Уинстон Грэхем Энджелл, Перл и Маленький Божок

Книга первая

Глава 1

— Хорошо, теперь можете одеваться, — сказал Матьюсон.

Энджелл надел нижнее белье и, щелкнув резинкой, мельком заметил выдернутую нитку на шелке кальсон, а затем, прислонившись к изголовью кушетки, влез в брюки. В такой позе всегда оказываешься в невыгодном положении, становишься чуть ли не посмешищем. Испытываешь некоторую неловкость и в то же время стараешься не ронять чувства собственного достоинства, вот как сейчас — боишься услышать страшные слова, приговор, который выбьет у тебя почву из-под ног, лишит тебя будущего, и при этом негодуешь в душе, что ты целиком во власти кого-то другого.

— Никаких отклонений у вас нет, Уилфред, — спокойно произнес Матьюсон, — поверьте, вы абсолютно здоровы. Все как в прошлом году — никаких изменений. Для вашего возраста вы, можно сказать, в прекрасной форме.

— А эти мои боли в сердце?

— Чисто функциональные. С возрастом у каждого появляются разные недомогания. А если вас волнует то, что я сказал вам прошлый раз, то выкиньте это из головы.

— Урчание в животе?

— Систолического характера. Едва различимое. Абсолютно ничего не означающее. Жалею, что вообще обмолвился об этом.

Энджелл надел шелковую рубашку, застегнул ее на все пуговицы, заправил в брюки. Независимо от его воли, им постепенно овладевало чувство некоторого облегчения, но он все еще боялся поверить в лучшее: в глубине души, там, где живет вечный страх, таилось недоверие.

Он пристально посмотрел на Матьюсона: уверенный в себе, с болезненным цветом лица, сухопарый, по-видимому, неутомимый в работе, пользуется репутацией прекрасного диагноста, процветает, принимая больных в прекрасно оборудованной квартире на улице Королевы Анны, консультирует в двух больницах и имеет небольшую, приносящую солидный доход частную практику среди состоятельных семей. Дом на берегу Темзы неподалеку от Чейн-Уок, жена из аристократической семьи, двое сыновей, которые учатся в Кембридже.

— Конечно, старая беда по-прежнему остается, Уилфред: вес ваш значительно превышает норму. Но, полагаю, мои разговоры тут напрасны.

— Да, я, разумеется, не считаю себя толстым, — сказал Энджелл, — при моем-то росте. У меня здоровая полнота, лишнего жира нет. И ваш диагноз это подтверждает.

— Станьте-ка вон на те весы на минутку.

— Чепуха. — Он потуже затянул узел синего вязаного галстука. Теперь, полностью одевшись, он чувствовал себя снова хозяином положения. — Мой вес не играет роли.

— Около семнадцати стоунов[1], могу поручиться. Если вы беспокоитесь о своем сердце, то не создавайте ему такой перегрузки. С сердцем у вас в порядке, но лишняя нагрузка всегда ему вредит. Как и всему остальному организму.

Это было старое больное место, но он пришел не за этим. Матьюсон сказал, что со здоровьем все благополучно — вот главное. Во всяком случае, ничего плохого не обнаружено, нашептывал ему тот самый недоверчивый, все еще не вполне успокоенный голос. Энджелл глубоко вздохнул, дыхание было чистым, незатрудненным. При этом фигура его сделалась еще величественнее. Остатки беспокойства понемногу покидали его, он ощущал, как оно уходит, исчезает, медленно, постепенно, но окончательно. Состояние покоя и умиротворения нисходило на его душу, пока еще полностью не завладев ею. Он знал по прошлому опыту, — ибо такое случалось в жизни не впервые, — что не пройдет и нескольких минут, как все изменится. Жизнь, ее каждое мгновение, станет ему дорога. Как только опасность исчезнет, солнце и звезды вновь засияют на небе.

— Кстати, как поживает леди Воспер? — спросил Энджелл, главным образом чтобы отвлечь Матьюсона, который, как он видел, снова собирался вернуться к вопросу о его весе, давать свои нелепые советы по поводу физических упражнений и соблюдения диеты.

— Кто? Леди Воспер? — глаза у Матьюсона были странные, чуть разного цвета и, казалось, всегда смотрели в разные стороны. Порой это напоминало автомат, в который опускаешь шестипенсовик и вместо двух апельсинов вдруг получаешь лимон и апельсин.

— Вы ведь до сих пор лечите ее, не так ли? Я не виделся с ней с января, но слыхал, что она нездорова.

— Да… да, это верно.

Мрачные переживания последних дней не ослабили остроты его наблюдательного ума, достаточно бдительного, чтобы заметить некоторые нюансы в голосе врача. Обычный вопрос вызвал обычный и несколько неожиданный ответ. Но в нем могло крыться нечто значительное — значительное для той жизни, к которой Энджелл вновь готовился вернуться.

— Вы хотите сказать, что она серьезно больна?

Вопрос явно не понравился.

— Ну, как вам сказать. Да, она нездорова.

— Насколько серьезно?

— Она нездорова.

— Вот как? Мне очень жаль.

Он застегнул клетчатый жилет. Затем нагнулся, чтобы зашнуровать ботинки. Если бы Матьюсон не наблюдал за ним, процесс этот доставил бы ему даже удовольствие (пожалуй, единственная поза, при которой вес ему явно мешал, создавая лишнее напряжение). Кабинет был чересчур натоплен, приспособлен скорее для обнаженных больных, находящихся в беззащитном состоянии.

Он осторожно заметил:

— Вам, конечно, известно, что нас чисто профессионально интересует, как обстоят дела у Флоры Воспер, — главным образом это заботит моего коллегу Мамфорда.

— Ах, так. Я не знал.

— И, разумеется, — уж это-то вы должны знать — я к тому же являюсь ее другом. Так что меня одновременно и профессионально и лично интересует состояние ее здоровья.

Энджелл сделал паузу, но Матьюсон молчал. Он подошел к столу, взял ручку и стал писать.

— Она ведь еще довольно молода, — Энджелл распрямился, тяжело выдохнул, — гораздо моложе своего пасынка, теперешнего виконта. Ее муж был не раз женат.

— Я с ним не был знаком, — Матьюсон потянулся за чистым листом бумаги. Определенно моя история болезни, мелькнуло у Энджелла. За целых пятнадцать лет. Не так уж там много жалоб. Всего три-четыре ложные тревоги, из которых последняя, тоже, слава богу, оказалась ложной. Да и врачебных счетов немного. Они пока в равной мере оказывали друг другу услуги. Он сделал для Матьюсона два добрых дела: оформил право на владение домом и ввел в права наследства двух его сыновей, что обошлось Матьюсону несколько дороже.

— Кстати, о женитьбе, — продолжал доктор. — Вы никогда не подумывали о женитьбе?

— За двадцать пять лет — никогда. К чему? Женщины только усложняют жизнь.

— Но и кое-что к ней прибавляют.

Энджеллу сразу припомнилась Белинда Матьюсон, седеющая, длинноносая особа; интересно, что она прибавила к жизни своего мужа? К тому же никуда не годная партнерша в бридж.

— Я не создан для семейной жизни, Джон.

— Просто вы никогда не встречали подходящую пару. Это случается. Кому же вы намерены оставить свое состояние?

— Никому. И, надеюсь, еще долго буду пользоваться им сам, если вы меня не подведете! Во всяком случае, я не такой уж богатый человек.

Матьюсон улыбнулся и положил на стол ручку.

— Бросьте! Рассказывайте это своим более доверчивым друзьям.

— Я трачу все, что имею, на аукционах!

— Ну, а ваше недвижимое имущество? Мне казалось, у вас есть племянник.

— А зачем он мне?

— Чтобы оставить ему наследство, когда придет время. Хотя это, конечно, не то, что жена или сын.

Эрик. Малохольный юнец, служивший в армии в низших чинах, затем обучавшийся в каком-то дешевом колледже. А теперь он с трудом сводит концы с концами, работая в электронной промышленности. Лучше уж завещать все приюту для бедных. От этого разговора снова нахлынула вереница неприятных мыслей и ассоциаций, от которых он старался отделаться и выбросить их из головы. И желая избавиться от малоутешительных видений, Энджелл перешел на более нейтральную тему:

— У виконта Воспера было слишком много жен. Это нанесло значительный урон его состоянию, и теперешний лорд Воспер сидит в Женеве, проживает то, что осталось. Если что-нибудь случится с Флорой Воспер…

Матьюсон повернулся на вращающемся стуле, крепко сцепив пальцы.

— Да, конечно, иногда можно переусердствовать и в хорошем. Согласен. Начнешь менять жен и не остановишься. Но вспомните старого Лео Марцела в вашем клубе, бывшего судью. В свое время он здорово волочился за юбками, но, бывало, говорил мне: «Знаете, Джон, любовью женщин я насладился сполна. Единственная моя ошибка состояла в том, что я так никогда и не женился. Я понял это лишь теперь, когда уже поздно».

— Вы намекаете, что скоро и для меня станет поздно?

— Боже упаси. Но вам уже сорок семь и…

— Сорок шесть.

— Ну, сколько бы ни было. По моим записям…

— В ваших записях ошибка. Я родился…

— Ну хорошо, как бы там ни было, я лишь высказал мнение, что супружеская жизнь имеет свои преимущества. Вы сам себе хозяин, Уилфред, и вольны строить жизнь, как вам заблагорассудится. Дать вам список диеты?

— Незачем. Сколько я вам должен? Пять гиней, если не ошибаюсь?

— Шесть.

— Даже если наличными?

— Вы же знаете, обычно я беру больше. — Доктор улыбнулся Энджеллу, причем глаза его, как всегда, смотрели куда-то в сторону.

— Старый вы плут, Уилфред. Ведь кроме меня у вас и друзей-то нет. Мы столько лет знакомы и все-таки…

— У меня есть друзья. И достаточно. Я не разбрасываюсь. Какая польза от бесконечной болтовни с кем-то? По той же причине меня не влечет и к женщинам.

— Неужели совсем не влечет? Абсолютно?

На лице доктора было вопросительное выражение, даже слегка смущенное, словно он понимал, что задавать подобный вопрос не стоило. По существу, Матьюсон, вероятно, был единственным человеком, подумалось Энджеллу, имевшим на то право, но тем не менее все равно это возмутительно и все же интересно отметить его смущение. Как это удается мужчине с успехом практиковать двадцать пять лет и при этом сохранять некоторую стыдливость?

Энджелл сказал:

— В двадцать лет я влюбился. Поступок достаточно нелепый и безумный, и уж конечно, ни к чему хорошему не приведший. С тех пор с каждым годом меня это все меньше и меньше волнует. Меня не перестает удивлять, сколько времени, энергии, денег, умственных усилий и забот тратят многие мужчины на свои любовные похождения. Это пустая трата времени, зряшное растрачивание жизненных сил на нечто такое, что в конце концов оказывается тщетным и бесполезным.

— А что не тщетно? — спросил Матьюсон, вертя в руках колпачок от ручки.

— Да, пожалуй, вы правы. Но если смотреть на вещи конкретно… Моя мебель, к примеру, и картины…

— Просуществуют дольше, чем любовь? Но в дальнейшем, в старости, заменят ли они вам дружбу, тепло человеческого общения? Однако… возможно, вы еще можете выбирать. Секс — такая неотъемлемая часть человеческого существа, не говоря уже о его воздействии на психическую сферу, что немногим удается полностью избежать его цепей. Благодарю. — Шесть гиней в шиллингах и шестипенсовиках перешли из рук в руки, и Матьюсон тщательно их пересчитал. Намеренное оскорбление, подумал Энджелл.

Он сказал:

— Ну так вот, а я сумел избежать. Так что пусть вас это не беспокоит, Джон. Как вам известно, я живу полной жизнью. Моя контора — одна из самых процветающих в Лондоне. Я живу отлично, ем отлично, сплю отлично. Меня все уважают, а в некоторых кругах даже восхищаются мною. К моему мнению прислушиваются не только в вопросах, касающихся закона, но и в вопросах, касающихся искусства. Я член правлений трех крупных благотворительных организаций. Я всегда являюсь зачинщиком всего нового, умею за все приняться по-новому. Я чувствую себя вполне на уровне современных требований жизни, не хуже, чем вы. Если…

— Знаю, знаю. Живите себе на здоровье. Но знаете, вы ведь пришли ко мне на консультацию, и поэтому все, имеющее отношение к вашей жизни, имеет отношение и к состоянию вашего здоровья… Вы жалуетесь на боли в сердце, но я не обнаружил никаких органических изменений. Вообще говоря — ну как бы вам пояснить? — вообще говоря, у мужчины, занятого не только самим собой, меньше вероятности быть подверженным различным функциональным недомоганиям, чем у мужчины, который занят только собой. У неженатого мужчины, не обремененного никакими семейными заботами, по всей вероятности, больше времени и возможностей прислушиваться к различным симптомам, чем у мужчины, которому приходится заботиться о жене и семье.

— Значит, вы склоняетесь к тому…

— Вопрос очень сложный, Уилфред. Я не в силах его разрешить, уверяю вас. Но мне кажется, что человек — в особенности современный человек — в известной степени испытывает необходимость заботиться о другом человеке, без этого он не обретет душевного равновесия, не будет чувствовать себя здоровым. И перенапряжение и недостаток напряжения влекут за собой определенные нежелательные последствия. Между ними находится норма — понятие тоже растяжимое.

Энджелл, стоя перед зеркалом, пригладил волосы. Все еще густые, растут хорошо, даже, можно сказать, буйно, лишь на висках слегка проглядывает седина. Волевое лицо, подумал он, прямой благородный нос, подбородок чуть с выемкой — в целом лицо незаурядное. И хотя он вовсе не отличался самодовольством, но отрицать очевидные факты просто бессмысленно.

— Если говорить напрямик, — продолжал Матьюсон, — я серьезно хочу посоветовать вам поменьше думать о своей особе. А примете вы мой совет и как вы к нему отнесетесь — это уже дело ваше.

Энджелл не торопился покидать кабинет. В зеркале ему было видно, как Матьюсон убирает полученные деньги. Он подозревал, что они не будут включены в сумму его заработков, облагаемых налогом.

— Как поживает ваша супруга?

— Белинда? Прекрасно. Вы бы зашли к нам как-нибудь. Вечерком поиграть в бридж.

— Благодарю вас. У вас тут интересный коллаж Джона Пайпера.

— О? Да. Белинда подарила его мне на Рождество.

— Где она его приобрела, на выставке? Я помню, была выставка его работ.

— Знаете, я никогда ее не спрашивал. Поскольку это подарок…

— У вас неправильный подход к коллекционированию, Джон. Правда, вы никогда в этом особенно не разбирались. А для меня коллекционирование как бы вторая профессия.

— Может, даже своего рода религия?

Энджелл улыбнулся.

— Возможно. — Он продолжал разглядывать коллаж, но мысли его были заняты совсем другим.

— Все-таки в чем же дело с леди Воспер? Что-нибудь угрожающее?

— Нет…

— Если что-нибудь серьезное, мой партнер Мамфорд должен быть поставлен в известность.

Матьюсон встал со стула.

— Она недели две находилась в клинике. У нее воспалительный процесс в почках. Вообще-то такие вещи в наши дни уже поддаются лечению.

— А в ее случае?

— Нет, общее состояние ее здоровья это исключает. Пересадка почки просто невозможна.

— Вы считаете, она долго не протянет?

Матьюсон в раздумье уставился на Энджелла.

— Я рассказал вам это, разумеется, строго конфиденциально… Она, естественно, ничего не знает. Сказали только ее дочери.

— Я весьма сожалею, весьма, весьма сожалею. Незаурядная натура эта Флора Воспер.

Погрузившись в подсчеты, Энджелл отвлекся от мыслей о своей особе и стал раздумывать над тем, как выразить сочувствие больной, участь которой оказалась менее счастливой, нежели его собственная. Он признавал в себе двойственное отношение ко всякого рода болезням — пусть даже у другого человека. С одной стороны, отвращение к болезням, а с другой — трезвый расчет, к чему может эта болезнь привести; но он вовсе не желал с этой двойственностью бороться.

— Вы можете назвать примерный срок?

— Сколько ей осталось жить? К чему? Примерно полгода, может быть, год. Все зависит не столько от нашего лечения, сколько от того, как долго ее организм сможет сопротивляться болезни. Леди Воспер довольно сложное существо, от нее можно всего ожидать, но ясно одно: образ жизни не идет на пользу ее здоровью.


На улице Энджелл увидел проезжавшее мимо такси, но руку не поднял. Зачем, когда самочувствие его стало намного лучше; боли в сердце прошли, словно от чудодейственного прикосновения, силы вновь возвращаются. Последние следы волнений, сомнения, одолевавшие его, неприятный осадок от разговора, постепенно рассеивались. Новые возникшие проблемы, да и старые дела отвлекли его от недавно терзавших страхов.

Он сел в автобус № 59 и проехал по Уигмор-стрит до Пикадилли, а потом пересел на № 19, следующий по Шафтсбери-авеню. Окружной путь, но обошлось это ему не больше чем одни лишь чаевые таксисту, за которые получаешь небрежно брошенное «спасибо». Кроме того, это дало ему время хорошенько обо всем поразмыслить.

Помещения юридической конторы «Кэри, Энджелл и Кингстон» находились на северной стороне Филдс и не отличались ни красотой, ни особым удобством. Но Энджелл владел земельным участком, стоимость которого была весьма велика, и он лишь выжидал подходящего случая, чтобы продать его и переехать в западный район города, как сделало большинство его более процветающих коллег. Оуэн Энджелл сделался фактическим владельцем фирмы в 1944 году, когда умер последний из Кингстонов, а Уилфред Энджелл занял в фирме более солидное положение, чем он мог ожидать в свои тридцать лет, после неожиданной смерти в течение нескольких лет всех трех партнеров фирмы — его отца от сердечного удара, мистера Гомма от туберкулеза и мистера Хантера от умственного помешательства, приведшего к тому, что он накинул себе веревку на шею в собственной теплице.

Известно, что стряпчие подчас избирают этот путь ухода из жизни, когда испытывают страх перед судебным расследованием Общества юристов, но честность мистера Хантера служила образцом для всех. Оставалось лишь предположить, что в пятьдесят лет он вдруг задумался о смысле жизни и понял тщетность всех своих надежд и усилий.

Перед Уилфредом, по крайней мере, такой вопрос до сих пор еще не вставал. Под его энергичным руководством фирма упорно шла к процветанию, одновременно расширяя свои деловые связи и становясь более разборчивой в выборе дел таким образом, чтобы заниматься более доходными статьями закона. Помимо него, во главе фирмы стояли теперь еще два новых старших партнера, Мамфорд и Эсслин, и два младших партнера, каждый из которых специализировался в какой-то одной области законодательства или группе смежных областей. Специализацией Энджелла были имущественные и земельные сделки.

Войдя в свой кабинет, он тут же позвонил по телефону сэру Фрэнсису Хоуну и сказал, что хочет повидаться с ним по поводу одного неотложного дела.

— Я ужасно занят, — ответил Хоун. — Не могли бы вы сказать мне, о чем, собственно…

— Видите ли, я бы предпочел не распространяться об этом по телефону, скажу только, что речь идет об имении Хэндли-Меррик и семействе Восперов. Обстоятельства изменились, и, мне кажется, нам следует испробовать новый подход.

— Это так уж спешно?

— Весьма возможно. Если, узнав новости, вы со мной согласитесь, я начну действовать немедленно.

— Давайте встретимся в десять, для вас не поздно? Я приглашен на обед, но смогу отказаться.

На этом и порешили, и Энджелл вызвал мисс Лок и попросил заказать ему билет на самолет в Женеву. Она спросила:

— Первый класс или туристский, сэр?

— Ни тот, ни другой. В это время года есть еще один дешевый ночной рейс. Посмотрите, не удастся ли заказать на него билет. Это на 13 фунтов дешевле обычного туристского. Я не совсем уверен, но в прошлом году он вылетал в три часа утра.

