Дурная кровь

14

Когда Ян-Улов Хультин вернулся из туалета, у его двери стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу, человек лет сорока. Хультину почему-то пришло в голову, что в здание полиции проник сам кентукский убийца и хочет вонзить свои щипцы ему, Хультину, в горло. Однако ясный взгляд на удивление зеленых глаз мужчины его успокоил. Человек был больше похож на старшеклассника, стоящего перед кабинетом директора школы. Обретя способность трезво рассуждать, Хультин разозлился на охрану на входе.

— Я вам чем-то могу помочь? — спросил он, внешне совершенно спокойный.

Зеленоглазый человек вздрогнул. Его пальцы затеребили узел галстука, живя своей, не зависимой от хозяина жизнью.

— Я ищу того, кто занимается убийством во Фрихамнене, — произнес он неуверенно. — Это вы?

— Я, — сказал Хультин и впустил мужчину в кабинет. Зеленоглазый посетитель сел на диван, который почти никогда не использовался, и Хультин решил, что сначала даст ему выговориться.

— Меня зовут Мате Оскарссон, — промямлил тот наконец. — Из Нюнёсхамна. Я звонил в ночь убийства.

— В три часа семь минут из телефона-автомата на Стуреплан, — кивнул Хультин.

Мате Оскарссон из Нюнесхамна посмотрел на него и несколько раз моргнул. Это мигание напомнило Хультину неисправные фары автомобиля.

— Во сколько не знаю, но с площади Стуреплан…

— Переходите к делу, вы уже и так достаточно усложнили работу следствия.

Оскарссон стал похож на первоклассника.

— Ребята вообще считали, что мне не нужно звонить…

— Какие ребята?

— Из команды по флорболу. Команда “Стокгольмские юристы”. У нас был поздний матч в Книвсте, и мы возвращались домой.

— Позвольте, я уточню, — проговорил Хультин с обманчивой мягкостью. — Команда стражей закона ехала домой после матча, в три часа ночи они оказались во Фрихамнене, стали свидетелями убийства и предпочли скрыть этот факт от закона. Так?

Оскарссон сидел, опустив голову.

— Было уже поздно, — сказал он.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Что вы сказали?

— Вы юрист?

— Налоговый консультант, фирма “Хагман, Графстрём и Крантц”.

— Вы вели машину?

— Да. Микроавтобус “фольксваген”.

— Хотите, я реконструирую ход событий? — задал риторический вопрос Хультин. — Вы сыграли, почувствовали сильную жажду и как следует напились, потом сбились с пути и случайно заехали во Фрихамнен, где увидели убийцу, который бросил на дороге труп, но так как вы были вдрабадан пьяные, то решили забить на все это. Однако вас мучила совесть, и, высадив сначала всю компанию, чтобы не слушать их протесты, вы позвонили из телефона-автомата на Стуреплан, хотя в кармане лежал мобильный телефон. Но вы ведь не хотели попадать в наши базы данных? Вы вели машину пьяный?

— Нет, — промямлил Оскарссон, так упорно глядя в стол, словно хотел прожечь в нем зеленые дырки.

— Да, — все так же мягко возразил Хультин. — И все-таки вы позвонили. А теперь пришли. Судя по всему, вы человек совестливый, в отличие от ваших коллег-юристов из спортивного клуба, и единственная причина, по которой вы стали звонить анонимно, это то, что вы были пьяны. Но доказать это невозможно.

— Нет, — повторил Оскарссон, но на этот раз его слова прозвучали двусмысленно.

Пора было менять тон разговора. И Хультин рявкнул так, что не послушаться его было нельзя:

— Хватит здесь дурочку валять! Выкладывайте все, что знаете, а я посмотрю, можно ли вас вытащить из этой ситуации.

Оскарссон вздохнул и с присущей юристам точностью начал выкладывать всё, что знал.

— Было половина третьего, может быть, чуть больше. Человек был чуть выше среднего роста, крепкого телосложения, одет в черное и с черным чулком на лице. Машина — десяти-двенадцатилетний темно-синий “вольво” с номером, который начинается на В. Он только что убрал в багажник один сверток и собирался убрать второй, но тут подъехали мы.

