Два Пакистана

ТРИ СТОЛИЦЫ

Три столицы-эго звучит довольно странно. У каждого государства всегда бывает лишь одна столица. Официально Пакистан не является исключением. В 1959 г. временной столицей Пакистана был провозглашен Равалпинди. Но в действительности это не главный город страны. В этом убеждается каждый, кому приходится иметь дело с пакистанскими учреждениями. Министерства и посольства располагаются обычно в столице государства. Однако тщетно вы будете искать их в Равалпинди. Некоторые учреждения уже переселились в этот город, но, как правило, не те, которые нужны иностранцу. И может случиться, что вы обратитесь с какой-нибудь просьбой в Министерство иностранных дел, находящееся в Карачи, оно передаст ее в Министерство просвещения, расположенное здесь же, вы уже знаете имя референта, к которому должны обратиться, — и вдруг все потеряно: нужный вам отдел переехал в Равалпинди. Вы находитесь от него на расстоянии 1200 километров по прямой!

В августе 1947 г., когда возник Пакистан, его столицей стал город Карачи. Карачи расположен на побережье Аравийского моря. Немного морских портов азиатского материка расположены так удачно, как этот город. Он укрывается в заливе и в то же время как бы лежит в открытом море. Если отсюда взять курс прямо на Южный полюс, вам на пути не встретится земля.

В 1947 г., когда Британская Индия была разделена на два доминиону Карачи оказался не готовым для новой роли — быть столицей государства с многомиллионным населением. Учреждениям не хватало помещений, негде было расположить посольства, тщетно подыскивалось здание для парламента. Правительственное здание, построенное в 1942 г., забрал для себя сначала генерал-губернатор, а затем президент. Правительство временно разместилось в бывших английских казармах и начало спешно строить новые служебные помещения в центре города. В то время было не до представительства, и большинство министерств до сегодняшнего дня размещено в неприглядных, низких домах, построенных на одинаковом расстоянии друг от друга.

Повезло лишь Министерству иностранных дел. Ему достался дворец бывшего махараджи в прекрасном предместье Карачи — Клифтоне, который когда-то построили для себя англичане. От города его отделяет песчаная отмель, которую во время приливов заливает морская вода. Утопающий в зелени квартал вилл тянется до скалистого выступа. За ним начинаются дюны, куда в ночную пору сентября и октября вылезают тысячи черепах, чтобы отложить в песок яйца.

Здесь выстроена широкая каменная эстакада, напоминающая длинный мол, чтобы дипломаты могли подышать свежим соленым воздухом. Ступеньки с эстакады через сады ведут прямо на пляж.

Столица нового государства начала необычайно быстро расти. Целый ряд зданий был построен вблизи вокзала, вдоль главной артерии города — Маклеод род. Здесь сосредоточились банки, биржи, магазины, пароходные и авиационные агентства, канцелярии различных фирм. Одним из новейших является здание Пакистанского государственного банка, построенное по американским проектам и оборудованное установками для кондиционирования воздуха. Вблизи банка расположен дворец полицейского управления. Каждый иностранец обязан сообщать сюда о перемене своего адреса. Напротив разместился белый «Мухаммади хауз». Его окна за бетонными створками, ограждающими от прямых солнечных лучей, скрывают канцелярии различных торговых фирм и «Бэнк оф Чайна».

От полицейского управления всего несколько минут ходьбы до моря. Большую часть пляжа занимает огромный фешенебельный отель. Пляж окрестил отель, дав ему имя «Бич люксори отель». Сюда съезжаются самые богатые туристы, на террасах и в садах проводятся роскошные приемы. Другой крупнейший отель, «Метрополь», расположен ближе к центру города, среди клубов, которые еще помнят о британской «славе». Это мрачный, закрытый «Синдхи-клаб», офицерский клуб, и другие места собраний аристократического общества.

Собственником обоих отелей является семья миллионеров, которые исповедуют не ислам, а учение Заратустры. Последователей этого учения — «огнепоклонников» — в Карачи несколько тысяч. Это так называемые парсы, потомки древних персов. Иран они покинули 1300 лет назад, спасаясь от арабских завоевателей. Переселившись на восток, они осели на побережье Индостана. В наши дни тысячи парсов живут в Бомбее, Карачи и других городах. Многие из них — богатые торговцы, предприниматели, банкиры, владельцы отелей. Они исповедуют зороастризм и не поддерживают слишком тесных контактов с другими жителями города, …..

Парсы известны своим обычаем захоронения мертвых. Тела покойников они не погребают в земле, как это делают мусульмане, и не сжигают их на берегах рек, как это делают индусы. Зороастрийцы не могут осквернить огонь, предав тело покойника сожжению (они оказывают огню величайшее почитание, за что их и называют огнепоклонниками). На южной окраине Карачи, на холме, возвышаются две белые башни. Это не водонапорные башни, как можно предположить, увидев их издали, а кладбища парсов. Их называют башнями молчания. Парсы приносят сюда своих покойников, кладут их на площадку верхней части башни и оставляют там на растерзание хищным птицам, живущим на растущих кругом деревьях. Как только погребальная процессия уходит, к башне слетаются стаи птиц и набрасываются на свою добычу. Не проходит и дня, как труп обглодан до такой степени, что остаются лишь кости. Затем служитель сбрасывает их в нижнюю часть башни. Большая башня в Карачи — общественная, а малая принадлежит семье владельцев обоих отелей и служит семейным склепом.

Вокруг отелей сосредоточился бывший европейский квартал. Отели строили англичане в окрестностях каждого индийского города, размещая здесь также свои гарнизоны и учреждения. Как символ британского господства в европейском квартале Карачи стоит старая ратуша. названная по имени бывшего английского губернатора Синда Бартл Фрэра — «Фрэр холл». Готика этого строения с башней в колониальном стиле, возвышающейся под пальмами, режет глаз. Сейчас в помещении бывшей ратуши размещены коллекции Национального музея и библиотека. В дни моего пребывания в Карачи из парка удаляли белое изваяние английской королевы Виктории. По странному стечению обстоятельств в 100 метрах от места, где стояла статуя, за несколько месяцев до этого открылось современное здание американского посольства.

Карачи стремится сыграть свою роль столицы как можно успешнее. У шоссе, на северо-восток от города, на зеленую траву легли белые взлетно-посадочные полосы. Рядом с ними выросли удобные отели различных авиакомпаний. В наши дни Карачи — один из важнейших авиационных перекрестков Южной Азии. Туристу, приехавшему сюда впервые и направляющемуся по дороге из аэропорта к центру города, кажется, что он попадает в столицу Пакистана через главный вход. Великолепное асфальтовое шоссе пересекает квартал вилл, который отсюда тянется на север, до проспекта Джинны, названного так в честь основателя Пакистана.

Если вы захотите приехать сюда из города, вы должны сказать таксисту: «Сосайти чален, бхай» (букв. «Поехали в «Общество»!»), или коротко: «Пэке». Каждый водитель поймет вас, хотя он часто даже не знает, что слова «Сосайти» и «Пэке» означают «Дома общества кооператива государственных служащих». Простые люди, однако, называют эти особняки не иначе как «Колонией взяточников». Название в достаточной степени характеризует отношение простых людей к служащим государственного аппарата. А, собственно, где же им еще взять денег на постройку роскошных вилл?

Если проехать в город через этот элегантный квартал, то вид, открывающийся по левую сторону, на первый взгляд может создать впечатление, что Пакистан разрешил проблему переселенцев успешнее, чем Индия. На старом поле для игры в гольф блестят ровные ряды типовых домиков из волнистой жести. Это так называемая «Тин колони» — «Жестяная колония», которую правительство построило для небольшой части мусульманских переселенцев из Индии. Каждый домик имеет два окна со ставнями и крепкую крышу, вокруг них так же чисто, как и в новых городских кварталах.

Впечатление, создавшееся от «Тин колони», исчезнет, однако, если вы окажетесь у Центральных прачечных или в районе порта. Там многодетные семьи переселенцев живут в неописуемой грязи и нужде. Не так давно их лачуги снесли Операция была проведена быстро: подъехали бульдозеры и сровняли соломенные лачуги с землей. Способ достаточно жестокий, но, с другой стороны, для многих переселенцев это было благом, потому что правительство обеспечило им лучшие жилищные условия.

В 1959 г. за шесть месяцев было построено около 15 тысяч квартир в типовых домиках из бетонных конструкций в предместье Коранги. Некоторые семьи, однако, пришлось переселять насильно, и до сегодняшнего дня многие новым жильем не довольны. Санитарные условия оставляют желать лучшего, так как сюда не проведена канализация. Поселок к тому же расположен далеко от города. Кое-кому приходится каждый день ездить за 15 километров. Дети, а их в каждой семье не меньше пяти, не могут ходить в школу, потому что здесь школ нет. Квартирная плата очень низка, всего лишь несколько рупий. Но если принять во внимание, что кормильцы семьи редко зарабатывают больше 100 рупий в месяц, то не удивительно их требование снизить квартирную плату. Многие из переселенцев, несмотря на более благоприятные условия, отказываются жить в поселке и уходят со своим скромным скарбом назад в город, вновь строя лачуги, где кому удастся. Растущему городу необходимы прачки, и они живут вблизи от городских прачечных.

Пакистанская прачечная — это не европейское предприятие со стиральными машинами, сушилками и другими агрегатами. В лучшем случае это бетонная ванна с отдельным местом для каждой прачки. В Пакистане, как и в Индии, не принято, чтобы стирали женщины. Стирка — чисто мужское дело. Человек, который занимается ею, рано утром обходит дома своих заказчиков и собирает белье в большой узел. Если он не из самых бедных, то, взвалив узел на мула, он отвозит белье в городскую прачечную или просто к берегу реки. Там он мочит белье, мылит дешевым мылом, скручивает жгутом и долго бьет им о камень, до тех пор, пока белье не станет белоснежным или не лопнет. Не лучше обращаются с бельем и прачки в отелях, которые выполняют свою работу обычно во дворе. Я думаю, мне не надо добавлять, что каждая выстиранная рубашка остается без пуговиц, которые разлетаются от ударов. Но в защиту прачек я должен сказать, что большинство из них стирают действительно чисто и очень дешево. Во время работы они любят петь, и, когда их соберется вместе несколько человек, вам кажется, будто вы очутились где-то на молотьбе. Свернутое жгутом белье ритмично бьют о камень, подчеркивая ритм песни.

На побережье можно встретить рабочих, у которых ноги покрыты белой, твердой, до самых колен глубоко растрескавшейся кожей. Они добывают соль. Морская вода во время приливов наполняет глубокие бетонные резервуары. Из них она постепенно перетекает в мелкие чаны и там испаряется. Вода в Аравийском море очень плотная, так как содержит высокий процент различных солей. Песок и ил осаждаются в резервуарах, и в чаны стекает вода уже сравнительно чистая. Горячее солнце быстро превращает ее в пар, а на дне оседают белые кристаллики соли. Рабочие целыми днями бродят в этой едкой щелочи, собирают выпарившуюся соль в корзинки, затем раскладывают ее, чтобы она высохла. Среди бетонных резервуаров снуют вагонетки, отвозя «белый груз» на пункты дальнейшей переработки или прямо на рынок.

Речка Лаяри вливается широкой дельтой в Аравийское море. На запад от ее устья тянутся рыбацкие деревеньки. Рыбаки выплывают в открытое море на длинных узких лодках с округлыми веслами. Их жены остаются дома, они готовят или чинят бедные соломенные лачуги. Рыбаки говорят на синдхи и языка столицы — урду — почти не понимают.

Я однажды попытался сфотографировать молодую деревенскую женщину. Она отказывалась, но я старался убедить ее, предлагая обычное вознаграждение. Женщина боялась, что муж, вернувшись с моря и узнав, что она показала свое лицо иностранцу, изобьет ее. Мы никак не могли сговориться, пока, наконец, не подошла ее старая мать, женщина, видавшая виды, и не сказала ей: «Дура, хоть муж и побьет тебя, но ты не будешь в накладе, ведь ты же получишь две рупии». Как видно, обычай скрывать женщин от взгляда чужих мужчин в самых бедных слоях соблюдается не очень строго.

Убогие лачуги рыбацких деревенек резко контрастируют с роскошными особняками предпринимателей, богачей и иностранных специалистов, расположенных вдоль прекрасного пляжа, ведущего к порту. От центра города до песчаной отмели Санд Спит довольно далеко — около 30 километров. Но это, однако, не мешает тому, чтобы в субботу и воскресенье пляж заполняли сотни туристов, приезжающих сюда на собственных машинах. Здесь купаются главным образом европейцы, а из пакистанцев — лишь мужчины и дети. Самые эмансипированные женщины заходят в воду по пояс, и то полностью завернутые в сари. Купаться можно лишь осенью и зимой. Весной море обычно бывает очень бурным, и волны перемешивают воду с песком, илом и медузами. Зато на Рождество и на Новый год я вдоволь накупался здесь в прозрачных волнах.

За речкой Лаяри шумит ни на секунду не замирающий муравейник морского порта Киямари со всеми его кранами, вышками, сухими доками, молами и маяками. Вокруг океанских гигантов бороздят воду рыбацкие лодки, прогулочные пароходики и яхты. Однако далеко они уйти не могут, так как на мысе Манора размещена пакистанская военно-морская база. Здесь, у причалов, стоят крейсер и учебные суда. А с мола Нэпира доносится грохот молотов с судоверфей в Карачи.

Порт соединяется с центром города трамвайными линиями. О трамвае стоит упомянуть, потому что источником его энергии служит не электричество, а нефть. У каждого вагона между колес размещен дизель, каждый выхлоп которого обволакивает пассажиров и прохожих облаком синего дыма. Трамвай, как это здесь принято, открытый, скамейки расположены поперек вагона, так что проводник может обходить пассажиров лишь по ступенькам вокруг вагона. Но благодаря черепашьей скорости, с которой трамвай движется по переполненным улицам, проводнику никакая опасность не грозит. Я никогда не слышал, чтобы с трамваем что-нибудь случилось, несмотря на то что дорожные происшествия — явление довольно частое из-за большого движения. Главные улицы переполнены автомобилями, рикшами на мотороллерах, автобусами и такси. У перекрестков весь транспорт выстраивается в несколько рядов.

Около вокзала и порта по улицам снуют маленькие грузовые двуколки, впереди которых быстро стучат копытцами ослики. По краю улицы жмутся длинные ряды грузовых тележек, нагруженных зерном или хлопком. Их тянут верблюды. Медленно, с философским спокойствием шествуют они по оживленной улице, с гордостью поглядывая вокруг себя. Они кажутся немножко смешными, так как в четыре раза больше тележек, которые тянут. В бескрайней пустыне, в караванах, неся груз на своих горбах, они выглядят намного величественнее.

К северу от проспекта Джинны расположен старый город. Побродив по переплетающимся узким кривым улочкам, вы неожиданно можете очутиться на базаре. Недалеко отсюда возведен большой крытый рынок «Эмпресс маркет», но большинство жителей предпочитают делать покупки прямо на улице, как это велось исстари. Лавчонки торгуют самым разнообразным товаром. Посредине улочки течет мутный арык. Куда ни ступишь — всюду грязь и запахи, много ярких красок, шума и бренчания. Торговец тканями раскладывает рулоны шелка. За углом слышны молоточки чеканщиков. Видны их красные котлы, чаши и подносы. Немного далее позванивают стеклянные ожерелья, в общественной кухоньке жарят сладкую лапшу, и среди всего этого — кишащая красочная толпа людей самых различных национальностей.

Если вы хотите добраться отсюда до другой части города, вам стоит просто прыгнуть в автобус, который пробирается по узкому переулку. Я не уставал поражаться шоферам, которые ни разу не задели ни одной кучи товаров и никого в этой толпе не задавили.

В старом городе попадаются и велосипедные рикши, но их меньше, чем в Восточном Пакистане. На оживленные улицы им выезжать запрещено. Там могут появляться лишь мотороллеры, такси и устаревшие коляски. Но достойный всяческого уважения и почтения старый «ландаур», или легкий фаэтон, вы можете нанять лишь для прогулки.

Ездят главным образом в автобусах, которые постепенно вытесняют трамваи, потому что провести автобусную линию легче и проезд в них дешевле. Однако узнать, где автобус остановится или каков его маршрут, — задача нелегкая. Этого часто не знает даже сам кондуктор. Но вы перестанете этому удивляться, узнав, что городской транспорт обслуживают различные муниципальные и частные общества, а в пригородах — даже отдельные предприниматели, действующие на собственный риск и страх. При таком положении не может существовать никакого единого плана автобусной сети, и вам не остается ничего иного, как попросить, чтобы во время первой поездки вас сопровождал старожил города. Не лишнее будет сосчитать и запомнить остановки до нужного вам места.

Однако здесь не принято, чтобы европейцы ездили в автобусах, потому что их костюмы в давке наверняка будут испачканы, и, когда вы, решив проехать в автобусе, стараетесь пролезть в середину плотного клубка пассажиров, на вас смотрят с удивлением. Я не признавал подобных доводов, но иногда действительно удобнее и быстрее взять мотороллер. Мотороллер, как правило, обычная итальянская «Ламбретта», у которой сзади вместо одного колеса два. Над ними укрепляется сиденье для двух пассажиров, а впереди отделяется место для рикши-водителя. Над всем этим пестро разрисованная полотняная крыша.

В отличие от индийских пакистанские рикши имеют таксометры, и они не очень домогаются чаевых, хотя оплата поездки сравнительно низка — примерно четверть рупии за милю. Если расстояние короткое, то поездка на рикше с мотороллером раза в три дороже, чем автобусом. Но рикша доставит вас куда угодно, вы легко проберетесь сквозь самое большое столпотворение на перекрестке. Однако пассажиру приходится переносить немало толчков, потому что коляска рикши не отличается крепостью. Мотороллер имеет несколько преимуществ. Его легче достать, чем такси, в жаре езда на мотороллере освежает, и, кроме того, это все же повозка с мотором. Правда, такси намного удобнее, чем мотороллер. Крыши большинства такси по западному образцу окрашены в желтый цвет. Таксомоторов в городе немало. Это главным образом английские марки, но нередко вы можете прокатиться и на нашей «Октавии» или «Тудоре» с четырьмя дверцами. Водители такси нанимают эти автомашины у муниципалитета или у частных обществ за определенную плату. Все, что они заработают сверх этой платы, принадлежит им. Хотя стоимость проезда невысока, водители «на чай» не просят.

Но для того чтобы попасть именно туда, куда вы хотите, вы должны знать город. А это не так легко. Ориентироваться можно лишь по таким зданиям, как отель «Метрополь», кинотеатр «Регал», полицейское управление и т. д. Дело плохо, если вы знаете только название улицы и номер дома. На плане города обозначены лишь главные проспекты, а на домах обычно стоят номера, обозначающие последовательность, в которой дома строились. По ним ориентироваться невозможно. Я однажды пытался найти дом промышленника, который должен был меня отвезти к раскопкам в Бамбхоре. Месяц назад я был у него в гостях и в основном помнил улицу и направление, куда ехать. Но, когда я назвал улицу, водитель такси покачал головой: он никогда не слышал названия Николас-стрит.

— Туда нужно ехать по Лоуренс род, — пытался я помочь ему сориентироваться.

Он повернулся ко мне с обычным вопросом:

— А возле чего это?

— Рядом с зоопарком, — ответил я.

Мы ехали довольно долго. Нужная улица была где-то рядом. Мы останавливались на каждом шагу, и я спрашивал:

— Где здесь Николас-стрит?

Где же эта проклятая улочка? Никто не знает. Вдруг показался знакомый дом.

— Вот он! — воскликнул я.

Водитель такси огорчился.

— Не могли вы сразу сказать, что это около прачечных.

Конечно не мог, ведь я никогда сюда не приезжал с этой стороны. Я не меньше трех раз задавал вопрос, где Николас-стрит, в то время когда мы уже находились на ней. И никто не имел даже представления, как официально называется улица, на которой он живет. Спустя некоторое время я научился говорить водителям: «К мельнице» или «На бойню». Я перестал заботиться о том, как называются улицы, и всегда с успехом добирался, куда нужно.

Неинформированность населения в большой степени зависит от того, что Карачи очень быстро разросся, превратившись в город с двухмиллионным населением. В него потянулись мусульмане из всех областей Индии. Среди водителей и рабочих вы найдете немало пуштунов — жителей северо-западных гор. Все ринулись в столицу, привлекаемые легким заработком, но почти ничего не добились. Многие из них оставили свои семьи далеко на севере и ежемесячно посылают им часть своего небольшого заработка.

Много трудностей связано с большим расстоянием между западной и восточной частями страны. Так, повара европейских семей в Карачи в большинстве своем выходцы из Восточного Пакистана. Чаще всего это христиане, они целый год копят деньги, чтобы хоть раз съездить домой. Но как? На самолете — слишком дорого, несмотря на то что пакистанские компании за последние годы снизили стоимость полетов на внутренних линиях из Карачи в Дакку почти в два раза. Поездом проехать не всегда можно, так как переезд через индийскую территорию часто закрыт. Остается лишь длинное путешествие на пароходе, третьим или четвертым классом, вокруг всего Индо-пакистанского субконтинента — из Аравийского моря в Бенгальский залив.

В Пакистане вузы никогда не строятся прямо в городе, чтобы у студентов не было поводов лишний раз отвлечься и чтобы ничто не мешало их занятиям. Университетские городки по примеру Великобритании строят за городской чертой, а вокруг разбивают сады. Университет в Карачи открыт в 1947 г. В 1951 г. он был разделен. Одну часть пакистанское правительство перевело в Хайдарабад, другую оставило в Карачи, где были построены новые здания факультетов, библиотек и общежитий. По архитектурным достоинствам с ним может сравниться лишь новое здание университета в Пешаваре, построенное с помощью американцев. Во всех вузах преподавание ведется на английском языке. Уровень лекций довольно высок, особенно на гуманитарных факультетах. На кафедрах работают много иностранных специалистов, и выпускникам, чтобы они могли продолжать учебу, часто предлагают зарубежные стипендии, главным образом в США и ФРГ. И все же число специалистов с высшим образованием очень невелико.

Научные учреждения или находятся в ведении правительства, или принадлежат частным обществам, которые поддерживает государство. Одним из таких учреждений, пользующихся государственной дотацией, является Пакистанское историческое общество, в котором я работал.

За городской чертой, рядом с университетом, расположены также промышленные предприятия. В декабре 1962 г. президент М. Айюб-хан ввел в эксплуатацию современный завод по переработке нефти в Коранги, а на другом конце города недавно было построено несколько текстильных фабрик. Мимо этих фабрик в воскресенье тысячи людей едут отдохнуть к горячим источникам Пира Манго и к реке Хаб, которая отделяет Синд от Белуджистана.

В лечебную воду источников, насыщенную серой, погружают свое тело больные проказой. Могучие источники бьют среди корней старых финиковых пальм, их воду направляют в бетонные резервуары, которые здесь выстроил один меценат — парс. В одной из ванн купаются женщины, в другой — мужчины. Я сомневаюсь, что минеральная вода может вылечить проказу, но, видимо, она замедляет течение этой губительной болезни. С точки зрения гигиены здесь положение такое же, как и в других местах. Прокаженные в источниках не только купаются, но и стирают свое белье. О больных здесь не очень заботятся. Средств не хватает, и прокаженные обычно удовлетворяются подаянием.

И здоровые и больные нищие набрасываются главным образом на туристов, посещающих недалеко расположенную могилу синдхского мудреца Пира Манго. Горячая вода подается сюда по трубам, и в иле за каменной оградой гробницы живут около 30 крокодилов. Это хищные крокодилы с короткими челюстями. Старый мусульманин за плату убивает козла, входит за ограду с длинной палкой в руке и бросает мясо крокодилам прямо в пасть. У некоторых крокодилов недостает ноги, у одного из них нет даже нижней челюсти. Если вы спросите, что с ними случилось, то их страж расскажет вам следующую историю.