Мисс Лок вышла, и он стал листать дневную почту. Старая миссис Монтегю все еще торговалась о сумме счета за ведение дела. Он продиктовал на диктофон письмо, предлагая снизить сумму на 15 %, с условием, что она откажется от слова «грабительский». Компания «Паркинсон и Паркинсон» намекала, что готова прийти к соглашению по делу Джона Хейга. Они до сих пор, по-видимому, не имели понятия — о чем их придется поставить в известность — сколь малы у них шансы на успех. Пришел следующий номер журнала «Здоровье для всех». Он пометил себе, что подписку на этот журнал следует аннулировать.

Мисс Лок позвонила и сказала, что ей удалось получить последний билет на ночной рейс, время вылета 3.20, и он попросил секретаршу принести ему папку с делом Восперов, несколько минут изучал его и делал пометки. Папка была пока что тонкой, но он надеялся, что в скором времени она пополнится.

Прежде чем покинуть контору, он повидался и с Мамфордом и с Эсслином. Мамфорд, мужчина около пятидесяти, был тучным, темноволосым, неопрятным, с неуклюжими движениями, длинные пряди его волос переплетались на голове, напоминая пешеходные дорожки. Эсслин, чех по происхождению, был на десять лет моложе Мамфорда, и Энджелл взял его в компаньоны всего три года назад, оценив его острый ум и высокий интеллект, развитию которого не помешало полученное юридическое образование. Мамфорд был медлителен и надежен; Эсслин — честолюбив и подвижен; неплохая пара в упряжке, которой, правда, требовался кучер.

Энджелл в разговоре с Мамфордом не упомянул о леди Воспер, ибо это, собственно, того не касалось. Расспрашивая Матьюсона, он упомянул имя Мамфорда затем, чтобы показать отсутствие личной заинтересованности. Если у Матьюсона создалось впечатление, что контора исполняет функции семейных стряпчих Восперов, то при сложившихся обстоятельствах, решил Энджелл, тактика его была вполне оправданной.

Покинув контору, он проехал в метро от Холборна до Бонд-стрит, но обеденное время в его клубе еще не началось, поэтому он отправился в ресторан при отеле Клэридж, где можно было за одну общую цену получить несколько закусок. Сегодня он съел три порции этих закусок и выпил бутылку пива, поскольку смешно было бы заказывать по баснословным гостиничным ценам вино. К тому времени когда он закончил трапезу, подошло обеденное время в клубе и он решил прогуляться пешком до Ганновер-сквера; в клубе он легко пообедал, заказав копченую форель, седло барашка и стилтон и запив все это бутылкой «Бел Эйр» урожая 1959 года.

В своем клубе он был фигурой известной и часто проводил там время, и хотя особой популярностью не пользовался, но среди членов клуба слыл за оригинала. Знай он об этом, он был бы немало удивлен. Энджелл считал себя уважаемым старшим членом клуба — поскольку членство его насчитывало уже много лет, — отличаясь от других членов, может быть, Только своим несколько более высоким положением. В этот вечер после обеда у него хватило времени сыграть лишь одну партию в бридж; затем он прошел пешком до дома Хоуна на Сент-Джеймс-стрит и провел с сэром Фрэнсисом целый час за беседой. А потом взял такси и поехал домой.


Восемь лет назад два дома на Кадоган-сквер распродавались по очень сходной цене — номера 24 и 26 по Кадоган-Мьюз, — Энджелл купил их еще до того, как было объявлено об их открытой продаже. Дом номер 26 находился на углу Милнер-стрит, и в этом доме он теперь проживал, а дом номер 24 сдал в аренду, и доход с него намного превышал все расходы по дому номер 26. Это были два небольших, двухэтажных особняка в георгианском стиле, с просторными, хорошо распланированными комнатами. Порой, когда им овладевала мания величия, он подумывал о том, не соединить ли оба дома в один и оборудовать их для себя: не чтобы иметь больше жилой площади, а дабы разместить там свои коллекции мебели и картин.

Когда он пришел, Алекса не оказалось дома: тот позабыл, что должен был отработать сегодня полдня. Энджелл с неудовольствием посмотрел на тонкий слой пыли, покрывавший некоторые предметы обстановки, на две косо висящие картины, на немытые тарелки на кухне, пепел от сигарет и кусок пробки, плавающий в блюдце из коулфордского фарфора. Алекс все больше проникался уверенностью, что он незаменим, и к обязанностям своим относился со все большей небрежностью и невниманием. Энджелл вот уже пять лет терпел его недостатки из нелюбви ко всякого рода переменам, да еще потому, что при желании паренек умел готовить божественные блюда. Но он все меньше испытывал к этому желание. Алексу было 33 года, и он был гомосексуалистом.

Энджелл позвонил на телефонную станцию и попросил разбудить его в час ночи звонком, а будильник поставил на десять минут второго для полной гарантии. Когда он, раздевшись, лег в свою широкую кровать под малиновым пологом, биение его сердца было равномерным, как у надежного механизма. Все, что он съел и выпил, включая две порции брэнди, которым его угостил Фрэнсис Хоун, прекрасно усвоилось организмом. Он задумался над тем, как странно устроен человеческий ум, — страх и мрачные предчувствия подчас разрастаются до таких размеров, что вытесняют все остальные чувства, однако уже через двенадцать часов страх, оказавшийся лишенным всяких оснований, исчезает без следа, словно его вовсе и не было. Трудно поверить, что ты только что находился под его властью. Неужели я был настолько расстроен? Неужели я поверил, что эти боли были признаками ранней коронарной недостаточности? Может быть, теперь издалека я все преувеличиваю?

…Сон был прерван телефонным звонком. Еще не пробудившись, он поднял трубку, сидя за обеденным столом в обществе своей жены, давно покойной Анны, и гостей — Алекса с его приятелем, леди Воспер и сэра Фрэнсиса Хоуна. Всегда неприятно, когда тебя будят среди ночи, нарушая приятное краткое сновидение. Чувствуешь себя в такой момент ужасно одиноким. Отдаленный шум уличного движения почти стих, и Энджелл лежал под прохладными простынями, испытывая странное чувство безысходности и тоски; ему казалось, будто он полностью отрезан от внешнего мира. Это чувство одиночества настолько обострилось, что стало чуть ли не катастрофическим. Хотелось ощутить какое-то движение, глотнуть свежего воздуха. Тебя словно заживо погребли в этом одиночестве, связали по рукам и ногам окружающей тишиной: мучительно хотелось поговорить с кем-нибудь, довериться кому-то, ощутить чью-нибудь ласку.

Возможно, виной тому был сон: Анна в роли очаровательной хозяйки дома, и при всем том уверенность, что обед этот закончится небытием, рассеется как дым. В такие минуты особенно нуждаешься в присутствии близкого человека, настоящего друга, которому можно доверить свои мысли…

Он с трудом выбрался из кровати, заказал по телефону такси на 1.45, оделся, сварил кофе, уложил кое-какие вещи в портфель и, когда подъехало такси, уже ждал у дверей.

…Езда по угомонившемуся ночному Лондону, регистрация на аэровокзале, безлюдном, сонном, чистом, лишенном всякого индивидуального облика; ждешь в баре, покупаешь сандвичи на дорогу, следуешь за толпой к автобусу, расталкиваешь людей, чтобы занять место у двери, трясешься в автобусе, прорезающем темноту ночи, зевая спросонья и подавляя страх, выходишь через переднюю дверь; проверка паспортов, посадочных талонов, ожидание в кресле — садишься в самое крайнее, поближе к предполагаемому выходу на поле; Британская европейская авиалиния объявляет посадку на самолет, вылетающий рейсом 562 в Женеву; еще один автобус; затем на поле прямо к трапу; и снова спешишь, стараясь не показывать вида, что спешишь, чтобы первым протиснуться к ступеням трапа, занять место в заднем отсеке самолета (он считается более безопасным). Публика самая пестрая, думал он, неважно одетая, с потрепанной ручной кладью — все выдает в них мелких служащих и квалифицированных рабочих, людей, ничем не выдающихся. Ничего, кроме презрения, они у него не вызывали. Они толпились, сбившись в кучу, шаркали ногами, с какой-то неловкостью снимали с себя пальто и шляпы, и стюардесса уносила их, чтобы развесить на вешалки. Большинство пассажиров — если судить по одежде — отправлялись в отпуск походить на лыжах — один из бесчисленных видов спорта, которым он никогда не пробовал заниматься. Ну что ж, нечего удивляться, пускаясь в путешествие в марте, всегда рискуешь оказаться в обществе таких вот попутчиков.

Салон, видимо, будет заполнен до отказа, но если положить портфель на соседнее сиденье, то, кто знает, может, на него никто и не сядет. Он устроился по правую сторону, у окна, предпоследнего в заднем салоне. В самолете он всегда нервничал, однако частые полеты притупили его страх. Он подозвал одну из стюардесс и заказал двойное брэнди; она отнеслась к его просьбе без особой охоты, так как была занята размещением прибывающих пассажиров, но он настоятельно попросил ее не забыть о его заказе.

— Простите, это место занято?

Женский голос. Сделать вид, будто не слышишь; вынуть из кармана блокнот и записать некоторые цифры для разговора с виконтом Воспером.

— Прошу прощения, сэр, — сказала стюардесса, — место рядом с вами свободно, не так ли? Можно переложить ваш портфель?

— О, простите. — Он взял портфель на колени и мельком взглянул на пассажирку, нарушившую его покой.

И тут он чуть не вскрикнул от удивления, настолько это было неожиданным, да, да, именно неожиданным. Стоящая рядом с ним молодая особа обладала удивительным сходством с Анной, в которую он был влюблен двадцать пять лет назад.

Разумеется, сходство было чисто случайным, не белее, и даже если эта девушка была похожа на Анну, как две капли воды, не стоило придавать этому особого значения. И все-таки он не мог прийти в себя от удивления. На какой-то момент ему почудилось, будто четверти века и всего пережитого за эти годы — всех событий и невзгод, достигнутого им успеха; формирования, изменения и возмужания его характера, произошедшего за этот срок, — всего этого словно и не бывало, и он, как прежде, был зеленым юнцом, живущим под строгим присмотром отца (хотя уже тогда отслужил несколько лет в армии), еще не сдавшим выпускных экзаменов, не знающим жизни, но воображающим себя взрослым, очарованным Анной, правда, не столько влюбленным, сколько увлеченным новым для него чувством.

Но, когда молодая женщина уселась рядом с ним, он опустил глаза в блокнот и не обращал больше на нее никакого внимания.

Самолет стал набирать высоту, неприятно подрагивая и издавая гул, как всегда происходит, пока он не прорежет облака, а затем, набрав нужную высоту, лег на заданный курс: пассажиры отстегнули ремни, и стюардесса принесла Энджеллу заказанное брэнди. Через полтора часа они уже будут на месте. Он вкратце повторил про себя все, что следует сказать Клоду Восперу. А затем мысли его снова вернулись к вчерашнему разговору с Матьюсоном.

И все-таки, если припомнить, разговор с Матьюсоном оставил неприятный осадок. Энджелл догадывался, что хотел сказать Матьюсон своими замечаниями и наводящими вопросами, и у него создалось впечатление, что тот питал серьезные сомнения, может ли мужчина — сильный, энергичный мужчина сорока с лишним лет, в расцвете сил и способностей — обходиться без женщин. Итак, если учесть, что к женщинам он безразличен, какой же тогда напрашивается вывод?

Разумеется, Энджелл уже не впервые угадывал подобные намеки в людских разговорах. Он живет вдвоем с таким субъектом, как Алекс, — а до него был Пауль — что, несомненно, дает людям повод для сплетен. Но какое мне до этого дело, думал Энджелл. Раздражает лишь одно: тебе приписывают то, чего на самом деле нет. У Алекса есть мальчики, на которых Энджелл изредка наталкивался, но это его личное дело. Предполагать, будто Алекс для него нечто большее, нежели просто слуга, — чистый абсурд.

Энджелл докончил свое брэнди, и стюардесса унесла стакан. Следуя современной моде, сидящая рядом с ним девушка демонстрировала ноги, задрав юбку чуть ли не на пятнадцать сантиметров выше колен, и он некоторое время разглядывал их, надеясь, привести ее в смущение. Но она и не думала смущаться. По всей видимости, она даже не заметила его взгляда. Они были великолепны, эти ножки, и на любом конкурсе красоты зачислились бы ей в актив, но он с удовлетворением отметил, что оценивает их с полной бесстрастностью, как если бы оценивал, скажем, резной орнамент из листьев на мебели времен Людовика XIV, с той только разницей, что у него возникало куда меньше желания завладеть ими. Девушка была несколько крупнее Анны, как-то величавее и не такая светловолосая. Недорого, но со вкусом одета. Голос, когда она обращалась к стюардессе, был приятного тембра, с некоторым акцентом, по-видимому, южных лондонских окраин.

Анна, разумеется, проживала в одном из прекрасных особняков около Риджент-парка. Дочь богатого архитектора, она, по правде говоря, занимала значительно более высокое, чем он, положение на социальной лестнице, и о браке с ней, с его точки зрения, можно было только мечтать. (Не то чтобы он задумывался об этом в те времена; едва ли ему было тогда присуще чувство расчета.)

Но тому не суждено было осуществиться…

Свет в салоне слегка притушили, и многие пассажиры дремали, но, поскольку Энджелл лег накануне пораньше, сон его хорошо освежил, и он принялся за сандвичи, которые захватил с собой, аккуратно поедая их один за другим, как если бы оформлял один за другим дома в какой-нибудь имущественной сделке. Девушка в соседнем кресле в течение всего полета читала журналы. Только однажды она подняла глаза, когда журнал соскользнул у нее с колен и упал к его ногам. Гул моторов вдруг изменился. Самолет снижался. У Энджелла заложило уши, но сигнала пристегнуть ремни не появлялось, поэтому он продолжал заносить последние пометки в блокнот. А что если Клоду Восперу, подумалось ему, не понравится его непрошеный визит? Надо надеяться, что такого не случится. Жаль, что он не очень близко с ним знаком.

Самолет снова лег на прямой курс и начал понемногу набирать высоту. Энджелл нажал кнопку звонка.

— Да, сэр? — спросила стюардесса.

— Мы опаздываем на десять минут! В чем дело?

— Небольшая задержка в аэропорту. Мы приземлимся через несколько минут.

Другие пассажиры в салоне зашевелились. Девушка принялась подкрашивать лицо.

— Доброе утро, леди и джентльмены, говорит командир корабля, капитан Холфорд. Прошу извинить за задержку, но я вынужден сообщить вам, что аэропорт в Женеве сейчас не принимает из-за тумана, и нас направляют в Цюрих. Мы выражаем искреннее сожаление за те неудобства, которые это может вам причинить.

Самое досадное обстоятельство, когда летишь в самолете, подумал Энджелл, заключается в том, что люди в командном отсеке могут, когда им заблагорассудится, разговаривать с пассажирами, сидящими в салоне, в то время как пассажиры лишены возможности им отвечать. От этого приходишь в такое расстройство, что даже подскакивает давление. Раздались голоса, заговорили пассажиры, кто с насмешкой, кто взволнованно, и, подхваченный общим настроением, Энджелл тоже вдруг захотел излить обуревавшие его чувства сидящей рядом с ним девушке.

Больше всего она напоминала ему Анну, когда молчала. В разговоре она не отличалась живостью и находчивостью, столь свойственными Анне; девушка производила впечатление натуры спокойной, уравновешенной, даже слегка флегматичной. И в красоте ее было что-то скульптурное — хорошее произведение старой школы.

Жила она поблизости от Кройдона, предместья Лондона, и летела в отпуск в Зерматт походить на лыжах. Она опоздала на два дня из-за простуды, друзья уже ждут ее там. Она знала, что от Женевы надо ехать несколько часов поездом, и теперь понятия не имела, сколько времени отнимет у нее еще поездка из Цюриха.

Самолет снова начал кружить. Он попадал в небольшие воздушные ямы, его довольно сильно качало, и Энджелл почувствовал все нарастающую в душе тревогу. Трудно представить себе состояние более неприятное, чем то, когда ты находишься в воздухе на высоте нескольких тысяч футов от земли и летишь в самолете над гористой местностью, где горные вершины, возможно, тоже достигают нескольких тысяч футов над уровнем моря, и тебя трясет в самолете весом в 65 тонн вместе с другими ста пассажирами, весьма ненадежно защищенными от смерти тонкой оболочкой из алюминия и стали, четырьмя сложными моторами, управляемыми более или менее искусно двумя людьми, — и при этом нет возможности приземлиться.

Человек, сидящий впереди, сказал:

— В Цюрихе мы никогда не сядем, уж поверьте мне! Они там построили аэропорт в таком районе, где вечно лежит туман. — Голос у пассажира был громкий, грубый, безапелляционный.

— Вы часто летаете этим рейсом? — спросила девушка. — У вас какое-нибудь дело в Швейцарии?

— Не какое-нибудь дело. А дела, — сказал Энджелл, чувствуя как у него все внутри сжимается от страха. — Я стряпчий и веду дела за границей. — И зачем только ему пришло в голову лететь ночью, ведь днем гораздо больше вероятности не попасть в туман. Экономия оказалась обманчивой, видит бог, рисковать собственной жизнью из-за каких-то двадцати фунтов.

Самолет снова взмыл вверх. Интересно, каковы его запасы бензина, всегда ли дополна наполняются баки для таких коротких перелетов?

Девушка сказала:

— Я работаю в магазине Д. X. Эванса. В парфюмерном отделе. Работа довольно приятная. Только вот ездить далеко. Трачу на дорогу массу времени.

— Пожалуйста, пристегните ремни и погасите сигареты.

Теперь самолет швыряло из стороны в сторону, совсем как пьяного. Никогда Энджеллу не приходилось испытывать ничего подобного. Бамп-бамп — с треском выбросились колеса шасси. Звук моторов стал другим. Казалось, самолет от этих ударов вот-вот разлетится на мелкие куски.

Он начал расспрашивать ее о семье. Его ничуть не интересовала ее семья, и он даже не попытался выслушать ее ответ. Разговор был просто средством удержаться на грани разумного, когда тебя подстерегает нечто чудовищное. В окнах не видно было ни зги.

Она сказала:

— Вот ужас, если пропадет еще целый день для лыж. У меня тогда останется всего девять дней. Знаете, каково это вновь становиться на лыжи через год? Почти три дня уходит, чтобы заново натренировать ноги.

Качающейся походкой по проходу прошла стюардесса, придерживаясь за спинки кресел, она выполняла свои обязанности и следила за тем, чтобы каждый пассажир выполнял приказания команды. Пассажира, сидящего напротив, тошнило. Крен, провал, крен, провал. Можно было благополучно доехать поездом, подумал Энджелл, переправиться на пароме через Ла-Манш, оттуда снова на поезде: старый путь, такой простой и такой надежный. Пытаешься сэкономить какие-нибудь двадцать четыре часа — и ставишь на карту оставшиеся двадцать четыре года своей жизни.

Девушка сняла с шеи светлый газовый шарфик и повязала его заново. Она отложила в сторону журналы. Ясно: для нее полет подошел к концу. Ее спокойствие вызывало в нем раздражение. Полное отсутствие воображения, послушная, банальная, невежественная девица из толпы, каких тысячи, наружность немного выделяет ее, но это чисто внешнее отличие, обманчивое. Простая продавщица. Миллионы подобных родятся, живут и умирают неприметно по всему свету. Как они того и заслуживают. На шее у нее не то синяк, не то родимое пятно. В остальном же она выглядит вполне аккуратной и чистенькой. На какое-то мгновение раздражение, которое она в нем вызывала, сменилось в совсем неподходящий момент желанием, при мысли о том, как было бы приятно выяснить, вся ли она такая чистенькая. Подобного чувства он не испытывал уже многие годы. Возможно, оно было порождено страхом перед возможностью внезапной гибели и реакцией, такой же, как у старого дерева, которое пытается цвести, когда корни его уже подрублены.