— То есть вы позвонили только спустя полчаса, если не больше?

— Да, к сожалению. Извините.

— Мне тоже очень жаль. Если бы мы получили эту информацию своевременно, сумасшедший маньяк уже не бегал бы по Стокгольму. Надеюсь, его следующей жертвой станут ваши дочери.

Обычно даже в момент наивысшего раздражения Хультин следил за речью, но сейчас он был просто вне себя оттого, что его доверие к людям, стоящим на страже закона, оказалось жестоко обманутым, и перешел допустимые границы. Надо было как-то сгладить ситуацию.

— Кроме “В”, другие буквы или цифры из номера машины не запомнили?

— Нет, — промямлил Оскарссон.

Говорить больше было не о чем. Конечно, Хультин мог прочитать Оскарссону лекцию о насквозь прогнивших нравах юридического сообщества, представители которого состоят на службе у бизнеса, о том, как страны западной демократии пустили на продажу правовое государство, о том, что закон создан для защиты граждан, а превращен в балаган, где идет неравная борьба матерых дорогостоящих адвокатов и совсем еще зеленых прокуроров с мизерной зарплатой, о том, как целый автобус юристов ради своей выгоды покрыл человека, совершившего двойное убийство. Но он ничего этого не сказал, и, может быть, именно потому, что он этого не сказал, Оскарссон, в котором еще были живы остатки гражданской совести, почувствовал себя совершенно раздавленным. Он открыл рот, чтобы что-то добавить, и услышал убийственно холодный голос Хультина:

— Спасибо.

На короткое мгновение глаза Хультина встретились с ясными зелеными глазами посетителя. Этот взгляд сказал ему больше, чем тысячи слов.

Ян-Улов остался один. Он вытянул ноги под столом и постарался откинуть ненужные мысли. Глаза его бездумно заскользили по стенам кабинета, и он вдруг поразился безликости своей рабочей комнаты. Никаких мелочей. Даже фотографии жены нет. Просто кабинет. На работе он был полицейским на сто процентов, а может быть, даже больше. В другую часть своей жизни он никого не пускал. Даже после успешного расследования “убийств грандов” все осталось по-прежнему. Почему, он и сам не знал. Его увлечение футболом уже ни для кого не было тайной. Однажды Йельм и Чавес видели его на стадионе в Стадсхагене, где его команда встречалась с командой ветеранов “Рогсведальянса”, в которой играет известный нападающий Карлос. Мощным ударом головой Хультин во время матча разбил ему левую бровь. К несчастью, фамилия Карлоса — Чавес. Хультин не знал, рассказал ли Хорхе отцу, что его невольный обидчик, тот, из-за которого отец попал в больницу Святого Георгия, — его, Хорхе, непосредственный начальник.

На лице Хультина промелькнула короткая слабая улыбка, но тут раздался телефонный звонок.

— Да, — сказал он в трубку. — Да. Да. Я понимаю. Да. Он несколько секунд размышлял, водя рукой над кнопками телефона. Еще продолжая думать, он набрал номер Хольм.

— Ты у себя?

— Да, — послышался в трубке искаженный телефоном глубокий голос Черстин.

— Ты занята?

— Не очень. Пытаюсь вникнуть в детали материалов, присланных ФБР. Там столько всего!

— Можешь поискать “вольво” темно-синего цвета восьмидесятых годов выпуска? Номер начинается на “В”. У нас появились кое-какие факты по Фрихамнену.

— Отлично. Сейчас посмотрю.

Она отключилась прежде, чем он успел попрощаться. Его палец снова застыл над кнопками. Сёдерстедт? Нет. Может быть, Нурландер? Тоже нет. Нюберг вернулся из “Линк коуп”? Едва ли. Чавес? Один не справится.

Хультин признался себе, что с самого начала знал, каков будет выбор, и просто пытался сохранить видимость демократии. Он набрал номер Йельма.

— Пауль?

— Да.

— Зайди ко мне. И возьми с собой Хорхе.

