мелких размеров. Стенки сосудов обычно почти прямые, лишь слегка вогнуты в середине, где у некоторых сосудов намечается валик. Горшкообразные сосуды почти полностью повторяют форму лепных горшков, характерных для комплекса Яз I. Чаши, также изготавливавшиеся на гончарном круге, благодаря этой технике у них появилось ребро, разделяющее вертикальную стенку и подкос, идущий к плоскому дну. Верхняя часть ангобирована, нижняя сохраняла красно-кремовый или кремовый цвет черепка (изнутри чаши ангобировались полностью). На гончарном круге изготовлялись хумы и хумчи, они также имели ребро в нижней части. Венчики хумов имели характерный крючкообразный профиль и под ними часто шел налепной валик или иногда делался выем. Хумы и хумча покрывались беловатым ангобом. У мисок, характерных для комплекса Яз I, теперь появился венчик, завершающийся валиком, и перелом стенок при подкосе ко дну.

Лепными были только кухонные котлы, в тесте их присутствуют дресва.

Керамика второго горизонта отличается дальнейшим развитием типов, характерных для первого. Банковидные сосуды становятся как бы более вычурными: подкос ко дну приобретает вид вогнутой выкружки, более заметен прогиб стенок к центру, заостряется ребро, разделяющее две части сосуда. Появляются кубковидные сосуды, имеющие прямые стенки и скошенную придонную часть. У горшковидных сосудов также в средней части ребро (вследствие перехода к технике изготовления на гончарном круге). Чаши и миски сохраняют те же черты, что и в первом горизонте. Хумы и хумчи также прежней формы, но налепные валики ниже венчика почти не встречаются. Иногда у них подчеркнутое ребро и валикообразный венчик (результат все большего загибания клювовидного венчика).

Кухонные котлы по-прежнему изготовлялись от руки и сохраняли старую форму.

Для керамики третьего горизонта характерны те же черты. Однако банковидные сосуды с подкошенной придонной частью получают все более заостренное ребро и придонная часть часто становится невысокой. Появляется новая форма банкообразных сосудов — с расширяющимся верхом. У чаш венчик иногда приобретает изгиб, а иногда исчезает излом, разделяющий вертикальные стенки и скос придонной части. (Массон В.М., 1959, с. 39 сл.) (табл. LXV).

Керамика Яз III продолжает традиции комплекса Яз И. Существовали появившиеся в период Яз II банкообразные сосуды, расширяющиеся кверху. Подкошенная часть у них становится столь небольшой, что практически они близки к плоскодонным сосудам без подкоса. Многие экземпляры имеют резкозаостренное ребро. Посредине тулова обычно проходит несколько рельефных поясков. У чаш теперь нет ребра и они становятся полусферическими. Появились небольшие тарелочки с отогнутым венчиком. Они иногда не покрывались ангобом.

Миски, сохранив свою форму, имеют венчик уже в виде уплощенного валика. Этот характерный для всего комплекса Яз III признак особенно четко выступает у хумов и хумчей. Наиболее распространенным видом хумов и хумча является сосуд с цилиндрическим туловом и подкошенной придонной частью. Иногда наблюдается небольшое сужение у горла, завершающегося венчиком в виде уплощенного валика, сменяющего крючкообразную форму венчиков хумов из комплекса Яз II. Полностью исчезают котлообразные сосуды. Не исключено, что керамика Яз II и III представляет один керамический комплекс. Кухонные котлы были ручными (Массон В.М., 1959, с. 41) (табл. LXVI).

Украшения. В слоях Яз I найдены бронзовые украшения (нашивные бляшки с петелькой, несомкнутый браслет) (Массон В.М., 1959, с. 38). В слое Яз II (горизонт II) обнаружена золотая серьга-подвеска. Она представляет собой изогнутый стержень, на конец которого были напаяны три полых цилиндра, причем их шапковидные навершия во всех трех случаях напаяны отдельно. В вертикальных швах между цилиндриками имеется мелкая зернь, а сверху — три крупных зерна (Массон В.М., 1959, с. 40–41).

В настоящее время можно представить некоторые общие черты развития Маргианы в эпоху Яз I–III. В эпоху Яз I складываются четыре оазиса: Яздепинский, Арвалидепинский, Тоголокский и Таипский. Важную роль играло поселение Яздепе, видимо, бывшее центром всей Маргианы мидийского времени. Здесь рядом с поселением была построена мощная цитадель. Тогда же существовали и почти все крупные поселения Арвалидепинского оазиса. Время Яз II было временем наибольшего подъема этих древнемаргианских оазисов. Продолжают процветать Яздепинский и Арвалидепинский оазисы, возможно, некоторый упадок переживает Таипский. В это время, правда, ветшает монументальное здание на цитадели Яздепе, но это, видимо, — следствие каких-то частных событий, поскольку само поселение продолжает процветать. Яз III несет уже вполне определенные симптомы запустения. Почти полностью забрасывается Арвалидепинский и северная часть Яздепинского оазисов, прекращается жизнь на крупнейшем поселении восточного оазиса — Тахирбайдепе, из восьми поселений Таипского оазиса жизнь сохраняется только на одном.

Этот упадок, по-видимому, связан с миграцией древнего русла р. Мургаб, когда центр переместился южнее — в район городища Гяуркалы. Возможно, в это время создается сложная ирригационная система на Мургабе, в результате чего отпала необходимость в огромных по протяженности каналах.

История изучения памятников раннего железного века этого района начинается в первые годы XX в., когда американская экспедиция под руководством Р. Пампелли провела раскопки на холмах Анау. На верху Южного холма были вскрыты слои с лепной (в том числе и расписной) керамикой. Этот комплекс получил название Анау IV A (Pumpelly R., 1908). Тот факт, что на смену выполненной на гончарном круге керамике пришла главным образом лепная, заставил Е. Шмидта считать, что древние оазисы Южного Туркменистана были захвачены пришлыми скотоводческими племенами, и определить это время как «эпоху варварской оккупации». В дальнейшем археологические разведки А.А. Марущенко и С.А. Ершова привели к открытию еще ряда памятников (Яшиллидепе, Елькендепе), на которых были зафиксированы материалы типа Анау IV А. В послевоенные годы был обнаружен еще ряд памятников этого характера, на некоторых проводились археологические раскопки: Елькендепе (Марущенко А.А., 1959), Улугдепе (Сарианиди В.И., Качурис К.А., 1968; Сарианиди В.И., 1969; Сарианиди В.И., 1971).

В результате этих работ, главным образом стратиграфического характера, были составлены две достаточно близкие друг другу стратиграфические колонки (одна на базе Улугдепе, другая — Елькендепе):

Поселения. Архитектура. Строительная техника. На территории подгорной полосы Копет-Дага выявлено три типа поселений: 1) значительные по размерам, с цитаделями; 2) средние (площадью свыше 1 га), лишенные цитаделей; 3) мелкие (площадью менее 1 га) (Гутлыев Г., 1974, с. 7–8). Поскольку раскопки проводились на очень ограниченном числе памятников, данная классификация имеет, естественно, только предварительный характер.

К числу памятников первого типа относится Елькендепе (Марущенко А.А., 1959). Поселение здесь возникло еще в период поздней бронзы (Елькен I), в эпоху раннего железа (Елькен II) возводится многоугольная в плане цитадель (до 130 м в диаметре), высота ее 6 м, сложена она из сырцового кирпича. Вокруг цитадели развивается поселение (500×290 м), которое предположительно обносится стенами. Хотя предполагается, что стены возведены в эпоху Елькен II (Марущенко А.А., 1959, с. 58), видимо, все-таки строительство их следует датировать периодом Елькен III, т. е. временем наивысшего подъема поселения. Перед стенами располагался ров. В эпоху Елькен III (VII–IV вв. до н. э.) поселение резко увеличилось. Оно было окружено новой стеной, возник пригород, также укрепленный стеной.

Улугдепе III также возникает в эпоху поздней бронзы. В период Улуг II возводится мощная (до 10 м высоты) платформа. Вокруг цитадели располагается поселение, однако в отличие от Елькендепе здесь нет следов стен вокруг самого поселения (Сарианиди В.И., 1969). К числу памятников этого типа также, видимо, относятся поселения Кошадепе I, II (поселения площадью 4–5 га), Бабаязлык I (размеры 550×325 м, предположительные размеры цитадели 30×30 м), Бабаязлык II (того же характера, но несколько меньших размеров), Кошаджа (площадь свыше 5 га, предполагаемая цитадель — 25×25 м), Гараой-депе (размеры 300×200 м), а также Яшиллидепе (Гутлыев Г., 1974б, с. 7–8; Гутлыев Г., 1982) (табл. LXVII, LXVIII).

К числу памятников второго типа относятся Ясыдепе (площадь 250×250 м) (Гутлыев Г., 1977), Дашлыджадепе (площадь свыше 2 га), Агачлыдепе (Гутлыев Г., 1974б, с. 7–8).

К третьему типу можно отнести Крахандепе I, II, III, Елендепе, Овадандепе (Гутлыев Г., 1974б, с. 7–8), наконец, поселение, некогда располагавшееся на вершине южного холма Анау (Schmidt Н., 1908).

Даже предварительное (с очень незначительным объемом земляных работ) исследование этих памятников позволяет сделать ряд наблюдений: во-первых, очень значительное число поселений с цитаделями, чем этот район отличается, например, от Маргианы; во-вторых, соседство памятников, которые возникли еще в эпоху бронзы и продолжали существовать в раннем железном веке, и памятников, возникших только в раннем железном веке; в-третьих, новые работы позволили считать, что это время (ранний железный век) не было периодом упадка, а временем широкого освоения основной части территории подгорной полосы Копет-Дага.

На вершинах кирпичных платформ, видимо, располагались здания монументального характера, однако раскопки их еще не вскрыли. Чрезвычайно незначительны и архитектурные остатки рядовой застройки. Несколько плохо сохранившихся однокомнатных домов было вскрыто на Гараойдепе. Их план обычно был прямоугольным (Гутлыев Г., 1982). В качестве строительных материалов использовалась пахса и сырцовый кирпич, обычно прямоугольный (60×25×10; 60×24×10; 60×30×10 см). Стены и пол обмазывались глиной (часто с добавлением рубленой соломы). В отдельных случаях стены покрывались алебастровой штукатуркой (Гараойдепе — см.: Гутлыев Г., 1982). Изредка находились каменные подпятники для дверей.

Материалы по истории фортификации дает только Елькендепе. Характерной особенностью системы укреплений является наличие двойных стен. Двойная стена эпохи Елькен II, по А.А. Марущенко, (но, видимо, относящаяся к началу периода Елькен III) окружала собственно город. Она сложена из сырцового прямоугольного кирпича, общая толщина ее 10,5 м, ширина внутреннего коридора 6 м (Марущенко А.А., 1959, с. 62–64). Двойная же стена существовала и у цитадели на последнем этапе ее существования. Она имеет любопытную конструкцию: стена двойная, но толщина внешней и внутренней стен несоизмеримы (внешняя стена 1,4 м, внутренняя 6,6 м., коридор между ними 2 м) (Марущенко А.А., 1959, с. 66).

Хозяйство. По-видимому, основой экономики населения подгорной полосы Копет-дага в рассматриваемое время было земледелие. Хотя зерна злаков еще не встречены при раскопках, по аналогии с предшествующим позднебронзовым веком можно предполагать, что в период раннего железа здесь в основном культивировались мягкая пшеница и двурядный ячмень, т. е. традиционные злаки, известные здесь с энеолитического времени (Лисицына Г.Н., Сарианиди В.И., 1971).

Хотя материалов по истории орошения прикопетдагской равнины почти нет, можно предполагать, что главным источником воды были небольшие реки и ручьи, стекавшие с гор (такие, как Душак и Лоинсу). Предполагается, что для многократного полива на этих речках возводились специальные водоразборные сооружения, в том числе типа дамб и плотин, при помощи которых регулировалась подача воды на поля. К концу рассматриваемой эпохи здесь появляются такие специфические сооружения, как кяризы. Один из кяризов прослежен у поселения Улугдепе, он насчитывает 20 колодцев (Лисицына Г.Н., 1978, с. 214).

Ремесленное производство раннежелезного века еще практически неизвестно. При раскопках Елькендепе были найдены очень незначительные остатки меднолитейного и железоделательного производства. О характере эволюции керамического производства позволяет судить керамика поселения. Чрезвычайно незначительны находки орудий труда и оружия. На южном холме Анау были найдены фрагменты железного ножа, железных серпов и бронзовый трехгранный наконечник стрелы со скрытой втулкой (Schmidt Н., 1908, с. 156, 185), в подъемном материале Елькендепе — бронзовые наконечники стрел — листовидные или трехлопастные с открытой втулкой (Марущенко А.А., 1959, с. 67), на Улугдепе и Елькендепе — каменные зернотерки, ступки, пестики, обломок каменной булавы.

Керамика. Керамика подгорной полосы очень близка керамике Маргианы. Однако необходимо указать, что отдельные фрагменты лепной расписной керамики впервые появляются еще в слоях эпохи поздней бронзы (т. е. в слоях Елькен I и Улуг III). Развитие керамики подгорной полосы лучше всего прослеживается на материалах поселения Улугдепе.

Слой Улуг II. Лепная керамика (в том числе расписная) преобладает над гончарной (в соотношении 3:1). Расписная керамика украшена исключительно геометрическими рисунками черной, красной, коричневой, реже зеленоватой краской по розоватому или красноватому ангобу. Основные формы ее — небольшие тонкостенные, полусферические с плоским дном и слабо отогнутым венчиком чаши; орнамент, как правило, в виде фриза опоясывает верхнюю часть таких чаш. Встречаются также горшочки и миски. Крупные сосуды чаще всего украшены небрежной росписью в виде широких лент. Известны также котлы и крышки с округлыми ручками. Материал слоя Улуг II полностью соответствует керамике типа Яз I.

Выделяется десять основных типов орнаментов. Исследование их показательно в нескольких отношениях. Прежде всего, набор орнаментов практически неизменен во все время существования комплекса Улуг II, уменьшение их числа заметно только к самому концу периода. Для ранних слоев комплекса Улуг II характерны орнаменты как заштрихованные, так и со сплошной заливкой, для поздних слоев характерна только штриховка.

Сравнение набора орнаментов Улугдепе с другими памятниками подгорной полосы показывает, что наиболее сложные орнаментальные мотивы имеются только на керамике Улугдепе.

Слой Улуг I. Большая часть посуды выполнена на гончарном круге, светлофонная. Основные формы представлены банкообразными сосудами с характерными округлыми венчиками, верхние части их покрыты светлым ангобом, придонные части несут следы срезов. Сосуды крупных и средних размеров представлены хумами и хумча, преимущественно с клювовидными венчиками. Кухонная посуда лепная, часто с примесью толченой керамики и песка; выделяются котлы шаровидной формы, изредка имеющие вертикально поставленные ручки. Весь этот керамический комплекс полностью соответствует посуде типа Яз II–III. В единичных экземплярах встречены фрагменты лепной расписной керамики, более характерной для нижележащего слоя.

Украшения и предметы быта. Материалы этого типа крайне немногочисленны, зафиксированы каменные подпятники, остатки циновок, из украшений — биконическая каменная бусина (слой Елькен II), бронзовые спиральные и овальные с несомкнутыми концами кольца, обломки тонких круглых в сечении браслетов (слой Елькен III) (Марущенко А.А., 1959, с. 67).

Северная Парфия в некоторых отношениях является ключевой областью для понимания тех процессов, которые происходили в южной исконно земледельческой части Средней Азии. Важнейшим фактом является то, что керамика типа Яз I появляется здесь еще в эпоху поздней бронзы, ранее, чем в Маргиане и Северной Бактрии. Второй важной особенностью этого района является обилие поселений с цитаделями.

Можно полагать, что наиболее важные центры предгорной полосы в конце периода Елькен III, т. е. в пределах IV в. до н. э. переживают гибель. Во всяком случае наличие определенной лакуны между памятниками этого времени и собственно парфянскими кажется несомненным.

Серахский оазис располагается в южной части Туркменистана. Он занимает территорию Серахской дельты р. Теджен и западную часть холмогорья Бадхыз. На юге территория оазиса ограничивается северными отрогами Паропамиза, доходящими до долины р. Теджен. На юго-востоке естественная граница оазиса проходит по Бадхызу. К северу Бадхыз постепенно переходит в пустыню Каракум, составляющую восточную и северо-восточную границу оазиса. На севере и северо-западе граница проходит по степной и пустынной равнине, прорезанной руслом р. Теджен и отделяющей Серахский оазис от Тедженского и небольших оазисов Меана и Чаача. Общие размеры оазиса до 70 км в направлении с севера на юг и 20–25 км — с запада на восток (Оразов О., 1973, с. 3).

Единственным водным потоком, орошавшим Серахский оазис, является р. Теджен. В верховьях она называется Герируд и течет по территории Афганистана. В пределы Туркмении река входит в районе Зюльфагорского прохода.

Есть все основания полагать, что в древности Серахский оазис был теснейшим образом связан с Гератским, т. е. древней областью Ареей, представляя собой северную окраину этой важной историко-культурной области Среднего Востока (Оразов О., 1973, с. 99 сл.). Возможно, что именно с р. Герируд-Теджен связано известное свидетельство Геродота об ирригационном строительстве на р. Акес и финансовой политике Ахеменидов (плата за пользование водой) (Массон В.М., 1967).

История археологического изучения Серахского оазиса очень коротка. В 1953 г. на территории крупнейшего центра оазиса — городища Старый Серахс провел раскопки А.А. Марущенко (Марущенко А.А., 1956), им же были осуществлены небольшие разведки в окрестностях. В 1964–1970 гг. раскопки в Серахсе и детальное разведочное обследование памятников оазиса проводил О. Оразов (Оразов О., 1973).

Заселение оазиса началось в эпоху энеолита; вторичное заселение — в эпоху раннего железа (по стратиграфической шкале Маргианы — в эпоху Яз I). Материалы этой эпохи засвидетельствованы в оазисе, помимо городища Старого Серахса, только на Бешдепе. В середине I тысячелетия до н. э. жизнь засвидетельствована на городище Старого Серахса, на Бешдепе, Мовлекдепе, Акчадепе. На городище Старого Серахса существует поселение на месте цитадели (неправильный пятиугольник со стороной 300–320 м), поселение окружено глинобитной стеной или валом, сохранившаяся высота его 1,8 м. Следы застройки имеются и на территории шахристана, вне цитадели. Поселение Бешдепе состоит из пяти бугров, диаметр каждого 30–60 м. Аналогичный характер имеет и Мовлекдепе. Чрезвычайно показательно, что оба эти поселения находятся на значительном (20–30 км) расстоянии от реки. Возле поселения Мовлекдепе прослежены остатки древнего канала на протяжении более 5 км. Ширина канала до 6 м. Можно предполагать, что в это время в Серахском оазисе существовала ирригационная система, напоминавшая ирригационную систему архаического Хорезма и, возможно, Маргианы — с очень длинными каналами и поселениями, располагавшимися у их окончаний (Оразов О., 1973, с. 97).

Материальная культура оазиса рассматриваемой эпохи изучена еще слабо. Керамика Серахского оазиса очень близка керамике Мервского. Сосуды эпохи Яз I выполнены от руки, часть фрагментов — расписная. Почти вся керамика времени Яз II–III выполнена на гончарном круге. Она делится на хозяйственную и столовую. Характерными являются банкообразные сосуды со скошенной придонной частью, известные в среднеазиатской археологической литературе под названием цилиндро-конических. Чаши характеризуются наличием четкого ребра, разделяющего вертикальные стенки и поднос в нижней части. Ангоб обычно покрывает снаружи только верхнюю часть стенок, изнутри чаши ангобированы полностью. Венчики хумов и хумчей имели типичный крючкообразный профиль. На поселениях также были найдены каменные зернотерки, при исследовании Старого Серахса — железные шлаки и керамические ядра (Марущенко А.А., 1956, с. 175, 196).

Первый памятник эпохи раннего железа в этом районе был обнаружен в начале 50-х годов. Это было городище Калаи-Мир, где были зафиксированы слои VI–IV вв. до н. э. (комплекс Кобадиан I) (Дьяконов М.М., 1953, с. 25; Дьяконов М.М., 1954, с. 121–140; Забелина Н.Н., 1953, с. 131). В дальнейшем на территории Южного Таджикистана исследовался еще ряд памятников: Болдайтепе (Зеймаль Т.И., 1971а), Тамошатепе и Безымянное. Несколько позднее началось изучение памятников эпохи раннего железа и на территории юга Узбекской ССР. В начале 60-х годов были зафиксированы слои VI–IV вв. до н. э. на городище Халчаян (Ханакатепе) (Пугаченкова Г.А., 1966б, с. 32–33). Затем было обнаружено поселение Кучуктепе (Альбаум Л.И., 1969, с. 69–70). В дальнейшем здесь было открыто около двух десятков поселений исследуемого времени, часть из них была раскопана в довольно значительных масштабах (Сагдуллаев А.С., 1978б; Сагдуллаев А.С., 1980; Аскаров А., 1982; Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979; Беляева Т.В., Хакимов З.А., 1973; Заппаров Ш.Х., Ртвеладзе Э.В., 1976; Сагдуллаев Т., Хакимов З., 1976; Ртвеладзе Э.В., 1976). Для понимания истории этого района в эпоху раннего железа очень большое значение имеют также памятники, расположенные на южном берегу Амударьи, в Северном Афганистане, особенно Тиллятепе (Сарианиди В.И., 1972; Сарианиди В.И., Ходжаниязов Т., 1980).

С точки зрения изучения стратиграфии и определения времени существования поселений особенно важны были раскопки двух памятников: Кызылтепе и Кучуктепе. На базе материалов из раскопок их были созданы две стратиграфические шкалы (очень близкие друг другу).

Шкала Кучуктепе (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979, с. 48–67): Кучук I–X — первая половина VIII в. до н. э.; Кучук II — вторая половина VIII–VII в. до н. э.; Кучук III — конец VII–VI в. до н. э., Кучук IV — конец VI–V в. до н. э.

Шкала Кызылтепе (Сагдуллаев А.С. 1978а, с. 12–13): Кызыл I — 1000-700 гг. до н. э.; Кызыл II — 700–550 гг. до н. э.; Кызыл III — 550–400 гг. до н. э.

Однако обе эти стратиграфические шкалы вызывают серьезные возражения, в частности относительно дат ранних комплексов. Обе схемы в конечном счете отталкиваются от язовской стратиграфической шкалы, что и естественно, ибо она в настоящее время наиболее твердо установлена и хорошо аргументирована. А.С. Сагдуллаев, А. Аскаров и Л.И. Альбаум сравнивают соответственно слои Кучук I и Кызыл I с комплексом Яз I, но при этом они заглубляют даты бактрийских комплексов по сравнению с комплексом Яз I, по крайней мере, на 100 лет, хотя фактических материалов для этого нет. Более того, сравнение комплексов Кучук I и Кызыл I с комплексом Яз I показывает, что они лучше всего синхронизируются с поздним этапом Яз I. В силу этого мы считаем возможным несколько изменить датировки, предложенные авторами раскопок для различных периодов Кучуктепе и Кызылтепе:

При этом необходимо также отметить, что у нас вызывает сомнение возможность разделить на два периода ранние слои Кучуктепе. Нам представляется, что более правильным было бы объединение двух комплексов: Кучук I и Кучук II в единый (табл. LXIX).

Поселения. Фортификация. Архитектура. В начале рассматриваемого периода (время Кучук I, II, Кызылтепе I, II) на территории Северной Бактрии существует ряд поселений: Джаркутантепе (верхний слой), Буйрачитепе 1 (верхний слой), Буйрачитепе 2, поселение на месте цитадели Кызылтепе, Безымянное тепе (в Миршадинском оазисе), Кучуктепе (нижние слои), Бандыхантепе I (средний слой) (Сагдуллаев А.С., 1978а; 1978б, с. 35; Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979; Сагдуллаев А., Хакимов З., 1976; Беляева Г.В., Хакимов З.А., 1973; Аскаров А., 1976; Ртвеладзе Э.В., 1976). В настоящее время о характере поселений еще судить трудно вследствие недостаточности материала. Можно только отметить, что уже в это время появились крупные поселения, к числу которых относится, например, Бандыхантепе 1, которое состояло из двух частей, разделенных руслом канала. Возможно, что одна из частей поселения представляла собой цитадель (Ртвеладзе Э.В., 1976, с. 95). Кроме того, зафиксированы в это время и отдельно стоящие усадьбы (например, Кучуктепе). В горных районах в настоящее время выявлен только один памятник — в районе Восе. Разведочный шурф в нем выявил расписную керамику типа Яз I (Негматов Н.Н., 1982б, с. 78).

Более определенными становятся наши сведения о характере поселений в следующий период (Кучук III, IV, Кызылтепе III). В это время вполне определенно можно говорить об оазисной системе расселения (Ртвеладзе Э.В., 1975; Сагдуллаев А.С., 1978б). Зафиксировано пять небольших оазисов, находившихся на расстоянии 25–40 км друг от друга. Они располагались в предгорьях Кугитанга и Байсуна, включали на юго-западе Музрабадскую и Шерабадскую степи, далее на северо-запад — Бандыханский массив (Кызырыкдар) и большое холмистое плато, продолжающееся до долины Халкаджардарьи. Поселения всех оазисов располагались на берегах небольших рек ледникового или родникового происхождения (или в непосредственной близости от них), невдалеке от выхода их на равнину. Долины больших рек (Сурхандарьи и Амударьи) в сколько-нибудь значительных масштабах еще не осваиваются. Достаточно отчетливо прослеживается как рост общего числа поселений (по сравнению с предшествующим периодом), так и увеличение площади ряда поселений (возникших в первый период). Кроме того, усложняется общая структура поселений. Выделяются следующие оазисы:

1. Сангардак-Туполангский. Исследован еще недостаточно. К концу исследуемого периода относится нижний слой Халчаяна.

2. Халкаджарский (Миршадинский). Включает городище Кызылтепе, группу мелких поселений вокруг него, разрушенное поселение Ахдакуль, возможно, Буйрачитепе 2 (верхние слои).

3. Ургульский (Бандыханский). Зафиксированы поселения: Газимуллатепе, Киндыктепе, Безымянное тепе.

4. Шерабадский: Джандавляттепе, Пагмантепе, Талашкантепе 1, Безымянное тепе.

5. Уланбулаксайский (Музрабадский) оазис включает: Кучуктепе, Дабилькурган.

Обычно каждый оазис включает группу из трех-четырех поселений, одно из которых является центральным, выделяясь размерами, наличием фортификации и достаточно четким планом (Кызылтепе, Талашкантепе 1, Безымянное в Ургульском оазисе).

Видимо, примером рождающегося города (поселения первого типа) может считаться Кызылтепе (Сагдуллаев Т., Хакимов З., 1976; Ртвеладзе Э.В., 1975, с. 263–264; Сагдуллаев А.С., 1978а, с. 8–9). Поселение здесь возникает в VIII–VII вв. до н. э., в VI в. до н. э. возводятся городские стены. Основная часть городища прямоугольна, общая площадь около 30 га. Юго-западный угол городища (около 2 га) занимает группа крупных холмов (высотой более 10 м), доминирующих над остальной территорией. Предполагается, что здесь находилась цитадель. Рельеф остальной части городской территории довольно ровный, с едва уловимыми следами былых улиц. Городище обрамлено стенами, за пределами стен (в восточном направлении) прослеживаются также остатки былой застройки (более 5 га).

Второй тип: поселения, состоящие из крепости и неукрепленной части, расположенной вокруг нее. К этому типу принадлежит, например Талашкантепе 1 (Заппаров Ш.Х., Ртвеладзе Э.В., 1976). Ядром поселения является круглая в плане крепость (диаметр 125–130 м). Достаточно хорошо сохранились крепостные стены. Вокруг зафиксированы следы неукрепленного поселения (размеры не установлены) (Сагдуллаев А.С., 1978а, с. 8; Ртвеладзе Э.В., 1975, с. 264).

Третий тип: рассредоточенные поселения достаточно крупных размеров, не имеющие укреплении, например Газимуллатепе (площадь до 10 га).

Четвертый тип: мелкие отдельно стоящие поселения (площадью до 0,5 га). К этому типу относится, например, Кызылчатепе 6 (Сагдуллаев А.С., 1981, с. 8 сл.; Сагдуллаев А.С., 1980).

Как отмечалось выше, часть поселений имела укрепления, которые появились уже в первый период.

В частности, возможно, такой характер имела цитадель поселения Бандыхантепе 1. Тогда же появились и укрепленные усадьбы (Кучуктепе). Сведений об укреплениях последующего времени нет. Городские стены зафиксированы и изучались на ряде памятников. Стена Талашкантепе имеет ширину до 5 м, сохранившаяся высота 3 м. Она выложена из прямоугольного сырцового кирпича. С внешней стороны у нее — незначительный уклон, с внутренней — ступенькообразный выступ. Стена представляет собой единовременное сооружение (Заппаров Ш.Х., Ртвеладзе Э.В., 1976). Хорошо прослеживаются остатки городских стен городища Кызылтепе. В основании стены лежит глинобитный монолит, поверх него — пахсовые блоки (шириной от 0,6 до 1 м). Ширина стены в основании 10 м, она сужается кверху (на высоте 4 м ширина ее 4,5 м) (Сагдуллаев Т., Хакимов З., 1976). Характер башен удалось проследить только на городище Бандыхан 2 — округлые в плане с внутренними помещениями (Ртвеладзе Э.В., 1976 с. 97; Сагдуллаев А.С., 1978а, с. 8). В ряде мест зафиксированы рвы, находившиеся перед стенами, лучше всего на Кызылтепе (Сагдуллаев Т., Хакимов З., 1976).

Примером укрепленной усадьбы является Кучуктепе. Основным фортификационным элементом здесь была высокая (до 4 м) глинобитная платформа, по краю которой шла стена усадьбы. На всех этапах жизни усадьбы этот прием сохранялся (кроме, видимо, последнего) (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979, с. 18–30).

В настоящее время имеется возможность охарактеризовать только рядовую застройку поселений Северной Бактрии, точнее даже, только один вариант ее — отдельно стоящую усадьбу[6], на примере усадеб Кызылчатепе 6 (Сагдуллаев А.С., 1980, 1981) и Кучуктепе (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979). Усадьба Кызылчатепе 6 располагалась в окрестностях городища Кызылтепе, существовала в период VII–IV вв. до н. э. Все это время она сохраняла один и тот же принцип планировки: в центре располагался двор, по периметру его — длинные коридорообразные помещения. Имелся один вход. На некоторых этапах, помимо внутреннего двора, существовал и внешний. Внешние стены имели значительную толщину (до 3 м), внутренние — гораздо тоньше. На протяжении всего существования усадьбы она включала 8-12 помещений. Зафиксированы прямоугольные и круглые очаги. Часть внутреннего двора получила впоследствии перекрытие, здесь был построен портик-айван. Общая площадь застройки жилого комплекса достигает 880–900 кв. м, из которых примерно 190 кв. м занимает полезная площадь помещений и 200 кв. м — площадь двора.

Выделяются следующие (по функциональному назначению) помещения: жилые (с суфами, остатками циновок на полу, большим количеством находок), хранилища (с большими хумами), производственное помещение (заготовки для каменных орудий или уже готовые, но не использовавшиеся орудия труда), кухня (с большим количеством кухонной посуды и тремя-четырьмя пристенными очагами), общая трапезная (слои органического происхождения и большое количество костей). Таким образом, по мнению автора раскопок, Кызылчатепе 6 представляет собой систему, в которую входило четыре жилых секции (две небольшие по 11–13 кв. м, две значительно большие — по 25–26 кв. м), два больших хранилища, производственное помещение, кухня и столовая. Все это позволяет высказать предположение, что в усадьбе жила большая патриархальная семья (20–25 человек), состоявшая из четырех малых. Аналогичную картину дает и усадьба Кызылчатепе 1 (Сагдуллаев А.С., 1981, с. 10 сл.).

Несколько иные принципы положены в основу планировки усадьбы Кучуктепе (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979, с. 18 сл.). Усадьба построена на мощной (4 м) платформе. Само здание было прямоугольным в плане, вход располагался с востока. Внутреннее пространство делилось на три примерно одинаковые по размерам комнаты. В одной из комнат зафиксированы остатки очага. Во втором строительном периоде здание несколько расширяется, появляется небольшой хозяйственный дворик у входа. Для этого этапа авторы раскопок считают возможным выделить внутри усадьбы три отдельных хозяйственно-жилых комплекса. На третьем этапе происходит дальнейшее расширение усадьбы: в составе усадьбы появляется специальное помещение предположительно культового назначения. Четвертый этап связан со временем упадка и планировка читается плохо. Большинство помещений имеет хозяйственное назначение, одно — возможно культовое.

По мнению А. Аскарова, Л.И. Альбаума, Кучуктепе представляет собой укрепленный общинный дом. Они предполагают, что здесь жила семья вождя, однако более справедливым представляется мнение А.С. Сагдуллаева, сравнивавшего это здание с усадьбами Кызылчатепе 6 и 1, и видевшего здесь обычное рядовое жилище большесемейной общины (Сагдуллаев А.С., 1981).

Можно, следовательно, предполагать, что в бактрийском регионе в рассматриваемую эпоху существовало два варианта усадеб, служивших жилищами большесемейных общин. Общим для них является сравнительная изолированность, наличие мощных внешних стен, существование отдельных жилых ячеек, которые могут быть интерпретированы как место обитания малой семьи (как элемента большесемейной общины). Отличия сказываются в различной планировочной структуре: компактная застройка с маленьким двориком у входа в одном случае и застройка по периметру большого двора — в другом.

В качестве строительных материалов используются пахса (битая глина) и кирпич-сырец. Иногда в кладке стены применяются оба материала. Большинство кирпичей прямоугольного формата, размеры различны (40–60×20-30×8-12 см). Используется в строительстве и дерево: на Кызылчатепе 6 засвидетельствованы остатки деревянных столбов, поддерживавших крышу айвана. Видимо, дерево применялось и для перекрытий. В одном случае зафиксировано сводчатое перекрытие, выполненное из сырцового кирпича в технике «ложного свода». Видимо, иногда деревянными были двери, свидетельством чего являются найденные при раскопках Кызылтепе каменные подпятники. В конце исследуемого периода в домах появляется система водоотводов, свидетельством чего являются кобуры, обнаруженные на Талашкантепе 1. Стены штукатурились глиной, в особых случаях специально обработанной, чтобы придать определенный колористический эффект.

Хозяйство. Основной сферой экономической деятельности населения приамударьинского региона в рассматриваемый период было сельское хозяйство (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979, с. 81 сл.; Сагдуллаев А.С., 1978а, с. 8). По всей видимости, земледелие базировалось на искусственном орошении. Сухой жаркий климат и небольшое количество атмосферных осадков делали в сущности невозможным здесь богарное земледелие. Хотя остатков каналов обнаружить еще не удалось[7], все же само расположение памятников таково (в непосредственной близости от мелких речных русел), что вполне естественным кажется предположение о том, что именно отсюда бралась вода для орошения. При раскопках ряда памятников (в частности, Кучуктепе) встречались сгнившие остатки соломы слоями до 3–4 см толщиной. О значении земледелия говорит и сравнительно большое количество орудий труда, используемых в сельском хозяйстве и переработке сельскохозяйственных продуктов (зернотерки, ступки, песты, терочники, каменные, бронзовые и железные, в верхних слоях, серпы).

Вторая важная отрасль хозяйства — скотоводство. В настоящее время обработан остеологический материал, полученный только из раскопок Кучуктепе. Его анализ показывает следующее: все время, пока существовало поселение, разводился крупный и мелкий рогатый скот, лошади, свиньи. Поскольку авторы раскопок основную историческую грань проводят между периодом Кучук I, с одной стороны, и Кучук II–IV — с другой, то мы, естественно, попытаемся рассмотреть эволюцию в составе стада с учетом этой границы. Можно отметить следующие изменения: увеличивается доля крупного рогатого скота и падает — мелкого, несколько увеличивается доля свиньи и лошади, во втором периоде появляется осел, кости которого в слоях Кучук I совершенно не зафиксированы. При сравнении с материалами II тысячелетия до н. э. наиболее важное отличие — появление лошади, существование которой среди домашних животных более раннего времени не зафиксировано.

Определенную роль в жизни населения Кучуктепе играла и охота. Здесь также прослеживаются определенные изменения по сравнению со II тысячелетием до н. э. Почти перестает быть объектом охоты кабан, охота на бухарского оленя, имевшая в период Сапалли особое значение, отходит на второй план. Лишь куланы и джейраны стабильно, как и во II тысячелетии до н. э., продолжают интересовать охотников. Видовой состав диких животных, добытых охотниками поселения Кучуктепе, предполагает применение на охоте дальнобойного метательного оружия, такого, как лук. Падение роли охоты по сравнению со II тысячелетием до н. э., видимо, связано с увеличением значения в хозяйстве скотоводства.

Для ремесла рассматриваемого периода характерны следующие особенности. Хорошо заметен прогресс в производстве керамики. Если первоначально основная масса керамики — лепная, то позднее практически вся она изготавливается на гончарном круге. Улучшается тесто, более качественным становится обжиг. Важную роль играет обработка камня, особенно на ранних этапах. Из камня делают серпы, зернотерки, песты, терочники и т. д. На поселении Кызылча 6 выявлено отдельное помещение, где жители занимались изготовлением именно этих предметов. Однако в публикациях никаких подробностей о мастерской не сообщается. Важную роль играет металлообработка. Из бронзы изготовлялись наконечники стрел, серпы, гвозди, заклепки, сосуды, кинжалы. В рассматриваемый период появляются железные орудия труда (в частности, зафиксированы серпы и ножи). Однако поскольку раскопки еще не вскрыли никаких производственных комплексов по обработке металла, наши сведения об этой стороне экономики бактрийского региона остаются очень ограниченными.

Орудия труда и оружие. Значительное место среди орудий труда занимают каменные. Особенно много зернотерок (различных размеров). Они — овальной, удлиненной формы с плоской вогнутой рабочей частью. Встречаются зернотерки во всех слоях. Изготовлялись они из серого гранита, песчаника и мраморизованного кварцита. Ступы округлой формы в глубокими резервуарами, сделаны из гранитных булыжников. Пестики обычно круглые в сечении, небольших размеров, удлиненной формы. Довольно часто встречаются небольшие лощилки округлой, четырехгранной и прямоугольной формы с овальной усеченной плоскостью рабочей части. Возможно, что при помощи этих орудий растирали краски или лощили керамические изделия. Особый интерес представляет топорообразный каменный молот, выточенный из диорита и найденный на Кучуктепе. При раскопках также встречались грузики с боковыми выемками удлиненной и округлой форм, навершия булав, точильные бруски, пряслица. Особую серию каменных орудий составляют серповидные ножи.

Костяные орудия труда использовались мало, зафиксированы только шилья.

Довольно значительно количество бронзовых орудий труда. Обнаружены, в частности, бронзовые ножи. Они представлены следующими вариантами: однолезвийные, серповидные, с отверстием в ручке; однолезвийные, пластинчатые с длинным черешком, на спинке небольшая горбинка, в поперечном сечении одна сторона — ровная, вторая — слегка выпуклая в верхней части. Встречаются также бронзовые шилья.

На поселении Кызылча 6 обнаружен целый железный втульчатый серп с заклепками для крепления деревянной ручки. Здесь же найден и фрагмент железного ножа.

Оружие представлено бронзовыми наконечниками стрел и бронзовыми же кинжалами. Материалы Кучуктепе позволили выявить определенную эволюцию бронзовых наконечников стрел.

К периоду Кучук I относится один вариант: листовидные черешковые двухлопастные с коротким круглым в сечении черешком и двусторонними прожилками посредине пера.

К периоду Кучук II относятся три варианта наконечников стрел:

1) листовидные втульчатые, перья широкие с хорошо выраженной втулкой, продолженной в виде валика до острия. Острие и верхние грани лопастей заточены;

2) двухлопастные, с подтреугольной формой головки и длинным черешком. Черешок у основания лопастей круглый в сечении, внизу с двух противоположных сторон уплощенный. Кончик черешка образует заостренный клин;

3) двухлопастный наконечник с подромбической формой головки и сильно выступающей втулкой, продолжавшейся в виде валика до затупленного острия.

К периодам Кучук III и IV относятся два варианта наконечников стрел:

1) трехперые черешковые, черешки длинные, по основанию лопастей круглые в сечении, с другого конца — двусторонне уплощенные. Характер перьев различен (а — наконечники с треугольной головкой, прямыми основаниями лопастей и заостренным концом; б — наконечники со сводчатой головкой и опущенными жальцами; в — наконечники с треугольной головкой и опущенными жальцами);

2) наконечник башнеобразной формы, втульчатый, с опущенными жальцами.

При раскопках изредка находили и бронзовые кинжалы. Опубликован в настоящее время один — двухлезвийный, с полуовальным навершием ручки, посредине вдоль лезвия с обеих сторон проходит полукруглый выступ, ручка плоская.

При раскопках Кызылтепе и Талашкантепе 1 были найдены глиняные ядра (Заппаров Ш.Х., Ртвеладзе Э.В., 1976, с. 21; Сагдуллаев Т., Хакимов З., 1976, с. 25). Ядра изготовлялись из необожженной глины. Выделяются две группы: биконические, 3,5×6,5 см, с четкой гранью по центру или же яйцевидной формы. Подобного типа ядра предназначались, видимо, для стрельбы из ручной пращи. Вторая группа — крупные ядра округлой формы, диаметром 10–12 см. Довольно значительные размеры и вес ядер данной группы дают возможность предположить, что для стрельбы ими пользовались чем-то вроде катапульт.

Керамика. Керамика приамударьинского региона изучена еще недостаточно. Известна керамика в основном двух поселений: Кучуктепе и Кызылтепе. Поскольку работа по детальному сопоставлению их керамики еще не проведена, мы вынуждены характеризовать их раздельно.

Кучуктепе (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979, с. 31–40). Основной границей эволюции керамики, по мнению авторов раскопок, является граница между комплексами Кучук I и Кучук II. В комплексе Кучук I 80 % керамики — лепная. В более поздних комплексах, наоборот, основная часть керамики выполнена на гончарном круге, лепная встречается только среди кухонной. Лепная керамика комплекса Кучук I делится на две группы: орнаментированную и неорнаментированную. Первая группа — невелика, основная часть керамики — неорнаментированная. Орнамент встречается на сосудах всех форм. Формы лепной керамики следующие: чаще всего встречаются горшки разных размеров, форма их вытянутая, яйцевидная, венчик имеет обычно отогнутый заостренный край, дно плоское. Известны также дисковидные крышки от этих сосудов. Широко представлены полусферические чаши и миски с широким открытым венчиком. Они в большинстве случаев плоскодонные, но встречаются также с округлым и уплощенным дном. Чаши обычно покрыты ангобом, у них чаще всего слегка загнутый внутрь заостренный край. У значительного числа полусферических чаш отмечено двустороннее лощение по светлому фону. Большая группа керамики-корчаги и кухонные сосуды. Кухонная посуда — более груба в изготовлении, в тесте большая примесь дресвы.

Роспись обычно наносили на светло-розовый фон черепка красной или темно-красной краской. Орнамент прост, нанесен небрежно, как правило, вдоль венчика, очень редко узоры спускались на тулово сосудов. Характерны следующие узоры: разнообразные треугольники (силуэтные замкнутые и незамкнутые, заштрихованные), каплевидные насечки, ромбы, кружочки, трехзубчатые вилки. В основном орнаментация встречается на столовой посуде.

Ассортимент гончарной керамики комплекса Кучук I довольно однороден и состоит из двух типов: чаши (три варианта), горшки (четыре варианта).

Керамика верхних комплексов (Кучук II, III, IV) охарактеризована исследователями очень суммарно, без членения на отдельные комплексы. Почти полностью исчезает лепная керамика (кроме кухонной). Точно так же полностью исчезает роспись на сосудах. В комплексе Кучук II продолжают существовать некоторые варианты гончарных чаш и горшков, характерных для комплекса Кучук I. Однако основную массу керамики составляют цилиндро-конические сосуды. Среди них значительное место принадлежит кубкообразным тонкостенным сосудам с заостренным краем венчика. Корпус у них обычно слегка изогнут, встречается рифление. Вторую группу среди цилиндро-конических сосудов составляют крупные банкообразные сосуды с округлым или плоским дном. Они подразделяются на несколько вариантов (по оформлению профиля венчика). Изредка встречаются вазообразные тарелки с широко открытым резервуаром на низком кольцевом поддоне или крупные миски с невысокими прямыми стенками и скошенной нижней частью на плоском поддоне.

Керамика Кызылтепе (Сагдуллаев А.С., 1978, с. 10–12). Керамический комплекс Кызыл I. Основная масса (96–97 %) керамики — лепная. Керамика довольно низкого качества (грубая лепка ленточным способом, примесь песка в тесте, слабый обжиг, ангоб светло-желтый и редко красный). Основные формы: хумчи, горшки, котлы, жаровни, чаши, миски, тагора. Встречается в небольшом количестве расписная посуда.

Кызыл II. При переходе к этому комплексу резко увеличивается количество гончарной посуды (более 70 %). Качество керамики улучшается (примеси в тесте незначительны, черепок плотный, красного цвета, ангоб светло-желтый). Основные формы: цилиндро-конические хумчи и хумы с резко выраженным крючкообразным венчиком, цилиндрические миски и чаши с плавным почти округлым ребром, объемные конические и полусферические миски, банки и бокалы. Некоторые станковые цилиндро-конические формы имеют расписной геометрический орнамент.

Кызыл III. Практически вся керамика выполнена на гончарном круге. Распространяется посуда с красным и розовым ангобом (наряду со светло-желтым). Исчезает станковая расписная посуда типа Кызыл II и клювовидный профиль венчика. Хумы и хумчи имеют плоский валикообразный или подтреугольный венчик. Цилиндро-коническая керамика варьирует в размерах от мелких чаш и кубков высотой 6-10 см до крупных хумов высотой 1–1,2 м. Банки и чаши имеют острое ребро, донная коническая часть становится низкой.

Погребальные памятники и обряд. До недавнего времени практически совершенно неизвестным был погребальный обряд жителей приамударьинского района в рассматриваемую эпоху. Сейчас опубликованы результаты раскопок памятника Пшактепа, который, по мнению автора раскопок, является погребальным комплексом (Аскаров А., 1982). Данное сооружение представляет собой здание довольно своеобразной планировки. В центре его находилось узкое коридорообразное помещение, разделенное перегородкой на две части. В это помещение складывался прах кремированных умерших. Каждая кучка пепла покрывалась сырцовым кирпичом. Одно из помещений (судя по сильной ошлакованности стен) предназначалось для кремации. Другое помещение служило для церемониальных обрядов (в том числе и трапез). Датируется комплекс VII–VI вв. до н. э. По предположению автора раскопок, в данном регионе существовал обряд кремации умерших.

Культовые предметы и сооружения. Характер религиозных верований населения данного региона нам практически неизвестен. По предположению А. Аскарова и Л.И. Альбаума, в составе комплекса Кучуктепе в ходе раскопок были обнаружены помещения, имевшие культовое назначение.

В третий строительный период здесь было создано помещение (№ 7), которое авторы раскопок считают культовым (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979, с. 24 сл.). В этом помещении поверхность стен обмазана специальной каолиновой глиной, заглаженной до зеркального блеска. В центре помещения находился очаг, напротив него, в южной стене располагалась прямоугольная ниша, оконтуренная глиняным бордюром. В верхней части ниши в стене прямоугольное углубление, а вдоль верхних углов ее расположено два световых отверстия. На полу перед нишей — плотно утрамбованная земля, в центре небольшое углубление, уходящее на 20 см под стену.

Культовое назначение, по мнению исследователей (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979, с. 28), имело одно из помещений (№ 17) и четвертого строительного периода. В одной из стен комнаты на уровне пола сделана ниша размером 50×50 см. С внешней стороны по краям ниши выступает бордюр.

В нише плашмя поставлен гладкий округлый камень, с сужением к лицевой поверхности. В нише над камнем установлен второй полукруглый булыжник. Перед устьем ниши, на полу был сделан круглый бордюрчик из глины, он сильно обожжен.

К сожалению, в настоящее время очень мало материалов по проблеме искусства Бактрии рассматриваемой эпохи. Возможно, что часть предметов так называемого Амударьинского клада может считаться произведенной в Бактрии в самом конце исследуемого периода, но надежных критериев для их выделения нет (Зеймаль Е.В., 1979).

Хотя исследование памятников Северной Бактрии раннего железного века началось недавно, тем не менее, здесь были получены очень важные результаты, позволяющие решить многие вопросы истории всей южной зоны Средней Азии. Этому помогает и то обстоятельство, что памятники раннего железного века Южной Бактрии в настоящее время также активно изучаются советскими археологами. Сопоставив материалы из этих двух районов, можно утверждать, что памятники с расписной керамикой (типа Яз I) появились на левобережье Амударьи раньше, чем в правобережье. Очень важны наблюдения над структурой расселения — наличие в этом районе четкой системы мелких оазисов с центральным поселением, отличающимся от остальных как размерами, так и более сложной структурой.

Глава восьмая Фергана, Ташкентский оазис, Уструшана

Зоной распространения чустской культуры является Ферганская долина. Как и для культур раннего железного века в более южных частях Средней Азии, своеобразным индикатором ее является расписная керамика. Первый памятник с расписной керамикой (Эйлатан) был найден Б.А. Латыниным в 1933–1934 гг. Однако он был датирован тогда эпохой бронзы. Затем Т.Г. Оболдуева в 1939 г. обнаружила аналогичную керамику в ходе археологических наблюдений при строительстве Большого Ферганского канала (Оболдуева Т.Г., 1951). Планомерное изучение этой культуры началось только с 1950 г. Памиро-Ферганской комплексной экспедицией. Изучалось, в частности, Чустское поселение (Спришевский В.И., 1954; 1957а, б; 1958а, б, в; 1963), в 1952 г. было открыто поселение Дальверзин, на котором проведены многолетние исследования (Заднепровский Ю.А., 1962а; 1964; 1978). В эти же годы было обнаружено значительное число новых поселений в различных частях Ферганы. В настоящее время зафиксировано около 80 памятников этой культуры, примерно на четвертой части их осуществлены стратиграфические шурфы и небольшие раскопки. Широкие по масштабам раскопки были проведены на Чустском и Дальверзинском поселениях, полностью раскопано малое поселение Бозтепе.

В настоящее время чустскую культуру принято датировать временем от рубежа II–I тысячелетий до н. э. и до рубежа VIII–VII вв. до н. э. (Заднепровский Ю.А., 1978, с. 33), хотя до 1957 г. (Заднепровский Ю.А., 1957) ее обычно датировали эпохой бронзы (в том числе и III тысячелетием до н. э.). Отметим, что нижняя граница чустской культуры определена еще недостаточно точно. Кроме того, с нашей точки зрения, не исключено, что в хронологические границы этой культуры может быть включен целиком VII в. до н. э. (табл. LXX).

Поселения. Фортификация. Поселения Ферганы времени чустской культуры концентрировались в виде отдельных оазисов. Они связаны с древними руслами рек или их дельтами. Поселения обычно размещались вдоль этих русел или отдельных их протоков. Расстояния между оазисами в среднем составляли 20–30 км. Известны следующие оазисы: Узгенский (9 поселений), Карасуйский (24 поселения), Тава-Кассансайский (8 поселений), Карадарьинский, Хаджибадский. В некоторых из этих оазисов имелись крупные поселения, служившие их центрами (Заднепровский Ю.А., 1981).

Типология поселений носит еще в значительной мере условный характер, она основывается главным образом на их размерах. Выделяются три типа: 1) крупные поселения — 12–25 га (Ашкалтепе и Дальверзин); 2) средние — 4–5 га (Чуст, Дехкан); 3) малые — от 0,02 до 0,9 га (подавляющее большинство поселений).

Среди крупных поселений наиболее изученное — Дальверзин. Оно занимает овальный холм площадью 25 га, состоит из трех частей, каждая из которых имеет свою систему фортификации: цитадель (площадь 2 га), большая часть территории которой была незастроенной, а несколько жилых комплексов располагались вдоль внутренней стены; жилой район (площадь 18 га); район между ними (площадь около 5 га) незастроен и, видимо, служил загоном для скота.

Второй тип (средние по размерам поселения) может быть представлен на примере Чустского поселения. Оно состояло из двух частей. Большая часть его оставалась неукрепленной, укреплена была стеной только северо-западная часть его (площадь около 1,5 га). Точное назначение укрепленной части неизвестно, поскольку раскопки здесь не проводились. Существуют два предположения о функции ее: цитадель или загон для скота в момент военной опасности.

Малые поселения могут быть рассмотрены на примере целиком раскопанного поселения Бозтепе, которое представляет собой большой многокомнатный дом (около 20 комнат), видимо, занятый одной большой семьей.

Имелись также временные поселки, расположенные на хребтах, видимо, связанные с сезонным пребыванием — может быть, для выпаса скота (Заднепровский Ю.А., 1966, с. 197).

Укрепления, как отмечалось, существовали только у крупных и средних поселений (Заднепровский Ю.А., 1976): на Дальверзине и Чусте. В обоих случаях стены появились на втором этапе существования поселений. Дальверзин был окружен стеной (внешней), внутреннее пространство разбивалось двумя стенами (внутренними) на три участка. Внешняя стена была построена следующим образом: глинобитная платформа, сверху слой утрамбованной земли, затем панцирная кладка из сырцового кирпича толщиной до 0,6 м. Толщина стены 4–6 м, высота сохранившейся части 2,5 м. Другой участок этой стены имеет несколько иное устройство: стена сложена из пахсовых блоков, внутри коридор (ширина 2 м), толщина внешней части стены 4 м, внутренней 1,2 м. Позднее коридор был забутован.

Одна из внутренних стен (отделяющая загон от жилого района) имеет толщину 4 м (сохранившаяся высота 1 м). Другая внутренняя стена (отделяющая цитадель) сложена целиком из сырцовых кирпичей, толщина ее 2,5 м, высота 2,6–3 м. Внутренний край стены вертикальный, с внешней имеется глинобитная платформа высотой 1 м, толщиной 5 м, наклонно поднимающаяся вверх (Заднепровский Ю.А., 1976, с. 7). Оборонительная стена цитадели Чуста также сложена из сырцового кирпича, толщина ее в различных местах разная — от 1,5 до 3 м, высота от 2 до 5 м. В обоих случаях и на Дальверзине, и на Чусте башни не зафиксированы.

Архитектура. Известно несколько вариантов жилищ чустской культуры: а) наземные глинобитные дома зафиксированы на Дальверзине, Чусте, Бозтепе. На Дальверзине обнаружено несколько жилых комплексов в цитадели. Они примыкают непосредственно к внутренней городской стене. Один из комплексов состоит из четырех помещений. В середине находился большой зал (размером 7,2×7 м), по краям располагались две узкие комнаты, с севера ко всем этим комнатам примыкало помещение айванного типа. Общая площадь дома около 140 кв. м. На территории жилого района Дальверзина был обнаружен однокомнатный дом (площадь 5×8 м). Остатки похожих домов, но худшей сохранности, были найдены и на Чусте. Особое место занимает Бозтепе, где исследовано большое здание, состоявшее из 20 с лишним помещений; б) землянки зафиксированы на Дальверзине и Чусте. На Дальверзине обычно землянки прямоугольные в плане, на Чусте — овальные. Обычно заглубляются в грунт примерно на 1 м, стены иногда обкладываются сырцовым кирпичом, иногда имеются деревянные столбы, поддерживающие перекрытие; фиксируются хозяйственные ямы; в) легкие наземные постройки каркасного типа.

Ю.А. Заднепровский считает, что одна из землянок, обнаруженных на Дальверзине, имеет культовое назначение. Она четырехугольная, все стены разной длины, общая площадь — 60 кв. м. Стены ее обложены сырцовыми кирпичами, в центре — овальный очаг.

Хозяйство. Основными занятиями населения были земледелие и скотоводство. Возделывались ячмень, пшеница, просо, бобовые (нут), некоторые плодовые растения. Видимо, земледелие основывалось на лиманной системе орошения. Важную роль, видимо, играло и скотоводство, судя по обилию костей домашних животных, найденных на Дальверзине и Чусте. Видовой состав стада на обоих поселениях одинаков, хотя роль различных видов домашних животных различна. На Дальверзине: лошадь — 25 %, крупный рогатый скот — 42 %, овца и коза — 31 %. На Чусте: лошади и крупный рогатый скот — в два раза меньше, овца и коза — в два раза больше. Охота занимала незначительное место. Существовало и рыболовство, о чем свидетельствуют находки рыболовных крючков и костей рыб.

Ремесло жителей Ферганы исследуемой эпохи изучено еще недостаточно. Видимо, широкое развитие получило бронзолитейное производство, для которого хорошей базой были рудные месторождения гор Ферганы (Заднепровский Ю.А., 1966). На Чусте и Дальверзине найдены формы для отливки плоских круглых зеркал, на Чусте — литейная форма для отливки двух серпов. Все процессы вторичной обработки металла производились в пределах поселения. Плавка осуществлялась в обычных сосудах. Хотя преобладают предметы, изготовленные методом литья, но известна была и ковка. Видимо, жители Ферганы начали уже знакомиться и с железом. При раскопках Дальверзина был найден обломок железного ножа, здесь же были встречены и шлаки железных руд (Заднепровский Ю.А., 1966, с. 199–200). Определенную роль играла и обработка камня, поскольку продолжали широко использоваться некоторые виды каменных орудий. На поселениях, в частности, найдены заготовки для каменных серпов. Также значительна была роль и обработки кости и рога. Хорошо документирован еще один вид домашних промыслов — изготовление пряжи и тканей. Найдены костяные гребни для подбивания утка, челнок, пряслица от веретен, отпечатки тканей на сосудах. На основании последних установлено, что наибольшее распространение имели ткани полотняного и репсового переплетения, а ткани саржевого переплетения встречаются редко. Сырьем служила шерсть и лубяные культуры, ткани изготовлялись, видимо, на вертикальном станке (Коробкова Г.Ф., 1962). Большое место в хозяйственной деятельности занимало гончарное производство.

Орудия труда и оружие. Набор бронзовых орудий труда и оружия чустской культуры довольно разнообразен. Он включает: из орудий труда — серпы, долота, ножи, шилья, иглы; из предметов вооружения — наконечники стрел и копий. Серпы имели слабо изогнутое лезвие, закругленный обушок и отверстие. Типичны ножи с узкой рукоятью, составляющие одно целое с клинком и заканчивающиеся круглым навершием, различного размера двухлопастные черешковые наконечники стрел, наконечники копий двух разновидностей (листовидные с центральным ребром и со втулкой, на которой имелось отверстие для закрепления на древке, и листовидные с прорезями) (Заднепровский Ю.А., 1966, с. 199). Среди металлических изделий чустской культуры вычленяются три группы: 1) местные изделия, характерные только для Ферганы; 2) изделия, сходные с формами, распространенными в областях, расположенных от Ферганы на юго-запад (Южная Туркмения, Иран); 3) изделия, формы которых типичны для степных культур бронзового века. Количественно самое большое место занимает третья группа, свидетельствующая о тесных связях Ферганы с миром степных племен (Заднепровский Ю.А., 1962, с. 81–82). Велико было и значение каменных орудий труда. Для обработки почвы использовали массивные мотыги трапециевидной формы со слегка выделенной рукоятью. Типичны для чустской культуры серповидные ножи. Они имеют слегка изогнутую форму, с прямым обушком и массивным рабочим краем, несколько различаются по форме, степени изогнутости лезвия и размерам. Многочисленны находки каменных зернотерок, как правило, больших размеров. Чрезвычайно широко распространены каменные шаровидные отбойники. Встречаются также каменные грузила с центральным отверстием и гитарообразные грузила. Каменное оружие представлено навершиями булав (обычно конической формы, изготовлены из мраморовидного камня белого или черного цвета).

Из кости изготовлялись проколки-шилья, наконечники стрел, пряслица и т. д.

Из бронзы изготавливались двусоставные удила из стержня с кольцами на концах (кольцо располагалось перпендикулярно плоскости удил) и псалии (в виде длинного стержня с тремя отверстиями в одной плоскости на небольшом расстоянии друг от друга, верхний конец которых заканчивается кнопковидной шишкой). Псалии изготавливались и из кости (роговые трехдырчатые) (Заднепровский Ю.А., 1966, с. 199–200).

Керамика. Вся посуда на поселениях чустской культуры изготовлялась вручную, поскольку гончарный круг в Фергане этого времени неизвестен. Всего выделяется шесть групп керамики: 1) с красной облицовкой; 2) расписная; 3) с белой облицовкой; 4) серо-чернолощеная; 5) сероглиняная (кухонная); 6) толстостенная (корчаги, хумы и т. п.). Основную массу составляет керамика трех типов: с красной облицовкой (72 % — в комплексе Дальверзина) и кухонная сероглиняная (17 %), толстостенная (8 %). На долю остальных трех групп приходится всего 3 % (в том числе на долю расписной — 1,7 %).

Керамика с красной облицовкой изготовлена из плохо промешанной массы с примесью дресвы, плохо обожжена. Сосуды снаружи покрыты красной краской, на которой разбросаны пятна различного цвета (от светло-коричневого до черного). Посуда формовалась ленточным способом и на матерчатом шаблоне. Ведущие формы этой группы: круглодонные кувшины, плоскодонные горшки конической формы, миски с перегибом бортика, чаши полусферической формы и с плоским дном. Характерны также чаши и миски с носиком-сливом.

Сероглиняная посуда изготовлена из глины с примесью известняка ленточным способом и на матерчатом шаблоне. Для нее характерны: большие шаровидные котлы, кувшины, жаровни.

Расписная керамика, несмотря на ее относительную малочисленность, очень важна, так как она представляет один из важнейших признаков чустской культуры в целом. С точки зрения техники исполнения и цвета расписной орнамент делится на три разновидности: 1) черная роспись по красному фону; 2) красноватая роспись по светлому и коричневому фону; 3) буро-коричневая роспись по грубой светло-коричневой поверхности кухонной посуды. Преобладают росписи первой разновидности. Роспись занимала главным образом верхнюю часть сосуда. В чустском орнаменте господствуют геометрические мотивы. Основные и наиболее распространенные узоры — ромб и треугольник.

Украшения и предметы быта. На памятниках чустской культуры зафиксировано изготовление круглых плоских с небольшой ручкой бронзовых зеркал (Заднепровский Ю.А., 1966, с. 199) и ажурных украшений типа подвесок (Заднепровский Ю.А., 1962) Бронзовыми были браслеты, кольца, бусы-пронизки, полусферические нашивные бляшки, украшения, состоящие из кованого стержня с головкой и округлой розеткой. Бусы также были каменными, в частности бочонкообразные из лазурита и сердоликовые биконической формы. В качестве украшений использовались и раковины-каури.

Погребальный обряд. У чустских племен был распространен обычай хоронить умерших сородичей на территории поселения, как правило, в скорченном положении на боку. Выделяется несколько вариантов погребального обряда: 1) одиночные погребения без сопровождающего инвентаря (изредка с одним сосудом); 2) коллективные захоронения (в яме — несколько человек с различной ориентацией и в разных положениях); 3) вторичные захоронения костей умерших (особо выделяются захоронения одних черепов — в одном случае зафиксировано комплексное захоронение: лошади, коровы, черепа козы или барана, рядом с которыми находилось пять человеческих черепов).

Следующий период в истории Ферганы получил название Эйлатанского по наименованию городища Эйлатан, при исследовании которого в 1934 г. Б.А. Латыниным был выявлен своеобразный комплекс керамики. Некоторый материал аналогичного характера был получен в 1939–1941 гг. при работах археологического надзора на строительстве ферганских каналов. Значительную роль в изучении эйлатанской культуры сыграла Памиро-Ферганская комплексная экспедиция под руководством А.Н. Бернштама. В ходе ее исследований раскапывались курганы могильника Тулейкен и вновь были проведены раскопки на городище Эйлатан Ю.А. Заднепровским. В дальнейшем на этом городище работала Т.Г. Оболдуева (Оболдуева Т.Г., 1981). Очень значительный материал был получен при исследовании могильников: Кунгайского (Горбунова Н.Г., 1961в), Актамского (Гамбург Б.З., Горбунова Н.Г., 1957; Горбунова Н.Г., 1961б, Горбунова Н.Г., 1962), Суфанского (Горбунова Н.Г., 1969б), Дашти-Ашт (Салтовская Е.Д., 1971, 1975) и др. (табл. LXXI).

Первоначально Б.А. Латынин датировал керамику (поскольку других материалов при исследовании городища Эйлатан не было) данного комплекса III–II тысячелетием до н. э. Однако уже в конце 30-х годов Т.Г. Оболдуева часть материалов этого комплекса датировала периодом раннего железа (Оболдуева Т.Г., 1940, 1951). Работы конца 40-50-х годов с бесспорностью показали, что эйлатанский период должен относиться ко времени раннего железа (Заднепровский Ю.А., 1962а), с этой датировкой согласился и Б.А. Латынин. В настоящее время существуют две несколько различающиеся датировки эйлатанской культуры. Ю.А. Заднепровский относит ее к VII–IV вв. до н. э. (Заднепровский Ю.А., 1962а), Н.Г. Горбунова, ориентируясь в основном на материалы могильников (в первую очередь Актамского), предлагает в качестве даты VI–IV вв. до н. э. (Горбунова Н.Г., 1961б, 1962), хотя не исключает и более поздней верхней даты — III в. до н. э. (Горбунова Н.Г., 1979а, с. 23)[8]. В литературе более принята система датировок Ю.А. Заднепровского (см., например, Литвинский Б.А., 1976, с. 53). Для суждения о времени существования эйлатанской культуры важны следующие факты: она непосредственно сменяет чустскую, являясь в значительной мере ее продолжением; вместе с тем если в чустское время находки железа чрезвычайно редки, то в эйлатанскую эпоху (особенно в могильниках) железные предметы встречаются достаточно часто. Важную роль играют и находки в могильниках бронзовых наконечников стрел скифского типа. Видимо, в связи с малым количеством находок достаточно твердо датируемых предметов время существования эйлатанского периода можно определить VII–IV вв. до н. э. (не исключая, впрочем, возможности и несколько более поздней верхней даты).

Памятники эйлатанской культуры зафиксированы практически на всей территории Ферганы, однако исследованы они очень неравномерно. Исследован ряд могильников, небольшие раскопки проведены на городище Эйлатан, на других поселениях зафиксировано только наличие слоев эйлатанского времени.

Поселения. Застройка. Строительная техника. Исследования (да и то незначительные по масштабам) проводились только на городище Эйлатан (Латынин Б.А., 1935, 1961; Заднепровский Ю.А., 1960, 1962; Оболдуева Т.Г., 1962, 1981). Городище неправильной четырехугольной формы, вытянуто в широтном направлении и имеет два ряда стен. Размеры внутренней части примерно 500×400 м. При раскопках были обнаружены остатки застройки. В частности, было раскопано небольшое помещение размером 3,7×2 м. Стены его были глинобитными, на полу зафиксирован очаг-кострище. Предполагается, что основной тип застройки был представлен небольшими, отдельно стоящими постройками с прилегающими хозяйственными площадками, на которых располагались открытие очаги, хозяйственные ямы, лежали зернотерки, были вкопаны хумы (Оболдуева Т.Г., 1981, с. 189–190). При раскопках Ю.А. Заднепровского была вскрыта часть здания с длинными (более 11 м) и узкими (ширина 3 м) помещениями. Стены были выложены из пахсы и имели ширину 0,8–0,9 м (Заднепровский Ю.А., 1962). Эта часть поселения была окружена стеной. На расстоянии около 60 м друг от друга располагались башни. Раскопки показали (Оболдуева Т.Г., 1981, с. 187), что стена имела ширину 4 м, сохранившаяся высота 2,5 м. Стена сложена из сырцового кирпича и гуваля (округлые комья глины, сформованные от руки). Кладка стены лежит на невысокой платформе из гуваля, перемежающимися слоями глины. Края стены сложены аккуратно, а в середине кладка более небрежная. Размеры кирпичей варьируют от 30–31×35 см до 20–35×45 см. На верхней поверхности некоторых кирпичей пальцем нанесены знаки.

Были проведены раскопки также и в том месте, где предполагалось наличие ворот — на основании наличия двух рядом расположенных башен и проема между ними. Была раскопана южная башня с частью прилегающей к ней стены и часть проема ворот. Городская стена здесь также имеет ширину 4 м, она сложена из сырцового кирпича. Башня выступает за гладь стены на 4–5 м, она прямоугольная в плане (10,5×10 м), сохранилась в высоту на 3,5 м, сложена из крупных (в основном 45×40×8–9 см), реже — несколько меньших размеров сырцовых кирпичей. В основании башни — платформа из крупных плотных гуваля. Кладка башни — сплошная, лишь в северо-западной части (со стороны проема ворот) имелось небольшое (3×2 м) прямоугольное в плане привратное помещение с дверным проемом (ширина 0,9 м) в сторону ворот (Оболдуева Т.Г. 1981, с. 192).

На расстоянии 500 м от внутреннего периметра стен сохранились остатки внешнего. Здесь в 30-е годы также были видны остатки башен. Длина сохранившейся части северного фаса более 2 км, восточного — около 900 м. С других сторон стены не сохранились, причем предполагается, что на юге, там, где городище примыкало к пойме, укреплений вообще не было. На участке между двумя кольцами стен не зафиксировано никаких остатков застройки. Предполагается, что здесь находился загон для скота. Возможно, что существовали и иные типы поселений: небольшие неукрепленные (Сымтепе) и отдельно стоящие усадьбы (Тюря-Курган). Однако бесспорных материалов, подтверждающих это, — нет.

Хозяйство. Предполагается, что основой хозяйства населения Ферганы в эйлатанский период было сельское хозяйство. Об этом, по мнению исследователей, свидетельствует топография размещения и поселений и могильников. Как поселения, так и могильники расположены в непосредственной близости к реке, причем обязательно к заболоченным участкам. Возможно, в это время продолжали возделывать пшеницу, ячмень, просо. Не исключено, что именно тогда же началось освоение культуры риса. О значении земледелия говорит и большое число зернотерок, находимых на поселении (Горбунова Н.Г., 1962, с. 106–107). Значительную роль в хозяйстве играло скотоводство. Сравнение состава стада на предшествующем (чустском) и последующем (шурабашатском) периодах позволяет сделать вывод об их почти полной идентичности и на основе этого предположить, что в эйлатанский период важнейшую роль в стаде играл мелкий рогатый скот, примерно в два раза меньше было крупного рогатого скота, последнее место занимала лошадь (Горбунова Н.Г., 1962, с. 107 сл.). Возможно, именно в это время началось освоение предгорий для выпаса скота.

На протяжении эйлатанского периода наблюдается дальнейший прогресс ремесленного производства в Фергане. Хотя основная часть посуды (как хозяйственной, так и столовой) делалась вручную, все же около 40 % керамики делались на гончарном круге. (Горбунова Н.Г., 1962, с. 108). Важнейшим отличием эйлатанского периода от более раннего чустского является факт появления в это время в Фергане гончарного круга. Видимо, однако, круг был медленного вращения. Высказывалось предположение, что в эйлатанский период гончарное производство уже частично выходит за рамки домашнего производства. Вторым важным отличием, с точки зрения развития производства эйлатанского периода, является достаточно широкое распространение орудий труда из железа и, соответственно, железоделательного производства. Продолжало существовать и развиваться также меднолитейное ремесло. О ткацком производстве можно судить главным образом по отпечаткам тканей на дне сосудов, пряслицам и каменным грузикам. Исследование отпечатков тканей показало, что в основном это были ткани полотняного переплетения. Кроме того, встречались также ткани саржевого и репсового переплетения. Ткани, вероятнее всего, были шерстяными. Большинство их могло изготовляться в каждом доме на простейшем горизонтальном станке (Горбунова Н.Г., 1962, с. 109). Существовала также обработка камня.

Орудия труда. Находок орудий труда очень немного. Наиболее полно представлены ножи. Все найденные ножи (несколько десятков экземпляров) — железные, небольшие однолезвийные. Черенок выделен слабо. Встречаются также каменные грузики для ткацкого станка и глиняные конические пряслица. В могилах находили каменные оселки, на поселении Эйлатан — каменные зернотерки, железные шилья.

Оружие. Предметов вооружения также найдено немного: несколько бронзовых наконечников стрел, каменные навершия булав и роговая пластинка, возможно, служившая накладкой на ножны акинака. Наконечники стрел — бронзовые трехперые, иногда со скрытой втулкой, иногда черешковые (Горбунова Н.Г., 1962, с. 100).

Керамика. Керамика эйлатанской культуры включает четыре группы: 1) лепная крашенная; 2) светлофонная станковая; 3) лепная; 4) сероглиняная кухонная. При раскопках городища Эйлатан зафиксированы все четыре группы керамики, в могильниках представлена главным образом керамика первых двух групп.

Наиболее характерна для комплекса Эйлатана первая группа (на городище — 41–44 %, в погребениях Актамского могильника — до 60 %) — лепная посуда, покрытая жидкой лиловато-красной краской. Преобладающая форма среди керамики Эйлатана — круглодонные чаши со слегка загнутой внутрь закраиной, формировавшиеся на матерчатом шаблоне. Известны также плоскодонные кувшины, сосуды на кольцевом поддоне, кубковидные сосуды. К этой группе относятся и три фрагмента с росписью буро-красноватой краской по лиловому фону. Венчик чаши украшен узором в виде шевронов углами вправо. Среди керамики Актамского могильника этой группы численно преобладают чаши и миски, затем следуют горшки. Примерно 11 % лепных сосудов украшены росписью темно-красной и коричневой краской по светлому фону. Основной мотив орнамента — треугольники, заштрихованные сеткой, косыми линиями, со сплошной заливкой.

Группа II — светлофонная керамика, изготовленная на гончарном круге. Сосуды — тонкостенные и покрыты желтовато-розовым или беловатым ангобом и залощены. Чаши и горшки с резко загнутыми венчиками. Специфическую особенность составляют налепные валики вокруг горловины. Материалы Актамского могильника добавляют еще один тип — кружки с петлевидными ручками.

Группа III — лепная, отличающаяся от первой составом глины (с большой примесью песка, серовато-оранжевым цветом поверхности), а также формами посуды. Для этой группы характерны корчаги — широкогорлые кувшины, хумчи, украшенные круглыми ямками вдоль венчика, а также налепными ручками-выступами конической формы.

Группа IV — чрезвычайно незначительна по количеству обнаруженных фрагментов.

Украшения, бытовая утварь, одежда. Материалы данной категории также незначительны, встречены они главным образом при раскопках некрополей. Наиболее часты находки булавок, главным образом железных (по материалам Актамского могильника соотношение железных и бронзовых булавок следующее: 35 железных, 2 — бронзовые). Железные булавки однотипны: они представляют собой стерженьки длиной 10–17 см с округлой (или, реже, граненой) головкой и заостренным концом. Браслеты также в основном железные. Они согнуты из округлого стержня или из узкой пластины, концы их не сомкнуты, иногда расплющены. Бронзовые браслеты — того же типа. Кольца — все железные, из узких пластин, некоторые из них имеют сверху овальную площадку — перстни. Бусы — в основном, мелкий округлый или рубленый бисер из стекловидной пасты белого и синего цвета или из серпентина. Каменных бус немного (встречаются сердоликовые, агатовые, сделанные из песчаника и серпентина). Встречаются изредка костяные и железные бусины, очень редко — из раковин каури, серьги и подвески — достаточно редки. Серьги — или серебряные, в виде несомкнутого колечка с петелькой, или бронзовые. Подвески — из бронзы, железа, камня.

Очень немногочисленны и костяные пряжки. Они — небольшие, прямоугольные, с одной закругленной стороной, с одним продолговатым отверстием и несколькими круглыми. Имеются пряжки и другой конфигурации. Встречены также железные пуговицы, железные пряжки, сурьматаши (небольшие каменные стерженьки, бывшие предметами косметики).

Погребальный обряд. Наибольший материал для суждения о характере погребального обряда дал Актамский могильник (Гамбург Б.З., Горбунова Н.Г., 1957). Он располагается на краю адыра в 9 км к югу от г. Ферганы. Большую часть курганов составляют малые (диаметром 3–5 м, высотой 0,7 м). Встречаются также и так называемые длинные курганы, они образовались благодаря тому, что могилы располагались одна подле другой и их могильные насыпи сливались в конце концов в одну длинную насыпь, вытянутую в направлении север-юг. В таких «длинных» курганах количество могил варьирует от 3 до 9.

Под насыпью располагались овальные грунтовые могилы, заглубленные в материке (от 0,3 до 0,9 м). Размеры ям: от 1,4×0,4 м до 2,6×1,5 м. Погребальный обряд однотипен: вытянутое на спине трупоположение, головой на запад. В большинстве могил под головами (реже — под ногами) погребенных найдены овальные уплощенные гальки (своеобразные каменные «подушки»). Посуду обычно ставили на уступе ям — «полочке», к югу от головы. В небольшом количестве встречаются украшения и оружие. Могилы засыпались галькой, смешанной с землей. Из этого же материала создавались и насыпи курганов. Количество погребенных в одной яме различно — от одного до четырех. Иногда у ног одного костяка брошены в беспорядке кости другого (что свидетельствует о вторичных захоронениях).

Кроме Актамского, изучались также могильники Кунгайский и Суфанский, а также Дашти-Ашт. При практически полной идентичности погребального обряда имеются небольшие отличия в характере намогильных сооружений. Так, например, в Кунгайском могильнике наряду с захоронениями в грунтовых ямах имеется значительное количество погребений на древней дневной поверхности в наземных каменных сооружениях. В Суфанском могильнике грунтовые ямы окружены каменной выкладкой (Горбунова Н.Г., 1969б).

Предметы искусства. Предметы искусства чрезвычайно редки. Особо необходимо отметить находку в Актамском могильнике роговой пластинки с резным изображением человека (Горбунова Н.Г., 1961б). Возможно, эйлатанскими по происхождению являются некоторые случайные находки. В частности, при строительстве Большого Ферганского канала был найден медный котел с цилиндрическим корпусом и уплощенным дном. По краю корпуса расположены четыре кольцевидные ручки и между ними фигурки козлов влево (своего рода шествие животных) (Оболдуева Т.Г., 1951). Котел датируется VIII–VII вв. до н. э. (Литвинский Б.А., 1972), возможно, происходит из земледельческой среды (Заднепровский Ю.А., 1962). Видимо, к этому кругу относится и котел скифского типа, найденный на берегу Каракульджи (Заднепровский Ю.А., 1962а).

Бургулюкская культура существовала на территории Ташкентского оазиса. Первые материалы бургулюкского комплекса были получены Г.В. Григорьевым в 1934 г. в нижних слоях городища Каунчитепе (Григорьев Г.В., 1937, с. 36–37; 1940, с. 84–86). Как самостоятельная бургулюкская культура была выделена А.И. Тереножкиным в 1940 г. после раскопок по Бургулюксаю. Он вычленил два этапа, датировав первый VI–IV вв. до н. э., второй, перекрываемый каунчинскими слоями, — III–II вв. до н. э. (Тереножкин А.И., 1940, с. 30–33). Впоследствии бургулюкские материалы были обнаружены в Ташкенте (Крашенинникова Н.И., 1960, с. 159–162), Каунчитепе и Чангтепе (Буряков Ю.Ф., Дадабаев Г., 1973, с. 41–48). В течение долгого времени хронологическая шкала А.И. Тереножкина была общепринятой, хотя имелись некоторые материалы, явно выходящие за рамки, намеченные для этой культуры. Позднее была открыта группа ранних бургулюкских поселений в среднем течении р. Ахангаран в зоне Туябугузского водохранилища (Спришевский В.И., 1978, с. 52–53; Бурякова Э.Ю., Буряков Ю.Ф., Алимов К., 1974, с. 453–457; Алимов К., Буряков Ю.Ф., Дуке Х.И., 1976, с. 495–496; Алимов К., Буряков Ю.Ф., Дуке Х.И., 1977, с. 522–523).

Исследование этих памятников дало материалы, позволившие вновь поставить вопрос о ее датировке. Х.И. Дуке на основании аналогий с бронзовыми предметами и керамикой чустской и карасукской культур датировал Бургулюк I IX–VII вв. до н. э. (Древности Туябугуза, 1978, с. 86–87, 89). Однако анализ бургулюкского комплекса показывает, что в его формировании, помимо чустско-эйлатанского элемента, определенную (видимо, довольно значительную) роль играл и сакский элемент (Массон В.М., 1959, с. 62; Буряков Ю.Ф., Дадабаев Г., 1973, с. 46–48; Тереножкин А.И., 1950, с. 153, 155). Необходимо также отметить, что на чустских поселениях наряду с бронзовыми серпами (аналогичными бургулюкским) широко представлены и каменные, совершенно отсутствующие в Туябугузе. Это заставляет думать о несколько более поздней дате бургулюкской культуры по сравнению с чустской. Видимо, ранний период бургулюкской культуры (Бургулюк I) необходимо датировать IX–VII вв. до н. э. (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 70) (табл. LXXII).

Материалы позднебургулюкского типа были получены при раскопках Каунчитепе в 1976 г. (Алимов К., Буряков Ю.Ф., Дуке Х.И. 1977, с. 522) и нижних слоев Шаштепе в 1978 г. (раскопки Спришевского В.И., см. Буряков Ю.Ф., Филанович М.И., 1979, с. 50). Керамика этого типа может быть сопоставлена с усуньской керамикой Южного и Восточного Казахстана III–II вв. до н. э. и керамикой актамо-кунгайского и суфанского могильников V–III вв. до н. э. Кроме того, на Шаштепе вместе с бургулюкским материалом были найдены сосуды прохоровского типа, датируемые IV–II вв. до н. э. (Буряков Ю.Ф., Филанович М.И., 1979, с. 50). Все эти наблюдения (с учетом также датировки каунчинской культуры, перекрывающей бургулюкские слои) позволяют датировать комплекс Бургулюк II VI–III вв. до н. э. (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 70).

Поселения. В настоящее время известно более 10 поселений бургулюкской культуры. Обычно они располагались в пониженной болотистой части речных долин, низовьях их саевых протоков, удобных для каирного и лиманного орошения. Характер планировки поселений в настоящее время представить еще трудно. Жилища располагались на выдающихся в сторону реки лёссовых мысах и стояли в основном вдоль берега, входом к реке. Между постройками обычно существовали довольно значительные разрывы. Лучше всего сохранилось поселение № 1 Туябугуза. Оно имело овальную в плане форму (размер 260×100 м). С юго-запада, запада и северо-востока оно защищено рвом, выведенным из реки. Ширина рва до 25 м, глубина 2,2 м (Древняя и средневековая культура Чача, с. 171–173). Возможно, что здесь имелся и вал (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 67).

Для бургулюкской культуры характерны три типа жилищ: 1) легкие постройки наподобие шалашей. Обычно у них вдоль стен, на полу находили ямки для столбов, поддерживающих легкую кровлю; 2) основной тип — землянки площадью до 22 кв. м (преобладающий размер 12–15 кв. м). Землянки в плане круглые или овальные (лишь одна прямоугольная). В некоторых из них удалось проследить по краю ямы углубления, видимо, предназначенные для деревянных столбов, поддерживающих кровлю. Стенки — глинобитные и каркасные. Лишь в одном случае была выявлена стена из кирпича, но размер его точно установить не удалось (Древняя и средневековая культура…, с. 17). Входы обычно ориентированы в сторону речных русел; 3) землянки крупных размеров, членящиеся пахсовыми перегородками на отсеки, или две землянки, соединенные входами. В этом, наверное, можно видеть зарождение многокомнатного дома. Иногда в землянках имелись пристенные очажки, но чаще использовались открытые очаги, в расположении которых нет никакой системы. В некоторых землянках зафиксировано наличие следов литейного производства.

В самом конце бургулюкского периода отмечается начало процесса урбанизации. Свидетельством этого является строительство Канки — мощной крепости, возведенной на берегу Ахангарана. Площадь ее около 6,5 га, в плане — почти квадрат (со стороной равной 230 м), слегка сжатый, вследствие условий местности. В северном углу — цитадель (также квадратная). И цитадель, и собственно город окружены стенами и рвами (шириной до 50 м), соединяющимися с рекой. Система укреплений цитадели еще не выяснена, система укреплений города — достаточно сложная. На слегка снивелированном лёссовом холме создана платформа (толщиной 3 м) из утрамбованной земли и пахсы, поверх несколько рядов сырцового кирпича (размеры 40×40×10 см). Стена возведена с отступом от края платформы. Ширина бермы до 14 м. Собственно стена имеет в основании пахсовую кладку, выше — из сырцового кирпича. Стена двойная: внешняя стена 2,7 м, коридор 2,2 м, внутренняя стена 4,5 м. Внешняя стена имеет уклон до 70°. Коридор перекрывается сводом (сложенным из трапециевидного кирпича), на высоте 3,4 м — остатки верхнего коридора (второй ярус стены). В месте разреза стены обнаружена башня, примыкавшая к стене. Она в плане овальная, диаметр у основания 9 м, возведена на той же платформе (ширина бермы 4,3 м) (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 103; Абдуллаев К., 1973, с. 133). Имелись только одни городские ворота (в юго-западном фасе), видимо, они имели мощные укрепления: удвоение стен и система предвратных башен.

По мнению Ю.Ф. Бурякова, строительство Канки не является результатом спонтанного развития местного общества, а результатом согдийского проникновения и влияния на Ташкентский оазис (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 104).

Хозяйство. Хозяйство бургулюкского периода можно определить, как земледельческо-скотоводческое. Земледельцы занимают ограниченные площади низовьев поймы Чирчика и Ахангарана и саев их междуречья, скотоводы — обширные районы адыров, горные и степные районы, сливающиеся со степями средней Сырдарьи. Можно предполагать наличие небольших ирригационных систем (Лиманное орошение, 1970). Скотоводство было оседлым и, возможно, отгонным. В пользу последнего предположения говорит топография поселений — расположение их на границе с адырами. Незначительный остеологический материал свидетельствует о разведении как крупного, так и мелкого домашнего скота, хотя не позволяет определить соотношение видов.

Из ремесел в первую очередь следует отметить металлургию. Изготовление многих орудий производилось на месте. Раскрыты печи-лунницы. Был известен способ отливки методом «утраченной модели». Раскрошившиеся обломки сломанных глиняных форм встречены около лунниц. Способ этот характерен для сакского времени (Копылов И.И., 1957, с. 291–299). Металлургия Чаткало-кураминского района, по данным археологии, развивается со II тысячелетия до н. э. на местной рудной базе (Буряков Ю.Ф., 1974, с. 98). В I тысячелетии до н. э. некоторые рудники, вероятно, функционируют более регулярно, снабжая своим сырьем население Кайраккумов и долины Ахангарана.

Гончарство бургулюкцев развивается без применения гончарного круга. Отмечается два приема в технике изготовления сосудов: лепка ленточным способом и на матерчатом шаблоне. Следует отметить и ткацкое ремесло, многочисленные следы которого сохранились в виде пряслиц, отвесов ткацких станков, отпечатков ткани на крупных и мелких сосудах.

Орудия труда и оружие. Для бургулюкской культуры характерно разнообразие бронзовых предметов. Отмечалось наличие следующих орудий труда и предметов вооружения: двуушковые кельты-лопаты, серпы с закругленной и утолщенной спинкой, ножи с прямой, закругленной и коленчатой рукояткой «типа бритвы», прямоугольные шилья, игла, лопаточковидная ложечка, листовидные черешковые наконечники стрел, бронзовые наконечники копий, фрагмент бронзового кинжала (Тереножкин А.И., 1950, с. 164, рис. 69; Древности Туябугуза, с. 63 сл.; Древняя и средневековая культура…, с. 45 сл.). Большинство этих предметов находит аналогии в материалах из поселений чустской культуры Ферганы, в Кайраккумах, а также памятниках андроновско-тазабагъябского круга (Заднепровский Ю.А., 1962, с. 31; Литвинский Б.А., Окладников А.П., Ранов В.А., 1962, с. 222; Гришин Ю.С., 1960, с. 122; Новгородова Э.А., 1970, с. 67–82; Литвинский Б.А., 1972, с. III, табл. 40, 1). Известны каменные зернотерки.

Керамика. Керамическая посуда бургулюкского периода целиком вылеплена от руки. Почти все сосуды круглодонны, покрыты светлым ангобом с легким марганцевым оттенком. По подсчетам Х.И. Дуке, 99 % керамики не орнаментировано, незначительное количество украшено росписью — залитыми, заштрихованными, прорисованными треугольниками, ломаными линиями и широкими полосами коричневой краски (Древности Туябугуза, 1978, с. 69). Многочисленный керамический материал туябугузских поселений дает очень ограниченное число форм: 1) сосуд со сферическим туловом, прямопоставленной или срезанной горловиной, с овальным носиком с одной стороны и горизонтальной ручкой-налепом — с другой. Сосуды этой формы и миниатюрные (диаметр венчика 12–15 см) и крупные (диаметр венчика до 50 см). Некоторые из них закопчены (так как они выполняли роль котлов), другие несут следы росписи; 2) близкие к ним горшки также сферической формы. Некоторые имели, как и котлы, ручку-налеп, но сливы у них не отмечены; 3) глубокие и мелкие полусферические миски с обрезанной сверху и слегка отогнутой наружу закраиной. Размеры их также различны.

Материалы позднебургулюкского типа были получены при раскопках на Каунчитепе (Алимов В., Буряков Ю.Ф., Дуке Х.И., 1977, с. 522) и нижних слоев Шаштепе В.И. Спришевским (Буряков Ю.Ф., Филанович М.И., 1979, с. 50).

Керамика Бургулюка II в целом незначительно отличается от раннего этапа. Однако в ней наблюдается большая стандартизация форм, уменьшение процента расписной керамики и ухудшение техники росписи. Кроме того, появляются некоторые элементы, развивающиеся в следующем, каунчинском, комплексе. Это — появление плоскодонной посуды, изменение формы носика-слива, окраска сосудов растекающимися мазками (Буряков Ю.Ф., Дадабаев Г., 1973, с. 48–49).

Уструшана была в древности одной из важных областей Средней Азии. Она занимала обширную территорию к северу от Туркестанского хребта: от Джизака до Ходжента (Ленинабада) и горные районы к югу от Туркестанского хребта, между ним и Гиссарским хребтом (Смирнова О.И., 1953б, с. 189). Уструшана была чрезвычайно тесно связана с Согдом.

Письменные источники по истории древней Уструшаны чрезвычайно ограниченны (Негматов Н.Н., 1953). Археологическое изучение памятников рассматриваемой в данном разделе эпохи началось сравнительно недавно и масштабы работ еще очень невелики. Сколько-нибудь значительные материалы получены только при раскопках древнего Ходжента и Нуртепа. Их датировка определяется на базе сравнения с материалами из Ферганы (эйлатанская культура), Ташкентского оазиса (бургулюкская культура), памятниками Северной Бактрии и Маргианы первой половины и середины I тысячелетия до н. э., а также памятниками кайраккумской культуры, входящей в круг степных культур.

Поселения, фортификация, застройка. В настоящее время зафиксировано наличие трех населенных пунктов, существовавших в Уструшане в исследуемое время. Одним из них является Нуртепа (Негматов Н.Н., Беляева Т.В., Мирбабаев А.К., 1982; Негматов Н.Н., 1982), располагавшееся на высокой горной гряде, вклинивающейся в Голодную степь. Общая площадь городища около 18 га. Оно состоит из двух частей: цитадели и собственно города. Каждая часть имеет собственную систему фортификации. Возникновение поселения относится к VII в. до н. э., в VI–V вв. до н. э. возводится внешняя городская стена. Для ее строительства была использована подровненная естественная лёссовая гряда. Толщина ее 4,25 м, высота 1,2–1,5 м. Рядом с этой грядой изнутри была построена пахсовая стена толщиной 2,1 м. Между валом и стеной был оставлен коридор шириной 1,4 м. Видимо, тогда же были построены (внутри города) и укрепления цитадели. Для их строительства также использовался лёссовый останец, на котором была возведена пахсовая стена толщиной 5,5 м, сохранившаяся высота ее 2 м. В IV в. до н. э. поверх остатков пахсовой стены была построена новая — из сырцового кирпича. Для этого строительства были использованы кирпичи двух форматов: квадратные — 33×33×11 см и прямоугольные — 40×28×10, 43×33×11 см.

К сожалению, меньше известно о другом городе Уструшаны, который был зафиксирован в письменных источниках, — городе Курукада (Киресхата, Кирополь). Данные нарративных Источников говорят о том, что городище было окружено стенами «земляными и невысокими» и что, помимо собственно города, отдельные укрепления имелись и у цитадели (Негматов Н.Н., 1982). Обычно Курукада отождествляется с современным городом Ура-Тюбе, в центре которого на естественном возвышении стоит цитадель Мугтепа (площадь 6 га). Городище подвергалось предварительным археологическим обследованиям (Смирнова О.И., 1953б), проводились небольшие по масштабам раскопки (Ранов В.А., Салтовская Е.Д., 1961; Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1962), показавшие, что жизнь здесь началась с V в. до н. э.

На стыке Уструшаны и Ферганы на берегу Сырдарьи в VI–V вв. до н. э. возникло еще одно поселение — на территории современного Ходжента (Негматов Н.Н., Беляева Т.В., 1977; Беляева Т.В., 1978; Беляева Т.В., 1979; Негматов Н.Н., 1981; Негматов Н.Н., 1982). Здесь зафиксированы остатки оборонительных валов и стен, городская застройка. Позднее этот город был захвачен Александром Македонским и на его месте был создан греческий полис Александрия Эсхата.

Цитадель имела свою стену, сложенную из пахсы, поверх которой была кладка из сырцового кирпича (размеры: 50×40×13; 50×39×14; 57×37×12 см).

Раскоп в другом месте цитадели дал несколько иную картину: в качестве основы для укреплений был использован естественный лёссовый вал (высота 2 м). Поверх вала — засыпка из мелкого гравия с песком, завершающаяся вверху ровным слоем галечника среднего размера. На поверхность этой площадки укладывались сырцовые прямоугольные кирпичи (размеры: 46×26–28×13; 43×32×13; 42×32×15 см). Эта кладка сохранилась в высоту на 1,3 м.

Характер городской застройки изучен еще недостаточно. На Нуртепа зафиксировано наличие землянок. К сожалению, в большинстве случаев они раскопаны только частично. Можно полагать, что землянки были довольно больших размеров, зафиксирована землянка длиной более 5 м и шириной 3,5 м. Землянки имели легкие перекрытия. Помимо землянок, видимо (судя по некоторым наблюдениям), имелись также и легкие наземные постройки каркасного типа. Найдены остатки очагов и хозяйственных ям. К концу периода появились наземные жилища, выполненные из пахсы и сырцового кирпича.

Хозяйство, орудия труда, оружие. Считается, что основой экономики Уструшаны в рассматриваемое время было сельское хозяйство. Предполагается, что именно в это время на территории Уструшаны совершается переход от лиманного орошения к регулярному искусственному орошению, созданию небольших ирригационных систем, несложных головных сооружений у выхода на плоскость ручьев, саев, появляются небольшие магистральные каналы в результате расчистки русел сбросовых потоков, прорывавшихся в сторону от основного течения горной реки (Билалов А.И., 1980, с. 137). При раскопках Нуртепа и Ходжента находили каменные зернотерки и терочники, были также встречены железные ножи и железные серповидные ножи.

Важнейшими свидетельствами экономического прогресса общества Уструшаны в рассматриваемое время являются два факта: освоение металлургии железа и распространение гончарного круга, ранее здесь неизвестного.

Из оружия при раскопках встречены только бронзовые наконечники стрел. Все они — трехгранные, втульчатые.

Керамика. Подробнее всего изучена керамика Нуртепа (Негматов Н.Н., Беляева Т.В., Мирбабаев А.К., 1982). Керамика Нуртепа делится на две основные группы: лепную и сделанную на гончарном круге.

Лепная керамика представлена главным образом следующими формами: горшочки, чаши, котлы, жаровни. У чаш и маленьких горшочков черепок красный, в тесте заметен мелкий песок, поверхность хорошо заглажена, покрыта либо беловатым, либо в тон черепка ангобом. На чашах — темно-коричневое покрытие с тщательным лощением. Венчики чаш — прямые или слегка загнуты внутрь. Горшки имеют отогнутый край, невысокое горло плавно переходит в яйцевидное тулово, заканчивающееся плоским дном. Котлы имели округлую форму, прямой или чуть загнутый край. Поверхность котлов заглаживалась по верхнему краю с двух сторон, дно же оставалось неровным, часто встречаются отпечатки матерчатого шаблона. У края или немного ниже обычно крепились шишковидные ручки. В глину, как правило, добавляли шамот и кварц. Жаровни — плоские с небольшим вертикальным бортиком, внутри хорошо заглажены.

Лепная керамика Нуртепа близка по формам и технике изготовления лепной керамике кайраккумской культуры степной бронзы, керамике бургулюкской культуры и лепной керамике городищ Северной Бактрии этого же времени. Некоторое удивление авторов раскопок вызывает отсутствие расписной керамики, что они объясняют небольшими масштабами раскопок.

Керамика, выполненная на гончарном круге, имеет, как правило, красный цвет черепка, покрыта беловатым или розовым ангобом. Чаще всего встречаются крупные формы: хумы и хумчи. Хумы и хумчи обычно имеют утолщенный отогнутый наружу край. Иногда их плечи украшает налепная лента с углублениями, сделанными пальцами. Дно хумов достаточно часто имеет слегка округленную форму и следы матерчатого шаблона. Встречаются также и другие формы. Чаши обычно с широким устьем и плоским дном. Для мисок характерны чуть загнутые внутрь края, округлое тулово и плоское дно. Снаружи они иногда украшены горизонтальными рифлеными полосами. Маленькие кувшины — без ручек, с рельефным валиком по плечику. Очень редкой формой являются большие кувшины с одной ручкой у горловины. Встречаются тонкостенные бокалы с прямым краем и округлым туловом и маленьким плоским дном, а также вазы на высокой ножке. Гончарная керамика Нуртепа наиболее близка керамике Северной Бактрии этого же времени, большое сходство имеется и с керамическим комплексом Яз II. Керамика выполнена на круге быстрого вращения.

Для керамического комплекса древнего Ходжента (Беляева Т.В., 1978), несколько более позднего, чем комплекс Нуртепа, характерно также сочетание лепной и круговой керамики.

В целом можно говорить об очень большой близости этих двух комплексов. Необходимо только отметить два обстоятельства. Во-первых, в лепной керамике Ходжента, хотя и в небольшом количестве, представлена расписная керамика. Зафиксированы следующие типы росписи: заштрихованные треугольники и пряжки со сплошной заливкой. Во-вторых, исследователи обращают особое внимание на близость керамики (особенно лепной) Ходжента и ферганской керамики эйлатанского периода.

Погребальный обряд. Погребальный обряд известен только по одному погребению, открытому на Нуртепа (Негматов Н.Н., Беляева Т.В., Мирбабаев А.К., 1982, с. 98). Могильная яма размером 0,8×1,8 м была ориентирована в направлении запад-восток, в северном срезе имелась подбойная камера. Камера была закрыта сырцовыми кирпичами, установленными торцом. Скелет лежал на спине, головой на запад. Левая рука вытянута вдоль туловища, правая согнута в локте, так что кисть лежит на животе. Ноги вытянуты, ступни перекрещены. В ногах стояли два кувшина, у бедра лежал цилиндро-конический бокал с маленьким плоским дном.

Заключение (В.И. Сарианиди, Г.А. Кошеленко)

Как показывает приведенный выше материал, история Средней Азии эпохи раннего железа изучена еще очень неравномерно. Многие важные проблемы на базе имеющегося материала могут быть только поставлены, но не имеют еще однозначного убедительного решения. В силу этого в данном разделе работы и мы не можем дать бесспорных ответов на многие вопросы, а вынуждены ограничиться более или менее убедительными гипотезами.

В частности, не имеет еще бесспорного решения проблема генезиса культур раннего железного века Средней Азии, точнее две тесно связанные проблемы: генезис культур южной зоны (Парфия, Маргиана, Бактрия) и генезис культур северной зоны (Фергана, Ташкентский оазис, Уструшана).

Что касается первой из них, то в настоящее время, естественно, уже не может удовлетворить традиционное решение этой проблемы, появившееся в начале этого века, а позднее поддержанное рядом исследователей (Ганялин А.Ф., 1956, с. 86; Марущенко А.А., 1959, с. 70–72; Толстов С.П., Итина М., 1966, с. 31–35) — сложение комплекса Яз I как результат движения на юг степных андроновских племен. Точно так же и несколько модернизированная точка зрения, некогда защищавшаяся (хотя и без большой убежденности) В.М. Массоном (Массон В.М., 1966, с. 189) также не может быть принята на современном уровне изученности проблемы. И уж совершенно нельзя согласиться с точкой зрения, защищаемой А. Аскаровым и Л.И. Альбаумом (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979), согласно которой возникновение культуры типа Кучук I происходит на базе синтеза местной культуры позднебронзового века и культур степной бронзы. Все эти точки зрения обладают одной изначальной слабостью — для культур степной бронзы не свойственны те типы керамики и ее орнаментации, которые наиболее ярко характеризуют комплекс Яз I и связанные с ним комплексы предгорной полосы Копет-Дага и Северной Бактрии.

Мы полагаем, что при решении проблемы происхождения этих культур необходимо ориентироваться именно на те элементы, которые наиболее специфичны для них. Исходя из этого, представляется, что тем центром, откуда началось движение племен «язовского типа» может быть только приход новых племен, причем северо-восточный Иран являлся промежуточной территорией на этом пути. Движение племен этой культуры имело два направления: через горы Копет-Дага в подгорную равнину и в сторону южной, левобережной Бактрии. В результате этого движения возникают два новых важных центра этой культуры: северопарфянский (важнейшие пункты Улугдепе и Елькендепе) и южнобактрийский (наиболее известен Тиллятепе). Из этих центров началось вторичное движение — из Северной Парфии в Маргиану, а из Южной Бактрии — в Северную. В Маргиане в результате возникли поселения типа Яздепе, а в Северной Бактрии — типа Кучуктепе. Подобная схема движения естественным образом объясняет все хронологические различия между центрами культур племен «язовского» типа. Можно полагать, что Маргиана и Северная Бактрия не были конечными этапами этого движения. Хотя памятники Согда начала I тысячелетия до н. э. еще почти не изучены, отдельные факты, имеющиеся в нашем распоряжении, заставляют думать, что зона распространения южных культур охватила и Согд.

Насколько мы можем судить, движение этих племен нельзя воспринимать как сокрушительное нашествие, сметавшее старые культуры и их центры. Археологические материалы показывают, что движение было относительно медленным и мирным и не сопровождалось гибелью старых центров позднебронэовых культур. В ряде мест зафиксировано сосуществование центров культур поздней бронзы и центров «язовских» племен. В конечном счете формирование культур раннего железного века юга Средней Азии — результат синтеза именно этих двух начал.

В самом деле, когда в 1970 г. в северо-восточном Иране были встречены отдельные расписные черепки, было высказано мнение о существовании особой восточнохорасанской культуры, связанной с культурами раннежелезного века Ирана (Сарианиди В.И., 1973). В последующие годы итальянскими археологами здесь были выявлены уже отдельные поселения этой культуры, относящиеся к концу II тысячелетия до н. э. Наконец, крупномасштабные раскопки Тиллятепе в Южной Бактрии в 1978–1979 гг. выявили представительную коллекцию расписной керамики, давшую такое большое количество типов орнаментов, которое в несколько раз превосходит все известные из южных областей Средней Азии.

