Глава 1. Люди древнего каменного века

Вопрос об ископаемых антропоидах — возможных предках человека на юго-востоке Азии


Восстанавливая по археологическим и палеоантропологическим данным историю человеческих популяций, живших много сотен тысяч лет назад на территории современного Китая и соседних стран, необходимо сразу же подчеркнуть, что эти популяции не имели никакого прямого отношения к этнической истории китайцев, которые — как и все другие народы мира — сложились гораздо позднее. Процессам этногенеза на территории современного Китая (как и всех других стран земного шара) предшествовали гораздо более длительные процессы антропогенеза и расообразования, становления, передвижения и взаимодействия коллективов первобытных людей, которые еще не принадлежали к виду современного человека (Homo sapiens). Однако для понимания проблем этногенеза и этнической истории народов любой страны история таких первобытных, первоначально еще досапиентных коллективов очень существенна, так как они все же были отдаленными предками современных: людей.


Дриопитеки

Историю антропологического состава населения Китая естественно начинать с вопроса о времени появления на территории этой страны возможных предков гоминид — ископаемых антропоидов третичного периода. Существенное значение для поставленной проблемы имеют находки зубов дриопитеков на юго-западе Китая в уезде Кайюань (Юньнань). Эти зубы, обнаруженные в 1956–1957 гг. группой китайских геологов в нижнеплиоценовых слоях, описаны У Жу-каном, который отнес их к особому виду дриопитеков — дриопитеку кайюаньскому (Dryopithecus keiyuanensis), по многим признакам близкому к дриопитеку панджабскому (Dryopithecus punjabicus) из Сиваликских холмов Северной Индии [Woo Ju-kang, 1957, 25–31; его же, 1958а, 38–43]. Всего в Кайюане найдено 10 нижних зубов дриопитека (моляров и премоляров), принадлежавших, по-видимому, двум особям — самке и самцу. Вместе с этими зубами обнаружены коренные зубы тетралофодона (Tetralophodon), очень характерного для фауны понтийского века начала плиоцена.


Как известно, многие специалисты, в том числе большинство советских антропологов, считают дриопитеков вероятными третичными предками людей и африканских человекообразных обезьян — горилл и шимпанзе [Нестурх, 1970, 70–94]. Область расселения дриопитеков в миоцене и плиоцене охватывала обширную территорию Старого Света на востоке Африки, в Европе и на юге Азии. Находки в Кайюане показывают, что область эта простиралась далеко на восток вплоть до Юго-Западного Китая. Однако отнюдь не все виды полиморфной группы дриопитеков могут считаться предками гоминид. На эту роль, по свидетельству М. Ф. Нестурха, больше других претендует Дарвинов дриопитек, остатки которого найдены в Австрии [Weidenreich, 1945, 77]. Что касается кайюаньского дриопитека, то он вместе с близким ему панджабским видом того же рода обнаруживает значительное морфологическое сходство с гориллой. Таким образом, нет оснований включать дриопитеков Южного Китая в число непосредственных предков древнейших гоминид.


Гигантопитеки


Большой интерес для понимания путей развития и расселения высших приматов в конце третичного и начале четвертичного периодов представляют костные остатки гигантопитеков на юге Китая. В 1935 г. огромный моляр этого примата обнаружен в одной из китайских аптек Гонконга голландским палеонтологом Р. Кёнигсвальдом, который выделил особый род и вид Gigantopithecus blacki. Позднее Р. Кёнигсвальд и Ф. Вайденрайх описали еще семь зубов гигантопитека, приобретенных в Индонезии [Koenigswald, 1952, 291–326; Weidenreich, 1945, 1—134]. В 1956–1959 гг. китайские ученые, работавшие под руководством Пэй Вэньчжуна и У Жу-кана, открыли в пещерах Гуанси-Чжуанского автономного района три нижние челюсти и большое число разных зубов гигантопитеков вместе с костями других млекопитающих, принадлежавших характерной для Южного Китая нижнеплейстоценовой теплолюбивой фауне (крупные орангутаны, панды, тапиры, стегодоны, мастодонты и др.) [У Жу-кан, 107–112; Pei Wen-chung, Woo Ju- kang, 1956, 477–490; Aigner, 1—41].


Судя по размерам зубов и челюстей, гигантопитеки — самые большие из всех известных до настоящего времени современных и ископаемых приматов. По объему коренные зубы гигантопитеков почти в шесть раз превосходят моляры человека. Общая длина тела гигантопитека, по-видимому, значительна превышала два метра, а вес его мог достигать 250 кг и более; по тотальным размерам эта обезьяна больше напоминала горилл. Многие особенности строения зубов и Нижней челюсти заметно отличали гигантопитеков от всех гоминид, в том числе от питекантропов и синантропов. В то же время по некоторым особенностям зубы гигантопитеков приближались к человеческим (резцообразные клыки, слабо выраженная диастема).


Пэй Вэнь-чжун и У Жу-кан справедливо рассматривают гигантопитеков как крупных антропоидов, по отдельным признакам сходных с гоминидами, но ни в коем случае не принадлежавших к ним. Мнение Ф. Вайденрайха о том, что эти животные не обезьяны, а древнейшие гигантские люди («гигантропы»), не обосновано, так как гигантопитеки лишь некоторыми чертами обнаруживают сходство с людьми, отличаясь от них по большинству морфологических особенностей. Отнесение гигантопитеков к гоминидам или даже их включение в число предков современных людей невозможно, в частности, из-за огромных размеров тела. Маловероятно, что в дальнейшем они по каким-то причинам сократились: в эволюции животного мира подобные случаи наблюдаются крайне редко. Вместе с тем вполне допустимо, что гигантопитеки стояли на пути известного приближения к гоминидам в связи с наземным образом жизни.


Китайский антрополог Дун Ти-чэнь, посвятивший положению гигантопитека в системе приматов специальное исследование, также высказывается против причисления этой обезьяны к гоминидам и предлагает рассматривать ее как представителя особого подсемейства гигантопитековых (Gigantopithecinae) в составе понгид [Дун Ти-чэнь, 1961; его же, 1963,3—32]. Советские антропологи М. А. Гремяцкий, М. Ф. Нестурх, В. П. Якимов, как и их китайские коллеги, считают гигантопитека крупной человекообразной обезьяной, вымершей в начале или в середине плейстоцена [Гремяцкий, 120–141; Нестурх, 1954, 29–46; его же, 1964; Якимов, 1964, 179–189].


По мнению М. Ф. Нестурха, огромная физическая сила гигантопитеков давала им большое преимущество в борьбе за существование; обращаться к орудиям у них, по-видимому, не было необходимости. Они, вероятно, охотились на животных и уносили части их трупов в пещеры, где жили. Нет оснований предполагать, что гигантопитеки могли вступить на путь очеловечения.


Гигантопитеки не единственные ископаемые приматы Юго- Восточной Азии, достигавшие огромных размеров. Близкие к ним по величине мегантропы (букв, «огромные люди»), нижние челюсти которых найдены на Яве в районе Сангирана, относились скорее всего к аналогичной группе крупных антропоидов, вымерших в начале или середине плейстоцена [Нестурх, 1954, 29–46; его же, 1970, 119–124; Nesturch, 1—122; Weidenreich, 1945, 1—134]. В тот же круг форм можно включить и нижнюю челюсть среднеплиоценового гигантского антропоида из Сиваликских холмов в Северной Индии, обнаруженную в 1968 г. Э. Саймонсом и С. Чопрой. Находка эта сделана недалеко от района, где обнаружены челюсти рамапитека и дриопитека, живших 10–12 млн. лет тому назад (индийский гигантопитек обитал только 5—10 млн. лет тому назад) [Simons, 1968]. Таким образом, можно предполагать, что среди дриопитеков Юго-Восточной Азии (Индии, Китая, Индонезии) существовали виды, эволюция которых в конце третичного и начале четвертичного периодов шла по линии увеличения общей массы тела и физической мощи. Они вели наземный, скорее всего «пещерный» образ жизни и могли обладать некоторыми гоминоидными признаками, отнюдь не являясь предками каких-либо гоминид.


Подводя итоги сказанному, следует подчеркнуть, что костные остатки дриопитеков и гигантопитеков, найденные на юге Китая, свидетельствуют о широком расселении в Юго-Восточной Азии плиоценовых и раннеплейстоценовых высокоспециализированных антропоидов, но в то же время противоречат гипотезе, будто среди них находились непосредственные предки гоминид. Трудно представить себе также, что жившие до начала, а может быть, и до середины четвертичного периода гигантские антропоиды имели прямое отношение к человеческой родословной (особенно если учесть, что они еще жили в такую эпоху, когда на земле существовали несомненные гоминиды). Вряд ли человеческая прародина охватывала, хотя бы частично, территорию современного Китая. Древнейшие люди (архантропы) не могли возникнуть в пределах этой страны; они должны были прийти на восток Азии из других регионов нашей планеты. К вопросу о том, о каких именно регионах может идти речь, мы еще вернемся несколько ниже.


Древние люди (архантропы) на территории Китая и соседних стран

Ланьтяньский архантроп

Древнейшими достоверными представителями гоминид на территории современного Китая до недавнего времени считались синантропы, костные остатки которых обнаружены около Чжоукоудяня, в 54 км от Пекина [У Жу-кан, Чебоксаров, 5–8]. Однако в 1963–1965 гг. в уезде Ланьтянь (4) провинции Шэньси, в долине р. Бахэ китайские исследователи нашли новые уникальные палеоантропологические, палеонтологические и археологические материалы, относящиеся к началу среднего плейстоцена (600–500 тыс. лет назад) [Ларичев, 1970, 39–47]. Костные остатки древнейших людей представлены нижней челюстью из окрестностей деревни Чэньцзяо и обломками черепа из Гунванлина. От черепа сохранились лобная, теменная и правая височная кости, большая часть глазниц и основание носовых костей, правая и обломок левой стороны верхней челюсти с двумя зубами in situ — правым вторым коренным и правым третьим коренным. Кроме этого в Гунванлине найден отдельно коренной зуб верхней челюсти, по-видимому принадлежавший тому же субъекту, что и череп [там же, 43–44].


Как нижняя челюсть, так и череп из Ланьтяня относятся, по данным описавшего их У Жу-кана, к одному из видов древнейших людей (архантропов), близкому к пекинскому, синантропу, но вместе с тем отличному от него по многим существенным морфологическим признакам. Этот вид У Жу-кан именует «синантроп ланьтяньский» (Sinanthropus lantianensis).


Череп архантропа из Ланьтяня по многим особенностям примитивнее черепов пекинских синантропов и даже большинства питекантропов Индонезии. У ланьтяньца исключительно массивные надглазничные валики, резко наклонный лоб, крайне малая высота черепа, утолщенные черепные кости. Длина ланьтяньского черепа—189 мм, ширина—149 мм, высота — только 87 мм. Особенно поразительна последняя величина: она меньше высоты черепов не только синантропов, но и питекантропов. Крайне мал также объем мозга ланьтяньского архантропа; по У Жу-кану, он составляет около 780 куб. см. Все перечисленные признаки позволили У Жу-кану считать ланьтяньца одной из наиболее ранних форм архантропов и сближать его с самым древним и примитивным видом питекантропов — Pithecanthropus robustus из Джетиса. Пол и возраст ланьтяньского черепа определяются с трудом: предположительно он принадлежал женщине несколько старше 30 лет [Woo Ju-kang, 1966, 83–86].