Они появились через полминуты.

— История Лабана Хасселя совсем снята с повестки дня? — спросил он, глядя, как они, словно школьники, вытянулись перед ним. Почему все стоят перед ним, как школьники перед директором?

— Да, — сказал Чавес. — Мы пытались найти причину для обвинения, но оно будет притянуто за уши. Так что пусть живет счастливо с Ингелой. Несмотря на стерилизацию.

— Тогда вот что. У нас появились кое-какие зацепки по поводу убийства во Фрихамнене. В двух кварталах от складов “Линк коуп” найдена машина. Бежевый “сааб-900”. Есть два интересных момента. Во-первых, он абсолютно чистый, ни одного отпечатка пальцев ни внутри, ни снаружи. Во-вторых, он зарегистрирован на Андреаса Гальяно. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Гальяно, — сказал Йельм. — Уголовник-рецидивист из Альбю. Это он?

— Он.

— Значит, Андреас Гальяно. Я с ним сталкивался, когда работал в Худдинге. Драки, насилие. Мелкая сошка в наркобизнесе, но в целом — классический хулиган. Совести ни на грош. Мы его один раз сажали за нанесение увечий, а второй — за продажу наркотиков.

— Точно, — вставил Чавес. — Он еще сбежал из тюрьмы “Халль”.

— Да, — подтвердил Хультин. — Месяц назад он сидел за драку. А потом с группой из трех человек сбежал из “Халля” через кухню. Хитрый план.

Йельм и Чавес кивнули. Побег действительно был необычным.

Хультин не сводил с них глаз. Он пытался найти подтверждение своим подозрениям.

— Вам не кажется, что это имеет отношение к нашему убийству? — спросил он, однако вопрос прозвучал скорее как утверждение.

Они кивнули.

— Машина Гальяно, брошенная без отпечатков пальцев, взлом, два трупа, — суммировал Йельм и подтвердил: — Да.

— Но труп не его? — спросил Чавес.

— Будь его, компьютер знаешь как на отпечатки пальцев бы отреагировал! — сказал Йельм и продолжил: — Но какую-то роль он в этой драме сыграл.

— Вот только имеет ли это отношение к кентукскому убийце, мы и не знаем, — пробормотал Хультин.

— Но чувствуем, — возразил Йельм. — Последний адрес Гальяно?

— Тот же, что и десять лет назад.

— Мы займемся этим.

Они уже шли на выход. Взяв вместо служебной машины “БМВ” Чавеса, наша парочка в полном молчании промчалась по улицам вымокшего под дождем города и выехала на шоссе Эссингеледен. Внизу под ними виднелся залив Риддарфьерден, больше напоминавший воды всемирного потопа. В любой момент он мог разлиться и затопить город, и кто тогда успеет построить ковчег?

“Никто, — пессимистично подумал Йельм, глядя на Чавеса, с остервенением жмущего на педаль газа. — Никого из нас Бог не предупредит. Все мы захлебнемся в кислой жидкой грязи и будем проглочены разгневанной землей, а во Вселенной даже не узнают, что на Земле что-то случилось. Маленькое недоразумение на часах вечности”.

Он попытался вырваться из болота пессимизма и предпринял тщетную попытку атаковать Зло. Ощущение было такое, будто он борется с ветряными мельницами.

Водитель, мчащийся по магистрали Е4, не смог бы отличить Альбю от Фиттьи или Нурсборг от Халлунды. Все они представляли собой безумные скопления однообразных грубых построек, бесформенные очертания которых возвышались на холмах и были настоящими рассадниками преступности. Они воплотили в себе тот дух преобразований, которым питались планы по уничтожению Старого города — вместо него Ле Корбьюзье собирался выстроить ряды дворцов из стекла и бетона.

Однако Пауль Йельм знал и другое: эти районы были местом, где люди развивали альтернативную, мало кому известную культуру, проявляли бесконечную изобретательность и настоящий героизм в борьбе за жизнь. Здесь Пауль Йельм проработал всю свою сознательную жизнь до того самого памятного дня чуть больше года назад, когда его вместо того, чтобы уволить со службы, перевели в центральный округ, точнее, в ‘Труппу А”.