Это было в то время, когда англичане захватили Синд. Однажды вечером группа британских офицеров, возвращаясь с охоты, увидела за оградой дервиша, который сидел на хребте крокодила и писал у него на голове имя пророка. Крокодил был смирным, как ягненок. Молодой лейтенант, решив похвастать храбростью, перепрыгнул через загородку и попытался написать на лбу у крокодила свое имя, но крокодил сильным ударом хвоста отбросил его. В этот момент раздался выстрел, и пуля раздробила животному челюсть. Крокодил, пришедший от боли в ярость, бросился на своих сородичей и откусил некоторым из них ногу. Но в конце концов челюсть у него отвалилась, и он стал полностью зависеть от милосердия людей.

В вечернем сумраке возвращается наш автомобиль в город. На горизонте полыхает красная заря, но это не пожар. Высокую трубу венчает факел — доказательство того, что удалось укротить земной газ. Все вокруг расцвечено бесчисленными рекламами. В эти дни в Пакистане открыта международная ярмарка (1962 г.). Фирмы различных стран мира демонстрируют здесь свою продукцию. Пакистан в свою очередь выставляет товары и изделия, которые он производит издавна, и те, которые недавно начал выпускать. Огни и шум выставки заставляют нас вспомнить о столице. Мы снова убеждаемся, что практически столицей остался Карачи, хотя правительственные учреждения и перенесены далеко на север.

Но ничего не поделаешь. Раз официальной столицей Пакистана является Равалпинди, мы должны съездить также и туда. Равалпинди отличается более мягким и здоровым климатом, чем старая столица. Равалпинди лежит в горной долине, на высоте 560 метров над уровнем моря. Город не богат архитектурными памятниками. Кроме нескольких церквей и маленьких крепостей привлечь внимание может лишь здание госпиталя американской миссии, лучшего в Пакистане. Зато новая часть города скрыта в садах, и домов почти не видно. В общем Равалпинди еще менее, чем Карачи, пригоден быть столицей. Здесь ощущается такая же нехватка служебных зданий, причем нельзя использовать даже казармы, потому что в них размещены воинские подразделения. Среди деревьев до сих пор можно увидеть жестяные ангары, в которых работают секретариат, министерства и парламентские комитеты. Самое хорошее помещение этой столицы — элегантный президентский зал, предназначенный для проведения больших заседаний.

Меня не покидало впечатление, что в Равалпинди все является временным. Здесь строят с расчетом на то, что через несколько лет совершится еще одно переселение. В 1959 г. правительство приняло решение, которое должно покончить с вопросом местонахождения столицы. В нескольких километрах севернее Равалпинди будет построена третья столица. Она будет называться Исламабад. Градостроительный проект разработали итальянские и греческие архитекторы. Японские и канадские, американские и немецкие инженеры предложили свои услуги, чтобы претворить его в жизнь.

Широкое шоссе соединило стройку со старой императорской дорогой Пешавар — Калькутта, сохранившейся еще со времен Великих Моголов. В горах пробурили скважины, ставшие источниками питьевой воды, началась прокладка новой железной дороги. Камня в горах достаточно, а кирпич и цемент производят заводы в близлежащем городе Вах.

Жителям новой столицы не придется ездить на отдых так далеко, как населению Карачи. В нескольких километрах севернее Исламабада поднимаются склоны горных хребтов, среди которых лежит красивейшее курортное место Пакистана — Мари. Оно расположено на высоте 2600 метров над уровнем моря. От англичан здесь остались дома отдыха для военнослужащих и знаменитая школа Лоуренса для детей офицеров.

Говорят, что англичанам достался этот райский уголок почти даром. Британскому резиденту и его супруге понравились эти места, и он решил купить этот участок у предводителя горного племени. Англичанин не стал называть суммы, а предводитель, хотя и был твердо убежден, что земля принадлежит господу богу, не хотел прогадать в выгодной сделке. Посоветовавшись, он назвал сумму, которая ему самому казалась огромной, — 100 рупий. Резидент ему немедленно выплатил всю сумму, но предводитель племени, взглянув на юбку англичанки, сказал: «Возьми 50 рупий назад и купи жене шаровары, чтобы она, бедняжка, не ходила с голыми ногами».

Я не знаю, насколько правдив этот рассказ. В нем, вероятно, есть доля насмешки жителей долин над неопытными горцами, но англичане действительно приобрели участок за бесценок. В Мари построены отели, оборудованные по-европейски. В них съезжаются туристы, чтобы освежиться прохладой, веющей со снежных вершин гор, и полюбоваться лесистыми склонами, деревеньками и ухоженными полями в долинах.

Генеральный план строительства Исламабада был одобрен правительством в июне 1959 г., а в августе того же года была создана комиссия по строительству федеральной столицы. В разработке плана приняло участие около 100 специалистов, которые вошли в 14 комиссий. Строительство города планировалось осуществить в течение десяти лет, т. е. в период второй и третьей пакистанских пятилеток. Во второй пятилетке (1960–1964) должны были быть проведены подготовительные работы и построены первые здания. Но сначала надо было выкупить 20 235 га пахотных земель у крестьян шести деревень, расположенных на месте будущей стройки. Для 832 семей необходимо было найти места новых поселений в Южном Панджабе[1], вблизи города Монтгомери. Нелегко было переубедить крестьян и помещиков, крепко державшихся за свою землю, в необходимости покинуть ее и переселиться в другие места. Это удалось сделать лишь после того, как центральная и провинциальные власти обещали им, что они получат в Монтгомери земли больше, чем оставляют здесь.

Следующей задачей было построить административный квартал с президентским дворцом «Диван-и садр» — «Дворец президента», а также здания Верховного суда и парламента.

Когда я подъезжал к Исламабаду в ясный зимний день, то еще издали увидел силуэт самого высокого городского здания — «Пакистан хауз» — «Пакистанского дома», шестиэтажного строения, где живут члены Национального собрания. Это здание издали бросалось в глаза благодаря своим ярким краскам — ослепительно белой и изумрудно-зеленой — национальным цветам Пакистана, которые резко выделялись на фоне голубой гряды гор на горизонте. Проект этого монументального здания разработал итальянский архитектор Понти, широко используя при этом традиции индийской архитектуры периода Великих Моголов.

Наряду с правительственными зданиями нужно было построить также жилые дома для государственных служащих. Их сооружали по специально утвержденному списку. Сначала для наиболее низко оплачиваемых категорий служащих — курьеров, швейцаров и т. п., нужда в которых ощущалась с самого начала работ. Затем стали строить дома для референтов, к строительству особняков для руководителей отделов и служб еще не приступили. К 1964 г. было построено 3250 домов, главным образом в районе Абпара, в стадии строительства находилось еще около 700 домов. В Исламабаде тогда уже жило около 50 тысяч человек.

Однако построить дома это еще далеко не все. Нельзя было забывать и о прокладке 146 километров дорог и улиц, о канализации и водопроводе для 50 тысяч человек, необходимо было ввести в эксплуатацию гидроэлектростанцию. Сейчас водопровод есть почти в каждом доме, всюду проведено освещение, работают почтовые и медицинские учреждения. На 7345 гектарах разбиты сады и скверы; с осени 1963 г. исламабадские дети впервые пошли в школы.

Проектировщики не забывают и о нуждах иностранных государств. Квартал посольств займет больше 80 га Правительство Пакистана призвало все государства купить здесь земельные участки и построить дипломатические представительства по своему вкусу. К концу 1964 г. 20 государств купило земельные участки, заплатив около шести миллионов рупий.

К 1970 г. вблизи президентского дворца будут построены здания культурных учреждений общегосударственного значения — национальная библиотека, национальный музей и т. п. Их проекты были разработаны главным образом иностранными архитекторами. Чуть дальше, на площадке размером в 60 тысяч квадратных метров, будет построена шестиэтажная гостиница, а на самой границе административной части города японские строители планируют соорудить стадион с площадками для игр в хоккей и гольф, а также с искусственным озером, где будут проводиться спортивные соревнования.

Этот город будет, однако, не только административным центром. Здесь начнет развиваться и промышленность. Проектировщики выделили около 24 га земли, п частные предприниматели начали строительство небольших предприятий легкой промышленности.

Промышленные предприятия, многочисленные парки, жилые дома нуждаются в большом количестве воды. Для решения этой проблемы пакистанские строители перегородили реку Коранг в 13 километрах севернее Равалпинди. В 1962 г. здесь была построена плотина длиной 233 и высотой 35 метров, благодаря которой Исламабад получает 63 тысячи гектолитров воды ежедневно. Оросительные каналы, протянувшиеся от этой плотины, могут обводнить 3200 гектаров плодородной земли. Эта плотина была первым крупным проектом Пакистанского института по развитию водного хозяйства, осуществленным по планам пакистанских инженеров и с помощью отечественной техники. Лишь незначительная часть специального строительного оборудования была поставлена французскими и датскими фирмами.

Питьевую воду Исламабад получает из водохранилища, расположенного на холме Шахарпариджан. Его мощность достигает двух миллионов кубометров воды в сутки, а так как этого при постоянно растущем числе населения скоро будет недостаточно, то сейчас ведется строительство еще двух водохранилищ в Санджидпуре и Нурпур-Шахане.

Во всем районе Абпара и в большинстве других районов уже проложены хорошие улицы и тротуары. В конце 1963 г. был торжественно открыт новый мост через реку Коранг, вскоре будут построены еще три моста. Быстро продвигается строительство железнодорожной ветки, которая соединит Исламабад с Равалпинди, и магистрального шоссе, соединяющего новую столицу со старой императорской дорогой.

В ДЕЛЬТЕ ИНДА

Давайте вернемся в Карачи и совершим небольшую прогулку по его окрестностям. Если ехать по асфальтированному шоссе на запад, к могучему Инду, то почти каждую минуту на пути попадаются исторические достопримечательности. Едва отъехав от Карачи, мы пересекли сухое русло реки Малир, так как небольшой бетонный мост был снесен водой во время летнего паводка.

Через полчаса мы увидели табличку с надписью «Чаукханди». Свернули влево и спустя немного времени приблизились к странному кладбищу. Большие глыбы желто-коричневого песчаника уложены друг на друга, образуя пирамиды. На крыше каждого саркофага сложены каменные плиты, самая верхняя из которых стоит на ребре. Они все огранены, и поэтому могилы называются четырехгранниками. На ребре верхней плиты иногда возвышается каменный столбик в форме тюрбана или короны. Это значит, что здесь захоронен знатный человек. В таких случаях на боковых стенах саркофага изображены мечи и копья, луки и стрелы, изредка всадники. Над могилами владетельных особ возвышаются легкие павильоны. А если похоронена женщина, то вместо тюрбана на плите изображена стилизованная пальмовая ветвь, а вместо оружия — ожерелья, серьги или браслеты.

Такие надгробия распространены по всему Синду, Белуджистану и Южному Панджабу. На надгробиях отсутствуют даты. Нет сомнения, что в могилах покоятся мусульмане. Все могилы строго сориентированы с севера на юг, и на них начертаны мусульманские имена. Возможно, что здесь, у деревни Джарака, погребены князья из рода Джам, правившие Синдом в начале II тысячелетия нашей эры.

Мы возвращаемся на шоссе и продолжаем свой путь. Поля по бокам шоссе покрыты густой сетью оросительных каналов. Вскоре мы снова снижаем скорость, поворачиваем на этот раз направо, к морю. На прибрежном хребте ведутся раскопки, вызвавшие огромный интерес археологов. Называется это место Бамбхор. Некоторые ученые много бы отдали за доказательство того, что оно должно называться Дабул. В этом случае можно было бы утверждать, что именно здесь в 711 г. нога мусульманского завоевателя впервые ступила на землю Синда. Имя этого завоевателя Мухаммад ибн Касим. В арабских летописях сохранились записи о том, как он окружил город Дабул, или Дейбал (по-видимому, это название является не чем иным, как искаженным индийским словом «девали» — храм, святыня). Однако пока нельзя с уверенностью сказать, что это событие произошло именно здесь. Но одно несомненно: Бамбхор 1200 лет назад был важной крепостью-портом. К рейду из цитадели вела широкая лестница, по которой грузы поднимались в город. Питьевой воды было достаточно в пресноводном озере, расположенном у стен крепости. Пакистанские археологи стремятся доказать, что строение, фундамент которого обнаружен на холме, является первой мечетью на пакистанской земле. Они ссылаются на то, что, судя по конструкции этого здания, оно похоже на первые мечети в Аравии и Ираке. В этом можно убедиться, изучив материалы музея, основанного правительством.

Но время бежит, и нам нужно ехать дальше. Главное — впереди. Машина поднимает на обочинах асфальтовой дороги облака пыли. Здесь уже нет никаких оросительных каналов и земля высохла. Вскоре мы замечаем белую лечебницу, и перед нами открывается вид с княжескими мавзолеями. Мы чуть было не проскочили, не заметив их, — так как на всем пути они остаются скрытыми от взгляда. Внизу, в небольшой долине, лежит древняя столица Синда — Татта.

В 1739 г. население Татты превышало 60 тысяч человек. Сейчас в городе нет и десятой части бывшего числа жителей. Татта была когда-то резиденцией владык Нижнего Синда из династии Сомра. Вершины своего могущества они достигли при султане Низамуцдине (1461–1509), которого до сегодняшнего дня народные баллады воспевают как героя Золотого века. Его мавзолей не увенчан куполами, но, несмотря на это, он относится к лучшим, с художественной точки зрения наиболее ценным архитектурным памятникам Синда. В нем соединилось искусство индусских и мусульманских зодчих. После падения династии Сомра Таттой владели правители из династий Аргунов (1519–1554) и Тарханов (1554–1625). Могилу последнего владыки из рода Тарханов — Мирзы Джанибега мы видели у самого шоссе. Во время владычества Тарханов Татту разграбили португальские пираты. Флотилией, состоявшей из 28 кораблей, командовал Педро Баретто Ролим. Он приказал сжечь город и отплыл с большой добычей.

Индийский император Джахангир (1605–1628) присоединил Синд к империи Великих Моголов и посадил в Татте своего губернатора, В этот период в городе был построен большой мавзолей наваба Исы-хана. После Исы правителем стал Шариф-хан. В его честь был возведен гигантский памятник с круглыми башнями на четырех углах и с куполом, изукрашенным зеленым фаянсом. Преемник Джахангира Шах Джахан (1628–1659) приказал построить в городе большую мечеть с широким надворьем и со 100 куполами над сводчатой колоннадой. Пакистанское правительство считает эту мечеть одним из самых ценных памятников средневековья на своей территории и реставрирует прекрасные орнаменты из белых, бирюзовых и аквамариновых плит.

Великие Моголы правили Синдом около 120 лет. После вторжения в Индию в 1739 г. персидского завоевателя Надир-шаха Афшара (1736–1747) они потеряли эту провинцию. Во второй половине XVIII — первой половине XIX в. (вплоть до английского завоевания) Синдом правили до 1786 г. Кальхоры, а затем Тальпуры. Но они покинули Татту и перенесли свою резиденцию ближе к главному руслу реки Инд.

Гулам-шах Кальхор построил в 1768 г. на левом берегу Инда овальную крепость из глиняных кирпичей. Он был шиитом и в честь одного из наиболее почитаемых шиитских святых назвал крепость Хайдарабадом. Кроме примитивных бастионов и площадок для артиллерийских орудий, у этой крепости не было никаких укреплений. Если смотреть снизу, из города, то стены крепости кажутся мощными, но если зайти внутрь, видно, что наверху их толщина не превышает нескольких сантиметров.

Из крепостей, которые производят впечатление неприступных, эта была самой плохой. Она могла устоять перед оружием, применявшимся в те времена в Индии, но не перед европейской техникой. Тальпуры, получившие эту крепость в наследство, не стали заниматься ее перестройкой. Внутри крепость была без всякого плана застроена жилищами слуг, конюшнями, лавками и банями. Здесь же находился дворец эмиров Синда с приемными залами и гаремом. Пройти с одного конца крепости в другой можно было лишь узкими неровными улочками. В тесноте сгрудившихся построек не оставалось места даже для просторной площадки — майдана. Князья жили затворниками, лишь изредка выезжавшими на охоту. После них осталась только одна разукрашенная комната в доме Мира Шахдада. А вокруг, куда ни бросишь взгляд, — одни развалины, которые заполнили крепость почти наполовину. О былой славе напоминает лишь круглая башня, но и та разрушилась и служит теперь водоемом.

В минувшее столетие все почтенные горожане жили внутри крепости, а у стен ютились бедняки. В наши дни — наоборот. В Хайдарабаде жило много индусов, которые в 1947 г. переселились в Индию. Вместо них пришли тысячи беженцев-мусульман. Часть из них поселилась в домах бывших индусов, но большинство не имеет крова. Семьи некоторых беженцев укрылись в крепости, полуразрушенные стены которой послужили материалом для постройки убогих землянок. Хотя большинство мужчин ко времени моего посещения уже работали на местных предприятиях и их семьям жилось немного лучше, чем в первые годы после переселения, однако я нигде не видел такой нищеты, как здесь. Население всегда испытывало недостаток в воде. Состоятельные люди селились в Хайдарабаде неохотно, потому что весной и летом там стоит невыносимая жара, продолжающаяся целыми неделями, неподвижная, тяжелая, как свинец. В помещениях переносить ее особенно тяжело. В самый жаркий период, с марта по август, с моря дует прохладный ветер. Однако толку от него мало. Ветер приносил облегчение лишь обитателям самых высоких этажей, во внутренних помещениях его вовсе не ощущали. И тогда люди решили попытаться «поймать» живительный ветер и направить его в комнаты.

Так возникли бадгиры, уловители ветра. Они возвышаются на крышах домов, как лес. Обычно это два выступа в стене, смыкающихся под тупым углом и покрытых тонкой бумагой, натянутой на планке. Если вы подъезжаете к городу с юго-запада, куда они обращены, то вам кажется, что вы видите стаю драконов с широко открытой пастью, готовых проглотить каждого, кто попадется на их пути. Но питаются они лишь свежим соленым ветром, который по ним спускается вниз, в помещения, неся прохладу и облегчение. Меня заинтересовало, как выглядит такой бадгир изнутри. Я отважился и попросил старого мусульманина с благородным лицом, чтобы он показал нам свой бадгир. Он охотно согласился, и мы последовали за ним к глиняной ограде его дворика. Изнутри багдир оказался просто трубой с крышкой, под которой ощущался приятный сквознячок. Но нам объяснили, что есть бадгиры, у которых труба тянется до самого низа, и такие, у которых она обрывается на половине.

Привлекла наше внимание и другая глиняная крепость, расположенная у самой дороги. Ее строения были изборождены сточными канавками для дождевой воды. Внешне она выглядела еще более непрочной, чем главная крепость, но вот уже два столетия она противостоит бурям и непогоде. Кальхорские князья построили ее для охраны могилы, в которой покоится святой Мухаммад-шах Маккаи — покровитель угнетенных, особенно женщин. К нему и сейчас приходят издалека, чтобы помолиться и рассказать о своих заботах и горе.

Мы поднялись по крутой лестнице наверх и оказались в узком надворье. Перед синим куполом мавзолея сидят четыре музыканта и поют газели о чудесах, сотворенных святыми. Мы хотели войти в мавзолей, но тут же остановились как вкопанные. Прямо перед нами стояла на коленях, блаженно улыбаясь, молодая женщина. Она не отрываясь смотрела на посеребренную решетку надгробия и все время глубоко кланялась — вверх, вниз, вверх, вниз, все быстрее и быстрее… Длинные черные волосы разметались вокруг бледного лица, а у ее ног спокойно спала двухлетняя девочка.

— Что с ней? — спросили мы.

— Она в трансе, — ответил сопровождающий. — Слушая много часов подряд однообразное пение, она пришла в экстаз. Не обращайте на нее внимания и проходите в мавзолей.

Как и на каждой могиле, здесь были лишь песчаные надгробия, покрытые белым полотном и усыпанные цветами. Когда мы покинули мавзолей, у нас еще долго звучала в ушах тягучая мелодия, которая способна довести верующих до состояния экстаза. Затем мы отправились на другой конец города осмотреть могилы Кальхоров и Тальпуров.

Основатель Хайдарабада покоится как бы в крепости, так как его гробница окружена стеной. Она разукрашена глазурованными чашами, вылепленными в близлежащем поселке по персидским образцам. Мавзолей обветшал и уже никого не поражает своей красотой. Никто о нем не заботится. Гулам-шах Кальхор всеми покинут. Более счастливой, по крайней мере после смерти, оказалась судьба его сына Сарафраз-хана, убитого своим дядей. Простые люди считают Сарафраз-хана мучеником, заботятся о его могиле и ходят сюда молиться как к гробнице святого.

На обратном пути в город мы задержались у кладбища тальпурских миров. Оно не представляет художественной ценности, могилы сгрудились одна возле другой на узкой площадке. Знатока архитектуры может заинтересовать лишь мавзолей Мира Карама Али, который был построен в 1812 г. Это кубическое здание с мраморными решетками и красивым куполом.

На конец осмотра мы оставили небольшой замок, в который Тальпуры переселились, после того как крепость пришла в упадок. Замок окружен садами. Снаружи он похож на обычный городской дом, да и внутри нет ничего, что хоть чем-то отличало бы его от англо-индийских домов прошлого века с характерным для них безвкусным убранством. Тальпуры до наших дней оберегают это покинутое место как память о предках и стремятся придать ему хотя бы видимость блеска.

МОГИЛЬНЫЕ ХОЛМЫ

«Сады Шалимар в Лахоре. Охота на тигров в бенгальских Сундарбанах. Гробницы в Татте. Хайберский перевал» — такими красочными плакатами встречает вас витрина туристского экскурсионного бюро. Но я был удивлен, что среди них нет рекламы самой интересной достопримечательности Западного Пакистана — раскопанных археологами городов протоиндской цивилизации, которые находятся в Харрапе и в Мохенджо-Даро.

Я спросил, как добраться до этих поселений.

— Это очень просто, — говорит симпатичная девушка. — Утром выедете на автомобиле и вечером будете у цели-. Надо лишь послать телеграмму управляющему музеем, чтобы он приготовил для вас ужин и ночлег.

Я пытаюсь робко заметить, что у меня нет денег, чтобы нанять автомобиль, и что я предпочитаю поезд. По крайней мере не придется делать такой крюк по шоссе.

Девушка смерила меня презрительным взглядом и заявила: «Если туристы туда добираются, то только автомашиной. Но ведь там, собственно говоря, ничего нет. Груда кирпичей и невыносимая жара круглый год».

Я понял, что обратился не по адресу. К счастью, я вспомнил, что у меня есть друзья из правительственного археологического управления.

— Очень мило, что вы хотите взглянуть на то, как мы работаем, — этими словами встретил меня руководитель археологических работ доктор Хан, — все складывается очень удачно. Послезавтра мы с директором национального музея доктором Накви выезжаем на место раскопок, чтобы проверить, как размещены экспонаты в новом здании музея. Приезжайте туда в пятницу, и вы будете нашим гостем.

Я поблагодарил его за любезное приглашение и за литературу, посвященную раскопкам, которую он мне предложил, и отправился на вокзал заказывать билет.

Спустя два дня, в десять часов вечера, меня уже увозил на восток хайдарабадский почтовый поезд. Дорогу мы коротали в сердечной беседе с пассажирами, которые с нескрываемым любопытством расспрашивали о жизни в социалистических странах. В городе Котри пересадка. Я нашел четвертую платформу, откуда поезд отправлялся в Рохри. Еще издалека я увидел на дверце одного купе лист ватмана со своим именем. Значит, я единственный пассажир, заказавший место в ночном поезде, обычно совершенно пустом.