Нижняя челюсть из Ланьтяня, несомненно, принадлежала особи того же вида, что и череп. По многим признакам она напоминала челюсти синантропов из Чжоукоудяня, но в то же время отличалась от них некоторыми существенными особенностями: более сильным наклоном передней части, иными пропорциями в соотношении высоты симфиза и восходящих ветвей, более широким углом расхождения горизонтальных ветвей, менее отчетливой выраженностью костного рельефа. Зубы нижней челюсти ланьтяньского человека очень крупные: они больше соответствующих зубов женских особей пекинских синантропов, но уступают мужским. Интересно отметить отсутствие на ланьтяньской челюсти третьих коренных (зубов мудрости) на обеих сторонах, а также следы патологических изменений, обусловленных воспалением надкостницы (периодонтоклазией). Это, вероятно, объясняет и отсутствие первого правого предкоренного, выпавшего из челюсти еще при жизни ланьтяньского гоминида [Woo Ju-kang, 1964, 98—101].


Многочисленные остатки фауны, найденные в тех же слоях, что и кости ланьтяньского архантропа, позволяют уточнить время его существования и составить довольно ясное представление об окружавшей его естественно-географической среде. Среди млекопитающих, живших тогда в районе Ланьтяня, преобладали лесные виды, но в значительном количестве встречались и степные формы. К первым относятся гигантская макака (Macacus robustus), саблезубый тигр (Machairodus), лев (Felis leo), тапир (Tapirus indicus), гигантский олень (Sino-megace- ros), панда (Ailuropoda melanolenca), тибетский медведь (Ur- sus thibetanus), лесная мышь (Apodemus sylvaticus), ко вторым— примитивный бык (Leptobos), лошадь (Equus samme- niensis), гиена (Hyaena sinensis), газель (Gazella), полевка (Microtus epiratticeps), сеноставка (Ochotona daurica Pallas). Состав фауны включает большое количество субтропических и даже тропических форм. Это позволяет предполагать, что климат Северного Китая в период жизни ланьтяньского архантропа был теплее, чем в более позднюю эпоху среднего плейстоцена, когда жили пекинские синантропы [Ларичев, 1970, 42–43].


Многочисленные орудия, найденные в тех же слоях, что и остатки ланьтяньского гоминида, изготовлялись большей частью из кварцита или зернистого кварца. Среди археологических материалов из различных местонахождений Ланьтяня в большом количестве встречаются галечные нуклеусы, различных размеров гальки с односторонней оббивкой. Особого внимания заслуживают необычные для раннего (нижнего и среднего) палеолита Восточной Азии орудия типа остроконечников и скребков, а также рубила, напоминающие аналогичные изделия из раннепалеолитических стоянок Западной Евразии [там же, 44–47].


В. Е. Ларичев, посвятивший нижнему палеолиту Восточной Азии несколько специальных работ, сравнивает ланьтяньские орудия с более или менее синхронными изделиями из Кэхэ и Динцуня, где также найдены двусторонне обработанные рубила. «Открытие рубил в нескольких пунктах уезда Ланьтянь, — пишет он, — еще раз подтвердило наблюдение, что для палеолитической культуры ранней поры среднего плейстоцена Восточной Азии характерны двусторонне обработанные рубящие инструменты „западного" облика. Рубила, таким образом, являются своего рода хронологическим показателем — все памятники, где они обнаружены, относятся к нижнему палеолиту. Стоянки, где рубила отсутствуют, как правило, премустьерские или мустьерские по времени» [Ларичев, 1970, 48; см. также Ларичев, 1971, 47–52; Ларичев, Кашина, 83–93].


Архантроп из Юаньмоу

Хотя люди из Ланьтяня были, по-видимому, древнейшими гоминидами Восточной Азии, в общей эволюции архантропов они представляются поздними, так как наиболее ранние находки древнейших людей на востоке и юге Африки, а возможно, и в Индонезии (ребенок из Моджокерто на Яве) относятся к гораздо более раннему времени — около 2 млн. лет назад, а может быть, и больше [Семенов, 1971, 50–52; Урысон, 1973, 30–37].


В этой связи обращает на себя внимание недавняя находка костных остатков архантропа на юге Китая. Речь идет о двух передних, верхних резцах, обнаруженных в 1965 г. в уезде Юаньмоу (5) провинции Юньнань. Эти ископаемые зубы, найденные в латеритовом слое, имеют отчетливо выраженную лопатообразную форму. Размеры их довольно значительны: длина 20 и 25 мм при ширине коронок 12 мм. Говоря о датировке этих объектов, описавший их Ху Чэн-цинь ограничивается указанием на принадлежность их к четвертичному периоду [Ни Ch'eng- chin, 1973, 45–52]. Человек из Юаньмоу — первый известный нам архантроп, обнаруженный на территории к югу от Янцзы. По аналогии с ланьтяньским и пекинским синантропами С. Кучера, давший описание юаньмоуской находки на русском языке, предлагает именовать этого архантропа Sinanthropus yuanmo- vensis [Кучера, 1977, 14].


Пекинский синантроп


Палеоантропологические открытия в Ланьтяне позволили по-новому подойти к изучению пекинских синантропов, костные остатки которых открыты большей частью в пещере Юань-жэньдун около Чжоукоудяня (6) китайскими и некоторыми другими исследователями. С 1927 по 1937 г. там найдено большое число человеческих костей и зубов, включая пять почти полных черепов, девять черепных фрагментов, четырнадцать кусков нижних челюстей. Прерванные японской оккупацией и гражданской войной раскопки в Чжоукоудяне были возобновлены Академией наук КНР. В 1949 и 1951 гг. обнаружено пять зубов синантропа, одна плечевая и одна болыпеберцовая кости. Эти находки изучались Цзя Лань-по, У Жу-каном и другими китайскими учеными, им посвящено несколько работ, опубликованных на китайском и английском языках [У Жу-кан, Чебок саров, 1959б, 5—10, 267–288; Woo Ju-kang, Chia Lan-po, 1954, 335–351; Chang Kwang-chin, 1962, 749–760]. Значительный вклад в изучение архантропов из Чжоукоудяня сделан советскими антропологами [Нестурх, 1964, 292–305].


Необходимо отметить также, что в 1966 г. китайские ученые обнаружили в Чжоукоудяне еще одну хорошо сохранившуюся черепную крышку синантропа. Однако научной публикации этой важной находки еще не появилось.


По новейшим геологическим данным, остатки синантропов должны быть отнесены к концу среднего плейстоцена; они синхронны, по-видимому, второму межледниковому периоду Гималаев. В абсолютных датах это соответствует примерно времени от 400 тыс. до 200 тыс. лет назад (на 200 тыс. лет позднее эпохи жизни ланьтяньских архантропов). Естественно-географические условия, в которых жили синантропы, сравнительно мало отличались от современных, можно предполагать только, что климат Северного Китая в то время был несколько более мягким и влажным, чем теперь. В окрестностях Чжоукоудяня чередовались тогда степные и лесные ландшафты и обитали различные животные, связанные как с теми, так и с другими. Вместе с синантропами встречаются кости древних слонов, верблюдов, антилоп, буйволов, носорогов, различных оленей, диких козлов, медведей, махайродов (саблезубых тигров), гиен, нескольких видов грызунов [У Жу-кан, Чебоксаров, 6]. Сравнение чжоукоудяньской фауны с ланьтяньской показывает, что первая менее теплолюбивая и вместе с тем включает меньшее количество архаических видов, характерных для раннего и начала среднего плейстоцена [Ларичев, 1970, 42–43].


Морфологии синантропов посвящена специальная литература на русском, китайском, английском, немецком и других языках. Здесь нет необходимости подробно останавливаться на этом вопросе. Подчеркнем только, что пекинские синантропы отличались более прогрессивными чертами от живших несколько ранее ланьтяньских и яванских архантропов. Восстанавливая приближенно полные размеры длинных костей нижних конечностей, советские антропологи вслед за Вайденрайхом определяют средний рост мужских особей синантропа в 162–163 см, а женских—152 см [Рогинский, Левин, 1963, 224; Нестурх, 1970, 300].


В отличие от питекантропов синантропы, по-видимому, уже вполне усвоили вертикальную походку, хотя и обладали еще большим количеством примитивных черт в строении скелета, черепа, зубов и мозга. Руки «пекинских людей» полностью освободились от функции передвижения и всецело использовались для трудовой деятельности. Это доказывается как разнообразием и сложностью орудий, изготовлявшихся синантропами, так и некоторыми характерными морфологическими особенностями строения конечностей.


Черепа синантропов — удлиненные, очень низкие (хотя и выше, чем у ланьтяньца), большей частью узколобые; черепные кости отличаются большой толщиной. Лоб, однако, не такой покатый, как у питекантропов. Характерными чертами являются значительное развитие надглазничного валика, наличие прогнатизма, большая ширина лица по сравнению с высотой, тенденция к широконосости. Жевательный аппарат отличался большей мощностью, чем у современного человека, хотя и был развит слабее по сравнению с питекантропами. Зубы архантропов из Чжоукоудяня сохраняли многие архаические особенности, хотя и в меньшей мере, чем зубы в нижней челюсти из Ланьтяня. Коронки моляров у синантропов очень массивные — длинные и широкие, но в то же время низкие; на коренных и предкоренных резко выражен своеобразный рисунок, известный в специальной литературе под названием «узор дриопитека». Диастемы, однако, отсутствовали. Заметно различие в величине и массивности между мужскими и женскими зубами. Различия эти указывают на выраженный половой диморфизм.



Вместимость мозгового черепа синантропов колебалась от 850 до 1225 куб. см, составляя в среднем 1075 куб. см; она, следовательно, гораздо больше, чем у питекантропов, в среднем 867 куб. см, и у ланьтяньца (780 куб. см), но меньше, чем у современных людей (около 1400 куб. см). Однако отдельные мужские особи «пекинских людей» обладали величиной мозга, встречающейся иногда и у Homo sapiens. Форма мозговой полости синантропов сохраняла немало примитивных особенностей. Так, ее высота в процентах длины равнялась в среднем только 64,6 (у современного человека — 78,7). Передний отдел лобных долей сильно сужен, теменная область уплощена, височные доли узки. Все это показывает, что психическая деятельность синантропов хотя и была, несомненно, весьма сложной, но не достигла еще высокого уровня мышления людей современного вида. По мнению В. В. Бунака, для синантропов (как и для всех архантропов) в области мышления были характерны наряду с разнообразными представлениями и начальные понятия, а в области речи — выкрики-призывы, находившие выражение в определенных, но еще недостаточно дифференцированных артикуляциях [Бунак, 203–290] (рис. 1).



