Её легионер

Глава вторая. Парижское танго

Голубой «шевроле-корвет», проехав в Париж мимо аэропорта Ле-Бурже, мимо Восточного вокзала, свернул с Севастопольского бульвара в сторону улицы Сен-Дени и, предельно сбавив скорость, углубился в улочки II-го округа французской столицы. Здесь, рядом с сомнительной репутации кварталами, у Боксона была маленькая квартира, он купил её по случаю три года назад, вернувшись из Африки с приличной суммой вознаграждения. Квартира выставлялась на продажу уже полгода, но из-за своей миниатюрности, вида из окна — в упор на стену соседнего дома, из-за соседства с проститутками улицы Сен-Дени и запрашиваемой цены, мало сочетавшейся со всеми упомянутыми особенностями, так и не могла найти себе покупателя. Но Боксон прежде всего обратил внимание на несомненные достоинства жилища тихий центр Парижа (улица Ришелье с Национальной библиотекой была все-таки ближе, чем улица Сен-Дени), приличные соседи (многие семьи жили в этом доме уже не одно поколение), швейцар, консьержка, удобная, хотя и не очень просторная, парковка автомобилей во дворе.

Что касается соседей, то их апартаменты занимали в доме целые этажи жильцы были из старой буржуазии, не желавшие переезжать в престижный XVI-й округ, и скромная квартирка Боксона была в этом доме невероятным и малозаметным исключением. Самого Боксона вид из окна мало интересовал сидеть дома и глазеть в окно он не собирался, вовсе не для этого он приезжал в Париж.

Накануне Боксон по телефону предупредил мадам Горель, консьержку, о своем скором приезде, и она убрала в квартире накопившуюся за год пыль, положила на стол накопившуюся за этот же период почту и поставила во вновь включенный холодильник несколько бутылок любимого Боксоном персикового сока. Полковник никогда не скупился на оплату мелких услуг, и мадам Горель даже подумала, а не положить ли в холодильник сыру, но никак не могла вспомнить название нужного сорта. Поэтому решение такого важного вопроса было отложено до приезда хозяина квартиры и получения от него более подробных инструкций.

Боксон поставил «шевроле-корвет» во дворе, на то же самое место, что и год назад, рядом с тем же белым «роллс-ройсом» богатого промышленника господина Дезо, семья которого занимала весь четвертый этаж.

Сидящий за рулем «роллс-ройса» шофер в форменной фуражке недоуменно покосился на Боксона — шофер был принят на работу недавно и полковника ранее не встречал.

Боксон, ответив на приветствия консьержки и швейцара, поднялся на третий этаж, к себе. В квартире все было так, как он и оставил год назад. Все было знакомо, и радость возвращения домой может быть сравнима только с радостью встречи с близким человеком. Устроившись в плетеном из бамбука кресле-качалке, вывезенной предыдущим владельцем из Индокитая и удачно приобретенной в недорогом антикварном магазинчике на Монмартре, Боксон просмотрел поступившую за время его отсутствия почту. Ничего существенного — только поздравительные открытки и рекламные проспекты. Впрочем, свою деловую корреспонденцию Боксон получал в кафе «Виолетта».

Осматривая гардероб, Боксон отметил, что вся одежда ещё соответствует моде нынешнего сезона, но пара новых костюмов не помешает. Обувь была ручного изготовления — мастер Жорж Багдасарян, сапожник в десятом поколении, чья мастерская расположилась в XVIII-м округе Парижа, шил обувь высшей категории. Боксон однажды заказал ему брезентовые ботинки для рейдов по джунглям, мастер долго расспрашивал подробности желаемой обуви и потом создал шедевр, который по достоинству можно было оценить, только пройдя не одну сотню километров по Африке.

Аксессуары Боксон предпочитал греческие, от Золотас, галстуки — из Глазго, расцветок старинных шотландских кланов — Мак-Грегор, Мак-Куин, Мак-Намара. Конечно, строгость шотландских клеток не всегда соответствовала настроению момента, и у Боксона на такой случай имелись итальянские галстуки, буйство их красок иногда колебалось на грани безвкусия, но никогда не переходило за эту грань.

Каждый раз, возвращаясь после выполнения очередного контракта, Боксон много внимания уделял своей цивильной одежде — не для того он рисковал своей жизнью в разных вооруженных конфликтах, чтобы потом облачаться во что попало; полковник желал иметь лучшее. Тем более, что имеющиеся у него деньги это позволяли.

Из украшений Боксон позволял себе только одну слабость — швейцарские часы, золотые или платиновые, — таких часов у него было несколько.

Отдохнув после дороги, к вечеру Боксон купил букет роз, и отправился в кафе «Виолетта», что на бульваре Османн, недалеко от перекрестка с улицей Лафайет.

Новый сожитель хозяйки, итальянец Филиппо, не выразил особого восторга при появлении Боксона, тогда как сама Сюзанна Тьерсо не сдержала торжествующей улыбки: когда-то бедный студент Чарли Боксон два семестра подряд по вечерам мыл в кафе «Виолетта» посуду и не очень сопротивлялся, когда молодая хозяйка предложила ему остаться на ночь. Но навсегда в её постели Чарли оставаться не захотел, от предложенной денежной поддержки наотрез отказался, но уважение к женщине сохранил на все последующие годы.

В зале кафе было малолюдно, и они уединились на маленьком складе.

— Где ты так долго пропадал, Чарли?

— Последний мой контракт был где-то в Африке. Почта есть?

— Ну вот, ты сразу же за дело. Нет, чтобы расспросить о моей жизни, рассказать о своей…

— Сюзи, твои дела идут неплохо, год назад столько сортов виски на полках бара не наблюдалось, а Филиппо старается вовсю…

— Филиппо помогает мне, женщине одной так трудно, ведь ты же отказался быть на его месте…

— Сюзи, эту тему мы обсуждаем уже семнадцать лет, и ты все ещё не теряешь надежду?..

— Какая надежда, Чарли, я раскусила тебя давным-давно! Другие только мечтать могут о таком месте, а ты опять лезешь под пули черт знает где, и смеёшься над бедной женщиной!

— Да, Сюзанна, я знаю, что если когда-нибудь я подкачу к дверям твоего заведения в инвалидной коляске, мне поднесут чашечку кофе и даже предложат тарелку супа. На «Джонни Уокер» я, конечно, не претендую…

— И тебе все ещё не надоел твой юмор висельника?

— Сюзанна, я уже не меняю свои привычки. Наверное, приближается старость…

— Все, я прекращаю с тобой разговаривать, ты становишься невозможным! Вот твоя почта, — она протянула Боксону пластиковую папку с конвертами.

В этой почте тоже попадались рождественские открытки, все от бывших сослуживцев по Иностранному Легиону, и имелось несколько деловых писем, некоторые из них уже не предполагали ответа за давностью отправления, но были и относительно важные послания.

Самым занимательным было приглашение на бал по случаю 50-летия издательства «Олимпия-Пресс» — приглашались здравствующие авторы всех книг, когда-либо выпускавшихся издательством.

Боксон даже задумался о необходимости приобретения к этому событию смокинга, и тогда на память пришло имя Исаака Герфенштейна — так звали портного с улицы Бабилон, что в VII-м округе Парижа. Исаак Герфенштейн не претендовал на лавры и доходы Кардена или Диора, но мужские костюмы шил ничуть не хуже, а может быть и лучше прославленных кутюрье, так как не имел ни одного недовольного клиента, ибо к клиентам относился с пониманием и дело свое любил.

В другом конверте обнаружилась изложенная на бумаге краткая просьба позвонить по указанному телефону и подпись: Дуглас Бэнкс, помощник атташе по культуре, посольство США. Обычно помощниками атташе по культуре бывают сотрудники разведывательных ведомств. Последние годы работу Боксона оплачивало ЦРУ, и проигнорировать просьбу этой организации было бы просто неприлично.

В следующем конверте лежало приглашение посетить живущего в Париже изгнанного центрально-африканского императора Бокассу. Последняя встреча Боксона с императором состоялась в августе 1979 года, в Банги, столице тогдашней Центрально-Африканской империи. Полковник и император обсуждали структуру и вооружение моторизованной пехотной дивизии.

Бокасса вникал в мельчайшие подробности, отлично ориентировался в политической ситуации на Африканском континенте, и результатом обсуждения стало решение не создавать громоздкие дивизии, а ограничиться созданием мобильных моторизованных бригад — в современной африканской войне решающее значение имеет не количественная мощь войск, а мобильность и маневренность некрупных, но хорошо вооруженных соединений.

Иногда, задумываясь о вечном, Боксон приходил к выводу, что к своим 33-м годам он все-таки сумел кое-что сделать — великолепный проект военной реформы в Центрально-Африканской империи. Правда, наградой за это стало нападение местных киллеров, нанятых разведслужбой французского министерства иностранных дел; хотя Боксону и удалось в нужный момент не оплошать (он отделался несколькими в общем-то серьезными ранениями), но намек такой прозрачности он понял правильно и, испросив отпуск для лечения, немедленно уехал в Европу, а через полтора месяца, в октябре 1979-го, император Бокасса оказался без трона и империи.

Просмотрев почту и определив план действий на завтрашний день, Боксон направил «шевроле-корвет» на бульвар Сен-Мишель. Там, недалеко от Люксембурского дворца и рядом с театром «Одеон», держал свою студию друг детства — художник Жан-Луи Алиньяк.

Преодолев пять этажей, Боксон нажал кнопку звонка у двери с медной табличкой «Жан-Луи Алиньяк, гений». Звонок не работал.

Попытавшись постучать, Боксон открыл незапертую дверь и осторожно шагнул за порог.

— Есть тут кто? — громко спросил он. В темноте прихожей кто-то зашевелился и затих. Боксон зажег зажигалку, осмотрелся. Какой-то юноша спал на кушетке нездоровым сном пьяного человека; вдоль стены выстроилась шеренга бутылок с разнообразными этикетками. Примерно такую же картину Боксон видел год назад, когда зашел к Алиньяку перед отлетом в Йоханнесбург. Ничего интересного в прихожей не заметив, Боксон открыл другую дверь и зашел в студию.

Жан-Луи Алиньяк любил, чтобы в помещении было просторно до пустынности. Но все равно приходилось держать в студии необходимый минимум — несколько стульев, стол. У стены, прямо на полу, были расставлены картины без рам. «Эпоха, когда рама была частью мебели, давно прошла!» — заявлял Алиньяк. — «И в наше время рама должна быть незаметной!» К услугам багетного мастера Алиньяк обращался только при подготовке выставок.

Посредине студии располагалось круглое ложе, так как иначе назвать это подобие подиума было бы неточно. Лежащая на ложе вполне одетая блондинка подняла голову и тревожным голосом спросила:

— Вы кто?

— Полковник Боксон.

— Полковник? — она нахмурила лоб, пытаясь соображать. — Полиция, что ли?

— Нет, я свободный художник.

— Ну и черт с ним! — девушка опустила голову на подушку и тут же снова приподнялась:

— Это как — свободный художник?

— Это — для души. Где Жан-Луи?

— Какой Жан-Луи? А, этот… Все утро рисовал меня голой, потом куда-то свалил.

Боксон подошел к мольберту. Портрет был почти закончен и отличался реалистичностью изображения. Впрочем, Алиньяк всегда придерживался традиций классического реализма, лишь иногда его слегка заносило в авангардизм, но в самые нескандальные его течения.

Девушка на картине выглядела так же, как в жизни — молодо и симпатично.

Она села на краю круглого ложа и спросила:

— Сигарета есть?

— У меня только американские. — Боксон протянул ей пачку «Лаки Страйк».

— А спички у вас есть?

— Спичек нет, — ответил Боксон, щелкнув зажигалкой.

— Крутая вещь! — оценила девушка, разглядев платиновый «Дюпон».

— Ага, — согласился Боксон.

Они помолчали. Девушка курила. Потом не выдержала паузы:

— Вы и вправду полковник?

— Император Бокасса хотел, чтобы я был генералом, но я отказался.

— Какой император?

— Император Центрально-Африканской империи Бокасса Первый.

— А, это тот, который людоед, что ли?

— Не знаю, сам не видел, хотя в газетах об этом что-то писали. Но разве можно верить газетам?

— А разве нельзя?

— Верить можно только себе…

— Наверное. А я дура, всем верю.

— Напрасно…

— Вы тоже врете, что вы — полковник?

— Нет, последние три года я действительно был полковником.

— А до этого?

— Когда-то я начинал рядовым.

— Это когда?

— Давно, в 1968-м.

— Понятно.

Они снова помолчали, и девушка уже хотела ещё что-то спросить, но дверь открылась, и в студию вошел юноша, только что спавший на кушетке в прихожей, злобно посмотрел на Боксона и спросил:

— Ты кто такой?

Боксон не любил грубостей, потому ответил нарочито презрительным тоном:

— Для тебя я полковник Боксон.

— Да мне плевать, кто ты! Что ты тут делаешь?

Юноша явно не осознавал разницы в весовых категориях.

«Смесь кокаина с алкоголем» — догадался Боксон, встал со стула, подошел поближе к наркоману, коротким и точным ударом в голову уложил его вдоль стены у картины с изображением атаки французской пехоты на Малахов курган — Алиньяку удавались батальные сцены.

— Класс! — воскликнула блондинка, когда Боксон вернулся на свое место, и добавила: — Только вы поосторожнее, Робер занимается карате.

— Это его зовут Робер? — уточнил Боксон, кивнув на начинавшего шевелиться грубияна.

— Да, и он — мой друг!

— Кокаин тоже он тебе продает?

— Да нет, мы с ним на пару покупаем, — доверчиво призналась девушка, и тут же, спохватившись, сказала: — Ой, какая же я дура!

— Похоже на то, — согласился Боксон.

Очнувшийся Робер сделал было попытку встать, но столкнувшись с неимоверной трудностью этого действия, предпочел остаться в лежачем положении. Что-либо дополнительно сказать он не рискнул и только тяжело дышал и двигал глазами.

— Вставай, студент, и будь повежливей! — обратился к нему Боксон. — На полу лежать тебе предстоит в будущем.

— Это когда? — спросила девушка.

— В тюрьме, конечно. Наверное, очень скоро. Кстати, юноша, намочи платок холодной водой и приложи к скуле, а то останется синяк.

Боксон поднялся со стула и направился к выходу, обернувшись у двери, добавил:

— Ну все, ребята. Ведите себя хорошо, передайте Алиньяку, что приходил полковник Боксон. Пока.