До полуночи, когда поезд должен тронуться, оставалось еще около часа. Мне зарезервировали так называемое «купе для супружеской пары». Такие купе еще встречаются в старых железнодорожных вагонах, унаследованных от Британской Индии. Я опустил верхнюю штору, постелил постель и приготовился спать. Проводник еще не включил верхний свет, и с неба цвета индиго в купе лился яркий лунный свет. Я засыпаю от усталости, несмотря на то что январская ночь была довольно холодной, и в полусне думаю о завтрашнем дне. Как же все-таки выглядит город, которому не меньше пяти тысяч лет?

Осью Западного Пакистана является река Инд с его могучими притоками, орошающими плодородную почву долины Инда. В этой долине и в прибрежных низменностях около пяти тысяч лет назад возникла одна из древнейших цивилизаций. Центрами этой цивилизации были богатые, хорошо и четко распланированные города. Крупнейшие из них, руины которых довольно хорошо сохранились до наших дней, находились близ Хараппы в Панджабе и Мохенджо-Даро в Синде. Каждый из них занимает в окружности около 4,5 километра. Наиболее интересен Мохенджо-Даро — несомненно один из самых древних городов на земле, хотя лопата археолога вскрыла лишь одну восьмую его территории.

Поезд подходит к станции. Он еще не успел остановиться, а ко мне уже мчится тонга, целый рой которых ждет приезжих у вокзала. Я сажусь в двуколку с высокими колесами и спустя полчаса въезжаю в селение Докри. Нам еще ехать около часа, но дальше дорога лучше — бетонное шоссе, ведущее к ларканскому каналу.

Около 11 часов перед нами выросло современное здание и несколько более старых построек. Это — археологический музей.

Я был приятно удивлен архитектурным решением нового здания музея и обрадован тем, что увидел доктора Валиуллу, который проводит археологические раскопки во всем Западном Пакистане. Это настоящий ученый, в полном смысле этого слова, кроме всего прочего обладающий еще и фантазией, позволяющий замечать то, что остается скрыто для других.

Когда спала полуденная жара, доктор Валиулла повел меня по городу Мохенджо-Даро, предложив мобилизовать все мое воображение, чтобы представить этот город во времена его расцвета. Это было примерно в 2300 г. до нашей эры, задолго до того, как волны разбушевавшегося Инда начали опустошать улицы города.

— Давайте ненадолго забудем, что сюда нас привезла старая тонга, и перенесемся на четыре тысячи лет назад. Мы едем на арбе, запряженной буйволами, среди тщательно обработанных полей, на которых выращивается богатый урожай пшеницы и ячменя. Чуть дальше растут сезам и другие злаки, вдали виднеются белеющие коробочки хлопчатника. Жители долины Инда уже тогда знали хлопчатник и умели его обрабатывать. Вот мы подъезжаем к городскому предместью. Обратим внимание на кладбище, могильные холмики которого строго сориентированы с севера на юг — так же, как впоследствии это делали мусульмане. За кладбищем дымятся печи. Некоторые служат для обжига глиняной посуды, в других обжигаются миллионы звонких кирпичей для строительства домов и укреплений.

Так как мы подъехали с запада, то сначала попали в возвышенную часть города, которая представляет собой прямоугольный, хорошо укрепленный холм длиной около 400 метров. Стена возведена на высокой насыпи, защищающей город от наводнений. Купцы из города Ур в Месопотамии подтвердят, что основанием их городских стен тоже служит такой же вал. На одинаковом расстоянии друг от друга возвышаются четырехугольные башни. На севере в стене проделан проход, через который идет дорога, ведущая к первым воротам.

Мы вступили в цитадель. Внутри цитадели площадка, которая метров на десять возвышается над остальным городом. На этой площадке расположено несколько сооружений, принадлежащих городскому управлению. Наиболее интересен большой водоем с лестницей- вода здесь проточная — это общественная баня. Чуть поодаль строение с закрытым двором. Вероятно, это религиозное училище или дом высшего духовного лица. Тут же колонный зал, предназначенный для торжественных собраний.

Давайте поднимемся на восточную стену, чтобы осмотреть город, расположенный под нами. От обоих углов цитадели отходят параллельные проспекты шириной примерно в десять метров. Крест-накрест их пересекают более узкие улицы. Таким образом город делится на правильные кварталы длиною примерно 400 метров. Они пронизаны целой системой узких улочек, перекрещивающихся друг с другом под прямым углом. С первого взгляда видно, что город застраивался по плану, который осуществлялся городским управлением.

Немощеные улицы окаймляет хитроумная система сточных канав, прикрытых кирпичами или камнями. В них ведут водостоки из домов. Нечистоты вытекают из кирпичных уборных и купален, а затем смываются водой. Не зря в каждом дворике есть глубокий колодец. Обратите внимание на второй дом справа. У него на внешней стене виден каменный водопровод, который можно легко открыть, но в то же время он построен так, что нечистоты не пачкают пешехода. Вот один из чистильщиков канав открыл каменную крышку и выбирает из канала наносы. Через четыре тысячи лет археологи найдут здесь кучку таких наносов рядом с открытым люком.

Между тем солнце начало склоняться к западу и пришло «время коровьей пыли», когда дети загоняют горбатых коров и быков на ночь в город. Скот поднимает клубы пыли, которая надолго остается висеть в воздухе. Во дворике каждого дома имеется колодец, с трех сторон окруженный стенами. То здесь, то там видна покрытая пылью лестница из жженых кирпичей, ведущая на плоскую крышу.

Дома похожи друг на друга. Они ничем не украшены, стены покрывает сероватая глиняная обмазка. Окон совсем не видно. Мы тщетно пытаемся найти какой-нибудь вход, ведущий в дом с главной улицы. В жилое помещение можно войти только с боковых улочек. Это сделано для того, чтобы в помещение не попадало слишком много пыли. Комнаты не загромождены мебелью. В большинстве случаев там стояли лишь низкие скамейки и большие кувшины, которые использовались в качестве сундуков или ящиков. В ближайших лавочках городские надсмотрщики взвешивают каменные кубики, которыми купцы пользуются вместо гирь, и сравнивают их с официальным набором разновесов.

Однако нельзя составить себе полное представление о городе, если ходить лишь по главным улицам. Давайте зайдем на окраину, в кварталы, где живет беднота — поденщики и батраки. Здесь мы уже не встретим больших зданий. Друг к другу жмутся маленькие одинаковые двухкомнатные домики.

Домики бедноты в Мохенджо-Даро напоминают квартал поденщиков в Хараппе. За убогими жилищами расположены ровные ряды круглых площадок из кирпичей, где в больших ступах размалываются зерна, а мука хранится у реки в просторных амбарах с кирпичным фундаментом.

И в Мохенджо-Даро и в Хараппе, так же как и в городах Месопотамии, светскую власть наверняка поддерживали религиозные институты. Но во воемя нашей прогулки мы не нашли ни одной постройки, о которой можно было бы с уверенностью сказать, что это капище. Быть может, слой почвы скрывает место, где совершались религиозные обряды; а быть может, оно скрыто буддийским храмом, выстроенным позднее. Не найдено ни одного святилища и в Хараппе. Поэтому мы вынуждены удовлетвориться найденными в городе мелкими предметами, хоть что-то говорящими о религии здешних жителей. Глиняные фигурки женщин свидетельствуют о том, что богиня-мать играла немаловажную роль в домашнем ритуале. На одной из печатей — образ божества с тремя лицами и рогом, сидящего, скрестив ноги, и окруженного слоном, тигром, единорогом и быком. Это божество, видимо, предшественник индусского бога Шивы. Судя по печатям, жители чтили некоторые деревья, например священную смоковницу, а также некоторых животных, главным образом быков, слонов, коз.

— Прежде чем вернуться в XX столетие, — улыбнулся мой проводник, — давайте «приглядимся» к тем, кто ходит по этим улочкам вокруг нас. Это люди среднего роста, с каштановым цветом кожи, удлиненной формой черепа и правильными чертами лица. Есть и Другие, с вьющимися волосами, темной кожей и резко очерченными губами, напоминающие пращуров индийского юга. Встречаются здесь и монголоиды с миндалевидными глазами. Они, наверное, прибыли с караванами верблюдов, которые привезли сушеные фрукты, а также бирюзу и другие полудрагоценные камни из Афганистана и Ирана.

— Посмотрите, как жители Мохенджо-Даро одеваются. У мужчин вокруг бедер обернут кусок материи, лишь на высокопоставленных лицах и жрецах вышитые хлопчатобумажные одежды. У многих борода и бакенбарды, но выбрита часть верхней губы, так же как у их современников в Шумере. За городом рабочие в большинстве случаев ходят обнаженными. Женщины одеты в коротенькие юбочки с лентой, застегнутой брошкой. Более богатые дамы вместо ленты носят жемчужный пояс. Верхняя часть тела остается обнаженной, но с шеи спадают тяжелые бусы из глиняных шариков или полудрагоценных камней. У самых высокопоставленных женщин ожерелье из серебра или позолоченной бронзы. На голове у каждой широкое веерообразное украшение. Более сложные прически у мужчин. Сановники повязывают голову ленточкой.

— Интересное зрелище, — замечаю я, — хорошо бы также понять, о чем они говорят.

Лицо доктора Валиулла погрустнело.

— Этого мы, возможно, не узнаем. Многие ученые пытались разобрать надписи на печатях, найденных в Мохенджо-Даро, в том числе и чешский профессор Грозный, однако пока безрезультатно. И это не удивительно, так как нет ни достаточно пространных надписей, ни текстов, с которыми их можно было бы сравнить. Ближайший к ним по времени письменный документ на 12 или даже 15 столетий моложе. Я имею в виду эдикте! которые правитель Ашока приказал выбить на скалах в III столетии до нашей эры. Но если бы благодаря счастливой случайности нам и удалось прочитать эти протоиндские знаки, мы бы, наверное, немногое узнали о жителях Мохенджо-Даро. На печатях, вероятно, написаны имена их владельцев или изображенных на них божеств. Однако давайте вернемся на широкий проспект, вдоль которого тянутся лавки красителей, продавцов лекарственных трав и брадобреев. Я сейчас думаю о том, что могло послужить причиной гибели этой древней цивилизации. Давайте еще раз поднимемся на цитадель и представим себе картину падения города.

Через несколько минут мы снова поднялись на городскую стену. Вновь перед нами правильные кварталы, но теперь картина уже не та. Город охвачен пламенем, всюду клубы дыма. По главным улицам несется орда захватчиков, предводитель которых привстал на колеснице. Кони мчатся галопом, над дышлами склоняются возницы, а стрельцы, стоящие рядом с ними, натягивают тетиву коротких луков и целятся в толпу разбегающихся жителей. Часть конников сворачивают в боковую улочку, где несколько выскочивших из дома человек пытаются скрыться. В мгновенье ока они брошены в пыль и растоптаны. Чуть подальше еще один беглец разделил судьбу своих соотечественников. Из улочки резчиков по слоновой кости выбежали четверо взрослых с детьми. Они убиты на месте. У общественного колодца женщины набирают воду. Заслышав крики, две из них, не удержавшись, выбегают на улицу. Но в это мгновение из-за угла выскакивают колесницы и женщины погибают под копытами лошадей. Один из захватчиков бросается с обнаженным мечом к колодцу и убивает еще одну женщину, которая пытается там укрыться. Она падает мертвая, а через секунду та же участь постигает и ее подругу. Орда мчится с добычей дальше. Часть завоевателей уже бегут по лестнице, ведущей в цитадель, где мы стоим.

Самое время укрыться. Скелеты оставались среди руин в течение трех тысячелетий, пока их не нашли археологи в тех же позах, в каких людей застала смерть. День, когда они погибли, по-видимому, стал гибелью и всей древней культуры.

Исследования показывают, что цивилизация долины Инда достигла расцвета в первые века II тысячелетия до нашей эры. Впоследствии, быть может, ухудшились климатические условия или наступил экономический и политический упадок. Окончательный удар этой цивилизации нанесли вторгшиеся варварские племена. Сейчас большинство ученых считают, что есть достаточно оснований полагать, что это были племена ариев. В 1944 г. в Хараппе и Мохенджо-Даро были обнаружены остатки крепостных укреплений. Многие исследователи предполагают, что эти города и есть те крепости, о нападении на которые сообщают древнейшие литературные памятники ариев — гимны «Ригведы». Археологические методы помогли довольно точно определить, что падение протоиндской культуры произошло приблизительно в XV в. до нашей эры.

После возвращения мы нашли доктора Х’ана сидящим на траве перед музеем с чашечкой чаю.

— Арии уничтожили Хараппу и Мохенджо-Даро, — сказал он, увидев нас, — однако около шести лет назад мы нашли город, который уничтожили мохенджодаровцы.

— Вы имеете в виду Кот Диджи на левом берегу Инда?

— Да, это невдалеке отсюда, за рекой. Подземные воды там поднимаются не так высоко, как здесь, и мы смогли ввести наши зонды намного глубже. Сделанные нами открытия были удивительны. Оказалось, что, когда в XXV в. до нашей эры хараппцы и мохенджодаровцы пришли в долину Инда, там существовала довольно развитая культура. Откуда они пришли, мы пока не знаем. Жители Кот Диджи обитали в домах из необожженного кирпича и пользовались каменными орудиями труда. Их поселок был окружен крепостным валом на скальном фундаменте. Это — самое древнее укрепленное поселение Южной Азии. Мохенджодаровцы напали, разрушили и сожгли это селение, а на его месте появился новый земледельческий центр. Я там проводил раскопки в 1955 г. и думаю, не ошибусь, утверждая, что мы отодвинули историю долины Инда не менее чем на 700 лет назад, к концу IV тысячелетия до нашей эры.

— Но в Хараппе ведь никаких следов более старого поселения не было найдено, несмотря на то что подземных вод там нет. Что же вам мешает произвести более глубокие раскопки?

— Там мы столкнулись с другим препятствием, которое тоже нелегко преодолеть. В наносах Инда есть селитра. Соединяясь с кислородом воздуха, эта селитра образует едкое вещество, которое уничтожает кладку древних зданий и укреплений. Вы, может быть, заметили, что глина вокруг большого зернохранилища покрыта белым налетом. Это соль, откристаллизовавшаяся после испарения влаги. Мы вынуждены создавать бетонную дренажную сеть, чтобы муссонные дожди смыли хотя бы часть этой соли. До тех пор, пока мы не избавимся от соли, мы не можем продолжать раскопки, и поэтому хараппская цивилизация нам известна лишь в ее зрелых формах.

Подземные воды и соли селитры усложняют работу археологов в долинах рек. От соли можно избавиться, с подземной водой дело обстоит сложнее. Вначале раскопки здесь велись с ноября до марта, когда в общем-то стоит довольно благоприятная погода. Но затем было выяснено, что в апреле, мае и июне — во время сухого периода, предшествующего муссонным ливням, уровень подземных вод падает. Археологи решили продолжать раскопки и во время весенней жары, когда стрелка термометра поднималась до отметки 45 градусов. Раскопки велись вечерами и на рассвете. Открытия стоили этой адской работы.

Ученые, ведущие раскопки в горах, особенно те, кто работает на севере, у гор Гиндукуша, не сталкиваются с этими трудностями. Поэтому там древние цивилизации были открыты намного раньше, еще в половине минувшего века. Кроме того, им не пришлось строить новых железных дорог, как, например, при раскопках в Хараппе.

Я съездил на север, чтобы познакомиться с раскопками Хараппы. Больше всего меня интересовала продолговатая котловина в районе Хазара, где тянутся руины города, которые греческие источники называют Таксила, а индийские — Такшашила. В наше время в этой долине безлюдно. Современные деревни, соединенные узкоколейной железной дорогой, лежат на несколько километров южнее. Благодаря раскопкам названия этих деревень стали известны всему миру. Но археологи начали копать здесь не случайно. Изучая литературные источники, они предположили, что где-то в этом районе должны находиться памятники времен расцвета буддизма. Их ожидания сбылись. Здесь были найдены не только буддийские храмы, но и следы пребывания в Индии греческих завоевателей.

Таксила известна главным образом как сокровищница скульптурных памятников гандхарского искусства[2]. Она была центром семи следующих друг за другом цивилизаций и сейчас является самой обширной археологической резервацией в Пакистане. На целые километры протянулись тщательно оберегаемые фундаменты кладок, которые слой за слоем рассказывают о давно ушедшей славе. Возможно, что в VI в. до вашей эры Таксила была колонией империи Ахеменидов. В IV в. до нашей эры она попала под власть греков, потом индийских царей из династии Маурья, затем саков, парфян и, наконец, кушанских владык. Погибла Таксила в 455 г., когда с севера на нее напали эфталиты, или «белые гунны».

В Таксилу можно добраться из Равалпинди поездом или автобусом. Мои друзья посоветовали мне предпочесть автобус, и я, следуя их совету, туманным августовским утром выехал в Таксилу. На городской площади туристам предлагают тщательно уложенные ряды «древних сувениров». Искусные гончары делают мелкие глиняные чаши, украшая их орнаментами, похожими на те, что встречаются на сосудах, найденных в древних развалинах.

У автобусной станции нас поджидали двуколки, которые могли подвезти к музею или провезти по давно погибшему городу. Раскопки тянутся на несколько километров и не только по дну долины, но и по склонам холмов. Один из храмов построен на вершине горы. Я подумал, что даже для беглого осмотра не хватит целого дня. Однако преподаватели истории из Равалпинди, которые приехали сюда вместе со мной, представили меня управляющему музеем. Он провел нас по залам, полным скульптур, рассказывая о каждой из них много интересного.

Но так как мне не терпелось начать осмотр непосредственно с раскопок, то мы вскоре покинули музей. До самого отдаленного храма не меньше получаса езды. С горы, на которой построен храм, открывается прекрасный вид на всю долину.

После эфталитского погрома Таксила с ее храмами и дворцами, которые завоеватели разрушили, восстановлена не была. Обезглавленные изваяния пролежали столетия под развалинами, ожидая, когда люди оценят их благородную красоту.

И я с благодарностью думаю об археологах, которые с таким старанием откапывали тысячи каменных обломков и составляли из них разбитые изваяния. Огромный район был превращен в государственный заповедник. У подножия живописных холмов благодаря их трудам возник великолепный музей.

ПУТЕШЕСТВИЕ К ТРОНУ СУЛЕЙМАНА

В последние годы все чаще высказывается мнение, что культура долины Инда имеет много общего с культурой жителей гористых местностей Белуджистана. В крупнейший город этой труднодоступной области, Кветту, собирался отправиться мой товарищ, представитель одного из чехословацких автомобильных заводов, чтобы на месте проверить работу наших «Татр» и «Праг». Туда же перевели ученого, занимающегося индо-персидской литературой, с которым я вместе работал. Я решил воспользоваться этим и совершить непродолжительную поездку, чтобы осмотреть исторические достопримечательности Белуджистана.

Ноябрьским утром на аэродроме в Карачи нас взял на борт небольшой горбатый голландский самолет «Фоккер Френдшип» и, поднявшись в воздух, лег курсом на северо-запад. Вид из окошка был не очень привлекательным. Под нами без конца и начала тянулась песчаная равнина Макрана со множеством высохших русл рек, сверху напоминающих змей. Через час ландшафт изменился. Желто-коричневый цвет пустыни сменил голубой налет массива Сулеймановых гор, среди ущелий которых виднеются ленты рек. Края узкой долины почти сомкнулись, сжав полотно железной дороги Карачи — Кветта, по которой дизель-электроходы с трудом тянут грузовые поезда.

Горы поразили меня своей суровой неприступностью. Вокруг Кветты поднимаются могучие горные вершины, многие из которых овеяны легендами. На юге возвышается Чилтан, названный так в связи с преданием о 40 мучениках, спящих вечным сном на его вершине[3]. На юго-востоке от самого города круто поднимается вверх гряда Мертвого нагорья, и лишь на севере открывается более спокойный вид: вдали виднеется лесистое Зеленое плато.

В окрестностях Кветты есть прекрасные места для отдыха, например Зиярат (летняя резиденция президента Пакистана) или озеро Ханна. Профессор Каусар, встретивший меня на аэродроме, пообещал, что я всюду побываю.

— О наших краях ученые заговорили около 12 лет назад. В то время экспедиция пакистанских и американских археологов обнаружила осколки глиняной посуды, которой пользовались около шести тысяч лет назад. Осколки были испещрены таинственными знаками. Некоторые ученые считают эти знаки самым древним в мире алфавитом. Но утверждать этого еще нельзя.

Мне захотелось осмотреть археологические раскопки в долине реки Зхоб, и один из коллег проф. Каусара пригласил меня поехать вместе с ним.

Это приглашение пришлось как нельзя кстати. Мы договорились встретиться рано утром на автобусной станции. Автобус отправляется в шесть утра и 280 километров, по словам моего попутчика, он легко преодолеет за семь часов. У меня на этот счет было собственное мнение, ибо я хорошо знал поношенные, полуразбитые, собранные кустарным способом кузова старичков-омнибусов, которые не рассыпаются лишь благодаря милости Аллаха.

Но оказалось, что эти колымаги не так уж плохи, как кажется с первого взгляда. Когда на рассвете я, наконец, дождался заказанного такси, над долиной Кветты висел густой ледяной туман. На улицах не было «и души, рыночные лавчонки были закрыты ставнями, ветки деревьев покрывал иней. В помещении станции находился один столик, рядом с которым стоял мужчина, завернутый в лохматое покрывало. Это был кондуктор, который очень удивился, куда это саиб в такую рань торопится на автобус. Постепенно стали собираться пассажиры, которые, несмотря на стужу и сырость, в большинстве были босыми, в тонких полотняных брюках, но зато на них были надеты потрепанные свитера, и обмотаны они были шерстяными платками и шалями. Каждый тащил на себе несколько мешков или узлов, у некоторых были саженцы фруктовых деревьев, а один подросток нес на плечах ягненка. Все вопросительно посматривали на меня, так как я стоял без плаща с небольшим портфелем и фотоаппаратом на ремешке. Европейцы здесь не ездят в автобусах. Если кому-нибудь взбредет в голову куда-нибудь отправиться, то он или едет на собственной машине, или его кто-нибудь специально везет.

Я попросил у кондуктора разрешения сесть рядом с Шофером. Это честь, которую здесь окажут не всякому, но то, что я говорил на урду, сразу расположило ко мне кондуктора. И мне предоставили самое лучшее место в автобусе.

У здешних автобусов существуют два класса. Низший класс — это все сиденья вдоль автобуса, а пятишестиместная поперечная передняя лавка является высшим классом. Обычно она полностью занята, потому что проезд стоит довольно дешево. За дорогу от Кветты до Форт-Сандемана я заплатил за «первый класс» всего лишь 12 рупий[4].

Шесть часов, но автобуса не видно. Все пассажиры считают это явлением обычным и не проявляют беспокойства. Вскоре прибежал уличный продавец. Он поставил на землю тростниковую подставку в форме двух конусов, сращенных вершинами, и, положив на нее корзину, начал всем предлагать завтрак: кофты — мясной рулет, жареную цизерну, которую он насыпал в бумажный кулек, или немного рису прямо на ладони. Чем он только не торговал — сигаретами «биби», плитками шоколада, кисловатыми конфетами (он продавал их поштучно и незавернутыми), сорочками, джемперами, расческами, зажимами для галстуков. Все это было развешено на рейке, которую он носил на ремне, переброшенном через плечо.