В научной литературе вопрос о морфологическом и генетическом соотношении синантропов с другими древнейшими гоминидами освещался по-разному. В то время как Ф. Вайденрайх считал питекантропов, синантропов и даже гейдельбержцев Западной Европы более или менее синхронными формами и различия между ними рассматривал как региональные, по масштабу соответствовавшие расовым различиям современного человечества [Weidenreich, 1943, 1—298], большинство советских и китайских антропологов видели в «пекинских людях» по сравнению с яванскими «обезьяно-людьми» более высоко организованные формы гоминид. Действительно, синантропы с их большим, чем у питекантропов, объемом мозговой коробки, менее плоским лбом и некоторыми другими относительно прогрессивными чертами заметно отличаются от питекантропов в сторону приближения к людям современного вида и занимают, по-видимому, одну из высших ступеней в эволюции архантропов: их можно рассматривать как форму, переходную от архантропов к палеоантропам [Woo Ju-kang, 1956, 389–397]. После находок в Ланьтяне стало вероятным, что на протяжении среднего плейстоцена происходило непрерывное прогрессивное развитие древнейших гоминид Северного Китая, которые за 200–300 тыс. лет прошли путь от архаических форм, близких к питекантропам, до кануна перехода к палеоантропам.


Что касается региональных различий среди архантропов, то их существование надо признать вполне вероятным, особенно если принять во внимание огромную территорию расселения древнейших гоминид этой эволюционной стадии, простиравшуюся от Северной Африки (атлантропы) и Германии (гейдельбержцы) на западе до Явы (питекантропы) и современного Китая (синантропы) на востоке. Как известно, Ф. Вайденрайх связывал разные локальные формы древнейших гоминид с определенными современными расами, рассматривая, в частности, питекантропов как исходный тип развития австралоидов, а синантропов — как предков монголоидов. Для доказательства специфического родства «пекинских людей» с позднейшими монголоидными расами Ф. Вайденрайх указывал на некоторые морфологические признаки, свойственные тем и другим, например на уплощенность лицевого скелета в горизонтальном сечении, крупные широтные и высотные размеры лица, ореховидные вздутия на внутренней стороне альвеолярного отдела нижней челюсти, лопатообразную форму передних резцов и другие детали строения зубной системы.


В свое время Я. Я. Рогинский обратил внимание на недостаточную обоснованность аргументов Ф. Вайденрайха для доказательства происхождения современных монголоидов от синантропов. Действительно, наблюдения, касающиеся лицевого скелета, сделаны на реставрированных черепах, и поэтому им трудно придавать решающее значение. Оказалось также, что ореховидные вздутия у современных китайцев встречаются в 15 %, у бушменов — в 32, у древних норвежцев (в Гренландии) — в 66 % случаев [Рогинский, 1949; его же, 1951, 153–204; Алексеев, 1970, 5—14]. Очевидно, и эту особенность трудно считать специфической для монголоидов. Однако лопатообразные резцы действительно очень характерны для большинства монголоидных популяций, включая американских индейцев: концентрация этого признака, наследственно детерминированного и автономного от воздействия среды, достигает 80—100 %, в то время как у европеоидов и негроидов она редко превышает 10–15 %. Именно на этом признаке основывается В. П. Алексеев в своем утверждении, что «синантроп связан с современными монголоидами прямой генетической преемственностью» [Алексеев В. П., 1970, 20; см. его же, 1974, 137–143; Carbonell, 1963; Suzuki, Sakai, 1964]. Однако новейшие данные свидетельствуют против этой гипотезы, поскольку архантропы (а также их потомки — палеоантропы) не только на востоке, но и на западе первобытной ойкумены — в Африке, Европе и Передней Азии — также обладали лопатообразными резцами [Зубов, 1968, 49–59; его же, 1973, 100–106].


Для основных проблем антропогенеза и расогенеза важен вопрос о генетических связях синантропов и питекантропов. Находки в Ланьтяне показали, что ланьтяньский архантроп, бывший, несомненно, предком синантропа, обнаруживает гораздо большее морфологическое сходство и хронологическую близость с питекантропом, чем со своим потомком из окрестностей Пекина. В высшей степени вероятно, что наиболее ранние архантропы, сходные с ланьтяньцем и питекантропом IV из Джетиса (так называемый Pithecantropus robustus), представляют собой исходную форму в развитии как синантропов, так и наиболее прогрессивных питекантропов. В этой связи интересна находка в 1964 г. Германо-Вьетнамской четвертичной экспедицией в пещере Танван в СРВ коренного зуба, морфологически очень сходного с соответствующим моляром гоминида из Ланьтяня. Сопровождающая фауна позволяет датировать находку средним плейстоценом [Kahlke, 1965]. В свете изложенных новых данных заслуживает внимания гипотеза М. И. Урысона, предполагающего, что «весьма древние ископаемые гоминиды ланьтяньского типа, жившие в материковой части Юго-Восточной Азии, могли быть исходной предковой группой для двух основных ветвей азиатских архантропов — северо-восточной (синантропы) и юго-восточной (питекантропы)» [Урысон, 1966, 144].


Генезис восточноазиатских архантропов

Проблемы происхождения, развития и расселения древнейших гоминид Восточной Азии должны быть рассмотрены в свете не только антропологических, но и археологических данных. Костные остатки синантропов сопровождались, как известно, находками многочисленных каменных орудий, изготовленных большей частью из галек, а также разбитых и обожженных костей животных, что свидетельствует об употреблении огня. Орудия выделывались как из ядрищ, так и из отщепов; материалом служили тонкозернистый песчаник, кварц и изредка кремень. Форма орудий довольно разнообразна. Среди них встречаются дисковидные скрёбла со слегка ретушированными краями, изделия типа остроконечников. Наиболее древние поделки обнаружены в местонахождении № 13; найденный здесь грубо обработанный чоппер Пэй Вэнь-чжун датировал началом среднего плейстоцена [Пэй Вэнь-чжун, 53–90].


Большинство орудий синантропов найдено, однако, вместе с их костными остатками в той же пещере в местонахождении № 1. Особого внимания заслуживает нахождение в самом верхнем «травертиновом» слое, состоящем из красных глин со сталагмитовыми прослойками, скребкообразных орудий из рогового камня гораздо лучшей выделки по сравнению с инвентарем нижних слоев. Значительный интерес представляют находки из местонахождения № 15, датируемые более поздним временем, чем орудия из пещеры синантропа (300–200 тыс. лет назад). Среди этих находок обращают внимание остатки страусов и тушканчиков, свидетельствующие о более сухом климате, чем в предшествующие периоды. Орудия труда сходны с найденными в местонахождении № 1, но техника обработки камня здесь, бесспорно, выше; появляются новые типы орудий, например остроконечники с мелкой ретушью. Есть сведения, что в местонахождении № 15 обнаружены и типичные ручные рубила миндалевидной формы [У Жу-кан, Чебоксаров, 1959, 8].


Таким образом, нижнепалеолитическая «чжоукоудяньская культура» носит ярко выраженный «галечный характер» и во многом походит на другие более или менее синхронные культуры Юго-Восточной и Южной Азии — патжитанскую на Яве, тампанскую на Малакке, аньятскую в Верхней Бирме и соанскую в Панджабе. X. Л. Мовиус считает основными типами индустрии этих культур чопперы и чоппинги и выделяет особую «восточноазиатскую культурную провинцию первого порядка», противопоставляя ее другой провинции нижнего палеолита, охватывающей юг Индии, Переднюю Азию, Африку и Западную Европу и характеризующейся «классическими» ручными рубилами [Movius, 1944, 145–160; Сорокин, 1953, 47–52; Ларичев, 1971, 139–146]. В. П. Алексеев, опираясь на работы X. Л. Мовиуса, связывает с восточноазиатской провинцией один из первичных очагов расообразования, в котором на базе популяций синантропов формировались монголоидные расы [Алексеев В. П., 1969, 18–24]. Еще дальше идет американский антрополог К. С. Кун в книге «The Living Races of Man», 1965, посвященной X. Л. Мовиусу, он противопоставляет восточный ареал нижнепалеолитических культур чопперов, а также формирования монголоидов и австралоидов западному ареалу культур с ручными рубилами, в пределах которого складывались европеоиды (по Куну, «кавказоиды») и негроиды («капоиды» и «конгоиды») [Coon, 1965; ср. также его же, 1963]. С антропологической точки зрения гипотезы Ф. Вайденрайха, К. С. Куна и В. П. Алексеева, представляющие собой различные варианты полицентризма или дицентризма, не выдерживают, как мы увидим ниже, критики и, по существу, противоречат твердо установленному видовому единству современного человечества.


Вопрос о локальных формах нижнепалеолитических культур (как и о расах архантропов) до сих пор не может считаться окончательно решенным. Нельзя считать, что ручные рубила шелльского и ашельского облика отсутствуют в восточноазиатских стоянках рассматриваемого периода. О наличии подобных орудий в местонахождениях Ланьтяня, а вероятно, и Чжоукоудяня уже говорилось выше. Недавно открытые памятники нижнепалеолитической культуры кэхэ на крайнем юго-востоке Ордоса, датируемые началом среднего плейстоцена, также содержат наряду с чопперами и чоппингами двусторонне обработанные рубила и остроконечники [Ларичев, Кашина, 83–94]. В еще большем количестве такие орудия найдены в стоянке Динцунь, которая относится к раннему палеолиту, но вызывает известные разногласия в смысле более точной датировки. В. Е. Ларичев считает даже, что нижний палеолит на территории Северного Китая неоднороден: наряду с галечной культурой чопперов, представленной Чжоукоудянем, в этой части Азии одновременно существовала культура так называемого западного облика, или, как иногда говорят, «культура рубил», наиболее яркий памятник которой — Динцунь.


За пределами Китая ручные рубила нередко встречаются в составе инвентаря нижнепалеолитической патжитанской культуры на Яве. Попадаются они и среди орудий тампанских, аньятских, соанских местонахождений. В 1960–1961 гг. нижнепалеолитические орудия типа ручных рубил с двусторонней обработкой найдены также на горе До в Северном Вьетнаме и в Чэндэ и Тхаманао на западе Таиланда [Борисковский, 1962, 17–25, 28–71; Кабо, Чебоксаров, 23–64]. В то же время в нижнепалеолитических стоянках Западной Азии, Африки и Европы найдено немало галечных орудий, сходных с восточно- азиатскими чопперами и чоппингами. Приходится, таким образом, говорить не о специфичности орудий определенных типов для восточной и западной частей нижнепалеолитической ойкумены, а только об их преобладании в пределах этих частей.


В выработке известных локальных традиций изготовления нижнепалеолитических орудий большую роль играл, вероятно, используемый материал: в Европе таким материалом служил главным образом кремень, хорошо поддающийся обработке, в Восточной же Азии, где кремня мало, чаще использовались другие, менее податливые породы [Кабо, Чебоксаров, 27].


Большой интерес для проблем развития архантропов и их культуры в Восточной и Центральной Азии представляют новейшие данные Советско-Монгольской археологической экспедиции под руководством А. П. Окладникова, который считает, что эти регионы первобытной ойкумены в раннем палеолите осваивались двумя группами популяций: более древней, имеющей, вероятно, южное происхождение и связанной с галечной техникой чопперов и чоппингов, и более поздней, пришедшей с Запада и обладавшей развитой традицией изготовления двусторонне обработанных ручных рубил ашельского типа. «Имело место, — пишет А. П. Окладников, — не расселение каких-то крупных и компактных масс древнего населения, а своего рода беспорядочное и стихийное перемещение „атомов" — первобытных общин, человеческих орд, следовавших за своей охотничьей добычей. Каждая из них обладала унаследованными от предков своеобразными техническими традициями, как уже отмечалось, в одних случаях традициями восточноазиатской галечной техники, в других, более редких и исключительных случаях— аббевильскими[2] или ашельскими» [Окладников, 1973, 10].