Он шел по лестнице вниз и между третьим и вторым этажами вдруг остановился. Постояв несколько секунд в неподвижности, резко развернулся, и побежал по лестнице вверх. Успел вовремя.

Располосованное полотно картины клочьями свешивалось с мольберта, а героический Робер с остекленевшими глазами, сжимая в руке пружинный нож любимое оружие деклассированной молодежи — медленно приближался к трясущейся от страха незадачливой натурщице.

— Эй, ты, Фантомас из Монпарнаса! — окликнул его Боксон.

Робер повернулся в его сторону.

— Дерьмо! — прохрипел наркоман. — Ты, дерьмо…

Полковник отлично знал, насколько опасны вооруженные наркоманы.

Нанюхавшись кокаина, некоторые из них совсем не чувствуют боли, умудряются встать на сломанные ноги, а уж сломанными руками дерутся абсолютно все. Движение ножа в руке наркомана непредсказуемо, физическая сила на несколько решающих мгновений может быть невероятна. Иногда наркомана проще убить, чем связать.

Боксон не хотел убивать Робера. Он просто перехватил его руку с ножом, рванул на себя и качнулся в сторону. Робер перелетел через подставленную ногу, и оказавшийся за его спиной Боксон резким сильным движением вверх выломал ему плечо.

Потом он запихнул выпавший нож под круглое ложе (вещественное доказательство самообороны), тащил скулящего Робера вниз на улицу, на всякий случай вызвал «скорую помощь». Оставив юношу в полуобморочном состоянии на тротуаре дожидаться приезда медиков, Боксон поднялся в студию.

— Где Робер? — спросила девушка.

— Внизу, — Боксон протянул ей сигареты и зажигалку. — Как тебя зовут?

— Марианна, — она закурила.

— Марианна — олицетворение Франции, а Франции следует подальше держаться от таких типов…

— Робер — мой друг!

— Ага, а после картины он бы разрезал тебя на продольные полоски. Это что, сейчас модно?

— Робер меня любит!

— Точно, в его глазах горело пламя страсти! Я заметил.

За окном замолкла приблизившаяся к дому сирена «скорой помощи».

— Быстро приехали, — констатировал Боксон. — Руку ему сохранят, но ножом размахивать уже не будет. Ты есть хочешь? — спросил он.

— Хочу.

— Тут недалеко есть приличное бистро. Тебе нравится бифштекс с жареной картошкой? — Боксон оставил на столе визитную карточку.

— Крутая тачка! — восхитилась Марианна, усаживаясь в «шевроле-корвет».

— Да, иногда мне удается посидеть за рулем хорошего автомобиля…

Они сидели в маленьком бистро, куда Боксон и Алиньяк заходили ещё в свои студенческие годы, — как и двадцать лет назад, было чисто, недорого и вкусно.

— Зачем вы носите собой сигареты, если сами не курите? — спросила девушка.

— Иногда я курю — это во-первых. А во-вторых — помогает мне общаться с людьми, с тобой, например. Кстати, кофе здесь тоже неплох. Тебе заказать?

Завершив ужин, Боксон спросил:

— Куда тебя отвезти?

— Не знаю… Вообще-то мы с подругой снимаем квартиру возле Восточного вокзала. Но сегодня к ней должен прийти её друг…

— Тогда поедем в театр.

— В театр? В «Одеон»?

— Нет, в маленький театр «Юпитер», здесь недалеко, на Монпарнасе. Сегодня там какой-то мюзикл по одной из пьес Лопе де Вега.

Трещание телефона разбудило Боксона рано утром, за окном ещё темнели сумерки; Марианна не проснулась, предыдущий вечер слишком утомил её.

— Чарли, это ты? — Алиньяк радостно кричал в трубку. — Что случилось с моей картиной?

— Картина не выдержало порыва ревности, но руку, на сей шедевр поднявшуюся, я почти от тела оторвал. Не переживай, модель я для тебя сохранил.

— Марианна у тебя?

— Спит, у неё был очень трудный день…

— Как проснется, приезжайте ко мне!

— Готовь мольберт, к полудню будем. Как у тебя дела, маэстро?

— Дела идут. Через неделю выставка.

— Отлично, я дальше буду спать. Пока!

…Маэстро живописи, бородатый и длинноволосый, габаритами похожий на молотобойца, Жан-Луи Алиньяк на новом загрунтованном холсте уверенными движениями изображал возлежащую на подиуме малоприкрытую шотландским пледом Марианну, и одновременно рассказывал Боксону о событиях последнего года. В речах художника самым главным событием объявлялась предстоящая через неделю персональная выставка и последующий по её окончании переезд в новую студию на Монмартре.

— Представь себе, Чарли, — восторгался живописец, — оттуда видна Эйфелева башня!

— Вообще-то все твои коллеги окопались на Монмартре ещё с прошлого века…

— Ну не мог же я просто так распрощаться с видом на Люксембургский сад!

— Кстати, о Люксембургском саде! — вспомнил Боксон. — Вчера в «Юпитере» я видел Николь. У тебя есть её последний телефон?

— Николь? Какая Николь?

— Николь Таберне, актриса театра «Юпитер», твоя любовница.

— Чарли, это было так давно! Телефонный блокнот лежит в шкафу, посмотри сам. Между прочим, когда-то она была и твоей любовницей.

Боксон переписал цифры номера в записную книжку. Потом взял телефонный аппарат и начал набирать номер.

— Пригласите, пожалуйста, мистера Дугласа Бэнкса, — попросил Боксон, когда на другом конце провода подняли трубку, и продолжил: — Это Чарльз Боксон.

— Мистер Боксон, мне необходимо с вами встретиться, — ответил Бэнкс. Назначьте, пожалуйста, место и время.

— Лучше всего в американском посольстве, — предложил Боксон.

— Сожалею, но это исключено. По независящим от меня причинам.

— Тогда у главного входа в посольства. У меня голубой «корвет», запишите номер… — Боксон продиктовал цифры. — Как выйдете из посольства, то сразу поворачивайте направо. Я постараюсь припарковаться как можно ближе. Думаю, что через час я буду на месте. Вас устроит?

— Вполне. Встретимся через час.

…Помощник американского атташе по культуре мистер Дуглас Бэнкс имел типичную внешность американского клерка: рубашка, очки, бойскаутское детство.

— Покажите ваши документы, — попросил Боксон. Бэнкс протянул дипломатический паспорт. Боксон внимательно рассмотрел каждую страницу, обложку, и вернул документ со словами:

— Удивительно похож на настоящий. О чем вы хотели поговорить?

— Меня предупредили о вашем непредсказуемом юморе, но я не ожидал, что он проявится так скоро. Теперь о главном. Одна заинтересованная в южно-африканских делах организация попросила меня встретиться с вами и уточнить некоторые подробности вашего разрыва с мистером Савимби.

— Никакого разрыва не было. У меня просто закончился срок контракта. Я получил свой гонорар и уехал.

— И тем не менее ходят слухи о некоем скандале, предшествовавшем вашему отъезду…

— Но об этой истории люди из заинтересованной организации наверняка уже сообщили своему начальству в надлежащих подробностях, свидетелей той бурной дискуссии было немало…

— Но хотелось бы услышать вашу версию.

— Пожалуйста: на совещании военных советников и командиров я заявил, что пока в Анголе находятся кубинские военные части, УНИТА не победит. Следовательно, нужно усилить нападения на кубинцев, чтобы их существование в Анголе стало предельно тяжелым, почти невозможным. Для этого необходимо все действия вооруженных сил УНИТА направить против кубинской армии, отказавшись от других подрывных операций. И вообще — бессмысленно минировать пастушьи тропы, взрывать сельские электростанции и сжигать трактора. Это только озлобляет население и настраивает его против УНИТА. После этих слов начался страшный крик. Меня обвинили в пораженческих настроениях и во вражеской пропаганде. Причем громче всех кричали те, кто предпочитает не связываться с парнями Кастро, но с горячим порывом души грабит сельские школы.

— Как реагировал Савимби?

— Генерал Савимби ждал, кто кого переорет. Насколько я знаю, своего мнения он не высказал, но его окружение настроено решительно против меня. Не все, конечно. Некоторые военные советники со мной согласны. Но на деньги ЦРУ в Анголе кормится достаточно много бесполезных людей, в том числе и в штабе УНИТА.

— Вы можете все это изложить письменно?

— А у вас, что, нет с собой магнитофона?

— Доклад с вашей подписью в любом случае будет более весом…

— Я не буду ничего излагать письменно и подписывать.

— Вы отказываетесь от своих слов?

— Нет. Но мой доклад в Лэнгли может попасть в руки какому-нибудь высокопоставленному идиоту, который решит, что финансирование Савимби следует прекратить. И тогда УНИТА превратится в толпу вооруженных бушменов, бродящих по саванне. За полгода кубинцы их или переловят, или перестреляют. Коммунисты останутся в Анголе полновластными хозяевами. Оппозиции некуда даже будет бежать — влияние Луанды обрушится на соседние страны. У Претории достаточно своих проблем — со всем Югом Африки ей не справиться. Сейчас жители Анголы имеют хоть какой-то выбор — после исчезновения УНИТА как реальной вооруженной силы выбора у ангольцев не будет. Запад и без того уже слишком много стран просто так подарил русским, не следует одаривать их ещё раз. Надеюсь, я понятно разъясняю свою позицию?

— Вполне. Значит, вы рекомендуете УНИТА сосредоточить свои усилия против кубинцев?

— Да, я уже об этом говорил. Куба — маленькая страна, это русские могут позволить себе безумие многолетнего истребления своих солдат где-нибудь в Афганистане. Куба же не выдержит долгих напряженных боевых действий.

— А если русские направят свои войска в Анголу?

— Русские военные советники уже в Анголе. Но выдержит ли Россия одновременно две войны?

— А УНИТА сможет выдержать, как вы выражаетесь, напряженные боевые действия?

— Думаю, что сможет, но при одном главном условии: если УНИТА будет удерживать в своих руках стратегическую инициативу, и задавать темп этой войне. Или же стратегическая инициатива должна быть в руках тех, кто платит армии генерала Савимби.

— Вы считаете, что ЦРУ должно усилить свое влияние на Савимби?

— Я считаю, что ЦРУ за свои деньги вправе требовать более выдающихся результатов, чем какой-нибудь взорванный мост через ручей или минометный обстрел деревенского стада. И, осмелюсь отклониться от темы, это относится ко всем операциям, оплачиваемым ЦРУ. Прошу меня извинить за вторжение в область вне моей компетенции.

— Значит, вы все-таки не будете излагать ваше мнение письменно?

— В данном случае — нет.

— Можно ли надеяться на дальнейшее сотрудничество с вами?

— Да, если условия контракта будут мне интересны.

— Вы поехали бы снова в Анголу, к Жонасу Савимби?

— Да, с самим генералом у меня не было никаких разногласий.

— А если бы вам предложили район Центральной Америки?

— Я немного знаком с Никарагуа, думаю, что мог бы быть полезен и там, но десять лет назад я воевал на стороне сандинистов и с людьми президента Самосы мне трудно будет найти общий язык. Стоит ли рисковать, тем более, что в Латинской Америке успешно работают специалисты из США.

— К сожалению, они работают недостаточно успешно, иначе бы у США не было бы в том регионе столько проблем.

— Это, конечно, к теме не относится, но было бы глупо в всех проблемах обвинять только племянников дяди Сэма…

— Прекрасно, вы хорошо понимаете ситуацию, мистер Боксон. Ваш почтовый адрес прежний — кафе «Виолетта»?

— Да, это самый надежный, хоть и не самый быстрый путь меня найти.

— А самый быстрый?

— Разве что домашний телефон, но я так редко бываю дома… Лучше письмо.

— Благодарю вас, мистер Боксон, за эту встречу!..

Солнца в квартире актрисы Николь Таберне было столько же много, сколько его не хватало в квартире полковника Боксона. Огромные мансардные окна выходили на юго-запад, потому обои рекомендовались просто белые любой рисунок выгорел бы за полсезона.

Синеглазая брюнетка, примадонна музыкального театра «Юпитер» Николь Таберне, подставив прорывавшемуся сквозь стекла потоку утреннего солнца свои сногсшибательной красоты ноги, наблюдала, как Боксон завязывает скромный клетчатый галстук цветов клана Мак-Дуган.

— Чарли, ты живешь у меня целую неделю, и каждый день уезжаешь в свою пещеру за очередным галстуком. Может быть, тебе проще все галстуки перевезти сюда?

— Милая моя, даже для моего скромного гардероба в твоем жилище место не предусмотрено. К тому же, таскать за собой чемодан с вещами пристало только бездомным.

— Опять будешь блуждать по Парижу?

— Париж — это город моего детства, это моя юношеская любовь, сгоревшая на майских баррикадах 68-го года. И я столько гулял по джунглям, сельвам и саваннам, что каменная твердь парижских тротуаров ласкает мои натруженные ноги, — он посмотрел на неё, и добавил. — Даже если они не столь красивы, как твои. Между прочим, у меня каждый день деловые встречи.

— Знаю я твои деловые встречи. По твоим рассказам можно сделать вывод, что весь Париж буквально кишит твоими собутыльниками из Иностранного Легиона.

— Гнусная ложь, Николь, и ты это знаешь! Несчастные парни из легиона рассеяны по всему свету, и если пара-тройка из них поселилась в Париже, то я прямо-таки обязан уведомить их о состоянии моего здоровья. А заодно уточнить их боеспособность. Кстати, я по-прежнему предлагаю тебе пойти со мной.

— Чарли, однажды я имела глупость принять твое предложение и прошагала за один день полсотни километров на каблуках!..

— Николь, ну ты же понимаешь, что долго сидеть на одном месте я могу только в засаде.

— Ты — милитаристский маньяк!

— Вполне может быть, особенно, если учесть, что моя блестяще защищенная дипломная работа была посвящена некоторым проблемам семейного права…

…Жан Бедель Бокасса, бывший солдат французской армии и потерявший свой трон император Центрально-Африканской империи встретил Боксона приветливо и сразу же перешел к делу. Бокасса некоторое время рассуждал о неисповедимости путей Господа нашего, о крутых поворотах истории, о взлетах и падениях вождей, о свержении и реставрации монархий, потом говорил о «моем народе», не признавшем новых правителей, и о том, что его, императора Бокассу, ждут дома и молят о возвращении. И, в конце концов, предложил Боксону, как военному специалисту, принять участие в разработке и осуществлении плана восстановления великой африканской державы.

Боксон обдумывал возможность такого предложения не раз, он знал, что рано или поздно такой разговор произойдет, и ответ был готов уже давно, но полковник даже не представлял, как трудно его будет произнести. Боксон встал и несколько секунд выдерживал паузу.