Автобус появился с большим опозданием. Кондуктор влез на крышу автобуса и начал там укладывать жестяные чемоданы, узлы и мешки. Вся эта гора груза едва уместилась на крыше. Саженцы, ягненка и козу он поместил внутри автобуса. Когда все было готово, кондуктор кивнул водителю, тот завел мотор, и никто не успел опомниться, как он дал газ. Пассажиры, словно кто-то полоснул их очередью из автомата, бросились к автобусу, и он тронулся.

Я остался один, потому что профессор Анвар Куреши, который должен был ехать вместе со мной, не пришел, и я уже начал свыкаться с мыслью, что вообще сегодня никуда не поеду. Но примерно в половине восьмого за мечетью раздались гудки второго автобуса. Он был наряднее первого — весь белый с оранжевой каймой посередине. Из окна мне махал рукой мой попутчик.

— Я забыл вам сказать, что туда идут два автобуса и что мы поедем вторым, — сказал он, извиняясь.

От Кветты расходятся хорошо асфальтированные шоссейные дороги, построенные англичанами из стратегических соображений. Их окаймляют аллеи ветвистых деревьев. Там, где деревья кончаются, за окошками начинают мелькать через равные интервалы глиняные сосуды, предназначенные защищать молодые саженцы от коз и зайцев.

Уплатив налоговый сбор, мы без остановки ехали вдоль железнодорожного полотна до Бостана. Дорога, ровная, как струна, шла по дну мелкой долины, и стрелка спидометра все время находилась около цифры 60 миль, что примерно равно нашим 90 километрам. Я уже почти поверил, что мы действительно через семь часов достигнем цели, тем более что на моторе значилось «Шевроле-1959».

Но не тут-то было. Примерно через 60 километров синее шоссе словно обрубили. Его сменила очень пыльная, разбитая полевая дорога. Шофер сказал мне, что до самого Форт-Сандемана она будет не лучше. Но ему это, видимо, не очень мешало, потому что он гнал автобус в облаках пыли, почти не снизив скорость. Наши темные костюмы вскоре стали серыми.

Мы быстро преодолели подъем, ведущий к перевалу, который отделяет кветтскую долину от долины реки Зхоб, и спустились к Хиндубагу. Этот городок был так назван из-за садов, которые здесь разбили индусы. После раздела Британской Индии владельцы этих садов переселились в Индию и край опустел. Но сейчас здесь снова слышно однообразное постукивание бензиновых насосов, которые подают воду к фруктовым деревьям. И так как урожай только что собрали, на главной улице толпились продавцы с возками, полными великолепных яблок. Новому расцвету Хиндубага способствовали и рудники, где добывается хромовая руда, идущая в основном на экспорт. С дороги рудников почти не видно. Они расположены за военным аэродромом с ровной травянистой площадкой и большой белой надписью «Хиндубаг» на скале.

Получасовая остановка. Тот, кто хочет пообедать, должен поторопиться, потому что мы больше не встретим ни одного большого населенного пункта на своем пути.

Мы вошли в чайхану «Заминдар», которая на европейский манер оборудована мраморными столиками и креслами. Здешние жители — пуштуны, они пьют несладкий зеленый чай, в который любители бросают щепотку соли.

— Выберите себе что-нибудь на обед, — предложил мне Анвар Куреши.

Но из чего выбирать, ведь никто и не думает нести меню. Я с удивлением смотрю, как мой попутчик внимательно осматривает потолок. Сверху свисают бараньи окорока, грудинка, ребра, как будто мы находимся в лавке мясника. Оказывается, стоит лишь показать пальцем на понравившийся кусок мяса, как спустя несколько минут вам на тарелку положат до хруста поджаренное ребрышко. Толстые овальные лепешки из пшеничной муки были очень вкусны, а в качестве гарнира служил мелко нарезанный сладкий лук. Перед обедом надо обязательно помыть руки под краном медного котла, стоящего на треноге у двери, так как здесь едят руками, не пользуясь приборами. После обеда мы выпили чай, к которому официант подал миндаль, фисташки и еще какие-то вкусные орехи.

Вскоре после того, как мы покинули Хиндубаг, перед нами открылась долина шириной в три километра, окаймленная хребтами гор. Слева от нас расположено Канарское нагорье, а с правой стороны видны отроги Сулеймановых гор, состоящих из пород различной твердости. Мягкие наносные почвы выветрились, а твердые граниты образуют острые гребни хребтов.

Мы довольно долго едем вдоль русла реки Зхоб, но нигде не видно ни капли воды. Вода наполняет русло реки главным образом в период летних муссонов и несколько недель спустя после них. Вся долина покрывается свежей зеленью, как будто флора хочет наверстать то, что было упущено в жаркий период. Но в ноябре о существовании реки свидетельствуют лишь короткие отрезки дороги, покрытые бетоном в местах пересечения с притоками реки. Мостов здесь не строят, да в этом и нет необходимости. Большую часть года здесь вообще не бывает воды, а в период дождей повозки переправляются на другой берег по твердому, как бетон, дну.

Осенью вдоль дороги тянется степь, по которой ветер гонит пыль и песок. Кое-где видны стада коз и овец, реже коров. Зимой скот со склонов гор спускается ближе к селениям. До сих пор для меня остается загадкой, чем он питается, хотя местные жители утверждали, что скудных остатков сожженной солнцем травы вполне достаточно.

Автобус часто останавливался в местах, где, куда ни кинь взгляд, не видно ни одного строения. И несмотря на это, каждый раз из автобуса выходили несколько человек. Лишь внимательно присмотревшись, я замечал, что к подножию холма прижимались лачуги, которые с большой натяжкой можно назвать глиняными домами. Это деревня. О более крупных населенных пунктах нас иногда уведомляет щит, на котором арабскими и латинскими буквами написано название села. Вечером ориентироваться легче, чем днем, ибо в темноте в окнах домов поблескивают масляные светильники.

Короткая остановка в деревне Кила Сайфулла. Отсюда начинается долина реки Лоралай, которая, несмотря на совпадение имен, не имеет никакого отношения к богине Рейна. На площадь, к милицейскому посту, около которого остановился автобус, сбежалось полдеревни. Это были рослые и крепкие пуштуны с большими тюрбанами на головах и перекрещенными лентами с патронами на груди. Свое имущество им часто приходилось защищать с оружием в руках. Но еще больше, чем имущество, ценили пуштуны свободу, и покорить их нелегко было даже англичанам. Британские войска долгое время пытались подчинить население этих гор, но полностью этого им так и не удалось добиться. В конце концов они удовлетворились тем, что обосновались в крепости, которую по имени своего генерала назвали Форт-Сандеман.

Среди местных жителей встречаются и белуджи. У них более светлая кожа и голубые глаза, а черты лица свидетельствуют о том, что они относятся к западному иранскому типу. На головах белуджи носят тюбетейки, чаще всего красного или зеленого цвета, украшенные бисером. Пуштунские деревни обычно расположены друг от друга на довольно большом расстоянии. И население принадлежит к разным племенам. Долину реки Зхоб населяют дуррани, какары, ачакзаи, апозаи и др.

Долина за деревней суживается, с обеих сторон подступают горы, и наконец она превращается в ущелье, которое едва вмещает узкоколейную железную дорогу, шоссе и русло реки. Автобус на крутых поворотах качается из стороны в сторону, а шофер непрерывно нажимает на клаксон. Вдруг перед нами открывается великолепный вид: широкая долина, со дна которой поднимается скала сказочной формы. За ней на горизонте величественно вздымается лесистое нагорье трона Сулеймана. И как будто волшебник взмахнул своей палочкой — вдоль реки появляются зеленые поляны, а справа журчит веселый ручеек с кристально чистой водой. Шофер резко тормозит. Что случилось? Остановки здесь быть не может, дорога открыта, вода не перегрелась. Неужели лопнула шина?

Я вопросительно смотрю на профессора Анвара, он безмолвно показывает на часы. Скоро два часа. Давно прошло время полуденной молитвы, но раньше мы не могли остановиться, ибо нигде не было воды. А вода мусульманину нужна для молитвы, как соль во время обеда. Он, конечно, может умыться пылью, что Коран допускает, но это не принято.

Пассажиры вышли из автобуса, склонились над ручейком и совершили омовение привычными движениями. Сначала погрузили в воду руки до самых локтей, потом намочили лицо, промыли глаза, прополоскали рот, влажной ладонью протерли волосы и бороду и, наконец, сполоснули ноги. Так мусульманин выполняет обряд ритуальной чистоты, после этого он может приступить к молитве. Молиться можно лишь на чистом месте. Для этого достаточно сухой земли, но мусульмане предпочитают подложить под себя молитвенный коврик, рогожку или просто кусок полотна. Пассажиры, с которыми я ехал, чисто вымели перед собой небольшую площадку, обложили ее камешками, разулись, у кого была обувь, и встали по направлению киблы, т. е. лицом к Мекке. Это направление определить довольно легко — кибла в Пакистане почти совпадает с западом, а так как небо здесь никогда не затягивают тучи, то это направление легко угадывается по солнцу. Окончив молиться, все вновь усаживаются в автобус, и мы продолжаем путь.

Остановка для молитвы длилась недолго, минут десять вместе с омовением. Каждый взрослый мусульманин обязан воздавать хвалу Аллаху пять раз в день. Большинство мусульман в Пакистане ревностно соблюдают этот обычай. Они молятся вечером во время заката, через два часа после того как стемнеет, на рассвете, в полдень и между полуднем и закатом солнца. В каждой мечети висят чисельники. На них стрелки показывают время молитв, которое изменяется в зависимости от времени года.

Было около трех часов, когда автобус въехал в город, над которым возвышалась бывшая британская крепость. Это — Форт-Сандеман, цель нашего пути. На башне развевался пакистанский флаг, что означало, что в крепости размещена резиденция политического уполномоченного пограничной области. Он является также начальником пограничных войск района; называют его «политический агент».

Доисторическая цивилизация в долине реки Зхоб, как и в других районах западной Азии, была обнаружена при раскопках террас с пологими склонами, покрытых, как правило, осколками глиняной посуды. Эти плоские холмы по-арабски называются «тэлл», по-синдхски «даро», на языке пушту «дхери», по-белуджски «дхамб» и по-турецки «тепе». Возникли они не путем естественного наноса земли. Их создали человеческие руки. Глиняные домики древнейших поселений опустошались и разбаливались, на месте развалин строились новые селения, и так вырастал холм. В кветтской и зхобской долинах таких холмов несколько десятков, и почти все они расположены вблизи нынешних деревень. Раскапывая эти холмы и изучая каждый слой, можно проследить за ходом исторического развития живших здесь людей. Для археологов каждый слой является как бы страницей книги истории. Однако исследования здесь тормозятся не только из-за недостатка средств. Возникают и другие, часто очень трудно преодолимые препятствия. Холмы издавна служат кладбищами, и это кое-где практически исключает возможность вести раскопки.

Однако пакистанские, европейские и американские археологи начали исследовательские работы в тех местах, которые пережили особенно бурную историю. Это был нелегкий труд для рабочих-землекопов — пуштунов и белуджей. Работать приходилось при невыносимой жаре, однообразие которой время от времени прерывали песчаные бури и смерчи. Но вскоре открытия последовали одно за другим: откапывая кладку стен, очаги, находили осколки глиняной посуды.

Самое крупное доисторическое поселение было обнаружено на Холме Счастья (Дхамб Саадат), примерно в 14 километрах южнее Кветты. Около пяти тысяч лет назад люди, жившие здесь, разводили овец, коз и даже крупный рогатый скот и, судя по некоторым признакам, выращивали пшеницу и ячмень. Зерно они мололи не в каменных ручных мельницах, как это делается сейчас, а растирали его в небольших ступах. Железа они не знали, из металлов им были известны медь и олово, а инструментами они пользовались в основном каменными или костяными.

Об их одежде мы почти ничего не знаем. Во время раскопок были найдены пуговицы, это значит, что они носили одежду, напоминающую скорее куртки, чем мантии. Женщины украшали себя ожерельями из ракушек или камней. Волосы сзади они поднимали в виде пирамид, а спереди спадали длинные косы. В маленьких мисочках женщины хранили специальную краску, чтобы подкрашивать глаза. Древние художники из глины лепили не только фигурки коней и верблюдов, но также глиняные домики с окошками и дверцами. Вероятно, это были игрушки для детей. Самым трудным для археологов оказалось определить фигурки богини-матери, которые очень мало отличаются от статуэток более позднего, буддийского периода. Это дало повод для сомнений — действительно ли эти поселения являются столь древними. Для каждой статуэтки характерны великолепные линии тела и ужасные лица. Они, вероятно, олицетворяли единство созидательной и разрушительной сил природы.

Глиняную посуду, найденную здесь, можно разделить на два вида. Первый — известен под названием зхобской культуры, так как находки были сделаны главным образом при раскопках в долинах рек Зхоб и Лоралай. На темно-красном фоне изображены черные орнаменты и рисунки антилоп и верблюдов. При раскопках же у Кветты рисунки животных на посуде почти не встречаются и фон здесь светло-коричневый.

Те, кто пользовался этой посудой, пришли сюда из Юго-западного Ирана, пройдя афганские пустыни и преодолев перевал Нушки. Они жили на Холме Счастья в течение нескольких столетий около 4,5 тысячи лет назад. Постепенно стали появляться новые люди. Сначала они приходили как купцы, а потом повели себя как беспощадные завоеватели. Они разрушили дома и очаги бывших жителей и сами поселились здесь. Что это были за люди, мы не знаем и, наверное, не скоро узнаем, но можно попытаться нарисовать картину их будничной жизни. Из необожженных кирпичей они строили помещения размером приблизительно 2,5×3 метра. Кое-где встречаются постройки из камня. В одном из углов или посередине комнаты помещался очаг, сложенный из кирпичей или камней. Провизию они складывали в глиняные кувшины, какие и сегодня встречаются в беднейших деревенских семьях. В сводчатых глиняных печах, которые также сохранились у белуджей до наших дней, пекли пшеничные и ячменные лепешки. Белуджи не были вегетарианцами: во дворах разбросаны кости коз и овец.

Однако самой трудной загадкой для ученых оказались знаки на глиняной посуде. Они напоминают буквы А, Т, V, W и нанесены были, вероятно, заостренной палочкой или ногтем на донце или на горлышке кувшина, пока глина была еще сырой. Быть может, ими обозначали имя гончара или будущего владельца кувшина. К сожалению, нам известны лишь отдельные знаки, так что нельзя с уверенностью сказать, являются ли они примитивной письменностью или нет. Но если археологи не ошибаются при определении времени существования кветтской культуры, то в Белуджистане, быть может, найдены следы самого древнего «нерисуночного» письма. Однако, чтобы изучить это письмо, надо будет найти связные тексты, которые дали бы также новые сведения о проникновении племен из Ирана в Белуджистан и их влиянии на культуры долины Инда, ибо недавние раскопки в долине Лоралай свидетельствуют об их близости. Мы не можем пока утверждать, что древние культуры Белуджистана были непосредственными предшественниками протоиндской цивилизации. Создается впечатление, что они лишь создали условия, способствовавшие возникновению этой цивилизации. Лишь систематические, детальные, ведущиеся широким фронтом исследования смогут определить степень взаимного влияния древних цивилизаций Индии, Ирана и Месопотамии.

Несколько тысячелетий назад в Белуджистане климат был более мягким. Сейчас это в основном каменистая горная страна, расположенная на высоте 1500 метров над уровнем моря, которую пересекают крутые горные цепи, являющиеся почти единственным источником воды, а следовательно, и жизни. Земля в долинах плодородна, и, если их обеспечить водой, здесь можно собирать высокие урожаи. Но воду достают из примитивных колодцев или ее отводят сюда с отрогов гор по подземным каналам, которые называются карез. Для постройки такого канала не нужны дорогостоящие машины, достаточно иметь короткую широкую мотыгу. Современную технику заменяет вековой опыт. Главное в карезах — система вертикальных колодцев пяти- или десятиметровой глубины, которые выкопаны в глинистой почве на расстоянии от 10 до 50 метров. Эти колодцы соединяются друг с другом подземным каналом, по которому с горы течет вода. Карез выходит на поверхность за деревней в том месте, откуда воду можно развести по полям и садам. У места выхода сооружается водоем на тот случай, если в засушливый период приток воды будет недостаточен. Меня удивило то, что вода в этом водоеме кристально чиста, несмотря на то что ей пришлось долго течь по немощеному глиняному каналу. Старый крестьянин объяснил мне, что чистую холодную воду можно получить лишь в том случае, если карез построен правильно. Он не должен быть слишком покатым, так как вода будет течь слишком быстро, увлекая за собой комочки глины. Но он не должен быть слишком пологим, потому что вода будет застаиваться и гнить. Все искусство в том и заключается, чтобы придать карезу правильный наклон. Опытный строитель умеет на глаз определять, какой глубины нужно строить каждый колодец, чтобы выровнять неправильности склонов и добиться постепенного, не очень крутого наклона кареза по направлению к деревне. Многое зависит от самой трассы. Некоторые карезы идут прямо от подножия горы к деревне, другие петляют, чтобы использовать наиболее выгодный склон.

Из водоема, который очень тщательно оберегают, особенно в засушливое время, вода по канавкам подается в сады, где она с помощью системы глиняных запруд разветвляется на тоненькие ручейки, омывая корни фруктовых деревьев, и бесследно исчезает в растрескавшейся, вечно жаждущей воды почве.

Карезная вода служит не только для поливов. Ее пьет скот, а там, где колодезной воды недостаточно, употребляют и люди.

Тому, кто здесь не бывал, нелегко представить, как люди живут в этих глиняных домиках. Однако жизнь тут не так убога, как я думал, пока не посетил со своим другом Арифом усадьбу его родственников в Мастунге. При слове усадьба не должно создаваться представление о большой постройке с широким двором, ригами и гумном. Такие усадьбы с капитальным домом могут иметь лишь богатые помещики-заминдары, живущие в долине. В горах все намного меньше: и дворы, и хлевы, и жилые помещения.

Через низкие ворота в глиняной ограде мы входим на узенький четырехугольный дворик. Прийти сюда без предупреждения было бы в высшей степени нетактичным. Ведь надо дать возможность укрыться женщинам, которые дома работают с открытыми лицами. Я успеваю заметить мелькнувшую в боковой двери черную чадру старшей дочери, и до меня доносится девичий смех. Пол дворика сделан из тщательно утрамбованной глины. В углу блестит чисто выметенная площадка и на ней два тяжелых овальных камня. К верхнему приделана деревянная рукоятка. Это ручная мельница, около нее рассыпано зерно, — видимо, дочка перед нашим приходом молола пшеницу. Значит, это не самая бедная семья. Родственнику моего друга принадлежит также несколько гектаров фруктовых садов, в которых выращивается богатый урожай абрикосов, миндаля, гранатов, тутовника, айвы, не говоря уже о винограде, отовсюду свисающем тяжелыми, зелеными, сочными гроздьями. Виноградного вина здесь не производят. Виноград употребляется в пищу и идет на продажу только для еды. Наш хозяин не выращивает яблок, опасаясь многочисленных вредителей, но в соседних садах великое множество яблок, красных и желтых, самых различных сортов. Кое-где среди ветвей виднеются желто-зеленые груши.

Но давайте вернемся во дворик. В углу лежит на соломе, медленно двигая челюстями, буйволица, около нее бегают два теленка. Хлев им не нужен, ведь здесь дожди идут всего два раза в год. А холодными ночами все трое согреваются, прижимаясь друг к другу. Собственно говоря, это не хозяйство хлебороба. Ему не приходится вспахивать поля, и поэтому одной дойной буйволицы достаточно. Она дает молоко более густое и жирное, чем корова. Каждый в семье ежедневно пьет по нескольку чашек чаю с молоком, и оно еще остается для творога и других молочных продуктов.

Мой друг подводит меня к маленькому колодцу, тщательно прикрытому и снабженному примитивным воротом, подвешенным на старый сук. Но хозяин считает, что колодец не достоин нашего внимания, и, полусогнувшись, мы проходим через узкие двери в комнаты глиняного домика. Здесь на треногах стоят три медных казана с латунными петухами. На ручке у каждого висит жестяная кружка, рядом на полке лежит мыльница и полотенце. Вместо зубных щеток здесь пользуются тонкими заостренными веточками.

— Здесь вы можете искупаться, — улыбается Ариф, — есть даже теплая вода.

Я окидываю взглядом помещение в надежде обнаружить водопровод, но его нет. Зато под одним из котлов на треноге разбит очаг. «Сюда подсовывают железный ящик с раскаленным древесным углем, — добавляет мой друг, — вода быстро согревается и довольно долго остается горячей». И хотя пол всюду глиняный, но он так плотно утрамбован, что, даже если его долго поливать водой, он не размякнет и не превратится в кашу. По неглубокому отводу вода стекает в глиняную ямку и всасывается почвой. При здешнем сухом климате ямка никогда не переполняется водой. Сухая почва сразу же поглощает всю воду.

Из купальни низкое прямоугольное отверстие ведет в следующую, еще меньшую по размерам комнатку — туалет. Здесь нет ничего, кроме голого глиняного пола с отверстием посередине и небольшого кувшина с узким горлышком. Нечистоты смываются очень просто: наклонную поверхность поливают водой, которая стекает под пол. Каждый убирает сам за собой. Этот туалет отличался большей опрятностью по сравнению с уборными ближайшей школы, которые состоят из двух кирпичей и жестяной параши между ними.

После осмотра подсобных помещений мы переходим в жилые комнаты. С первого взгляда они кажутся не очень привлекательными. Но это потому, что с улицы, где светит яркое солнце, мы попадаем в сумеречные, без окон комнаты. Когда глаз привыкает, то комнаты оказываются довольно уютными. Чистый утрамбованный пол, стены, побеленные известью, потолок, затянутый рогожами, подпирают балки из тикового дерева. Мебели немного. По углам две кровати, если так можно назвать рамы с четырьмя ножками, проплетенные лыком и накрытые покрывалом. В середине комнаты столик с белой скатертью, а так как мы в гостях у образованного человека, то у стены стоит еще один столик с письменным прибором. Над кроватью несколько полок с книгами, а в углу вешалка. На стене даже есть фотография, на которой изображено торжество в университете, в котором принял участие младший сын хозяина.

Я спрашиваю, сколько лет может простоять такой дом. Мне не верится, что глиняные стены могут быть достаточно крепкими.

— Зря вы думаете, что глиняный дом очень хрупкий, — говорит Ариф, — ко это не просто построить хороший дом. По соседству как раз строится новый домик.

И снова Ариф тянет меня наружу под палящее солнце.

А вот и стены строящегося дома. Их прочность во многом зависит от самой глины. Опытные строители выбирают плотную вязкую глину, затем разводят ее в воде, пока она не станет жидкой, и добавляют в раствор мелко нарезанную солому.

Но строительство дома подвигается не так быстро, как может вначале показаться. Сперва нужно выкопать в земле неглубокие канавы для фундамента, чтобы глиняные стены не разъезжались, и лишь потом их начинают строить слоями, высотой по 40 сантиметров. Каждый такой слой должен неделю сохнуть, и лишь потом можно класть следующий. В строящемся домике стены поднялись до высоты плеч и каждый слой имел особый оттенок. Нижний, самый сухой слой был наиболее светлым, средний темнее, а верхний, недавно вылепленный, был цвета сырой глины. Рядом валялась кровля для крыши. Но это были не ровно распиленные бруски или доски, а самой различной формы изогнутые кривые ветки. Более зажиточные крестьяне покрывают крышу дорогим, но крепким тиком. Когда стены достигают определенной высоты, на них кладут длинные ветки, переплетают их камышовыми рогожками и все это тоже покрывают глиной. Концы многих веток свисают со стен, но о крыше хозяин не слишком заботится: ведь дождей он не боится. Их так мало, что высохшая глина быстро впитывает всю воду. Иногда случается, что во время сильной бури глиняная постройка размокает и рассыпается, как карточный домик. Тогда не остается ничего другого, как все построить вновь. В конце концов это не так уж накладно, зато вы обзаводитесь новым жилищем.