Проблема происхождения восточноазиатских архантропов и созданных ими культур до сих пор вызывает много споров среди советских и зарубежных ученых разных специальностей. Если правы исследователи, считающие вслед за Ч. Дарвином прародиной человечества Африку, а предками всех гоминид «человека искусного» (Homo habilis) и близких к нему высших приматов, живших более 2 млн. лет назад, то надо допустить, что предки питекантропов и синантропов пришли на восток Азиатского материка с запада [Рогинский, 1972, 14; Урысон, 1974, 10–14; Чебоксаров, Чебоксарова, 146–153].


Путями их распространения из Африки через Переднюю Азию были скорее всего благоприятные для жизни людей области Северной Индии, Индокитая и Южного Китая. Галечные раннепалеолитические культуры Панджаба, Бирмы, Таиланда, Вьетнама, Китая и Индонезии представляют собой, вероятно, следы деятельности различных популяций этих древнейших гоминид, постепенно продвигавшихся с запада на восток. Не исключена возможность, что архантропы использовали и другой путь, который пролегал из Южной Сибири через Монголию или из Средней Азии через современный Синьцзян в бассейн Хуанхэ. «Западные» черты в культурах ланьтянь, кэхэ, динцунь и особенно Монголии — веский аргумент в пользу этого предположения [Ларичев, 1960, 111–115; его же, 1970, 39–48; Ларичев, Кашина, 1969, 83–94; Окладников, 1973, 1—15].


О сравнительно позднем (среднеплейстоценовом) расселении архантропов в Восточной и Юго-Восточной Азии говорят также их морфологические особенности, которые позволяют многим спецалистам отнести всех древнейших людей к одному виду «человека выпрямленного» (Homo erectus), а их локальные формы (синантропов, питекантропов) рассматривать в качестве внутривидовых таксонов-подвидов [Зубов, 1973а, 92—106].


Древние люди (палеоантропы) на востоке и юго-востоке Азии

Пока еще очень немногочисленны в Китае остатки гоминид следующей за древнейшими людьми, или архантропами, стадии развития — ступени «древних людей», или «палеоантропов».


Человек из Маба


Самая ранняя из этих находок, по-видимому, череп, найденный в 1958 г. на севере Гуандуна, в уезде Шаогуань, в одной из пещер около села Маба (7). Сопутствующая фауна позволяет высказать предположение о среднеплейстоценовом возрасте мабаского черепа. Костные остатки животных, обнаруженные в Маба, принадлежат таким представителям родов млекопитающих, как гиена, медведь, панда, тигр, тапир, носорог, кабан, олень, бык, дикобраз, заяц, стегодон, древний слон и некоторые другие. Черепная крышка сохранилась почти полностью. Она отличается большой толщиной костей, удлиненно-овоидным контуром (продольный диаметр — 196 мм), низким сводом (высотный диаметр — 81,5 мм), очень покатым лбом (угол лба — 70°), резко выраженным надглазничным валиком. От лицевой части черепа сохранились, к сожалению, только отдельные костные фрагменты, включая носовые кости и большую часть правой глазницы, которая абсолютно и относительно очень высока (орбитный указатель — 88). Швы на черепе уже почти заросли, что указывает на зрелый возраст человека из Маба. Пол определяется как мужской [Цуй Чэн-яо, 1963, 151–155; Крюков, Чебоксаров, 1965, 39–43; Woo Ju-kang, Peng Ru-ce, 1959; Aigner, 1—41].


Орудий с черепом из Маба не найдено, однако геологические, палеонтологические и сравнительно-морфологические данные указывают, что череп этот, вероятно, самый древний в Китае после синантропа. По мнению У Жу-кана и Пэн Жу-цэ, мабаский человек занимает промежуточное положение между синантропами и неандертальцами; он относится, по-видимому, к ранним представителям палеоантропов. Пэй Вэнь-чжун рассматривает его даже в качестве непосредственного потомка синантропа. Находки из Маба значительно расширили наши представления о ранних гоминидах, обитавших на территории Китая в эпоху древнего каменного века. Особенно важно, что находка сделана в южной части страны, откуда до самого последнего времени не поступало почти никаких палеоантропологических материалов столь большой древности [У Жу-кан, Чебоксаров, 10].


Чанъянский человек


Несколько более поздним периодом по сравнению с черепом из Маба датируется так называемый чанъянский человек, костные остатки которого найдены в 1956 г. в пещере Лундун в уезде Чанъян (8) провинции Хубэй. Остатки эти включали фрагмент левой верхней челюсти с двумя зубами (первым премоляром и первым моляром), а также отдельно второй левый предкоренной. Сопровождающая фауна стегодон-аилуроподного типа позволяет отнести чанъянскую находку к среднему плейстоцену, скорее всего к самому его концу. Морфологически челюсть и зубы чанъянца обнаруживают ряд примитивных особенностей, позволяющих сближать их с соответствующими остатками неандертальцев и близких к ним форм, в частности родезийцев Южной Африки. К числу таких примитивных признаков относятся, например, большие размеры моляра и премоляров, прямоугольно-вытянутая форма их коронок, сильно развитые зубные корни. Все же по сравнению с синантропом чанъянец, по свидетельству описавшего его Цзя Лань-по, относительно более прогрессивная форма древних гоминид [Chia Lan-por 247–257; У Жу-кан, Чебоксаров, 10–11; Крюков, Чебоксаров» 40].


Динцуньский человек


К палеоантропам относится, по-видимому, и динцуньский человек, три зуба которого (два верхних правых резца и нижний правый второй коренной) найдены в ноябре 1914 г. около деревни Динцунь (9) в провинции Шаньси. Зубы эти принадлежали, по всей вероятности, ребенку 12–13 лет. Геологические и палеонтологические данные позволили большинству китайских палеонтологов и археологов датировать местонахождение в Динцуне поздним плейстоценом или «периодом лёсса», очень характерным для Северного Китая (150–200 тыс. лет назад) [Пэй Вэнь-чжун, У Жу-кан, Цзя Лань-по и др., 1958, 1—111; У Жу-кан, Чебоксаров, 19596, 10—И; Крюков, Чебоксаров, 1965, 40–42]. Однако один из авторов монографии о динцуньских находках, Цзя Лань-по, высказал предположение о более раннем (среднеплейстоценовом) возрасте динцуньца. Недавно точку зрения Цзя Лань-по поддержал В. Е. Ларичев, считающий гоминида из Динцуня нижнепалеолитическим архантропом и связывающий его культуру с еще более ранними культурами— ланьтяньской и кэхэ [Ларичев, 1970, 39–47; Ларичев, Кашина, 83–93].



Морфологическая характеристика динцуньских находок затрудняется их фрагментарностью и принадлежностью молодому субъекту. Несомненно все же, что зубы ребенка из Динцуня по сравнению с зубами синантропов соответствующего возраста небольшие. Во многих отношениях резцы и моляр динцуньца напоминают соответствующие зубы неандертальских детей (рис. 2). Сближающими особенностями являются здесь некоторые примитивные признаки: нечто вроде базальных бугорков на внутренней поверхности резцов или более сложного, чем у современных людей, рисунка на жевательной поверхности моляра («узор дриопитека»). Отмечена лопатообразная форма резцов дпнцуньца [Woo Ju-kang, 1956,389–397].


В Динцуне вместе с костными остатками человека найдены многочисленные каменные орудия, изготовленные преимущественно из роговика. Среди них встречаются орудия, обработанные как с одной, так и с двух сторон. Некоторые напоминают европейские ручные рубила, другие же обнаруживают определенное сходство с мустьерскими скрёблами и остроконечниками. Известны также изделия из галек, близкие к чжоукоудяньским. В. Е. Ларичев обращает внимание на специфические черты динцуньского комплекса каменных орудий, сближая его, с одной стороны, с инвентарем нижнепалеолитических местонахождений Кэхэ, Ланьтяня и стоянок, недавно открытых Советско-Монгольской археологической экспедицией [Ларичев, I960, 111–115; его же, 1971, 47–52; Окладников, Ларичев, 1963, 78–89; их же, 1967, 80–91; их же, 1968, 104–115] в различных районах Гоби, с другой — с цзячэнским комплексом (Шаньси), который рассматривается как более поздний по сравнению с динцуньским [Ларичев, 1960, 111–115]. Несмотря на спорность некоторых положений В. Е. Ларичева, его гипотеза о преемственности развития раннепалеолитических популяций и культур кэхэ — ланьтянь — динцунь — цзячэн очень интересна.


Ордосский человек


К палеоантропам следует отнести также хэтаоского, или ордосского, человека, костные остатки которого обнаружены в среднепалеолитических стоянках Внутренней Монголии. Еще в 1922 г. французские исследователи Э. Лисан и П. Тейяр де Шарден нашли на стоянке Шараоссогол в районе Ордоса (Хэтао) (10) верхний левый боковой резец ребенка 7–8 лет. Общие размеры зуба напоминают современные, но на лингвальной поверхности находится выступающий базальный бугорок (Tuberculum dentale), который обычно считается примитивным признаком. Форма резца лопатообразная, такая же, как у синантропов и динцуньского ребенка [Licent, Teilhard de Chardin, 285–290; Woo Ju-kang, 1956, 389–397]. Вообще сходство хэтаоского резца с динцуньским поразительно; несмотря на фрагментарность находок, оно позволяет говорить о генетическом родстве обеих форм восточноазиатских древних людей, обитавших в плейстоцене в сходных естественно-географических условиях сравнительно недалеко друг от друга.


В 1957 г. в районе Шараоссогол а сделаны новые находки хэтаоского человека — теменная и бедренная кости, пролежавшие в земле от 70 тыс. до 100 тыс. лет. Теменная кость извлечена из почвы террасовидного сброса речной долины. От поверхности земли она находилась на глубине 35,5 м. По описанию У Жу-кана, эта теменная кость толще, чем соответствующая кость современного человека, но тоньше такой же кости синантропа. На внутренней ее поверхности заметны отпечатки артериального разветвления: оно расположено в центре передней половины теменной кости, тогда как у синантропа такое разветвление сдвинуто к середине кости, а у современного человека— к ее передней части [Woo Ju-kang, 1956, 210].


Археологическая датировка хэтаоских находок довольно затруднительна, так как каменная индустрия палеолитических стоянок Ордоса носит очень сложный, на первый взгляд противоречивый характер. Условия залегания этой индустрии и состав сопровождающей фауны указывают на глубокую древность: здесь найдены кости слона, близкого к мамонту, носорога, дикого быка, газели, а также фрагменты скорлупы страусовых яиц. Материалом для изготовления орудий служили преимущественно грубые кварцевые гальки или валуны кремневого известняка. Нуклеусы имели в большинстве случаев типично мустьерскую форму, а из сколотых с них пластин выделывались скрёбла и остроконечники, также мустьерского облика. Но эти грубые орудия сопровождались в стоянках Хэтао изделиями верхнепалеолитического типа, в том числе довольно миниатюрными поделками.