— Мой император, — глядя в сторону, медленно начал Боксон, — мой император, я — не маршал Бернадотт и не маршал Мюрат… Я не был при вашем Аустерлице, и я не хочу быть при вашем Ватерлоо. Хотя бы просто потому, что они, — Боксон неопределенно махнул рукой куда-то за спину, — они не дадут вам сто дней… Простите меня, мой император… Храни вас Бог…

Боксон не стал дожидаться официального прекращения аудиенции. Бокасса молча проводил его взглядом, и потом долго и печально рассматривал великолепный бриллиантовый перстень. С этого дня полковник Боксон более для императора не существовал…

…Поздно вечером Николь встревоженно спросила:

— Чарли, что с тобой сегодня? Ты какой-то другой…

Боксон грустно усмехнулся:

— Я, конечно, все тот же. Но говорить правду свергнутому монарху, убивая его надежду — это слишком тяжелый груз. И почему-то мне сегодня даже не хочется напиться. Наверное, к утру это пройдет…

Позже Николь спросила:

— Чарли, Бокасса на самом деле был людоедом?

— Нет, милая моя, мой император был всего лишь любителем национальной кухни. Там, в Африке мы все были немножко людоедами… Не спрашивай меня более о том…

Маэстро иглы и наперстка Исаак Герфенштейн превзошел самого себя. Ещё при снятии мерки он спросил Боксона, будет ли тот носить при этом смокинге оружие, и, получив отрицательный ответ, удовлетворенно кивнул головой:

— У вас прекрасная фигура, господин Боксон, было бы жаль портить силуэт наплечной кобурой. Мой папа, мир его праху, говорил, что к смокингу подходят только охотничьи ружья.

Папа Исаака Герфенштейна погиб в Треблинке, но великое мастерство свое успел передать сыну. Облаченный в новый торжественный костюм, Боксон восторженно смотрел на себя в зеркало, и маэстро Герфенштейн, бесконечно довольный своим произведением, заметил:

— Скажу честно, господин Боксон, принц Чарльз рядом с вами выглядел бы клошаром!

— Маэстро, — сказал Боксон, — я не знаю, что произойдет, но у меня предчувствие, что этот смокинг решит мою судьбу. В моей машине лежит бутылка шампанского, разрешите преподнести её вам.

— Кстати, о машине, — заметил Герфенштейн, наполнив бокалы. — Я даю гарантию, что на смокинге не останется складок после получаса сидения в автомобильном кресле. Но все же не злоупотребляйте. Одежда имеет душу, и ей очень не нравится небрежное отношение. Одежду нужно любить, и тогда она будет любить вас…

…Боксон завез костюм домой, и только шагнул в вестибюль, как был окликнут швейцаром:

— Господин Боксон, вчера к вам приезжали…

— Кто именно?

— Три молодых человека, признаться, довольно неприятных. Один из них был со сломанной рукой, в гипсе. Молодые люди вели себя довольно агрессивно, рвались подняться в вашу квартиру. По-моему, у них в карманах лежали велосипедные цепи. Мне пришлось пригрозить вызвать полицию, чтобы они удалились. Хорошо, что в те минуты никого из жильцов не было на лестнице.

— Благодарю вас, — ответил Боксон, вкладывая в руку швейцара купюру. Я приму меры, чтобы подобное впредь не повторялось.

— Они приехали на зеленом «фольксвагене-джетта», — разглядев номинал купюры, вспомнил швейцар. — Машина довольно грязная и помятая. На всякий случай я записал номер, — швейцар протянул листок бумаги. — Давайте, я вам расскажу, как они выглядели…

Повесив в шкаф создание Исаака Герфенштейна, Боксон из потайного сейфа, вделанного в пол, достал свое домашнее оружие — сверкающий белизной полированной стали револьвер «смит-вессон», модель 66. Мощные патроны «магнум» лежали тут же, а две кобуры — наплечная и поясная — висели в шкафу среди галстуков. На этот раз Боксон выбрал наплечную кобуру, давным-давно тщательно подогнанную по размеру.

У Восточного вокзала он нашел квартиру Марианны. Ему повезло — глупая девчонка была дома.

— Адрес Робера, быстро! — потребовал Боксон. Она затряслась, как тогда в студии, но название улицы, номер дома и квартиры произнесла вполне отчетливо.

— Кто ездит с Робером в зеленом «фольксвагене»? — спросил Боксон.

— Прыгун и Жук, их имен и адресов я не знаю, — Марианна начала успокаиваться.

— Какие адреса ты им назвала?

— Этого… художника и актрисы… Но где она живет, я не знаю, я сказала, что она — из театра «Юпитер», — на Марианну снова начала накатываться волна страха.

— Какое оружие у этих парней?

— Только ножи. И ещё эти… от велосипедов… цепи, — Марианна начала плакать.

— Ты меня не предупредила, — Боксон не счел нужным щадить её. — Тем хуже для тебя. Теперь молись за всех нас. Если с моими друзьями что-нибудь случится, я тебя изуродую и продам сенегальцам. Потом ты сдохнешь на помойке где-нибудь за площадью Пигаль. Пока!

Боксон побывал в старой студии Алиньяка, на квартире Николь, и нагнал зеленый «фольксваген-джетта» только у дома Робера, в XX-м округе. Он поднялся по захламленной лестнице на третий этаж; за грязной, много раз открываемой ногами дверью грохотал очередной хит Оззи Осборна. Боксон осмотрел замок, убедился в его ненадежности и хлипкости дверных косяков. Потом передумал ломать — за дверью мог быть засов, цепочка — лишние секунды уменьшат фактор внезапности. Боксон постучал в дверь вежливо, но настойчиво. Музыка чуть притихла, замок щелкнул, на пороге открываемой двери стоял Робер. Он даже не успел удивиться.

Перешагнув через сломавшегося от удара в печень Робера, Боксон вышел на середину комнаты. Двое в мужественных кожаных куртках и с пивными банками в руках осуществили попытку встать с кресел, и выразить свое отношение к происходящему, но Боксон вынул револьвер и сделал звук магнитофона ещё тише:

— Замрите!

Не дожидаясь, пока многострадальный Робер вернется к действительности, Боксон поставил ногу ему на голову и обратился к напряженно молчавшим любителям пива:

— Прыгун, разве у тебя есть ко мне какие-то вопросы?

— Нет, — отозвался один из парней.

— Я так и подумал. Короче, парни: если я когда-нибудь увижу вас на своем пути, то убью вас без предупреждения. Вы меня поняли? Жук, я не слышу твоего персонального ответа…

— Да, — процедил упомянутый персонаж.

На выходе из подъезда у Боксона появилось желание сделать какую-нибудь неприятность зеленому «фольксвагену», но это было уже неинтересно, и «фольксваген» остался невредим.

…Вечером Боксон показал Николь приглашение на празднование юбилея издательства «Олимпия-Пресс» в парижском отеле «Ройял».

— Представь себе, здесь упомянуто, что по этому приглашению могут прийти двое. Ты составишь мне компанию при входе?

— Только при входе?

— Боюсь, что при выходе я буду с другой женщиной.

— Ты редкостный наглец! Кто она?

— Я и сам не знаю, кто обратит внимание на мое честное, открытое лицо брачного афериста. Прости меня, но у наемных солдат слишком мало радости без этих скромных праздников в Париже.

— Знаешь, Чарли, ни один мужчина в мире не посмел бы так со мной разговаривать… — начала Николь, но Боксон остановил её:

— Ни один мужчина в мире, кроме несчастного полковника Боксона, не заключал с тобой контракт на абсолютную независимость. Помнится, ты что-то говорила о чудесном платье от Баленсиаги. Как ты думаешь, оно будет уместно в отеле «Ройял»?

Через четыре часа после начала юбилейных торжеств распорядители издательства «Олимпия-Пресс» прекратили следить за соблюдением программы вечера и предоставили приглашенных самим себе.

Николь Таберне успешно кокетничала с известным американским автором криминальных бестселлеров, утомившимся от неумеренно принятого шампанского. Американец все же не забывал о полезности рекламы и неоднократно втискивался в кадры присутствующих на торжестве фоторепортеров, причем каждый раз подчеркивал свое знакомство с французской актрисой. Романист был очарован окончательно и навсегда; в его голове даже мелькала безумная мысль о необходимости предоставления этой француженке роль в одной из очередных экранизаций его очередного сочинения.

Боксон блуждал по залу без цели, рассматривал окружающих и даже успел покружиться в вальсе с необыкновенно симпатичной составительницей руководства по вязанию крючком.

«Олимпия-Пресс» была головным отделением мощного издательского концерна, и авторов, когда-либо издававшихся этим издательством, было приглашено на торжество много, причем приехавших было меньше, чем не приехавших. Среди отсутствующих был академик Сахаров, а также серийный убийца, отбывающий пожизненное заключение.

Приостановив блуждания у изрядно опустошенного подноса с круассанами, Боксон заприметил своего давнего приятеля, журналиста Рене Данжара. В 1976-м Данжар первым взял интервью у Боксона, тогда только что прорвавшегося из окружения. Напечатанное в газете интервью было украшено фотографией, на которой Боксон прямо из бутылки пил виски на фоне горящего грузовика. Успех фотографии был огромен, её перепечатали все газеты мира. Справедливости ради следует отметить, что именно после этой рекламы Боксон стал числиться в элите наемных солдат.

Данжар тоже заметил Боксона и пошел ему навстречу. Рядом с ним шла невысокая черноволосая женщина.

— Дорогая Катрин, разреши тебе представить, — обменявшись с Боксоном приветствиями, сказал Данжер. — Чарльз Спенсер Боксон, бакалавр юриспруденции, — Катрин Кольери, певица.

— Весьма польщен! — ответствовал Боксон. — В 76-м у одного парня из батальона Боба Денара была кассета с вашими песнями. Наверное, именно с тех пор вы в моем сердце.

Катрин рассмеялась:

— Боб Денар? Я могла где-то слышать это имя?.. Напомните, пожалуйста.

— Боб Денар — один из знаменитых командиров наемных солдат. В 76-м он воевал в Анголе.

— А вы что делали в Анголе?

— Вообще-то я там тоже воевал. Кстати, вы уже попробовали здешние круассаны?

— Ещё нет. А как вы попали в Анголу?

— По контракту. Я — наемный солдат. Между прочим, круассаны здесь так себе.

— Первый раз в жизни разговариваю с настоящим наемным солдатом. И он не рекомендует мне пробовать круассаны. Забавно! А почему Данжар назвал вас бакалавром юриспруденции?

— Когда-то я получил диплом Сорбонны.

— И, несмотря на это, вы — просто солдат?

— Ну, не совсем; как я однажды прочитал в одной книге: «в последний раз я был полковником».

— А генералом вам быть не приходилось?

— Нет, но недавно я отказался стать маршалом.

— Плох тот капрал, который не мечтает стать маршалом…

— Но ещё хуже тот маршал, который так и остался капралом…

— И часто вы встречали таких?

— О, я встречал таких столь часто, что предпочел остаться полковником!

— Почти как Цезарь — лучше быть первым человеком в глухой галльской деревушке…

— Боюсь, что Цезарь кривил душой — быть вторым человеком в тогдашнем Риме было очень даже неплохо…

— Однако, если вспомнить историю Цезаря, когда он стал консулом, второй консул оказался почти никем…

— К сожалению, Цезарей нынче так мало, все больше эти самые вторые консулы…

— Вы предлагаете поговорить о политике?

— Если я вам ещё не очень осточертел, то я предпочел бы поговорить о круассанах.

— Ну что ж, начинайте!

— Начать, пожалуй, следует с того, что в отеле «Ройял» круассаны далеко не лучшие в мире. Или же кондитер отеля сегодня не в настроении. Конечно, о вкусах не спорят, но вы пробовали круассаны в кафе «Монбельяр», что на улице Вожирар, в VI-м округе?

— Признаться, я никогда и не слышала о таком кафе.

— В таком случае нам надо бросить все дела и ехать туда немедленно, пока заведение ещё не закрылось. Едем сейчас же, моя машина тут рядом!

— Моя машина тоже рядом, но вряд ли будет уместно уезжать сейчас — бал в полном разгаре…

— Вероятно, вы правы, наше прощание с балом не останется незамеченным, и утренние газеты выйдут с описанием нашего почти скандального ухода. Поэтому позвольте пригласить вас на этот вальс.

Они начали танцевать, и Катрин Кольери заметила, что с ней танцует не новичок, а Боксон в который раз возрадовался своей привычке посещать дансинги при любом удобном случае.

В танце Боксон едва касался Катрин, как бы боясь оскорбить её грубым прикосновением. И она заметила, что ей это приятно. Потом танец закончился, и появился Данжар, который дерзнул увести Катрин от Боксона, но получил от них совместный отпор. Осмыслив ситуацию, журналист задумчиво изрек:

— Если вы влюбились друг в друга, то я не завидую вам обоим…

…Катрин села в голубой «шевроле-корвет», а Боксон подошел к её «мерседесу» и рассказал шоферу и сидящему рядом с ним телохранителю певицы маршрут и цель поездки, чем очень удивил обоих — обычно приятели Катрин Кольери будто соревновались в создании трудностей для охраны. А Боксону же, попросту не нужны были такие дешевые претензии на независимость.

Они успели приехать в кафе «Монбельяр» до закрытия. В небольшом зале было занято всего два столика: за одним сидела пара влюбленных, за другим четверо мужчин играли в белот.

Хозяин кафе, бывший сержант Иностранного Легиона, эльзасец Жак Миллер неподдельно обрадовался появлению Боксона:

— Чарли, ты всегда приносишь удачу!

— Я сам удивляюсь этому, Жак, но, похоже, ты прав. Когда-то у тебя были самые лучшие в мире круассаны. Как сейчас?

— Шарлотта по-прежнему командует на кухне, и недовольства клиентов я не слыхал.

— Тогда прибавь к круассанам чай по-русски.

— Что такое чай по-русски? — спросила Катрин, когда Миллер отошел выполнять заказ.

— Это крепкий горячий чай с армянским коньяком. Говорят, хорошо греет в сибирские морозы.

— Чарли, можно тебя на секунду? — отозвал Боксона подошедший Жак. — С тобой Катрин Кольери? — спросил он шепотом, и получив утвердительный ответ, опять скрылся на кухне.

— Круассаны на самом деле восхитительны, — оценила Катрин.

— Я никогда не лгу красивым женщинам, — отозвался Боксон.