Те, кто побогаче, строят так, как строили несколько тысячелетий назад — из необожженных кирпичей. Эти кирпичи производятся в домашних условиях с использованием специальных формочек, чтобы кирпичи были одинакового размера. Влажная, хорошо утрамбованная глина закладывается в формы, и там она засыхает. В процессе сушки в форму надо добавить еще немного глины (потому что при усыхании она уменьшается в объеме), и кирпичик готов.

Готовые кирпичи складывают в штабели и оставляют сушиться на солнце в течение нескольких недель. Время от времени их поливают водой, чтобы глина не слишком быстро сохла и не крошилась. После этого можно приступить к работе. Строительство дома не требует расходов, потому что ни извести, ни строительного раствора не употребляется. Все это заменяет разведенная в воде тонкая пылевая глина, которая накрепко соединяет кирпичи друг с другом. Ломать голову над проблемой, чем обмазать дом, также не приходится — для этого служит та же глина.

Домик из необожженных кирпичей намного крепче, чем из простой глины. В его стенах можно пробить более широкие окна, с деревянными ставнями и решеткой. Для лучшей вентиляции под самым потолком вырезаются маленькие прямоугольные окошки. Их бывает обычно по два в каждой комнате, и этого вполне достаточно, чтобы внутри было светло.

Когда я принимал приглашение господина Арифа, то не думал, что он живет в глиняном доме. Ведь он получает не маленькую заработную плату — 450 рупий в месяц, а его семье принадлежат к тому же широко раскинувшиеся сады. Видя мое плохо скрытое удивление, он сказал, что никогда не будет строить капитальный дом из обожженного кирпича, потому что в нем трудно было бы жить. У глиняной постройки много плюсов. Она обходится дешево, материал для стройки всегда под рукой, но главное — такой домик очень удобен в условиях Белуджистана. Летом, даже в полдень, когда снаружи палят солнечные лучи, здесь вы ощущаете приятный холодок. Любое каменное строение превратилось бы в этом случае в раскаленный горн. В зимние месяцы, особенно по ночам, когда с гор дует холодный ветер, глиняная стройка удерживает тепло, собранное за день, так что часто не надо даже топить. Но, конечно, очаги в каждом домике есть, над каждой крышей виднеется тонкая труба.

В правоте профессора я убедился лично. В его домике ночью было градусов на пятнадцать теплее, чем снаружи, хотя очаг и не горел. И я с грустью вспоминал, как несколько дней назад в кирпичной гостинице «Чилтан», оборудованной на европейский манер, мы целую ночь топили камин и тем не менее дрожали от холода даже под одеялами. Была только первая половина ноября, но ртуть в термометре упала ниже нуля и лужи после захода солнца покрывались ледяной коркой.

ЦЕМЕНТ С КЛЕНОВЫМ ЛИСТОМ

Запасов бурого угля в Пакистане разведано немного, а каменный уголь на территории этой страны лишь начинают добывать. Поэтому уголь надо экономить. Его получают только те предприятия, которым он необходим. В домашних условиях уголь не используется, так как это было бы слишком накладно. Сама добыча угля не требует больших расходов, потому что шахтеры получают очень низкую заработную плату, но цена его растет из-за транспортировки. Чем дальше от шахты, тем уголь стоит дороже. В Кветте мы могли топить углем лишь потому, что он добывался совсем рядом.

Зажиточные семьи чаше всего сооружают камины, подбрасывая в них холодными зимними вечерами дрова. Это, вероятно, традиция, берущая начало в эпоху британского владычества. У англичан пылающий камин создавал, наверное, иллюзию их домашних очагов на Британских островах. Однако, как правило, тепла камина бывает недостаточно, чтобы обогреть помещения. Это слишком бесхозяйственное расходование дров, так как используется лишь непосредственный жар пламени, а большая часть тепла уходит в трубу. Даже если вы щедро подбрасываете дрова, поднять температуру в комнате можно лишь на два или три градуса. Но это довольно дорогое удовольствие, потому что один ман (около 40 килограммов) влажных дров стоит почти десять рупий, а это порция на один вечер. Столь дороги дрова в горах, покрытых лесом. И до сих пор для меня остается загадкой, почему в долине, где лесов нет, дрова стоят почти в три раза дешевле.

В областях с длинными и суровыми зимами, от холода спасаются другим, намного более практичным способом. Однажды, морозным утром, дрожа от холода, я вошел в кабинет заведующего кафедрой истории Пешаварского университета. Доктор Мунаввар Али-хан сидел за столом, изучая пожелтевшую персидскую рукопись. Он спокойно работал, несмотря на то что двери в холодный коридор были распахнуты. На нем был длинный, доходящий до пят ватный халат с широкими рукавами, а на голове вышитая кашмирская шапочка. Хотя профессор наверняка сидел на сквозняке с раннего утра, он вовсе не казался замерзшим. Причину этого я тотчас обнаружил. Когда он встал на меня пахнуло теплом, и под стулом, на котором он сидел, я увидел железный таз с раскаленными углями — кангри, которые, по местной пословице, даже в самые жестокие морозы «не дадут разлучиться душе и телу». Слуга сразу поставил такой же таз и мне под стул.

— Но вам же будет холодно, — сказал профессор, — у вас ведь нет халата.

Я попытался убедить его, что привык к холоду, но вскоре понял, что большая часть тепла действительно тратится впустую. Без длинного халата это «индивидуальное отопление» почти бесполезно.

Таким же способом могут согреваться одновременно несколько человек — обычно в чайханах или дома, когда собираются гости. В середине комнаты на подставки или противни кладут раскаленные угли и сверху несколько листов платана. Вокруг импровизированного очага расставляются стулья, спинки которых обвешаны войлочными накидками, весь круг покрывается широким одеялом, которое снизу поддерживается деревянными планками. Каждый из собеседников подтягивает одеяло к подбородку, иногда даже подвязывая его. Для полного удовольствия в середину ставят кальян, к которому тянется под одеялом столько мундштуков, сколько собралось гостей.

Жители больших городов, устраивающие свой быт на европейский лад, кангри не пользуются. Источником, тепла в их домах служит электрический ток. Это удобнее, гигиеничнее, но, естественно, не дешевле. В салонах греют электрические радиаторы, которые по внешнему виду и «производительности» почти ничем не отличаются от каминов. Попробуйте электрическим радиатором мощностью в 500 ватт обогреть комнату размером с хороший стог сена.

А в общем в северных областях, как правило, не остается ничего иного, как с ноября по февраль мерзнуть, особенно вечерами и ночью. Днем пригревает солнышко, а в полдень здесь бывает так же жарко, как у нас летом. Но нельзя забывать о свитере, ибо, как только солнце скрывается, сразу веет прохладой и к полуночи ртутный столбик может упасть на 20 градусов.

Простые люди, которых в Пакистане подавляющее большинство, вообще не могут позволить себе роскошь отапливать помещение. Женщины согреваются, готовя обед, а остальные члены семейства просто кутаются во все, что возможно. В общественных заведениях не топят, даже когда выпадает снег. Однажды мы решили пообедать в небольшом горном ресторане «Мари», расположенном на высоте 2600 метров над уровнем моря. В наших стаканах вода покрывалась ледяной коркой, а порция сваренного в крутом кипятке риса мгновенно остыла.

Но давайте вернемся к проблеме угля. Посмотрим, как же добывают уголь горняки шахт вблизи Кветты. Карьер «Солт Рэйндж Кольери», или «Угольные шахты Соляных гор», принадлежат «Корпорации промышленного развития Пакистана». Уголь добывается в двух шахтах. Одна шахта расположена в Ржавой горе, примерно в восьми километрах юго-восточнее города Кветты, другая, более крупная, — вблизи от деревеньки Дегари. Попытка отыскать рудник у Ржавой горы самостоятельно, наверное, окончилась бы неудачей. Он находится в глубокой долине, со всех сторон окруженной непроходимыми горами. Туда не ведет ни железная дорога, ни автомобильное шоссе. Подъездные коммуникации не строятся, потому что не хватает средств. Поэтому уголь оттуда доставляется по «дороге», проложенной колесами грузовиков.

Наш виллис свернул с асфальтированного шоссе, ведущего к плотине на озере Ханна, и начал карабкаться по каменистой, с бесчисленным количеством крутых поворотов дороге, которая тянулась к седловине хребта, преграждающего доступ к шахте.

У административного корпуса нас встретил приветливый техник, тут же по телефону сообщивший в проходную, что главный инженер разрешил нам осмотреть все оборудование шахты. Спустя немного времени мы уже осматривали новейшее оборудование аккумуляторной станции. Вокруг станции не было ни терриконов, ни подъемников. У меня даже создалось впечатление, что я очутился не на шахте, а на строительстве плотины, в тот момент, когда заканчивается сооружение обводного канала. Впереди чернело отверстие главной штольни, из которой выезжали серые вагонетки с углем. При более внимательном осмотре мы обнаружили на них маленькое клеймо «Мэйд ин Чехословакиа» — «Сделано в Чехословакии». Пока что эти вагонетки толкают вручную: паровозик где-то застрял в дороге. Инженер показал нам также машинный зал, откуда сжатый воздух нагнетается в пневматические молоты.

В этой шахте не пришлось вести вертикальный ствол, так как угольного пласта можно достичь по штольне, ведущей от подножия горы в ее недра. Длина ее около 200 метров, к забоям от нее ведут короткие штреки. Добывается уголь в основном ручным способом, единственная механизация — бур и взрывчатка.

Мы покидаем главный туннель шахты с железобетонным перекрытием, и наш виллис ползет по крутой тропинке вверх. На вершине холма видны остатки древних разработок, по которым достигали угольных пластов жители окружающих деревень. Это очень узкие, крутые ходы с ветхой крепью длиной около 50 метров. На дне их до сих пор мерцают лампочки горняков, которые так же, как полсотни лет назад, отбивают куски угля молотками и выносят его на поверхность на голове в плоских корзинах. Транспортеры в этих узких заборах не помещаются, да и производительность горняков так низка, что транспортеры большую часть времени работали бы впустую или простаивали. И все же, несмотря на полное отсутствие механизации, уголь здесь добывается, потому что в условиях Пакистана человеческий труд обходится во много раз дешевле машинного. Опытный шахтер, если у него труд налажен, может заработать до 20 рупий в неделю, техники получают 400–500 рупий в месяц, а главный инженер примерно раза в два больше. Так как в шахте еще не установлено все оборудование, здесь трудится пока что только одна смена. После того как строительство будет закончено, работа пойдет полным ходом и сирена, сзывающая горняков на работу, будет раздаваться трижды в сутки. Кирпичные домики шахтерского поселения в долине, наверное, примут новоселов, перебравшихся сюда из далеких деревень.

В Пакистане есть и такие рудники, до которых еще не добрался ни один грузовой автомобиль. Да он пока и не нужен, ибо все, что в них добыто, можно перевезти другим способом — на верблюдах или сплавить по воде, как это делают с солью, полученной в рудниках Калабага. Это третий по величине соляной карьер в Пакистане. Он лежит примерно в километре от берега Инда, в том месте, где река покидает последнее ущелье Соляного хребта и достигает пустыни Тал.

К калабагским копям добраться почти невозможно. К ним ведет лишь водный путь, если не считать узенькую тропинку вдоль береговых скал, которая соединяет копи с населенным пунктом и по которой могут пройти с грузом лишь ишаки и мулы. Если вы хотите осмотреть рудник, то вам нужно нанять в Калабаге лодку и проплыть около получаса против течения Инда. На прибрежных скалах, часто у самой воды, живописно разбросаны деревянные домики селения.

Постепенно утесы становятся все более неприступными, они поднимаются все выше и выше, и на темнокрасной породе все чаще проступают широкие полосы белой соли. На левом берегу виден заброшенный дровяной склад когда-то богатого индусского селения. А затем перед нами открылась довольно широкая долина, по которой тянется караван верблюдов с грузом соли. Они направляются к небольшой бухте, куда вскоре вошла и наша лодка.

У верблюдов по бокам висят мешки, их разгружают и нагружают вручную. Караван из пяти верблюдов, у которых нет ни сбруи, ни уздечек, ведет один погонщик. Верблюжья упряжь очень проста: кроме седла она состоит лишь из длинной веревки, которая соединяет ноздри заднего животного с седлом впереди идущего, а конец веревки погонщик держит в руке.

Вслед за караваном, который возвращался за новым грузом, мы около километра идем туда, где соль сортируют. Здесь на солнце блестят бледно-голубые, розовые и совершенно белые кучи только что добытой соли. Двое рабочих разбивают глыбы на более мелкие куски и сортируют их. Самую качественную, белую соль они размалывают и погружают в особые тачки. Все здесь делают лишь людские руки, вооруженные тяжелыми кувалдами.

Мои друзья знакомят меня с прорабом, и тот сразу же охотно предлагает мне совершить прогулку по руднику, довольный хотя бы тем, что ему не придется напрягаться, вспоминая английские слова. Тропинка ведет к узкому входу, откуда появляются ишаки, мулы, буйволы, груженные солью. Для подъема соли на-гора верблюдами пользоваться нельзя, так как они не могут поместиться в этих низких копях. Ослы и мулы спускаются за грузом глубоко вниз, добираясь до отдельных забоев. Там, всегда по двое, работают забойщики.

Я спускаюсь за своим проводником в рудник по крутой штольне, которая то становится настолько низкой, что приходится сгибаться в три погибели, то вдруг увеличивается до размеров огромного зала. Свет коптящей масленки прыгает по стенам, выхватывая из темноты мягкие, пастельные цвета скал. Несколько раз мы поворачиваем то вправо, то влево, и проводник берет меня за руку, чтобы я не упал через низкую глиняную дамбу в пропасть, которая разверзлась под нами. Из глубины поблескивают желтые огни и слышны скрипучие звуки.

— Мы в нашем самом большом забое, — замечает господин Салим.

Я попросил разрешения спуститься к забойщикам и поговорить с ними.

— Пожалуйста, — ответил он, — только осторожнее, не поскользнитесь на соли.

В шахте тепло, намного теплее, чем снаружи, хотя мы спустились лишь на 50 метров. В забое два нагих горняка, у них лишь вокруг бедер обернуто пропотевшее лунги[5]. На скале висит светильник, скудно освещая их орудие труда — древний ручной бур. Главное при добыче соли — правильно определить место для бурения. Глыба соли должна отвалиться сама. Иногда на помощь приходит небольшой заряд взрывчатки.

Я поздоровался с шахтерами, мне повезло — оба они говорили на урду. Я поинтересовался, сколько администрация шахты платит им за труд. Старший отвечает: «Когда все идет хорошо, то я получаю до восьми рупий в день».

Мне показалось, что это чересчур много.

— А он? — показываю я на всякий случай на младшего.

— Он — ничего.

Заметив мое удивление, старший добавляет:

— Ведь ему работу даю я. Меня наняла администрация в качестве забойщика, а я могу взять себе помощника. Сколько я ему заплачу, это уж мое дело. Ну, мы, к счастью, не ссоримся, это мой племянник.

Это довольно распространенное явление, когда мужчины одной семьи работают вместе и заработок делят между собой.

Наш проводник рассказал нам, что копи были открыты в конце XVIII столетия и с той поры здесь практически ничего не изменилось. В них не приходится вкладывать никаких капиталов, потому что порода держится сама без крепи. 27 пар рабочих, не считая погонщиков животных, в сутки здесь добывают около 400 т цветной и белой соли. Всю добычу отвозят по реке для продажи. Спрос на каменную соль растет, потому что она выше по качеству и чище, чем соль, полученная путем отпаривания на берегу моря.

В подземелье было душно и жарко, поэтому я был рад, когда мы снова вышли на свежий воздух. На той же лодке мы направились в Даудхель, промышленный центр, который недавно вырос вокруг предприятий, построенных «Корпорацией промышленного развития Пакистана» (ПИДК), инициалы которой светятся над воротами многих промышленных предприятий.

ПИДК возникла в 1952 г. Но еще года за три до этого пакистанское правительство приняло решение о государственном стимулировании промышленного развития страны. Лишь на путях индустриализации можно было наладить добычу и переработку полезных ископаемых и обеспечить работой беженцев из Индии.

В связи с этим правительство Пакистана решило открыть дорогу государственному капитализму, начав промышленное предпринимательство. В планах первой пакистанской пятилетки 1955–1960 гг. государственному сектору было уделено большое внимание. Одновременно серьезная государственная поддержка оказывалась частному сектору. ПИДК сначала образовывать «смешанные», т. е. наполовину государственные, наполовину частные, предприятия. На практике это означало, что правительство с помощью частного капитала строило предприятия, в которых чувствовалась наибольшая потребность, а затем передавало или продавало их частным лицам или акционерным обществам, чтобы те обеспечивали эксплуатацию. До 1960 г. в частные руки перешло 23 новых предприятия из 53 построенных правительством. Во второй пятилетке, начавшейся в 1960 г., этот способ государственного строительства предприятий получил более широкое распространение, и появился новый термин — «полуобщественный сектор». Так частное предпринимательство было признано основным путем промышленного развития Пакистана.

Правящие круги стремятся обеспечить приток в страну иностранного капитала и иностранных специалистов, так как собственных в стране не хватает. Иностранные фирмы, главным образом американские, новозеландские, английские, канадские, японские и западногерманские, стали посылать на крупные заводы и фабрики целые группы специалистов, опыт которых впоследствии можно было бы использовать и в других местах.

Привлекая иностранный капитал, компания ПИДК построила в первую очередь цементные заводы, бумажные комбинаты, сахарные заводы и предприятия по производству искусственных удобрений и химикалиев. Наряду с этим была оказана поддержка предпринимателям, строящим текстильные предприятия и фабрики по обработке джута. Много промышленных предприятий выросло вблизи от соляных шахт в Калабаге, около деревни Даудхель на берегу Инда. Маленькая деревенька за десять лет превратилась в большой рабочий поселок, на окраинах которого выросли благоустроенные виллы инженеров и управляющих. Даудхельские промышленные предприятия используют полезные ископаемые, которые добываются в близлежащих рудниках и шахтах. А недавно вблизи от этого места были найдены залежи железной руды с 30-процентным содержанием железа.

Я находился в столице Панджаба — Лахоре, когда. один из моих друзей пригласил меня в Даудхель. Меня не пришлось долго уговаривать. 20 минут полета, и наш самолет опустился в промышленном центре — городе Лаялпуре. Оттуда мы на поезде начали свое ночное путешествие.

К Даудхелю мы подъехали на рассвете, нас встретили устремленные вверх пальцы дымящихся труб и длинные колонны рабочих первой смены, ехавших на работу на велосипедах. За вокзалом зеленели сады поселка Ис-кандарабада, заложенного в феврале 1958 г. и названного так в честь тогдашнего президента Искандара Мирзы.

Искандарабад не похож на другие пакистанские поселки. Здесь проложены широкие асфальтированные улицы с тротуарами, посыпанными гравием и обсаженными молодыми деревцами. Вдоль улиц возведены добротные кирпичные дома с садами, теннисными кортами и полями для игры в гольф. В Искандарабаде нет лишь одной достопримечательности — обычной площади, но поселок с успехом обходится и без нее. На большинстве заводов введен цикличный график, работа идет в три смены, и жизнь поселка определяют заводские сирены. Треть населения работает, треть спит, а треть развлекается. Определенного выходного дня для всех нет, поэтому рабочие никогда все вместе не собираются.

По расположению домов и их внешнему виду можно безошибочно угадать, кто в них живет. Компания, строя для своих сотрудников жилье, подчеркивает общественное и имущественное положение каждого из них. Неквалифицированный рабочий вообще ничего не получает. Рабочий, имеющий квалификацию, в лучшем случае может снять приземистый неоштукатуренный домик с двумя небольшими комнатами, кухней под открытым небом и пустыми каморками с бетонным полом, громко названными «ванная» и «туалет». При этом требуется, чтобы хоть два члена семьи работали на предприятиях компании. Техники живут в более просторных домах, с верандой и так называемым «серванте картер» — помещением для слуг. Дома инженеров еще более благоустроены, а виллы директоров, руководящих работников и иностранных специалистов вы легко отличите. Это роскошные современные здания, которые как бы олицетворяют превосходство тех, кто в них живет.

Нас поместили в удобном домике для приезжих, где была даже установка для кондиционирования воздуха, и сразу же раздался телефонный звонок. Моего друга пригласили к директору цементного завода «Кленовый лист». Через десять минут мы подошли к воротам завода. На широком дворе среди деревянных бараков я сразу увидел причину столь спешного приглашения: это были три «Татры», каждая с серьезной поломкой мотора. Их покрывал слой цемента толщиной в палец.

Директор, энергичный, уверенный в себе человек, принял нас в своем кабинете. Мой друг начал беседу с директором, а я в сопровождении гида отправился на осмотр завода. Больше всего мне хотелось увидеть в действии Чехословацкую линию, которую для завода поставил Пшеровский машиностроительный завод. Могучий механизм легко вращался рядом с несколько меньшей по размеру канадской сестрой, и вместе они производили 350 тонн серо-зеленого портландского цемента в день. Инженер Шахзад гордился высоким качеством цемента, превзойти которое не могут известные английские и американские марки. Он рассказал, что только в Западном Пакистане производится около 600 тысяч тонн цемента в год. Больше всего продукции вырабатывает Новозеландско-пакистанский цементный завод «Зил-Пак цемент фэкчюри» в Хайдарабаде. Первые две линии этого предприятия были введены в эксплуатацию в 1956 г., третья — в январе 1960 г., а теперь стоит вопрос о том, чтобы Чехословакия построила еще одну печь, мощностью в 400 тонн цемента в день. Совсем недавно Пакистан испытывал острый недостаток в цементе. Правительство определяло цены на цемент и контролировало потребление. Цемент получали лишь государственные предприятия, полуправительственные организации, а из частных фирм — лишь самые крупные заводы. Но примерно с половины 1961 г. цемента стали производить столько, что контроль над потреблением его был снят.

Цементные заводы хотя и не прямым образом, но в значительной степени способствуют развитию сельского хозяйства, ибо цемент используется прежде всего для строительства плотин и оросительных каналов. Пакистану они нужны, как воздух, для того чтобы обводнить огромные пространства полупустынь и засушливых земель. К наиболее старым водным сооружениям относит* ся шлюз имени Джинны около Даудхеля, построенный еще в 1939 г. С ним связаны каналы так называемого Тальского проекта. Они орошают часть пустыни Тхар между реками Индом и Джеламом. Земля здесь очень плодородная и при наличии воды может давать богатый урожай зерна, хлопка, сахарного тростника. Вода в Тальскую пустыню поступает из искусственного озера под Калабагом.

В районе Мултана в Инд впадают пять панджабских рек. Их воды с помощью тоже довольно старого каменного шлюза, построенного вблизи Суккура, отводятся в пять каналов, ведущих в безводную область, окружающую Хайрпур, и в западные отроги пустыни Тхар. Суккурский шлюз добрым словом поминает каждый автомобилист, потому что по его плотине проходит единственная дорога, которая соединяет оба берега Инда. Другого моста здесь нет. Государственная дорога Карачи — Лахор пересекает реку Панджаб примерно на 300 километров севернее, недалеко от Бахавалпура, а вниз по течению до ближайшего моста около 350 километров. Поэтому все автомобилисты, стремящиеся попасть в Мохенджо-Даро, должны доехать до Суккура, перебраться на правый берег Инда, а затем, возвращаясь, проехать на юг около 100 километров. Зато в Хайдарабаде есть два моста, и Инд можно пересечь по старому железнодорожному мосту, или, если хотите, можете предпочесть поездку по дамбе новой плотины имени Гулама Мухаммада Али.