Наибольшего внимания из хэтаоских стоянок заслуживают две: Шуйдунгоу-и уже знакомая нам Шараоссогол, на которой найден описанный выше зуб ребенка. Первая из них доставила наряду с относительно небольшим числом костей животных (носорог, бык, пещерная гиена, антилопа и др.) большое число каменных орудий крупного размера, главным образом скрёбла. На второй стоянке, наоборот, весьма обильны остатки животных тех же видов, но почти отсутствовали крупные орудия, а немногочисленные обработанные кремни все очень мелкие. Причину разницы в облике и числе изделий надо, возможно, искать в том, что стоянка Шуйдунгоу расположена в местности, богатой галечниками из пород, служивших материалом для изготовления орудий, тогда как Шараоссогол находится в районе мощного развития лёссовых отложений, где нельзя встретить даже самой маленькой гальки какой-либо достаточно плотной породы.


Определенную роль в различиях инвентаря Шуйдунгоу и Шараоссогола могли, впрочем, играть и хронологические моменты. В схеме археологической периодизации древних культур Китая, составленной Пэй Вэнь-чжуном, стоянка Шуйдунгоу рассматривается как более древняя (около 120–100 тыс. лет назад). Стоянка Шараоссогол датируется приблизительно 100— 80 тысячелетиями до н. э. Обе стоянки Пэй Вэнь-чжун относит к особой хэтаоской культуре, возникшей в бассейне Хуанхэ еще в начале среднего палеолита и прогрессивно развивавшейся вплоть до конца древнекаменного века. Важно подчеркнуть в данном случае именно непрерывность развития северокитайского среднего палеолита на протяжении по крайней мере 40–50 тыс. лет [Пэй Вэнь-чжун, 1955, 53–90; У Жу-кан, Чебоксаров, 12–13; Крюков, Чебоксаров, 42–43].


Палеоантропы Восточной Азии и других районов ойкумены


Скудость костных остатков восточноазиатских палеоантропов затрудняет окончательное решение вопроса об их отношении к древним людям других частей ойкумены — неандертальцам и близким к ним неандерталоидным формам. Однако хронологически и морфологически промежуточное положение мабасцев, чанъянцев, динцуньцев и ордосцев между синантропами и современными людьми позволяет выдвинуть гипотезу о существовании на востоке Азии «своих» неандертальцев — потомков местных архантропов. Китайские ученые Пэй Вэнь- чжун, У Жу-кан, Цзя Лань-по и другие считают этих палеоантропов предками современного населения Китая. Для доказательства обычно используются данные о лопатообразной форме резцов, характерной, как мы уже знаем, для архантропов и палеоантропов Восточной Азии, а также для современных монголоидов. Однако указанный аргумент теряет свою убедительность, если учесть, что лопатообразная форма резцов была свойственна древнейшим и древним людям всей первобытной ойкумены [Зубов, 1968, 49–59; его же, 19736, 100–106].


Вопрос об отношении восточноазиатских неандертальцев к сапиентным популяциям того же региона очень сложен, далек от окончательного решения и должен быть рассмотрен в связи с проблемой появления на территории современного Китая людей современного типа, (Homo sapiens). Все же следует отметить, что среди костных остатков палеоантропов, найденных до настоящего времени на этой территории, нет ни одной находки, которую можно было бы сближать с прогрессивными неандертальцами из пещер Кафзех и Схул в Палестине — наиболее вероятными предками людей современного вида [Рогинский, 1972, 5—14; Зубов, 1973а, 92—106].


В то же время для палеоантропов Восточной Азии были характерны некоторые примитивные морфологические особенности, свойственные «южным неандертальцам» из Брокенхилла (Замбия), Ньярасы (Танзания), Салданьи (ЮАР) и некоторых других местонахождений Африки. В еще большей степени морфологическая примитивность характерна для черепов палеоантропов из Нгандонга (Ява), сходных по многим особенностям с черепами питекантропов и ланьтяньцев. «Будучи хронологически поздними формами, — пишет М. И. Урысон, — и вместе с тем сохраняя в своем строении много крайне примитивных особенностей, южные палеоантропы, по-видимому, представляют собой уклонившуюся в сторону от сапиентного направления эволюции ветвь палеоантропов, вымершую в позднем плейстоцене, и не могут поэтому рассматриваться как исходный тип, давший начало человеку современного вида» [Урысон, 1964, 134].


Позднепалеолитические люди современного вида (неоантропы)


Эпоха позднего (верхнего) палеолита по археологической периодизации была, вне всякого сомнения, переломным этапом в биологической и социальной истории человечества, своего рода диалектическим скачком, когда завершился переход от первобытного стада к подлинно человеческому обществу, а вместе с тем и процесс сапиентации — формирования человека современного вида (Homo sapiens), пользовавшегося членораздельной речью, — и его расселения по всей первобытной ойкумене, включая большую часть Афроевразии, а также Америку и Австралию. Почти все советские и многие передовые зарубежные специалисты с полным основанием считают предками сапиентных популяций позднего палеолита (примерно 40–16 тыс. лет назад) палеоантропов или неандертальцев в широком смысле слова. Однако и в наши дни продолжаются оживленные дискуссии по вопросу о том, были ли предками людей современного вида все группы палеоантропов или только наиболее прогрессивные из них вроде неандертальцев из пещер на горе Кармел (Кафзех, Схул), а также близких к ним переходных форм типа Староселья (Крым), Хвалынска (Нижнее Поволжье), некоторых находок на территории Чехословакии (Шала, Шипка, Кульна) и т. п. [Урысон, 1964, 120–151; Семенов, 1973, 3—13; Зубов, 1973а, ЮЗ—104].


Если для раннепалеолитических архантропов и палеоантропов сама постановка вопроса об этнической принадлежности неправомерна, поскольку в то время не могло существовать никаких этнических общностей, то среди популяций позднепалеолитических сапиентных неоантропов можно предполагать существование крупных ареальных групп, на базе которых в дальнейшем, скорее всего в мезолите, началось формирование общностей «протоэтнического» характера, различавшихся между собой определенными хозяйственно-культурными и языковыми особенностями.



Люцзянский человек



Костные остатки неоантропов обнаружены на территории Китая только в 50—60-х годах нашего века. Чрезвычайно большое значение для истории расового состава населения Восточной Азии имеет найденный в 1958 г. в пещере Тунтянь- янь около г. Лючжоу, административного центра уезда Люцзян (11) Гуанси-Чжуанского автономного района, череп взрослого мужчины, датируемый У Жу-каном началом позднего палеолита. Кроме того, там были найдены принадлежащие тому же субъекту поясничные позвонки, крестец и правая тазовая кость [Woo Ju-kang, 1959, 109–118].



Люцзянский череп (рис. 3) массивный, удлиненной формы, очень узкий, умеренно высокий, мезодолихокранный с наклонным лбом и значительно развитым надбровьем (табл. 3). Его продольный диаметр—189,3 мм, поперечный—142,2 мм, черепной указатель — 75,1, высота от базиона—134,4 мм. Лицо люцзянца очень низкое, умеренно широкое, резко уплощенное как в верхней, так и в средней части; скуловой диаметр — около 136 мм, средняя высота лица (назион-простион)—65,9 мм. Назомолярный угол—143,5°, зигомаксиллярный—138°. Глазницы прямоугольной формы абсолютно и относительно очень низкие (орбитный указатель — 68,3). Носовое отверстие широкое с выраженной предносовой ямкой, носовой указатель исключительно высок (58,5), что свидетельствует о резко выраженной относительной широконосости, носовые косточки также широкие и плоские, предносовой шип развит слабо, симотический указатель — 28,3. Альвеолярный прогнатизм выражен вполне отчетливо (угол 75°) [Woo Ju-kang, 1959, 104].


«Все эти черты, — справедливо указывает В. П. Якимов, — определяют в известной степени промежуточное положение новой находки между монголоидами, с одной стороны, и австралоидами и негроидами — с другой» [Якимов, 1964, 152–155].


Действительно, почти по всем основным разграничительным расовым признакам люцзянский череп занимает среднее место между амплитудами групповых вариаций монголоидных и австралоидных рас, обнаруживая особую близость с древними и современными южными локальными типами первых. Таким образом, люцзянская находка — ценное свидетельство в пользу гипотезы о том, что в позднем палеолите на юге Китая сушествовали переходные популяции между монголоидами и австралоидами, вероятно связанными единством происхождения от первоначальных сапиентных насельников восточной половины первобытной ойкумены.


В свете этих соображений мнение У Жу-кана о том, что люцзянский человек — наиболее ранний представитель монголоидной расы, формировавшейся на юге Китая, можно принять только с определенными оговорками. Речь идет не обо всех монголоидах, а только об их тихоокеанской ветви, южные варианты которой, переходные к австралоидам, действительно складывались скорее всего в начале позднего палеолита в материковой части Юго-Восточной Азии в пределах Северного Индокитая и Южного Китая.


Лайбиньский человек


В более позднюю эпоху по сравнению с люцзянцем жил, по-видимому, лайбиньский человек, костные и культурные остатки которого найдены в 1956 г. Цзя Лань-по в уезде Лайбинь (12) Гуанси-Чжуанского автономного района. Обнаружена разбитая на три куска нижняя часть черепа (обе половины верхней челюсти, правая скуловая, нёбная и затылочная кости). По степени стертости зубных коронок можно предполагать, что остатки принадлежали взрослому человеку, вероятно мужчине. Расовую принадлежность лайбиньца вряд ли можно точно определить, хотя его, несомненно, следует отнести к людям современного вида. Из поделок найдены два каменных отщепа со следами обработки и орудия из кварцитовой гальки. Предположительная датировка лайбиньца позднеплейстоценовым временем основана всецело на геологическом, и палеонтологическом материалах.


Однако сам факт нахождения еще одного позднеплейстоценового представителя неоантропов на территории Гуанси-Чжуанского автономного района представляет большой интерес, так как свидетельствует, подобно люцзянской находке, о том, что в ту эпоху люди современного вида уже заселяли Центральный и Южный Китай [Woo Ju-kang, Chia Lan-po; 1959, 175–182].


В данной связи очень интересно отметить, что, по мнению Пэй Вэнь-чжуна, к позднему палеолиту следует отнести некоторую часть хозяйственно-культурных находок, сделанных китайскими археологами в пещерах того же автономного района. Они включают многочисленные каменные орудия, изготовлявшиеся главным образом из расколотых галек и нередко имевшие формы топоров или тесел. В гуансийских пещерах найдены и костяные орудия, в том числе проколки (напоминающие шило из цзыянского местонахождения; см. ниже, с. 56). Южнокитайские позднепалеолитические материалы обнаруживают большое сходство с более или менее синхронными находками, сделанными на севере Вьетнама, особенно в пещере Кеофай в горах Бакшона. Более отдаленные, но все же вполне определенные аналогии прослеживаются между этими остатками и позднепалеолитическим инвентарем Индокитая, Индонезии и даже Австралии. Вполне возможно, что указанные аналогии свидетельствуют о реальных генетических связях древнейших насельников Австралии с позднепалеолитическими популяциями Юго-Восточной Азии, откуда и происходило по всем данным первоначальное заселение Австралийского материка. О том же говорят, вероятно, и австралоидные особенности древних черепов из Ваджака на Яве, из Ниа на Калимантане и из Аитапе на севере Новой Гвинеи [У Жу-кан, Чебоксаров, 13; Кабо, 1961, 77–94; Кабо, Чебоксаров, 23–64].