— Простите, можно ваш автограф? — попросила вышедшая из кухни Шарлотта, жена Жака Миллера, протягивая журнал с портретом певицы на обложке.

— Что вам написать? — спросила Катрин.

— Что хотите, ведь мы вас любим и ваше появление здесь — такая честь…

— Тогда я напишу: «Шарлотте Миллер с благодарностью за чудесные круассаны!»

— Прекрасно, мы повесим это в рамке на стену!

Катрин опять рассмеялась, расписываясь на фотографии, и Боксон поймал себя на том, что ему чертовски нравится её смех.

Они ещё немного посидели в кафе; Боксон, Жак и Шарлотта рассказывали разные истории из жизни затерянного в Сенегале французского гарнизона, где пятнадцать лет назад встретились Боксон и Миллер. В ярких подробностях оба вспоминали о том, как тогдашний сержант Чарли принял вызов гарнизонного чемпиона по боксу, отчаянного парня из Кайенны, как весь гарнизон делал ставки на этого чемпиона, и только Миллер поставил на Боксона, и Боксон поставил на себя, а в третьем раунде уложил кайеннца элементарным нокаутом. Правда, после этого случая Боксон на ринге никогда не выступал, а на предложения сразиться с очередным чемпионом отвечал, что голова у него одна и ему её очень жалко.

Катрин Кольери проснулась уже после полудня, с ощущением затаенной радости. В спальне её квартиры, что на авеню Клебер, в XVI-м округе Парижа, все было по-прежнему, но тут же вспомнился вчерашний вечер в отеле «Ройял», кафе «Монбельяр» и этот Чарли Боксон, бакалавр юриспруденции, который «последний раз был полковником». Боксон был очень похож на тех кондотьеров эпохи Ренессанса, умных и смелых предводителей наемной кавалерии, легенды о которых до сих пор рассказывают в Италии. А какие изумленные лица были у парней из службы безопасности, когда полковник объяснял им маршрут! Катрин понравилась его не очень-то заметная, но надежная уверенность в себе, в отличие от той глупой самоуверенности, которую так остервенело демонстрируют все эти жеребцы из шоу-бизнеса.

Ещё до того, как горничная принесла кофе, Катрин позвонила журналисту Рене Данжеру.

Данжер в ту ночь до рассвета пьянствовал в компании репортеров и репортерш скандальной хроники, просыпался тяжело и не сразу смог определить, где находится пронзительно дребезжащий предмет под названием «телефон». Наконец он обнаружил его под кроватью, но опять же он не сразу сумел понять, о чем с ним говорят.

— Чарли? Какой Чарли? Ах, Боксон! Обратись в контрразведку, тебе не откажут, там на него впечатляющее досье. А если серьёзно, то я сейчас не соображаю. В двух словах не получиться, но в пару фраз я уложусь. Слушай: Чарльз Спенсер Боксон, мать — француженка, отец — англичанин, закончил Сорбонну, бакалавр юриспруденции, дальше был крутой поворот — Иностранный Легион, партизанил в Никарагуа и Гватемале, воевал в Анголе, служил военным советником у императора Бокассы, потом опять воевал в Анголе. Известность получил в 76-м, когда захватил где-то партию алмазов и все камни раздал своим солдатам, себе не взяв ни одного. С тех пор среди наемников бродит слух, что Чарли Боксон приносит удачу, поэтому его прозвище — «Лаки Чак». Что тебе ещё рассказать? Кроме французского, свободно говорит на английском и испанском. Пожалуй, все. А зачем тебе это надо? Если ты в него влюбилась, то это будет скандал сезона, ваши портреты будут на первой полосе. Все, я снова сплю…

Вечером, после недолгой репетиции в студии, Катрин Кольери все же решилась набрать номер телефона, напечатанный на визитной карточке Боксона. Казалось, Боксон ждал её звонка:

— Мадемуазель Кольери, как вы думаете, мы сегодня сможем попробовать лучший в Париже турецкий кофе?

— Думаю, что сможем. Вы заедете за мной? — спросила она. — Или мне заехать за вами?

— Знаете, Катрин, вы всегда так подчеркиваете свою независимость, что я слышу в этом вызов…

— И вы боитесь этот вызов принять? — усмехнулась она.

— Да, боюсь, — неожиданно серьёзным тоном ответил Боксон. — Я заеду за вами через час.

Через час они ехали в сторону площади Клиши. Там, на одной из улочек перед кладбищем Монмартр, находилась маленькая турецкая кофейня «Эдирне», и её хозяин, старый турок Ахмед, умел варить кофе с необычайным искусством: в напитке все было совершенным — и аромат, и вкус, и крепость.

— Представляете, Чарли, — говорила Катрин, пробуя прозрачные ломтики рахат-лукума, — если я буду ходить с вами по всем барам и кафе Парижа, то очень быстро растолстею. Похоже, вам нравится все сладкое.

— Мне нравится все вкусное, но далеко не во всех барах и кафе Парижа можно вкусно поесть.

— Вы так хорошо знаете Париж?

— Я родился и вырос в этом городе. Мне удалось побывать почти на всех континентах, я все равно стараюсь его не забывать. Конечно, я знаю в Париже далеко не все. Но кое-что я знаю.

— Тогда покажите мне ваш Париж.

— Катрин, вы — звезда. Я же — человек определённой репутации. Совсем недавно меня обвиняли в убийстве. Мне лестно быть рядом с вами, но… Вы не боитесь, что мое общество может скомпроментировать вас? Вы понимаете, какой материал для скандальной хроники дает хотя бы сам факт нашего знакомства?

— Данжар говорил мне то же самое…

— Данжар знает о скандальном репортерстве все. Наверное, за нами уже охотится её величество «желтая пресса» в лице шакальствующих бедняг папарацци.

— Не беспокойтесь, Чарли, я тоже знаю, что такое «желтая пресса». Меня уже называли лесбиянкой, в моих любовниках уже числились Джонни Холидей и Ален Делон, я читала о том, как ругаюсь с официантами и как я неуклюжа на официальных приемах. Это — обычная плата за известность. Как сказал однажды мой импрессарио Джон Кемпбелл: «издержки всеобщей любви»…

— Отлично, я тоже свою дорогу выбрал сам. Сегодня уже поздно ехать куда-либо ещё, можно просто погулять по вечернему Парижу, или, например, зайти в гости к моему другу, живописцу Алиньяку. Он — гений и его новая студия здесь недалеко…

… — Чарли, ты всегда удивлял окружающих! — предупрежденный по телефону Алиньяк все же был взволнован. — Мадемуазель Кольери, прошу прощения за творческий беспорядок — я ещё не успел распаковать всю мебель, а этот последователь Че Гевары своей традиционной стремительностью не оставил мне времени на уборку.

— Называйте меня Катрин. А почему Чарли — последователь Че Гевары?

— А он, что, ни разу вам не рассказывал, как полтора года бродил по партизанским тропам в Гватемале?

— Нет, ни разу…

— Это на него похоже — мой друг Лаки Чак всегда придерживался шекспировского принципа: «Имей больше, чем показываешь, говори меньше, чем знаешь»! То избивает моих гостей, то приходит с самой Катрин Кольери, и никто никогда не знает, что у него на уме. Позвольте мне написать ваш портрет?

— Прямо сейчас?

— Первые наброски я могу начать немедленно.

— Начинайте!

— Вот, так всю жизнь! — скорбно произнес Боксон. — Как только я появляюсь с красивой женщиной, Алиньяк начинает рисовать её портрет, и я становлюсь в этой комнате лишним. Почему я не скульптор?

— Успокойтесь, Чарли, — утешительно сказала Катрин. — Меня уже ваяли в бронзе, мраморе и гипсе, а один умелец даже лепил мой бюст из папье-маше. Правда, у него получилось плохо. Вы не хотите рассказать мне о Гватемале?

— На войне как на войне, Катрин, а война в Гватемале не закончилась до сих пор. Не заставляйте меня выдавать хоть и устаревшие, но все-таки военные тайны моих тогдашних товарищей…

На следующий день Катрин Кольери и Боксон шли к букинистам на набережную Конти, и Боксон рассказывал о цели своих прогулок:

— Я просто не успеваю осмотреть в Париже абсолютно все. Но есть места, в которые можно приходить хоть каждый день — и книжные развалы одно из таких мест. Книги я покупаю редко, чаще всего как бы беру напрокат: куплю, а потом, когда прочитаю, приношу обратно тому же букинисту.

— Добрый день, полковник! — приветствовал Боксона первый же торговец. — Есть редкая вещь — прижизненное издание «Госпожи Бовари», только для ценителей…

— Оставьте её для туристов, господин Понсу, — ответил Боксон. — Вы же знаете, я не любитель сентиментальных сочинений…

Они долго бродили у книжных лотков, просматривая десятки томов и томиков, старинных и совсем новых, в кожаных переплетах и просто обернутых старыми газетами, с железным частоколом готического шрифта и мягкой россыпью арабского письма, с прекрасными экслибрисами и просто проставленными карандашом инициалами прежних владельцев.

— Мадемуазель Кольери, — попросил один из букинистов, указав на автобиографию Катрин, изданную «Олимпия-Пресс», — не откажите в автографе…

Боксон много раз удерживал Катрин от порывов купить какое-нибудь изящно изданное произведение:

— Катрин, всех книг купить невозможно, подумайте, будет ли у вас время читать их?

И все же они уходили с набережной не с пустыми руками: Катрин купила напечатанный ещё до первой мировой войны сборник новелл Теофиля Готье, а Боксон прельстился на небольшой томик Николло Маккиавелли «История Флоренции».

— А теперь позвольте отвезти вас домой, Катрин. Мало кто может выдержать без тренировки мои пешие прогулки по этому городу. К тому же я боюсь слишком быстро вам наскучить. У вас есть какие-нибудь планы на завтра?

— Планов на завтра у меня нет, кроме обычной репетиции. А наскучить вы мне не успеете — через месяц у меня гастроли в Японии и Австралии. Так что вы предлагаете на завтра?

— Музей Гран-Пале, с вашего позволения!..

— Господин Данжар! — голос секретарши был бесстрастен, как объявление на вокзале. — Зайдите, пожалуйста, к главному редактору!

Главный редактор газеты Эдуард Жосье держал в руках фотографии с изображением Чарльза Боксона и Катрин Кольери, прогуливающихся по одной из аллей Версаля.

— Скажите, Данжар, — голос главного редактора не скрывал недовольства, — вы хорошо знаете этих людей?

— Катрин Кольери знает весь мир, а Чарли Боксона — некоторая особо активная его часть, а что?

— Не задавайте глупых вопросов, Данжар! Это вы их познакомили?

— Наверное, я. На юбилее нашего издательства.

— Что? Они знакомы уже неделю?! Вы, что, не понимаете сенсационности этой истории? Почему вы до сих пор не предоставили репортаж?

— Господин Жосье, я не считаю себя вправе вмешиваться в личную жизнь моих друзей.

— С каких это пор они ваши друзья? Если вы когда-то написали о них пару строк, это не делает вас обязанным им. Короче: мне нужен репортаж о близости певицы Катрин Кольери с наемником Чарли Боксоном. Срок — сутки.

— Господин главный редактор, я не буду делать этот репортаж. Мне слишком дороги хорошие отношения с этими людьми и я не позволю потерять их расположение ради некоторого увеличения тиража.

— Данжар, вы позволяете себе лишнее!..

— Но вы же знаете, господин Жосье, что журналистов очень много, но таких талантливых, как я — единицы. Потому я не боюсь остаться без работы…

— Ну вот, вы опять завелись! Идите и занимайтесь своими делами. Эту тему можно поручить кому-нибудь менее талантливому, и тогда пусть ваши друзья не обижаются, если что-нибудь будет написано не так…

— Я не осуждаю вас, господин Жосье…

— Тогда кого вы рекомендуете на этот репортаж?

— А вот это решать только вам, господин главный редактор.

…Вернувшись к своему столу, Рене Данжар полистал свою записную книжку, подвинул к себе поближе телефон, набрал номер импрессарио Джона Кемпбелла. Пятнадцать лет назад на одном из певческих конкурсов Кемпбелл увидел юную бретонку по фамилии Кольери и безошибочно угадал в ней огромный талант.

Как импрессарио, Джон Кемпбелл был гений — через два года о Катрин Кольери знал весь мир. Из провинциальной девчонки с картонажной фабрики она стала кумиром для миллионов. И кто знает, была ли её слава всемирной, если бы однажды её не увидел Джон Кемпбелл?

— Джон, я должен тебя предупредить, — Данжар говорил в трубку почти шепотом, чтобы не слышали окружающие. — Завтра в газетах будет репортаж о Катрин и её дружбе с Чарли Боксоном. Приготовьтесь к наплыву репортеров.

— Кто предупрежден, тот вооружен. Спасибо, Рене! — ответил Кемпбелл, и, обдумывая по дороге ситуацию, направился в студию, где Катрин отрабатывала номера для предстоящего тихоокеанского турне. Голубой «шевроле-корвет», к которому уже успели привыкнуть все работники концертной команды, стоял у входа — в последние дни Боксон приезжал за Катрин к концу репетиции. Кемпбелл пригласил их обоих в свой кабинет.

— Ребята, завтра о вас напишут в газетах. Катрин, не огорчайся на людях. Я прошу вас, господин Боксон, — отвечая на вопросы репортеров, не распространяйтесь на интимные темы. Это — во-первых. Во-вторых — если репортеры будут преследовать вас с утра до вечера, а они обязательно будут это делать, не пытайтесь умчаться от них. Ваш «корвет», конечно, мощная машина, но я не хочу, чтобы вы попали в аварию. В-третьих: не бейте репортеров, это только привлечет к вам ещё больше нездорового любопытства. Простите, что читаю вам прописные истины, но это — часть моей работы.

— Все в порядке, господин Кемпбелл, я благодарен вам за напоминание.

Кемпбелл улыбнулся:

— Катрин, где ты нашла этого скромнягу?

— На вечеринке, конечно! Где же ещё может познакомиться с приличным парнем порядочная девушка?!

Все трое рассмеялись, и Кемпбелл подумал: «А ведь мне на самом деле нравится этот легионер. Жаль, что он, как и другие — ненадолго! Или все-таки надолго? Похоже, девочка увлечена им всерьёз. Да, женщинам такие мужики нравятся. Видимо, полковник, вы победили и в этом бою. Ничего, у Эдит Пиаф муж был вообще боксер». Само собой, вслух эти мысли Джон Кемпбелл не высказал.