В основном все плотины, перекинувшиеся через Инд, являются широкими низкими шлюзами, предназначенными отводить воды реки на иссушенные поля. Каждый шлюз — это целый комплекс многочисленных водных сооружений. В Суккуре таких сооружений 66, в Хайдарабаде — немногим меньше, и всюду я видел марки английских промышленных фирм. В отличие от них крупнейшая пакистанская плотина олицетворяет собой помощь Канады. Это плотина Варсак, построенная среди неприступных горных хребтов Северо-Западной пограничной! провинции. К северу от Хайберского перевала сквозь горы продирается река Кабул, одно из ущелий которой и было выбрано для строительства плотины еще англичанами. Однако настоящие геологические исследования здесь начались лишь в 1949 г. Канадское правительство; проверив результаты пакистанских исследований, предложило техническую помощь, и в 1954 г. был заключен договор о строительстве плотины. В качестве консультанта была выбрана фирма «Экрес и К°», а генеральным подрядчиком стала монреальская фирма «Робертсон». В августе 1957 г., после годичных подготовительных работ, инженеры отвели реку в новое русло и начали строить высокую дамбу. Строительство было закончено в 1960 г. Озеро, образовавшееся у плотины, достигает 40 километров в длину и простирается до самой афганской границы. В окружающих скалах создана целая система туннелей. Один из них обеспечивает водной энергией электростанцию мощностью в 240 тыс. киловатт, два других отводят воду по пятикилометровому подземному каналу в оросительную систему, которая обводняет пешаварскую долину, давая возможность выращивать сахарный тростник, пшеницу, кукурузу.

ПИДК производит не только цемент для строительства плотин и оросительных каналов. С помощью иностранного капитала эта компания сооружает предприятия по переработке пакистанского сырья. О джутовых фабриках вы узнаете в главах о Восточном Пакистане.

В горных местностях Белуджистана и Северо-Западной пограничной провинции, где разводят овец, имеется много шерсти. Женщины прядут овечью шерсть ручным способом или продают ее необработанной перекупщикам. ПИДК в 1952 г. приняла на себя управление двумя прядильными предприятиями — одним в Банну, другим в Харнае. Эти предприятия были расширены, усовершенствованы и оснащены современными станками. Довольно серьезным препятствием оказалось то, что фабрики были расположены в малонаселенных местах. Каждой фабрике требовалось собственная электростанция и много воды. Для успешной эксплуатации нужно создать собственные ремонтные мастерские, построить общежития для рабочих из отдаленных деревень и дома для технического персонала. Сегодня на обоих предприятиях работа идет полным ходом, там трудятся около тысячи человек.

В 1962 г., когда я находился в бывшей Северо-Западной пограничной провинции вблизи Пешавара, мне всюду попадались американские солдаты и офицеры. Рядом с пешаварским аэродромом за ограждением из колючей проволоки находилась территория американской авиабазы. В квартале вилл очень много табличек, надписи на которых начинаются словом «американский»: американская больница, американский клуб офицеров, американский гимнастический зал и т. д. А стоит подняться повыше в горы, как и в глубине нешироких долин вы увидите длинные ровные колонны военных грузовиков, виллисов и бронетранспортеров. Очень часто эти автомашины можно встретить на дорогах. На каждой из них эмблема — рукопожатие на фоне американского флага, эта же эмблема стоит на каждой посылке, присылаемой из Соединенных Штатов. Ее можно встретить на железнодорожных вагонах, на дизелях, строительных механизмах и даже на воротах предприятий.

У меня была возможность беседовать об американской помощи Пакистану со студентами, учителями, почтовыми работниками, служащими и т. д. Откровенно высказываясь во время беседы с глазу на глаз, ни один из них не одобрял такую иностранную помощь, из-за которой их родина должна подчинять свои интересы империалистическим устремлениям. Все они были искренне рады, что после выборов 1962 г. и отмены в Пакистане военного положения в односторонней ориентации пакистанских правящих кругов на развитие связей преимущественно (если не исключительно) с Западом начали происходить изменения.

Президент одного из акционерных обществ пригласил чехословацкого посла посетить Хайдарабад и познакомиться с текстильным комбинатом «Юпитер». Мне нужно было познакомиться с архивными материалами Синдского университета, расположенного в Хайдарабаде, и я получил разрешение принять участие в этой поездке. «Татра-603» меньше чем за три часа доставила нас в столицу Синда. Должен признаться, что город произвел на меня не самое лучшее впечатление. Цементные заводы посыпают чахлую зелень седоватым пеплом, который смешивается с сажей, вылетающей из труб нескольких текстильных фабрик, расположенных в предместье.

Мы проехали через ворота с надписью «Юпитер тек-стайл милз» и остановились у роскошной виллы, которая в течение трех дней будет нашим домом. Несмотря на то что было около десяти часов утра, хозяин еще спал. Ему некуда было спешить, потому что почти все коммерческие дела он закончил еще в Карачи, где проводит большую часть времени и там же живет его семья. В Хайдарабад он приезжает редко, всего на несколько дней, чтобы решить вопросы, связанные с непосредственной, работой предприятия. Возле виллы мы встретили группу японцев. Это инженеры, которые производят монтаж японских текстильных станков. У них куча дел. Оборудования здесь и так много, но заказы на станки продолжают размещать, потому что предприятие будет расширяться. Японские фирмы поставляют не только ткацкие станки, но и сложное кондиционное оборудование, которое удерживает на определенном уровне температуру и влажность воздуха в тех цехах, где это требуется по технологии производства.

Президент показал нам складские помещения и цеха, явно гордясь современной организацией производства. Но меня больше всего поразило, что среди сотен рабочих мы не заметили ни одной женщины, хотя женщины нередко бывают заняты на строительстве промышленных предприятий. Однако частные предприниматели предпочитают их не брать, потому что по закону женщина за равный с мужчиной труд должна получать равную заработную плату. Предпринимателей больше устраивают дети. Десятилетний паренек может получать вдвое более низкую заработную плату, чем взрослый рабочий, и никто против этого не может ничего возразить. Дети должны ходить в школу? Ну, кто о такой мелочи заботится. Тем более что школ не хватает, а зарабатывать деньги надо. У президента на лице появляется страдальческое выражение.

— Я знаю, что детей на работу брать запрещено, но часто отец так просит дать пареньку возможность заработать, что я невольно смягчаюсь и беру его. Это, конечно, рискованно, но у меня слишком мягкое сердце…

На фабрике работа идет в три смены. Сирена звучит за десять минут до конца каждой смены. В цеха врываются ремонтники и механики в замасленных робах, быстро осматривают станки и сразу уступают место рабочим следующей смены. Ни одной минуты не должно быть потеряно.

А пока что из ворот валит густая толпа потных и грязных рабочих предыдущей смены. И хотя душевые есть, но их мало, и поэтому мужчины предпочитают садиться на велосипеды в том виде, как они вышли из цеха, чтобы попасть скорей домой и там искупаться на своем дворике.

Цеха не прекращают работу даже в воскресенье, поэтому выходной у рабочих приходится на разные дни. Завод не испытывает недостатка в рабочей силе, потому что ее предложение всегда превышает спрос. Не удивительно, что квалификация рабочих остается на очень низком уровне. Фирма готова устроить своеобразные курсы повышения квалификации, но лишь для тех рабочих, которые дадут гарантию, что не уйдут с предприятия в течение года. В отношении других о повышении квалификации говорить не приходится, ведь почти никто из них не умеет ни читать, ни писать, а человеколюбие президента компании не заходит так далеко, чтобы дать рабочим хотя бы основы начального образования. И вообще образованные рабочие для предпринимателя не такое уж большое благо. Ведь если бы рабочие умели читать и писать, у них повысилась бы сознательность и они потребовали бы повышения заработной платы, а сейчас они удовлетворяются одной-двумя рупиями в день.

— Но, видите ли, некоторым этого мало, и они хотят невозможного, — говорит президент, заканчивая осмотр, и добавляет, — у нас с рабочими одни лишь хлопоты, и кое-кто начинает подумывать о забастовках, но, слава Аллаху, у нас еще до этого не дошли…

ПО ПАНДЖАБУ

Инд, Джелам, Ченаб, Рави и Сатледж протекают по пакистанскому пятиречью — плодородному Панджабу. Благодаря им эта область получила свое название, и они же несут земле Панджаба животворную влагу. События 1947 г., связанные с процедурой раздела Британской Индии, нанесли Панджабу серьезный ущерб. Миллионы людей пришли в движение. С пакистанской стороны на восток ушли около шести миллионов индусов и сикхов, и приблизительно столько же мусульман переселились из Индии на запад. Миграция населения породила трудности, которые не так легко было преодолеть. Из Пакистана уехали индусские промышленники, банкиры и врачи, сикхские инженеры и техники, а на их место из Индии прибыли разорившиеся земледельцы и мелкие ремесленники. Приезжие обладали значительно более низкой квалификацией и меньшими знаниями, чем те, которые покинули Пакистан. Некому было доверить заводы и мастерские, и в то же время не хватало земли, чтобы разместить на ней крестьян-переселенцев. Для решения многих вновь возникших проблем понадобились годы.

Ускоренным темпом стал претворяться в жизнь Тальский ирригационный проект, благодаря которому у пустыни были отвоеваны большие пространства плодородной земли. Кратковременные курсы несколько раз в год выпускали механиков и техников, без которых не могла возобновиться работа в опустевших фабриках. Все эти меры дали определенный результат.

Панджабский ландшафт в окрестностях Лахора или Монтгомери мало чем отличается от ландшафта Центральной Европы. Если с берегов Рави окинуть взглядом долины с золотыми полями пшеницы и ячменя, то у вас создается впечатление, что вы стоите где-нибудь на берегах Лабы. В погожие ноябрьские дни от реки веет свежий ветерок, и на холмах распушили свои кроны развесистые акации. В прозрачном воздухе рассыпается трелью соловей, а от дороги в кукурузные поля уходит узкая тропка. Лишь блестящие зеркальца рисовых полей, поблескивающие то здесь, то там, и желто-зеленые массивы сахарного тростника свидетельствуют о том, что вы находитесь в Азии. Рядом с ними темнеют сухие метелки хлопчатника, белые коробочки уже собраны, и хлопок в огромных белых тюках путешествует в скрипящих вагонах. Рядом с железнодорожным полотном мелькают сады, осыпанные золотом апельсинов, и их пастельный цвет сменяется ядовитой желтизной горчичных полей.

На краю деревни поскрипывает привод. Две маленькие коровы с завязанными глазами самоотверженно вышагивают по бесконечной круговой дороге, вращая деревянное колесо. Они качают воду из глубокого колодца. Ковш за ковшом поднимается вверх по веревке, затем медленно поворачивается, выливая содержимое в широкое корыто, а оттуда вода по канавкам растекается в сады. До наших дней пакистанцам приходится орошать поля этим дедовским способом, потому что современных оросительных систем не хватает. Земля Панджаба покрыта густой сетью каналов, но многие из них после раздела пересохли. Вода сюда поступала из Индии, но ведь ей влага нужна так же, как и Пакистану. И лишь после многих конференций и заседаний эта проблема частично была разрешена. По главным каналам снова потекла вода, но отпускают ее в Пакистан скупыми порциями.

На образцовых фермах вы можете встретить даже трактора. Их пока не так много, но эти машины позволяют надеяться, что изнурительный труд и деревянная соха когда-нибудь отойдут в прошлое. А так как с каждым годом необходимо производить все больше продуктов питания, то естественно, что как можно быстрее надо переходить от традиционных способов обработки земли к современным методам. И поэтому правительство поддерживает развитие сельского хозяйства займами, стараясь у более богатых земледельцев пробудить интерес к агрономии. Старый земледельческий колледж в Лаялпуре был преобразован недавно в сельскохозяйственный университет. Сыновья помещиков учатся в университете у американских профессоров, как извлечь из земли больше продукции. На университетских опытных полях выращиваются самые лучшие сорта сельскохозяйственных культур. Здесь студенты убеждаются в необходимости механизации, а в лабораториях исследуются разные сорта удобрений. Жаль лишь, что очень мало выпускников этих учебных заведений возвращаются домой, на поля. Многие из них предпочитают теплые места в различных учреждениях.

Когда вы из Карачи летите в Лахор, то с первого же взгляда легко различите, где начинается территория Панджаба. Пустыня бывших княжеств Хайрпура и Бахавалпура внезапно кончается, и земля покрывается зеленым ковром. Светлую зелень сахарного тростника сменяют более темные оттенки садов, покрытых тенью веерообразных пальмовых крон.

Финиковым пальмам лучше всего живется вокруг древнего Мултана, ибо, судя даже по старой поговорке, здесь очень жарко:

Жители Мултана сами повинны в том, что ежегодно весной здесь стоит страшная жара. Вот что об этом рассказывает местная легенда. Давным-давно по Панджабу путешествовал дервиш Шамсуддин из Тебриза. Он просил подаяние, как и тысячи других «святых людей». В Мултане сердобольный мясник дал ему кусок сырого мяса. Дервиш взял мясо и пошел к кузнецу, чтобы тот поджарил его. Но кузнец не хотел даже слышать об этом и прогнал дервиша от своего порога. Шамсуддин просил поджарить мясо многих жителей Мултана, но отовсюду его гнали прочь. Наконец, совсем обессилев, он упал в пыль у дороги, стал молиться богу, чтобы тот не дал ему умереть от голода. Аллах услышал его горячую молитву и спустил солнце с неба так низко, что мясо от жары подрумянилось. И чудо это каждую весну повторяется как острастка жителям. Весь город в эти дни покупает лучшие куски баранины и торжественно жарит их. Мясники в эти дни много зарабатывают, им оказывают всяческое почтение. Хуже кузнецам, им лучше не показываться в эти дни на улице, потому что разгневанные нищие могут их закидать камнями.

Однако легенда эта не стоит доверия даже в той ее части, где говорится о Солнце Тебриза, как называли Шамсуддина. И хотя каждый охотно покажет его могилу, но духовный отец великого поэта Руми в действительности похоронен не здесь.

В поговорке говорится не только о жаре и дервишах, но также о могильных холмах. Вокруг Мултана их действительно очень много. В старой крепости находится место вечного сна мистика с возвышенным именем «Опора Вселенной» — Рукнуддин Алам. Святой оказался в этой гробнице случайно. Ее построил для себя делийский султан Мухаммад Туглак, но он погиб во время военного похода и был погребен в Синде.

Султан выстроил гробницу в виде сводчатого восьмигранного мавзолея с минаретами на каждом углу. Внешние стены мултанской гробницы украшены изразцами из бирюзы и белого фаянса, а кирпичная кладка укреплена резными деревянными распорками. Это выдающийся памятник персидско-индийского зодчества. Здесь впервые были применены новые архитектурные принципы, которые позже, в XIV столетии, начали использовать делийские архитекторы. В наши дни эта гробница почти всеми забыта, хотя купол ее доминирует над всем городом.

Верующие больше посещают могилу, где похоронен святой Бахауддин, бывший принц княжества Бахавалпур. Вокруг его белой гробницы, окруженной зелеными кронами деревьев, всегда молятся много нищих, рассчитывающих на щедрость путников. Они не столь бедны, как легендарный Шамсуддин, у них нередко денег намного больше, чем у тех, кто так щедро их одаривает, надеясь снискать милость Аллаха. У ворот я видел, как изможденный крестьянин, положив в мисочку нищего банк-нотку достоинством в пять рупий, извинился перед ним за то, что не может ему дать всех денег, потому что больше у него ничего нет.

— Ничего, брат мой, — усмехнулся снисходительно нищий, — я дам тебе сдачу.

Он сунул руку в карман и вытащил четыре с половиной рупии. Добрый попался нищий!

С точки зрения мусульман Пакистана, Мултан в их истории сыграл особо важную роль. В 722 г. нашей эры Мухаммад ибн Касим, полководец омейядского халифа Валида, поднялся по Инду до этого города. Однако Мултан не долго был центром почитателей пророка Мухаммада. Лет через триста их центр переместился несколько севернее, в город Лахор.

Так утверждает индо-персидская пословица. Однако она была справедливой лишь во времена Великих Моголов, в период бурного расцвета города Этим расцветом Лахор был в значительной степени обязан тому обстоятельству, что он лежал на перекрестке торговых путей, ведущих из областей Средней Азии в долины Инда и Ганга.

У могольских императоров были три резиденции — в Дели, Агре и Лахоре. В этих городах были построены великолепные дворцы. Основы могучей лахорской крепости заложили Акбар (1556–1605), внук Бабура, уроженца Ферганы, который был основателем династии Великих Моголов, и сын Акбара — Джахангир. На левом берегу реки Рави по их приказанию был построен дворец из красного песчаника с мраморным тронным залом и с большим балконом, на который каждое утро выходил правитель, чтобы выслушать жалобы своих подданных. Внук Акбара Шах Джахан достроил во дворце колонный зал и расширил крепость в западном направлении. Был построен также новый широкий двор с опочивальней из белого мрамора, а рядом с крепостной стеной вознес свой белый купол бенгальский павильон.

В наши дни туристы поражаются мастерству древних художников, которые из гладко отшлифованных полудрагоценных камней на мраморных плитах складывали узоры цветов. Персидские и итальянские мастера украшали агатами, яшмой, сердоликами целые стены в императорских комнатах. Между драгоценных камней вставлялись маленькие зеркальца, и поэтому главный зал с пятью ажурными сводами получил название «Шиша-и махал» — «Зеркальный зал». Окна были украшены решетками из тончайшего мраморного кружева, которые пропускали прохладный ветерок от реки, но не позволяли любопытному глазу заглянуть внутрь.

Последнему значительному правителю из династии Великих Моголов Аурангзебу (1659–1707) главный вход в крепость показался недостаточно пышным, и он приказал пробить в стене новый с высокими башнями, который до сегодняшнего дня носит его имя. Аурангзеб перед новым входом построил соборную мечеть с тремя белыми куполами и четырьмя минаретами. На открытом надворье этой мечети, так же как и в большой мечети в Дели, могут одновременно молиться свыше 100 тысяч мусульман. Пакистанское правительство недавно полностью реставрировало эту мечеть.

О правителях династии Великих Моголов напоминает не только крепость, но и другие памятники архитектуры. Вблизи делийских ворот слышится зов муэдзина с минарета мечети Везирхана, а в нескольких шагах от нее слепят глаза три купола Золотой мечети. В квартале вилл, среди современных правительственных зданий, есть белый восьмигранный мавзолей — один из гаремов императора Акбара. Здесь покоится прекрасная танцовщица Анаркали «Бутон граната», которую он привез из Кабула и с которой, как рассказывает легенда, жестоко расправился, приказав заживо замуровать в стену, за то, что она полюбила принца Салима и улыбнулась ему во время танца.

Принц Салим, который позже, став императором, принял имя Джахангир — Властелин мира, полюбил Лахор и приказал, чтобы его похоронили здесь под четырьмя минаретами, в прекрасном мавзолее, окруженном цветущими садами. А рядом в Шахдаре вечным сном спит его любимая жена Нурджахан — Светоч мира.

Его сын Шах Джахан в 1637 г. приказал разбить вокруг города прекрасные сады, а персидский архитектор, Али Мардан-хан подвел к ним воду по каналу длиной в 150 км. Эти сады называются «Шалимар», что означает «Источник радости». Название соответствует действительности, и хотя в наши дни сохранились лишь остатки бывшей красоты, но и по ним можно судить о величин белых павильонов, отражающихся в трепетной глади мраморных бассейнов. Говорят, что Шах Джахану сначала не понравились постройки персидского архитектора, но впоследствии он с удовольствием отдыхал в летний зной на низких каменных ступенях, под брызгами водопада.

Мраморные решетки садов были разрушены в конце XVIII в. сикхами, которые после длительной борьбы подчинили своей власти Панджаб. Каменные плиты, из которых были построены мечети и дворцы, сикхи употребили для украшения своего Золотого храма в Амритсаре. Их вождь Ранджит Сингх (1799–1839) приказал построить мраморный павильон перед главным входом в лахорскую крепость.

Сикхи (букв. — ученики) в конце XV столетия под руководством своих религиозных учителей — гуру пытались произвести реформу индуизма. Они отрицали кастовые различия и провозглашали равенство людей перед богом. Их религиозное движение сначала являлось выражением оппозиции богатых купцов в городах по отношению к феодалам. Но позже это движение стали поддерживать разорившиеся ремесленники и крестьяне. Гуру стали добиваться не только духовной, но и светской власти. Они возглавляли восстания панджабских крестьян, призывая бороться за «истинную империю», в которой им будет принадлежать вся земля. В 60-е годы XVIII в. сикхам удалось одержать победу. В Панджабе возникло сикхское государство. Лишь в 1849 г., после двух кровопролитных войн, английским колонизаторам удалось захватить Панджаб. Во время осады Лахора британская артиллерия разрушила бывшую могольскую крепость почти до основания, а все, что осталось, было разграблено, после того как Панджаб был присоединен к Британской Индии.

С времен колониального господства в Лахоре осталось много общественных зданий, в том числе и университет. Правительственный колледж университета окончило немало выдающихся людей, которые сыграли значительную роль в истории страны. Среди них был и Мухаммад Икбал — великий поэт и мыслитель, писавший на урду и фарси, которого идеологи Пакистана считают своим духовным отцом. Город, в котором он прожил почти всю жизнь, построил в его честь рядом с фасадом королевской мечети красную песчаную гробницу. На белой плите каллиграфической персидской вязью выведено кредо Икбала:

Культурные и, в частности, литературные традиции прошлого живут в Лахоре и в наши дни. Почти каждую неделю где-нибудь происходит мушаара — соревнование поэтов. В городе есть свой театр, здесь часто проводятся выставки молодых художников, вызывающие горячие дискуссии. Спорят всюду — в кафе, на тротуарах, в парках, в университетских коридорах. Я думаю, нигде нет таких горячих сторонников дела Икбала, как среди лахорских студентов, самоотверженно отстаивающих взгляды этого поэта.

Благодаря удачному стечению обстоятельств мне удалось принять участие во многих подобных дискуссиях. Дело в том, что Чехословакия являлась экспонентом международной выставки книг, устроенной в Панджабском университете. Мне было поручено подготовить нашу экспозицию книг. После кое-каких хлопот мне удалось разместить наш стенд на удачном месте, рядом с главным входом. Я попросил, чтобы мне прислали из Праги в дополнение к полученным экспонатам работы наших ориенталистов и переводы пакистанской литературы на чешский язык, так как решил, что это будет представлять для пакистанцев наибольший интерес. Я не ошибся. Целыми днями студенты и другие посетители выставки толпились возле нашего стенда, перелистывая книги, изданные в Праге на фарси, восхищаясь иллюстрациями и расхватывая информационные брошюры на урду о нашей стране. Отвечая на множество вопросов, мне приходилось то и дело проводить небольшие импровизированные беседы о Чехословакии. Я не успевал удовлетворять интерес посетителей и принимать заказы на книги. До сих пор жалею, что просьбы большинства из них я выполнить не смог.

Большой популярностью пользовались миниатюрные вимперкские издания Корана. Я утверждал, что они печатаются у нас, но студенты относились к моим словам с недоверием. Они показывали мне на малюсенькие завитушки арабской вязи, означавшие «Напечатано в Каире» Да, это верно. В Вимперке фотографическим способом до размеров 2×2 сантиметра уменьшается текст Корана одного из каирских изданий. Однако никому почему-то в голову не пришло заменить Каир на Вимперк.

Большая заслуга в том, что наша экспозиция пользовалась таким успехом, принадлежит прогрессивному пакистанскому художнику Сафдару Али. Он предложил очень интересное оформление стенда, а его помощники сумели меньше, чем за сутки, без малейших искажений претворить его в жизнь.