Анализ орнаментированных типов посуды Тиллятепе показал их преимущественную связь с расписной керамикой юго-западного Ирана, восходящей в конечном счете к традициям расписной посуды таллибакунского типа. Если упомянутые керамические комплексы разделяет большой хронологический период, то определенную близость обнаруживают синхронные материалы расписной посуды поселения Пирак в Белуджистане. И хотя последнее поселение располагается у боланского прохода, соединяющего между собой Афганистан и Пакистан, думается, что предполагаемая связь имела не прямой, а опосредствованный характер. В этом отношении показательны материалы поселения Нади-Али, расположенного на границе Ирана и Афганистана. Новейшие раскопки показали, что подобно вышеотмеченным столичным центрам и здесь находилась высокая кирпичная цитадель, на верхней плоскости которой располагались здания монументального характера. Найденный здесь археологический материал относит время существования Нади-Али к мидийскому времени, т. е. более позднему, чем Тиллятепе, но в целом одновременному Яз I. Хотя в настоящее время не хватает многих связующих данных, думается, что памятники типа Нади-Али, расположенные на крайнем юго-востоке Афганистана, более тяготеют к поселениям юго-западного Ирана, чем северного Афганистана, где их разделяют горные кряжи Гиндукуша.

Особая проблема — проблема генезиса северных среднеазиатских культур: культур Ферганы (сначала чустской, а затем эйлатанской) и бургулюкской культуры Ташкентского оазиса. Нам представляется, что нельзя (как это иногда делается) уподоблять процесс становления этих культур и культур юга. Различие между ними достаточно велико в силу того, что и чустская культура, и связанная с ней бургулюкская формировались в результате трансформации местных степных племен, ведших ранее пастушеско-земледельческое хозяйство, переходивших на рубеже II–I тысячелетий до н. э. к постоянной оседлости и новому экономическому базису — земледелию. В этом процессе необходимо учитывать не только роль спонтанного развития этих племен, но также и роль влияний, идущих с юга, а также, как это уже неоднократно указывалось в литературе, роль казахстано-сибирских и восточно-туркестанских связей чустских племен (Литвинский Б.А., 1981, с. 159–160). В Фергане и в Ташкентском оазисе ситуация осложнялась тем, что в процессе исторического развития населения этих районов в первой половине I тысячелетия до н. э. большую роль (чем на юге) играли постоянные контакты со скотоводческими племенами. При этом в силу тех или иных причин часть этих племен оседала на землю. Этот процесс нашел свое выражение, в частности, и в формировании эйлатанской культуры, в генезисе которой, помимо чустских элементов, важную роль сыграли племена кайраккумской культуры, а также влияния кочевников Тянь-Шаня, Алая и Семиречья (Литвинский Б.А., 1976).

Процесс исторического развития в двух земледельческих зонах Средней Азии шел в одном и том же направлении, но в рассматриваемый период результаты этого развития были различны, поскольку начиналось оно от разных «отметок»: на юге Средней Азии традиции земледельческой культуры насчитывали уже много столетий и историческое развитие здесь шло быстрее, чем на севере, где общества только осуществили переход к земледелию. При этом необходимо иметь в виду, что и там, и здесь основные факторы, определявшие исторический прогресс, были одни и те же: постепенное распространение железных орудий труда и развитие ирригационного земледелия. Практическое различие между этими двумя зонами сказывалось в том, что на юге общество уже имело определенные навыки и опыт строительства и эксплуатации ирригационных систем (хотя бы и примитивных), в то время как на севере его не было. На юге в первой половине I тысячелетия до н. э. происходит постепенное усложнение социальной структуры общества. Внешне это находит свое выражение в создании оазисной системы расселения, что предполагает существование четкой системы руководства трудовыми усилиями общества в рамках оазиса. Точно так же одним из внешних выражений этого явления было создание различных типов поселений. Дело заключается не только в возникновении поселений с цитаделями (на что обычно обращается внимание и интерпретируется как свидетельство становления государственности), но и в самом факте наличия разнотипных поселений, что явно отражает сложную структуру общества — наличие внутри него разного типа социальных организмов. Это усложнение социальной структуры общества было одним из проявлений процесса перехода от первобытнообщинного строя к строю классовому и государственности. В период Яз I этот процесс активно шел на территории южных областей Средней Азии. Мы полностью согласны с тем мнением, которое стало уже общепринятым в советской науке, — становление государственности здесь происходит путем создания очень мелких примитивных государственных образований (на базе отдельных микрооазисов). В этих условиях особой проблемой является существование «Бактрийской державы», смутные сведения о которой сохранились у античных авторов. Нам представляется, что из всех тех решений этой проблемы, которые предлагались современной наукой, наиболее близко к реальности то, которое видит в ней достаточно рыхлое и примитивное объединение ряда областей Центральной Азии, создавшееся отчасти под влиянием деятельности кочевников в период 650–540 гг. до н. э. (Дьяконов И.М., 1971, с. 144–145).

В северной зоне этот же процесс происходил значительно медленнее. В полном согласии с подавляющим большинством исследователей мы полагаем, что и чустская, и эйлатанская, и бургулюкская культуры (по всей вероятности также и культура Уструшаны этого времени) были культурами эпохи первобытнообщинного строя. Соответственно ни Дальверзин, ни Чуст, ни Эйлатан не могут быть определены как города. Видимо, полностью справедливо то мнение, согласно которому в Фергане в период существования эйлатанской культуры только создавались предпосылки для становления государственности.

Проблемы этнической истории Средней Азии во II — начале I тысячелетия до н. э. активно обсуждаются в последнее время в науке. При всех расхождениях (см., например: Литвинский Б.А., 1981; Грантовский Э.А., 1981) в одном пункте согласно подавляющее большинство исследователей — оседло-земледельческие (как, впрочем, и кочевые) общества Средней Азии с начала I тысячелетия до н. э. были в подавляющем большинстве ираноязычны.

Ахеменидское (для западных частей Средней Азии даже, видимо, мидийское) завоевание прервало спонтанное развитие местной государственности. Однако оно охватило только южную зону, северная же зона (Фергана, Ташкентский оазис) сохранила свою независимость. Это привело к тому, что углубились различия в характере культуры этих двух зон. Вопрос относительно причин очень большого единства культуры южных областей Средней Азии (а также Согда и Хорезма) в середине I тысячелетия до н. э. все еще остается нерешенным.

Введение (Г.А. Кошеленко)

В данном разделе рассматриваются проблемы археологии и истории Средней Азии начиная (ориентировочно) с V–IV вв. до н. э. и вплоть до периода становления феодальных отношений. Некоторая неопределенность и неодновременность начальной хронологической грани[9] объясняется несколькими причинами. Во-первых, еще совершенно не разработан вопрос о границах раннежелезного века; во-вторых, неодинакова степень археологической изученности Средней Азии; в-третьих, наличие (в силу специфики исторического развития) несовпадающих в различных областях Средней Азии этапов внутреннего развития. Несколько неопределенный характер носит ее верхняя хронологическая грань (в силу аналогичных причин). Мы ограничиваемся в данном томе рассмотрением материалов III–IV вв. н. э., полагая, что более поздний период mutatis mutandis должен исследоваться в томе, посвященном Средней Азии феодальной эпохи.

Для всех земледельческих областей Средней Азии период, рассматриваемый в данном томе, это период существования классового общества и государственности. Даже в тех областях, которые в эпоху раннего железного века переживали еще период завершающей стадии первобытнообщинного строя, в первые века до н. э. совершается переход к новым общественным отношениям. Это составляет важнейшую особенность этого исторического этапа по сравнению с предыдущим.

Второе обстоятельство, которое необходимо учитывать, — это то, что история народов Средней Азии этого времени оказывается более тесно связанной с судьбами народов вне пределов среднеазиатского региона, чем раньше. Эта взаимосвязанность находит многообразные выражения. Например, в политической сфере это новое явление проявляется в том, что народы Средней Азии часто входят в границы политических образований, включающих и иные, несреднеазиатские, народы. Так, в начале рассматриваемого периода значительная часть Средней Азии находилась под властью Ахеменидов, позднее она оказалась под властью Александра Македонского, затем Селевкидов. Но позднее мы наблюдаем иную картину: государственные образования, родившиеся на территории Средней Азии, распространяются затем далеко за ее пределы (Парфия, Греко-Бактрия, Кушанское царство).

Наконец, необходимо учитывать постоянное соседство с миром кочевых скотоводческих племен. Кочевые племена явились непосредственными соседями жителей оседло-земледельческих оазисов, и контакты между этими двумя мирами имели огромное значение в истории Средней Азии. Формы этих контактов были многообразны. Во-первых, большинство кочевых народов были этнически близки оседло-земледельческим и в силу этого наблюдалась также и известная близость их культур. Во-вторых, важную роль играли экономические связи этих двух миров. Потребность кочевников в продукции высокоразвитого ремесла оседлых районов и соответственно потребность жителей оазисов в продуктах животноводства делали эти связи постоянно действующими факторами в жизни среднеазиатского общества. Некоторые современные ученые считают даже, что необходимо говорить об единой экономической системе, охватывающей как оседлые оазисы, так и кочевников, системе, в которой оба сектора экономически не могли нормально функционировать без постоянного взаимообмена. Нарушение этого экономического единства (в случае внешних завоеваний и других подобных обстоятельств) приводило к тяжелейшим последствиям и для кочевников и для жителей оседлых оазисов (Briant P., 1982). Наконец, надо иметь в виду и политические формы взаимодействия этих двух миров. Это взаимодействие имело различный характер. Иногда кочевые племена выступали как своего рода политическая «периферия» государственных образований, являясь полувассальными союзниками больших государственных образований, связанных с ними определенными обязательствами (военной помощи и т. п.), Иногда же кочевники завоевывали оседло-земледельческие оазисы, и вожди объединений кочевых племен становились создателями правящих династий. Такова была, в частности, ситуация в Парфии, где кочевники — парны завоевали оседло-земледельческую территорию и кочевая по происхождению династия Аршакидов возглавила это государство, ставшее позднее одной из мировых держав древности. Аналогичной была ситуация и в Бактрии, где завоевание кочевников привело в дальнейшем к формированию Кушанского царства.

Кочевническое завоевание оседлых областей приводило к многообразным последствиям: оно модифицировало социальную структуру общества (лучше всего это известно на примере Парфии — см.: Košelenko G., 1980), способствовало укреплению связей между кочевыми племенами и оседлыми оазисами, поскольку в процессе завоевания оседала на землю только часть кочевников, часть же сохраняла традиционные формы жизни. Наконец, очень сильно сказывались культурные влияния кочевников, особенно на верхушку общества. Для проблемы взаимоотношения кочевников и жителей оседлых оазисов важным является еще одно обстоятельство: граница между зонами оседло-земледельческих племен и кочевников не была стабильной. При всех локальных и хронологических изменениях ведущей оставалась тенденция к расширению зоны оседло-земледельческих культур. Это было связано с общим прогрессом общества, сказывавшемся, в частности, в росте территории, которая осваивалась для земледелия.

Политическая история среднеазиатского региона в рассматриваемую эпоху изучена еще недостаточно. Главная причина этого заключается в незначительности информации, содержащейся в письменных источниках. Под властью Ахеменидов оказалась основная часть оседло-земледельческой зоны среднеазиатского региона. Хотя ахеменидское завоевание и прервало процесс становления местной государственности, все же включение Средней Азии в состав этого грандиозного государственного образования способствовало ускорению социального развития среднеазиатских народов. Местная знать, насколько мы знаем, достаточно быстро интегрировалась в структуру господствующего слоя царства Ахеменидов и использовала государственную машину для усиления своего влияния в обществе. Приобщение к «мировой» политике, участие в больших военно-политических предприятиях Ахеменидов, знакомство с более высокими «стандартами» жизни верхушки общества стран Переднего Востока способствовали большей консолидации знати среднеазиатского региона, росту ее потребностей и тем самым приводили к усилению угнетения народных масс, которые подвергались двойной эксплуатации: со стороны завоевателей Ахеменидов и со стороны местной знати (с ее все растущими потребностями). Естественной реакцией на это было усиление борьбы народных масс, имевшей различные формы. Наиболее яркое выражение эта борьба нашла в восстаниях народных масс, разразившихся в различных частях державы Ахеменидов в 20-х годах VI в. до н. э. В Средней Азии восстания вспыхнули в Маргиане и Парфии. Они были жестоко подавлены.

С другой стороны, постепенно рос и сепаратизм Местной среднеазиатской знати. Основным его очагом была Бактрия. Огромное значение этой сатрапии в составе царства Ахеменидов (она включала также, видимо, Согд и Маргиану) сказывалось в том, что ее наместником, как правило, являлся кто-либо из принцев царствующего дома. Очень часто именно он выступал выразителем этих сепаратистских тенденций. Процесс ослабления государства Ахеменидов в IV в. до н. э. привел к определенной реализации этих тенденций. От него отпал Хорезм, чему есть и археологические подтверждения. Попытку реализации сепаратистских настроений в своеобразных условиях падения власти Ахеменидов и завоевания Александра Македонского предпринял последний наместник Ахеменидов в Бактрии Бесс.

Завоевание Александра привело к включению в состав его мировой державы почти всех тех областей Средней Азии, которые входили в состав государства Ахеменидов (Хорезм сохранил свою независимость). Это завоевание натолкнулось на решительное сопротивление населения основных частей среднеазиатского региона, в первую очередь Бактрии и Согдианы. В сопротивлении участвовали три силы: часть знати, народные массы Бактрии и Согдианы и некоторые кочевые племена. Во главе восставших стоял выдающийся руководитель народной войны Спитамен. Длившаяся несколько лет война потребовала от завоевателей предельного напряжения сил, полной реорганизации армии, изменения политики по отношению к знати. В результате всех этих мер, а также систематически проводившейся политики «геноцида» (по выражению П. Бриана — см.: Briant Р., 1974) сопротивление народных масс было сломлено, бактрийская и согдийская знать примирилась с завоевателем, отряды бактрийских и согдийских воинов участвовали в индийском походе. Символом примирения между Александром Македонским и местной знатью стал брак между новым царем и дочерью местного аристократа Роксаной. Ряд представителен бактрийской и согдийской знати занял высокие посты в административном аппарате державы Александра. Однако никакой уверенности в постоянной покорности местного населения не было, и Бактрия (а возможно, и Согдиана) стали объектом активной колонизации, в рамках которой создавались греческие военные поселения (Кошеленко Г.А., 1979, с. 122 сл.).

Период нестабильности, начавшийся после смерти Александра, сопровождался восстанием греков-колонистов в Бактрии, какими-то не совсем ясными движениями среди местного населения, борьбой за власть различных претендентов на престол и как следствие сменой высших руководителей македонской администрации в Средней Азии. Он закончился около 306 г. до н. э., когда вся среднеазиатская территория, ранее входившая в состав державы Александра, оказалась под властью Селевка, создателя крупнейшего из эллинистических государств. Время первых селевкидских царей было временем определенной стабилизации греко-македонского господства. Однако уже в середине III в. до н. э. происходят очень серьезные изменения в политической ситуации. В силу ряда причин селевкидские наместники в Средней Азии (Андрагор в Парфии, Диодот в Бактрии) отделяются от Селевкидов. Для Андрагора это отпадение оказалось фатальным. Кочевые племена парнов под руководством Аршака завоевывают Парфию, Андрагор гибнет в борьбе; Диодоту же удается консолидировать свою власть и в результате возникает государство, которое современные исследователи называют обычно Греко-Бактрией. Попытки Селевкидов восстановить свою власть оказались безуспешными: и Парфия, и Греко-Бактрия сохранили свое государственное существование. Таким образом, на рубеже III и II вв. до н. э. политическая ситуация в Средней Азии была следующей: в Парфии набирало силу государство Аршакидов, Бактрия составляла ядро Греко-Бактрийского царства, в состав которого входила также Маргиана и, возможно, Согд. Хорезм сохранял независимость и ничего более об его истории в это время сказать нельзя. Столь же не ясна ситуация в Фергане и на среднем течении Сырдарьи.

В дальнейшем Парфия постепенно консолидирует свои силы и разворачивает экспансию на запад и на восток. В результате этой экспансии во II в. до н. э. под ее властью оказывается Маргиана. Походы же на запад привели к созданию одной из крупнейших держав древнего мира, в период своего расцвета Парфянское царство простиралось от Сирии и Армении на западе и до Систана на востоке. В этих условиях те области, где зародилось это государство, постепенно превращаются в окраину, удаленную от основных центров политического и экономического развития. Правда, насколько можно судить по скудным сообщениям источников, эта окраина сохраняла определенное значение как один из тех районов, где сохранились старые парфянские традиции, где сильны были позиции тех кругов знати, которые были настроены антигречески и антиримски, являлись сторонниками решительной внешней политики, и были тесно связаны со знатью кочевых племен.

Насколько мы знаем, в начале н. э. происходит известное обособление Маргианы, которая приобретает автономию в рамках Парфянского царства. Это явление связано с общей тенденцией развития Парфянского царства, которое постепенно превращалось из единого государства в конфедерацию нескольких государственных образований с известным преобладанием внутри нее «великого царя царей». Процесс дезинтеграции Парфянского царства сопровождался внутренними распрями, борьбой за престол различных представителей дома Аршакидов, частыми конфликтами с Римом. Последний удар по Парфии был нанесен восставшими вассалами — правителями Персиды из династии Сасанидов. В 20-х годах III в. н. э. они захватывают основные территории Парфянского царства, однако Маргиана некоторое время сохраняет известную автономию в рамках нового государственного образования. К концу III в. н. э. эта автономия была утрачена, и Мерв стал интегральной частью Сасанидской державы, главным опорным пунктом власти Сасанидов на Востоке. Насколько мы можем судить на основании археологических материалов, смена политической власти первоначально не отразилась сколько-нибудь существенно на материальной культуре Парфиены и Маргианы. Решительные изменения происходят несколько позднее, в IV–V вв. н. э., когда на всей территории Средней Азии отчетливо сказываются те процессы, которые, согласно мнению, преобладающему среди советских исследователей, представляют собой кризис, характеризующий переход от рабовладельческой формации к феодальной.

История Греко-Бактрии известна гораздо хуже, нежели история Парфии. Известно, что в конце III — начале II в. до н. э. правители этого царства развернули широкую экспансию на юг, в сторону Индии. Значительная часть Северной Индии была включена в состав этого государственного образования. Однако его единство сохранялось недолго. Вскоре начались внутренние распри, приведшие к распаду царства на ряд отдельных владений. Ни число их, ни локализация владений отдельных правителей (весьма многочисленных, о чем свидетельствует множество монетных эмиссий) не могут считаться твердо установленными. В 30-х годах II в. до н. э. на Бактрию с севера надвинулись кочевые племена, и Бактрия оказалась под их властью. Можно полагать, что первоначально сохранялись отдельные мелкие греко-бактрийские владения, признавшие сюзеренитет завоевателей, которые, согласно китайским источникам, назывались юеджами (в греческих источниках употреблялись иные термины для обозначения их). На территории Бактрии и прилегавших землях постепенно создались пять самостоятельных владений юеджей, что, по-видимому, сопровождалось элиминированием старых греческих династий. По всей видимости, в I в. н. э. происходит процесс консолидации этих владений в единую Кушанскую державу. Самой большой сложностью, с которой сталкиваются исследователи, занимающиеся этим периодом, является отсутствие точной хронологии Кушанского царства (см. известные дискуссии о «дате Канишки»). Дата начала правления наиболее известного из кушанских царей Канишки различными современными исследователями определяется по-разному: от 78 г. н. э. до 278 г. н. э. Однако представляется, что наиболее предпочтительной является дата, приближающаяся к первой из них.

Развитие Кушанского царства сопровождалось его активной экспансией. По всей видимости, первоначальное ядро его составляла Бактрия. Позднее, кажется, в состав Кушанской державы были включены и согдийские территории. Хотя до сего времени продолжаются дискуссии о том, входил ли Хорезм в состав этого царства, все же, по-видимому, более предпочтительной является точка зрения, согласно которой Хорезм сохранял свою независимость. Независимыми от Кушанского царства были также Фергана и территории по среднему течению Сырдарьи, где сформировалось государство Кангюй, включавшее как оседло-земледельческие территории, так и кочевые племена. Очень значительными были успехи кушан в южном направлении их экспансии. Под их власть попала большая часть Северной Индии. Кушанское царство стало одной из «мировых держав» древности (наряду с Римской империей, Парфией и ханьским Китаем). Именно на эпоху существования Кушанского царства приходится время наивысшего расцвета древней Средней Азии, ее экономики, культуры, искусства (Ставиский Б.Я., 1977б).

Проблема гибели Кушанского царства также во многом еще не ясна. Можно предполагать, что главный удар по нему нанесли кочевые племена хионитов, хотя определенную роль сыграло и наступление Сасанидов с запада. Во всяком случае, Сасаниды захватили значительную часть территории Бактрии, где и было создано сасанидское «кушанское наместничество», известное нам главным образом на основании монетных серий, выпускавшихся его правителями. Очень многое в истории этого обширного владения еще не ясно, можно только предполагать, что основные территории его находились к югу от Амударьи, в Южной Бактрии. Северные территории были захвачены хионитами. Можно предполагать, что в IV в. н. э. происходило известное возрождение Кушанского царства, что было связано с приходом к власти новой, Кидаритской, династии. Однако уже к V в. н. э. Кушанское царство окончательно гибнет и с его гибелью оканчивается древняя эпоха истории Средней Азии.

Археологическое изучение памятников древней Средней Азии началось в конце XIX в., после присоединения ее к России. Однако результаты тех работ были чрезвычайно скромными. Подлинное начало археологического изучения памятников древности в Средней Азии приходится на советское время, в частности на 30-е годы, когда развернулись работы в Хорезме (А.И. Тереножкин и С.П. Толстов), в Фергане (Б.А. Латынин), на Зеравшане (А.Ю. Якубовский), в Бактрии (Термезская комплексная экспедиция под руководством М.Е. Массона) и др. Великая Отечественная война прервала эти работы, но уже вскоре после ее окончания археологическое исследование памятников древней Средней Азии возобновилось. Они достигли вскоре очень значительных масштабов, охватив все области древней Средней Азии. Не претендуя на исчерпывающую полноту, отметим только самые основные экспедиции и районы их деятельности: Южно-Туркменистанская археологическая комплексная экспедиция (М.Е. Массон) — Ниса и Мерв; античный отряд Института истории им. Ш. Батырова АН Туркменской ССР (В.Н. Пилипко) — сельские памятники парфянского времени в подгорной полосе Копет-Дага; Маргианский отряд (Г.А. Кошеленко, А. Губаев, С.В. Новиков) — памятники северной части Мервского оазиса. Огромны масштабы работ Хорезмийской археолого-этнографической экспедиции, исследовавшей города, сельские поселения и иные типы памятников на территории Хорезмского оазиса (С.П. Толстов, затем М.А. Итина). На территории Согда работы ведутся главным образом силами различных отрядов Института археологии АН УзССР (на Афрасиабе — В.А. Шишкин, А.И. Тереножкин, Г.В. Шишкина, в Кашкадарьинском Согде — С.К. Кабанов и Р.Х. Сулейманов, в Бухарском Согде — А.Р. Мухаммеджанов). Здесь же проводились работы специальной экспедицией Ташкентского Государственного университета (М.Е. Массон). Ряд экспедиций изучает древние памятники Бактрии: огромную роль сыграла Таджикская экспедиция (А.Ю. Якубовский, М.М. Дьяконов), отметим также Бактрийскую экспедицию ИА АН СССР и Института археологии АН УзССР (В.М. Массон), Узбекистанскую искусствоведческую экспедицию (Г.А. Пугаченкова), раскопками буддийского памятника Каратепе руководит Б.Я. Ставиский. На той же части территории Бактрии, которая ныне входит в состав Таджикской ССР, археологические работы осуществляют Южно-Таджикистанская археологическая экспедиция (Б.А. Литвинский), особенно важны для изучения античного периода исследования одного из отрядов этой экспедиции под руководством И.Р. Пичикяна. В периферийных районах древней Средней Азии большие исследования осуществляются экспедициями под руководством Н.Н. Негматова (Ленинабад), Ю.Ф. Бурякова (памятники Ташкентского оазиса), М.И. Филанович (Ташкент), Ю.А. Заднепровский, Н. Горбунова (Фергана).

В результате этих археологических работ накоплен огромный документальный материал, позволивший наметить решение ряда важных и ранее совершенно не изученных вопросов истории древней Средней Азии. Благодаря материалам, полученным в ходе этих работ, стало ясно, что в I тысячелетии до н. э. Средняя Азия переживает период становления классового общества и государственности, археологические материалы помогают осветить этот процесс. Они демонстрируют многообразие типов поселений, существовавших в Средней Азии в древности, показывая тем самым усложнение характера общества: крупные и небольшие города, крепости, сельские поселения различных типов и т. д. В ходе археологических исследований вскрывались дворцы, храмы, жилища различных категорий населения, были получены значительные материалы для исследования характера производства, особенно керамического. Для каждой области Средней Азии составлена достаточно надежная и подробная стратиграфическая шкала на основе главным образом керамических находок. Изучен ряд некрополей, что позволило выявить особенности погребального обряда в ряде областей и их эволюцию во времени. Археологические исследования определили характер и эволюцию систем орошения в ряде областей Средней Азии. Наиболее подробно изучена система орошения Хорезма, много сделано в исследовании ирригационных систем Бухарского Согда. В результате многолетних исследований установлена в основных чертах картина монетного дела и денежного обращения в основных областях древней Средней Азии, получены значительные материалы для суждения о характере обмена как международного, так и внутреннего, наконец, для понимания характера обмена между оседлыми областями и кочевыми народами.

Огромный, ранее совершенно неизвестный материал для понимания всех сфер культуры древнего населения Средней Азии был добыт в ходе археологических раскопок; памятники архитектуры, скульптуры, живописи, мелкой пластики, декоративно-прикладного искусства были обнаружены во всех областях Средней Азии, что позволило уже в настоящее время не только наметить основные этапы эволюции культуры Средней Азии данной эпохи, но и понять локальное своеобразие отдельных областей. Новые материалы получены для изучения религиозных верований народов Средней Азии.

Археологические исследования последних десятилетий ознаменовались весьма впечатляющими успехами, в результате которых появилась возможность для написания историй отдельных республик Средней Азии. Но эти успехи не означают, что в изучении древней Средней Азии не имеется нерешенных проблем и «белых пятен». Позволим себе указать только на некоторые из них.

До сих пор еще остается дискуссионным вопрос о природе социальных отношений в Средней Азии в древности. В 30-х годах С.П. Толстов выдвинул тезис (позднее поддержанный М.Е. Массоном и А.Н. Бернштамом, а затем получивший самое широкое распространение среди советских ученых) о рабовладельческом характере общественных отношений в Средней Азии в древности. Вместе с тем указывалось, что рабовладельческие отношения здесь были переплетены с отношениями первобытнообщинного типа. Эта концепция (в различных вариантах) стала на многие годы господствующей в советской науке. Однако недостаточность источниковой базы все же не позволяет считать этот тезис окончательно доказанным (хотя и наиболее вероятным). В последние годы обострилась дискуссия вокруг этой проблемы. А.М. Беленицкий попытался доказать, что в Парфии господствующими были феодальные отношения, ему возражал Г.А. Кошеленко, стремившийся показать, что на формирование социальной структуры парфянского общества определяющее воздействие оказал факт парнского завоевания, в результате чего основная масса эксплуатируемого населения оказалась в зависимости типа спартанской илотии. Новое направление дискуссии придал А.П. Новосельцев, анализировавший социальную природу обществ двух регионов: закавказского и среднеазиатского. А.П. Новосельцев полагает, что здесь можно говорить о существовании особой «архаической формации», медленно эволюционировавшей в сторону феодализма. Французский ученый П. Бриан, рассматривая обширный регион от Малой до Средней Азии, стремился доказать, что в древности здесь существовал «азиатский способ производства».

Наличие столь большого диапазона мнений свидетельствует не только о сложности теоретических дефиниций, но еще больше о недостатке документальных письменных источников, исследование которых может дать ответ на эти насущные вопросы. До сего времени значительные документальные материалы были получены только при раскопках Нисы и Хорезма. Однако парфянские материалы (при всем их значении) все же очень мало сведений содержат о социальной природе парфянского общества, хорезмийский же материал сравнительно немногочислен, фрагментарен и труден в интерпретации.

Другой сложной и важной проблемой, еще не имеющей удовлетворительного решения, является проблема среднеазиатского города. Несмотря на ряд исследований, осуществленных в последние годы, все же характер города как особого социального организма остается в значительной мере неопределенным. Это объясняется даже не столько недостатком письменных материалов, сколько малой археологической изученностью городов. Если для среднеазиатской археологии раннесредневекового периода своего рода эталонным памятником стал Пенджикент, где осуществлены раскопки на очень значительных площадях, то для древней Средней Азии такая изученность отдельного города остается еще недостижимым идеалом. Единственный город этой эпохи, где раскопки произведены в довольно больших масштабах, — это Дальверзин, однако степень его изученности такова, что социологические выводы здесь пока невозможны.

Близкая картина и в исследованиях среднеазиатских деревень эпохи древности. Только несколько деревень различных областей и различных периодов раскопаны достаточно полно, что позволяет делать некоторые выводы о социальной природе среднеазиатской деревни, однако их число совершенно недостаточно для общеисторических выводов. Вызывают определенные сомнения и методы социально-исторической интерпретации материалов, в частности использование источников, характеризующих индийскую деревню, для понимания (по аналогии) деревни Средней Азии.

Можно назвать еще ряд сложных и недостаточно разработанных проблем: характер становления цивилизации раннего железного века; причины поразительного единообразия материальной культуры, особенно керамики основных районов Средней Азии в ахеменидскую эпоху; границы селевкидских и греко-бактрийских владений в Средней Азии к северу от Амударьи; хронология кушанской эпохи; характер кризиса, поразившего Среднюю Азию на рубеже древности и средневековья, и т. д.

Глава девятая Северная Парфия Серахский оазис

В древности Парфией первоначально называлась область исконного обитания парфян. Наиболее раннее документальное ее упоминание зафиксировано в надписях ахеменидских царей, в частности в Бехистунской надписи. В этих надписях и сочинениях более поздних греческих и римских историков и географов нет четкого описания границ Парфии. Но из их содержания ясно, что это была небольшая страна, занимавшая Туркмено-Хорасанские горы и прилегающие к ним участки Большой Соляной пустыни и Каракумов. Названные пустыни ограничивали пределы Парфии с юга и севера, на западе она граничила с Гирканией, а на востоке с Ареей[10] (подробнее см.: Массон М.Е., 1949а).

После образования Парфянского государства (середина III в. до н. э.) и превращения его в мировую державу (середина II в. до н. э.) этот термин потерял свою первоначальную четкость. Он стал употребляться для обозначения как области обитания парфян, так и всего их обширного государства. Кроме того, как явствует из «Географии» Страбона (XI, IX, 1), произошло не только «раздвоение» самого названия Парфия, но подверглись ревизии границы исконной Парфии — области обитания парфян. Описанная Страбоном «Парфия» включает в себя практически всю Гирканию и даже часть Мидии. Однако отраженная Страбоном точка зрения на границы собственно Парфии не получила всеобщего признания, и другие авторы продолжали рассматривать Гирканию как самостоятельную историко-географическую область[11].

Собственно Парфия делилась на ряд более мелких историко-культурных областей. Из дорожника Исидора Харакского (Isid. Char. Mans. Parth., 11–13) известно, что таких областей, возможно, соответствующих сатрапиям административного деления, в Парфии было по крайней мере три: Астауэна, Парфиена и Апаварктикена. Большинство современных исследователей считает возможным Парфавнису Исидора Харакского отождествлять с городищами Старая и Новая Ниса вблизи Ашхабада. Соответственно Парфиена помещается в пределах современных Ашхабадского и Геоктепинского районов ТССР, а расположенная восточнее Апаварктикена рассматривается в целом как соответствующая современному Каахкинскому району. Эта гипотеза в настоящее время является наиболее приемлемой, однако следует отметить, что у нас нет бесспорных доказательств для отождествления городища Новая Ниса с Парфавнисой (Нисаей) Исидора Харакского.

Нерешенным остается также вопрос о местонахождении области Нисайя, неоднократно упоминаемой Страбоном[12] (XI, VII, 2; XI, VIII, 3). Нисайя упоминается также Плинием, но о ней ничего не сообщает Исидор Харакский и Птолемей. Имеется также серия парфянских драхм, относящаяся к I в. до н. э., упоминающая название области NICAIA. Некоторые монеты II в. до н. э. — II в. н. э. содержат обозначения: N, NI, NICA, NICAK. Ряд нумизматов склонен видеть в этих надписях и буквах обозначение монетного двора в городе Ниса, некоторые из них прямо указывают на городища Новая Ниса в Багире (Sellwood D., 1976, р. 13–14). Если допустить, что все имеющиеся в нашем распоряжении источники отражают реальную действительность, вернее, разные ее стороны, то можно сделать следующие предположения, снимающие противоречия источников: 1) Парфиена и Нисайя — разные названия одной области с главным городом Ниса; 2) Парфиена и Нисайя — разные области с главными городами, имеющими одинаковое название; 3) Парфиена и Нисайя — названия соподчиненных административных единиц. Парфиена, например, могла быть сатрапией, а Нисайя — марзианством, а столицей той и другой была Ниса. Нельзя исключить также, что Нисайя — это общее название всех трех областей (сатрапий), указанных Исидором Харакским или название части Парфии, расположенной к северу от Копет-Дага[13]. Однако, поскольку все эти предположения не могут быть подкреплены убедительной документацией, в настоящей работе для обозначения области обитания парфян в пределах границ Советского Союза применяется нейтральный термин Северная Парфия. На основе относительного единства материальной культуры III в. до н. э. — III в. н. э. в нее включена подгорная равнина Южного Туркменистана на участке между селениями Кызыл-Арват и Чаача, а также горные долины северных отрогов Копет-Дага.

История изучения. Целенаправленное изучение памятников парфянского времени в подгорной полосе Копет-Дага началось с 1930 г., когда совместная экспедиция Института туркменской культуры (Туркменкульта) и Наркомпроса РСФСР приступила к раскопкам на городищах Нисы в селении Багир близ Ашхабада. В 1930 г. экспедиция работала под руководством А.С. Башкирова при участии А.А. Марущенко, С.А. Ершова, П.В. Арбекова. В последующие годы (1931, 1934–1936) раскопки проводились силами сотрудников Туркменкульта при научном руководстве А.А. Марущенко. На городище Старая Ниса раскопки носили разведывательный характер и осуществлялись путем закладки многочисленных траншей и шурфов. Работы этих лет явились важным этапом в изучении парфянской культуры[14]. Они документально подтвердили принадлежность городища к парфянской эпохе и дали обильный археологический материал. Во время этих исследований были частично вскрыты основные архитектурные сооружения Старой Нисы, получившие, однако, не совсем правильное определение (см.: Массон М.Е., 1949а, с. 30–35).

Раскопки на Новой Нисе проводились в течение трех сезонов (1930, 1934 и 1936 гг.) и также носили разведывательный характер. В 1934 г. в шурфе, заложенном в центральной части городища, обнаружен ряд предметов, бесспорно относящихся к парфянской эпохе. В 1936 г. в северо-восточной части городища расчищено несколько полуразрушенных склепов парфянского некрополя.

Помимо раскопок на городищах в селении Багир, в довоенный период проводилось рекогносцировочное обследование подгорной полосы Копет-Дага. В этой работе принимали участие местные археологи А.А. Марущенко, С.А. Ершов, П.В. Арбеков, ашхабадские краеведы и ученые из других научных центров (Робинзон В., 1930; Семенов А.А., 1931; Ершов С.А., 1944). При этих разведках наряду с памятниками других эпох были обследованы некоторые археологические объекты, содержащие слои парфянского времени. Однако в силу слабой изученности материальной культуры парфянской эпохи этот факт не всегда осознавался самими исследователями. В этот период было установлено наличие слоев парфянского времени на городищах Анау, Хосровкала, но остались неопознанными или незамеченными материалы парфянского времени на Кунякале в Кешах, Геамикале, Кошадепе у Баба-Дурмаза, Куня-Каахке.

Следующий этап в изучении памятников Северной Парфии связан с деятельностью Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции (ЮТАКЭ). В 1946 г. ЮТАКЭ возобновила работы на городищах Старая и Новая Ниса[15]. На Старой Нисе было продолжено исследование объектов, выявленных разведочными раскопками довоенных лет. В 1946–1953 гг. было осуществлено полное вскрытие «квадратного зала» и «круглого храма» в дворцово-храмовом комплексе и большого «квадратного дома» в северной части городища. Кроме того, были проведены некоторые дополнительные вскрытия во «дворце», осуществлены разведывательные раскопки фортификационных сооружений и начаты работы по изучению хозяйственного комплекса в северной части городища (Массон М.Е., 1965б; 1974б, в).

Почти полное вскрытие отдельных архитектурных объектов и высокий методический уровень раскопок создали прочную научную базу для воссоздания истории построек, их интерпретации и реконструкции.

На Новой Нисе из-за наличия мощных средневековых напластований и сильной перемешанности культурных слоев вскрытия на больших площадях не производились. Пробные раскопки (сезоны 1946–1949 гг.) в разных частях городища выявили остатки сооружений парфянского времени и позволили высказать некоторые предположения о топографии города парфянского времени. Наиболее крупные работы проведены на территории парфянского некрополя в северо-восточной части городища, где, помимо нескольких погребальных сооружений, вскрыты остатки небольшого раннепарфянского храма. В разных частях городища продолжались работы по изучению его стратиграфии, но результаты этих исследований полностью не опубликованы (Вязьмитина М.И., 1949, 1953).

С 1953 г. объем археологических работ на городище Старая Ниса значительно сокращается. В 1954–1967 гг. продолжаются раскопки хозяйственного комплекса, и проводится ряд дополнительных работ по доследованию архитектурных сооружений дворцово-храмового комплекса. Важнейшим достижением раскопок этих лет является обнаружение в северном винохранилище Старой Нисы более 2,7 тысяч парфянских документов, содержащих ценнейшие сведения по истории, экономике и культуре Парфии.

Раскопки на Нисе сочетались с разведывательными исследованиями. В 1947 г. была организована специальная поездка из Багира в Теджен с целью ознакомления с археологическими памятниками Ашхабадского и Каахкинского районов и отождествления пунктов, упомянутых в дорожнике Исидора Харакского, с реальными археологическими объектами[16]. Городище Анау было отождествлено с городом Готар, Кунякала в Гяурсе — с Сироком, Куня-Каяхка — с Апаварктикой (Массон М.Е., 1953б, с. 27). Помимо трех указанных городищ, к парфянскому времени было отнесено еще одно безымянное поселение, расположенное к югу от станции Каушут. При повторной поездке по этому маршруту, осуществленной в 1962 г. Г.А. Кошеленко, З.И. Усмановой, М.И. Филанович, не было открыто новых памятников, но на поселении у Каушута этой группой проведена разведывательная расчистка одного из мелких всхолмлений, позволившая в общих чертах выяснить планировку небольшого жилого дома (Массон М.Е., 1963а, с. 48; Кошеленко Г.А., 1966а, с. 17).

Парфянские памятники фиксировались сотрудниками ЮТАКЭ также попутно при выполнении иных археологических задач. Ряд памятников парфянского времени зафиксирован в 1947 г. при разведывательных исследованиях в подгорной полосе Копет-Дага на участке между Ашхабадом и Бахарденом (Литвинский Б.А., 1951). М.Е. Массоном были осмотрены парфянское сельское поселение вблизи устья Чулинского ущелья, безымянная крепость в Геоктепе, поселение Бакы-Кумбет в окрестностях Мурчи (Массон М.Е., 1955б, с. 225–226).

Значительная работа по изучению памятников парфянского времени в Ашхабадском районе была проделана местными краеведами под руководством А.А. Рослякова. В 1948–1950 гг. ими в окрестностях Ашхабада зафиксировано 42 памятника с материалами парфянского времени (Росляков А.А., 1955а, с. 77–84). Несмотря на то что результаты этих исследований опубликованы очень обобщенно, они имеют большую научную ценность, поскольку многие из этих памятников в последующие два десятилетия были уничтожены и повторно археологами не обследовались.

Подобного же характера работа, но в более широких масштабах, проделана в 1950–1952 гг. сотрудником Музея истории ТССР С.А. Ершовым. Им было осуществлено рекогносцировочное обследование всей подгорной полосы Копет-Дага. Результаты этих поездок нашли частичное отражение в рукописной работе С.А. Ершова «Археологические памятники Туркмении». Он учел в подгорной полосе Копет-Дага 50 памятников парфянского времени[17].

С 1952 г. в изучение памятников подгорной равнины Копет-Дага включился сектор археологии Института истории АН ТССР. В 1953 г. А.А. Марущенко провел стратиграфические исследования на городище Хосровкала, которые подтвердили его предположение о наличии слоев парфянского времени как на самом городище, так и на его цитадели. На основании результатов этих раскопок А.А. Марущенко предложил считать Хосровкалу остатками древнего города Апаварктика, а городище Куня-Каахка — городом Рагав (Марущенко А.А., 1956). В этом же году А.А. Марущенко совместно с Ф.Я. Коське провел разведывательные раскопки на безымянной крепости в Геоктепе. Памятник был признан однослойным и отнесен к раннеэллинистическому времени[18] (Коське Ф.Я., 1962, с. 120, 124). В 1955 г. Д. Дурдыев занимался изучением стратиграфии городища Куня-Каахка. Удалось установить, что древнейшие культурные слои городища относятся к античному времени и достигают толщины 4 м. Тогда же был расчищен участок древней стены со стреловидными бойницами и башнями треугольной формы (Дурдыев Д., 1959а, с. 12). В 1959–1963 гг. Д. Дурдыев в широких масштабах проводит раскопки крупного архитектурного комплекса парфянского времени (Мансурдепе) в нескольких километрах севернее городища Новая Ниса, но изучение этого памятника не было завершено, материалы не опубликованы. В кратких предварительных отчетах он определялся как «рабовладельческая усадьба I в. н. э.» В 1967 г. А. Губаев и Г.А. Кошеленко провели контрольные раскопки на поселении Гашдепе, датированном позднеантичным временем, и заложили шурф на расположенном рядом небольшом поселении Шордепе (Губаев А., 1968а; Губаев А., Кошеленко Г.А., 1968). В 1970 г. эти же исследователи предприняли разведывательные раскопки на поселении Ишан-Кяриз на 53 км шоссе Ашхабад-Красноводск (Губаев А., 1970). В 1975–1976 гг. Х. Юсупов впервые осуществил раскопки крепости Игды, расположенной на левом берегу Узбоя. Материалы из этих раскопок заставили пересмотреть ранее предлагавшуюся датировку памятника (Толстов С.П., 1959, с. 29–31), так как наряду с керамикой раннесасанидского периода здесь обнаружены материалы бесспорно парфянского времени (Юсупов Х., 1972, с. 125–126; 1977в).

Ряд памятников парфянского времени открыт сотрудниками отдела археологии Института истории АН ТССР при разведывательных поездках. В 1958 г. А.А. Марущенко в 4 км восточнее Геоктепе обнаружил памятник парфянского времени Ортадепе, в том же году им было установлено наличие слоев античного времени на городище Сунча. В 1967 г. О. Бердыев и А.А. Марущенко во время специальной разведывательной поездки по трассе III очереди Каракумского канала осмотрели несколько античных поселений севернее поселков Каахка и Каушут и в Геоктепинском районе. В 1967 г. А. Губаев обследовал небольшое античное поселение Гулалекдепе в окрестностях ст. Артык (Губаев А., 1968б, с. 89). В том же году И.С. Масимов обнаружил новое безымянное поселение парфянского времени между станциями Артык и Баба-Дурмаз. В 1970 г. А. Губаевым и Г.А. Кошеленко при разведывательной поездке между Геоктепе и Бахарденом осмотрено несколько парфянских поселений, в том числе ранее не обследовавшееся поселение Ет-Агачдепе II в зоне Копетдагского водохранилища[19].

С целью систематического и планомерного изучения памятников парфянской эпохи в 1967 г. в Институте истории АН ТССР организован специальный античный отряд, который продолжает свою деятельность до настоящего времени.

За период 1967–1979 гг. экспедицией проведено широкое разведывательное обследование подгорной полосы Копет-Дага. На безымянной крепости в Геоктепе (Пилипко В.Н., 1968, с. 34–35), поселениях Ортадепе, Яндаклыдепе (Пилипко В.Н., 1968, с. 30–34), Коша-Хаудан (Пилипко В.Н., 1972а, с. 76–78), Ярыкдепе проведены разведывательные раскопки. В 1968–1972 гг. осуществлены раскопки парфянского сельского поселения Гарры-Кяриз в Геоктепинском районе (Пилипко В.Н., 1975). В 1973–1976 гг. раскопано крупное, отдельно стоящее здание раннепарфянского времени на поселении Кошадепе в окрестностях ст. Баба-Дурмаз. В 1976–1979 гг. осуществлялись раскопки укрепленного поселения Чакандепе вблизи селения Шоркала Геоктепинского района. В результате проведенных исследований накоплен материал для типологической классификации парфянских поселений не только по внешним признакам, но и на основе учета результатов раскопок некоторых из них.

Наряду с изучением памятников оседлого населения в подгорной полосе Копет-Дага проводились раскопки курганных погребений кочевого населения.

В 1951 г. А.А. Марущенко провел раскопки двух групп курганов между станциями Бами и Кодж и одиночных курганов в районе г. Безмеина. На основании анализа сопровождающего инвентаря А.А. Марущенко сделал вывод о связях кочевников предгорий Копет-Дага с племенами сарматского круга (Марущенко А.А., 1959). Этот тезис был поддержан А.М. Мандельштамом, раскопавшим в 1961 г. два небольших могильника в Каракалинском районе (Мандельштам А.М., 1963, 1971). В 1970–1971 гг. Х. Юсупов проводил раскопки цепочки из четырех крупных курганов в районе ст. Кодж, но эти раскопки не дали положительных результатов (Юсупов Х., 1972, с. 133–134). Территориально не относятся к Северной Парфии, но очень важными для понимания взаимосвязей оседлого населения подгорной полосы со своими северными соседями являются могильники северо-западной Туркмении, которые в 1962–1964 гг. раскапывались А.М. Мандельштамом (Мандельштам А.М., 1976), а с 1969 г. систематически изучаются Х. Юсуповым (Юсупов Х., 1972, 1977а, 1977б).

В итоге всей этой работы в настоящее время в подгорной полосе Копет-Дага известно около 140 археологических объектов, относящихся к парфянской эпохе[20]. Современный уровень изученности подгорной полосы Копет-Дага позволяет рассматривать памятники середины III в. до н. э. — начала III в. н. э. как принадлежащие к одной археологической культуре, которую на основании данных письменных источников о расселении здесь парфян можно назвать парфянской. При дальнейших исследованиях, возможно, будут выделены два ее варианта, соответствующие древним историко-культурным областям Парфиене и Апаварктикене, но в настоящее время материалов для подобного деления еще недостаточно. В хронологическом отношении также намечается выделение нескольких периодов в развитии культуры, но пока мы вынуждены рассматривать ее памятники нерасчлененно, особенно при типологической классификации поселений (табл. LXXIII).

На начальных стадиях изучения материальной культуры Северной Парфии хронологическое определение предметов парфянского времени, в первую очередь керамики, основывалось на достаточно ярко выраженном их отличии от сравнительно легко выделяемых предметов ахеменидского и сасанидского периодов, а также путем привлечения очень далеких аналогий. При этом датировка давалась широкая, часто в пределах всей парфянской эпохи. В настоящее время для Парфиены в основном создана хронологическая колонка керамики, позволяющая определять время бытования новых комплексов, не содержащих точно датированных предметов, с точностью до двух столетий. Основой для создания этой колонки послужили комплексы керамики с Гарры-Кяриза (Пилипко В.Н., 1975, 1977) и Коша-Хаудана (Пилипко В.Н., 1972), датированные монетными находками, а также комплекс находок из северного винохранилища Старой Нисы, точно датированный I в. до н. э. благодаря совместной находке с письменными документами (остраками), содержащими даты по парфянской эре (Крашенинникова Н.И., 1963).

Для Апаварктикены (Каахкинский район), керамика которой несколько отлична от керамики Парфиены, подобная хронологическая колонка еще не создана. При определении возраста памятников этой области приходится широко прибегать к аналогиям, с привлечением в первую очередь материалов Парфиены. Единственным сравнительно точно датированным комплексом находок с этой территории пока являются материалы с поселения Кошадепе у Баба-Дурмаза, датированного II–I вв. до н. э. на основании стратиграфических данных, находок наконечников стрел и палеографического анализа найденных здесь парфянских письменных документов. Важное значение, особенно для датировки позднепарфянских комплексов, имеет стратиграфическая колонка Хосровкалы (Марущенко А.А., 1956).

Типология поселений. Все выявленные памятники парфянского времени можно разделить на три категории: поселения, не поддающиеся типологической классификации; поселения, поддающиеся типологической классификации, и погребальные сооружения. К первой категории принадлежат разрушенные поселения, о существовании которых известно лишь по отчетам, не содержащим достаточного количества сведений, необходимых для их типологической классификации; разрушенные поселения, представленные отдельными находками на месте их былого расположения; поселения, перекрытые поздними культурными наслоениями.

Ко второй категории относятся неперекрытые парфянские поселения и поселения, последующее обживание которых не привело к значительному искажению планировочной структуры, сложившейся в парфянский период. При их разделении на типы принимались во внимание следующие признаки, легко фиксируемые при рекогносцировочном обследовании и разведывательных раскопках: 1) наличие или отсутствие фортификационных сооружений; 2) структура застройки; 3) плотность застройки; 4) сведения о хозяйственных занятиях обитателей поселения; 5) площадь поселения. Учитывая предыдущие опыты классификации (Росляков А.А., 1955 а, с. 77–84; Пугаченкова Г.А., 1958 а, с. 26 и сл; Кошеленко Г.А., 1963), мы смогли выделить среди памятников, поддающихся типологической классификации, три группы поселений: поселения городского типа, сельские поселения и памятники особого назначения. Вместе с тем необходимо отметить, что данная схема является предварительной, поскольку даже не все типы памятников затронуты раскопками.

Поселение городского типа — это укрепленное поселение (городище) с нуклеарной частью площадью свыше 4 га, с плотной застройкой внутри стен и следами ремесленных производств. Контуры памятника четко очерчены внешней стеной. Одним из характерных признаков поселения этого типа является неоднородность внутренней застройки, выделение цитадели и наличие в большинстве случаев укрепленного или неукрепленного пригорода.

Наиболее известным поселением этого типа является городище Новая Ниса, расположенное в 18 км к западу от Ашхабада (Массон М.Е., 1949а; Вязьмитина М.И., 1949; 1958; Пугаченкова Г.А., 1949; 1952б, с. 217–218; 1958а, с. 30–32). Для него характерна трехчастная система планировки (цитадель, город и пригород). Цитадель, возведенная на естественной возвышенности в южной части городища, являлась наиболее высокой и надежно защищенной частью города (площадь ее около 4 га). Здесь находились здания административного назначения, винохранилища. Собственно город занимал площадь около 18 га и имел неправильную ломаную линию внешних стен. Из-за интенсивного заселения городища в последующие исторические периоды трудно судить о характере внутренней городской застройки. Имеющиеся археологические данные все же позволяют предполагать наличие определенной обособленности в расселении различных социальных групп населения. Например, в юго-западной части города находились кварталы малоимущих горожан, а в северо-восточной обнаружен некрополь парфянской знати (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 30–32). Третьей составной частью общегородской планировки Новой Нисы является пригород. Он также был обведен стеной, но застройка здесь была более разреженной.

К этому типу поселений, помимо Новой Нисы, относятся еще городище Куня-Каахка, Ярыкдепе, расположенный между селениями Меана и Чаача, «Безымянная крепость» в Геоктепе. С некоторыми оговорками сюда могут быть причислены городище Анау, Койнекала в Гяурсе и Хосровкала у Каушута[21], а также Кемелек-депе, расположенное к северу от Каушута. Все эти городища имеют различную планировочную структуру, что отчасти является отражением различных путей их формирования. Новая Ниса дает пример возникновения города из более раннего разросшегося поселения. Неправильный контур оборонительных стен фиксировал уже сложившиеся его границы. Городище Ярыкдепе иллюстрирует процесс превращения в город поселения, сложившегося вокруг небольшого укрепления. Планировка городища Анау восходит к кольцевой планировке оборонительных сооружений предпарфянского и парфянского времени. Пример основания города по заранее обдуманному плану дает Геоктепинское городище.

Новое поселение создавалось на незастроенной ровной территории, что позволило придать ему геометрические очертания. «Безымянная крепость» у Геоктепе в плане близка к квадрату со стороной около 200 м, ориентированному осями по странам света. Толщина ее стен достигает 8 м. Двадцать мощных прямоугольных башен равномерно распределены по всему периметру стен. Башни выступали за линию стен примерно на 2 м. Судя по микрорельефу, городище имело одни ворота, расположенные в середине южного фаса. Внутренняя планировка имела регулярный характер. В микрорельефе достаточно четко прослеживается разделение городской территории на четыре части двумя крупными осевыми улицами. В юго-западном углу обособленно располагалось крупное здание или группа зданий, вероятно, административного характера, образующее в микрорельефе возвышенную площадку со стороной около 40 м. Городище имело еще одну, внешнюю линию оборонительных стен, защищавшую пригород, имевший форму четырехугольника площадью не менее 21 га[22]. Четкую геометрическую форму имеют также городища Куня-Каахка и Хосровкала.

Крепость — это крупное (площадью свыше 4 га) городище с мощной системой обороны и относительно слабой внутренней застройкой. Следы ремесленной деятельности обычно отсутствуют. К этому типу относятся два безымянных поселения к северу от Каушута, получившее условное обозначение Дашлы 6 и Дашлы 9. Поселение Дашлы 6 имеет четко выраженные валы стен, образующие почти правильный четырехугольник со стороной около 300 м. Внутри квадрата стен имеется несколько всхолмлений, среди которых выделяется центральное, имеющее высоту 2,5 м и размеры в поперечнике до 100 м. Поселение Дашлы 9 в плане — круг диаметром 270–280 м. Валы стен высотой до 2,5 м четко выражены в микрорельефе. Внутри стен ровная пониженная поверхность, лишь в центре имеется небольшое округлое возвышение диаметром 87-104 м и высотой около 1 м.

Среди сельских поселений выделяется несколько типов: поселения с плотной застройкой, укрепления или крупные усадьбы, мелкие усадьбы, поселения рассредоточенного типа и поселения рассредоточенного типа с укреплениями.

Поселение с плотной застройкой. Крупное «распластанное» всхолмление неправильных очертаний, площадь свыше 1 га, внешняя ограждающая стена обычно отсутствует. Примером поселения этого типа является Кебелекдепе около Арчмана. Площадь памятника около 1 га, не считая отдельных небольших увалов, расположенных на значительном удалении от холма. Высота 4,7 м. Склоны пологие.

Крупная усадьба или укрепление[23]. Отдельно расположенный холм с четкими геометрическими очертаниями в плане, площадь от 0,25 до 4 га. Обычно в микрорельефе хорошо прослеживаются остатки внешней оборонительной стены, рва и обширного внутреннего двора. Известны усадьбы и укрепления прямоугольной, квадратной, круглой и овальной формы. Вокруг усадьбы могут группироваться отдельные всхолмления примыкающего к ней поселения.

Образцом поселений этого типа может служить Геамикала. Усадьба подквадратная в плане со стороной 125–130 м, ориентирована по странам света. Внешний контур образован довольно мощной стеной, с внутренней стороны которой предположительно располагались жилые и хозяйственные постройки. Середину усадьбы занимал обширный двор. На углах усадьбы, возможно, имелись башни (Росляков А.А., 1955, с. 82, рис. 4).

Другую планировочную схему представляет Ортадепе, расположенный в 4 км восточнее поселка Геоктепе. Это — сильно оплывший холм подквадратных в плане очертаний. Размеры его 80×80 м. Высота 4,5 м. Микрорельеф сглажен, но основные черты планировки памятника выявляются достаточно четко. Усадьба была обведена рвом и укреплена мощной стеной, возможно, с башнями по углам. Ворота, защищенные дополнительным укреплением, располагались в середине восточного фаса. В центре усадьбы находилось крупное подквадратное здание.

Усадьба Говдуздепе в плане имеет овальную форму, а поселение Дашлы 13 представляет собой 16-гранник. Предположительно небольшим укреплением, а не усадьбой, была «Зеленая горка» в Ашхабаде. При относительно небольших размерах (около 1 га) она имела мощную систему обороны. Бесспорно сторожевым пунктом была Игдыкала. Этот памятник находится на берегу Узбоя, т. е. вне пределов подгорной полосы Копет-Дага, но крепость была основана парфянами. Она имеет в плане очертания неправильного четырехугольника 75,5×60×45×60 м. Сложенные из камня стены снабжены прямоугольными выступающими башнями. Угловые башни имеют форму «ласточкиного хвоста». Северо-восточная обращенная к Узбою стена башен не имеет. Снаружи крепость обведена рвом, высеченным в скальном грунте. Внутри застройка концентрируется вдоль стен (Толстов С.П., 1959, с. 29–30; Юсупов Х., 1972, с. 125).

Малая усадьба (домохозяйство) — изолированно стоящий холм площадью до 0,5 га. Обычно памятники этого типа имеют вид сильно оплывших холмов. Размеры и высота этих бугров различны в зависимости от длительности обживания, характера построек и степени их сохранности. Примером такой усадьбы может служить дом на малом холме поселения Кошадепе у Баба-Дурмаза. До раскопок поселение имело в плане форму неправильного овала с размерами в поперечнике 90×68 м. Высота холма 5 м[24]. Раскопками установлено, что верхние слои холма являются остатками одного жилого дома первых веков до н. э. Здание несколько раз перестраивалось (Пилипко В.Н., 1978).

Рассредоточенное поселение. Группа близко расположенных отдельных холмов (мелких усадеб). Количество бугров, составляющих поселение, от трех и выше. Размеры всхолмлений обычно варьируют в больших пределах от 8-10 до 70–80 м в поперечнике. Общая площадь, занятая поселением, от 3 га до 1 кв. км.

Образцом поселения этого типа может служить поселение Гарры-Кяриз, расположенное примерно в 60 км северо-западнее Ашхабада. До раскопок поселение представляло собой группу из 15 разновеликих холмов, занимающих территорию площадью около 12 га. Какой-либо системы в расположении холмов не прослеживалось. В результате археологических раскопок выяснилось, что с парфянским поселением конца III в. до н. э. — начала I в. н. э. связано восемь холмов (Пилипко В.Н., 1975). За исключением одного, все они являются остатками жилых домов, расположенных на некотором удалении друг от друга. Пространство между домами, вероятно, было занято садами и огородами. Во всяком случае, это была культурно освоенная территория, так как здесь в настоящее время довольно часто встречаются обломки сосудов парфянского времени. При раскопках трех наиболее крупных холмов получены сведения об архитектурном устройстве сельских жилых домов и общественных сооружений.

Поселение Гарры-Кяриз является обычным средним по своим размерам поселением рассредоточенного типа. Самые маленькие поселения этого типа состоят из трех-четырех холмов и занимают площадь в несколько гектаров. Самое большое «рассредоточенное» поселение (безымянная группа холмов между станциями Арман-Сагат и Душак) занимает площадь свыше 1 кв. км и состоит примерно из 50 отдельных всхолмлений.

Рассредоточенное поселение с укреплением. Эти поселения сочетают в себе два других отраженных в названии типа. Внешнее их отличие от «рассредоточенных» поселений состоит в том, что среди образующих поселение оплывших округлых холмов имеется еще один четырехугольный в плане с хорошо сохранившимися следами мощных внешних стен[25].

Таковым, например, является поселение у Изгантского поворота. Оно имеет площадь около 18–20 га и состоит из шести сильно оплывших всхолмлений имеющих в поперечнике от 25 до 70 м. Высота холмиков от 0,8 до 3 м. Расстояние между холмами от 50 до 130 м. Подквадратный в плане холм имеет размеры 72×70 м.

Памятник особого назначения. Археологический объект, являющийся остатками сооружения (или сооружений) общественного назначения. Памятники этого типа выявляются только в результате широких археологических раскопок. До проведения раскопок известные памятники особого назначения формально можно было относить к поселениям городского типа. Это — городища Старая Ниса и Мансурдепе.

Первый из них представляет собой хорошо известную благодаря многолетним археологическим раскопкам заповедную царскую крепость — Михрдаткирт (или Митридатокерт), основанную, вероятно, в период правления Митридата I (171–138 гг. до н. э.) (Левина В.А., 1949; Пугаченкова Г.А., 1952а; 1958а; с. 32–37; 1967, с. 34 и сл.; Массон М.Е., 1953б, с. 196 и сл.; 1955а; 1974б; Крашенинникова Н.И., 1960; Крашенинникова Н.И., и Пугаченкова Г.А., 1964; Кошеленко Г.А., 1966а, с. 17 и сл.; 1977). Несколько необычна форма крепости в виде неправильного пятиугольника, что связано с формой естественного холма, на котором она построена. Внутренняя планировка Старой Нисы обусловлена специальным назначением памятника: центральную часть его занимает комплекс культовых и дворцовых построек, а вдоль стен и в северной части городища размещались строения хозяйственного назначения и жилища обслуживающего персонала.

Другим крупным архитектурным комплексом специального назначения является Мансурдепе, расположенный в 2,8 км севернее городища Новая Ниса и определяемый в настоящее время как святилище парфянского времени[26]. Основные архитектурные сооружения комплекса находятся внутри обширного обведенного стенками пространства. С южной и восточной сторон стены не сохранились, поэтому площадь памятника может быть установлена лишь приблизительно в пределах 20–30 га. Стены возводились неодновременно. Первоначально, по-видимому, был огорожен прямоугольный или квадратный участок площади не менее 9 га, затем площадь комплекса была увеличена за счет ограждения дополнительной территории к северу от существующих построек. Постепенно сближаясь, стены северного участка примыкают к углам четырехугольного сооружения площадью около 1 га, назначение которого точно не выяснено[27].

Основные архитектурные сооружения группируются вокруг внутреннего двора, имеющего прямоугольные очертания и занимающего площадь около 1,2 га. Северо-восточный и юго-восточный углы двора фланкированы двумя курганообразными возвышенностями. Форма и размеры их одинаковы, что позволяет видеть в них остатки однотипных сооружений, условно названных «северным» и «южным» храмами. В середине восточной стены двора обнаружены остатки нескольких небольших помещений, вероятно, служебного назначения. Возможно, здесь располагался парадный вход в двор. С запада двор ограничен монументального характера зданием размером 50×40 м.

Фортификация. Близость пустыни, населенной родственными, но, видимо, не всегда дружественно настроенными кочевыми племенами, заставляла жителей подгорной полосы Копет-Дага уделять значительное внимание безопасности своих жилищ. Мелкие сельские поселения в большинстве своем были укреплены. Однако внешние стены самих жилищ, имеющие толщину 2–3 м и значительную высоту, сами по себе служили надежным укрытием при разбойничьих налетах. В планировке некоторых сельских домов прослеживается введение в архитектуру постройки небольших прямоугольных выступов кладки, как, например, у дома № 3 поселения Гарры-Кяриз или выступление за красную линию стен отдельных элементов строения, как это имеет место в постройке на малом холме Кошадепе у Баба-Дурмаза. В единичных случаях (поселение Алтыяб) предпринимаются попытки ограждения стеной всего поселения (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 56–57). Крупные усадьбы укреплялись почти в обязательном порядке. Мощные угловые башни достаточно четко прослеживаются в микрорельефе поселения Ортадепе. На Чакандепе выявлены часто расположенные массивные прямоугольные башни. Они монолитные; оборона, видимо, велась с открытой верхней площадки. Кроме мощных внешних стен, усиленных башнями, некоторые усадьбы имели еще рвы. Они, в частности, хорошо прослеживаются у поселений Гашдепе и Говдуздепе.

Еще более значительными и сложными были фортификационные сооружения городов и крепостей. Города имели многоступенчатую систему обороны — стена пригорода, стена основной части города, цитадель. Разведывательное изучение внешних стен Старой (Ершов С.А., 1949, с. 116–122; Левина В.А., 1949; Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 32–37) и Новой (Вязьмитина М.И., 1949, с. 149–152; Крашенинникова Н.И., 1978, с. 116–118) Нисы, Геоктепинского района (Пилипко В.Н., 1968, с. 34), Куня-Каахки (Дурдыев Д., 1959а, с. 12) показали, что стены северопарфянских городов возводились из сырцового кирпича и пахсы. В основании они имели толщину 6-12 м при реконструируемой высоте 10–15 м. Стены были усилены прямоугольными выступающими башнями, расположенными на расстоянии 10–40 м друг от друга. Исключение составляют лишь башни Куны-Каахка, имеющие в плане треугольную форму. Башни, как и стены, в нижней своей половине были монолитными. Оборона велась из помещений, расположенных во втором ярусе, или с открытых верхних площадок. Для обстрела использовались бойницы стреловидной формы. В некоторых случаях (Старая Ниса) для психологического воздействия на противника устраивались ложные бойницы. Система обороны северопарфянских городов использовала основные достижения своего времени и была достаточно надежной.

Строительная техника и архитектура. В подгорной полосе Копет-Дага в парфянский период, как и в предшествующие исторические эпохи, основным строительным материалом продолжала оставаться глина. Из глины, обычно с примесью мелкорубленой соломы, изготовлялся сырцовый кирпич. От кирпича предшествующей эпохи его отличают квадратная форма[28] и наличие клейм[29]. Строгого стандарта размеров кирпича не существовало, длина его сторон колеблется от 38 до 50 см, толщина от 10 до 15 см, наиболее распространенным был кирпич со стороной 40–43 см. Наряду с сырцовым кирпичом использовалась пахса — битая глина. Известны комбинированные кладки из сырца и пахсы. Судя по известным памятникам парфянской архитектуры, преобладали однородные кладки из сырцового кирпича. Раствор обычно глиняный (табл. LXXIV–LXXVI).

При возведении некоторых несущих конструкций употребляли жженый кирпич. Лабораторный анализ этого кирпича показал, что он отличается высокими физико-механическими показателями (Гражданина Н.С., 1958, с. 39 и сл.). Однако этот вид строительного материала не получил широкого распространения в Северной Парфии. Его применение зафиксировано лишь в дворцово-храмовых сооружениях Нисы и расположенного неподалеку комплекса Мансурдепе. В тех же памятниках Старой Нисы известно использование элементов архитектурного декора из терракоты (Пугаченкова Г.А., 1949, с. 216 и сл.). В единичных случаях отмечено употребление каменных архитектурных деталей (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 81). Единственный пример использования камня в качестве основного строительного материала дает крепость Игды, расположенная в пустынной местности, лишенной полноценного сырья для изготовления сырцовых кирпичей. Любопытно отметить, что каменные блоки, использованные в кладке стен Игдыкалы, имеют размеры, близкие к формату парфянского сырцового кирпича (Толстов С.П., 1959, с. 30).

Стены сырцовых построек имели значительную толщину, что в определенной мере связано с климатическими условиями этих районов; природными условиями, вероятно, также обусловлено обычное для парфянской жилой архитектуры объединение в единый комплекс помещений и открытых пространств — двориков. Интерьеры жилых помещений отличаются простотой отделки — обмазанные глиной или вымощенные сырцовым кирпичом полы, гладкие плоскости оштукатуренных глиной стен. Последние лишь изредка оживлялись небольшими нишами, часть из которых, вероятно, выполняла функции домашних алтарей. Окна не характерны для парфянской архитектуры[30]. Помещения освещались через дверные проемы или с помощью специальных световых отверстий в перекрытиях (Пугаченкова Г.А., 1953, с. 145). Узкие входные проемы иногда имели высокие пороги и деревянные створки дверей. Перекрытия, большей частью плоские, основанные на балках из местной копетдагской арчи (разновидность можжевельника). Эта арча обычно дает пригодные для строительства балки длиной в 3–3,5 м (Крашенинникова Н.И., Пугаченкова Г.А., 1964, с. 121), что в некоторой степени влияло на форму помещений. Ширина жилых комнат редко превышает указанные величины и большие по площади комнаты, как правило, имеют в плане узкие вытянутые очертания. Наряду с плоскими балочными кровлями парфяне применяли сводчатые перекрытия (Пугаченкова Г.А., 1958б, с. 220–223). Можно также предполагать их знакомство с купольными конструкциями. По-видимому, такой тип перекрытия был применен в центральном помещении «северного храма» комплекса Мансурдепе.

На территории Северной Парфии до сего времени не подвергался исследованиям ни один городской жилой дом. В некоторой степени заполнить эту лакуну позволяют дома, открытые английской экспедицией на территории Гекатомпила. Для них характерны: наличие обширного внутреннего двора, вокруг которого группируются жилые и хозяйственные помещения; замкнутый характер; наличие башен.

Сельские жилища изучались на ряде поселений. Одним из них является поселение Кошадепе у Баба-Дурмаза. Здание несколько раз перестраивалось. На поздних этапах своего существования оно имело вид крупной четырехугольной постройки с прямоугольными выступами на северном и южном углах. Размеры (без учета выступов) 40×34,2×38,7×35 м. Вдоль внешних стен постройки П-образно располагались длинные узкие помещения (в дальнейшем они были разделены перемычками на ряд отсеков). На северо-западном фасе имелся еще один ряд меньших по размерам помещений. Северо-восточная стена здания была почти полностью свободна от застройки. В ней имелся узкий проход, выходящий в обширный центральный двор. Этот дом — усадьба — самый крупный из всех исследованных в настоящее время сельских жилищ. Возможно, это объясняется тем, что здесь мы имеем дело с отдельно стоящей усадьбой-домохозяйством, в то время как все остальные исследованные сельские жилища являлись частями поселений.

На поселении Гарры-Кяриз также были исследованы два сельских жилища. Здание, вскрытое на холме 3, представляет собой жилой дом, состоящий из нескольких помещений и хозяйственного дворика. По внешним параметрам это — прямоугольная постройка, ориентированная углами по странам света. Внешние стены достигают толщины 2,5–3 м, на северо-западном фасе имеется прямоугольный выступ кладки. Общая площадь 480 кв. м, из которых полезной площади — менее половины. Помещения имеют разную площадь и форму — от квадрата до сильно вытянутого прямоугольника. В конце существования дома центральные помещения заменяются внутренним двориком.

Второй жилой дом, расположенный па холме 7, имел в плане неправильные округлые очертания. Размеры в поперечнике примерно 20,5-24 м. По периметру располагались помещения, конфигурация которых подчинена общей планировочной схеме (большинство имело в плане трапециевидную форму). Центральную и южную части постройки занимал обширный двор, разделенный на две части выдвинутым в него небольшим помещением. Двор являлся организующим ядром постройки, большинство помещений открывается в него проходами и изолировано друг от друга. Общая площадь здания около 400 кв. м, полезная площадь — не менее 250 кв. м. Стены помещений тонкие, шириной в один-два кирпича. Первоначально небольшую толщину имели и внешние стены, но постепенно в результате добавления ремонтных «рубашек» они достигли ширины нескольких метров. С северо-востока к дому примыкал большой хозяйственный двор и какие-то подсобные постройки. Первоначальная планировочная схема с незначительными изменениями продолжала сохраняться на протяжении всего периода функционирования «верхнего здания» холма 7. Архитектура малых всхолмлений поселения Гарры-Кяриз вследствие ее плохой сохранности осталась неизученной. Но, судя по характеру находок (среди керамики значителен процент столовой посуды), располагавшиеся здесь постройки также являлись жилыми. Вероятно, это были небольшие дома общей площадью в несколько десятков кв. м.

Примером очень бедного жилища является дом, обнаруженный возле Каушута (Кошеленко Г.А., 1966а, с. 17), состоящий всего из двух помещений и маленького тамбура-прихожей.

Несколько лучше изучены здания общественного назначения. Примером сельского святилища, вероятно, является здание, раскопанное на холме 2 поселения Гарры-Кяриз (Пилипко В.Н., 1975, с. 16–21). Оно прямоугольное в плане (20×12,3 м) с прямоугольным выступом у южного угла. Внутренняя планировка очень четкая: сквозной коридор с четырьмя симметрично расположенными по сторонам нишами и единственное помещение с прямоугольными устоями и массивной «платформой» у одной из стен. Обращает на себя внимание тщательность выведения стен и прямых углов — во всем чувствуется стремление следовать определенному, заранее обдуманному плану. Интерьер здания не приспособлен для повседневной жизни. При относительно небольших размерах здание отличается монументальностью и нерациональным использованием внутреннего пространства. Общая площадь здания в первый период его существования была равна примерно 250 кв. м, из которых только около 80 м приходилось на помещения, на поздних этапах полезная площадь еще более сокращается. Все это в сочетании с малочисленностью находок указывает на какое-то общественное, скорее всего культовое, назначение постройки.

Наиболее значительный материал для суждения о характере зданий общественного назначения в Северной Парфии дали раскопки Старой Нисы. Важнейшие постройки здесь сосредоточены в середине городища и образовывали так называемый дворцово-храмовый комплекс. Раскопки его полностью не завершены, что затрудняет описание составляющих его построек и выявление их взаимной связи, а так же является одной из главных причин незатихающих дискуссий относительно назначения отдельных построек.

Основным планировочно-организующим элементом центрального комплекса был обширный двор, по крайней мере, с трех сторон окруженный постройками, обращенными к нему фасадами. С северо-востока и частично с юго-востока двор обрамлен постройками дворцового характера. Общая планировочная схема этой части комплекса еще не выявлена[31]. В литературе имеются лишь указания, что здесь располагались бытовые и хозяйственные помещения, сочетавшиеся с колонными портиками и внутренними двориками (Пугаченкова Г.А., 1958, с. 98).

Одной из важнейших построек Старой Нисы является «Квадратный зал». Это прямоугольная в плане постройка с единственным внутренним помещением размером около 20×20 м[32]. Первоначально «Квадратный зал», возможно, представлял собой отдельную подквадратную в плане постройку (Пугаченкова Г.А., 1967а, с. 36). В дальнейшем путем сооружения дополнительных подсобных помещений он был связан с другими элементами дворцово-храмового комплекса и стал восприниматься именно как зал, а не как отдельная постройка. Сооружение зала, как и всех других построек Михрдаткирта, предположительно относится ко II в. до н. э. Зал функционировал несколько столетий. За это время произошли значительные изменения в оформлении его интерьера, возможно, даже изменилось его функциональное назначение. Первоначально зал имел пять проходов, три парадных, раскрепованных уступами, располагались в северо-западной стене и по одному служебному проходу имелось в северо-восточной и юго-восточной стенах. Стены зала членились на два яруса. Нижний был оформлен пилястрами, облицованными каменными плитами с каннелюрами, а верхний — полуколоннами из жженого кирпича. Общая высота зала достигала 8–9 м. Плоское балочное перекрытие основывалось на стенах и четырех круглых кирпичных столбах, установленных в середине зала (Пугаченкова Г.А., 1949; Пугаченкова Г.А., 1953а; Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 69–103; Пугаченкова Г.А., 1967, с. 37–40). По мнению Г.А. Пугаченковой, в этот период «Квадратный зал» использовался как парадное помещение для приемов. Это определение «Квадратного зала» получило наибольшее распространение, но имеются и другие мнения относительно функционального назначения этой постройки. А.А. Марущенко считал его мавзолеем (Массон М.Е., 1949а, с. 39), а Г.А. Кошеленко склонен видеть в нем храм огня (Кошеленко Г.А., 1966, с. 20–22).

В начале нашей эры в зале проводятся крупные ремонтные работы, возможно, связанные с изменением его назначения. Как предполагает Г.А. Пугаченкова, в связи с тем, что политический центр Парфянского государства переместился далеко на запад, и Михрдаткирт потерял значение царской резиденции, «Квадратный зал» обрел характер «дома обожествленных предков», и первоначальное светское назначение его вытесняют функции, связанные с династическим культом (Пугаченкова Г.А., 1967а, о. 39–40). При этих ремонтных работах колонны в центре зала заменяются более мощными четырехлопастными устоями, коренным образом меняется архитектурная разбивка стен. Членение на два яруса сохраняется, но пилястры нижнего яруса заменяются полуколоннами из жженого кирпича, а во втором ярусе появляются круглые колонны с деревянным каркасом. Между этими колоннами в специальных нишах были установлены глиняные раскрашенные скульптуры. Зал в это время обретает более замкнутый характер. Два из трех парадных входов северо-западного фаса закладываются. С северо-восточной стороны пристраивается «Красный коридор» — длинное узкое помещение, пол и стены которого на высоту 1,75 м покрыты залощенной темно-красной штукатуркой. С юго-востока появляются три небольших служебных помещения.

Второй важной постройкой центрального комплекса Старой Нисы является «Круглый храм». Это сооружение первоначально представляло собой изолированную постройку, внешний контур стен которой образовывал в плане квадрат, внутри располагалось единственное круглое помещение диаметром 17 м. В дальнейшем эта постройка была дополнена обводным коридором и функционально связана с другим крупным сооружением — «Храмовой башней», о которой будет сказано ниже. На основании данных раскопок интерьер этой постройки реконструируется следующим образом. Высота стен «Круглого зала» достигала 12 м. Как и в «Квадратном зале», они имели двухъярусное членение, но плоскость стены нижнего яруса была гладкой, оштукатуренной белым ганчем. Во втором ярусе, начинавшемся с высоты 6 м, располагались колонны из жженого кирпича и глиняные раскрашенные статуи. Зал, вероятно, имел шатровое стропильное перекрытие с черепичной кровлей. Цилиндрическая форма зала и характер его архитектурного оформления дают основание для его сопоставления с самофракийским храмом Арсинойон как возможным архитектурным прототипом (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 101–102; 1967, с. 40–41; Крашенинникова Н.И., Пугаченкова Г.А., 1964, с. 134–135). Первоначально эту точку зрения разделял и Г.А. Кошеленко, но он подчеркивал, что возникновению данной архитектурной формы способствовало существование в Средней Азии построек с близким планировочным решением, таких, как мавзолей Тагискена и Кой-Крылганкала (Кошеленко Г.А., 1966, с. 26). Однако позднее он отказался от сопоставления «Круглого храма» с Арсинойоном. Он указывал, что предположение о сходстве этих двух здании вряд ли справедливо, поскольку совершенно различен их внешний вид: Арсинойон представляет собой круглое в плане здание, в нисийском же сооружении круглый план внутреннего помещения сочетается с квадратом внешнего решения. Исходя из этого, Г.А. Кошеленко предложил иные западные сопоставления (с «Львиной гробницей» в Книде, Галикарнасским мавзолеем и македонским герооном в Палатице) и иное определение функции здания — мавзолей или, скорее, героон какого-либо из парфянских царей (Кошеленко Г.А., 1977, с. 60–64).

Третьей крупной постройкой дворцово-храмового комплекса является «Храмовая башня». Основу этого сооружения составляет огромный параллелепипед из сырцового кирпича (размеры основания 20×20 м, высота 8 м), на вершине которого отмечены остатки плохо сохранившихся помещений, в одном из которых обнаружены обломки большой глиняной статуи. Основание башни опоясано двумя рядами сводчатых коридоров. Культовый характер этого сооружения не вызывает сомнений у исследователей. Г.А. Кошеленко считает возможным сопоставлять его с башнями-святилищами Парса (Кошеленко Г.А., 1966а, с. 28, 29), что, однако, оспаривается Г.А. Пугаченковой (Пугаченкова Г.А., 1978, с. 21–22).

В северной части крепости концентрировались постройки хозяйственного назначения. Важнейшей из них является полностью раскопанный большой «Квадратный дом». В истории этой постройки устанавливается несколько этапов. Первоначальная планировка этого здания отличается большой четкостью. Оно квадратное в плане (59,7×59,7 м) с внутренним центральным двором размером 38×38 м, обведенным колонным портиком. Вокруг двора располагалось 12 однотипных помещений. Каждое помещение вдоль длинных стен имело сырцовые суфы, конструктивно связанные с кладкой стен. На оси каждой комнаты имелось по четыре деревянные колонны на каменных или кирпичных базах. Помещения каждого фаса анфиладно связаны между собой. Единственный узкий проход внутрь здания находился в южной части постройки. При раскопках установлено, что дверные проемы комнат последовательно замуровывались и опечатывались. В комнатах обнаружены остатки разнообразного инвентаря, представленного преимущественно произведениями искусства, оружием и изделиями из драгоценных металлов, многие из находок бесспорно являются привозными. Характер находок и факт опечатывания комнат позволили сделать вывод, что данная постройка являлась сокровищницей. Возможно, она предназначалась для хранения «посвятительных реликвий, связанных с заупокойным культом старших Аршакидов» (Пугаченкова Г.А., 1967а, с. 35). Вероятно, после того как все помещения сокровищницы были заполнены, колонный портик сносится и у восточной стены двора возводится ряд дополнительных небольших кладовых. Центральное помещение этого ряда предназначалось для охраны, из него по двум лестницам из сырцового кирпича можно было попасть на крышу постройки. Когда и эти кладовые были заполнены (входы в них оказались замурованы), вдоль западной и северной сторон двора построили длинное узкое помещение, также снабженное суфами (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 73). У южной стены этого помещения был устроен пристенный алтарь, нижняя сохранившаяся часть которого имела вид полуколонны, украшенной изображением цветочной гирлянды, перевитой лентами.

К южному фасу «Сокровищницы» дополнительно пристраивается еще один ряд комнат с суфами и колоннами. Интересно отметить, что среди расположенных рядом хозяйственных построек иного назначения также имеется изолированное прямоугольное здание с колоннами на длинной оси и суфами вдоль стен, т. е. имеющее планировку, аналогичную первоначальным помещениям «Сокровищницы». В этот хозяйственный комплекс входили постройки разного назначения и планировки. Здесь, в частности, выделяется большое здание винохранилища. Помещения его хорошо спланированы, стены параллельны, углы прямые, но здание не имеет четкого внешнего контура. Создается впечатление, что к первоначальному прямоугольному ядру по мере надобности пристраивались дополнительные помещения. Четкой архитектуре царских хранилищ противостоит хаотичная планировка здесь же расположенных жилых и подсобных помещений.

В Новой Нисе был исследован храм, расположенный в северо-западной части городища, в районе некрополя парфянской знати (Вязьмитина М.И., 1949, с. 147–169; Вязьмитина М.И., 1953, с. 147–168; Пугаченкова Г.А., 1953б; Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 60–69). Г.А. Пугаченкова датирует сооружение этого храма III–II вв. до н. э., время гибели — I в. до н. э. Здание своей тыльной частью примыкало к городской стене. Оно было возведено на платформе, сложенной из сырцового кирпича, высотой 0,8 м. Ширина платформы 23 м. Две базы колонн, найденные здесь, заставляют думать, что на платформе располагался колонный портик, охватывающий здание с трех сторон. Ширина здания 18 м, вход в него расположен в центре длинной стороны. Здание членится по высоте на два яруса: нижний, отвечающий по высоте портику-айвану, оформлен невысоким ступенчатым стилобатом, пристенными полуколоннами, увенчанными рельефными терракотовыми плитками, воспроизводящими рисунок ионийской капители; верхний ярус (над портиком) представляет ровную гладь стены. Стилобат, полуколонны, тонкая полоска фриза окрашены в черный цвет, капители — в красный, пространство стены между колоннами — в малиновый, верхний ярус — в белый. Храмовый характер сооружения не вызывает сомнения у исследователей (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 66; Кошеленко Г.А., 1977, с. 70), однако не было предложено сколько-нибудь убедительных его типологических сопоставлений и не определен характер культа.

Несомненно храмовый характер имел также и комплекс Мансурдепе. Основную роль здесь играло здание монументального характера, расположенное в западной части двора. Внутренняя его планировка имеет четкую архитектурную разбивку. Выделяется три группы помещений — северная, южная и западная, вероятно, имеющие различное функциональное назначение. Северная группа состоит из подквадратного в плане зала (целлы) и открытого на восток айвана. Они расположены на одной оси и изолированы от остальных помещений П-образным коридором. Еще один коридор отделял целлу от айвана. В южную группу, вероятно, имеющую подсобный характер, входят помещения разной площади и компоновки. Они соединены между собой и с северной группой системой коридоров и проходов. Планировка западной группы помещений еще не выявлена. Здесь полностью вскрыт лишь квадратный в плане (64 кв. м) зал, стены которого украшены росписью. К северо-востоку от главного здания имелась еще какая-то постройка, составной частью которой является небольшой открытый на юг айван.

Так называемый «северный храм» был раскопан полностью. Он представлял собой квадратную в плане постройку (15,3×15,3 м), ориентированную осями по странам света. Ее единственное центральное также в плане квадратное помещение было обведено сводчатым коридором, который на позднем этапе был разделен на ряд сообщающихся отсеков. Уровень пола центрального помещения на 0,8 м превышает уровень пола в коридорах. Возможно, что это помещение было перекрыто куполом. Это, несомненно, культовая постройка. По своей планировочной идее она является предшественницей «чортаков» сасанидского времени (Кошеленко Г.А., Лелеков Л.А., 1972, с. 152–153).

Относительно назначения комплекса Мансурдепе имеются разные предположения. Д. Дурдыев считает его усадьбой, Г.А. Пугаченкова — дворцом, Г.А. Кошеленко и автор данного раздела — святилищем. Основным аргументом Д. Дурдыева и Г.А. Пугаченковой в пользу светского характера его служит сопоставление с дворцом в Ашуре (Пугаченкова Г.А., 1978, с. 22). В пользу культового назначения ансамбля могут быть привлечены следующие аргументы. Планировочная схема северной группы помещений главного здания, расположенные на одной оси и окруженные коридорами айван и целла типичны для древнеиранской культовой архитектуры. Эта планировка восходит еще к ахеменидскому времени, а наибольшее распространение в ираноязычной среде получила в парфянский период (SchippmannK., 1969, Б. 1021–1024). Близкое планировочное решение характерно для дворцово-храмовых построек Кух и Ходжа в Сеистане (Herzfeld E., 1941, р. 291 и сл.), парфянского храма Хатры (AndraeW., 1912), святилища Канишки в Сурх-Котале (SchlumbergerD. et al., 1983). Обводные коридоры в архитектуре Среднего Востока преимущественно применялись в сооружениях культового характера. Близким по времени и территории примером могут служить обводные коридоры культовых построек рядом расположенного Михрдаткирта («Круглый храм», «Храмовая башня»).

Важным аргументом в пользу особого назначения комплекса является также отсутствие массовых находок бытовых предметов и обнаружение в одном из коридоров гипсовых шаров с находящимися в них остатками растений. Аналогичные поделки были найдены при раскопках Старой Нисы и определялись как вотивные (Массон М.Е., 1955б, с. 206; 1978а, с. 167; Крашенинникова Н.И., Пугаченкова Г.А., 1964, с. 125–126).

Суммируя известные сейчас сведения, мы можем сказать, что архитектура жилых и общественных сооружений Северной Парфии достигла высокого уровня развития. Парфянские строители умело использовали местные строительные материалы и владели всеми основными достижениями своей эпохи и области строительного дела. При некоторой тяжеловесности и излишней монументальности жилые дома Северной Парфии отличаются четкой планировкой, указывающей на существование традиционных планировочных схем. В частности, широко были распространены постройки с внутренними двориками как наиболее соответствующие местным климатическим и социальным условиям. Вместе с тем в жилой застройке отсутствует стандартизация, что является показателем большого опыта парфянских зодчих и наличия технических возможностей для удовлетворения разнообразных потребностей. Четкая архитектурная разбивка плана некоторых построек, вероятно, свидетельствует о привлечении к их сооружению профессиональных строителей, знакомых с основами геометрии.

Если архитектура сельских поселений базировалась в основном на местном опыте, обнаруживая определенное сходство с архитектурой ахеменидского периода, то дворцово-храмовая архитектура Нисы дает пример широкого использования достижений соседних народов и стран эллинизма. Причем это заимствование носило не подражательный характер, а являлось творческим освоением передовых достижений в области архитектуры. Важной чертой парфянской дворцово-храмовой архитектуры является ее синтез с элементами пластики и живописи. Важное место в постройках Михрдаткирта занимала крупная глиняная раскрашенная скульптура. Архитектурные детали интерьера окрашивались в разные цвета: стволы пристенных колонн — в белый цвет, капители — в розовый, голубой, малиновый, зеленый. Верхние ярусы стен украшались орнаментальными бордюрами. Широко применялась монохромовая окраска больших плоскостей, при этом окрашенные плоскости часто образуют традиционное для Парфии колористическое сочетание красного, белого и черного. Такое цветовое сочетание, к примеру, дает «Новонисийский храм» (Пугаченкова Г.А., 1949, с. 231 и сл.; 1967, с. 41). Важно отметить, что здесь окраска отдельных архитектурных деталей умело подчеркивает архитектонику здания.

Хозяйственная деятельность. Основным занятием населения подгорной полосы Копет-Дага являлось сельское хозяйство. Земледелие в Северной Парфии было, видимо, преимущественно поливным. Оно базировалось на многочисленных мелких речках и ручьях, стекавших с северных склонов Копет-Дага. В необходимых случаях создавались искусственные ирригационные системы. Хорошо сохранившиеся каналы парфянского времени зафиксированы в Дашлинском оазисе к северу от Каушута. В этот период было известно и, вероятно, широко применялось кяризное орошение. Этот вид водоснабжения, в частности, использовался на поселении Гарры-Кяриз (Пилипко В.Н., 1975, с. 53). Непосредственно в предгорьях, видимо, практиковались богарные посевы. Набор сельскохозяйственных культур для Северной Парфии выявлен еще не полностью, поскольку специальные исследования в этой области не проводились. Можно говорить о посевах ячменя, пшеницы, проса. Следует также предполагать широкое распространение плодовых и овощных культур. По нисийским документам устанавливается широкое развитие виноградарства (Массон М.Е., 1971, с. 62–63). Среди сельскохозяйственных орудий, найденных при раскопках сельских поселений, имеются остатки какого-то массивного землеройного орудия (Пилипко В.Н., 1975, с. 26), серпы, виноградные ножи, тесло или мотыга.

Значительное развитие животноводства можно лишь предполагать, учитывая традиционность этой отрасли для территории Туркменистана. Некоторое представление о составе парфянских стад можно составить на основе изучения остеологического материала с небольших сельских поселений, хозяйство которых носило замкнутый характер. По материалам Гарры-Кяриз (Пилипко В.Н., 1975, с. 55 сл.) устанавливается преобладание мелкого рогатого скота, в частности овец, костные остатки которого составляют 80 % от всех находок. Разведение крупного рогатого скота носило мясо-молочную направленность. На это указывает остеологический материал (остатки мясной пищи) и находки сосудов для хранения и переработки молока. Разводили парфяне и свиней, но в небольшом количестве. Учитывая сведения письменных источников о нисийских конях и парфянском образе жизни (Юстин, XLI, 3, 4), следует предполагать значительное развитие коневодства, но костные остатки лошади на поселениях встречаются очень редко. Несомненно, разводились также верблюды и ослы.

Ремесло Северной Парфии изучено слабо. Сведения о крупных производственных мастерских отсутствуют, так как широкие раскопки городских центров, где преимущественно концентрировалось ремесло, не производились. Раскопки сельских поселений позволяют говорить о том, что значительное место в жизни их обитателей занимала переработка продуктов сельского хозяйства. Многочисленные зернотерки, а для позднеантичного времени жернова свидетельствуют об изготовлении муки непосредственно в крестьянских хозяйствах. Виноградное вино изготовлялось как в царских хозяйствах, так и крестьянами. В виде налогов оно поступало в царские винохранилища Михрдаткирта. На поселении Кошадепе обнаружены следы костерезного производства. Многочисленные находки пряслиц свидетельствуют о широком распространении ткачества; проколок, шильев и ножниц — об изготовлении одежды и обуви. О деятельности оружейников мы можем судить лишь по немногочисленным образцам их продукции. Основным оружием парфян был лук, известный по многим произведениям парфянского искусства (изображается он и на терракотовых декоративных плитах из Старой Нисы). Лук был сложный. При его изготовлении использовались накладные костяные пластины, которые известны по раскопкам Чакандепе. Стрелы изготовлялись из тростника, наконечники — из бронзы и железа. Бронзовые наконечники употреблялись до конца парфянской эпохи. Парфяне пользовались также крупными копьями, являвшимися основным орудием тяжеловооруженных всадников — катафрактариев. В раннепарфянский период употреблялись короткие мечи — акинаки, в более позднее время получили преобладание массивные длинные мечи. Для пробивания шлемов и панцирей использовалось оружие типа клевцов. Один парадный боевой топорик найден в сокровищнице Старой Нисы (Массон М.Е., 1955 б, с. 212–213). Там же найдена крупная секира, остатки панцирей разных типов (Пугаченкова Г.А., 1966а, с. 33) и деревянных щитов, обтянутых кожей и украшенных накладными металлическими бляшками (Крашенинникова Н.И., 1969).

Следы керамического производства в виде обломков необожженной керамики, керамических шлаков и горнов обнаружены на многих исследованных поселениях (Кошедепе, Гарры-Кяриз, Яндаклыдепе, Гашдепе). Это в сочетании с тем, что нам неизвестны крупные керамические центры, указывает на то, что сельские поселения в какой-то степени сами удовлетворяли свои потребности в керамической посуде.

Керамические печи в подгорной полосе Копет-Дага раскопаны лишь на трех поселениях: Ярыкдепе, Гарры-Кяриз и Гашдепе. На Ярыкдепе раскопана крупная двухъярусная печь с круглой обжигательной камерой диаметром 3,4 м и топкой без опорного столба. По своей конструкции эта печь очень близка к печам Джиндепе в Мервском оазисе (Мережин Л.Н., 1962), хотя она относится к более позднему времени (Пилипко В.Н., 1978, с. 26–28). Печь Гарры-Кяриза также двухъярусная, круглая в плане, но отличается значительно меньшими размерами (диаметр обжигательной камеры 1,2–1,3 м) и иным техническим решением перекрытия топки. Если топка печи Ярыкдепе перекрыта в технике ложного купола, то на Гарры-Кяризе перекрытие ее, вероятно, было плоским. Печи Гашдепе аналогичны гаррыкяризским[33]. Следует отметить, что если на Ярыкдепе и в Гарры-Кяризе обнаружены одиночные печи, то на Гашдепе существовал небольшой керамический центр, в котором насчитывалось не менее четырех печей (Губаев А., Кошеленко Г.А., 1968, с. 39–41) (табл. LXXVII, LXXVIII).

В античный период относительное единообразие керамических комплексов позднеахеменидского времени в земледельческих оазисах сменяется развитием специфических черт в каждой крупной историко-культурной области. Керамика северопарфянских областей обладает рядом черт, общих для античной Средней Азии (табл. LXXIX–LXXXIV). К ним следует отнести подавляющее преобладание круговой ремесленной керамики хорошего качества, широкое употребление ангобных покрытий и лощения, изготовление черноглиняной керамики. Среди керамических форм в это время распространяются чаши, кувшины, бокалообразные сосуды. Вместе с тем парфянская керамика имеет ряд специфических черт. В целом ее характеризует простота форм, отсутствие вычурности в проработке венчиков и других деталей сосудов. Ангобные покрытия используются умеренно. К концу античного периода количество ангобированных и лощеных сосудов уменьшается. Ангобы употреблялись красного, красно-коричневого, коричневого (шоколадного) цветов. Лощение, как правило, полосчатое. Отличительной чертой парфянской керамики является отсутствие орнаментации штампами и вообще крайне скудное использование орнаментальных средств. В наборе сосудов наблюдается определенная устойчивость. Преобладающими формами в парфянской керамике являются горшки и кувшины, широко распространены хумы, чаши, тазы. Характерной и довольно распространенной формой являются фляги. Бокаловидные сосуды на ножке, столь характерные для юго-восточных районов Средней Азии, напротив, крайне малочисленны.

При сравнении керамики подгорной полосы Копет-Дага с синхронными керамическими комплексами других областей Средней Азии ее можно рассматривать как некое единство. При более детальном анализе становится отчетливо видна ее некоторая неоднородность. Помимо хронологических изменений, значительно преобразивших облик парфянской керамики за пять столетий ее развития, выявляются локальные особенности, на основании которых в дальнейшем, видимо, появится возможность говорить о керамике Парфиены и керамике Апаварктикены в отдельности. Уже сейчас как своеобразный комплекс следует рассматривать керамику кочевого населения, которая представлена многочисленными находками из погребальных сооружений (Юсупов Х., 1972; 1977а, б; 1978).

В настоящее время в результате накопления материала в целом создана хронологическая колонка керамики Парфиены, позволяющая определить возраст отдельных комплексов с точностью до двух столетий. Основу этой колонки составляют комплексы из Гарры-Кяриза (Пилипко В.Н., 1975, с. 78–94, рис. 30, 35; 1977), Коша-Хаудана (Пилипко В.Н., 1972а) и Чакандепе, датированные монетными находками, и комплекс керамики из винохранилищ Старой Нисы, получившей точное хронологическое определение благодаря совместной находке с датированными парфянскими документами (Крашенинникова Н.И., 1963).

На основе этой колонки появилась также возможность выявить основные направления в развитии парфянской керамики. В раннепарфянских комплексах III — начала II в. до н. э. в пережиточном виде встречаются некоторые черты керамики ахеменидского времени: горизонтальная гофрировка стенок отдельных сосудов, подтреугольные загнутые внутрь венчики хумов, цилиндро-коническая форма некоторых бокаловидных чаш. Характерной формой этих комплексов являются чаши с перегибом стенки. Отсутствуют узкогорлые кувшины с высокой горловинкой.

В комплексах II–I вв. до н. э. увеличивается число модификаций отдельных типов сосудов. Ведущими формами этих комплексов становятся чаши с плавно отогнутым наружу венчиком, кувшины с круглой в сечении ручкой и двояковыпуклые крупные фляги. Для горшков и кувшинов характерна равномерно круглая форма тулова. Часть столовой посуды ангобируется и имеет лощение. Особенно характерным является темно-коричневый (шоколадный) ангоб. Довольно большую группу составляет черноглиняная (серая) керамика (до 5,5 %). В целом керамика этого периода отличается высоким качеством, даже кухонная керамика частично изготовляется на гончарном круге.

В первых веках нашей эры заметно снижается количество чаш, реже встречаются фляги, особенно двояковыпуклые. Постепенно исчезает черноглиняная керамика. Редким явлением становится ангобирование и лощение. Резервуары горшков и кувшинов приобретают более приземистые, утяжеленные книзу очертания. Значительно шире представлены узкогорлые кувшины. Наряду с круглыми в сечении ручками появляются фасолевидные и даже овальные. В единичных случаях сосуды украшаются орнаментальными лентами из наколок двузубчатой палочкой или единичными волнистыми линиями.

Для Апаварктикены, керамика которой несколько отлична от керамики Парфиены, создание подобной хронологической колонки еще не завершено. При определении возраста памятников этой области приходится широко прибегать к аналогиям, с привлечением в первую очередь материалов Парфиены.

Интересный комплекс конца IV–III в. до н. э. получен при раскопках поселения Капыркала к югу от Каушута. Он сохраняет ряд черт, сближающих его с комплексами ахеменидского периода, но характерные для этого периода цилиндро-конические баночные сосуды в нем уже отсутствуют. Вместе с тем появляются сосуды, типичные для античного времени, — кувшины, фляги, чаши с отогнутым наружу венчиком. Сравнительно точно датированный комплекс составляют материалы с поселения Кошадепе у Баба-Дурмаза, отнесенные к II–I вв. до н. э. на основании стратиграфических данных, находок наконечников стрел и палеографического анализа найденных здесь парфянских письменных документов (Пилипко В.Н., 1980б). Этот комплекс представлен типичным для античного времени набором сосудов. Доминирующее положение в нем занимают чаши, отличающиеся большим разнообразием форм. Особенностями комплекса являются почти полное отсутствие черноглиняной керамики и фигурные зооморфные сосуды. Комплексы первых веков н. э. для Апаварктикены четко еще не выделены. Для их характеристики в определенной мере может быть использована стратиграфическая колонка Хосровкалы (Марущенко А.А., 1956).

О роли торговли в жизни местного населения судить трудно из-за скудости фактического материала. Известно, что по подгорной равнине проходил «Великий шелковый путь», парфянские купцы активно участвовали в международных торговых операциях. Все это должно было как-то сказаться на хозяйственной деятельности местного населения, но конкретных фактов, свидетельствующих о его вовлечении в международную торговлю, у нас нет. Можно лишь указать на находки глазурованной керамики, происходящей из Месопотамии (Массон М.Е., 1955б, с. 228; Марущенко А.А., 1959, с. 114), находку глиняной буллы на поселении Кошадепе у Баба-Дурмаза и бронзовую монету кушанского правителя «Сотер Мегаса» с территории Ашхабада (Массон М.Е., 1949б, с. 139). Об активном обмене с кочевыми племенами, населявшими современную пустыню Каракум, свидетельствуют довольно многочисленные находки парфянской ремесленной керамики в погребениях на Узбое (Юсупов Х., 1977а, б). Товарно-денежные отношения в Северной Парфии были развиты слабо. По нисийским документам известны лишь натуральные поставки в царскую казну. Монеты здесь встречаются значительно реже, чем, например, в Маргиане, и представлены в основном серебряными номиналами. Наиболее ходовой монетой была драхма — основная денежная единица Парфянского государства. В Северной Парфии известны находки двух кладов парфянских серебряных монет II в. до н. э. Один из них найден на поселении Гарры-Кяриз (Пилипко В.Н., 1976а), второй — на Зеленой горке в Ашхабаде (Пилипко В.Н., Логинов С.Д., 1980). Помимо этих кладов, известны единичные находки драхм различных парфянских правителей. Монеты крупного серебряного номинала — тетрадрахмы — встречаются очень редко. Они представлены не только парфянским чеканом Селевкии, но и монетами Греко-Бактрии. Одна драхма Евкратида входила в состав Гаррыкяризского клада. Тетрадрахмы Евтидема имеются среди находок из «сокровищницы» Митридатокерта (Массон М.Е.,1955б, с. 206, 227). В «сокровищнице» помимо парфянских и грекобактрийских монет найдены подражания монетам Александра Македонского, монеты Понта (Массон М.Е., 1955б, с. 206) и монета согдийского чекана конца III — начала II в. до н. э. (Массон М.Е., 1978, с. 143).

Находки бронзовых монет малочисленны. В Апаварктике в качестве мелкой разменной монеты в позднепарфянский период использовались «медные драхмы» так называемого маргианского чекана, отличительной чертой которых является изображение на оборотной стороне знака в виде буквы П. Свыше десятка этих монет найдено на городище Ярыкдепе, на поселении Сарыкдепе у Душака и на Акдепе у Артыка (Губаев А., Логинов С.Д., Вдовин В.Ю., 1977). В Парфиене несколько монет «маргианского» типа найдено на Чакандепе, но более распространенными здесь были монеты с монограммой . Есть основание предполагать, что этой монограммой маркировалась продукция местного монетного двора, расположенного в Старой Нисе — Митридатокерте (SellwoodD., 1976, р. 13–14). Судя по известной монетной продукции, время активной работы этого двора приходится на I в. до н. э. — первую половину I в. н. э.