Основная заслуга в этом принадлежала Эрику Брууну, старому комиссару уголовной полиции Худдинге, чьи давние контакты с Яном-Уловом Хультином сыграли тогда решающую роль. Сейчас Йельм и Чавес шли к нему. Каким-то чудом Йельму удалось проскочить незамеченным мимо прежних коллег, и вот он уже стоял у двери кабинета. Лампа на двери горела желтым светом, означающим “ждите”, и Йельма охватили нехорошие предчувствия. Бруун никогда не включал на своей двери желтую лампу.

Постояв три мучительных минуты в коридоре и рискуя каждую секунду быть обнаруженным коллегами, Йельм не выдержал и вошел.

Кабинет, некогда дочерна прокуренный сигарами Эрика Брууна, теперь был цыплячье-желтого цвета. Обойный клей, похоже, еще не успел высохнуть.

За столом Брууна сидел сорокалетний мужчина в галстуке и костюме, его каштановые волосы были зачесаны назад, прикрывая начинающуюся лысину. Рука мужчины инстинктивно потянулась к оружию.

— Где Бруун? — с порога спросил Йельм.

Мужчина не стал вытаскивать пистолет, но держал руку наготове.

— На лампе за дверью написано “ждите”, если вы умеете читать.

— На двери написано “Бруун”. Где Бруун?

— Кто вы?

— Йельм. Я работал здесь раньше. Бруун был моим начальником. Где он?

— Ах, Йельм. Сотрудник, которого выгнали на повышение.

— Именно. Где Бруун?

— Здесь не место героям и вольнодумцам. Всех лишних нужно убрать. И навести порядок.

— Где Бруун?

— Пора почистить старую форму и заняться обычным патрулированием.

Йельму надоело слушать. Он круто развернулся и чуть не сбил с ног Чавеса, стоявшего у дверей. Голос за спиной произнес:

— У Брууна неделю назад случился инфаркт. Страшно подумать, на что был похож его кабинет, когда я сюда въехал.

Йельм снова повернулся.

— Он умер?

Человек за письменным столом пожал плечами:

— Понятия не имею.

Йельм опрометью выбежал из кабинета, иначе мечты нового начальника о патрулировании могли остаться нереализованными. Сбежав по лестнице, Йельм оказался в комнате отдыха.

Казалось, время остановилось. Каждая чашка, каждый кусок сахара находились на том же месте, что и полгода назад. И полицейские тоже. Вот они все. Андерс Линдблад и Кеннет Эрикссон, Анна Васс и Юхан Брингман. А вот и Сванте Эрнстссон, его старый напарник, с которым они проработали вместе почти десять лет. Когда-то они были лучшими друзьями. А теперь не общались уже несколько месяцев.

— Вот это да! — удивленно протянул Эрнстссон. — Какие люди!

Рукопожатия были крепкими и какими-то преувеличенно мужественными.

— Сначала один вопрос: Бруун умер?

Сванте Эрнстссон серьезно посмотрел на него, потом расплылся в улыбке.

— Фигня, ничего серьезного. Это его собственные слова.

— А кто этот шут гороховый в его кабинете?

— Новый комиссар Стен Лагнмюр. Вместо Брууна прислали настоящую канцелярскую крысу. Да еще любителя желтенького.

— Кстати. Извините, забыл представить: Хорхе Чавес. Мой новый коллега.

Чавес и Эрнстссон обменялись рукопожатием. Перед внутренним взором Йельма промелькнула фантастическая картина: Силла пожимает руку Черстин. Усилием воли он отогнал видение.

— Мы здесь по делу. Нужна ваша помощь. Есть ли у вас какая-нибудь свежая информация о нашем старом друге Андреасе Гальяно?

Эрнстссон пожал плечами и удивленно приподнял бровь.

— После его побега — ничего.

— Известно, где он находится?

— Зачем тебе это?

— В связи с делом об убийстве во Фрихамнене.

Эрнстссон кивнул и больше не любопытствовал.