Вечером голубой «шевроле-корвет» отъехал от студии и вскоре Боксон заметил группу мотоциклистов, державшихся за «корветом» уже несколько кварталов.

— Катрин, журналисты часто преследуют вас?

— Если бы только журналисты! Пять лет назад за мной полгода ходил какой-то тип в грязной одежде. Хорошо, что охрана всегда рядом. Потом он куда-то исчез.

— Наверное, это тоже — издержки всеобщей любви…

— Говорят, что маньяки убивают предмет своего обожания, перешагнув грань, разделяющую любовь и ненависть.

— Вероятно… Давайте поужинаем сегодня в китайском ресторане. Вы умеете пользоваться палочками для еды?

— Нет, не умею, но однажды пыталась научиться!

— Я тоже не умею. Пора повторить урок.

Репортеры, не слезая с мотоциклов, сфотографировали их на крыльце ресторана «Два веселых дракона», что на бульваре Распай, в VII-м округе. За ужином Катрин и Боксон безуспешно пытались овладеть умением есть с помощью палочек, но если большие куски утки по пекински ещё как-то удавалось ухватить, то рис был абсолютно неуловим.

— Интересная страна — Китай! — рассуждал Боксон. — Более миллиарда население, более пятидесяти веков непрерывной цивилизации… В этой стране заложен необыкновенный потенциал. Когда-нибудь китайцы захватят весь мир, причем сделают это без единого выстрела.

Когда к чаю подали малюсенькие пирожные, Катрин спросила:

— Чарли, расскажите о себе что-нибудь интересное…

— Весной 45-го по парижским улицам на джипе ехал молодой британский сержант Томас Боксон. На одном из перекрестков он остановился около юной парижанки по имени Адель Трево и предложил её подвезти. С тех пор мои родители так и ездят вместе…

— А откуда у вас шрам на лбу?

— В детстве упал с велосипеда…

— Чарли, расскажите мне об ангольских алмазах…

Боксон захохотал, с соседних столиков начали недовольно поглядывать, так что Катрин пришлось смущенно уточнить:

— Почему вы смеётесь?

— Все в порядке, Катрин! Мне этот вопрос задавали все мои знакомые. Но история простая. Моя группа оказалась в окружении. Фронта уже не было, было просто бегство разрозненных людей. И тогда я придумал прорываться не на юг, где нас ожидали кубинцы, а на север, чтобы потом, углубившись в тыл к кубинцам, вернуться в Намибию, но не со всеми отступающими войсками УНИТА, а где-нибудь в другом месте, где боевых действий нет, и кубинцы потому туда ещё не пришли. Первое время мы шли по джунглям пешком, а потом я организовал засаду на дороге, и нам удалось захватить небольшой караван пять грузовиков. Обыскивая убитых, я нашел небольшой, но тяжелый суконный мешочек. Когда его развязал, то обнаружил маленькую горсточку необработанных, но очень качественных алмазов.

Всего камней оказалось сто десять штук. Каждый камень был примерно в полтора карата. Я объявил о своей находке, и на первом же привале алмазы были разделены по жребию. В моей группе, кроме меня, было двадцать семь человек — каждый получил по четыре камня, всего сто восемь. Оставшиеся два я отдал в пользу раненых. Мне в тот момент на алмазы было наплевать — если бы мы прорвались в Намибию, денег я бы получил больше, чем стоили всё это сокровище, кристаллы-то необработанные, простое сырьё. А если бы не прорвались, то алмазы мне тем более бы не понадобились — Харон перевез бы меня через Стикс бесплатно. Поразительно было видеть, как несколько камушков, размерами меньше ногтя на мизинце, вдохновляют человека! По дороге в Намибию нам пришлось ещё пару раз вступать в бой, и мы не просто победили, но у нас не был убит ни один человек! А так как у нас были грузовики, мы вывезли с собой всех своих раненых, и все они выжили. Вот тогда я даже сам поверил, что могу приносить удачу.

— Значит, вам просто повезло?

— А на войне многое зависит от фортуны. Но самая лучшая удача — это та, которая подготовлена заранее. На войне ведь не просто как на войне — на войне следует себя вести, как на войне. Во всех отношениях.

— Вы — суровый человек, Боксон…

— Я — командир! Мне доверены жизни моих солдат, я отправляю их в бой, некоторые из них погибнут, поэтому я должен предельно сократить возможные потери. А сложить кучу из трупов — своих или чужих — любой дурак сможет. Простите, мы очень далеко отклонились от алмазной темы.

— Мне это было интересно, Чарли. А больше вам алмазы не попадались?

— Нет, такое случается только раз в жизни. Те камни, видимо были украдены с прииска, иного объяснения, почему они оказались у простого шофера грузовика, я не нахожу. Кстати, многие так и не поверили, что я раздал солдатам все найденные алмазы. Бродят слухи, что главную часть сокровища я припрятал в Анголе, и поэтому все время возвращаюсь туда. Ко мне даже обращались покупатели, и уходили от меня огорченными моим непонятным отказом — ведь они предлагали хорошую цену!

— Чарли, давайте сегодня вечером перейдем на «ты»?

— Это необходимо?

— А почему нет?

— Это может придать нашим отношениям некоторый оттенок фамильярности…

— Ну и черт с ним! Сейчас мы выйдем из ресторана, и нас сфотографируют на крыльце. Между прочим, я ещё ни разу не была у вас дома.

— Но ведь и я не был у вас дома, и, помнится, не проявлял особой настойчивости для проникновения…

— И правильно делали! А сегодня я хочу побывать у вас в гостях. У вас, что, тоже творческий беспорядок?

— Нет, полный порядок, сегодня днем консьержка должна была убирать. Так что, если вы настаиваете…

— Чарли Боксон, я настаиваю!

Они вышли из ресторана и тотчас же сверкнули огни фотовспышек. Репортеры пытались выкрикивать вопросы, но охрана, усиленная по распоряжению Кемпбелла, сумела оттеснить их от «шевроле-корвета». Боксон усадил Катрин в машину, потом подошел к старшему из охраны:

— Я помотаюсь по городу, затем мы уедем ко мне. Вот адрес.

— Хорошо, сейчас репортеры повезут пленки к себе в редакцию, за вами если кто и поедет, то мы сумеем их оттеснить.

— Спасибо, ребята, удачи вам!

— Вам удачи, полковник!

Начальник охраны знал свое дело — его «мерседес» задержал пытавшегося увязаться за «корветом» мотоциклиста, и машина Боксона ловко скрылась в переулках Латинского квартала.

Боксон не установил на то утро будильник, но все равно проснулся, как только солнце поднялось достаточно высоко и сумерки в квартире сменились обычным дневным светом.

Он решил сразу не вставать, и, повернув голову, смотрел на спящую рядом Катрин. Сейчас, когда её темные глаза были закрыты, лицо выглядело каким-то новым, непривычным. И Боксону нравилось то, что он видел. Обманывать самого себя бессмысленно — все-таки он любил эту женщину.

Вчера вечером швейцар изо всех сил старался сохранять невозмутимость, увидев рядом с Боксоном саму Катрин Кольери. Консьержка в тот час уже ушла к себе, и потому обошлось без лишних восторгов. Впрочем, в этом доме видеть знаменитость было в порядке вещей.

— А я не сплю, — сказала вдруг Катрин, не открывая глаза.

— А как ты догадалась, что я тоже не сплю? — удивился Боксон.

— Ты слишком старательно сохраняешь неподвижность, и твое дыхание стало тише. Я чувствую.

— А ещё что ты чувствуешь?

— Я чувствую, что мне с тобой спокойно, — она по-прежнему не открывала глаза. — Не знаю, почему. От тебя идет какая-то волна силы и уверенности. Мне с тобой хорошо и спокойно.

— Персиковый сок будешь пить?

— У тебя потрясающая манера менять тему разговора. Да, буду. Мне рассказывали, что ты не пьешь кофе по утрам.

Он принес из холодильника персиковый сок, и только тогда она открыла глаза, чтобы взять стакан. Катрин села на кровати и Боксон заметил:

— Мне нравятся веснушки на твоей груди…

— Ага, вчера вечером ты мне об этом уже говорил.

— Если тебе это неприятно, я могу об этом не упоминать…

— Глупый Чарли! Женщине не может не нравиться, когда мужчина восхищается её телом.

— Помнится, кто-то мне об этом рассказывал…

— Да ну?!

— Чтоб мне провалиться! Но это было так давно, что я уже не помню подробностей.

— Придется мне освежить твою память.

— Тогда миллионы мужчин с острой памятью сдохнут от зависти!

— Мне наплевать на миллионы других мужчин! Хотя без них было бы невыносимо скучно.

— Ты умеешь быть женщиной, — сказал Боксон, когда Катрин обняла его. Я говорю не о сексе, его техника — ещё не самое главное. Нет, ты просто знаешь, как и что нужно мужчине. Вот ты сейчас всего лишь обняла меня — а ведь именно это мне и было нужно…

— Ты очень хороший, Чарли…

— Просто я люблю тебя, темноглазая женщина…

…В полдень Боксон вышел на улицу к газетному киоску. На первой странице скандального таблоида «Молва» выделялся огромный заголовок: «Наша Катрин и палач Анголы». На развороте — несколько фотографий: Катрин Кольери на сцене Карнеги-холла, Боксон с бутылкой виски на фоне горящего грузовика, перебинтованный чернокожий мальчик, которому взрывом мины оторвало обе руки, Боксон и Кольери в парке Версаля, и они же — на крыльце китайского ресторана. Прилагаемая статья была выдержана в надрывно-истерических тонах.

Менее скандальные газеты тоже вынесли событие на первую полосу, но заголовки были более сдержанны. Боксону больше всего понравился заголовок из «Либерасьон»: «Её легионер», с намеком на известную песню Эдит Пиаф. Он купил и другие газеты.

— У тебя убийственный вид из окна и почему-то нет африканских сувениров, — такими словами встретила его Катрин, глядя на глухую кирпичную стену дома напротив. — Здесь раньше была комната горничной, да?

— В моей пещере нет окон, — ответил Боксон. — У меня только запасные выходы. А африканские сувениры крайне опасны для белых — сенегальцы однажды мне рассказали, что в маски и статуэтки местные колдуны вселяют злых духов, и купивший сувениры турист, вернувшись домой, болеет и умирает от малопонятной и неизлечимой болезни. Я поверил сенегальцам. Кстати, представь себе, Кемпбелл не ошибся — мы с тобой в газетах!

Она полистала страницы, задержав внимание на военных фотографиях Боксона.

— А ты не лишен позёрства!

— Это не позерство, это жизнь на сто десять процентов. Я не виноват, что обыватели не могут мне простить серость своего существования.

Катрин остановилась на статье про палача Анголы.

— Это тоже жизнь на сто десять процентов?

— Это больше, чем просто жизнь. Это — её изнанка.

— Ты ставил мины в Анголе?

— Я не только ставил мины в Анголе, я там воевал.

— На твоих минах могла взорваться дети?

— Ещё как могли. На войне как на войне.

— Я понимаю, что на войне, как на войне, но… Этот ребенок мог взорваться на твоей мине?

— Мог.

— Ты понимаешь, насколько это страшно?

— Страдания детей — это самое страшное, что может быть в жизни, Катрин. Я могу привести сотню аргументов в свое оправдание, доказывать тебе, что я ничуть не виноват, но я никогда не вру сам себе — и за свои грехи я отвечу сам. Я, конечно, могу попросить тебя никогда не касаться этой темы — и ты, возможно, выполнишь мою просьбу, но мой грех от этого не будет легче, да и не хочу я, чтобы между нами была хоть какая-то зона молчания. Когда я выбрал свою дорогу, я знал, на что шел. «Палач Анголы» это, пожалуй, слишком громко, но на войне как на войне, прости за повторение. Я ставил мины, я стрелял в людей, я резал их ножом, я воевал. И я знаю, насколько это страшно. И осознание этого греха — плата за ту свободу, которую я имею, это цена тех денег, которые мне платят. Кто-то назовет эти деньги грязными, но мне нравится моя жизнь — даже если я ей иногда безумно рискую. Что, разумеется, не является для меня оправданием. Кстати, моя рубашка тебе очень к лицу.

— Намек сменить тему?

— Тему солдатского греха и покаяния можно продолжать бесконечно. Если это тебе доставит удовольствие, я готов говорить о псах войны часами — все это было продумано и передумано за долгие годы тысячу раз. И вывод я сделал такой: нам нет никаких оправданий, кроме одного — за свои грехи мы платим своими жизнями, что весьма немало. Будем рассуждать дальше?

— Не нужно, я все понимаю, Чарли. Франция содержит Иностранный легион — и потому во Франции к наемникам относятся с пониманием. А понять — значит простить.

— Стоп! — воскликнул Боксон. — Самобичевание нам ни к чему. Приступим к завтраку. Тебя устроит холодная ветчина и кофе по-колумбийски?

— Что такое кофе по-колумбийски?

— В кофе добавляют несколько сухих листочков коки. Получается интересная смесь.

— Так ты ещё и наркоман?

— Ни в коем случае! Просто я вспомнил один рецепт. Меня научили ему в Никарагуа. Как давно это было!

Но сухих листочков коки у Боксона не обнаружилось, и Катрин ехидно обвинила его в хвастовстве. Боксон обвинение отрицал:

— Если бы я просто хвастал, то предложил бы кофе по-кайеннски — с перцем. Вероятно, это было бы весело!

Их смех был прерван зуммером телефона.

— Господин Боксон! — звонивший с первого этажа швейцар был смущен, хотя и старался это скрывать. — Тут у входа стоит десяток репортеров, что рекомендуете делать?

— Никого не пускайте в дом, если захотите отвечать на вопросы, то отвечайте предельно честно — они все равно дознаются до правды. Жильцы очень недовольны?

— Они не в восторге, — скупо сообщил швейцар.

— Понятно. Мы скоро уедем. Во двор репортеры не пробрались?

— Они дежурят у главного входа, но парочка пасется возле вашего «корвета».

— Мы выйдем через лестницу для прислуги. Выезд со двора свободный?

— Да, я никому не разрешаю там стоять.

— Интересно, — задумчиво произнес Боксон, возвращаясь к столу, почему репортеры не замечали нас целую неделю и почему они ни разу не позвонили мне по телефону?

— На первый вопрос, Чарли, ответить очень легко, — в голосе Катрин послышалась грусть. — Я стала настолько привычной частью парижской жизни, что на меня уже не обращают внимания. Понадобилась целая неделя, чтобы заметить, что я не одна. Скорее всего, репортерам об этом сообщил кто-то из студии. Такие тайные осведомители есть в команде любого артиста.