Потом это чувство прошло, и в душе по-прежнему остался вполне понятный страх перед тем, что ждет его впереди. В каком-то смысле она была права: полет закончился для всех пассажиров. Через минуту-две все либо начнут отстегивать ремни и доставать одежду, либо станут мертвецами, превратятся в искалеченные, изуродованные, обгоревшие тела, лишенные жизни, чувств, будущего, погубленные силой земного притяжения, — насекомые, самонадеянно пытавшиеся вырваться из родной стихии и потерпевшие поражение.

Самолет нырнул вниз, и Энджелл увидел в окне огни. Затем бормотание мотора перешло в грохочущий рев, почудилось, что они со свистом пронеслись, чуть не задев что-то не то в воздухе, не то на земле, но тут самолет взмыл вверх, и они снова стали набирать высоту.

— Я же говорил, мы никогда не приземлимся, — сказал сидящий впереди мужчина. — Посмотрите, как он снова задрал нос. Черт возьми, чуть не потерял скорость! Эй, мисс, что произошло?

— Ничего, — неуверенным тоном ответила прошмыгнувшая мимо стюардесса.

Энджелл вынул носовой платок стереть выступивший на лбу пот. Теперь они делали вираж, самый тяжелый момент, казалось, миновал. Есть ли вокруг Цюриха высокие горы? С неожиданным дружелюбием он вдруг сказал, обращаясь к девушке:

— Когда-то я здесь великолепно пообедал в отеле у озера. Лучшей кухни во всей Европе не сыщешь. Икра, вареный палтус под нормандским соусом, жареный бекас с трюфелями, нежный французский сыр, название, правда, не припомню… — И чего это он разболтался? Совсем не в его натуре болтать о пустяках даже с друзьями, не говоря уже о незнакомцах. Никогда в жизни он не разговаривал, например, со случайными попутчиками в поезде.

Девушка, приятно оживившись, улыбаясь, слушала его. Карандаш Энджелла упал на пол, и они оба, шатаясь на креслах от качки, наклонились, чтобы его поднять, чуть не стукнувшись головами. Он поблагодарил ее. Самолет заходил на второй вираж, спокойно, без тряски, покачивая крыльями. Неужели пилот мог что-нибудь разглядеть в этакой кромешной тьме?

— …Кухня, — говорила девушка, — а вот под конец дня я так устаю, что готова есть все подряд. Прямо не можешь заставить себя сделать лишнее усилие.

Вниз. Страшный крен, от которого все обрывается внутри. Колеса шасси коснулись земли, снова оторвались, снова коснулись, и самолет помчался на большой скорости в конец бетонированной посадочной полосы. Взревели реактивные двигатели, самолет начал тормозить; все затянули потуже пристяжные ремни; ход стал замедляться. Раздался щелчок в трансляционной сети.

— Леди и джентльмены, сожалеем, если доставили вам какие-либо неудобства при приземлении. В транзитном пассажирском зале к вашим услугам закуски и освежающие напитки. Надеемся, что сможем продолжить наш полет на Женеву примерно через час. Просим оставаться на своих местах, пока не будут выключены двигатели и самолет не остановится.

— Эпуаз, — сказал Энджелл.

— Простите? — переспросила девушка.

— Название сыра, — пояснил он, но, поскольку они благополучно приземлились, он сказал это только самому себе. Ничто не заставило бы его снова вступить с ней в разговор.

Глава 2

Впервые Энджелл встретил Клода Воспера пять лет назад на одном собрании, где решался вопрос о подлинности картин. Его пригласили на это собрание, поскольку он слыл большим знатоком живописи, и Энджелл оказал Восперу тогда небольшую услугу, после чего у них даже возникла короткая переписка. У Энджелла создалось впечатление, что четвертый виконт Воспер удалился от английского общества, полностью порвав все деловые связи, и у него не осталось на родине никаких финансовых интересов, за исключением того, что причиталось ему по отцовскому завещанию, но, поскольку имущество это было вверено опеке, он не мог им распоряжаться.

Воспер был высокий худощавый мужчина лет пятидесяти девяти, а его новая жена, Чармиан, которую Энджелл никогда прежде не встречал, оказалась хорошенькой живой брюнеткой еврейского происхождения, лет двадцати восьми; виконт неплохо устроился, подумал Энджелл, да Воспер и сам подтвердил это, сказав:

— Отличная женщина, прежним до нее далеко. Пока что я доволен. Прекрасно умеет устраивать быт. С тех пор как я на ней женился, у меня вдвое сократились расходы, а живу я гораздо лучше. Ни единого резкого слова не услышишь. Если сравнить с Памелой, бог ты мой, или даже со Сью… — И он раскатисто захохотал.

Разговор этот, разумеется, произошел уже после того, как лед был сломлен. Нежданного гостя приняли поначалу весьма сдержанно. Как если бы Энджелл явился по поводу уплаты страховки. Он объяснил, что приехал на несколько дней отдохнуть в Швейцарию и воспользовался этим, чтобы заехать к Восперу с одним предложением. Затем разговор коснулся денег, крупных сумм, и атмосфера окончательно прояснилась.

Затем последовал ленч, очень вкусный, но весьма скудный — Воспер находился на какой-то нелепой диете — черепаховый суп с хересом, палтус под тонким соусом и на сладкое суфле; а после ленча супруга Воспера и его младшая дочь оставили их наедине, и они уселись на застекленной веранде с видом на озеро, курили сигары «Лондсдейл» и потягивали портвейн, и Энджелл начал более подробно рассказывать о своем предложении.

Выражение лица Воспера, пока он слушал, не менялось. У него было лицо актера, несмотря на возраст, черты еще не утратили былой красоты, но носили следы забот и усталости. Это и вдобавок еще грива длинных седых волос, зеленый бархатный костюм, мягкий галстук свидетельствовали о богемном образе жизни виконта, указывая в то же время на некоторую изнеженность и слабость характера.

Воспер сказал:

— Я уже слышал от Флоры об этом предложении. Мы с ней, правда, не переписываемся — не в таких мы отношениях, — но попечители сочли нужным поставить меня в известность. Во всяком случае, я бы отказался от этого предложения.

— Простите почему?

— Cui bono?[2] Я не столь глуп. Даже если бы мы продали имение за 60 000 фунтов, то попечители должны будут снова вложить эту сумму, чтобы оно получало пожизненный доход. Деньги могут обесцениться, а недвижимая собственность — никогда. Мой сын Гарри — вот кто от этого больше всего выиграет.

— Но наше новое предложение…

— О, да, звучит заманчиво. Но что за ним кроется?

— Что вы имеете в виду?

— Хорошо, давайте начнем по порядку. Прежде всего, почему вас вообще интересует это имение?

— Наша компания смотрит в будущее и принимает во внимание его долгосрочные…

— Ваша компания. Вы имеете в виду эту, как ее…

— Компанию «Земельные капиталовложения», да? Сэр Фрэнсис Хоун, член правления, является ее президентом. Я — директором и одновременно советником по юридическим вопросам.

— Прекрасно, это мы выяснили. Продолжайте.

— Наша компания предусматривает свои будущие имущественные сделки, мы занимаемся покупкой земель и в Хэмпшире, и в Суффолке, делаем вложения, рассчитанные на долгий срок. Компании, ведущие имущественные дела, как вам известно, время от времени занимаются покупкой земель. Большая часть земель, которые мы приобретаем, будут оставаться незастроенными на протяжении, может быть, жизни целого поколения, но их необходимо держать про запас, то есть на будущее. Разумеется, это лотерея. Но мы учитываем, что оба эти графства расположены поблизости от Лондона и им не избежать в дальнейшем застройки.

— И все-таки, почему вас интересует именно Меррик-Хауз? Он же находится совсем в глубине сельской Англии.

— Это имение сулит перспективы в будущем. Кроме того, имению принадлежат еще 200 акров земли.

— Пахотной земли. Сельскохозяйственной. Где всего несколько фермерских коттеджей.

— Да, мы это учитываем. И все-таки нам это выгодно.

— Настолько выгодно, чтобы приехать ко мне и предлагать еще более крупную сумму, не так ли? Почему вы сначала обратились к Флоре?

— Мы думали, лорд Воспер, что владелицей имения является она. Но она нам сказала, что имение под опекой и после ее смерти перейдет к вам. Разумеется, даже и при таком положении она имеет право продать нам имение, с вашего, конечно, согласия, но поскольку ее согласия мы не получили, дело, естественно, остановилось.

— Она отказалась продавать?

— Отказалась.

— По какой причине?

— Насколько я понимаю, по причине чисто сентиментального порядка.

Воспер проворчал:

— По-моему, довольно трудно питать сентиментальные чувства к такому уродству, как Меррик-Хауз. Я всегда с радостью уезжал оттуда.

Энджелл кивнул в знак согласия, выжидая, что за этим последует.

Воспер пускал струйки дыма в сторону горных вершин, виднеющихся вдали, по ту сторону озера. Еще сегодня утром вершина Монблан и все остальные, покрытые снегом горные пики были скрыты за облаками; а теперь так четко вырисовывались на фоне неба, что казались театральной декорацией.

Воспер продолжал:

— Теперь вы предлагаете мне 10 000 фунтов — всю сумму наличными, не так ли? — лишь за право приобрести имение за установленную цену в 80 000 фунтов в том случае, если или когда оно перейдет ко мне и я смогу им распоряжаться по своему усмотрению. Все это прекрасно. Но вам, конечно, известно, что, вероятнее всего, я его никогда не унаследую. Я на одиннадцать лет старше Флоры, так что по всем статистическим подсчетам она, по-видимому, меня переживет. Тогда это право тут же перейдет к Гарри. А за него я давать ручательство не могу.

— Нет, разумеется, не можете. — Энджелл докончил последнюю рюмку посредственного портвейна. И как это виконт не стыдится таким угощать? — А вы часто видитесь со своей мачехой?

— Нет. Мы с ней не ладим. Никогда не ладили. А что?

— Я ее изредка встречаю. Она ведет довольно… как бы это сказать?

— Безалаберную жизнь?

— Да, мягко говоря. Она весьма безрассудно ездит верхом на охоту с гончими. Раньше она увлекалась автомобильными гонками и, думаю, до сих пор водит машину на большой скорости. И между нами, должен сказать, что и пьет она слишком много, и у нее, э… было множество любовников…

— Секс не губителен для женщин, — сказал Воспер, — он губителен для мужчин. — И он рассмеялся своим громким, раскатистым смехом.

— Но все одно к одному. Думаю, что страховой агент — если бы его спросили — принял бы эти вещи во внимание, — сказал Энджелл.

— Что ваша компания и сделала.

— Да, что моя компания и сделала.

Воспер перекинул костлявую ногу через подлокотник своего кресла и стал раскачивать ею, демонстрируя лиловые носки.

— Знаете, я не живу под стеклянным колпаком. Мне все же представляется, что эти ваши приятели идут на неоправданный риск.

— Мы преуспеваем благодаря тому, что идем на риск. Но пусть вас не заботят наши интересы, думайте о своих.

— Вы правы. С этим я согласен. Но, когда получаешь подобные предложения, можно судить о них разумно лишь в том случае, если ясно, что выгадывает другая сторона.

Энджелл начал сомневаться, не слишком ли щедрой оказалась предложенная им сумма. Сумма поменьше была бы проглочена сразу, не вызвав подозрений.

— Я ведь циник, Энджелл. Жизнь безжалостно уничтожает иллюзии, с которыми мы родились на свет и, в конце концов, ожесточает нас. Вы утверждаете, что вы честный человек и приехали ко мне с честным предложением, и я склонен вам поверить: для меня это тоже окупится. Если события будут развиваться нормальным ходом, то я не получу и пенни из того имущества, которое отец оставил мне под опекой. Все это перейдет к Гарри, которого я вижу всего раз в год, кроме тех случаев, когда он попадает в какую-нибудь переделку. Но именно потому, что ваше предложение представляется мне заманчивым, я должен рассмотреть его со всех сторон.

— Разумеется. При всех условиях. Почему бы не передать это дело в руки вашего стряпчего?

Воспер взглянул на него с легким удивлением, словно никак не ожидал услышать подобного предложения.

— Что ж, прекрасно… У меня тут в Женеве есть один человек по фамилии Корнавен. Он ведет здесь мои дела…

— Гораздо лучше привлечь кого-нибудь в Англии, если я смею вам советовать. Моя контора, конечно, не может вам ничего навязывать, но нет ли у вас своего фамильного стряпчего?

— Когда я жил в Англии, большинство моих дел вел Холлис.

На это Энджелл как раз и рассчитывал. Контора «Холлис и Холлис». Алфред Холлис человек в возрасте, иногда упрямствует и упирается в букву закона; но он не из пронырливых и не имеет ни малейшего представления о всяких делах, связанных с новым строительством.

— Прекрасно. Вы хотите, чтобы я сам непосредственно связался с ним?

Кипарисы в саду уже начали отбрасывать длинные тени. Ленч сильно затянулся.

— Нет, пришлите сначала мне ваше предложение в письменном виде, Энджелл, а я передам Холлису сам.

Похоже было, что рыба клюет. Но это была старая осторожная рыба, известная тем, что долго обдумывает каждое свое решение.

— Вы не спросили меня, — продолжал Энджелл, — но, пожалуй, мне следует объяснить, что наше предложение действительно лишь в течение одного года. То есть мы обязываемся выполнить взятые на себя обязательства в течение года после того, как имение перейдет к вам по наследству. Было бы несправедливо продлевать наши права на более долгий срок, ибо у вас должны быть развязаны руки, чтобы продать его кому-то другому, в том случае если по истечении срока мы сочтем невыгодным заключать сделку.

— Весьма справедливо. И все-таки я до сих пор не могу понять, какой смысл вашей компании рисковать ста тысячами в столь ненадежном деле?

— Я уже вам сказал, это наша забота. Если говорить откровенно, то в настоящий момент наша компания располагает большими наличными суммами, которые мы хотим вложить в дело. Ваша же задача решить: хотите вы получить сто тысяч фунтов, которые вам вручат, как только вы подпишете соглашение.

Воспер докурил сигару и поднялся. У него была тяжелая, несколько неуклюжая походка, он с трудом волочил ноги. Он высыпал пепел из пепельницы в мусорницу и закрыл окно — снаружи подул ветер.

— В настоящее время я несколько оторвался от жизни в Англии. Возможно, мне придется самому поехать повидаться с Холлисом.

— Конечно. Но вначале я пришлю вам сюда наше предложение, разработанное во всех деталях. Обсудите его с супругой. Никакой спешки нет.

— С января вы повысили сумму на 50 %. Это говорит о том, что кто-то явно торопится.

Этот Воспер, по всему видно, не даст себя одурачить.

— Когда вы что-нибудь покупаете, — сказал Энджелл, — вначале всегда занижаешь цену — это общеизвестная истина. Но даже сумма в 60 000 фунтов была весьма завышенной. Во всяком случае, вам следует оценить имение. Сомневаюсь, чтобы вам дали больше сорока тысяч. Дом требует очень серьезного ремонта.

— И тем не менее вы предлагаете в два раза большую сумму.

— Потому что мы хотим его купить. Потому что мы в нем заинтересованы. Потому что он находится в том районе, где мы скупаем земли. Вот вам причины, лорд Воспер. И все-таки, повторяю, никакой спешки нет. Следует иметь в виду, что «Земельные капиталовложения» хотя и крупная компания, но она располагает лишь определенной суммой для будущих операций. Сэр Фрэнсис Хоун, с которым я хотел бы вас как-нибудь познакомить, очень занятый человек, у него много капиталовложений в Штатах, но он заинтересован и в Меррик-Хаузе, как и все мы, в данный момент. Если дело слишком затянется, он, возможно, откажется от этой идеи и займется чем-нибудь другим.

Воспер рассмеялся.

— Все это звучит так, будто мы на торгах.

— Ну, а как же? Это и есть деловой разговор. Мы хотели бы приобрести имение, поэтому мы и делаем вам столь щедрое предложение. Но, несомненно, вы вольны поступать, как вам захочется. Если вас не устроит наше предложение, мы, разумеется, не будем вас больше беспокоить. Обдумайте все и сообщите нам.

Зная, что он может успеть на рейс в девять часов вечера, — неудобства ночного полета часто случаются лишь в одном направлении — Энджелл отказался от сделанного из вежливости приглашения остаться на обед и сел в автобус, направляющийся обратно в Женеву. Соблазнительное предложение засело теперь у Воспера в голове. Нужно дать время, чтобы оно возымело свое действие.

Энджелл плотно пообедал в ресторане в аэропорту, с приятным сознанием, что не испытывает никакой усталости после ночных треволнений, и еще более приятным при мысли о том, что может положить себе в карман разницу от стоимости билета первого класса, оплачиваемого компанией. При этом он не чувствовал себя обманщиком, поскольку столь удачно выполнил свою задачу, да и стоимость проезда обошлась в минимальную сумму, и время он потратил на поездку минимальное.

В обратном рейсе, который прошел без всяких происшествий, соседом его оказался неприветливый молодой человек, проспавший с открытым ртом весь полет вплоть до самого лондонского аэропорта. И поэтому мысли Энджелла не раз возвращались к молодой особе, которая была его попутчицей во время малоприятного ночного полета. Когда они на короткое время приземлились в Цюрихе, он постарался держаться от нее подальше. Надо отдать ей справедливость, она вела себя очень корректно, и, когда они снова заняли свои места, чтобы продолжить полет в Женеву, она не сделала никакой попытки возобновить их прежний дружеский разговор. Они летели до Женевы в полном молчании, и, когда выходили из самолета, он поклонился ей, а она улыбнулась в ответ и пробормотала «всего доброго». На этом все кончилось.

Поэтому он мог довольствоваться лишь воспоминаниями о разговоре, состоявшемся в начале полета. Случилось так, что разговор этот, который в то время еле доходил до его сознания из-за одолевавших волнений, вдруг снова ясно всплыл у него в памяти. Она любила музыку — когда она успела об этом сказать? Он никак не мог припомнить; она любила какой-то инструмент, какой-то необычный, не саксофон и не гобой; она посещала концерты — концерты «поп-музыки» и симфонические концерты, сказала она. По большей части в самом Кройдоне, чтобы не возвращаться домой слишком поздно. Поезда между вокзалами Виктории и Ист-Кройдона ходят часто, но до ее дома надо добираться еще десять минут на автобусе, а после восьми вечера автобусы ходят редко. Ее волосы вьются совсем как у Анны на той старой фотографии, что у него сохранилась; у Анны были волосы мягкие, совсем тонкие, всегда плохо держали прическу, когда поднимался ветер. Анна, бывало, жаловалась на свои волосы, может быть, даже слишком часто жаловалась, чтобы услышать его заверения в обратном. Его соседка была дюйма на три выше Анны, и глаза у нее были темнее, а выражение их мягче и покорнее. Откуда взялся синяк у нее на шее? Странно.

Разумеется, ее имени он не знает, да он никогда бы и не подумал ее спросить. На сумочке стояли инициалы «П.Ф.».

Удивительно, как часто приходят в голову мысли об Анне, когда ее уже столько лет нет в живых. Если бы не та единственная сохранившаяся фотография, он, наверное, давно бы позабыл даже, как она выглядела.


У леди Воспер была на Уилтон-Кресчент квартира, где она жила большую часть года. Ее отношения с Энджеллом были чем-то средним между знакомством и дружбой. Он встречался с ней раза два или три за бриджем у общих знакомых и немало потрудился, чтобы завоевать ее расположение. Для дела всегда неплохо иметь клиентов с титулами. В разговоре с ней Энджелл прежде всего упомянул о своем знакомстве с виконтом Воспером, и, когда ему стало ясно, что сие упоминание, отнюдь, не пошло ему на пользу, он попытался дать ей совет в отношении некоторых ценных бумаг, которые она подумывала продать. Это привело к тому, что она дала ему два небольших поручения юридического характера, оба связанных с нарушением правил уличного движения: ее обвиняли в небрежном вождении машины; выступив в качестве ее защитника, он одно дело выиграл, а в другом случае, когда у нее брали пробу на алкоголь, — она обвинялась в вождении машины в нетрезвом виде, — он потерпел неудачу. Затем он передал ей предложение его компании купить Меррик-Хауз, но она отказалась. После чего они встречались всего один раз, случайно, на улице. Но во вторник, вернувшись в Лондон, несмотря на страх, который вызывала в нем болезнь (даже когда он узнавал о ней из вторых рук), он все же отважился ее посетить.