Люди из Шаньдиндуна


Наиболее многочисленные остатки позднепалеолитических людей в пределах всей Восточной Азии обнаружены в местонахождении Шаньдиндун (13) в Чжоукоудяне. Здесь Пэй Вэнь-чжун еще в 1933 г. нашел скелетные остатки по крайней мере семи особей, которые датировались им по геологическим, палеоантропологическим и археологическим данным самым концом древнекаменного века, почти кануном мезолита [Pei Wen-chung, 175–179]. Из шаньдиндунских черепов лучше сохранились три: один мужской и два женских (рис. 4). Как ни мал количественно материал, он все же позволяет судить не только о стадиальных, но и о расовых особенностях населения в эпоху позднего палеолита. Шаньдиндунские черепа детально изучены Ф. Вайденрайхом, который посвятил им специальную работу «О самых ранних представителях современного человечества, открытых в Восточной Азии», изданную еще в 1939 г. (см. табл. 3).



Мужской череп из Шаньдиндуна, обозначенный Ф. Вайденрайхом № 101, отличается значительной массивностью, крупными абсолютными размерами и большой вместимостью мозговой коробки (около 1500 куб. см). Череп этот резко долихокранный (70,2), с огромным продольным диаметром (204 мм!), умеренной шириной (143 мм). Обращают на себя внимание сильно наклонный лоб и мощное надбровье. Лицо исключительно высокое (77 мм) и в то же время широкое (143 мм), глазницы прямоугольной формы, абсолютно и относительно низкие (орбитный указатель — 64,9). Носовые кости выступают умеренно, ширина носа значительна, носовой указатель— 55,2. Отчетливо выражен альвеолярный прогнатизм (рис. 5). Женские черепа № 102 и 103 в общем сходны с мужским по таким признакам, как крупные абсолютные размеры, долихокрания (69,3—71,3), наклонный лоб, значительная ширина лица, низкие глазницы, альвеолярный прогнатизм. Естественно, что женские черепа по сравнению с мужским характеризуются меньшей величиной и не такой большой массивностью. Интересно отметить огромную абсолютную высоту обоих женских черепов (143–150 мм) и обусловленную этим гипсистенокранию, т. е. очень большую высоту черепа при малой его ширине (высотно-поперечный указатель — 109–110).



Если принадлежность шаньдиндунских черепов человеку современного вида (Homo sapiens) и не вызывала никаких сомнений, то вопрос об их расовой диагностике получил в специальной литературе различное освещение. Описавший эти объекты Ф. Вайденрайх указывает на сходство мужского черепа с позднепалеолитическими черепами Западной Европы, отмечая вместе с тем ряд монголоидных его особенностей: выступающие вперед и в стороны скуловые дуги, очень узкие носовые косточки, сильное развитие, предносовых ямок. Один из женских черепов (№ 102)Ф. Вайденрайх сближает с меланезийцами, а другой (№ 103) — с эскимосами. Сходство с меланезийцами устанавливается на основании исключительной высоты черепа № 102 при сравнительно малой ширине (136 мм) альвеолярного прогнатизма, значительной широконосости (носовой указатель—56,3). «Эскимоидность» женского черепа (№ 103) доказывается будто бы крышеобразной формой черепного свода, долихокранией, большим высотным диаметром и сравнительно невысоким носовым указателем. Таким образом получается парадоксальный вывод, что население одной пещеры состояло из представителей трех различных рас, — факт настолько необыкновенный, что Ф. Вайденрайх для придания ему внешней правдоподобности нарисовал фантастическую историю похищения монголоидным мужчиной двух женщин — «эскимоски» и «меланезийки» [Weidenreich, 1939, 161–174]. Однако вся эта романтика первобытного «гарема» выглядит крайне неубедительно.



Правда, монголоидные черты мужского черепа № 101, подмеченные Ф. Вайденрайхом, заслуживают того, чтобы их специально подчеркнуть; но в полном соответствии с этими чертами находятся и аналогичные особенности женского черепа (№ 103), по Ф. Вайденрайху «эскимоидного». Ведь и эскимосы— тоже монголоиды, к тому же сохранившие много древних морфологических признаков. Даже «меланезийский» череп (№ 102) по крупным абсолютным размерам лица и большой вместимости обнаруживает скорее «монголоидность», чем «меланезоидность». На черепе № 102 продольный и поперечный диаметры — 196 и 156 мм, тогда как на черепе № 103 («эскимоидном») они соответственно равны 184 и 131 мм. Прогнатизм — и тот у «меланезийки» Ф. Вайденрайха выражен слабее, чем у «эскимоски» (лицевые углы — соответственнно 80 и 79°). Ф. Вайденрайху помешало правильно определить место описанных им черепов в систематике гоминид то, что он исходил из сопоставления их с современными и притом очень специфическими локальными типами эскимосов и меланезийцев. В нерезкой дифференцированности расовых особенностей шаньдиндунских черепов отразились, по-видимому, общие закономерности формирования людей современного вида, долгое сохранение среди них полиморфизма. Следует отметить, что китайский исследователь Чжао И-цин, специально изучавший женские черепа из Шаньдиндуна, полемизирует с Ф. Вайденрайхом и поддерживает точку зрения автора настоящей главы о принадлежности обоих этих черепов к монголоидам [Чжао И-цин, 55–57].


Дифференциация монголоидов Восточной Азии


В то же время при общей слабой дифференцированности монголоидных особенностей шаньдиндунских черепов можно обнаружить некоторые специфические их признаки, характерные для тихоокеанских (как восточных, так и южных) монголоидов, к которым в более поздние исторические эпохи принадлежали почти все популяции Восточной и Юго-Восточной Азии.


К таким «тихоокеанским» чертам шаньдиндунцев относятся значительная высота мозговой коробки (136–150 мм), альвеолярный прогнатизм и некоторая тенденция к широконосости. ЕСЛИ же учесть большую высоту лица всех шаньдиндунских черепов (69–77 мм), то наиболее близкие аналогии им встречаются только в Восточной Азии и в полярной Америке. Очень возможно, что люди, обитавшие в конце древнего каменного века на севере современного Китая, — предки позднейших популяций, на базе которых складывались восточные, а может быть, и арктические монголоиды.

Однако сравнение шаньдиндунских черепов с люцзянским показывает, что на юге современного Китая в эпоху позднего палеолита были распространены расовые типы, отличавшиеся от северокитайских меньшими абсолютными размерами, более градильным общим обликом, несколько более узким и гораздо более низким лицом, относительной широконосостью. Таким образом, уже тогда среди тихоокеанских монголоидов наметились две группы популяций: восточная, географически и морфологически переходная к континентальным монголоидам, представленным в позднем палеолите фрагментом лобной кости из стоянки Афонтова гора II [Дебец, 1946, 73–76], и южная, связывавшая монголоидов с австралоидами (табл. 4).



Наличие известной преемственности между ранне- и поздне-палеолитическими популяциями Восточной Азии подтверждается археологическими материалами, в частности хозяйственно-культурными остатками деятельности шаньдиндунских людей. В Верхней пещере обнаружено множество разнообразных каменных орудий типа чопперов и чоппингов, костяных и роговых изделий, в том числе полированных кусков оленьих костей и рогов, один из которых напоминает «начальнические жезлы» европейского палеолита, а также различных орнаментированных предметов. Среди последних особенно интересны крупные каменные «бусины» с отверстиями, просверленные клыки оленя, лисы, дикой кошки и других хищников, костяные подвески, сверленые речные и морские раковины, доставленные сюда с морского берега за несколько десятков километров. В целом индустрия Шаньдиндуна при сохранении некоторых архаичных черт производит впечатление очень поздней, вероятно близкой к переходному периоду от палеолита к мезолиту [Pei Wen-ehung, 175–179].


Вопрос об отношении людей современного вида в целом, живших на территории Китая и Восточной Азии, к архантропам и палеоантропам того же региона очень сложен и не может считаться окончательно решенным. Сторонники гипотезы полицентризма, например Ф. Вайденрайх, К. Кун, а также почти все китайские антропологи считают, что между древнейшими, древними и современными людьми Дальнего Востока существует непосредственная генетическая преемственность. Как уже упоминалось выше, эти исследователи монголоидные расы производят непосредственно от синантропов и их среднепалеолитических потомков [Weidenreich, 1943; Coon, 1963; его же, 1965]. Среди советских ученых близкую гипотезу поддерживает В. П. Алексеев, допускающий существование в древнем казенном веке двух основных очагов сапиентации и расообразования — западного (атланто-средиземного, или афроевразийского), хронологически более раннего, и восточного (тихоокеанского или восточноазиатского), несколько более позднего [Алексеев В. П., 1967, 71–86; его же, 1969, 12–24; его же, 1970, 37–40]. По мнению В. П. Алексеева, появление современного человека произошло в двух местах. Первое из них — Передняя Азия, возможно, с прилегающими районами; второе — междуречье Хуанхэ и Янцзы с прилегающими районами. В Передней Азии сформировались предки европеоидов и негроидов, в Китае — предки монголоидов [Алексеев В. П., 1970, 37; его же, 1974, 115–164].


Однако гипотезы о формировании Homo sapiens в нескольких (хотя бы двух) самостоятельных или почти самостоятельных очагах на основе разных подвидов архантропов и палеоантропов находятся в противоречии с открытыми еще Ч. Дарвином общими закономерностями эволюции всего органического мира под воздействием естественного отбора и не согласуются с твёрдо установленным единством всех древних и современных сапиентных человеческих популяций. В конечном счете полицентризм во всех его разновидностях приводит к телеологической или, по существу, «номогенетической» концепции эволюции человека и формирования его рас. Однако «с позиций современной биологии теория номогенеза некорректна, как понимают это определение в физике, т. е. находится в противоречии с другими, точно установленными фактами. И поэтому она должна быть отброшена» [Яденко-Хмелевский, 65].


Конкретные палеоантропологические данные также не дают достаточных оснований для вывода о специфическом родстве восточноазиатских архантропов и палеоантропов с монголоидами, особенно если учесть уже известные нам данные о всеобщем распространении лопатообразной формы резцов у древнейших и древних людей. Очевидно, правы советские антропологи Я. Я. Рогинский, В. П. Якимов, М. И. Урысон, А. А. Зубов и другие, которые стоят на точке зрения «широкого» моноцентризма, считая, что сапиентация развертывалась на обширной, но все же непрерывной территории, включающей Юго-Западную и частично Южную Азию с прилегающими регионами Северо-Восточной Африки и Юго-Восточной Европы [Рогинский, 1949, 1—156; его же, 1951, 153–204; его же, 1956, 11–17; его же, 1970, 34–37; Урысон, 1969, 150–160; Якимов, 1967, 1—55; Зубов 1973а, 92—106].


Вместе с тем надо иметь в виду, что археологические материалы позволяют проследить преемственность хозяйственно-культурного развития населения Восточной Азии на протяжении всего древнего каменного века. Нет никаких данных, позволяющих утверждать, что архантропы и палеоантропы, жившие на территории Китая, вымерли, были истреблены позднейшими пришельцами или ушли с мест своего коренного обитания.