Искусство. Памятники искусства преимущественно известны по раскопкам городища Старая Ниса, где найдены образцы эллинистической скульптуры, великолепные ритоны из слоновой кости, образцы мелкой художественной пластики. Эти находки неоднократно публиковались и анализировались, поэтому здесь мы ограничимся лишь самыми общими сведениями (Массон М.Е., 1960; Массон М.Е., Пугаченкова Г.А., 1954а; 1956; 1957; Пугаченкова Г.А., 1967а, с. 48–71; Кошеленко Г.А., 1966а, с. 36–44; 1977). Наибольшее внимание среди этих находок привлекают фрагменты мраморных статуй: так называемые «Нисийская богиня», «Родогуна», голова статуи Афродиты, ноги мраморной статуи Артемиды, фрагмент групповой статуи, от которой сохранились мужская голова с лежащей на ней женской рукой и т. д. (Массон М.Е., Пугаченкова Г.А., 1957, с. 460–489). «Нисийская богиня» — скульптурное изображение девушки, одетой в хитон, поверх которого наброшен пеплос, через правое плечо переброшен закрученный валиком шарф. Руки утрачены. Эта статуя восходит к архаизирующему направлению эллинистической скульптуры, стилистически она связана с традициями аттического искусства позднеклассического времени (Пугаченкова Г.А., 1967а, с. 48; Кошеленко Г.А., 1977, с. 95–96). Статуя так называемой «Родогуны» — полилитная, верхняя часть ее выполнена из белого, а нижняя — из серого мрамора. Изображена полуобнаженная молодая женщина со слегка склоненной головой, торс — в легком полуобороте. Руки (частично утрачены) были, видимо, подняты к голове. Данная скульптура восходит к широко распространенному в эллинистическую эпоху типу Афродиты Анадиомены. Стилистически статуя связана с александрийской школой, датируется III–II вв. до н. э. (Кошеленко Г.А., 1977, с. 96–99; Пугаченкова Г.А., 1967а, с. 49–50). Головка статуи Афродиты, бесспорно, — одна из реплик Афродиты Книдской Праксителя (Массон М.Е., Пугаченкова Г.А., 1957, с. 471–472). Импортными, поступившими из западных центров эллинистического мира являются и все остальные фрагменты мраморной скульптуры. К числу привозных собственно греческих произведений искусства принадлежат фрагменты терракотовых, иногда позолоченных, иногда раскрашенных статуэток: возлежащая на скале женщина, возможно, наяда, обнаженная девушка и т. д. (Массон М.Е., 1953а, с. 155; Массон М.Е., Пугаченкова Г.А., 1957, с. 463–464). Импортными же являются миниатюрная серебряная с позолотой статуэтка Афины, серебряное изображение Эрота, простирающего вверх руки, часть серебряного предмета с выполненной в очень высоком рельефе мужской головой и т. д. (Кошеленко Г.А., 1977, с. 115) (табл. LXXXV–LXXXVIII).

Среди произведений собственно парфянского искусства наибольшее внимание привлекает глиняная скульптура. Сильно фрагментированные остатки этих статуй были найдены при раскопках как «круглого храма», так и «квадратного зала» (Ремпель Л.И., 1949, с. 355 сл.; Пугаченкова Г.А., 1967а, с. 51–52; Кошеленко Г.А., 1966а, с. 60; Кошеленко Г.А., 1977, с. 89 сл.). Статуи изображали фигуры мужчин (в пластинчатых панцирях, плащах и шароварах) и женщин (в легких окутывающих одеяниях). Считается, что они изображали богов или обожествленных представителей Аршакидской династии. В сколько-нибудь целом виде дошла только одна статуя, изображающая стоящую женщину в просторном одеянии. Пластически обработаны только лицевая сторона и бока, сзади фигура уплощена, поскольку она (подобно всем остальным) была пристенной. Техника изготовления нисийской скульптуры следующая: на свинцовый, деревянный или камышовый каркас накладывалась сырая глина зеленого цвета, окончательная отделка производилась более тонко отмученной глиной цвета светлой терракоты; поверх этого слоя иногда наносился еще один тонкий слой обмазки из белого алебастра, затем статуя раскрашивалась. Стилистически нисийская скульптура входит в общий круг среднеазиатской скульптуры античного времени.

Монументальная живопись Северной Парфии почти неизвестна. В храмовых и дворцовых сооружениях Старой и Новой Нисы широко использовалась сплошная покраска плоскостей стен или выделение особыми тонами декоративно-архитектурных элементов. В «Квадратном зале» Старой Нисы обнаружены остатки полихромной росписи преимущественно геометрического характера, покрывавшей верхние части стен. В «Квадратном доме» Старой Нисы было найдено изображение гирлянды на глиняном алтаре. Своеобразной была живопись, остатки которой были найдены при исследовании айвана храма в Мансурдепе; видимо, и технически и стилистически она была близка собственно эллинистической живописи (Кошеленко Г.А., Лелеков Л.А., 1971). Пока уникальным образцом парфянской живописи является эскиз мужской головы из Мансурдепе, выполненный на обломке глиняного сосуда.

При исследовании «Квадратного дома» Старой Нисы найдено некоторое количество произведений прикладного и декоративного искусства; они, возможно, изготовлялись по заказам местной знати или во всяком случае соответствовали ее вкусам. К их числу относятся: серебряная позолоченная пластинка с головой льва, напоминающая сарматские фалары; бронзовое зеркало с рельефным изображением протомы бегущего оленя (также стилистически близкое произведениям искусства кочевников); серебряная с позолотой фигурка птицы-сирены, бронзовая накладная бляшка с изображением кентавра, золотая статуэтка орла, серебряная фигура грифона на прямоугольной подставке и т. д. (Пугаченкова Г.А., 1967а, с. 67–69; Кошеленко Г.А., 1977, с. 115–126). Оригинальным образцом парфянского прикладного искусства является керамический ритон с Кошадепе (у Баба-Дурмаза), имеющий форму лошади (Пилипко В.Н., 1980б).

Наибольший интерес вызывают найденные там же ритоны (общее число их около 40), сделанные из слоновой кости (Массон М.Е., Пугаченкова Г.А., 1954а; 1956). Ритоны — рогообразные сосуды для питья — были разнообразны по своим формам. Нисийские ритоны принадлежат к тому типу, который был особенно популярен в иранском и скифском мире (хотя встречался и в Греции). Он характеризуется удлиненным изогнутым туловом, более широким вверху и суженным у конца, украшенным протомой какого-либо животного. Ритоны из Нисы повторяют естественную форму бивня слона, а сделаны из отдельных кусков кости. Горловина ритона оформлена в виде «карниза», на котором чаще всего расположены рельефные изображения головок, разделенные свободным пространством или декоративным мотивом. Ниже находится отчлененный рельефными полосами фриз, на котором развертывается композиция, выполняемая в высоком рельефе.

Чаще всего встречается композиция, представляющая двенадцать олимпийских божеств. Исследователи (Массон М.Е., Пугаченкова Г.А., 1954 а) указывают, что стиль изображений божеств — не чисто греческий, в нем сказываются и определенные восточные влияния, особенно в изображении богинь. Среди других сюжетов, представленных на ритонах, — дионисийские шествия, жертвоприношения, миф о Пенфее. Наиболее ярко слияние греческих и восточных черт видно в фигурах, завершающих ритоны. К числу чисто греческих сюжетов, видимо, можно отнести только изображение женщины с амфорой и менады, сидящей на плече у кентавра. Все остальные мотивы — синтетичны, в них слились и греческие, и местные черты. По технике исполнения эти фигуры целиком находятся в русле эллинской художественной культуры. Однако сами образы в большинстве случаев чисто восточные, иногда даже определенно связанные с миром иранских религиозных представлений (например, человеко-бык — «Гопатшах»). Нисийские ритоны являлись парадными сосудами, употреблявшимися при различных торжествах. Хотя обычно их считают самым ярким образцом раннепарфянского искусства, иногда высказывается мнение, что местом их производства является Бактрия эллинистической эпохи (BernardР., 1970; GhirshmanR., 1962; Сергеева Т.В., 1972).

Из слоновой кости выполнена парадная мебель, более тридцати фрагментов которой также были найдены при раскопках Старой Нисы совместно с ритонами (Пугаченкова Г.А., 1969, с. 161–171). Видимо, это детали трона, тахты и скамеечки. Г.А. Пугаченкова полагает, что в оформлении парадной мебели можно различить особенности, восходящие к ахеменидским прототипам, и эллинские черты. Она также высказывает предположение, что трон был создан во время царствования Митридата I. П. Бернар, исследовавший аналогичные фрагменты, найденные при раскопках Ай-Ханум, подчеркивал, что значительная часть мебели и Нисы и Ай-Ханум в своих основных чертах чисто греческая. Он также (хотя, правда, в очень осторожной форме) высказывает предположение, что нисийская мебель — бактрийского происхождения (Bernard Р., 1970, р. 327–343).

Известное представление о парфянской глиптике дают оттиски печатей, обнаруженные при раскопках Старой Нисы (Массон М.Е., Пугаченкова Г.А., 1954б). Оттиски характеризуются небольшими размерами и четкостью форм. Поражает разнообразие сюжетов. Часть печатей восходит к ранним ахеменидским образцам, например, сцена единоборства царя со вставшим на задние лапы чудовищем. Ряд печатей связан с зороастрийской и древнеиранской традицией (изображение двух животных, стоящих в геральдических позах по обе стороны от «священного дерева», священные животные и культовые предметы). Наконец, третий цикл — изображения, связанные с прославлением царя (например, Ника, венчающая царя). Имеются сюжеты и чисто греческие — изображения эллинских божеств (Зевс, Афина, Афродита и т. д.).

При раскопках рядовых поселений найдены печати и их оттиски (Изгант, Гарры-Кяриз); их характеризует большая простота исполнения и полное отсутствие «официальных» сюжетов (табл. LXXXIX).

Погребальные памятники. В подгорной полосе Копет-Дага, помимо курганных погребений, в настоящее время известны лишь одиночные, случайно обнаруженные захоронения античного времени и некрополь на городище Новая Ниса. Некрополь расположен в северо-западной части городища у внешней его стены (Вязьмитина М.И., 1949, 1963; Крашенинникова Н.И., 1978). В III в. до н. э. здесь существовал небольшой храм (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 60–66), вокруг которого в последующие столетия сложилось кладбище зажиточной части горожан. Некрополь сильно разрушен промоинами, грабителями, поздними ямами, поэтому четкого представления об архитектуре погребальных сооружений и обряде захоронения составить не удалось. Предполагается, что некрополь состоял из громоздящихся друг на друга массивных прямоугольных сооружений (11,5×5,5; 9×6; 8×5 м), внутри которых располагались одна или две сводчатые погребальные камеры размерами 2×3; 2,3×3,2 и др. (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 68; Крашенинникова Н.И., 1978, с. 123). Сложены они из сырцового кирпича, стены и пол покрыты специальной красной штукатуркой. Некоторые камеры имели вымостки из тонких керамических плит. Отсутствие непотревоженных погребений и фрагментарно представленный сопроводительный материал[34] не позволяют составить четкого представления об обряде захоронения. Одиночные погребения парфянского времени обнаружены при работах на Ярыкдепе и неолитическом поселении Чопандепе. В обоих случаях погребения совершены в групповых ямах, костяки расположены в вытянутом положении. Погребение на Ярыкдепе без инвентаря, оно датируется стратиграфическими данными, а погребение на Чопандепе сопровождалось находками бронзовых наконечников стрел.

На территории Северной Парфии имеются также курганные могильники. Часть из них раскопана. Это курган у Безмеина, Кизыл-Чешме и Хас-Кяриза (Марущенко А.А., 1959), Мешрепитахтинский и Пархайский могильники (Мандельштам А.М., 1963). Все эти могильники состоят из невысоких земляных насыпей. Захоронения совершены в овальных подземных камерах (катакомбах), сообщающихся с поверхностью с помощью прямоугольной ямы — дромоса. Покойники укладывались в катакомбы в вытянутом положении на спине. Ориентация преимущественно южная. Наряду с одиночными захоронениями встречаются коллективные. Причем установлено, что совершались они неодновременно (Мандельштам А.М., 1963, с. 30). Сопровождающий материал невелик, некоторые покойники были вообще его лишены. Среди находок из погребений имеются сосуды, в том числе каменные, курильницы, оружие. Анализ находок позволяет говорить о том, что культура этих кочевников имеет черты, сближающие ее с культурой племен сарматского круга (Мандельштам А.М., 1963, с. 33). Вместе с тем в погребениях имеются предметы, изготовленные местным земледельческим населением, а также предметы импорта. Расположение могильников на территории, занятой земледельческим населением, возможно, свидетельствуют об оседании части кочевников.

При рассмотрении погребальных памятников Северной Парфии нельзя оставить без внимания могильники кочевого населения Узбоя, хотя этот район территориально не входит в состав Северной Парфии. Среди погребений этого района изредка встречаются катакомбные захоронения, находящие прямые аналогии в подгорной полосе Копет-Дага (Юсупов Х., 1978, с. 59–60), но большинство погребений совершено в каменных наземных сооружениях, являющихся своеобразными семейными усыпальницами (Юсупов Х., 1972; 1973; 1977а, б, в, 1978). Эти различия в способе захоронения кочевого населения подгорной полосы Копет-Дага и приузбойских районов могут быть отражением этнической неоднородности населения этих мест.

Памятники письменности. С раскопками на городищах Нисы связано одно из крупнейших открытий в археологии Средней Азии — находка более 2700 парфянских хозяйственных документов на обломках сосудов. Шесть из них найдены на городище Новая Ниса, остальные при раскопках северного хозяйственного комплекса Старой Нисы (Массон М.Е., 1951 а; 1955 б). Документы составлены на парфянском языке с использованием арамейской графики с большим количеством арамейских идеограмм. Большинство остраков является учетными документами, связанными с деятельностью царских складов в Михрдаткирте (Старая Ниса), в первую очередь винохранилищ. Все документы в настоящее время переведены на русский и английский языки и прокомментированы М.М. Дьяконовым, И.М. Дьяконовым и В.А. Лившицем (Дьяконов И.М., Дьяконов М.М., Лившиц В.А., 1951; 1953 а, б, 1954; Дьяконов И.М., Лившиц В.А., 1956; 1960а, б; 1966; Diakonoff J.М., Livchiz W.А., 1976–1978).

Помимо сведений об экономике царского хозяйства, документы являются важным источником для изучения парфянской административной системы, топонимике, ономастике, календаря и политической истории. Следует отметить, что грамотность в Парфии, вероятно, не была достоянием лишь узкого круга профессиональных чиновников. В настоящее время, помимо находок из Нисы, памятники парфянской письменности известны из Кунякалы в западном пригороде Ашхабада, поселении Кошадепе у Баба-Дурмаза и крепости Игды, расположенной на Узбое. Краткие надписи имеются на парфянских печатях (Дьяконов М.М., 1954в). Надписи из Игды и Кунякалы фиксируют принадлежность сосудов (на которых они исполнены) определенным лицам. Содержание подобных надписей превратилось в стандартную формулу, употреблявшуюся в разных концах Парфянского государства (Лившиц В.А., 1978). Два острака с Кошадепе являются хозяйственными записками, один из них, возможно, относится к числу эпистолярных памятников. Плохая сохранность документов не позволяет полностью уяснить их содержание. Устанавливается, что в обоих документах сообщается о выдаче (или получении) муки определенной группе лиц, названных по именам. Употреблявшиеся при этом термины находят аналогии в нисийских документах, хотя кошадепинские остраки датируются несколько более поздним временем.

История Серахского оазиса, как уже отмечалось, теснейшим образом связана с историей Гератского. В силу этого можно полагать, что те исторические события, которые развертывались в Арейе, задевали и Серахс. Арейя была одним из центров сопротивления Александру Македонскому, и эти события нашли достаточно подробное освещение у историков. (Оразов О., 1973). Видимо, справедлива точка зрения о том, что Серахский оазис входил в состав Греко-Бактрийского царства и что недалеко от него произошло первое столкновение войск греко-бактрийского царя Евтидема и селевкидского царя Антиоха III, о котором рассказывает Полибий (Марущенко А.А., 1956, с. 200; Оразов О., 1973, с. 103). В позднепарфянское время Серахский оазис носил название Сиракена, как об этом свидетельствует Птолемей (Оразов О., 1973, с. 109).

В парфянское время происходят значительные изменения в. системе расселения, существовавшей в оазисе. В это время прекращается жизнь на поселениях Бешдепе и Мовлекдепе, одновременно перестают функционировать и те длинные архаические каналы, которые обеспечивали их существование. В это время ирригационная сеть приобретает новые черты: каналы стали короче, но их сеть — гуще (Оразов О., 1973, с. 109). Резко увеличилось число поселений. Помимо городища Старого Серахса, слои этого времени зафиксированы еще на ряде поселений: Агачлыдепе, Менглидепе, Акчадепе, Огулнияздепе, Безымянное депе слева у дороги из Серахса в с. Ялавач, Меле-Хейран, Гуйруклыдепе, холм к востоку от Ярты-Гумбяз (Оразов О., 1973, с. 99). Старый Серахс в это время в общем сохраняет свою старую структуру: укрепленный центр на месте цитадели и неукрепленная застройка вокруг — на территории шахристана. Выделяется несколько вариантов сельских поселений: а) поселения, имеющие внешнюю стену (Агачлы — внешняя стена имеет толщину около 2 м, сложена из сырцового кирпича размером 39×34×10 см; Огулнияздепе — внешняя стена шириной 2,5 м сложена из сырцового кирпича 44×41×10 см; Гуйруклыдепе — квадратное в плане размером 120×120 м, окружено стеной); б) поселения, имеющие небольшую цитадель в центре неукрепленного поселения (Меле-Хейран); в) поселения, не имеющие укреплений вообще (Менглидепе, Акчадепе, Безымянное).

Материальная культура изучена еще недостаточно. Керамика первых веков до н. э. отличается довольно высоким качеством, изготовлена на круге быстрого вращения, глина тонкой отмучки красного или розового цвета, ангоб обычно светлого цвета, изредка — красного. Наиболее типичные формы: низкогорлые горшки с прямым и ровным краем или округлые чаши с прямым утолщенным краем. В небольшом количестве встречается лепная керамика. Керамика первых веков н. э. отличается довольно высоким качеством, изготовлена также на круге быстрого вращения. Довольно часто встречается зеленоватый ангоб. Обычным становится употребление резного орнамента — чаще всего в виде лент из двух — трех параллельных полосок, опоясывающих венчики или шейку сосуда. Появляется волнообразный узор того же типа, горизонтальные лепные валики. Типичные формы: чаши, кувшинчики, хумчи (Марущенко А.А., 1956, с. 175 сл.; Оразов О., 1973, с. 54). Часто встречаются обломки каменных зернотерок. На дне некоторых лепных сосудов отмечено наличие отпечатков тканей.

Интересны монетные находки (Оразов О., 1975). Все монеты, найденные здесь, относятся к мервскому чекану (позднепарфянскому или раннесасанидскому), что заставляет думать о том, что в конце парфянской эпохи Серахс политически и экономически зависел от Мерва. Находки фрагментированных оссуариев (Оразов О., 1973, с. 103) позволяют предполагать, что существовали зароастрийские верования.

Глава десятая Маргиана (З.И. Усманова, М.И. Филанович, Г.А. Кошеленко)

Маргиана — одна из древних историко-культурных областей Средней Азии, располагавшаяся в глубине пустыни Каракум, на территории Мервского оазиса, орошавшегося водами дельты р. Мургаб. Возможно, что в состав этой области входили и территории по среднему течению Мургаба, но слабая археологическая изученность этого района не позволяет делать каких-либо позитивных выводов по этому вопросу. Археологические наблюдения показывают, что в связи с изменениями режима реки (вызывавшимися в значительной мере деятельностью человека) менялось местоположение и конфигурация оазиса. В эпоху бронзы он располагался на несколько десятков километров севернее современного оазиса, однако уже в эпоху раннего железа центр оазиса сместился южнее и находился на северной окраине современного оазиса (поселение Яздепе), в ахеменидское время происходит дальнейшее перемещение его на юг — в район городищ Эрккала и Гяуркала. В это время активно обживаются территории вокруг этих городищ, а Яздепинский район переживает последний этап своего расцвета (Усманова З.И., 1960б, с. 37; Усманова З.И., 1963 а, с. 27 сл.; Филанович М.И., 1974, с. 24 сл.). В первые века до н. э. и первые века н. э. зоной, наиболее полно освоенной человеком, была территория от Гяуркалы до Яздепе, Яздепе прекратило свое существование, в этом районе проходила граница между культурными землями и пустыней. Ряд памятников античного времени зафиксирован и к югу от Гяуркалы, однако недостаточная изученность этого района не позволяет надежно определить южные границы оазиса в античную эпоху (рис. 7).

Мервский оазис в «Авесте» называется Моуру, в древнеперсидских текстах — Маргуш, античные авторы употребляют термин Маргиана, в среднеперсидских сочинениях появляется уже термин Мерв. Свидетельства письменных источников по истории Маргианы чрезвычайно ограниченны. Несколько раз упоминается Мервский оазис в «Авесте», в Бехистунской надписи царя Дария I в очень краткой форме сообщается о восстании, происшедшем здесь в начальные годы его царствования (Дандамаев М.А., 1963). Свидетельства античных авторов о судьбе Маргианы в годы походов Александра Македонского очень незначительны. Некоторые сведения о Маргиане можно почерпнуть у Страбона, Плиния Старшего, Исидора Харакского, Птолемея. Китайские источники (Бичурин Н.Я., 1950) также малоинформативны. Поздняя персидская и арабская традиция (см. МИТТ, т. 1) концентрирует свое внимание на легендарных и полулегендарных событиях, в частности связанных с основанием Мерва.

Первые надежные факты в истории Маргианы появляются в период ее вхождения в состав Ахеменидского царства. Мервский оазис, видимо, был завоеван персами (как и другие области юга Средней Азии) в VI в. до н. э. В 522 г. до н. э. здесь вспыхивает восстание под предводительством некоего Фрады (одно из цепи восстаний, которыми ознаменовалось начало правления Дария I). Указание Бехистунской надписи на огромное количество убитых повстанцев истолковывается (по всей видимости, справедливо) современными исследователями, как свидетельство подлинно народного характера восстания, направленного против ига Ахеменидов. По приказанию Дария восстание было подавлено сатрапом соседней Бактрии, и с этого момента Маргиана включается в состав Бактрийской сатрапии (Струве В.В., 1949).

В результате похода Александра Македонского Маргиана стала частью его державы. Здесь создаются греко-македонские поселения: сообщается, в частности, об основании Александрии Маргианской (Plin. Nat. Hist., VI, 18, 47) и шести укреплений (Curt. Ruf. VII, 10, 15). Позднее Александрия была разрушена и восстановлена царем Селевкидской династии Антиохом, переименовавшим город в свою честь (Plin. Nat. Hist., VI, 18, 47). В составе государства Селевкидов Маргиана находилась до середины III в. до н. э., а затем после возникновения независимого Греко-Бактрийского царства стала одной из областей его. Известно, что позднее Маргиана вошла в состав Парфянского царства, но точная дата этого события неизвестна. Согласно одной из существующих точек зрения, это произошло в период царствования Митридата I (171–138/7 гг. до н. э.) (Толстов С.П., 1948 а, с. 241; Воробьева М.Г., 1963, с. 308), согласно другой — Митридата II (123-88/7 гг. до н. э.) (Массон М.Е., 1951 б, с. 147). Ни одна из них не подкрепляется достаточно надежными данными источников. В сущности определение времени этого события целиком зависит от датировки серии парфянских монет с легендой ΚΑΤΑ ΣΤΡΑΤΕΙΑ («в походе») и названием Маргианы. Считается, что эти монеты чеканились в период парфянского завоевания Маргианы. А.К. Марков относил их к чекану Митридата I (Марков А.К., 1892, с. 279 сл.), М.Е. Массон — чекану Митридата II (Массон М.Е., 1951 б; с. 147; Массон М.Е., 1955 а, с. 12), В. Рос и Р. Мак Дауэлл считали эти монеты еще более поздними (Wroth W., 1903, р. XXXI–XXXII; McDowell R.Н., 1935, р. 52).

На протяжении нескольких веков Маргиана оставалась крайней северо-восточной областью парфянского царства Аршакидов. Согласно свидетельству Исидора Харакского (Isid. Char. Mans. Parth. 14), парфянская «царская дорога», шедшая от западных рубежей государства, именно в Маргиане круто поворачивала на юг, в Арею и Систан. Со второй половины I в. н. э. происходит известное обособление Маргианы. Именно в это время на Мервском монетном дворе начинают чеканиться монеты, отличающиеся от общегосударственного чекана (Пилипко В.Н., 1980а). Одна из серий этих монет несет легенду «царь Санабар». Однако это обособление не означало полного разрыва с государством Аршакидов. Династия потомков Санабара (Массон В.М., 1957 а, с. 34 сл.) управляла Маргианой вплоть до конца парфянского периода. Даже после падения Аршакидов, как показывают официальные сасанидские документы, при первых Сасанидах, Мерв сохранял свою автономию и свою династию. Только при Шапуре I было окончательно покончено с автономией Мерва и он более органично входит в состав Сасанидского государства.

История изучения. Памятники древнего Мерва уже в XIX в. неоднократно привлекали внимание путешественников, с той или иной степенью подробности и точности описывавших их. Особенно часты стали посещения Мерва после присоединения его к России (подробнее см.: Массон М.Е., 1980). В 80-х годах на территории Эрккалы А.В. Комаровым были произведены первые археологические раскопки (Усманова З.И., 1963 а, с. 21; Массон М.Е., 1980). В 1888 г. на заседании Восточного отделения Русского археологического общества им был прочитан доклад об археологических памятниках Закаспийской области. В этом докладе А.В. Комаров упоминает и памятники Мерва. Важную роль в исследовании прошлого Мерва сыграли работы В.А. Жуковского (Жуковский В.А., 1894) и В.В. Бартольда (Бартольд В.В., 1966), но они были посвящены практически только средневековью. Мерву древней эпохи было уделено в каждой из них по нескольку строк. Американская экспедиция, работавшая в южной Туркмении в начале этого века, проводила исследования и на территории Мервского оазиса. Помимо поездок по северной части его, регистрации памятников («курганов»), сбора подъемного материала, ею было заложено несколько шурфов на территории Мерва, в том числе на Гяуркале и Эрккале (подробнее см.: Усманова З.И., 1963а). В частности, на территории Эрккалы до сего времени видны штольни, прорезавшие сплошной массив кладок платформы центрального холма. Несмотря на то что монетные находки были определены А.К. Марковым, а надписи разобраны В.В. Радловым, никаких наблюдений над стратиграфией не было сделано. Производители работ ограничились признанием единства и синхронности культуры, открытой на Эрккале и на Гяуркале, которая была названа ими сасанидской и отнесена ко времени не ранее III в. н. э. (хотя при раскопках были найдены парфянские монеты I–II вв. н. э.). Несовершенство методики работ неоднократно отмечалось в литературе (Массон М.Е., 1951в, с. 90; Массон М.Е., 1980; Усманова З.И., 1963, с. 22; Филанович М.И., 1974, с. 18 сл.), но богатые вещественные материалы, полученные экспедицией, сейчас, когда создана стратиграфическая шкала Мерва, могут быть использованы в качестве дополнительного сравнительного материала (Филанович М.И., 1974, с. 19).

Археологические работы в древнем Мерве возобновились только в 1937 г. Б.Б. Пиотровский заложил тогда шурф на северо-восточном холме Эрккалы (Пиотровский Б.Б., 1949). В результате изучения материала, полученного в ходе этих работ, было высказано предположение о возникновении поселения на месте Эрккалы во второй четверти I тысячелетия до н. э., что получило подтверждение в дальнейшем. Датировка верхних слоев, предложенная Б.Б. Пиотровским, позднее пересматривалась (Усманова З.И., 1960 б, 1963 а, с. 24). В том же году А.А. Марущенко проводил исследования на центральном бугре Эрккалы и в центральной части Гяуркалы. К сожалению, отчеты об этих работах не сохранились.

Широкое исследование Мерва и Мервского оазиса началось только в послевоенное время, когда была создана Южно-Туркменистанская археологическая комплексная экспедиция (ЮТАКЭ) под руководством М.Е. Массона. Основным объектом работ ЮТАКЭ в 50-70-х годах были городища древнего Мерва, в частности Эрккала и Гяуркала. На территории этих двух городищ было заложено несколько стратиграфических шурфов, осуществлялось изучение городских стен, раскапывались отдельные сооружения и комплексы их. Меньшее внимание ЮТАКЭ уделялось памятникам оазиса. В ходе разведочных поездок был зафиксирован ряд древних населенных пунктов, собран значительный подъемный материал, осуществлено изучение памятников архитектуры и древних караванных путей, остатков стены, окружавшей в античную эпоху Мервский оазис. Однако стационарные археологические исследования проводились на очень ограниченном числе памятников. Наиболее важные результаты были получены при исследовании Яздепе (руководитель В.М. Массон), ставшего эталонным памятником для исследования эпохи бронзы и раннего железа на юге Средней Азии (Массон В.М., 1959). Меньшее значение имели раскопки Джиндепе, Мунондепе. В эти же годы некоторые археологические исследования в Мервском оазисе осуществили и сотрудники Института истории АН Туркменской ССР (раскопки Кыркдепе, Кишмана, Байрамалийского некрополя).

Однако в целом Маргиана исследована еще недостаточно. До сего времени нет археологической карты оазиса, время существования ряда населенных пунктов определено (как показали работы недавнего времени) не всегда правильно, наконец, чрезвычайно незначителен сам масштаб раскопок вне пределов Гяуркалы и Эрккалы.

Населенные пункты. На территории Маргианы зарегистрировано значительное число пунктов, где существовали поселения исследуемой эпохи. Однако проблема их типологии и динамики развития не может считаться решенной. В большом числе случаев ранние слои перекрыты более поздними, и облик поселений на античной стадии представить сейчас нельзя. Определение ряда населенных пунктов, как, например, парфянских, произведенное в ходе разведок в 50-х годах, сейчас нуждается в пересмотре, как это показали работы 1980 г. на Чильбурдже. Наконец, необходимо иметь в виду и то обстоятельство, что только на очень небольшом числе пунктов Маргианы производились стационарные археологические исследования. Все это делает решение вопроса о характере населенных пунктов Маргиана древней эпохи чрезвычайно трудным. Значительные по масштабам работы были проведены только на территории самого Мерва (городища Гяуркала и Эрккала). Однако размеры городищ столь велики, что эти раскопки позволили только получить представление о характере эволюции города в самых общих чертах (Усманова З.И., 1969; Филанович М.И., 1974) (табл. ХС).

В конце II — начале I тысячелетия до н. э. на севере Мервского оазиса существовало несколько небольших оазисов (Яздепинский, Арвалидепинский, Тахирбаевский). Среди них выделялся яздепинский с поселением Яздепе, укрепленным цитаделью. Он, видимо, был столицей всей области (Массон В.М., 1959). На VII–VI вв. до н. э. приходится наивысший расцвет всех оазисов северной Маргианы. Возможно, в это время (в связи с усовершенствованием ирригационной техники) делаются попытки освоения новых территорий в среднем течении р. Мургаб. Видимо, тогда и появляется небольшое поселение на протоке Разик, на территории будущей Эрккалы и частично Гяуркалы. Археологически здесь зафиксированы остатки культурного слоя с единичными фрагментами керамики, погребенными под илом и песком. По всей видимости, жители того времени еще не могли средствами своей ирригационной техники регулировать водный режим большого протока и поселение было размыто мургабскими водами.

Возрождение жизни на берегах Разика связано прежде всего с территорией Эрккалы. Здесь при стратиграфическом исследовании повсеместно обнаружен мощный культурный слой периода Яз II и Яз III. От того же времени сохранились две платформы (высотой 15 и 8 м), сложенные из сырцового кирпича (размер 52×31×10 см). Центральная (более высокая) платформа, видимо, выполняла роль стилобата, на котором располагалось дворцовое или храмовое здание. Поселение окружается оборонительной крепостной стеной, сложенной из пахсы. В плане оно имеет овальную форму и размеры 400×500 м. Вне стен также продолжается застройка, она тянется на восток и на юг. По приблизительным подсчетам общая площадь поселения 1800×500 м, что значительно превышает размеры самого крупного центра северной Маргианы Яздепе (700×400 м). Можно думать, что это поселение имело уже в то время городской характер и было центром всего оазиса. В конце периода интенсивность жизни усиливается: фиксируется активное наполнение культурного слоя в северо-восточной и центральной частях территории городища Гяуркала. К этому времени складывается и система внутригородского водоснабжения. Зафиксировано, в частности, ложе одного из городских каналов, идущее с севера на юг. По всей видимости, именно этот населенный пункт и был взят греко-македонскими войсками в период похода Александра Македонского. Сообщение Курция Руфа (VI, 10, 15–16) о том, что Александр, «перейдя реку Ох и Окс, прибыл к городу Маргиана», явно относится к данному населенному пункту. Судя по археологическим данным, подчинение этого города носило мирный характер и не отразилось на процессе урбанизации. Именно этот город и был переименован и назван Александрией.

Дальнейшая эволюция Мерва связана с возведением городских стен вокруг всего поселения. Их сооружение, видимо, можно отнести к первой половине III в. до н. э. Стена придала поселению очертания неправильного квадрата со срезанным северо-западным углом, что объясняется тем, что здесь протекал канал Разик и стена прошла вдоль его русла. На западном и частично северном участках русло канала выполняло роль крепостного рва, из него же город снабжался водой путем отводов в юго-западной и северо-западной частях города. Древнемаргианская овальная крепость Эрккала влилась в систему городской обороны в качестве цитадели. Ее стены были перестроены. Можно думать, что в это время происходят изменения в городской планировке: основная схема ее диктовалась наличием четырех городских ворот, расположенных примерно в середине каждой из стен. По всей видимости, две основные магистрали, пересекаясь примерно в центре, создавали основу системы городской застройки. Следы перепланировки засвидетельствованы археологически. В частности, русло канала в южной части города, функционировавшее в IV в. до н. э., было заброшено и погребено под вновь возведенными городскими домами. В это время расширяется и территория внутригородской застройки. Незастроенными остались только северо-западный и юго-западный углы (занятые садами, огородами и пронизанные оросительной сетью из двух отводов канала Разик) и территория вдоль северной стены в северо-восточном углу. В это же время (в III в. до н. э.) возводится стена (ныне известная как вал Гилякин-Чильбурдж), окружившая непосредственные окрестности Мерва. По подсчетам исследователей, стена охватывала территорию около 60 кв. км. Во II в. до н. э. прямо на стене цитадели (Эрккала) возводится мощный замок правителей Маргианы.

Период I — начало III в. н. э. является временем наивысшего подъема Мерва. Именно тогда наиболее густо была застроена территория внутри стен Гяуркалы, перестраиваются стены города, на территории его происходит выделение ремесленных кварталов: сравнительно недалеко от центра возникает обширный ремесленный комплекс, видимо, государственного хозяйства, у северных городских ворот — квартал мукомолов, керамические мастерские — в центре и восточной части города.

В III в. н. э. наблюдается кратковременный спад в истории Мерва. В ряде пунктов зафиксировано запустение построек. Однако этот упадок был непродолжителен, и III–IV вв. н. э. представляют с точки зрения истории города прямое продолжение предшествующей эпохи. В это время происходит перестройка городских укреплений как на Гяуркале, так и на Эрккале. На Эрккале же полностью перестраивается замок. Старые помещения полностью забутовываются и превращаются в мощный цоколь для нового сооружения. Тогда же в цитадели создается и арсенал. Внутри стен Гяуркалы серьезных изменений в системе планировки, видимо, не произошло, хотя и возникает несколько новых зданий общественного назначения.

В конце IV в. н. э. Мерв вступает в период упадка. Археологические исследования показывают гибель ряда общественных сооружений, запустение ремесленных и жилых кварталов; во многих частях города возникли мусорные свалки. Возрождение города относится уже к эпохе Сасанидов.

Хотя, как отмечалось выше, исследование населенных пунктов Маргианы сопряжено со значительными трудностями и выводы по их типологии и историческим судьбам могут быть только предположительными, тем не менее, уже сейчас можно сделать некоторые заключения по этим вопросам. Мервский оазис был характерен тем, что в нем безраздельно царил один крупнейший городской центр — сам Мерв.

На территории оазиса не существовало других крупных городских центров. Однако можно отметить наличие нескольких сравнительно небольших городков.

Хронологическая классификация населенных пунктов затруднена. К эпохе Яз III на территории Мервского оазиса относится (или зафиксировано в ходе археологических работ) небольшое количество пунктов. В частности, видимо, в это время возникает поселение на месте Старого Кишмана (Массон В.М., 1966б, с. 95 сл.). Характерно, что это поселение имело в плане форму неправильного овала, охватывающего площадь не менее 112 га. В северной части его сохранилась стена, в южной она разрушена поселением более позднего времени. Стена прослеживается на 2,3 км. В двух местах отмечаются следы городских ворот. Разрез стены показал, что она выполнена из пахсы и имела толщину около 3,5 м у основания. Поселение снабжалось водой, шедшей по одному из протоков дельты Мургаба. Вдоль этого протока на протяжении 2,5 км встречается керамика IV–III в. до н. э. Это позволяет думать, что поселение Старый Кишман являлось не изолированным, а центром небольшого района.

Памятники более позднего времени многочисленнее, поэтому возможны попытки их типологической классификации (Кошеленко Г.А., 1963а).

Основное деление: населенные пункты, не имеющие укреплений, и населенные пункты с укреплениями. К числу первых относятся Джиндепе (Мережин Л.Н., 1962; Кошеленко Г.А., 1962а, с. 64; 1936б) и Такырджадепе (ныне уничтоженное). Для этих поселений характерна свободная планировка, наличие больших незастроенных пространств. Остатки отдельных жилых кварталов предстают как оплывшие бугры. На поселении Джиндепе был раскопан один из таких бугров — руины квартала. В северной части Джиндепе располагается более крупный бугор — возможно, развалины здания общественного назначения или даже маленькой цитадели. Для обоих поселений данного типа характерна большая роль керамического ремесла, что засвидетельствовано числом печей, расположенных на них.

Другой тип — с обводной стеной представлен более значительным числом памятников и имеет несколько вариантов. Однако одна черта — общая для всех них: как правило, в основе плана укрепленного поселения лежит фигура прямоугольника (хотя и не всегда очень правильного). Один из возможных принципов выделения различных вариантов внутри типа (поскольку все эти памятники почти не подвергались раскопкам, то в основу разделения кладутся внешние признаки) — это деление на поселения, имеющие цитадели, и лишенные их. К числу памятников первого варианта (с цитаделями) могут быть отнесены Кыркдепе (Дурдыев Д., 1959а; Пугаченкова Г.А., 1953а, с. 41) и Дэвкала (Кошеленко Г.А., 1963а, с. 61). Кыркдепе своей планировкой очень напоминает Мерв. Основа плана городища — квадрат (305×305 м). Цитадель города представляет собой кольцо диаметром 60 м со следами многочисленных башен. Расположение ее по отношению к городу аналогично расположению цитадели древнего Мерва — Эрккалы. Цитадель имеет одни ворота, выходящие в город, защищенные сложным привратным укреплением.

Дэвкала представляет собой прямоугольник, длина стен которого 800 и 350 м. Один из углов занят цитаделью с многочисленными башнями и одними воротами, ведущими в нее из города. Характерной чертой этого варианта укрепленных поселений является отсутствие или слабая развитость застройки вне пределов городских стен. Можно также высказать предположение, что Кыркдепе представляет собой более раннюю разновидность с цитаделью, нежели Дэвкала.

Следующий вариант укрепленных поселений представляют такие памятники, как Дурнали (Пугаченкова Г.А., 1952б; 1958а, с. 46 сл.; Кошеленко Г.А., 1963а, с. 62 сл.), Чичанлык (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 46), «крепость» Старого Кишмана (Дурдыев Д., 1959б; Массон М.Е., 1966б, с. 86 сл.). Все эти поселения имеют в основе плана прямоугольник, достаточно сильно укреплены. Насколько можно судить, вокруг каждого из них существовало поселение. Можно полагать, что этот вариант населенного пункта получил наибольшее распространение в первые века н. э.

В двух случаях (Дурнали и Чичанлык) поселения вокруг крепости — неукрепленные; в одном (Старый Кишман) — укрепленные. Здесь, видимо, и в первые века н. э. продолжала существовать ранняя стена.

Наконец, последний вариант данного типа — это поселения, в центральной части которых располагается укрепление — достаточно мощное, но сравнительно небольшое (длина каждого фаса стен свыше 100 м) с единственным зданием, построенным на мощной платформе внутри стен и неукрепленным поселением вокруг. К числу памятников этого типа относятся Гёбеклы и Акчадепе (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 44 сл.).

Функциональное определение различных типов населенных пунктов в настоящее время затруднено незначительным масштабом раскопок.

Фортификация. Фортификация Маргианы изучена неравномерно. Ряд разрезов на городских стенах Гяуркалы и Эрккалы позволил представить историю укреплений древнего Мерва, на других памятниках исследования проводились спорадически. Древнейшие укрепления Мерва обнаружены при осуществлении разреза стен Эрккалы. Самая ранняя стена (стена I) здесь относится к VI–IV вв. до н. э., т. е. к тому времени, когда возводились и две платформы внутри окруженной стенами территории городища. Она выполнена из пахсы, включавшей большое количество песка. Высота пахсовой стены 10,5 м. Общая толщина ее по подошве (включая берму) — 25 м. Имела ли эта стена башни или нет — неизвестно. Таким образом, укрепления древнейшего поселения на Эрккале резко отличались от укреплений Яздепе, где существовала только одна поднятая на платформу цитадель, а поселение, окружающее ее, оставалось неукрепленным. Эрккала, видимо, с самого начала имела не только цитадель, но и стены, замыкающие поселение, лежащее у ее подошвы. Рисунок плана укреплений — многоугольник, воспринимаемый из-за многометровых оплывов как овал (Усманова З.И., 1969, с. 85, рис. 16–18). Однако необходимо иметь в виду, что очень скоро поселение расширилось и перехлестнуло крепостные стены. Эта довольно значительная по территории часть поселения оставалась неукрепленной.

В первой половине III в. до н. э. возводятся стены вокруг этого разросшегося поселения. Древнейшая стена Гяуркалы (Ташходжаев Ш.С., 1963) сложена из квадратного сырцового кирпича с примесью самана (размеры: от 38×38×10 см до 42×42×12 см). Стена с обеих сторон имела уклон до 10°. Сохранилась она на высоту 7,4 м при ширине в основании 6,6 м. Сырцовая кладка была возведена на цоколе, выполненном из пахсовых блоков. Высота этого цоколя-платформы 3 м, за передний фас сырцовой стены она выступает на 2 м. Вопрос относительно наличия или отсутствия башен у этой ранней стены остается открытым. Ш.С. Ташходжаев считает, что стена Гяуркалы имела башни, не выступавшие за гладь стен (Ташходжаев Ш.С., 1963, с. 104). Можно предположить, что существовала обычная для того времени система — с выступающими башнями (Филанович М.И., 1974, с. 38).

Видимо, в это время происходит известная перестройка и стен Эрккалы. Стена 1 была сверху надстроена (ас внутренней стороны взята в «футляр») кладкой из сырцового кирпича прямоугольного формата (размеры: 52×30×10, 52×26×12, 52×32×11, 60×30×10 см). Высота кладки над пахсой 4 м. Таким образом, общая высота стен стала достигать 15,5 м.

Стены Эрккалы и Гяуркалы составили в это время единую оборонительную систему. Многоугольная крепость Эрккалы стала служить цитаделью всего города. Часть обвода ее стен выходила за внешнюю грань стен Гяуркалы. Единственные ворота были обращены внутрь города. В стенах Гяуркалы имелось четверо ворот, расположенных по центральным осям. Видимо, существовали и еще одни ворота — в месте соединения стен Гяуркалы и Эрккалы (западный стык) (Кошеленко Г.А., Усманова З.И., 1964). Укрепления Гяуркалы включали также и ров, расположенный перед стеной. Как показали исследования, роль рва перед западной стеной выполнял уже ранее существовавший канал Разик. Городские стены строились применительно к уже существовавшему каналу (Филанович М.И., 1974, с. 37).

Во II–I вв. до н. э. происходят очень значительные перестройки укреплений Мерва. Как показывает раскоп II (разрез западной стены Гяуркалы), в это время строятся новые мощные стены, взявшие в «футляр» остатки старой стены. В наружной части стены, как и в конструкциях более раннего времени, был создан пахсовый цоколь (ширина 8,5 м). Его верхняя поверхность вымощена четырьмя рядами сырцовых кирпичей. Высота пахсовой платформы 5 м, она на 2 м выше кирпичной кладки более ранней стены. Внешний фас стены сохранился плохо, но можно предполагать, что нижняя часть (своего рода цоколь стены) имел уклон до 75°. Стена имеет толщину до 10 м и сохранилась на высоту 6–6,5 м. Сложена она из сырцового кирпича (размер 39–41 см в стороне при толщине 10–15 см). Здесь же расчищена часть башни (вероятнее — форта). Она также имеет пахсовую платформу (верхняя поверхность ее на 0,5 м выше основания платформы собственно стены), уклон которой 75°. Башня выступает за гладь стены на 6,9 м, она также не вертикальна, имеет уклон 75°. Сложена из сырцового кирпича. Кладка стены и башни — раздельная, только в самой верхней части — впереплет. Старая стена была взята в «футляр» и с внутренней стороны. Здесь также имеется пахсовая платформа (высота 8 м, ширина 1,5 м). Над ней кладка из сырцовых кирпичей. И пахсовая и кирпичная кладка имеют уклон до 75°. Стена эта неоднократно ремонтировалась (Ташходжаев Ш.С., 1963, с. 105 сл.).

Стены Эрккалы в это время не перестраивались — был проведен только ремонт, но на гребне южной стены был построен мощный «замок» правителя, резко усиливший оборонительные возможности цитадели Мерва (Усманова З.И., 1963, с. 48).

Следующие значительные перестройки укреплений Мерва относятся к позднепарфянскому времени (видимо, II в. н. э.). Новая стена Гяуркалы была построена на оплывах уже довольно сильно разрушившейся к тому времени раннепарфянской стены. Мощные остатки парфянской стены были нарощены на значительную высоту. Новая кладка была выведена из сырцового кирпича размером 42×42×10–12 см. Остатки внешнего фаса, расчищенные на высоту 1,4 м и по длине на 7,5 м, указывают, что фас был отвесным (чем он резко отличается от укреплений предшествующих эпох). Здесь удалось расчистить четыре бойницы. Высота каждой 1,3 м, ширина 0,3 м. Расстояние между бойницами 1,3 м. Они имеют плоские перекрытия. К внешнему фасу старых (раннепарфянских) укреплений на оплывах была пристроена прямоугольная в разрезе кладка из пахсы. Она имеет высоту 3,7 м и ширину у основания 2,3 м. Верхняя часть этой кладки заканчивалась у основания новой стены. Видимо, в это время ров уже не существовал, он был затянут землей. Отсутствие рва в известной мере компенсировали мощные оплывы парфянской стены, которые давали большой уклон и затрудняли возможность применения стенобитных машин (Ташходжаев Ш.С., 1963, с. 111). Сохранившаяся высота стены (если учесть и цоколь) была равна 7,7 м.

Видимо, одновременно проводились работы и по усилению стен Эрккалы. Ко II в. н. э. относится так называемая стена II. Она перекрывает более раннюю стену, ее сохранившаяся высота 2,5–3 м. Выполнена она из сырцового кирпича в сочетании с пахсой.

В эпоху ранних Сасанидов, видимо в IV в. н. э., укрепления Мерва еще раз подвергались значительной перестройке. На развале стен Гяуркалы, видимо, была создана двойная стена с коридором. Очень серьезные перестройки отмечены на северном фасе (раскоп I) (Филанович М.И., 1974, с. 41). Здесь на укрепленном массиве стены предшествующего времени была построена новая стена. Она имела пахсовый цоколь (высота 2 м), полого суживавшийся ко рву. В кладке стены был использован кирпич-сырец (размеры: 38–41×38-41×9-11 см). Сохранившаяся высота стены более 10 м, толщина 15,3 м. В стене был коридор шириной 6,5 м, не имевший перекрытия. Внешняя стена (толщина 3,69 м) имела ход и бойницы (высота хода 2,66 м, ширина 0,8 м). Внутренняя стена коридора имела ширину 4,2 м, она сложена из кирпича иного размера (34–36×34-36×9-12 см). Возможно, что эту систему укреплений можно считать не единой стеной с внутренним коридором, а двумя стенами. Учитывая, что внутренняя стена шире внешней, можно думать, что она имела и большую высоту, господствуя над внутренней.

Значительные изменения наблюдаются в раннесасанидское время и в месте примыкания стен Гяуркалы к Эрккале (западный стык). Ранее существовавшие здесь ворота были забиты глиной. На этой забутовке была построена стена. Она имела понизу толщину 6,7 м и, сохраняя северную (внешнюю) поверхность отвесной, а южную (внутреннюю) наклонной (до 75°), сужалась кверху до 1,5 м. Высота ее 8 м. Она была выложена из сырцового кирпича (размеры: 33×33×12, 33×32×12, 33×31×13, 35×32×12 см). Немного позднее эта стена была расширена с внутренней стороны пристройкой из кирпича (размеры 42×42–43×12 см) и достигла толщины 2,2 м поверху. Еще несколько позднее впереди северного фаса стены появилась малая стена — протейхизма (толщина 1,85 м) (Кошеленко Г.А., Усманова З.И., 1964, с. 34–40).

В Эрккале к раннесасанидскому времени относится стена III. Сохранившаяся высота ее 2,5–3 м, ширина 7 м, имеется внутренний коридор. Она выполнена из кирпича-сырца (размеры: 32×32×12, 35×35×12–15 см). Грани стены не вертикальные, а имеют наклон до 80°, с внутренней стороны она берет «в футляр» остатки стены II. Перед основной стеной — протейхизма.

Дальнейшие перестройки стен Гяуркалы и Эрккалы (относящиеся к позднесасанидскому времени) выходят за хронологические рамки данного тома.

Некоторый материал по истории фортификации Маргианы дают исследования малых памятников оазиса. Насколько сейчас известно, ни один из них не имеет столь сложной истории своей фортификации, как Мерв. Укрепления ранних периодов на территории Мервского оазиса практически (за одним исключением) еще не изучались. Исследовано только укрепленное поселение, возникшее в ахеменидское время (и продолжавшее существовать в раннепарфянское) на месте Старого Кишмана (Массон М.Е., 1966б, с. 95 сл.). Стена его прослежена на протяжении 2,3 км. Неправильный овал стен выявлен только в северной части. Южнее они перекрыты слоями раннесредневекового времени. На ныне существующем участке стен отмечены места двух ворот. Разрез стены (осуществленный в наиболее сохранившемся месте) показал, что стена была возведена на плотно утрамбованной глине из пахсы, ширина стены у основания была равна 3,5 м, на высоте около 2 м она сужается до 3,3 м. Исходя из этого, М.Е. Массон предполагает, что первоначальная высота ее была равна приблизительно 7 м. Никаких сведений о башнях не имеется. Лучше можно представить систему фортификации рядовых населенных пунктов оазиса в первые века н. э. Как правило, для них характерна прямоугольная (или близкая ей) планировка, довольно частое расположение прямоугольных башен, иногда — наличие предвратных лабиринтов. Видимо, наилучшая сохранность укреплений (и, соответственно, наилучшая изученность) — у крепости Дурнали (Пугаченкова Г.А., 1952б; 1958а, с. 46 сл.). В плане Дурнали почти прямоугольна (размеры длинных стен 183 и 173 м, коротких 160 и 150 м). Нижняя часть стен выложена из пахсы (два блока по 1 м в высоту с небольшим уклоном-16 см на 1 м высоты). Выше — отвесная кирпичная кладка из кирпича-сырца (размеры: 40–42×40-42×13–14 см). Сохранившаяся высота стен 7,5–8 м. По мнению Г.А. Пугаченковой, первоначально высота их достигала 15 м. Башни — прямоугольные в плане, они выступают за гладь стен на 6 м. Помимо четырех угловых, имеется также по семь башен на трех сторонах (западной, северной и восточной). Южная стена подверглась большему разрушению, ситуация там менее ясна, и можно предполагать наличие шести башен и крупного бастиона, прикрывающего ворота. Расстояние между башнями 10–17 м. Начиная от нижнего уровня сырцовой кладки, толщина стен в общем невелика — 1,2 м. Снаружи стены раскрепованы широкими пилястрами, выступающими на 43 см. В каждом пилястре и разделяющем их простенке устроено по бойнице. То же самое оформление и внешних поверхностей башен: на лицевом фасаде — по три пилястры и по два простенка, на боковых — по две пилястры и по одному простенку. Все они также прорезаны бойницами. На угловых пилястрах бойницы ложные.

Внутри башен находятся квадратные в плане помещения со стороной 3,7 м, перекрытые, видимо, сводом. Вход во внутрибашенное помещение оформлен аркой (пролет 1,2 м). Бойницы узкие, удлиненные (до 2 м высотой) с сильным скосом нижней грани, что позволяло осуществлять навесной обстрел. Форма их — стреловидная.

Худшая сохранность укреплений другого городка первых веков н. э. — Чичанлыка (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 46). Он имеет почти квадратный план (около 200 м в стороне), углы укреплены квадратными башнями, на трех стенах (южной, западной и северной) зафиксировано по четыре башни, на восточной — три и Г-образный предвратный лабиринт. Верхняя часть стен и башен выполнены из сырцового кирпича размером 40–42×40-42×12–14 см. В настоящее время невозможно сказать, имелся у этих конструкций пахсовый цоколь или нет. Также неизвестно устройство башен (имели они внутрибашенное помещение или нет) и бойниц.

Некоторый материал имеется и по другой крепости первых веков н. э. — Кыркдепе (Дурдыев Д., 1959а, с. 123 сл.). В плане она повторяет план Мерва — с круглой по планировке цитаделью в середине северной стены и почти квадратным планом собственно города. Длина стены 305 м. Стены снабжены большим количеством башен (около 40). Башни и стены очень оплыли и их конфигурация практически не восстанавливается. Можно только предполагать, что башни были прямоугольными в плане. Было выявлено, что стены и башни имели пахсовую платформу, а верхняя часть их конструкций была выполнена из сырцового кирпича. Раскопки также показали наличие мощных укреплений, прикрывавших южные ворота, но детали их устройства остались неизвестными. Также не удалось выяснить и характер бойниц.

Изменения в системе укреплений городов Мервского оазиса в раннесасанидскую эпоху лучше всего могут быть прослежены на примере крепости Старого Кишмана (Дурдыев Д., 1959б, с. 136 сл.; Массон М.Е., 1966б, сл. 86 сл.). М.Е. Массон датирует возникновение крепости III в. н. э. Планировка ее — четырехугольная, приближающаяся к квадрату (размеры длинных стен около 180 м, коротких — чуть больше 150 м). При строительстве крепости использовался сырцовой кирпич (40–41×40-41×10–11 см — в основной кладке; в ремонтных кладках размеры варьировали от 37×37×10 см до 43×43×10 см). Стена имеет различную толщину: от 3,3 до 3,75 м, внутри них имелись проходы (ширина 0,88-0,92 м), обычно внешняя стена толще, чем внутренняя (в первом случае 1,3 м, во втором — около 1,1 м). Коридор не сплошной, он состоит из отдельных отсеков, в которых имеются лестницы, подводящие и к проходам в башни, и на верхний парапет (видимо, имевший зубцы). Общая высота стен, по мнению М.Е. Массона, была около 7 м. Внутристенные коридоры не имели бойниц. Не ясными с точки зрения фортификации являются проходы (числом около 15), обнаруженные в стенах. Их ширина равна 0,9–1,4 м, высота 2,5–2,7 м. Частично они заложены (иногда снаружи, иногда изнутри).

Перед стенами, видимо, находился ров. Углы стен укреплены башнями, близкими в плане к кругу (с диаметром 5–7 м). Кроме угловых, зафиксировано еще 12 башен (по три на каждой стороне) и две башни, прикрывающие ворота, находящиеся на восточной стороне. Расстояние между башнями варьирует от 25 до 39, ширина башен — 4,5–5,5 м, выступают за гладь стен они на 4–4,5 м. Планировка этих башен имеет следующий характер: от стены отходит прямоугольная кладка, затем она приобретает форму овала. Привратные башни имеют тот же план, что и обычные, но несколько большие размеры. Они выступают за гладь стен на 5 м, ширина их 6 м.

Башни имели монолитные основания, а с высоты около 4 м в них располагались сводчатые помещения. В процессе исследований было расчищено внутреннее помещение одной из угловых башен (размеры 4,1×2,3 м) и одной из привратных башен (4,2×2,6 м). В опубликованных отчетах никаких сведении о характере бойниц не имеется.

В общем имеющегося материала явно недостаточно для того, чтобы судить сколько-нибудь уверенно об эволюции маргианской фортификации. Можно сделать только следующие наблюдения. Самые ранние укрепления, восходящие к ахеменидской эпохе, обычно выполнены из пахсы (Эрккала, раннее поселение на городище Старый Кишман). В плане эти поселения имеют форму, приближающуюся к овалу (более или менее правильных очертаний). Ничего нельзя сказать о наличии башен у этих укреплений.

В раннеантичное время (и вплоть до конца парфянского времени) правилом становится двухчастное устройство укреплений: пахсовая платформа и собственно стены, выполненные из сырца. С этого времени план населенных пунктов, обнесенных стенами, обычно приближается к прямоугольному. В это время также правилом становится использование прямоугольных в плане башен.

В первые века н. э. отмечаются следующие изменения в системе фортификации: на смену стенам, имеющим скос, приходят вертикальные стены. Иногда поверхность городских стен декоративно разработана (Дурнали). В тех случаях, когда удается проследить устройство бойниц, они имеют следующий характер: узкие, высокие, перекрытые двумя поставленными на ребро кирпичами.

Для III–IV вв. н. э. характерно широкое употребление внутристенных коридоров (иногда появляются протейхизмы), башни иногда (Старый Кишман) приобретают форму овала или полуовала. В одном случае (там же) зафиксирована кладка стены целиком из кирпича-сырца, но эта практика, кажется, не нашла продолжения в раннесредневековое время.

Помимо укреплений населенных пунктов, в пределах Мервского оазиса зафиксировано наличие стен, окружавших целые районы. Это, во-первых, стена, возведенная Антиохом вокруг всего Мервского оазиса, и стена Гилякин-Чильбурдж, окружавшая пригороды Мерва. Стена вокруг городской округи Мерва (Гилякин-Чильбурдж) была сооружена из пахсы (высота 0,7–0,8 м) и выведена прямо на поверхности земли. Первоначальная ширина ее была, видимо, 6–7 м; в настоящее время в оплыве она имеет ширину свыше 20 м и возвышается над современным уровнем земли не более, чем на 3 м (Альхамова З.А., 1953, с. 405). Название Чильбурдж (сорокобашенная), вероятно, указывает на то, что в древности над стеной возвышалась башня (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 43). Значительная толщина стены заставляет думать, что она не только являлась защитой от набегов небольших шаек разбойников, но выполняла и более важные функции — служила первой линией обороны, которая могла остановить или задержать на время врага. Пока на главной линии обороны (городских стенах) шла подготовка к бою, жители скрывались в городе (Кошеленко Г.А., 1963а, с. 59).

Обследовалась также стена, сооруженная (согласно свидетельству Страбона) по приказу Антиоха I вокруг всего Мервского оазиса (Вязигин С.А., 1949; Мережин Л.Н., 1978). Она выявлена на протяжении примерно 70 км в северной части оазиса. Стена бесспорно охватывала все культурные земли. Толщина ее равна 4–5 м, она выполнена из пахсы. Местами в непосредственной близости от нее (со стороны оазиса) располагались сооружения, интерпретируемые как «башни» — вероятные здания охранных постов, в которых размещались пограничные отряды войск (табл. XCI).

Архитектура и строительная техника. Основным строительным материалом в Маргиане был сырцовый кирпич. Высокое качество его отмечается современными исследователями (Гражданкина Н.С., 1958). В более раннее время он был обычно прямоугольного формата (около 50×30×10 см), в парфянское и раннесасанидское — квадратного (примерно 40×40×10 см). Жженые кирпичи использовались много реже. Достаточно широко применялась и битая глина — пахса. Часто в постройках можно видеть сочетание кладок из пахсы и кирпича-сырца. Дерево использовалось редко: для перекрытии, дверей, иногда деревянные бревна и доски закладывались в сырцовую кладку для придания ей большей жесткости (Усманова З.И., 1966). Причиной ограниченного применения дерева, видимо, была редкость его в Мервском оазисе. Камень в строительстве применялся в очень ограниченных масштабах (табл. XCII, XCIII).

Кладка из сырцовых кирпичей обычно была тщательной, старательно следили за «перевязкой» швов, что придавало прочность конструкции. Горизонтальные и вертикальные швы между кирпичами заполняли жидкой глиной, обеспечивавшей при высыхании прочную связь кирпичей. Стены, как правило, были значительной толщины — до 2–3 м. Перекрывались помещения как деревом (с последующей обмазкой глиной), так и сырцовыми сводами. Наиболее обычной формой конструкции в этом случае был так называемый «свод отрезками». Возможно, что уже в парфянское время была освоена техника выкладки куполов. «Ложный купол» широко использовался при строительстве керамических печей.

Стены помещений, как правило, покрывались глиняной штукатуркой, в парадных частях зданий использовалась ганчевая обмазка. Иногда ганч красился, изредка — расписывался. В декоре (хотя и очень редко) использовались литые из гипса детали. Так, например, в доме ремесленника в Мерве — коринфизированная капитель (Кошеленко Г.А., Усманова З.И., 1963). Полы, как правило, были глинобитными, изредка они покрывались ганчем, еще реже устраивались вымостки из битых кирпичей.

Архитектура Маргианы изучена еще очень недостаточно. В частности, плохо известна архитектура жилища. Несколько жилищ было изучено на территории Гяуркалы. В восточной части городища исследовался дом, который считался жилищем одного из рядовых граждан города (Филанович М.И., 1974, с. 78 сл.). Дом вскрыт только частично. Он был выполнен из сырцовых кирпичей обычных размеров. Видимо, организующим элементом планировки был дворик. Хозяйственные и жилые помещения группировались вокруг него, причем первые были сконцентрированы в северной части комплекса, вторые — в южной. Комнаты были достаточно просторны, в одной из них зафиксированы две ниши, расположенные одна против другой. На территории дворика зафиксирован тандыр. В хозяйственных помещениях имелось большое количество вкопанных в пол хумов. Интересны находки, сделанные в процессе раскопок: керамика, терракотовые статуэтки, туалетные чашечки, пряслица, очень большое количество монет, киноварь в чашечке (возможно, китайского происхождения). Необходимо, кроме того, отметить большое количество железных криц, хотя никаких следов производства не обнаружено. Все это приводит исследователей к выводу, что здесь перед нами жилище мервского купца. Датируется дом II–III вв. н. э.

В северной части городища Гяуркала исследовался квартал мукомолов (Кацурис К., Буряков Ю., 1963). Здесь выявлено около десяти домохозяйств, расположенных очень тесно, на небольшой территории, отдельные дома часто имеют общие стены. Узкие переулки внутри квартала дополняют картину скученности и тесноты. Основным строительным материалом служит сырцовый кирпич. Иногда используются жженые кирпичи, но их функции всегда подсобные: вымостка пола или основание для жерновов. В одном случае в качестве вымостки служил слой утрамбованных черепков. Стены обычно большой толщины. Они штукатурятся глиной. Дворы (точнее, небольшие световые дворики) не служат организующим центром домохозяйства. В комнатах часто строятся глинобитные суфы. Хумы в помещениях чаще всего хранятся во вкопанном состоянии. Хорошо видна специализация отдельных помещений. Одни из них приспособлены только для хранения зерна или муки и заполнены в основном хумами. Другие служат собственно мастерскими, третьи — жилые. Датируется квартал III в. н. э.

Более сложен вопрос с так называемой мастерской ремесленника-металлиста (Усманова З.И., 1963б). Во-первых, есть основания полагать, что данная мастерская входила в состав государственного (царского) хозяйства, что не позволяет «напрямую» использовать этот материал для суждения о характере жилища Мерва. Комплекс неоднократно перестраивался (что очень затрудняет определение функций отдельных помещений). Кроме того, вскрыт он неполностью. Тем не менее, можно отметить следующее: в качестве основного строительного материала использовался кирпич-сырец, здесь также наличествует сочетание в едином комплексе производственных и парадно-жилых помещений. Именно отсюда происходит и известная гипсовая капитель.

Вне пределов Мерва жилища исследовались только на поселении Джиндепе, где был частично раскопан один из кварталов поселения (Кошеленко Г.А., 1963б).

В составе квартала имелось три домохозяйства и обширный двор, окруженный глинобитной стеной. В состав комплекса также входили две керамические печи. Квартал располагался изолированно, его окружало незастроенное пространство. Характерна большая толщина стен (1,8–2,2 м). Стены сложены из сырцового кирпича, проходы между отдельными помещениями перекрыты арками. В ряде помещений имеются алтарные ниши и глинобитные суфы.

В целом материал еще слишком незначителен, чтобы можно было делать какие-то серьезные выводы относительно жилища Маргианы. Можно только отметить разнообразие их типов, большое сходство с точки зрения конструкции (толщина стен, наличие суф, ниш и т. п.), частое сочетание в едином комплексе жилых и производственных помещений.

В Маргиане выявлено только одно здание дворцового характера. Оно расположено на гребне стен Эрккалы (Усманова З.И., 1963а). На стене была создана мощная платформа и уровень полов помещений этого сооружения был на 26 м выше уровня почвы в городе. Ядром всего комплекса служило большое квадратное помещение (8,6×8,5 м), с обводными коридорами вокруг него и рядом комнат за ними. Перекрытия, насколько можно судить, были балочными у основных помещений и сводчатыми у обводных коридоров. Основным строительным материалом был кирпич обычных в Маргиане размеров. Стены помещений были покрыты белой штукатуркой, поверх которой наносилась цветная. Преобладают тона: ярко-голубые, красные, желтые, розовые, черные по голубому фону, черные по красному. В одном из помещений обнаружена лестница, ведущая, видимо, на крышу, что заставляет думать, что имелся еще верхний этаж, возможно, выполненный из дерева. К сожалению, все помещения в сасанидскую эпоху были очень плотно забутованы и в силу этого большая часть комнат осталась неисследованной. Высказывалось предположение (Кошеленко Г.А., 1966, с. 86 сл.), что данное здание можно определить как дворцово-храмовый комплекс.

На территории Гяуркалы раскапывались остатки двух зданий, которые определяются исследователями как храмовые, возможно, зороастрийские. Одно из них располагалось в северо-восточной части города (Филанович М.И., 1974, с. 69 сл.). Здесь в I–II вв. н. э. на платформе из пахсы располагалось несколько помещений и отдельно стоящий квадратный цоколь (возможно, остатки башни). Стены помещений были покрыты цветными штукатурками с использованием белой, черной, красной и синей краски и позолоты. Были обнаружены очень мелкие фрагменты алебастровой скульптуры, окрашенной в черный цвет. В начале III в. н. э. комплекс был оставлен. Несколько позднее он вновь отстраивается. Здание имело замкнутый характер, включало большой зал и небольшие глухие комнаты. Интерьер украшала цветная штукатурка. Рядом был расположен мощный монолитный цоколь (квадратный в плане, со стороной 16,6 м), видимо, также служивший основанием башни. Высказывалось предположение, что на этой башне стоял алтарь, на котором возжигался огонь при религиозных церемониях.

Второе здание располагалось в районе южных ворот (Филанович М.И., 1974, с. 93 сл.). Оно, видимо, также было построено на платформе. Раннее сооружение (I–II вв. н. э.) выявлено только частично. Установлено, что в интерьере его использовались ганч с позолотой. Оно пришло в упадок в конце II — начале III в. н. э. и было вновь отстроено во второй половине III в. н. э. Для него характерными являются очень толстые стены (до 2,5 м), помещения как бы «вмурованы» в монолит кладки. Центральное помещение (видимо, целла) с трех сторон было окружено коридорами. Возможно, имелся и верхний этаж. Среди находок зафиксированы остатки рельефных золоченых штукатурок и рука ганчевой статуи.

В юго-восточной части городища Гяуркала обнаружены буддийская ступа и сангарама (Koshelenko G., 1966; Кошеленко Г.А., 1966, с. 95 сл.; Кошеленко Г.А., 1977, с. 110; Массон М.Е., 1963а; Усманова З.И., 1977). Возникновение этого комплекса относится к III в. н. э. Первоначально была возведена ступа. Она состояла из монолитной платформы (ширина 6,5 м, высота 3 м) и круглой в плане башенки, сохранившейся в высоту на 1,5 м. Для строительства был использован сырцовый кирпич обычных для этого времени размеров (42–45 см в стороне, толщина 10–12 см). В дальнейшем платформа с западной стороны дала просадку и произошел разрыв кладки платформы. Второй период в истории сооружения связан с ремонтом платформы. С западной стороны платформа была усилена кладкой (ширина 2,4 м), выложенной из сырцового кирпича с деревянными креплениями через каждые 0,7 м (в два ряда). Была также надстроена и увеличена в размерах башня. Несколько позднее башня получает новый купол и сооружается обводной коридор. К концу этого (третьего) периода (датируемого IV в. н. э.) ступа уже полуразрушена. Четвертый период связан с капитальными перестройками, придавшими сооружению очень монументальный характер. Башня получает новую оболочку, ее диаметр теперь достигает 10 м. Создается новый обводной коридор. Стены его поверх глиняной обмазки имели красную штукатурку. На северном фасе была построена новая монументальная лестница (прослежена по наклонной на 5,8 м, по высоте на 3,5 м). На ступеньках лестницы сохранилась белая ганчевая обмазка и красная краска поверх нее. На северном же фасе на платформе, фланкируя начало лестницы, были поставлены две круглые колонны, выложенные из сырцового кирпича. Тогда же, видимо, у основания была помещена статуя Будды. В это же время сооружается сангарама к югу от ступы. Исследовано несколько помещений, связанных между собой сводчатыми проходами. Почти в каждом помещении имелись ниши. Этот период датируется V в. н. э. В дальнейшем ступа еще перестраивалась, разрушилась она в VI–VII вв.

Хозяйство. Основой экономики Маргианы, видимо, было земледелие. Во всяком случае письменные источники, в общем чрезвычайно малочисленные, о сельскохозяйственных культурах говорят неоднократно. Так, в китайских сообщениях говорится (в применении к Маргиане): «Там ведут оседлую жизнь и занимаются земледелием, сеют рис и пшеницу, делают вино из винограда» (Бичурин Н.Я., 1950, 2, с. 51). Об очень высокой урожайности маргианской виноградной лозы говорит и Страбон, упоминая вообще чрезвычайное плодородие Маргианы (Страбон, XI, 10, 2). При археологических работах (в частности, при раскопках Эрккалы) были найдены косточки винограда, вишен, семечки дыни, арбуза и огурцов, крупные косточки винограда. В большом количестве были найдены остатки зерен и шалы риса, как крупнозернистого, так и мелкозернистого (Усманова З.И., 1963а, с. 80). Там же были обнаружены остатки тканей из растительных волокон кенафа и хлопка (там же, с. 70). Бесспорно существование скотоводства в Маргиане. Находки шерстяных тканей в Мерве свидетельствуют о местной переработке продуктов животноводства (там же, с. 72–73).

Ремесло Маргианы исследовано еще недостаточно. Лучше других известно керамическое производство, благодаря исследованию как самой керамики, так и обнаружению ряда обжигательных печей различного времени, что (хотя и с большими лакунами) позволяет представить эволюцию этого вида ремесленной деятельности (табл. XCIV).

Самые ранние керамические обжигательные печи обнаружены на севере Мервского оазиса (Тахирбай 2, Чурнок, Северное Учдепе), датируемые серединой I тысячелетия до н. э. (Массон М.Е., 1966б, с. 71–72; Сарианиди В.И., 1957; 1958). Наиболее полно исследованы печи на поселениях Чурнок и Северное Учдепе. Печи на Чурноке расположены рядом, конструктивно они совершенно идентичны и различаются только размерами. В печи 1 центральную часть составляет топка в виде вырытого в земле колодца, обмазанного внутри раствором глины с саманом. В верхней части топки радиально расходятся каналы, сложенные из сырцовых брусков глины с глиняной же промазкой, сверху они прикрыты целыми кирпичами (40×20×10 см). Секторы между каналами засыпаны рыхлой землей. От верхнего края топки до горизонта отверстий каналов идет глиняная с саманом обмазка в несколько слоев. Горячий воздух через каналы поднимался вверх и попадал в обжигательную камеру, которая, вероятно, имела купольную форму. В куполе были проделаны вытяжное и загрузочное отверстия. Специальное отверстие около топки предназначалось для добавочного отвода горячих газов в каналы и уменьшения потерь полезного жара. Вторая печь больших размеров (диаметр 4,5 м, глубина топки 2,75 м).

То же самое устройство зафиксировано и у двух печей, раскопанных на Северном Учдепе.

На поселении Джиндепе раскопано пять печей, датируемых II в. до н. э. — I в. н. э. (Мережин Л.Н., 1962). Все эти печи круглые в плане, очень больших размеров. Печи выполнены из сырцового кирпича (40–42×40-42×12–14 см), они — двухъярусные. Топочная камера заглублена в землю, ее высота обычно 2,5 м, диаметр колеблется от 1 до 2,5 м. В сечении топка представляет собой полуэллипс, плоское основание которого служит полом топочной камеры. К ней подводит длинный канал топочного устья. Через него производилась загрузка топки топливом (янтак, тамариск, солянка и др.). Облицовка стен топочной камеры осуществлялась горизонтальной кладкой кирпича (методом ложного купола). Примерно на высоте 3/4 своего потолка топка соединялась 8, 9 или 13 каналами с находящейся выше обжигательной камерой. Продухи были прямоугольными в сечении. Они сообщались с обжигательной камерой большей частью с помощью двух круглых отверстий. Иногда имелось большое центральное отверстие или открытые каналы продухов. Обжигательная камера также круглая в плане и ее диаметр обычно на 1/3 больше, чем у топочной. Располагаясь над дневной поверхностью, обжигательная камера имела стены и перекрытие куполом с отверстием вверху (для выхода дыма). Кладка перекрытия осуществлялась методом ложного купола. Высота этой камеры от 3 до 5 м. Она имела в стене загрузочный проход, который каждый раз заделывался после того, как обжигательная камера заполнялась продукцией, подлежащей обжигу.

Керамические печи III–IV вв. н. э. были обнаружены на Гяуркале и одна из них была раскопана (Ахраров И.А., Усманова З.И., 1980). Эта печь мало отличалась от более ранних печей. Единственное новшество в конструкции — двойная стена верхней (обжигательной) камеры. Видимо, это новшество порождено стремлением замедлить остывание ее и тем самым обеспечить более равномерный обжиг керамики.

С керамическим производством было, видимо, в какой-то степени связано и производство терракотовых статуэток, являвшихся самым массовым видом искусства Маргианы. На ряде памятников обнаружены терракотовые формы для этих статуэток (Пугаченкова Г.А., 1962). Вполне возможно, что обжигались эти фигурки в тех же печах, что и керамика.

Металлообрабатывающее ремесло Мерва известно только на основании материалов раскопок мастерской, находившейся на территории Гяуркалы (Усманова З.И., 1963б, 1964 сл.). Первые постройки здесь появились в I в. до н. э., но настоящий расцвет мастерской отмечается в первые века н. э. Всего в ходе раскопок исследовано 13 помещений (производственных, хозяйственных, жилых). Большинство из них — производственного назначения. Видимо, основное место в деятельности мастерской занимала металлообработка, в первую очередь бронзолитейное дело. Обнаружены остатки небольших глиняных горнов, куски шлака, фрагменты тиглей, а также глиняных форм для отливки (одноразового пользования). Кроме того, найдены фрагменты керамических форм, состоявшие из двух половинок, — для многократного пользования. В целом виде дошли формы, предназначенные для изготовления каких-то поделок в форме воронок. К числу обнаруженных предметов производственного назначения относятся точильные бруски и стеклянные сосуды типа черпаков и реторт. Высказывалось предположение, что эти черпачки и реторты предназначались для растворения золота в ртути (при нанесении позолоты на металлические изделия).

В тех же помещениях, где производилось литье, обнаружены горны и железные крицы ладошкообразной формы, что свидетельствует о совместной работе литейщиков и кузнецов. В этих помещениях были найдены врытые в землю хумы. Считается, что они предназначались для охлаждения в воде железных изделий. В соседних помещениях найдены фрагменты костяных обкладок сложных луков с выемками для тетивы, изготовленные из рога бухарского оленя и тщательно отполированные. Основа луков, видимо, была деревянной. Наконец, в особой части дома (на север от основного комплекса помещений) в нескольких комнатах было найдено большое количество керамических пирамидальных грузил и пряслиц. Было высказано предположение, что здесь располагалась специальная ткацкая мастерская. Широкое распространение ткачества в Мерве в форме домашнего ремесла не подлежит сомнению. Об этом говорит повсеместное распространение грузил и пряслиц. Но, с другой стороны, столь же возможно и наличие здесь специализированных мастерских, поскольку в Мерве найдены остатки тканей из льна, шерсти, шелка иногда очень сложного плетения (Усманова З.И., 1961; Федорович Е.Ф., 1969).

Наконец, необходимо отметить, что на территории меднолитейной мастерской обнаружены небольшие лепешкообразные заготовки и бракованные медные монетные кружки. Вполне возможно, что в этой же мастерской осуществлялась и чеканка медных мервских монет. В таком случае можно предполагать, что данная мастерская являлась государственной, а не частной, как указывалось в публикациях материалов раскопок. Помимо факта чеканки монет, в пользу этого предположения говорит концентрация в рамках единого комплекса очень различных видов ремесла.

Раскопки древнего Мерва дали интересный материал для суждения об одном виде ремесла, связанном с переработкой сельскохозяйственной продукции (Кацурис К., Буряков Ю., 1963). В III в. н. э. у северных городских ворот возникает квартал мукомолов. Здесь выявлено около десяти отдельных хозяйств примерно одного имущественного уровня (в общем не очень высокого). В каждом из хозяйств было обнаружено три-пять установок для помола зерна и большое число больших хумов, в которых хранились как мука, так и предназначенное к помолу зерно. Каждая из этих мельниц[35] состояла из двух жерновов. Нижний, меньшего диаметра, неподвижно укреплялся на подставке из жженых трапециевидных кирпичей. Верхний, несколько большего диаметра, соединялся с ним деревянной осью. Поднимая или опуская эту ось, можно было получать разные помолы муки. Характерно разнообразие типов мельниц, их жернова имели диаметр от 6 до 35 см. Они изготавливались из гранита, кварцевого песчаника, гнейса, а также в отдельных случаях из керамического клиниста. Исходя из того что в Мервском оазисе нет месторождений камня, подходящего для производства жерновов, было высказано предположение (по-видимому, справедливое), что привозное сырье (или полуфабрикаты) окончательной обработке подвергалось на месте, в мервских ремесленных мастерских (Айзенберг Ю.В., 1958).

Не подлежит сомнению товарный характер хозяйства квартала. В каждом хозяйстве было несколько мельниц — в то время как и одной вполне хватило бы для удовлетворения домашних потребностей. Кроме того, при раскопках найдено более 600 медных монет мелких номиналов, это также подтверждает товарную направленность хозяйственной деятельности мукомолов.

О других видах ремесла Мерва можно судить только на основании ремесленной продукции, поскольку ремесленные мастерские и инструменты мастеров не обнаружены. Можно думать, что на достаточно высоком уровне находились отрасли производства, связанные со строительством. Если строительство рядовых жилищ, видимо, как правило, было делом рук самих хозяев, то большие строительные проекты (возведение общественных зданий, стен городов и т. п.) осуществлялись под руководством и при участии опытных ремесленников. В Маргиане (хотя и в сравнительно небольших масштабах) при строительстве использовался жженый кирпич, изготовление которого, бесспорно, производилось в специализированных мастерских (Гражданкина Н.С., 1958). Со строительством связаны и некоторые виды деревообработки (Усманова З.И., 1966). Кроме того, существовали виды ремесла, связанные с отделкой парадных помещений зданий общественного назначения. В целом ряде таких зданий, открытых на Эрккале и Гяуркале, найдены остатки цветных штукатурок, иногда очень хорошего качества. В доме ремесленника на Гяуркале была найдена литая из гипса капитель, принадлежавшая декору парадного помещения (Кошеленко Г.А., Усманова З.И., 1963). Капитель довольно сложной конфигурации является свидетельством существования особого вида ремесла в древнем Мерве.

Бесспорным представляется существование в Маргиане ряда отраслей ремесла, связанных с производством украшений. В частности, в Мерве изготовлялись каменные бусы (из гипса, агата, корунда, яшмы, талька, змеевика и некоторых других минералов) (Дресвянская Г.Я., 1969б, с. 70). Камнерезное ремесло засвидетельствовано и находками перстней местного производства (Пугаченкова Г.А., 1957; 1963). Кроме того, в Мерве изготовлялись и стеклянные бусы (Дресвянская Г.Я., 1969, с. 78). Мервский оазис, видимо, играл важную роль в международной торговле. Он лежал на одном из важных этапов «великого шелкового пути», связывавшего Средиземноморье с Дальним Востоком (Массон М.Е., 1955а, с. 33 сл.). В связь с развитием этой торговли некоторые исследователи ставят находки в Мервском оазисе двух Пальмирских рельефов (Массон М.Е., 1966а), хотя существует сомнение в том, что они в действительности были найдены здесь (Bernard Р., 1973). Во всяком случае множество мелких находок (фрагменты шелковых тканей, кусочки киновари и т. п.) подтверждают данные литературной традиции о развитии международной торговли и о роли Мерва. Несомненно также наличие связей с Индией. Огромное количество раковин каури, найденных при раскопках в Маргиане, произведения буддийского искусства, обнаруженные в Мерве, подтверждают это.

В парфянское время, особенно к его концу, можно говорить о широком развитии внутренней торговли в Мервском оазисе. Здесь существует местный монетный двор, видимо, чрезвычайно активный, выпуски монет которого удовлетворяли потребности местного рынка. Широкое развитие товарно-денежных отношений подтверждается многочисленными находками бронзовых монет. Особенно показательны в этом отношении раскопки квартала ремесленников-мукомолов.

Оружие. Оружие Маргианы изучено слабо. В большом количестве при раскопках встречаются только наконечники стрел. Для VII–IV вв. до н. э. характерны бронзовые двухперые лавролистной и треугольной формы со спрятанной или выступающей втулкой. Для этого времени характерны также глиняные обожженные метательные ядра. Среди них встречаются крупные, но преобладают биконические длиной до 8–9 см — для пращи.

В III–I вв. до н. э. в военном деле Маргианы начинают использоваться метательные машины. Об этом свидетельствуют многочисленные находки ядер круглой формы из обожженной глины диаметром от 10 до 22 см и весом от 3 до 10 кг. Была и другая разновидность ядер — в форме равносторонних пирамидок (высота до 8 см), которые применялись как защитное средство против кавалерии. Они разбрасывались перед стенами города (главным образом около ворот). Характерным типом наконечника стрелы для этого времени был трехгранный или трехперый (реже круглый) с выступающей или скрытой втулкой с опущенными жальцами. Луки в это время были составными. В центральной части Гяуркалы была обнаружена мастерская, в которой изготавливались луки этого типа. Основа их была деревянной, а обкладки с выемкой для тетивы — из рога бухарского оленя.

В первые века н. э. происходят некоторые изменения в военном деле Маргианы. Метательная артиллерия продолжала использоваться, но, видимо, происходят какие-то изменения в конструкциях машин. Ядра этого времени — более мелкие (диаметр 10–15 см). Производство их было сосредоточено в цитадели (Эрккала), где обнаружена обжигательная печь, загруженная необожженной продукцией.

Наконечники стрел этого времени по-прежнему бронзовые трехлопастные, преобладающую группу составляют наконечники со скрытой втулкой и приспущенными жальцами, выполнявшими функцию шипов.

В III–IV вв. н. э. значительных изменений в военном деле, видимо, не происходило. Во всяком случае такой вывод может быть сделан на основании находок глиняных ядер и наконечников стрел.

Об иных типах вооружения наши сведения чрезвычайно скудны. Можно полагать, на основании изучения терракотовых статуэток, что распространены были кинжалы (прямые и изогнутые), а также тяжелые широкие двуручные мечи.

Керамика. Керамика Маргианы исследовалась главным образом на основе раскопок Гяуркалы и Эрккалы. Керамика рядовых поселений оазиса исследована еще недостаточно. Первая обобщающая работа, посвященная керамике Мерва, появилась в начале 60-х годов (Рутковская Л.М., 1962, с. 44–116). В дальнейшем керамическая шкала Мерва уточнялась благодаря раскопкам Эрккалы (Усманова З.И., 1969) и Гяуркалы (Филанович М.И., 1974). Наиболее важны в этом отношении были материалы из стратиграфического шурфа 5 на Эрккале, позволившие пересмотреть датировку нескольких керамических комплексов. Вся керамика Мерва (за исключением небольшого числа кухонной посуды) делалась на гончарном круге (табл. XCV, XCVI).

В настоящее время существует следующая схема развития керамики древнего Мерва.

VII–IV вв. до н. э. Вся посуда сделана на гончарном круге, качество черепка высокое, хорошая отмучка глины, обжиг ровный, черепок красного цвета, светлый (кремовый и белый) ангоб покрывает внешнюю поверхность сосуда (иногда целиком). Характерны следующие формы: а) крупные банкообразные сосуды с уплощенным венчиком в виде валика и клювовидным профилем, стенки прямые или слегка расширяющиеся к устью, с подкосом при переходе к плоскому донцу; б) сосуды меньших размеров, но практически той же самой цилиндрической формы с подкосом почти у самого дна и тонким прямым венчиком; в) крупные и мелкие чаши с прямым слегка утолщенным венчиком и с довольно резким изломом стенок в самой широкой части тулова при переходе к донцу.

Особый комплекс представляет керамика конца IV — начала III в. до н. э. Это комплекс переходного времени, когда часто встречаются формы, характерные для предшествующего периода, но уже появляются формы, которые станут ведущими в последующий период. Этот комплекс надежно был выделен в шурфе 5 на Эрккале. Он включает: а) крупные сосуды баночных форм с изломом стенок ближе к дну; б) крупные чаши-миски с клювовидным венчиком и крутым изломом стенок в широкой части тулова; в) мелкие сосуды с плоским дном и выпуклым туловом, дающим резкий излом и сужающимся к центру вращения, после чего стенки плавно расширяются к венчику. Кроме того, появляются совершенно новые формы сосудов (которые позднее станут ведущими в древнем Мерве): а) сосуды, имеющие коническое тулово с прямо поставленным венчиком, сходящим на нет у закраины, и перегибом в месте перехода к тулову (это, по-видимому, бокалы-кубки); б) чаши со скругленным у закраины венчиком. В этом же комплексе впервые появляются у сосудов круглые в сечении ручки.

III–II вв. до н. э. Керамика этого времени отличается большой тщательностью выделки, имеет обычно розовый, коричневый или красноватый черепок плотной отмучки. Покрыта светлым, реже розовым ангобом, иногда отмечается лощение. Очень редко встречаются экземпляры сосудов черного и серого цвета, иногда с лощением. Наиболее распространены сосуды открытых форм: блюда или тарелки, чаши, чашевидные кубки, пиалы, миски, широкие вазы, дающие большое количество вариантов профилей и развивающие черты керамики переходного периода. Прочно вошла в быт цилиндро-коническая чаша с дисковидным и плоским поддоном, прямой или слегка закругленной закраиной. Распространились чаши сфероидного очертания с отогнутым краем, а также пиалы и небольшие чаши с вариациями загнутого внутрь или отогнутого наружу бережка. Характерна форма плоского блюда или тарелочки с отогнутым клювовидным краем на кольцевом или дисковидном поддоне, иногда с выступом у дна (типа «рыбных блюд»), а также тарелки с закраиной в виде закругленного валика. Характерную черту комплекса составляет присутствие широких ваз на полой ножке с профилированным краем (типа кратеров). Представлены также широкогорлые кувшины с крутыми плечиками, отогнутой закраиной, реже раструбообразной горловиной с одной, реже двумя, ручками на кольцевом поддоне. Горшки приземистые, также с отогнутой закраиной. Обе эти формы часто несут вдоль бережка выступ для крышки. Сами крышки очень похожи на перевернутые тарелочки с клювовидным краем. Комплекс мелкой столовой и кухонной посуды дополняют также тагоры с расходящимися стенками и хумы яйцевидной формы или приближающиеся (по форме) к цилиндру с выпуклым дном и валикообразным загнутым венчиком. Конец II в. до н. э. — первая половина I в. н. э. Этот комплекс характеризуется тем же цветом черепка, редким применением лощения, хорошим качеством выделки, свидетельствующим о высоком уровне технологии производства. В нем продолжают бытовать все формы, свойственные предыдущему периоду, однако несколько сокращается обилие вариантов чаш и тарелочек, уступая место крупным более тяжеловесным мискам с плавным перегибом стенки или с расходящимися стенками и плоским поддоном. Увеличивается также процент горшков с яйцевидным туловом, бортик которых часто украшает процарапанный орнамент.

Вторая половина I — начало III в. н. э. Керамика характеризуется высоким качеством выделки. Преобладает черепок розового и желтовато-серого цвета, появляются сосуды серовато-зеленого цвета. Ассортимент форм по-прежнему широкий, продолжают бытовать многие старые формы (чаши, тарелочки и миски). Прежде всего это относится к чашам, тарелочкам и мискам. Наибольшее распространение получили чаши с округлым туловом на кольцевом поддоне. Начиная с этого времени расширяется ассортимент кувшинов. Появились кувшины с широким устьем без горловины с расходящимися вниз стенками с двумя ручками фасолевидного сечения. Поддоны обычно плоские, но появились и кольцевые с шашечкой посредине. Появляется новый тип горшка с округлым очертанием тулова, переходящим книзу на конус, плоским дном и отогнутым клювовидным венчиком. Продолжает бытовать прежняя форма горшка, чаще, чем прежде, украшенного по плечикам волнистым орнаментом. Так же украшаются массивные дисковидные крышки горшков. Среди других типов посуды необходимо отметить фляги-мустахары с ручками-кольцами и плошки-светильники. Наряду с яйцевидными хумами распространяются хумы, близкие к усеченному конусу с выпуклым дном. В начале III в. н. э. входят в употребление глубокие тарелки с широким бортиком, украшенным иногда волнистым орнаментом и двумя маленькими налепами, имитирующими ручки.

III–IV вв. н. э. В это время происходят некоторые изменения в технологии керамического производства, приведшие к ухудшению качества продукции. Несмотря на то что формы посуды отличаются большой пластичностью и стройностью, черепок порист и обожжен неравномерно. Эти изменения нашли отражение и в цвете керамики. Преобладает серовато-зеленый тон черепка. В ассортименте резко снизился процент чаш, почти исчезли маленькие тарелочки. Вышли из употребления чаши и бокаловидные чаши цилиндрического профиля. Взамен увеличивается набор кувшинов, широкогорлых и узкогорлых. Необходимо отметить огромное разнообразие их вариантов и размеров, начиная от вытянутых, грушевидных, яйцевидных и кончая шаровидными. Появляются амфоровидные сосуды с двумя изящно изогнутыми ручками и кувшинчики с вычурно профилированной закраиной горловины. Наиболее распространены кольцевые поддоны с шишечкой посредине, но есть и плоские. В конце периода появляются утяжеленные поддоны, выступающие за стенки кувшина (с продолжением в них емкости сосуда). Новым типом можно считать также конусовидные поддоны с валиком-перехватом, полые и сплошные. Распространена также форма широкогорлого кувшина с шароподобной раздутой горловиной и двумя изогнутыми массивными ручками. Ручки самые разнообразные, от кольцевидных и напоминающих «ослиное ухо» до витых вертикальных и горизонтальных с вмятинами или налепами. Широко распространены глубокие тарелки с налепами в форме пельменей и орнаментированным широким бортиком. Бытуют горшки с клювовидным и треугольным в сечении венчиком, украшенные по стенкам волнистым орнаментом. Так же украшены массивные сосуды типа ступок.

Бытовая утварь, одежда. Бытовая утварь и одежда жителей Маргианы исследованы еще недостаточно. Представление о типах женской одежды может быть получено на основании изучения терракотовых статуэток, возможно, воспроизводящих типы одежды, существовавшие в быту. Для III–I вв. до н. э. в изображениях женских образов преобладают одежды типа гиматий и хитон. В первые века н. э. популярными становятся длинные, до пят, платья с большим декольте и большим количеством нашивных украшений. Головной убор — в виде клобука или платка (иногда с венцом). Несколько позднее становится популярным «двурогий» головной убор и плащ.

Сравнительно немногочисленные статуэтки, изображающие мужчин, говорят о том, что в первые века н. э. в мужской одежде были распространены кафтаны и складчатые шаровары.

Находки при раскопках Эрккалы остатков тканей показывают, что для шитья одежды использовались шерсть, шелк и лен. При раскопках встречены также бронзовые зеркала и туалетные ложечки.

Украшения. Находки украшений также немногочисленны. Довольно обычны тонкие плоские или овальные в сечении бронзовые кольца, иногда со щитками, несущими изображения, или каменными вставками. Судя по терракотовым статуэткам, возможно, воспроизводящим украшения, существовавшие в быту, использовались также браслеты (ручные и ножные), а также гривны и медальоны. Также популярными были всякого рода нашивные украшения — бляшки, пуговицы, застежки. Одна из таких застежек была найдена при раскопках жилого дома Гяуркале. Она выполнена из перламутровой раковины, на ней в технике точечной гравировки передано изображение противостоящих друг другу в геральдической позе двух козлов. Многочисленны находки костяных «стилей» и женских головных шпилек с разнообразными навершиями (лопаточек, сжатых ладоней рук, птиц и т. д.).

Самым распространенным украшением были бусы, многочисленные находки которых были сделаны при раскопках мервских городищ (Дресвянская Г.Я., 1969). Бусы изготовлялись из мраморовидного оникса, сердолика, бирюзы, горного хрусталя, коралла, граната, агата, талька, кварца, перламутра, гагата, халцедона. Формы этих бус весьма разнообразны. Кроме каменных бус, употреблялись также и стеклянные (цилиндрические, бочонковидные, биконические, шаровидные, шестигранные и т. д.).

Погребальные памятники и обряд захоронения. Погребальный обряд Маргианы исследован еще недостаточно. В частности, практически неизвестны некрополи ранней эпохи. Только начиная с парфянского времени появляется некоторый материал для суждения о погребальном обряде населения Маргианы. Для этой эпохи зафиксировано два некрополя. Один из них расположен возле Мунондепе (Кошеленко Г., Оразов О., 1965). Он датируется временем около рубежа н. э. На утрамбованной площадке находилось несколько сосудов, в которые были помещены предварительно очищенные кости умерших. Кроме того, там имелся специально выполненный глиняный оссуарий с рельефными налепами (в котором также были помещены кости умершего). Для останков умерших новорожденных детей использовались небольшие чаши. Кости укладывались на глинобитную площадку и сверху покрывались чашей.

Поскольку некрополь был очень сильно поврежден при земляных работах, в ходе раскопок нельзя было установить, были ли помещены все эти костехранилища в специальное сооружение (наус) или эта погребальная площадка располагалась под открытым небом (и, возможно, была обнесена оградой) (табл. XCVII).

Исследование этого некрополя показало, что погребальный обряд, существовавший среди жителей Мунондепе на рубеже н. э., был в своей основе зороастрийским, но сопровождался некоторыми обрядами, не типичными для «классического» канонизированного зороастризма. Эти обряды, напоминавшие мистериальное действо, восходили к древним местным традициям.

Другой некрополь, ранние части которого относятся также к парфянскому времени, расположен сравнительно недалеко от Мерва. В литературе он носит название «Байрамалийский некрополь» (Ершов С.А., 1959; Обельченко О.В., 1969; Сусенкова Р.С., 1969; Кошеленко Г.А., Десятчиков Ю.М., 1966). Стратиграфия этого некрополя чрезвычайно сложна и не может считаться окончательно установленной. В силу этого очень трудно представить детальную картину развития погребального обряда. Тем не менее, можно выделить основные характерные черты обряда, существовавшего в парфянскую и раннесасанидскую эпоху. Установлено, в частности, что в парфянское время на этом некрополе существовали погребения в хумах, выполненные по зороастрийскому обряду, — т. е. кости были очищены от мягких тканей (Обельченко О.В., 1969, с. 96). По всей видимости, в ряде случаев никаких специальных сооружений, в которые помещались бы подобные хумы-оссуарии, не было. Они располагались прямо на грунте. Однако одновременно существовали и наусы, в которых помещались хумы-оссуарии (Сусенкова Р.С., 1969, с. 105). Планировка их устанавливается с трудом. Можно только сказать, что они были выполнены из сырцовых кирпичей, имели в плане прямоугольную форму и, возможно, сводчатое перекрытие.

В позднепарфянскую — раннесасанидскую эпоху на этом некрополе существовали следующие основные типы захоронений в могилах, выложенных из сырцовых или (чаще) обожженных кирпичей. Погребенные, как правило, укладываются на спину, руки — вдоль тела. Никаких правил относительно ориентации нет, погребальный инвентарь полностью отсутствует. Могилы могут устраиваться в земле, но чаще всего они помещаются в погребальные сооружения, при этом могила может устраиваться в полу данного помещения, на полу или в нише. Второй тип (видимо, связанный с первым) — погребенные укладываются непосредственно на пол помещения, также без инвентаря, в позах таких же, как и в первом случае, также нет никаких правил относительно ориентации трупов. Относительно этого обряда высказывалось предположение, что оно связано с христианством. Предположение это кажется возможным, но еще не доказанным.

Вторая разновидность типов погребений — погребения очищенных костей. Для этого времени характерны, однако, не погребения в хумах и хумах-оссуариях (этот обряд возрождается, насколько мы можем судить, в позднесасанидское время), а помещение очищенных костей в виде беспорядочных куч на пол помещений. Иногда они укладываются и в выдолбленные в стенах помещений специальные ниши. При погребенных, как правило, отсутствует погребальный инвентарь. Считается, что данный обряд — зороастрийский.

Данная схема в общем согласуется с общими тенденциями развития религиозной ситуации в Мервском оазисе, однако при таком объяснении остаются неясными некоторые факты: например, наличие разнообразных погребений не только в пределах одного некрополя, но и в разных помещениях единого погребального сооружения.

Археологически зафиксированы в пределах Мервского оазиса рассматриваемой эпохи и иные формы погребального обряда, например погребения в хумах, когда тело умершего помещается в сосуд в скорченном положении, сидя. Однако одиночность этих фактов и неясность стратиграфического контекста их находки не позволяет высказать каких-либо обоснованных соображений об их характере.

Культовые предметы и сооружения. Религиозная ситуация в Маргиане была достаточно сложной. Видимо, Мервский оазис был одной из тех областей, где достаточно рано распространился зороастризм (Струве В.В., 1949). Данные о погребальном обряде маргианцев подтверждают это, хотя, видимо, эта религиозная система здесь была насыщена традиционными местными народными верованиями (Кошеленко Г.А., Оразов О., 1965). Видимо, с зороастрийскими верованиями связана основная масса произведений малой терракотовой пластики, найденных в Мервском оазисе. Возможно, что курильницы (популярные в Мерве позднепарфянского и раннесасанидского времени), воспроизводящие формы каких-то архитектурных сооружений башенного типа, также связаны с этим культом. Довольно рано, возможно на рубеже н. э., в Мерве распространяется и буддизм (Литвинский Б.А., 1967а). В дальнейшем Мерв становится одним из важных центров буддизма в Средней Азии и мервские миссионеры-буддисты играют активную роль в распространении буддизма в Китае (Koshelenko G.A., 1966). Находки произведении искусства буддийского характера подтверждают мысль о значительной роли этого учения в Мерве.

Литературные источники говорят о распространении в Мервском оазисе христианства (начиная с конца парфянской эпохи) и манихейства (в раннесасанидское время). Возможно, что некоторые типы погребения Байрамалийского некрополя (могилы, сложенные из кирпичей и лишенные инвентаря) принадлежат христианам. Видимо, с народными верованиями связано появление налепов с изображениями животных на керамике. Они в общем довольно редки. Наиболее популярны были изображения собаки.

Искусство. Искусство Маргианы изучено еще недостаточно. Наиболее полно исследовано искусство мелкой пластики. Терракотовые статуэтки встречены на всех памятниках Мервского оазиса и представляют наиболее массовые находки произведений искусства в этом районе (Пугаченкова Г.А., 1959; 1962; Ремпель Л.И., 1949; 1953). Крайне показательным является то обстоятельство, что на древнемаргианских поселениях не зафиксировано находок терракотовых статуэток. Эта отрасль искусства возникает в Маргиане только после IV в. до н. э. и это, видимо, свидетельствует о влиянии греко-македонян на формирование ее в Маргиане.

В ранний период (конец IV–I в. до н. э.) среди терракотовых статуэток преобладают изображения женщин. Все они небольших размеров, до 15 см высотой, оттиснуты штампом из хорошо отмученной розовой глины (с последующей подправкой ножом или стекой) и обожжены. Ранние терракоты отличаются высоким четким рельефом, живостью, реалистичностью. При большом количестве вариантов выделяется несколько основных типов. Наибольшее распространение получили изображения богини, которая, видимо, была главным объектом поклонения. Г.А. Пугаченкова называет ее «великой маргианской богиней» и выделяет две ее ипостаси: девическую и женскую. Женская ипостась в ранних терракотах в несколько натуралистической манере передает функции богини-матери, изображавшейся в обнаженном или полуобнаженном виде с подчеркнутыми признаками пола. В другой ипостаси богиня изображалась в виде девы, одетой в эллинистические одежды (тунику и гиматий), ниспадающие мягкими складками, высокоподпоясанную, с ожерельем или гривной на шее. Богиня в образе девы не имеет головного убора и волосы ее убраны в прическу валиком и собраны сверху в узел (табл. XCVIII–C).

К I в. до н. э. наблюдаются некоторые изменения в передаче женского образа богини-матери. Видимо, новые религиозные установки требовали более строгой трактовки ее образа. В это время вырабатывается характерный тип изображения богини с зеркалом, с канонизированным изображением рук. Фигура богини облачается в эллинизированные драпирующиеся складками одежды, но не имеет опояски.

В I–III вв. н. э. эволюция иконографии «великой маргианской богини» характеризуется постепенным изживанием эллинистических черт. Богиня-мать теперь изображается в виде стройной женщины в сильно декольтированном платье до пят, украшенном драгоценностями, с косыми складками. Одна рука опущена вниз, она чаще всего придерживает одежду, другая — поднята к груди, иногда в ней сосуд. Легкий головной убор в виде клобука наброшен на прическу с шиньоном. Девичий образ богини в первые века н. э. также претерпевает изменения. В передаче прически, черт лица, в костюме он приблизился к образу богини-матери. По-прежнему главное отличие между ними отмечается в головном уборе: у девы — невысокая прическа, волосы убраны в локоны с наброшенным платком или одетым поверх венцом. Богиня-дева почиталась и в облике воительницы. С этой целью ее терракотовые статуэтки (где богиня изображена опирающейся на рукоять меча) замуровывали в кладки фортификационных сооружений.

Наряду с изображением женского божества в первые века н. э. достаточно широко распространяются и другие. В частности, стали появляться терракотовые статуэтки, воспроизводящие одетого в легкие одежды юношу с поднятыми вверх руками. Довольно часты изображения животных. Наиболее многочисленны статуэтки коней с признаками седел. На них крепились фигурки мужского божества.