— У нас не было информации о том, что он вернулся. После побега из “Халля” возвращаться было бы глупо. Квартира пустует. Туда никто не приходил. В холодильнике молоко полугодичной давности. Правда, работы у нас как всегда навалом, и его дело не самое важное. Им мы собирались заняться на следующей неделе.

— Я попрошу Хультина взять на себя Лагнмюра, чтобы вы могли помогать нам более официально, хорошо? Действовать лучше все так же через этого, как его, Ставроса?

— Ставрополюса. Нет, он умер. Передоз. Гальяно был вынужден искать свежие контакты и вошел в новую группировку, она более продвинутая, занимается синтетическими наркотиками. Мы его взяли через наркокурьера Йылмаза. Сейчас у нас тоже есть возможность последить за Йылмазом, но при этом мы ущемим его гражданские свободы.

— Решим как-нибудь. А что нам даст этот Йылмаз?

— У него затаривается Гурра. Помнишь такого?

— Такого забудешь! — воскликнул Йельм. — Чокнутый Гурра. Друг-приятель!

— Если кто и знает, где находится Андреас, так это Гурра. Foroldtimessake^[46], — добавил Эрнстссон.

— Как мы поступим?

— Йылмаз продает наркотики в помещении, которое удобно держать под контролем, поэтому мы его пока не трогаем. Это старый склад “ИКА”^[47]. Мы просто лежим этажом выше и смотрим вниз. Идеальная позиция.

— А по-другому Гурру не возьмешь?

— Он прячется. Это место самое надежное.

— Поехали прямо сейчас?

Эрнстссон пожал плечами.

— Давайте попробуем, — коротко сказал он.

Хорхе Чавес пытался представить себе, как Йельм работал в паре с Эрнстссоном. Так же, как с ним? Или они были более близкими друзьями? Хорошо ли они понимали друг друга? Сидя в грязном помещении, когда-то принадлежавшем “ИКА”, Чавес незаметно изучал их. Ему показалось, что Йельм держится натянуто и чуть отстранение, словно испытывает перед бывшим коллегой чувство вины. А может, он, Чавес, необъективен?

Положение у наблюдателей было трудное. Да, они отлично видели, как почти прямо под ними Йылмаз вел запрещенную законом торговлю, но увидеть это можно было, только прижавшись щекой к колючему полу, усыпанному крысиными какашками. Чтобы немного упростить задачу, они скотчем прикрепили к отверстию миникамеру и наблюдали за происходящим на мониторе, сидя перед ним втроем на корточках.

Через импровизированный drug store^[48] Йылмаза шел нескончаемый поток клиентов. Здесь были представлены все слои общества: от реликтовых представителей шестидесятых годов, за столько лет чудом избежавших передоза, до деток из буржуазных семей, едущих на рейв-пати^[49] с каким-нибудь дурацким названием, от личного секретаря важного босса, присланного с тайным поручением, до проститутки с последней стадией СПИДа. И если раньше у Йельма сохранялась ностальгия по прежней работе, то теперь она исчезла без следа.

Сам Йылмаз сидел, как паша, на старом холодильнике, из другого холодильника он доставал заказы. Он властвовал безраздельно. Он мог вознести человека в рай или отправить в ад. И наслаждался мгновениями власти, помахивая перед очередным посетителем ключами от рая.

Йельм был в бешенстве от происходящего. Его злили не только унижения, которым подвергали себя эти люди, но и то, что время шло, а Гурра не появлялся. Скоро прием у Йылмаза завершится, и день будет выброшен впустую. Прошло три часа. День начал клониться к вечеру. В старых складских помещениях стало сыро и промозгло. Поток посетителей начал редеть.

Вот еще один юнец из благополучной семьи пришел за пилюлями веселья — яркими таблетками с нарисованными на них смешными человечками. Парню было лет шестнадцать-семнадцать, он с уверенным видом подошел к “паше”, оставив сзади приятеля. Пока он брал таблетки у Йылмаза, его приятель стоял спиной к камере — руки в карманах, плечи подняты, нога нервно постукивает по полу. Но вот он бросил через плечо испуганный взгляд.

