Душа в тротиловом эквиваленте

18 сентября 1952 года, четверг

Сегодня Финляндия завершила выплату репараций. Полагаю, финны слишком легко отделались.

С вечера написал сестре. Внутри письма еще один нераспечатанный конверт — для передачи Дмитриеву. Будем надеяться, передадут.

О моих вдруг открывшихся талантах папу и маму в известность поставил дед. И с утра ушел на работу, а вот мне пришлось аж три часа разговоры разговаривать. Что это было, словами не опишешь! Изумление, недоверие, осознание — все этапы столкновения с новым были пройдены. Батя в итоге хоть как-то успокоился, а вот мама то смеялась, то ругалась, то демонстративно хваталась за сердце. Я же попеременно ощущал себя то партизаном в гестапо, то умником, декламирующим с табуреточки стихи на детском утреннике. Мы выпили ведро чая, а я еще и съел полбанки варенья. И это сошло мне с рук, хотя обычно мама внимательно следила, чтобы дитя ело правильно и сбалансированно. А тут я за разговором мазал себе на хлеб варенье большими ложками, и на это никто не обращал внимания. Вот как оно было!

И то сказать, у любых родителей такое бы вызвало сильнейший стресс. Мои исключением не были. Сначала они здорово переволновались, когда меня «по Скорой» увезли в больницу, и тут ребеночек, едва выздоровев, преподносит новый сюрприз. Оказывается, что он вдруг уже взрослый и много чего знает.

Экспресс — опрос по темам школьной программы занял примерно час. Так, по верхам проскочили. Потом долго беседовали с отцом по всяким инженерным вопросам. Мама слушала умные слова и волновалась.

Неприятнее всего родителям было слушать экспресс — обзор истории СССР до его развала в 1991 году. Батя аж закаменел лицом и начал медленно, до хруста, сжимать и разжимать кулаки. Мать плакала. Я их прекрасно понимал. За эту страну дед с отцом воевали. У обоих награды и ленточки за ранения. У отца — две красных, у деда — одна. Мать плакала.

Они оба прекрасно понимали, что обнаружить знание ТАКОГО будущего — смертельно опасно. Я обещал, что никому лишнего не скажу. Мы решили, что будем придерживаться версии о том, что я начал читать в три года и до семи много чего прочел и запомнил. Ну, вундеркинд я, бывает и такое…

Представьте, никто из моих — ни дед, ни отец, ни мама, так и не спросили меня ни о своей судьбе, ни о том, сколько им еще отпущено. Уважаю!

Допили чай. Отец долго курил на крыльце, потом пошел собираться на работу. Эту неделю он работает во вторую смену. Мы с мамой остались за столом и пытались немного поговорить о вещах легких и приятных. Перекурив, батя вдруг вернулся, и не садясь за стол, жестко и спокойно спросил:

— Почему так вышло? Если уж ты смог вернуться, чтобы попробовать прожить снова, то объясни, явно ведь думал.

Наверное, таким голосом он разговаривал на фронте со струсившим солдатиком, у которого в последний момент хватило ума вернуться в окоп. Я чуть не задохнулся от стыда. Меня окатило волной жара и брезгливой ненависти к себе тогдашнему. Нам же объясняли, ласково и точно, что ничто не падает с неба. Что все оплачено кровью вот таких как отец с дедом. И детский садик, и дом, и школа, и больница, где вылечат и не возьмут ни копейки. Все это сделал кто-то большой и добрый, тот, кто не знал ни меня, ни мою семью. Он построил детский сад, кино и больницу, привез компот и мороженное, поставил качели и насыпал в песочницы чистого речного песка. И самое главное — он отогнал врагов так далеко, что я до самой службы в армии считал врага чем-то далеким и нереальным. А я что в ответ сделал, чем отблагодарил, к чему стремился? Мебель, костюм, машина, заработать — страшно вспомнить. Получается, большую часть жизни ничего человеческого во мне-то и не было. Какая же я мерзость! Промотал жизнь на пустяки, и теперь, находясь в исходной точке, на маленькой кухне родительского дома, рассказываю, как оно случилось…

— Сына, — сказал отец, — речь не о тебе. — Постарайся просто сформулировать, коротко и точно, что произошло со страной. Не отвлекайся на даты и персоналии, только выводы, кратко.

— Крысы, батя. Страну съели крысы. Оказывается, справедливое общество — оно не для всех. Некоторых надо по дороге к счастью уничтожать. К тому же, людей заставили забыть, что это их страна, а не вотчина всякой номенклатурной сволочи.