Леди Воспер была миниатюрной, хорошо сложенной женщиной, темноволосой, живой, с решительной твердой походкой и голосом приятного тембра. Лет пятнадцать — двадцать назад ее можно было назвать красавицей, но женщины ее типа быстро увядают. Кожа ее погрубела, выразительные черные глаза стали как-то меньше от постоянного курения, она щурилась (и это вошло у нее в привычку), а волосы красила в темно-рыжий цвет — явный признак седины. Несмотря на мужеподобную походку и манеру говорить и одеваться, она обладала известной привлекательностью, о чем свидетельствовали ее многочисленные мужья и любовные похождения.

Энджелла встретил и провел в гостиную ее низкорослый шофер-слуга; Энджелл застал ее сидящей на диване в небрежной позе с поджатыми ногами, она читала «Филд», прикуривая от окурка новую сигарету.

— Дружище! — воскликнула она. — Ну и розы! Уж не хотите ли вы поухаживать за мной? Нет, конечно. Может, не стоило такие красные. Но все равно с вашей стороны это чертовски любезно.

— Я слышал, вы болели, леди Воспер. Узнал об этом только вчера и решил вас навестить. Мне сказал Питер Вернер. Сказал, что вы лежали в больнице.

Она притушила окурок и глубоко затянулась новой сигаретой.

— Ну, если старую клинику он называет больницей, тогда он прав. Должна сказать, что они там здорово изнеживают больных. Носятся с тобой, как с кинозвездой, а тем временем тайком совершают над тобой обычные отвратительные вещи.

Энджелл положил розы на столик возле окна; при дневном свете фигура его казалась особенно грузной.

— Надеюсь, ничего серьезного, — сказал он, расстегивая пиджак, поудобнее усаживаясь и расслабляясь всем своим объемистым телом, и при этом осторожно наблюдал за ней, но так, чтобы не вызвать подозрения. У женщин всегда трудно определить: если они выглядят болезненно, это всегда искусно скрыто под слоем косметики, а если заметно похудели, то, возможно, просто оттого, что решили эту неделю посидеть на голодной диете.

— Да что там говорить, — сказала она, — восемнадцать лет назад мне сплющили все внутренности в этом «Астон-Мартине». Время от времени это дает себя знать, но, пожалуй, так скверно еще не бывало.

— Надеюсь, теперь вы вполне оправились и чувствуете себя лучше.

— Нет, я чувствую себя так, словно меня переехали. И к тому же бешусь оттого, что пропустила две лучшие недели охоты и, возможно, пробуду еще две, а там и сезону конец.

— Ваша дочь сейчас здесь?

Мариам Мак-Ноутон была блеклой, невзрачной женщиной, лет двадцати пяти, которую совсем затмевала ее энергичная мать и которая делала какую-то работу в театре.

— Она здесь была, — ответила леди Воспер, — но ее муж наконец-то получил работу — впервые за полгода, — поэтому Мариам должна его морально поддерживать. Ну, а как вы, дружище? Надеюсь, не принесли с собой каких-либо неприятных известий?

— Неприятных известий? Я пришел узнать о…

— Шучу, старина. Моя мать, бывало, говорила, если пришел стряпчий, значит, кто-то умер или собирается умереть.

Энджелл беспокойно заерзал на стуле: она словно насквозь его видит.

— Ваша матушка была циником. Юристы ничем не отличаются от других людей, и, когда их друзья нездоровы, они, естественно, беспокоятся. Я проходил мимо вашего дома и подумал, не зайти ли справиться о вашем здоровье, а заодно и пригласить вас ко мне на бридж на следующей неделе. Ко мне собираются прийти Хоуны. Во вторник на той неделе…

— Ну что ж, это очень любезно с вашей стороны, но мой глупый доктор настаивает, чтобы я недельку отдохнула, а как только мне станет лучше, я тут же помчусь в Хэндли-Меррик — застать конец охоты. Пригласите меня, когда я вернусь. Я проживу в городе весь май.

Они поговорили о бридже, потом об аукционах; туманный мартовский день скудно освещал комнату, и леди Воспер зажгла настольную лампу; мимо окон мелькали спешащие домой с работы служащие. Энджелл никогда не имел точного представления, насколько леди Воспер богата. Ему была прекрасно известна привычка представителей высшего класса прибедняться, каково бы ни было их истинное материальное положение. Последний муж, третий виконт Воспер, не оставил ей большого состояния, но есть множество способов припрятать деньги, чтобы избежать налога на наследство.

В январе, когда Энджелл навестил ее с предложением продать их компании Меррик-Хауз, она со всей откровенностью сказала:

— Послушайте, дружище. Восперы прожили в этом чертовом месте целых двести пятьдесят лет, и я там прожила свои лучшие десять лет с Джулианом. Как поступит с имением Клод, если унаследует его, или Гарри — это их личное дело, но пока я жива, я с ним не расстанусь. Меня чувствительной не назовешь, но к Меррику я привязана.

Квартира, по его предположениям, тоже принадлежала ее мужу, обстановка была скорее солидной и дорогой, нежели изысканной; однако были здесь и кое-какие приятные вещицы, к примеру отличное серебро.

Он просидел еще с полчаса, а затем распрощался. Она явно не догадывалась о том, что ему сказал Матьюсон. Но дружба их не была настолько тесной, чтобы снова вот так неожиданно навестить ее, не боясь вызвать подозрений. Единственное, что он мог сделать, — это попытаться встретиться с ней в другом месте, где придется, случайно, за партией в бридж или еще где-нибудь, чтобы не упускать ее из виду и осторожно наблюдать издали. Однако ясно было одно, что на данной стадии никаких следов роковой болезни пока нет. С их последней встречи она ничуть не изменилась.

Полученный спустя две-три недели ответ Воспера гласил, что он заинтересовался их формально сделанным предложением и пересылает его в контору «Холлис и Холлис» на их рассмотрение, чтобы получить совет. Энджелл сообщил по телефону эту новость Фрэнсису Хоуну, и Хоун сказал:

— Приходите сегодня обедать, и мы попытаемся разработать план действий. Кроме меня и Анджелы, никого не будет, а она в курсе дела.

Это был как раз день аукциона у Кристи, и там были три-четыре отличные вещицы, которые Энджелл жаждал заполучить, особенно рисунок Джона[3], пленивший его с первого взгляда. Он не думал, что за него запросят чрезмерную цену, но, по правде говоря, никогда не любил оставлять заявку на торгах у аукциониста. Поэтому он уговорил Мамфорда пойти вместо него на две условленные на утро встречи — на что Мамфорд, нехотя, согласился, а сам провел эти часы на аукционе. Он ушел оттуда с рисунком Джона, цена которого, к его неудовольствию, была сильно поднята перекупщиком, а также с небольшим очаровательным китайским рисунком на шелке, без подписи, но под названием «Сверчки и цветы».

Когда он делал заявку на этот рисунок, ему в голову вдруг пришла мысль, что леди Хоун весьма чувствительна к благородным жестам и будет весьма уместно и кстати преподнести ей сегодня небольшой подарок. Но одних цветов мало, а коробка шоколада — неблагоразумно, поскольку леди Хоун ведет обычную глупую борьбу, чтобы похудеть. Какое-нибудь украшение — чересчур дорого. А что если флакон духов? Какая женщина устоит перед хорошими духами? По всей вероятности, магазин P. X. Эванса должен располагать большим выбором.


Было начало шестого, когда Энджелл вошел в магазин и сразу направился к справочному бюро — узнать расположение отделов. Он шел важно, твердой, солидной походкой, в которой не было еще ни малейшего намека на развалку, столь характерную для полных мужчин. Парфюмерия помещалась на нижнем этаже, и, еще не дойдя до прилавка, он увидел ее. Она никого в этот момент не обслуживала, поэтому он сразу направился к ней.

— Можете вы мне посоветовать какие-нибудь хорошие французские духи?

Она подняла на него безразличные глаза, но тут же узнала его, и приветливая, очаровательная улыбка осветила ее лицо.

— О, мистер… Добрый день! Значит, вы уже вернулись.

— Я вижу, что и вы тоже.

После прохлады на улице здесь было чересчур жарко.

— О, да, я вернулась в прошлую субботу! Я сказочно провела время. А вы?

— Я вернулся в Лондон на следующий день к вечеру. У меня был короткий деловой визит. Сразу видно, что вы побывали на солнце. Совсем черная.

— Спасибо, да. — Она прикусила нижнюю губу и бросила взгляд на продавщицу, стоящую дальше, за прилавком. — Выпало лишь два пасмурных дня, и один день шел снег. Я никогда еще не ходила на лыжах в снегопад. Это что-то особенное! Вы ходите на лыжах?

— Нет, у меня для этого не хватает времени.

Наступила пауза, две или три покупательницы прошли мимо с корзинками для покупок и сумочками из змеиной кожи. Он заметил, что синяк или родинка у нее на шее исчезли.

— Вы сказали, сэр, что хотите приобрести духи?

— Да. Для подарка, понимаете? Наверное, неплохо бы фирмы «Диор».

— О, да, разумеется. У нас как раз эту неделю консультирует специальный представитель фирмы «Диор». Мисс Портер, она вон там. И будет рада дать вам совет.

Он взглянул поверх ее головы на ряды коробок и флаконов.

— Какая разница, она мне даст совет или вы?

Ему показалось, что она слегка покраснела.

— По правде говоря, никакой, но ведь она специалист. На этой неделе она как раз здесь, и я подумала…

— «Мадам Роша», — сказал он, продолжая разглядывать флаконы. — Я передумал. Вместо «Диора» я возьму «Мадам Роша». Поможете мне выбрать?

Она снова улыбнулась своей необычайно приятной и щедрой улыбкой.

— Это для вашей жены, сэр?

— Я не женат. Это для жены моего компаньона.

По сути дела он уже сделал выбор: либо покупаешь «Мадам Роша», либо нет; вопрос был только в размере флакона, но он, весь вспотев, ухитрился благодаря этому протянуть время. Подходит ли тут слово «ухитрился»? Возможно, под ним подразумевалось нечто более тонкое, чем то, что было у него в этот момент на уме? Пока другие продавщицы начали потихоньку готовиться к закрытию, он, наконец, принял решение и сказал:

— Моя фамилия Энджелл — Уилфред Энджелл. У меня здесь нет счета, но, полагаю, я могу уплатить чеком?

— Конечно, сэр. Да, конечно, — даже и теперь она не осмелилась назвать свое имя, что, по его мнению, свидетельствовало о ее хорошем воспитании, поэтому он сам спросил, как ее зовут.

— Фридель, — ответила она. — Перл Фридель.

— Это английская фамилия?

— Мой отец родом из Австрии. А мать была англичанкой. Говорят, я похожа на нее.

— Много лет назад я знал одну женщину, которую вы мне напомнили. Ее звали Анна Тирелл. У нее в роду были датчане, хотя выглядела она совсем англичанкой, как вы.

Заворачивая подарок, она склонила голову набок, но он чувствовал, что ей нравится то внимание, которое он ей оказывал, — как того и следовало ожидать. Ему определенно нравилась ее манера держаться и разговаривать, да и внешность. В ней чувствовалось достоинство. Или это ему только казалось из-за ее высокого роста и полноватой комплекции? В ней было что-то скульптурное. Но в отличие от статуи ее грудь равномерно вздымалась.

Наконец, он взял пакет, снова вытер пот со лба, распрощался и с чувством легкого сожаления покинул магазин. Инцидент был исчерпан, встреча закончена. Как в тот раз, когда самолет приземлился в Женеве, подошла к концу их первая встреча. Сказал «до свидания» и расстался; просто непозволительно было идти дальше, потому что под этим «дальше» подразумевалось нечто, могущее привести к непредвиденным последствиям. Он избегал этого, весь его опыт юриста не позволял ему заходить столь далеко. Как человек, который сам окружил себя стеной, он мог позволить себе лишь выглянуть из-за нее, но не сломать — на это требовалась особая смелость, чуждая его натуре.


Анджела Хоун была приятно удивлена, получив подарок. (Он потратил на него больше, чем рассчитывал, что несколько испортило удовольствие, но он решил, что и в будущем не станет скупиться на такие подарки, когда дело коснется жен влиятельных и нужных ему деловых людей.)

На этой же неделе он рассчитал Алекса. Его присутствие в доме вдруг показалось ему совершенно неуместным — словно чаша терпения внезапно переполнилась. На место Алекса он взял замужнюю пару, но чувствовал, что и они у него долго не продержатся. Когда люди оказывались неисполнительными, он с трудом скрывал к ним презрение.


У преуспевающего стряпчего всегда много деловых связей. Знакомство Энджелла с Винсентом Бирманом было длительным и имело довольно сложную историю. Они вместе учились в Шерборне, где Бирман, старше на курс, сначала всячески изводил Энджелла, затем целиком подчинил его себе и, в конце концов, подружился с ним, защищая его от еще худших мучителей. После войны они вместе сдали выпускные экзамены и в один год получили юридические дипломы. Энджелл сразу же пошел работать в контору отца. Бирман получил наследство в 16 000 фунтов стерлингов, за год промотал его, затем поступил работать в пользующуюся известностью юридическую контору в Грейз-Инн, но, проработав там пять лет, умудрился каким-то образом стать ответчиком в бракоразводном процессе, в котором представлял пострадавшую сторону — мужа, за что был дисквалифицирован как юрист. После чего работал журналистом, служащим отдела информации, пока не открыл собственную юридическую контору. Агентство Винсента Бирмана было небольшим, но весьма эффективным, с широкой сферой деятельности. Основное, чем занималась контора, были консультации по бракоразводным процессам, но она бралась почти за любое дело, к чему лежала душа Бирмана, начиная, к примеру, с того, чтобы послать людей на Олимпийские игры в Мексику, с тем чтобы снабжать репортажами дюжину английских газет, и кончая перевозкой из Африки жирафа, в котором нуждалась какая-нибудь кинокомпания. Поскольку Бирман щедро сорил деньгами, имел широкие связи и был человеком общительным, он всегда знал кого-нибудь, кто, в свою очередь, знал еще кого-то; одним словом, он имел репутацию великого устроителя.

Энджелл прибегал к его помощи время от времени в тех случаях, когда нуждался в сведениях сугубо интимного характера или когда ему необходимо было установить связи с лицом вне его круга. Несмотря на свою своеобразную репутацию, Бирман умел держать язык за зубами; и к тому же Энджелл предпочитал иметь дело с настоящим джентльменом, и притом опытным юристом. Энджелл, хотя никогда не забывал как оказанных ему услуг, так и причиненных обид, давно уже позабыл унижения тридцатилетней давности, и ему доставляло удовольствие считать Бирмана своим школьным товарищем и одним из тех, кому он мог теперь давать мелкие поручения.

Бирман был небольшого роста, с лысым черепом, обманчиво-ласковыми, невинно-сияющими глазами и открытой улыбкой. Он всегда отличался физической силой и физической смелостью — качества, сами по себе импонирующие Энджеллу, который ими не обладал, хотя при этом считал, что отлично обходится и без них.

Последнее время Бирман по разным поводам несколько раз заходил в контору «Кэри, Энджелл и Кингстон». Контора, по возможности, старалась избегать бракоразводных дел, но, если у вас имелся состоятельный клиент, который завел роман с женой посла, нельзя так просто взять и предложить ему обратиться в другую контору. Поэтому Бирман звонил и виделся с Энджеллом, и однажды, как раз в тот день, когда Энджелл рассчитал свою замужнюю пару, он, под влиянием минуты, поручил Бирману еще одно небольшое дело. Он тут же раскаялся, но отступать было поздно.

— Вот как? — сказал Бирман. — И вы не знаете, где она живет? На это потребуется время, старина.

— Мой клиент, — сказал Энджелл, неловко опершись животом о письменный стол, — говорит, что она живет в десяти минутах езды на автобусе от остановки метро Ист-Кройдон. И, разумеется, фамилия у нее тоже необычная.

— Вы не пытались найти ее в телефонном справочнике?

— Насколько я понял, у нее нет домашнего телефона.

Небольшое с гладкой лоснящейся кожей серьезное лицо Бирмана выражало лишь холодное равнодушие, как у ребенка, который обрывает лапки у паука.

— Какие подробности вас в этом деле интересуют?

— Наш клиент не сказал на этот счет ничего определенного. Мне думается, он хочет получить о ней общие сведения: сколько ей лет, какую она кончила школу, где работает бухгалтером ее отец, какие у нее есть родственники, ее хобби и как она проводит свободное время.

— Своего рода частный справочник «Кто есть кто?».

— Примерно. Однако не следует ограничиваться фактами, которые она сама могла бы написать в анкете.

— Понятно, старина.

— Но не слишком усердствуйте, — сказал Энджелл. — Вы увидите, что развод тут ни при чем. Насколько я мог понять из инструкций, данных мне нашим клиентом, здесь нет и никакой тяжбы. Наверное, было бы лучше направить этого клиента прямо к вам, но мы знаем его целых двадцать лет, так что порой приходится браться и за подобные дела. За его bona fides[4] я ручаюсь.

— Это меня не касается, — ответил Винсент Бирман. — Мое дело выполнять поручение.

— Мне, правда, особо подчеркнули необходимость соблюдать всяческую осторожность. Дали понять, что лучше совсем не наводить справок, чем заронить в ней или в членах ее семьи хоть каплю подозрения в том, что они являются объектом наблюдения. Я полагаю, вам не трудно заняться этим самому?

Живые глаза Бирмана блуждали по кабинету, но тут они на мгновение с удивлением остановились на Энджелле.

— Разумеется. Это будет стоить вам чуть дороже.

— Я буду благодарен, если вы возьмете это на себя.

— Дайте мне неделю, старина. Через неделю я к вам загляну.

После его ухода Энджелл стал ругать себя за трату денег на ненужную прихоть. Но впервые в жизни сожаление о потраченных деньгах отодвинулось на задний план, уступив место страху при мысли о том, к чему в будущем могут привести предпринятые им шаги. Он утешал себя только тем, что дальнейших шагов ему делать не понадобится.

Глава 3

Оглядываясь на прошлые события (как она иногда делала рассеянно и без всякого умения их анализировать), Перл пришла к выводу, что, по сути дела, все началось с того свидания, которое она назначила Нэду Маккри. Самое удивительное то, что она никогда не питала к Нэду никаких чувств; лицо у Нэда было багровое, и он вечно потел; но он упорно не давал ей прохода, и, в конце концов, чтобы отвязаться, ей легче было согласиться на свидание, чем отказать ему.

Это произошло в начале марта, к ним присоединилась ее подружка Хэйзел со своим женихом Крисом — составилась компания из четырех человек, — и Перл сама предложила отправиться в Трэд-холл в Рэдгейте, потому что там выступал Джоф Хаузмен со своим джазом, а Перл нравилось, как он играет на кларнете.

Вечер с самого начала не удался, потому что между Хэйзел и Крисом назревала очередная ссора, а когда они приехали в Трэд-холл, обнаружилось, что там торгуют лишь кофе и безалкогольными напитками, что не устраивало Нэда, который был любителем пива. Он тут же вообразил, что Перл нарочно выбрала это место, потому что в прошлый раз — единственный раз, когда она согласилась на свидание с ним, — он здорово накачался (еще одна причина, отчего она отказывалась с ним видеться). Хэйзел всегда твердила Перл, что она слишком разборчива в кавалерах, но то, что в Трэд-холле не торговали спиртными напитками, она просто выпустила из виду. Разве в дансинг ходишь затем, чтобы там пить?