Йельму этого было достаточно. Его тело содрогнулось в конвульсиях. Едва он успел отскочить в сторону, как его вырвало. Удивляясь реакции собственного организма, Йельм задохнулся от чувства вины и стыда. Перед его глазами, как перед глазами умирающего, промелькнула вся его жизнь. Все ошибки, все промахи в воспитании сына пронеслись в эти секунды перед его внутренним взором.

Когда полминуты спустя он снова взглянул на монитор, не обращая внимания на недоумевающие лица коллег, Дан все еще стоял спиной к камере. Его приятель временно прекратил торговлю. Место покупателя занял какой-то вконец опустившийся наркоман и начал переругиваться с Йылмазом.

— Это Гурра, — прошептал Сванте Эрнстссон.

Но Йельму было все равно. Он вскочил, с грохотом опрокинув стул, и рванулся вниз. Все стоящие внизу люди подняли головы, теперь они смотрели прямо в камеру. Сделка была прервана, и на глазах ошарашенных полицейских Йельм, рыча, как разъяренный лев, влетел в комнату с оружием наперевес. Только тогда Эрнстссон и Чавес опомнились и кинулись следом.

Йельм держал всех под прицелом. Огромный охранник Йылмаза лежал лицом вниз на полу. Йельм вытащил у него из брюк массивный ковбойский пистолет и легонько ткнул этим пистолетом Йылмаза в лоб. Подоспевший Чавес взял на себя охрану Йылмаза и его бодигарда^[50]. Гурра попытался незаметно ускользнуть, но Эрнстссон поймал его и сбил с ног. Йельм подошел к парню, старательно затаптывавшему в грязь пилюли радости. Взяв его за воротник, он приблизил свое лицо к его мертвенно-бледному лицу так, что теперь их разделяла лишь пара сантиметров наэлектризованного пространства.

— Твою рожу, подонок, я хорошо запомнил.

Йельм почувствовал, что парень обмочился, и отпустил его. Парень, всхлипнув, осел на пол.

Йельм повернулся к сыну. Тот стоял, удивленно глядя в дверной проем. Рот его открывался, но слов не было слышно.

— Марш домой, — без выражения произнес Йельм. — И будь там.

Дан выскочил в дверь и исчез. Его приятель дико смотрел на Йельма.

— Вон отсюда! — рявкнул Йельм.

Парень выскользнул за дверь. Йельм повернулся к Гурре, лежащему на спине в куче мусора возле ног Эрнстссона. За привычной наглой ухмылкой угадывался испуг.

— Андреас Гальяно, — проговорил Йельм раздельно.

— Чё-то не пойму, о чем речь?

Йельм наклонился. По его лицу было видно, что шутить он не намерен. Гурра понял это.

— Спрашиваю еще раз, — вкрадчиво проговорил Йельм.

— Его посадили… С тех пор мы не виделись…

— Но?..

— Но он… он…

— Выбора у тебя нет. Скажешь — будешь жить, будешь молчать — сдохнешь.

— Да ладно… черт… Все равно он с нами теперь не больно-то общается, слишком важный стал. У него хата где-то на севере. Кажется, в Риале. У меня адрес записан. В записной книжке.

— Ты меня удивляешь, — сказал Йельм, доставая из нагрудного кармана Гурры пачку мокрых листков бумаги. — Носишь с собой записную книжку. Да еще с адресом беглого преступника.

— У меня все зашифровано, — философски заметил Гурра. — Он у меня записан как Ева Свенссон.

Йельм нашел адрес. Он вырвал страницу с адресом Евы Свенссон из Риалы и засунул остальные листы в карман Гурры.

Вдалеке послышался вой сирен. Эрнстссон вызвал подкрепление. Йельм и Чавес отвели Гурру в дальний угол, где уже стояли Йылмаз и его охранник.

— Ты займешься ими, Сванте? — спросил Йельм и пошел к выходу.

— Пригляди за ними минутку, — попросил Эрнстссон Чавеса и отвел Йельма в сторонку.