Таким образом, создается кажущееся противоречие между данными археологии, с одной стороны, и палеоантропологии — с другой. Это противоречие, однако, отпадает, если допустить, что сапиентация, начавшаяся на рубеже раннего и позднего палеолита в Восточном Средиземноморье и соседних регионах, постепенно захватывала все новые и новые территории, по мере расселения быстро размножавшихся подвижных сапиентных популяций и их смешения с другими группами древних людей, которые вследствие этого процесса насыщались сапиентными генами и вовлекались в общий ход формирования людей современного вида и их распространения в разных направлениях, в частности из Передней Азии через Южную и Центральную Азию на восток, вплоть до берегов Тихого океана. Очевидно, Дальний Восток на протяжении всего палеолита был периферией первобытной ойкумены, куда периодически докатывались волны переселенцев с Запада, смешивавшихся, надо думать, с аборигенами. Наиболее интенсивными эти процессы переселения были в период позднего палеолита, когда люди впервые не только заселяли новые территории Восточной Азии, но и осваивали Америку и Австралию. По свидетельству некоторых археологов, на востоке Азии нет начальных стадий позднего палеолита, а там, где элементы позднего палеолита прослеживаются, они либо непременно соединяются с мустьерскими, либо носят очень поздний облик и неотличимы от следующей ступени развития каменных орудий мезолита [Григорьев, 14–19].


В рецензии на книгу В. П. Алексеева «География человеческих рас» (1974) В. М. Массон, оценивая в целом положительно этот труд, подвергает критике гипотезу о двух очагах сапиентации и о начале образования современных рас в раннем палеолите. Согласно этой гипотезе, «может сложиться впечатление, что процесс расогенеза шел наряду и параллельно с процессом антропогенеза и в каждом из двух очагов самостоятельно формировались как разные виды: в одном — синантроп, в другом — Homo sapiens. При этом, несмотря на двух-очаговый генезис, в обоих случаях складывался идентичный биологический вид» [Массон, 1975, 121]. Неприемлемость этой точки зрения очевидна, и ссылки В. П. Алексеева на роль социальных факторов и стабилизирующего отбора [Алексеев В. П., 1974, 142] не спасают положения. Роль социальных факторов в антропогенезе и расогенезе действительно очень велика. Однако если учесть, что у человека имеется около 7 млн. генов [Эфроимсон, 42–43], то представляется очень мало вероятным возникновение под воздействием этих факторов в двух самостоятельных очагах одинакового уникального сочетания такого комплекса морфологических и физиологических особенностей, который бы позволил говорить о формировании одного и того же вида Homo sapiens в различных регионах. Стабилизирующий отбор, т. е., по определению И. И. Шмальгаузена, «отбор в пользу установившейся нормы при элиминации всех заметных уклонений от этой нормы» [Шмальгаузен, 1969, 236], может, конечно, привести к появлению в разных популяциях сходных сочетаний морфологических и физиологических признаков, но вряд ли может вызвать образование идентичных видов в двух обособленных регионах. Можно вполне согласиться с В. М. Массоном, что «более естественно принять гипотезу Я. Я. Рогинского о широком моноцентризме формирования вида Homo sapiens… С нашей точки зрения, широкая миграция вида Homo sapiens в глобальном масштабе не оставляет сомнений» [Массон, 121].


Первоначальные ареальные (расовые) различия между западными и восточными популяциями людей современного вида начали складываться, вероятно, только в самом начале позднего палеолита и касались главным образом нейтральных, неадаптивных признаков с простой генетической структурой. Различия эти обязаны своим происхождением генетико-автоматическим процессам, которые стимулировались временной, но достаточно длительной изоляцией отдельных групп неоантропов, продвигавшихся на заре человеческой истории из западных районов ойкумены в восточные и ассимилировавших разные группы неандертальцев. Сформировавшиеся позднее (не ранее конца позднего палеолита) австралоидные и монголоидные расы тихоокеанского бассейна унаследовали указанные ареальные различия позднепалеолитических предков и, в свою очередь, передали их своим потомкам, у которых они сохранились, по крайней мере частично, до наших дней [Чебоксаров, Чебоксарова, 88—163; Зубов, 1973, 20–27; Чебоксаров, 1973, 3—19]. «Восточные» (монголоидные и, вероятно, австралоидные) группы популяций отличались от «западных» (европеоидных и негроидных) сохранением большей доли резцов лопатообразной формы, большим процентом круговых узоров на подушечках пальцев, специфическим распределением генов по некоторым системам групп крови (например, почти 100 %-ной концентрацией резус-положительности или высокой частотой особого фактора Даффи) и многими другими одонтологическими, дерматоглифическими и серологическими особенностями [Воронов, 85–89; Cheboxarov, Zoubov, 1-18].


Можно предполагать, что уже в позднем палеолите «восточные» группы популяций не были однородны в расовом отношении. Популяции северной части современного Китая (к северу от Циньлина) принадлежали скорее всего к восточноазиатской (дальневосточной) расе, которая составляла северную ветвь тихоокеанских монголоидов. Именно к этой расе, как мы видели, должны быть отнесены позднепалеолитические черепа из Шаньдиндуна. Учитывая, что во все последующие эпохи различные типы этой расы были наиболее характерны для населения Тибета и всего бассейна Хуанхэ, надо, по-видимому, искать истоки этносов китайско-тибетской языковой семьи среди популяций восточноазиатской расы. К северу от восточных монголоидов в пределах Внутренней Монголии, частично также Синьцзяна и Маньчжурии, жили в позднем палеолите, вероятно, различные популяции континентальных монголоидов, ареал которых простирался в пределы современной МНР и Сибири (к ним относится фрагмент детского черепа из стоянки Афонтова гора II в Красноярске) [Дебец, 1946, 73–76].


В южной половине современного Китая в позднем палеолите обитали, вероятно, различные популяции южной ветви тихоокеанских монголоидов, переходных к австралоидам. Промежуточные монголоидно-австралоидные морфологические черты, как мы знаем, очень характерны для люцзянского человека. На базе южномонголоидных подуляций, входящих в южноазиатскую расу, сложились в более поздние исторические эпохи тайские (чжуан-дунские), мяо-яоские, аустроазиатские (монкхмерские) и аустронезийские этносы, область формирования которых была расположена, по мнению многих исследователей, в Южном Китае и Северном Индокитае. Еще южнее — в Индонезии и, возможно, на Филиппинах — в позднем палеолите жили, надо думать, австралоидные популяции, представленные черепами из Ваджака, Ниа и Аитапе. Возможно, что популяции эти говорили на языках, близких к папуасским и северохальмахерским [Решетов, Чебоксаров, 89—114].


На переходе от палеолита к неолиту


Следующий за поздним палеолитом период археологической классификации — мезолит, или средний каменный век, — изучен на территории современного Китая очень слабо и трудноотделим как от древнекаменного, так и от новокаменного века.


Мезолит Северного Китая


На севере страны — в Маньчжурии, Внутренней Монголии и Синьцзяне — в большом количестве найдены орудия микролитического облика, часть которых может быть отнесена к рассматриваемому периоду. Несомненно мезолитическими являются, например, микролиты Внутренней Монголии, находимые у подножия песчаных дюн вместе со скорлупой страусовых яиц [Maringer, 1950; У Жу-кан, Чебоксаров, 22–24]. Стоянки со сходным микролитическим инвентарем известны и несколько южнее: Шаюань в Шэньси, Линцзинчжай в Хэнани и некоторые другие. Очевидно, здесь в мезолите, как и в конце палеолита, жили немногочисленные степные охотники и собиратели.


О расовой и этнической принадлежности мезолитического населения Северного Китая нам почти ничего не известно. Предположительно к этому времени могут быть отнесены два черепа из Чжалайнора (14) во Внутренней Монголии, о которых до настоящего времени опубликованы только очень краткие данные [Тун Чжу-чэнь]. Предварительное ознакомление автора настоящей главы с этими черепами во время работы в КНР (1956) показывает, что лицо у них очень плоское, абсолютно широкое и высокое, носовые кости слабо выступают, клыковые ямки выражены нерезко, предносовые же, напротив, сильно развиты. Высота черепа № 1, описанного Тун Чжу- чэнем, невелика, по черепному указателю он брахикранен. Возможно, что чжалайнорские находки принадлежали к континентальным монголоидам, в последующие эпохи широко распространенным в Сибири и в Центральной Азии вплоть до Большого Хингана. Чжалайнор в мезолите находился, вероятно, на восточных рубежах расселения этой группы монголоидных популяций. Важно помнить, что и в настоящее время граница между ареалами преобладания тихоокеанских и континентальных монголоидов проходит приблизительно по тем же рубежам [У Жу-кан, Чебоксаров, 23]. Можно предполагать, что чжалайнорские черепа принадлежали предкам каких-то племен, говоривших на палеоазиатских языках.


Культура хоабинь


Гораздо более определенно можно говорить о памятниках, среднекаменного века на территории Южного Китая, входившей в ареал мезолитической хоабиньской культуры.

Культура хоабинь была обнаружена М. Колани в 1926 г. на севере Вьетнама — в провинции Хоабинь, от которой она и получила свое название. Как показали последующие исследования, хоабиньские памятники распространены почти исключительно в горных районах провинций Иенбай, Хоабинь, Ханам, Ниньбинь и Тханьхоа, а также в Верхнем Лаосе, в западной и северной частях Таиланда [Борисковский, 1966, 84]. Орудия хоабиньского типа обнаружены в Индонезии — на Калимантане и Суматре, в Японии и даже в Австралии [Кабо, 1969, 114–128]. На севере ареал культуры хоабинь охватывает часть территории современного Китая южнее р. Янцзы — главным образом провинцию Гуанси.


Остатки хоабиньской культуры встречаются, как правило, в пещерах, расположенных в скальных массивах известняка. Чаще всего такие пещеры находятся на небольшой высоте вблизи рек или ручьев. Культурный слой хоабиньских памятников редко превышает 1 м. Помимо оббитых каменных орудий в них находят сравнительно немногочисленные кости животных— слона, носорога, оленя, кабана. Скопления раковин съедобных моллюсков указывают на то, что хоабиньцы были прежде всего собирателями, хотя занимались также охотой и рыбной ловлей.


Хоабиньские каменные орудия изготовлялись из крупных галек, подобранных в руслах рек. П. И. Борисковский выделяет восемь основных типов хоабиньских орудий, большинство которых отличается массивностью и использовалось в качестве топоров. Использование отщепов для культуры хоабинь нехарактерно. Сравнительно редки и орудия из кости [Борисковский, 1966, 85–93].


Исследователи различают три основные стадии развития хоабиньской культуры, первые две из которых относятся к мезолитическому времени, тогда как хоабинь III представляет собой переход к раннему неолиту. Ряд авторов рассматривает ранненеолитическую культуру бакшон как последнюю стадию хоабиня, устанавливая прямую преемственность их хозяйственных и технологических традиций. Очевидно, хоабиньские традиции в технологии каменного инвентаря были связаны с мощным культурным очагом на юго-востоке Азии, откуда происходило расселение генетически связанных между собой этносов «тихоокеанского ствола» — тайских, аустроазиатских и аустронезийских. Возможно, им предшествовали еще более ранние общности, говорившие на протоавстралийских и протопапуасских языках.