В III–IV вв. н. э. по-прежнему популярны культовые терракотовые статуэтки. В это время два ранее существовавших варианта образа «великой маргианской богини» сближаются: богиня-мать изображается закутанной в складчатую одежду, в мягком «двурогом» головном уборе, с традиционным положением рук, в которых она держит по зеркалу. Утрачивается свойственная более ранним этапам развития изображения живость и реалистичность, приобретается схематичность и иератическая условность. Особенно большие изменения в сторону обобщенности и схематизации произошли в образе богини-девы, которая изображалась без головного убора, в платье с очень большим числом нашивных украшений на нем. Статуэтка превращалась в плоскую плитку с условно обозначенными ногами, сплошь покрытую кружка́ми. В это время в мелкой терракотовой пластике широко представлены и изображения мужских божеств. Очень популярным было изображение обнаженного юноши с женоподобным торсом, с медальоном на шее, в позе адорации. Почитаем был и образ бородатого мужчины-всадника, держащего в руках булаву или меч. Фигурка всадника оттискивалась обычно штампом, лошадь лепилась от руки. Достаточно популярны были и статуэтки коней, с нанесенными на них черной тушью или процарапанными символами (солнце, луна, свастика и др.).

В античную эпоху в Мерве было распространено и искусство глиптики (Пугаченкова Г.А., 1957; 1963б). На территории Мерва была обнаружена небольшая, но показательная коллекция резных камней, гемм-инталий. Наиболее характерный круг образов и уровень развития камнерезного искусства этого времени, манеру исполнения передают две геммы. Одна в форме овального щитка, вправлявшегося в перстень, резанная на зеленовато-сером неценном камне. Изображена крылатая богиня Ника, держащая в руках венок с лентами. Вторая гемма, резанная на стекле, также овальная, с изображением Геракла. Оба сюжета имеют эллинистическую основу, но в трактовке изображений уже отчетливо прослеживаются местные особенности. Материалом для гемм этого времени служат также халцедон и сердолик, а круг сюжетов включал изображения рыб и животных, зафиксированы также сцены терзания животных и т. п. Геммы из Мерва принадлежат к рядовым образцам азиатской глиптики. По всей видимости, владельцами их были представители средних слоев свободного населения.

Для III–IV вв. н. э. были характерны как печати на овальных щитках, вставлявшихся в перстни, так и бубликовидной формы камни, так называемые ложные перстни, где рисунок наносился на срезанный край, а сами они подвешивались на шнурке. Среди сюжетов есть изображения человеческих фигур, религиозных символов, но наиболее популярны были образы животных. Чаще всего изображались скачущие козлы, а также львы, кони, скорпион, гиена, зебу видный бык и т. д. Примечателен сюжет, изображающий двух баранов-архаров, лежащих под деревом жизни. Большинство резных камней очень невысокого качества. Имеются, однако, две геммы самого высокого художественного уровня. Они почти идентичны, одна из них хранится в Калькуттском, другая — в Британском музее. Выполненные из сердолика, овальные, они имеют надпись (на аршакидском пехлеви) «Атамшах, Канаранг Мерва, и Денач, жена его» и собственно портреты этих лиц. Датируются они последней четвертью III в. н. э. (GhirshmannR., 1952). Однако остается открытым вопрос — изготовлены ли они в Мерве или ином центре.

Памятники монументального искусства Мерва почти не известны. По-видимому, единственным исключением являются остатки гигантской глиняной статуи Будды, обнаруженной при раскопках буддийской ступы в Мерве (Кошеленко Г.А., 1966а, с. 96; Koshelenko G., 1966). Обнаружена голова этой статуи, ее высота — 75 см. Она сильно пострадала, утрачены нос, левая часть лба и левый глаз, сильно повреждена прическа. Лицо Будды выполнено в соответствии с традициями позднегандхарской школы — мягкий округлый абрис, на губах — легкая улыбка. Лицо, как показали исследования, три раза перекрашивалось. Первоначальная окраска была нежно-розовой, затем — желтой и, наконец, красной. Губы окрашены в ярко-красный цвет, глаза и волосы — в синий, на волосах следы позолоты. Датируется эта статуя III в. н. э.

При раскопках в Мерве обнаружены также произведения искусства явно привозные. К их числу относятся находки, сделанные в другой буддийской ступе, находившейся за пределами городских стен Мерва (Ртвеладзе Э.В., 1974а). Эта ступа датируемая VI в. н. э., внутри имела тайник, в котором было замуровано как ценные реликвии несколько скульптур (Пугаченкова Г.А., 1968; Кошеленко Г.А., 1977, с. 110 сл.). Особое внимание привлекает облицовочный блок из шифера. На пьедестале изображена статуя Будды (голова утрачена), сидящего в традиционной «позе размышления». Нижняя часть (сам пьедестал) представляет собой традиционную композицию: сидящий Будда (или Бодисатва) и четверо поклоняющихся, расположенных попарно по обе стороны от него. Поклоняющиеся изображены в трехчетвертном повороте, центральная фигура — фронтально. Сцена обрамлена выступами, оформленными в виде крупных животных, видимо, слонов, сейчас сбитых. Еще одна статуэтка изображает сидящего Будду. Она также выполнена из светло-серого шифера и покрыта густой позолотой. Кроме того, были найдены: небольшая сильно поврежденная статуэтка (арфистка у дерева) и скульптурное навершие «модели» ступы, полое внутри. Верхняя часть последнего представляет три яруса «зонтиков», средняя — четыре одинаковых изображения сидящего Будды. Все скульптуры происходят из Гандхары и могут быть датированы первыми веками н. э. Они попали в Мерв в результате проникновения сюда буддизма, что имело место в первые века н. э.

Монеты и эпиграфические находки. Денежное обращение в Маргиане античного периода теснейшим образом связано с политической историей этой области. Для ранних этапов ее истории мы пока не располагаем нумизматическими данными. Можно лишь предполагать, что вхождение Маргианы в состав империи Александра Македонского и затем державы Селевкидов способствовало активизации процессов развития товарно-денежных отношений. Во всяком случае для периода вхождения области в состав Греко-Бактрийского царства уже имеются документальные свидетельства обращения здесь разменной бронзовой монеты, являющейся ярким показателем развития рыночной торговли. В Антиохии Маргианской при археологических исследованиях найдено четыре бронзовые греко-бактрийские монеты, древнейшая из которых относится к чекану Диодота I (Массон М.Е., 1970, с. 20). Вполне допустимо, учитывая важное экономическое значение Антиохии Маргианской, что в греко-бактрийский период здесь уже мог функционировать монетный двор, но фактическими данными, подтверждающими это предположение, мы пока не располагаем.

Открытым остается также вопрос о мервском чекане Митридата I, так как сам факт вхождения Маргианы в состав владений этого парфянского правителя оспаривается рядом исследователей (Массон М.Е., 1970, с. 19; 1974, с. 301)[36]. Первым достоверным чеканом Маргианы можно признать лишь монеты Артабана I, на которых позади головы правителя имеется сокращение МАР, являющееся начальными буквами названия области (Sellwood D., 1971, р. 53). В связи с вторжением кочевых племен в третьей четверти II в. до н. э. наблюдается дестабилизация экономики области и расстройство ее денежного хозяйства. В этот период на ее территории, вероятно, продолжают обращаться монеты греко-бактрийского чекана[37] и парфянские драхмы. Как следствие сако-парфянских войн следует рассматривать находку на городище Старого Кишмана «варварского» подражания монетам Гелиокла (Дурдыев Д., 1959в, с. 151). В период правления Митридата II Маргиана прочно входит в состав Парфянского государства, что привело к вытеснению с местного рынка денежных знаков иных династий. При Митридате II и его преемниках в Маргиане, вероятно, возобновляется чеканка монет, но критерии для выделения местных эмиссий еще не разработаны. Свидетельством в пользу этого могут служить хорошо известные драхмы с упоминанием названия этой области, выпуск которых наиболее предпочтительно относить к первой четверти I в. до н. э. (Sellwood D., 1971, р. 80; 1976).

Со времени правления Фраата III (70–57 гг. до н. э.) на парфянских драхмах под изображением лука появляются монограммы — метки монетных дворов (Sellwood D., 1976, р. 11 и сл.). Основываясь на массовых монетных находках, М.Е. Массон (1953а, с. 146) и В.М. Массон (1957а, с. 40) предложили считать знак отличительной чертой маргианского монетного двора[38]. На драхмах этот знак прослеживается с чекана Фраата III до Вардана I (40–45 гг. н. э.)[39]. При Митридате III отмечен выпуск бронзовых монет, с изображением на реверсе головы быка и знака (Sellwood D., 1971, р. 114, тип. 40/18).

Во второй половине I в. до н. э. в Маргиане начинают выпускаться бронзовые монеты со знаком П и изображением традиционного для драхм лучника. Эти монеты близки к драхмам не только по характеру изображений, но и по весу, что дало основание называть их «бронзовыми драхмами». Начало чеканки этих монет точно не установлено, так как почти все имеющиеся экземпляры плохой сохранности, и их точное определение затруднено. Есть основания предполагать, что их выпуск начался еще при Ороде II (57–38 гг. до н. э.). Документально фиксируется их чеканка при Фраате IV и Фраатаке.

Приход к власти династии младших Аршакидов, видимо, сопровождался какими-то изменениями в политическом положении Маргианы. В период правления Артабана II (10–38 гг.) здесь начинается выпуск монет, отличных от общегосударственного стандарта, что, вероятно, является отражением претензий местных правителей на определенную политическую самостоятельность (Пилипко В.Н., 1980а). Их стремление к независимости наивысшего выражения достигло во второй половине I в. н. э., когда на эмиссиях мервского монетного двора появляется имя местного правителя «царь Санабар».

В нумизматической литературе глубоко укрепилось мнение о связи бронзовых монет с легендой «царь Санабар» с драхмами, выпущенными от имени Санабара. Однако последние исследования в этой области позволили доказать, что серебряные монеты выпускались индо-парфянским царем Санабаром, а бронзовые — мервским царем того же имени. Общего у них нет ничего. В это время на многих монетах имеется легенда «царь царей», что отражает претензии мервской династии на «великодержавие». Сближение типов монет мервского монетного двора и общегосударственного чекана в конце существования парфянского царства заставляет думать, что в конце II — начале III в. н. э. самостоятельность мервского монетного двора была несколько ущемлена. Выпуск монет со знаком продолжался и в первые десятилетия господства Сасанидов в Мерве.

В I в. до н. э. — II в. н. э. для денежного обращения Маргианы характерно подавляющее преобладание парфянских монет[40]. В III в. н. э. после падения династии Аршакидов положение меняется. На местный денежный рынок начинают проникать сасанидские монеты, постепенно полностью вытеснившие местный чекан. Помимо сасанидских, в денежном обращении Маргианы используются, правда в очень небольшом количестве, позднекушанские эмиссии (Массон М.Е., 1968, с. 21) (табл. CI).

Эпиграфические находки редки. На ряде памятников были найдены целые и фрагментированные сосуды с надписями (начиная с I в. до н. э.). По характеру букв ранние надписи очень напоминают письмо парфянских документов из Нисы. Надписи эти еще не прочтены.

В целом Маргиана в I тысячелетии до н. э. и первых веках н. э. представляет собой одну из достаточно высокоразвитых областей Средней Азии. Экономика ее, основанная на ирригационном земледелии, переживала в то время период несомненного подъема. Свидетельством его был прогресс ремесла, развитие процесса урбанизации. По всей видимости, Маргиана в одном отношении представляла собой явление уникальное в Средней Азии. Насколько нам известно, ни в одной из областей Средней Азии нет столь явного преобладания одного городского центра, как в Мервском оазисе.

Только, видимо, в конце рассматриваемой эпохи происходит становление ряда мелких городских центров, что, видимо, можно рассматривать в контексте углубления процесса урбанизации. Упадок древней Маргианы начинается в IV в. н. э.

Глава одиннадцатая Побережье Средней Амударьи (В.Н. Пилипко)

Термин Средняя Амударья широко употребляется в современной научной и общественно-политической литературе. Однако границы этой области представителями разных областей знания определяются по-разному[41]. В настоящей работе под Средней Амударьей понимается долина этой реки на участке от Келифа до северных пределов Чарджоуского оазиса (близ современного поселка Нефтезаводск).

В физико-географическом отношении эта область представляет единое целое. В пределах указанных границ Амударья не имеет притоков и является единственным источником для орошаемого земледелия. Долина реки на этом участке имеет ширину в среднем 6–8 км, местами увеличиваясь до 15–20 км. С обеих сторон она ограничена пустынями, за исключением южного участка правобережья, где к реке подступают отроги Гиссарских гор.

Физико-географические условия области неблагоприятны для сохранности археологических памятников. В орошаемой зоне ограниченность пригодных для земледелия территорий компенсировалась интенсивным их использованием, что отрицательно сказывалось на сохранности археологических памятников. Постоянное блуждание русла реки, размыв коренных участков берегов, высокий уровень грунтовых вод приводят к разрушению памятников, расположенных в непосредственной близости от Амударьи.

Вопрос о единстве Средней Амударьи в историко-культурном плане в настоящее время не может быть решен однозначно в силу ограниченности фактического материала. Известные письменные источники античного времени практически не содержат сведений об этой области. На основании косвенных данных можно заключить, что она не входила в состав Хорезма и Согда и не могла полностью входить в состав Бактрии. Этот факт в сочетании с общностью физико-географических условий и относительной однородностью археологического материала позволяет рассматривать Среднюю Амударью, по крайней мере в кушанский период ее истории, как относительно самостоятельную историко-культурную область.

Изучение античных памятников Средней Амударьи преимущественно осуществлялось разведочными методами. В дореволюционный период памятники античного времени не были опознаны и выделены из числа других археологических объектов, хотя некоторые из них посещались специалистами или любителями древности. В частности, в 1890 г. Е.Ф. Каль впервые предпринял специальное археологическое исследование на Средней Амударье. Им были осмотрены окрестности города Керки, левый берег Амударьи от Керки до афганской границы и правый берег от Керки до устья Сурхана. В сохранившемся дневнике Е.Ф. Каля подробно описана лишь поездка по правому берегу, во время которой им осмотрены некоторые крупные поселения: Акдепе и Мазарлидепе (могила Сейид-Абдулла-Вали) в Хатабе, Шордепе (Шурдепе) у современной железнодорожной станции Мукры, Шордепе у селения Аккум-Улам[42].

Первой попыткой археологического изучения Средней Амударьи в годы Советской власти является экспедиция Туркменского научно-исследовательского института в 1926 г. в Керкинский округ, которой собраны небольшие коллекции керамики с древних крепостей Керки, Керкичи, Мирзабек, Келиф. Терракотовая головка, найденная на Мирзабеккале, явилась первым документальным свидетельством наличия памятников античного времени на Средней Амударье (Брюллова-Шаскольская Н.В., 1927а, б).

В 1931 г. разведывательную поездку на Амударью предпринимает сотрудник Туркменкульта А.А. Марущенко. Им были выборочно обследованы памятники на участке от Келифа до Керкичи и от г. Керки до Чарджоу. Результаты этой экспедиции нашли лишь частичное отражение в печати (Ершов С.А., 1944, с. 30–31), а отчеты и другая научная документация к настоящему времени утрачены.

В 1939 г. разведывательное исследование побережья Амударьи к северу от Чарджоу осуществлено Хорезмской археолого-этнографической экспедицией. В пределах рассматриваемой области группой под руководством С.П. Толстова обследована античная в своей основе крепость Усты (Толстов С.П., 1941, с. 181–184).

В послевоенные годы археологическое изучение области проводится более интенсивно и планомерно. С 1948 г. здесь работал ряд отрядов ЮТАКЭ. В 1948 г. М.Е. Массон осуществляет археолого-топографическое изучение г. Керки, в результате которого сделан вывод о наличии «кушано-сасанидских» слоев на Бековской крепости (Массон М.Е., 1973б, с. 7). В 1949 г. А.А. Росляков провел рекогносцировки левого берега от Чарджоу до Халача и правого — от Бурдалыка до Ходжамбаса (обследовано 44 археологических объекта, большинство из которых определено как небольшие кушанские городки) (Массон М.Е., 1955б, с. 202–207). В этом же году В.А. Левиной сделан ряд интересных наблюдений на городище Мирзабеккала[43].

В 1950 г. Г.А. Пугаченкова впервые установила наличие слоев античного времени на городище Старого Чарджоу (Массон М.Е., 1966, с. 136), а в 1954 г. Г.Е. Трапезников провел здесь стратиграфические и историко-топографические исследования (Трапезников Г.Е., 1957, 1959; Массон М.Е., 1966б, с. 142–149). В результате этих работ на городище выявлены слои первых веков н. э. и сделан вывод о тяготении области древнего Амуля к Бактрии-Тохаристану (Массон М.Е., 1966б, с. 148–149). В 1961–1963 гг. О. Оразовым проводится стратиграфическое изучение Битыка, расположенного неподалеку от железнодорожной станции Новый Фараб, на котором под мощными средневековыми напластованиями обнаружены слои античного времени (Оразов О., 1965).

В 1960 г. совместная экспедиция Института истории АН ТССР и ЛОИА, возглавляемая А.М. Мандельштамом, осуществила археологическую разведку в Чаршангинском районе. На побережье Амударьи и в долине Кугитанга экспедицией зафиксировано 18 археологических памятников, большинство из которых датировано античным временем. На основании полученных материалов А.М. Мандельштам пришел к выводу о вхождении обследованного района в состав Северной Бактрии-Тохаристана (Мандельштам А.М., 1967, с. 30). Основной задачей этой экспедиции была разведка памятников кочевого населения античного времени. На указанной территории зафиксировано четыре курганных могильника, один из которых, Бабашов, расположенный между железнодорожными станциями Ташрабат и Мукры, раскапывался в 1960 и 1962 гг. Материалы этих раскопок полностью опубликованы (Мандельштам А.М., 1975).

В 1966 г. в связи с началом работ по составлению археологической карты Туркменской ССР Институтом истории АН ТССР была создана Амударьинская экспедиция (руководитель В.Н. Пилипко), приступившая к сплошному обследованию Чарджоуской области. В 1966–1968 гг. на участке от Даргана до Келифа экспедицией обследовано 126 археологических объектов, на 45 из которых выявлены слои или материалы античного времени. Затем экспедиция приступила к осуществлению второй части программы — составлению местной хронологической колонки на основе стратиграфических исследований. С этой целью с 1968 по 1975 г. проведено стратиграфическое изучение 12 памятников кушанского времени (в том числе Одейдепе, где было заложено четыре шурфа, осуществлен разрез внешней стены и в небольшом раскопе исследован верхний культурный слой городища) (Пилипко В.Н., 1969; 1979), на поселении Чоплидепе близ Хатаба пройден стратиграфический раскоп площадью 60–55 кв. м, исследована 11-метровая толща культурных отложений первой половины I тысячелетия н. э.

Работами Амударьинской экспедиции завершен разведывательный этап изучения античных памятников области. Накопленный в результате работы многих экспедиции материал позволяет в настоящее время составить общее представление о количестве памятников, районах их концентрации и типологии. Результаты стратиграфических исследований дают возможность наметить историческую периодизацию и получить опорные данные для датировки памятников в пределах этих периодов. Однако отсутствие широких раскопок не позволяет составить четкое представление о материальной и духовной культуре области в античный период. Многие стороны материальной культуры древнего населения Средней Амударьи остаются совершенно неизвестными.

Памятники Бактрии в хронологическом отношении принято разделять на две большие группы — греко-бактрийские (III–II вв. до н. э.) и кушанские (I в. до н. э. — IV в. н. э.). Это деление приемлемо и для Средней Амударьи. Слои III–II вв. до н. э. на Средней Амударье в настоящее время известны лишь на одном поселении — Мирзабеккале, расположенном в южной части региона, их мощность 3,5 м. Есть основания предполагать, что ядро городища сложилось именно в этот период. Нуклеарная часть городища представляет собой квадрат со стороной около 200 м. Оси ориентированы по странам света. В северо-западном углу располагалась также квадратная в плане цитадель со стороной около 100 м, отделенная от остальной части городища широким рвом.

В комплексе керамики, полученном из нижних слоев городища, ведущими формами являются цилиндро-конические бокалы на низкой конусовидной ножке; плоские тарелочки с подтреугольным отогнутым книзу венчиком, восходящие к античным (греческим) рыбным блюдам; хумы с серповидными и овальными вмятинами по внешней стороне венчика. Наряду с красноглиняной встречается черноглиняная керамика. Основные керамические формы из нижних слоев Мирзабеккалы находят близкие аналогии в керамике Ай-Ханум, надежно датированной III–II вв. до н. э. (Gardin J.C., 1973). По набору сосудов и профилировке форм керамика с Мирзабеккалы сопоставима с материалами из нижних слоев стратиграфического шурфа на цитадели древнего Термеза (Козловский В.А., Некрасова Е.Г., 1976, с. 32, рис. 1). Но наряду с большим сходством, здесь можно отметить некоторые различия, возможно, обусловленные этнокультурными факторами. В комплексе с Мирзабеккалы отсутствуют сосуды с носиком, нет двуручных кувшинов, горшочков на трех ножках, фляг, неизвестна орнаментация штампами. В комплексе из Термеза нет хумов с защипами по венчику. Более отдаленное сходство комплекс из нижних слоев Мирзабеккалы обнаруживает с керамикой III–II вв. до н. э. из Дальверзинтепе (Пугаченкова Г.А., 1971б), Афрасиаба (Шишкина Г.В., 1969б), Мерва (Рутковская Л.М., 1962, с. 44–59).

Помимо этих аналогий, датировку III–II вв. до н. э. подтверждает находка бронзового втульчатого наконечника стрелы и редкие находки керамики, восходящей к ахеменидскому времени. Характер находок из Мирзабеккалы позволяет предполагать этнокультурное единство южной части региона с остальными районами Бактрии. Несомненно, в этот период обживались и другие участки побережья[44]. Однако памятники этого времени еще скрыты от нас под культурно-ирригационными наносами и в толще крупных многослойных поселений.

Слои или отдельные находки кушанского времени бесспорно зафиксированы на 45 поселениях[45]. В микрорельефе 37 из них прослеживаются основные элементы планировочной структуры, характерной для кушанского периода, что позволяет произвести их типологическую классификацию, однако в силу отсутствия широких археологических раскопок эта классификация носит условный характер (табл. CII).

Подавляющее большинство известных поселений кушанского времени имеет четкие внешние очертания в виде прямоугольника, чаще всего квадрата. В ориентации поселений не удалось проследить определенной закономерности, поэтому этот признак при классификации не учитывался. В планировочном отношении выделяются две разновидности поселений — без цитадели и с цитаделью. В количественном отношении преобладают последние. Положение цитадели относительно нуклеарной части характеризуется большим разнообразием. Чаще всего цитадель располагается в одном из углов нуклеарной части (иногда несколько выступая за линию ее стен), занимая от 1/40 до 1/4 ее площади. Значительно реже цитадель примыкает снаружи к одной из сторон нуклеарной части. В одном случае отмечено расположение цитадели в центре городища. Относительное единообразие планировочной структуры кушанских поселений, отражающее, по мнению В.М. Массона, высокий уровень урбанизации кушанского общества, заставляет положить в основу классификации размеры площади[46]. Графическая фиксация размеров площадей кушанских поселений позволяет выявить три группы. Первую группу составляют поселения площадью до 0,5 га, являющиеся остатками одиночных изолированных построек. Среди них выделяется два типа построек. Первый из них не имеет четко выраженных в микрорельефе следов специальных фортификационных сооружений: Аккала в Карабекаульском р-не, Ак-Терикала, Шордепе у ст. Бургучи, Учагачдепе, Пультапдыдепе. В планировке второго типа (Кумдепе) четко прослеживаются остатки мощных башен, расположенных у въезда во внутренний двор. Вокруг этих поселений усадебного типа иногда существовала вспомогательная застройка за пределами внешних стен. Остатки такой застройки зафиксированы у поселения Пультапдыдепе, где к северо-востоку от основной застройки отмечены россыпи керамики и остатки двух печей для обжига керамики.

Вторую группу составляют поселения площадью от 0,5 до 3 га (практически поселения площадью свыше 1,6 га не встречаются). Внутри этой группы выделяются три типа. К первому из них относятся поселения с предвратной башней, известные по первой группе (Шордепе Аккумуламское и, возможно, Шордепе у Мукры). Второй тип составляют бесцитадельные поселения, имеющие очертания, близкие к квадрату или прямоугольнику. У некоторых из них — Шордепе II в Ходжамбасском р-не, Чоплидепе — прослеживаются остатки башен, равномерно расположенных по периметру стен. Поселения третьего типа имеют цитадели, расположенные в одном из углов. В одном случае (Акдепе в колхозе Куйбышева) цитадель примыкает к основной площади застройки снаружи.

Поселения третьей группы имеют площадь нуклеарной части застройки от 3 до 9 га. Бесцитадельным в этой группе является всего одно поселение — Эссен-Менгликала. Это поселение площадью 3,5–4 га имеет в плане неправильно округлые очертания. Не исключено, что подобной планировкой оно обязано более ранней застройке. Остальные поселения имеют цитадель, расположенную внутри нуклеарной части (в одном из углов или в центре) или примыкающую к ней снаружи. За исключением одного, эти поселения имеют в плане четкие четырехугольные очертания. Нуклеарная часть поселения Одейдепе имеет в плане очертания неправильного круга. Возможно, это связано с тем, что в основе этого городища лежит крупное поселение эпохи раннего железа, для которых округлая планировка являлась обычной. Вокруг трех поселений этого типа сохранилась разреженная «пригородная» застройка. Городище Старого Чарджоу имело общую площадь застройки около 150 га (Массон М.Е., 1966б, с. 144, 148), Мирзабеккала — не менее 100 га, Одейдепе — около 30 га, у этого поселения до настоящего времени сохранились остатки стены (или вала), ограждающей «пригородную» часть поселения.

Еще одну особую группу поселений кушанского времени составляют укрепления (форпосты), расположенные, как правило, вблизи переправ на выступающих скальных мысах. Это Келиф, Курегенкала, Керкичи, Усты. Укрепления эти сильно разрушены и площадь их в настоящее время точно не устанавливается. Можно лишь предполагать, что она не превышала одного гектара. Наилучшую сохранность из этих маленьких крепостей имеет Усты, расположенная в 40 км ниже по течению от Фараба. Для сооружения укрепления был использован естественный холм. Склоны этой скалы были вертикально срыты, в результате чего образовался цилиндр диаметром около 60 м, а высотой 18 м, на вершине которого устроено укрепление. Въезд на вершину был возможен лишь по единственному узкому извилистому пандусу (Пилипко В.Н., 1972б, с. 72–73).

Отсутствие широких археологических раскопок не позволяет сделать социологическую интерпретацию данной типологии[47]. По этой же причине нельзя подробно характеризовать фортификацию поселений кушанского времени. Можно лишь отметить, что их обороне уделялось большое внимание. Даже самые маленькие поселения (первая группа) имели толстые внешние стены, а в ряде случаев специальные привратные башни. Более крупные поселения укреплялись еще больше. У некоторых поселений второй группы в микрорельефе четко прослеживаются остатки вынесенных за линию стен башен. Судя по наблюдениям на Чоплидепе, башни были прямоугольной формы. Важным звеном обороны служили башнеобразные цитадели. Крупные поселения третьей группы почти все имели цитадели, значительно возвышающиеся над остальной частью городища. Цитадель в ряде случаев отделялась от остальной части поселения рвом. Рвы, вероятно, имелись и вокруг нуклеарной части поселений. Внешние стены поселений третьей группы, по-видимому, были усилены выступающими башнями, остатки таких башен выявляются в микрорельефе поселения Ходжаидаткалы, но они перекрыты позднесредневековыми фортификационными сооружениями. Отчетливо прослеживаются башни на западной стороне Одейдепе. Они располагались на очень небольшом расстоянии друг от друга — 9-12 м. Форма их в плане точно не восстанавливается. Они имели ширину 6,25 м и выступали за линию стен не менее чем на 2,5 м. Нижнюю часть этих башен составляли монолитные кладки из сырцового кирпича, а в верхнем ярусе располагались камеры для стрелков. Обстрел осуществлялся через узкие щелевидные бойницы.

Основным строительным материалом являлся сырцовый кирпич и пахса. В количественном отношении преобладают сырцовые кладки, в некоторых случаях отмечено комбинированное применение пахсы и сырца. Сырцовый кирпич обычно имеет в тесте примесь растительных остатков. Наиболее употребительным был кирпич квадратной формы. Размеры его сторон на разных памятниках колеблются от 31 до 45 м, толщина от 9 до 16 см. Чаще всего встречается кирпич со стороной 34–40 см при толщине 10–12 см. Во многих случаях на нижней плоскости кирпичей имеются разнообразные клейма. Недостаточно ясен вопрос о частоте использования кирпича прямоугольного формата, применение которого можно предполагать на некоторых памятниках кушанского времени[48]. Для вымостки полов, облицовок и других целей в небольшом количестве использовался жженый кирпич. Кирпич, найденный при раскопках Чоплидели, имеет квадратную форму 28–30 см в стороне и толщину 4–4,5 см. При раскопках Мирзабеккалы найден как квадратный, так и прямоугольный жженый кирпич. Последний был использован в вымостке большого помещения. На Аккале близ Карабекаула найдены тонкие жженые плитки размерами 35×24×2,5; 37×21×2,8; 37×24×3,8 см.

Орудия труда представлены обломками зернотерок и жерновов, а также пряслицами и ткацкими грузилами. Довольно многочисленные их находки свидетельствуют о широком распространении таких отраслей домашних промыслов, как обработка сельскохозяйственных продуктов и ткачество. Пряслица трех типов: лепные керамические, изготовленные из стенок и донец глиняных сосудов и каменные. Последние имеют типичную для кушанских археологических комплексов сложную профилировку (Массон В.М., 1976а, с. 12, рис. 6). Ткацкие грузила из терракоты имеют форму вытянутой усеченной пирамиды с отверстием в верхней части. Эта форма грузил была широко распространена в Бактрии. Применялись также грузила из необожженной глины, имеющие форму сплюснутых глиняных шаров.

Несомненно, широко было развито керамическое производство, но материалом для его характеристики может служить лишь его конечный продукт — керамика[49]. Доступная для изучения керамика Средней Амударьи происходит преимущественно из стратиграфических шурфов или принадлежит к числу подъемного материала и в основном представлена фрагментами. Детальный типологический анализ ее на современном уровне исследования невозможен, поэтому ограничимся лишь выделением ведущих керамических форм и основных тенденций в их развитии.

В соответствии с периодизацией кушанской истории керамические комплексы разделены на следующие хронологические группы: юэджийская (конец II–I в. до н. э.), великокушанская — период правления «великих» Кушан (I–III вв. н. э.), позднекушанская, или кушано-сасанидская (конец III–IV в. н. э.)[50] (табл. CIII–CV).

На начальных этапах юеджийского периода полностью сохраняются традиции греко-бактрийского периода. В дальнейшем исчезают из употребления цилиндро-конические бокалы, на смену им приходят выпукло-конические и колоколовидные (Мандельштам А.М., 1966 а, с. 145 и сл.; 1975, с. 125–128). Изредка встречаются хумы с частыми дугообразными защипами на наружной поверхности. Редкими становятся чаши с подтреугольным опущенным книзу венчиком и чаши с загнутым внутрь венчиком. Многочисленными становятся тонкостенные чаши в виде шарового сегмента и чаши с отогнутым наружу венчиком. Для последних становится характерным подчеркивание места перехода от выпуклой части тулова к отогнутой врезной линии с внутренней стороны; поддоны у этих чаш известны как сплошные, так и полые.

С началом великокушанского периода связано появление ряда форм и признаков, существовавших затем до конца кушанской эпохи. К ним относятся: бочковидные хумы с округлым дном и валикообразным венчиком, характерной особенностью которого является наличие маленького валика или ребра в нижней его части (в профиль эти венчики отдаленно напоминают фигурную скобку, поэтому для краткости они условно называются «скобчатыми»; лепные котлы с шаровидным туловом, венчиком в виде невысокого бортика, или почти совсем невыраженным, и округлым дном; различные варианты венчиков с разделкой наружной поверхности на несколько (обычно на три) параллельных валиков, орнаментация из одной или двух полос волнистого орнамента, заключенных в обрамление из параллельных линий.

Ведущими формами становятся двуручные кувшины с диаметром венчика 10–20 см и рюмкообразные бокалы. Выходит из употребления черноглиняная керамика и чаши с округлым дном, крайне редко употребляются чаши с отогнутым наружу венчиком. В конце периода (в слоях с монетами Васудевы и Канишки III) широкое распространение получают сложнопрофилированные трапециевидные венчики кувшинов, сочетающиеся с валиками на шейке. Основные керамические формы Средней Амударьи находят аналогии в керамике Бактрии и в меньшей степени Согда. Особенностью великокушанских комплексов Средней Амударьи является крайне редкое применение орнаментации штампами и отсутствие зооморфных налепов на ручках.

В позднекушанский (кушано-сасанидский) период важнейшим новшеством является появление керамики с грубым пористым черепком с добавками гипса. Часть этой керамики изготовлена на круге, часть лепная. Обжиг обычно некачественный. Из теста подобной фактуры изготовлялись преимущественно разных размеров горшки и хумы. Для их профилировки характерна низкая горловина и Т-образная форма венчика. Для хумов типичны отогнутые наружу желобчатые венчики. Часть сосудов этой группы имеет орнаментацию в виде коротких штрихов и небрежно процарапанных волнистых линий.

Продолжает также использоваться круговая керамика с качественным черепком и лепные шаровидные котлы. В этот период менее популярными становятся бокалы и чаши. Среди бокалов можно отметить распространение сосудов с перехватом тулова. Среди чаш преобладают блюдцеобразные экземпляры с вертикальным или слегка отогнутым внутрь бортиком. Уменьшение количества чаш и бокалов, вероятно, компенсировалось массовым изготовлением миниатюрных горшочков и кувшинчиков. Обычными для этого времени становятся крупные миски со слабо отогнутым наружу венчиком, украшенным с внутренней стороны острыми ребрами и волнистым орнаментом, а также «курильницы» на невысокой ножке. Только для южной части региона характерны оригинальной формы двухкамерные светильники.

Вышеизложенная характеристика керамики кушанского времени в основном основывается на материалах южной части области. Но с необходимыми оговорками она может быть распространена на всю территорию. В целом соответствуют этой характеристике комплексы керамики, полученные из шурфов на городище Старого Чарджоу (Массон М.Е., 1966б, с. 146–147). При несомненном наличии локальных особенностей керамическое производство во всех частях области развивалось в едином направлении. По имеющимся материалам исключение может быть сделано лишь для Чарджоуского оазиса времени существования кушано-сасанидского владения. В этот период здесь, в частности на городище Одейдепе, отчетливо прослеживается влияние Хорезма, выразившееся в распространении лепной керамики с обильной примесью шамота и кусочков гипса. Эта группа керамики представлена хумами, жаровнями, подставками. Для хумов характерно яйцевидное тулово, слегка выпуклое дно, четко выраженная горловина и венчик в виде выступающего наружу валика. Венчики многих хумов украшены одним или двумя рядами вмятин, сделанных пальцем. По горлу и плечикам процарапаны многорядные волнистые линии. По фактуре и орнаментации эти сосуды находят аналогии в керамике Хорезма IV–VI вв. н. э. (Неразик Е.Е., 1959, с. 227 и сл.). Важную категорию находок составляют терракоты, которые пока являются единственным источником для характеристики художественной культуры и идеологии местного населения (Пилипко В.Н., 1977 а). В настоящее время с разных памятников области известно около ста терракотовых статуэток. Большинство из них относится к числу подъемных, и датировка их кушанским временем устанавливается на основании стилистического анализа и сопоставления с немногими экземплярами, найденными в культурных слоях. Основную массу известных терракот следует датировать I в. до н. э. — III в. н. э. В IV–V вв. н. э. культовые женские статуэтки, вероятно, выходят из употребления. Во всяком случае они не были встречены при раскопках слоев кушано-сасанидского времени на поселениях Чоплидепе и Мирзабеккала. Все известные терракотовые статуэтки можно разделить на две группы — культовые и светские, (табл. CVI).

Наибольшее распространение получила культовая тематика, связанная главным образом с почитанием в народной среде женских божеств. В литературе, посвященной этому вопросу, первоначально бытовало отождествление большинства женских терракот с образом Анахиты. Однако новый материал свидетельствует о наличии большого количества устойчивых иконографических типов, несомненно, отражающих почитание нескольких разных божеств. Отождествление отдельных типов терракотовых статуэток с древнеиранскими божествами, известными по текстам Авесты и кушанским монетам, в настоящее время представляется проблематичным, так как научные критерии для подобных отождествлений еще не выработаны. Кроме того, почитаемые в народной среде женские божества не всегда совпадали с персонажами официальных религиозных культов.

Для Средней Амударьи в настоящее время выделяется не менее 10–15 иконографических типов. Столь большое их количество нельзя объяснить лишь разным временем их создания или этническими различиями отдельных групп населения. Например, в Старом Чарджоу со слоями первых веков н. э. связаны находки статуэток трех разных типов. Среди терракот Мирзабеккалы выделяются по крайней мере девять иконографических типов, причем некоторые из них представлены несколькими вариантами, указывающими на длительное почитание одних и тех же божеств. Все это свидетельствует о существовании на Средней Амударье культа нескольких женских божеств. Значение их, вероятно, было разным. Некоторые пользовались почитанием у всего населения побережья, сфера влияния других, видимо, ограничивалась отдельными районами.

Какое-то божество, пользующееся почитанием на всем побережье Амударьи, представляют статуэтки, изображающие женщину с сосудом в руке и венком в другой. Статуэтки этого типа найдены в Чарджоуском оазисе, окрестностях Керки (Пилипко В.Н., 1977а, тип. III), в районе Термеза (Альбаум Л.И., 1960, с. 28, 29, рис. 14; Массон М.Е., 1940 б, с. 77, рис. 49) и в Саксанохуре (Мухитдинов, 1975, с. 379). В северной половине области были популярны статуэтки богини в складчатых одеждах и без культовых атрибутов. В южных районах области большим почитанием пользовалась богиня, культовыми атрибутами которой были сосуд и виноградная гроздь. В этом же районе распространены фигурки богинь в плотных накидках с длинными ложными рукавами. Находки терракотовых статуэток богини с виноградной гроздью и в накидках с ложными рукавами известны по раскопкам в центральных районах Бактрии (Кругликова И.Т., Сарианиди В.И., 1971, с. 164, рис. 65; Кругликова И.Т., 1974, с. 36, рис. 26, 1). Встречены также идольчики с вылепленными от руки туловом и головой, оттиснутой в форме. Здесь же отмечены редкие находки сидящей богини, широко распространенной во всей Бактрии.

В числе стилистических особенностей женских культовых терракот Средней Амударьи можно отметить следующие. Все изображения строго фронтальны. Богини, за исключением одного типа, изображены прямостоящими, но в положении рук наблюдается значительное разнообразие, в некоторых случаях руки вообще не изображены. В соответствии с этим значительная часть богинь не имеет культовых атрибутов. В качестве культовых атрибутов местных божеств используются виноградная гроздь, венок, сосуд, возможно, плод граната. Высота статуэток от 8,2 до 16,5 см. Отношение высоты головы к высоте туловища обычно 1:3.

В коропластике Средней Амударьи можно обнаружить некоторое сходство с терракотами Маргианы, Согда, Бактрии и Хорезма, что свидетельствует об общих истоках и путях развития этого явления в культуре древней Средней Азии. Однако в целом при сравнении терракот с побережья Средней Амударьи с аналогичными изделиями из сопредельных областей отчетливо прослеживается самобытность коропластики этой области, позволяющая ставить вопрос о существовании среднеамударьинской школы коропластики, отражавшей особенности местной этнокультурной среды. Несмотря на большое разнообразие физических типов, представленных на терракотах, в облике женщин этой области отмечаются некоторые общие черты. Большинство головок изображает женщин европеоидного типа с длинным, сильно выступающим носом, маленьким близко расположенным к носу ртом, массивным подбородком и покатым лбом. Выделяются также особенности этнографического порядка, касающиеся причесок и покроя одежд. Прически короткие, во многих случаях богини простоволосые. За исключением одного случая, платья всегда длинные. Широко распространена его отделка многочисленными складками и накладными украшениями. Следует также отметить татуированные (?) кольца на щеках.

Помимо женских культовых статуэток, на поселении Аккала вблизи Карабекаула найдена статуэтка бодисатвы, свидетельствующая о наличии среди местных жителей приверженцев буддизма. Статуэтка изображает сидящего в позе созерцания бодисатву в короне с перекинутой через грудь цепью.

На основании стилистических особенностей и изучения стратиграфии памятника статуэтка датирована II–IV вв. н. э. (Пилипко В., Масимов И., 1969). В стилистическом отношении она обнаруживает большое сходство с буддийской пластикой Гандхары. Однако она несомненно является продукцией местных ремесленников. Статуэтка сработана штампом тонкой моделировки, но оттиск некачественный из-за недостаточно плотного наполнения формы глиной. При выемке из формы глина в некоторых местах расслоилась. Тыльная сторона статуэтки неровная с глубокими отпечатками пальцев. Все это заставляет предполагать, что перед нами пробный или бракованный образец терракотовой статуэтки.

Фигурка найдена не в крупном городском центре, связанном с международной торговлей, а на небольшом сельском поселении. Это наряду с фактом несомненного ее местного изготовления указывает на довольно глубокое проникновение буддизма в среду местного населения.

Среди статуэток светского характера подавляющее большинство составляют фигурки животных и всадников. Наиболее многочисленны фигурки коней. Вылеплены они от руки, очень обобщенно. Небольшая морда, стоячая грива, короткий хвост, конусовидные прямые ноги. У многих фигурок на спине следы прикрепления наездников. Целых фигурок всадников нет. Наилучшую сохранность имеет крупная (высота 18 см) статуэтка из Мирзабеккалы. Фигурка наездника также схематична. Всадник, грудь и шея лошади украшены оттисками кружков, возможно, это условная передача доспехов. Оригинальна статуэтка «тяни-толкая» с Чоплидепе. Это — гибрид из двух лошадиных протом, смотрящих в разные стороны. Головы и ноги сколоты. На спине следы прикрепления двух наездников, видимо, также смотревших в разные стороны. На фигурке частично сохранилось изображение упряжи, украшенной кружками и насечками. Большинство этих статуэток, вероятно, уже изготовлялось как детские игрушки, хотя некоторые по традиции могли сохранять культовое назначение (Пугаченкова Г.А., 1973 а, с. 117). Возможно, для изготовления подобных фигурок наездников использовался штамп, найденный на городище Мирзабеккала. Он предназначался для изготовления небольших мужских головок с вислыми усами, подтреугольной бородкой и конусовидной шапки с меховой (?) оторочкой по низу.

Другой этнический тип передает поясная мужская статуэтка с городища Беширкала (Дурдыев Д., 1976). Одутловатое слегка монголизированное лицо, усы с подкрученными концами, длинная клиновидная борода, растущая только на подбородке. Оригинальная прическа со свисающей в виде прямоугольного зубца челкой.

Третья мужская статуэтка с побережья Средней Амударьи связана с совершенно иной культурной средой. Это — найденное в районе Керков терракотовое изображение сасанидского вельможи (Пилипко В.Н., 1977а). Статуэтка выполнена в строгом соответствии с канонами сасанидского официального портрета конца III — начала IV в. Появление этого иконографического образа на побережье Амударьи связано с вхождением этой территории в состав Сасанидского государства.

Сведения о денежном обращении области в настоящее время могут основываться примерно на сотне документально зафиксированных монетных находок. В древности Амударья в среднем своем течении являлась важной торговой артерией, связывающей многие экономические центры Средней Азии. В письменных источниках имеются упоминания о том, что по Амударье плавали парфянские купцы (Бичурин Н.Я., 1950, с. 151) и о том, что в древности имелась возможность доставлять товары из Индии в Черное море водным путем (Страбон, XI, VII, 3). Через побережье Амударьи несомненно проходили и важные сухопутные торговые трассы. Все это способствовало развитию товарно-денежных отношений в среде местного населения.

Наиболее ранними документально зафиксированными монетными находками на побережье Амударьи являются парфянские драхмы[51]; две Синатрука (77–70 гг. до н. э.) и одна Фраата III (70–57 гг. до н. э.). Одна монета Синатрука найдена в г. Керки (Массон М.Е., 1928, с. 285), две другие парфянские драхмы найдены на городище Мирзабеккала (Массон М.Е., 1955б, с. 205; Пилипко В.Н., 1976б).

Три независимые друг от друга находки парфянских драхм заставляют предполагать их участие в денежном обращении Средней Амударьи в I в. до н. э., тем более что никакие другие монеты этого времени в этой области пока не найдены. Причины, вызвавшие обращение парфянских монет на побережье Амударьи, пока неясны. Появление здесь парфянской серебряной монеты могло быть следствием экономического влияния Парфии, ее территориальных захватов или результатом ввоза иностранной валюты из драгоценного металла для удовлетворения нужд внутреннего рынка.

В первых веках нашей эры на Средней Амударье получили распространение кушанские монеты. В настоящее время здесь зафиксировано более 50 кушанских бронзовых монет (Пилипко В.Н., 1978). Цифра довольно значительная, если учесть разведывательный характер проведенных исследований. Синхронные монеты иных чеканов на территории побережья неизвестны. Все это является убедительным аргументом в пользу массового обращения кушанских монет на данной территории. При рассмотрении вопроса об ареале кушанских монет необходим дифференцированный подход, поскольку границы территории, на которую распространялось экономическое и политическое господство Кушан, несомненно, неоднократно изменялись за многовековой период существования этого государства. Наиболее ранние монеты, принадлежащие чекану Вимы Кадфиза (два экземпляра), пока обнаружены только на городище Мирзабеккала, расположенном на крайнем юге области. Находка монет Канишки (9 экземпляров) также связаны с южной частью области. Самый северный пункт находки этих монет находится в районе Халача. Возможно, при дальнейших исследованиях они будут обнаружены и севернее, но пока данные об их обращении в Карабекаульском и Чарджоуском оазисах отсутствуют. Достоверные сведения о вхождении всей области в сферу экономического и, вероятно, политического господства Кушанского государства имеются для периода правления Васудевы I и его преемников.

Средняя Амударья также полностью входила в область обращения кушано-сасанидских и сасанидо-кушанских монет. На территории области найдено 25 бронзовых монет этого чекана. Среди них имеются монеты кушаншахов Хормизда и Варахрана (Луконин В.Г., 1969а, табл. XXI). Сасанидо-кушанские монеты составляют основную массу монетных находок из верхнего слоя Чоплидепе (Керкинский р-н) и Одейдепе (Дейнауский р-н). Сасанидо-кушанские монеты имеются также среди находок с Кумдепе, Геокдепе, Акдепе (Бургучи), Курегенкалы. Кушано-сасанидских бронзовых монет найдено всего три. Две из них происходят с Мирзабеккалы и одна с Чоплидепе. В литературе имеются сообщения о находках золотых кушанских (Альхамова З.А., 1949, с. 130) и кушано-сасанидских монет в г. Керки и его окрестностях (Давидович Е.А., 1957, с. 137, 138; Массон М.Е., 1973 б, с. 7). Однако, как показали последние исследования (Пилипко В.Н., 1978), эти монеты правильнее определять как продукцию кидаритских, хионитских или эфталитских правителей (группа ALXON, по Р. Геблю, 1967). Могильники оседлого населения Средней Амударьи пока не выявлены. Зафиксирован только кочевнический могильник Бабашов, расположенный на правом берегу Амударьи между железнодорожными станциями Ташрабат и Мукры, датируемый I в. до н. э. — II в. н. э., хотя не исключается также возможность датировки концом II в. до н. э. и III в. н. э. (Мандельштам А.М., 1975). Можно предполагать, что предметы ремесленного производства могильника Бабашов произведены в мастерских поселений оседлого населения (табл. CVII, CVIII).

Глава двенадцатая Северная Бактрия (В.М. Массон)

Бактрия впервые упоминается в клинописных источниках VI в. до н. э., это название древней страны просуществовало по крайней мере до IV в. н. э., когда оно было сменено названием Тохаристана (по имени одного из народов, обосновавшихся в древности на этой территории, — тохаров). Имя древней страны и ее столицы Бактр сохранялось в средние века в названии главного города Тохаристана — Балха (рис. 8-14).

Правда, существуют некоторые расхождения между пониманием границ Бактрии в сочинениях античных географов и историков. Уже при чтении описаний похода Александра Македонского создается впечатление, что Амударья рассматривалась как своего рода граница между Бактрией и другой крупной историко-культурной областью Средней Азии — Согдианой (Arr., VII, 5, 1–2; Strabo, XI, II, 2; Ptol., VII, II, I). Эта традиция сохранялась до IV в. н. э., как это видно по географическому обзору Аммиана Марцеллина, который, впрочем, судя по всему, прямо следовал за описанием Птолемея (Amm. Marc., XXIII, 6, 57).

Однако такое несколько формальное проведение границ историко-культурных областей по крупным водным артериям довольно рано вызвало сомнения исследователей. Например, В. Томашек полагал, что под Бактрией следует понимать области по среднему течению Амударьи как к югу, так и к северу от самой реки (Tomaschek W., 1896). Эти сомнения возросли по мере расширения фронта археологических работ, которые показали для древнего времени значительное культурное единство в районах по обеим сторонам великой среднеазиатской реки. Поэтому М.М. Дьяконов со всей решительностью писал, что реки вообще не разъединяют, а объединяют орошаемые ими оазисы, и что есть все основания придерживаться точки зрения В. Томашека (Дьяконов М.М., 1954б, с. 123). Большинство современных исследователей следуют именно этой точке зрения, последовательно проанализированной Б.Я. Стависким (1977б, с. 36 и сл.).

Современные источниковедческие исследования, кроме того, показывают, что Амударья служила границей между Бактрией и Согдианой только на одном очень узком участке (в районе Келифа). Результатом перенесения этой ситуации на все течение Амударьи явилась эта ошибка, довольно широко представленная в античной литературе. В античной литературе есть и вторая точка зрения относительно границ Бактрии: на юге ее ограничивают горы Гиндукуша, на севере — «скала Хориена» (видимо, Железные ворота). Эта точка зрения и принимается большинством современных исследователей (Пьянков И.В., 1982).

В этой связи необходимо отметить, что в географической литературе средневековой эпохи существовало два понимания термина Тохаристана, этого прямого наследника древней Бактрии. Уже по сообщению Сюань Цзаня, Тохаристан простирался от Гиндукуша на юге до гор, разделявших бассейн Амударьи и Кашкадарьи на севере (Beal S., 1888, с. 37). В таком расширительном понимании обычно рассматривали Тохаристан и арабские географы (Бартольд В.В., 1963, с. 118; 1965, с. 515). Наряду с этим под Тохаристаном порой понималась небольшая провинция, лежавшая к востоку от Балха и ограниченная с севера Амударьей, а с юга северными отрогами Гиндукуша (Бартольд В.В., 1965, с. 515). Не исключено, что подобное двойное понимание границ страны существовало и в древности. Во всяком случае, в данной книге Бактрия вслед за большинством современных исследователей понимается в расширительном варианте, что находит полное подтверждение в археологических материалах, практически идентичных на левом и на правом берегах Амударьи.

Три особенности политической истории Бактрии III в. до н. э. — V в. н. э. имеют первостепенное значение для развития культуры страны, ярко отраженной в археологических материалах. Прежде всего это вхождение Бактрии в состав державы Александра Македонского, а затем в 306–250 гг. до н. э. — в состав державы Селевкидов и после этого образование независимого греко-бактрийского царства (около 250–140/130 гг. до н. э.). В это время во главе страны стояли греческие правители (Диодот, Евтидем, Евкратид, Гелиокл) и широкое распространение получили эталоны и образцы греческой культуры, в том числе и греческий язык. В значительной мере, помимо политического господства греко-македонской верхушки, это было связано с притоком в Бактрию колонистов из Эллады и Малой Азии и созданием целого ряда городов и поселений (Кошеленко Г.А., 1979, с. 148 и сл.). Остатки такого греческого города были открыты французскими археологами при раскопках городища Айханум на левом берегу Амударьи (Bernard Р., 1973; Кошеленко Г.А., Мунчаев Р.М., 1976), и не исключено, что именно здесь располагалась упоминаемая источниками Александрия на Оксе.

Другое важное событие в истории Бактрии, оставившее яркий след в ее культурогенезе, — это падение Греко-Бактрии под ударами кочевых племен во второй половине II в. до н. э. При этом, как сообщают источники, кочевые племена первоначально обосновались к северу от Амударьи, что подтверждается открытием здесь обширных могильников, оставленных древними кочевниками (Мандельштам А.М., 1974). Специфические культурные традиции кочевого населения особенно наглядно проявились в сфере ювелирного дела и частично искусства.

Наконец, третьим важнейшим событием в древней истории Бактрии было объединение в I в. н. э. пяти кочевнических владений, сформировавшихся на руинах греко-бактрийского царства, наиболее удачливым предводителем вторгшихся племен, носившем имя Куджулы Кадфиза или Кадфиза I. Название этого владения, ставшего во главе нового государственного образования, в китайских летописях передается как Гуйшуан, что явно соответствует этнониму кушан, известному по западным источникам. В результате образовалась одна из крупнейших держав древнего мира — кушанская. В пору расцвета в правление Канишки, Хувишки и Васудевы в ее состав, помимо значительной части Средней Азии, входили также земли современного Афганистана, Пакистана и северной части Индии. Римская империя, парфянское государство, кушанская держава и ханьский Китай образовывали в первых веках нашей эры систему рабовладельческих государств, протянувшуюся от Атлантического до Тихого океана. В рамках кушанской державы широкое развитие получает международная торговля, происходит расцвет городов, наблюдается необычайный подъем искусства, синтезирующего достижения эллинизма и восточные традиции.

История древней Бактрии в общем довольно скудно освещена письменными источниками. Необходимо отметить прежде всего данные античной (древнегреческой и латинской) традиции. Однако только отдельные периоды истории Бактрии освещены в ней достаточно подробно, например поход Александра Македонского. Все остальные периоды освещены чрезвычайно скудно (см., например, Пьянков И.В., 1975; 1982; Новиков С.В., 1982, Савицкий Г.И., 1941). Помимо античной традиции, важную роль играют сообщения китайских авторов, особенно относительно завоевания кочевниками Греко-Бактрии и сложения Кушанского царства (Бичурин Н.Я., 1950).

История изучения археологических памятников Бактрии сравнительно коротка и в ней отчетливо наблюдается тенденция к сложению бактрийской (или кушанской) археологии как самостоятельного научного направления со своими специфическими приемами, понятийной сеткой и устойчивыми комплексами (Массон В.М., 1976а). Первые сведения о древностях амударьинского правобережья восходят еще к XIX в., когда развалины древних поселений и архитектурные сооружения осматривали и описывали географы, военные инженеры и просто любители-краеведы. В конце XIX — начале XX в. с большим профессионализмом рассматривались памятники мусульманского средневековья (Массон М.Е., 1940б). Собственно памятники, относящиеся именно к древней эпохе, не были вычленены из общей массы древностей, за исключением комплекса известного амударьинского клада, обнаруженного при случайных обстоятельствах (Зеймаль Т.Н., Зеймаль Е.В., 1962) и изданного уже не в целостном виде (Dalton О.М., 1905; Зеймаль Е.В., 1979).

По существу древние археологические комплексы на юге Средней Азии оставались не выделенными и в 20-е годы. Так, в 1926–1928 гг. в Термезе и в его округе работала экспедиция Музея восточных культур, обследовавшая, в частности, остатки ступы кушанского времени, руины которой носили название Зурмала, но сама ступа была ошибочно датирована IV–VII вв. н. э. (Стрелков А.С., 1927). Однако широкие археологические исследования и развитие местных научных центров после Великой Октябрьской социалистической революции в довольно короткие сроки ликвидировали отставание среднеазиатской археологии, хотя это произошло и не сразу.

Большое значение для археологии Северной Бактрии имело открытие в 1932 г. на одном городище около Термеза, носящем название Айртам, скульптурного фриза (Массон М.Е., 1933), а также раскопки в 1933 г. на этом памятнике. В ходе раскопок не только было установлено наличие остатков буддийского монастыря, но и выделен комплекс археологических объектов, прежде всего характерной керамики, датированной найденными в слое кушанскими монетами (Массон М.Е., 1935), что знаменовало рождение кушанской археологии. Важное значение в становлении этого раздела среднеазиатской археологии имели развернувшиеся в 1936–1938 гг. работы Термезской археологической комплексной экспедиции под руководством М.Е. Массона (Массон М.Е., 1938; 1940а, б; 1945). В ходе этих исследований, охвативших ряд исторических периодов, были широко поставлены вопросы всестороннего изучения древних памятников, исследования древнего орошения, палеоботанических и остеологических коллекций. Были выявлены кушанские слои на территории Старого Термеза и установлено, что он в этот период был крупным городским центром, начаты раскопки буддийского культового комплекса Каратепе, специально изучались объекты архитектурного декора (Пугаченкова Г.А., 1945), продолжены раскопки на городище Айртам, где был получен выразительный керамический комплекс (Вязьмитина М.И., 1945а, б). Однако в целом объем раскопок культурных слоев кушанского времени был ограничен, памятники за пределами городищ Старого Термеза почти не обследовались, типология археологических материалов практически не разрабатывалась.

Со второй половины 40-х годов происходит заметное расширение числа исследованных памятников. На юге Узбекистана производит разведочные работы и небольшие раскопки Л.И. Альбаум (1955а, б) и В.Д. Жуков (1961), в западном Таджикистане разворачиваются работы Согдийско-Таджикской археологической экспедиции, в ходе которых был открыт могильник Тупхона (Дьяконов М.М., 1950). Особенно важными для развития кушанской археологии были раскопки, проведенные на двух городищах в долине р. Кафирниган, — Калаимир и Кейкобадшах, где была установлена определенная стратиграфическая колонка и выделены комплексы Кобадиан I–V (Дьяконов М.М., 1953). Хотя в намеченную последовательность комплексов были внесены коррективы (Массон В.М., Заднепровский Ю.А., 1955; Мандельштам А.М., 1966а), в целом кобадианская стратиграфия как первый опыт хронологического членения памятников северной Бактрии сыграла свою положительную роль. Помимо Кобадиана, в долине Кафирнигана изучался ряд других поселений, но особенно важным было открытие Согдийско-Таджикской экспедицией в Бишкентской долине обширных могильников, оставленных древними кочевниками (Мандельштам А.М., 1966а). В 60-е годы разворачиваются широкие систематические раскопки на ряде древнебактрийских памятников — на крупном, хотя и провинциальном, центре городище Яван (Юркевич Э.А., 1965; Зеймаль Т.И., 1969), на небольшом памятнике на юге Таджикистана — Саксанохуре, где был обнаружен выразительный комплекс монументальной архитектуры (Литвинский Б.А., Мухитдинов Х.Ю., 1969), и на городище Халчаян по среднему течению Сурхандарьи, где были открыты первоклассные памятники древней скульптуры (Пугаченкова Г.А., 1966б; 1971а). С 1961 г. возобновились раскопки буддийского комплекса Каратепе в Старом Термезе (Ставиский Б.Я., 1964; 1969; 1972а). Наряду с выразительными объектами искусства массовый археологический материал все более заполнял кабинеты исследователей и музейные фонды. В известной степени уровень его разработки нашел отражение на состоявшейся в 1968 г. в Душанбе международной конференции по истории, археологии и культуре Центральной Азии в кушанскую эпоху (Центральная Азия, I, 1974; II, 1975). На конференции были представлены и доклады о новых раскопках и новых археологических материалах кушанского и предкушанского времени. Но они в основном характеризовали лишь активное возрастание информационного потока без его целенаправленной организации. Конференция способствовала повышению интереса широкой общественности к одной из «забытых империй древности» — кушанской державе. Но ее тематика была традиционной, и собственно кушанской археологии касалась сравнительно мало. Проблемы хронологии рассматривались как обычно с учетом материалов нумизматики и письменных источников без привлечения данных археологической стратиграфии. Традиционным для кушанистики было изучение вопросов истории искусства и проявляющихся в нем взаимодействий разных культурных традиций. Показательно, что проблема синтеза различных начал в кушанской художественной культуре была одной из основных и в публикациях, посвященных материалам Халчаяна, хотя там в ходе проводившихся раскопок был сделан ряд наблюдений и чисто археологического характера.

Вместе с тем количественный рост новых материалов, зафиксированный, в частности, и душанбинской конференцией, не мог не привести к качественным переменам, которые и наступают с конца 60-х — начала 70-х годов. В организационном отношении новый период во многом связан с работой больших экспедиций с четко очерченной программой. Так, Узбекистанская искусствоведческая экспедиция сосредоточила свои основные усилия на широкомасштабных раскопках городища Дальверзин, что привело и к сенсационной находке клада золотых изделий, и к получению достаточно полной картины развития городской культуры (Пугаченкова Г.А., 1971б; 1974б). Широкие задачи поставила и Южно-Таджикская экспедиция, начавшая свои работы с 1973 г. (Литвинский Б.А. и др., 1977). В 1972 г. была создана Бактрийская экспедиция, объединившая усилия археологов ЛОИА АН СССР и Института археологии АН УзССР (Массон В.М., 1974а; 1976а). Бактрийская экспедиция поставила своей специальной задачей получение массового археологического материала (Некрасова Е.Г., 1974), характеризующего производство, быт и культуру различных слоев населения как сельского, так и городского. Особое внимание было уделено сплошному обследованию памятников и разработке их типологии, специальный отряд занимался раскопками сельских поселений.

Результаты не замедлили сказаться уже на самом характере и объеме собственно археологического материала. Широкие разведочные работы реально поставили вопрос о создании карты кушанских памятников (см.: Ставиский Б.Я., 1977б, с. 42–83). В печати лучше всего отражен учет памятников, проводившийся на юге Узбекистана (Ртвеладзе Э.В., Хакимов З.А., 1973; Ртвеладзе Э.В., 1974б; 1976). Значительный объем учтенных памятников позволил предложить разработки по типологии древних поселений (Ртвеладзе Э.В., 1974б; Массон В.М., 1976а). Продолжались систематические раскопки культовых центров, в числе которых, помимо Каратепе, следует назвать эффектный буддийский монастырь Фаязтепе, также расположенный в круге Старого Термеза (Альбаум Л.И., 1974; 1976; 1979), и культовый комплекс на Каменном городище в юго-западном Таджикистане (Пичикян И.Р., 1979; Литвинский Б.А., Пичикян И.Р., 1979). Но наибольшее значение имели широкие раскопки поселений, доставившие самую разнообразную информацию о многих сторонах жизни и деятельности кушанского общества. Из работ на крупных городских центрах следует назвать раскопки на Дальверзинтепе (Дальверзинтепе, 1978) и на Зартепе (Массон В.М., 1973; 1974б, 1975; 1976б, 1977а, б; 1979). Ш.Р. Пидаев возглавил специальный отряд Бактрийской экспедиции, раскапывавший сельские поселения, что позволило рассмотреть вопрос не только о культуре и быте их обитателей, но и об аграрных отношениях в кушанской державе (Пидаев Ш.Р., 1974; 1975; 1976а, б). На ряде памятников были осуществлены стратиграфические разрезы, в том числе на городище Старого Термеза (Козловский Б.А., Некрасова Е.А., 1976), в Дальверзине, на Зартепе и на небольших поселениях в Ширабадском р-не (Некрасова Е.А., 1976). Это позволило обоснованно поставить вопрос об относительной хронологии и о выделении в рамках древней Бактрии нескольких археологических комплексов как устойчивых сочетаний типов массовых объектов от керамики до терракот (Массон В.M.,1979б; Завьялов В.А., 1979а; Некрасова Е.А., 1979). Резко возросло количество публикаций, среди которых наибольшее значение наряду с работами по искусству и общими обзорами (Массон В.М., 1966б; Пугаченкова Г.А., 1971а; 1973а; Ставиский Б.Я., 1977в; Staviski В., 1979) появляются специальные археологические монографии и сборники (Мандельштам А.М. 1975; Ставиский Б.Я., 1977б; Из истории…, 1973; Дальверзинтепе, 1978; Древняя Бактрия, 1974; Бактрийские древности, 1976; Ртвеладзе Э.В., Пидаев Ш.Р., 1981; Литвинский Б.А., Седов А.В., 1983). Немалую роль сыграли и успешные работы советско-афганской археологической экспедиции, развернувшиеся к югу от Амударьи (Кругликова И.Т., 1974; Кругликова И.Т., Пугаченкова Г.А., 1977; Массон В.М., 1979а). По существу этими трудами была создана кушанская археология, имеющая теперь дело не только с эффектными памятниками искусства и архитектуры, но и с массовыми вещевыми материалами.

Обращаясь к их общей характеристике, остановимся, прежде всего, на выделении археологических комплексов и на вопросах хронологии. Здесь во многом решающее значение имеют стратиграфические шурфы и разрезы, позволяющие наметить членение археологических материалов на отдельные комплексы, связанные со строительными горизонтами, и проследить эволюцию объектов, взятых как отдельно, так и в устойчивых сочетаниях. Первая попытка такого членения для Северной Бактрии была предложена М.М. Дьяконовым, выделившим для эпохи, рассматриваемой в данном разделе, комплексы Кобадиан II–V (Дьяконов М.М., 1953). Однако это деление не во всех своих частях было достоверно обосновано стратиграфически и почти сразу же встал вопрос о возможном объединении комплексов Кобадиан II и III (Массон В.М., Заднепровский Ю.А., 1955). Последующие раскопки на городище Кейкобад-шах также не подтвердили разновременности керамики, выделенной в эти два различные комплекса (Мандельштам А.М., Певзнер С.Б., 1957), а потом вообще были высказаны сомнения в том, что в кобадианской колонке представлены ранние комплексы III–II вв. до н. э. (Зеймаль Т.И., 1969, с. 7). Вместе с тем развертывание археологических исследовании вело к накоплению данных по северобактрийской стратиграфии. Стратиграфическая колонка, правда, на ограниченной площади небольшого шурфа, была намечена для Халчаяна (Пугаченкова Г.А. 1966б, с. 30–37), стратиграфические же работы на городище Яван дали большой, пока почти не опубликованный материал (Зеймаль Т.И., 1969; Литвинский Б.А., 1973а, с. 14–17). Целая серия шурфов была заложена Бактрийской экспедицией как на городищах Старого Термеза (Козловский В.А., Некрасова Е.А., 1976) и Зартепе (Массон В.М., 1976а), так и на небольших поселениях (Некрасова Е.А., 1976). По материалам Дальверзинтепе Г.А. Пугаченкова предложила выделение таких комплексов, как греко-бактрийский, юечжийско-кушанский, великокушанский и позднекушанский (Пугаченкова Г.А., 1971б). Эта периодизация под немного измененными названиями была повторена и в обобщающей книге по этому городищу (Дальверзинтепе, 1978). Правда, в последнем издании уделено недостаточное внимание синхронизации разрезов и шурфов, осуществленных на территории этого огромного городища[52].

Эти материалы позволяют на основании характерных находок, в первую очередь керамики, предложить синхронизацию наслоений, вскрытых на перечисленных городищах и поселениях (Массон В.М., 1976а). При этом, разумеется, надо учитывать разный характер культурных отложений, выделяемых в качестве археологических горизонтов на том или ином памятнике.

Помимо стратиграфических колонок, широкие раскопки отдельных памятников на уровне одного-двух верхних горизонтов дают обильный и очень ценный для археологической систематики материал. Этот материал если и трудно именовать закрытым комплексом в узком значении этого слова, то во всяком случае благодаря своей массовости, позволяющей отличить случайное от типичного, на нем устанавливается устойчивое сочетание объектов, характерное для определенного этапа культурного развития. Эти комплексы, представляющие собой широкое сочетание различных типов объектов, существенно дополняют данные стратиграфических разрезов, материал которых не столь обилен, но зато дает представление о развитии культуры во времени.

Взаимозаменяемость всех этих стратиграфических разрезов и комплексов, представленная в виде таблицы, дает достаточно надежную картину относительной хронологии археологических комплексов Северной Бактрии. Решающие рубежи существенных изменений в наборе археологических объектов достаточно определенны, и практически действующая четырехчленная схема, по которой, например, было дано описание материалов Дальверзина (Пугаченкова Г.А., 1971б), в целом достаточно обоснованна, хотя, разумеется, со временем будут предложены и более детальные подразделения. Несколько иначе дело обстоит с вопросами терминологии. Понятийная сетка, построенная на исторических терминах как, например, юечжийско-кушанский и великокушанский периоды, хороша для исторической периодизации, но едва ли удобна для организации археологического материала, поскольку самими наименованиями она уже вносит элемент его интерпретации, тогда как речь идет о начальном этапе собственно археологического и только археологического источниковедения. Поэтому, безусловно, объективное использование названий эталонных памятников, где соответствующие материалы представлены наиболее ярко или были выявлены впервые. Такие термины были предложены на совещании по античной культуре Средней Азии и Казахстана (Массон В.М., 1979б; Завьялов В.А., 1979а; Некрасова Е.А., 1979).

К сожалению, пока в Северной Бактрии слои греко-бактрийского времени изучены лишь попутно и не вполне ясно, как следует с точки зрения археологической систематики именовать соответствующий комплекс, представленный в Южной Бактрии материалами городища Ай-Ханум. Археологический комплекс следующего периода, именуемого Г.А. Пугаченковой юечжийско-кушанским (можно проще говорить просто об юечжийском), предложено именовать халчаянским. Для двух других комплексов времени великих кушан и позднекушанского, часто именуемого кушано-сасанидским, предложены соответственно термины дальверзинский и зартепинский (табл. CIX–XCIII).

Полученные материалы позволяют дать общую характеристику этих археологических комплексов Северной Бактрии. Слои греко-бактрийского времени на правом берегу Амударьи отмечены для Халчаяна, Дальверзина, Каменного городища, а также, судя па всему, и для Старого Термеза. Одной из ведущих форм керамики этого времени являются уплощенные тарелки с оттянутым наружу клювовидным венчиком, явно следующим типу так называемых рыбных блюд греческой керамики, в изобилии обнаруженных на городище Ай-Ханум, где они имеются как среди серо-черной керамики, так и коричневато-красной. В шурфе в Старом Термезе найдены также цилиндро-конические, являющиеся одной из ведущих форм на том же южнобактрийском городище. Комплекс этого времени на Дальверзине несколько отличен, что исследователи склонны относить за счет его провинциализма по сравнению с блестящим городским центром на берегу Амударьи (Дальверзинтепе, 1978, с. 145). Керамика здесь покрыта светло-охристым, иногда красноватым ангобом, серо-черная посуда полностью отсутствует. Встречены кубки овального профиля, но сосуды этой группы цилиндро-конической формы пока неизвестны.

Значительными изменениями в наборе керамических форм характеризуется халчаянский комплекс, к которому следует относить, помимо соответствующих наслоений на целом ряде поселении, также комплексы некрополя Тупхона и могильников Аруктау и Тулхар. Наиболее примечательным новшеством является появление бокалов двух основных вариантов — колоколовидных и рюмкообразных. Па наблюдениям А.М. Мандельштама, первые являются наиболее ранней формой (Мандельштам А.М., 1966а, с. 156), тогда как после рубежа нашей эры господствуют бокалы с рюмкообразным туловом, однако при раскопках поселений эта тенденция не получила полного подтверждения (Дальверзинтепе, 1978, с. 150). Раскопки Мирзакуля показали, что по крайней мере частично сохраняются и цилиндро-конические кубки, составляющие в несколько специфическом наборе посуды этого памятника почти 25 % всех типов керамики (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 36). Уплощенные тарелки с клювообразным венчиком редки и постепенно исчезают.

Весьма многочисленны и разнообразны кувшины, в основном одноручные. Их специфическую разновидность представляют приземистые кувшины с широким дном (Дальверзинтепе, с. 147, рис. 101, 26), явно следующие эталонам, привнесенным кочевыми племенами в Северную Бактрию (Мандельштам А.М., 1975, с. 134). Крупные сосуды в пору существования халчаянского комплекса покрывались преимущественно светлым ангобом; бокалы, часть чаш и кувшинов — красным различных оттенков. Представлена и серая керамика, составляющая в самом Халчаяне и на Мирзакуле около 5 %. Орнаментация сосудов сравнительно редка, это — процарапанные волнистые линии и единичные штампы, которые в виде пальмет имелись еще на керамике Ай-Ханума. Наличие в Мирзакуле крупных тагора с процарапанным орнаментом по внутреннему краю отогнутого венчика (Пидаев Ш.Р., 1978, табл. V) может указывать на наиболее позднее положение этих материалов в рамках комплексов халчаянского типа, что соответствует и данным монетных находок, поскольку на городище найдены две монеты, подражающие чекану Гелиокла, и две «безымянного царя», по наиболее убедительной идентификации рассматриваемые как чекан Кадфиза I (Массон М.Е., 1950 б)[53]. Халчаянское время — пора сложения собственно кушанской археологической культуры. В этот период, помимо устойчивого набора основных форм керамики, появляются также фигурки всадников, терракотовые статуэтки женщин, среди которых ранним типом, возможно свойственным только этому комплексу, являются фигурки нагой богини (Пугаченкова Г.А., 1966 б, с. 42), костяные палочки с навершием в виде кисти руки, обычно именуемые в литературе стилями.

Дальверзинский комплекс в принципе не дает новых форм, более того, число вариантов основных типов сокращается, отмечена значительная стандартизация ведущих форм. Преобладают сосуды с черепком красновато-коричневого цвета, но имеются и отдельные экземпляры серой керамики. В Дальверзине широко распространены бокалы с колоколовидным туловом, а также двуручные кувшины. Новую форму представляют собой невысокий кубок на сплошной ножке (Дальверзинтепе, с. 151, рис. 103, 6). Многочисленны различные терракотовые статуэтки от всадников до женских персонажей; в числе последних популярен образ сидящей богини с различными атрибутами в руках. Ярким элементом археологического комплекса являются усеченно-конические пряслица, выточенные из камня, и терракотовые ткацкие грузила в виде удлиненных пирамид со сквозным отверстием наверху. Иногда на этих грузилах встречаются штампы.

Комплекс зартепинского типа представлен материалами из ряда памятников — Зартепе (Завьялов, 1979а, б), Аккургана (Пидаев Ш.Р., 1978), Каратепе (Сычева Н.С., 1972, 1975) и поселений северо-восточной Бактрии (Зеймаль Т.И., Седов А.В., 1979). Для керамики этого времени характерны три черты — резкое сокращение, если не исчезновение, таких форм, как бокалы и кубки, широкое распространение небольших кувшинчиков, обычно покрытых снаружи коричневато-красным, как бы стекающим книзу ангобом и разнообразная орнаментация в виде украшений сосудов штампами и налепами, обычно помещаемыми под ручкой (головы козлов, антропоморфные налепы и т. п.).

Примечательной формой этого комплекса являются краснолощеные миски с загнутым внутрь тонким краем, украшенные снаружи налепными масками львов, выполненными штампами. Входит в моду штриховое лощение — сетчатое или арочное — в виде серий пересекающихся дуг, обычно наносимых с внутренней стороны сосудов открытых форм. Штампы на керамике наносились с помощью керамических матриц, но иногда для этого использовались и геммы. Они идут по наружной стороне сосудов в несколько рядов либо располагаются группами. Наиболее обычны штампы в виде листа с прожилками, генетически скорее всего восходящие еще к пальметам на штампах Ай-Ханума, но появляются также отдельные символы, связанные с буддизмом («ступня Будды», «колесо закона»).

Штампы, нанесенные геммами, нередко представляют собой высокохудожественные произведения. Таковы штампы на керамике Зартепе, изображающие двух птиц, расположенных одна над другой, и найденный там же черепок со штампом, воспроизводящим солнечное мужское божество, вероятно Митру, стоящего на колеснице, запряженной парой коней. Распространяются кувшинчики со смятым горлом, так называемые энохоевидные, и крупные тагора с массивными витыми ручками, обычно покрытые внутри щедрой орнаментацией из налепов и процарапанных линий. Несмотря на некоторые изменения, намечающиеся в составе керамических форм, комплекс полностью сохраняет основные черты кушанской культуры от широкого распространения костяных булавок-«стилей», среди наверший которых появляются фигурки коней, до пряслиц из белого мраморовидного известняка в форме усеченного конуса и терракотовых ткацких грузил в виде пирамид.

Определение абсолютного возраста этих комплексов связано с известными трудностями, поскольку в кушанской хронологии существуют значительные расхождения, прежде всего в определении начальной даты Канишки, которую по наиболее распространенным сейчас гипотезам помещают либо в 110/128 г. н. э., либо в 278 г. (Зеймаль Е.В., 1968). Известную роль в рассмотрении этой проблемы могут сыграть данные археологии, поскольку предложенная выше стратиграфическая колонка рисует развитие культуры без каких-либо значительных перерывов, и определение возраста одной из ее ячеек неизбежно влечет за собой важные выводы в отношении других подразделений. Нижняя часть нашей колонки, связанная с периодом существования Греко-бактрийского царства, датирована достаточно надежно III–II вв. до н. э., что полностью подтверждено раскопками Ай-Ханума.

Времени существования комплексов халчаянского типов было уделено значительное внимание А.М. Мандельштамом в связи с вопросом о датировке могильников Бишкентской долины. Находки материалов этого типа обычно сопровождаются достаточно выразительными монетами, чеканенными по типу оболов Евкратида или оболов Герая. При всех вариантах возможных дат их обращения время существования комплекса халчаянского типа наиболее вероятно в рамках конца II в. до н. э. — первой половины или середины I в. н. э. (ср.: Дальверзинтепе, с. 146)[54]. Позднекушанский комплекс по находкам соответствующей керамики в Каратепе Старого Термеза надежно связывается с IV в. н. э. (Сычева Н.С., 1975, с. 90; Ставиский Б.Я., 1972а, с. 51–52). Другое дело — вопрос об его верхней границе, которую Т.И. Зеймаль не без влияния гипотезы о дате Канишке — 278 г. н. э, — стремится распространить и на V в. н. э. плоть до его середины (Зеймаль Т.И., 1969, с. 7; Зеймаль Т.И., Седов А.В., 1979). Однако такое омоложение пока не имеет твердых подтверждений, и скорее в своих начальных проявлениях Зартепинский комплекс будет связан с какой-то частью III в. н. э. В таком случае датировка собственно кушанского (дальверзинского) комплекса придется на конец I — первую половину III в. н. э., что будет соответствовать помещению начала эры Канишки в первую четверть II в. н. э., к чему сейчас склоняется большинство исследователей (Массон В.М., 1981). Предельная поздняя дата правления этого кушанского царя царей, принимаемая как 278 г. н. э., создаст в археологической колонке Бактрии труднозаполнимые лакуны, нарушающие эволюцию, твердо устанавливаемую по массовым археологическим объектам.

Поселения (классификация, топография, планировка). Многочисленные памятники Северной Бактрии при всем своем разнообразии могут быть объединены в несколько групп, что отражает различное их значение и в древности. Тип поселения следует рассматривать как устойчивое сочетание определенных признаков, связанных в первую очередь с выполнявшимися им функциями. Эти функции находят выражение в самих размерах памятника, в его внутренней структуре и в составе находок. Вопрос о выделении типов кушанских памятников ставился рядом исследователей с учетом главным образом величины занимаемой ими площади и некоторых данных о планировке (Юркевич Э.А., 1965; 1968; Ртвеладзе Э.В., 1974б). Более основательное и широкое обследование памятников, а также раскопки на территории многих из них позволили шире привлечь данные об их внутренней структуре и выполнявшихся функциях (Массон В.М., 1976а). Правда, следует учитывать и то обстоятельство, что типология поселений по содержанию отлична, скажем, от типологии ремесленной посуды. Каждое поселение уже в древности представляло собой развивающийся организм, функции которого могли меняться, природные и исторические условия также заметно сказывались на его облике. Поэтому здесь наблюдается значительное число различных вариантов и локальных различий, а многие, особенно крупные центры, имеют индивидуальные неповторимые черты.

При учете такого внешнего показателя, как занимаемая площадь, по данным северобактрийских памятников видно, что значимая грань проходит в пределах от 4 до 5 га. Если считать, вслед за Р. Адамсом, что значительные размеры поселения сами по себе уже отражают сложную структуру выполнявшихся им функций, то есть основания относить кушанские памятники площадью менее 4 га к числу сельских поселений, а площадью более 5 га — к числу городских с возможной внутренней ранжировкой. Отметим, что для древней Месопотамии выведена близкая грань — около 6 га (Adams R.Мс., Nissen N.J., 1972, р. 17) (табл. CXIV).

В рамках этих общих размеров, отражающих, как правило, плотность застройки и соответственно населения древних центров, сами памятники различаются уже по характеру планировки. Так, среди поселений городского типа можно уверенно говорить, по крайней мере, о двух подтипах — городах и городках аморфной планировки (Джандавлат, Хайрабад и др.) и городах, план которых близок четкому квадрату или прямоугольнику (Кейкобад-шах, Дальверзин, Зартепе и др.). В первом случае изломанность периметра отражает сам процесс постепенного роста городских поселений, начавших свое существование еще в середине I тысячелетия до н. э., как это четко установлено для Джандавлата и Хайрабада. Во втором — перед нами результат целенаправленной строительной деятельности, специальной разбивки территории будущего города, проходившей под контролем или наблюдением каких-то центральных властей. Наиболее значительным центром и, видимо, столицей Северной Бактрии был Старый Термез. Остатки крупного города в верхней части долины Сурхандарьи городища Шахринау, если восстанавливать периметр полуразрушенных стен, занимают площадь около 350 га, но едва ли в древности эта территория была плотно застроена. Отдельные бугры, расположенные на этом огромном пространстве, раскапывались и содержат остатки жилых строений (Хаитгула, Чимкурган). Возможно, это поселение с четким периметром внешних стен создавалось именно как крупный центр, но практически было обжито лишь в незначительной мере.

Определенная типология намечается и внутри группы мелких или сельских поселений. Здесь уже на имеющихся материалах могут быть выделены, по крайней мере, подтипы или три вида — неправильных очертаний (овальные, овально-вытянутые, двухчастные и т. п.), подпрямоугольного или подквадратного плана без выделения в рельефе какой-либо из частей и подквадратного и подпрямоугольного плана с дополнительным, обычно квадратным, возвышением из углов (так называемое тепе с вышкой) или даже с планировочно обособленной небольшой цитаделью. Раскопки на некоторых из этих поселений позволили получить дополнительный материал об их структуре и выполнявшихся ими функциях (Пидаев Ш.Р., 1978). Таков Аккурган в Ширабадском р-не, принадлежавший к числу памятников первого подтипа. Другой памятник — Мирзакултепе, находящийся на окраине современного Термеза, принадлежит уже ко второму подтипу мелких поселений. Близка Мирзакулю и застройка другого памятника второй подгруппы Шортепе. Здесь также имеется обводная стена, а многочисленные помещения внутри ее обвода образуют как бы сплошной массив (Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 97). Совершенно ясно, что перед нами особый, специализированный тип сельских поселений, в которых обводная стена имела не столько оборонительное, сколько фискально-административное значение. Возможно, что в Аккургане мы имеем дело с общинным поселением, а памятники второго подтипа — это места расселения групп лиц, находившихся в какой-то зависимости от центральных властей (Массон В.М., 1976а, с. 8–9).

В Северной Бактрии достаточно определенно прослеживается групповая концентрация древних поселений, видимо соответствующая древним ирригационным районам или оазисам, скорее всего образовавшим в древности также обособленную административную единицу (Массон В.М., 1974а). В таком ирригационном оазисе, как правило, находится одно, по крайней мере, поселение городского типа и ряд более мелких селений разных подтипов.

Судя по всему, наиболее значительным центром Северной Бактрии и, видимо, ее административной столицей был Термез (Тармита древнеиндийских текстов). Его руины, известные как городища Старого Термеза, расположены на самом берегу Амударьи ниже по течению от современного города. Правда, город на этой территории продолжал существовать и в средние века, и образовавшаяся значительная толща культурных напластований существенно затрудняет широкое изучение самых ранних слоев. Уже многочисленные находки монет греко-бактрийских правителей показывали, что поселение на этой территории существовало по крайней мере в III–II вв. до н. э. Шурф, заложенный на так называемой цитадели, установил наличие здесь культурных слоев этого времени (Козловский В.А., Некрасова Е.Г., 1976). Судя по результатам шурфовки, при создании ядра города были использованы естественные всхолмления на амударьинском берегу, включенные в прямоугольный обвод первоначального центра. В шурфе было обнаружено небольшое помещение, вырубленное в материковом песчанике, причем в него вела ступенчатая лестница.

В кушанское время обжитая территория разрастается, и внешняя обводная стена охватывает площадь почти в 350 га. Правда, сама эта территория, видимо, была застроена не в равной мере. Здесь находились и ремесленные кварталы и монументальные здания. Вероятно, из одного из них происходит каменная капитель с фигурами львов. В северо-западном углу внешнего города складывается буддийский культовый центр Карателе, сочетавший пещерные и наземные помещения. Сразу же за оградой располагался другой, уже полностью наземный монастырь — Фаязтепе. К востоку от внешней стены города находилась монументальная ступа, руины которой носят название Зурмала.

По результатам последних исследований, важным культовым центром едва ли не всей Северной Бактрии было городище Айртам, находившееся также на берегу Амударьи к востоку от Термеза. Расположенные здесь руины не образуют компактного городища — на сравнительно большой территории разбросаны руины, содержащие остатки различных культовых построек, в том числе небольшой ступы, хозяйственно-жилых комплексов, печей для обжига кирпича, употреблявшегося при отделке древних строений (Массон М.Е., 1935; Тургунов Б.А., 1973). Айртам получил мировую известность благодаря открытию здесь еще в 1932 г. замечательного скульптурного фриза. Он по существу был первым памятником, давшим археологический комплекс кушанского времени. Открытие каменного блока с надписью, успешно дешифруемой В.А. Лившицем (Тургунов Б.А., Лившиц В.А., Ртвеладзе Э.В., 1981), позволяет по-новому взглянуть на значение этого центра в древней истории Бактрии. Надпись упоминает о ремонтных работах, частично связанных с водоснабжением, проведенных в четвертый год правления Хувишки. Особенно важно, что для всего айртамского культового комплекса здесь использован термин Баголагго — храм, святилище, такой же, как для важнейшего центра династийного культа Южной Бактрии — Сурх-Котала (Henning W., 1956). В надписи говорится, так же как и в надписи Сурх-Котала, о наличии в этом пункте укрепленного центра, где, видимо, сосредоточивались основные культовые строения. Раскопки 1933 г., так же как и последующие исследования, не оставляют сомнений, что в состав культовых построек Айргама входило и буддийское святилище. Но не исключено, что здесь располагался и один из династийных храмов кушанской державы. Остатки наиболее раннего здания на Айртаме авторы раскопок склонны были датировать концом греко-бактрийского времени (Тургунов Б.А., 1973, с. 55; Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 94–95). Однако пока нет уверенности в том, что культурные напластования этого памятника выходят за пределы юечжийского и кушанского времени (ср.: Ставиский Б.Я., 1977б, с. 243).

В непосредственном соседстве с Термезом и тяготеющим к нему ирригационным районом находился другой ирригационный, а возможно и административный район кушанской эпохи — ангорский. Время его возникновения, судя по всему, относится к юечжийскому периоду (пора бытования комплекса халчаянского типа), когда сюда была проведена вода из Сурхандарьи при помощи магистрального канала Занг, осуществившего межбассейновую переброску вод. Одновременно была построена столица оазиса — ныне городище Зартепе и целый ряд более мелких поселений, в том числе Хайрабадтепе. Городище Зартепе имеет все черты четко спланированного города. Квадрат крепостных стен, фланкированных полукруглыми башнями, охватывает площадь в 16 га. В одном из углов крепости высится мощная цитадель. По середине города проходила главная магистраль шириной около 10 м. Особого подъема Зартепе достигает во II–III вв. н. э., когда городские стены становятся наиболее мощными. Верхний слой городища полно и разносторонне характеризует позднекушанскую культуру и именно для этого времени получены значительные данные о внутренней структуре города. Почти в самом центре города фасадом на главную уличную магистраль располагался дворцовый комплекс (Щетенко А.Я., 1974). Дворец погиб при пожаре.

По другую сторону улицы располагался жилой квартал. Тщательный анализ древних строений позволил здесь в пределах обширного массива выделить несколько отдельных домовладений, занимавших каждое от 600 до 800 кв. м. Имеется здесь и небольшое внутриквартальное святилище с алтарем огня в центре. Судя по размерам, эти домовладения являются местом обитания достаточно состоятельных семей со своими домочадцами, включая сюда слуг и домашних рабов. О составе таких семей, состоявших из 20–40 человек, мы знаем по документам из хорезмийского архива Топраккалы, относящегося к тому же времени, что и зартепинский квартал (Очерки…, с. 103). При раскопках этих домов найдены многочисленные медные монеты и глиняная посуда, в том числе образцы художественной керамики с налепами и штампами. В числе находок примечательны золотая серьга и бронзовый медальон с рельефным бюстом Хувишки (Завьялов В.А., 1979б). Раскопки на городище открыли и другие жилые комплексы (Завьялов В.А., Осипов В.И., 1976).

Святилище огня было не единственным культовым комплексом на Зартепе. Около одной из крепостных стен также в позднекушанский период была устроена буддийская кумирня с глиняной статуей Будды, украшенной позолотой (Пилипко В.Н., 1976в). Святилище это было разгромлено и, так те как и во дворце, здесь прослеживаются следы пожара, пламя которого закоптило глиняную статую. После этого разгрома жизнь в городе в определенной степени возрождается, но ненадолго. В V в. обживались лишь отдельные участки древнего города, в том числе и цитадель. К этому времени относится небольшая усадьба Куевкурган, расположенная в окрестностях Зартепе, где в парадном зале обнаружены глиняные статуи. Видимо, в это время в окрестностях пустеющего города возвел небольшую резиденцию один из местных принципалов и ему посчастливилось привлечь к ее оформлению квалифицированных скульпторов, сохранивших традиции старой школы.

Достаточно полно изучены руины другого крупного города Северной Бактрии — Дальверзинтепе, бывшего центром плодородного оазиса по среднему течению Сурхандарьи. Использование паводковых вод для поливного земледелия привело к тому, что в этом районе оседлая культура получила развитие уже в бронзовом веке, а в середине I тысячелетия до н. э. здесь складывается целый земледельческий оазис с крупным укрепленным центром — городищем Кызылтепе (Сагдуллаев А.С., 1978а). В III–II вв. до н. э. центр оазиса перемещается на территорию собственно Дальверзина, где создается обнесенное стеной поселение, занимающее площадь около 3 га (Пугаченкова Г.А., 1971б; Дальверзинтепе, 1978). Правда, отдельные строения были рассеяны и в его ближайшей округе, но не образовывали компактного ядра. Перелом наступает в юечжийское время, когда старое поселение превращается в цитадель, а рядом возникает крупный город. При его планировке был использован холмистый рельеф местности, позволивший заметно усилить городские укрепления. Крепостная ограда, возведенная в это время, охватывает территорию размером 650×500 м. Как и на Зартепе, расцвет Дальверзина приходится на время подъема Кушанской державы. Именно в это время здесь строятся новые дома и храмы, реализуются резервы городской площади, свободной от застройки.

В центре города проходила широкая улица, выводившая к расположенным в западной части двум домам, явно бывших резиденциями городского патрициата. Раскопаны на Дальверзине и дома рядовых горожан, близкие по размерам домовладениям Зартепе. Открыты здесь квартал мастеров-керамистов, винная лавка и два небольших храма, щедро украшенных живописью и скульптурой. В убранстве обоих храмов центральное место занимали фигуры сидящих богинь, в которых исследователи склонны видеть либо божество Орохшо, либо богиню Нанайю, также известную по кушанским монетам. В одной из росписей, помимо центрального женского персонажа, изображены еще одна женщина, бородатый мужчина и четверо детей. Ряд строений находился и за пределами основной крепостной ограды. Таково небольшое буддийское святилище с превосходной гипсовой скульптурой, погибшее в результате пожара. Опустевшее здание использовалось для коллективной гробницы. В окрестностях города имелись и специальные здания, предназначенные для захоронений, куда помещались в основном уже очищенные кости, что явно указывает на связь с зороастрийской традицией и позволяет уверенно именовать эти гробницы наусами (Дальверзинтепе, с. 112 и сл.).

Выше по течению Сурхандарьи среди группы поселений сельского типа открыт выдающийся памятник монументальной архитектуры и художественной культуры северной Бактрии — Халчаян (Пугаченкова Г.А., 1966б; 1971а). Здесь расположен ряд довольно значительных всхолмлений, но не ясно, объединялись ли они в крупный городской центр с общей обводной стеной. Сам Халчаян, судя по всему, представлял собой остатки загородного дворца-резиденции. Весь комплекс достаточно надежно датируется юечжийским или раннекушанским временем и скорее всего представляет собой резиденцию местного владетеля. Показательна определенная иконографическая близость скульптурных голов правителей из халчаянского дворца и бюста правителя Герая, известного по монетам. Предполагалось, что дворец принадлежит «царевичам гераевого рода» (Пугаченкова Г.А., 1966б, с. 248), но речь может идти и об эпохальной близости и о единстве моды, например в характере причесок, принятых в среде юечжийской аристократии.

Ряд древних ирригационных районов-оазисов может быть намечен и на территории северо-восточной Бактрии, соответствующей современным областям юго-западного Таджикистана (Ставиский Б.Я., 1977б, с. 56 и сл.). Как правило, центрами таких оазисов были поселения городского типа. Так, в Гиссарской долине, судя по разнообразным находкам, крупное городище кушанского времени располагалось на территории современной столицы Таджикистана — Душанбе. Здесь при различных обстоятельствах, в том числе и в ходе раскопок, были найдены разнообразная керамика, включающая обломок хума с кушанской надписью, художественные металлические изделия, а также раскопаны погребения нескольких типов (Тревер К.В., 1958б; Гулямова Э., 1958; Литвинский Б.А., 1958). Предположительно площадь этого городища достигала 20 га. Значительный оазис сформировался в нижней части долины Кафирниган, причем, как и в ряде других оазисов Северной Бактрии, первые оседлые поселения здесь возникли еще в середине I тысячелетия до н. э. Так, слои этого времени обнаружены здесь на территории городища Калаимир (Забелина Н.Н., 1953), занимавшего площадь в 7,5 га и, возможно, первоначально бывшим центром всего района. Затем, скорее всего в юечжийский период, был создан новый городской центр на территории городища Кейкобадшах правильной прямоугольной планировки с крепостным обводом, охватившим площадь в 11 га (Дьяконов М.М., 1953; Мандельштам А.М., Певзнер С.Б., 1957). Небольшие поселения и усадьба существовали и в Бишкентской долине, известной в археологии благодаря раскопанным там обширным могильникам кочевых племен, видимо приходивших туда на зимовки (Мандельштам А.М., 1966а; 1975).

В соседней Вахшской долине находились, по крайней мере, два крупных ирригационных района. Первый-это Явано-Обикийкская долина, где располагалось крупное городище Яван или Гаравкала, имеющее в плане вид прямоугольника размером почти в 30 га (Юркевич Э.А., 1965). Культурные слои имеют здесь на вскрытых участках мощность до 10 м и характеризуют культуру всех основных комплексов древней Бактрии за исключением, пожалуй, греко-бактрийского (Зеймаль Т.И., 1969; Литвинский Б.А., 1973а, с. 14–17). Второй ирригационный район располагался в нижней части Вахшской долины. Система каналов, орошавших почти 40 тыс. га, детально изучена Т.И. Зеймаль (Зеймаль Т.И., 1969; 1971а, б).

Начало освоения района оседлыми земледельцами относится, как и в соседней долине Кафирнигана, к середине I тысячелетия до н. э. В кушанское время здесь существовало не менее двух десятков поселений, в том числе такой сравнительно крупный центр, как городище Нафыркала площадью в 13 га. Видимо, была сделана попытка создать и новый административный центр района путем постройки крепости Кухнакала, которая, однако, по каким-то причинам так и не была полностью обжита (Давидович Е.А., Литвинский Б.А., 1954; Литвинский Б.А., 1956). Исследователи этого памятника стремились на основании общих соображений отнести время его создания к концу греко-бактрийского периода, но убедительные археологические данные в пользу такого заключения отсутствуют.

Ряд, в основном небольших, древних памятников имеется в долине другого притока Амударьи — р. Кызылсу (Ставиский Б.Я., 1977б, с. 70–72). Здесь, по-видимому, административным древним центром было городище Саксанохур площадью 5 га с возвышением в одном из углов, где вскрыт монументальный комплекс, определенный исследователями как дворцово-храмовый (Литвинский Б.А., Мухитдинов Х.Ю., 1969, с. 177). Для отделки комплекса широко применялся камень, из которого были выточены базы колонн, капители и даже стволы самих колонн. На территории прилегающего поселения в числе прочих объектов были открыты также гончарные печи, указывающие на развитие в этом центре ремесленного производства (Мухитдинов Х.Ю., 1958).

Наконец, особо следует остановиться на памятнике, расположенном у слияния Вахша и Пянджа, дающих в этом месте начало Амударьи. Он носит название Каменного городища (Тахти-Сангин) по обилию встречающихся на нем каменных кладок и архитектурных деталей. Площадь его невелика — около 5 га. Шурфовкой установлено наличие шести строительных горизонтов (Мандельштам А.М., 1966а, с. 146). Выгодное положение городища на местности усилено крепостными стенами, выложенными из камня. Возможно, одна из главных функций этого памятника в древности — крепость на переправе. Однако это была не просто крепость для воинских отрядов — в последние годы здесь раскапывается культовый комплекс с центральным четырехколонным залом, окруженным обводным коридором (Пичикян И.Р., 1979). В полу коридора были устроены ямы, содержащие посвятительный сброс различных культовых и бытовых объектов. Помимо многочисленных костей животных и тысяч железных наконечников стрел, здесь обнаружены части мебели из слоновой кости и музыкальных инструментов, в числе которых флейта и лира, найдены также бальзамарии с притертыми пробками, обрывки парчи, расшитой золотыми нитками. На обнаруженных здесь же небольших бронзовых пластинках помещены изображения Эротов (Литвинский Б.А., Пичикян И.Р., 1979). Интересны обкладки ножен мечей с изображением льва, держащего оленя, Геракла и Марсия, Александра Македонского в облике Геракла. Очень ценен миниатюрный каменный алтарик с бронзовой статуэткой Марсия и греческой надписью — посвящением богу реки Оке. Не менее интересны глиняные и гипсовые статуэтки, пластинки из слоновой кости со сценами охоты и т. д. (Litvinskij B.A., PichikiyanI R., 1981a, b).

Фортификация. Характерной чертой древнебактрийской культуры было широкое распространение укреплений. Стенами были окружены и крупные городские центры и значительная часть небольших поселков. В последнем случае они могли иметь и административно-фискальный характер, но в равной мере свидетельствуют о развитии фортификации (Сабиров К., 1979; Дальверзинтепе, с. 21 и сл.). Мощные сырцовые стены из пахсы и кирпичных кладок представляют собой развитие именно восточных, в данном случае бактрийских, традиций. Показательно, что даже город Ай-Ханум, построенный греками на Амударье и сохранивший в чистом виде многие черты греческой архитектуры, имеет массивные пахсовые стены, явно не имеющие ничего общего с эллинской фортификацией.

При постройке стен обычно первоначально сооружались массивные платформы, которые, выступая вперед на 3–4 м в сторону окружавшего рва, образовывали род протейхизмы. Весьма типичен внутристенный коридор, предназначавшийся для перебрасывания сил защитников на наиболее угрожаемый участок. Сами бойницы в виде прямоугольных щелей иногда со стреловидным навершием часто располагались веерным пучком и, судя по высоте над полом стрелкового коридора, предназначались главным образом для стрельбы с колена. Имелись и ложные бойницы, которые с архитектурной точки зрения оживляли внешнюю гладь стены, а с функциональной должны были создать у осаждавших впечатление о многочисленности защитников крепости. Поскольку древнебактрийские города длительное время существовали на одном и том же месте, их укрепления, как правило, при детальном изучении рисуют сложную картину перестроек, когда древнейшие стены оказывались забутованными более поздними кладками, и все сооружение в целом образовывало внушительный массив. Ширина стрелкового коридора обычно составляла от 1,3 до 1,7 м и можно с уверенностью сказать, что в отдельных случаях он имел сводчатое перекрытие. Первоначальные стены таких городских центров, как Зартепе и Дальверзин, имели относительно небольшую толщину, но по мере закладки коридоров и устройстве на этом массиве, как на фундаменте, новых стен, их общая толщина достигала 9-11 м.

Можно говорить о существовании определенного фортификационного канона, особенно ярко представленного в тех городских центрах прямоугольного или квадратного плана, которые явно создавались под эгидой центральных властей. Для них характерен внутристенный коридор и прямоугольные башни, обычно с внутрибашенными помещениями, при расстоянии между башнями от 17 до 20 м. Таковы стены Кейкобадшаха, Дальверзина и даже сравнительно небольшого поселения Хайрабадтепе. Разумеется, в рамках общей схемы наблюдаются и индивидуальные особенности, характеризовавшие деятельность отдельных архитекторов. Так, строители Кейкобадшаха устроили на башнях выступы длиной в 3 м и с выходом за внешнюю грань башни на 0,8 м. Сами размеры башен здесь стандартны и составляют в длину от 12,6 до 13,6 м (Кузьмина Е.Е., Певзнер С.Б., 1956). В Кухнакала длина башен близка 17 м, но и стены и башни расчленены квадратными раскреповками (Давидович Е.А., Литвинский Б.А., 1954), что безусловно придавало всей крепости парадный вид, хотя едва ли усиливало саму фортификацию.

В Зартепе нарушение канона наблюдается в том, что башни здесь имеют полукруглую форму при диаметре в 8,5 м. Расстояние между башнями здесь исключительно стандартно и на восточном фасе городища, вскрытом полностью, составляет 34 м (Сабиров К., 1978). Имеются внутрибашенные сооружения с выводящими наружу бойницами и с закопченными нишками, где, видимо, во время ночных дежурств устанавливались светильники (Сабиров К., 1978). Северобактрийская фортификация была рассчитана в первую очередь на оборону от пеших и конных стрелковых контингентов, не подкрепленных сколько-нибудь мощными осадными орудиями. Видимо, именно этим объясняется и слабое развитие протейхизм, и небольшая толщина внешних стен, порой составлявшая, как это было на цитадели Дальверзина, всего 2 м (Дальверзин, 1978, с. 18).

Застройка. Археологические исследования в Бактрии позволяют, хотя бы и в самой общей форме, представить характер застройки поселений. В частности, можно представить характер жилища как сельского, так и городского. Рядовая застройка города известна на примере городища Зартепе (Завьялов В.А., 1979б). Дома вытянулись вдоль главной городской улицы. Каждое отдельное домовладение имело площадь 600–800 кв. м. Своими сравнительно узкими проходами домовладения выходили на внутриквартальную улочку, идущую параллельно главной магистрали. С противоположной стороны находились небольшие хозяйственные дворики, также входившие в состав каждого из этих домовладений. Внутри комплексов различаются жилые комнаты с тщательной отделкой стен, иногда даже покрытых алебастровой штукатуркой, подсобные строения и склады со стоящими в них несколькими хумами. Близкие по размерам и характеру рядовые жилые дома обнаружены и на Дальверзине (табл. CXV–CXVIII).

Дальверзин, однако, интересен тем, что он дает пример домов представителен городской верхушки. Планы двух раскопанных домов этого типа сходны: в двор выходил крытый колонный айван, за которым располагался вестибюль, ведущий в большой квадратный зал — михман-хану. О состоятельности обитателей этих домов свидетельствует находка в зарытом под полом кувшине клада золотых предметов, главным образом брусков с надписями, а также различных ювелирных изделий.