— Из-за тебя мы потеряли классное место для наблюдения, — сказал он, и в голосе его ясно слышалось разочарование. Йельм закрыл глаза. Об этом он даже не подумал.

— Мне очень жаль, что так получилось, — тихо сказал он. — Непредвиденные обстоятельства…

Отступив на шаг, Сванте Эрнстссон смерил коллегу взглядом, потом сказал:

— А ты здорово изменился. — И, не глядя на Йельма, добавил: — Надеюсь, с Даном все будет в порядке.

Йельм тяжело кивнул.

— Идите, — сказал Эрнстссон. — А этими я займусь. Порадую Лагнмюра.

В машине Йельм вспомнил, что нужно позвонить Хультину. Не вдаваясь в детали, он рассказал Хультину о происшедшем, и тот обещал связаться со Стеном Лагнмюром, чтобы по возможности сгладить ситуацию. Закончив разговор, Йельм погрузился в свои мысли.

Чавес до сих пор не мог прийти в себя от изумления. Все произошло так быстро! На Йельма он теперь смотрел новыми глазами, и нельзя сказать, чтобы этот новый Йельм ему не нравился. Про сына он решил его не спрашивать, тем более что только в районе Шерхольмена до него дошло, что тот парень был сыном Йельма.

— Вот оно что! — вырвалось у него. Йельм повернул к нему отрешенное лицо и тут же опять забыл про Чавеса.

Через Стокгольм они не поехали. Теперь с севера на юг можно попасть, минуя центр. Правда, городу это удовольствие обошлось недешево.

Где-то в районе Норртулль Чавес смог привести в порядок свои мысли. Хотя они с Йельмом не обменялись ни словом, было ясно, что путь их лежит в Риалу. Судя по адресу, дом стоит где-то на отшибе, в лесу. Что их ждет там?

— Мы одни туда поедем? — спросил Чавес. Ответом ему было молчание. Йельм даже не повернулся от окна.

— Ты уверен, что можешь сейчас работать? — уже более настойчиво повторил Чавес.

Йельм посмотрел на него. Вид у него по-прежнему был отрешенный. Или теперь он стал решительным?

— Да, могу. Мы поедем туда одни, — сказал он.

— Если посмотреть на дело объективно, во Фрихамнене вполне могла быть разборка между наркодилерами. Тогда в Риале нас ждут не очень приятные сюрпризы. Дом Гальяно может быть базой наркосиндиката.

— Зачем тогда отмывать до блеска машину в Фрихамнене?

— Может, это сделал тот, второй, которого тоже убили. Может, он был иностранным партнером. Когда эти двое стали не нужны, от них избавились. Не исключено, что дом охраняют.

— Не исключено, — согласился Йельм. — Но давай пофантазируем. Бери ручку и листок, и я возьму ручку и листок, запишем, что нас там ждет, и спрячем в карман. Потом сравним.

Чавес рассмеялся и написал. Они обменялись с Йельмом листочками. И положили их в карманы.

Потом Йельм опять погрузился в свои мысли. Невидящим взглядом он смотрел на косые струи дождя за окном.

Отцовство. Как легко нанести непоправимый вред. Не к месту сказанное слово, не найденное время, излишняя жесткость, требовательность и, наоборот, отсутствие требований. Прогнившая изнутри семья. Что лучше — молчание, постоянные ссоры, развод? Лед, в котором навеки замерз Лабан Хассель? Или адский пламень взаимных упреков, безумие постоянных ссор, готовых вспыхнуть из-за малейшей искры? Прошлое лето, “убийства грандов”, расставание с женой — за всем этим родительские обязанности отошли на второй план, и как это сказалось на детях-подростках? А еще ведь есть гены. Сейчас много болтают о наследственности. Якобы в жизни может происходить все, что угодно, важно, какая программа заложена в наших генах. Если это так, то Пауль Йельм зря корил себя: его сын пошел к торговцу наркотиками не потому, что Йельм в свое время пренебрег отцовскими обязанностями, просто в сыне проснулся вредный ген, и воспитание пошло ему не впрок. Но Йельм отказывался в это верить. Так или иначе, это его вина. Когда он провинился? Когда не мог без тошноты менять сыну памперсы? Когда выбирал в разговоре с ним подчеркнуто “мужской” жаргон? Или всему виной его работа? В чем и когда он провинился?