— С явлением шпионажа я знаком, — бодро подхватил тему Боксон. — Когда я разрабатываю очередную операцию, то кроме меня, никто не знает даже общего плана. Думаю, что именно поэтому я до сих пор жив. И не сосчитать, сколько парней пропало только из-за того, что позволили себе намекнуть самым надежным людям самые ничтожные детали своих проектов! Но все же: почему репортеры ни разу ещё сюда не позвонили?

— Опять же очень просто, Чарли. Когда мы вчера приехали, я отключила телефон.

— Зачем?!

— Я не хотела, что бы хоть кто-нибудь мешал нам. Я хотела, чтобы нам было спокойно и хорошо.

— Спасибо тебе, моя темноглазая женщина… Мне действительно с тобой очень хорошо…

Затрещал телефон. Боксон взял трубку.

— Полковник Боксон? Вас беспокоят из редакции «Фигаро». Можно ли договориться с вами об интервью?

— Пока нет, — Боксон прервал разговор, подключил автоответчик и убавил звук динамика до минимума.

— Вот так нам тоже особо не помешают, — сказал он Катрин и спросил: Тебе во сколько надо быть в студии?

— Через час, Чарли. Скоро поедем, я только переоденусь…

Телефон время от времени трещал, автоответчик записывал слова дозвонившихся. Голубой «шевроле-корвет», возглавив небольшой караван из репортерских мотоциклов и автомобилей, направился в сторону студии Катрин Кольери.

Среди телефонных сообщений, записанных автоответчиком, было и приглашение живописца Алиньяка посмотреть на готовый портрет певицы.

В великолепной монмартрской мансарде с видом на Эйфелеву башню Боксон встретил Алиньяка и Николь Таберне.

— Чарли, ты опять оскандалился! — смеялась актриса.

— Николь, — отвечал Боксон, — меня теперь будут любить все женщины мира, но, если серьёзно, то мне страшно.

— Почему?!

— О, рядом с Катрин Кольери я — никто! Рано или поздно это поймут все — и она в том числе. И тогда я буду ей в тягость.

— Чарли, — вмешался Алиньяк, — прекрати говорить глупости. Наконец-то рядом с Катрин Кольери появился настоящий мужчина — на это намекают все воскресные газеты мира! И вообще — лишней рекламы не бывает.

— Николь, как у тебя дела? — сменил тему Боксон. — Автоответчик твоего телефона не располагает к откровенности.

— Американец протрезвел и пообещал вывести мой образ в своем очередном романе. В театре время отпусков, наверное, поеду с этим янки в Грецию — он мечтает побывать на родине Онассиса.

— В Греции отличный бренди «Метакса», рекомендую.

— Ты собираешься смотреть портрет, или пришел рассказывать свои дорожные впечатления? — спросил Алиньяк.

— Показывай портрет, Жан-Луи, и никогда не вмешивайся в разговор мужчины и женщины.

— Никогда не говори «никогда»! — Алиньяк стремительным движением снял с картины чехол.

— Вот дьявол! — почему-то на испанском языке воскликнул Боксон; потом подошел к портрету почти вплотную, потом на несколько шагов назад, потом чуть в сторону, чтобы взглянуть на картину сбоку.

— Слушай, Жан-Лу, — заговорил Боксон, — то, что ты — гений, тебе уже говорили. Когда будут описывать историю твоей жизни, я надеюсь, что упомянут и меня. Жан-Лу, я не знаю, чем отблагодарить тебя за твой талант. Ты опять создал шедевр — и я заявлю об этом под любой присягой. Парень, я горжусь дружбой с тобой!

Портрет был прост: Катрин Кольери в белом на солнечно-розовом фоне, с предельно-фотографической точностью изображения — в скрупулезной манере Жан-Луи Алиньяка. Ощущение радости и нежности коснулось Боксона, картина сияла величием шедевра, подчеркнутого своей простотой.

— Николь, — сказал стряхнувший наваждение Боксон, — зачем ты пришла именно сейчас? Я не могу в твоем присутствии восторгаться другой женщиной!

— Похоже, Чарли, ты действительно влюблен, — в голосе Николь скользнула печаль. — Мне осталось только позавидовать ей.

— Николь, это, конечно, слабое утешение, но гораздо раньше её у меня была ты… — дерзнул смягчить огорчение Боксон.

— Дурак ты, Чарли! — усмехнулась актриса. — Впрочем, как и все мужчины. Наоборот, я рада за тебя. Если, конечно, можно за кого-то радоваться. Люби свою певицу, вы с ней потрясающая пара.

Боксон молча подошел к Николь, поцеловал ей руку, потом повернулся к наблюдавшему эту сцену Алиньяку:

— Когда женщина понимает мужчину, это похоже на счастье!..

— Поставь свечу своему святому, Чарли! — отозвался Алиньяк. — Ты выглядишь счастливым, возблагодари своего ангела за это.

…В маленькой церкви Сен-Мартин в послеполуденный час было сумрачно, прохладно и тихо. Боксон зажег свечу перед распятием, перекрестился, присел на скамейку. Даже самому себе он не мог бы ответить честно: верит он в Бога или нет. Когда заходил разговор о религии, Боксон обычно говорил так: «В мире столько горя, что если бы был Бог — он бы этого не допустил». Но, отправляясь на очередную боевую операцию, Боксон заходил в церковь — просто поставить перед распятием свечу. На войне, в постоянном соприкосновении со смертью, стать суеверным очень легко — подмечено давно и весьма точно. Полковник допускал лишь минимум суеверия — он не мог позволить себе роскошь зависимости от мелких случайностей и неумных ритуалов.

Чаще всего Боксон ходил в церковь просто посидеть, отдохнуть от суеты, поразмышлять под звуки органа или хора, или фисгармонии — в зависимости от того, где находилась эта церковь — в Париже, в африканском городке или в гватемальской деревушке.

В церкви Сен-Мартин Боксон обратился к Богу с такими словами: «Господи, я благодарен тебе за твою милость ко мне. Господи, храни любимую мою — Катрин. А ко мне, Господи, будь просто справедлив».

«Бог не лавочник и торговаться с ним — святотатство» — говорил Боксон, рассуждая иногда о загробной жизни и о грядущем Апокалипсисе; и никогда не позволял себе вульгарного: «Не согрешишь — не покаешься!»

Священник появился почти бесшумно, он шел по проходу между рядами скамеек очень медленно; остановился в нескольких шагах, и Боксон повернулся к нему лицом. Священник спросил:

— Как давно вы не были на исповеди, полковник?

— Вы обратились ко мне очень странно, святой отец, обычно служители Божьи называли меня «сын мой»…

Священнику было далеко за шестьдесят, на правой стороне лица отпечатались глубокие рубцы от ожогов.

— Хорошо, сын мой, но вы не ответили на вопрос…

— Последний раз я был на исповеди десять лет назад, в Пуэрто-Барриас, в Гватемале. Около той церкви партизаны прятали оружие, и чтобы дождаться связного, не бросаясь в глаза, я укрылся в исповедальне. А через месяц отца Диего убили люди из «эскадрона смерти». Убийц, конечно, никто и не искал. Почему вы назвали меня полковником?

— Я читаю не только «Чивилата Католика», но и светскую прессу. В последние дни там часто упоминается некий полковник на голубом «корвете». А вы приходите в нашу церковь уже лет пять, не так ли?

— Вы наблюдательны, святой отец! Мне нравится Сен-Мартин — у вас всегда тихо, благопристойность молитвенного места не нарушается праздношатанием туристов и фальшивым благочестием фарисействующих мирян… — Боксон развел руками, как бы приглашая воочию убедиться в правоте своих слов.

— Сын мой, — продолжил священник, — я много читал о вашей жизни. «Не судите, да не судимы будете» — сказано в Евангелии. Каждый примет свою кару за свои грехи. Не желаете ли облегчить душу свою исповедью?

— Святой отец, Всевышний знает все мои грехи. Я не хочу уподобляться тем итальянским гангстерам, которые, убивая человека, не забывают перекреститься, а их жены занимают в церкви лучшие места, демонстрируя свою набожность на залитые кровью деньги…

— Эта набожность не спасет их от справедливого наказания — Всевышнего обмануть невозможно…

— Именно поэтому я не буду его обманывать. Лучше я просто пожертвую свою малую лепту на дела церкви…

Боксон подошел к кружке для пожертвований и вложил в неё купюру.

— Да не оставит вас милость Божия, полковник!.. — священник сотворил крестное знамение вслед выходящему из храма…

…Вечером, рассказывая Катрин об этом разговоре, Боксон добавил:

— В 40-м году отец Огюст был капралом. Когда немцы выжигали огнеметами последних защитников линии Мажино, он дал обет: если выживет, посвятит свою жизнь Богу. Он выжил. Эту историю мне как-то рассказал продавец свечей.

— Ты странный солдат, Чарли, — тихо сказала Катрин. — Ходишь по музеям, по театрам, на органные и симфонические концерты, ходишь в церковь, хоть и сомневаешься в существовании Бога, и даже книгу написал. А как же известная солдафонская тупость?

— Катрин, все армейские анекдоты придумали сами солдаты, чтобы было чуть веселее служить. Я офицер, и уровень моей эрудиции должен быть очень высоким, как и уровень моего интеллекта. Я должен быть примером для своих солдат, я должен вызывать к себе уважение. Это очень тяжело, поэтому многие довольствуются лишь авторитетом своих погон, а не авторитетом своей личности. Командир должен быть лидером — не только по должности, но и по своим персональным качествам. К тому же я не просто офицер — я наемник. А у наемников плохой командир немедленно остается без солдат — туда ему и дорога!..

Самолет в Сидней улетал из аэропорта «Орли» рано утром, гастрольная команда уже собралась в автобусе, на нем всех отвезут прямо к трапу. Боксон и Катрин Кольери прощались у дверей.

— Гастроли продлятся месяц, что будешь в это время делать? — спросила она, глядя на Боксона поверх сдвинутых на кончик носа зеркальных очков.

— Поищу новый контракт.

— Это необходимо?

— Должен же я как-то зарабатывать себе на жизнь, — он улыбнулся.

— За каждым твоим контрактом — смерть. Может, тебе следует поискать что-нибудь другое?

— Я посмотрю, что предложат, Катрин. Всех денег в этом мире не заработать, мне уже случалось отвергать чересчур выгодные предложения. Или те, которые не соответствовали моим сомнительным убеждениям. Я рассказывал…

— Помню! Когда увидимся?

— Откровенно — не знаю. Все решит новый контракт.

— Мне будет тебя не хватать, Чарли…

— Мне тоже будет без тебя грустно…

Она укрыла взгляд за зеркалами стекол. Он попросил:

— Позволь, я ещё раз посмотрю на твои глаза…

— Пожалуйста.

— Тебе пора, темноглазая женщина…

— До свидания, Чарли…

— Я люблю тебя, Катрин…

Боксон дождался отлета «Боинга», потом прошел в бар, купил пачку «Лаки Страйк». Клиентов в баре было немного, и симпатичная мулатка за стойкой была не прочь поболтать с импозантным мужчиной с платиновыми швейцарскими часами на правой руке и в костюме от Гуго Босса — мулатка работала аэропорту уже не один год и умела отличать натуральный шелк галстука от дешевого полиамида.

— Похоже, кого-то провожали, — начала она разговор, навалившись на стойку и демонстрируя волнующую темноту в вырезе форменной блузки.

Боксон рассмеялся неожиданно для себя:

— Ага, провожал, но встречу планировал не на сегодня!

— Разве не скучно — жить все время по плану? — заинтересовалась мулатка, стараясь смотреть ему в глаза.

Боксон какие-то секунды выдерживал её взгляд, потом посмотрел на купленную пачку сигарет и, перед тем как направиться к выходу, сказал:

— Мир тесен, сестрёнка, не огорчайся, мы ещё непременно встретимся!..

…Он остановил свой «корвет» в одном из переулков Монпарнаса, достал блокнот, чековую книжку, и с помощью карманного калькулятора попытался подвести итог своему отпуску. Подошло время нового контракта. Боксон не особенно беспокоился о возможной безработице, нищета ему не грозила, в конце концов, всегда есть возможность вернуться офицером в Иностранный Легион, но Боксон предпочитал оставаться свободным художником — выполнять глупые распоряжения не блистающего умом руководства он для себя полагал недопустимым.

Вычислив сравнительно неплохую сумму своего денежного остатка в банке «Лионский Кредит», и прибавив к ней остаток на счете в одном из банков Женевы, Боксон остался доволен результатом — с сумой по миру он пойдет ещё не скоро. Но контракт все-таки нужен. И как всегда, его поиски следовало начинать с просмотра почты. Причем — ещё вчера.

Кафе «Виолетта» оказалось непривычно пустым; Сюзанна и Филиппо беседовали с зашедшим перекусить почтальоном — больше никого в зале не было.

— Чарли, ты совершенно забываешь старых друзей! — сказала Сюзанна, расцеловав Боксона, в то время как несчастный Филиппо старательно смотрел в другую сторону.

— Ты же знаешь, Сюзи, я занятой человек…

— Ну почему ты не зашел к нам с Катрин Кольери?! Нашему заведению так не хватает посетителей…

— Я не смешиваю свои личные дела с бизнесом… Почта есть?

— Тебя опять интересует только почта! — возмутилась Сюзанна, и вздохнула. — Чарли, нельзя быть таким бесчувственным. Тебе только что принесли письмо. А больше ничего нет.

— Сюзанна, — примирительно заговорил Боксон, — именно из-за своей бесчувственности я страдаю больше всех. Будь снисходительна к моим недостаткам.

И шепотом добавил:

— Не гляди на меня так пылко в присутствии Филиппо, у парня могут не выдержать нервы…

Взгляд Сюзанны стал жестким:

— Филиппо знает свое место…

…Он вскрыл конверт, вынул из него листок с прикрепленной визитной карточкой: «Жаклин Шнайдер-Адамс». Письмо оказалось приглашением на деловую беседу, естественно, предлагалось заранее договориться о месте и времени встречи по телефону. В качестве постскриптума имелась приписка: «Если вас интересует контракт на 250 тысяч долларов, то не откладывайте это дело на потом».

Боксон зашел позвонить в небольшую аптеку, он предпочитал хранить в тайне любые подробности предстоящих контрактов, поэтому телефон в кафе «Виолетта» не годился — не стоило искушать Сюзанну и Филиппо возможностью подслушать.