Жилище сельского населения лучше всего может быть представлено на примере домов поселения Аккурган (Пидаев Ш.Р., 1978). Здесь выделяются разделенные незастроенными участками пять многокомнатных хозяйственно-жилых комплексов, занимающих каждый площадь не менее 550 кв. м. Судя по всему, эти комплексы были местом обитания большесемейных общин, входивших в состав аккурганской земледельческой общины как основной единицы сельскохозяйственного производства. Полученные материалы указывают на занятия жителей Аккургана сельским хозяйством, а также на развитие некоторых производств, связанных с обработкой его продуктов (ткачество, виноделие, изготовление ступок и зернотерок).

Другая система зафиксирована на городище Мирзакултепе. Поселение окружено стеной. Помещения внутри составляют массив, который трудно расчленить на отдельные домохозяйства. Аналогичная картина на Шортепе (Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 47).

Дворцовые сооружения зафиксированы на нескольких поселениях. Одним из них является Халчаян. Халчаян обычно определяют как загородный дворец-резиденцию. В центре фасада здания находился четырехколонный айван, ведущий в продолговатый зал-вестибюль, стены которого были богато украшены живописью и раскрашенной глиняной скульптурой. Отсюда вход вел в небольшой двухколонный зал, предположительно считающийся тронным (Пугаченкова Г.А., 1966б; 1971а). Дворцовый комплекс зафиксирован и на городище Зартепе (Щетенко А.Я., 1974). В его парадную часть входило два многоколонных зала — в одном из них были найдены базы четырех массивных колонн, а в другом — двенадцати, стоящих в два ряда. Перед четырехколонным залом находился небольшой айван.

На территории городища Саксанохур был вскрыт монументальный комплекс, определяемый исследователями как дворцово-храмовый (Литвинский Б.А., Мухитдинов Х.Ю., 1969, с. 177). Приподнятый на пахсовую платформу высотой в 1,5 м, комплекс представлял собой каре различного рода помещений вокруг центрального двора, имевшего размеры 27,7×27,7 м. В южной части двора находился глубокий четырехколонный айван, за которым располагался двухколонный зал размером 8,5×12,4 м. Такая поперечно-осевая композиция напоминает халчаянский дворец.

Сложная религиозная ситуация в Бактрии привела к разнообразию типов сооружений сакральной архитектуры. Распространение буддизма привело к строительству в Бактрии ряда типичных буддийских культовых сооружений. Так, Каратепе в Старом Термезе представляет собой довольно типичный пример пещерного монастыря — вихара, объединяющего ряд небольших групп строений с общим архитектурно-планировочным принципом, в основе которого лежал двор, обведенный открытой колонной галерей, с окружающими культовыми или бытовыми помещениями. Фаязтепе, наоборот, полностью наземный монастырь (сангарама). Но планировочный принцип здесь близок — центральную часть образует дворик, окруженный галереей, щедро украшенной живописью. По периметру шли кельи и молельни, а в центре против входа во двор находился зал общих собраний. В комплекс входила и небольшая ступа. Ступы имелись и в буддийском комплексе Айртама, общая планировка которого однако не ясна. В округе Термеза располагалось и монументальное буддийское сооружение — ступа, руины которой в настоящее время носят название Зурмала. Она представляет собой цилиндрообразный массив диаметром в 14,5 м с куполообразным завершением. В древности по основанию шла облицовка из каменных плит, а основной массив сооружения был облицован жженым кирпичом, окрашенным в красный цвет.

Маленькая буддийская кумирня обнаружена при раскопках Зартепе (Пилипко В.Н., 1976в). Небольшое буддийское святилище с превосходной гипсовой скульптурой располагалось в окрестностях Дальверзинтепе. Наряду с традиционными каноничными фигурами Будды и сопровождающих его персонажей здесь воспроизведены и светские лица — правитель в остроконечной шапке, усыпанной драгоценностями, его придворные и какие-то женщины, фигуры которых сделаны нарочито мелкими по сравнению с правителем. В конце своего существования святилище, подобно зартепинской кумирне, было беспощадно разрушено, причем с особенным ожесточением была разбита на куски крупная статуя Будды.

Храмы других культов зафиксированы также на Дальверзинтепа. Исследователи видят здесь храмы божеств Ордохшо или Нанайи. Божеству реки Вахш был посвящен храм на Тахти-Сангине. Примером небольшого внутриквартального святилища является святилище, обнаруженное в жилом квартале Зартепе (Завьялов В.А., 1979б): почти квадратное в плане, с выходом в одном из углов, суфами по всем сторонам и алтарем в центре.

Строительная техника и архитектура. Города и поселки древней Бактрии с их крепостными стенами и цитаделями, рядовой застройкой и монументальными комплексами во многом были обязаны развитию строительного дела и архитектуры (Пугаченкова Г.А., 1963). Основным строительным материалом была глина, среднеазиатский лёсс. Постройки возводились из глинобитных блоков высотой в основном в 60–70 см и из сделанного в деревянных формах кирпича, обычно квадратных очертаний от 40 до 30 см в стороне при толщине в 10–12 см. Как общая тенденция отмечается некоторое уменьшение размеров кирпича к позднекушанскому времени, когда преобладает кирпич 30–32×30-32×9-10 см (Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 81; Дальверзинтепе, с. 190). Кирпич, как правило, имел знаки-метки, причем при возведении стен кирпич клался вниз стороной, содержащей метку. Знаки эти довольно разнообразны и варьируют от простых линейных значков до букв греческого алфавита, употреблявшегося в Бактрии для различных языков. По поводу назначения этих знаков нет единого мнения, но поскольку образцы с одинаковыми метками встречаются в кладке компактными группами, это, безусловно, какие-то символы учета продукции, которая для бактрийских городов была необходима в огромных количествах. Кладка стен осуществлялась на глиняном растворе.

Жженый кирпич обычно квадратных пропорций, но довольно разнообразный по размерам, использовался значительно реже, в основном для вымосток в помещениях специального назначения. Изредка встречается и черепица, явно заимствованная из практики эллинистического домостроительства. Но в Бактрии черепица с орнаментированным краевым щитком использовалась уже как декоративная деталь оформления плоских крыш. Относительно ограниченно употреблялся в строительстве и камень. Он шел главным образом на изготовление баз и капителей колонн, пилястров, карнизов и облицовочных блоков. Все эти элементы изготовлялись из мергелистого известняка, обрабатывавшегося в специальных мастерских или прямо неподалеку от возводимого строения. Само использование камня тесно связано опять-таки с воздействием эллинистической традиции, но в местных условиях она подвергалась определенной переработке. Так, сами стволы колонн сравнительно редко изготовлялись из камня, хотя известны отдельные находки каменных блоков. Судя по всему, в подверженных сейсмическим воздействиям областях Бактрии строители в конечном итоге предпочли комбинированный тип колонны с деревянным стволом, покоящимся на каменной базе. Сопрягаясь в шип, эти колонны представляли собой гибкую шарнирную конструкцию (Дальверзинтепе, с. 87).

При строительстве домов предпочтение отдавалось плоским балочным перекрытиям, иногда мы видим кассетные потолки. Такой кассетный потолок (тип среднеазиатского «дарбаза»), судя по всему, существовал в парадном зале одного богатого дома на Дальверзине (Дальверзинтепе, с. 194–195). Сводчатые перекрытия характерны главным образом для помещений и коридоров с небольшим пролетом. JB основном были распространены коробовые своды наклонными отрезками.

Древние зодчие Бактрии в полной мере овладели строительными материалами, бывшими в их распоряжении, и выработали определенный стиль, характеризующий бактрийскую архитектурную школу. Жилые постройки бактрийских поселений наряду с утилитарными функциями должны были создавать благоприятные условия для жизнедеятельности их обитателей в условиях жаркого, сухого климата. С этим обстоятельством связана значительная толщина сырцовых стен, предохраняющая от иссушающего зноя, и широкое распространение айванов или галерей, иногда опоясывающих по периметру внутренние дворы. Отопительные очаги в домах, как правило, отсутствуют. Дома городской застройки характеризуются, как показывают раскопки Зартепе, соблюдением четких осей, ориентированных на уличные магистрали, и наличием небольших хозяйственных двориков (Завьялов В.А., 1979б). Дома городского патрициата представляли собой, судя по раскопкам на Дальверзине, выдающиеся архитектурные комплексы, возводившиеся профессиональными архитекторами (Пугаченкова Г.А., 1973в; Дальверзинтепе, с. 199). Их центральное ядро составлял зал-михманхана с расположенным перед ним вестибюлем, открывавшимся в айван, выходящий во двор. Вокруг центрального ядра шел коридор, вдоль которого группировались жилые и подсобные строения незначительной величины. Судя по всему, центральный зал, имевший стены толщиной в 2,2–2,5 м, доминировал и в высотном отношении, возвышаясь над прочими строениями комплекса. Планировочная идея центрального ядра в виде зала или дворика генетически может восходить еще к бронзовому веку, когда в Бактрии был выработан устойчивый тип небольших поселений, представляющих собой правильное каре построек вокруг центрального двора (Саппали, Дашлы). В Северной Бактрии такая планировка отмечена в дворцово-храмовом комплексе Саксанохура. Для монументальных построек Бактрии характерно стремление к развертыванию фасадной композиции, отличительной чертой которой был парадный айван, нередко украшенный живописью и скульптурой. Видимо, с этим обстоятельством связано и распространение продольно-осевой планировки, ярко представленной в дворцовом здании Халчаяна. Типы буддийских культовых зданий были принесены из Индии, но подвергались некоторой местной переработке, особенно в связи с переходом от каменного строительства к сырцовой архитектуре.

Элементы архитектурного декора в основном выполнялись из камня и отражали сложную картину слияния на почве Бактрии различных архитектурных традиций. Так, для колонн использовались два типа баз. Первый — это торовидные базы с массивным валом, покоящимся на одинарном или двухступенчатом плинте, явно восходящие к восточной традиции. Широкой популярностью пользовался и второй тип баз, восходящий к аттическому ордеру, — плинт и два вала, разделенные полочками и скоцией (Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 88). Однако четкого модуля в пропорциях нет — многочисленные измерения показывают большое разнообразие (Дальверзинтепе, 1978, с. 198). Широко распространены коринфизированные капители, имевшие в Бактрии местный эллинистический генезис и через греко-бактрийское посредство восходящие к античному первоисточнику. Однако и здесь наблюдается смещение пропорций в сторону большей массивности и приземистости. На смешанную природу декоративных элементов указывают капители, где между акантов помещена человеческая фигурка, так же как и образцы, где по углам воспроизведены фигуры различных зверей и птиц — хищников, грифонов и зебувидных быков (Ставиский Б.Я., 1972б). Таким образом, и в архитектуре нашли яркое отражение основные черты древнебактрийской культуры — древняя местная основа и культурный синтез.

Хозяйство. Археологические материалы и письменные источники характеризуют древнюю Бактрию как процветающую страну с высокоразвитым сельским хозяйством, базирующимся на поливном земледелии, с разнообразными ремеслами и налаженной торговлей, что в свою очередь нашло прямое отражение в развитии денежного обращения. Античные авторы всячески подчеркивали плодородие страны и отмечали, что она производит всевозможные продукты, кроме оливкового масла (Strabo, XI, II, 1). Древние оросительные системы и основанные на них поселения, объединяющиеся в ирригационные районы-оазисы, хорошо известны благодаря археологическим исследованиям. Эти же данные свидетельствуют о высоком уровне ремесленных производств, особенно керамического (Пугаченкова Г.А., 1973б; Сайко Э.В., 1975), достигших значительной специализации.

Керамические обжигательные печи обнаружены на целом ряде памятников Бактрии (Саксанокур, Айртам, Хатын-Рабат, Дальверзин) (Литвинский Б.А., Мухитдинов Х.Ю., 1969; Пугаченкова Г.А., 1973б, Тургунов Б., 1973; Дальверзинтепе, с. 115 сл.). Видимо, есть основания считать, что хорошо устанавливается динамика развития этих печей. Первоначально они круглые в плане, в первых веках н. э. господствует тип прямоугольных в плане печей, двухъярусных, заглубленных в землю. На Дальверзине и Саксанохуре засвидетельствовано наличие специальных кварталов керамистов (табл. CXIX).

С керамическим производством тесно связано и производство терракотовых статуэток. Не исключено, что частично они выполнялись теми же мастерами и обжигались в тех же печах. Свидетельством этой отрасли ремесла являются не только находки статуэток, но и калыпов-матриц для их производства.

На Дальверзинтепе зафиксирована винодельня (Дальверзинтепе, с. 171). Возможно, к самому концу рассматриваемой эпохи относится винодельня на Паттатепе (Литвинский Б.А., Седов А.В., 1983, с. 71). Зафиксированы также следующие виды ремесла: обработка камня, ювелирное, деревообработка, ткачество, ковроткачество. Бактрийцы разводили лошадей, ослов, крупный и мелкий рогатый скот (Батыров Б.Х., 1974). Распределение продуктов все в большей мере происходило через посредство товарно-денежных отношений. Свидетельством этого являются многочисленные находки монет на древних поселениях (Массон В.М., 1955; Пугаченкова Г.А., 1967б; Ртвеладзе Э.В., Пидаев Ш.Р., 1981).

Наряду с развитием внутреннего товарооборота происходила интенсификация и международных торговых связей. Через Бактрию осуществлялась транзитная торговля китайскими тканями, шедшими в торговый порт, располагавшийся в устье Инда (Masson V.М., 1966). В пределах Северной Бактрии этот путь проходил через Термез на Зартепе и далее на Байсунский перевал, известный позднее под названием «Железных ворот». Возможно, близость к этому международному торговому пути объясняет и относительное внешнее богатство городской культуры Зартепе, так же как и находки римской монеты на одном из тяготеющих к этому центру мелких поселений (Жуков В.Д., 1960). К предметам, привезенным из римского Средиземноморья, видимо, принадлежат бронзовый бальзамарий, стеклянный налеп в виде мужской головы из Халчаяна и мраморная головка, найденная на одном из поселений по среднему течению Сурхандарьи (Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 127–128). В свою очередь бактрийские купцы достигали Александрии Египетской (Хвостов М.М., 1907, с. 395).

Орудия труда и оружие. Почти ничего в настоящее время нельзя сказать об орудиях труда и оружии Бактрии античной эпохи.

Можно сказать лишь о том, что в это время достаточно широко распространены железные черешковые трехлопастные наконечники стрел (Литвинский Б.А., 1965). Немногочисленные находки и изобразительные материалы позволяют предположить, что в Бактрии этого времени были распространены мечи различных типов: акинаки, махайры длинные — сарматского облика. Распространен был и оборонительный доспех.

Погребальные памятники и обряд захоронения (табл. CXXIII). Как правило, по соседству с городами и поселениями располагались и древние кладбища, но хуже сохранившиеся, они, как правило, становятся объектом археологических исследований лишь в редких случаях. Тем не менее, сейчас на территории Северной Бактрии известно значительное число древних захоронений, которые могут быть подразделены на три группы. Первая — это курганные могильники, оставленные кочевыми племенами, вторгшимися в Бактрию во II в. до н. э., и лучше всего изученные в Бишкентской долине, идущей параллельно долине р. Кафирниган (Мандельштам А.М., 1966а; 1975; Литвинский Б.А., Зеймаль Т.И., Медведская И.Н., 1977; Медведская И.Н., 1979). В наиболее полно изученных и опубликованных Тулхарском и Аруктауском могильниках преобладающим типом погребений являются захоронения в подбое узкой глубокой ямы, реже встречаются захоронения просто в яме или в каменной обкладке, устроенной в обширной прямоугольной яме и напоминающей каменный ящик. Погребенные, как правило, покоятся на спине, в вытянутом положении, головой преимущественно на север с отклонениями на ССЗ и ССВ, с довольно скромным инвентарем. Помимо личных украшений — колец, браслетов, бус и серег, а также сравнительно редкого оружия, — это обычно два сосуда (бокал и широкодонный кувшин), а также кости барана (ножка, лопатка и несколько ребер). Общая датировка основной массы погребений последней третью II–I в. до н. э. (Мандельштам А.М., 1966а, с. 158–159) достаточно убедительна.

Вторая группа древнебактрийских погребальных памятников — это одиночные захоронения, лишенные в отличие от кочевнических погребений курганных насыпей или обкладок. Они объединяются в целые некрополи, обычно располагающиеся неподалеку от оседлых поселений, жителям которых скорее всего и принадлежат. Впервые такой могильник, названный Тупхона, был исследован в Гиссарской долине (Дьяконов М.М., 1950). Затем одиночные захоронения были обнаружены на Душанбинском городище (Гулямова Э., 1958), на Айртаме (Тургунов Б., 1973) и около сельского поселения Мирзакул (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 35–36). В Тупхоне большинство погребенных помещено в узкие ямы и находится в вытянутом положении, несколько различаясь положением рук, из которых либо одна, либо обе согнуты в локтях. Преобладающая ориентация северная, некоторые могильные ямы были обложены сырцовым кирпичом. Из инвентаря отмечены бокалы, стоящие в головах, иногда под правой рукой, согнутой в локте, находится чаша. Помимо личных украшений, примечательны небольшие монеты-оболы, подражающие чекану Евкратида, располагающиеся во рту или в области сердца. М.М. Дьяконов не без оснований указал, что этот обычай находит некоторую аналогию в греческих погребальных обрядах, когда в рот умершему клалась монета для уплаты Харону за переправу через подземную реку Стикс (Дьяконов М.М., 1950, с. 177; Пугаченкова Г.А., 1974а, с. 133). Помимо ямных захоронений, был встречен также овально вытянутый гроб, сделанный из обожженной глины, и одно погребение в хуме. В душанбинском некрополе погребения также одиночные, но два из них сделаны в специальных гробницах, построенных одна из жженого кирпича, а другая — из известковых плит с двускатной крышей. Сами гробницы небольшие: 2–2,3×0,6–0,8 м при высоте стен в 0,75-1 м. Погребения вытянуты, а среди погребального инвентаря примечательно нахождение у головы золотых кружков, имитирующих монеты и явно служащих им заменой (Гулямова Э., 1958, с. 33).

Мирзакульский некрополь почти полностью уничтожен, но и здесь можно отметить наличие наряду с вытянутым трупоположением также скорченные погребения. Особый интерес представляют 11 погребений, исследованных в Айратаме. Здесь часть усопших помещена в ямы, иногда обложенные кирпичом, часть — в могилы с подбоем, не отличающиеся от захоронений кочевых племен в Бишкентской долине. Погребения вытянуты, основная ориентация северная, хотя два костяка по принципу оппозиции положены головой на юг, в том числе один — в двойном погребении. Два-три сосуда (обычно бокал и кувшин) располагались в головах погребенного, что опять-таки напоминает бишкентский ритуал.

Местный погребальный обряд Бактрии хорошо известен для эпохи бронзы, но для середины I тысячелетия до н. э. представлен единственным одиночным вытянутым захоронением на Кучуктепе, сопровождавшимся бронзовым трехперым наконечником стрелы (Альбаум Л.И., 1969; Ходжайов Т.К., 1980, с. 104). Погребение совершено в яме, усопший лежит на спине, левая рука вытянута вдоль туловища, а правая согнута в локте так, что кисть ее находится перед лицевой частью черепа, что напоминает один из вариантов трупоположения тупхонинского могильника.

Это позволяет предполагать, что могильники из одиночных вытянутых захоронений, известные по раскопкам в первую очередь в Тупхоне и на Айртаме, представляют собой местную, бактрийскую традицию и принадлежат оседлому населению поселений и городов. Однако такие элементы, как помещение в рот монеты или устройство гробницы из известняковых плит, могут быть объяснены и воздействиями погребальных обрядов эллинского мира и стран Передней Азии. Но особенно показательно появление в этих некрополях подбойных могил, что явно указывает на инфильтрацию в среду оседлого населения кочевых племен, ассимилируемых постепенно местной культурой, но еще не отказавшихся полностью от всех своих традиций. Действительно, среди погребенных в айртамском некрополе отмечена примесь монголоидных элементов (Ходжайов Т.К., 1980, с. 108), что может быть объяснено только идущим процессом метисации.

Воздействие оседлой культуры наблюдается и в кочевнических могильниках. Это можно видеть и по характеру ремесленной посуды, хотя такая форма, как широкодонный кувшин, могла быть выполнена с учетом привычных форм сосудов в кочевой среде (Мандельштам А.М., 1975, с. 134), и по распространению изделий из латунной бронзы. Примечательна и такая черта погребального обряда, как помещение в могилу, как правило, в рот усопшего, монеты. В Тулхарском могильнике древние оболы были найдены в четырех могилах, причем в трех случаях они достаточно четко определяются как оболы Евкратида (Мандельштам А.М., 1966б, с. 138–139). Причем этот обычай представлен у разных категорий населения: в одном случае в захоронении мужчин, во втором — у женщин, в третьем — у подростка и, наконец, в четвертом — у ребенка. Некоторое внешнее сходство отдельных элементов обряда кочевых племен и оседлого населения (одиночное положение усопшего, вытянутая поза) могли способствовать облегчению процесса культурной ассимиляции и в сфере погребальных обрядов, отличающихся, как известно, особым консерватизмом.

Третий тип древнебактрийских погребений весьма своеобразен — это захоронения в коллективных погребальных камерах, причем туда помещались уже очищенные и расчлененные кости. Видимо, первое захоронение такого типа было открыто на городище Кухнакала, где в помещении размером 5,8×7 м громоздилась беспорядочная куча костей, принадлежавших, по крайней мере, семи-восьми особям (Давидович Е.А., Литвинский Б.А., 1954, с. 57–58). Здесь же были найдены различные личные украшения — бусы, браслеты, кольца, шейная гривна, керамические сосуды и восемь монет, в том числе безымянного царя, Канишки, Хувишки и, возможно, Васудевы. Работы 1972 г. в нижнекафирниганской долине вскрыли аналогичные сооружения, позволившие уже более четко охарактеризовать их облик и назначение (Литвинский Б.А., 1976а, с. 76–83; Литвинский Б.А., Седов А.В., 1983, с. 84 сл). Они представляли собой специальные, отдельно расположенные постройки, причем наиболее хорошо сохранившаяся имела коридор, по обе стороны которого находилось два ряда погребальных камер размером каждая около 2,1×2,2 м. Камеры содержали разрозненные части скелетов, обрывки истлевшей ткани, керамику, бусы, монеты. Найден был здесь и алебастровый идол. Всего в комплексе отмечены останки по крайней мере 51 человека, но, по подсчетам исследователей, учитывая частичную разрушенность сооружения, их могло быть около 100 (Литвинский Б.А., 1976а, с. 80). Многокамерная гробница функционировала, видимо, достаточно долго, поскольку там в числе монет найдены подражания оболам Евкратида и два обола Герая, едва ли обращавшиеся много позднее начала н. э.

В другом погребальном сооружении, возможно однокамерном, с внутренней площадью 4,5×3,1 м вдоль стен шла суфа, поверхность которой, так же как и самих стен, была покрыта алебастровой штукатуркой.

Дальнейшие исследования показали, что этот тип погребальных сооружений был широко распространен в Бактрии, хотя их остатки, представляющие в настоящее время невзрачные холмики, легче всего подвергались уничтожению при землеустроительных работах. Многокамерное здание, разделенное коридором, по обе стороны которого находилось по четыре камеры-склепа, было открыто в пригороде Дальверзина (Дальверзинтепе, с. 97 и сл.). Его общие размеры составляют 12,5×13 м. Склепы имеют сводчатое перекрытие и арочный вход, до половины заложенный кирпичом. На полу двух склепов в самом нижнем слое найдены вытянутые захоронения, причем одно из них частично помещено в положенный на бок хум, частично в пристроенный к хуму ящик из жженого кирпича. Но основной пласт погребений костных остатков повсюду представлял собой груды расчлененных и перемешанных костей, явно помещенных сюда уже в очищенном виде (Дальверзинтепе, с. 109). Найдена была здесь и разнообразная керамика, в том числе кубки, кувшины и миски, а также различные украшения и прочие мелкие предметы — бусы, железные и бронзовые браслеты, кольца, перстни, зеркала и костяные «стили», что, кстати, может свидетельствовать в пользу точки зрения об их употреблении в качестве предметов туалета, например булавок. В коридоре отмечены следы заупокойных тризн.

Подобные погребальные камеры были открыты не только возле городов, но и поблизости от поселений сельского типа — рядом с Ялантуштепе, около Бандыхана (Ртвеладзе Э.В., Маликов О.С., 1977). Они состояли из двух камер, которые содержали останки до 11 человек. Наряду с керамикой здесь были найдены монеты чекана безымянного царя, Кадфиза II, Канишки и Хувишки. Помимо предметов личных украшений, в них обнаружены также и образцы орудий и оружия — небольшой железный ножичек и железный трехперый наконечник стрелы.

Характер этих построек не оставляет сомнений. Это были специальные сооружения, куда помещались предварительно очищенные кости усопших, что позволяет их считать наусами-костехранилищами, типичными для определенной ступени развития зороастрийских религиозных представлений. То, что они были распространены в Северной Бактрии, достаточно широко подтверждает прочную связь основной массы бактрийского населения с зороастрийскими представлениями, в каком бы варианте они ни выступали. Древность этого обряда не вполне ясна, но состав монет, в одной из камер Тепаишах показывает, что во II–I вв. до н. э. он, видимо, уже был представлен (ср.: Литвинский Б.А., 1976а, с. 83). В этой связи нельзя не вспомнить неоднократно цитировавшееся сообщение Онесикрита о нравах древних бактрийцев. Это сообщение известно о передаче Страбона, в тексте «Географии» которого говорится о согдийцах и бактрийцах: «Людей, изнуренных старостью и болезнями, они бросали живыми собакам, нарочно содержимым для этого, которых на своем родном языке они называли „могильщиками“. Территория вне стен столицы бактрийцев имела чистый вид, тогда как большая часть пространства внутри стен была полна человеческих костей. Александр уничтожил этот обычай» (Strabo, XI, II, 3).

Многие исследователи считали, что в этом тексте явно сгущены краски (Tarn W.W., 1938, с. 115–116). Но скорее всего здесь вольно или невольно совмещены сведения о насильственной смерти престарелых членов племени, приводимые тем же Страбоном и для других народов, и обычай захоронения костей усопших в виде своего рода гекатомб после их предварительного очищения. У поздних наследников зороастрийского вероучения такое очищение производилось птицами и естественными факторами после помещения тела на специальное сооружение — дахму. Трудно сказать, использовались ли в древней Бактрии для этой цели собаки, но у Онесикрита, может быть, нашел искаженное отражение зороастрийский обычай подведения к только что усопшему собаки, лучше всего «четырехглазой» (т. е. с цветными пятнами под глазами), чтобы отогнать ведьму Друг Насу, которая будет стремиться овладеть трупом (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 30).

Как бы то ни было, вполне вероятно, что установление бактрийского варианта погребальной обрядности было длительным процессом, восходящим не только ко времени походов Александра, но и к более раннему периоду. Э.В. Ртвеладзе высказывал мнение, что перекрывание трупоположений, встреченных в нижнем горизонте дальверзинского науса, слоем костей, очищенных по зороастрийскому обряду, отражает победу последнего обряда, по крайней мере, на какое-то время (Дальверзинтепе, с. 114). Скорее всего, в Северной Бактрии со сложным этническим составом ее населения, в среде которого к тому же были распространены различные религиозные верования и представления, могли длительное время сосуществовать различные погребальные обряды, что и нашло отражение в археологических материалах.

Религия. Религиозная ситуация в Бактрии была достаточно сложной. Издревле населенная племенами, говорившими на языках восточноиранской языковой группы, Бактрия была одной из стран, где получил значительное развитие зороастризм. По некоторым источникам, она даже считалась родиной создателя этой великой мировой религии — Зороастра, или Заратуштры. Разумеется, зороастрийские религиозные представления со временем претерпевали различные изменения (Тревер К.В., 1958а), но, судя по всему, местный, бактрийский, вариант зороастризма сохранялся здесь на протяжении всего рассматриваемого времени, хотя некоторые исследователи предпочитают осторожно говорить о древнеиранской религиозной системе или об «иранско-зороастрийской традиции» (Мухитдинов Х.Ю., 1973а, с. 32). На кушанских монетах, отражавших установку на широкую веротерпимость руководства столь обширного государства, неоднократно изображались такие божества зороастрийского круга, как Митра, Мах (лунное божество), бог ветра Вадо, бог огня Атшо. Имеются здесь и воспроизведения богини изобилия Ардохшо и местного бога Вахшу, бывшего, судя по всему, водным божеством, имя которого сохранилось в названии одного из притоков Амударьи — Вахша. Изображения именно этих божеств часто встречаются на медных монетах, находимых на поселениях Северной Бактрии, т. е. на выпусках, явно предназначавшихся для удовлетворения местных потребностей (Пугаченкова Г.А., 1974а, с. 127).

С греческой колонизацией получили в Бактрии популярность и различные божества эллинского пантеона. Так, в руинах Ай-Ханум, греческого города на Амударье, имеются надписи, посвященные Гермесу и Гераклу. Статуи Зевса, Посейдона, божественных близнецов Диоскуров нередко воспроизводились на монетах греко-бактрийских правителей. Со временем происходило слияние образов местных и греческих божеств, во всяком случае в иконографии, а возможно и семантически. Но еще на монетах Канишки среди многочисленных божественных персонажей имеются и три эллинских по происхождению — Гефест, Селена и Гелиос (Массон В.М., Ромодин В.А., 1964, с. 164). Наконец, в кушанское время широкое распространение на обоих берегах Амударьи получил буддизм, которому кушанские правители явно покровительствовали, хотя и не отдавали безусловного предпочтения перед прочими религиями. Возможно, проникновение буддизма в Бактрию началось еще во II–I вв. до н. э. (Литвинский Б.А., 1975, с. 193).

Искусство. Художественная культура Бактрии рассматриваемой эпохи отличалась большим богатством и разнообразием. Из числа достаточно хорошо представленных видов памятников этой культуры и происходящих к тому же с различных поселений отметим терракотовые статуэтки, монументальную скульптуру, живопись и ювелирные изделия. Пока нет терракот, с достоверностью относящихся к греко-бактрийскому времени, и в этом отношении показательно, что ни одной фигурки не было найдено и при раскопках городища Ай-Ханум. Но, начиная с юечжийского периода, образцы коропластики становятся весьма многочисленными и разнообразными (Мешкерис В.А., 1975). Часть из них, правда небольшая, связана с буддизмом и следует, хотя с некоторыми модификациями, каноническим образцам, разработанным в северо-западном Индостане. Такова изящная терракота бодисатвы, происходящая с Бараттепе (Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 120). Более схематичная терракота была найдена в кушанских наслоениях Зартепе. Фигурки Будды известны по материалам Термеза (Мешкерис В.А., 1969). Весьма показательно, что терракота, воспроизводящая в высоком рельефе сидящего Будду, была найдена в позднекушанских слоях небольшого сельского поселка Аккурган (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 73). Культовый характер этих образков не вызывает сомнении.

Вероятно, близким было и назначение большей части терракотовых статуэток, не имеющих отношения к буддизму и скорее всего связанных с местными народными верованиями бактрийского населения и вошедших в его состав кочевых племен. Таковы прежде всего фигурки женщин, различающиеся стилем и качеством изображения, но, как правило, обнаруживаемые во всех памятниках без исключения, будь то крупный городской центр или небольшая деревушка. Сами эти изображения весьма разнообразны и, возможно, воспроизводят разные божественные персонажи, но убедительная единая типология для всех терракот пока не разработана. Дробная типология предложена исследователями Дальверзина (см. Дальверзинтепе, с. 161 и сл.). Для раннего времени выделяется тип стоящей обнаженной женщины с вытянутыми вдоль тела руками, встреченный на ряде памятников (Пугаченкова Г.А., 1966б, с. 219–221; 1973а, с. 105–106; Дальверзинтепе, с. 161). Фигурки застыли неподвижно, нагота иногда нарушена опоясками и браслетами. В собственно кушанский период статуэтки этого типа, судя по всему, не изготовлялись. К сравнительно раннему времени относится тип стоящей женской фигуры в тяжелой одежде, веерообразно расходящейся у подола, с руками, сложенными под грудью, и с зеркалом в одной руке. Представленный массовыми материалами из Саксанохура (Мухитдинов Х.Ю., 1973а, б), этот тип, возможно, воспроизводит какой-то вариант образа женского божества, популярный в среде жителей северо-восточной Бактрии. В Дальверзине и на соседних памятниках вырабатывается иной канон сидящей женщины в годах с тяжелым лицом, в плотных одеждах (Дальверзинтепе, с. 162, рис. 113, 5–8, 16, 18; Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 107). Некоторые фигурки выполнены с уверенным мастерством, напоминая миниатюрные копии крупных каменных статуй. Как правило, сидящее божество держит у груди неясный предмет. Одновременно были распространены и терракоты, воспроизводящие стоящих женщин в плотных тяжелых одеждах, ниспадающих многочисленными складками. Они встречаются во всех районах Северной Бактрии, различаясь характером предметов, не всегда, к сожалению, достаточно понятых, которые они держат в руке. В Саксанохуре — это сосуд в одной руке и инвеститурное кольцо или венок в другой (Мухитдинов Х.Ю.. 1973а, с. 19), на Мирзакултепе — трилистник (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 43).

Головки женских статуэток, часто находимые отдельно от самих фигурок, довольно отчетливо передают лица двух типов: одни с утяжеленным овалом лица, имеющего правильные черты и прямой разрез глаз. Как правило, эти головки увенчаны высоким головным убором типа кокошника. Головки второго типа имеют подквадратное скуластое лицо с резким скосом бровей, волосы у них охвачены начельной лентой. Г.А. Пугаченкова допускает, что здесь подразумевалась передача двух этнических типов: в первом случае «бактрийского», в другом — «сако-юечжийского» (Дальверзинтепе, с. 219). Затруднительно конкретизировать персонификацию различных божеств, воплощавшихся в терракотовых статуэтках. На кушанских монетах чаще других изображались три женских божества: Ордохшо, богиня плодородия и изобилия с рогом в руках, Ника и Хванинда. Однако прямой корреляции между этими изображениями, возможно, воспроизводящими своего рода официальные монументальные скульптуры, и массовой, народной терракотой нет.

Реже встречаются терракотовые статуэтки, изображающие мужчин. Среди них имеются и сравнительно редкие нагие персонажи, возможно связанные с обрядами и представлениями местного дионисизма (Дальверзинтепе, с. 219). Но более обычны уплощенные фигурки, изображающие стоящих мужчин в поколенном кафтане с оторочкой, переданной декоративной отделкой, перехваченным поясом, и в шароварах, заправленных в мягкие сапоги. Находка статуэтки подобного типа в нижних слоях шурфа, заложенного в Старом Термезе (Козловский В.А., Некрасова Е.Г., 1976, с. 33, рис. 2, 5), показывает, что этот тип терракот появился сравнительно рано, видимо, еще во II–I вв. до н. э. Эти фигурки, как правило, в одной руке держат сосуд, а в другой, как это видно по образцам из Айртама, иногда ветвь (Тургунов Б., 1973, с. 75, рис. 23, 2). Одежды этих мужских персонажей характерны для кушанской знати в той мере, в какой они известны по памятникам монументальной скульптуры.

Большим схематизмом отличаются фигурки, использовавшиеся как всадники на терракотовых же статуэтках лошадей. Впрочем, и здесь встречаются художественно выполненные образцы (Литвинский Б.А., Мухитдинов Х.Ю., 1969, с. 168, рис. 6). По ним видно, что всадник носит глухой кафтан и остроконечный головной убор, типичный для кочевых племен. Вполне вероятно, что распространение этих статуэток было стимулировано инфильтрацией в Бактрию сако-юечжийских племен и их постепенным проникновением в среду городского населения, что, кстати, отмечается и по данным антропологии (Ходжайов Т.К., 1980, с. 157–158). Встречаются статуэтки коней, на которых следы прикрепления всадников отсутствуют и которые, возможно, представляют собой вотивные фигурки, связанные с культом коня, столь популярного в мире степняков. Показательно, что эти статуэтки остаются в широком обиходе вплоть до позднекушанского времени, как об этом свидетельствуют раскопки верхних слоев Аккургана (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 75, рис. 24; Валиев А., Кошеленко Г., 1976, с. 95) и Зартепе.

Имеются и более редкие терракоты, как, например, изображение нагого юноши, борющегося со змеями, которое Г.А. Пугаченкова склонна рассматривать как воспроизведение персонажа древнеиранской мифологии Зохака (Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 118). Разнообразны статуэтки музыкантш, играющих либо на арфе, либо на «короткой лютне», характерной, судя по этим изображениям, именно для бактрийской среды (Дальверзинтепе, с. 168). В стилистическом отношении ранние терракоты отчетливо следуют эллинистическим традициям в приверженности к круглообъемной лепке, мягкой драпировке одежды. Затем предпочтение отдается фронтальному, иератическому стилю, складки одежд застыло неподвижны, так же как и черты лица, размеры головы непомерно велики по сравнению с туловищем. На позднекушанском этапе все более ощущается эта диспропорция форм, которая теперь сопровождается тяжеловесностью и всевозрастающим схематизмом. Разумеется, такова лишь общая тенденция развития, в рамках которой встречаются экземпляры, выполненные с разной степенью художественности и мастерства.

Монументальная живопись Северной Бактрии пока известна преимущественно по небольшим фрагментам, хотя в отдельных случаях удается более или менее убедительно говорить о композиции в целом или о ее значительных частях. Стенопись наносилась на слой глиняно-саманной штукатурки, которую предварительно покрывали тонкой белой гипсовой подгрунтовкой. Ее наиболее ранние образцы представлены в халчаянском дворце, где на панели — изображения побегов, листьев, плодов, различных цветов и виноградной лозы. На отдельных участках имелась сюжетная композиция, поскольку сохранилась крупная мужская фигура в богатых одеждах. Особенно выразительны изображения голов, одна из которых причесана и подстрижена по греческой моде, а другая явно воспроизводит степняка с присущими ему антропологическими чертами и небольшой косичкой на бритом черепе. Головы даны объемно с большой выразительностью, внешне даже напоминают фаюмский портрет. Но в них нет присущей последнему психологической глубины; несмотря на объемность лиц, они в целом не лишены некоторой линейности. Но во всяком случае эллинистическая школа, эллинистические традиции в этих изображениях проступают весьма явственно.

Иная манера в живописи Дальверзина, относящейся уже к периоду расцвета кушанской державы. Здесь в небольшом здании, видимо игравшем роль храма, найдены упавшие на пол части многофигурной композиции, центр которой занимало восседающее на троне женское божество. Вокруг него на красноватом фоне располагались женщины, бородатый мужчина, вероятно жрец, и детские фигурки, что в целом, видимо, иллюстрировало какую-либо мистерию. Передача фигур здесь становится еще более плоскостной, в постановке рук чувствуется нарочитая манерность, пластическая передача осуществляется с помощью легких красных бликов, но полного эффекта объемности этим не достигается. В одном из богатых домов того же городища сохранилась часть изображения тяжеловооруженного конного воина, основной ударной силы кушанских армий.

Наконец, имеются и образцы живописи, тематически связанной с буддийскими представлениями. Так, в буддийском комплексе Каратепе в одном из двориков с обводной галереей на стене над входом в святилище сохранилась роспись в зеленовато-синих тонах, изображающая Будду и монахов под деревьями (Ставиский Б.Я., 1977б, с. 94). Этот канонический сюжет выполнен в традиционной манере. Несколько большим разнообразием отличаются расположенные на той же стене, но несколько поодаль, фигуры донаторов — мужчин в мягких сапогах, женщин в длинных одеждах, видимо реальных представителей термезского патрициата, материально поддерживавших буддийскую общину. Впечатляющи фигуры таких донаторов и в росписи другого термезского монастыря — Фаязтепе. Там они сохранились значительно лучше и ясно видно, что перед нами выразительный, но идеализированный портрет такого дароносца.

Более многочисленна коллекция северобактрийской монументальной скульптуры, в основном из необожженной глины, хотя имеются прекрасные образцы каменных и гипсовых статуй. Глиняная и гипсовая скульптура, как правило, дополнительно раскрашивалась. Наиболее выразительная коллекция глиняных статуй происходит из раскопок халчаянского дворца (Пугаченкова Г.А., 1971а). Здесь скульптурный фриз шел на значительной высоте вдоль стен так, что само его такое расположение в известной мере определяло героизацию воспроизводимых персонажей. Судя по сохранившимся крупным частям скульптур и предложенной реконструкции, центральная часть фриза воспроизводила знатных лиц, возможно членов местной правящей династии, с характерной повязкой, охватывающей прямые волосы, что полностью соответствует типу прически кушанского правителя на монетах Герая. На одном из боковых фризов изображена конная группа тяжеловооруженных воинов, мчащихся с экспрессией, напоминающей традиции скифского искусства. Весь комплекс Г.А. Пугаченкова справедливо рассматривает как памятник утверждающегося династийного культа. Степень мастерства в передаче голов персонажей этих скульптурных композиций различна, но в целом налицо стремление к сохранению индивидуального начала, даже некоторой портретности, хотя уже без раскрытия внутреннего мира воспроизводимого персонажа, что столь характерно для психологического портрета эллинизма. Эллинистический реализм и ориентальная статичность выступают здесь в одном из начальных проявлений своего симбиоза, само становление которого происходило не гладким путем, а как борьба двух начал (Кошеленко Г.А., 1974, с. 305). Следующую стадию развития северобактрийской скульптуры рисуют гипсовые статуи из буддийского святилища в пригороде Дальверзина. Не говоря уже о каноническом изображении Будды, статуи донаторов, в том числе эффектная «голова принца», передают статичный, облагороженный облик, своего рода идеализированный портрет.

Изображения Будды, встреченные при раскопках в Дальверзине и Фаязтепе, представляют собой незначительную вариацию разработанной и канонизированной иконографии. Мягкая моделировка лица, правильные черты, несколько томные глаза воплощают неземную отрешенность традиционного образа, повторявшегося с разной степенью художественного мастерства и в крупных культовых центрах вроде Фаязтепе и в небольших святилищах, как позднекушанская кумирня на Зартепе. Первоклассным образцом каменной скульптуры Северной Бактрии остается айртамский фриз. Фигуры музыкантов, чередующиеся с крупными акантовыми листьями, отрешенно спокойны и следуют в стилистическом отношении канонам, выработанным скульпторами буддийской Индии.

Значительных успехов достигло в древней Бактрии и ювелирное мастерство. Находки каменных матриц (Дальверзинтепе, с. 204) подкрепляют данные стилистического анализа о бактрийском происхождении целого ряда художественных изделий из драгоценных металлов. Из числа предметов, входивших в состав дальверзинского клада, явно бактрийского происхождения золотая пектораль с античной геммой, вделанной в прямоугольную пряжку (Пугаченкова Г.А., 1974б).

В Бактрии, как и в ряде других областей, получила широкое распространение техника перегородчатой инкрустации, основанная на системе гнезд, в которые вставлялись различные самоцветы. Эта мода получила широкое распространение в мире кочевых племен евразийских степей и, возможно, не без этих северных воздействий утвердилась в Бактрии. Выполненные в подобной технике серьги в виде птиц с распростертыми крыльями были найдены в одном из курганов кочевнического могильника в Бишкентской долине (Мандельштам А.М., 1966а, табл. IX, 6).

Но особенно богат и выразителен набор различного рода украшений из могил юечжийской знати, раскопанных советско-афганской экспедицией на Тиллятепе в Южной Бактрии (Сарианиди В.И., Ходжаниязов Т., 1980). Сами погребения помещены в узкие ямы, напоминающие могильные ямы аруктауского и тулхарского курганных некрополей. Но лица, захороненные в столь тесных гробницах, имеют богатейшие одежды, расшитые всевозможными золотыми украшениями поистине с варварским великолепием. Широко распространена здесь инкрустация жемчугом, бирюзой и лазуритом. В многочисленных изделиях, детальный анализ которых только начинается, имеются сюжеты, характерные для степняков Азии, особенно сцены терзания зверей, сцепившихся в бесконечном клубке. В мир эллинских традиций уводит фигура воина в парадных доспехах македонского типа, образ женщины, сидящей на льве. Многие изображения, видимо, отражают местные, бактрийские образы, сочетающиеся с эллинистическими и индийскими воздействиями (подвески, изображающие государя с двумя драконами по сторонам). Как бы то ни было, и здесь мы видим богатейший мир художественной культуры, творчески впитывающий и объединяющий различные течения, формирующий на этой основе свой собственный стиль и свои эстетические каноны (табл. CXX–CXXII).

Монеты и эпиграфические находки. Памятники письменности, обнаруженные на территории Северной Бактрии, относительно многочисленны и достаточно разнообразны. В очень небольшом числе представлены греческие надписи, например на алтаре из храма в Тахти-Сангине (LitvinskijB.A., Pitchikian, 1981b). Надписи преимущественно короткие — на глиняных сосудах или граффити на стенах древних сооружений. Прежде всего таковы памятники бактрийской письменности, представляющие собой надписи на бактрийском языке, сделанные с помощью греческого алфавита (Henning W.B., 1956; 1960), к которому был добавлен один знак для передачи отсутствующего в греческом языке звука «ш». Первоначально, видимо еще в пору вхождения Бактрии в состав Ахеменидской державы в VI–IV вв. до н. э., для бактрийского языка начали приспосабливать арамейскую письменность, господствующую в ахеменидской канцелярии. Надписи, сделанные такой бактрийско-арамейской письменностью, известны из двух пунктов в Южной Бактрии, а одна найдена при раскопках культового комплекса Фаязтепе (Лившиц В.А., 1979, с. 95, прим. 3).

Однако наибольшее распространение получила именно бактрийско-греческая письменность, созданная на основе греческого делового письма в I в. до н. э., если считать, что она применялась на монетах Герая, или при первых кушанских правителях, во всяком случае при Кадфизе II. При Канишке эта письменность в ее раннем варианте, получившем наименование «монументальное» письмо, заменяет на монетах греческие легенды. К IV в. н. э. развивается курсивное письмо, характеризующееся наличием лигатур и просуществовавшее в южных районах Средней Азии до IX в. н. э. Судя по всему, существовали специальные школы писцов — дибиристаны. На Джильберджине был найден глиняный черепок, на котором начинающий писец выводил свои первые знаки (Лившиц В.А., 1979, с. 97). В Северной Бактрии монументальное письмо представлено шестистрочной надписью на пьедестале скульптурной группы, найденной при раскопках Айртама. В ней упоминаются ремонтные работы, проведенные на местном культовом центре в правление Хувишки (Тургунов Б.А., Лившиц В.А., Ртвеладзе Э.В., 1981).

Ранний этап развития бактрийской письменности отражает и надпись на хуме, обнаруженная в Душанбе (Лившиц В.А., 1953). Большинство курсивных надписей, найденных в Северной Бактрии, представляют собой короткие тексты на обломках глиняных сосудов из раскопок Фаязтепе, Зартепе, Теппаишах и Каратепе. Последняя коллекция особенно многочисленна и интересна, поскольку ее дополняют надписи на стенах пещерного комплекса, сделанные разнообразными посетителями уже в пору его упадка и запустения (Лившиц В.А., 1969; 1977; Harmatta J., 1969; Хумбах Х., 1972).

Надписи на обломках сосудов скорее всего означали имя дарителя. На одном из сосудов была даже двуязычная надпись — индийская, письмо брахми, и бактрийская, бактрийско-греческим письмом. Текст ее идентичен: «(Дар) Буддаширы, проповедника дхармы» (Грек Т.В., Лившиц В.А., 1972). Надписи на стенах составлены в основном по одному образцу, призванному увековечить имена посетителей: «когда сюда пришли (или пришел)» с последующим перечислением имен и иногда с указанием года. Надписи эти, сделанные острым инструментом по глиняной штукатурке, плохо сохранились, что вызывает разночтения при их толковании. Интересно, что имена большинства лиц, посещавших опустевшую буддийскую святыню, — зороастрийские. В одном случае сохранилась и дата, читающаяся как 35 год, но неизвестно, какой эры. Х. Хумбах предлагает видеть здесь отсчет по реконструируемой им эре «малых кушан», что соответствует 267–268 гг. н. э. (Хумбах Х., 1972, с. 128).

Индоязычные надписи связаны, видимо, в основном с буддийскими и сделаны с использованием письменностей кхароштхи и брахми (Воробьева-Десятовская М.Н., 1964; 1974). В Каратепе они преимущественно встречаются на сосудах, причем, по наблюдению исследователей, был выработан даже местный вариант орнаментального стиля вотивной надписи (Грек Т.В., 1964, с. 80). В основном, надписи упоминают имя дарителя, но сделаны на сосудах самых различных форм (Грек Т.В., Лившиц В.А., 1972). Имеются и надписи-поучения, представляющие, судя по всему, выдержки из буддийских сочинений, причем в самой Индии сосуды с такими надписями неизвестны. Полностью сохранившийся текст, помещенный в нижней части одного сосуда, гласит: «Тот, кто различия между личностями, отсекая, устраняет, тот находится на переднем конце пути» (Ветроградова В.В., 1975, с. 70).

Индийские надписи письмом кхароштхи имеются и на золотых слитках из дальверзинского клада. В них содержится указание на точный вес бруска и приведено имя чиновника, видимо выдававшего эти бруски из государственной казны. Имя этого казначея чисто бактрийское (Митра). По палеографическим данным, надписи можно датировать I в. н. э. (Воробьева-Десятовская М.Н., 1976).

Имеются данные и о распространении в древней Бактрии других видов письменности. Так, в нижнем слое Явана найдена греческая надпись из восьми букв, процарапанная до обжига на стенке хума (Литвинский, 1973а, с. 17). Малочисленность подобных находок, вероятно, связана с тем, что в Северной Бактрии слои греко-бактрийского времени в сколько-нибудь широких масштабах пока не вскрывались. Опустевшие сооружения Каратепе посещали не только местные жители, пользовавшиеся бактрийской письменностью, но и представители сасанидской армии, попавшие сюда в пору кушано-сасанидских войн. Об этом свидетельствуют две среднеперсидские надписи — в одной упомянут писец по имени Зик, а в другой приведена дата 60 или 61 г. При отсчете от начала правления Сасанидов эта дата соответствует 268–269 гг. н. э., а при более обычной для сасанидского государства практике датирования по правлению отдельных шахиншахов претендентом на такого долгоправящего царя является лишь Шапур II, и тогда дата соответствует 369–370 гг. н. э. (Луконин В.Г., 1969а, с. 46).

Особый интерес представляет открытие в южном Афганистане в местности Даште-Навур наскальной надписи, выполненной тремя письменностями — бактрийско-греческой, кхароштхи и еще одной неизвестной исследователям (Fussman G., 1974). Знаки этой письменности встречены на серебряной чашечке из сакского кургана Иссык в южном Казахстане, датированного V в. до н. э. Допускается, что эта пока еще не дешифрованная система письма могла быть связана с саками (Лившиц В.А., 1976, с. 165, прим. 14), либо с какой-то другой племенной группой кочевников, сокрушившей греко-бактрийское царство. Установлено, что образцы этой письменности имеются в Сурх-Котале, а также представлены на двух черепках, происходящих один из Халчаяна, а другой — с Каратепе.

Хотя исследователям пока остаются недоступными кушанские архивы, для которых, видимо, употреблялись документы на органических материалах, прежде всего на коже, уже известные памятники письменности позволяют сделать интересные исторические заключения: их относительно широкое распространение свидетельствует о сравнительно широкой грамотности в кушанской державе. Некоторые исследователи полагают, что орудиями письма являлись также заостренные костяные палочки типа стилей, столь часто встречающиеся при раскопках кушанских памятников. Но даже и надписи, сделанные краской или процарапанные по глине, достаточно многочисленны и разнообразны.

Господствующим языком местного населения, видимо, был бактрийский, хотя в буддийских центрах, учитывая язык основных религиозных текстов, широко распространены надписи на кхароштхи и брахми. Вместе с тем примечательно, что даже в этих центрах постепенно устанавливается двуязычие, как об этом свидетельствуют надписи, одинаковые по содержанию и сделанные на одном сосуде, но на двух языках. И, наконец, сам характер письменности, принятой в кушанской державе, указывает на огромную роль эллинских традиций в бактрийской культуре. В это время в Парфии, Согде и Хорезме были распространены системы письма, основанные на арамейской письменности, приспособленной к некоторым лингвистическим особенностям местных языков. Как мы видели, подобное бактрийско-арамейское письмо было создано и в Бактрии, но не получило широкого признания. И в официальных текстах на монетах, и в монументальных надписях на крупных архитектурных памятниках, и в бытовой практике, отразившейся в надписях на сосудах или автографах на стенах пещер, решительно господствовала бактрийско-греческая письменность. Этому способствовала и общая культурная традиция, и политическая преемственность монетных выпусков первых кушанских правителей и, наконец, значительное число более или менее метисированных потомков греческих колонистов, пользовавшихся языком своих предков.

Чекан греко-бактрийского государства был основан на выпуске главным образом серебряных монет аттического стандарта с теоретическим весом тетрадрахмы в 17,1 г и драхмы в 4,27 г. В Северной Бактрии драхма Деметрия найдена в Халчаяне, а серебряная монета Антимаха — на месте древней переправы через Амударью, неподалеку от впадения в нее Сурхандарьи. Более показательны для развития местного денежного обращения находки монет мелких номиналов, изготовлявшихся из бронзы. Такие монеты Евтидема были обнаружены на Дальверзине, в Термезе, на Шордепе, на Шахринау, Агафокла — на Зартепе и Деметрия — в Гиссарской долине.

После падения Греко-Бактрии монеты в Северной Бактрии чеканились по образцу денежных знаков свергнутых правителей как привычных для обращения в местной среде. Так, мелкие номиналы выпускались по образцу оболов Евкратида, причем это происходило, видимо, в течение определенного отрезка времени, поскольку отмечаются разные стадии отхода от первоначального прототипа (Дьяконов М.М., 1950; Мандельштам А.М., 1966б; Ртвеладзе Э.В., Пидаев Ш.Р., 1981, с. 21). Более многочисленны монеты, выпускавшиеся по типу тетрадрахм Гелиокла, на которых искаженный портрет греко-бактрийского царя постепенно сменяется образом местного правителя или правителей (Массон В.М., 1956; 1957; Пугаченкова Г.А., 1966 б, с. 112–113; Ртвеладзе Э.В., Пидаев Ш.Р., 1981, с. 24–35). Эти монеты явно выпускались на территории Северной Бактрии и особенно широко распространены в долине Сурхандарьи и Ширабада.

С установлением кушанской государственности вырабатываются новые типы монет (Зеймаль Е.В., 1965; 1967), и в правление Кадфиза II происходит монетная реформа, когда в основу обращения были положены золотые монеты весом 8 г, условно именуемые статерами (Массон В.М., Ромодин В.А., 1964, с. 182). Изменился вес и медных монет, причем насчитывается по крайней мере четыре номинала, относящихся друг к другу как 8:4:2:1 (приблизительный вес соответственно 16; 8,6; 4,21; 2 г). Судя по многочисленным совместным находкам монет разных правителей, медная монета из обращения не изымалась и циркулировала наряду с новой эмиссией. В позднекушанский период получили особое распространение мелкие медные монеты с воспроизведением на реверсе алтаря огня, называемые сасанидо-кушанскими. Показательно обилие кушанских монет мелких номиналов на северобактрийских поселениях как городского, так и сельского типа. Так, при раскопках сравнительно небольшого поселения Аккурган в Ширабадском ирригационном районе были обнаружены 152 различные монеты (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 71).

Кушанские правители носят титул «царя царей». В их распоряжении был разветвленный административный аппарат наместников, традиционно носивших титул «сатрап» или «великий сатрап», а также другого административного персонала. Однако трудно судить, в какой мере государственное устройство кушанского государства приобрело черты централизованной деспотии. Стремление утвердить династийный культ, ярко проявившееся в области искусства, свидетельствует о наличии соответствующих тенденций, но едва ли они зашли очень далеко. Но во всяком случае централизующее начало самих ли кушанских шахиншахов или их наместников, управлявших отдельными провинциями обширного государства, ярко проявилось в целенаправленной градостроительной политике. Развитие ремесел, товарного производства и торговли стимулировали процессы урбанизации Бактрии, и это находило полную поддержку у политического руководства страны как в пору Греко-Бактрии, так и во все последующие периоды. В этом отношении особенно показательно, что в конце II — начале I в. до н. э., когда завоеванная кочевыми племенами страна находилась в состоянии политической раздробленности, развитие ирригации и строительство городских поселений продолжалось даже в рамках тех пяти юечжийских владений, о которых сообщают древние источники.

Все эти особенности социально-экономического развития Бактрии и исторические судьбы страны нашли яркое отражение в ее культуре. Основой ее развития в III в. до н. э. — IV в. н. э. были традиции местной высокоразвитой оседлой культуры урбанизированного облика, генетически восходящие еще к поре бронзового века. В число этих традиций входили прежде всего строительное дело с развитой фортификацией и монументальной архитектурой, а также различные ремесла, в том числе гончарное с набором стандартных форм основных типов изделий. Наряду с этим пластом урбанизированных культур древневосточного облика могут быть отмечены два основных пучка культурных стандартов и стереотипов (Массон В.М., 1979 б; 1980). Это прежде всего распространение эллинистических эталонов, дополненное позднее определенным влиянием римской культуры, а также распространение и адаптация традиций кочевого мира.

Эти черты и особенности могут быть прослежены в самых различных сферах культуры древней Бактрии. Так, три типа погребальных сооружений в разной степени связаны с этими различными культурными традициями. Преимущественно кочевнический характер курганных могильников бесспорен, но наряду с ремесленными изделиями, входящими в состав погребального инвентаря, начинается трансформация и погребального обряда — появляется обычай помещения в рот усопшему небольших монеток. Второй тип — одиночные бескурганные могилы, образующие некрополи различной величины у стен древних городов и поселений, вобрали в себя элементы западных эллинско-переднеазиатских традиций — сопровождение усопшего монетой, обычно помещаемой в рот, и использование глиняных гробов и гробниц с двускатной крышей. Наконец, третий тип — наусы для хранения уже очищенных костей — чисто местное, бактрийское явление, связанное с развитием погребальной обрядности зороастрийских религиозных представлений. Но вместе с тем примечательно сохранение обычая помещать в наусы монеты — явление, явно восходящее к традициям тупхонинского могильника, хотя, может быть, уже утратившее или трансформировавшее свое семантическое значение (табл. CXXIII).

Тот же основной спектр переплетающихся культурных традиций мы видим и в памятниках письменности. Бактрийско-арамейское письмо, пусть редко употребляемое, но все же существующее, — это явно древнее местное наследие Бактрии ахеменидской эпохи. Бактрийско-греческая письменность, официальная система письма кушанской державы — ярчайший пример огромной роли в Бактрии греческих традиций. И, наконец, система письменности кочевых племен (если подтвердится предположение о «сакском» генезисе письменности, третьей версии Даште-Навура), зафиксированная на двух памятниках Северной Бактрии, следует связывать с миром кочевых племен. Культурная динамика, выступающая в тесной взаимосвязи с изменением политической ситуации, впечатляюще выступает и на примере монетного чекана, являющегося определенным отражением политической прокламации. Греко-бактрийская эмиссия — это чисто эллинистическое явление, и сами помещенные здесь изображения греко-бактрийских царей справедливо считаются одним из выдающихся достижений эллинистического портретного искусства. Вторгшиеся кочевники начинают постепенно видоизменять эту традицию, и на одной из групп монет, чеканенных по образцу тетрадрахм Гелиокла, фигуру Зевса на оборотной стороне заменяет верный спутник степного всадника — идущий конь. На монетах «кушанца Герая» (Зограф А.Н., 1937; Давидович Е.А., 1976) и так называемого «безымянного царя», за которым скорее всего скрывается Кадфиз I (Массон М.Е., 1950), мы видим уже изображения царя в виде всадника.

Взаимодействия этих элементов, их взаимопроникновение и взаимовлияние не было постоянно действующей величиной, а непрерывно менялось во времени, каждый раз создавая неповторимый облик конкретной культуры. III–II вв. до н. э. были временем широкого распространения в Бактрии эталонов и норм эллинистической культуры от архитектурных канонов до письменности и языка. Важную роль в этом сыграл и фактор греческой колонизации, столь убедительно иллюстрируемый результатами раскопок Ай-Ханума, и политическое господство правителей греческого происхождения. Но важнейшее значение имело другое обстоятельство, отмеченное М.М. Дьяконовым. Повсюду в Передней Азии, и в известной мере этот процесс в середине I тысячелетия до н. э. распространяется и на Бактрию, происходило развитие городов, торговли, ремесел, городских форм жизнедеятельности, в обществе утверждались новые ценностные ориентации, новые модели поведения. С распространением в рамках империи Александра и его наследников системы полисов эти урбанизированные процессы получили и дополнительные стимулы, и новые формы. М.М. Дьяконов пишет: «Поскольку таким образом местные города вливались в систему полисов, в которых необходимые классу рабовладельцев общественные, политические и юридические институты имели наиболее последовательные и гибкие формы… постольку естественно, что местное рабовладельческое общество испытывало сильнейшее влияние греческой культуры и всех форм греческой жизни» (Дьяконов М.М., 1961, с. 173).

Пока трудно говорить для Бактрии о каком-либо слиянии полисных форм и местных городских организмов, но социально-экономические предпосылки утверждения «греческого идеала» вскрыты исследователем достаточно убедительно. Первоначально в Бактрии, да и в других странах, идет как бы культурный параллелизм, и для греко-бактрийского времени можно говорить лишь о самых начальных этапах культурного синтеза. Так, при чисто эллинской архитектуре Ай-Ханума его фортификация явно местная, бактрийская. Возможно, началась семантическая трансформация и слияние божеств эллинского и бактрийского пантеонов, правда пока еще мало отразившаяся в иконографии известных изображений. Подлинный синкретизм происходит уже в период после падения в Бактрии политического господства греко-македонских властителей; эллинские инновации, прошедшие стадию переработки и адаптации, входят составным элементом в кушанскую культуру.

С нашей точки зрения, для кушанской эпохи, во всяком случае для территории Бактрии, можно говорить в плане культурогенеза о кушанском культурном комплексе (Массон В.М., 1976а; 1979б). Как известно, социологи под культурным комплексом понимают широкую совокупность предметов, учреждений, идей, образцов поведения, функционально связанных с определенным элементом (Щепаньский Я., 1969, с. 47). В данном случае весь кушанский комплекс связан с кушанским городом и с тем широким развитием городской культуры и урбанизации, которое было характерно для этого времени. Кушанский культурный комплекс прямым образом отразился в археологических материалах, в том устойчивом наборе типов вещей, который позволяет нам выделять кушанские слои и ориентироваться в их временных и пространственных изменениях. Формирующийся на халчаянском этапе кушанский культурный комплекс переживает свои расцвет на дальверзинском, в то время как зартепинский этап — это уже его финал и начало трансформации. Специфической чертой бактрийских поселений кушанского времени является широкое распространение форм городского быта, представленных и в крупных центрах, и на мелких поселениях. Вместе с тем можно отметить, что на мелких поселениях, как правило, отсутствуют такие элементы кушанского культурного комплекса, как монументальная архитектура и ремесло.

И кочевнические, и эллинистические традиции сыграли свою роль в формировании кушанского культурного комплекса. Вместе с тем можно наблюдать, как популярные и традиционные формы, привычный стиль и иконография меняют семантику, наполняются новым содержанием. Основные элементы кушанского культурного комплекса, имеющие эллинский генезис, перечислены Г.А. Пугаченковой, которая в их числе называет для архитектуры коринфизированные капители, аттические базы и антефиксы; для скульптуры — дионисийский мотив и образы некоторых божеств, например Афины; для орнаментики — мотивы пальметты и виноградной лозы; для одежды — женские драпирующиеся платья и мантии, хорошо известные по скульптуре и терракотам (Дальверзинтепе, с. 176).

Таким образом, в кушанский период, в эпоху определенной политической стабилизации, культура древней Бактрии достигает наивысшего расцвета, творчески объединяет и перерабатывает разнокультурные начала и импульсы. С V в. н. э. мы наблюдаем упадок бактрийских городов, вызванный социально-экономическими причинами (Массон В.М., 1968) и усиливаемый политической ситуацией неустойчивости и постоянных иноземных вторжении. Приходят в запустенье все основные городские центры, о которых шла речь, — и Дальверзин, и Зартепе, и Кейкобадшах, и Яван. В развитии древней культуры народов Средней Азии подводится на определенном рубеже своего рода итоговая черта.

Глава тринадцатая Согд (Г.В. Шишкина, Р. X. Сулейманов, Г.А. Кошеленко)

Согд (Согдиана) — одна из важнейших и крупнейших областей древней Средней Азии. По мнению некоторых исследователей — «сердце Центральной Азии» (Frye R.N., 1971, с. 222). До сего времени продолжаются дискуссии о границах этой области, особенно южных. На основании некоторых свидетельств древних авторов иногда считается, что границы Согда на юге простирались вплоть до Амударьи, что вряд ли справедливо (подробнее см. гл. «Бактрия»). Средневековые арабоязычные авторы Согдом обычно считали долину р. Зарафшан в ее среднем течении. Однако некоторые источники относят к Согду всю долину Зарафшана с Бухарой и Самаркандом, а также и долину Кашкадарьи с городами Кеш и Несеф (Бертольд В.В., т. III, с. 487, 488) (рис. 15).

Согласно современным представлениям Согд охватывал долины этих рек, западная граница проходила по пескам, ограничивающим Бухарский оазис, восточная — по предгорьям. Однако высказывалось мнение, что в состав Согда входили и горные области вплоть до Бадахшана (Bernard P., Francfort H.Р., 1978). Согд делился на три района: Самаркандский, Бухарский и Кашкадарьинский. Население всех этих трех районов было этнически однородным и чрезвычайно близким по уровню и характеру культуры. Два района Согда (Самаркандский и Бухарский) располагались в долине р. Зарафшан. Неизвестно, когда река получила это наименование, засвидетельствованное только с XVIII в. Древние греки, появившиеся здесь в ходе завоеваний Александра Македонского, называли ее Политиметом («Высокочтимым»), что служит подтверждением достоверности реконструкции древнего имени реки — Намич (согдийское «славный», «знаменитый») (Лившиц В.А., 1969, с. 61). Свое начало Зарафшан берет из Зарафшанского ледника, принимая в горах воды более 50 горных речек. Выйдя на равнину, Зарафшан уже не принимает притоков, наоборот, интенсивно отдает свои воды для орошения. Ширина долины его — 30–40 км, северная граница ее примыкает к подножью отрогов Нуратинского хребта, южная граничит с адырами Зарафшанского. Большие и малые оросительные каналы, орошающие Самаркандский Согд, берут свое начало в районе выхода реки из гор. Северо-восточнее Самарканда Зарафшан разделяется на два рукава, образующие остров Мианкаль. Длина его 100 км, ширина 12–15 км. Этот остров с древности был самой освоенной человеком частью долины. Границей между Самаркандским и Бухарским Согдом является Хазаринская теснина. После ее пересечения Зарафшан течет к юго-западу и образует конусообразный Бухарский оазис. Не доходя 25 км до Амударьи, Зарафшан теряется в песках (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 19 сл.)

Долина Кашкадарьи расположена между двумя западными отрогами Памиро-Алайской горной системы — Зарафшанским и Гиссарским хребтами.

В верхней ее части, охваченной с востока горами, находится обширный Шахрисябзский оазис, а в нижней, вне горного обрамления, среди степной равнины, сливающейся на западе с пустыней Кызылкумы — другой крупный оазис — Каршинский. Между этими двумя крупными массивами орошенных земель раскинулись степные пространства, в которые вкраплены небольшие участки освоенных еще в древности земель. Лишь вдоль русла реки почти сплошной полосой расположены орошенные земли. Река Кашкадарья образует замкнутый бассейн, питаемый ключевыми водами, ледниками и снегами (Кабанов С.К., 1977, с. 5 сл.)

История изучения. Основным объектом изучения в Согде до недавнего времени оставался Афрасиаб (Якубовский А.Ю., 1940, с. 285–336; Массон М.Е., 1956; Шишкин В.А., 1969а, с. 3 сл.). Первые раскопки здесь начались вскоре после присоединения Самарканда к России, но они были непрофессиональными и не были вкладом в науку. Тогда же было высказано предположение о тождестве Самарканда и Мараканды греческих авторов, описывавших поход Александра Македонского (Шишкин В.А., 1969а, с. 15). Первые научные работы были проведены Н.И. Веселовским, однако они также были незначительными (Шишкин В.А., 1969а, с. 26 сл.). Заложив в течение четырех месяцев более сотни разведочных шурфов, он оставил беглые описания только шести из них.

Значение Афрасиаба для решения больших исторических вопросов по достоинству оценил В.В. Бартольд. Он даже проводил здесь раскопки в 1904 г. Многолетние (1905–1930 гг., с перерывами) раскопки В.Л. Вяткина на Афрасиабе долгое время оставляли его в убеждении о незначительной древности города (Вяткин В.Л., 1927, с. 4). В 30-е годы благодаря энергии И.А. Сухарева при участии Г.В. Григорьева предпринимались разведывательные поездки на памятники в округе Самарканда со сбором материала, фотографированием, глазомерными съемками и картографированием. Обследовались остатки древней стены городской округи — Дивари-Кылмат. Правда, материалов, относящихся к ранним периодам, собрано было немного, и выделить древние памятники не удалось. Важную роль сыграли работы Г.В. Григорьева на городище Тали-Барзу (в 12 км от Самарканда), проведенные в 1936–1939 гг. Время существования древнейшего слоя городища Г.В. Григорьев определил концом первой половины I тысячелетия до н. э. Кроме того, было выделено еще пять слоев, три из которых датировались пределами I тысячелетия до н. э. (Григорьев Г.В., 1940, с. 88–95). Очень скоро выяснилось, что Г.В. Григорьев неправильно датировал ранние слои, однако сам процесс пересмотра датировок сыграл большую роль в понимании характера культуры древнего Согда[55].

В 1940 г. во время археологического наблюдения за строительством Каттакурганского водохранилища был собран значительный материал для археологической карты не исследованной ранее части долины Зарафшана (Шишкин В.А., 1969 а, с. 115 сл.).

С 1945 г. начинается новый этап в изучении городища Афрасиаб и вообще древнего Согда (Шишкин В.А., 1969б). В этом году была создана Самаркандская археологическая база, руководителем которой стал А.И. Тереножкин. Несмотря на крайнюю ограниченность средств, А.И. Тереножкин сумел собрать (главным образом путем зачисток стенок оврагов, промоин и т. д.) большой и разнообразный археологический материал, а также сумел привести его в систему и построить на его основе периодизацию древнего и средневекового Самарканда, вычленив ряд стратиграфических комплексов (Тереножкин А.И., 1947а; 1950б). Некоторые ошибки археологического и исторического характера объяснялись ограниченностью масштабов археологических работ. В частности, не подтвердился его вывод об упадке Самарканда в первые века н. э. Напротив, на это время приходится один из периодов процветания города. Некоторые выводы А.И. Тереножкина были в сущности догадками, не подкрепленными имевшимся в то время материалом: например, вывод о значительных размерах раннего города (219 га). Только после раскопок 1974–1977 гг. этот вопрос был решен окончательно. В 1950 г. появилась статья М.Е. Массона, посвященная периодизации истории Самарканда (Массон М.Е., 1950а). Подвергая критике ряд положений А.И. Тереножкина, автор в то же время высказал убеждение в глубокой древности города и обратил внимание на существование стены городской округи (Дивари Кундалянг). М.Е. Массон сопоставил ее с упомянутой античными авторами, описывавшими поход Александра Македонского, внешней стеной Мараканды длиной 70 стадиев.

В 1958 г. была организована Афрасиабская археологическая экспедиция (руководители: 1958–1966 гг. — В.А. Шишкин, 1967–1970 гг. — Я.Г. Гулямов, с 1971 г. — Ш. Ташходжаев, с 1977 г. — Г.В. Шишкина). На первых порах сказались трудности изучения городища древнего Самарканда. Нарушенность (вплоть до полного уничтожения) ранних слоев в процессе интенсивной городской жизни привела к скептицизму относительно ранних дат становления города и его первоначальных размеров (Шишкин В.А., 1961), а ошибочная интерпретация фортификационных сооружений давала повод сомневаться в определении поселения первых веков до н. э. на Афрасиабе как города (Пачос М.К., 1966). Только в 70-е годы новые обширные материалы подтвердили сформулированную еще в 40-е годы гипотезу А.И. Тереножкина. Археологические исследования 70-х годов привели к открытию на Афрасиабе древнейшего поселения — предшественника города Самарканда, ранних укреплений его, большого вещественного материала, охватывающего всю древнюю эпоху существования города (Афрасиаб, вып. II; Афрасиаб, вып. III; К исторической топографии…).

Начиная с 50-х годов проводились археологические исследования и в различных районах Самаркандского Согда. В частности, исследовалось Кулдортепе (в 35 км на юго-восток от Самарканда). Здесь были обнаружены находки раннего времени, перемещенные в средневековые слои. Б.Я. Ставиский датирует их первыми веками н. э. (Ставиский Б.Я., 1960), хотя, несомненно, что среди них есть вещи и последних веков до н. э. Исследования разведывательных отрядов Афрасиабской экспедиции (начиная о 1958 г.) дали больше материалов для истории средневекового Согда, чем древнего. Тем не менее, в разных частях долины выявлено значительное число пунктов, обжитых в последние века до н. э. — первые века н. э. В эти же годы проводились исследования и ирригационной системы Согда (Мухамеджанов А.Р., 1975).

История изучения южного, Кашкадарьинского, Согда еще короче, чем история изучения Самаркандского. До революции он почти не привлекал к себе внимания археологов и историков, что в значительной мере объясняется тем, что он входил в состав Бухарского ханства (Кабанов С.К., 1977, с. 7, сл.). Многочисленные руины только иногда отмечались проезжавшими по служебным делам чиновниками и специалистами. В первые годы после установления Советской власти этот район также почти не был затронут археологическими раскопками. Первые археологические разведки здесь были осуществлены в 1946–1948 гг. С.К. Кабановым, А.И. Тереножкиным и Л.И. Альбаумом (Кабанов С.К., 1977, с. 8). В дальнейшем археологические работы здесь проводились в связи со строительством Иски-Ангорского канала и Чимкурганского водохранилища (Кабанов С.К., 1957; 1959б). Особенно активно стали проводиться археологические работы в Кашкадарье начиная с 1960-х годов. Здесь в 1965–1966 гг. работала Кешская археолого-топографическая экспедиция ТашГУ под руководством М.Е. Массона, проводившая главным образом разведки (Массон М.Е., 1973в), активно изучались сельские поселения (Кабанов С.К., 1977; 1981), крупные города исследовались Кашкадарьинской экспедицией Института археологии АН Узбекской ССР под руководством Р.Х. Сулейманова. Особенно активно изучается крупнейшее городище южного Согда — Еркурган, где раскапываются храм, квартал ремесленников-керамистов, укрепления. На основе работ этого отряда была создана стратиграфическая шкала керамических материалов Кашкадарьинского Согда (Исамиддинов М.Х., 1978; 1979).

Также в общем сравнительно коротка история изучения и Бухарского Согда. Первые сообщения о памятниках Бухарского оазиса относятся еще к первой половине XIX в. После 1868 г., когда бухарский эмир был вынужден признать себя вассалом России, территория оазиса стала более доступна для исследователей, но и тогда для изучения памятников рассматриваемой эпохи практически ничего не было сделано. Единственными исключениями, пожалуй, были работы военного топографа Н.Ф. Ситняковского и Л.А. Зимина. Н.Ф. Ситняковский дал ценное описание ирригационной системы оазиса, изучавшего остатки стены Кампирдивал (Кампирак), окружавшей в древности оазис, и произведшего небольшие по масштабам раскопки в ряде мест (подробнее см.: Шишкин В.А., 1963, с. 13, сл.). Л.А. Зимин в 1913–1915 гг. совершил несколько рекогносцировочных поездок по Бухарскому оазису, главным образом по восточным и западным окраинам (Шишкин В.А., 1963, с. 15).

Первой значительной работой советских археологов в оазисе была разведочная экспедиция Государственного Эрмитажа и Узкомстариса под руководством А.Ю. Якубовского в 1934 г. (Якубовский А.Ю., 1940). Для рассматриваемой в данном томе исторической эпохи, впрочем, экспедиция сделала сравнительно немного (Шишкин В.А., 1963, с. 10). Исследование стены Кампирдивал в 1934–1935 гг. проводил В.А. Шишкин. Им тогда же был открыт ряд памятников, в том числе и ныне знаменитый — Варахша (Шишкин В.А., 1963, с. 16). Несколько позднее было проведено разведочное обследование ряда памятников античного времени к западу от Варахши — Баштепинская группа памятников (Шишкин В.А., 1956; 1963, с. 139 сл.; Жуков В.Д., 1956а), а также начаты раскопки на Варахше (Шишкин В.А., 1963).

После Великой Отечественной войны возобновилось исследование Варахши, продолжавшееся до 1954 г. (Шишкин В.А., 1963), проводились раскопки на ряде памятников, таких, как Кызылкыр (Нильсен В.А., 1959). Очень важную роль сыграли исследования древней ирригационной сети оазиса (Мухамеджанов А.Р., 1978). Одновременно проводились раскопки на ряде античных памятников Бухарского оазиса. Особенно важную роль сыграли стратиграфические раскопки на городище Ромиш (Сулейманов Р.Х., Ураков Б., 1977; Ураков Б., 1982), позволившие создать стратиграфическую шкалу керамики Бухарского оазиса. Для исследования кочевников, обитавших на окраинах Бухарского оазиса, много сделано О.В. Обельченко (Обельченко О.В., 1956).

Основой хронологии и периодизации культуры Самаркандского Согда служит схема, разработанная А.И. Тереножкиным в 40-е годы и опубликованная в 1950 г. (Тереножкин А.И., 1950). Относительная хронология сложилась в результате наблюдений над стратиграфией Афрасиаба, абсолютные даты определялись с помощью сопоставления с иными комплексами (чаще всего территориально удаленными). Относительная хронология слоев, предложенная А.И. Тереножкиным, в сущности с того времени не изменилась. Абсолютная хронология уточнялась по мере накопления материалов (как с Афрасиаба, так иных, привлекаемых для сравнения). Особенно важным было изучение наконечников стрел, датируемых комплексами скифо-сарматского мира. Гораздо более серьезным модификациям должна быть подвергнута та часть периодизации, которая связана с историческими, культурными и этническими изменениями в Согде. И схему А.И. Тереножкина и последующие попытки ее исправить (Кабанов С.К., 1969, с. 194) вряд ли можно признать удачными. Из этой схемы можно взять определение только некоторых периодов («эллинистический», например), в то же время определение других периодов оказывается (в свете новых материалов) либо сомнительным (например, «древнесогдийский» — VI–IV вв. до н. э. или «позднесогдийский» — V–VII вв. н. э.), либо вообще неоправданным (например, «кангюй-кушанский»).

На современном уровне наших знаний, видимо, более обоснованной будет периодизация, независимая от исторических интерпретаций, но способная облегчить объективное раскрытие смысла исторических процессов.

Сравнительно недавно была разработана (на базе главным образом изучения керамики из стратиграфических шурфов) стратиграфическая колонка для Бухарского Согда (Ураков Б., 1982)[56].

Также совсем недавно была составлена стратиграфическая шкала для Южного Согда (Исамеддинов М.Х., 1978; 1979), основанная на материалах Еркургана. Эта шкала достаточно точно отражает состояние разработанной проблемы. Ее автор отказывается от точных хронологических определений первых (Ер I–III), отмечая только, что грань между периодами Ер II и Ер III приходится на IV в. до н. э. Кроме того, им отмечается невозможность в настоящее время четко определить границы внутри позднеантичного периода (период Ер VI, комплексы В, Г и Д).

Письменные источники. Письменные источники, описывающие историю Согдианы, в общем очень немногочисленны и хронологически распределены очень неравномерно. Основную массу сведений сообщают античные (древнегреческие и латинские) авторы, но в то же время определенная информация содержится в письменных (литературных и документальных) источниках, выполненных на различных иранских языках, китайских и в так называемых старых согдийских письмах. Согд упоминается несколько раз в Авесте («Видевдате», в «Михр-Яште») (Подробнее см.: Гафуров Б.Г., 1972, с. 42, сл.). Говорится о Согде (обычно только в перечислениях наряду с другими народами) в ряде древнеперсидских клинописных надписей (Бехистунской, «антидэвовской», ряде строительных) (Дандамаев М.А., 1963; ИТН, т. I, с. 200, сл.). Затем Согд на ряд веков исчезает из иранских письменных источников и упоминается вновь только в надписях сасанидского царя Шапура I 262 г. н. э. на «Каабе Зороастра» (Луконин В.Г., 1967, с. 16; 1969а, с. 30–31).

Более информативны античные источники, но и их информация крайне неравномерно распределена во времени. Согд и согдийцы эпохи вхождения в состав государства Ахеменидов упоминаются практически только Геродотом, да и то обычно в различного рода перечислениях (в рассказе о податных округах государства, о составе армии в период греко-персидских войн) (ИТН, т. I, с. 200, сл.).

Очень обширная информация о Согде содержится в греческих и латинских источниках, описывающих завоевания Александра Македонского. Несмотря на то что до нас не дошло ни одного произведения авторов, современников описываемых событий (о сложении и развитии античной традиции об Александре Македонском см.: Маринович Л.П., 1982), все же античная традиция (Арриан, Диодор, Курций Руф, Юстин, Плутарх) передает массу сведений о Согде того времени. Помимо рассказов о военных действиях, в сочинениях античных авторов содержатся указания на многие города и сельские населенные пункты, системы их укреплений, на характер хозяйства, быта и т. д. К сожалению, сведения этой традиции проанализированы еще недостаточно. Можно указать только на некоторые работы, в которых детально исследуется традиция, например о Самарканде (Пьянков И.В., 1972). В то же время на ряд очень важных вопросов не получено еще однозначного ответа. Так, например, до сего времени существуют различные решения относительно локализации таких областей Согдианы, как Ксениппа и Наутака. При общем согласии в том, что обе эти области располагаются в долине р. Кашкадарьи, исследователи расходятся в точной локализации. Так, С.К. Кабанов помещает Наутаку в районе Кеша (современный Шахрисябз), Ксениппу — в районе современного Карши (Кабанов С.К., 1977, с. 87, 88), М.Е. Массон же придерживается противоположной точки зрения (Массон М.Е., 1973). Определенная информация о Согдиане имеется также у ряда античных географов: Страбона, Плиния Старшего и Птолемея. Однако их информация очень кратка; а у последнего автора очень сложна в интерпретации (Ronca I).

Некоторые сведения о Согдиане имеются у китайских авторов (Бичурин Н.Я., 1950), хотя и здесь также существует несколько не до конца решенных сложных вопросов. Так, например, С.К. Кабанов считает, что упоминаемая китайскими авторами область Нашеболо должна соответствовать Каршинскому оазису, а главный город ее Боло отождествляет с городищем Еркурган (Кабанов С.К., 1971, с. 114), в то время как Б.И. Маршак решительно оспаривает это утверждение (Маршак Б.И., 1971, с. 64). Для самого конца рассматриваемого периода некоторые данные (хотя и сложные в интерпретации) имеются в армянских источниках (Тревер К.В., 1954). Наконец, важным источником могут служить и так называемые согдийские старые письма. Эти документы, происходящие из Восточного Туркестана, характеризуют жизнь согдийской колонии, расположенной здесь. Я. Харматта недавно доказал, что их необходимо датировать не началом IV в. н. э. (как это считалось ранее), а концом II в. н. э. (Harmatta J., 1979).

Поселения (классификация, топография, планировка). Характер городских и сельских поселений Согда выявлен еще недостаточно. Это объясняется как многослойностью ряда крупных населенных пунктов (что, во-первых, затрудняет широкие по масштабам раскопки, а, во-вторых, приводит к тому, что при позднем строительстве разрушались здания более раннего времени, как это, например, произошло на Афрасиабе), так и сравнительно небольшим еще масштабом раскопок (табл. CXXIV).

В настоящее время хуже всего изучены остатки поселений первой половины I тысячелетия до н. э. В это время, видимо, уже возникло поселение на Афрасиабе, хотя размеры его неизвестны (Туребеков М., 1979а), на южной окраине Самарканда (Лолазор) (К исторической топографии…, с. 7, сл.), Курганча I (Самаркандский Согд), существовало поселение и на месте городища Еркурган (Кашкадарьинский Согд). К сожалению, раскопки пока дали очень ограниченный материал для суждения об этих поселениях. На Афрасиабе выявлены в ряде мест слои этого времени, остатки системы водоснабжения и остатки укреплений на северном участке городской стены (Филанович М.И., 1969, с. 210). Эти укрепления представляли собой глинобитный вал. На поселении Лолазор обнаружены остатки системы ирригационных каналов, следы керамического и бронзолитейного производства, каменные орудия труда (К исторической топографии…).

Несколько обильнее материал для суждения о поселениях середины I тысячелетия до н. э. (VI–IV вв. до н. э.). Наличие поселений фиксируется во многих местах. Верхний рубеж этого периода совпадает со временем похода Александра Македонского, и поэтому для суждения о населенных пунктах Согдианы этого времени могут быть привлечены не только археологические, но и письменные источники. Данные, извлекаемые из этих источников, говорят о многочисленности населенных пунктов и их различном характере.

В Согде VI–IV вв. до н. э. существовало два крупных городских центра (городища Афрасиаб и Еркурган). Хотя слои раннего времени на Афрасиабе сильно разрушены, все же наличие их практически на всей территории городища представляется несомненным. Можно думать, что в VI–IV вв. до н. э. была обжита вся территория Афрасиаба и город занимал огромную территорию — 219 га. Вполне возможным является предположение, что город возник в результате своеобразного «синойкизма», когда сознательно в единое место были сселены жители ряда поселений. Возникновение единого центра на такой огромной территории в течение исторически короткого срока больше согласуется с теорией «синойкизма», чем с представлением о постепенном развитии городского поселения из небольшого населенного пункта. Город имеет укрепления. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что городская цитадель — очень небольших размеров (0,5 га). Засвидетельствованы остатки керамического ремесла, ткачества, система водоемов и т. п. (Немцева Н.Б., 1969; Филанович М.И., 1969).

На городище Еркурган в VI–IV вв. до н. э. городская территория была заключена внутри «первого» обвода стен. Город занимал территорию 34 га (Массон М.Е., 1973в, с. 11–12; Сулейманов Р.Х., Туребеков М., 1978; 1981а, б). Новые археологические работы показали, что город в это время не имел цитадели, она возникла позднее (Туребеков М., 1982).

На территории Согда засвидетельствовано некоторое количество мелких населенных пунктов. В Самаркандском Согде это уже упомянутое поселение Лолазор, которое, возникнув на предыдущей стадии, продолжало существовать и в рассматриваемое время (К исторической топографии…). На территории Кашкадарьинского Согда поселения зафиксированы в зоне Чимкурганского водохранилища (Усманова З.И., Дресвянская Г.Я., 1974; Ртвеладзе Э.В., 1981), в районе Яккобага Курганча I и II (Ртвеладзе Э.В., 1981, с. 95), Караултепе у пос. Каунчип (АО 1976 г., с. 529). К сожалению, об этих поселениях сейчас сказать ничего определенного нельзя, кроме того, что они различались по своим размерам (Чимкурганское — самое крупное). В Бухарском Согде поселения этого времени зафиксированы также в ряде мест: на территории Бухары (Ахраров И., Усманова З.И., 1978), Варахши, на Кузмантепе, Кумрабад I и II. Представить характер сельского поселения, однако, можно только на основании одного памятника — Чордара, представляющего собой, видимо, усадьбу (размером 40–20 м). Сохранившаяся высота стен 8–9 м. В юго-западном углу комплекса находится здание, состоящее из трех помещений, соединенных сводчатыми проходами.

Следующий период, охватывающий время от конца IV в. до н. э. по I в. до н. э. включительно, представлен рядом памятников, однако (как и для предыдущего периода) материала слишком мало, чтобы составить ясное представление о характере поселений этого времени. Продолжалась жизнь на Афрасиабе. В это время в очередной раз перестраиваются городские укрепления. Видимо, в течение этого периода строится стена, окружающая городской пригород (К исторической топографии…, с. 121 и сл.). Не происходило серьезных изменений в структуре г. Еркурган. Он оставался в пределах ранней городской стены, хотя эта стена и перестраивается. Существует городское поселение на месте Китаба (древнего Кеша) (Крашенинникова Н.И., 1968), хотя, видимо, своего расцвета и максимальных размеров (до 15 га) город достигает в первые века н. э. (Кабанов С.К., 1962). Насколько можно судить по имеющимся материалам, в это время возникает единственный крупный городской центр, остатки которого представлены городищем Калаи-Захоки-Марон. Время его возникновения, как показывают археологические материалы, II–I вв. до н. э. (Туребеков М., 1979а; 1981а). Город имел очень своеобразную планировку: в центре располагалась мощная, квадратная в плане цитадель (60×60 м). Вокруг цитадели концентрически расположены три ряда стен. Размеры территории, охваченной первой стеной, 210×210 м; второй — 350×350 м; третьей — 1500×1500 м. К сожалению, еще не выявлен характер застройки внутри этого пространства. Если же будет установлено, что городская застройка занимает все окруженное стенами пространство, то придется признать, что этот город по территории был крупнейшим в Согде (225 га), превосходя как Еркурган, так и Афрасиаб.

Довольно значительное число сельских населенных пунктов, возникновение которых приходится на эллинистический период, зафиксировано в Бухарском оазисе. В первую очередь это Баштепинская группа памятников (Шишкин В.А., 1956, с. 163 и сл.; 1963, с. 139 и сл.; Жуков В.Д., 1956а, с. 172 и сл.; Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 27 и сл.). В нее входят поселения Яккатал (Безымянное I), Баштепе, Актепе I–II, Уртатепе I–II, Кошкыр I–II (Талисурх), Чектепе I–II (Безымянное II) и еще более 10. Насколько можно судить по имеющимся материалам (раскопки пока проводились в очень ограниченных масштабах), все эти сельские поселения условно можно разделить на два варианта. Первый вариант характеризуется следующими особенностями: остатки поселения представляют собой довольно высокий бугор (Биштепе и Чектепе 8 м, Аяктепе 8,5 м), обычно квадратный в плане (Чектепе 25×25 м, Баштепе 55×55 м, Аяктепе 64×64 м). На тех немногих памятниках, на которых проводились хотя бы небольшие по масштабам раскопки, выявлена следующая картина (Аяктепе II): этот бугор представляет собой остатки мощного сооружения, воздвигнутого на глинобитной платформе высотой 4,5 м. Сооружение состоит из двух частей: монументального здания (22×14 м) и прямоугольного двора, окруженного хозяйственными постройками (Жуков В.Д., 1956а). Отличия второго варианта от первого заключаются в том, что в данном случае вокруг центрального бугра располагаются малые, которые предположительно определяются как остатки жилищ крестьян.

Возможно, что в это время возникает еще одна группа поселений в западной части Бухарского оазиса — Кызылкырская (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 77 и сл.). Здесь под слоями первых веков н. э. фиксируются слои первых веков до н. э. Однако ничего определенного о характере ранних поселений сказать еще нельзя, хотя исследователи, обследовавшие их (Шишкин В.А., 1963, с. 17, 145; Нильсен В.А., 1959, с. 145), утверждают, что в принципе ситуация здесь такая же, как и в Баштепинской группе памятников. В центральной части Бухарского оазиса слои этого времени зафиксированы на ряде памятников, в частности на Варахше (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 87; Шишкин В.А., 1963).

В первые века н. э. (вплоть до V в. н. э.) отмечается дальнейший рост числа населенных пунктов Согда, хотя (как и для предыдущих периодов) степень изученности их еще недостаточна. В Самаркандском Согде продолжалось развитие Самарканда (городище Афрасиаб). На этот период падает очередная перестройка стен, зафиксированная на северном участке (около рубежа н. э.) (Туребеков М., 1981а, с. 16)[57]. Типологически населенные пункты Самаркандского Согда этого времени могут быть расчленены на следующие варианты (хотя, вполне возможно, что сами эти населенные пункты и соответственно типология восходят еще к предыдущему периоду): 1) города и городки прямоугольные в плане, укрепленные, имеющие значительную по размерам цитадель (Кулдортепе); 2) город, имеющий ядро (полностью повторяющее по планировке предыдущий вариант) и обширное поселение вокруг него, также укрепленное (Кургантепе Санчкульское); 3) город имеет прямоугольный план, укреплен стенами, внутри этого прямоугольника располагается малый прямоугольник, также укрепленный стенами, и с цитаделью (Дурмонтепе); 4) город с большой цитаделью и, видимо, аморфным по абрису плана поселением (Кумышкент в Мианкале, Актепе Булунгурское).

В конце периода появляется новый тип населенного пункта — замок с обширным двором и донжоном.

В Бухарском Согде продолжалась жизнь на поселении, существовавшем на месте Бухары. Поселение было неукрепленным, размеры его не устанавливаются (Туребеков М., 1981а, с. 11). Археологические работы последних лет установили, что в III–IV вв. н. э. отмечается строительство нескольких крепостей вдоль границ Бухарского оазиса. К их числу, в частности, относится Шахривайрон. Ядром ее является цитадель (размер 50×40 м), вокруг нее возведено два обвода стен (I стена 70×60 м, II — 125×110 м)[58] (Туребеков М., 1981а, с. 12). В это же время создается крепость Караултепе, имеющая Г-образную планировку. Она обведена стеной со всех сторон, кроме южной, где протекает р. Зарафшан. К данному периоду относится и основная масса известных сейчас сельских населенных пунктов: Баштепинская группа памятников (верхние слои ее поселений), Кызылкырская группа (Кызылкыр I, II, Сеталк I, II, Нортепе и др.), Ромиш (Ураков Б., 1982). Сельские поселения в Бухарском Согде известны в двух вариантах. Первый вариант представляет собой небольшое неукрепленное поселение, сохранившееся в виде почти незаметных холмиков (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 77), второй — укрепленные поселения, сохранившиеся в виде плоских бугров, чаще прямоугольной или овальной формы, их размеры в среднем 50×50 м до 80×80 м, высота от 3–4 м до 6-10 м. Они, насколько можно судить, состоят из небольших крепостей на высоком глинобитном основании и больших домов, окруженных мощными глинобитными стенами и с привратным сооружением в углу (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 77).

В Кашкадарьинском Согде жизнь продолжалась на большинстве возникших ранее поселений, появляется и значительное число новых, особенно, возможно, к концу периода — в III–IV вв. н. э. (Кабанов С.К., 1977; 1981). На основании главным образом рекогносцировочных обследований предложена следующая типологическая схема населенных пунктов этой части Согда: а) поселения крупных размеров с укрепленной цитаделью в центре и несколькими рядами стен. Наиболее типичный пример такого поселения Калаи-Захоки-Марон (Кабанов С.К., 1977, с. 93). К этому типу относится более 20 населенных пунктов. В эту группу может быть включен и Еркурган, хотя он имеет и некоторые особенности. Здесь в I в. н. э. создается цитадель, а в IV в. н. э. — внешняя оборонительная стена (общей длиной 4,7 км), что является свидетельством бурного роста города в первые века н. э. (Туребеков М., 1981а, с. 8); б) поселения значительных размеров, прямоугольные в плане, с цитаделью в одном из углов. Типичным примером такого поселения является Мудинтепе (Кабанов С.К., 1977, с. 93); в) поселения прямоугольные или квадратные в плане без следов каких-либо особых (типа цитадели) укреплений. Подобного рода населенные пункты встречались еще в середине I тысячелетия до н. э. (Тастепе), но более характерны для III–IV вв. н. э. (Пирматбабатепе, Учтепе, Коштепе-2); г) небольшие округлые в плане бугры — развалины отдельно стоящих маленьких зданий (Кабанов С.К., 1971, с. 94); д) в III–IV вв. н. э. появляются поселения, которые С.К. Кабанов называет «двухъярусными», т. е. состоящими из центрального бугра и ряда более низких бугров, окружающих его (Палвантепе, Тешиктепе). Подобного типа поселения начали возникать в III–V вв. н. э., но наиболее характерными они становятся для V–VII вв. (Кабанов С.К., 1977, с. 94). На основании аналогии с другими районами Средней Азии, где подобного рода памятники раскапывались, можно высказать предположение, что населенные пункты этого типа — первые примеры замков с окружающими их поселениями крестьян.

Фортификация. Только раскопки самого последнего времени выявили хотя бы самые основные черты истории фортификации Согда (Туребеков М., 1981а) (табл. CXXV–CXXVII).

Древнейшие укрепления в Согде зафиксированы на Афрасиабе, где в конце VIII или в VII в. до н. э. строится оборонительный вал. Сохранившаяся высота его 3 м, он выполнен из комков глины. Возводился он вдоль обрыва, местами производилась подтеска холмов. Несмотря на примитивность системы укреплений, поражают ее масштабы. Для периода VI–IV вв. до н. э. наличие укреплений зафиксировано на двух городских центрах: Афрасиабе и Еркургане. В строительстве укреплений этого времени используется как пахса, так и сырцовый кирпич. На городище Еркурган выявлена конструкция внутренней городской стены этого времени. Ее сохранившаяся высота 7,15 м, толщина в верхней части 1,15 м, в нижней — более 3 м. Стена сложена из сырцовых кирпичей (48–54×32-36×10–15 см). В стене было трое ворот. Судя по микрорельефу, перед стеной располагался ров (Сулейманов Р.Х., Туребеков М., 1978). На Афрасиабе к VI–IV вв. до н. э. относится первая стена, возведенная непосредственно над валом. Стена имеет первоначальную толщину 6 м, выполнена она из сырцового кирпича (50–56×24-29×8–9 см)[59]. Стена трижды ремонтировалась: первоначально была усилена снаружи сырцовой кладкой (кирпич размером 50–56×25-28×10–12 см) толщиной 0,5 м, затем — изнутри пахсой (толщина «подушки» 0,5 м), наконец, еще раз изнутри — пахсовой кладкой толщиной 3 м. Предполагается, что стена, созданная в VI в. до н. э., существовала только на отдельных участках, укрепления вдоль обрывов рек Сиаб и Оби-Машад не были нужны. Можно предполагать, что в то время когда был произведен второй ремонт (V в. до н. э.), был возведен впервые северный участок стены, а в период третьего ремонта (IV в. до н. э.) впервые создаются укрепления на восточном фасе. Вполне возможно, что в VI в. до н. э. впервые создается и городская цитадель. Характерной особенностью укреплений этого периода является массивность стен, отсутствие внутристенных галерей и башен. Согласно существующей типологии укреплений Средней Азии середины I тысячелетия до н. э. (Сабиров К.С., 1979), все фортификационные системы делятся на развитые, специализированные и упрощенные. Видимо, укрепления Афрасиаба и Еркургана можно отнести к последней категории.

Следующий период развития фортификации Согда охватывает время с конца IV в. до н. э. по I в. до н. э. В это время прослеживаются значительные изменения во всех элементах фортификации, отчасти они являются следствием влияний эллинистических систем фортификации. Для конструкций стен (в наиболее развитых фортификационных системах) характерны высокие стилобаты, внутристенные коридоры. Внутристенная стрелковая галерея имеет обычно плоские деревянные перекрытия, бойницы — стреловидные. На внешних гранях стен появляются пилястры, верхняя поверхность их оборудуется как стрелковая площадка. В это время впервые начинают строиться башни прямоугольные в плане. Обычно нижняя часть башни монолитная, внутренние помещения присутствуют только в верхней части. В кладках используется только квадратный кирпич.

Очень яркий пример укреплений этого типа дает Афрасиаб, где (участок Р-27) выявлена следующая картина: ранняя (VI–IV вв. до н. э.) стена благодаря подсыпкам снаружи и изнутри была превращена в платформу высотой 5 м и шириной 10 м. На этой платформе была построена стена толщиной 7 м с внутристенным коридором (ширина 2 м), пилястрами и прямоугольными (12×5 м) башнями и боевыми площадками (2,3×2 м). Наружная стена коридора прорезана стреловидными бойницами (1,15-1,25×0,10-0,16 м). В нижней части башен внутрибашенное помещение отсутствует. При строительстве укреплений использовался квадратный сырцовый кирпич (34–36×34-36×14–16 см). Археологические наблюдения показали, что эти укрепления были созданы в III–II вв. до н. э. по всему периметру городских стен. В некоторых местах эта стена ремонтировалась (на протяжении этого периода).

В Еркургане внутренняя городская стена, возведенная в предшествующий период, первоначально (III в. до н. э.) только ремонтируется — к ней снаружи пристраивается пахсовая кладка толщиной 2 м (Сулейманов Р.Х., Туребеков М., 1978, с. 62). Решительная перестройка с применением новых принципов приходится только на II в. до н. э. В это время ранние кладки перекрывает новая кладка из пахсы и сырцового кирпича прямоугольного (48–52×30-36×10–12 см) и квадратного (32–42×32-42×10–12 см) форматов. Толщина стены достигает Им, высота не менее 10 м. Стена (видимо, впервые) фланкирована почти прямоугольными (12×2 м) башнями через каждые 21,5 м. Таким образом, Еркурган воспринял новые принципы фортификации только частично (Сулейманов Р.Х., Туребеков М., 1978, с. 64).

Наконец, имеются примеры городских укреплений, хотя и возведенных в это время, но построенных в соответствии с принципами предшествующего времени. Такова ситуация в Калаи-Захоки-Марон, где все три стены возведены в период II–I вв. до н. э. Первая (внутренняя) стена выполнена из пахсы (высота рядов 1,1–1,6 м), толщина ее 10 м, прослежен закругленный угол. Вторая стена также выполнена из пахсы (толщина 9,5 м), третья стена — также пахсовая, имеет толщину до 11 м (Туребеков М., 1979а).

Следующий период в развитии фортификации Согда охватывает время с I в. до н. э. — по IV в. н. э. Судя по немногим материалам, полученным при исследовании Афрасиаба и Еркургана I в. до н. э. — I в. н. э., здесь происходят главным образом ремонтные перестройки, хотя в Еркургане, например, в I в. н. э. строится цитадель. Ее стены выполнены из пахсы. Она усилена прямоугольными башнями (12×1 м), также пахсовыми. Длина куртины 8 м. Толщина стены у основания 2,5 м, она прорезана бойницами через каждый метр.

В это же время создаются укрепления Варахши (Кабанов С.К., 1959а; Шишкин В.А., 1963, с. 107–111) — Здесь при раскопках была обнаружена угловая башня, сложенная из сырцового кирпича (37–41×37-41×10 см). В плане башня представляет полуовал, примкнувший к скошенному (точнее, закругленному) углу городской стены. Размеры внутреннего помещения башни: по продольной оси (с юго-востока на северо-запад) 4,5 м, поперечник 4,95 м. Толщина стен 1,8–1,9 м, сохранились они на высоту 2,6 м. Стены прорезаны бойницами. Снаружи эти бойницы расположены в шахматном порядке как бы в два яруса, изнутри они все находятся на одной высоте — приблизительно на уровне груди человека, стоящего на полу помещения. Высота их внутри 38–40 см, снаружи 75–80 см, при ширине 20–22 см. Бойницы стреловидной формы. По обе стороны от башни вскрыты небольшие отрезки стен, толщина их 1,9–2,05 см. Стены, как и башня, снабжены стреловидными бойницами.