В Трэд-холле было довольно многолюдно — джаз Хаузмена пользовался успехом. Перл вначале потанцевала разок с Крисом, потому что Хэйзел шепнула ей, не станцует ли она с ним (танцуя с Перл, Крис всегда приходил в хорошее настроение). — «А теперь, — сказала Хэйзел, — самое время его подбодрить». И на танцплощадке, да и в жизни, Крис Коук был довольно неуклюж и тяжел; Перл считала, что он слишком много о себе воображает, а когда он танцевал, то отставлял в сторону локти, хмурился и от напряжения высовывал язык, словно мальчишка, который учится рисовать. В этот вечер она всячески старалась его развеселить, но, видимо, он еще не остыл после ссоры с Хэйзел, и ничто другое его в этот момент не занимало.

После первого танца Перл непрерывно танцевала с Нэдом, почти до половины десятого, а потом музыканты сделали передышку.

Крис сказал:

— Не пойму, зачем мы явились в этот морг? Пойдем, Нэд, пропустим в баре по маленькой, пока девочки пудрят носы.

На что Нэд ухмыльнулся и ответил:

— О'кей, я готов, Крис. — Это отвечало его желаниям.

Как только они ушли, Хэйзел принялась рассказывать длинную историю их ссоры.

— Иногда кажется, что ходишь по натянутому канату. Не знаешь, куда поставить ногу. Надеюсь, он хоть сейчас не напьется.

— Если у вас теперь такие отношения, что же будет, когда вы поженитесь?

— Не знаю, честное слово, не знаю, — сказала Хэйзел, но вопрос вызвал у нее чуть заметное неудовольствие. — Ничего, через пару дней он придет в себя. Так всегда бывает.

— Может, тебе лучше не уступать ему, — посоветовала Перл.

— Легко говорить, ты-то можешь выбирать из целой дюжины поклонников.

— Только чего стоит вся эта дюжина!

— А чем они плохи, Перл? Вполне хороши, не хуже других мужчин. Выбрось ты из головы всю эту романтику! Воображала ты, и все. Тебе кинозвезду подавай или кого-нибудь в этом роде.

— Вовсе нет. Просто хочется кого-нибудь получше, чем те, что мне до сих пор встречались.

Они направились в дамскую комнату. Хэйзел целую вечность возилась с прической, и, когда они, наконец, вернулись в зал, музыка играла снова. Но их спутников нигде не было видно.

Перл это начало раздражать. Хэйзел без ума от своего Криса, но ей-то вовсе не улыбается быть брошенной парнем по имени Нэд Маккри, который с извиняющейся улыбочкой отправился выпивать и даже не подумал пригласить ее с собой. И это после того, как он столько выклянчивал у нее свидание.

Буфет, где продавали легкую закуску и кофе, находился в дальнем конце зала под аркой, за белой резной загородкой, из-за которой, сидя за сандвичами и лимонадом, можно было наблюдать за танцующими. Чтобы вернуться на прежнее место, девушкам пришлось, выйдя из дамской комнаты, пройти мимо этой части зала, и еще по дороге в туалет Перл поймала взгляды двух мужчин, оглядевших их с ног до головы. И теперь на обратном пути она снова заметила взгляды этих двоих. Очевидно, Хэйзел этого не заметила, потому что, когда те двое подошли к ним и пригласили танцевать, она очень удивилась и с довольно надменным видом ответила: нет, спасибо.

Тот, что пригласил Перл, определенно не был в ее вкусе, и в первое мгновение ей тоже захотелось ответить отказом; но тут в дверях показались Крис с Нэдом, и лицо Нэда стало еще багровее обычного — видно было, что он времени зря не терял и накачался как следует. Поэтому она встала, сказала «спасибо» и пошла танцевать с этим пригласившим ее парнем.

Перл порой думала, как противно было жить в те времена, когда танцы состояли в том, чтобы, потеснее прижавшись друг к другу, шаркать ногами по полу. Во-первых, должно быть, ужасно трудно приноравливать свои шаги к шагам партнера, если он к тому же тебе не знаком; во-вторых, приходилось все-таки о чем-то разговаривать, а она не любила разговаривать с незнакомыми людьми; в-третьих, и рассмотреть-то друг друга было невозможно на таком близком расстоянии. Такого рода танцы, по ее мнению, были до крайности неприличными.

По крайней мере, он был молод, этот паренек, пригласивший ее танцевать, лет двадцати с чем-нибудь, но роста для мужчины он был небольшого — дюйма на четыре ниже ее, — с пышной темной шевелюрой, торчащей, словно гребень у петуха, что делало его несколько выше ростом. Лицо под шапкой волос было чертовски красиво, но какой-то животной красотой. Глаза совсем темные, глубоко посаженные, гладкая, чуть оливковая кожа, длинный прямой нос, хищная озорная улыбка. Одну бровь перерезал тонкий шрам. Шелковая рубашка, черный галстук-шнурок, легкий спортивный пиджак с хлястиком, клетчатые брюки, замшевые ботинки. Все самого высшего качества. И он умел танцевать. Не как профессионал, но зато с каким огнем! Ноги его так и мелькали в стремительном движении. Когда танец окончился, он лишь сказал:

— Спасибо, — смотрел он куда-то мимо, и Перл уже хотела повернуться и уйти, когда он предложил:

— Не хотите чего-нибудь выпить?

— Нет благодарю.

— Давайте. От такой работенки сохнет во рту.

Крис с Нэдом до конца танца простояли у дверей, теперь они двинулись туда, где сидела Хэйзел; Перл они пока не заметили. Она сказала машинально «хорошо» и пошла за ним к буфету. Он заказал два молочных коктейля, они отыскали свободные места, и он стал потягивать через соломинку напиток и разглядывать ее. С тех пор как ей исполнилось пятнадцать (вот уже почти пять лет), она привыкла к таким взглядам и лицо ее больше не покрывалось смущенным румянцем.

— Перл, — сказал он, наконец. — Шикарное имя.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Ваша подружка так вас назвала. Это ваше настоящее имя?

— Да.

— А мое Годфри. Сокращенно Год[5].

Она вежливо улыбнулась шутке и подумала, как бы поскорее с ним расстаться. Хотя одет он был по последней моде, в остальном ничего особенного он из себя не представлял.

— Моя фамилия Воспер, — сказал он. — А ваша?

— Фридель.

— Перл Фридель. Имя что надо. А где вы живете?

— Какая вам разница?

— Поскольку мы друг другу представились, надо и это узнать.

— В Селсдоне.

— Это ведь недалеко отсюда, верно?

— Да, недалеко. Совсем рядом с Кройдоном.

— А я живу в небольшой деревушке на Темзе, — сказал он, — под названием Лондон. Теперь на северном берегу. Поближе к цивилизации, ясно?

Она промолчала и допила коктейль. Она не из тех, кого легко подцепить кому бы то ни было, и пусть он такое не воображает. Когда музыка снова заиграла, она заметила, что Нэд ищет ее среди толпы.

— Станцуем еще разок? — спросил Годфри.

— Спасибо, у меня есть партнер.

— Этот дурацкий жеребец, что заставил вас ждать? Честно говоря, на его месте я бы никогда не позволил себе подобного. Я бы считал, что мне подвалило счастье.

Выраженная более изысканно, эта мысль вполне бы совпала с тем, что сама Перл думала о Нэде, и она снова пошла танцевать с Годфри. Даже в его манере танцевать было что-то вульгарное: трудно было определить что именно, но было.

С половины танца Джоф Хаузмен заиграл соло на кларнете, и Перл вдруг остановилась посреди площадки и стала слушать. Годфри спросил:

— В чем дело? Что-нибудь случилось?

Когда сольная партия кончилась, она снова стала танцевать с особо приподнятым настроением, которое всегда рождала в ней игра на кларнете.

— Он что — ваш знакомый?

— Кто?

— Тот парень с трубой.

— Нет, я никогда даже не говорила с ним.

— А тот другой, значит, — ваш поклонник, что скалится на нас из угла?

— Я с ним пришла.

— Он воображает, будто вы его собственность.

К концу танца, сделав круг по площадке, они оказались на противоположном конце зала, вдали от Нэда. Годфри крепко сжимал ее руку. У него были ужасно сильные руки, сильные и твердые, как железо.

— У вас есть постоянный дружок?

Она промолчала.

— И не один, наверное. А целый хвост. Это таким вот кругломорденьким, как ваша подружка, выбирать не приходится. Хватай, что подвернется.

— Я не считаю ее кругломорденькой.

— И чего это она намалевала себе брови на самом лбу?

— Никто вас не просит испытывать к ней симпатию, — сказала Перл, невольно забавляясь этим разговором.

— Никто меня не просит испытывать симпатию к вам, но я испытываю и ничего не могу поделать. Раз в жизни находит на человека такое и никуда не денешься.

К ним приближался Нэд, и она отдернула руку. В одном Нэду можно было отдать должное: он был высокого роста, шести футов с лишним. Для Перл это было вечной проблемой — она не хотела смотреть на мужчину сверху вниз.

— Как насчет того, чтобы вернуться к своей компании? — мрачно проговорил Нэд, не удостаивая Годфри даже взглядом. — По-моему уже пора, а?

— Прости, кажется, вы не знакомы, — сказала Перл. — Мистер Нэд Маккри, мистер Годфри Воспер.

Они посмотрели друг на друга, не произнося ни слова.

— Ну? — сказал ей Нэд.

— Скажи Хэйзел, что я скоро приду.

— А как же я?

— Что, как же ты? — сказала Перл, начиная выходить из себя, такое с ней нечасто случалось.

— Не забыла ли ты, случайно, о том, что пришла со мной?

— Думаю, ты первый об этом забыл.

— Послушай, Перл…

— Послушай, парень, — вмешался Годфри. — Все проще простого. Дама говорит, что вернется, когда ей захочется. Так вот, она вернется, когда ей захочется, и не раньше. А теперь сматывай отсюда.

Нэд повернулся к нему, подавляя его своим ростом.

— Я попрошу вас не совать нос в чужие дела! Я привел девушку на танцы и не хочу, чтобы ее увел какой-то плюгавый недомерок, который не сумел найти себе подружку.

— Не рискуй, парень, — сказал Годфри, глядя на него. — Катись и играй в свои игрушки, пока из тебя котлету не сделали. Ты слыхал, что она сказала? А ну — жми отсюда!

Перл лишь однажды явилась свидетельницей драки в танцзале, и это случилось в Стрэтаме; драка возникла внезапно: два-три сильных удара, и не успели дерущиеся снова принять вертикальное положение, как словно из-под земли выросли три служителя и вывели их, а скорее даже вытолкнули обоих вон. Все было проделано с невероятной быстротой. Перл вовсе не хотелось, чтобы подобное произошло и здесь. Забавно, как заколотилось от волнения сердце, совсем иначе, чем когда танцуешь. Но, на ее счастье, в этот момент снова заиграл оркестр, и она начала медленно раскачиваться в такт музыке, и Годфри, оказавшийся рядом, присоединился к ней, оставив Нэда метать гневные взгляды. Она испугалась, что он вот-вот схватит Годфри за шиворот, но тут Нэд резко повернулся на каблуках и зашагал прочь.

Таким образом, выбор был сделан. Никогда прежде она не поступала так ни с кем. Нэд, естественно, кипел от злости, и, кроме полного извинения, его ничто бы не удовлетворило, но на это ему, разумеется, не приходилось даже рассчитывать.

Затем они танцевали вместе почти все танцы подряд, она и Годфри. Ей нравилось его красивое лицо, кипучая энергия, искупавшая его маленький рост. Ей доставляло удовольствие позволить себе на время выйти из чужого повиновения.

Около одиннадцати к ним подошла Хэйзел и сказала, что у нее разболелась голова и они все собираются уходить. К несчастью, она сказала это таким тоном, словно ее глубоко оскорбили так же, как Нэда, и Перл окончательно заупрямилась.

— Останьтесь еще немного, — сказал ей Годфри. — Мы ведь только во вкус вошли. Моя машина за углом. Я моментально подброшу вас домой.

— Поступай, конечно, как знаешь, Перл, — сказала Хэйзел. — Но не забудь, что тебя ждут дома не позднее половины первого.

— Спасибо за заботу. Я как-нибудь сама дорогу домой найду.

— Верно, — подтвердил Годфри. — Обещаю вам доставить ее в целости и сохранности. Не беспокойтесь. Никуда она не денется.

По тому, как Хэйзел резко повернулась и зашагала прочь, было ясно, что она здорово разозлилась. Перл надеялась, что это еще не ссора, которая может продлиться до самого отпуска, а они его собирались провести вместе на лыжах.

— Нечего волноваться, Устричка, — сказал этот странный темноволосый красивый озорной парень. — Маленький Божок о вас позаботится.


Они пробыли в Трэд-холле до закрытия, а затем вместе с толпой устремились к выходу. Перл взяла пальто и вместе с Годфри направилась к стоянке машин.

Это всегда самая нелепая часть вечера, когда подходит час проводов, потому что разные мужчины ждут от тебя разного, и порой парень, подцепив на вечере девицу, ждет чересчур многого. Нэд по пути домой наверняка захотел бы прижать ее на заднем сиденье машины Криса, и они, уж можно не сомневаться, остановились бы где-нибудь минут на десять для этой цели, но только минут на десять, не больше. По правде говоря, Перл относилась к таким вещам довольно спокойно, хотя иногда лучше уж позволить это, чем что-либо другое. Но обычно дело ограничивалось помятым и перепачканным платьем, и приходилось порой оказывать даже некоторое сопротивление, чтобы дело не зашло слишком далеко. Перл понимала, что с теми девушками, которые сразу готовы были на все, все шло по-другому, и она их не осуждала; просто каждый человек устроен по-своему, и часто бывает трудно заставить мужчину это понять. Вообще же она считала, что лучше с самого начала не позволять слишком многого, потому что чем дальше мужчина заходит, если его вовремя не остановить, тем сильнее чувствует себя оскорбленным. Во всяком случае, она полагала, что, если уж ей и придется принимать противозачаточные таблетки, причиной не должна явиться возня на заднем сиденье машины.

Нэду она уже твердо дала это понять, так же, как и Крису. Маленький Божок еще находился в неведении.

Никогда не знаешь, какую неожиданность готовит тебе судьба: они долго пробирались между машинами, пока Годфри, наконец, не остановился возле огромного зеленого чудовища — сверкающего, полированного, хромированного — и, открыв дверцу, сказал:

— Экипаж подан. Прошу. Вот так. Усаживайтесь поудобнее, — и с этими словами, обогнув машину, сел за руль. Не веря своим глазам, Перл опустилась на сиденье и словно утонула в роскошном кресле; в приятном полумраке вырисовывался эффектный интерьер машины с удобными подлокотниками и подушками для головы, совершенно особенным приборным щитком, похожим на консоль органа, — внутренность машины вполне могла сойти за салон комфортабельного самолета.

Он вставил ключ в зажигание, мотор зашептал, и внезапно, без всякого усилия машина тронулась с места, набирая скорость и лавируя между другими, словно легкое судно, несмотря на свои размеры, прокладывала путь, оттесняя остальные машины и устремляясь вперед: и вот они уже выбрались на просторное шоссе и внезапно, дав огромную скорость, пронеслись мимо целой вереницы только что отъехавших и медленно ползущих автомобилей, обдавших их облаком выхлопных газов, подъехали к светофору и успели проскочить в тот самый момент, когда путь уже был перекрыт. Завыли сирены, но они вырвались далеко вперед, слышался лишь свист ветра и приглушенный рокот мотора. Перл испытывала чувство восторга. Она сказала:

— Машина экстра-класс!

— Да. Стоила более пяти с половиной тысяч. Неплохой автобус. Выжимает 140 миль в час. Сверхмощный мотор. Всех оставляет позади.

— Как сейчас.

— Да, как сейчас. В таком моторе нужно хорошо разбираться, а иначе лучше водить такую развалину, как «Моррис-100».

— На нем как раз ездит Крис.

— Кто это Крис?

— Тот другой парень. Жених Хэйзел.

Он рассмеялся.

— Видел. А тот тип, что пришел с вами, он что, считает вас своей собственностью?

— Я не считаю себя ничьей собственностью.

— Правильно. Он-то что делает?

— Он радиотехник.

— Разъезжает по городу на фургоне, а? Стук, стук, миссис Смит, я пришел починить ваш телик.

— Это честная работа.

— А какая работа в наши дни не честная?

Она изучала его лицо, освещенное фарами проезжавшей мимо машины.

— Вы, должно быть, богач, раз у вас такая машина.

— Богач? Да нет, хотя, конечно, не голодаю. Но собираюсь в скором времени напасть на золотую жилу.

— Так чем же вы занимаетесь?

— А как вы думаете?

Она снова стала его разглядывать, на этот раз внимание ее привлек его дорогой костюм, а затем перевела взгляд на дорогу.

— Мы правильно едем?

— Этим путем ближе. Через минуту свернем на Брайтон-роуд. Без дураков. Дать сигарету?

— Благодарю.

Он вынул одну сигарету из специального ящичка и зажигалкой, вделанной в щиток, зажег ее. Она спросила:

— А вы?

— Не курю. Так вы еще не отгадали, чем я занимаюсь?

— Вы владелец гаража.

— Ха, ха, неплохо. Нет. Попробуйте еще разок.

Она сказала:

— Эти сигареты вроде как дамские. Маленькие и…

— Верно. Я их для дам и приберегаю.

Они свернули на более широкое шоссе, въехали в левый ряд, на всем ходу обогнали четыре машины, тащившиеся за двумя грузовиками на ночном перегоне, и по извилистой дороге стали подниматься на холм.

— Вы работаете в кино.

— Хотелось бы. У меня работка потруднее. Нет, я боксер.

— Боксер?

— Ну да, боксер. Тому вашему хлюпику сильно повезло, что он не полез со мной в драку.

Она тут же решила, что он и не мог быть никем другим, просто из-за его роста она бы в жизни не догадалась.

— Хотите сесть за руль? — предложил он.

— Нет, спасибо, боже упаси!

— Это несложно на таких громадинах. Не нужно переключать скорости. Она, что реактивный самолет, такая же умница. Смотрите, как наращивает скорость.

Они взлетели на вершину холма, свет фар осветил небо, спустились с другой стороны вниз, казалось, машина несется по воздуху, как птица. Стремительный наплыв погруженного в темноту поселка и свист ветра.

Она спросила:

— Вы считаетесь боксером среднего веса?

— Вы шутите?

— Нет. Я не имею об этих вещах никакого представления.

— У меня полулегкий вес. Это когда девять стоунов и ниже. Отсюда и мое прозвище «Маленький Божок». Проворнее меня на ринге нет никого. В боксе я тоже иду вверх. Вы еще обо мне услышите.

— Но сначала вы попадете в больницу, если будете так ездить.

— Вам не нравится такая езда? А меня она возбуждает. На черта сдалась эта жизнь, если бояться идти на риск?

И тем не менее он снизил скорость, и это пришлось кстати, — они как раз приблизились к развороту и машина повернула, слегка накренившись, как и подобает автомобилю таких размеров.

(Она с облегчением увидела знакомую дорогу, теперь они ехали в правильном направлении.) Да, все подтверждало, что он боксер: такой молодой и уже богатый, его мускулистые руки, стремительные движения в танце. Действительно, счастье, что Нэд его не ударил. Годфри вдруг стал ей симпатичнее.

— А чем вы занимаетесь? — спросил он.

— О, я не слишком продвинулась в жизни. Я консультант в отделе парфюмерии большого лондонского магазина. — Так она привыкла рекомендовать себя, это звучало лучше, нежели просто «продавщица духов».

— Вы живете с родителями?

— Да. Мне приходится ездить в центр каждый день.

— Где вы живете?