Трубку взяла, видимо, горничная, так что пришлось некоторое время подождать, пока послышался голос хозяйки:

— Рада слышать вас, господин Боксон!

— Вы хотели меня видеть?

— В письме указан мой адрес, вы его прочитали?

— Да, авеню Виктора Гюго…

— Вы можете подъехать ко мне прямо сейчас?

— Я смогу быть у вас примерно через полчаса.

— Хорошо, приезжайте, я сообщу консьержке.

Подъехав к нужному дому, Боксон сказал сидящей у двери женщине:

— Я к мадам Шнайдер-Адамс.

— Да-да, — заговорила консьержка, — мадам Шнайдер меня предупредила, несчастная женщина, нам всем её так жаль…

Боксон постучал в дверь на третьем этаже.

— Входите, открыто! — раздался голос из квартиры.

Он шагнул за порог и увидел сидящую в инвалидной кресле-коляске женщину, с отлично сделанной прической, умело подобранной косметикой и в платье, явно купленном не в дешевом универмаге ТАТИ. Подол платья свободно свисал с переднего края кресла — ниже колен ног у женщины не было.

— Добрый день, господин Боксон! — ответила она на приветственные слова. — Закройте, пожалуйста, дверь на замок и проходите за мной.

— Присаживайтесь, где вам будет удобно, — продолжила она в гостиной, обставленной в стиле последнего Луи Бурбона.

Боксон расположился на диване, лицом к двери в прихожую, другая дверь была ему хорошо видна в зеркале над камином.

— Я предполагала, что вы сядете именно здесь, господин Боксон.

Он молча улыбнулся, потом придал лицу выражение внимательного ожидания.

— Я — Жаклин Шнайдер, сестра Гуго Шнайдера.

Боксон встал:

— Примите мои искренние соболезнования, мадам Шнайдер. Ваш брат был моим очень давним знакомым.

— Спасибо, Боксон. Надеюсь, вы позволите мне не употреблять приставку «господин»? Вы можете называть меня Жаклин.

— Насколько я понимаю, речь должна пойти о контракте. Поэтому я буду называть вас мадам Шнайдер. Или мне лучше называть вас мадам Адамс?

— Адамс — фамилия моего покойного мужа. После его гибели я предпочитаю фамилию Шнайдер.

— Я слышал о вашем несчастье, мадам Шнайдер. Все это очень печально.

— Можете курить, Боксон, — она открыла стоящую на столике шкатулку. Это, конечно не кубинские, которые вы курили в Анголе, но никарагуанские, говорят, тоже неплохи.

— Благодарю вас.

Маленькая сигарная гильотина, серебряная настольная зажигалка и хрустальная пепельница с вделанным в дно серебряным талером Марии-Терезии стояли рядом с сигарной шкатулкой. Сама Жаклин Шнайдер курила сигареты «Муратти».

— Я отпустила прислугу, поэтому в квартире мы сейчас одни. Конфиденциальность разговора будет соблюдена. Надеюсь, вы тоже примете это условие.

— Да, мадам Шнайдер.

— Прекратите называть меня «мадам Шнайдер»! Вы для меня — Чарли Боксон, я для вас — Жаклин Шнайдер. Это не фамильярность, это — знак доверия. Вы согласны?

— Хорошо, Жаклин, я согласен, но когда меня призывают к доверительности, я настораживаюсь.

— И не отводите так старательно взгляд от моих отсутствующих ног. Я могла бы надеть протезы, но капроновые чулки на неподвижной розовой пластмассе выглядя безобразно.

— Простите, Жаклин, я не хотел вас обидеть…

— Оставим это, Боксон, перейдем к делу!

— Я весь внимание.

Она достала из прикрепленной к коляске сумочки чековую книжку, ручку и выписала чек. Боксон наблюдал за её действиями, не выказывая никакого интереса.

— Вот чек на пятьсот тысяч франков. Это — аванс. Ещё пятьсот тысяч вы получите после выполнения работы. Всего получится около ста двадцати тысяч долларов.

— Это очень значительная сумма, — отреагировал Боксон, покосившись в сторону лежащего на столе чека. — Мне бы хотелось узнать, за что нынче платят такие деньги.

— Я хочу отомстить за смерть моего брата.

Боксон не смог сдержать удивления:

— Но ведь убийца вашего брата был застрелен полицией при аресте! Мой марсельский адвокат сообщил мне о закрытии дела.

— Тот перуанский бродяга всего лишь инструмент в чужих руках. Я хочу уничтожить истинных виновников смерти Гуго.

Боксон помолчал, старательно подбирая слова.

— Мадам Шнайдер, вы не похожи на сумасшедшую…

— Я надеюсь на это…

— Если у вас есть какие-то причины считать кого-то виновным в смерти вашего брата, сообщите об этом в полицию.

— Полиции нет до этого дела, потому что сведения, которыми я располагаю, просто осядут в полицейских досье, но не дадут законных оснований для привлечения кого-либо к суду. Мне нужна обычная месть, Боксон!

— Это звучит чересчур литературно, мадам Шнайдер, а мы с вами пока ещё не литературные персонажи…

— Жизнь зачастую литературнее любой литературы!

— Совершенно с вами согласен, но если вам некуда девать деньги, то отдайте их в фонд помощи детям погибших полицейских.

— Боксон, ваш юмор сейчас неуместен, я разговариваю с вами вполне серьезно…

— А если серьезно, то я — наемный солдат, а не наемный убийца!

Она достала из пачки новую сигарету, Боксон щелкнул зажигалкой.

— Отлично, Боксон! — после некоторой паузы сказала Жаклин Шнайдер. Сейчас приступим к следующей стадии переговоров. Если хотите что-нибудь выпить, то бар справа от вас.

— Вы считаете необходимым продолжить переговоры?

— Если бы вы сразу схватили чек, я бы не решилась продолжить. Вы оправдали мои ожидания.

— Вы в том уверены?

— Абсолютно. Налейте себе чего-нибудь и приготовьтесь слушать.

— Пока вы не начали говорить, уточним: вы уверены, что я — именно тот человек, которому вы можете доверить конфиденциальные сведения? Кстати, может быть, вам тоже чего-нибудь налить?

— Да, пожалуй, там есть сухое «Мартини». Пейте свой «Джонни Уокер» и слушайте.

— Прежде всего: почему я пригласила именно вас. Гуго иногда рассказывал мне о вашем знакомстве. И однажды он сказал: «Если тебе понадобится надежный человек, зови Чарли Боксона»…

— Очень мило с его стороны…

— Разумеется, для моего дела мне нужен надежный человек. Я навела о вас некоторые справки — полученные данные меня устраивают. Вы ведь профессиональный диверсант? А мне нужен именно диверсант.

— По-моему, вам нужен был киллер…

— Как вы представляете себе мои поиски киллера? Дать объявление в газету? Или позвонить на биржу труда? Теперь о самом главном.

— Простите, вы по-прежнему уверены, что не пожалеете о предоставлении мне ваших конфиденциальных данных?

— Вы уже задавали этот вопрос, Боксон. И я тоже задавала этот вопрос себе. Так вот: вы единственный человек, которому я могу довериться. Вас рекомендовал мой брат Гуго — лучшей рекомендации мне не надо. И не бойтесь услышать чего-либо лишнего. Бояться следует того, о чем вам не расскажут. Если все-таки хотите выпить, то в холодильнике есть лед и содовая.

Жаклин Шнайдер дождалась, когда Боксон смешает коктейль, и продолжила:

— Вы знаете, что три года назад в автомобильной катастрофе погибли мой муж и мой сын, а мне ампутировали ноги. Несколько месяцев я была в депрессии, со мной занимались разные психоаналитики и так далее. Не знаю, сколько бы это продолжалось и чем бы все закончилось, я была готова на самоубийство, но однажды Гуго предложил мне быть его помощницей. Несомненно, он сделал это, чтобы отвлечь меня от прошлого. Но я ухватилась за эту идею и постепенно вошла в курс всех его операций. Со временем мне стал неинтересен его легальный бизнес — торговля пиротехникой, все эти фейерверки и промышленный аммонал. Гораздо увлекательнее оказались его сделки с оружием. Я всерьез занялась темой и обнаружила, что рынок буквально переполнен мелкими и средними дилерами, конкуренция же между ними просто разоряет их всех. Постоянно на рынок прорывается товар не только из-за «железного занавеса», но и из третьего мира. Причем оружие из Азии хуже по качеству, но несравненно дешевле по цене. И я предложила брату создать в Европе, а потом и в мире подпольную оружейную монополию…

— Весьма занятная мысль… — Боксон улыбнулся.

— Вы правы, Гуго тоже не сразу принял этот проект. Но я предложила торговать оружием из Китая, причем брать на продажу только аналоги европейских систем. За много лет оружейного бизнеса у брата сложились обширные связи в различных околооружейных сферах, в том числе и криминальных. Через китайскую мафию Гуго вышел на производителей оружия в континентальном Китае. После этого брат связался с одной из итальянских семей, а именно с Джулиано Джамбетта — не самым крупным, но вполне весомым поставщиком оружия в Латинскую Америку. Совместно они создали очень простую систему: покупатель, например, из Бразилии привозил в Европу деньги, оплачивал заказ, а из Китая напрямую, по отлаженным каналам семьи Джамбетта оружие поступало в Бразилию. Проследить движение денег и товара крайне сложно. Постепенно, но очень быстро другие дилеры не выдержали ценовой конкуренции с дешевым китайским оружием. Некоторые из них пытались организовать нечто подобное, но люди Джамбетта их попросту убивали — всегда легче убить, чем договориться. Гуго такой поворот дел не очень понравился, но отступать было уже поздно. Тем более что прибыль невероятно возросла. Но, к конце концов, Джулиано Джамбетта решил получать ещё больше и устранить моего брата из дела. Просто послать киллера ему показалось обременительным, на убийстве надо было нажиться. Поэтому был придуман такой трюк: одна из перуанских революционных организаций оплатила крупную партию оружия, и доставить им это оружие должен был ближайший помощник Гуго Эндрю Прайс… Вам знакомо это имя?

— Где-то я его слыхал…

— В 76-м, в Анголе, американец Эндрю Прайс воевал в вашем батальоне.

— А, ну конечно! Мы вместе выходили из окружения. Теперь я вспомнил. Сообразительный парень и неплохой солдат. Мир действительно тесен, если Энди Прайс работал с Гуго Шнайдером.

— Так вот Эндрю Прайс, с благословения Джулиано Джамбетта, продал оружие третьей стороне — куда-то в Колумбию. Деньги они поделили между собой. И чтобы Гуго не успел разобраться в той махинации, они сообщили перуанцам, что Гуго их обманул, что ни денег, ни оружия они не получат, что Гуго Шнайдера необходимо примерно наказать в назидание другим. Вероятно, подкрепили свои слова некоторым пожертвованием на дело революции. Из Перу приехал киллер и брата не стало.

— В последнюю нашу встречу Гуго говорил мне, что партия оружия предназначалась для Гватемалы…

— В Гватемале оружие должен был принять на борт какой-то перуанский траулер. Но ему пришлось уходить пустым. Теперь дальше. Я назвала вам два имени — Джулиано Джеамбетта и Эндрю Прайс. Но приговор моему брату вынесли ещё двое: консультант Джамбетты Серджио Брунелли и главный китайский посредник — один из боссов китайской мафии Гарри Ло. Все четверо живут в Нью-Йорке. Мне нужно, чтобы они были убиты.

— Ни больше, ни меньше…

— Вы способны шутить — это хороший знак. Я назвала вам сумму и цель. Ваш ответ?

— Я — наемный солдат, а не наемный убийца…

— Это я уже слышала. В таком случае найдите наемного убийцу и выплатите ему гонорар из тех денег, что получите от меня. Разницу оставьте себе в качестве комиссионных.

— Боюсь, что это будет крайне неразумно. Мне придется нанимать четырех киллеров. В криминальном мире контакты очень тесны — меня вычислят сразу же. И закатают в асфальт где-нибудь в Бронксе. Возможно, при этом я буду ещё жив. К тому же, за мной начнет охотиться американская полиция, точнее, ФБР. Электрический стул — тоже не самая заманчивая перспектива.

— Браво, Боксон! Я знала, что вы ответите именно так. Поэтому следующий мой вопрос будет таков: на каких условиях, и при каких обстоятельствах вы бы взялись за это дело?

Боксон растерянно развел руками:

— Мадам Шнайдер, я никогда не думал об этом. Наверное, я не смогу ответить на ваш вопрос.

— А если вопрос поставить так: что заставило бы вас взяться за это дело?

— Наверное, только судьба! — весело ответил Боксон.

Жаклин помолчала минуту.

— Чарли, вы смотрите на меня с ожиданием. Вы ждете, что я начну вас уговаривать?

— Нет, скорее, мне интересно, как именно вы будете это делать.

— Как? Очень просто — посмотрите на себя, Боксон. Вы носите одежду от Келвина Клэйна, обувь ручной работы, катаетесь на «корвете». Вы любите богатую женщину, но ваше достоинство не позволит вам опуститься до уровня какого-нибудь пляжного жиголо. Но вы — вовсе не богатый человек. За пятнадцать лет своих авантюр вы не накопили особых богатств. Конечно, три года назад вы неплохо заработали на контрабанде золота, но вам постоянно необходим очередной контракт — ваш образ жизни не позволяет экономить. Поэтому мое предложение для вас — далеко не пустяк. И ещё один аргумент: неужели вам неинтересно организовать и осуществить ликвидацию двух боссов мафии и двух их подручных?

— И уцелеть при этом, — снова улыбнувшись, добавил Боксон.

— Да, именно — и уцелеть при этом. Может быть, у вас есть более заманчивые контракты?

— На сегодня — нет. Но и этот контракт не заставляет меня прыгать от восторга.

— Если отбросить ваше заклинание, что наемный солдат — не наемный убийца, то — что вас не устраивает?

Боксон встал, молча подошел к окну, посмотрел на припаркованный внизу голубой «шевроле-корвет», потом обратил внимание на белый БМВ-316 со швейцарским номером, вернулся на диван, задумчиво посмотрел на шкатулку с сигарами и начал:

— Прежде всего, меня смущает сам мотив ваших действий. Вендетту забыли даже на Корсике, а вы приехали из тишайшей Швейцарии. Также я не уверен в обеспечении секретности этого дела — а без строжайшего соблюдения секретности мафия меня найдет даже в джунглях Зимбабве. Откуда вы могли узнать о моих сделках с золотыми крюгеррэндами? Значит, кто-то снабдил вас информацией обо мне. Вы можете сказать, кто?