Большие фортификационные работы по всему Согду производились в период III–IV вв. н. э. В Еркургане полностью перестраивается внутренняя стена. По обе стороны прежней стены производится засыпка грунта слоем 1,5–2 м. Эта засыпка вместе с остатками ранней стены служит основанием для пахсовой платформы высотой более 8 м, при толщине у основания 22 м. На платформе сооружена крепостная стена толщиной 5,5 м с внутристенным коридором (шириной 2,5 м) и полукруглыми (8,6×6 м) башнями, расстояние между которыми 27 м. Против одной из башен вскрыт примыкающий изнутри к крепостной стене каземат. В кладках использован сырцовай кирпич (45–49×45-46×9-12 см). Коридор и каземат были перекрыты сводом из трапециевидных сырцовых кирпичей размерами 45–46×25-31×8-10 см (Сулейманов Р.Х., Туребеков М., 1978, с. 64). К этому же времени относится и строительство внешней оборонительной стены Еркургана. Стена выполнена из пахсы. Высота их рядов 1,2–1,5 м, толщина стены 9 м. Стена фланкирована полукруглыми (8×6 м) башнями, расположенными через 60 м. Стена и башня имеют у основания выступ шириной 1,2 м и высотой 1 м. Наличие внутристенной галереи не установлено, так как сохранилась только цокольная часть стены (Сулейманов Р.Х., Туребеков М., 1978, с. 65).

В III–IV вв. н. э. создаются первоначальные укрепления поселения Кафиртепе (на западной окраине г. Карши). Ранняя стена выполнена из пахсы, в верхней части она имеет толщину 7 м, в толще стены выявлен внутристенный коридор шириной 3,25 м.

В это же время активно укрепляются поселения Бухарского Согда. В частности, именно тогда возникает система крепостей вдоль границы оазиса. К числу этих крепостей относится Шахривайрон, состоящая из прямоугольной цитадели и трех концентрических рядов стен. К периоду III–IV вв. н. э. относится пространство внутри двух внутренних стен. Исследования конструкций ранних стен не производилось. Укрепления Караултепе состоят из цитадели и внешней стены. Исследовались только укрепления цитадели, которая имеет 16 башен (прямоугольных в плане) размерами 6,5×5,5 м, длина куртины 5 м. Стена и башни выложены из сырцовых кирпичей (22–24×22-24×9-12 см) с промежуточными слоями пахсы.

На Афрасиабе в это время проводились только ремонтные работы. В целом для этого периода характерно постепенное возрождение древних фортификационных традиций (вновь появляются стены без внутристенных стрелковых галерей и площадок по верху стены, исчезают пилястры), хотя достаточно широко используются и приемы, характерные для эллинистического периода (прямоугольные башни и квадратный кирпич-сырец). Появляются полукруглые в плане башни. Широко применяется возведение стилобатов под стены и башни. Входы в укрепления обычно защищены башнями. Укрепления цитаделей отличаются наличием прямоугольных башен. Появляются сводчатые перекрытия внутристенных коридоров и казематов. В строительстве используется пахса и квадратный формат кирпича, хотя уже появляются трапециевидные и прямоугольные кирпичи.

Застройка. Для суждения о типах построек, существовавших в древнем Согде, материала еще очень мало. В частности, в настоящее время имеются примеры отдельных типов сооружений (сельское и городское жилище, храм, дворец и т. п.), но их так мало, что нельзя ни наметить их эволюцию, ни (в большинстве случаев) выявить функциональные или локальные варианты (табл. CXXVIII, CXXIX).

Сельские жилища Самаркандского Согда практически совершенно неизвестны. Некоторые материалы получены только для двух других районов Согдианы. В Бухарском Согде выявляется наличие по меньшей мере двух вариантов сельского жилища. В ходе Исследования Кызылкырской группы памятников были обнаружены две полуземлянки (условное название Кызылкыр II — дом 2 и дом 3). Размеры одной из них: длина 7,3 м, ширина 5 м, сохранившаяся глубина 0,7 м, второй — 7,8 м, 4,6 м, 0,5 м соответственно. Вход одной из землянок ориентирован на юг, второй — на восток. Жилища, судя по остаткам столбов и штукатурки, имели каркасную конструкцию: стены их, сплетенные из ветвей и жердей, были обмазаны глиной, а кровля покрыта камышом. Перед жилищами находились врытые в землю очаги и хозяйственные ямы (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 77 и сл). Высказывалось (кажущееся справедливым) предположение, что характер жилища определяется особенностями экономической деятельности жителей данного района: сочетание придомного скотоводческого хозяйства (в небольших масштабах) с сезонным земледелием, имеющим передвижной характер и приспособленным к гидрографическим условиям низовьев Вабиенгадарьи (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 79).

В районах, где орошаемое земледелие базировалось на ирригационных системах, существовали более монументальные варианты сельских жилищ. В Бухарском Согде такие жилища изучались, в частности, при раскопках поселения Кызылкыр I. Здание было возведено на глинобитном стилобате, оно было квадратным в плане, состояло из шести комнат, было обведено толстой глинобитной стеной (толщина наружных стен 2,4 м, внутренних — 2,2 м). Вход в дом находился с южной стороны, там имелось привратное сооружение (7,5×4,5 м). Основная часть здания состояла из большого (9×9 м) зала, окруженного с четырех сторон коридорами (длина каждого 13,7 м, ширина 2,75 м). Здание неоднократно перестраивалось (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 80; Гулямов Я.Г., 1956, с. 159; Нильсен В.А., 1959, с. 61). В результате перестроек, в частности, появились помещения, предназначенные для совершения культа. Жилища аналогичного типа засвидетельствованы и в Кашкадарьинском Согде. Таковым было, например, Малое Кызтепе, датируемое позднеантичным временем (Кабанов С.К., 1981, с. 119). Некоторые наблюдения (и небольшие по масштабам раскопки) позволяют считать, что сельские жилища подобного устройства были очень обычны (Кабанов С.К., 1977, с. 100).

Гораздо хуже известны городские жилища. На территории Афрасиаба в слоях I–III вв. н. э. вскрыты дома рядовых (возможно, беднейших) горожан, располагавшиеся вдоль городской стены. Строились они из сырцовых кирпичей (35–40×35-40×9-11 см). Трудно сказать, составлял ли вскрытый комплекс одно жилище или два. Изолированно располагались два помещения: одно проходное, с очагом, другое — с суфами вдоль трех стен. Эти два помещения могли составлять самостоятельное жилище с выходом во двор, прилегающий к древней городской стене. С юга к ним примыкали (отделенные глухой стеной) четыре помещения: одно с самостоятельным входом, три других — сообщающиеся друг с другом. В одном из них находилось три вкопанных в пол хума. Самое большое помещение выполняло функции домашней молельни. Вдоль стены на невысокой суфе был устроен алтарь, на котором возжигался огонь (Кабанов С.К., 1969).

В Еркургане исследовался (работы еще не окончены) дворец правителя, располагавшийся в северной части города вблизи цитадели. Руины дворца представляют собой прямоугольный в плане бугор (120×90 м). Дворец был возведен на мощной платформе (высота до 5 м), выложенной из сырцового кирпича. В центре комплекса находилось несколько больших помещений, вытянутых в широтном направлении. Они были окружены коридором. Во всех помещениях зафиксированы остатки алебастровой штукатурки, окрашенной в ярко-красный цвет.

Несколько больше известна культовая архитектура. Святилища исследовались как в Кашкадарьинском, так и Бухарском Согде. Видимо, древнейшим из известных сейчас культовых сооружений является сооружение, возведенное в центральной части Киндаклитепе (средняя часть долины р. Кашкадарья) (Жуков В.Д., 1966). Здание раскопано лишь Частично, однако специфичность его плана видна достаточно отчетливо. Центром всего комплекса было округлое в плане несколько вытянутое в направлении запад-восток помещение (6×7,5 м), разделенное стеной (не доходившей до восточной стороны) на две примерно равные по размерам части. Вокруг него проходил коридор шириной 2 м. Внешние стены в ряде мест перестраивались и утолщались. В коридоре зафиксированы остатки пандуса, ведущего на второй этаж.

Автор раскопок считал возможным предполагать, что ядро сооружения носило культовый характер, а поселение вокруг него — поселение лиц, занятых в храмовом хозяйстве. Время существования комплекса — последние века до н. э. — первые века н. э.

Все остальные храмовые сооружения Согда относятся к более позднему времени — самому концу исследуемого периода. Значительный храмовый комплекс находился в центре Еркургана. Он состоял из двух храмов. Более западный еще практически не исследован, только с внешней стороны его восточного фаса обнаружены остатки алтаря — квадратный в плане подий (около 2 м в стороне) с гофрами на боковых сторонах и оштукатуренный алебастром. Вокруг следы огня.

Восточный (или малый) храм в значительной части уже вскрыт. Возведение его относится к III в. н. э. (просуществовал до VI в. н. э.). Перед входом в святилище (к югу от него) находился обширный двор, окруженный стеной, остатки которой и сейчас прослеживаются по микрорельефу. Святилище предваряется четырехколонным портиком-айваном. К западу находились подсобные помещения (исследованные еще не до конца). Некоторые из них, видимо, предназначались для хранения подношений храму, в других совершались какие-то обряды, включавшие ритуальные трапезы.

Святилище было возведено на специальном кирпичном стилобате (толщина 1,5 м). Первоначально оно представляло прямоугольное помещение (13,2×7,5 м), вокруг стен находились суфы. Интерьер святилища оформлен большими полуциркульными по очертаниям нишами. Их пятнадцать: пять — в северной стене, по три в западной и восточной, четыре — в южной. Там, где (по аналогии с северной стороной) на юге должна быть центральная ниша, — вход. Центральные ниши крупнее остальных, самая крупная — центральная в северной стене — против входа. У центральных ниш имелись площадки, возвышавшиеся над полом. Перекрытие храма опиралось на две мощные колонны (диаметр 0,8–0,85 м), выложенные из треугольного жженого кирпича. Стены, ниши, колонны обмазаны саманной штукатуркой и покрыты ганчем, некоторые элементы архитектуры покрашены в красный цвет. В нишах следы орнаментальной и сюжетной росписи. При раскопках обнаружено большое количество фрагментов глиняной скульптуры, а также масса остатков храмовой утвари (светильники, курильницы, бронзовые зеркала, колокольчики, украшения). По мнению исследователей, культ, отправлявшийся в храме, был связан с почитанием огня.

Святилище претерпело пять перестроек, хотя при всех этих изменениях характер культа оставался прежним (Сулейманов Р.Х., Нефедов Н.Ю., 1982, с. 49–56).

Еще одно святилище изучено в Бухарском оазисе — Сеталк 1, располагавшееся в центре большой группы поселений. До раскопок оно представляло собой бугор до 8 м высотой и около 80 м в поперечнике. Здание неоднократно перестраивалось. Фасад его обращен на юг, вход узкий, высокий, фланкирован со всех сторон окнами, похожими на бойницы (по два с каждой стороны, два западных — ложные). Они располагались на высоте более 5 м, под потолком, нижняя часть их скошена и расширяется внутрь. Внутреннее пространство было занято большим залом и узеньким коридорообразным помещением, расположенном позади этого зала. В зале напротив входа находилась огромная ниша, фланкированная двумя далеко выступающими контрфорсами. Вокруг всего здания располагались зольники.

Позднее здание полностью забутовывается и на его месте возводится оригинальное сооружение в виде монолитного центрального квадрата с четырьмя монолитными же выступами, полукруглыми в плане, расположенными в середине каждой из сторон квадрата. Это сооружение было окружено стеной (длина каждой стороны около 40 м). Этот комплекс позднее неоднократно перестраивался, но общая конфигурация плана не менялась. Во дворе обнаружено очень большое количество зольников, содержащих кости животных и битую керамику. Археологические наблюдения показали, что пепел каждого кострища перекрывался сверху слоем кирпича, глиной или песком, видимо, для того чтобы не допустить развеивание золы. На одном из последних кострищ были обнаружены кости человека. Датируется Сеталк I IV–VI вв. н. э.

К числу памятников ритуального назначения относится и дахма, возведенная в III–II вв. до н. э. вне пределов городских стен Еркургана, к северу от ранней городской стены. Когда город разросся и была построена внешняя городская стена, дахма была замурована. Дахма представляла собой сооружение высотой более 10 м. В основании дахмы обширная прямоугольная платформа, а на ней — меньший прямоугольник собственно дахмы, имеющий гофрированные стены. На верхнюю площадку дахмы вела лестница. Западная часть этой площадки (там, видимо, укладывались трупы) была выложена рваными плитами известняка. Между плитами найдены мелкие фрагменты человеческих костей и ювелирные украшения.

Строительство и архитектура. С точки зрения развития строительного дела, Согд практически ничем не отличался от других областей Средней Азии. Основным строительным материалом была глина в виде сырцовых кирпичей или в форме пахсы (битой глины). Битая глина использовалась для создания платформ, на которых возводились монументальные сооружения, крепостные стены и просто стены зданий. Довольно часто в такого рода конструкциях наблюдается сочетание обоих основных видов строительных материалов, в частности при строительстве крепостных стен часто слои пахсы перемежаются слоями сырцового кирпича.

Сырцовый кирпич также широко использовался для создания платформ, стен зданий и городских стен. Как и во всей Средней Азии, в рассматриваемую эпоху наблюдается переход от прямоугольного кирпича (с длиной примерно 50 см, шириной 25 см), характерного для середины I тысячелетия до н. э., к квадратному кирпичу (40 см в стороне), наиболее распространенному в последующие века. Связующим раствором в кирпичных кладках обычно служила сырая глина, раствор заполнял как вертикальные, так и горизонтальные швы. В некоторых памятниках позднеантичного времени для выкладки сводов использовали уже и кирпичи трапециевидной формы. Жженый кирпич употреблялся чрезвычайно редко: для выкладки больших колонн в наиболее монументальных зданиях, для обкладок и т. п. Терракота использовалась еще реже. Известны только терракотовые плиты для устройства алтарей. Дерево использовалось также редко: только для перекрытий и изредка для стволов колонн. Но в полуземлянках, исследованных в Бухарском оазисе, деревянные столбы были основой конструкции. Чрезвычайно редко употреблялся и камень (для баз колонн и вымосток).

В архитектуре Согда очень распространенным был прием создания платформ из пахсы или кирпича. Платформы могли быть различной мощности: от нескольких десятков сантиметров до нескольких метров. Стены имели значительную толщину — до 2,5 м (иногда и более). Стены обычно штукатурились глиной, в зданиях общественного назначения нередко поверх слоя глиняной штукатурки наносилась ганчевая. Иногда встречается раскраска стен, наиболее популярным цветом был красный. Часто вдоль стен устраивались суфы из нескольких рядов сырцовых кирпичей. В интерьере общественных зданий встречались ниши полуциркульных очертаний. Полы чаще всего глинобитные, покрыты специальной глиняной обмазкой. Перекрытия, как правило, деревянные, плоские. К концу эпохи в перекрытиях начинают использоваться своды. Колонны редки: иногда применялись при создании легких портиков-айванов перед зданиями, еще реже — в интерьерах общественных зданий.

Архитектурные принципы очень просты: создавались здания простых геометрических форм, преимущество отдавалось квадратным и прямоугольным помещениям, часто объединенным в блоки. Насколько можно судить, в жилищах более монументального облика часто использовались обводные коридоры, отчленявшие основную часть застройки от периферийной. Принцип отчленения хозяйственных и жилых частей здания соблюдался только в наиболее монументальных жилищах. Архитектура храмовых сооружений, как правило, также проста. В настоящее время трудно еще говорить о ее типологическом сходстве или различии с сакральной архитектурой других областей Средней Азии, хотя круглая планировка некоторых памятников заставляет думать о сходстве с памятниками Парфиены и Хорезма. План Сеталка на стадии II напоминает некоторые памятники Ферганы.

В декоре зданий общественного назначения встречается живопись, глиняная скульптура и терракотовые рельефы.

Хозяйство. Орудия труда. Основой экономики Согда в рассматриваемую эпоху являлось сельское хозяйство, причем (что и естественно) важнейшая роль принадлежала ирригационному земледелию. Остатки ирригационных систем выявлены в ряде мест Согда. Древнейшие из них зафиксированы на территории древнейшего поселения Лолазор (К исторической топографии…, с. 6). Однако, по-видимому, самые ранние ирригационные системы получали воду не из Зеравшана, а из родникового ручья Новадон. Значительные изменения происходят примерно на рубеже н. э., когда создается мощный магистральный канал Даргом, берущий начало в Зеравшане. Были исследованы остатки древней головной части канала, состоящей из туннельного водозабора (Мухамеджанов А.Р., 1969, с. 40–45; 1975; Гулямов Я.Г., 1974, с. 120). Считается, что из Зеравшана был выведен и огромный по тогдашним масштабам канал Эски-Ангор протяжением в 200 км, орошавший Карпинский оазис, до того времени маловодный (Мухамеджанов А.Р., 1975, с. 279). Однако детально изучать ирригационные системы Самаркандского Согда трудно, поскольку этому мешает «эффект непрерывного орошения».

Более подробно изучены ирригационные системы западной части Бухарского оазиса, которые до недавнего времени не возделывались. Здесь исследовались оросительные системы в районе Кызылкырской, Баштепинской и Варахшинской групп памятников, каждая из которых имела свой источник водоснабжения — один из протоков Вабкентдарьи (Мухамеджанов А.Р., 1978). Изучались магистральные каналы, их ответвления и оросители. Было установлено, например, что в районе Кызылкыра в древности орошалось до 20–25 тыс. га. В целом в Бухарском оазисе орошалось не менее 60–80 тыс. га. Ширина магистральных каналов 11–20 м, их ответвлений 6–8 м. Наибольшая выявленная длина одного из оросительных каналов до 30 км. В районе Баштепинской группы памятников выявлены следы древних полей в виде небольших квадратных и прямоугольных участков шириной 4–6 м, длиной 10–15 м. Сельскохозяйственных орудий труда найдено немного: железный наконечник сохи (при раскопках Тали-Барзу), маленькая железная лопаточка, слабо искривленный железный серп с втулкой для деревянной ручки (ИТН, т. 1, с. 545; Тереножкин А.И., 1950б; Гафуров Б.Г., 1972, с. 76). Чаще встречаются орудия, использовавшиеся при переработке сельскохозяйственной продукции. На большом числе памятников в слоях разного времени встречены каменные зернотерки. Они обычно удлиненные, сделаны из зернистого серого гранита. Размеры их от 25 до 50 см в длину, при ширине 12–20 см. Куранты к ним обычно изготавливались из плотного камня сланцевых пород (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 78, 86, 88; К исторической топографии…, с. 17). В первые века н. э. входят в употребление каменные жернова (Кабанов С.К., 1965), хотя продолжают использоваться и зернотерки.

Видимо, значительную роль в хозяйстве Согда играло и скотоводство. Правда, исследования остеологического материала чрезвычайно редки, что затрудняет решение вопроса о роли различных видов домашних животных в хозяйстве согдийцев. Можно только указать на исследование костей животных из слоев IV в. до н. э. на Афрасиабе, несомненно являющихся пищевыми отходами. Всего определено около 1 тыс. костей, из них 65 % — кости крупного рогатого скота, 25 — мелкого рогатого скота, 10 % — остальных домашних животных (свиньи, ослы, лошади, верблюды, собаки). Найдено пять птичьих (курица) костей и только две кости дикого животного — джейрана. По всей видимости, в рационе горожан мясо крупного рогатого скота занимало значительное место (К исторической топографии…, с. 47).

Недостаточно еще известно и ремесло Согда. Можно думать, что здесь были развиты металлургия и металлообработка. Уже в слоях поселения Лолазор обнаружены меднолитейные шлаки, свидетельствующие о развитии здесь металлообработки (К исторической топографии…, с. 18). Видимо, развита была и черная металлургия и производство железных орудий труда и оружия. Кроме упомянутых выше железных орудий труда, необходимо указать на находки железных ножей (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 78, 88), а также бронзовых ножей, шильев и игл (К исторической топографии…, с. 51, 57). На поселении Лолазор I и в нижних слоях Афрасиаба часто встречаются уплощенные гальки-голыши со следами работы на их поверхности. Длина их обычно 10–15 см, но иногда до 20 см, ширина от 3,5 до 8 см, толщина 1,2–3,2 см. Вполне вероятно, что гальки служили в качестве наковаленок для ремесленника, производящего мелкие предметы (ювелира, например). На Лолазоре найдена часть большой кузнечной наковальни. Это большой булыжник (длина 37 см, высота 11 см). Одна из его плоскостей сильно сработана частыми ударами. По всей поверхности камня видны участки, пропитанные коррозированным железом.

Среди других видов ремесел необходимо отметить добычу и обработку камня. Помимо зернотерок и жерновов, изготовлялись мраморные блюда (К исторической топографии…, с. 45), добывались драгоценные и поделочные камни, в частности бирюза, лазурит и сердолик. Два последних вида камней уже в ахеменидское время вывозились в Иран, как об этом свидетельствуют эпиграфические документы (Гафуров Б.Г., 1972, с. 85). Развито было и ткачество. При раскопках находили грузила от ткацких станков, известны отпечатки тканей на керамике (К исторической топографии…, с. 20, 51; Афрасиаб, I, с. 160).

Важную роль играло керамическое производство, хотя древние гончарные мастерские на территории Согда исследованы еще недостаточно. В Самаркандском Согде изучены остатки ряда таких мастерских, в большинстве случаев плохо сохранившихся. Для стадии ЖВ-2 на поселении Лолазор сохранились только следы керамического производства в виде сырых бракованных изделий и фрагменты формовочных чаш. На Афрасиабе (Афрасиаб I = ЖВ-3) вскрыт участок гончарной мастерской с кружальными установками. Одна из них сохранилась, она представляет собой усеченный конус из цементирующего беловатого раствора со вставленной в него шарнирной галькой, имеющей углубление, и парная к ней галька с шипом. Вторая пара шарнирных галек найдена на полу мастерской. Об интенсивности работы мастерской свидетельствуют большие отвалы из керамических печей, содержащие бракованную посуду, куски оплавленного шлака, золу.

Обнаружены незначительные остатки печи периода Афрасиаб II–III (стадия Ж-4). Печь была круглой в плане диаметром 1 м (Шарахимов Ш.Ш., 1977, с. 111). В центре городища отвалы керамического производства времени Афрасиаб II. Существовали в это время и очень примитивные способы обжига керамики. Очень примитивная печь была обнаружена в слоях рубежа н. э. на Шортепе (в районе Карши) (Кабанов С.К., 1964, с. 76), представлявшая собой просто двухступенчатую яму. Подобный способ обжига керамики (усложненный костровый способ) известен по этнографическим данным.

Большой квартал гончаров IV — первой половины V в. с помещением мастерской (Тереножкин А.И., 1951 с. 137–140) и несколькими печами был открыт на Афрасиабе возле восточных городских ворот. В одной из стен мастерской располагался очаг (типа камина), а возле него врытый в пол хум. У противоположной стены находился очаг, сложенный из обломков сырцового кирпича. В середине помещения лежали запасы гончарной глины со следами лезвия, которым отделяли куски глины, а отдельно на полу — ком жирной зеленоватой глины. На полу мастерской найдены формы для оттиска статуэток, три терочных камня, точильный камень и нижняя шарнирная галька (такая же, какие применялись для гончарного круга в период Афрасиаб I). До нас дошли только топочные камеры печей с высоким (до 2 м) сводом пода, опирающимся на перегородку, разделяющую топку на два отсека.

В восточной части внутреннего города городища Еркурган тянется параллельно городской стене длинный плоский вал протяженностью более 300 м. Проведенные здесь археологические раскопки показали, что это был район гончаров с рубежа н. э. до конца существования города. Исследовались остатки нескольких крупных двухъярусных обжигательных печей, круглых в плане.

Считается на основании исследования керамики, что в начале эллинистической эпохи происходят значительные изменения в технологии гончарного производства, связанные с внедрением круга быстрого вращения (Сайко Э.В., 1971, с. 113; К исторической топографии…, с. 57).

Важную роль в экономике Согда играла торговля, хотя она еще детально не исследована. Важнейшим свидетельством развития ее является широкое распространение согдийских торговых колоний (в частности, в Восточном Туркестане) уже в первые века н. э., но может быть и раньше.

Оружие. Оружие Согда эпохи древности известно плохо. Довольно много материалов получено при исследовании кочевнических курганов, расположенных на окраинах согдийских оазисов, однако полной уверенности, что оружие, найденное там, произведено именно в мастерских Согда, нет (табл. CXXX, CXXXI).

На памятниках оседлых земледельцев Согда найдены практически только наконечники стрел. Эволюция наконечников стрел в Согде аналогична эволюции их в других районах Средней Азии. В слоях VII–VI вв. до н. э. найдены бронзовые двухперые втульчатые наконечники стрел. Для VI–IV вв. до н. э. характерны бронзовые трехперые с открытой втулкой и резко выраженными лезвиями-перьями. Наконечники этого типа существуют и позднее. Со II в. до н. э. входят в употребление железные трехперые наконечники стрел (найдены, например, на Калянтепе).

При раскопках подсобных помещений храмового комплекса Еркургана были найдены железные пластины, видимо, от оборонительного доспеха.

Керамика. Керамику Согда целесообразнее рассматривать по отдельным районам. Это объясняется тем, что при всем сходстве керамических комплексов трех различных районов Согда все же существует некоторая разница между ними, особенно заметная в конце рассматриваемой эпохи. В силу этого раздельное рассмотрение керамики позволяет выявить некоторые особенности истории культуры этих районов, выступающие более рельефно при таком рассмотрении. Кроме того, синхронизация комплексов различных районов еще не имеет завершенного характера (табл. CXXXII–CXXXVI).

Самаркандский Согд. Керамика стадии ЖВ-2 (Лолазор I) (К исторической топографии…, с. 7 и сл.). Как отмечалось выше, время начала этой стадии остается проблематичным. Обильный керамический материал для ЖВ-2 дает поселение Лолазор I и в меньшем объеме Курганча I, которые могут датироваться примерно VI в. до н. э. с возможностью некоторого удревнения.

Керамика, за исключением единичных экземпляров и кухонной посуды, изготовлена на гончарном круге. Заметно стремление придать небольшим сосудам биконическую или цилиндрическую форму. Изготовляются цилиндрические сосуды с плоским дном и резкой выгнутостью стенок в придонной части, образующей коническое расширение сосуда книзу. Большие сосуды, возможно типа блюда, делались на массивных цилиндрических ножках. Сосуды большой емкости формовались в два приема: верхняя основная часть сосуда обычным вытягиванием на кружале, а нижняя донная на круге же, но при помощи специальной чашевидной формы. Формовочные чаши выделывались обычно от руки либо в таких же, как изготавливаемая форма, чашах, либо в пологой лунке. На их тыльной стороне видны следы выпадов комочков земли, травяной прокладки, а на нижней плоскости отогнутых в стороны краев остаются незаглаженными наплывы глины.

На месте скрепления обеих частей сосуда нарочито выделялось горизонтальное ребро, которое обрабатывалось по-разному — заглаживанием мокрой рукой, горизонтальным срезом на вращающемся круге, редко оформлялось вмятинами. Характерной особенностью профиля большинства цилиндрических сосудов были заостренный к устью слабовыраженный манжетовидный венчик, выгнутость стенки ниже устья и вогнутость под венчиком.

Особая сфера гончарного производства поставляла кухонную посуду, изготовлявшуюся в древних традициях ручной лепки из глины с примесью дресвы и шамота с применением обтянутых материей болванок. Котлы для варки пищи варьируют в размерах, но близки по форме. Прямые стенки их слегка сужены к устью и имеют по два удлиненных упора. Из такой же массы и тоже лепным способом изготовлялись сковороды диаметром до 70 см и жаровни из грубо приготовленной глины.

Близкие параллели керамика Лолазор I находит в верхних слоях Кучуктепе (Аскаров А., Альбаум Л.И., 1979) и в слое Яздепе II (Массон В.М., 1959).

Стадия ЖВ-3 (Афрасиаб I). Керамический комплекс нижнего слоя Афрасиаба I (Немцева Н.Б., 1969, Филанович М.И., 1969) при значительной близости к предшествующему несет черты существенных изменений. Приемы формовки сосудов, как и разделение гончарного промысла на два сектора, производящих посуду с помощью кружала и без него, остаются прежними. Заметно меняется форма сосудов. У небольших цилиндрических сосудов более резко выделяется горизонтальное ребро. Венчики крупных сосудов утрачивают изогнутость стенок, а манжетовидное утолщение их становится более четким, с резким переходом к тулову. В кухонной керамике реже случаи использования матерчатых болванок, а налепы-упоры возле устья приобретают шишковидную форму в отличие от ранних вытянутых. На внутреннюю поверхность формовочных чаш иногда наносят пальцем (?) углубленный тамгообразный рисунок, дающий рельефный оттиск на днище сосуда.

Весь этот комплекс, продолжая традиции предшествующей стадии, сохраняет черты сходства с продукцией южных регионов Средней Азии, с бактрийскими и маргианскими комплексами.

Стадия ЖВ-4 (Афрасиаб II — 1). С.К. Кабановым впервые выделены комплексы, позволяющие проследить и понять связь между двумя периодами Афрасиаб I и ярко эллинизованным Афрасиаб II. В переходный период, относящийся к последней четверти IV — первой половине III в. до н. э., остается прежней или мало меняется кружальная керамика хозяйственного назначения. Изменения (и существенные) затрагивают группу столовой посуды. Появляются новые, ранее не производившиеся типы посуды: чаши ранее неизвестных пропорций и профилировок, цилиндрический кубок на высокой полой или монолитной ножке. Понять происхождение кубка затруднительно, но профилировка чаш с Г-образным венчиком заставляет вспомнить сосуды более поздних комплексов (Афрасиаб II и III). Чаши переходного периода массивны, не имеют поддонов, но уже передают характерный абрис эллинистических чаш. Начало эллинизации керамического производства Согда отразилось и в первых попытках лощения сосудов. Сырые изделия обрабатывались вертикальными движениями лощила, оставляющего слегка углубленные заглаженные полосы. Поскольку интенсивная эллинизация Востока началась, очевидно, после походов Александра, то комплексы, отразившие первые опыты освоения пока еще чуждых форм и технологических приемов, следует отнести к последней четверти IV в. — началу III в. до н. э.

Афрасиаб II — 2; Афрасиаб III (Шишкина Г.В., 1969). Совершенствование технологии привело к появлению керамики (преимущественно столовой), своим обликом резко отличной от предшествующей гончарной продукции. Более тщательно готовится глиняная масса, по всей вероятности, совершенствуется гончарный круг, что позволяет формовать тонкостенные сосуды и четко профилировать усложняющиеся элементы поддонов, венчиков, тулова. Широко вводится совсем не применявшийся ранее плотный красный, реже черный ангоб, осваивается техника лощения сплошного и полосчатого.

Набор форм столовой посуды с очевидностью свидетельствует о связи ее с греческой керамикой, переработанной на свой манер. Это «рыбницы», «мегарские» чаши (но без рельефного орнамента), чаши полусферические на поддоне с центральным утолщением, чаши с Г-образным и чаши с Т-образным профилем венчика, «кратеры», ойнохои и лагины. Появляется большое количество сравнительно узкогорлых кувшинов с ручкой и без ручек с шарообразным туловом на широком днище. Местные формы меняются под влиянием вновь осваиваемых: цилиндрическим сосудам придают поддон или высокую ножку, кубки с округлыми стенками без поддона делаются тонкостенными и так же, как прочая столовая посуда, ангобируются и покрываются лощением.

При этом хозяйственная посуда продолжает изготовляться в уже известных традициях раздельной формовки верхней и нижней частей сосуда с горизонтальными ребрами в месте крепления. Также лепным способом производится кухонная керамика: сферические котлы с шишковидными упорами возле устья, сковороды и жаровни.

Выработанные согдийскими гончарами новые формы на основе греческих образцов, дошедших к ним, возможно, уже видоизмененными, обнаруживают сходство с гончарной продукцией Парфии, Маргианы и в еще большей степени Бактрии.

Стадия Ж-5. На рубеже н. э. или в I в. н. э. единство тенденции в развитии керамического производства Согда и Бактрии прерывается и четко обрисовывается обособленность согдийского гончарного промысла. В это время наблюдается резкое снижение уровня технологии. Формовочные массы становятся менее чистыми, более грубыми и хуже промешиваются, так же небрежно готовятся ангобные глины, которые теперь употребляются в более жидком виде.

Тем не менее, генетические связи сохраняются.

Афрасиаб IV. Кубок на высокой ножке приобретает вытянутые пропорции тулова, а его ножка — неустойчивое цилиндрическое основание. Многим типам столовой посуды придается цилиндро-коническая форма, но без резкого ребра в месте изгиба стенок, как это делалось в предшествующее время. С цилиндрической (или приближающейся к ней) верхней частью тулова изготовляются приземистые кубки на хорошо выраженной ножке, ведущие свое происхождение от ранних цилиндро-конических кубков на ножке или на поддоне.

Афрасиаб V. На позднем этапе стадии ЖВ-5 появляются большие сосуды, получившие наименование кубки-вазы, особенностями своей формы тесно связанные с цилиндро-коническим кубком. Перестает производиться керамика с горизонтальным ребром, способ двухчастной формовки сосудов выходит из употребления, за исключением хумов, где этот прием теперь скрыт тщательной заделкой стыков.

В конце периода Афрасиаб V (около первой половины V в.) появляются технологические приемы, получившие распространение позднее: обработка поверхности сосуда мокрой тряпкой, из-за чего проступают крупитчатые включения формовочной массы; песчаная подсыпка под днища крупных сосудов и следы среза нитью на донцах мелких, обработка придонной части тулова срезами, оставляющими вертикальные фасетки.

Во всех рассмотренных керамических комплексах прослеживается непрерывная преемственность, независимо от степени силы сторонних воздействий, результаты которых проявлялись в комплексе новых явлений, претерпевших местную переработку и вошедших органической составной частью в систему привычной технологии и привычных керамических форм.

Бухарский Согд[60]. Как уже отмечалось выше, только в результате недавних исследований была создана стратиграфическая шкала этой части Согда. Было установлено наличие семи сменявших друг друга керамических комплексов, объединенных в пять этапов.

Гулисангский этап. Комплекс Ромиш I. Для этого комплекса характерны хумы цилиндрической формы (три варианта венчиков, придонная часть часто скошена); хумчи той же формы, что и хумы, но меньших размеров; корчаги; горшковидные сосуды; кувшины, тагора; миски; чашки; пиалы; кухонные котлы и жаровни-сковороды. Почти вся керамика хорошего качества, черепок плотный, светло-желтого цвета, выполнена на гончарном круге. Керамика комплекса Ромиш I очень близка керамике комплексов Афрасиаб I Б, Еркурган III, Дингильдже; ряд форм этого комплекса находит параллели также среди керамики верхнего горизонта Кюзелигыра и из нижнего слоя городища Хазарасп, аналогичные сосуды имеются и в комплексе Яз III. Особенно велика близость с керамическими комплексами Хорезма.

Аяктепинский этап. Комплекс Ромиш II. Характерны: хумы (теперь они по форме венчика однотипны); хумчи; корчаги; горшки; котлы. Для тазов и мисок типичны впервые появляющиеся в керамике этого комплекса Г-образный профиль венчика. Также впервые появляются чаши цилиндро-конической формы с резким изломом; очень широко распространены кубки и бокалы цилиндро-конической формы (также впервые появляются) с невысокой конической ножкой, иногда встречаются низкие, почти незаметные поддоны. Характерны кувшины с вертикальной горловиной без особо выделенного венчика, а также кувшины с подтреугольным и уплощенным венчиком. В этом комплексе распространяется сплошное лощение по красному ангобу.

Ромиш III. В значительной мере повторяет керамические формы предшествующего комплекса. Исчезают горшки без шейки, широкогорлые кувшины, чаши в виде пиал и некоторые другие формы. Появляются некоторые новые формы сосудов (хумы с валикообразным венчиком, хумчи с венчиком подтреугольной формы, горшки с клювовидным венчиком и т. п.).

Для керамики Бухарского Согда этого этапа характерна чрезвычайная близость к керамике Самаркандского и Южного (Кашкадарьинского) Согда (Афрасиаб II, Еркурган IV). Близкая керамика встречается и в раннепарфянских комплексах Гяуркалы (Мерв) и в раннекангюйской керамике Хорезма. Некоторые аналогии имеются и в керамике Халчаяна и Ай-Ханум (Бактрия). Хумы с вдавлениями пальцев по венчику близки хумам, найденным на Бабиш-Мулле и среди керамики джетыасарской культуры.

Ромишский этап. Комплекс Ромиш IV. Значительная часть керамики аналогична предыдущему комплексу (хумы, хумчи, кувшины, тазы, блюда, миски, чаши). Однако у хумов и хумчей появляется высокая шейка, плечики их круто расширяются. Почти полностью выходят из употребления чрезвычайно характерные для предшествующего времени сосуды цилиндро-конической формы, а также кубки и бокалы с конической или дисковидной ножкой. Появляются фляги (один бок плоский). В керамике этого времени довольно часто встречается вертикальное лощение, наряду с красным ангобом широко употребляется кремовый, коричневый и черный. Важной особенностью является появление черных потеков. Обжиг керамики стал менее качественным.

Комплекс Ромиш V. Большая часть керамики идентична керамике предшествующего комплекса (хумы, хумчи, корчаги, горшки, фляги, жаровни). Изменения коснулись форм кувшинов, тазов, блюдец. Миски и чаши аналогичны по форме сосудам более раннего времени, но край венчика у них с внешней стороны зачастую покрыт полосой черного ангоба. Расширяется число сосудов, имеющих черные потеки. Кубки и бокалы колоколовидной или вытянутой рюмкообразной формы. Наиболее близкие аналогии керамике ромишского этапа находятся в керамике I–III вв. Самаркандского (Афрасиаб) и Кашка дарвинского Согда, ощутимы также влияния джетыасарской керамики.

Кызылкырский этап. Комплекс Ромиш VI. Значительная часть керамики повторяет формы предшествующего времени. Характерной особенностью является резкое увеличение числа лепных сосудов (хумы, хумчи, корчаги, горшки, кувшины, тазы, котлы, жаровни, сковороды, крышки). Показательно появление курильниц, а также фигурных подставок с налепными изображениями бараньих голов. На ряде форм керамики наличествуют налепные валики, защипы, насечки, выступы, процарапанный орнамент. Важным признаком является общее огрубление форм и отделки поверхности сосудов.

Ромиш VII. Значительная часть керамики повторяет формы предшествующего времени. Для мисок и чаш характерны кольцевые поддоны, не встречавшиеся ни на одном из ранних этапов. Полностью исчезают бокалы и кубки на неустойчивой полой ножке. Увеличивается процент лепной керамики, в частности большинство крупных толстостенных сосудов теперь изготовляются ручным способом. Сокращается ассортимент сосудов. Исчезают все виды декора сосудов: валики, налепы, защипы, насечки, выступы.

Керамика кызылкырского этапа близка керамике других областей Согда III–IV вв. н. э. (Афрасиаб, Еркурган), ощущается близость с керамикой позднекушанского и кушаноафригидского Хорезма, ярко сказывается влияние культуры Каунчи II.

Южный Согд. Керамика этого района древнего Согда также только недавно получила свою стратиграфическую шкалу (Исамиддинов М.Х., 1978; 1979). Эта шкала, однако, еще не до конца разработана, границы между отдельными периодами еще не всегда достаточно отчетливы и не всегда они получили точные хронологические определения. Керамика архаического периода. (Ер I соответствует, согласно общепринятой схеме, периоду Яз I). Характерной особенностью керамики этого периода является наличие большого количества грубой лепной посуды, изготовленной с добавлением шамота.

Встречаются и фрагменты расписной посуды. Аналогичные комплексы известны на территории Парфии, Хорезма, Бактрии, Маргианы (CattenatА., GardinJ.-С., 1976; Аскаров А.А., Альбаум Л.И., 1979; Массон В.М., 1959).

Расписная керамика нижнего слоя Еркургана имеет широкие аналогии в керамике Яз I (Маргиана); Кучук 2, верхнего слоя Бандыхан I, нижнего слоя Кызылтепа и Миршаде (Северная Бактрия); керамике верхнего слоя Саразм, нижних слоев Афрасиаба (до периода Афрасиаб I) (долина Зеравшана); керамике верхних слоев Чуста (Фергана) и бургулюкской культуры (Ташкентский оазис). Древнесогдийский период (Ер II, III).

Первый этап (Ер II). Характерной особенностью этого периода является господство в наборе форм цилиндро-конических сосудов: имеются сосуды этого типа с волнистой наружной поверхностью заостренных венчиков; с четко выступающими плечиками, сравнительно узким туловом, расширяющимся книзу — к конической части сосуда. Характерно также наличие хумча с клювовидными венчиками. Характерным также является довольно значительное количество грубой лепной керамики (около 40 %) и обязательное наличие мелкотолченого песка и гипса в плотном черепке. Керамика типа Ер II находит широкие аналогии в керамике Яз II (Массон В.М., 1959); в керамике раннего этапа древнебактрийского периода (Аскаров А.А., Альбаум Л.И., 1979, с. 55), в комплексе Кызыл II Северной Бактрии (Сагдуллаев А.С., 1978а, с. 12); в керамике поселения Лолазор (в районе Самарканда).

Второй этап (Ер III). Число цилиндро-конических сосудов резко уменьшается. Хумы и хумчи часто имеют манжетовидные, иногда слегка округлые венчики. Донца хумов более округлых форм, коленчатые изломы профиля в большинстве случаев обточены. На этом этапе стало больше чаш различного вида, их общий признак — слегка заостренные, вытянутые наружу венчики. Горшки или хумчи со слегка заостренными волнистыми венчиками встречаются очень редко. Еще больше падает процент лепной керамики (до 11–12 %), резко уменьшается и число сосудов, имеющих примесь гипса в тесте. Керамика Ер III имеет достаточно широкие аналогии: Яз III (Маргиана); Кучук-4, Кызыл III, Нижний Болдай I–II (Северная Бактрия); Афрасиаб I (Самаркандский Согд) Кюзелигыр, Калалыгыр, Дингильдже (Хорезм).

Раннеантичная керамика (Ер IV–V). Ранний этап (Ер IV, или комплекс А). Характерной особенностью этого этапа является сохранение некоторых форм сосудов предшествующего периода (баночные «ахеменидские»). Наиболее характерной формой являются чашевидные кубки на невысоких поддонах. У этих кубков почти всегда отсутствуют коленчатые изломы на верхней трети сосуда. Характерны также тарелки со слегка отогнутым краем. Кувшины обычно с короткими шейками и Г-образными венчиками. Тесто, как правило, коричневато-розовое, в нем обычно наблюдается примесь мелкого песка. Ангоб светлого красного цвета, у некоторых хумов серовато-белый ангоб.

Поздний этап (Ер V, или комплекс Б). На этом этапе резко увеличивается число цилиндро-конических кубков на ножке. Исчезают тарелки со слегка оттянутым краем, их место занимают чаши с вертикальным бортиком, которые становятся самыми «модными» формами в последующее время. Увеличивается число кувшинов со слегка расширяющимися кверху горловинами. Преобладают манжетовидные венчики. Характерной особенностью периода Ер V является наличие прочерченных круговых линий на дне чаш изнутри и фиолетово-коричневый черепок столовой посуды.

Керамика Еркургана комплекса Б (Ер V) чрезвычайно близка керамике этого же времени из Китаба (Крашенинникова Н.И., 1977, с. 78), особенно разительно сходство форм кубков, мисок, чаш, горшков, кувшинов. Все это заставляет думать, что закономерности развития керамики, выявленные на городище Еркурган, характерны для керамики всего Кашкадарьинского Согда.

Большая близость наблюдается также и с керамикой Бухарского Согда. Много общего у комплексов Ер IV (комплекс А) и Ер V (комплекс Б) с керамикой из комплексов Афрасиаб II и III соответственно (ср.: Шишкина Г.В., 1969б), определенное сходство наблюдается и с керамикой Ай-Ханум (Gardin J.-С., 1973).

Позднеантичная керамика (Ер VI). По материалам Еркургана удалось выделить три этапа развития позднеантичной керамики.

Ер VI — первый этап (комплекс В). В это время резко увеличивается доля красноангобированной керамики. Полностью исчезают цилиндро-конические кубки на ножке. Вместо них появляются высокие бокалы на полых ножках. Исчезают бокалы с лощением, появились изящные бокалы вытянутых форм. Довольно много изящных открытых красноангобированных чаш с бороздками на внутренней стороне. Характерны чаши с уступами на венчике; тарелковидные чаши с вытянутыми наружу краями; более высокие, чем раньше, блюдца. Существует два вида кувшинов, появляются горшки всевозможных форм. Наряду с прочерченным волнистым орнаментом широко применяются прочерченные бороздки, проведенные с внутренней стороны чаш. Встречается своеобразный орнамент в виде вертикальных углублений, имеется также орнамент из треугольников, заполненных кружочками.

Ер VI — второй этап (комплекс Г). В основном сохраняется старый характер керамики. Резко возрастает доля красноангобированных чаш с вертикальным бортиком (на первом этапе их 11 %, на втором — 44 %). Встречаются в основном бокалы вытянутой формы на неустойчивой ножке. Большинство бокалов красноангобированные, в отличие от первого этапа, они лощеные. На этом этапе исчезают открытые тонкостенные чаши с желобком на верхней трети внутренней стороны, чаши с уступом на венчике, тарелкообразные чаши с вытянутыми краями.

Ер VI — третий этап (комплекс Д). В это время появляются довольно крупные бокалы, иногда с желобками на верхней трети внешней стороны. Большинство бокалов имеет полые, неустойчивые слегка профилированные ножки. Бокалы покрыты темно-красным или коричневым ангобом. В большом количестве выпускались красноангобированные чаши с вертикальными бортиками (обычно диаметр их 19 см). В слоях этого времени появляются красноангобированные котлы, в тесте которых имеется большая примесь песка. Встречаются также лепные круглодонные котлы (тесто с примесью шамота). Появились яйцевидные хумы с орнаментом из вдавлений пальцами по венчику; конические чаши.

Керамика позднеантичного времени Еркургана имеет много общего с керамикой Мундинтепа I и Китаба (Крашенинникова Н.И., 1977), близкие аналогии можно видеть в керамике Афрасиаба II–III вв. н. э. (Кабанов С.К., 1969). Керамика Бухарского оазиса и Бактрии-Тохаристана этого времени довольно сильно отличается от керамических комплексов Кашкадарьинского Согда.

Бытовая утварь. Одежда. В силу того что жилые комплексы Согда изучены еще недостаточно, плохо известна и бытовая утварь. Можно упомянуть светильники (хотя большая часть известных сейчас происходит из храмовых комплексов), подставки для вертела, иногда украшенные налепными украшениями в виде головок баранов, бронзовые зеркала.

Одежда в настоящее время практически может быть представлена только на основании терракотовых статуэток, хотя остается открытым вопрос, насколько точно она отражает реальный костюм жителей Согда. Женская одежда состояла из шаровар (стянутых у щиколоток), платья (ниже колен) и плаща. Разнообразны головные уборы: платок, завязанный над лбом пышным бантом; коническая шапочка с отворотами; мягкий остроконечный колпачок; плоская шапка, расширяющаяся кверху. Мужская одежда (как она представлена на терракотовых статуэтках): длинные подпоясанные рубахи, шаровары и сапожки с отворотами (Заславская Ф.А., 1959).

Украшения. Украшения Согда также известны недостаточно. Наиболее распространенным видом украшений являлись бусы (агатовые, сердоликовые и т. п.) обычных форм (шаровидные наиболее популярны). Известны также бусы из голубой египетской пасты (в форме кулачка и виноградной грозди), иногда встречаются бляшки, нашивавшиеся на одежду (в том числе изредка с очень сложными изображениями), бронзовые кольца и браслеты (как правило, фрагментированные), подвески из золота и серебра (в форме розетки, к которой прикреплялись на проволоке кружочки; полумесяца, к рогам которого присоединялись также проволокой изображения листьев и т. п.). Значительное число украшений найдено при раскопках кочевнических курганов, расположенных на периферии согдийских оазисов. По всей вероятности, эти украшения производились ремесленниками Согда, однако полной уверенности в этом нет.

Судя по терракотовым статуэткам, согдийцы употребляли в виде украшений также гривны, однако при раскопках они найдены не были.

Погребальные памятники и обряд захоронения. Некрополи оседлого Согда до сего времени практически не известны, что находится в резком контрасте с состоянием изученности погребального обряда кочевников, населявших степи на периферии оазисов, исследовавшихся главным образом О.В. Обельченко.

По всей видимости, в Согдиане (во всяком случае в отдельных ее районах) уже в первых веках до н. э. был распространен зороастрийский обряд погребения, как об этом свидетельствуют раскопки дахмы Еркургана. Однако мест захоронения очищенных костей (ассуариев и наусов) до сего времени не обнаружено. Одновременно существовали и иные способы погребения. Два ингумационных погребения (периодов Афрасиаб I и II) обнаружено при раскопках Афрасиаба. Первое из них (видимо, V в. до н. э.) исследовано только частично: была обнаружена часть могильной ямы, ориентированной в направлении восток — запад. Весь скелет рухнул с обрыва (возможно, еще в древности), на месте сохранился только череп у восточного борта могилы. Погребение периода Афрасиаб II вскрыто в западной части городища. Овальная погребальная камера, ориентированная север — юг (с небольшим отклонением к востоку), опущена на глубину 0,5 м. Костяк сильно потревожен грызунами. Череп лежал в южной части камеры, возле него стоял кубок. По западному краю погребальной камеры сохранилась кладка перекрытия могилы из обломков сырцового кирпича (Шишкина Г.В., 1969б, с. 227–228).

В конце рассматриваемой эпохи (в IV в. н. э.) в западной части Согда (в Бухарском оазисе) фиксируется наличие своеобразного погребального обряда, сочетавшего черты, свойственные зороастрийцам и племенам хионитско-эфталитского круга. Как указывалось выше, вокруг сакрального комплекса Сеталк I на последней стадии его функционирования отмечено большое количество зольников с костями животных и посудой. В южной части двора было обнаружено одно из последних кострищ диаметром около 3 м. На него были уложены кости взрослого человека головой на запад, хотя они были вмяты в золу, следов обгорелости на них нет. Многих костей не хватает, хотя они и уложены примерно в соответствии с анатомическим порядком, что, видимо, свидетельствует о том, что кости предварительно были очищены от плоти. Здесь же находились фрагменты керамики и кости домашних животных, в том числе в ногах костяка лежал в анатомическом порядке ряд позвонков барана.

Однако все эти находки не позволяют даже в самых общих чертах обрисовать общую эволюцию и локальные особенности погребального обряда жителей Согда.

Культовые предметы и сооружения. Выше уже описывались известные в настоящее время согдийские храмы, также указывалось, что особые культовые места имелись и в жилищах. Здесь, видимо, религиозные церемонии осуществлялись вокруг алтаря. Один из таких домашних алтарей обнаружен при исследовании жилого дома на Афрасиабе. Он располагался возле стены на невысокой суфе, был сделан из двух полуовальных керамических плит. Плита с прямоугольным вырезом у прямого среза была положена плашмя на суфу, вторая же была вставлена в стену вертикально. На плитах след огня, в лунке, ограниченной вырезом, — зола. Аналогичного устройства, но более простой алтарь был устроен в выходе из коридора городской стены (III в. до н. э.).

К числу предметов культового характера относятся также светильники и курильницы, наиболее яркие образцы которых найдены при раскопках позднего святилища в Еркургане (Исамиддинов М.Х., Сулейманов Р.Х., 1977). Курильницы высокие (до 30 см), на широкой ножке, украшены насечками и штампованным орнаментом, в верхней части — резервуар в виде полусферической чаши со слегка замкнутыми краями, также украшенный насечками и штампованным орнаментом. Они изготовлялись и на гончарном круге и лепились от руки. Светильники в виде круглой лепной чаши с крупной петлевидной ручкой. Иногда ручка в виде схематически трактованного животного. Встречаются также жаровни в виде плоских лепных блюд с низким вертикальным бортиком. Бортики иногда украшены зубцами. Внутреннее пространство одной из них разделено стенками на четыре части. К числу предметов культового назначения, бесспорно, можно отнести и терракотовые статуэтки.

Искусство. Наиболее массовым видом искусства Согда является коропластика (Trever С., 1934; Мешкерис В.А., 1962; 1977). Терракотовая пластика в Согде (как и в ряде других областей Средней Азии) после перерыва в ее развитии, длившегося несколько столетий, возрождается в IV–III вв. до н. э. (Мешкерис В.А., 1977, с. 9). В современной литературе существует следующая периодизация этого вида искусства: коропластика поры Ахеменидов и первых эллинистических государств (IV–II вв. до н. э.); коропластика кушанской эпохи (II в. до н. э. — IV в. н. э.). Эта слишком общая периодизация отражает состояние изученности проблемы: при обилии терракотовых статуэток в коллекциях музеев, происходящих главным образом из случайных находок и старых раскопок, очень мало находок из хорошо стратиграфированных слоев. Искусство коропластики явно имеет культовую основу. Основная масса терракотовых статуэток изображает женское божество, обычно ее называют «великой богиней-матерью»[61]. Для первого периода выделяют два основных стилистических направления: 1) изображения переднеазиатского типа; 2) эллинистические типы.

Изображения переднеазиатского типа включают как женские, так и мужские образы. Среди женских образов наиболее популярен вариант, воспроизводящий богиню с руками у груди, причем богиня может быть представлена как обнаженной, так и одетой. Характерным является наличие разных художественных манер (рельефные и плоскостные изображения). Другой вариант изображения богини: одна рука поднята к груди и держит какой-то предмет (видимо, плод растения), вторая рука опущена на бедро. Для этого варианта изображения обнаженной богини характерным является обилие украшений на теле.

Мужские изображения переднеазиатского типа различны. Среди них встречаются воспроизведения обнаженных мужчин (выделяются изображение музыканта), головки статуэток, передающих мужчин в головных уборах типа капюшонов. Эллинистические типы терракот этого времени воспроизводят образы Диониса, Афины, воина-эллина, богинь в чисто греческих одеждах. Иногда в местной неумелой передаче они очень сильно трансформируются.

Коропластика кушанской эпохи. В.А. Мешкерис выделяет два основных художественных направления в коропластике Согда этого времени, несколько условно названного ею «кушанской эпохой» (Мешкерис В.А., 1977, с. 18). Первое направление называется каноническим. В нем различаются три вида культовых статуэток: 1) примитивные архаические фигурки; 2) фигурки зрелого стиля с выработанными нормами изобразительного канона; 3) стилизованные фигурки (с «фоном»). Фигурки архаического и зрелого стиля бытовали в Согде одновременно со II в. до н. э. по III в. н. э.; стилизованные фигурки появляются только в середине III в. н. э.

Архаические примитивные фигурки изображают стоящих женщин (реже мужчин). Характерны фронтальные позы и опущенные вдоль тела руки; у женщин кисти рук покоятся на лоне. Костюмы женщин и мужчин одинаковы: остроконечные шапки, короткая (выше колен) рубаха или кафтан с отделкой по подолу; шаровары и сапоги с отворотами; из украшений — височные кольца, прикрывающие уши, и гривна на шее. Фигурки приземистые, голова составляет 1/3 общей высоты. Изображение, обычно, очень примитивно.

Статуэтки зрелого стиля представлены следующими тематическими группами: фигурки женского божества, мужчин, музыкантов. Статуэтки женского божества по дополнительным иконографическим признакам делятся на следующие типы: 1) богиня с плодами в руках, в кафтане (без головного убора или в плотно облегающем головном уборе); 2) богиня с плодами в руках в платье с накидкой (в повязке с бантом, в остроконечном колпаке, в короне, в складчатом хитоне); 3) богиня с трилистником; 4) богиня с веткой (или колосом); 5) богиня в «египетском» парике с сосудом в руке. По количеству мужских статуэток значительно меньше, чем женских. Кроме того, только один иконографический тип (стоящий фронтально мужчина, поза скованная, левая рука опущена вдоль бедра, правая, согнутая в локте, расположена несколько выше талии, костюм состоит из короткой рубахи, узких шаровар, заправленных в сапоги с отворотами, на шее гривна, на голове остроконечный колпак) представлен серией статуэток, остальные (сидящий в «азиатской позе», стоящий с опущенными руками, мужчина с мечом и венком) — в единичных экземплярах. Мужские и женские фигурки, изображающие музыкантов, делятся на следующие типы: мужчины — лютнисты, флейтисты, арфисты, женские — только флейтистки.

Все эти изображения более пропорциональные, чем архаические примитивные: голова у этих фигурок составляет не менее 1/4 общей высоты, чаще 1/5 и даже 1/6.

Стилизованные статуэтки с «фоном» выпадают по стилю и особенностям техники выполнения из общей массы согдииских терракот кушанского времени, от которых они отличаются наличием «фона» в виде бортика, образованного излишком глины. Необычны они и по пропорциям — голова без головного убора укладывается во всей фигуре 2,5 раза, с головным убором — 1,5 раза. Но несмотря на то что головы непропорционально велики, узкая фигура с высоким головным убором создает впечатление вытянутости изображения.

Наряду с этим каноническим художественным направлением, занимавшим главное место в коропластике Согда, существовало и другое, основной отличительной особенностью которого исследователи (Мешкерис В.А., 1977, с. 32) считают тенденцию к реалистической передаче образа. К их числу относится несколько головок, в которых находят портретные черты: фигурки высокого рельефа, изображающие женщин и т. д. В конце рассматриваемого периода появляется совершенно новый тип терракотовых статуэток — фигурки всадников, вылепленные от руки, ставшие очень популярными в раннесредневековую эпоху.

Можно думать, что терракотовые статуэтки в глазах жителей Согда не имели художественной ценности, их роль сводилась к ритуальным, обрядовым функциям. Вполне вероятно, что именно поэтому два раза в году, когда изображения божеств «изживали себя», необходимо было пополнять домашний пантеон новыми фигурками, для чего организовывалась периодическая продажа их, как об этом сообщает Наршахи (Наршахи, 1897, с. 30).

И с точки зрения материала (глина), и с точки зрения техники (изготовление путем оттискивания в форме и последующий обжиг) коропластике очень близки и художественные налепы на керамике (Мешкерис В.А., 1977, с. 36), распространяющиеся в Согде с III–IV вв. н. э. Считается, что в этой сфере прикладного искусства реалистические тенденции, восходящие к собственно античному искусству, представлены ярче, чем в собственно коропластике, где господствовал канон.

В музейных коллекциях Узбекистана хранится довольно много резных камней из старых сборов, возможно, происходящих с памятников Согда. В большинстве случаев трудно определить, являются ли они местным производством или привезены в Согд извне. Большинство резных камней Согда — интальи. Древнейший резной камень найден на Афрасиабе случайно, однако связь его с ахеменидским искусством и дата (середина I тысячелетия да н. э.) несомненны. Это подвесная печать из темно-коричневого камня прямоугольной формы с закругленными краями. Всю поверхность камня занимает изображение фигуры бородатого лучника с колчаном за спиной и луком перед грудью. Под луком вертикальная строка клинописной надписи или подражания ей (Тереножкин А.И., 1947а, с. 127, 128, рис. 1; Пугаченкова Г.А., Ремпель Л.И., 1965, с. 127, рис. 131). Эллинистическими по сюжету и стилю является несколько гемм, найденных в переотложенных слоях на Афрасиабе: с изображением двух воинов — одного с круглым щитом и коротким мечом, припавшего на колено и второго, стоящего над ним, как бы прикрывающего его квадратным щитом и выставившего копье; с головой мужчины в венце (в профиль); со сценой борьбы двух антропоморфных крылатых существ со шлемами на головах. К кушанскому периоду относится булла, являющаяся оттиском печати с изображением всадника, сидящего на грифоне перед богиней (Исамиддинов М.Х., 1978, с. 224).

Камнерезное искусство не ограничивалось изготовлением резных камней. При раскопках храма в Еркургане было найдено миниатюрное изображение лягушки, выточенное из агата (Сулейманов Р.Х., Нефедов Н.Ю., 1982, с. 54).

Известно некоторое количество мелких металлических произведений декоративного искусства. К их числу относятся: небольшое кованое изображение змеи (из светлого металла, возможно, сплава олова) и золотая подвеска-амулет в виде ежа с бирюзовой инкрустацией, золотая бляшка с воспроизведением на ней изображения городской стены.

Памятники монументального искусства практически еще неизвестны. Недавние открытия в храме Еркургана фрагментов живописи и скульптуры (Сулейманов Р.Х., Нефедов Н.Ю., 1982) заставляют думать, что (во всяком случае с конца исследуемой эпохи) Согд был важным центром развития среднеазиатского искусства, где создавались произведения, предвосхищавшие бурный расцвет изобразительного искусства в раннесредневековую эпоху. Однако эти находки фрагментарны и плохо изучены. Можно отметить, что скульптура была как глиняной, так и ганчевой, полихромной. Можно предполагать, что стилистически она ближе всего скульптуре Бактрии позднекушанского периода.

Наряду с глиняной скульптурой в Согде существовала и каменная. Фрагмент каменного рельефа обнаружен при раскопках Еркургана: нижняя часть фигуры человека, одетого в кафтан, шаровары и невысокие сапожки. Этот фрагмент напоминает произведения искусства Гандхары. В состав архитектурного декора включались терракотовые рельефные плиты. Фрагмент одной из них также обнаружен при раскопках Еркургана. На нем изображены идентичные (оттиснутые в одной форме) головы мужчин.

Сохранившиеся фрагменты живописи включают орнаментальные и изобразительные сюжеты. Встречается орнамент в виде квадратной, ромбовидной или фигурной решетки, кругов, растительный орнамент. Выявлено частично сохранившееся изображение головы мужчины (повернутой в три четверти) с нимбом. Ниже — следы красной одежды с черными кругами. Насколько можно судить, живопись Еркургана напоминает живопись Бактрии кушанской эпохи (Каратепе и Дальверзин).

Своеобразны две фигуры, относящиеся к самому позднему периоду существования храма, изображающие дароносцев с венками и плодами в руках, очень архаические по стилистике (Сулейманов Р.Х., Нефедов Н.Ю., 1982, с. 56) (табл. CXXXVII–CXLII).

Монеты. Впервые, видимо, с монетой согдийцы познакомились в эпоху Селевкидов[62] (при раскопках на Афрасиабе были найдены две селевкидские монеты) (Зеймаль Е.В., 1978, с. 195), некоторое количество (очень ограниченное) монет греко-бактрийских царей также было обнаружено на территории Согда (там же, с. 197). В конце III или начале II в. до н. э. в Согде (видимо, в долине Зеравшана) начали чеканиться «варварские подражания», прототипом для которых послужили драхмы Антиоха I (лицевая сторона — голова царя вправо; оборотная сторона — голова коня вправо) (Массон В.М., 1955, с. 40–41; Зеймаль Е.В., 1978, с. 201). Примерно тогда же в Бухарском оазисе начинается выпуск монеты, подражающей тетрадрахмам греко-бактрийского царя Евтидема (первоначально — II и часть I в. до н. э. — только с искаженной греческой легендой) (Зеймаль Е.В., 1978, с. 201).

В Самаркандском Согде в I или II в. н. э. начинается выпуск монет с изображением на оборотной стороне лучника, на лицевой — голова правителя влево. Эта чеканка делится на четыре периода. Первый период — это монеты Аштама (раннесогдийская легенда на лицевой стороне), исходный образец для которых был выполнен явно не местным мастером и содержал на оборотной стороне греческую легенду ΒΑΣΙΛΕΩΣ ΑΝΤΙΟΧΟΥ. В дальнейшем при изготовлении новых штемпелей местными резчиками греческая легенда очень быстро искажается и орнаментализируется. Первый тип существует до середины IV в. н. э.

Второй период (согдийская легенда на лицевой стороне βγwrty затем hprwrnh) сохраняют прежние композиционные схемы типов, но сами изображения значительно отдаляются от исходного образца. Датируется этот период второй половиной IV — началом V в. н. э. (Зеймаль Е.В., 1978, с. 208–209)[63].

В юго-западной части Бухарского оазиса в это же время (I–IV вв. н. э.) выпускались два варианта монет с именем Гиркода. В обоих случаях на лицевой стороне изображение головы правителя вправо и легенда ΥΡΚΩΔΟΥ, типы же оборотной стороны различаются: в одном случае стоящее божество с пламенем у плечей и легенда ΑΡΔΗΘΡΟΥ ΜΑ ΚΑΡΟΥ, в другом — протома лошади и легенда ΥΡΚΩΔΟΥ. В дальнейшем эти монеты видоизменяются, искажаются изображения, а легенды становятся нечитаемыми (Зеймаль Е.В., 1978, с. 209).

В южной (или юго-восточной) части Согда в это же время (II–IV вв. н. э.) выпускалась группа монет, восходящая к подражаниям раннеселевкидским драхмам с типами Александра (голова правителя влево на лицевой стороне и очень схематичным изображением Зевса-Этофора — на оборотной). На монетах согдийская легенда (лицевая сторона — ywδw/yn; оборотная MRᵓY) содержит титул «владетель», переданный арамейской идеограммой (Зеймаль Е.В., 1978, с. 209).

В районе Бухары продолжалась и в этот период чеканка монет по образцу тетрадрахм Евтидема. Но в I в. до н. э. или в I в. н. э. рядом с испорченной греческой легендой сперва появляется тамга, а затем и раннесогдийская легенда. В чеканке согдийских монет по типу тетрадрахм Евтидема можно различать два периода. Первый охватывает время с I в. до н. э. по I в. н. э. (изображается правитель в диадеме), второй — со II по IV в. н. э. (изображается правитель в тиаре) (Зеймаль Е.В., 1978, с. 210).

Кушанские монеты на территории Согда встречаются достаточно редко (Массон М.Е., 1950а, с. 18–22; Ерназарова Т.С., 1974, с. 173). В Кашкадарьинском Согде в III–V вв. н. э. выпускались монеты, на лицевой стороне которых изображена голова царя влево, а на оборотной стороне — царь, убивающий вставшего на задние лапы льва. Высказывалось мнение, что эти монеты чеканила местная династия, восходящая к парфянским Аршакидам (Массон М.Е., 1973а; другие точки зрения, в частности о датах, см.: Кабанов С.К., 1973; Смирнова О.И., 1981, с. 18) (табл. CXLIII).

История. Можно полагать, что исторические судьбы народов Согда в древнюю эпоху были чрезвычайно близки судьбам других народов Средней Азии. Процесс становления классового общества и государственности в Согде, видимо, проходил в первой половине I тысячелетия до н. э., являясь естественным результатом тех изменений в экономической структуре общества, которые в свою очередь были порождены переходом к железным орудиям труда и началом широкого ирригационного строительства. Процесс становления местной государственности был прерван ахеменидским завоеванием в VI в. до н. э. (Дандамаев М.А., 1963). Согдиана, подобно другим областям юга Средней Азии, стала составной частью древнеперсидской мировой державы. Ахеменидское владычество достаточно тяжело сказывалось на населении народов Средней Азии (в том числе и Согда): они были обязаны выплачивать значительные налоги, выставлять войска для армии «великого царя» и нести трудовую повинность. В то же время персидское владычество, видимо, отчасти способствовало укреплению позиций местной аристократии, которая пошла на союз с завоевателями и, став опорой власти Ахеменидов, умело использовала новую ситуацию (ИТН, т. 1, с. 209).

Важнейшим этапом в истории Согда было завоевание Средней Азии Александром Македонским. Именно в Согде Александр встретил самое ожесточенное сопротивление, вылившееся в настоящую народную войну против завоевателей. Македонский царь ответил на это массовым террором, уничтожением городов и деревень. Знать, первоначально возглавившая борьбу против греко-македонян, начала переходить на сторону завоевателей. Процесс «умиротворения» Согдианы сопровождался основанием здесь греко-македонских поселении, ставших опорными пунктами иноземного владычества (Кошеленко Г.А., 1979).

В настоящее время трудно ответить на вопрос: входил ли Согд в состав государства Селевкидов. Возможно, что уже в это время греко-македоняне утратили власть над этим районом, как считают некоторые исследователи (Зеймаль Е.В., 1978, с. 196), хотя этому как будто противоречит прямое указание в тексте Страбона (XI, II, 2), где говорится о том, что греки «владели также Согдианой».

Точно так же не ясен вопрос о вхождении Согдианы в состав Греко-Бактрийского царства. Бесспорно, однако, что кочевническому завоеванию Греко-Бактрии, имевшему место в середине II в. до н. э., должно было предшествовать завоевание ими Согда.

Вместе с тем эти завоевания не остановили экономического и культурного развития Согда. Первые века до н. э. — время определенного прогресса в ирригации, технике (в частности, в гончарном производстве), урбанизме. Особенно сильно этот процесс сказывается в Самаркандском Согде, но заметен он и в других оазисах этого региона. По всей вероятности, в Согде в это время складывается несколько мелких государственных образований, отражением чего является своеобразный чекан монеты.

В первые века н. э. наблюдается дальнейший экономический подъем, но этот процесс носит несколько противоречивый характер. Расширение ирригационной сети, широкое освоение новых земель для сельского хозяйства сопровождается определенным замедлением темпов развития (и, возможно, даже упадком) самого крупного центра Согда — Самарканда. В то же время, видимо, это не означает упадка всего оазиса. Продолжается развитие в Бухарском и Кашкадарьинском Согде, особенно отчетливым становится подъем их к концу рассматриваемой эпохи. Политическая история Согда первых веков н. э. остается еще далеко не ясной. Бесспорным является наличие нескольких мелких государственных образований здесь, однако до сего времени нерешенным остается вопрос о том, входил ли Согд в состав Кушанского царства.

В характере материальной культуры Согда этого времени происходят разительные изменения. Если ранее наиболее отчетливыми были культурные связи с югом, с Бактрией, то теперь (особенно в III–IV вв. н. э.) гораздо яснее прослеживается связь с районами по течению Сырдарьи, а именно с каунчинской культурой. Вполне вероятным является предположение, что этот процесс определяется двумя факторами: с одной стороны, проникновением каких-то групп каунчинцев в Согд, а с другой — распространением политического контроля Кангюя на Согд.

В самом конце исследуемой эпохи начинают ощущаться влияния кризиса, охватывающего среднеазиатское общество. Яркими симптомами его является то, что происходит резкое уменьшение площади орошаемых земель. Особенно наглядно это сказывается в Бухарском Согде. Вполне возможно, что этот процесс можно истолковывать как кризис при переходе от рабовладельческой к феодальной формации. Вместе с тем необходимо отметить, что кризис развивался в различных частях Согда по-разному. Сильнее всего он сказался в Бухарском Согде и, видимо, менее — в Кашкадарьинском.

Глава четырнадцатая Уструшана (Г.А. Кошеленко)

Памятники Уструшаны последних веков до н. э. — первых веков н. э. изучены еще чрезвычайно недостаточно. При этом если равнинная часть Уструшаны, примыкающая к Сырдарье, хотя бы в некоторых пунктах подвергалась археологическим исследованиям, то горная часть ее (та часть, которая в средневековую эпоху называлась Буттам) практически археологически не изучена. При рассмотрении истории Уструшаны мы считаем необходимым (как и в предыдущем разделе) привлекать также и материалы Ходжента, поскольку только в раннем средневековье Ходжент политически (административно) отделяется от Уструшаны. Если справедливо мнение о том, что Александрия Эсхата была построена на месте Ходжента, а это, по-видимому, справедливо, то в таком случае Ходжент, как и Уструшана, объединяются у античных авторов географическим понятием Согдиана (Негматов Н.Н., 1968а, с. 15).

Исторические источники, освещающие историю Уструшаны в древности, очень немногочисленны и неравномерно распределены во времени. Почти все свидетельства античных авторов касаются деятельности Александра Македонского в данном районе (хотя никто из античных авторов не упоминает названия Уструшаны) (Негматов Н.Н., 1953; 1957). Более поздние события в истории Уструшаны не нашли никакого отражения в античной литературной традиции. Китайские письменные источники по истории Уструшаны освещают только раннесредневековый период и для исследуемого в данном разделе периода могут быть использованы только ретроспективно (Негматов Н.Н., 1953, 1957).

Масштабные археологические исследования на территории Уструшаны проводились в 1943–1944 г. во время работ Фархадской археологической экспедиции под руководством В.Ф. Гайдукевича. В ходе этих работ раскопки были осуществлены на городище Мунчактепе и на некрополях в окрестностях городища (Гайдукевич В.Ф., 1947; 1949; 1952). Позднее проводились археологические разведки в горной и равнинной частях Уструшаны (Смирнова О.И., 1950а, б; 1953а, б; Исаков А.И., 1982). Осуществляются также раскопки на территории Ура-Тюбе и древнего Ходжента, но материалы, полученные здесь, при всей значимости стратиграфических наблюдений еще незначительны (Негматов Н.Н., 1964; 1981; Ранов В.А., Салтовская Е.Д., 1966; Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1962; Негматов Н.Н., Беляева Т.В., 1977; Беляева Т.В., 1978; 1979а, б; 1980). На базе имеющихся материалов созданы общие очерки истории Уструшаны в древнюю эпоху (Негматов Н.Н., 1957; 1968а; Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1975).

Поселения. Архитектура. На территории Уструшаны зафиксировано наличие нескольких населенных пунктов городского типа, из которых наиболее исследованным является Мунчактепе, и несколько сельских поселений. Сельские поселения практически не исследовались.

Мунчактепе (Гайдукевич В.Ф., 1947; 1949; Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1975) площадью около 4 га. В плане городище представляет прямоугольник (200×180 м), одна сторона прямоугольника — высокий обрывистый берег р. Сырдарьи. Поскольку река постоянно размывает берег, то, несомненно, первоначальная площадь городища была несколько большей. Северо-восточная часть городища (размеры 70×40 м) возвышается на несколько метров над остальной территорией городища, являясь, видимо, цитаделью. Городище было обнесено стеной, сложенной из сырцовых кирпичей.

Жизнь возникает на Мунчактепе в первые века н. э., продолжается до эпохи развитого средневековья. Город, видимо, имел (помимо остальных) и военную функцию. Он представлял собою мощный опорный пункт на границе со степью. Мунчактепе являлось центром системы опорных пунктов, зафиксированных в непосредственной близости от него (Гайдукевич В.Ф., 1947, с. 109).

Слои античного времени зафиксированы также в Ленинабаде (древний Ходжент) (Беляева Т.В., 1980, 1982; Негматов Н.Н., 1981), где выявлено, что поселение в первые века н. э. разрастается по сравнению со временем V–IV вв. до н. э. (Беляева Т.В., 1982, с. 281). Некоторые (правда, немногочисленные) материалы заставляют предполагать возникновение городища Ширин в первые века н. э. (Негматов Н.Н., Мирбабаев А.К., Абдурасулов М.А., 1982, с. 306). Материалы первых веков н. э. обнаружены при раскопках Мугтепе (в Ура-Тюбе) (Ранов В.А., Салтовская Е.Д., 1961, с. 117–126).

Архитектура Уструшаны исследуемого времени практически неизвестна. Только на городище Мунчактепе изучались два здания, но, во-первых, они относятся или к самому концу рассматриваемого периода, а, во-вторых, планы и разрезы их не изданы, что, естественно, чрезвычайно затрудняет понимание этих памятников. Одно из зданий датируется III в. н. э. Оно сложено из сырцового кирпича (размер 65×35×10–12 см). Изучены три помещения, в том числе одно внутри башнеподобного сооружения с очень толстыми стенами (толщина 1,85 м). Второе здание относится к IV–V вв. н. э. Оно располагалось на цитадели и определяется автором раскопок как замок. При строительстве использовались сырцовые кирпичи (48×24×8 см) и пахса. Во внутренних помещениях сочетание сырца и пахсы создавали своеобразную узорную кладку. В ряде помещений существовали сводчатые перекрытия, вдоль стен имелись суфы, в стенах ниши. В замок вела входная галерея сложной планировки. Основную часть здания занимали шесть помещений: пять прямоугольных и одно трапециевидное.

Хозяйство. Основой экономики Уструшаны было сельское хозяйство (Гайдукевич В.Ф., 1947, с. 108; Негматов Н.Н., 1957, с. 82; 1968а, с. 11). В районе Мунчактепе оно базировалось на использовании прекрасных обильных источников ключевой воды, находящихся на расстоянии 3 км от городища. Кроме того, использовались воды и горной р. Аксу. Показательно, что источники ключевой воды, игравшие основную роль в водообеспечении этого района, охранялись специальным укреплением (Гайдукевич В.Ф., 1947, с. 109). Считается, что в античную эпоху наблюдается дальнейший прогресс в ирригации на территории всей Уструшаны, когда повсюду создаются небольшие ирригационные системы с несложными головными сооружениями у выхода на плоскость ручьев, саев, появляются небольшие магистральные каналы (Билалов А.И., 1980, с. 137). Наблюдения, проведенные на Мунчактепе, убедили В.Ф. Гайдукевича в оседло-земледельческом характере поселения: множество крупных глиняных хумов для хранения продовольственных припасов в домах, обилие каменных зернотерок, масса костей домашнего скота и т. д. (Гайдукевич В.Ф., 1947, с. 100).

Материалы Мунчактепе также показывают, что город был центром и ремесленной деятельности. В частности, при раскопках были получены определенные материалы, свидетельствующие о существовании здесь керамического ремесла, металлообработки и ювелирного дела.

На городище Мунчактепе была исследована керамическая печь (Гайдукевич В.Ф., 1949), относящаяся к самому раннему периоду существования поселения. Сохранилась только топочная камера, ее длина 5,7 м, ширина (внутри) 0,7–1,2 м, наибольшая сохранившаяся высота 1,18 м. При строительстве был вырыт в лёссовом материке котлован, конструкции печи были выполнены из сырцового кирпича. Печь прямоугольная в плане с длинным и узким топочным устьем. Боковые стенки топочной камеры усилены выступающими лопатками, в пространстве между которыми находились жаропроводящие каналы. При раскопках были найдены фрагменты той керамики, которая обжигалась в печи. Это в первую очередь чаши, имеющие в разрезе профиль плавной дуги (диаметр 27–32 см, высота 5,2–5,6 см). Все чаши изготовлены на гончарном круге, многие покрыты ангобом (темно-красный, коричневый или кремовый), часть из них подвергалась лощению. Обжигались также кувшины. В.Ф. Гайдукевич датировал время функционирования печи I–II вв. н. э.

В самом нижнем слое были также найдены и каменные литейные формы (Гайдукевич В.Ф., 1947, с. 100). Особенно интересна литейная форма, служившая для отливки серег. Она состоит из двух плиток (7,4×7,9 см) темно-серого сланца, на внутренних сторонах которых вырезаны формы пары серег и каналы для заполнения формы металлом (видимо, золотом). Для того чтобы обе половинки точно совпадали и не сдвигались, в одну половинку формы были вделаны два металлических штифта, на которые надевалась другая половинка, в соответствующих местах ее были просверлены отверстия. Очень интересно то, что хотя эти формы являлись утилитарными предметами производственного назначения, наружная отделка их исполнена с большим изяществом. Верхняя половинка литейной формы была украшена по краям мозаичным узором из желтоватых и красных треугольных пластинок, такие же цветные треугольники заполняли круг, находящийся в центре, угловые части заняты четырьмя семилучевыми вырезанными звездами.

Уструшана играла важную роль в международном обмене. Через нее проходил, в частности, один из отрезков «великого шелкового пути», связывавшего страны Средиземноморья с Дальним Востоком. Отражением этого являются находки на территории Уструшаны иноземных монет, хотя сама Уструшана в древний период монету не чеканила. При раскопках Ширинсайского могильника была найдена, в частности, китайская монета (Гайдукевич В.Ф., 1947, с. 94; 1952, с. 334), датируемая I в. н. э. На территории Уструшаны (в районе Ура-Тюбе) был также найден клад (более 300 монет, из которых сохранилось 19) римских монет (Зеймаль Е.В., 1962). В состав клада входили монеты, чеканенные в Римской империи в I в. н. э. (Веспасиан — 1 монета) и II в. н. э. (от Траяна до Коммода — 18 монет). Последняя по времени монета этого клада чеканена в 186 г. н. э.

Кроме монет, при раскопках Мунчактепе и могильников вокруг него были также найдены вещи иноземного происхождения: раковины каури, янтарные бусы, бронзовое китайское зеркало, плоская галька с вырезанной китайской надписью («золото и драгоценные камни» и цифровые обозначения).

Орудия труда и оружие. Орудия труда и оружие Уструшаны этого времени практически неизвестны. Можно только отметить большое количество найденных при раскопках зернотерок, керамических пряслиц, каменных оселков. При раскопках могильников найдено два железных ножа (сильно разрушенных коррозией), один из которых имел бронзовую, а второй — костяную ручку. При раскопках «восточного» могильника Мунчактепе был найден железный меч.

Керамика. Керамика первых веков до н. э. зафиксирована при раскопках Ходжента (Беляева Т.В., 1980), но она еще не издана. Керамический комплекс первых веков н. э. может быть изучен на основе раскопок Мунчактепе и Ширинсайского могильника. В Уструшане этого времени использовалась как лепная, так и выполненная на гончарном круге керамика. Лепная керамика лучше всего представлена в материалах могильника. Преобладают сосуды, сделанные из грубой глины с большим количеством включений. Обжиг, как правило, хороший, ровный. Большая часть сосудов покрыта ангобом (белым или красным). Ангоб обычно, особенно красный, непрочен. Довольно часто применялось лощение. Лепная керамика не отличается обилием типов: встречаются чаши, кувшины, горшки.

Значительную часть сосудов составляют чаши. Они, как правило, изготовлены из более чистой и лучше подготовленной глины, чем другие типы сосудов. Чаши довольно крупные, более или менее близкие к полусферической форме, дно снизу имеет обычно плоский срез (редко кольцевидную подставку). Различаются чаши только формой венчика (прямой, слегка утолщенный; с небольшим отклонением наружу; круто отогнутый венчик с глубоким перехватом шейки).

Горшки в основном приземистые, с плоским широким дном. В орнаменте присутствует только два элемента — волнистая и прямая линии, опоясывающие в горизонтально круговом направлении плечики или тулово сосуда. Нередко тот и другой мотив украшения дан в виде различных комбинаций прямых и волнистых линий. Этот орнамент выполнялся при помощи заостренного инструмента, которым прочерчивался узор по мягкой глине до обжига сосуда. Много реже представлен другой вид орнаментации — волнистый орнамент, состоящий из ряда линий, сделанный при помощи гребенчатого шаблона.

Кувшины обычно одноручные, с тем же орнаментом, что и у горшков. У некоторых из кувшинов ручки оформлены в виде фигурок животных (видимо, овцы). Более редким типом керамики является вьючная фляга, имеющая один бок выпуклый, а другой — плоский. Выпуклая сторона украшена врезанной спиралевидной линией. Единственным экземпляром представлено глиняное блюдо с тремя ножками.

Выполненная на гончарном круге керамика также не отличается разнообразием типов. Чаще всего встречаются чаши, имеющие в разрезе профиль плавной дуги, обращенной концами кверху. Диаметр чаш 27–32 см, высота 5,2–5,6 см. Некоторые чаши покрыты темно-красным или коричневым ангобом, поверх которого производилось лощение. У некоторых чаш — утолщенный венчик, имеющий сверху горизонтальный срез. Другой распространенный тип керамики — чаши-кубки, плоскодонные, конически сужающиеся книзу, с вертикально (или почти вертикально) стоящим бортиком. Высота их от 6,5 до 9 см, но иногда встречаются и более высокие — до 12,5 см. Лучшие образцы этих сосудов покрыты хорошим темно-красным ангобом, поверхность чаще всего имеет признаки лощения. Третий тип керамики, выполненной на гончарном круге, — одноручные кувшины, похожие по форме и по характеру орнамента на лепные. Некоторые из них напоминают по форме ойнохойи (энохои).

Украшения. Бытовая утварь. Наиболее обычным видом украшений служили бусы. Для Уструшаны первых веков н. э., судя по находкам в районе Фархадстроя (Гайдукевич В.Ф., 1952; Кабанов С.К., 1948), было характерно разнообразие типов бус и материала, использовавшегося для их изготовления. Чаще всего встречались стеклянные бусы (из белой стекловидной пасты в форме приплюснутых шариков со следами позолоты, в виде параллелепипедов со срезанными углами, миниатюрных трубочек, кубические, шаровидные; коричнево-зеленоватые — продолговатые с инкрустированными кусочками стекла, обрамленными желтой каймой; зеленого цвета — кубической и биконической формы; темно-синие — биконические, продолговатые, усеянные шашечками в виде пары соединенных шариков; голубые — шаровидные, а также бисер из стекла светло-зеленого цвета. Встречаются также лигнитовые бусы (мелкие — в форме цилиндриков и кружочков; крупные — шаровидные); бусы из камней: агата (бочонкообразные, эллипсоиды, почти шаровидные, очень хорошо выполненные), из горного хрусталя (шаровидные крупные), из сердолика (шаровидные, особенно интересны три бусины, покрытые росписью в ромбовидном и звездчатом орнаменте белым лакообразным составом). Для бус также используется опал, горный хрусталь, бирюза, змеевик, кварцитовый феорит. Подавляющее большинство камней (кроме агата) — местного происхождения, из гор, окружающих Ферганскую котловину.

Помимо бус, зафиксированы и другие украшения: пронизи (в виде серебряной полой трубочки; из сердолика, имеющая форму кососрезанного цилиндра; крупная продолговатая, утолщающаяся посредине из серого роговика; плоская округлая из горного змеевика), подвески в форме пирамидки высотой 2,4 см, из черного с зелеными вкраплениями змеевика; подвески-медальоны с трехлопастной розеткой — золотые, на золотой же цепочке, перстни (железные и бронзовые — расширяющиеся спереди и имеющие круглое углубление), браслеты бронзовые проволочные, золотая серьга из тонких пластинок в виде фигурной коробочки с изображениями человеческих лиц. Для украшений использовались также раковины каури. В одном из погребений был найден бронзовый четырехгранный пирамидальной формы колокольчик, наружные стороны которого орнаментированы гравированными кружками с точками в центре, нижний край украшен зигзагами. В.Ф. Гайдукевич полагает, что колокольчик вплетался в косу (Гайдукевич В.Ф., 1952, с. 338). В одном из погребений так называемого восточного могильника были найдены золотые нашивные бляшки (четырехлепестковые розетки, круглые бляшки, окаймленные зернью, прямоугольные бляшки с рельефными S-образными украшениями и др.).

К числу предметов бытовой утвари, видимо, можно отнести бронзовое круглое зеркало диаметром 17,6 см, китайское по происхождению, украшенное рельефными орнаментами и снабженное иероглифическими знаками, датируемое эпохой Хань. Найдены также фрагменты трех бронзовых зеркал среднеазиатского происхождения (с ручкой в виде фигурного выступа в середине, с короткой боковой ручкой и т. п.). Необходимо также указать на находку миниатюрной статуэтки человека с палицей в руках из хризоколы.

Погребальный обряд. Погребальный обряд, существовавший в древней Уструшане, известен благодаря исследованию двух могильников, расположенных у Мунчактепе: Ширинсайского, материалы которого изданы В.Ф. Гайдукевичем (Гайдукевич В.Ф., 1952), и так называемого восточного, материалы которого не изданы.

Большинство раскопанных в Ширинсае погребений — грунтовые ямные могилы. Наряду с этим зарегистрировано несколько погребений, которые были совершены в могилах катакомбного типа. К сожалению, они все оказались настолько разрушенными, что нельзя было выяснить их устройство. Большинство могил содержало одиночные захоронения, лишь одна оказалась с двумя костяками — рядом со скелетом женщины лежал скелет ребенка; еще одна могила содержала коллективное захоронение — в одной большой могильной яме находилось три костяка. В преобладающей части могил были обнаружены костяки, которые лежали в вытянутом положении на спине, обращенные головой преимущественно на восток — юго-восток, но наряду с этим все же довольно значительное число исследованных погребений (около 25 %), содержало костяки, лежавшие скорченными, чаще всего на левом боку с поджатыми ногами. В двух погребениях покойники лежали на спине, но ноги у них были согнуты в коленном суставе и поставлены коленями кверху. В могилы ставились сосуды, чаще всего пара — чаша и горшок или кувшин, иногда имелись также украшения. В «восточном» некрополе в одной из могил рядом с погребенным лежал меч. Некрополи у Мунчактепе датируются II–IV вв. н. э. В Уструшане, видимо, существовал и иной погребальный обряд — зороастрийский, свидетельством чего является находка фрагмента стенки глиняного оссуария (высота 29 см, ширина 15 см), у которого на внешней поверхности изображена (в виде налепа) голова человекоподобного существа, а ниже — гроздь винограда. Существование в древней Уструшане оссуарного обряда в известной мере подтверждается тем обстоятельством, что здесь в раннесредневековую эпоху этот обряд был широко распространен (Мирбабаев А.К., 1982).

Культовые предметы. Материалов, позволяющих судить о культах Уструшаны исследуемого времени, чрезвычайно мало. Помимо упомянутой уже фрагментированной стенки оссуария, необходимо указать на упоминавшиеся сосуды с зооморфными ручками, которые, по-видимому, можно воспринимать как свидетельство существования иранского культа фарна у населения Уструшаны (Литвинский Б.А., 1968) (табл. CXLIV).

Уструшана первых веков до н. э. — первых веков н. э., несмотря на недостаток археологических материалов, может быть охарактеризована как высокоразвитая область Средней Азии, роль которой определялась тем, что она выступала связующим звеном между Ферганой, Согдом, Чачем, Бактрией. Особенно отчетливо сказываются связи с Чачем и Согдом, с последним, видимо, не только в силу местоположения, но и в силу того, что население Уструшаны было согдийским по своему происхождению.

Глава пятнадцатая Ташкентский оазис (Чач) (Ю.Ф. Буряков, Г.А. Кошеленко)

Чач (древний Ташкентский оазис) включал долины рек Чирчик и Ахангаран с примыкающими отрогами Чаткальских и Кураминских гор. Границей его на западе является Сырдарья (Яксарт), на севере — Келесская степь. С востока оазис ограничивался мощной горной системой Тянь-Шаня. Здесь протекал ряд рек, образующих и питающих Чирчик, — самый крупный правый приток Сырдарьи. Чирчик был основным источником воды для оазиса. С юго-востока оазис прикрыт Кураминским хребтом (рис. 16).

Равнины в долинах рек и часть предгорий с их плодородными землями входили в зону орошаемого земледелия, в предгорьях и горной зоне возможно было комплексное хозяйство с преобладанием скотоводства, Скотоводческой зоной была и Келесская степь и земли по правобережью Сырдарьи, видимо, входившие в состав территории Чача.

В главе VIII данного тома рассматривались проблемы бургулюкской культуры, существовавшей на территории Ташкентского оазиса с IX по III в. до н. э. На смену бургулюкской приходит каунчинская культура, памятники которой были открыты в 1934 г. Г.В. Григорьевым (Григорьев Г.В., 1937). Последующие работы были направлены на исследование новых объектов, углубленное изучение ранее открытых, уточнение датировок и интерпретацию материала (Григорьев Г.В., 1940; 1948; Тереножкин А.И., 1950; Воронец М.Э., 1951; Крашенинникова Н.И., 1960; Агзамходжаев Т., 1961; 1966а, б; Максимова А.Г., Мерщиев М.С., Вайнберг Б.И., Левина Л.М., 1968; Буряков Ю.Ф., Дадабаев Г., 1973). Была проведена систематизация каунчинского материала, в первую очередь керамического (Левина Л.М., 1971, с. 90–193), рассмотрены вопросы датировки культуры в целом и отдельных ее этапов (Тереножкин А.И., 1940а, с. 81, 84; 1950б; Толстов С.П., 1946, с. 175–176; Книпович Т.Н., 1949; Сорокин С.С., 1954, с. 134), атрибуции некоторых объектов каунчинской культуры (Литвинский Б.А., 1967б). Г.В. Григорьев разделил каунчинскую культуру на два этапа: Каунчи I и Каунчи II. Позднее некоторые исследователи выделили из состава каунчинской культуры (как ее продолжение и развитие) джунскую культуру (Оболдуева Т.Г., 1948; Тереножкин А.И., 1950б, с. 159–160; Литвинский Б.А., 1967б, с. 29–37), другие же сочли джунские памятники вариантом каунчинских и включают их в состав Каунчи II (Левина Л.М., 1971, с. 181–182), но выделяют дополнительный этап — Каунчи III (там же, с. 184–186).

Проблема датировки каунчинской культуры и ее отдельных этапов также вызвала очень большую литературу. Первооткрыватель каунчинской культуры Г.В. Григорьев отнес Каунчи I к концу бронзового века, т. е. к концу II — началу I тысячелетия до н. э., а Каунчи II датировал серединой I тысячелетия до н. э. (Григорьев Г.В., 1937, с. 39; 1940, с. 9; 1948, с. 49). Эта система датировок вскоре подверглась полному пересмотру (историю вопроса см.: Буряков Ю.Ф., 1982, с. 70 и сл.). В настоящее время наиболее приемлемыми кажутся следующие даты: Каунчи I–II в. до н. э. — II в. н. э.; Каунчи II–II–IV вв. н. э.; Каунчи III–IV — первая половина VI в. н. э. (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 79). В данном томе рассматриваются, естественно, только два первых этапа каунчинской культуры[64].

Источники. Важнейшим источником для воссоздания истории Чача в древности являются археологические материалы. Данные письменной традиции весьма немногочисленны.

По всей видимости, некоторые китайские источники освещают историю Ташкентского оазиса в первые века до н. э. — первые века н. э. В частности, вероятно, это сведения, введенные в рассказ о столкновениях хуннов с юечжами и последующих движениях племен. Перегруппировка племен на территории Средней Азии хронологически совпадает с переходом от бургулюкской культуры к каунчинской. В несколько более поздних китайских источниках говорится о владении Юни, находившемся в зависимости от государства Кангюй (Бичурин Н.А., 1950, с. 186). Археологические материалы подтверждают эти свидетельства, показывая процесс усложнения структуры местного общества, в частности становление городов, а также демонстрируя близость культуры Ташкентского оазиса и средней Сырдарьи, где находился центр государства. Позднее Юни, видимо, более органично включается в Кангюй (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 107 и сл.), но в III в. н. э. оно уже известно как самостоятельное владение Чачстан и под этим именем упоминается в сасанидской надписи Шапура I (Луконин В.Г., 1969 а, с. 126). В более позднее время Чач входит в состав эфталитского государства.

Поселения (классификация, топография, планировка, фортификация). Как отмечалось в разделе III, в эпоху существования бургюлюкской культуры в Ташкентском оазисе городов еще не было. Единственный населенный пункт городского типа — Канка обязан своим появлением не спонтанному развитию местного общества, а согдийским влияниям (табл. CXLV).

Эпоха собственно урбанизации в Чаче связана со временем бытования здесь каунчинской культуры. Время становления местных городов — первые века до н. э. или рубеж н. э. (Буряков Ю.Ф., 1975, с. 187). Для этого времени выявлено 97 поселений, из которых, видимо, 13 относятся к разряду городских (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 109). Размеры сельских поселений различны: от 0,3 га до 14 га, но обязательной чертой их является наличие укрепленного ядра или укреплений вокруг всего поселения. По характеру планировки можно выделить следующие типы: 1) поселение с укрепленным ядром (цитадель) и отсутствием стен вокруг собственного поселения (Чангтепе, см.: Буряков Ю.Ф., 1978, с. 103–113); 2) поселение с укрепленным ядром и наличием укреплений вокруг собственного поселения, обычно они сравнительно небольших размеров (Шаштепе, см.: Буряков Ю.Ф., Филанович М.И., 1979, с. 49–50; Аскаров А.А., Филанович М.И., 1980; У истоков древней культуры…, с. 91 и сл.); 3) отдельно стоящее большое укрепленное здание (Кадовадтепе, Туртукультепе 2 в Юсупхане, см.: Буряков Ю.Ф., Касымов М.Р., Ростовцев О.М., 1973, с. 14–15). Большинство цитаделей (центральных укреплений) имеет овальную или округлую в плане форму. Строительный материал, который используется в сельских поселениях, — прямоугольный сырцовый кирпич в сочетании с пахсой. Наблюдения над топографией показывают, что в каунчинскую эпоху происходит дальнейшее расширение освоенной человеком территории. Если ранее поселения располагались только в районе низовий рек, то теперь начался переход к освоению долин Чирчика и Ахангарана целиком, а также отдельных участков их притоков (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 114).

В истории собственно городов Ташкентского оазиса рассматриваемой эпохи выделяются два этапа, в основном совпадающих с этапами развития каунчинской культуры. К первому этапу относятся Канка, Шаркия, Дальверзинтепе, Кендыктепе, Каунчитепе, Актобе 2. Города этого времени сконцентрированы в сравнительно узкой географической зоне — в западной равнинной части вдоль Сырдарьи и в низовьях основных притоков. На втором этапе возрастает число городов и расширяется зона их распространения. В старой урбанизированной зоне возникают города Туртукультепе I, Туртукультепе II, Шаматепе и Аккурган. В это же время появляются города и в глубине оазиса, на границе со скотоводческими районами степной и предгорной зоны (Кавардан, Кульата, Мингурюк) (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 111). С точки зрения планировки выделяются два типа городов: 1) с правильной планировкой; 2) неправильной, аморфной конфигурации. К первому типу относятся все города раннего и позднего этапов, расположенные на Сырдарье. Для них характерен прямоугольный и квадратный план, расположение в одном из фасов квадратной в плане цитадели, ров, окружающий город. В глубине оазиса встречаются и города этого типа (Туртукультепе I, Мингурюк), но основная масса их имеет неправильную форму, обычно повторяющую рельеф. Цитадели этих городов обычно круглые или овальные в плане (Кентыктепе, Аккурган, Кавардан).

По всей видимости, города первого типа рождались под влиянием согдийских традиций, поскольку появились они впервые на границе с Согдом. Второй тип, видимо, развивает планировку более древних поселений, тесно связанных с полукочевым бытом земледельческо-скотоводческих племен, сочетавших стационарные и временные постройки и загоны для скота (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 113).

Самым крупным из городов в это время является Канка. Он был обнесен новой монументальной стеной, охватившей территорию более 150 га. Старое городское ядро превращается в цитадель. Так называемый «первый Шахристан» Канки фактически начинает выполнять роль цитадели. Город имеет теперь прямоугольную форму со срезанным (вследствие особенностей рельефа) северо-западным углом. Он окружен двойной стеной, имеющей внутренний коридор. Застройка достаточно густая. Видимо, Канка в это время являлась столицей Ташкентского оазиса (владения Юни) (Буряков Ю.Ф., 1975, с. 187).

Шаркия имеет площадь 21 га, форма ее плана — квадрат, углы которого ориентированы по странам света. Близкая планировка у Дальверзинтепе.

Кендыктепе удачно (в фортификационном отношении) расположено на защищенном с трех сторон естественной водной преградой мысу между Ахангараном и Бургулюксаем. Удлиненная, не совсем правильной формы территория его (площадь около 25 га) разделена протоками (или искусственными рвами) на три части. Две части заняты городом, оборона которого усилена отдельно стоящими вдоль воды прямоугольными пахсовыми башнями. Наиболее уязвимая площадь на юго-востоке защищена круглой в плане цитаделью. В основании ее монументальная стена (толщина более 3,5 м) из прямоугольного кирпича, стоящая на кирпичной же платформе. Позднее она была перестроена и над ней появилась новая стена — из кирпича и пахсы. Наконец, последняя (по времени) стена — пахсовая. Застройка на территории города густая с плотно примыкающими друг к другу многокомнатными домами. Выделяются мастерские ткачей, ювелиров, а в одном хозяйстве — помещение типа лавки (Древности Туябугуза, с. 101–109). В другой части города располагались керамические мастерские, в которых обжигалась посуда, курильницы, подставки, «шашлычницы», пряслица и другие керамические поделки. В северо-восточной части города находилась крупная мастерская ремесленника-металлиста.

Несколько иное функциональное назначение другого пункта долины Чирчика — Каунчитепе. Оборонительные стены, сложенные из прямоугольного сырцового кирпича, достигают толщины 6,5 м. Вплотную к ним примыкает жилая застройка, которую можно понимать как казарменную (ср.: Негматов Н., Хмельницкий С.Г., 1966, с. 109).

Кавардан расположен в удобном в стратегическом отношении месте — в излучине Чирчика и на границе адыров. С двух сторон он защищен рекой, с третьей — ее притоком. Со стороны предгорий и сая он защищен стеной. К Чирчику выходит круглая в плане цитадель. Ранняя система ее укреплений возведена в виде двойной стены из прямоугольного кирпича и пахсовых блоков в пору позднего Каунчи I. Основная система городских укреплений, состоящая из ординарных стен, перемежаемых башнями округлой формы, возводится в период Каунчи II, к которому относится и наиболее широкое освоение городской территории. Однако плотно освоенные участки сочетаются с обширными мало застроенными площадями. Можно думать, что в городе стояли и юрты.

В среднем течении Ахангарана появляется город Кульата. Крепостное ядро его возникает в эпоху Каунчи I, а на втором этапе город достигает максимальных размеров (площадь до 50 га). В цитадели прослеживается три этапа перестроек. Плотное кольцо сплошной застройки окружает цитадель на площади до 10 га, а остальная территория освоена лишь местами. Специфической чертой города является обилие следов металлургического производства. По всей видимости, Кульата был специализированным металлургическим центром. Превалировало производство цветных и благородных металлов. Источники руды были в горах Карамазара (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 111 и сл.).

Города в долине Чирчика формируются, видимо, в первую очередь как крепости на границе со степью. На первом этапе к их числу можно отнести Каунчитепе. На втором — Туртукультепе I и Мингурюк. Туртукультепе I имеет правильную подквадратную форму. К стене, имеющей толщину 8 м, изнутри примыкает сплошная линия помещений, состоящих из одной-двух комнат, выходящих в коридор. В них можно видеть специальные помещения для воинов (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 112). Укрепления Мингурюка характеризуются более четкой планировкой. Оборонительная стена из пахсы, перемежающейся рядами кирпича-сырца, имеет у основания толщину 6,5 м, высоту более 5 м, завершается валгангом. Снаружи основание стены укреплено выступающей платформой из кирпича и пахсы. К стене примыкают изнутри помещения правильной планировки, в которых одни исследователи видят дома большесемейных общин (Воронина В.Л., 1950б, с. 190–191), другие — казармы для воинов (Негматов Н., Хмельницкий С.Г., 1966, с. 109). Фортификация и планировка города носит ярко выраженный крепостной характер (Древний Ташкент, с. 41).

Застройка. Строительная техника. Архитектура. Архитектура каунчинской культуры (за исключением оборонительной) изучена еще недостаточно. В качестве строительного материала обычно используется комбинация сырцовых кирпичей и пахсы. В некоторых пунктах встречены кирпич-сырец квадратного формата (40×40×10–14 см). Но этот стандарт не характерен для каунчинской культуры. Чаще всего применяется кирпич прямоугольного формата крупного размера (40–53×23-26×9-12 см). Используется и трапециевидный кирпич — для выведения сводов. На позднем этапе начинается строительство купольных конструкций. На протяжении периода происходит усовершенствование строительной техники и к середине I тысячелетия н. э. создается оригинальная система — выкладка блоков из рядов кирпичей в пахсовом футляре, придающая сооружению монументальность пахсовых конструкций, но в то же время достаточно гибкая, что не свойственно самостоятельным пахсовым и кирпичным конструкциям. Перекрытия были как сводчатые (в длинных и узких помещениях), так и плоские, выполненные из деревянных балок. На Кендыктепе, в частности, обнаружены остатки сгоревшей кровли (Древности Туябугуза, с. 102). Иногда встречались и деревянные колонны (там же, с. 105).

Жилища каунчинской культуры изучены недостаточно. Ряд помещений открыт на Мингурюке. Они примыкают непосредственно к стене; сложены из прямоугольного и квадратного кирпича. Некоторые исследователи видят в них жилища большесемейных общин (Воронина В.Л., 1950б, с. 190, 191), другие — казармы для воинов (Негматов Н., Хмельницкий С.Г., 1966, с. 109). Казарменного типа постройки зафиксированы также на Каунчитепе (там же). Иного характера застройка зафиксирована на Кендыктепе (Буряков Ю.Ф., 1975, с. 180, 181). Здесь вскрыт отрезок улицы, дома расположены по обе стороны ее. Любопытно, что отдельные помещения вытянулись в один ряд. Характерным является сочетание в одном комплексе жилых и производственных помещений. В некоторых помещениях открыты пристенные очаги (типа каминов). Можно полагать, что эти жилища принадлежат ремесленникам.