— И что же, никто не сопротивлялся?

— А нечему было сопротивляться. Никто не нападал. Процесс разложения растянули на годы. Это как в болото затянули. Все же прекрасно понимали, что стоит им хоть наполовину всерьез нас задеть, мы так ответим, что мало не будет. Здесь нам равных нет. Сам знаешь.

— Знаю. Равных в драке нам нет. Но как же вы согласились терпеть рядом этих, крыс, как ты выражаешься?

— А нас самих в них превратили. Какое — то количество хвостатых было изначально — революцию не ангелы делали. Вспомни мародерство высших чинов — это тоже большие и жирные крысы. Жуков тот же.

— Да знаю, эшелонами тащили. И золото, и картины, и автопарки целые.

— Именно. Сталин, он из высших — последний, которого купить не смогли. Ну может, есть еще кто, не знаю, разбираться надо. Только он уже в плотном кольце и мало что сделать может. А остальных — купили, как пальто в комиссионке. Скоро на царство Никитка залезет, оно как раз из купленных. Так и пойдет. И станет у нас все устроено по-крысиному. Люди людьми быть не смогут. Попытаешься — убьют, посадят, закроют в дурку. Хуже всего то, что голову людям начнут забивать с малолетства. Они захотят жить богаче, всего-то, а устроено будет так, что станут крысами. А потом устроят большие крысы вечные дефициты, и голову поднять никому не дадут. То мыла нет, то сахар по талонам, то антиалкогольную компанию объявят, то кризис какой или дефолт. Не хочешь пилить завод на иголки? Никто не заставляет, иди и сдохни. А если охота кушать и кормить детей, будь добр, веди себя как крыса. Тут и самый твердый человек воровать станет. Спроса-то не было. Я тоже мог крысой стать, просто, не успел, наверное. Но хвост уже отрастал, отрастал. То банку краски с работы, то болтов россыпь. Так и шло. Ели досыта, никто не прессовал. Люди перестали понимать, кто они и зачем живут. В результате, большинство научилось жить и пищать по-крысиному. Страну развалили, и на ее останки пришли гражданские войны. Чтобы главные крысы стали еще жирнее. Мы это позволили, мы. Вспоминать можно много, да бестолку это.

— Есть толк. Еще ничего не сделалось, из того о чем ты говорил. Тебе дана вторая попытка. По-другому все будет.

— Если сможем, батя. Кто мы, а кто — они. Понимать надо разницу.

— Должны смочь. А о крысах я еще все на фронте понял. В любом подразделении они бывают. Но надо сделать так, чтобы ни у кого не было и мысли о том, что у своих можно украсть и жить дальше. Вор остановиться не может, он будет красть всегда. Он перестает быть человеком, становясь гнилью в человеческом теле. И думает он уже не по-людски. Он думает о том, как убить бывших товарищей и скрысить все. Крыса в доме, в стране, в части — да где угодно — это смерть. Тебя и всех твоих. Я тебя понял, сын.

— Бать, а времени — то уже три часа. Давай, провожу. Мне все равно письмо отправить надо.

— Проводи, сына, не откажусь.

Пятиминутная прогулка по разбитой брусчатке Веселой Слободки. Нет, все-таки я родился и жил в хорошем месте. Если бы была возможность выбирать, то и в третий раз, и всегда, я бы выбирал для себя только эти места. Проводив отца до перекрестка, я повернул к почте. Провернувшись на оси, крышка синего ящика открыла узкую щель, и письмо мягко скользнуло внутрь.

Я шел и смотрел на город. Улицы мягко ложились мне под ноги, ветер играл с листвой не успевших пожелтеть платанов. Ласково пригревало солнце. В моем сердце больше нет ни боли, ни страха. Прошлое принято до конца и не имеет значения — значение имеют только сделанные в прошлой жизни долги.

Вы хотите сделать наш Город мертвым и населить его нежитью? А потом убивать и грабить, грубо, нагло и быстро, зная, что никто с вас не спросит? Вы хотите видеть бывших победителей, собирающих бутылки на мусорниках, скверы, замусоренные шприцами, девочек-проституток, развалины цехов, брошенные деревни? Вы надеетесь без боя усыпить великий народ, как будто это безнадежно больная собака или облезший от старости кот?

Это зря, господа. Вы ответите. Все. Это без вариантов.

Ах, вы думали что некому будет спросить? Но вот он я, вот мои близкие, скоро люди подтянуться, так что спросим.