— О вас мне рассказывал Гуго. Откуда ему было известно о крюгеррэндах — я не знаю. А что до вендетты — то Гуго оставался для меня самым близким человеком; когда погибли мой муж и мой мальчик, то прямых виновников не было — несчастный случай. Но сейчас я не могу простить смерть моего брата. Вы полагаете, этого недостаточно для мести? Теперь о секретности. Через две недели после гибели Гуго я наняла частного детектива. Его имя — Дидье Грамон, в прошлом он был инспектором в отделе по борьбе с наркотиками. Я рассказала ему все, что знала о работе Гуго, и детектив провел свое расследование. Примерно месяц он работал в Нью-Йорке; оттуда прислал свой отчет. А потом я получила известие, что Дидье Грамон был насмерть сбит машиной на нью-йоркской улице.

— Мадам Шнайдер, вы понимаете, что он был убит за свое расследование? Возможно, его ударили машиной, чтобы полученные во время пыток переломы были похожи на обыкновенные автомобильные травмы.

— Боксон, но хоть сейчас-то вы поняли, что я предлагаю вам очень серьёзное дело?

— Да уж куда серьёзнее…

— Давайте вопрос поставим так: вы возьметесь организовать мою личную безопасность путем устранения опасности?

— Когда был убит Грамон?

— Три недели назад, а что?

— У мафии было достаточно времени, чтобы добраться до вас. Вряд ли Грамон молчал на допросе. В последние дни подозрительные люди к вам не приходили?

— Нет, ко мне никто не приходил. Может быть, они расспросили прислугу, и узнав, что я сижу в инвалидной коляске, решили, что я им не опасна?

— Вряд ли, ведь вы посылали Грамона…

— Отчет Грамона я получила по почте. В нем не только результат расследования, но и краткие характеристики всех четверых — адреса, образ жизни и так далее. Если вы возьметесь за это дело, получите этот отчет в свое распоряжение.

— Я ещё не дал своего согласия…

— Сколько времени вам нужно на размышление?

— Два дня. И все же…

— Вы — наемный солдат, а не наемный убийца?

— Именно так. Скорее всего, я откажусь.

— Может быть, увеличить гонорар?

— Вы рискуете разориться…

— Пока нет — Гуго оставил мне немного денег, а на тотализаторе я не играю. Думайте, Боксон…

…Сидя за столиком маленького бистро, цепляя вилкой тончайше нарезанный жареный картофель и прилагающийся к нему бифштекс, Боксон размышлял и не мог отделаться от мысли о ненатуральности произошедшего. «Бред какой-то! Месть за смерть брата, оружейная монополия, частный детектив Грамон, шестьдесят тысяч долларов аванса… Но на сумасшедшую она не похожа, душевнобольные прежде всего перестают следить за своей внешностью, а её прическу делал классный мастер; платье, похоже, шили в салоне „от кутюр“. А было бы интересно повоевать в пресловутых каменных джунглях Нью-Йорка… Ага, а потом просить политического убежища на Кубе там тепло и сахар…»

На десерт Боксон заказал мороженое. И продолжал обдумывать ситуацию, наблюдая заодно, как от столика к столику ходит уличный художник, предлагая желающим нарисовать их портрет за пару минут. «Когда-то также ходил нищий наркоман Модильяни — и теперь его рисунки продают за бешеные деньги… А ведь Энди Прайса убить будет легче всего… А Гарри Ло наверняка из Гонконга, там у них у всех английские имена и китайские фамилии. Значит, из „Триады“. А Джулиано Джамбетта — из „Коза Ностры“. Бедняга Гуго! Он был обречен с самого начала…»

Он пытался прогнать из головы мысли о предложении Жаклин Шнайдер, но потом смирился с их существованием и продолжал размышлять, управляя «шевроле-корветом» на парижских улицах.

«Итак, Гуго Шнайдер — подпольный торговец оружием. Преступники убили другого преступника — и мне предлагают за него отомстить. Так сказать, Немезида по имени Чарли Боксон… Давай без вранья — мне предлагают стать обыкновенным киллером. И меня это давно уже не возмущает, достаточно вспомнить… Стоп, это нельзя даже вспоминать! Да и такие деньги на дороге не валяются… Легионер становится киллером… Закономерная эволюция… Нет, мадам Шнайдер, мне это по зубам, но почему-то не по нраву…»

…Припаркованный у тротуара маленький белый «ситроен» вдруг лопнул огненным шаром, и проезжавший в тот момент мимо него голубой «шевроле-корвет» Боксона швырнуло на встречную полосу. Ехавший сзади серый «фиат» взрывной волной развернуло поперек дороги, а двигавшийся навстречу черный «мерседес» всей мощью ударил «корвет» в правый бок. Разбрызганный горящий бензин взорвавшегося «ситроена» плеснулся на сбившиеся в кучу машины, и умевший правильно реагировать на внезапные взрывы Боксон успел только отстегнуть ремень безопасности и вывалиться на дорогу, как его обдало жаром заполыхавшего «корвета». Огонь перебросился на серый «фиат», и там закричали, но Боксон рванулся в черному «мерседесу», у которого горел мотор, а неподвижные фигуры за лобовым стеклом даже не шевелились — видимо, у людей был шок. Боксон сумел выдернуть из «мерседеса» женщину и водителя, и в автомобиле взорвался бензобак.

Люди из «фиата» выбрались сами, но многоголосый крик звенел в кафе, куда взрывная волна сотней кинжальных осколков швырнула большие стеклянные витрины.

Потом Боксон пытался хоть как-то помочь раненым, одной женщине перетянул разрезанную ногу галстуком вместо жгута, потом примчались машины скорой помощи, и Боксон помогал санитарам, стараясь не смотреть на груду обгорелого железа, которое когда-то было голубым «шевроле-корветом», и вечером, подписав в полицейском участке свои свидетельские показания, не удержался и добавил:

— На месте террористов я бы через двадцать минут рядом взорвал бы вторую бомбу, а ещё через полчаса — третью. Паника затянулась бы на сутки.

— Будем надеяться, что Ильич Карлос не столь умен, господин Боксон, хмуро ответил инспектор.

Выходя из участка, полковник привычно потянулся рукой за ключами от автомобиля, вспомнил и засмеялся. Дежурный полицейский недоуменным взглядом проводил странного смеющегося человека с пятнами крови на грязном дорогом костюме.

Боксон позвонил Алиньяку из ближайшего таксофона.

— Жан-Лу, я сегодня опять выжил. У тебя, помниться, был холодильник? А в нем есть лед? Тогда я беру виски и еду к тебе.

Такси довезло его на Монмартр, в студию Алиньяка. Богемной публики на этот раз было очень много, Боксон держался в углу, не привлекая к себе внимания; какой-то бездельник, уже много лет ожидающий вдохновения, чтобы приступить к созданию не то картины, не то романа (он сам ещё не решил, в чем он будет одарен), предложил марихуану по невысокой цене (классический сорт из турецкого Курдистана), но был послан к Вельзевулу, и Боксона оставили в покое.

Он тихо рассказал Алиньяку о взрыве, и Алиньяк предложил закусывать виски дыней. Боксону стало весело от такой реакции друга на трагический рассказ, а художник добавил:

— Чарли, ты удачлив, как кошка. Веселись и радуйся сегодняшнему дню ведь даже у кошки могут закончиться семь её жизней. Обрати внимание вон на ту блондинку в черном; её муж в прошлом году умер от передозировки, и она обожает, когда её называют «черная вдова». В медальоне у неё кокаин.

— Спасибо, Жан-Лу, говорят, что кокаин пополам с виски делает человека чересчур болтливым, но о чем с этими людьми можно говорить, если они до сих пор думают, что Браунинг — это английский поэт, а Бенелли — это итальянский композитор?

— Болтливая блондинка в постели лучше молчащего ничего!

— Ты опять прав, но мне сегодня нужна особенная ясность мысли.

— И ты хочешь её достичь с помощью виски?

После полуночи гости стали распадаться на пары и группы; к утру в студии остался один Боксон. Он позволил себе пьянеть, и перед тем, как заснуть, установил будильник своего хронометра на полдень. В назначенное время швейцарский механизм сработал безупречно и разбуженный его жужжанием, Боксон подошел к телефону. Взглянув на визитную карточку, он набрал номер:

— Мадам Шнайдер? Это Боксон. Увеличьте гонорар вдвое, и я беру ваш контракт.

— Вам не кажется, что вы запрашиваете слишком много?

— Мадам Шнайдер, сейчас я продаю дьяволу свою душу, а это весьма ценная вещь…

— Душа, которая продается, стоит немного…

— Неужели вы собираетесь прочесть мне проповедь?

— Конечно, нет. Я согласна, Боксон, приезжайте за чеком.

…По дороге он зашел в небольшое частное сыскное бюро — когда-то с Клодом Сантари, владельцем этой конторы, они учились в Сорбонне. Потом Клод успешно работал в полиции, но в перестрелке с бандой знаменитого налетчика Джимми Кобба был тяжело ранен и, после увольнения в отставку, занялся более спокойным делом, не изменив, однако, выбранному пути. Боксон передал ему сведения о Жаклин Шнайдер, свои наблюдения и некоторые выводы. Потом сформулировал задание:

— Мне интересны все её деловые контакты. Не исключено, что за ней уже кто-нибудь следит — пусть твои люди будут осторожны…

При встрече Жаклин Шнайдер пыталась торговаться, но Боксон был непреклонен — он решил взять за этот контракт максимальную цену. В женевском банке его секретный счет увеличился на сто двадцать тысяч долларов — аванс, ещё столько же он должен был получить при полном выполнении задания. «Если вернусь живой!» — добавлял про себя Боксон.

На оперативные расходы полковник решил брать деньги со своего счета в «Лионском Кредите». Затрат предстояло много — не исключалась возможность закупки даже противотанкового оружия.

Для необходимых разъездов по Парижу, Франции и всей Европе он взял напрокат бежевый «опель-рекорд» — достаточно комфортную и нетребовательную машину.

Во Франкфурте маленький лысый старичок за приемлемую цену изготовил водительские права и карточку социального страхования на имя Антонио С. Рамиреса, жителя города Сан-Антонио, штат Техас, а также запасной комплект документов на имя Эндрю Б. Джексона, город Денвер, штат Колорадо. Старичок был профессионалом, по изготовленным им документам работали от Токио до Лиссабона, его адрес и рекомендацию дал старый приятель, с которым Боксон когда-то переправил в Европу партию южно-африканского золота. Фотография на новых документах изображала Боксона в очках и с бородой.

Боксон понимал, что старичок мог временами осведомлять полицию о своих клиентах, а также и мафию, но этот риск был необходим — без хороших документов качественная работа нереальна.

В галантерейных магазинах Парижа Боксон целый день искал, и, наконец, купил несколько пар перчаток — нитяных, а также из тончайшей лайки и замши — оставить где-либо свои отпечатки пальцев было равносильно подписи под приговором.

Каждый день он заходил в мексиканский ресторанчик в XX-м округе; подолгу болтал с барменом — следовало отшлифовать мексиканский диалект; литературным же вариантом испанского Боксон владел свободно.

Каждый день полковник посещал спортивный зал и восстанавливал свои навыки рукопашного боя. Когда-то, будучи студентом Сорбонны, он тренировался здесь под руководством японского мастера Акиро Хаката. Однажды Боксон пожаловался сенсею:

— Мне трудно бороться, учитель. Когда мы с соперником стоим, вцепившись друг другу в кимоно и пытаемся провести подножку, я ловлю себя на мысли: «Вот сейчас я бы отключил его, ударив ногой в живот». А когда боремся в партере, то я вижу, как соперник открыт для удара головой в лицо. Я не могу сосредоточиться на чистом дзю-до…

Хаката печально покачал головой:

— Тебе не быть великим спортсменом, Чарли. Но в уличной драке ты будешь непобедим…

Нынешний владелец зала, тренирующий молодых парней, мечтающих стать профессиональными боксерами, в первую же тренировку подошел с вопросом:

— Новый контракт, Чарли?

— Вроде того…

— У меня есть на примете надежные ребята. Если нужна помощь…

— Спасибо, тренер, в последнее время я не терял своих людей…

В спортзале многие знали, что Боксон — наемник высокого ранга, и однажды к нему обратился молодой парень, перед этим спарринговавший на ринге с очередной восходящей звездой:

— Полковник, если вам нужен помощник, то я готов.

— А что ты умеешь? — спросил Боксон.

— Умею драться.

— Неплохо для начала. Но все-таки мало, чтобы выжить…

По вечерам Боксон в своей квартире тренировался выхватывать руками в перчатках револьвер из кобуры, из разных карманов, из-за пояса отрабатывал навыки чувствовать оружие, перезаряжать его — в перчатках поначалу непривычно, и не сразу получалось так, как надо.

Одновременно он изучал карту США и схему Нью-Йорка — чтобы иметь подробное представление о месте своей предстоящей работы.

Доклад частного детектива Клода Сантари о деловых контактах Жаклин Шнайдер открывал новые стороны её жизни.

— Этот парень на белом БМВ — Курт Хаузер. Раньше работал в Берне, в главном управлении криминальной полиции, в отделе по расследованию убийств, но был уволен: Хаузер застрелил арестованного — сексуального маньяка-убийцу. Наверное, он был прав — у нас слишком мягко относятся к подонкам, этот маньяк растерзал несколько женщин, а получил бы всего лет пять-семь психиатрической лечебницы. Дело замяли, но из полиции Хаузеру пришлось уйти — по служебному несоответствию. Мать Хаузера — сестра одного из руководителей фирмы «Беретта», поэтому парень пристроился к ним в службу безопасности. Но работает почему-то в Швейцарии и Франции. Предполагаю, что он занимается проблемами промышленного контршпионажа на грани криминала. За ним, кстати, трудно следить — профессионал! Радиоприемник в его машине специального изготовления — с расширенным диапазоном, в открытой продаже таких нет. Если считаешь нужным продолжить наблюдение, то, возможно, обнаружатся дополнительные сведения.

— Достаточно, Клод. Боюсь, мой счет и без того уже немал…

— Мои люди все-таки работали… Теперь Дидье Грамон. Его действительно сбила машина — было много свидетелей. Автомобиль специально заехал на тротуар, так что у полиции Нью-Йорка сомнений в преднамеренности убийства нет. Сам понимаешь, автомобиль был угнанный, шофера не нашли, дело об убийстве лежит в шкафу…

Через четырнадцать дней после заключения контракта Боксон вылетел рейсом «Эйр Франс» в Мехико. Он запланировал вернуться через два месяца.