Эти помощники — мастеровые в широких куртках — вызвали у меня искреннее восхищение. Они все умеют сделать буквально голыми руками, и только глядя на их работу, вы можете по достоинству оценить то, что обычно кажется само собой разумеющимся — что горит свет, течет вода и регулярно ходят поезда.

Здание университета, где была устроена выставка, вместе с панджабским музеем расположено на красивейшей улице Лахора — проспекте Маллу. Посредине проспекта стоит бронзовая пушка Замзама, около которой проказничал Ким, герой Киплинга. По асфальту тихо шуршат роскошные лимузины, скрываясь под пальмами ухоженных садов. Не осталось и следа от руин, в которые превратились 15 лет назад дома богатых сикхов. Лахорские старожилы не любят об этом вспоминать. Куда с большей радостью они говорят о тех временах, когда индусы, сикхи и мусульмане жили как добрые друзья. Да ведь это естественно. По всему Пакистану мечети расположены рядом с гурудварами — «воротами учителя», сикхскими святынями. А есть и такие «святые места», куда устремляются приверженцы обеих религий. Это относится в особенности к тем местам, где, судя по легенде, разыгрывались важные события в жизни первого учителя сикхов Нанака (1469–1538).

Я посетил одну из таких достопримечательностей в Хасан Абдале, расположенном северо-западнее Равалпинди, на границе бывшей Панджабской провинции. Сюда из Индии приезжают сикхи, а пакистанские мусульмане с ответными визитами посещают исламские достопримечательности в Индии. В центре поселка возвышается сикхский храм, около него построены жилища, где одновременно могут отдыхать тысячи паломников. Во дворе имеется источник кристально чистой воды. Он обложен мрамором. Бородатый служитель в тюрбане показывает на камень, лежащий рядом с источником, на котором виден след, напоминающий кисть руки, и утверждает, что это отпечаток правой ладони гуру Нанака.

Нанак во время своего путешествия по Панджабу пришел сюда, к подножию крутого холма, на вершине которого находился скит мусульманского отшельника Вали Баба из Кандагара. Перед скитом бил источник питьевой воды. Усталый Нанак попросил Вали, чтобы тот дал ему глоток воды, но отшельник отказался выполнить эту просьбу. Нанак разгневался и, используя свой чудесный дар, перенес источник с вершины холма к его подножию, где источник утоляет жажду путников по сей день. Вали бросил в Нанака камень, но тот подставил правую руку и ладонь оставила на камне глубокий отпечаток, словно это был мягкий творог. Камень с отпечатком руки остался лежать у источника, и с тех пор, чтобы напиться, никому не надо подниматься наверх. В праздничные дни сюда стекаются поклонники обоих святых. Мусульмане поднимаются на холм, сикхи остаются у подножия. Однако, как сообщает буддийский паломник Сюань Цзан, посетивший эти места почти за 1000 лет до того, как здесь побывал Нанак, источник уже в то время бил у подножия холма…

Если отсюда двигаться в северо-западном направлении, то ландшафт начнет быстро меняться. А стоит переправиться через Инд по мосту, соединяющему оба берега реки вблизи старой могольской крепости, как вам покажется, что вы вступили в другой мир. Трудно отделаться от впечатления, что вы покинули одну страну и попали в другую. Это чувство оправданно, потому что бывшая Северо-Западная пограничная провинция этнически, географически и культурными традициями тесно связана с Ираном. Все здесь кажется другим. Рядом с дорогой поднимаются высокие горы, в долинах начинают встречаться вербы, платаны, кипарисы. Распри смутной поры, наступившей после раздела Британской Индии, почти не затронули эти края.

Административным, культурным и экономическим центром земель, лежащих на запад от Инда, является город Пешавар. В течение тысячелетий этот город был местом отдыха караванов верблюдов, которые везли товар из богатых городов Средней Азии. Среди узких городских улочек до наших дней сохранились широкие низкие загоны для верблюдов. Городские жители вокруг загонов строили свои глиняные домики, своеобразным способом защищая их от частых землетрясений: они укрепляли стены домов упругими деревянными конструкциями, которые успешно противостояли колебаниям почвы. А в глубоких подвалах даже в самую невыносимую жару сохранялась сносная температура.

Наибольшего расцвета Пешавар достиг в эпоху Великих Моголов. Он охранял доступ в самую отдаленную могольскую провинцию — Кабул. Дорога в эти отдаленные края с давних времен вела через Хайберский перевал, по узким ущельям которого врывались в Индию армады всех завоевателей. В наши дни посещение этих исторических мест лишено привкуса опасной романтики. Экскурсионный автобус довезет туристов по крутым серпантинам до самой афганской границы.

Населяющие этот край пуштуны — гостеприимные люди, которые считают своей обязанностью исполнить любую, даже самую невероятную просьбу гостя. Говорят, что, если бы вы попросили у пуштуна убежища, он не выдал бы вас полиции, даже если бы ему пришлось подвергнуть опасности свою жизнь.

В автобусе я познакомился с молодым пуштунским учителем Когда он узнал, что я изучаю историю, то сразу предложил мне совершить прогулку по крепости Бала Хисар. Кирпичные башни этой крепости высоко поднимаются над стеной старого города, и с них открывается великолепный вид.

В благородстве пуштунов я имел возможность убедиться неоднократно. Однажды вечером, когда мы окончили осмотр реконструированной мечети Махабат-хана и прошлись улочкой Птицеловов на улицу Сказочников, мой товарищ подозвал тонгу, рассказал вознице, как довезти меня до гостиницы, и несколько раз повторил просьбу, чтобы тот взял с меня за проезд не больше рупии. До европейского квартала было довольно далеко, с гор дул ледяной ветер, и я все время подумывал о том, что за столь дальнюю дорогу одной рупии будет мало. Ведь каждый возница взял бы за это с европейца в пять раз больше. Кроме того, мы скоротали дорогу приятным разговором. И поэтому, когда мы подъехали к отелю, я дал ему три рупии, но он покачал головой: «За кого вы меня принимаете, саиб? Я с вас возьму лишь одну рупию, я это обещал».

Пуштуны так называемой полосы племен до недавнего времени, как правило, не умели ни читать, ни писать, по зато они очень хорошо владеют оружием. Их жизненный уровень несколько улучшился лишь в последние годы. В долинах среди гор они начали сеять сахарный тростник и табак, которые приносят неплохой доход, Правительство построило большие сахарные заводы в Чарсадде и Мардане, чтобы сырье можно было обрабатывать прямо на месте. Те пуштуны, которые живут в самых северных районах, выращивают на горных террасах бобовые и картофель. Самые благоприятные условия для выращивания этих культур — в долине реки Сват, защищенной с северо-запада могучим массивом величественного Хиндураджа.

Река Сват катит свои прозрачные воды по территории княжества того же имени. Здесь живет около полумиллиона пуштунов. В 1947 г. правитель княжества — вали заявил о включении своих владений в состав Пакистана, оговорив себе некоторые права в области внутренней политики. До 1947 г. правитель Свата был вассалом Британской короны.

В главном городе княжества Сайду-Шарифе, на площади, стоит старый указательный столб. Но стрелки этого столба указывают дорогу не к достопримечательностям или памятным местам, как это обычно бывает. Вместо этого на одной из стрелок написано «князь», на второй — «наместник», на третьей — «наследный принц». Это очень удобный указатель, ибо посетителю легко найти именно тот дворец, который ему нужен. Правители значительную часть времени уделяют приему посетителей. Видимо, у них немного забот. А так как до этого мне не приходилось ни разу разговаривать с живым магараджей, то я подумал, что надо использовать эту возможность, и попросил аудиенции.

Меня принял его высочество принц Джаханзеб — «Украшение вселенной». Кабинет его был оборудован по-европейски. Адъютант, обвешанный золотыми аксельбантами, заранее предупредил меня, как я должен кланяться и каким способом я должен преподнести наследнику подарок. Я преподнес его высочеству все тот же маленький Коран, изданный в Вимперке. Принц рассказал мне о том, какие реформы он провел в области образования и здравоохранения. Должен признаться, что это действительно хорошие реформы, ибо бесплатного среднего образования и медицинского обеспечения нет ни в одной другой области Пакистана.

В конце аудиенции, желая отблагодарить меня за подарок, он предложил познакомиться с его летней резиденцией в горах. Я с благодарностью принял его приглашение.

Дворец с поэтическим названием «Мургзар» — «Золотой луг» лежит в получасе езды от столицы, в небольшой долине, сжатой со всех сторон горами. Дворец действительно королевский. На открытых террасах, среди розовых магнолий, белеют мраморные скамейки, столики, украшенные мозаикой, и хрупкие кресла. Внутренние помещения замка не менее роскошны. Шофер княжеской автомашины, выполняющий также функцию гида, показал мне весь замок. Вот здесь его высочество совершает омовения перед молитвой, вот здесь он читает Коран, здесь отдыхает, а тут принимает гостей или обедает.

С высокой балюстрады я смотрю на зеленую долину, и мне кажется, что здесь немногое изменилось со времен императора Ашоки, который в III в. до нашей эры называл Сват своим садом. Немало памятников о нем осталось с той поры, но никого они не интересовали. Только в 1956 г. сюда прибыл итальянский профессор Джузеппе Туччи, тщательно исследовал всю долину и в трех местах начал раскопки.

На обратном пути мы остановились в одном из мест, где ведутся раскопки, — Удайграме. Археологи обнаружили здесь глиняную посуду с греческими надписями, которая относится к V в. до нашей эры. Город, расположенный у подножия гор, существовал, видимо, до IV в. нашей эры. Его разрушило наводнение или какая-нибудь другая катастрофа, а жители города перебрались на более возвышенные места. Здесь, на скалистом нагорье, они выстроили неприступную крепость, в которой продержались до вторжения армии Махмуда Газневи (998— 1030).

О расцвете буддизма ярче всего свидетельствует храм в Буткаре. В нем была обнаружена большая ступа, богато украшенная каменными барельефами, а рядом с ней около двухсот более мелких. Здесь когда-то располагалось самое крупное из буддистских поселений севернее Таксилы, и император Ашока не раз сюда приезжал. Итальянцы собрали крупнейшую коллекцию греко-буддистского искусства. Они нашли свыше семи тысяч осколков различных скульптурных изваяний, отображающих события из жизни Будды.

Эти открытия дали возможность систематизировать все до сих пор известное о развитии гандхарского искусства и определить его хронологию. Были получены также новые сведения о культурных связях народов Европы и Азии в древности.

СРЕДИ МУСУЛЬМАН

Если спросить простого пакистанского мусульманина, что он знает о своей религии, то окажется, что его знания чрезвычайно скудны. Он, конечно, слышал кое-что о пророке Мухаммаде и знает, что существует священная книга Коран. Но не имеет никакого представления о том, что в ней написано, потому что арабского языка он не знает, а попросить перевести ее текст некого. Он твердо верит в то, что все, что происходит, неизбежно должно было случиться, но очень трудно понять, как эту веру он сочетает с «наукой» о божьем предопределении. Ежедневно в молитвах он повторяет, что существует один бог, которому следует воздавать божеские почести, тем не менее он куда чаще поклоняется могиле местного святого, который имеет для него куда большее значение, чем Аллах. Он убежден, что лишь этот святой смо° жет избавить от несчастий, вылечить болезнь, дать его жене детей или облегчить последние минуты умирающего старика. Он понимает, что святой был таким же человеком, как и он сам, и поэтому обращается к нему намного чаще, чем к невидимому богу, считая, что чересчур грешен, чтобы обратиться прямо к Аллаху.

Во всем Пакистане, наверное, нет ни одного селения, где бы не было могилы святого. Купола их гробниц встречаются всюду. Они возвышаются над улочками древних городов, над стенами средневековых крепостей, среди полей пшеницы, в синдхских пустынях и горах Белуджистана.

Когда-то существовал обычай рядом с их могилами хоронить простых людей. Так вокруг гробниц возникли кладбища. Но в наши дни мертвых хоронят в большинстве случаев за городской чертой или вблизи мечетей. На улице нередко можно встретить процессию людей, куда-то спешащих с белой ношей на плечах. Это погребальное шествие, хотя торопливость идущих может создать превратное впечатление. Дело в том, что ислам запрещает долго скорбеть по покойнику, и поэтому родственники стремятся похоронить умершего как можно быстрее. В похоронной процессии вы не увидите почти ни одной женщины. Они выплакали все слезы ночью, и покойника несут только родственники-мужчины. Однажды я заметил, как случайный прохожий вдруг подбежал к идущей колонне, чтобы помочь нести усопшего. Это богоугодный поступок, за который Аллах ему якобы ниспошлет милость. Процессия останавливается во дворе мечети, где родственники читают молитву. Затем умершего заворачивают в белое полотно и кладут в могилу без гроба, так, чтобы он лежал наклонно, обращенный к Мекке правым боком. Вместо гроба вокруг него в земле из камней или кирпичей образуют нечто вроде низкого свода, чтобы глина не касалась тела, а изголовье выложено несколькими камнями.

Могилы святых — мазары — видны издалека. Над ними возвышаются купола или вьется бесчисленное множество цветных ленточек, среди которых преобладает зеленый цвет Пророка. Стоит подъехать ближе, и вы увидите, что ветки деревьев вокруг мазара увешаны кусочками материи или обвязаны нитками. Это подношения — назры. Их приносят сюда верующие, чтобы подкрепить подарком свою просьбу или оставить о себе память. На могиле лежит много мелких камней и кусков дерева. Это больные кладут их на то место тела святого, где они сами ощущают боль, в уверенности, что скоро излечатся. Женщины часто жертвуют локоны своих волос. А в тех случаях, когда им запрещено входить в мавзолей, они привязывают волосы к решеткам окон или дверей.

В Пакпаттане, где похоронен знаменитый панджабский поэт-мистик Фарид, я был свидетелем того, как молодая мать принесла к мазару новорожденного ребенка, постригла ему волосы и разбросала их по могиле. Мне объяснили, что она долго ходила сюда просить, чтобы у нее родился ребенок, и обещала, что пожертвует его первые волосы, если святой услышит ее. Ее молитвы помогли, и она выполнила свое обещание и попросила святого, чтобы он покровительствовал ребенку и в будущем. Иногда верующие жертвуют деньги на реставрацию гробницы или договариваются с хранителями гробницы, чтобы те днем и ночью читали суры Корана.

Почти у всех могил в ночь с четверга на пятницу происходит каввали — ночные пения. Я слышал эти пения у могилы отшельника Абдуллаха Гази в Карачи. Мы сняли туфли и вошли в просторную пещеру, в которой находился источник холодной воды. Святой Абдулла, согласно легенде, пришел сюда в VIII в. вместе с первыми арабскими завоевателями и построил скит на пустынном побережье среди дюн. Он нигде не мог найти питьевой воды, потому что всюду была растворена морская соль. И тогда благодаря милости Аллаха он сумел добыть воду ударом посоха о скалу. Служитель пока* зал нам маленькую пещеру в скале рядом с чудесным источником, где святой якобы проводил многие дни в размышлении. Сегодня эту пещерку освещают электрические лампочки, а в то давнее время сюда не проникал ни один солнечный луч. Она настолько мала, что в ней нельзя выпрямиться во весь рост.

Мы вышли из пещеры во двор, освещенный рефлекторами. Как почетных иностранных гостей нас провели по лестнице на узкий балкон, откуда был хорошо виден весь ритуал. Внизу, на мостовой, играл небольшой оркестр: маленькая гармоника, национальный трехструнный инструмент — ситар и плачущая флейта, ритм давал барабан со звонкими литаврами. Вокруг сидели четыре каввала, поочередно напевая газели о чудесах, совершенных шейхом, о жизни Пророка, о любви к избраннику божьему. Эти газели пелись на урду, фарси, на арабском и синдхском языках. Резкие жесты сопровождали песню, а головы равномерно покачивались в такт, и в горячей ночи тянулась бесконечная и однообразная мелодия. Перед музыкантами метались несколько мужчин и молодая девушка, которых мелодия и божественный экстаз привели в состояние транса. Толпа слушателей, сидевших на земле скрестив ноги, не отрываясь смотрела на них. У всех было достаточно времени, и никому не хотелось идти домой.

тянет певец стихи арабской суры, лишая слушателей остатков решимости встать и уйти. Время от времени мелкая монета звякает в металлической кассе. С недавнего времени на ней висит замок. Содержимое этой кассы теперь принадлежит не служителю могилы, а правительству, точнее государственному управлению. Это управление собирает все подаяния в особый фонд и затем распределяет средства на реставрацию мечетей, мавзолеев и жилищ для паломников, из этих же денег выплачивается заработная плата имаму и проповедникам. У могил особо почитаемых святых на эти деньги готовится пища, чтобы паломники могли восстановить свои силы.

Фонд из своих средств выплачивает также заработную плату учителям при больших мечетях. Число государственных школ в Пакистане год от года увеличивается, но обязательного школьного образования пока нет. Существует много религиозных школ, где ученикам преподают главным образом основы богословия, а если остается время, их могут также научить немного читать, писать и считать. Да и сами учителя кроме Корана немногое знают. При старых мечетях в городах обычно бывает также высшая исламская школа — Дар-ул-улум. Выпускники этой школы могут стать проповедниками, имамами или судьями. Дар-ул-улумы уделяют особое внимание богословским и религиозно-правовым отраслям знания — догматике, чтению и истолкованию Корана, исламскому праву и логике. Из естественных наук здесь ограничиваются преподаванием основ математики, химии, астрономии и восточной медицины.

Для повышения уровня преподавания в исламских школах правительство в 1962 г. приняло решение учредить курсы для проповедников, которые выступают в роли преподавателей. В принципе проповедник или имам не обязан что-либо кончать, так как ислам не признает ни института священников, ни самого посвящения. И поэтому проповедниками часто становятся благодаря деньгам или семейным традициям люди, не имеющие образования. Власти решили, что проповеди необразованных и фанатичных священнослужителей играют отрицательную роль. Поэтому в Кветте была учреждена Исламская академия. В этой академии имамы и проповедники восполняют пробелы образования не столько в богословских науках, сколько в естествознании и технике. Благодаря этому, по замыслу учредителей академии, верующим во время проповедей будут хоть изредка перепадать крохи сведений из области светских дисциплин.

Попытка способствовать делу распространения всеобщего образования с помощью проповедей в конце кон-ков, быть может, не так уж абсурдна. Ведь проповеди слушают наименее образованные слои населения. Больше того, мечети посещают много женщин, которые во всех остальных случаях осуждены на жизнь среди четырех стен. Посылать в школу девушек и в наши дни считается ненужной роскошью. Ведь все равно в жизни их, как правило, не ждет ничего, кроме тяжелого домашнего труда и заботы о детях. Большинство пакистанских женщин до сих пор живут в строгой изоляции от всего окружающего. Этот образ жизни называется персидским словом парда, которое первоначально означало штора или ширма. Женщина, соблюдая парду, не имеет права показывать свое лицо мужчинам или без серьезного основания выходить из дома. В том случае, когда какая-то неотложная забота все же принуждает ее покинуть дом, она должна набросить на себя накидку с сеткой у глаз — чадру, которая большими складками ниспадает до пят. Чаще всего чадра бывает белого или черного цвета, но я видел и синюю и коричневую.

Парду нельзя объяснить ни догмами Корана, ни традициями. И хотя Коран приказывает перед молитвой прикрыть наготу, что означает для женщин все тело, кроме лица и рук, но о необходимости закрывать лицо в нем не сказано ни слова. Трудно понять, когда и почему возник этот обычай. Быть может, истоки его восходят к традициям византийского двора, где евнухи охраняли женские покои. Византийское влияние было широко распространено на Аравийском полуострове, в Персии и еще дальше на востоке. В древности мужчины и женщины в Индии были отделены друг от друга, но только в родовитых семьях. Афганские князья, покорившие часть северной Индии, парду не признавали. В персидских летописях встречаются рассказы о том, как принцессы тюркских и афганских династий на территории Индии выезжали на охоту, не закрывая при этом лиц, и север-шали вместе с мужчинами конные прогулки. Парда начала распространяться, вероятно, во время владычества Великих Моголов, став знаком высокого общественного положения. Она была распространена главным образом в северной и средней Индии и в Бенгалии, где преобладало влияние мусульман. Не совсем ясно, почему соблюдение парды не было столь строгим в Панджабе или в Северо-Западной пограничной провинции, где также исповедовался ислам.

Парда сейчас строго соблюдается во всем Пакистане, и не только среди забитых крестьян, но и среди интеллигенции. Я несколько раз ужинал в семье известного профессора, который учился в Европе и объездил почти весь мир, в том числе и социалистические страны. Нам прислуживали два его сына, а жену профессора я видеть не имел права, она соблюдала парду, потому что была родом из старой аристократической семьи, где женская честь ценилась выше всего. Убеждения просвещенного мужа не смогли сломить преграду предрассудков. Поэтому я не удивился, увидев в его кабинете ширму, за которой, укутанная с ног до головы, сидела девушка, сдающая экзамены. Многих студенток родители не выпускают из дому без черной паранджи, и, если вы встретите около Института патологии Лахорского университета людей, одетых в черные саваны, не пугайтесь. Это не кандидаты в покойники, а красивые медички, торопящиеся на практику по анатомии.

Однако многие девушки хотя и соблюдают парду, но не воспринимают это слишком серьезно. В Пешаварском университете меня попросили рассказать студентам о чехословацком востоковедении. Аудитория во всю длину была разделена сшитыми простынями, на одной половине у дверей сидели юноши, а за ширмой девушки, с открытыми лицами. Во время лекции они друг друга не могут видеть, а мне понадобилось довольно много времени, чтобы найти на кафедре такое место, с которого одним глазом можно было видеть мужскую, другим — женскую часть аудитории. Это значительный прогресс по сравнению с Хайдарабадским университетом, где студентки сидят в черных паранджах.

Относительно формально относятся к парде и в женских колледжах. Студентки таких колледжей не сталкиваются с мужчинами, и поэтому им не обязательно носить чадру. В основном это дочери богатых родителей, в школу и из школы они ездят на машине или велорикшах, с полотняных крыш которых свисают цветные занавески. Однажды директриса женского колледжа в Кветте попросила меня прочитать для ее студенток лекцию о Чехословакии. Меня это удивило, ведь я знал, что мужчин в женские колледжи пускают очень редко. Однако слова директрисы несколько изменили мое представление о парде. Она сказала: «Вы правы, мои студентки не открывают лиц чужим мужчинам, но ведь вы не чужой, раз в далекой стране изучаете нашу культуру».

Прогрессивные женщины, объединившиеся в Пакистанский союз женщин, вступили в трудный и упорный бой против парды. Не обошлось и без инцидентов. Нередко фанатики отрезали активисткам союза косы в знак протеста против того, что женщина ходит на улице с открытым лицом. Наряду с борьбой против парды была объявлена война многоженству. Ислам позволяет мужчине жениться на четырех девушках и считать каждую своей женой в том случае, если всех их он сможет прокормить и если со всеми поступает справедливо. Многоженство до сих пор встречается чаще в Восточном Пакистане. Отвечая на требования уничтожить полигамию, поборники исламских традиций заявляют, что Коран рекомендует ее как средство защиты женщин и сирот в случае войны. В богатых семьях, как правило, все жены живут в разных местах, они могут даже не знать друг друга. А мужчина попеременно живет у каждой из них. Понятно, что такой образ жизни требует не только больших затрат, но и много времени, а часто немалых хлопот.