Единственное известное дворцовое сооружение происходит не с собственно территории Чача, а из района Чардары (на Сырдарье), но политически этот район подчинялся Чачу, что позволяет использовать эти материалы для характеристики архитектуры Ташкентского оазиса (Древности Чардары, с. 35; Буряков Ю.Ф., 1982, с. 112). Дворец этот расположен на поселении Актобе 2. В плане он представляет собой прямоугольник со скругленными углами размером 24×18,5 см. Он состоял из крестообразно расположенных пяти небольших помещений входного комплекса и двух коридорообразных помещений, огибавших с запада и востока все здание. С юго-запада к входному комплексу примыкала потайная лестница и колодец. В центре здания находилось квадратное помещение (3,6×3,6 м), сообщавшееся высокими арочными проходами со всеми остальными помещениями. Оно сохранилось на высоту 6–6,25 м, имело плоскую кровлю. Почти в центре его располагался колодец (позднее засыпанный). Малые помещения перекрывались сводами (за исключением одного, № 7, перекрытого куполом на примитивных тромпах). Арки и своды выполнены из сырцового кирпича квадратного формата (38–42×31-42×10–12 см), стены — из квадратного и прямоугольного (47–52×28-32×10–12 см). Толщина стен помещений не меньше 2 м. Стены покрывались глиняной штукатуркой. Кривая арок — многоцентровая, высота подъема их от 65 до 80 см при общей высоте 1,9–2,4 м. Они сложены поперечными обрезками. Храмовые сооружения в Чаче рассматриваемой эпохи еще не обнаружены.

Хозяйство. Каунчинская эпоха знаменует значительный прогресс в экономике Ташкентского оазиса по сравнению с бургулюкской эпохой. Качественно новой является база земледелия. От каирного и лиманного орошения начинается переход к поливному земледелию, основанному на искусственном орошении с помощью крупной и мелкой сети каналов и арыков, сооружению защитных дамб и небольших водохранилищ. Зачастую под каналы приспосабливались спрямлявшиеся русла иссыхающих или оставленных протоков (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 114).

К первым векам н. э. относится создание крупнейшего в правобережье Чирчика канала Зах, который, начинаясь почти от предгорий, протягивается более чем на 20 км для орошения удобных площадей восточнее Ташкента. В его головной части вырастает специальное укрепление Паргостепе, а на отводах развивается система поселений (Кулокчинтепе, Таукаттепе, Бузгонтепе и др.) (Дадабаев Г., 1974, с. 12–13). Наиболее освоенной была полоса в нижней трети долины Чирчика — от Ташкента до Янгиюля, на базе превращенных в каналы древних естественных протоков Салара, Джуна и Куркульдука.

На территории Ташкента ранняя группа оседлых пунктов формируется на базе вод Карасу — Салар-Джун, т. е. южной системы, непосредственно примыкающей к Чирчику. Это Бузгонтепе, Таукаттепе, Мингурюк, Кугаиттепе, Шаштепе. Все они, за исключением Мингурюка, носят типичные черты сельских поселений. Небольшие удобные земли осваиваются в верховьях реки (Кадовадтепе), где земледелие может сочетаться с садоводством, и в ее низовьях (Ахмадтепе).

В левобережье Чирчика определенно существовал канал Ханарык, обеспечивавший водой Кавардан и его округу. Ниже по течению — картина менее ясна. Вероятно, здесь функционировали иссыхающие протоки уходящего к северу Чирчика. Каналы в бассейне Ахангарана незначительны и проведены в основном из русел саев и ручьев. Это Акташ, Кырккизбулак, Карасу, Шаркия, Бахорсай. Локальные участки освоены вдоль Бургулюксая на периферии Кендыктепе. Можно думать, что основная масса населения новых поселений создавалась за счет оседания на землю кочевников (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 114–115).

Развитие оседло-земледельческой экономики способствовало более широкому освоению сырьевых богатств и развитию ремесел, в первую очередь металлургии, особенно в южных районах. В первые века н. э. начинается извлечение полиметаллических руд, обогащенных медью и серебром, в Алмалыкском горно-металлургическом районе. Позже включаются железные рудники в Карамазарском хребте по Кендырсаю, Шаугазу и Каракиясаю. В Кокреле добываются медные и железные руды. Важную роль в южных районах играет разработка золотосодержащих руд. Наряду с добычей в левобережье Ахангарана (Кочбулак) начинается извлечение золота в горах Южного Чаткала. В бассейне Чирчика определенно засвидетельствованы горные разработки пока лишь в Пскеме, где проводился сбор обогащенного железом галечника в долине и открытая выработка по разлому.

Постановка горнорудных работ очень кустарна, часто связана с разработкой маломощных по запасам месторождений, но с богатым содержанием руды. Добыча идет по зонам дробления, разломам, раздувам с выработкой отдельных открытых зон и россыпей, чтобы получить руду хотя и в небольших масштабах, но с минимальными затратами на подсобные работы и крепления. Это показатель слабой организации труда рудокопов. Однако перечень объектов показывает начальный этап знакомства с рядом золотых и серебряных пунктов Чач-Илака (Буряков Ю.Ф., 1975, с. 101–102).

Плавка руд, вероятно, в основном проводилась близ рудников, однако уже появляются специализированные пункты. Первичная обработка сырья проводилась и в прямоугольных печах (Кокрель), но появляются и круглые в плане (Шаугаз, Кадовадтепе, Ташбулак и, вероятно, Кульата).

Состав металлических изделий и остатки мастерских свидетельствуют о развитии различных отраслей металлургического ремесла — кузнечном, металлообрабатывающем, ювелирном. Имеются данные о кузнечной и ювелирной мастерской Кендыктепе, на Кульата. Медные и бронзовые шлаки найдены на Каунчитепе (Григорьев Г.В., 1940, с. 5; 1948, с. 48). Имеются данные о добыче самоцветов, строительного и поделочного камня и минеральных красителей, в первую очередь охристых из района Чанги, а также производственных для керамического ремесла, в котором наряду с обычными используются и каолиновые глины.

Преобладающая масса посуды формовалась вручную, лишь незначительный процент изготовлен на гончарном круге (Древности Чардары, с. 36–62; Левина Л.М., 1971, с. 96–109). В системе обжига исследователи выделяют посуду напольного обжига и горновую (Древности Чардары, с. 36). Горны, известные по мастерским Кендыктепе, круглые в плане, одноярусные, полуподземные.

С переработкой продуктов животноводства связаны прядильное и ткацкое ремесла, причем и отвесы ткацких станков и разнообразная форма прясел найдены и в городах и на поселениях. Отдельные находки говорят о косторезном и деревообрабатывающем ремеслах.

Ремесленные мастерские сосредоточены не только в городах, но встречены и на поселениях. Последние концентрируются вокруг городских центров, но не являются простыми потребителями продукции города, а сами принимают активное участие в ремесленно-производственной жизни региона.

Орудия труда и оружие. Для Каунчи I характерно достаточно широкое распространение орудий труда и оружия, выполненных из железа. Известны: мотыжка, однолезвийные ножи с прямой и скругленной спинкой, крючья, звенья железной цепи, серпы, а также пластины от панциря, железные однолезвийные кинжалы с широким клинком и коротким слегка изогнутым черенком, двулезвийные мечи, наконечники стрел, преимущественно трехперые черешковые, поясные наборы (Древняя и средневековая культура Чача, с. 26 и сл.) (табл. CXLVI–CXLIX).

Для периода Каунчи II характерны: железные обоюдоострые мечи с рукояткой без перекрестия, однолезвийные черешковые ножи, трехперые и узкие четырехгранные черешковые наконечники стрел (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 76).

В каунчинское время достаточно широко распространяются каменные жернова, хотя встречаются и зернотерки. Встречаются каменные ткацкие грузила, пряслица, точилки.

Основная масса керамики Каунчи генетически не связана с бургулюкскими традициями.

В период Каунчи I керамика представлена почти целиком лепной посудой. Однако формы и стандарты свидетельствуют в пользу ремесленного производства. В противоположность Бургулюку керамика целиком плоскодонна. Многие формы сосудов по светлому ангобу украшены росписью коричневого или черно-коричневого цвета с растекающимися полосами.

Основные формы — хумы и хумчи яйцевидной, иногда даже вытянутой формы. На широком донце — следы подсыпки песка, зерна или матерчатой основы. Горловина невысокая, устье часто по размерам равно донцу, венчик слегка отогнут наружу, утолщен или чаще с подтреугольным клювовидным отворотом. На плечике иногда тамга — сдвоенные треугольники, крест.

Кувшины одноручные также вытянутой формы, но с утяжеленной нижней половиной тулова, широким устойчивым основанием. Плечики покатые, четкая горловина завершается округлым или подтреугольным венчиком. От плечика к середине горловины или к закраине поднимается миндалевидная в сечении ручка. Изредка она оформляется в виде фигурки животного, иногда просматривается его вид — чаще баран с завитыми рогами, но есть и только рога или насечки, имитирующие шерсть. На противоположной от ручки стороне изредка подлеплен цилиндрический носик со слегка выделенным сливом. Сосуды этого типа также украшались темной краской внаплеск иногда волнистыми линиями, изредка рядами насечек. Л.М. Левина отмечает сосуды с рифлением (Левина Л.М., 1971, с. 180). Однако этот тип в Каунчи I встречается лишь как исключение.

Характерны широкогорлые горшки с открытым устьем и устойчивым дном. Высота их близка к максимальному диаметру тулова. По плечикам две небольшие ручки. Орнамент очень редок, повторяет украшения кувшинов.

К ним приближаются по форме горшкообразные котлы, представляющие собой одну из самых распространенных форм культуры. Глина с примесями, формовка часто грубая. Они имеют округлое или слегка вытянутое вверх тулово, мягкий переход к плоскому дну. Плечики и округлые и тянутые, с двух сторон небольшие вертикальные ручки, спускающиеся непосредственно от закраины на плечико. По плечику часто проходит жгутовидный орнамент или изображение бараньих рожек. Близки к ним по форме горшки-котлы прохоровского типа, изготовленные из глины с шамотом. Стенка в изломе черного цвета. Эти сосуды преимущественно одноручные.

Вторая наиболее распространенная форма — небольшие горшочки-кружечки. Среди них и невысокие формы с округлым туловом, типичные кружки и более вытянутые, переходящие в горшочки. Переход к донцу иногда с округлением, закраина обычно прямо поставлена и заострена. Встречаются и упрощенные варианты подпрямоугольной и конической формы. Характерной чертой их является ручка-петелька на плечике. Часто она завершается фигуркой животного (баран, но есть и другие виды).

Не менее распространены миски и небольшие и крупные. Это невысокие сосуды открытой формы с небольшим плоским донцем, расширением нижней части стенки к середине тулова и резким или плавным переходом к прямо поставленному простому заостренному или утолщенному с плоским верхом венчику. Иногда венчик слегка загнут внутрь. Изредка встречаются крупные миски с кольцевыми ручками.

Небольшая по составу, но характерная форма — фляги типа мустахара с одним плоским и другим выпуклым краем. Размеры их различны — от очень маленьких до сосудов полуметрового диаметра. В большом количестве в слоях Каунчи I представлены невысокие толстодонные сосуды с коротким вертикальным или коническим бортиком — сковороды или жаровни. Встречены также небольшие курильницы — плошки. Крышки сосудов — плоские и дисковидные, иногда с процарапанным или рельефным, налепным орнаментом и различными формами ручек.

Характерной формой комплекса являются подставки-«шашлычницы», завершающиеся по бокам протомами с головками баранов. Они включают и реалистические изображения животных, вплоть до рельефной разделки шерсти и стилизованные с условной трактовкой отдельных элементов.

Для периода Каунчи II характерны следующие керамические формы: хумы яйцевидной формы, с выделенной горловиной и профилированным венчиком. Наряду с формой, у которой диаметр дна равен диаметру венчика и донная часть формуется на матерчатом шаблоне, появляются сосуды более стройных пропорций, изготовленные и ленточным способом и комбинированно с частичным применением гончарного круга. Венчики, в основном клювовидные, с утолщением бережка, но встречаются и подтреугольные в сечении. На плечике встречаются процарапанные тамгообразные знаки, тулово иногда покрыто коричневой или черной краской внаплеск. На позднем этапе распространяется массивный венчик, украшенный снаружи вертикальными пальцевыми вдавлениями.

Наряду с ними в горах района продолжают бытовать хумы бочонкообразной формы со слегка округлым туловом без выраженных плечиков. Венчик резко, почти под прямым углом выгнут наружу и прямо срезан по бережку. В сечении ободок венчика подковообразной формы. Хумчи широкогорлые, также яйцевидной и бочонкообразной формы, венчики подтреугольные в сечении, но встречаются прямые с утолщением, иногда обращенным внутрь с желобком по плоскому бережку для упора крышки. Котлы трех вариантов: горшковидные грушевидной формы с вертикальной ручкой; подцилиндрической формы с горизонтальными ручками в виде жгутов; шаровидные с налепными ручками разных форм — прямые и гофрированные налепы, ушковидный налеп.

Более разнообразны, чем на первом этапе, кувшины. Форма тулова округлая вытянутая, дно довольно устойчивое. Горловина выделена, но различных размеров и профилировки. Характерна пластинчатая или миндалевидная в сечении ручка (иногда с желобком на спинке), опирающаяся нижним краем в плечико, верхним — в середину горловины или под венчиком. Некоторые ручки украшены пальцевыми вдавлениями или насечками. Появляются тонкостенные красноглиняные сосуды станковой работы с вертикальным тонким венчиком, округлым валиком под желобком, иногда сложно профилированной закраиной, изредка с уступом-полочкой на внутренней стороне горловины.

Со времени Каунчи II известен тип широкогорлых кувшинов, иногда очень крупных с горизонтальным рифлением горловины и поперечной подлепной ручкой (иногда двумя на противоположных сторонах плечика). Ручка миндалевидная, сжата так, что иногда вместо желобка остается узкое углубление с острыми краями. Кувшины с носиками на плечике становятся более редки. Реже используется орнаментация их краской внаплеск, переходящая больше на крупные и среднестенные сосуды, но есть кувшины, украшенные подковообразными и галочковидными завитками, шире распространяется рельефный орнамент — горизонтальные, волнистые и зубчатые полосы иногда в несколько рядов, точечный орнамент, рифление, налеп, иногда комбинирование нескольких элементов. Горшки и котлообразные сосуды сохраняют форму, характерную для предшествующего этапа, но наряду с ними встречаются двуручные котлы грушевидной или подцилиндрической форм, горловины не выделены или выделены слабо, венчик резко отогнут наружу и прямо срезан. С внутренней стороны венчика иногда полочка-уступ для крышек. Встречаются подтреугольные в сечении венчики, повторяющие форму горшков.

Широкогорлые горшки баночной формы и лепные и сформированные на гончарном круге иногда также с двумя ручками. Ручки и овальные и прямоугольные в сечении, смятые с боков и петлевидные. Стенки украшались рельефными налепами, насечками, волнистым процарапанным орнаментом. Мелкие горшки покрываются иногда красным лощением или красочной плетенкой (ромбы, пересекающиеся треугольники) черного и коричневого цвета. Крупные иногда покрываются густым коричневым ангобом с лощением.

Кружечки-горшочки, как и в Каунчи I, являются характерной формой второго этапа. Особенностью их является, что многие кружки покрыты красным или коричневым лощением. Встречаются экземпляры, покрытые орнаментальной плетенкой. Интересно на одном из сосудов сочетание налепа — животного и плетенки. Там же широко распространены открытые чаши. Преобладают сосуды с профилированной стенкой тулова, часто с изломом, но встречаются и полусферические. Стенки чаш покрыты и черной краской внаплеск и красно-коричневой с лощением.

Наряду с ними встречаются более крупные сосуды, миски, которые снабжаются двумя ручками петлевидной формы.

Продолжают использоваться сосуды-фляги типа мустахара округлой формы с одним уплощенным боком и широким устьем, оформленным округлым валиком. На некоторых из них также сохранились тамгообразные знаки. В большом количестве встречены сковородообразные плоскодонные сосуды с устойчивым плоским дном и вертикально подлепленной стенкой. Лепка грубая, глина с большой примесью отощителя, иногда даже в виде мелких камешков. Они могли выполнять роль и сковород и жаровен. Но на Кендыктепе встречены интересные формы жаровни в виде цилиндрического котла без дна, закопченного изнутри.

Для Каунчи II более, чем для первого этапа, характерно обилие крышек, в основном грубоватых по выделке, плоских с ручкой-отростком в центре или вертикальными ручками ближе к краю крышки. Орнамент и рельефный налепной и вдавленный, мотивы разнообразны.

Среди керамических изделий, сопровождающих бытовые комплексы, в большом количестве встречены поделки в виде головы быка, трактованной и реалистично с выделением ноздрей, глаз, рожек и даже разделкой шерсти, и стилизованно, но обязательно с ямочными вдавлениями.

По сравнению с Каунчи I, таким образом, мы можем отметить в керамике следующие элементы: возрастающий масштаб тонкостенной посуды, сосудов, изготовленных на гончарном круге, в основном медленного вращения, появление ранее неизвестных форм, характерных для Джетыасарского комплекса II–III вв. н. э., например, широкогорлых горшков с рифлением горловины и поперечной петлевидной ручкой. Вновь распространяется орнаментальный узор — плетенка, прослеживается нарастание керамических форм (особенно в столовой посуде) с лощением внешней поверхности, в основном красного и черного цвета. Лощение и густое с интенсивной окраской, и тонкое полосчатое. Вероятно, для Каунчи II можно считать более характерным в орнаментации сосудов изображение на ручках фигурок животных и реалистичных и стилизованных (Левина Л.М., 1971; Буряков Ю.Ф., 1982, с. 72 и сл.).

Бытовая утварь. Бытовая утварь Ташкентского оазиса известна плохо. Для периода Каунчи II можно отметить широкое распространение светильников. Это и плоские плошечки с ручкой-стерженьком или даже без него, и курильницы на ножках. Резервуары и полусферические или конические, расширенные наружу и иногда почти закрытые, с прорезами. Ножки грубоватые, утолщенные, часто в виде сплошного конуса. Поделки обычно изготовлены грубо, иногда слабо обожжены. Украшения и налепные и процарапанные — линейные или точечные. Встречаются бронзовые зеркала.

Украшения. Украшения представлены не очень полно. Известны золотые браслеты и бляшки, серьги (иногда с инкрустацией, иногда с зернью), бусы (каменные, металлические и стеклянные), серебряные, бронзовые и железные перстни. Иногда браслеты делаются следующим образом: на перевязь из нити или жилки нанизываются чередующиеся бронзовые бубенчиковидные пуговки с петельками и крупные стеклянные бусы. Печати, как правило, бронзовые в виде небольших цилиндров с петелькой. На лицевой стороне имеются негативные изображения (растительные мотивы, животные). Пряжки бронзовые в виде колец и ромбов, крепящихся к рамке штифтами, и в виде замочка квадратной формы (Буряков Ю.Ф., 1982, с. 76).

Погребальные памятники и обряд захоронения. Погребальные обряды периода Каунчи представлены в основном курганными захоронениями с лёссовой, реже каменной насыпью. Конструкция могил — катакомбы с поперечным, реже продольным дромосом. Погребения одиночные, парные или групповые, трупоположения на спине. Сопровождаются инвентарем в виде сосудов, орудий труда, украшений. Этот обряд свойствен как кочевникам, так и горожанам.

Интересна находка вместе с катакомбными ямных и подбойных захоронений с каунчинскими материалами, но несколько иным типом трупоположения — раскрытыми руками и ногами, в «позе всадника» (Древности Туябугуза, с. 118). Такого рода захоронения известны на прохоровском и сусловском этапах сарматской культуры II–I вв. до н. э. (Абрамова М.П., 1959, с. 54–57).

Культовые предметы и сооружения. По всей видимости, культовое значение имеют зооморфные ручки, часто встречающиеся в керамике Ташкентского оазиса. Преобладают изображения фигурок баранов: от реалистических до крайне стилизованных и даже до воспроизведения лишь отдельных элементов (головки, рожки, имитация руна). Б.А. Литвинский связывает их с культом фарна (Литвинский Б.А., 1968, с. 46–58, 75-111). Возможно, также имеют культовое назначение и так называемые шашлычницыподставки с головками баранов, повернутых в разные стороны. Значительная часть их обожжена, однако утилитарное назначение их (Григорьев Г.В., 1937) не доказано. На позднем этапе Каунчи II на подставках изображается голова быка. Встречаются имеющие культовое значение терракотовые статуэтки кабана (Канка), коня (Кадоваутепе). Видимо, имели религиозную символику изображения, процарапанные на сосудах. Преобладают знаки в виде круга, креста, креста и линий, креста в круге. Помимо известных ранее таких изображений (Григорьев Г.В., 1948, с. 55; Древности Чардары, с. 61, 294), в последние годы добавились сосуды со знаками из Кавардана, Кендыктепе, Шаматепе, Туртукультепе I. Более оригинально изображение на одной из фляг, найденной возле Кендыктепе: прямоугольник, разделенный на четыре части крестом, и отходящая от него волнистая линия, завершающаяся утолщением в форме змеиной головки (Древности Туябугуза, с 110).

Большую группу находок составляют керамические каменные и медные печати — цилиндрические подвески с отверстиями для продевания нитей. Изображения на них рельефные, часто двусторонние. Знаки — те же самые, что и на сосудах: кресты, круги, круги с лучами. Г.В. Григорьеву встретилась печатка со схематичным изображением человеческого лица среди солнечных лучей (Григорьев Г.В., 1948, с. 55). Интересна и бронзовая печатка с Кандыктепе, на одной стороне которой изображен олень, на другой — сибирский козел с крупными откинутыми назад рогами. Культовое значение имеют и терракотовые статуэтки (см. ниже).

Искусство. Искусство Чача античной эпохи практически еще не известно. Имеется некоторое количество терракотовых статуэток, относящихся к самому концу рассматриваемой эпохи или, возможно, к самому началу следующей. В их числе барельефные изображения на плоских терракотовых плитах, например изображение женщины с лютней в руках — по всей видимости, часть скульптурного фриза (размеры 34×16 см), найдена возле Канки, датируется IV–V вв. н. э. (Абдуллаев К., 1974б, с. 45–48). К этому же времени, видимо, относится и плакетка с изображением всадника (Усова Е., Буряков Ю., 1981, с. 44 и сл.).

Монеты. Развитие городов, рост товарно-денежных отношений имели своим результатом появление местной монеты. Уже после первых монетных находок (16 из дальверзинского клада и одна из Канки) был поставлен вопрос о существовании чачского чекана (Массон М.Е., 1953, с. 27). В настоящее время монет этого чекана известно более 1250. Изучение их, однако, только начинается. На данном уровне изученности можно говорить уже о массовом выпуске и длительности периода их чеканки, наличии нескольких номиналов. Видимо, начало чекана монеты в Чаче относится к III в. н. э. Монета — медная, плоская, скифатная, кружок не всегда круглый, иногда с рваными краями, вес варьирует от 0,2 до 2,95 г. Основной тип представлен изображением на лицевой стороне головы государя влево, на обороте — тамга и легенда. Более редкий тип — с портретом царя на лицевой стороне, обращенным вправо.

История Ташкентского оазиса в I тысячелетии до н. э. и первой половине I тысячелетия н. э. — это история постепенного развития и становления местного классового общества и государства. Этот процесс происходит на базе прогресса экономики. Здесь возникает государство, которое китайские источники называют Юни. Первоначально оно является малым владением в составе Кангюя, а затем входит в ядро этого государства. В конце II — начале III в. н. э. из Кангюя выделяется самостоятельное владение Чач. История Ташкентского оазиса в рассматриваемую эпоху характеризуется взаимодействием кочевнических влияний и влияний Согда. Однако воспринимать Ташкентский оазис только как объект влияний было бы неправильно. Он сам в свою очередь в период существования каунчинской культуры активно влиял на Согд.

Глава шестнадцатая Фергана (Ю.А. Заднепровский)

Фергана в первые века до н. э. и первые века н. э. продолжала играть значительную роль в истории восточной части Средней Азии. Сведения письменных источников о древней Фергане, сохранившиеся главным образом в китайских исторических хрониках, крайне скудны и отрывочны. Большинство историков и востоковедов принимают отождествление царства Давань (Да-Юань) китайских летописей с Ферганой, предложенное более 200 лет назад французским синологом Ж. Дегинем. Китайские сведения о Давани относятся ко II–I вв. до н. э. и к первым вв. н. э. По этим данным Фергана предстает как страна высокоразвитого земледелия и скотоводства, причем особо славились знаменитые даваньские лошади. В стране было много городов. Особо отметим сообщение источников о сходстве развития культуры Ферганы и Бактрии. Упоминаемые у римских авторов Плиния и Помпония Мелы (42 г. н. э.) париане (рапат) в перечне народов, обитавших на северо-востоке Средней Азии, к северу от согдийцев и бактрийцев, на Яксарте (Сырдарье), возможно, обитали где-то в Ферганской долине. Локализация в Фергане народа париканиев, о котором сообщает Геродот, предложенная еще Э. Херцфельдом и поддержанная К.В. Тревер (1955), А.Н. Бернштамом (1951а, б), Ю.А. Заднепровским (1954), в настоящее время отвергается (Лившиц В.А., 1963; Литвинский Б.А., 1965) (рис. 17).

Население Ферганы, судя по археологическим данным, сохранило свою культурную самобытность и, по всей вероятности, и свою политическую самостоятельность в период утверждения власти Ахеменидов в Средней Азии. На берегах Сырдарьи у западных границ Ферганы были остановлены войска Александра Македонского. Для последующего периода в источниках сохранилось известие о походе селевкидского полководца Демодама за Яксарт и о походе греко-бактрийского правителя Евтидема в страну Серов (в Восточный Туркестан). Однако у нас нет никаких оснований предполагать вхождение Ферганы в состав державы Селевкидов и в состав Греко-Бактрийского царства. В конце II в. до н. э. через Давань прошли племена юечжей, которые позднее на юге Средней Азии заложили основы будущей империи Кушан. Судя по археологическим данным, Фергана вопреки высказанному А.Н. Бернштамом (1951а, 1952) предположению не вошла в состав кушанского государства (I–IV вв. н. э.) и сохранила свою самостоятельность (Горбунова Н.Г., 1975а, б, в; Массон М.Е., 1975). Из краткого исторического обзора видно, что на протяжении всего древнего периода Фергана сохраняла свою самостоятельность. Это положение находит наиболее убедительное подтверждение в оригинальности ее культуры, выявленной в ходе археологических исследований.

Как и для предыдущих исторических периодов, только работы экспедиции ГАИМК 1930, 1933–1934 гг. под руководством Б.А. Латынина заложили основы научного изучения памятников первых веков до н. э. и первых веков н. э. (Латынин Б.А., 1935а, б; 1956; 1961).

Большие материалы по рассматриваемому периоду были собраны в ходе наблюдения на строительстве ряда каналов в Фергане в 1939–1940 гг. (Массон М.Е., 1940в; Гулямов Я.Г., 1951; Жуков В.Д., 1940, 1951; Оболдуева Т.Г., 1940; 1951; Заднепровский Ю.А., 1953).

Новый этап в изучении древней Ферганы связан с работами экспедиции ИИМК АН СССР, руководимой А.Н. Бернштамом, и особенно Памиро-Ферганской комплексной экспедиции 1950–1952 гг. (Бернштам А.Н., 1951а, б; 1952). Исследованием была охвачена вся территория Ферганской долины и соседних горных долин Алая и Кетмень-Тюбе. В результате проведенных работ А.Н. Бернштам разработал классификацию памятников и археологическую периодизацию культуры древней Ферганы (Бернштам А.Н., 1952). Большое внимание он обратил на памятники древних скотоводов и кочевников в горном окружении Ферганы. А.Н. Бернштам исследовал также вопросы развития ее хозяйства, культуры и политической истории. В его работах впервые освещены особенности исторических процессов, проходивших в Фергане с эпохи бронзы и до средневековья.

Дальнейшая разработка добытых экспедицией А.Н. Бернштама материалов по культуре древней Ферганы осуществлена Ю.А. Заднепровским в диссертации на тему «Древняя Фергана» (1954).

В 50-х годах развертываются широкие исследования культуры древнего периода Ферганы, в котором принимают участие экспедиции трех республик — Узбекистана, Таджикистана и Киргизии, а также центральных учреждений и местных музеев. Этот этап изучения начинается с 1954 г., когда были открыты памятники шурабашатской культуры, могильник Актам эпохи раннего железа и могильник Карабулак — важнейший памятник с катакомбными захоронениями. Южно-Киргизский отряд ЛОИА АН СССР и ИИ АН КиргССР с 1954 г. начал исследование шурабашатских поселений в Узгенском оазисе на востоке Ферганы. В итоге был выделен новый период в истории культуры Ферганы, названный шурабашатским (IV–I вв. до н. э.), который следует за эйлатанским и предшествует мархаматскому (Заднепровский Ю.А., 1956 а, б; 1958; 1960а, б, в; 1962а, б). Работы Ю.Д. Баруздина на Карабулакском и других могильниках выявили новые виды материальной культуры (импортные предметы, шелк, дерево и т. д.), которые значительно расширили и обогатили наши представления о культуре древнего населения (Баруздин Ю.Д., 1956–1961).

В долине Исфары в юго-западной Фергане проводят работы археологи Таджикистана (Давидович Е.А., Литвинский Б.А., 1955). Позднее под руководством Б.А. Литвинского в долине Исфары и в горах Карамазара (северо-западная Фергана) были проведены массовые раскопки погребальных памятников древнего периода, результаты которых обстоятельно опубликованы в четырех книгах (Литвинский Б.А., 1972; 1973а, б; 1978).

Археологи Узбекистана исследовали памятники древнего периода в Кувинском оазисе (Жуков В.Д., 1957). Значительные работы осуществлены В.И. Козенковой на Гайраттепе в восточной Фергане (Козенкова В.И., 1959; 1964). Новые памятники рассматриваемого периода обследовал сотрудник Наманганского музея Ю.Г. Чуланов (1967).

С 1962 г. начинает работы Ферганская экспедиция Государственного Эрмитажа под руководством Н.Г. Горбуновой, которая систематически исследует поселения древнего периода, а также синхронные могильники в разных частях Ферганы. Работы ее продолжаются до настоящего времени (Горбунова Н.Г., 1970а, б; 1971а, б, в; 1979; 1983). Исключительно ценные результаты получены в ходе многолетних работ на памятниках около Ашта в северо-западной Фергане Е.Д. Салтовской, которая обобщила их в своей диссертации (Салтовская Е.Д., 1971). Раскопки большого масштаба проведены археологами Киргизии под руководством П.Н. Кожемяко в зоне Андижанского водохранилища в 1964–1967 гг. Наибольший интерес представляют исследования на Кулунчакских поселениях шурабашатской культуры. Материалы одного поселения рассмотрены в диссертации П.П. Гаврюшенко (1970). Работы в этом оазисе были продолжены Д.Ф. Винником (Винник Д.Ф., Брыкина Г.А., 1968).

Памятники рассматриваемого периода изучались в Ахсыкете и в соседних оазисах северной Ферганы (Ахраров И., материалы не опубликованы). В юго-западной Фергане Г.А. Брыкина систематически на протяжении нескольких лет исследовала поселение и синхронный могильник Кайрагач. Небольшие раскопки на двух древних городищах осуществила сотрудник Андижанского музея Б. Абдулгазиева.

С 1972 г. Ферганская экспедиция ЛОИА АН СССР возобновила исследования памятников древнего периода и провела работы на Мархамате и Биловуре, а также на шурабашатском поселении в Карасуйском оазисе (Заднепровский Ю.А., 1977б; Заднепровский Ю.А., Дружинина Е.В., 1974; 1978).

Приведенный далеко не исчерпывающий перечень исследований сам по себе свидетельствует о значительном размахе работ и о большом количестве изученных памятников. В литературе освещен ряд важных вопросов. Однако до сих пор недостаточно опубликовано работ, обобщающих результаты изучения истории культуры древней Ферганы в целом, и многие вопросы мало разработаны. К тому же материалы последних десятилетий еще не систематизированы и только частично отражены в литературе.

Проблемы периодизации истории древней Ферганы до сего времени остаются дискуссионными. В литературе известны периодизации Б.А. Латынина (1935а), А.Н. Бернштама (1952), Ю.А. Заднепровского (1954; 1959а, б; 1962а, б), сделаны попытки дробного разделения периода существования красноангобированной керамики В.И. Козенковой (1964) и Н.Г. Горбуновой (1971а, б). Однако ни одна из них не является общепризнанной.

Автор данного раздела полагает, что на смену эйлатанскому периоду приходит шурабашатский, затем сменяемый мархаматским. При этом мы исходим из того, что есть возможность наметить и более дробную периодизацию, хотя в издании такого типа, как «Археология СССР», рассматривать по этим дробным этапам (учитывая условность границ и недостаток материалов) еще нельзя. Предлагаемая периодизация выглядит следующим образом:

Отметим, что Н.Г. Горбунова предлагает в настоящее время следующую периодизацию. Она считает, что II в. до н. э. — VII в. н. э. — это время существования единой кучайско-карабулакской культуры в Фергане. Внутренняя периодизация следующая: ранний этап — II в. до н. э. — I в. н. э.; средний этап — I–IV вв. н. э.; поздний этап — IV–VII вв. н. э. (Горбунова Н.Г., 1983).

С нашей точки зрения, имеющиеся археологические материалы позволяют говорить о непосредственной смене эйлатанского комплекса шурабашатским. Об этом свидетельствуют находки светлофонной эйлатанской станковой посуды в комплексе Шурабашата и на других поселениях. В то же время она никогда не встречается на памятниках следующего, мархаматского периода. На это же указывает сходство лепной крашеной посуды и распространение в обоих комплексах сходной расписной керамики. Однако различия между эйлатанским и шурабашатским комплексами столь существенны, что нельзя утверждать о простой преемственности развития. Наиболее ярким показателем служит различие станковой посуды — светлофонной и красноангобированной. Отличается и ассортимент форм посуды. На этом основании можно говорить о резкой смене культуры. Если обратиться к сравнению комплексов Шурабашат и Актама, то можно заметить определенное сходство погребального обряда (положение умершего, западная ориентация, помещение в могилу мяса барана, набор инвентаря) и лепной посуды. Резко отличается станковая посуда. Эйлатанская станковая посуда никогда не встречалась вместе с красноангобированной. Следовательно, Актам относится к более раннему периоду, чем Шурабашат. Это сопоставление указывает на существенные изменения культуры при смене эйлатанского комплекса шурабашатским.

Совсем иное положение наблюдается при сравнении шурабашатских памятников с последующими — мархаматскими. На всех этих памятниках представлены одни и те же группы керамики, но только представлены они разным количеством. Количественные, а также качественные изменения отражают постепенное прогрессивное развитие керамического производства и, очевидно, преемственное развитие культуры древней Ферганы.

Шурабашатский период (IV–I вв. до н. э.)[65]. Дальнейшее развитие земледельческой культуры Ферганы отмечается в шурабашатский период (назван по городищу Шурабашат в Узгенском оазисе, где впервые в 1954 г. Ю.А. Заднепровский обнаружил оригинальную расписную лепную керамику в едином комплексе с красноангобированной). В настоящее время известно более 40 памятников этого периода. Почти половина из них исследована раскопками разной площади и шурфами. Однако большая часть памятников и добытых материалов не опубликована (табл. CL).

Шурабашатские памятники исследованы в следующих районах:

1. Долина Яссы — Шурабашат и тепе в его окрестностях; Джиланда, городище Кош-Булак, поселение Кзыл-Октябрьское, городище Кзыл-Октябрь, Дунбулак, Тенеш, Североузгенское, два тепе у Кампыр-Равата (позднее переименованные в Кулунчакские), Ана-Кызыл (Заднепровский Ю.А., 1962а; Кожемяко П.Н., 1970; Гаврюшенко П.П., 1970б). Шурабашатский сосуд найден в могильнике Караджар (Заднепровский Ю.А., 1960а).

2. Долина Карадарьи — городища и Тамтепе, Карадарьинское городище и оазис, тепе у сел. Мирза-Ака, Дехкан, Шоштепе, Южноузгенское (Заднепровский Ю.А., 1962а; Латынин Б.А., 1961; раскопки на Шоштепе продолжены Д.Ф. Винником, материалы не опубликованы). Шурабашатская керамика обнаружена также в шурфах на Узгенском городище (Горячева В.Д., 1972).

3. Долина Куршаба — Северокуршабское I городище (Заднепровский Ю.А., 1960а; раскопки на городище, названном Торткуль, провел Д.Ф. Винник, материалы не опубликованы).

4. Карасуйский оазис — городище Савай, Шалтактепе, городище Хаиттепе (Заднепровский Ю.А., 1962а). В шурфах на нескольких памятниках шурабашатскую керамику нашел О. Береналиев. На Хожамбагтепе в 1976–1977 гг. Ю.А. Заднепровским вскрыты полностью помещения дома-усадьбы верхнего горизонта.

5. Долина Кугарта — тепе южнее Джалалабада и у сел. Каирма Базаркурганского района (Заднепровский Ю.А., 1960а).

Шурабашатская расписная керамика, кроме того, найдена на Гайраттепе (Козенкова В.И., 1964), на Биловуртепе, Мунчактепе и Мархамате. Все эти памятники сконцентрированы в восточной Фергане.

В шурабашатский период отмечается значительный рост населения. Это наглядно отражено в количестве поселений Карадарьинского и Узгенского оазисов. В чустский период в первом оазисе было всего шесть поселений, к шурабашатскому периоду количество их увеличилось в 15 раз. Значительно возросла плотность заселения. На участке 8 кв. км сосредоточено 70 поселений — 9 тепе приходится на 1 кв. км, тогда как в чустский период в Узгенском оазисе одно поселение приходилось на 20 кв. км. К этому следует добавить, что здесь возникают такие крупные поселения — древние города, как Шурабашат (70 га), Карадарьинское (10 га) и др.

Накопленные материалы позволяют предложить следующую типологию шурабашатских поселений:

I тип — многочисленные памятники, дошедшие до нас в виде округлых небольших холмов-тепе (тепе Карадарьинского и Карасуйского оазисов, Шоштепе). Это были укрепленные сельские дома-усадьбы площадью до 0,1 га. Располагаются они группами на довольно большом расстоянии друг от друга, как это отчетливо наблюдается в наиболее сохранившемся Карадарьинском оазисе. Более полное представление о памятниках этого типа дало Хожамбагтепе (Заднепровский Ю.А., Дружинина Е.В., 1974; 1978). Оно находится в северо-восточной части Карасуйского оазиса. Полностью раскопана постройка верхнего горизонта — прямоугольная в плане, общей площадью 750 кв. м. Дом состоял из семи комнат, расположенных в три ряда. Размеры комнат 12–20 кв. м. Имелось два выхода. Наружные стены (на краю холма) разрушены, и поэтому невозможно установить, имелась ли оборонительная стена. Однако у постройки нижнего горизонта была внешняя стена (овальная в плане).

II тип — укрепленные сельские (общинные) поселения, в которых особо выделяется монументальная постройка, очевидно принадлежащая главе общины. Представление о них можно составить по Кулунчакским поселениям площадью 0,5 га. Одно из них, так называемое Кулунчакское, укрепленное, располагалось на берегу р. Яссы. Вскрыто шесть горизонтов. На уровне II–III горизонтов (время расцвета поселения) существуют оборонительные стены, окружающие его целиком. Внутри стен более 20 жилых и хозяйственных помещений, среди которых выделяется комната площадью 52 кв. м. На позднем этапе появляется отдельная крупная постройка (Гаврюшенко П.П., 1969а, б; 1970а, б). Рядом находится «первое Кулунчакское поселение». Оно представляет сейчас холм (100×50 м) с возвышением в западной части. В западной части в начале существования поселения построено монументальное здание площадью более 100 кв. м с массивными стенами и обводным коридором. Комплекс жилых и хозяйственных помещений вскрыт в пониженной части поселения. Оба эти поселения располагались в округе Шурабашата, являвшегося центром Узгенского оазиса.

III тип — неукрепленные поселения с аморфной конфигурацией, как, например, поселение Тенеш площадью до 5 га, Кзыл-Октябрьское (Заднепровский Ю.А., 1960а).

IV тип — сильно укрепленные крепости с одним, двумя или тремя возвышающимися холмами, занимающие площадь от 2,5 до 8 га. Это Кзыл-Октябрь, Дунбулак, Кош-Булак, Дехкан, Южноузгенское, Северокуршабское I (Торткуль). Все они располагаются на берегах Яссы и Карадарьи на расстоянии около 5 км друг от друга и образуют систему обороны оазиса. Раскопки на Дунбулаке, Кзыл-Октябре и Дехкане показали, что это были многослойные памятники, жизнь на двух последних возникла еще в чустский период. Кзыл-Октябрь и Дунбулак располагаются в местах переправы через Яссы, а Южноузгенское — у переправы через Карадарью.

V тип — городище правильной конфигурации, с сильными укреплениями и с цитаделью, площадь 10 га — Карадарьинское. Оно являлось центром довольно крупного оазиса. Городище четырехугольное в плане (320×330 м). С запада и востока оно ограничено оврагами, с севера — рвом, с юга — краем террасы. Городище окружено оборонительной стеной, имевшей башни. В середине западной стены выделяется высокий холм — остатки цитадели. В 1958–1966 гг. проводилось изучение цитадели. В плане она трапециевидной формы (400 кв. м), возвышается на 10 м над поверхностью городища. Вскрыты строительные остатки верхних четырех горизонтов. Внутреннее помещение перегорожено стеной, имеются четыре ямы от столбов, поддерживавших перекрытие. Стены сложены из кирпича размером 60×30×10 см. На них имеются знаки. На одном из горизонтов открыта часть хумхоны, в которой расчищено четыре хума. Внешняя стена цитадели сложена из кирпичей 38×23 см, положенных на два ряда пахсовых блоков. Небольшие раскопы произведены также на двух холмах на жилой части городища. Выявлены строительные остатки, участки пола с очагом.

В окрестностях городища в обрыве левого берега Узген-Арыка обнаружены на глубине 3,3 м остатки древних погребений с лепным кувшином и красноангобированной чашей. Сосуды аналогичны шурабашатским. Весьма возможно, что на этом месте хоронили умерших древние жители Карадарьинского городища (Заднепровский Ю.А., 1960а; 1962а).

В VI тип мы выделяем крупнейшее в Фергане городище древнего периода Шурабашат площадью 70 га. Оно находится на правом берегу р. Яссы в 10 км к северо-западу от г. Узгена. Состоит из четырех частей, вытянутых с запада на восток вдоль реки. С трех сторон оборонительная стена окружает городище. Только со стороны реки и болотистой поймы не было укреплений. Восточное городище выделяется и оно имеет особые стены. Здесь находится высокий холм, вероятно, остатки цитадели. Вокруг городища располагалось несколько тепе, составлявших земледельческую округу Шурабашата. Большая часть их была срыта при землеустроительных работах.

Небольшие раскопочные работы проведены в 1954–1957 гг. на всех частях Шурабашата. Они позволили выявить три этапа в истории поселения и охарактеризовать особенности материальной культуры (Заднепровский Ю.А., 1957б; 1960а; 1962а). Западная часть городища не была заселена в древности, судя по отсутствию культурного слоя. Она служила, вероятно, убежищем для населения и загоном для скота. Основные работы производились на городище II, на холме в северо-западном углу. Обнаружены остатки построек двух строительных горизонтов с хозяйственными ямами и многочисленными находками. На восточном городище III проведены раскопки на цитадели и жилой части. На цитадели заложили шурф для изучения стратиграфии и углубились до 9 м, но до материкового слоя не дошли. Общая высота холма цитадели составляет 12 м. Полученный комплекс керамики позволяет заключить, что цитадель существовала только в шурабашатский период.

На жилой части городища III в нижнем слое обнаружено небольшое количество станковой эйлатанской керамики и расписная керамика, сходная с материалами Актама. Поскольку эти виды керамики обнаружены только на восточном городище, то следует полагать, что первоначальное поселение возникло в эйлатанское время, возможно в конце его, именно на этом участке.

При изучении северного оборонительного вала обнаружено несколько захоронений с шурабашатскими сосудами.

Приведенные данные свидетельствуют о разнообразии типов поселений и, следовательно, о дифференциации их по функциональному назначению. Все это, несомненно, отражает сложность социально-экономической жизни древнего периода, резко отличающегося от предшествующей эпохи.

Обращает на себя внимание то, что многие шурабашатские поселения имели оборонительные укрепления. Укрепленными были крупные городища и небольшие поселения-крепости, а также сельские поселения и даже сельские дома-усадьбы.

Укрепленные поселения в долинах рек Яссы и Карадарьи располагаются на небольших расстояниях друг от друга, часто около переправ и образуют в совокупности систему укреплений, охранявшую земледельческие оазисы восточной Ферганы. В Фергане появление укрепленных поселений объясняется конкретно-политическими условиями и связано с экспансией Ханьского Китая.

Фортификация. Укрепления изучены в Шурабашате. С северной стороны его окружает вал длиной 3 км, шириной 38 м при высоте 6 м. Он был разрезан. При этом следов кладки не прослежено и можно предполагать, что основа вала была насыпной и только снаружи облицована кладкой. На валу на более или менее равных интервалах расположены возвышения (их 25), представляющие собой остатки башен. Городище II, расположенное в середине, дополнительно укреплено валом с башнями с западной и южной сторон. Восточное городище имеет замкнутую обособленную систему укреплений и, возможно, выполняло роль цитадели древнего города. Размеры его 300×280 м. А то, что ранее в Шурабашате названо было цитаделью, — это холм, примыкающий к восточной стене городища, который мог явиться своего рода донжоном — местом укрытия и последнего убежища в цитадели. Заключение о назначении восточной части Шурабашата является предположительным, поскольку в заложенном здесь раскопе не получено каких-либо определенных данных о планировке.

Древние фортификаторы, кроме искусственных сооружений, широко использовали рельеф местности в качестве естественных укреплений. Это наблюдается, например, в городищах Кошбулак и Карадарьинском. На последнем проведены небольшие работы на цитадели — большом холме, примыкавшем к западной стене. Этот холм принят за цитадель, поскольку в рельефе городища нет других выделяющихся частей. Верхняя площадка цитадели трапециевидной формы размером 20×20 м. Относительно небольшие размеры дают основания предположить, что она служила местом пребывания правителя города. Внутри она была разделена на две части перегородкой. В полу найдены ямы для четырех колонн, поддерживавших перекрытие. Внешние стены толщиной 2,8 м (Заднепровский Ю.А., 1960а, 1962а).

Застройка. Жилище шурабашатского периода изучено недостаточно. Планировку сельского дома можно представить по материалам Хожамбагтепе. На кулунчакских сельских поселениях открыты части многокомнатных жилых комплексов с хозяйственными помещениями. Но выделить в них отдельные жилища не удалось. На всех других памятниках производились только разведывательные раскопки.

Обычно малые комнаты являются хозяйственными и кладовыми. Наиболее распространены комнаты размером до 20 кв. м. В каждом жилище имелось по одной большой комнате — центральному помещению.

Хозяйство. Развитие земледелия в шурабашатский период, видимо, в значительной мере основывалось на использовании искусственного орошения. Об этом можно судить, анализируя топографию поселений Карадарьинского оазиса. Большая часть их располагается на высокой террасе вдоль современного Узген-Арыка. Поливное земледелие в оазисе и в настоящее время связано с этим каналом. Канал прорезал глубокое русло, что само уже свидетельствует о его древности. По условиям рельефа местности вода могла поступать только с востока в том месте, где проходит Узген-Арык. Из всего этого следует, что широкое освоение Карадарьинского оазиса было возможным только после проведения канала.

Большая плотность поселений в этом оазисе, а также концентрация поселений вокруг Шурабашата в Карасуйском оазисе была обусловлена главным образом развитием ирригации. Об интенсивном земледельческом хозяйстве можно судить по многочисленным зерновым ямам на поселениях. Наряду с такими ямами для хранения использовали крупные хумы. Они найдены на многих поселениях: в Шурабашате, Дунбулаке и в сельской усадьбе Хожамбагтепе. На Карадарьинском городище и на Кулунчаке открыты кладовые помещения, в которых находится по нескольку хумов (хумхона). Они также использовались для хранения воды и вина.

Лаконично, но достаточно полно главные особенности сельского хозяйства Ферганы (Давани) конца II–I в. до н. э. охарактеризовал известный китайский путешественник Чжан Цянь, посетивший Фергану в 125 г. до н. э.: «Оседлые жители пашут поля, разводят рис и пшеницу, имеют виноградное вино, много хороших лошадей». Это сообщение говорит о высоком развитии земледелия и о наборе ведущих культур. Особенно удивили китайцев люцерна (мусу) и виноград, с которыми они не были знакомы. В источнике сообщается далее: «Китайский посланник привез семена, тогда сын неба (китайский император) начал посадку мусу и винограда на тучной земле» (Кюнер, 1961, с. 122). Так сами китайцы отмечают факт заимствования важнейших сельскохозяйственных культур из Средней Азии.

Китайские источники отмечают как характерную особенность скотоводства в древней Фергане большое развитие коневодства. Страна славилась породистыми знаменитыми даваньскими лошадьми. Разведением их занималось оседлое население, что вытекает из сообщения: «Давань имеет хороших лошадей, они находятся в городе Эрши, их скрывают, не соглашаются дать ханьскому посланнику» (Кюнер, 1961, с. 122). Эти лошади находились отчасти на стойловом содержании, их кормили люцерной. В этой связи следует вспомнить о незастроенных больших участках в Шурабашате, которые, возможно, использовались как загоны. Здесь они занимали большую часть поселения — около 30 га. Существование загонов на этих поселениях отражает традиции общинного выпаса и охраны скота.

Изображения знаменитых даваньских коней запечатлены и дошли до нас в наскальных рисунках. В местности Айрымчатау в 8 км от г. Ош на скальном хребте имеется 30 одиночных фигур лошадей. Поджарое тело, высокие стройные ноги, длинная плавно изогнутая шея с небольшой головкой — признаки породистой скаковой лошади талантливо подчеркнуты древним художником. На этой скале рукою искусного мастера выбита целая галерея изображений даваньских лошадей. Несомненно, они являлись объектом поклонения (Заднепровский Ю.А., 1962б).

В 20 км отсюда находится Араванская скала (вблизи Мархамата) с несколькими аналогичными фигурами лошадей (Бернштам А.Н., 1952). Недавно обнаружены еще два пункта таких наскальных рисунков — в долинах Науката и Абширсая. Концентрация памятников указывает, что именно эти предгорные районы являлись центром коневодства древнего периода.

О составе стада шурабашатского периода можно составить некоторое представление по костям животных, собранным на Шурабашате. Основная масса костей принадлежит овце и козе, затем идет крупный рогатый скот, лошадь и верблюд. Сравнение материалов по Шурабашату с памятниками бронзового века Чустом и Дальверзином показывает большое сходство, почти идентичность с составом стада Чуста. Таким образом, можно констатировать прямую преемственность форм скотоводства в Фергане начиная от эпохи бронзы.

По сообщениям китайских источников, ремесленные производства достигли высокого развития, однако археологических данных известно пока мало. На кулунчакском поселении найдена литейная форма (Гаврюшенко П.П., 1970б). Лучше всего представлено керамическое производство, есть свидетельства о значительном развитии строительного дела, ткачества, косторезного ремесла и т. д.

Начиная со II в. до н. э. действовал караванный путь — северная дорога из Кашгара в Давань и далее на запад, так называемый «великий шелковый путь». По нему осуществлялась международная транзитная торговля шелком и другими редкими товарами. На этом пути Фергана занимала важное место. Этим, в частности, объясняется увеличение населения и появление большого числа укрепленных поселений. Крепости в долинах Яссы и Карадарьи, несомненно, предназначались и для охраны торгового пути. Вполне возможно, что стремление обеспечить безопасность на «шелковом пути», а не только желание заполучить даваньских лошадей явилось главной причиной военных походов Ханьского Китая на Фергану.

Наряду с внешней торговлей, особенно оживленной между Ферганой и Восточным Туркестаном, развивался обмен со скотоводами окружающих горных долин, а также внутри страны. Преобладанием натурального обмена, вероятно, объясняется отсутствие собственной монеты. Слабо развиты были в Фергане денежные отношения, хотя медные китайские монеты у-ши часто встречаются в древних захоронениях. Все это является показателем определенного отставания Ферганы от передовых областей Средней Азии.

Орудия труда и оружие. На шурабашатских поселениях находки орудий труда и предметов вооружения встречаются исключительно редко. Железные ножи найдены в обломках, не позволяющих восстановить их форму. При раскопках обнаружено большое количество каменных зернотерок, аналогичных зернотеркам предшествующего времени.

На Шурабашате, преимущественно в хозяйственных ямах найдено 12 костяных накладок на лук нескольких разновидностей. Они позволяют говорить о распространении сложного составного лука у оседлого населения Ферганы. В настоящее время эти находки являются наиболее ранними в Средней Азии и заставляют вспомнить сообщения источников, что даваньцы искусны в конной стрельбе из лука и что их оружие состояло из луков со стрелами и копий (Бичурин Н.Я., 1950). Единственный бронзовый плоский наконечник стрелы найден на Кулунчаке (Гаврюшенко П.П., 1970б). К числу предметов вооружения относятся круглые каменные ядра для пращи.

Керамика. В литературе опубликованы классификации комплекса керамики Шурабашата и Карадарьинского городища (Заднепровский Ю.А., 1960а; 1962а) и Кулунчака (Гаврюшенко П.П., 1969а; 1970б). Ниже дается классификация, уточненная в последние годы автором. Вся керамика делится на группы[66].

I группа — лепная керамика (которая ранее обозначалась как неорнаментированная). Эта группа соответствует отделам лепной светлоангобированной и неангобированной керамики, по классификации П.П. Гаврюшенко. Последняя разновидность представлена немногочисленными находками. Кроме светлого ангоба, применялись и другие виды и поэтому мы объединяем все разновидности лепной посуды без окраски и росписи.

II группа — лепная крашеная и расписная керамика, которая по технологическим признакам однородна, но внутри рассматривается раздельно по способу украшения.

III — сероглиняная (кухонная). В классификации П.П. Гаврюшенко не выделена.

IV группа — красноангобированная, которая объединяет, как это принято для мархаматского комплекса, и керамику с черным ангобом и керамику, украшенную процарапанным орнаментом (отдела III Б, В, Г, по П.П. Гаврюшенко).

V группа — станковая, которая соответствует VII типу Карадарьинского городища и, вероятно, отделу III Д, по П.П. Гаврюшенко.

VI группа — хумы. В классификации П.П. Гаврюшенко не выделена.

Количественное соотношение групп керамики на разных памятниках шурабашатской культуры сильно варьирует. В комплексе Шурабашата и Кулунчака преобладает лепная посуда, которая составляет 95 и 93,3 %, а станковая лишь 1/20 керамики комплекса. Такое соотношение выявлено для крупного городища и для сельского поселения. Совсем иное соотношение на Хожамбагтепе, где доля лепной посуды составляет только треть керамики комплекса, а количество станковой возросло в 12 раз. В Хожамбаге количество лепной крашеной и расписной посуды уменьшилось в 9 раз по сравнению с Шурабашатом.

Как видим, в керамическом комплексе шурабашатских памятников определяющую роль играла лепная посуда. Количественное различие соотношения групп керамики является основанием для хронологического разделения шурабашатских памятников.

Комплекс керамики делится на группы, каждая из которых подразделяется на классы: класс чаш, котелков, горшков, кувшинов, ваз, банкообразных сосудов, сосудов редкой формы. Каждый класс в свою очередь делится на типы по особенностям форм.

I. Лепная посуда представлена следующими типами: чаши, миски, котелки, горшки, узкогорлые кувшины биконической формы с петлевидной ручкой, широкогорлые кувшины-корчаги, котлы, жаровни, плошки, вьючная фляга.

II. Лепная крашеная и расписная керамика. Сосуды покрыты светло-розовым или красноватым ангобом и залощены. Некоторые одинаковые формы украшены и росписью и окраской. Например, нижняя часть чаш окрашена, а верхняя часть расписана узорами или вся внешняя сторона закрашена, а внутренняя расписана. Имеются сосуды с росписью на обеих поверхностях. Очень характерна окраска верхней половины сосуда или красочная полоса вдоль венчика. Крашеная керамика подразделяется на следующие классы: чаши (с отогнутой закраиной; с перегибом бортика; с загнутыми внутрь краями); миски (с загнутыми краями; с фигурным профилем); кружки с петлевидной ручкой; горшки, бутыли, банки; кувшины (без ручек; с ручками-налепами; с петлевидными ручками); котлы, плошки.

Расписная посуда представлена следующими типами: чаши, миски, котелки, горшки, кувшины, банки, кружки, вазы, жаровни, плошки, хумчи.

Кухонные сосуды обычно фрагментарны и не дают представления о формах.

Красноангобированная керамика представлена тонкостенными сосудами, покрытыми красным, коричневатым и черным ангобом. Она по качеству и формам мало отличается от аналогичной посуды центральных районов Ферганы. В Шурабашате встречены чаши полусферические, с перегибом бортика и с ручкой, котелки, миски, кувшины. Несколько больший набор посуды с красным ангобом в Карадарьинском городище и в Хожамбаге. Изредка встречаются фрагменты керамики с красным ангобом, украшенные процарапанным орнаментом. Всего четыре таких образца оказалось в Шурабашатском комплексе, 14 из 14 тыс. фрагментов в Кулунчаке, а также единичные находки в Карадарье, Хожамбаге и в Кзыл-Октябре.

Станковая посуда без красного ангоба фрагментарна. Встречаются хумы яйцевидной формы, обычной для древнего периода Ферганы, а также своеобразной шаровидной формы с сосцевидными ручками-налепами, не имеющие аналогий в Фергане и в других областях Средней Азии. Своеобразие комплексу керамики придают разные по форме ручки и крышки. К числу керамических изделий относятся прясла обычной круглой формы и биконические с горизонтальными желобками на нижней половине.

Особо следует остановиться на расписном орнаменте. Узор наносился карминно-фиолетовой и красной краской по светлому фону. Поверхности некоторых сосудов целиком покрыты узором. Но чаще встречаются сосуды с украшением только верхней половины. Широко распространены мотивы ромбов и треугольников, заштрихованные решеткой и в обрамлении зигзагов и волнистых линий. Полудуги, волюты, волнистые линии, узоры в виде ветки, шевроны, широкие мазки-полосы. Огромное разнообразие и самобытность шурабашатского орнамента резко выделяют этот комплекс среди всех известных комплексов керамики Средней Азии.

Украшения. Бытовая утварь. Одежда. Несколько больше известно о предметах быта, одежды и об украшениях. Около Шурабашата найден небольшой медный котел на подставке, с остатками ручки. Ферганские котлы эйлатанского и шурабашатского периодов своеобразны по форме и употребляли их длительное время. Находки эти позволяют выделить еще один самостоятельный центр производства котлов — Ферганский (Заднепровский Ю.А., 1962а). Из рога сделан оконечник на ремень. Имеются заготовки для костяных пряжек, предметы туалета — бронзовая пластинка для румян, сурьматаш с графитом. Среди металлических украшений отметим колокольчик и перстень из захоронения в валу Шурабашата. Перстень изготовлен из латуни. Разнообразны бусы из стекла (голубые реберчатые крупные, из египетской пасты, такие же, но мелкие; круглые, бисер зеленого цвета), камня (янтарные плоские), кости (цилиндрические и круглые).

Особо следует остановиться на двух терракотовых изображениях человека, найденных в Шурабашате. Одно из них цилиндрической формы. Углублениями намечены глаза и рот, валиком обозначены брови и нос. Второе — представляет налеп, который, вероятно, украшал сосуд или ручку его (Заднепровский Ю.А., 1962а). Это наиболее древние изображения человека, известные ныне в Фергане.

Погребальный обряд. Погребальный обряд, существовавший в Фергане в шурабашатский период, продолжал традиции предшествующего времени (Заднепровский Ю.А., 1962а, с. 175). Трупы укладывали в земляную яму на спину, в вытянутом положении, головой на запад. В могилу укладывалось некоторое количество керамики, украшения, а также заупокойная пища (в погребениях найдены кости барана и птичьи кости).

Культовые предметы и сооружения. Имеющиеся материалы позволяют осветить некоторые стороны идеологических представлений населения Ферганы. Известные наскальные изображения лошадей имели, очевидно, культово-магическое значение и должны были способствовать размножению лошадей. Изображение лошади встречено также на сосудах — на хуме Сымтепе и на сосуде из Куюктепе (Горбунова Н.Г., Козенкова В.И., 1974), а также в Гайраттепе (Козенкова В.И., 1964) и Мунчактепе (Заднепровский Ю.А., материалы 1973 г. не опубликованы). Широкое распространение изображений коня не случайно. Имеются сообщения китайских источников, которые позволяют говорить о существовании в Фергане культа коня и о существовании объекта поклонения в виде скульптуры и наскальных рисунков. Культ коня, как известно, тесно связан у среднеазиатских народов с поклонением солнцу.

Явно культовое назначение имеет золотое украшение в виде фигурки птицы с подвесками, случайно найденное на городище Темир-Коруг близ Нау ката. Фигурка насажена на бронзовый стержень. Она украшена вставками из камня и зернью. Обращают на себя внимание два длинных крыла из тонкой пластинки. Подвески включают плоские кружки и серповидные пластинки, которые можно рассматривать как символы солнца и луны. И всю фигурку можно связывать с астральным культом. Золотая фигурка птицы уникальна. Эта первая находка золотого украшения скифо-сарматского звериного стиля на территории Ферганы, и она не имеет прямых аналогий в опубликованных материалах. На основании некоторого сходства с находками в Мордвиновском кургане на Украине ориентировочно темир-коругское изображение птицы можно датировать V–III, может быть, IV–III вв. до н. э.

Следует обратить внимание на то, что в одном захоронении Шурабашата наряду с костями барана находились и кости птицы. Этот обычай положения в могилу тушек птиц отмечен в некрополе Темир-Коруг, о котором будет сказано в следующем разделе. Приведенные наблюдения указывают на особую роль птицы в погребальном обряде. Имеющиеся материалы позволяют говорить, что в верованиях древних ферганцев большую роль играли поклонение и почитание основных сил природы. Особое значение придавалось культу коня.

Даваньское царство в политическом отношении представляло союз городов-государств или оазисов-государств. Во главе страны стоял правитель, который в источниках носил титул ван (царь, князь). Известны имена по крайней мере четырех правителей местной династии. Правитель опирался на совет старейшин, который играл важную роль в политической и религиозной жизни страны. Старейшины участвовали в решении вопросов войны и мира, они иногда решали и судьбу самого правителя: известно, что они приговорили одного из них к смерти.

Разложение первобытнообщинного строя в Фергане и начало формирования раннеклассовых отношений происходило на протяжении чустского и эйлатанского периодов. В ходе рассматриваемого периода все эти процессы завершились созданием государства. Появление таких крупных поселений со сложной структурой, как Шурабашат, документирует завершение процесса сложения государства.

В источниках приведены названия столицы — главного города Эрши и второго города — Ючэн, находившегося на востоке. Первый из них сопоставлен с городищем Мархамат (Бернштам А.Н., 1952). Это сопоставление наиболее вероятное. Среди известных археологических памятников на востоке Ферганы крупнейшим является Шурабашат, который и отождествляется предположительно с городом Ючэн (Заднепровский Ю.А., 1962а).

В исторических судьбах Ферганы исключительно важная роль принадлежала скотоводческим и кочевым племенам, обитавшим на окраинах Ферганской долины. Для этих племен Фергана являлась культурным и ремесленным центром.

Что касается места Ферганы в истории Средней Азии, то письменные источники и многочисленные археологические материалы свидетельствуют о самобытности ее культуры и о независимости, самостоятельном развитии и в этот период.

Мархаматский период. В первые века н. э. культура оседло-земледельческого населения Ферганы достигает наивысшего развития. В это время повсеместно распространяется превосходная тонкостенная станковая посуда с красным ангобом. Впервые памятники с этой керамикой были обследованы Б.А. Латыниным в 1930, 1933–1934 гг. Они были выделены как период Ф II в его периодизации истории культуры (Латынин Б.А., 1935б; 1961). В литературе имеется в настоящее время более десяти наименований этого периода — «даваньский», «кушанский» и др. Ю.А. Заднепровский предложил наименование «мархаматский» по названию городища, которое, очевидно, являлось столичным центром Даваньского государства. Это наименование используется и в данной работе (табл. CLI–CLIII).

Памятники мархаматского периода встречены на всей территории Ферганской долины, включая предгорные районы и центральную ныне безжизненную Каракалпакскую степь. Всего насчитывают около 600 памятников (Горбунова Н.Г., 1977а). По нашим подсчетам, не менее 1000 тепе и городищ относится к мархаматскому периоду. Шурфами и раскопами изучено около 30 памятников. Опубликована незначительная часть добытых материалов.

В настоящее время исследованы памятники: Мархаматское городище в долине р. Араван в юго-восточной Фергане, городище Биловуртепе на левом берегу р. Акбура, Гайраттепе (в 50 км к северо-востоку от г. Андижана) и др.

Поселения. Фортификация. Архитектура. Накопленные материалы позволяют предложить достаточно обоснованную классификацию поселений[67]. Поскольку в этот период ведущая роль в социально-экономической жизни Ферганы принадлежала городам, то и классификацию начинаем с них. Городские поселения — древние города.

I тип — городища больших размеров, с развитой фортификацией и неправильной конфигурацией. Таковы: Кайноват (15 га) — неправильной пятиугольной формы; Иски-Курган на Большом Ферганском канале (БФК) (13 га) — многоугольное в плане.

II тип — городища больших размеров, правильной прямоугольной формы, с мощной системой укреплений. Наиболее характерно городище Мархамат (38 га) и Учкурганское городище.

Мархаматское городище — прямоугольное в плане, размером 750×500 м, ориентировано по сторонам света. На высоких крепостных стенах часто поставлены башни, на западной и восточной стенах — по 20, а на северной стене — 12 башен. Южная стена сильно разрушена. Внутри стен сохранилось несколько холмов — тепе. Наиболее застроена была юго-восточная часть городища. В северо-западной части выделяется огромный холм, служивший, вероятно, цитаделью древнего города. Северная часть менее застроена. Особенности топографии внутри стен Мархамата дают основание предполагать, что она использовалась в качестве загона для скота (Бернштам А.Н., 1951а, с. 228).

Мархаматское городище, занимавшее площадь около 40 га, является крупнейшим во всей Ферганской долине, и оно достаточно обоснованно отождествлено А.Н. Бернштамом со столичным городом Давани Эрши. Результаты исследования 1950 г., проведенные А.Н. Бернштамом, не опубликованы.

В истории Мархамата А.Н. Бернштамом выделено два периода: позднедаваньский — период возникновения города (III–II вв. до н. э.) и кушанский (I–III вв. н. э.) — пора расцвета города и перестройки фортификации. Такое разделение основано на существенном различии состава керамики нижнего и верхнего слоев (Бернштам А.Н., 1951а). Комплекс керамики нижнего слоя состоял из лепной, так называемой даваньской, керамики и станковой посуды с красным ангобом, которые были представлены примерно в равном количестве. В верхнем слое преобладала красноангобированная керамика. В 1973 г. Ю.А. Заднепровский провел повторные раскопки на городище для уточнения вопросов стратиграфии и состава комплекса керамики. Добытая лепная керамики, которую А.Н. Бернштам называл «даваньской» (Бернштам А.Н., 1952, с. 219) _г оказалась сходной с шурабашатской. В коллекции 1973 г. имеются образцы крашеной и даже расписной посуды, бесспорно, шурабашатского облика. Повторные работы подтвердили наблюдения о наличии двух, а может быть, и трех периодов в жизни Мархамата. Они позволили уточнить его место среди других комплексов древнего периода. Поскольку в комплексе нижнего слоя Мархамат I почти в равном количестве представлена лепная и станковая керамика, то он может быть сопоставлен с комплексом Карадарьинского городища и Дехкан, т. е. со второй хронологической группой шурабашатских памятников. Хронологическую грань между шурабашатским и мархаматским комплексами можно, по всей вероятности, провести на рубеже н. э.

III тип — городища правильной прямоугольной формы, с укреплением среднего размера — около 10 га. Таковы Карадарьинское городище и Янги-Базарское.

IV тип — городища правильной прямоугольной формы, с выделенным холмом-цитаделью, малого размера (4–5 га). К этому типу относится Бузульмас (в междуречье Нарына и Карадарьи) и Куршабское (в одноименной долине).

V тип — поселения с аморфной конфигурацией и, видимо, без укреплений, площадью до 5 га. Таково Тенешское в Узгенском оазисе, Мунчактепе (около Мархамата).

VI тип — сильно укрепленные крепости площадью от 2,3 до 8 га — Кзыл-Октябрь, Дунбулак, Кошбулак и другие в Узгенском оазисе, Касан в северной Фергане, Мыктыкурган в южной Фергане.

Сельские поселения. Они представлены двумя типами: VII тип — поселения прямоугольной формы с возвышающимся холмом-тепе (так называемое тепе с площадкой) — Мунчактепе (у ст. Урганджи), Биловуртепе. Размеры их от 0,5 до 1 га.

Городище Биловуртепе расположено на левом берегу р. Акбура, в 8 км к западу от г. Ош. В настоящее время оно занимает площадь около 1 га. Южная часть его разрушена и ранее его площадь была большей. Поселение было окружено стеной, остатки которой выявлены на восточном краю. Толщина оборонительной стены достигала 3,5 м. В южной части раскопано около десятка жилых и хозяйственных помещений. В северной части на скальном основании возвышается холм цитадели. В ходе работ полностью вскрыта ее планировка. Внешняя стена круглая в плане (диаметр около 27 м) состояла из двух стен метровой толщины с проходом между ними. Четыре башни расположены крестообразно. Внутри стен находится монументальное здание из пяти комнат. Постройка крестовидного плана и центром ее служит большая парадная комната (площадь 50 кв. м). Со всех сторон к ней примыкают почти квадратные небольшие комнаты (площадь 15–17 кв. м). Стены из кирпича достигают толщины 2 м. Здание (площадь 260 кв. м) служило местом пребывания представителя землевладельческой знати. Биловуртепе — типичное укрепленное сельское поселение мархаматского периода. По составу комплекса керамики оно тождественно верхнему слою Мархамата II. Раскопки на городище вел Ю.А. Заднепровский (1973–1978 гг.).

VIII тип — «городища с вышкой» — непропорционально больших размеров тепе, которое иногда занимает до трети всей площади — Кюльтепе (1,4 га), Актепе (1,5 га), Кургашинтепе (1 га).

К группе сельских поселений следует отнести также немногочисленные селища. IX тип — селища, открытые неукрепленные поселения, подобные селищу Кара-Камар, расположенному у р. Аксу к западу от сел. Исфана. На поверхности не было никаких внешних признаков поселения. Только в лощинах на участке длиной более 100 м выявлены выходы культурного слоя с красноангобированной керамикой. Найден образец с процарапанным орнаментом, который представляет наиболее юго-западный пункт в Ферганской долине находок этой специфической посуды мархаматского периода. Культурный слой перекрыт мощным скальным завалом. Здесь же удалось обнаружить детское захоронение с двумя сосудами с красным ангобом и каменным острием-сурьматашем (Заднепровский Ю.А., 1959). К этому же типу относится селище Отукчи в долине Соха и поселения Баткен (Заднепровский Ю.А., 1960а, с. 159).

Отдельные дома-усадьбы. X тип — тепе, как правило, овальной или круглой в плане формы, малые (диаметр 10–20 м) и средние (40–50 м). Они представляют остатки отдельных домов, очень часто укрепленных, как в Гайраттепе.

Гайраттепе — отдельный укрепленный дом, располагается в 50 км к северо-востоку от г. Андижана. Исследован в 1957–1961 гг. В.И. Козенковой. В плане он трапециевидной формы с четырьмя круглыми башнями по углам и пятой подковообразной башней. Размеры здания 24×25 м (площадь около 600 кв. м). Ориентировано оно углами по сторонам горизонта. Расчищены внешние стены толщиной до 3 м и башни и только частично внутренние помещения. Планировка в целом не прослежена. Удалось выявить строительные остатки трех горизонтов, первые два из которых по материалу сходны с комплексом Мархамат II (Козенкова В.И., 1964).

XI тип — парные тепе — Коштепе. Особо должны быть выделены во многом еще загадочные поселения с крестовидными постройками, возможно, культового назначения (Горбунова Н.Г., 1979б). Ряд памятников утратил первоначальную форму и поэтому невозможно отнести их к определенному типу.

Приведенная типология, по всей вероятности, не исчерпывает всего разнообразия типов поселений древней Ферганы. Она свидетельствует о сложности социально-экономической структуры общества.

Для рассматриваемого периода особенно характерно расположение памятников группами-гнездами в оазисах и долинах многочисленных саев и рек. Эта особенность неоднократно отмечалась всеми исследователями Ферганы (Латынин Б.А., 1935а; Оболдуева Т.Г., 1951; Бернштам А.Н., 1952; Заднепровский Ю.А., 1954). Особенность размещения памятников объясняется социально-экономическими условиями и во многом связана с речной и ирригационной системами. Наиболее отчетливо эта зависимость проявилась в Сохском ирригационном веере. Исследованные здесь поселения располагаются в виде полудуги на концевых участках веера Соха (Гулямов Я.Г., 1951).

Большая часть городских и сельских поселений, а также дома-усадьбы, такие, как Гайраттепе, были укрепленными. Наиболее сильные укрепления имел Мархамат. На западной крепостной стене находится 20 башен, расположенных на расстоянии около 40 м друг от друга. Важная роль в системе фортификации принадлежала цитаделям. На сельском поселении Биловуртепе вскрыта полностью цитадель круглой в плане формы, с четырьмя башнями. Она занимает площадь около 1000 кв. м. Другая разновидность цитадели открыта на Куюктепе в междуречье Нарына и Карадарьи. Она прямоугольная в плане, с десятью часто поставленными прямоугольными башнями. Внутри она, вероятно, не была застроена. Цитадель занимает площадь 750 кв. м (Горбунова Н.Г., 1979б). Следовательно, в Фергане выделяется по крайней мере две разновидности цитадели по форме, внутренней застройке и по расположению башен.

Эти цитадели сельских поселений играли роль своего рода донжонов — мест пребывания представителя землевладельческой знати — глав общины. Одновременно они служили местом последней защиты и убежища.

Многие отдельные дома представляют собой настоящие замки с оборонительными стенами и башнями, в которых имеются многочисленные бойницы. Они выявлены на Аралтепе (Горбунова Н.Г., 1979б).

В строительстве часто используется сырцовый кирпич (размеры 42–48×32-37×8-10 см), гуваля и пахса. Постройки часто возводятся на стилобатах. Иногда появляются сводчатые перекрытия (наряду с плоскими).

Хозяйство. Основой экономики Ферганы в исследуемое время было сельское хозяйство. Свидетельством дальнейшего развития его является расширение возделываемой территории. По мнению исследователей (Горбунова Н.Г., 1975б, с. 54), именно в это время осваиваются предгорья. В первые века н. э. впервые была освоена часть пустынного Сомгорского массива. Здесь в районе современного селения Сомгор возникло впервые оседлое поселение, впоследствии сильно разросшееся (Негматов Н.Н., 1968б, с. 118–143; Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1975, с. 261). Видимо, в первые века н. э. начинают обживаться оазисы Канибадама и Костаноза (Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1975, с. 261). Существовало как богарное, так и поливное земледелие (Брыкина Г.А., 1982, с. 140). О переработке продуктов земледелия свидетельствуют многочисленные находки зернотерок. На одном из поселений, зафиксированных на трассе Большого Ферганского канала, было сделано важное наблюдение: в нижних слоях находились зернотерки, а в верхних наряду с зернотерками встречались и обломки жерновов (Гулямов Я.Г., 1951).

Материалы, полученные при исследовании западноферганских памятников Тудаи-Хурд и Тудаи-Калон, показывают, что значительную роль в жизни населения играло и скотоводство. Предварительные результаты определения остатков костей животных показывают преобладание крупного и мелкого рогатого скота (Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1975, с. 259).

Некоторые (правда, немногочисленные) материалы позволяют говорить о развитии ремесла в Фергане. На городище Гудаи-Колон (III–IV вв. н. э.) обнаружены остатки бронзолитейной мастерской (найдены обломки стенок и округлый край плавильной печи, а также льячка) (Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1975, с. 259; Салтовская Е.Д., 1968а). Орудиями ювелира можно считать миниатюрное плоское долото и молоточек, найденные на городище Кайноват (Оболдуева Т.Г., 1951). Металл, как считается, давали окрестные горы. Первые века н. э. были временем значительного подъема горного дела в Фергане (Брыкина Г.А., 1982, с. 140; Салтовская Е.Д., 1968а).

Из орудий труда необходимо упомянуть железные топоры-тесла и многочисленные железные же ножи разных размеров со слегка закругленной спинкой и черенком — продолжением спинки. Глиняные пряслица обычно биконической формы (Горбунова Н.Г., 1983, с. 32–33).

Предметы вооружения представлены железными черешковыми наконечниками стрел нескольких разновидностей. Они найдены на Кугайтепе (Латынин Б.А., 1961), на Чунтепе, Майдатепе (Горбунова Н.Г., 1971б), на Биловуртепе и Темир-Коруге (Заднепровский Ю.А., не опубликованы). На Темир-Коруге обнаружена нижняя часть двулезвийного меча длиной 34 см, шириной до 4 см.

Керамика. Для мархаматского комплекса показательна станковая посуда с красным ангобом. Высокое качество ее, несомненно, можно объяснить усовершенствованием производства, использованием ножного круга и специальных обжигательных печей. Все это позволило в условиях ремесленного производства изготавливать сосуды стандартных форм, ровного и сильного обжига и покрывать ангобом высокого качества.

Относительно принципов классификации мархаматской керамики в литературе до сих пор отсутствует единство мнений.

В данной работе комплекс керамики классифицирован по трехчленной системе — группа, класс, тип. В мархаматском комплексе выделены те же шесть групп, что и для шурабашатского[68]. Но представлены они количественно по-разному. Преобладает в нем станковая керамика. Причем красноангобированная составляет более половины всей коллекции, а в целом станковая посуда составляет от 3/4 до 4/5 всего комплекса. Доля лепной посуды колеблется от 1/10 до 1/5. В небольшом количестве представлена лепная крашеная и расписная керамика, характерная для шурабашатских поселений. Но эта группа встречается уже как пережиток.

Наиболее разнообразны по формам сосуды с красным ангобом. Класс чаш подразделяется на: полусферические с отогнутой закраиной; с перегибом бортика; с перегибом бортика и с клювовидными ручками; с загнутыми краями; с фигурным профилем; конической формы. Класс горшков представлен следующими типами: шаровидные; банкообразные; с фигурным профилем. Класс кувшинов подразделяется на следующие типы: яйцевидные; шаровидной приземистой формы; бутыли. Класс сосудов редкой формы включает: котлы на полой подставке, вазы, кубки, кувшинчик с носиком, кружки, в том числе с зооморфной ручкой, и др.

Небольшая часть сосудов с красным ангобом, главным образом горшки и кувшины, украшены процарапанным орнаментом. Узор наносился острым предметом по сыроватому ангобу после просушивания сосуда и обязательно до обжига. Процарапыванием обнажали светлую поверхность сосуда и таким образом узор резко выделялся на красном, коричневом или черном фоне. На сосудах можно заметить, что мастер наносил узор слева — направо, т. е. против движения гончарного круга. Наряду с тщательно исполненными узорами имеются украшения, процарапанные небрежно и криво.

Все многообразие орнамента исполнено путем комбинации пяти основных элементов: прямой и зигзагообразной линии, треугольника, полудуги и спиралевидных завитков. Особо следует отметить узоры в виде веток растений или схематических изображений деревьев. Редко встречаются изображения лошадей и птиц.

Наиболее распространена композиция из треугольников, заштрихованных отрезками параллельно боковой стороне. На других образцах свободное пространство между треугольниками заштриховано параллельно другой стороне и как бы составляет второй ряд, но уже вершинами, обращенными в другую сторону.

Уникальны уже упоминавшиеся образцы с процарапанными изображениями лошадей.

Особо остановимся на сосуде из Коштепинского могильника на трассе Большого Ферганского канала в южной Фергане (Жуков В.Д., 1951). На шаровидном горшке с красным ангобом имеется три пары птиц между «деревьями». Птицы повернуты вправо. Изображения их сходны, но не идентичны. Тулово заполнено зигзагами, на голове завитки разной формы, узкий и большой хвост поднят, ноги изображены в движении прямыми отрезками. Несмотря на условность рисунка, в облике птиц, по заключению специалистов, можно узнать фазана. Деревья изображены условно, и ствол их внизу заканчивается кружком. Композиция явно не является чисто орнаментальной и о возможном культовом значении ее будет сказано ниже.

Рассмотренный прием орнаментации имеет аналогии в Средней Азии только в нескольких образцах серолощеной керамики Кой-Крылганкалы в Хорезме. Подобный прием украшения известен в нескольких синхронных памятниках Индии. При этом в Индии образцов процарапанной керамики оказалось во много раз больше, чем в Хорезме, и по узорам она ближе к ферганской.

Имеющиеся материалы позволяют заключить, что процарапанный орнамент мархаматской керамики составляет наиболее специфическую особенность, отличающую керамику Ферганы от синхронных комплексов Средней Азии.

Другие группы мархаматского комплекса представлены единичными целыми формами. В станковой посуде выделяются кувшины нескольких разновидностей и вьючные фляги. В настоящее время известно значительное количество хумов яйцевидной формы с простым воротничковым венчиком.

Мархаматский комплекс керамики, и прежде всего красноангобированная керамика, развивался в Фергане продолжительное время. В настоящее время его изучение только начато.

Бытовая утварь, одежда, украшения. Очень часто встречаются бронзовые зеркала различных вариантов, в том числе китайские и подражания им. Правда, почти все они происходят из погребений (Горбунова Н.Г., 1983, с. 33). Довольно часты каменные миниатюрные сосудики (там же). При раскопках, главным образом в могильниках, были найдены ткани: хлопчатобумажные, шерстяные и шелковые (в том числе и китайские) (Горбунова Н.Г., 1983, с. 33). Украшения также происходят главным образом из могильников: бусы (стеклянные, реже каменные), браслеты, серьги, подвески (в том числе и из египетского фаянса) (Горбунова Н.Г., 1983, с. 33).

Погребальный обряд. Среди разнообразных могильников Ферганы может быть выделена такая группа, которая расположена вблизи синхронных поселений и имеет много общего с ними в материальной культуре. Поэтому их можно считать могильниками оседло-земледельческого населения. Они к тому же отличаются по деталям погребального обряда от могильников древних скотоводов с подбоями и катакомбами. Отдельные захоронения этой группы обследованы во время работ на Большом, Южном и Северном Ферганских каналах. Они были уже обстоятельно рассмотрены (Заднепровский Ю.А., 1954).

Дополнительные данные о погребальном обряде земледельцев были получены при раскопках 1976–1978 гг. некрополя на городище Темир-Коруг вблизи сел. Янги-Наукат. Городище и некрополь находятся примерно в 50 км к юго-западу от г. Ош. Захоронения выявлены на участке 750 кв. м. Раскопано 33 могилы, которые располагаются рядами, вытянутыми с северо-запада на юго-восток. Всего пока обнаружено восемь рядов. Все захоронения одиночные и произведены в прямоугольных грунтовых ямах. Они были перекрыты накатом из арчевых плах. В одной могиле найдены ямы для столбов, которые держали накаты. Больше половины могил имели ниши в боковых стенах, которые располагались как с левой, так и с правой стороны покойника. Во многих погребениях обнаружены кости барана, как правило, целой туши, а в одной могиле положены даже две туши баранов. Эта специфическая особенность отличает обряд некрополя земледельческого населения от обряда древних скотоводов[69].

Все умершие положены на спину, вытянуто. Большинство головой обращены на юго-запад, а также на северо-восток. В могилу положен один или чаще три-четыре сосуда, единичные изделия из железа (ножи, кольца), простые украшения из бронзы, а также бусы. В нескольких могилах найдены прясла и каменные сурьматаши. В одной могиле оказалась китайская медная монета у-ши. По составу инвентаря большинство захоронений принадлежат женщинам. Предметов вооружения совсем не оказалось.

В некрополе всего найдено более 70 сосудов. Половина из них лепные. Они включают следующие типы: кувшины с петлевидной ручкой и на поддоне, горшок, плоскодонную банку, чашу и миниатюрные сосуды. Станковые сосуды подразделяются на следующие типы: кувшины с мазками и полосами красной краски; горшок шаровидной формы; горшок биконической формы с мазками красноватой краски и др.

Примерно треть коллекции составляют сосуды с красным ангобом — конические миски, чаши полусферические и чаши с перегибом бортика, чаша конической формы, горшки и кувшинчик. Большая часть сосудов по форме идентичны сосудам из поселений. Так, например, крупная чаша с перегибом бортика и с двумя клювовидными ручками находит многочисленные аналогии в материалах поселений. В комплексе Темир-Коруга чаши с красным ангобом составляют 1/4 часть коллекции. Особо отметим сосуд с замечательным процарапанным орнаментом.

Весь комплекс находок позволяет датировать некрополь Темир-Коруга первыми веками н. э. Он находит особенно близкие соответствия в могильнике Кайноват, расположенном в 1 км от одноименного городища на трассе БФК (Оболдуева Т.Г., 1951). Захоронения производились в грунтовой могиле, вытянуто, головой на северо-восток. В могиле находилось по одному, но чаще по три-четыре сосуда. По форме сосуды Кайновата тождественны сосудам Темир-Коруга. Состав погребального инвентаря также сходен: биконические прясла, лежавшие внутри сосудов, обломки железного ножа, сурьматаш, а также китайские монеты. Следовательно, совпадает ряд признаков. И это притом, что могильники находятся в разных географических районах — в межгорной Наукатской долине и в междуречье Нарына и Карадарьи.

Ряд признаков позволяет сопоставить Темир-Коруг с Кувинским могильником на ЮФК (Жуков В.Д., 1940) и Коштепинским на БФК (Жуков В.Д., 1951). Все эти могильники могут быть выделены в единую I группу. К могильникам земледельческого населения первых веков н. э. следует отнести и ряд других памятников в южной Фергане (Козенкова В.И., 1966, ср.: Горбунова Н.Г., 1970б). Захоронения произведены в неглубокой грунтовой могиле под курганной насыпью. Они представляют второй вариант могильников земледельческого населения (II группу).

Особо следует обратить внимание на погребение, открытое случайно в местности Биш-Талы-Юкары на р. Чартак в северной Фергане. В могиле на глубине 2 м найдено три сосуда с красным ангобом, серебряное блюдо, медная чашечка и обломок зеркала (Григорьев Г.В., 1941). Это, пожалуй, наиболее богатое в Фергане захоронение с красноангобированной керамикой. К этой же группе относится и погребение на Кара-Камарском селище в юго-западной Фергане.

Две особенности в некрополе Темир-Коруг заслуживают особого рассмотрения. Во-первых, наличие ниш, в которых поставлены сосуды. Эта особенность явно восходит к Актамским могильникам. Во-вторых, положение туши барана и птицы. Впервые этот обычай отмечен в захоронении в валу Шурабашата. Указанные особенности позволяют говорить о генетическом родстве населения на протяжении всего древнего периода. Обычай положения лепной и станковой посуды уже появляется в Актамских могильниках и в Шурабашате. Отличительную особенность составляет сочетание в погребальном инвентаре простых предметов быта и украшения с замечательной станковой посудой высокого качества. К выделенным двум группам могильников, вероятно, в качестве особого варианта можно отнести массовое захоронение в пещере Кувасай, которая представляет своего рода семейный или общинный склеп (раскопки Н.Г. Горбуновой, материалы не опубликованы).

Предметы искусства. Распространение в мархаматский период обычая украшения сосудов процарапанным орнаментом служит показателем своеобразия культуры древних ферганцев.

Изображение на горшке из Коштепинского могильника трех пар фазанов и деревьев входит в круг широкоизвестных в искусстве многих древних народов трехчастной композиции, состоящей из растения — дерева с двумя животными или птицами по сторонам. Дерево в этих композициях представляет собой «древо жизни» — источник жизни и бессмертия, источник плодородия.

Изображение фазана, петуха и павлина у земледельческих народов связано с культом огня и солнца (Григорьев Г.В., 1937). Таким образом, рассматриваемая композиция отражает религиозные и космогонические представления земледельческого населения древней Ферганы, пережитки которых отмечаются современными этнографическими наблюдениями.

На отдельных керамических сосудах сохранились отпечатки штампов с изображением грифона, коня (или джейрана?), несущегося в стремительном беге, и шествия львов (Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1975, с. 259).

Очень интересной находкой являются обнаруженные на городище Тудаи-Калон фрагменты костяных прямоугольных пластинок. На самом крупном фрагменте выполненное неглубокой резьбой поясное изображение женщины с крыльями и венком в левой руке — по всей видимости, античной богини Ники-Виктории (Салтовская Е.Д., 1968б; Негматов Н.Н., Салтовская Е.Д., 1975, с. 260).

К предметам искусства необходимо отнести также глиняные или алебастровые примитивные фигурки людей, найденные как на поселениях, так и могильниках (Горбунова Н.Г., 1983, с. 35). Видимо, согдийским по происхождению является серебряное блюдо из погребения Биш-Талы-Юкары (Григорьев Г.В., 1941).

Монеты находятся только в погребениях. Это китайские монеты типа у-ши, наличие которых, однако, не свидетельствует о существовании здесь денежного обращения.

К середине I тысячелетия н. э. прекращается жизнь на Мархаматском городище. Как полагал А.Н. Бернштам, столичный центр переносится в Касан на север Ферганы. Это, возможно, связано с крупными политическими изменениями — с появлением новой династии.

Подводя итоги, можно заключить, что мархаматский период явился временем расцвета культуры древней Ферганы. В этот период широко и повсеместно распространены поселения, что обусловлено было большим скачком в развитии орошаемого земледелия и ирригации. Большую роль играли древние города — центры ремесла, политической и культурной жизни страны. Имеющиеся факты позволяют говорить об отделении ремесла от земледелия. Это создало благоприятные условия для развития ремесла и горного промысла. Продолжал функционировать «великий шелковый путь», и ряд импортных предметов индийского, а также китайского происхождения, найденных в Кзылтепе и в курганах Карабулака и других могильников, документируют направление торговых связей. В политическом отношении после военных столкновений с Китаем на рубеже II–I вв. до н. э. Даваньское царство, вероятно, полностью восстановило свои силы и свою самостоятельность.

Глава семнадцатая Хорезм (В.Н. Ягодин, А.Б. Никитин, Г.А. Кошеленко)

Древний Хорезм — достаточно четко ограниченная область древнеземледельческих оазисов в низовьях р. Амударьи, территориально совпадающая с современными Ташаузской областью Туркменской ССР, Хорезмской областью Узбекской ССР и Каракалпакской АССР (рис. 18).

В связи с нестабильностью гидрографической сети низовьев Амударьи границы орошаемых земель в различные эпохи не совпадают, т. е. в некоторые периоды наблюдается рост орошаемых площадей, а, следовательно, и рост самого оазиса, в другие — сокращение площади орошаемых земель способствовало опустыниванию целых районов и сокращению площади оазиса как такового. Однако в целом границы древнего Хорезма можно очертить следующим образом. На севере границей является Аральское море, на юге границы древних оазисов прослеживаются до теснины Туямуюн на р. Амударье. С востока территория Хорезма ограничена песками Кызылкум, а с запада и юга — чинками плато Устюрт и песками Каракум. Русло Амударьи разделяло страну на две части — правобережный и левобережный Хорезм. Это разделение отражает и некоторые различия как в области экономики, так и в области культуры. Каждая из двух названных частей древнего Хорезма имела свою ирригационную систему, что в конечном итоге обусловливало иногда и некоторое политическое обособление этих частей одна от другой.

В целом рельеф страны равнинный, лишь на юго-востоке вдоль Амударьи вытянулась гряда невысоких останцовых гор, сейчас носящих название хребет Султануиздаг, а в древности, по предположению некоторых исследователей, называвшихся горы Чагра (Гулямов Я.Г., 1957, с. 22; Рапопорт Ю.А., 1971, о. 57; ККК, с. 240).

Культура древнего Хорезма была открыта в результате работ 1936–1937 гг. археологов Я. Гулямова, Т. Миргиязова (Гулямов Я.Г., 1937; Толстов С.П., 1948а, б) и археологических изысканий, начатых в низовьях р. Амударьи в 1937 г. Хорезмской археолого-этнографической экспедицией под руководством С.П. Толстова (Толстов С.П., 1948а, б, с. 25 и сл.). В результате деятельности этой экспедиции, а также отдела археологии Каракалпакского филиала АН УзССР к настоящему времени практически завершен этап археолого-топографического изучения древнего Хорезма, картографированы и научно описаны все известные древние археологические объекты (Толстов С.П., 1948а, карта; 1962, карта). Картографированы и научно описаны остатки ирригационной сети древнего Хорезма (Андрианов Б.В., 1969), полностью или частично изучены целый ряд античных городищ (ККК; ГТК; Мамбетуллаев М., 1978; Мамбетуллаев М., Манылов Ю.П., 1977; Гудкова А.В., 1964; Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1958; Неразик Е.Е., 1958; Рапопорт Ю.А., 1958; Воробьева М.Г., Лапиров-Скобло М.С., Неразик Е.Е., 1963), мелких поселений (Неразик Е.Е., 1976) и оссуарных некрополей (Рапопорт Ю.А., 1971; Ягодин В.Н., Ходжайов Т.К., 1970).

Хронология. Основы хронологической классификации археологических памятников древнего Хорезма (VI в. до н. э. — IV в. н. э.) разработаны С.П. Толстовым. По материалам своих исследований в 1937–1941 гг. он выделил в развитии Хорезма этого периода следующие этапы: 1) архаический — VI–V вв. до н. э.; 2) кангюйский — IV в. до н. э. — I в. н. э.; 3) кушанский — II–III вв. н. э.; 4) кушано-афригидский — III–V вв. н. э. (Толстов С.П., 1946, с 145, 147–149 и табл., с. 142; 1948а, с. 32–33; 1949а, с. 26, 27). Этой схемой исследователи пользуются и сейчас, хотя последующие работы С.П. Толстова и его сотрудников позволили несколько детализировать ее. Так, в частности, на основе изучения керамики и стратиграфии Кой-Крылганкалы кангюйский период был разделен на раннекангюйский — IV–III вв. до н. э. и позднекангюйский — II в. до н. э. — I в. н. э. — периоды (Воробьева М.Г., 1959, с. 86–90, 124; ККК). Для кушанского периода также выделены раннекушанский — II в. н. э. (Воробьева М.Г., 1959, с. 145) и позднекушанский (там же, с. 157) комплексы[70].

Источники. Древнейшим упоминанием Хорезма в античной литературе является сообщение Гекатея Милетского о хорасмиях (Пьянков И.В., 1972б), очень трудное в интерпретации. В не совсем ясном контексте упоминаются хорасмии и у Ктесия (Пьянков И.В., 1975). Некоторая информация содержится в труде Геродота. Особенно много дискутировался вопрос о реке Акес, в этом сообщении упоминаются и хорасмии (Массон В.М., 1967). Кроме того, хорасмии упоминаются Геродотом в списке военных обрядов в армии Ксеркса и в списке податных округов (III, 93; VII, 66). К этой же эпохе относятся упоминания о Хорасмии в ахеменидских надписях. В Авесте (в Михр-Яште) также имеется упоминание этой страны. Географический контекст всех этих сообщений таков, что он приводит современных исследователей к выводу, что первоначально хорасмии обитали в области Туркмено-Хоросанских гор и только с V в. до н. э. можно говорить об их продвижении в дельту Амударьи (Пьянков И.В., 1972б), в то время как ранее эти сообщения интерпретировались как свидетельство существования мощного Хорезмийского царства, включавшего в себя не только низовья Амударьи, но и Маргиану, Арею, Согд.

Для IV в. до н. э. в письменных источниках имеется свидетельство о Хорезме как о независимом государстве со своим царем. Эти сведения содержатся в труде Арриана. По его сообщению царь хорезмийцев Фарасман явился к Александру в сопровождении 1500 всадников во время зимовки его в Бактрах (329/328 гг. до н. э.). Фарасман предложил Александру военную помощь и заключил с ним союз (Арриан IV, 15, 4, 5, 6). О жителях Хорезма-хорасмиях сообщает и Страбон. В его «Географии», однако, данные о Хорезме крайне ограничены. Он сообщает о хорасмиях — жителях Хорезма, и о том, что они входят в состав массагетов и саков (Страбон, кн. XI, 8, 8), некоторая информация имеется и у Птолемея.

С конца II — начала I в. до н. э. сведения об истории древней Средней Азии содержат китайские летописи. В написанной Бань Гу «Истории старшего дома Хань» (Цянь-Хань-шу) среди пяти владений, зависимых от Кангюя, упоминается Юегянь (Бичурин Н.Я., 1950, с. 186), по единодушному мнению исследователей, отождествляемый с Ургенчем (Хорезмом). Те же сведения повторяет и другая китайская летопись — Таншу (Бичурин Н.Я., 1950, с. 315). Некоторые данные об истории Хорезма III–IV вв. н. э. содержат сасанидские письменные памятники. Несколько упоминаний о Хорезме и хорезмийцах имеются в пехлевийских текстах, где, в частности, упоминается о войне Шапура I (241–272 гг.) с хорезмийцами в первый год его правления (Пигулевская Н.В., 1956, с. 159). В надписи шахиншаха Нарсе (193–300 гг. н. э.) в Пайкули среди перечня «властителей, принявших повеления Нарсе и приславших ему послов», упоминается Хорезмшах (Herzfeld E., 1924, с. 119).

Некоторая информация имеется в сочинениях средневековых авторов — Бируни, Табари, которая может быть использована для понимания истории древнего Хорезма, однако интерпретация ее сложна и вызывает большие дискуссии. Ценна она в первую очередь для понимания некоторых аспектов культуры древнего Хорезма.

Однако при всей ценности научной информации, содержащейся в перечисленных источниках, основным источником по истории культуры и развитию экономики Хорезма рассматриваемого периода остается археологический материал.

История Хорезма во многом остается для нас еще неизвестной. Одной из самых сложных, если не самой сложной, является проблема происхождения культуры древнего Хорезма. Все исследователи, касавшиеся ранней истории древнего Хорезма, единодушно подчеркивали огромную разницу между Хорезмом VI–V вв. до н. э. («архаическая эпоха») и обществом предшествующего времени. Однако признание этого факта не сопровождалось специальным исследованием проблемы сложения культуры архаического Хорезма. Сравнение же материальной культуры тазабагьябских и амирабадских племен с культурой архаического Хорезма показывает столь глубокие различия, что их объяснить только стадиальными изменениями невозможно: бесспорно, что одной из причин должны быть и изменения этнической картины, в частности приход новых значительных групп населения. Только в последнее время эта проблема начинает находить свое решение. Б.И. Вайнберг, исследовавшая недавно открытые на Узбое памятники куюсайской культуры, предложила, как нам кажется, убедительное решение этой проблемы (Вайнберг Б.И., 1979).

Согласно этой концепции носители куюсайской культуры представляют собой часть населения Мидии (Хоарена), которые в VII в. до н. э. в результате политической нестабильности в этом районе были вынуждены двинуться на север, заселив берега недавно вновь обводненного Узбоя. Куюсайцы были частью тех хорасмиев, которые упоминаются на юге (на территории Северного Ирана) ранней античной традицией (см.: Пьянков И.В., 1972б). На берегах Узбоя куюсайцы вели оседло-земледельческое и скотоводческое хозяйство. Затем они передвинулись на территорию Хорезма, освоив первоначально только левый берег Амударьи. Именно с этим движением куюсайских племен связано освоение жителями Хорезмского оазиса ряда элементов культуры, свойственных традиционно земледельческому югу Средней Азии.

Эта концепция достаточно хорошо согласуется с данными ранней античной традиции о южном местонахождении хорасмиев и с данными более поздней традиции — об их местонахождении в устье Амударьи (Пьянков И.В., 1972б). Хотя имеются некоторые несоответствия между выводами И.В. Пьянкова и Б.И. Вайнберг, однако они носят второстепенный характер. Видимо, на современном уровне изученности проблемы решение ее может быть только таким. На протяжении VI в. до н. э. Хорезм оказывается под властью Ахеменидов, чему есть бесспорные свидетельства. Примерно на рубеже V и IV вв. до н. э. Хорезм добивается независимости — одним из подтверждений этому служит незаконченное строительство здания сатрапской резиденции на городище Калалыгыр. Как независимое государство со своим царем Хорезм предстает в эпоху завоеваний Александра Македонского. Изменения происходят в ту бурную эпоху, когда на юге Средней Азии гибнет Греко-Бактрийское царство под ударами кочевников. В это время правители одного из кочевых племен юечжииского круга смогли получить власть над Хорезмом (Вайнберг Б.И., 1977, с. 77). Во второй половине II в. до н. э. (не позднее начала I в. до н. э.) эта новая династия начинает чеканить свою монету. Сама чеканка, по мнению Б.И. Вайнберг, имела не экономическое, а только прокламативное значение. Необходимо отметить, что современные исследования не подтверждают активно разрабатывавшуюся С.П. Толстовым концепцию о существовании в первые века до н. э. мощного Кангюйского объединения, центром которого был Хорезм[71].

В первой половине I в. н. э. в Хорезме в силу неизвестных нам причин вводится новая система летосчисления (Вайнберг Б.И., 1977, с. 77 и сл.). Особой проблемой, чрезвычайно сложной и вызвавшей значительные дискуссии, является проблема взаимоотношения Хорезма и Кушанского царства. Видимо, все-таки есть основания полагать, что Хорезм не вошел в состав Кушанской державы и сохранил свою независимость (Вайнберг Б.И., 1977, с. 87 и сл.). В III в. н. э. в период завоеваний на востоке основателя Сасанидского государства Артапгара Хорезм на короткое время попадает в номинальную зависимость от Ирана. Хотя несомненно, что в Хорезме после юечжийского завоевания и вплоть до арабского завоевания правила одна династия, тем не менее, составить бесспорный список царей этой династии в настоящее время трудно, поскольку имеется довольно сильное расхождение между нумизматическими данными и сообщениями Бируни.

Чрезвычайно важным в истории Хорезма было взаимоотношение с кочевыми племенами. Для Хорезма, окруженного со всех сторон пустыней, эта проблема всегда имела первостепенное значение. В настоящее время вырисовываются только некоторые аспекты ее. В частности, не подлежит сомнению большое экономическое значение этих взаимоотношений.

Поселения. Насколько можно судить по имеющимся материалам, в Хорезме древней эпохи жизнь концентрировалась по сравнительно узким полосам (несколько км шириной) вдоль отдельных каналов. Вдоль магистрального канала создавался оазис, представлявший собой определенное экономическое и, видимо, административное (или политическое) единство. Материалы правобережного Хорезма, где памятники древности сохранились лучше, чем в других частях Хорезма, показывают это самым ярким образом. На территории правобережного Хорезма фиксируются следующие большие каналы, вдоль которых располагались оазисы: Кельтеминар (или Базаркалинский канал) с большим ответвлением в сторону Джанбаскалы; Тазабагьяб (Кырккызский, или Беркуткалинский); Якке-Парсанский (ответвляющийся от Тазабагьябского в районе крепости Большой Гульдурсун); Гавхорэ, орошавший окрестности Топрак-калы. По наблюдениям исследователей (Гулямов Я.Г., 1957, с. 99; Андрианов Б.В., 1969, с. 125), у истоков каждого из каналов находился большой укрепленный пункт (возможно, городской центр), а граница оазиса защищалась серией укреплений, возведенных на отрогах Султануиздага или отдельных возвышенностях (Бурлыкала, Аязкала 1, Большая Кырккызкала, Кургашинкала, Джанбаскала). Эта система сложилась по меньшей мере уже в IV–III вв. до н. э., т. е. в раннеканчюйское время (Неразик Е.Е., 1976, с. 14). Хотя материалов по левобережному Хорезму гораздо меньше, поскольку здесь (в отличие от правобережного Хорезма) жизнь продолжалась и в более поздние эпохи, исследования показали, что и здесь ситуация была аналогичной.