Йельм знал, что ответов много. На работе легче. Один ответ, один виноватый. Поле зрения сужается. Все, что запутывает и осложняет главное, отсеивается.

Дождь льет как из ведра.

Два охотника едут в северном направлении по Норртельевэген.

Два листка бумаги жгут их карманы.

В Риале был центр, очень маленький, но большинство людей жили в коттеджах, расположенных довольно далеко друг от друга в сосновом лесу. Глядя в карту, Йельм и Чавес все больше удалялись от центра, в конце концов дорога превратилась в тропинку, а лес стал непроходимым.

— Стоп, — скомандовал Йельм, уткнувшись носом в подробную полицейскую карту.

Чавес остановил машину.

— Еще метров двести. Вверх по холму и потом направо. Дом стоит совсем на отшибе.

Чавес кивнул, вынул пистолет, проверил и засунул его обратно в наплечную кобуру.

— Ничего, если я машину не запру? — ухмыльнулся он.

Йельм слабо улыбнулся и вылез под проливной дождь.

Время уже перевалило за пять. Тяжелые облака потемнели с приближением сумерек, лес казался черным и глухим.

Пригнувшись, они бежали под дождем. С деревьев им на голову сыпались мокрые иголки, они прилипали к лицу и волосам. Сверкнула молния, и на мгновение все окружающие предметы приобрели четкие очертания. Долю секунды в лесной чаще ясно были видны отдельные стволы, но грянул гром, и деревья тут же снова слились в сплошную черную массу.

Дом стоял за деревьями на холме. Если бы они не знали о его существовании, то вряд ли заметили бы его. Он был маленький, коричневый, к тому же потемневший от времени.

Они подошли к двери, держа оружие наготове.

Возле входной двери было стекло. В стекле — круглое отверстие. Йельм осторожно нажал ручку. Дверь была заперта. Он просунул руку в отверстие и открыл замок. Потом распахнул дверь, и они ворвались в дом.

Еще до того, как Чавес нашел выключатель и зажег свет, в ноздри им ударил нестерпимый запах. Который они сразу узнали.

Йельм и Чавес обыскали дом. Сделать это было нетрудно. Гостиная, совмещенная с кухней, крохотная спальня. Всюду пусто, никаких следов присутствия человека. Если бы не дырка в стекле возле входной двери и не ужасная вонь, они бы давно спрятали свои пистолеты.

Вот и еще одна дверь, возле мойки. Йельм осторожно приоткрыл ее. Темная лестница ведет вниз, в подвал.

Выключателя нет. Плечом к плечу, держа пистолеты наготове, они бесшумно спустились по лестнице.

Вот лестница закончилась. Дальше была кромешная тьма. Вонь усилилась.

Они стали шарить руками по холодной каменной стене. Наконец Чавес нашел выключатель.

Голая слабая лампочка загорелась под потолком.

На стуле сидел Андреас Гальяно.

Он смотрел прямо на них. В его глазах застыла немая боль.

В его шее чернели две дырочки.

Они снова поднялись наверх. Йельм сел на пол. Его руки дрожали, когда он набирал номер Хультина. Чавес нагнулся над раковиной и стал лить на лицо холодную воду. Оба полицейских продолжали держать в руках пистолеты.

Взгляд Чавеса на мгновение задержался на окне, за ним была темнота, полная самых разных звуков. Опять вспыхнула молния. Далекая и ко всему безразличная.

Чавес сел рядом с Йельмом. Ударил гром. Чавес подвинулся немного ближе. Йельм не реагировал. Их плечи соприкоснулись. От этого стало чуть легче.

Почти одновременно они достали из карманов листочки и развернули их.

На листочке Чавеса было написано: “Труп с дырками в шее”.

На листке Йельма: “Жмурик с продырявленной шеей”.

Они слабо улыбнулись друг другу.

Они хорошо понимали друг друга.