— Севеноукс-авеню, номер 12. Вот сейчас сверните направо.

— Хотите как-нибудь посмотреть меня на ринге?

— Ну что вы, я никогда…

— Приходите в среду. В следующую среду у меня бой с одним коротышкой из Ливерпуля по имени Эд Хертц.

— В среду не могу. В пятницу вечером я уезжаю в отпуск.

— Ну и что же? Чем не подходит среда?

— Вы знаете, что такое отъезд, множество дел, надо собраться, приготовить вещи. Вот здесь поворот.

Когда он свернул и она снова указала ему дорогу, то подумала: действительно, почему, собственно, я не могу пойти? Он не в моем вкусе, простоват, говорит ужасным языком, полон самомнения. Девушка чемпиона по боксу. Нет уж, это не для меня. Он мне совсем не подходит. Говорят, я слишком спокойная, слишком сдержанная и чересчур разборчивая для своих девятнадцати лет. Наверное, так оно и есть.

— Куда теперь?

— Прямо, первый поворот налево. Номер 12, последний по левой стороне.

Они проехали до конца улицы и остановились возле дома рядом с другими машинами, и он выключил мотор и зажег неяркий свет внутри машины. Они оба посмотрели на небольшой, но вполне респектабельный особнячок.

— Спасибо за вечер, — сказал он. — Так как же насчет среды, Устричка? Я заеду за вами. И отвезу обратно. С полным комфортом. Без всяких хлопот. Мой бой вначале, поэтому нам не придется сидеть до конца, если вы заскучаете.

— Где это? — спросила она. — Я имею в виду матч.

— В Уолвортсе. Совсем близко. Никаких проблем. Я заеду сюда за вами в 7.30 на своем омнибусе. Ну как?

— Честное слово, не стоит, Годфри.

— Зовите меня Божок.

— Мне не стоит идти. У меня столько дел…

— Которые можно спокойно переделать и во вторник.

В доме окна были темны. Если отец узнает обо всем, ей не миновать взбучки.

— Значит, решено, — сказал Годфри, он наклонился и поцеловал ее в уголок рта. — Маленькая Устричка. Еще раз спасибо.

— Спасибо, что подвезли меня до дому, — сказала она, удивляясь и радуясь, что большего он, по-видимому, и не ожидал.

— О чем тут говорить. Увидимся в среду. Будете моей гостьей. В половине восьмого на этом месте?

— Хорошо, — сказала она.

Она стояла на тротуаре и прислушивалась к почти неуловимому приглушенному урчанию мотора, пока машина, набирая скорость, не исчезла вдали.


Фрэнк, в прошлом Франц Фридель, служил бухгалтером в фирме «Хантингтон», солидной мебельной фирме, главное управление которой находилось в Кройдоне. Он не был главным бухгалтером, и многие считали — и говорили ему об этом, — что в Лондоне он мог бы найти место получше. Но он был предан своей фирме и привязан к Кройдону, где прожил уже целых тридцать лет. Он ценил это чувство верности своему городу и своему дому — он, который лучшие годы жизни провел под мрачной тенью гитлеризма, не имея никаких корней на той земле, никаких привязанностей. И к тому же семья его здесь ни в чем не нуждалась.

Мать Перл умерла, когда девочке было восемь лет, — она была уроженкой Ноттингема. Отец через несколько лет женился на Рэйчел, и у них родились два мальчика и девочка. Рэйчел была австриячкой, как и Фрэнк, но в отличие от него ее характер сформировался еще до того, как она покинула родину. Фрэнк старательно приспосабливался к новой среде и говорил по-английски почти без акцента. Сыновья, Лесли и Густав, с каждым годом становились все шаловливее, а Джулия, которой было пять лет, угрожала стать маленьким тираном в семье. Будь в характере Перл командирская жилка, она могла бы воспользоваться своим правом старшей и верховодить ими, но ей всегда наскучивало кого-то распекать и держать в страхе.

Многие вещи, по мнению Перл, не стоили того, чтобы затрачивать на них усилия. Ее нельзя было назвать ленивой, просто она была спокойной, уравновешенной натурой. Она жила, замкнувшись в своем тихом, уютном мирке, и благодаря этому и приобрела репутацию девушки сдержанной, с большим чувством собственного достоинства. Она, отнюдь, не была робкой, а просто неразговорчивой и скрытной. Ее не слишком заботило людское мнение, а если она и придавала ему значение, то не распространялась об этом. Ее утомляли дети, потому что они требовали слишком много внимания. Она любила кошек, а собак не выносила. Она и сама чем-то напоминала кошечку с ее любовью к уюту и к тихому уединению. В семнадцать лет она поступила на курсы при фирме «Д.Х.Эванс», чтобы самой зарабатывать себе на жизнь и не быть никому в тягость, но продолжала жить в семье: отец не хотел, чтобы она отделялась. Не лишенный здравого смысла, но с ограниченным кругозором, Фрэнк Фридель, несмотря на либеральные взгляды, не считал, однако, возможным предоставлять девушке свободу, пока она не достигла совершеннолетия. Кроме того, известная строгость к Перл свидетельствовала о сложившихся между ними особых отношениях: она была живым напоминанием о его первой жене — англичанке; и от нее ждали большего, чем от других детей. Перл хорошо ладила с Рэйчел, но часто удивлялась, как это они с отцом вообще поженились, — и не потому, что Рэйчел была плохой женой, а потому, что отец был намного выше ее во всех отношениях.

Несмотря на некоторые странности в характере Перл, их семья была довольно дружной, и в воскресенье утром, когда ее начали расспрашивать о танцах, ей пришлось немного приврать, и она надеялась, Хэйзел и Крис, если зайдет разговор, ее не выдадут. Перл не любила затягивать любую ссору и в тот же день попыталась позвонить Хэйзел и увидеться с нею. Вначале их встреча была довольно натянутой, но спустя немного разговор перешел на Криса и Хэйзел оттаяла. Больше всего Перл боялась, как бы ссора не испортила их план совместного отпуска. Но она не упомянула о свидании с Годфри в среду. И хотя ей в тот момент ужасно хотелось поговорить о нем с кем-нибудь, потом она была довольна, что промолчала.

И вот наступила среда, и, возвращаясь с работы домой, она, как обычно, с трудом втиснулась в автобус № 25 и еле-еле успела на поезд 6.14 с вокзала Виктории, а затем села на другой автобус у вокзала в Кройдоне и в семь часов была дома. У нее оставалось мало времени, но Рэйчел занималась со своим выводком, а отец еще с работы не вернулся, поэтому она крикнула, что не будет ужинать дома, и сделала вид, что не расслышала вопроса Рэйчел: «Куда ты идешь?».

Так как она питалась дома, ей удалось отложить достаточную сумму денег, по словам Рэйчел, «целое состояние», на наряды, и ее узкий дубовый шкаф ломился от платьев. Она понятия не имела, в чем принято ходить на бокс, но «Уолвортс» был явно не из фешенебельных мест. После долгих раздумий она надела тонкий шерстяной костюм малинового цвета с квадратным вырезом и расклешенной короткой юбкой и перекинула на руку пальто, правда, не самое лучшее.

Она просила его не звонить в дверь, а дожидаться ее на другой стороне улицы, и точно минута в минуту в 7.25 большая зеленая машина уже стояла там; среди подержанных седанов и семейных малолитражек она выглядела настоящим исполином.

Перл схватила сумочку и уже собиралась выйти, как вдруг вспомнила о росте Годфри — сбросила туфли, которые обычно носила, и надела черные лакировки на низком каблуке.

— Привет, Устричка, — сказал он. — Ого, ну и вид. Сногсшибательно. Ну, залезайте. Как раз это я и собираюсь сегодня сделать.

— Что?

— Сшибить кого-нибудь с ног и расквасить физиономию. — Он рассмеялся. Резкий отрывистый смех, словно он задыхается. Не радостный. — Все в порядке? Поехали. — Он завел мотор, и машина мягко заскользила по дороге.

На нем был свитер-водолазка и спортивные брюки. В машине пахло не то лосьоном, не то каким-то кремом. Профиль у него действительно был красивый, девушки по нему с ума сходят, сразу видно, и он к этому привык.

— Стоило ли вам заезжать за мной? — спросила она. — Может, вам нужно было готовиться перед…

— Определенно. Робинс бесится от злости, что меня нет там. Но я уже там показался, что еще надо? Я успею обратно как раз вовремя.

— Кто такой Робинс?

— Мой менеджер. Так, никудышный парень, бездельник, неудачник.

— Зачем же брать его в менеджеры, если он такой никудышный?

— Использовать возможность, вот что важно, детка. В мире бокса есть чему поучиться; и на три четверти это вовсе не касается самого бокса. Когда-нибудь я вас просвещу.

Так они разговаривали всю дорогу, но чувствовалось, что мысли его витают где-то в другом месте и внутри он весь напряжен. И не удивительно. Драться и побеждать — в этом его жизнь, и он, видимо, немало зарабатывал и не мог позволить себе на чем-то споткнуться.

— Полулегкий вес считается в боксе самым легким? — спросила Перл.

— Да нет же, черт возьми. Есть еще легчайший вес и вес пера. Легкий вес идет следующим за моим. Я иногда выступаю и против боксеров в легком весе. Вот тут-то мне раз и не повезло.

— Не повезло?

— Когда-нибудь я вам расскажу. Вот мы и прибыли. Как раз вовремя.

Они поставили машину на улице среди множества других и направились к странному зданию, похожему на ратушу, под названием «Манор Плейс Батс».

— Мне придется вас теперь оставить, Устричка. Вот ваш билет. Я приду к вам, как только освобожусь.

— Почему вы называете меня Устричкой?

— А вы не догадываетесь? — рука его, сжимавшая ей локоть, была твердой, как железо. — Эй, Терри, присмотри за моей девушкой, хорошо? Мне пора. Позаботься о ней.

Крупный мужчина с обрубкообразными руками и свернутым носом провел Перл к месту в третьем ряду. Перл казалось, будто все обращают на нее внимание, ей было не по себе. Жаль, с ней нет сейчас Хэйзел или кого-нибудь, с кем можно перекинуться словом. Просторный зал с рядами стульев, как в кинотеатре, но, кроме стульев, в нем ничего больше не было. От входа шли облицованные кафелем коридоры с множеством объявлений о лечебных ваннах. Зал оказался не таким уж жалким, как она ожидала; публика была довольно простоватой, рабочий люд и служащие средней руки, среди них несколько бывших боксеров, об этом говорили их Лица. Она приметила потрясающе броскую и довольно банальную девицу с платиновыми волосами, в темных очках для шика, в мини-юбке и высоких ботфортах. Перл решила пальто не снимать.

Зрелище началось с выступления двух боксеров легчайшего веса; первые два раунда они наносили друг другу удары, а затем один из них упал и был объявлен нокаут. Все это весьма напоминало то, что видишь по телевизору, но обрело особую реальность, поскольку перед тобой были живые люди, а не фигуры на экране, и поэтому производило другое впечатление. Годфри значился в программе третьим. Шесть трехминутных раундов между боксерами полулегкого веса — Годфри Воспером, Кенсингтон и Эдом Хертцем, Ливерпуль. Ее удивило, что имена их были напечатаны более мелким шрифтом, чем имена двух других боксеров. Может, подумала она, тут учитывается вес боксеров?

Но, по-видимому, это было не так, потому что во второй схватке, о которой было объявлено еще более мелким шрифтом, выступали два боксера тяжелого веса. Они колотили и калечили друг друга целых восемь раундов, пока негру не присудили победу по очкам.

Затем появился Годфри в красном халате, с надписью «Маленький Божок» на спине. Он подмигнул Перл и влез на ринг. Его противником был молодой парень с круглым одутловатым лицом и длинными светлыми волосами. Распорядитель объявил начало боя, рефери свел противников на середине ринга, а затем оба они вернулись каждый в свой угол и сбросили халаты. Поскольку Перл сидела ниже уровня ринга, боксеры не казались ей такими уж низкорослыми, и Годфри был прекрасно сложен, смуглая гладкая кожа, ноги в темном пушке волос, и мускулы выступали только тогда, когда он двигался. На его фоне Хертц выглядел бледным и кривоногим, приземистым, более сутулым.

Раздался гонг, и они начали кружить вокруг друг друга, нащупывая незащищенные места, и вдруг один из них решил, что нашел слабое место. Мгновенно замелькали перчатки: бамп, бамп, бамп, удары сыпались так часто, что невозможно было уследить; потом этот взрыв прекратился, и они снова стали кружить вокруг друг друга. Так продолжалось в течение первых двух раундов: неистовая ярость перемежалась с разведкой, маневрированием и кружением по рингу. Перл казалось невероятным, что она имеет какое-то отношение к этому маленькому, красивому, яростному молодому человеку на ринге, что это он пригласил ее сюда и что она согласилась прийти. Она была захвачена всем происходящим, но не настолько, чтобы терять самообладание. Она заметила, что Годфри все время выбрасывал вперед левую руку как поршень, и каждый второй или третий раз он наносил ею удар по лицу противника, и лицо Хертца сделалось багровым, а из носа показалась кровь; однако из них двоих нападал больше Хертц, и несколько раз ему удалось загнать Годфри в угол, и тот не сразу смог оттуда выбраться.

Ей трудно было разглядеть его лицо в промежутках между раундами, разве только когда он поворачивался, чтобы сплюнуть в ведро; но когда начался третий раунд, темп боя заметно изменился. Теперь они больше атаковали, чаще входили в ближний бой. Перчатки мелькали в воздухе, толпа начала реветь. Так продолжалось целую минуту, и вдруг сосед Перл сказал:

— Ну и дал он ему! — Перл смотрела и не понимала, что он имеет в виду, потому что все шло как прежде. И тут Годфри отскочил в сторону, уклонившись от одной из атак Хертца, и остановился, полуопустив перчатки, пританцовывая, словно вызывая Хертца приблизиться к нему. Хертц снова ринулся в атаку, и Годфри снова повторил тот же прием. Это может просто свести с ума, думала Перл, без конца промахиваться, видеть, как противник увертывается и уходит от ударов и качается из стороны в сторону на близком расстоянии от него, все время рядом и одновременно вне досягаемости. Публика бесновалась. Потом раздался гонг, и боксеры разошлись по своим углам. Но рефери последовал за Хертцем в его угол и, внимательно посмотрев на него, вернулся к Годфри и поднял его руку. Раздались одновременно аплодисменты и свистки. На ринг вышел распорядитель и объявил победителя, сказав, что рефери остановил бой в конце третьего раунда «за явным преимуществом».

В ответ раздались свистки и аплодисменты, и Годфри поднял вверх руки, в то время как секундант набрасывал ему на плечи халат. По его виду едва ли можно было сказать, что он еле стоит на ногах от усталости.

После этого Перл посмотрела еще один бой, но под конец тот самый крупный мужчина со свернутым носом подошел к ней и, дыша на нее пивным запахом, сообщил, что Годфри ожидает ее в фойе.

Она выскользнула из зала и увидела его — он стоял с непросохшими после душа волосами, в шикарной коричневой кожаной куртке, полосатой шелковой рубашке с белым воротником, коричневом галстуке и узких полотняных брюках песочного цвета. Он взял ее под руку — снова эта железная хватка, — и снова ее кольнуло чувство некоторого разочарования из-за его маленького роста — на ринге он выглядел выше. По пути к машине он объяснял ей, почему его так взбесил этот бой.

— Рефери остановил бой, когда я вот-вот готов был нанести решающий удар. В следующем раунде от этого Хертца осталось бы мокрое место. Он был уже готов, совсем выдохся.

— Какое это имеет значение? — спросила она. — Раз вы выиграли, значит выиграли. Разве не все равно?

Он усадил ее в машину, а затем, зайдя с другой стороны, скользнул на сиденье с ней рядом.

— Вам не понять, Устричка. Бокс — это вам не рукоделие. Бокс — как бой быков. В первом раунде оцениваешь противника, смотришь, из какого он теста сделан, выясняешь все его качества, и если у тебя есть смекалка, то составляешь план действий на следующие раунды, ясно? А потом действуешь строго по плану, и, когда противник достаточно выдохнется, вот тут-то самый момент его и прикончить.

Годфри положил руку на руль ладонью кверху и медленно сжал в кулак.

— И как раз в этот момент вмешивается слюнтяй-рефери и говорит, нет, нет, довольно с него, и останавливает бой как раз тогда, когда ты приготовился к нокауту. Рефери — вот кто губит твою жизнь!

— Но разве нельзя было в третьем раунде нанести ему побольше ударов, а не танцевать вокруг него?

— Что верно, то верно, но тут бы раунду и конец пришел. Я хотел вести бой три полных минуты, прежде чем окончательно разделаться с ним.

Перл поежилась от страха. Он похлопал ее по руке.

— Ну, ну, признайтесь теперь, разве это вас не взбудоражило? Не перевернуло все внутри?

— Да. Конечно. Но не слишком ли это жестоко? Мне кажется…

— Жизнь тоже жестока. И я жесток. Ну и что из того? — Он потрогал пальцем губу. — Опухла? Черт возьми, я что-то не в форме. К этому бою тренировался всего неделю. Но, правда, я делал много пробежек. Каждое утро трусцой по улицам и площадям.

Они поехали в дорогой ресторан в Челси, где Перл еще ни разу не приходилось бывать. Она выпила немного вина, а себе он заказал лишь кока-колу. Он ел без аппетита, и, пока они ужинали, его черная шевелюра постепенно высохла и взъерошилась гребнем, словно от избытка жизненных сил. Красивые темные глаза все время смотрели на нее с восхищением, и было в них что-то еще. Она почувствовала, как по спине у нее прошел легкий холодок.

Когда ужин подошел к концу, он вытащил из кармана смятую пачку банкнот и поманил официанта, чтобы тот принес счет. Ужин стоил почти шесть фунтов, и фунт он дал официанту на чай.

— Вы часто выступаете на ринге? — спросила она.

— Не так часто, как хотелось бы. Это все из-за моего дурачка-менеджера: ему бы не мешало побольше кумекать. Иногда я подрабатываю в тренировочном зале. У первоклассных боксеров всегда есть чему поучиться, но за это получаешь всего два фунта за раунд; не очень-то разживешься.

— А сегодня? — Она указала на помятые бумажки, которые он засовывал в задний карман брюк. — Это вы сегодня столько заработали?

— Что? Это? Угу. Пятьдесят фунтов. Неплохой заработок за пятнадцать минут, а? Ничего, настоящие денежки потекут ко мне в будущем.

Она задумчиво сдвинула брови.

— Но вы, наверное, очень часто выступаете. Иначе откуда у вас такая шикарная машина?

Он засмеялся своим отрывистым хрипловатым смехом:

— Ну как, трогаемся?

— Да, да, пора.

Они вышли из ресторана и направились к машине.

— Ну как, теперь домой?

— Да, пожалуйста.

Вечер был безветренный, хотя и сыроватый, и она с удовольствием села внутрь и откинулась на мягкую спинку сиденья.

— У вас есть еще и другая работа? — спросила она.

— Вы угадали. Смышленая девочка.

Он включил свет и повернул зеркало, чтобы разглядеть свое лицо.

— Немного распухло, только и всего. Ни за что не скажешь, что я дрался на ринге, верно? Так вот и получается: тот, у кого голова на плечах, никогда и царапины не получит.

— А чем вы еще занимаетесь, Годфри?

— Что я за это получу, если скажу?

— Старая пластинка, смените на другую.

— Хоть и старая, но хуже не стала, а?

— Эта машина ваша собственная? — спросила она. — То есть я хочу сказать…

— Даже если и не собственная, какая разница? Я получил ее вполне законным путем. И могу пользоваться ею, когда захочу. Слово Годфри.

— Я не сомневаюсь, — поспешно ответила она. — Извините, что спросила. Это совсем не мое дело.

— А почему бы и нет, Устричка. Бокс — это моя жизнь, и, можете мне поверить, тут я на пути наверх. Как только я добьюсь успеха, деньги потекут ко мне рекой. Можно моментально заработать пятнадцать — двадцать тысяч. Знаете, с той субботы, когда мы познакомились, я все о вас думаю.