Данные принципы оставались неизменными на протяжении всей древней эпохи, что, однако, не означает отсутствия изменений внутри системы. Эти изменения проявлялись в том, что наряду с одним крупным городским центром в пределах оазиса возникало на протяжении древнего периода несколько более мелких. Кроме того, окраинные крепости иногда также превращались в небольшие городки.

Уже в архаическую эпоху можно говорить о существовании в Хорезме по крайней мере двух типов населенных пунктов. К первому типу относятся крупные, так называемые городища с жилыми стенами. Наиболее типичным среди них является Кюзелигыр (Толстов С.П., 1962, с. 94–104). Возведение его относится к периоду от рубежа VII–VI вв. до н. э. по V в. до н. э.[72] Зафиксировано два основных горизонта. Городище расположено на останцевой возвышенности вблизи большого канала. Оно имеет подтреугольную форму, протяженность с севера на юг около 1 км. Городище окружено стенами. Насколько удалось проследить, внутри стены проходит сплошное коридорообразное помещение шириной от 2,5 до 4 м. К нему примыкает в южной части городища один-два ряда помещений различных размеров и планировки. В центре городища располагалось крупное здание. Основной зал его имеет площадь 285 кв. м. Монументальная архитектура этого сооружения контрастирует с рядовой застройкой городища этого же горизонта. Невдалеке обнаружены остатки трех башнеобразных сооружений, назначение которых не ясно. Возможно, это культовые или погребальные сооружения. На городище зафиксированы также остатки медеплавильного и железоделательного ремесла и мастерской по обработке бирюзы.

К концу архаической эпохи относится городище Калалыгыр (Толстов С.П., 1962, с. 112 и сл.), доминирующее над древней ирригационной системой Черменяб. Городище в плане представляет собой прямоугольник (1000×700 м), имеет мощные укрепления (башни, предвратные лабиринты). В западной части городища непосредственно у стены находилось дворцовое здание, построенное в традициях ахеменидской монументальной архитектуры; по предположению исследователей, оно могло предназначаться для ахеменидского наместника Хорезма. Строительство дворца и укреплений не было завершено, что, возможно, связано с выходом Хорезма из-под власти Ахеменидов.

Хотя вопрос о характере этих населенных пунктов остается еще дискуссионным, все же вполне правомерным будет предположение о том, что они представляют собой рождающиеся городские центры.

Ко второму типу относятся сельские поселения. Они зафиксированы в зоне древнего канала Кельтеминар (Толстов С.П., Андрианов Б.В., 1957, с. 7–8), в районе городища Кюзелигыр, Базаркала и ряде других мест (Воробьева М.Г., 1970, с. 47). Разведочные исследования показали, что в системе расселения Хорезма существует определенная специфика. Здесь, как правило, не существовало сельских поселений с компактной застройкой. В состав поселения входило некоторое количество домов-усадеб, которые располагались на значительном расстоянии друг от друга: от 60 до 150 м. Иногда эту систему называют усадебной, что, с нашей точки зрения, не совсем верно, ибо усадьбы группируются в поселения, хотя и разреженные. Размеры усадеб сильно разнятся (Воробьева М.Г., 1970, с. 77). Уже в это время появляются усадьбы, которые резко отличаются (и по размерам, и по устройству, и по характеру находок) от рядовых крестьянских усадеб. К числу таких усадеб, например, принадлежит полностью раскопанная усадьба Дингильдже (Толстов С.П., 1962, с. 104 и сл.; Воробьева М.Г., 1973).

Памятники кангюйского периода представлены в Хорезме многочисленными укрепленными городищами, гораздо меньшими по площади, нежели городища архаического периода (от нескольких сот, до нескольких тысяч кв. м): Базаркала, Джанбаскала, Кюнерликала, Кургашинкала и др. Ряд городских центров, существовавших в течение всей античной эпохи и в средневековье, возник в это время (Джигирбент, Шах-Сенем, Хазарасп). Хотя слои кангюйского времени перекрыты мощными отложениями последующего времени, стратиграфические раскопы показали наличие здесь слоев этого времени, а на Джигирбенте — также и наличие укреплений, полностью отвечающих принципам хорезмийской городской фортификации кангюйской эпохи (Неразик Е.Е., 1981, с. 221). Они имели сложную систему фортификации, включавшую стены со стрелковыми галереями и валгангами, башни, предвратные лабиринты Городища, как правило, имели регулярную планировку жилых кварталов, культовые и административные здания внутри городских стен не выделялись монументальностью архитектуры среди прочих построек. Укрепленные городища этого периода располагались в центре сельской округи, очевидно выполняя административные и оборонные функции каждое для своего района и своего участка оросительной системы.

Проблема городов Хорезма древней эпохи уже неоднократно дискутировалась в литературе. Указывалось, в частности, что хорезмские города обладали определенной спецификой в системе древних городов Средней Азии: 1) цитадели очень редки; 2) отсутствуют пригороды, расположенные за городскими стенами; 3) отсутствуют следы ремесленных кварталов (Пугаченкова Г.А., 1958а, с. 58). Однако более углубленное исследование проблемы (Неразик Е.Е., 1981) показало, что не все эти тезисы верны. Если действительно цитадели в древнехорезмийских городах встречаются редко, то два других тезиса опровергаются археологическими материалами. Во-первых, еще ранние археологические исследования на территории Хорезма, когда современное хозяйственное освоение не привело к разрушению памятников на значительных площадях, показали наличие застройки вокруг укрепленных городских центров (Гульдурсун, Акча-Гелин, Куняуаз, Топрак-кала и т. д.) (Гулямов Я.Г., 1957, с. 83, 86, 101; Неразик Е.Е., 1981, с. 222). Во-вторых, как уже отмечалось, практически все эти городские центры существовали долгое время и поэтому ранние слои перекрыты мощными наслоениями последующего времени, что затрудняет решение вопроса об отсутствии или наличии ремесленных кварталов. Однако даже очень небольшие раскопки на городище Хазарасп открыли остатки гончарного производства внутри городских стен (Воробьева М.Г., Лапиров-Скобло М.С., Неразик Е.Е., 1963, с. 168–171). Кроме того, более правильным является рассмотрение города не изолированно, а в связи с его непосредственной округой. При таком рассмотрении выясняется, что в округе городских центров (в радиусе 3–4 км от них), как правило, располагаются районы ремесленного производства, прежде всего гончарного (Неразик Е.Е., 1981, с. 222). Таким образом, нет оснований преувеличивать специфику древнего хорезмийского города по сравнению с городами других областей Средней Азии.

Наряду с городами и крепостями в Хорезме кангюйской эпохи существуют и сельские поселения. Насколько можно судить по имеющимся материалам, по-прежнему господствующей формой являются разреженные поселения с отдельно стоящими домами-усадьбами, разделенными значительными свободными пространствами. Возможно, к этому времени относится появление отдельно стоящей (вне поселения) крупной укрепленной усадьбы.

Продолжают существовать и культовые сооружения, не входящие в систему застройки городов и поселений. Самым ярким примером служит Кой-Крылганкала в левобережном Хорезме — круглое в плане укрепленное здание, совмещающее в себе функции мавзолея, храма, астрономической обсерватории. По периметру центрального ядра сооружения располагалась жилая застройка. Небольшие, отдельно стоящие святилища зафиксированы в окрестностях Базаркалы.

В первые века н. э., насколько мы можем судить, никаких принципиальных изменений в системе расселения не произошло. Многие города, возникшие в кангюйское время, продолжали существовать и в первые века н. э. (так называемый кушанский период). Укрепленные города (иногда с неукрепленным пригородом) продолжают оставаться основным типом городского поселения. Продолжают существовать (а также строиться — например, Гяуркала) и крепости, предназначенные для защиты оазиса, расположенные на границах его и занятые гарнизонами. Самое крупное городское поселение этого времени — городище Топрак-кала, которое в течение недолгого времени было резиденцией хорезмийских царей. Топрак-калинский дворец в северо-восточном углу городища — трехбашенный замок, сохранившийся на высоту 25 м. Его центральная часть занимала площадь 80×80 м, северо-западный, северо-восточный углы и южная стена замыкались квадратными башнями (40×40 м) с многочисленными внутренними помещениями. При раскопках дворца были найдены фрагменты скульптуры и монументальной живописи, оружие, ювелирные изделия. Дворец, вероятно, был центром заупокойного культа хорезмийской царской династии. На городище Топрак-кала при раскопках вскрыты жилые кварталы, система укреплений, культовые сооружения. Рядом с городом располагался загородный дворец. Городища кушанского периода, как и более ранние, имели регулярную планировку жилых кварталов. Продолжали существовать два основных типа сельских поселений: крупные неукрепленные поселения, насчитывающие до нескольких десятков построек, и укрепленные дома-усадьбы.

Начиная с IV в. н. э. отмечается начало времени кризиса и упадка городов древнего Хорезма (табл. CLIV–CLVI).

Застройка. Имеющийся археологический материал позволяет наметить основные линии развития ряда типов сооружений древнего Хорезма. Наибольшее количество материалов имеется по проблеме сельского жилища (табл. CLVII, CLVIII).

Уже в так называемый архаический период истории Хорезма можно говорить о нескольких типах сельского жилища. Прежде всего необходимо отметить наличие жилищ типа полуземлянок. Такие жилища зафиксированы на поселении, расположенном в 6–8 км юго-западнее Турпаккалы на берегу архаического канала. Поселение (площадь 500×350 м) включало 10–12 жилищ, датируемых VI–V вв. до н. э. Было раскопано одно из них. Оно представляло собой округлую полуземлянку размером 8×10 м. Видимо, помимо таких однокамерных, были и двухкамерные жилища (Неразик Е.Е., 1976, с. 20). Предполагается, что жилища этого типа продолжают традиции предшествующей эпохи.

Второй тип представлен небольшими одно-двухкомнатными домами (площадь до 60 кв. м). Третий — обширными домами-усадьбами общей площадью до 3500 кв. м с одной-двумя постройками в пределах ограды этой усадьбы. Площадь основного дома достигала 370 кв. м. Характерным является сочетание в пределах одного поселения этих двух типов жилищ. Они зафиксированы в целом ряде пунктов (в районе городища Кюзелигыр, в урочище Дингильдже, в районах Базаркалы и Кой-Крылганкалы). Имеются также и дома-усадьбы, расположенные вне пределов поселений (Воробьева М.Г., 1970, с. 77). К сожалению, все эти жилища еще не подвергались раскопкам и поэтому наши знания о них очень ограниченны. Несколько более подробна наша информация об усадьбах самого конца архаической эпохи. Она получена благодаря тому, что полностью раскопана богатая усадьба Дингильдже (Толстов С.П., 1962, с. 104 сл.; Воробьева М.Г., 1973). Общая площадь усадьбы 3000 кв. м, а общая площадь дома (состоявшего первоначально из девяти помещений) — 816 кв. м. Здание располагалось в северо-восточном углу усадьбы. Главный вход находился в середине южной стены дома и вел в центральный коридор, делящий здание на две части. Здание содержит ряд прямоугольных комнат, расположенных по обе стороны этого коридора. В большинстве раскопанных комнат имелись квадратные и прямоугольные очажные выкладки. Интересны находки остатков круглых колонн из необожженной глины, внутри которых находился каркас из вертикальных жердей. На территории усадьбы раскопан также небольшой прямоугольный бассейн.

Кангюйская эпоха исследована еще недостаточно. Поэтому и наши знания о сельском жилище этого времени оставляют желать лучшего. Зафиксированы усадьбы различной величины общей площадью от 300 до 2000 кв. м. При заметном возрастании площади усадеб сами дома по величине мало отличаются от архаических. На небольших усадьбах дом занимает около 70 кв. м, на более крупных — 300–800 (Воробьева М.Г., 1970, с. 78). Примером большой усадьбы является здание Турпаккала III (Неразик Е.Е., 1976, с. 20 и сл.), к сожалению, сохранившееся очень плохо. На территории усадьбы (40×40 кв. м), окруженной мощными стенами (толщина внизу до 5 м), в северо-восточном углу ее располагается здание. Композиционным центром его является квадратное (7×7 м) помещение, окруженное с трех сторон прямоугольными помещениями, а с севера сообщающееся с прямоугольным айваном, открытым во двор. С южной стороны извне к стене усадьбы примыкало прямоугольное сооружение — возможно, башня.

В первые века н. э. увеличивается число типов сельских жилищ, что, с нашей точки зрения, чрезвычайно важно, ибо свидетельствует об усложнении социальной структуры общества. Отметим, однако, что существующая типология еще остается условной (Неразик Е.Е., 1976, с. 159).

1. Небольшие дома из одного-трех помещений, вытянутых в ряд. Площадь 30–50 кв. м.

2. Трехкомнатный дом, половину которого занимало одно большое помещение. В нем были сосредоточены очаги, закрома и прочие аксессуары хозяйственной деятельности жителей. Можно полагать, что оно было основным хозяйственным помещением в доме. Вероятно, именно здесь концентрировалась жизнь обитателей дома в зимнее время, но вообще оно, безусловно, было связано с деятельностью женщин. Две другие комнаты (меньших размеров), видимо, могут быть отнесены к чистой приемной части дома. Общая площадь домов этого типа — 104–140 кв. м. Важную роль в жизни обитателей дома играл довольно большой двор.

3. Жилище, помещения которого занимали две противоположные стороны двора. Вдоль одной из них располагалось большое помещение с несколькими очагами, закромами и хозяйственными ямами (как большое помещение домов первого типа). Вторая постройка состояла из трех помещений: кладовой; помещения с очагом — чистого, может быть, приемного; помещения, функции которого трудно определить. Площадь жилья 104 кв. м, общая площадь с двором 272 кв. м.

В жилых комплексах этих двух типов, как правило, имелась отдельно стоящая небольшая постройка, тщательно украшенная керамическими плитками. Судя по находкам фрагментов оссуариев, эта постройка, видимо, предназначалась для совершения обрядов, связанных с культом предков.

4. Постройки располагаются по периметру двора. Хотя дома такого типа не раскапывались, поверхностные наблюдения убеждают в том, что в состав его входило одно большое помещение специально складского назначения (сплошь занятое хумами). Площадь домов такого типа примерно 300 кв. м.

5. У домов этого типа могут быть различные внешние очертания (в одних случаях это — правильный четырехугольник, в других один из углов довольно сильно выступает). В планировке чередуются крупные и мелкие помещения, расположенные в несколько рядов. В самых крупных из домов этого типа имелись один или несколько «колонных» залов, а также большие помещения с нишей в одной из стен. Площадь до 1200 кв. м.

6. Близки предыдущему типу неправильные по очертаниям дома Турпак-калинского поселения. Они лишены единого композиционного центра, велики, с обширными помещениями, индивидуальны по плану. Кроме особенностей, отмеченных для типа 4, необходимо отметить наличие узких коридоров, больших парадных залов, украшенных росписью или имевших вид четырехколонного зала с открытой очажной центральной выкладкой и нишей в стене против нее. Площадь домов 500–700 кв. м.

7. Дома с композиционным ядром в виде двух смежных помещений, одно из них является вестибюлем. Длинные оси помещений параллельны фасаду. В составе дома имеются большие помещения с колоннами и небольшие дворики. Площадь 300–500 кв. м (Неразик Е.Е., 1976, с. 159–161).

Наконец, необходимо отметить существование в это время и отдельно стоящих укрепленных усадеб типа Ангкакала, имеющей размеры 75×75 м, снабженной прямоугольными башнями и внутристенным стрелковым коридором (Толстов С.П., 1948 а, с. 113–114, рис. 50; Неразик Е.Е., 1976, с. 14).

Таким образом, история развития сельского жилища Хорезма характеризуется следующими особенностями: 1) уже в архаическую эпоху исчезают жилища в виде полуземлянок — наследие предшествующей исторической эпохи; 2) дальнейшее развитие — это развитие, характеризующееся увеличением числа типов жилищ, отражающим усложнение социальной структуры общества, при этом разница между крайними точками в системе типов жилищ увеличивается, что отражает возрастание социальных противоречий в обществе.

Гораздо меньше материалов имеется для суждения о типах городского жилища. На территории городища Кюзелигыр, древнейшего из городищ Хорезма, зафиксированы следующие типы жилищ:

1) примыкающие друг к другу дома площадью 30–60 кв. м, расположенные по периферии у огораживающих городище стен (с межстенным узким коридором, также использовавшимся для жилья);

2) легкие постройки каркасного типа.

Еще меньше данных относительно жилища Кангюйской эпохи. Можно только указать на те наблюдения, которые были сделаны относительно Джанбаскалы (Толстов С.П., 1948а, с. 93 сл.). С.П. Толстов снял план руин городища и провел зачистки в двух помещениях. Он пришел к выводу, что на территории Джанбаскалы в сущности была только два огромных дома-массива, разделенных центральной улицей. На каждом из этих массивов было множество небольших по размерам комнат (более 200), имелось также несколько внутренних двориков. На основании этих наблюдений (а также привлекая этнографические параллели) С.П. Толстов пришел к выводу, что каждый из домов-массивов был занят особым родовым коллективом; он также особо подчеркивал значение дуальной организации в системе общественных отношений и глубокую архаичность этой структуры. К сожалению, раскопки Топрак-калы дали мало материала для суждения о характере городских жилищ Хорезма в самом конце эпохи древности. Можно думать, что основную часть городской застройки занимали очень большие по размерам дома-массивы. Над каждым из таких домов-массивов возвышалась на кирпичном цоколе башня главы домовладения. Одно из домовладений в Топрак-кале включало почти 20 помещений.

Предполагается, что именно такие дома-домовладения упоминаются в документах топрак-калинского архива. В составе такого домовладения насчитывалось не менее шести-семи жилых комнат (ГТК, с. 139–140).

Очень незначительный и достаточно противоречивый материал имеется по общественной архитектуре древнего Хорезма.

В данном разделе остановимся только на дворцах Хорезма, проблема же храмовой архитектуры будет освещаться в разделе, посвященном культам Хорезма.

Возможно, дворцовый характер имело уже центральное сооружение городища Кюзелигыр (Толстов С.П., 1958, с. 150). Здесь вскрыта часть большого сооружения. Особое внимание привлекает большой прямоугольный зал (площадь 285 кв. м) с многочисленными очагами. С юга к этому залу примыкала система длинных узких вымосток, возможно, остатков портиков-айванов.

Бесспорно дворцовый характер имело главное сооружение городища Калалыгыр I (Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963). Здание было практически полностью построено (на рубеже V и IV вв. до н. э.), но не обживалось. Считается, что оно должно было служить резиденцией представителя ахеменидской администрации, но изменение политической ситуации — отпадение Хорезма от Ахеменидов — привело к запустению здания. Здание была выполнено из пахсы и сырцового кирпича, в некоторых местах использовались и алебастровые кирпичи на известковом растворе. Использовались только плоские деревянные перекрытия. Обнаружены каменные подпятники.

Хотя раскопана только 1/6 часть здания, план его реконструируется практически полностью. Основной массив дворца в плане близок к квадрату (75×80 м). С востока и юга к центральному массиву примыкают два двора. Само здание состоит примерно из 30 комнат, располагавшихся вокруг двух больших внутренних дворов (помещения 19 и 16). Особое внимание привлекает второе из них (размеры 40×19 м), поскольку оно имеет в середине каждой из стен глубокие ниши (ширина 10,5 м, глубина 4,2 м). Частично раскопано также помещение 12, интересное тем, что в центре его по длинной оси располагалось четыре колонны. В помещении 23 важной конструктивной особенностью является наличие шести колонн, расположенных в два ряда (по три колонны в каждом ряду). Интересно также помещение 8, имеющее в интерьере две колонны и пристенную кирпичную выкладку, видимо, служившую подием для небольшого домашнего алтаря огня. В процессе раскопок были найдены базы колонн — каменные уступчатые (три уступа) и с тором сверху, а также (что привлекает особое внимание) — обломки гипсовой формы для отливки головы орлиноголового грифона, подобного грифонам, украшавшим капители персепольского дворца. Сопоставление плана помещения 16 с «двором приемов» в сокровищнице Персеполя и факт наличия данной отливки привели исследователей к выводу о влиянии ахеменидской архитектуры на архитектуру дворца в Калалагыре и выводу о функциональном назначении этого здания.

Еще одно дворцовое сооружение относится к самому концу древней эпохи в Хорезме — это известный дворец в Топрак-кале. Хотя материалы раскопок еще не изданы, однако наличие значительного числа предварительных публикаций позволяет получить представление об этом выдающемся памятнике зодчества Хорезма (Рапопорт Ю.А., 1981).

Ядро дворца — Центральный массив — был поднят на кирпичный цоколь, имевший форму усеченной пирамиды (высота 14,5 м, площадь поверхности 80×80 м). Стены дворца отступали от края платформы на 1,5 м. Они были обработаны системой ниш и выступов (в соответствии с традициями древневосточной архитектуры) и покрыты алебастровой побелкой. Высота дворца 8–9 м. В нем насчитывалось свыше 100 помещений (различного назначения) первого этажа, сохранились небольшие остатки и помещений второго этажа. Несколько позднее были пристроены три огромных башни, превосходивших по высоте сам дворец.

Невдалеке от входа в юго-восточной части массива находилась обособленная группа из 12 помещений. Характерной особенностью этого комплекса было отсутствие росписей. Выдвигалось предположение (на основании находок хумов и керамических тазиков), что эти помещения предназначались для омовений.

Особое место в структуре дворца занимал так называемый Зал царей. Вдоль его стен были расположены высокие суфы, разделенные перегородками на 23 части. В центре каждой из них находилась глиняная сидящая статуя, выполненная в 1,5 натуральной величины. Во всех группах расположение фигур было одинаковым: справа две женские горельефные фигуры (одна на пьедестале), слева — мужские (все фигуры в натуральную величину). Предполагается, что самая крупная фигура изображала царя. У входа в зал находилась большая кирпичная платформа — подиум алтаря, на котором возжигался огонь в честь всех обоготворенных царских предков (реальных или легендарных). Зал служил, видимо, династическим святилищем.

Планировочным центром дворца является комплекс, состоящий из парадного двора и айвана, который считается тронным ансамблем. Общая площадь его — около 450 кв. м. По обе стороны двора располагаются колонны, по четыре в каждом ряду. Часть айвана была отделена трехарочным порталом, облицованным алебастром и, вероятно, украшенным скульптурой. С этим айваном непосредственно связан так называемый Зал танцующих масок. В центре были обнаружены остатки алтаря. Стены же были украшены 16 барельефными панно, каждое из которых изображало пляшущую пару (мужчину и женщину с козлиными ушами). Между панно располагались фигуры танцовщиц. В трех стенах святилища имелись большие ниши, в которых находились главные изображения. В завале возле одной из ниш были обнаружены остатки большой скульптуры, видимо, изображение женщины с каким-то хищным зверем. Исследование, проведенное Ю.А. Рапопортом, привело его к выводу, что Зал танцующих масок представлял собой святилище Анахиты и что здесь происходила какая-то часть мистерии священной свадьбы царя Хорезма и царицы (которая отождествлялась с этой богиней) (Рапопорт Ю.А., 1978). Имеется также помещение с глубоким колодцем, комнаты, в которых возжигались священные огни в честь умерших, и т. д.

В настоящее время исследователи Топрак-калы считают, что это здание необходимо рассматривать прежде всего как священный дворец, где была сосредоточена группа святилищ, связанных с царским культом. Вместе с тем нам представляется, что ограничивать топраккалинский дворец этой функцией было бы неправильно. Поскольку при раскопках дворца были найдены документы финансового характера, несомненно, что дворец имел и административную функцию. Нам представляется, что топраккалинский дворец был центром царского культа, центром управления и местом пребывания царской семьи.

Фортификация. Многие черты фортификационного искусства древнего Хорезма восходят к архаическому периоду, к так называемым городищам с жилыми стенами (Кюзелигыр и Калалыгыр VI-У вв. до н. э. — Толстов С.П., 1948а, с. 77–82; 1948а, с. 93–109; 1958, с. 143–153). Городище Кюзелигыр в левобережном Хорезме — крепость подтреугольной формы, протяженностью с севера на юг около 1 км. Стены городища имеют в своей основе одно сплошное коридорообразное помещение — три коридора с плоским перекрытием, идущие параллельно друг другу, охватывающее весь его периметр. Толщина внешней стены 1,5 м, внутренней — 1 м. Основания стен сложены из пахсы, расположенные выше части — из сырцового кирпича. Стена имеет следы перестройки — на первом этапе она была возведена из прямоугольного кирпича 50×23×10 см; на втором этапе, при перестройке использовался кирпич размером 40×40×12 см. Внешняя стена прорезана многочисленными узкими бойницами с горизонтальным дном, отстоявшими друг от друга на 2 м. Вдоль стены через каждые 32–36 м расположены башни. Башни нижнего строительного горизонта — овальные, верхнего — прямоугольные. Сохранившиеся башни второго горизонта имеют в передней стене тройные бойницы. Учитывая огромную протяженность стен (около 2,5 км) и количество бойниц, можно предположить, что в обороне городища должно было принимать участие все его население. К концу архаического периода относится крепость Калалыгыр. Она представляет собой прямоугольник 1000×700 м. Внутри стен проходят два параллельных коридора. Стены усилены башнями. Четверо ворот городища защищены сложными предвратными лабиринтами — фортификационный прием, широко применявшийся в кангюйский период.

Укрепления кангюйского Хорезма характеризуются большим разнообразием фортификационных приемов и планировки крепостей. Географическое положение укрепленных городов Хорезма говорит о создании единой системы укреплений, защищавших линию оазиса: они расположены в основном в хвостовых частях арыков, замыкая полосы культурных земель, идущих вдоль каналов (Толстов С.П., 1948а, с. 122). Крепости этого времени обычно имеют мощные стены, сложенные из сырцового кирпича крупных размеров (40×40×10 см). В основе стен лежит цоколь из пахсы. В верхней части стены проходит одноэтажный или двухэтажный стрелковый коридор с многочисленными высокими и узкими бойницами, расширяющимися вниз с внешней стороны. В целом система обороны довольно архаична — некоторые крепости не имеют башен, крайне несовершенна система косых бойниц для защиты углов. В юго-западном Хорезме башни для защиты флангов появляются раньше. На правобережье долгое время держится традиция архаических укреплений (Толстов С.П., 1948а, с. 118–126). Почти все крепости имеют предвратные лабиринты — извилистый ход к воротам, обстреливаемый открытыми внутрь бойницами.

Одним из типичных памятников хорезмской фортификации этого времени является крепость Джанбаскала, расположенная на северо-восточной границе оазиса. В плане она представляет собой прямоугольник 200×170 м, ориентированный углами по сторонам света. Толщина стен с проходящими внутри двумя стрелковыми галереями 5 м. Мощность внешней стены увеличивается в ее нижней части; нижняя часть стен до уровня бойниц сложена из пахсовых блоков, верхняя — из сырцового кирпича. Внешняя стена прорезана двумя рядами узких стреловидных бойниц, расположенных в шахматном порядке. Расстояние между ними 120 см. Внутренний проход стены разделен на два яруса плоским перекрытием — в стенах сохранились гнезда его балок. Башни отсутствуют. Для защиты флангов использовалась система косых бойниц группами по три бойницы (примерно через каждые 20–25 простых бойниц). Ворота защищались сложным сооружением в виде прямоугольного выступа стены. Сквозь него к воротам вел извилистый ход, простреливающийся открывающимися внутрь хода бойницами. В двух местах в предвратное сооружение открываются арочные проходы из стрелковой галереи, предназначенные, видимо, для вылазок во время боя внутри ворот (Толстов С.П., 1948а, с. 90, рис. 28, 29, 29а).

Чтобы избежать слабых мест в обороне, каковыми являются не защищенные башнями углы, крепостям иногда придавалась круглая или овальная планировка. Овальную планировку имеет крепость Кырккыз (Толстов С.П., 1948а, с. 120); круглую — городище Турпаккала в левобережном Хорезме (Толстов С.П., 1958, с. 27–29, рис. 3). Она также лишена башен. Круглую планировку имеет и Кой-Крылганкала, внешние стены которой уже имеют башни. В последнем случае круглая планировка была обусловлена, видимо, не столько военными задачами, сколько культовым назначением памятника.

Ряд крепостей левобережья, восходящих к кангюйскому периоду, образуют в плане пятиугольник, повторяя очертания возвышенностей, на которых они расположены (Куюсайкала и Кангакала — Толстов С.П., 1958, с. 70–73, рис. 80). Кургашинкала на северо-восточной границе оазиса демонстрирует разные системы обороны углов: один угол не имеет башен и защищен системой косых бойниц, другой защищен двумя башнями, близко подвинутыми к углу. На третьем углу эти башни сближаются, образуя фигуру «ласточкиного хвоста» — фортификационный прием, восходящий к традициям классического Древнего Востока. Четвертый угол защищен одной башней, ось которой является продолжением одной из сходящихся здесь стен. Все башни прямоугольные в плане, одной высоты со стенами и обладают такими же бойницами (Толстов С.П., 1948а, с. 120; 1948а, с. 112–113).

К особому типу укреплений кангюйского времени следует отнести небольшие крепости — крупные укрепленные поселения, которые С.П. Толстов рассматривал как общинно-родовые укрепленные дома-массивы (Толстов С.П., 1948, с. 100). К ним относятся Кюперликала на Черменябе, Актепе (близ Кваткалы) и укрепленный дом к югу от Базаркалы (Толстов С.П., 1948а, с. 101, рис. 36–38). Кюнерликала — крепостной массив, 55×55 м, высотой около 8 м. В центре здания возвышается еще на 3 м башня. С юго-востока расположен укрепленный вход; посередине каждой из остальных трех сторон сохранились небольшие башни с бойницами. Вокруг видны следы мощных стен, окружающих здание двора (Толстов С.П., 1948а, с. 100–101).

Развитие осадной техники, связанное, вероятно, с походами Александра на Восток и знакомством народов Средней Азии с достижениями античного военного искусства, вызвало изменения ряда фортификационных принципов.

Существовавшие в этот период крепостные сооружения подвергаются перестройке применительно к новым условиям ведения войны. Следы такой перестройки отмечены на крепости Хазарасп на юге Хорезмского оазиса. Первоначально стены крепости, подквадратные в плане (280×294 м), были возведены в духе старых традиций: из пахсовых блоков, с двухъярусной стрелковой галереей и двумя рядами бойниц. Углы запирались квадратными башнями; по стенам в промежутках пристроено по три башни. Ширина куртин достигает 54–55 м — на расстояние полета стрелы. Перестройка началась вскоре после возведения первоначальных стен. Стена с внешней стороны была усилена мощным панцирем из сырцового кирпича; стрелковые галереи и башни заложены кирпичом. Образовавшийся при этом мощный цоколь должен был служить защитой против стенобитных машин. Вся система крепостных сооружений была обнесена по периметру дополнительной барьерной стеной, отстававшей от основных стен на 13,5 м. Барьерная стена имела два яруса обороны — стреловидные бойницы и открытый валганг и была укреплена башнями открытого типа. Пространство между основной и барьерной стеной было засыпано толстым слоем песка (до 1,5 м) для затруднения подхода стенобитных машин к стенам крепости (Воробьева М.Г., Лапиров-Скобло М.С., Неразик Е.Е., 1963, с. 195–197). Аналогичным перестройкам подвергались и некоторые другие крепости. Сырцовым кирпичом была заложена нижняя стрелковая галерея стен крепости Гяуркала, на Султануиздаге (Толстов С.П., 1958; Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1958, с. 192–199, 350–351), нижние галереи стен городища Топрак-кала (ГТК, с. 57) (Толстов С.П., 1948а, с. 104, рис. 41). Образовавшийся в основании стен мощный цоколь был менее уязвим для таранов, а центр тяжести фронтального обстрела переносился на верхние ярусы обороны — на валганг и верхнюю стрелковую галерею.

Наиболее детально системы укреплений кушанского периода обследованы на крепости Гяуркала и городище Топрак-кала. Гяуркала (Султануиздагская) — небольшая крепость, расположенная на прибрежной скале и перекрывавшая дорогу, проходившую по правому берегу Амударьи. Стены крепости, достигавшие у основания ширины 9 м, заключали двухъярусную стрелковую галерею. Внешняя и внутренняя стены опирались на пахсовые цоколи. Башни прямоугольной формы со слегка скругленными углами шириной 9 м выдвигались за линию стены на 7,5 м и располагались через каждые 20 м. Сообщение между башнями и стрелковой галереей осуществлялось, очевидно, при помощи приставных лестниц — система изоляции на случай проникновения противника в один из участков обороны. Через каждые два метра в стене прорезаны бойницы. Двойные бойницы расположены были по углам башен. Нижний ярус стрелковой галереи со временем был забутован сырцом (Толстов С.П., 1958, с. 192–194; Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1958, с. 348–354).

Вершиной крепостного строительства Хорезма конца античной эпохи считаются укрепления городища Топрак-кала. Фортификационное значение имеет его регулярная планировка: главная магистраль подводит к единственному входу в город, отходящие от нее боковые улицы — к участкам стен, защищать которые должны были жители близлежащих кварталов. Стены городища опирались на пахсовый цоколь высотой в среднем 3 м (средство защиты от стенобитных орудий). Внутри стен проходила двухъярусная галерея, бойницы были прорезаны только на уровне второго яруса. Прямоугольные башни расположены очень часто — через каждые 11 м и с большим выносом — 9 м. Они стоят на той же пахсовой платформе, что и стены. Угловые башни схватывали углы с двух сторон — прием, редко встречающийся в хорезмийском крепостном строительстве. Над стенами башни не возвышались. Вход в город защищался предвратным сооружением. Весь северо-западный угол городища занимает мощная цитадель (3,24 га). Дворец на высоком стилобате (14,5 м) в северо-западном углу цитадели входил в систему обороны городища. Стены прорезаны бойницами стрельчатой формы. Они имеют небольшое входное отверстие и очень широкий раствор — 3,5 м, который для увеличения сектора обстрела выведен в устроенные в стене ниши. По фасаду на каждую куртину приходилось по четыре ниши. Каждый такой участок дополнительно обстреливался из четырех боковых бойниц двух ограничивающих предстенное пространство башен и с расположенного на перекрытии стрелковой галереи валганга (ГТК, с. 56–69). При перестройке укрепления были усилены: весь город обведен по периметру новыми стенами, охватившими, как панцирем, старые. Старые башни срублены по уровень новой стрелковой галереи и вошли в ее цоколь. Внутристенный коридор был заложен и стрелковая галерея прошла уже не по перекрытию первого этапа, а по сплошному цоколю (ГТК, с. 57).

Строительная техника. Основным строительным материалом для Хорезма, как и для других районов Средней Азии, был лессовый суглинок. Он применялся или в виде пахсы, или шел на изготовление сырцового кирпича, а также употреблялся для связующих строительных растворов, обмазок и штукатурок. Кирпич изготовлялся в формах без дна. Сырцовый кирпич — обычно квадратный, больших размеров (40–45×40-45×12–16 см). Несколько меньший размер имеют употреблявшиеся наряду с сырцовыми кирпичи из самана (40×40×10 см). Специальные трапециевидные кирпичи формовались для сооружения сводов (ККК, с. 226–227). Обожженный кирпич применялся редко, в основном на вымостки. Камень шел на изготовление баз колонн, для выкладки стен использовался только в горных районах. Дерево широко применялось для связующих опорных конструкций. Фрагменты керамики использовались для расклинки при устройстве сводов бескружальным способом и для вымостки. Для облицовки и при оформлении архитектурного декора фасадов и открытых помещений применялся алебастр как материал, более стойкий к воздействию климата, чем лёссовая глина. Алебастровые облицовочные кирпичи античного стандарта толщиной около 5 см использовались при строительстве дворца архаического периода на Калалыгыр для выкладки верхней части стен, где на них опирались плоские перекрытия, и карнизов. Там же обнаружены фигурные алебастровые кирпичи и алебастровая форма для отливки головы грифона — очевидно, части скульптурной капители, аналогичной капители персепольского дворца (Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963). Алебастровыми кирпичами, декоративными элементами и скульптурой были оформлены фасады и некоторые внутренние помещения топрак-калинского дворца.

Сырцовые стены возводились либо совсем без фундамента, на пахсовых блоках, либо при строительстве капитальных сооружений — на сплошном массивном цоколе (Толстов С.П., 1952, с. 88). Сырцовая архитектура подвержена разрушению водой, поэтому большое внимание уделялось гидроизоляции и сооружению дренажных систем. Для защиты от грунтовых вод служили стилобаты, возвышающиеся над уровнем дневной поверхности, часто имевшие сплошную конструкцию: выложенная из сырца клеть заполнена песком (стилобат топрак-калинского дворца), прослойка из песка и тростника между рядами сырцовой кладки стен. Дренажная система изучена на примере крепости Гяуркала (Султануиздагская). Стены крепости возведены на скальном грунте, не дающем фильтрации. Поэтому дренаж был там особенно необходим. Дренажный лоток, вымощенный каменными плитами, вел от северо-восточной стены крепости к расположенной в ее центре котловине. Справа и слева к лотку подходили керамические дренажные трубы — кубуры, сложенные из отрезков усеченно-конусной формы, входивших один в другой (Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1958, с. 356, рис. 5). Аналогичные трубы применялись в дренажной системе Топрак-калы, Токкалы в Северном Хорезме (Ягодин В.Н., 1963, с. 251–253) и других памятников. С конца архаического периода на сырцовых кирпичах встречаются метки, различные тамгообразные знаки. Назначение их пока не ясно. Возможно, они служили для учета количества кирпича, формовавшегося отдельными мастерами или бригадами строителей (Гертман А.Н., 1979, с. 70–73).

Перекрытия помещений были либо плоские, деревянные, либо сводчатые, сырцовые. Для памятников архаического периода известны только плоские перекрытия (Толстов С.П., 1952, с. 152, рис. 58). Кровля плоских перекрытий из дворца Калалыгыр I состояла из камышовых фашин, перевязанных веревками и покрытых глиняной обмазкой. Поверх остатков обрушившейся кровли обнаружено много алебастровых кирпичей — возможно, ими была выложена крыша для предохранения ее от размывания (Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963, с. 144).

При перекрытии больших площадей (комнат и залов дворца) балки поддерживались деревянными колоннами, опиравшимися на каменные базы. Базы, найденные во дворце Калалыгыр, приготовлены из красного песчаника. Основания их квадратные, 70×70 см, трехступенчатые. На них ставилась верхняя часть базы, круглая в плане, со сложной профилировкой (так называемые торовидные базы) (Толстов С.П., 1962, с. 112). Такую же форму имеют базы колонн кушанского времени — с Гяуркалы и Топрак-калы (Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1958, с. 359–360).

Балочные перекрытия использовались при устройстве многоярусных стрелковых галерей — на малых крепостях античного времени ниже верхнего яруса бойниц в стенах видны гнезда от балок перекрытия (Джанбаскала, Базаркала, Топрак-кала).

Сводчатые перекрытия лучше всего сохранились на Кой-Крылганкале, Аязкале 1, Топрак-кале и Елхарасе. Помещения перекрывались двойными цилиндрическими сводами. Нижние своды выкладывались техникой наклонных поперечных отрезков и служили постоянным опалубком верхним — обыкновенным клинчатым сводам (ККК, с. 286; Толстов С.П. 1948а, с. 104, рис. 41; Воронина В.Л., 1953, с. 19, рис. 17). Примыкание отрезков свода к торцовой стене осуществлялось постепенным наращиванием наклонных частей дуги. В каждом последующем кольце — отрезке свода кирпичи для перевязки были сдвинуты по отношению к кирпичам предыдущего кольца на половину своей ширины. Техника сводчатых перекрытий уже в IV в. до н. э. достигла высокого уровня: в Кой-Крылганкале перекрывались пролеты до 4,5 м. Известен был прием взаимного пересечения сводов (ККК, с. 291). Своды как несущая конструкция чаще всего применялись для перекрытия помещений нижних этажей многоярусных построек: кровля верхнего яруса делалась плоской, на основе балочных конструкций (ККК, с. 292).

Во дворце на Калалыгыре обнаружены каменные подпятники для полотнищ дверей. Они состоят из полусферического нижнего камня с коническим углублением и такой же верхней полусферы с коническим выступом. Двери были одностворчатые. В том случае, если дверной проем располагался в углу, в боковой стене устраивалась неглубокая ниша, в которой помещалось полотнище открытой двери (Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963, с. 144). Почти полностью сохранилась обгоревшая при пожаре дверь в здании позднекушанского времени на Кангакале. Она была сделана из брусьев, скрепленных деревянными гвоздями. Дверной проем был укреплен деревянной рамой. Дверными скобами или накладками на засов, по-видимому, являются массивные железные скобы с городища Топрак-кала (ГТК, с. 104, рис. 50).

Освещение зданий осуществлялось преимущественно через световые люки, служившие одновременно дымоходами. Прорезанные в толще стен небольшие (40–50 см) оконные проемы обнаружены только в центральном здании на Кой-Крылганкале (ККК, с. 278). Стрелковые галереи крепостных стен освещались через бойницы — световые проемы устраивались во внутренней стене только в местах примыкания башен, где бойницы не могли служить для этой цели (Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1958, с. 335).

Хозяйство. Основой хозяйства древних хорезмийцев было земледелие, обслуживавшееся разветвленной сетью каналов и арыков. Остатки ирригационной сети античного времени прослеживаются на территории древних дельт Амударьи и Акчадарьи в правобережном Хорезме — здесь выявлены четыре наиболее мощные ирригационные магистрали. Ирригационная система левобережья представляла собой совокупность отдельных оросительных систем, бравших начало в протоках Присарыкамышской дельты, и постепенно, начиная с кангюйского времени, объединенная в одну большую систему (Толстов С.П., 1948а, с. 37 и сл.; Гулямов Я.Г., 1957; Толстов С.П., 1962, с. 89 и сл.; Андрианов Б.В., 1969).

Среди сельскохозяйственных культур преобладали, очевидно, злаковые — просо, ячмень, пшеница. Распространены были садовые и бахчевые культуры, традиционные и для современной Средней Азии. Важной была роль виноградарства. Основным пахотным орудием, видимо, служила соха с железным наконечником, известная еще народам классического Древнего Востока. Находки сельскохозяйственных орудий античного времени в Хорезме очень редки. Железные сельскохозяйственные орудия труда появились довольно рано. Самым ранним железным серпом считается найденный на городище Кюзелигыр в слое VI–V вв. до н. э. (Толстов С.П., 1958, с. 146), более поздние находили на Дингильдже, Кой-Крылганкале, Топрак-кале (Толстов С.П., 1958, с. 215; 1962, с. 106, 130), на Кой-Крылганкале были обнаружены железные ножи (Толстов С.П., 1962, с. 130). Зерно перерабатывалось в муку при помощи ручных каменных зернотерок, обычно имевших ладьевидную форму, с вогнутой рабочей поверхностью и высоко поднятыми концами (ККК, с. 171). В раннем средневековье зернотерки постепенно вытесняются более производительными ручными жерновами и жерновами типа «харос», приводившимися в движение силой животных (Неразик Е.Е., 1976, с. 96).

Свидетельством переработки винограда является находка винодельни в районе Аязкалы (Неразик Е.Е., 1976, с. 39 и сл.). Площадка, на которой давили виноград, была вымощена обожженными керамическими плитками и имела размеры 5×5 м. Она была ограничена пахсовой стенкой толщиной 0,5 м. По узкому с наклонным дном желобу, сделанному из таких же плиток, положенных плашмя и скрепленных алебастровым раствором, сок должен был стекать в огромный хум, врытый в землю. Рядом были зафиксированы остатки еще двух давильных площадок и не менее 20 закопанных хумов. Были зафиксированы следы виноделия и в других местах. Некоторые наблюдения подтверждают предположение, что виноделие в Хорезме имело товарный характер: виноград производился в огромных специализированных хозяйствах.

Важную роль играло и скотоводство. В архаический период в стаде преобладает крупный рогатый скот, лошади и верблюдицы — их кости, по материалам Кюзелигыр, составляют 52 %. В кангюйское и кушанское время основную часть стада составляет мелкий рогатый скот — находки костей домашних животных с Джанбаскалы и Топрак-калы дают только 25 % костей крупного рогатого скота (Толстов С.П., 1962, с. 104).

Следы крупного железоделательного производства — скопления металлургических шлаков и крицы — обнаружены в верхнем строительном горизонте Кюзелигыр. На Кой-Крылганкале и Топраккале найдены керамические сопла, применявшиеся при раздувании кузнечных горнов, литейные формочки. Железо обрабатывалось посредством ковки — изготовлялись орудия труда (серпы, ножи — ГТК, с. 105–106); оружие, в том числе железные наконечники стрел, вытеснившие бронзовые; мечи, панцирные чешуйки. На развитие цветной металлургии указывает большое число находок из меди и бронзы — украшений (перстни, серьги, подвески, булавки, пластинки поясных наборов, накладки) и предметов домашнего обихода, а также следы медеплавильного производства на Кюзелигыре (Воробьева М.Г., 1970, с. 78).

Следы керамического производства архаического периода обнаружены на одном из поселений в окрестностях Кой-Крылганкалы. Судя по остаткам печей, можно предполагать, что они были двухъярусными, округлой формы. Нижнюю топочную камеру вырывали в грунте и соединяли с верхней жаропроводящими каналами — отверстиями в дисковидной плите самана, разделявшей камеры. Верхние камеры, в которые загружалась предназначенная для обжига продукция, не сохранились (Воробьева М.Г., 1959, с. 180). Кварталы гончаров и гончарные печи известны на городище Джанбаскала, в окрестностях Кой-Крылганкалы, на городищах Канга-кала, Калалыкала, Кюзелигыр, в окрестностях Базаркалы (Толстов С.П., 1948а, с. 118; Воробьева М.Г., 1959, с. 199; 1978, с. 523). Самым ранним является гончарный квартал на городище Кюзелигыр. Производственный комплекс включал восемь печей, расположенных попарно. Печи двухъярусные — их конструкция аналогична архаическим печам. Обжигательные камеры выкладывались из сырца, в ряде случаев, очевидно, в виде ложного свода над врытой в грунт топочной камерой. Загрузочный люк находился с противоположной от устья топки стороны. Печи кушанского периода повторяют ту же конструкцию, но отличаются большим диаметром обжигательной камеры, наличием сложной системы жаропроводящих каналов и более узкой и вытянутой топочной камерой, снижавшей потери тепла при обжиге (Воробьева М.Г., 1959, с. 210–211). Следы керамического производства фиксируются и во многих других районах Хорезма — по гончарным отвалам. Гончарные отвалы IV в. до н. э. — II в. н. э. в районе Хумбузтепе в Хорезмской области тянутся вдоль берега Амударьи на километр (Мамбетуллаев М., Юсупов Н., 1974, с. 483). Гончары также производили и терракотовые статуэтки. Если производство форм для их изготовления (калыпов) было делом специальных мастеров-профессионалов, то тиражирование с помощью калыпа — делом рядового мастера-керамиста (Воробьева М.Г., 1981).

Костерезные мастерские функционировали в кушанский период на городище Топрак-кала (ГТК, с. 101–103), на крепости Капарас, в левобережном Хорезме (Коляков С.М., 1979, с. 48). Судя по отходам производства, основную их продукцию составляли костяные и роговые накладки для сложных луков. Возможно, что обе мастерские были филиалами государственных оружейных мастерских. Здесь же изготовлялись костяные булавки с фигурными навершиями, аналогичные булавкам кушанской Бактрии. Костяные статуэтки и пластинки с сюжетными композициями, скорее всего, привозные изделия, а не продукция местных мастеров (ГТК, с. 116; Неразик Е.Е., 1958, с. 218).

К числу типичных для античного времени изделий из камня относятся небольшие парфюмерные сосудики, цилиндрические коробочки-пиксиды, встречающиеся в слоях кангюйского времени, форма которых восходит, очевидно, к изделиям Ахеменидского Ирана (ККК, с. 140–145), прямоугольные блюда с полусферическими лунками, которые появляются в кушанское время (назначение их неизвестно) (ГТК, с. 107, рис. 53).

О развитии ткачества свидетельствуют многочисленные находки пряслиц — на Кой-Крылганкале их найдено около 300 штук. Преобладают керамические лепные пряслица или выточенные из черепков гончарной посуды (последних 258 экз.). Каменных пряслиц немного (ККК, с. 166). В кушанский период получают распространение профилированные каменные пряслица, аналогичные происходящим из Бактрии и со Средней Амударьи (ГТК, с. 107, рис. 52). Среди найденных на Топрак-кале фрагментов тканей хлопчатобумажные и шерстяные, очевидно, являются продуктами местного производства, шелковые привозные.

Стеклоделие, вероятно, уже было известно в Хорезме эпохи поздней античности, но его продукция, скорее всего, ограничивалась изготовлением вставок в перстни и наборные пояса и бус. Фрагменты стеклянной посуды с Кой-Крылганкалы по химическому составу стекла более сходны со стеклами античного мира, нежели с более поздними среднеазиатскими (ККК, с. 145–146); стеклянная посуда и бусы с городища Топрак-кала также, вероятнее всего, восточносредиземноморский и иранский импорт (ГТК, с. 111, 117–119, рис. 58).

Некоторые материалы имеются (помимо указанных выше) для суждения о проблеме развития обмена. В I в. н. э. в Хорезме начинает чеканиться медная разменная монета, что свидетельствует о развитии товарно-денежных отношений в обществе. Очень важную роль в жизни Хорезма играли взаимоотношения (в том числе и экономические) с кочевниками. Уже давно было обращено внимание на то обстоятельство, что целый ряд наиболее мощных очагов керамического производства располагался на границах со степью. Из этого был сделан вывод, что именно здесь производилась керамическая посуда, уходившая на обмен к кочевникам (Неразик Е.Е., 1976, с. 217).

Вооружение. Вопрос о характере и эволюции вооружения в древнем Хорезме подробно разбирался С.П. Толстовым (Толстов С.П., 1948а). По свидетельству Геродота (VIII, 64–67), хорезмийские отряды, входившие в состав ахеменидского войска, были вооружены акинаками и луками из тростника — сложный лук в V в. до н. э. еще не получил распространения. Тяжелого защитного вооружения они, видимо, также не имели. Изображение акинака, пристегнутого у правой ноги сидящего на верблюде всадника, имеется на фрагменте рельефной фляги с Калалы-гыр. На фрагменте другой фляги, с Кой-Крылганкала, изображен всадник в скифском головном уборе с тяжелым копьем наперевес (ККК, с. 203, рис. 75). В раннеантичное время в качестве наступательного оружия использовалась праща, впоследствии вышедшая из употребления. Глиняные и каменные ядра для пращи найдены на Кой-Крылганкале, Токкале и других памятниках кангюйского времени (ККК, с. 138, рис. 55).

Многочисленные бронзовые наконечники стрел скифского типа, трехлопастные, втульчатые найдены на памятниках Хорезма архаического и кангюйского времени (Толстов С.П., 1958, с. 146, рис. 56). С III в. до н. э. появляются железные черешковые трехгранные и трехлопастные наконечники (ККК, с. 133, рис. 53). С I в. до н. э. по IV в. н. э. распространяются крупные черешковые трехлопастные наконечники, известные по находкам на Кой-Крылганкале и Топрак-кале (ККК, с. 136). Многие исследователи связывают их появление с распространением нового типа сложного лука.

Представление о вооружении кушанского времени дают материалы Топрак-калы. В юго-восточных помещениях дворцового комплекса найдены фрагменты луков, стрел, колчанов, вызолоченные бронзовые пластины от поясов и панцирей. Луки сложные, укрепленные костяными накладками, около 160 см в длину. Древко сужается к середине и к концам. Между ними — плоская лопасть до 6 см шириной (Толстов С.П., 1952, с. 35, рис. 22). Найдены фрагменты четырех луков, один из них почти целый. Многочисленные накладки луков из оленьего рога найдены на городище Топрак-кала (очевидно, в качестве выбросов из ремесленной мастерской, изготовлявшей луки. ГТК, с. 101–103), а также на городище Куняуаз и на крепости Капарас (Коляков С.М., 1979, с. 49–50).

Стрелы изготовлялись из дерева и камыша — в камышовое древко вставлялась деревянная втулка, державшая в свою очередь железный трехгранный черешковый наконечник.

В «Зале темнокожих воинов» топрак-калинского дворца находились изображения воинов, реконструируемые по сохранившимся фрагментам, в железных чешуйчатых панцирях с плетеными из камыша щитами (Толстов С.П., 1952, с. 37–38). Панцирные чешуйки того же типа происходят из помещении дворца (Толстов С.П., 1958, с. 215).

Вооружение и военная тактика хорезмцев развивались под влиянием окружавшего их кочевого мира. Основной ударной силой в бою, видимо, была конница; могла применяться конно-стрелковая тактика, аналогичная скифской. Арриан, описывая визит хорезмского царя Фарасмана к Александру, говорит о сопровождавших царя 1500 хорезмских всадниках. Об их вооружении ничего не сообщается — это могла быть и легкая кавалерия и тяжеловооруженные катафрактарии. Соседи хорезмийцев — сакские племена восточного Приаралья — к концу IV в. уже знали военный доспех из железных чешуек и пластин — это подтверждается находкой значительных фрагментов такого панциря в погребальном комплексе Чирик-рабата (Толстов С.П., 1962, с. 150, рис. 82) и свидетельством Арриана о столкновении войск Александра со скифами на берегу Сырдарьи — при этом стрелой из стрелометной машины были пробиты щит и латы одного из скифских всадников. Появление тяжеловооруженной конницы катафрактариев С.П. Толстов связывал е Хорезмом и окружающим его степным миром (Толстов С.П., 1948а, с. 224–226; 1962, с. 149–150). Эта гипотеза пока не подтверждена фактическим материалом. В кушанское время на смену коротким акинакам приходят тяжелые длинные мечи. Среди скульптурных фрагментов «Зала царей» топрак-калинского дворца имеется изображение рукоятки такого меча (Толстов С.П., 1958, с. 196, рис. 91).

Керамика. Керамика древнего Хорезма условно делится на три хронологические группы. К первой относится керамика архаического периода. Она впервые была обнаружена на городище Кюзелигыр. Подобная керамика распространена по довольно широкой территории — от Таджикистана до южной Туркмении и от Хорезма до Афганистана. По форме и технике она резко отличается от более поздней керамики. Время ее бытования — VI–V вв. до н. э. Вторая группа включает керамику кангюйского времени — IV в. до н. э. — I в. н. э. Третья группа керамики кушанского времени — II–IV вв. н. э.[73]

Архаическая керамика. В Хорезме, кроме Кюзелигыр, она найдена во многих районах правобережья и левобережья. В комплексе с ней встречаются бронзовые втульчатые стрелы скифского типа, сердоликовые и бронзовые бусы. Большая часть столовой посуды, судя по равномерной толщине черепка, сделана на круге быстрого вращения. Тесто насыщено толченым гипсом. Черепок в изломе — красно-кирпичный или песочно-желтый, сверху желтоватый или беловатый. Иногда сосуды покрывались красным ангобом. Наиболее распространенная форма — цилиндрические сосуды с широким устьем, выпуклыми или вогнутыми посередине стенками и резким перегибом в нижней трети тулова, к небольшому плоскому дну. Сосуды такой формы бывали разных размеров и назначения: от хумов высотой до 1 м до небольших бокалов. Широко были распространены красноангобированные чашки со скошенными в нижней части стенками, плоскодонные высокие бокалы с небольшим дном и широким устьем, цилиндрические стаканообразные сосуды.

Керамика из двух строительных горизонтов Кюзелигыр в общем однотипна, но сосуды верхнего горизонта приближаются к формам, характерным для последующего времени. Меняется форма красноангобированных чаш — исчезает выделявшееся в нижней трети ребро. На плечиках некоторых хумчей появляется невысокий валик, венчик становится несколько толще. Появляются тонкостенные чаши с подкошенной нижней частью; ленточная роспись на хумах красной ангобной краской, неизвестная для сосудов того же типа из нижнего горизонта (Воробьева М.Г., 1959, с. 72–74). К более позднему по времени, но близкому к материалу верхнего горизонта Кюзелигыр, относится керамика с усадьбы Дингильдже (около середины V в. до н. э.). Увеличивается набор красноангобированной посуды. Хумчи, покрытые светлым ангобом, имеют окрашенный красной краской венчик и ленточную роспись на тулове. Кухонная посуда — лепные горшки и котлы из огнеупорной черной и серой глины и примесью дресвы и шамота — встречаются на протяжении всего архаического периода (Воробьева М.Г., 1959, с. 78 сл.).

Керамика Дингильдже отражает постепенный переход от архаических форм к формам так называемого кангюйского периода, сложившимся на местной основе, а не привнесенным извне. Керамика Хорезма кангюйского времени в противоположность архаической сильно отличается от керамики соседних территорий — в условиях относительной политической обособленности Хорезма в этот период развитие ее идет по своему пути (Воробьева М.Г., 1959, с. 85). Основную массу керамики этого времени составляет ремесленная гончарная посуда. Лишь незначительная часть (кухонные горшки) вылеплена от руки. Большинство сосудов покрыто светлым, красным или красно-коричневым ангобом. Встречается роспись в виде полос и спиралей более темной ангобной краской, лощение; многие сосуды орнаментированы нарезными линиями и рельефными валиками. Керамика включает довольно много видов, отличающихся большой стандартизацией форм на всей территории как правобережного, так и левобережного Хорезма. Различаются некоторые формы, типичные для начала и конца раннеантичного периода. Основные формы: хумы — грушевидной (высотой 95-115 см) и горшковидной (65–80 см) формы с ленточным орнаментом в виде спирали. Хумчи от 30 до 70 см высотой, диаметр горловины 28–35 см. Хумчи часто украшались орнаментом из прочерченных прямоугольников и треугольников, закрашенных через один темной ангобной краской (Воробьева М.Г., 1959, с. 95). Горшки — одна из самых распространенных форм. Преобладают сосуды средних размеров, приземистые, 16–20 см высотой. Иногда горшки расписывались короткими вертикальными линиями или «запятыми» красно-коричневой краской. Кувшины довольно мало изменяются на протяжении всей эпохи. Они появляются незадолго до кангюйского времени. Кувшины обычно имеют одну ручку, круглую или овальную в сечении, часто с налепами в виде головы льва наверху. Кувшины покрывались светлым желтым или красноватым ангобом и расписывались. В раннекангюйское время кувшинов сравнительно немного, в дальнейшем они распространяются шире. Вьючные фляги — асимметричные сосуды, одна сторона тулова почти плоская, другая — выпуклая, с узкой горловиной. По бокам имеются небольшие ручки с отверстиями, через которые при транспортировке продевались ремешки. Плоская сторона фляг часто украшалась оттиснутым по форме барельефным изображением, геометрическим или растительным орнаментом, сюжетными сценами. Значительное число фрагментов таких фляг найдено на Кой-Крылганкале. К концу раннекангюйского времени фляги с рельефом уже выходят из употребления. Емкость фляги средних размеров — 6–7 литров. Встречаются и сосуды гораздо большего объема.

Очень редко встречаются керамические ритоны, украшенные лошадиными или грифоньими головами. Они известны по находкам на Кой-Крылганкале и Калалыгыр. Прототипом их скорее всего являются металлические ритоны Ахеменидского Ирана (Воробьева М.Г., 1959, с. 169). Чаши появляются в архаический период и бытуют до конца античного времени. Они довольно однообразны. Все они покрыты красноватым ангобом изнутри и снаружи. К сосудам этого типа близки миски, отличающиеся большими размерами. Часто встречаются бокалы, или кубки — сосуды, восходящие к архаическому периоду. Верхняя часть их тулова обычно покрыта неглубокими горизонтальными рубчиками. Ножки бокалов невысокие, дисковидные, иногда чуть вогнутые посередине. Крышки (крупных сосудов) — сегментированные, конусообразные, уплощенные или со сложным профилем. Часто украшены нарезным орнаментом или росписью. Особую категорию составляют миниатюрные сосудики как лепные, так и гончарные — кувшинчики и коробочки, подражающие изделиям из камня (Воробьева М.Г., 1959, с. 119–123).

К рубежу н. э. исчезает ряд типов (хумы и хумчи, орнаментированные треугольниками, кувшины с львиноголовыми ручками, фляги с рельефными изображениями) и появляются новые формы, особенно среди кувшинов и мисок.

Керамика кушанского времени исследована по материалам сельской усадьбы в районе крепости Аязкала 3, Топраккала, многослойного памятника Куняуаз и др.

Раннекушанский материал представлен на усадьбе Аязкала — он датируется по монетам Канишки — и в ранних слоях Куняуаз. В этот период в керамическом производстве происходят некоторые изменения: меняется техника выработки хумов — появились сосуды, сделанные не на гончарном круге, а вылепленные от руки, ленточным способом. Гончарные хумы обрабатывались «под ручную лепку» так, что их порой трудно отличить от лепных. Появляются новые формы горшков, еще шире распространяются типы кувшинов. Качество теста слегка ухудшается, сокращается число расписных и увеличивается число лощеных сосудов. Продолжают существовать и старые формы — красноангобированные чаши; чаши на дисковидном низком поддоне, редкие в кангюйский период, в кушанских слоях попадаются чаще. Намечается различие между «городской» и «сельской» посудой — на поселениях гораздо больше сосудов, вылепленных от руки.

Между керамикой раннекушанского (I–II вв. н. э.) и позднекушанского времени очень мало общего. Меняется форма и отделка, а также приемы выработки. Большинство крупных сосудов (хумы, хумчи, горшки, вьючные фляги) стали изготовляться ручным способом. Появляется восстановительный обжиг, дающий светлый в изломе черепок, хотя в основном продолжает применяться окислительный (табл. CLIX).

Украшения. Бусы архаического периода VI–V вв. до н. э. известны по находкам на городище Кюзелигыр. Это крупные халцедоновые бусы бочкообразной формы с белым орнаментом; мелкие сердоликовые подпрямоугольные; миниатюрные бронзовые цилиндрические и бисер зелено-голубоватого стекла (Толстов С.П., 1958, с. 146; 1962, с. 99).

В кангюйскую эпоху основную массу бус, находимых на памятниках, составляет античный импорт — стеклянные и пастовые бусы, привезенные из Северного Причерноморья, Сирии и Египта. Каменных бус сравнительно мало — в основном гагат, пирит, бурый железняк (Толстов С.П., 1948а, с. 118–119). Бусы и подвески кангюйского времени представлены подъемным материалом с Джанбаскалы, Базаркалы и других памятников (Пташникова И.В., 1952, с. 105–118). В слое нижнего горизонта Кой-Крылганкала найдены бусы из синего и голубого стекла, аналогичные находкам из памятников IV–III вв. до н. э. на Нижней Сырдарье и из сарматских погребений прохоровской культуры (ККК, с. 154); из слоев среднего горизонта, III–I вв. до н. э. происходят бусы цилиндрической формы из бирюзы, гагата, розового коралла, стеклянные бусы с позолотой между слоями (они появляются в Египте в IV в. до н. э.), подвеска в виде амфоры из горного хрусталя (Северное Причерноморье, III в. до н. э. — I в. н. э.), амулеты из египетской пасты в виде сжатой руки (ККК, с. 148). Аналогичные амулеты часто встречаются в подъемном материале на других памятниках. Бусы позднеантичного периода изучены по находкам на Топрак-кале. Основная их масса — тоже стеклянные и пастовые, аналогичные бусам Северного Причерноморья и бусам из сарматских погребений Кубани и Нижней Волги (Трудновская С.А., 1952, с. 126). В одном из помещений топрак-калинского дворца найдено целое ожерелье из 300 бус из стекла, пасты, раковин каури, янтаря (Трудновская С.А., 1952, с. 119–134, табл. II), пирита, граната и сердолика. Найденные во дворце бусы из красного коралла имеют средиземноморское происхождение (Трудновская С.А., 1952, с. 124, табл. II, 5). Во дворце и на городище встречаются сердоликовые бусы как шлифованные эллипсоидной формы, так и с протравленным щелочью светлым геометрическим орнаментом (рисунок обычно состоит из пятиугольников с точкой посередине), бочковидной и сфероидальной формы. Последние, видимо, происходят из Ирана (ГТК, с. 112–113; Трудновская С.А., 1952, с. 124, табл. II, 7–8).

Перстни. Самые ранние типы представлены находками с Кой-Крылганкалы — железные или бронзовые перстни с горизонтальным овальным плоским щитком, который постепенно переходит в суживающуюся овальную в сечении шинку. По аналогии с античными перстнями они датируются серединой V — концом IV в. до н. э. (ККК, с. 154, табл. XVIII, 5). Более поздний вариант — перстни с вогнутым щитком и резной линией вдоль края — известны по находкам на Кой-Крылганкале и Джанбаскале (ККК, табл. XVIII, 1; Толстов С.П., 1948а, с. 89, рис. 26). Эти формы могли быть заимствованы через Ахеменидский Иран. В первых веках н. э. распространены были перстни с выступающими щитками, со вставками и без вставок. Вставки могли быть из цветного стекла или полудрагоценных камней (ККК, табл. XVIII, 6, 4). Для кушанского периода характерен щиток с круглым глазком для вставки, переходящий в плоскую в сечении шинку (находки на Аязкале, Кой-Крылганкале и Топрак-кале) (Толстов С.П., 1948а, с. 110, рис. 45; с. 121, рис. 63; с. 122, рис. 64; ККК, с. 155) и бронзовые перстни с небольшим расширением-щитком, аналогичные бактрийским (Толстов С.П., 1948а, с. 110, рис. 45; ККК, с. 155; ГТК, с. 114, рис. 54, 12). На Топраккале был найден обломок золотого перстня с гранатом — образчик полихромного стиля (Трудновская С.А., 1952, табл. III, 1) и бронзовое кольцо с четырьмя спиральными завитками (Трудновская С.А., 1952, с. 125, табл. III, 3).

Серьги. Один из самых распространенных в кушанский период типов серег — из круглых бронзовых проволок с расширяющимися, плоскосрезанными концами. Они известны по находкам на Кангакале (в верхнем слое III–IV вв.), в оссуарии на Калалыгыр (Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963, с. 143) на Кой-Крылганкале (ККК, с. 155–156). На росписях топрак-калинского дворца изображены серьги в виде пластинок с миндалевидными подвесками и кружками на концах (Трудновская С.А., 1952, с. 128–129, табл. III, 5).

Во дворце найдены фрагменты мужских наборных поясов — крупные граненые стеклянные пластины и пластины из позолоченной бронзы (Трудновская С.А., 1952, с. 129).

Печати. Значительная часть найденных в Хорезме печатей происходит из подъемного материала с такыров. Самые ранние датированные печати найдены на Кой-Крылганкале (ККК, с. 216, рис. 81, 1, 2). На одной изображен рогатый грифон с воткнутой в спину стрелой, на другой — олень, стоящий между схематично изображенными деревьями. Обе печати по форме — скарабеоиды. Эта форма могла появиться в Хорезме под влиянием позднеахеменидских печатей-скарабеоидов V–IV вв. до н. э. Сделаны они из местных пород мягкого камня (известково-железистой конкреции и сланца), а не из полудрагоценных камней, как печати Ахеменидского Ирана. Резьба ручная, преимущественно линейная. Условия находки печатей не позволяют определить их дату, стратиграфически их относят к IV в. до н. э. по сходству с ахеменидской глиптикой и на основании находки оттиска аналогичной по стилю печати с изображением фантастического крылатого животного на фрагменте хума из нижнего горизонта Кой-Крылганкалы (ККК, с. 217, рис. 82).

Две других печати с Кой-Крылганкалы относятся к более позднему времени — они двухсторонние, с изображениями на лицевой и оборотной стороне. Манера изображения — мелкими штрихами — утрачивает связь с ахеменидской традицией. На одной печати изображены птицы, на другой — козел и знак в виде двухстороннего трезубца. Обе печати сделаны из известняка. Плоские двухсторонние печати с отверстием по вертикальной оси употреблялись вплоть до первых веков н. э. (ККК, с. 218).

На Кой-Крылганкале найдено много кусков необожженной глины с оттисками печатей. Они находились по соседству с хумами, которые, очевидно, таким образом опечатывались. Значительная часть оттисков сделана печатями-скарабеоидами, но рядом с ними есть и другие, более крупные квадратные оттиски, чаще всего с орнаментальными мотивами (Толстов С.П., 1958, с. 181, рис. 77). Наиболее популярный сюжет каменных печатей раннеантичного времени, происходящих с такыров Беркуткалинского оазиса — грифон (Толстов С.П., 1948а, табл. 83, 2–5, 7). Оттуда же происходит печать с изображением всадника (Толстов С.П., 1948, табл. 83, 1–3). Всадник на печати IV в. до н. э. отличается по иконографическим деталям от изображении всадников на монетах хорезмийской чеканки, более поздних по времени (Вайнберг Б.И., 1977, с. 46–47).

На рубеже IV и III вв. до н. э. печать-скарабеоид в Средиземноморье и на Переднем Востоке вытесняется перстнем-печатью со вставным резным камнем. В Хорезме старые формы, видимо, долгое время продолжают существовать вместе с новыми. Для резных камней-вставок могли предназначаться углубления на щитках перстней, найденных на городище Топрак-кала и в его окрестностях, в окрестностях Аязкалы и Беркуткалы (Толстов С.П., 1948а, рис. 63, 64, 73). В кушанское время распространяется также восходящая к более ранней эпохе традиция перстней с металлическими щитками с вырезанным на них изображением.

В архиве топрак-калинского дворца вместе с документами была найдена глиняная булла с оттиском античной геммы, по всей видимости, распространенное в римскую эпоху изображение Венеры с павлином (Толстов С.П., 1952, с. 43, рис. 31).

Погребальные памятники и обряд захоронения. В античную эпоху в Хорезме господствующим является оссуарный обряд захоронения: выставление трупов для очистки с последующим погребением костей в специальных костехранилищах-оссуариях или в сосудах. Своеобразие этого обряда позволяет говорить об особом хорезмийском варианте зороастризма, своими корнями уходящим в местные первобытные верования. Хорезмийский оссуарный обряд имеет сложную историю и, очевидно, является контаминацией обряда трупосожжения и обряда выставления трупов на возвышенных местах (Толстов С.П., 1962, с. 133; Рапопорт Ю.А., 1971, с. 23 и сл.). К настоящему времени в Хорезме учтено около 40 мест находок погребений в оссуариях и один археологический объект, являющийся, по-видимому, дахмой — местом выставления трупов (Толстов С.П., 1948а, с. 71; Манылов Ю.П., 1972; 1981). По типу погребальные памятники древнего Хорезма можно разделить на следующие: 1) оссуарные некрополи; 2) домашние хранилища оссуариев; 3) места выставления трупов (дахмы); 4) погребальные храмы и святилища.

Оссуарные некрополи, как правило, располагались на возвышенных местах: на склонах гор, на холмах, в курганных насыпях более раннего времени, на возвышенностях, образованных руинами заброшенных городищ. Открыто и обследовано несколько некрополей: Кенкусай, в западной части хребта Султануиздаг, в одной из долин. Обломки оссуариев находятся здесь в многочисленных искусственных и естественных нишах на склонах (Манылов Ю.П., 1972, с. 91–98); некрополь Бештюбе — группа холмов в 20 км к югу от г. Нукуса (датируется II–IV вв. н. э. — Манылов Ю.П., 1972, с. 98); некрополь в юго-восточной части хребта Султануиздаг, IV в. до н. э. — IV в. н. э. — оссуарные захоронения в скальных нишах (Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 6; Манылов Ю.П., 1972, с. 87–91); большой городской некрополь древнего Миздакхана, на склонах холма, рядом с городищем Гяуркала. Погребения в нем совершались со II в. до н. э. — оссуарии и сосуды помещались в ямы, в песчаном грунте (Ягодин В.Н., Ходжайов Т.К., 1970); некрополь Каскажол в районе средневекового городища Кетенкала — курганная группа со впускными погребениями в оссуариях-сосудах и обломками статуарных оссуариев, устанавливающихся на вершинах курганов (Ягодин В.Н. и др., 1978, с. 146–147). Таким же образом статуарные оссуарии были установлены на склонах курганов группы Бернияз, на Устюрте (Ягодин В.Н., Юсупов Н.Ю., 1978, с. 542). Для некрополя было использовано городище Калалыгыр I (V–IV вв. до н. э.) — во II–IV вв. н. э. развалины дворцового здания были превращены в хранилище оссуариев. В стенах здания прорубались ниши, в которые ставились оссуарии или просто укладывались кости, завернутые в ткань. Оссуарии таким же образом устанавливались на крепостной стене (Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963, с. 151–156).

Домашние хранилища оссуариев. В ряде случаев статуарные оссуарии были обнаружены не в некрополях, а в развалинах усадеб. Очевидно, в Хорезме существовал обычай сохранения в течение определенного времени оссуария обожествленного предка (ККК, с. 249–250). Это подтверждается сообщением китайских хроник о церемонии поклонения установленным на троне останкам среднеазиатских правителей (Бичурин Н.Я., 1950, с. 272, 273, 282). Раскопки сельских усадеб древнего Хорезма позволяют выделить в их структуре особое изолированное помещение. С ним обычно связаны находки фрагментов оссуариев — вероятно, оно специально предназначалось для их временного хранения и совершения всего цикла ритуалов, связанного с культом предков (Неразик Е.Е., 1976, с. 24–25, 159, 161).

Местом выставления трупов — дахмой — является городище Чильпык в правобережном Хорезме. Оно расположено в 43 км к югу от г. Нукуса в пустынной местности на вершине холма. В плане оно имеет форму овала, 70×65 м. В центре его имеется площадка, окруженная вертикальными 15-метровыми обрывами пахсовых стен. По периметру она была обведена желобом, состоящим из керамических секции — видимо, для отвода дождевых вод за пределы сооружения. Вход в сооружение — пологий пандус, который затем переходил в лестницу, находился с западной стороны. Предположение, что Чильпык является дахмой, впервые было высказано С.П. Толстовым (Толстов С.П., 1948а, с. 71) и подтвердилось последующими исследованиями (Манылов Ю.П., 1972, с. 81 и сл.). Примечательно, что на всех возвышенностях, окружающих Чильпык, обнаружены оссуарные некрополи. В качестве дахмы, очевидно, использовались обжигательные камеры двух гончарных печей на северной стене Калалыгыр, в которых были обнаружены несколько черепов и отдельные кости скелетов (Толстов С.П., 1962, с. 115).

С заупокойным культом было связано городище Кой-Крылганкала, центральное здание которого, вероятно, было погребальным сооружением, построенным для какого-то знатного лица. Следы огня в здании говорят о том, что погребальный обряд был связан с трупосожжением. Впоследствии здание могло функционировать как заупокойный храм.

На городищах Куняуаз и Кангагыр в левобережном Хорезме были обнаружены погребальные святилища. На Куняуазе — помещение в замке III–IV вв. с вымосткой из сырцового кирпича в центре. Вокруг вымостки кучками на камышовой подстилке лежали черепа и кости. Стены помещения были расписаны. У юго-восточной и юго-западной стен находились остатки раскрашенных антропоморфных статуй — оссуариев (Неразик Е.Е., 1958, с. 375, 378; Рапопорт Ю.А., 1971, с. 76–77). Аналогичное помещение обследовано на городище Кангагыркала. Оно также содержало кости, фрагменты скульптуры, обломок алебастровой маски (Толстов С.П., 1955, с. 500; Рапопорт Ю.А., 1971, с. 80).

Среди оссуариев преобладают керамические. Реже встречаются алебастровые и каменные. Известны оссуарии из необожженной глины. Все многообразие их форм можно свести к нескольким типам:

1. Статуарные погребальные сосуды и керамические маски. Погребения в статуарных сосудах — наиболее ранние — IV–III вв. до н. э. Такие статуарные сосуды, основа для которых — сформованный на круге сосуд цилиндрической формы, известны по находкам на Адамликала. Один из них изображает стоящую женщину, другой — сидящего мужчину. Фрагменты аналогичного оссуария были найдены на такыре, в окрестностях Якке-Парсана и на Кой-Крылганкала (Рапопорт Ю.А., 1971, приложение). Статуарным сосудам синхронны керамические погребальные маски. Одна маска была найдена в кострище на берегу древнего канала в окрестностях Кой-Крылганкала, фрагмент другой — на Кой-Крылганкале. Первая маска изображает бородатое мужское лицо. Обе носят следы росписи по алебастровой подгрунтовке (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 45). Следы огня на масках позволили предположить, что они связаны с обрядом кремации, с последующим помещением праха в оссуарий (Толстов С.П., 1962, с. 133; ККК, с. 227 и сл.).

2. Статуарные оссуарии генетически восходят к статуарным сосудам. Их использование продолжается до II в. н. э. — в некрополях III–IV вв. статуарные и архитектурные оссуарии уже не встречаются (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 57–58; Ягодин В.Н., Ходжайов Т.К., 1970). Керамические статуарные оссуарии, как правило, ангобированные, иногда носят следы раскраски. Чаще всего они выполнены в виде фигуры женщины, сидящей на прямоугольном ящике — основании, либо в виде сидящего, скрестив ноги, мужчины. Они найдены на многих памятниках древнего Хорезма. Наиболее полно сохранился изображающий сидящего мужчину оссуарий, из усадьбы из окрестностей Кой-Крылганкалы (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 70–73). Проработаны детали его костюма — пластинчатый панцирь и висящий у пояса меч с фигурной рукояткой. Статуарных оссуариев, изображающих всадника, сидящего на коне или на верблюде, очень немного. Обломки фигуры всадника на коне были собраны у гончарной печи, неподалеку от городища Уйкала (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 73), в развалинах сельской усадьбы к юго-западу от Джанбаскала (Неразик Е.Е., 1976, с. 35) на такыре возле одного из замков Беркуткалинского оазиса (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 75–76). Уникальна находка оссуария в виде лежащего верблюда в развалинах сельской усадьбы в районе городища Ангкакала. Оссуарий датируется рубежом эр. Круглый вырез на месте горба, очевидно, закрывался фигурой всадника (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 76).

3. Архитектурные оссуарии, возможно, воспроизводят реально существовавшие архитектурные сооружения — мавзолеи. Строительство мавзолея было доступно далеко не для каждого хорезмийца, и архитектурные оссуарии как бы служили заменой такой гробницы. Все находки их были сделаны в правобережном Хорезме. Оссуарии имеют прямоугольную или цилиндрическую форму, с прорезанными квадратными оконцами и стреловидными бойницами, с парапетом, имитирующим стрелковую галерею. В ряде случаев сохранились крышки, имитирующие купольные перекрытия (Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1968, с. 147–156) или зубчатый парапет открытой стрелковой галереи. Самые поздние оссуарии этого типа датируются рубежом IV–V вв. н. э. (Рапопорт Ю.А., 1971).

4. Ящичные оссуарии. В III в. н. э. происходит замена антропоморфных статуарных оссуариев вариантами ящичных; появляются погребения в бытовых сосудах и погребения очищенных костей в нишах на горных склонах, в стенах заброшенных зданий. Это могло быть связано с распространением в Хорезме канонического зороастризма, осуждавшего идолопоклонство (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 89). Ящичные оссуарии разнообразны по форме: прямоугольные, с ножками и без ножек, с боковым сводчатым люком и крышкой для загружения костей и с купольной крышкой; бочонкообразной формы и др. Многие ящичные оссуарии найдены в непотревоженном виде, что дает возможность реконструировать погребальный обряд. В них укладывалось от одного до нескольких черепов, часто без нижней челюсти. В половозрастном составе погребенных не прослеживается никакой закономерности. Вместе с черепами укладывались отдельные кости скелета — обычно только кости конечностей. Находки инвентаря в оссуариях крайне редки. Наибольшее количество непотревоженных оссуариев найдено на Калалыгыр.

5. Сосуды-оссуарии и бытовые сосуды используются для погребений со II в. н. э. Это либо бытовые сосуды, часто с отбитой узкой горловиной, чтобы сделать возможным загружение костей, либо специально изготовленные сосуды-оссуарии, повторяющие форму бытовых. Находки сосудов-оссуариев отмечены на некрополях правобережного Хорезма, в левобережном — единичные на Калалыгыр и массовые — на некрополе древнего Миздакхана (Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963, с. 151; Ягодин В.Н., Ходжайов Т.К., 1970).

6. Оссуарии-саркофаги. Погребение молодой женщины в керамическом саркофаге вытянутой овальной формы (130×75 см, высота 60 см) в яме с подбоем, с камерой, выложенной сырцом, обнаружено на некрополе древнего Миздакхана. Кости были предварительно очищены, в саркофаге находился инвентарь (зеркало, стеклянный сосуд, перстни, подвески и серьги), позволяющий датировать его III в. н. э. Данный тип погребения не является исконно хорезмийским и, очевидно, принадлежит пришлому населению, попавшему под культурное и идеологическое воздействие хорезмийцев (Ягодин В.Н., Ходжайов Т.К., 1970, с. 57–59, 117–122, 162, 166; Ягодин В.Н., 1971, с. 103–107).

Хотя оссуарный обряд в Хорезме и являлся господствующим, все же зафиксировано в ряде мест наличие иного типа захоронений (в районе Кой-Крылганкалы; в Беркуткалинском оазисе, рядом с замком № 37; возле крепости Большой Кырккыз, в окрестностях городища Куняуаз, у городища Базаркала). Планомерные раскопки проводились только на могильнике у городища Базаркала (Гудкова А.В., Манылов Ю.П., 1981).

Могильник находился примерно в 120–160 м к востоку от городища Базаркала в зоне разрушающихся такыров среди барханных песков. Погребения оказались на поверхности в результате деформации, так что невозможно ничего сказать о том, были над ними какие-либо сооружения или нет. Для могильника характерен обряд трупоположения. Умерших хоронили в неглубоких ямах и засыпали землей. У погребенных преобладает вытянутая поза на спине, иногда с поворотом головы в сторону. Реже встречаются погребения на спине в позе всадника. Костяк чаще лежит черепом на юг, реже — на север или с незначительным отклонением на северо-северовосток. Захоронения содержат довольно скромный инвентарь, состоящий в основном из украшений и посуды. Сосуды почти всегда стояли в головах погребенного. Преобладают гончарные сосуды. Наконечник стрелы найден в одном захоронении, кости жертвенного животного отмечены в четырех случаях, в трех из них они лежали вместе с железным ножом. Очень редко встречаются погребения без инвентаря. Датируется могильник V–III вв. до н. э. (табл. CLX, CLXI).

Культовые памятники. Значительное место в религии древнего Хорезма играло почитание огня. Святилище огня кангюйского времени было открыто на Джанбаскале. Оно замыкало единственную идущую от городских ворот улицу. Середину одной из небольших комнат монументального здания занимало правильное овальное возвышение — видимо, основание для металлического жертвенника, на котором горел огонь. Вдоль стен шли узкие глинобитные возвышения-суфы. Пол помещения перекрыт слоем саксаульной золы, поверх которой была положена глиняная обмазка. Зола священного огня, по-видимому, не должна была выбрасываться из помещения, поэтому ее уплотняли и обмазывали сверху глиной (Толстов С.П., 1948а, с. 97). Большая комната в том же здании (8×14 м), очевидно, служила местом ритуальных трапез — пол его усеян черепками бытовой посуды и раздробленными костями животных. Святилище функционировало длительное время. С.П. Толстов выделяет три этапа перестройки хранилища священного огня (Толстов С.П., 1948а, с. 97, рис. 33).

Аналогичный храмовый комплекс того же времени находился в 1 км к югу от Базаркалы. В квадратном здании (49,5×44 м) в ямах, выложенных сырцом, были найдены многочисленные вотивные сосуды. Обычай сохранять таким образом приношения и пришедшую в негодность храмовую утварь, которую нельзя было просто выбрасывать, известен у многих народов. Рядом расположено было собственно хранилище священного огня: в помещении 6×5 м у северной стены было открыто возвышение со следами огня. В северо-западном углу находилось другое возвышение, огороженное столбовыми ямами, назначение которого не раскрыто (Воробьева М.Г., 1978, с. 523; 1978, с. 549). Обычным в зороастрийской практике было возжигание огня на жертвеннике во время празднеств, жертвоприношений или ритуальных трапез от вечного «чистого» огня, горевшего в специальном помещении (adurian). К «чистому огню» имели доступ лишь жрецы, поэтому он хранился в закрытом помещении.

О распространении культа огня и его ритуальном возжигании во время празднеств говорят квадратные очаги топрак-калинского дворца (Рапопорт Ю.А., 1978, с. 276), храм огня с окружающей его монументальной застройкой на городище Топрак-кала в жилом квартале (ГТК, с. 6, 42–50), очаги, окруженные черепами и фрагментами погребальных скульптур на Куняуазе и Кангакале (Неразик Е.Е., 1958, с. 375, 378; Рапопорт Ю.А., 1971, с. 76–79), указывающие на какую-то связь культа огня с погребальным культом. Почитание огня и очага в измененной форме просуществовало в Хорезме до средневековья (Вишневская О.А., Рапопорт Ю.А., 1979, с. 105–112). Ритуальное значение имел и комплекс Кой-Крылганкалы.

Сосредоточием нескольких культов или нескольких аспектов царского культа был дворцовый комплекс Топрак-кала. Их направление раскрывается живописным и скульптурным оформлением залов дворца: почитание обожествленных или героизированных предков, культ царского огня, заупокойный культ, мистерии дионисийского толка, почитание женских божеств или различных ипостасей одной великой богини (Рапопорт Ю.А., 1981, с. 228–240).

При раскопках городища Топрак-кала была исследована часть квартала, занятого храмами (ГТК, с. 41 и сл.). Исследования показали, что все время существования квартала он был занят монументальными постройками, те же здания, которые были полностью вскрыты, относятся к концу III или началу IV в. н. э. (ГТК, с. 55). Исследовано три храма, расположенных рядом друг с другом. Они занимали центральную часть квартала, возвышаясь посреди открытых площадей. Поздние храмы воздвигались на мощных платформах, в которые были превращены руины более древних. Все здания храмов имели одну и ту же схему планировки: цепочка помещений, соединенных широкими коридорами (в здании I и II — три помещения, в здании III — два). Самым монументальным было здание I. Авторы раскопок отмечают его близость (с точки зрения планировки) к месопотамским храмам и храму Джандиал в Индии. В то же время они предполагают, что он был храмом огня. Этот тезис подтверждает наличие особых ям-колодцев рядом со зданием, куда складывался пепел.

Среди находок, сделанных в «храмовом квартале», необходимо отметить фрагмент алебастровой статуи и декоративно оформленные рога архара.

Можно отметить также наличие комнат, игравших особую — видимо, сакральную — роль внутри больших сельских усадеб (Неразик Е.Е., 1976, с. 164). Иногда они имели планировку, напоминающую храмовую: четыре колонны и очаг в центре. Вполне вероятным кажется предположение о том, что эти помещения — место совершения домашнего культа.

Искусство. Самый ранний фрагмент миниатюрной настенной росписи, изображающей лучника (сохранилось только лицо и часть руки, держащей натянутый лук), найден на Кой-Крылганкале (Толстов С.П., 1962, с. 128, рис. 67). Он датируется в пределах IV–I вв. до н. э. — времени существования памятника. Почти все остальные известные хорезмийские настенные росписи происходят из дворца Топрак-калы. Роспись производилась минеральными красками по уложенной в несколько слоев ганчевой штукатурке: нерастертые кусочки минеральной краски были найдены в топрак-калинском дворце. Первоначально наносился красной краской контур изображения, затем оно раскрашивалось. В росписях топрак-калинского дворца преобладают коричневые и красные тона, употреблялась также черная краска (для проработки контуров), охра, зеленые и синие тона. Те же краски применялись для раскрашивания глиняной и алебастровой скульптуры.

Круг сюжетов топрак-калинских росписей очень разнообразен. Поскольку ни одна композиция не дошла до нас целиком, догадаться об их содержании трудно. Отдельные сохранившиеся фигуры и композиции получили условные наименования: «Червонный валет», «Червонная дама», «Арфистка», «Жрец, несущий свитки» и др. Почти во всех залах дворца присутствуют орнаментальные мотивы, изображения животных (тигра, фазана, грифонов), изображения музыкальных инструментов в росписях одного из залов. Роспись и скульптура залов дворца были задуманы, по всей видимости, как элементы единой композиции, связанной с различными культовыми сюжетами. Объемная и горельефная скульптура раскрашена. Вся скульптура была вылеплена из лёссовой глины, на деревянных каркасах и облицована ганчевой штукатуркой, поверх которой наносилась роспись.

Во дворце найдены также фрагменты алебастровой скульптуры и алебастровые формы для отливки отдельных деталей — мужская голова в остроконечном головном уборе, форма для отливки головы рогатого дионисийского персонажа и ряда других. Алебастровая скульптура, более стойкая к воздействию климата, могла украшать открытые помещения, а также фасад дворца. Как и глиняная, она раскрашивалась.

Скульптурное изображение головы мужчины в остроконечном головном уборе было найдено также на Гяуркала (Султануиздаг). Там же в центральном зале монументального строения сохранились незначительные фрагменты росписи, по-видимому, орнаментальной (Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1958).

Представление о развитии искусства в древнем Хорезме дают также статуарные оссуарии античной эпохи, терракотовые статуэтки, штампованные рельефные фляги.

Терракота. Терракотовые статуэтки появляются в Хорезме как бы внезапно, в начале IV в. до н. э., в период, когда Хорезм вышел из состава державы Ахеменидов. Видимо, к этому времени у хорезмийцев возникает потребность в создании изображений их богов — антропоморфные изображения и фигурки животных следует связывать, вероятно, с их религиозными представлениями — однотипные изображения, идентичные в деталях, были распространены на широкой территории и найдены на памятниках право- и левобережного Хорезма (Воробьева М.Г., 1981, с. 188).

К настоящему времени насчитывается около 400 антропоморфных терракотовых изображений античного периода; среди них преобладают женские статуэтки. Большая часть их оттиснута в матрицах (калыбах). С конца III в. н. э. терракотовые фигурки постепенно заменяются гипсовыми и в IV в. почти полностью исчезают. Среди материалов, относящихся к раннему средневековью, терракотовые фигурки единичны (Воробьева М.Г., 1981, с. 185–186).

Среди антропоморфных изображений фигурки женского божества, получившего условное название «богини с шарфом», преобладают с раннего периода. Ряд признаков — поза, положение рук, прическа, детали одежды — восходят к переднеазиатским типам. «Богиня с шарфом» была наиболее популярным иконографическим типом, сохранившимся на протяжении всего античного периода. Другие образы женского божества были менее распространены или существовали более короткое время: обнаженная богиня, богиня с зеркалом в руке (Воробьева М.Г., 1981, с. 190–191). Не исключено, что в «богине с шарфом» запечатлен образ Анахиты — богини водной стихии и плодородия.

В конце античного периода на всей территории Хорезма распространяется новый тип терракот — женщина с непокрытой головой, в длинном платье, сидящая в так называемой азиатской позе. Она частично вытесняет образ «богини с шарфом», частично сливается с ним (Воробьева М.Г., 1981, с. 192). Фигурки обнаженной богини, известные и для раннеантичного периода, чаще встречаются в более позднее время. Вероятно, обнаженная богиня и «богиня с шарфом» — две ипостаси одного божества. В позднеантичное время оба типа имеют одинаковые головные уборы, что еще больше подтверждает мысль о единстве этого образа (Воробьева М.Г., 1981, с. 193).

Многочисленны изображения коней, вылепленные от руки (в противоположность оттиснутым в форме антропоморфным изображениям). Встречаются изображения верблюдов, баранов, обезьян, налепы в виде головы льва на сосудах кангюйского времени, протомы животных на концах ритонов, очажные подставки, украшенные головами коней. Изображения на сосудах и подставках могли играть роль оберега. На Гяуркале (Султануиздагской) найдено изображение слона. Статуэтка довольно реалистична, но выполнена явно не с натуры (Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1958, с. 364, рис. 9).

Большим разнообразием отличаются сюжеты штампованных рельефов на керамических флягах, относящихся к раннекангюйскому периоду: всадник с копьем (Кой-Крылганкала, Джанбаскала) (ККК, с. 201; Толстов С.П., 1948а, табл. 82, 1), сборщик винограда (ККК, рис. 79), рельефы с растительным орнаментом, различные многофигурные сцены, которые можно толковать как мифологические сюжеты (возлежащий на ложе мужчина, позади которого стоит музыкант с арфой в руках; женщина, мужчина и ребенок, возлежащие на ложе) (ККК, рис. 76, 77). Космогонические сюжеты: грифон, терзающий фантастическую птицу (Рапопорт Ю.А., 1977, с. 67–71), лани, стоящие перед деревом жизни (ККК, с. 206, рис. 75). Изображения на флягах, вероятно, восходят к традициям древневосточного искусства, к торевтике; в частности, можно указать на сходство между некоторыми из них и барельефами, украшавшими вавилонские керамические плитки начала II тысячелетия до н. э. (Воробьева М.Г., 1981, с. 189) (табл. CLXII–CLXV).

Монеты. Хорезмийские монеты привлекают внимание исследователей с конца XIX в. Э. Томас считал их индо-парфянскими (Thomas, 1870, с. 139–163), А.К. Марков относил к кушанской «династии Турушки» (Марков А.К., 1982), Кэннингхэм и Рэпсон (Rapson Е.I., 1896, с. 246) — к чекану эфталитов. В 1937 г. с начала работ Хорезмской экспедиции появились находки этих монет из Хорезма, что позволило считать их хорезмийскими. В одно и то же время, в 1938 г., появились статьи С.П. Толстова (1938, с. 120–145) и М.Е. Массона (1938, с. 57–69), где монеты этого типа определяются как хорезмийские. Вопросам хорезмийской нумизматики по мере накопления материала было посвящено еще несколько работ С.П. Толстова (Толстов С.П., 1945, с. 275–286; 1948а, 1961, с. 54–71). О монетах древнего Хорезма писал В.М. Массон (1953а, с. 167–169; 1966, с. 76–84); ряд статей и монография «Монеты древнего Хорезма» принадлежат Б.И. Вайнберг (1962; 1971; 1972; 1977; 1979б). На материале всех известных к настоящему времени монет Б.И. Вайнберг построила их классификацию и установила наиболее вероятную последовательность типов — на основании иконографических признаков, перечеканок, совместных находок, палеографии (типология монет дается по кн.: Вайнберг Б.И., 1977).

Первые серебряные хорезмийские монеты чеканились по типу тетрадрахм Евкратида, правителя Греко-Бактрии (вторая половина II в. до н. э.) — группа А. Тип A.I полностью повторяет тип монет Евкратида, но на реверсе имеет хорезмийскую тамгу . Тип реверса — всадники Диоскуры и искаженная греческая легенда монет Евкратида. На типах A.II и A.III на лицевой стороне изображены уже хорезмийские цари в своих индивидуальных коронах. Происходит дальнейшее искажение греческой легенды. На реверсе типа A.III на смену Диоскурам появляется одиночный всадник. Парящая за головой царя на лицевой стороне Ника сближает монеты этого типа с бактрийским чеканом «Герая». Монеты группы A могут быть датированы в пределах конца II в. до н. э. — начала I в. н. э. (Вайнберг Б.И., 1977, с. 50–51).

Группа Б в отличие от предшествующей представлена не только серебряным, но и медным чеканом. Последовательность серебряных монет группы Б определяется тоже по степени искажения греческой легенды. Наряду с ней на реверсе, внизу, появляется арамейская легенда, состоящая из идеограммы MLK, передающей титул царя, и имени. Она делится на две подгруппы — Б₁ и Б₂, последняя отличается регулярным выпуском медной монеты. В этот период завершается становление основных элементов хорезмийского монетного типа, сохранявшихся до VII в., — портрет царя в индивидуальной короне, в профиль, вправо, на лицевой стороне, всадник, вправо и тамга на оборотной стороне. Тип — Б₁.I непосредственно связан с типом A.III и датируется около середины I в. н. э. На монетах типа Б₁.II читается имя царя — ᵓRTᵓW — «праведный». Следующие за ним типы Б₁.III и IV принадлежат чекану одного царя, носившего имя WRTRWHŠ; абсолютная датировка для монет этого типа не установлена: они чеканились до последней трети III в., когда на смену им появляется тип Б₂.V — монеты царя Вазамара, датируемые по типу короны и прическе, следующей сасанидской моде (а также совместной находке с драхмами Шапура I на Куняуазе).

При Вазамаре начинается регулярная чеканка медной монеты — типы Б₂.V/1-5. За образец медного номинала, видимо, была взята парфянская и раннесасанидская медь. При этом перечеканиваются медные кушанские монеты, в большом количестве ходившие в Хорезме, — выпуски Сотера Мегаса, Вимы Кадфиза, Канишки, парфянские монеты. По ним перечеканиваются уже эпизодические медные выпуски предшественников Вазамара — Артава и Артамуха — типы Б₂.20–21 и Б₂.22, а также предшествующий им Б,В/2, соответствующий, вероятно, серебряному номиналу неизвестного хорезмийского царя, Б₁.I (Вайнберг Б.И., 1979б, с. 47–48). Большое количество найденных в Хорезме медных кушанских монет Канишки и Хувишки надчеканены тамгой Артамуха-S. На следующих типах группы Б читаются имена царей Биварсара (Б₂.VI и VII), Санбара (Б₂.12), Раста (Б₂.13), Сиявуша (Б₂.14) и др. Относительная хронология их устанавливается по перечеканкам и совместным находкам, абсолютная — не ясна. Их предварительно датируют в пределах IV–V вв. Чекану одного царя принадлежит группа В (серебро и медь), которую отличает полное исчезновение следов греческой легенды. Хронологически она близка монетам типа Б₂.VIII.

Короны хорезмийских царей не отличаются большим разнообразием. Б.И. Вайнберг выделяет 10 основных типов для всего хорезмийского чекана. Ранние цари (типы А и Б₁) изображены в кулахах. Вазамар и его преемники обычно носят корону в виде головы орла, реже — в виде лежащего двугорбого верблюда (Вайнберг Б.И., 1977, с. 23 и сл.). Короны правителей, выпускавших типы B₂.VI и VII, — уплощенные, украшенные рядами перлов и расположенным над лбом полумесяцем. На монетах типа Б₂ встречаются также короны, напоминающие округлые шапки. Считается, что почти все типы корон содержат те или иные символы богини Ардвисуры-Анахиты, покровительницы Хорезма. Оригинальная корона в виде лежащего верблюда появляется в Хорезме в конце III в. н. э. Как правило, она сочетается с чуждыми для Хорезма тамгами и, возможно, связана с династией, происходящей из присырдарьинских районов — легендарным «домом Афрасиаба» (Вайнберг Б.И., 1977, с. 34) (табл. CLXVI).

Эпиграфические памятники. Древнехорезмийская письменность в настоящее время известна по ряду эпиграфических находок. В левобережном Хорезме памятники письменности обнаружены на городище Большая Айбугиркала, Гяуркала, в правобережном — на городищах Кой-Крылганкала, Аязкала I, Бурлыкала и Топрак-кала. В основе древнехорезмийской письменности лежит арамейский алфавит. Древнейшие памятники ее датируются в пределах IV в. до н. э. В Хорезме она употреблялась вплоть до арабского завоевания (VIII в.). Палеографические изменения хорезмийской письменности прослеживаются на материале монетных легенд и датированных по археологическим данным надписей. Древнехорезмийский язык относится к восточноиранской ветви иранской языковой группы. Арамейская основа письменности, вероятно, была заимствована через ахеменидский Иран, где на арамейском языке велось делопроизводство. Прочтение и интерпретация большей части древнехорезмийской письменности сделаны С.П. Толстовым и В.А. Лившицем. В.А. Лившицем в настоящее время подготавливается Свод памятников хорезмийской письменности. К числу дошедших до нас памятников относятся надписи на сосудах, выполненные тушью или процарапанные, как правило, хозяйственного содержания; остраконы — тушью на черепках сосудов; строительная надпись на обмазке стены; документы фискального характера на коже, дереве и кости — списки имен, иранских по этимологии, иногда перечисление членов семьи с указанием их родства и статуса (свободные и рабы). В древнем Хорезме, бесспорно, существовала своя сакральная, историческая и научная литература, до нас не дошедшая. Об этом свидетельствуют изображение царя или жреца, несущего свитки, в росписях Топрак-калы (Толстов С.П., 1958, рис. 99), сообщения Табари и Бируни об уничтожении хорезмийских книг в период завоевания Хорезма арабами и сохранившиеся в трудах Бируни следы хорезмийской исторической традиции (Толстов С.П., 1948а, с. 226). Древнейшей хорезмийской надписью считается надпись, процарапанная на стенке хума с Большой Айбугиркалы (Мамбетуллаев М., 1979, с. 47–48). По археологическим и палеографическим данным она датируется в пределах V–III вв. до н. э. В надписи указывается объем сосуда. Строительная надпись с Аяз-калы 1, процарапанная на обмазке сырцовой закладки, состоит из одного слова — HMR. Возможная этимология — «мягкий», «недостаточно прочный». Она, вероятно, относилась к сводчатому помещению, которое пришлось заложить из-за недостаточной прочности свода. Ее датируют II в. до н. э. (Манылов Ю.П., Ходжаниязов Г., 1980). Надпись с Бурлыкала, выполненная тушью на обломке верблюжьей челюсти, содержит список имен собственных. Она датируется II в. до н. э. (Манылов Ю.П., 1972, с. 7). Раскопки Кой-Крылганкалы дали серию из семи надписей на сосудах и терракотовых статуэтках. Они содержат в основном имена собственные и датируются в пределах IV–II вв. до н. э. (ККК, с. 220, сл.).

На Топрак-кале в завалах, образованных рухнувшими помещениями второго этажа дворца, в юго-восточном его углу, найдено около сотни документов на дереве и коже. 18 текстов на деревянных дощечках — списки иранских имен собственных, с указанием родства и статуса — очевидно, податные списки. Непосредственно на коже сохранились только восемь документов. Остальные представляют собой отпечатки на глиняных натеках между слоями истлевших кожаных свитков. Они написаны скорописным курсивом, и, по-видимому, являются хозяйственными документами дворцового архива (Толстов С.П., 1962, с. 215–222).

Более поздние, раннесредневековые, хорезмийские надписи — преимущественно надписи на оссуариях с Токкалы (Гудкова А.В., 1964), и из некрополя древнего Миздакхана (Ходжайов Т.К., Ягодин В.Н., 1970) и документы на коже с Якке-Парсана (Толстов С.П., 1962, с. 257) иллюстрируют дальнейшее развитие древнехорезмийской письменности и языка.

История древнего Хорезма — это история общества, имевшего много специфических черт, отличающегося как от древних земледельческих областей юга Средней Азии (Парфии, Маргианы, Бактрии), так и от более северных областей (Чач, Фергана). Влияние внешних по отношению к Средней Азии сил на Хорезм было минимальным. Он очень короткое время был под властью Ахеменидов, не был затронут греко-македонской экспансией. В этом отношении он схож с северной зоной, но уровень развития хорезмийского общества был много выше, чем уровень развития Чача и Ферганы, он был вполне сравним с уровнем развития обществ южной зоны. Хорезм — самый яркий пример спонтанного развития древнего среднеазиатского общества, не осложненного влияниями древневосточной и античной цивилизации.