Супружество по исламскому закону — это юридический союз, который заключается между женихом и представителем невесты в присутствии по крайней мере двух свидетелей. Государственные учреждения не имеют никакого отношения к браку. Для того чтобы подписать свадебный договор, обычно призывают юриста, чаще всего казн, мусульманского судью, но и его присутствие не обязательно. Больше того, договор может вообще не заключаться. Супружество вступает в силу в том случае, если женщина даже без свидетелей заявит, что она согласна выйти замуж за своего жениха. Как правило, невесту представляет отец или какой-нибудь мужчина с ее стороны. Главной частью свадебного договора является определение выкупа, который жених платит отцу невесты. Обычно договариваются о том, что жених до свадьбы отдаст лишь часть выкупа.

По исламским законам мужчина пользуется намного большими правами для получения развода, чем женщина. Мужу достаточно, например, сказать своей жене трижды: «Я отпускаю тебя» — и развод обеспечен. Обосновывать свое решение не обязательно. Женщина тоже может себе оговорить право на развод, если включит это условие в свадебный договор.

Супружеские и семейные отношения в Пакистане до недавнего времени определял закон, который был введен английскими властями. Колонизаторы соединили вековые исламские привычки с неповоротливой юридической системой, принесенной из Европы. И поэтому, чтобы добиться юридической защиты, нужно было затратить много времени и денег. Не удивительно, что женское движение добивалось ликвидации этого закона. Их позиция получила поддержку. Правительство приняло постановление, по которому все браки должны регистрироваться в стандартных формулярах, продающихся на почте. Текст свадебного договора должен храниться у местного чиновника — таксилдара. Того, кто не выполняет это постановление, подвергают штрафу. Свое решение правительство обосновало цитатой из Корана, где говорится, что все важные решения должны быть записаны черным по белому. По новому постановлению мужчина не может получить развод по первому своему желанию, развестись можно только через суд. При заключении брака до сегодняшнего дня выполняется целый ряд традиционных обрядов. Здесь нет твердых правил, каждая семья поступает в соответствии со своими возможностями.

Немало дней проходит, пока закончатся все приготовления к свадьбе. Матери невесты приходится готовить свадебный убор для матери жениха и для всех его сестер и племянниц. А мать жениха шьет платье для сестер и племянниц своей будущей снохи. По случаю свадьбы новую одежду должны получить также все домашние слуги и старые друзья семьи. Поэтому месяца за два до торжественного дня обе семьи покупают много отрезов тканей и с утра до вечера шьют. У богатой невесты должны быть юбка из дорогой парчи и ярко-красное сари, расшитое золотом, а лицо должна закрывать пурпурная чадра. А если девушка воспитана по-европейски, то ей нужна и сумочка и атласные туфельки. Мне пришлось наблюдать свадебный обряд в доме профессора Хака, который выдавал замуж сразу двух дочерей.

Европейские гости всегда придают свадьбе надлежащий блеск, и поэтому на свадьбу пригласили добрую половину чехословацкого посольства. Мы приехали около половины пятого, но оказалось, что рано. Только что послали за судьей, и профессор Хак привел нас в большой шатер, расположенный в саду соседней виллы. Я удивился, так как знал, что семья жениха живет в другой части города. Но оказалось, что соседи в день свадьбы предоставляют жениху свой дом, чтобы ему не пришлось слишком долго идти в свадебной процессии.

Меня очень интересовало, что происходило здесь до нашего приезда. Сестра невесты — врач, работающая в больнице имени Джинны, подробно рассказала, как обе стороны готовятся к свадьбе.

— За три дня до свадьбы мать жениха с дочками приезжают на сватовство. Она берет с собой желтое шафрановое платье для невесты, всякие парфюмерные наборы в серебряных коробочках и все эти подарки торжественно преподносит невесте. К нам, однако, — с сожалением добавила врач, — вопреки традициям подарки привезли в автомашине жениха, а пышной процессии не было.

На следующий день приносят хну, чтобы невеста могла окрасить ладони и пальцы (вы, наверное, видели этот порошок, сделанный из сушеных листьев лаусонии). Если его развести в воде и нанести на кожу, то останется след кирпично-красного цвета; чем дольше воздействие хны, тем темнее будет след. Хну приносят женщины из семьи жениха, сопровождая это подношение веселыми шутками. Они ждут, пока стемнеет, а потом украшают поднос свечками, а их в свою очередь угощают сладким шербетом. Мою сестру тоже надушили и накрасили хной, отвели в другую комнату, и тут началось настоящее веселье. Спустя немного времени мы все были мокрые от розовой воды. Сегодня после обеда привезли оставшиеся подарки — свадебное платье для сестры, духи, серебряную щетку и гребень, а также много сухофруктов, фиников и миндаля в кульках из красной бумаги.

Раньше все это обставлялось более торжественно, чем сейчас. Говорят, что прежде жених приезжал на белом коне с золотыми украшениями. Жаль, что теперь не то время. Вряд ли кто-нибудь сейчас согласится сесть на коня и пробираться на нем в потоке автомашин. Вот взгляните, рядом с вашей «Татрой» стоит его машина. Она увешана гирляндами цветов. Жених приехал в машине вместе с отцом и братом, а вслед за ними все родственники. Ну, а теперь нам пора присоединиться к остальным, мне кажется, что приехал судья, — закончила она свой рассказ.

Действительно, на земле перед большим ковровым шатром сидел седой мужчина с бородкой. Он подозвал к себе жениха и послал двух свидетелей, чтобы те пошли к невесте и спросили ее родственников, какой они требуют за нее выкуп. Вскоре свидетели вернулись, вместе с ними пришел вакил — свидетель со стороны невесты, который при заключении договора защищает ее интересы. Он поднялся на возвышение и важно заявил: «Выкуп за невесту настолько высок, что жених никогда не сможет его заплатить. Пусть он сначала в качестве залога даст мне 12 кораблей, трюмы которых наполнены шелком, 10 верблюдов, груженных иголками, 2 баржи с чесноком и шелухой от лука, 50 белых слонов и миллион золотых. И лишь потом я ему скажу, что от него требуется».

Так он дразнит жениха и лишь после того, как судья делает ему замечание, заявляет, что невеста ничего не требует, а ее семья согласна с заранее оговоренной суммой. Потом все заканчивается довольно быстро. Кази напевно просит у бога защиты от каменного дьявола, затем усаживает жениха лицом к Мекке и просит его, чтобы тот произнес молитву о спасении от напастей и об отпущении грехов. Жених быстро бормочет последние четыре суры Корана.

Для невесты свадьба начинается только теперь. В течение всего этого времени подружки одевали ее в свадебный наряд и обвешивали драгоценностями. Наконец, ее привели в большой шатер в саду. Затем послали за женихом, но перед шатром его остановили. Братья протянули веревку, и жених должен был откупиться. Среди шума и гама сестры набросили ему на голову красный платок и повели к невесте. Наступает ритуал смотрения в зеркало. Жениха посадили рядом с невестой, его платок накинули и на нее и показали сначала лицо невесты в зеркале, чтобы он не ослеп от ее красоты. Но жених остался невозмутим. Он надел невесте на безымянный палец кольцо, нанес санталовой пастой на лоб меточку, а в рот положил какую-то сладость, чтобы вся их жизнь была сладкой и счастливой.

Теперь свадьба их закончилась и для нас, так как прием будет устроен лишь через неделю в большом европейском отеле. А сейчас невесту отведут в покои, ее семь раз переоденут, сменяя роскошные одежды и каждый раз открывая перед женихом ее лицо, а поздно ночью ее отвезут к нему в дом.

В наши дни перестали придерживаться обычая выбирать невесте жениха среди родственников. Это был непосильный труд, потому что в Пакистане родственники исчисляются не десятками, а сотнями. Традиционный брак с племянницей уже начинает считаться пережитком. Отец невесты следит лишь за тем, чтобы молодые происходили из одной и той же или родственной группы мусульман. И хотя ислам не признает деления людей на касты и провозглашает, что перед богом все равны, тем не менее индийские и пакистанские мусульмане делятся на несколько групп. Характер этого деления — не религиозный, а общественно-исторический. Группы различаются по древности мусульманских родов и по тому, кто и когда переселился в Индию.

Больше всего своим происхождением гордятся сайды, что по-арабски значит господа. Они считают себя прямыми потомками пророка Мухаммада и утверждают, что в их жилах течет чистая арабская кровь. О том, что это не всегда так и что среди саидов могут оказаться люди, попавшие туда другим путем, свидетельствуют следующие куплеты:

Многие сайды беззаботно живут в качестве духовных наставников богатых родов. Их легко узнать. У мужчин перед именем обычно стоит слово сайд, иногда мир (князь), пир (старец, наставник) или шах (царь). Женщины приставляют себе частицу — бегам (дама, госпожа).

Ко второй группе относятся шейхи, потомки трех ветвей арабского рода курайшитов, из которого вышел Мухаммад. Их происхождение легко определить по именам Сиддики, Фаруки или Аббаси. Потомки афганских завоевателей чаще всего пользуются приставкой хан. Выходцы из Ирана часто употребляют титул мирза — принц (у женщин — ханум — госпожа). Часто можно встретиться также с людьми, которые перед своей фамилией ставят слово ходжа; они претендуют на то, что их предками были асасины, последователи Хасана ибн ас-Сабах, который в XII в. жил в Северном Иране.

Один лишь факт принадлежности к какой-нибудь из этих групп вовсе не является показателем материального положения. Саид может быть и богатым арендатором и простым шофером. Глава племени, живущего у Хайберского перевала, стоит на общественной лестнице намного выше, чем какой-нибудь слуга в Карачи, несмотря на то что оба они являются пуштунами и у каждого есть приставка хан. Жизненный уровень определяют лишь доходы, разница в которых огромна. Так, например, бывшему бахавалпурскому навабу государство выплачивает ежемесячно значительные деньги, чтобы он мог содержать пять своих дворцов и достойно представлять княжеский род. Рабочий на ближайшей текстильной фабрике получает в тысячу раз меньше. Это, конечно, крайности, но я берусь утверждать, что они показательны. В Пакистане до сегодняшнего дня не приходится говорить о средней заработной плате. Больше четырех пятых населения — это крестьяне, у которых практически нельзя определить точный доход. Также невозможно определить доход, получаемый фабрикантами и частными предпринимателями. Промышленные рабочие, которых сегодня в Пакистане меньше миллиона, получают от 30 до 120 рупий ежемесячно. Школьные учителя, журналисты или государственные служащие самого низкого ранга могут на 200 или 400 рупий в месяц жить несколько лучше. Выше стоит университетская профессура, инженеры, врачи, которые получают до тысячи рупий. Очень немногие имеют большие доходы.

Бюджет городской семьи резко отличается от нашего. Расходы на питание и одежду (несмотря на то что обычно в семье много детей) относительно невелики. Хлеб покупают редко. Хозяйка сама печет лепешки. Мясо употребляют в пищу не чаще трех раз в неделю. Рис здесь покупают сразу по нескольку десятков килограммов. На столе во время обеда чаще всего бывают бобы и разные виды гороха и чечевицы. Бобовые недороги. Картошка еще дешевле, намного дороже стоят жиры. Килограмм топленого масла стоит не меньше десяти рупий, и поэтому хозяйки предпочитают маргарин, ибо он в два раза дешевле. Немало любителей просяных и кукурузных лепешек. И, наконец, непременный чай.

Наиболее бедные слои населения питаются раз в день, обычно днем, и в их меню безнадежно повторяются бобы, лепешки и рис. Тем, у кого не хватает средств даже на рис, остается довольствоваться жареной цизерной или горохом, а рыбакам, естественно, еще и рыбой. В хозяйстве более зажиточных представителей городских слоев выбор блюд, конечно, более разнообразен.

Если вас пригласят на обед или ужин, то не надо думать, что вас будет обслуживать хозяйка дома. Как правило, хозяйку, за исключением редко встречающихся семей с европейским укладом жизни, вы даже не увидите. Подавать блюда на стол будут только мужчины. Хотя, собственно, почему на стол? Ведь очень может быть, что обедать придется, сидя прямо на полу. В семье, где придерживаются традиционных обычаев, вас посадят за дастархан — белую скатерть, на которой расставлены пиалы с восточными блюдами, а в руки вам в лучшем случае дадут только тарелку. Вам придется сидеть, скрестив ноги, опираясь лишь на твердую подушку, и перекладывать себе в тарелку большими ложками содержимое в пиалах. Я думаю, излишне говорить, что эти ложки — единственные приборы, которые имеются на столе. Из тарелок пищу надо брать рукой, притом только правой. Взять что-либо левой — это признак крайней невоспитанности. Перед едой и после нее руки нужно тщательно вымыть. Об этом заботится слуга, который приглашает вас на веранду, предлагает мыло, поливает вам руки водой из красивого кувшина с узким горлышком и подает чистое полотенце. Обедать, сидя на полу, вам сначала может показаться довольно удобно, но вскоре у вас затекут поджатые ноги и вам захочется их вытянуть. Но как? Вперед их вытянуть нельзя — это то же самое, что положить ноги на стол, вбок — тоже нельзя, так как гости сидят, плотно прижавшись друг к другу, и вы у своего соседа можете выбить из рук тарелку. Единственное, что вам остается, это чуть-чуть наклониться влево. Я никому не советую ходить в Пакистане в гости в европейских костюмах. Вы не сможете уберечься от жирных пятен, и вашему костюму придется побывать в химчистке.

Я был однажды приглашен на ужин во время рамазана, когда мусульмане в течение всего дня постятся и едят лишь после захода солнца. Перед ужином все сидят на террасе и ждут, пока не стемнеет. Точный момент, когда день окончен, теперь определяется не как раньше — когда в сумраке уже нельзя отличить черную нитку от белой. В наши дни верующие узнают из газет, когда заходит солнце, в эту минуту пост прерывается и начинается ужин. В крупных городах об окончании дневного поста сообщают сирены.

Но рамазан бывает не каждый день, и вы можете оказаться приглашенным на самый обычный ужин. Если хозяева дома живут на европейский лад, вам не придется устраиваться на полу, ужин будет подан на настоящем столе. Однако приборов все равно не будет, и вам ничего не останется делать, как внимательно присмотреться к тому, как едят соседи, и постараться делать то же, что и они, — так же ловко подбирать соус сложенной хлебной лепешкой и подносить к губам рис, держа его, как лопаточкой, тремя пальцами. Хозяин наверняка будет тактичен и не покажет виду, что замечает, как безуспешно вы боретесь с пищей и как вам то и дело приходится облизывать все пальцы, потому что соус течет по ним за рукав. Если же вам окажут особое внимание и положат к тарелке приборы, советую ими не пользоваться. Атмосфера за столом будет намного сердечнее.

Вы пришли в назначенное время и с любопытством ждете, чем хозяин будет угощать вас. Но проходит много времени, а ничего не несут. Не меньше двух часов вы уже провели в разговоре и решаете, что пора, наверное, прощаться, несмотря на то что сосет под ложечкой, и тут вы начинаете чувствовать приятный запах, доносящийся откуда-то со двора. Дело в том, что кухня, как правило, располагается во дворе, даже в тех семьях, которые придерживаются современных взглядов. Первое блюдо, которое подадут на стол, по всей вероятности будет не суп: пакистанские мусульмане вообще супы не очень жалуют. Скорее всего вам сразу принесут мясо, наверняка баранину, так как свинину мусульмане не употребляют совсем, а говядина и телятина слишком дороги. Приготовлена будет баранина несколькими способами. Прежде всего подадут куфта — это обычное рубленое мясо, приготовляемое в виде маленьких фрикаделек. Если бы вы заглянули на кухню, то увидели бы, как в бараний фарш добавляется чеснок, лук, перец и еще бог знает какие пряности и яйца. Все это тщательно перемешивается, делаются фрикадельки, которые обжариваются в кипящем масле и затем отвариваются в соусе кари.

Со словом «кари» или с его английским вариантом — «кари паудер», видимо, встречались многие. Им при этом, наверное, вспоминается жестяная коробка со смесью различных пряностей желто-коричневого цвета. В Пакистане и Индии это собирательный термин для всех блюд из бобовых или риса, в которые входят кориандр, феникл, перец, шафран, гвоздика, корица, тмин, имбирь, горчичные зерна, короче говоря, любые пряности, которые есть в Пакистане. Почти каждая хозяйка должна кари делать сама, так как купить его можно лишь в больших городах. В соусе из кари можно варить разные сорта мяса, потроха, рыбу или овощи. Соответственно с этим блюда называются рыбное, овощное или куриное кари.

Если хозяин считает вас особо почетным гостем, то он распорядится, чтобы хозяйка приготовила наргис куфта. Это вкрутую сваренные яйца с рубленым мясом. Когда их разрезают, они напоминают по форме нарциссы. Впечатление усиливается от того, что пакистанские яички круглее и меньше по размерам, чем наши.

Если вы не любите рубленое мясо, то хозяин может предложить вам мясные блюда, не менее распространенные среди мусульман — разного рода кабабы. Видов кабабов в пакистанской кухне огромное множество. В Панджабе особенно распространено мясо, поджаренное на вертеле, которое называется сич кабаб. Для этого нежирные куски мяса сначала высушиваются на солнце, а затем обжариваются вместе с луком. На рынках чаще всего готовятся тикка кабабы, которые так называются потому, что в этом случае нарезаются мелкие и круглые, по форме напоминающие медные монеты, кусочки мяса. В пограничном Пешаваре друзья вас обязательно сводят в ресторанчик, где на деревянных террасах, открытых с улицы, подается чаппали кабаб, напоминающий ростбиф и по форме похожий на домашнюю туфлю.

Ни обед, ни ужин не могут обойтись без блюда, очень распространенного во всех мусульманских странах, — плова, который в Западном Пакистане называется пулао. Вообще плов — эти мясо с вареным рисом. Чаще всего плов делается из баранины, но бывает плов куриный, рыбный и даже морковный или гороховый. Но неизменным компонентом его является очень жирный вареный рис с различными приправами.

Иногда к рису подается мясо, приготовленное в духовке, без подливы, но с различными специями, в его названии чувствуется влияние турецкого языка — курма. Если варить мясо вместе с рисом, то получится еще одно блюдо — берьяни. В больших семьях баранину со свеклой и репой иногда вываривают в медном котле в течение всей ночи, получая на следующий день густой отвар, который называется «шаб дег» — ночной котел.

Наряду с мясными блюдами вам могут предложить дал — это бобовые в виде различных соусов и баклажаны. И наверняка вам не придется дважды предлагать качал — солоноватый салат из картошки, апельсинов, бананов, гуавов и других фруктов.

После того как вы насытитесь главными блюдами, рот у вас будет гореть от слишком обильных доз перца. Но ничего страшного — вы обо всем забудете, когда подадут сладости. К ним прежде всего относится очень сладкая традиционная халва, приготовляемая из муки, сахара, жиров и всяких вкусных добавок вроде орехов, иногда добавляют и мелко нарезанную морковь. Можно также попробовать и желтоватую зарду — сладкий рис с изюмом и миндалем, приготовленный вместе с различными специями, или балу шахи, жареную лапшу, из высших сортов пшеничной муки. Из кукурузной муки и сахара делаются красноватые шарики шакар пара. Это перечисление можно было бы продолжать до бесконечности, потому что всяких сладостей в Пакистане готовится великое множество. Быть может, стоит еще упомянуть о шахи тукра — «царском блюде», это кокосовое тесто, получившее свое возвышенное название из-за того, что оно покрыто тонкой фольгой.

Если вы хотите попробовать некоторые из пакистанских блюд, воспользуйтесь следующими рецептами.

Плов «Между двух огней».

Полкило баранины, четыре-пять головок лука, немного имбиря, корицы, восемь зерен черного перца — все это нужно варить в глиняном горшке в шести литрах воды до тех пор, пока 4,5 литра воды не выкипят, затем суп надо процедить. После этого надо сварить курицу, в медном котле растопить полкилограмма масла, поджарить в нем лук и положить туда сваренную курицу. Когда она слегка поджарится, ее нужно вытащить и положить в котел сухой рис. После того как масло выкипит, рис надо залить супом и продолжать варить, добавив 12 зубчиков чеснока и столько же зерен перца, имбирь, корицу и ложку соли. Сваренный рис надо поставить на слабый огонь, положив сверху курицу. На крышке котла нужно также развести огонь, лучше всего для этого годятся древесные угли. Некоторое время все должно вариться «между двух огней». Затем курицу нужно вынуть, положить на тарелку и покрыть рисом. Слои риса надо чередовать со слоями лука и круто сваренных яиц.

Необходимые продукты: полкилограмма риса, курица, полкилограмма баранины, полкилограмма масла, 4 яйца, 4 луковицы, 2 головки чеснока, корица, перец, имбирь, соль.

Берьяни.

Килограмм сырой баранины надо посыпать имбирем и солью, добавить чеснока и продержать в таком виде около трех часов. В глиняном горшке надо растопить около 250 г масла и поджарить в нем нарезанный лук, вытащить его, отлить около трех четвертей масла и поджарить в нем баранину. Затем в горшке надо уложить слоями баранину и вареный рис с имбирем, шафраном, перцем, толченым тмином, луком, поливая каждый слой маслом. Все это сверху надо слегка полить молоком, чтобы рис размяк. Глиняный горшок надо плотно закрыть и держать на огне до тех пор, пока баранина не станет совершенно мягкой.

Необходимые продукты: килограмм баранины, 250 грамм масла, полкилограмма риса, стакан молока, имбирь, 2 головки чеснока, 3 луковицы, перец, толченый тмин, шафран, соль.

Салан кари.

В глиняный горшок надо положить полкилограмма разрезанной на куски баранины и варить в собственном соку. Затем надо растопить 100 грамм масла и поджарить в нем тонко нарезанный лук. Когда лук пожелтеет, в масло надо добавить несколько ложек порошка кари, гвоздику, 2 зубчика чеснока, немного тмина и соли. Все это надо хорошенько перемешать и добавить к мясу. Горшок надо плотно закрыть и, изредка поливая водой, варить до тех пор, пока мясо не станет мягким. Подавать на стол мясо надо вместе с вареным рисом.

Необходимые продукты: полкилограмма мяса, 100 грамм масла, 2 луковицы, 2 зубчика чеснока, тмин, кари, соль, гвоздика.

Расходы на питание не особенно велики. Но приходится глубже засовывать руку в карман, когда надо платить за квартиру или за обучение детей в школе. Медицинская помощь обходится тоже весьма недешево. Тяжелая болезнь может привести семью к финансовой катастрофе. Зато здесь здорово экономят на алкоголе. Ислам запрещает употреблять спиртные напитки, и в большинстве семей вина не пьют. Виски вам могут предложить лишь в европеизированных семьях богачей, да и то, если вы сидите в саду, вас для этого позовут в дом.

И все же очень часто не удается достать продукты, которые необходимы, чтобы приготовить самый простой обед. Пакистан до сих пор испытывает недостаток основных видов продовольствия, он во многом зависит от ввоза, и поэтому некоторые продукты нормированы. Это было сделано для того, чтобы уменьшить спекуляцию и облегчить существование бедных слоев населения, которые не могут платить цены, взвинченные торгашами черного рынка. Периодически вводится нормирование продажи риса, сахара и пшеничной муки. Пайки определяются не по количеству членов семьи, но выдаются сразу на семью со складов, расположенных иногда весьма далеко от города. Известный лахорский профессор однажды перенес на другое время наше свидание, мотивируя это тем, что ему нужно на машине выехать за город километров на двадцать, чтобы получить около 80 килограмм риса. Это была норма для многочисленной семьи на целый месяц.

Пакистанская земля может полностью обеспечить основными продовольственными продуктами все население страны. Если провести радикальную аграрную реформу, отвоевать у пустынь новые площади, построить новые плотины и обводнить нераспаханную землю, подняв при этом сельскохозяйственное производство на более высокий уровень и решительно покончив со спекуляцией, то продовольственная проблема будет решена.