— Но вы, наверное, и теперь неплохо зарабатываете? Вы так одеваетесь, так швыряете деньгами…

Он сказал:

— Я много о вас думал, вы слышали? Это что-нибудь для вас значит? Хотите со мной встречаться?

Она открыла перчаточный ящик, так, от нечего делать, но не нашла сигарет.

— Я пока не испытываю желания стать чьей-либо постоянной подругой.

— Сколько вам лет?

— Скоро двадцать.

— А мне двадцать три. Почему бы и нет? Почему вы не хотите со мной встречаться?

— Так просто… просто мне не хочется.

— Хотите сигарету?

— У меня есть в сумке, благодарю.

— Вы мне кажетесь какой-то особенной, Устричка. Я ради вас готов на многое.

Ей удалось привести в действие зажигалку. Ее кончик засветился красным огоньком, и Перл затянулась сигаретой.

— Как насчет встречи на той неделе?

— Я еду в отпуск — походить на лыжах.

У него вырвалось презрительное:

— Ах вот как! Наверное, с этим хлюпиком Нэдом Маккри?

— Нет, я еду с Хэйзел и Крисом. Компанией походить на лыжах.

— А когда вернетесь, встретимся?

— Да… да, конечно, я не против. Но — вы человек загадочный.

Он с покорным видом вздохнул, выключил свет внутри, тронул машину. Минут пятнадцать — двадцать они блуждали по яркоосвещенным забитым машинами южным окраинам Лондона. Он вел машину неровно, рывками, то и дело нахально перегоняя вереницу машин, на что, в знак протеста, они сигналили фарами, а потом вдруг начинал тащиться с ленивым видом, словно старался убить время или не знал дороги. Весь вечер он был как-то больше напряжен, чем в их первую встречу; эта напряженность не исчезла после боя. Он все еще был как натянутая струна, грозный, таящий опасность.

— Загадочный человек, — повторил он спустя десять минут, словно эти слова не давали ему покоя. — Ничего тут нет загадочного, разве только неясно, откуда у меня все эти штучки. Вы типичная женщина. Не будьте такой.

— Прошу прощения.

— Вы ведь не типичная. Вы особая. Понимаете? Ну, что вы хотите узнать?

— Ничего. Честное слово. Это все пустяки. Мне просто казалось, что вы зарабатываете одним боксом или еще чем-нибудь вроде этого.

— Кому удается прожить одним боксом? Может быть, двум-трем боксерам в любой весовой категории. А остальные… так вот, остальные вынуждены подрабатывать. Что тут плохого?

— Ничего. Абсолютно ничего.

— Я не взломщик сейфов, пусть вас это не волнует. Хотя было бы неплохо.

— Меня ничего не волнует, Годфри. — Но у нее возникало подобное предположение.

Долгое время они ехали в полном молчании.

— Мы с вами вместе тоже можем многого достичь, — сказал он. — Понимаете, вместе.

Теперь они ехали среди полей, наконец-то они выбрались из города.

— Сколько сейчас времени?

— Половина десятого.

— Где мы находимся?

— Около Кестона. Вы почти дома. Боитесь, что я вас далеко завезу?

— Нет, я просто поинтересовалась, — она чувствовала себя подавленной, угнетенной. То, что поначалу предвещало нечто необычное, обращалось в обыденное, мелкое, довольно банальное приключение.

— Этот рефери, — пробормотал он. — Как бы мне хотелось положить его на обе лопатки, дать ему пинка под зад. Зажравшаяся старая перечница.

Они свернули с шоссе, и машина запрыгала по ухабистой проселочной дороге.

Годфри свернул на обочину и остановился под деревьями. Последние полчаса она все надеялась, что этого не случится, в то же время знала почти наверняка, что этого не избежать. Он положил руку на спинку сиденья позади нее и заглянул ей в лицо. От него все еще пахло рингом, какой-то смесью карболки, талька и вазелина. Снаружи было совсем темно, но она видела, как горят его глаза. Он нагнулся и начал ее целовать.

На его губе ощущалась легкая припухлость, но его это, казалось, не беспокоило. Спустя немного поцелуи его сделались более страстными.

— Послушай, не снять ли тебе пальто? Так, для начала.

— Давайте лучше назначим свидание, — сказала она, — когда я вернусь из отпуска. — Я еду всего на две недели.

— Правильно. Точно. На том и порешим. Но сегодня само собой. Завтра, к примеру, мы оба можем угодить под автобус. — Он начал расстегивать ворот ее платья. Она резко оттолкнула его руки. Скорее под влиянием порыва, чем сознательно, — эта была инстинктивная реакция, к которой примешивался еще и страх. Принадлежи он к тому разряду мужчин, от которых она этого ожидала, она бы, пожалуй, отреагировала более тактично.

Он откинулся назад и провел рукой по своей пышной черной шевелюре.

— Маленькая Устричка. Сказочная девочка. Я от тебя без ума, клянусь честью. Где же скрывается жемчужина? Ну-ка раскроем ракушку.

Он попытался стянуть с плеч ее платье, но мешало пальто, и ворот лишь слегка сдвинулся. Тогда он переменил тактику — положил ей руки на колени и полез под юбку.

Она быстрым движением сдвинула колени и метнулась в сторону, стараясь вылезти из машины. Ей никак не удавалось отыскать ручку, и она ощупывала пальцами дверцу. Тяжело дыша, он снова откинулся на своем сидении, и она поняла, что он смеется над ней. Его удивительно неприятный смех показался ей сейчас особенно неуместным. Она перестала шарить рукой по дверце, понимая, в какое глупое положение попала, и в то же время чувствуя, как от страха у нее перехватило дыхание.

— Ну, хватит ломаться! — сказал он. — Тебе уж пора разбираться что к чему. Чего ты робеешь?

— Вы украли эту машину? — спросила она.

— Ну и Устричка — еще подозревает! Нет, понимаешь, я ее не крал. Она принадлежит моей тете. Я у нее работаю. Она богатая. Когда нужно, я у нее одалживаю машину, ясно? Хочешь докажу, что не вру? Я тебя в следующий раз с ней познакомлю.

От главной магистрали их теперь отделяло не более четверти мили; она видела свет фар проезжавших машин. Ночь была сырой и туманной, и фары прорезали мглу, словно прожекторы. Они стояли у рощицы — вокруг росли низкорослые деревца и мелкий кустарник.

Он сказал:

— Ну, ладно, ладно. Успокойся. Ты не успокоишься, пока всего не узнаешь, верно? Так вот, успокойся. Полдня я работаю у этой старой тетушки шофером. Она мне не родная тетя. Вот и все дела. Вот и вся разница. Она мной довольна и позволяет мне брать машину в любое время, когда мне заблагорассудится. Вот таким путем да еще боксом я и живу. Я же тебе говорил. В деньгах не нуждаюсь. Но скоро заработаю еще больше. Видела, как я сегодня разукрасил ирландца? Не пройдет и нескольких месяцев, как я сделаюсь важной персоной. Вот так. Слово Годфри. Итак, теперь ты все знаешь. Ну, как, довольна?

— Довольна. Да. Я удивлялась. Теперь все понятно.

— Теперь ты знаешь.

— Да.

— Это что-нибудь меняет?

— В каком смысле?

— Ну, теперь все расшифровано. Смотри, эти сидения откидываются назад. Просто нужно покрутить ручку.

— Нет, Годфри, не могу. Я просто…

Он погладил ее по руке. — Это займет всего десять минут. И вреда никакого, даже если ты не готова. Слово Годфри.

Она вздохнула и постаралась придать голосу спокойствие и твердость.

— Не могу.

— В чем дело? Только не эти старые увертки. Или, может, я тебе не по вкусу?

— Нет, что вы. Мне трудно объяснить…

— Попробуй со мной. Ну чего ты испугалась?

Она не ответила, чувствовала, что он все равно не поймет. Не всегда свою мораль можно навязать другому. Но можно ли отстоять свое право иметь собственное достоинство, нечто свое, личное, или, по крайней мере, показать, что ты чего-то стоишь? Как высказать все это, не вызвав в ответ взрыва смеха? Перл всегда терпеть не могла мужчин, которые сразу на нее набрасывались, полагая, видимо, что с ней можно обращаться, как со своей собственностью. Но, господи, ведь это не впервые. В чем же разница между ним и теми другими?

Он предложил ей сигарету, и она взяла, хотя, по правде говоря, курить ей не хотелось.

На этот раз он нарочно воспользовался своей зажигалкой, чтобы получше разглядеть ее безупречную кожу и красивый профиль. Но при свете стало заметно, с какой напряженностью он на нее смотрит. Они продолжали молча курить. Она страстно желала только одного — чтобы он завел машину и двинулся вперед, но не говорила об этом. Она убеждала себя, что он хорошо с ней обошелся, потратил на нее с трудом заработанные деньги и теперь, естественно, ожидал получить то, что привык получать. И хотя ему было только двадцать три года, ей казалось, что она имеет дело с человеком на десять лет старше. Хотя он завлек ее сюда обманным путем — что ее раздражало, — она не могла ему это высказать, иначе он примет ее за хитрую авантюристку.

Наконец она не выдержала:

— Часы верно идут? — она указала на циферблат.

— Да. Все в порядке, не беспокойся. Как насчет прощального поцелуя, а?

Они поцеловались еще несколько раз, это было приятно. Он целовал ее не так жадно, как раньше, и ей это даже доставило удовольствие. Но вдруг рука его осторожно скользнула ей под юбку и попыталась стянуть с нее колготы. Это было проделано так быстро и умело, что она изумилась — ловчее она бы не сделала и сама. Она резко отдернула его руки, но они продолжали свое. Минуты две между ними шла неприличная возня: казалось, у него целых четыре руки и они одновременно действуют повсюду. Она начала звать на помощь.

Тут он остановился, но одной рукой схватил ее за шею и так крепко сжал горло, что она начала задыхаться.

— Перестань! Ты что — хочешь народ созвать?

Она схватила его руку.

— Пустите меня! Вы меня задушите!

Он ослабил пальцы, но руку с горла не убрал.

— Брось эти глупости. Перестань, Устричка. Если тебя кто-нибудь услышит…

— Честное слово, если вы снова до меня дотронетесь…

— А если ты снова завизжишь, что тогда? Что тогда? — Пальцы его сжимались, а потом, расслабились. — Раз, два и крышка. Ты на меня беду не навлекай, я этого не потерплю. Маленький Божок этого не любит.

Ее охватил панический страх.

— Пустите меня.

— Ладно, ладно. Только давай по-честному, как на ринге. Визг — это нечестный прием. Так можешь меня и в тюрьму упечь. Еще заявят, что я тебя изнасиловал.

Горизонт прорезал свет фар проезжавшей машины. Машина подъехала ближе, миновала конец проселочной дороги. Свет фар казался лучами радара, не достигающими объекта.

Теперь он гладил ей шею, стараясь успокоить.

— Ты ведь сама согласилась встретиться со мной. Не пойму, чего же ты ждала? Черт возьми, ты хороша… Ну и шейка, стройная, словно ваза. И кожа прохладная…

— Отвезите меня домой или я выйду из машины и пойду пешком.

— Послушай, у меня есть предложение. В багажнике лежат три пледа. Что если нам вылезти из машины и немного посидеть вот под теми деревьями? И не бойся, если не хочешь, ничего не будет. Обещаю.

Тут она с ужасной очевидностью поняла, что действительно находится в опасности. Сердце билось стремительно и неровно, не хватало дыхания.

— Я обещаю. Ты мне не веришь? Послушай, ты меня взяла за живое. Давай останемся друзьями. Я ведь не кусаюсь. Я не привык насиловать девочек.

— Да, но вы…

— Думаешь, я так всегда поступаю? Ничего подобного. Ты мне чертовски нравишься. Я только немножко приласкаю тебя, ведь ты не против? Я хочу, чтобы ты стала моей девушкой. Я тебе накуплю всяких вещей, надарю всего. Я тебя познакомлю с моими друзьями. Я буду паинькой.

— Вы обещаете?

— Обещаю? Не обещаю, а клянусь! Маленькому Божку можно верить. Он тебя в обиду не даст.

— Но снаружи так холодно.

— Ничего подобного, укроешься пледом и не будет холодно.

— Хорошо, — сказала она. — Но…

— Хорошая девочка. Хорошая маленькая Устричка. Годфри — человек слова. Вот увидишь.

Он наклонился к дверце с ее стороны и взялся за ручку, которую она не смогла отыскать. Открывая дверцу, он прижался щекой к ее щеке, а затем повернулся, чтобы самому вылезти из машины. Но прежде чем он успел открыть дверцу со своей стороны, она уже выскользнула из машины и помчалась по проселочной дороге. Он крикнул ей что-то вдогонку, она услышала его смех, а потом внезапно он включил мощные фары и осветил ее всю: ее летящая тень смешно подпрыгивала, словно пугало, укрепленное на проволоке. Никогда в жизни ей не приходилось бегать так быстро, она и не думала, что способна на такое. И тут она услышала, как хлопнула дверца машины, и он пустился за ней вдогонку.

В то время как она старалась освободиться от него, он оторвал ей от трусиков один чулок, и теперь чулок спустился вниз и она чуть не споткнулась. К тому же она поранила ногу о камень и налетела на корягу; только бы поскорее укрыться от света фар: вот-вот его тень накроет ее тень. Изгородь — каким-то образом она перебралась через нее, разорвав юбку, и очутилась в поле. Поле было пустое, ничем не засеянное, похоже, что вспаханное; бежать по нему было трудно; сейчас он настигнет ее, спасения нет. Слева росло несколько деревьев. Она бросилась в ту сторону, устремилась ко второй изгороди и перепрыгнула через нее в темноту кустарника; нет сил дышать, все внутри разрывается; канава; она упала в нее, не выбирая места; в канаве было сухо; кусты ежевики зашуршали под ней, а потом прикрыли сверху.

Он вдруг возник рядом, тяжело дыша. Он то ли смеялся, то ли ругался. Она не могла понять, что с ним происходит: казалось, они просто играют в прятки, если бы не ее уверенность в серьезности происходящего. Насилуя ее, он бы, вероятно, тоже смеялся. Он стоял теперь где-то совсем рядом и прислушивался. Она прикрыла рот рукой, стараясь дышать беззвучно.

— Устричка, — осторожно позвал он: голос его раздался так близко, что ее передернуло от страха — неужели он заметил? — Я знаю, ты здесь, довольно упрямиться, давай помиримся. Я до тебя пальцем не дотронусь, только скажи. Тут же отвезу тебя домой. Слово Годфри. Ну пошутили, и хватит, верно ведь? А теперь поехали.

В ответ — молчание.

— Пошутили, и хватит, понимаешь. Ну а если ты заставишь меня тут торчать, я могу рассердиться. Выходи сейчас же. Ты ничего не добьешься. Я тут хоть всю ночь простою.

Перл не была по-настоящему религиозной, но, когда попадаешь в безвыходное положение, слова молитвы приходят на ум сами собой.

— Боже милостивый… — Тут она остановилась, ей показалось, что Годфри словно похитил свое имя и она молится ему. — Господи, помоги мне. Иисус Христос, помоги мне. — Ибо если позднее она и сможет рассуждать разумнее, то в это мгновение внутреннее безошибочное чутье подсказывало ей, что если он ее поймает, то обязательно изнасилует. А если она окажет сопротивление, все равно ее придушит.

Он отошел чуть в сторону. У него, очевидно, не было с собой фонарика, иначе он бы ее тут же обнаружил. Но машина была не так уж далеко — свет фар почти достигал сюда. Фары, правда, не будут гореть вечно; если он вскоре не вернется к машине, то у него сядет аккумулятор.

Он споткнулся обо что-то и ругнулся и, должно быть, вспугнул какую-то птицу — поднялся птичий переполох.

— Устричка! — позвал он и стал возвращаться. — Я ведь знаю, ты где-то рядом. Я могу и подождать. Мне спешить некуда. Я еще до тебя доберусь.

Стоит глазам привыкнуть к темноте, и он ее увидит; пальто у нее темное, но лицо-то белое, и одна нога тоже белая, неприкрытая, и она не осмеливалась двинуть ею, поджать под себя.

Он снова стал удаляться. То есть шаги его стали удаляться, но ступал он по мягкой земле, и поэтому они вскоре замерли, далеко ли он отошел, определить было невозможно. Полная тишина. Она лежала, не шевелясь, в том же положении, как упала, плечом упираясь в какой-то сук. Что-то поползло по голому колену. Улитка. Перл нащупала раковину, схватила ее и еле оторвала от колена, улитка крепко присосалась к коже. Она отбросила улитку в сторону, и раковина зашуршала среди веток.

— Это ты, Устричка? — спросил он: голос где-то поблизости.

Еще одна птичка вспорхнула и улетела. Он прошел совсем рядом.

— Ну, давай выходи, цыпленок, хватит, довольно. Мне надоело. Не выйдешь сию минуту, придется тебе пешком до дому шагать, а это пять миль, не меньше — я свертываю удочки, мне спать захотелось. К черту, неужели думаешь, ты мне сейчас нужна? Я об этом и думать позабыл, точно тебе говорю! Ты мне не нужна. Да лучше я пересплю с любой шлюхой.

Удаляясь в том направлении, откуда пришел, он все что-то говорил, пока голос его не замер вдали. Раздался шум мотора, а затем вроде прекратился. Но она не была точно уверена и еще долго, после того как машина уехала, пролежала на том же месте, лишь отодвинув плечо от царапавшего ее сука.

Перл начала считать. Как дойду до тысячи, так и встану. И пойду. Я буду в безопасности. Остановлю машину на шоссе, и… только вот досчитаю до тысячи. Но на это требовалось время, а она совсем закоченела. На 241 она сбилась и перескочила сразу на 750. Ей казалось, что она не в силах больше лежать в этой канаве ни одной минуты.

И вдруг совсем рядом раздался его голос:

— Ну хорошо, цыпленок, желаю тебе сгнить в твоей канаве и заработать воспаление легких. Но помни, мы еще встретимся. Не волнуйся, я твой адрес знаю. До встречи!

Раздался хруст кустарника, и она услышала, как он зашагал прочь. Она тут же выбралась из канавы на сухую землю и, поднимаясь с колен, прислушалась. И на этот раз она ясно различила звук включенного мотора и увидела огни фар, когда он дал задний ход, а затем развернул машину. Когда машина отъехала, она встала и проследила за тем, как огни прочертили проселочную дорогу, свернули на шоссе и, в последний раз вспыхнув, исчезли. Она побежала через поле в обратную сторону, отыскивая другую дорогу.

Глава 4

Никто из родных не заметил, как она вернулась домой. Очутившись на шоссе у перекрестка, Перл решилась поднять руку. Машина остановилась, сидевшая в ней пожилая пара сочувственно отнеслась к сочиненной ею истории и подвезла ее до самого дома.

Но на следующий день она совсем разболелась. Похоже на грипп: был самый разгар эпидемии и многие болели; а может, причиной ее недомогания явилось то, что она так долго пролежала в канаве. Она сказала Рэйчел, что у нее побаливает горло, но скрыла от нее ободранный локоть, синяки на руках, три царапины на ноге с внутренней стороны. Маленький Божок. От воспоминаний о нем ее тошнило, чуть ли не рвало. Все его вызывающее поведение казалось ей оскорбительным. Она презирала и себя за то, что поддалась на такую дешевую приманку — шикарная (одолженная или украденная) машина и все прочее — просто отвратительно, как она дошла до подобного положения. Дешевая девица какого-то боксера, наверное, вполне заслуживала такого обращения — словно кусок мяса, предназначенный для того, чтобы удовлетворить его аппетит. Она дрожала от омерзения, ежилась в постели и ненавидела его, да и себя заодно. Ну и наивная же она дурочка, что позволила завлечь себя в такую историю: худшего унижения не придумаешь.