Люди из Тампонга и Куиньвана


В 1936 г. недалеко от южных границ Китая в Тампонге (Верхний Лаос) был найден женский череп, относящийся, по свидетельству описавших его французских археологов Ж. Фромаже и Э. Сорен, к мезолитическому периоду (см. табл. 3). Череп этот отличается крупными для женщины абсолютными размерами, малой длиной (175 мм), средней шириной (136 мм) и значительной высотой (138 мм). По указателю тампонгский череп мезокранный (77,2). Очень большой высотно-поперечный индекс (101,4) говорит о гипсистенокрании тампонгской женщины. Лицо у нее было очень высоким (73,5 мм) и широким (136,5 мм), уплощенным. Глазницы по высоте средние с округленными углами, орбитный указатель — 84,9. Нос слабо выступающий с плоским переносьем и суженными в верхней части носовыми косточками, по указателю относительно очень широкий (60,1). Предносовые ямки сильно развиты, клыковые же, напротив, отсутствуют. Альвеолярный прогнатизм имеется, но выражен не слишком сильно. Нижняя челюсть массивная и широкая. По костяку, найденному вместе с черепом, общая длина тела тампонгской женщины определена описавшими ее авторами в 157 см [Fromaget, Saurin, 1—48]. В принадлежности этой находки к людям современного вида (Homo sapiens) нет ни малейших сомнений.


Многие морфологические особенности тампонгского черепа оказываются общими с древнейшими тихоокеанскими монголоидами, в первую очередь с женскими черепами из Шаньдиндуна. Сходными признаками являются сравнительно крупные абсолютные размеры черепа, большая его высота, уплощенное широкое и высокое лицо, слабо выступающий широкий нос, альвеолярный прогнатизм и даже крышеобразная форма черепного свода. Меньшее, но все же отчетливое сходство прослеживается у тампонгского черепа с люцзянским. Тампонгские находки можно, таким образом, рассматривать как принадлежащие представителю южноазиатской группы тихоокеанских монголоидов той стадии развития, когда не все специфические особенности этой расы успели выработаться. В то же время некоторые черты черепа (сильная прогнатность, крайняя широконосость) сближают его с австралоидными расами Юго-Восточной Азии и Океании. Заслуживают также внимания отмеченные Ж. Оливье и А. Г. Козинцевым черты сходства черепа из Тампонга с черепами айнов, генетически связанными, вероятно, с одной стороны, с австралоидами, с другой же — с южными монголоидами [Olivier, 71–78; Козинцев, 229–242]. Остается открытым вопрос, является ли тампонгский череп таким же промежуточным звеном между монголоидами и австралоидами, как люцзянский, или же он несет на себе следы смешения уже сложившихся тихоокеанских монголоидов, продвигавшихся к югу, с аборигенными австралоидными популяциями Индокитая.


Ж. Фромаже и Э. Сорен рассматривают тампонгскую находку в качестве прототипа, сочетавшего признаки различных рас: австралоидов, негроидов и даже европеоидов. Монголоидные особенности черепа авторы отрицают. В действительности же если тампонгский череп и отличается от черепов современного, большей частью брахикефального, монголоидного населения Индокитая, то с другими мезодолихокефальными монголоидными типами Юго-Восточной и Восточной Азии он обнаруживает вполне реальное сходство, особенно если иметь в виду не современные, а древние популяции. Совершенно не обосновано мнение немецкого антрополога Э. Эйкштедта о принадлежности: тампонгского человека к веддоидам [Eickstedt, 1944, 313–314]. Ни крупные абсолютные размеры черепа, ни высокое и сравнительно широкое лицо, ни округлые глазницы ни в какой степени не оправдывают отнесение этой находки к веддоидам. Такой вывод не противоречит, конечно, приведенным выше данным о наличии у тампонгца известных австралоидных черт, независимо от того, обусловлены ли они сохранением древних переходных форм или же ранней межрасовой метисацией.


Для палеоантропологии Южного Китая большой интерес представляют также данные о двух черепах, найденных в местонахождении Куиньван в провинции Нгеан (СРВ) в кухонных кучах (кьёккенмёдингах), относящихся к периоду, переходному от мезолита к раннему неолиту (см. табл. 3). Из этих черепов, описанных вьетнамскими археологами Нгуен Зуем и Нгуен Куанг Куеном, один принадлежал взрослой женщине в возрасте около 30 лет, а другой — молодому мужчине. Оба черепа относятся к одному расовому типу; их мозговая коробка характеризуется большой вместимостью (1500–1600 куб. см), огромной длиной (192–202 мм), небольшой шириной (133 мм), гипердолихокранией (черепной указатель — 66–69), значительной ушной высотой (124–125 мм), выраженной гипсистенокранией (93–94), сравнительно крупной шириной лба (минимальный фронтальный диаметр—100–101 мм). Черепа довольно массивные с покатым лбом и умеренно развитым надбровьем. Лицевой скелет сохранился только частично; скуловая ширина огромна (140–146 мм) и значительно превышает поперечник мозговой коробки; о вертикальных размерах лица и о строении носа судить нельзя, так как орбиты, носовые и верхнечелюстные кости отсутствуют. Нижняя челюсть, принадлежащая женскому черепу, массивная, с хорошо выраженным подбородком [Nguyen Duy, Nguyen-Quang Quyen, 351–368; Nguyen Duy, Nguyen-Quang Quyin, 1966, 47–57].


Сказать что-нибудь определенное о расовой принадлежности черепов из Куиньвана нелегко из-за плохой сохранности лицевого скелета. Описавшие их вьетнамские ученые отмечают сочетание на обоих черепах австралоидных и монголоидных особенностей (с преобладанием первых), которое сближает их с индонезийским типом в понимании Э. Жене-Варсен, рассматривающей «индонезийцев» как результат смешения австралоидов с монголоидами [Cenet-Varcin]. Можно, следовательно, думать, что и в этом случае перед нами какие-то промежуточные формы, связывающие группы тихоокеанских монголоидов с австралоидами, характерные признаки которых выражены на куиньванских черепах гораздо резче, чем на находках из Людзяна или Тампонга.


Цзыянский человек


Предположительно к рассматриваемому периоду может быть отнесен череп, найденный в 1951 г. в полукилометре к западу от г. Цзыяна (15) в Сычуани при реконструкции железнодорожной линии Чэнду — Чунцин [Пэй Вэнь-чжун, У Жу-кан, 1—71; У Жу-кан, Чебоксаров, 13–15].



Костные остатки животных, обнаруженные вместе с цзыянским черепом, можно подразделить, по данным Пэй Вэнь-чжуна, на две группы: позднюю, синхронную с находками человека, и более раннюю (плейстоценовую), обитавшую в Сычуани гораздо раньше и попавшую в цзыянское местонахождение уже вторично в сильно минерализованном состоянии. К первой группе, имеющей для палеоантропологии Китая наибольший интерес, относятся кости и зубы мамонта, лошади, кабарги; во вторую входят остатки стегодонов, носорогов, различных оленей. В обеих группах представлены тигр, гиена, кабан, некоторые грызуны (в том числе дикобраз). Обращает на себя внимание большое количество видов, живущих или живших в прошлом в условиях открытых — парковых и степных — ландшафтов умеренного пояса. Из орудий найдено только небольшое костяное шило. По свидетельству Пэй Вэнь-чжуна, оно имеет архаичный облик и заметно отличается от более поздних неолитических форм короткой заостренной частью. Несмотря на единичность этой находки, она представляет огромный научный интерес, так как свидетельствует о знакомстве цзыянского человека с обработкой кости. Цзыянский череп долгое время считался позднепалеолитическим. Однако, по новейшим данным китайских археологов, он датируется 5,5 тыс. лет до н. э., т. е. хронологически уже относится не к палеолиту, а скорее к мезолиту [Фаншэсин, ч. 1, 55]. Мозговая коробка этого черепа сохранилась почти полностью, но лицевые кости отсутствуют — за исключением части верхней челюсти с костным нёбом и несколькими альвеолярными отростками, в одном из которых сохранился корень второго левого премоляра. Череп из Цзыяна — небольшой, с сильно выступающими теменными буграми; первоначально его считали детским, но позднее китайские антропологи пришли к заключению, что он принадлежал женщине в возрасте около 50 лет. В пользу такого предположения свидетельствуют тонкость костей, умеренное развитие рельефа, в частности, глабеллярной и надглазничных областей, четкость лобных бугров, глубокие отпечатки мозговых извилин на внутренней поверхности черепа, а также следы застарелой многолетней болезни зубов (поражение зубных каналов). По общему облику цзыянский череп относится, несомненно, к современному виду человека, хотя и обнаруживает значительное развитие надбровных дуг, заметную выраженность сагиттального возвышения и некоторые другие особенности, частые у палеоантропов.


Почти полное отсутствие лицевых костей затрудняет суждение о расовой принадлежности цзыянского черепа. Высказанная устно мысль чунцинского антрополога Фэн Хань-цзи о пигмеоидности этой находки не может считаться обоснованной. Большего внимания заслуживают данные о сходстве человека из Цзыяна с люцзянским и шаньдиндунским черепами, которые рассматриваются У Жу-каном в качестве ранних представителей монголоидных рас. Сближающими чертами являются здесь такие признаки, характерные для цзыянского черепа, как значительное развитие предносовых ямок (при отсутствии клыковых), несколько повышенное переносье (при общей широконосости), крышеобразная форма черепного свода (особенно характерная для эскимосов), уплощенность теменных костей по обе стороны сагиттального шва. Все эти черты, особенно в сочетании с общим грацильным обликом, сближают цзыянского человека с южными формами тихоокеанских монголоидов, которые, в свою очередь, занимают переходное положение между континентальными монголоидами и австралоидами (см. табл. 3).


Наибольшая длина цзыянского черепа — 169,3 мм, наибольшая ширина—131,1 мм, черепной указатель — 77,4 (мезокрания). Ушная высота — 110 мм, ее отношение к ширине — 84 %. Череп, таким образом, небольшой по абсолютным размерам, умеренно удлиненный, очень узкий, относительно более низкий, чем у большинства современных людей. Черепной свод цзыян ской женщины следует признать, однако, довольно высоким, лоб слабо покатым. По мнению У Жу-кана, цзыянский человек является более ранней формой, чем люди из Шаньдиндуна или западноевропейские кроманьонцы [Пэй Вэнь-чжун, У Жу-кан, 30–49, 70–71]. Однако В. П. Якимов в рецензии на монографию о цзыянском человеке считает вывод У Жу-кана дискуссионным и указывает на ошибки, вкравшиеся в определение некоторых углов и индексов. Тем не менее «вне зависимости от той или иной трактовки эволюционного положения цзыянского человека в системе древних гоминид эта находка представляет очень большой интерес, так как является первой на территории Южного Китая» [Якимов, 1959, 142].


Таким образом, новейшие палеоантропологические материалы, несмотря на их фрагментарность, дают возможность констатировать на территории Китая и соседних стран в самом конце палеолита и в мезолите наличие всех основных расовых компонентов населения Восточной Азии позднейших исторических периодов (карта 1): континентальных монголоидов (Чжалайнор), восточных монголоидов (Шаньдиндун), южных монголоидов (Тампонг) и австралоидов (Куиньван). В этом ряду в северо-южном направлении наблюдается постепенное ослабление монголоидных и нарастание австралоидных особенностей, которое сохраняется здесь и во все последующие исторические периоды вплоть до наших дней [Чебоксаров, 1947, 30–70; eго же, 1947а, 24–83; его же, 1965, 37–59; Cheboxarov, 1966, 1— 15]. К мезолиту восходит, вероятно, и начало формирования крупнейших групп этносов Юго-Восточной Азии.


Загрузка...