Наступило утро, и ее уверенность в том, что он хотел ее изнасиловать, оказалась несколько поколебленной. Девушка, обыкновенная порядочная девушка, воспитанная в Англии, рассматривает себя как личность, которую нельзя осквернить, которую охраняет общество и которая сознает свои права. Каковы ее моральные качества, не имеет в данном случае никакого значения; она все равно «охраняется», если так можно выразиться, пока сама не выберет кого захочет. Перл читала множество сообщений в газетах о «Нападении на медицинскую сестру в поезде» и т. д. и даже получала удовольствие от чтения этих статеек — это вносило в новости какое-то разнообразие, но она не представляла, что подобное может случиться с ней самой. Теперь, при свете дня, она принялась раздумывать над тем, уж не слишком ли она забила себе голову всякими газетными происшествиями, может быть, зря поддалась панике, без надобности поставила себя в глупое положение.

Но сомнения не давали ей покоя. Ее невозмутимость как рукой сняло. Жизнь за какие-то полчаса показалась ей грязной и таящей множество опасностей. И за это короткое время она утратила не только уверенность в своей безопасности, но и в какой-то мере уверенность в себе.

Бог, или Маленький Божок, или Всемогущий Бог, как бы он себя ни именовал, не выходил у нее из головы, и она ничего не могла с этим поделать. Его красивая голова, глубоко сидящие темные глаза — жадные, полные огня, дикие глаза, — его прекрасное тело, в котором так все гармонично и слаженно, покрытые мягкими волосами ноги, гладкая смуглая кожа. И руки, пальцы, сильные, хищные, бесстыдные пальцы, ощупывающие ее тело, с молниеносной быстротой расстегивающие ее одежду, ласкающие ее грудь, сжимающие ей горло.

Твердые, как железо, пальцы опаснее во сто крат, чем железо, потому что они не только наносят рану телу, они ранят нечто и в душе.

Рэйчел была всегда слишком занята домом, слишком погрязла в быте, слишком неорганизованна и слишком привязана к своим детям, чтобы уделять внимание Перл, но вечером пришел с работы отец, посмотрел на дочь и послал за доктором Спуром, который явился часа через два и сказал, что у Перл высокая температура и воспаленное горло, и предписал ей два дня лежать в постели. Это была катастрофа, потому что следовать предписанию врача — значило сорвать полет в Женеву ранним утренним рейсом в субботу.

После ухода врача отец вошел к ней в комнату поговорить. Мистер Фридель был невысокого роста — свой высокий рост Перл унаследовала от матери, — но вся семья считала, что наружность у него внушительная; прекрасный свежий цвет лица, уже начинавшая седеть небольшая бородка клинышком; весь его облик дышал достоинством. Перл считала, что он выглядит крупным финансистом, врачом-хирургом или даже дипломатом. Он всегда во всем отличался аккуратностью, держался спокойно, сдержанно, всегда был тщательно одет. Перл часто видела, как он в летний вечер шел по улице — ладный почтенный мужчина, весь подтянутый, — и всегда с радостью сознавала, что этот видный мужчина ее отец, но при этом недоумевала, почему он всего только помощник бухгалтера.

Выкурив небольшую сигару, мистер Фридель сказал:

— Ты где-то поранила себе шею, Перл?

— Шею? А, это пятно. Похоже на синяк, правда? Не знаю, откуда он у меня.

— С кем ты гуляла вчера вечером?

— С двумя подружками из нашего магазина. Они проезжали на машине и захватили меня с собой.

— Доктор Спур спросил меня, не перенесла ли ты какое-нибудь потрясение?

— Что?.. — Она засмеялась, но от смеха ей стало больно и она замолчала. — Вот если я не улечу на самолете в субботу — это будет для меня самым ужасным потрясением.

— Рэйчел сказала, что твои туфли были в грязи.

— Мы поужинали в ресторане в Челси, а потом поехали прокатиться через Кестон. Там мы немного прошлись. Вечер был чудесный.

Он сложил на груди руки и внимательно посмотрел на дочь.

— Я не хочу быть излишне любопытным, но, думаю, ты меня простишь. Тебе еще только девятнадцать, и так как матери твоей нет в живых… Порой приходится за тебя волноваться.

— Все в порядке, папочка. Не беспокойся.

Он прищурился и своими старчески-близорукими глазами обвел комнату.

— Как жаль, что у тебя нет брата такого же возраста, кого-нибудь, кто бы мог за тобой присматривать в компании. Была бы жива твоя мать…

Они помолчали. Он сказал:

— Порой мне кажется, у нас тут неподходящее соседство.

— Соседство? А что в нем плохого?

— Так, ничего. В своем роде даже неплохое. Почтенные люди. Только тут тебе не с кем встречаться. Взять хотя бы эту твою поездку — в Зерматт. Молодые клерки, электротехники и прочий народ. Хотелось бы кого-нибудь получше.

Интересно, что бы он сказал, если бы увидел меня вчера вечером, подумала Перл.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ничего. А что?

— Ты вдруг покраснела.

— Это, наверное, из-за температуры. Нет, серьезно, папа, ты должен уговорить доктора Спура позволить мне лететь! Ничего со мной не случится. В конце концов, это ерунда — красное горло и жар. Вот доберусь до Зерматта, и все как рукой снимет. А если я не улечу этим рейсом — это будет хуже всякого бедствия.

— А вдруг ты совсем разболеешься — вот уж действительно будет бедствие. — Он встал, потеребил бородку и снова взглянул на дочь. — Посмотрим. Лыжи требуют усилий, можно и перегреться, и промерзнуть. Ну, посмотрим. Может, завтра тебе станет лучше.

К ее досаде, в пятницу ей не стало лучше. Температура по-прежнему оставалась высокой, и доктор Спур даже мысли не допускал, чтобы она встала с постели. В совершенной панике она советовалась с Хэйзел, и в последнюю минуту отъезд пришлось отложить. А в субботу, когда уже было поздно, температура вдруг упала, и Перл, еле передвигая ноги, бродила по квартире, с нетерпением ожидая прихода отца. Вернувшись домой, он сказал, что достал ей билет туристского класса на ночной рейс в понедельник. Обошлось дороже, чем лететь с группой в пятницу, но он шепотом сообщил ей, что оплатит разницу, если она скроет все от Рэйчел.

Но на этом ее неприятности не кончились, потому что самолет попал в туман и его повернули на Цюрих, в Женеву он прилетел с опозданием на четыре часа, и она боялась, что и вторник тоже пропадет для лыж. В самолете она сидела с полным пожилым джентльменом, который пришел, по-видимому, в панику от мысли, что самолет может потерпеть аварию. От возбуждения он стал с ней разговаривать, а она, тоже в возбуждении, отвечала ему. Нельзя сказать, чтобы причина их волнений была одинаковой, но когда у тебя отпуск всего раз в году и три дня из этого отпуска оказались потерянными и когда, если не считать одной недели летом — срок слишком короткий, чтобы по-настоящему отдохнуть, — ты знаешь, что отпуска у тебя не будет еще целых двенадцать месяцев, — вот тут-то страх потерять из отпуска еще лишний день становится ничуть не меньшим, чем страх потерпеть аварию.

В конце концов она добралась до Зерматта во вторник вовремя — можно было еще успеть походить на лыжах, и Хэйзел с Крисом встретили ее так, словно между ними никогда и не было никакой ссоры, к тому же все воскресенье и часть понедельника валил сильный снег, погода прояснилась во вторник лишь с утра, и она провела десять превосходных дней и взбиралась на самые высокие склоны и впервые научилась как следует подниматься на гору елочкой. Она приглянулась инструктору, и он давал ей дополнительные уроки по горнолыжному спорту, и при этом бесплатно, а по вечерам они ужинали, пили и танцевали, и время проходило так прекрасно, что она позабыла о доме и за все время написала всего три открытки. И лишь в самый последний день она с тоской задумалась о каждодневной рутине и однообразии своей жизни, о своей скучной, ничего не дающей ни уму ни сердцу работе.

Но порой в душу ей закрадывался страх, он глодал ее, словно червь. Страх при мысли о том, что Маленький Божок, возможно, будет поджидать ее, когда она вернется домой.


Но он ее не поджидал, и, разумеется, она снова погрузилась в свою ежедневную рутину, как это происходит с каждым после чудесно проведенного отпуска.

Но отдых каким-то образом лишил ее душевного равновесия. Работа, которая была не лучше и не хуже многих других, стала казаться ей теперь скучной и надоедливой. Долгие часы стояния на ногах, вынужденная вежливость с придирчивыми пожилыми покупательницами, выбирающими дорогие духи, общение с остальными девушками-продавщицами, которые, казалось, ничем от нее не отличались, — молодые, в чем-то счастливые, в чем-то несчастные, поочередно то скучающие, то возбужденные, постоянно мечтающие о мужчинах, но не о первых встречных; болтающие о тряпках, косметике, деньгах и снова о тряпках, о поклонниках и опять о тряпках; чувствовать себя затерянной среди полутора тысяч служащих; каждое утро втискиваться в переполненный автобус, затем в поезд и снова в автобус, тратить целый час на дорогу; каждый день съедать дешевый завтрак в столовой на седьмом этаже; каждый вечер снова втискиваться в автобус, затем в поезд и снова в автобус; приходить домой и попадать в относительный комфорт и покой, в относительно неудобную и убогую обстановку, в ограниченный удушливый мирок, где живешь, словно в клетке. Деньги. Вечная нехватка денег. Еженедельный конверт — зарплата с удержанием. Деньги, забота о нарядах, ежедневная дорога. Снова деньги.

Как только мне исполнится двадцать один, размышляла она, придется откровенно поговорить с отцом: нельзя же тратить столько времени на дорогу. Может, подумать о том, чтобы переменить работу: от этого стояния у меня ломит спину — я слишком высокая. Но куда податься? Рост у меня подходящий для манекенщицы. Но там ведь нужна не женщина, а скелет. На машинке я печатать не умею, поэтому секретарша отпадает. Школьный аттестат с хорошими отметками, да только по гуманитарным предметам и по географии. Вот стукнет мне двадцать один, и я отсюда перееду. Но ждать еще целых тринадцать месяцев.

В один прекрасный день, вскоре после ее возвращения, в магазин зашел полный пожилой джентльмен, с которым она летела в самолете, и купил флакон духов. На нем был клетчатый костюм, еще больше подчеркивавший его полноту, и ей припомнилось, что костюм, в котором он летел в самолете, был тоже клетчатый, но только не такой крикливый, как этот. Он настоял, чтобы его обслуживала именно она, и держался с ней необычайно дружелюбно.

Молодой человек по имени Джеральд Воган начал осаждать ее звонками, и она несколько раз встречалась с ним. Она познакомилась с ним на вечеринке в Хэммерсмите, которую Д. Г. Эванс иногда устраивала совместно с фирмой Хэрродс. Джеральд работал у Хэрродса, но, несмотря на его безупречную наружность и блиставшие белизной манжеты — во всем Найтсбридже нельзя было отыскать таких белых манжет, — он, будучи приверженцем крайне левых взглядов, питал ненависть ко всему английскому и американскому, и в скором времени это ей порядочно наскучило и в качестве единственной темы для разговора просто приелось. Поэтому она начала избегать с ним встреч.

Прошло две недели, и на ее имя в отдел корреспонденции магазина пришло письмо. Хотя адрес на конверте был напечатан на машинке, само письмо было написано от руки. Наверху стояло: «Кадоган-Мьюз, 26», а в самом письме говорилось:


«Дорогая мисс Фридель,

В следующий четверг я приглашаю несколько своих друзей на концерт в Уигмор-холл, где будет исполняться моцартовский квинтет для кларнета. Зная, что вы питаете любовь к этому инструменту, я подумал, не захотите ли вы к нам присоединиться. Мы собираемся в 7.45 в Уигмор-холле (начало концерта в 8 ч). После концерта будет ужин.

Искренне ваш Уилфред Энджелл».


Вот-те раз, ну кто бы мог ожидать? Это ее позабавило, даже обрадовало в какой-то мере, показалось лестным. Пусть некоторые и сочтут это скукой, но все-таки разве не честь получить приглашение от такого, несомненно, респектабельного джентльмена, как мистер Энджелл? Хейзел в числе прочих всегда считала ее снобом, но разве это снобизм — любить самое лучшее, хотеть самого лучшего, радоваться общению с образованными, хорошо воспитанными людьми, людьми, занятыми важными делами, которых не заботят такие пустяки, как очередная получка или очередной поклонник? Перл всегда нравились люди, обладающие хорошим вкусом, хорошими манерами, хорошим воспитанием. Отец поощрял в ней эти склонности и мечтал, чтобы она тоже усвоила все эти качества.

Как бы там ни было, но она ни разу не слушала квинтет Моцарта, а мысль о том, что она услышит музыку в исполнении пяти кларнетов, показалась ей очень заманчивой. Она ответила на письмо согласием.

Прошла неделя, и дни стали удлиняться, и она больше не виделась с Джеральдом Воганом; но однажды ночью ей приснился Маленький Божок в виде некоего раззолоченного идола, сидящего со скрещенными ногами в храме, а она курила ему фимиам.

Она сказала отцу о приглашении и позвонила своей подружке Пэт Чейли, у которой была своя квартира, и Пэт сказала, пусть приходит, пожалуйста, она рада, если Перл согласна поспать ночь на раскладушке.

В четверг магазин работал допоздна, и она переоделась в гардеробе, расположенном в подвале, и, поскольку магазин с черного хода почти соседствовал с Уигмор-стрит, она дошла до концертного зала как раз вовремя.

Он уже был на месте и, как она правильно угадала, не в визитке. Но, слава богу, на этот раз он хоть не облачился в ужасный клетчатый костюм, а в синем он не казался таким толстым. Он поздоровался с ней вежливо, но сдержанно, словно приветствовал ее от лица кого-то другого; рука его была горячей; не хочет ли она раздеться, спросил он, и она ответила, нет, спасибо, и тогда он направился с ней в зал. Походка у него была внушительная, словно он привык чувствовать себя хозяином положения. И только когда они шли уже по проходу между рядами кресел, он вдруг сказал:

— Да, кстати, мистер и миссис Симон Порчугал в последний момент не смогли прийти, поэтому, боюсь, мы с вами будем в одиночестве.


Концерт оказался просто сказочным. Пережив вначале некоторое разочарование оттого, что в оркестре оказался всего один кларнет, Перл постепенно вся ушла в музыку и совершенно позабыла о своем спутнике. Но во втором отделении концерта, которое состояло в основном из произведений некоего Хауэллса, восторг ее заметно ослаб, она вернулась на землю и стала думать об обыденных вещах.

После концерта обещан ужин. А, брось Перл, не прикидывайся. Ведь на уме у тебя Маленький Божок, вот кто. А этот тучный, пожилой, процветающий стряпчий? Она явно произвела на него впечатление там, в самолете, этим все и объясняется, но все же… Сколько ему лет? Возможно, из-за полноты он кажется старше своих лет. Не древний, конечно, но старый. Пятьдесят с лишним? Перл довольно плохо разбиралась в возрасте мужчин, которым перевалило за тридцать. Хорошая кожа, здоровый вид, густые коричневатые волосы, зачесанные по моде и лишь чуть тронутые сединой на висках. Довольно представительный на старомодный манер. Производит внушительное впечатление, примерно как ее отец. Но надо же такой толстый. Развалился на своем месте, даже ее потеснил. Держится как Годфри, тогда в ресторане в Челси. И все-таки как он непохож на Годфри. Да и слава богу. Это настоящий джентльмен.

После концерта они прошли пешком до ресторана в конце Уигмор-стрит. «Не самый модный, — сказал он, — но кухня у них превосходная». — Однако Перл была разочарована. Ресторан не шел ни в какое сравнение с тем, куда водил ее Годфри Воспер. Мистер Энджелл поглотил вдвое большее количество блюд, чем она, за одно и то же время, и, хотя манеры его за столом были хорошими, они не отличались той утонченностью, которой ее учили.

Он вел себя с ней очень галантно, все время называл ее «мисс Фридель», относился к ней с уважением: именно такое отношение ей и нравилось, но она его редко встречала. Однако она обнаружила, что по характеру он вовсе не такой общительный человек, каким показался ей в самолете. Она чувствовала, что он ее прощупывает, все время осторожничает, боится перейти на чересчур дружеский тон. Под конец ужина он спросил ее, давно ли она увлекается игрой на кларнете.

— О, я вовсе на нем не играю, — сказала она. — Я люблю этот инструмент, но у меня нет его. Я несколько раз пробовала играть на кларнете, вот и все. Мне очень нравится кларнет. Кстати, откуда вы узнали, что меня интересует этот инструмент?

— Вы упомянули об этом, когда мы летели в самолете.

— Разве? — она не помнила. — Я однажды купила старую флейту, но у меня, правда, не было времени учиться играть и к тому же мы живем в небольшом доме. У меня есть сводная сестричка, и она рано ложится спать.

Он надул полные щеки и с удобством вытянул ноги.

— Жаль. Я наблюдал за вами во время концерта. Вы были увлечены музыкой.

— О, мне бы так хотелось играть на кларнете! Это мое самое заветное желание. Но теперь уже поздно об этом думать… А вы играете, мистер Энджелл?

— Отнюдь нет. — Он поспешно положил себе на тарелку два последних тоста, пока официант не унес их. — Как видите, я люблю музыку. Но мое хобби — другой вид искусства. Я коллекционирую мебель, старинную мебель, и картины. — Он сосредоточенно грыз тост. — Когда-нибудь я вам их покажу. В этих вещах я специалист.

Так шла их беседа. Подали счет, и он оплатил его, дав на чай пять шиллингов. Но в этом ресторане его, по-видимому, хорошо знали, и она сочла, что сумма чаевых была достаточной. Постепенно удалось заставить ее разговориться. Не часто случалось, чтобы мужчина, к тому же интеллигентный и весьма приятный, задавал ей такие вопросы, какие задавал он, и выслушивал бы ее ответы с таким льстящим ей вниманием. Он очень умело ставил вопрос, который вызывал ее на спор, а затем, само собой разумеется, ей приходилось аргументировать свою точку зрения. Вероятно, он пользовался таким приемом в своей адвокатской практике. А тут еще и выпитое алжирское вино слегка бросилось ей в голову.

Ей все еще с трудом верилось, что этот почтенный богатый джентльмен…

— Вы как-нибудь непременно должны прийти и взглянуть на мои картины. — Она знала, что многих сорока- и пятидесятилетних мужчин еще очень и очень интересовал этот вопрос, но ей почему-то казалось, что он не относится к такому типу. У нее мелькнула мысль, уж не собирается ли он взять ее к себе в секретарши?

Наконец он взглянул на часы и сказал, господи, мне пора, мы очень приятно провели время, могу ли я вас куда-нибудь подвезти? И она сказала, ну что ж, если вам по пути, и он сказал, да, разумеется, я заказал машину на одиннадцать тридцать.

И он с шиком подвез ее к дому подруги, хотя машина оказалась старомодной и неуклюжей по сравнению с той, которую одолжил или украл Маленький Божок. Они подъехали, и он сказал:

— Я очень приятно провел вечер. Вы не возражаете пообедать у меня в следующую пятницу в восемь вечера?

У нее мелькнула мысль: ну вот, то самое, ну и фрукт, никогда бы не подумала. Что же мне ответить? Но не успела она произнести и слова, как он добавил:

— Я пригласил еще четверых друзей, думаю, что уж кто-нибудь из них обязательно явится.

Она взглянула на него и впервые за все время заметила в его глазах задорный огонек. Она рассмеялась и сказала:

— Благодарю вас, мистер Энджелл. С удовольствием. И спасибо вам за сказочный вечер.


На следующий день она с Пэт Чейли отправилась вечером в кино и вернулась поздно, и, так как на остановке не оказалось автобуса, она решила пройтись пешком. До дому было всего двадцать минут ходьбы, да и ночь стояла ясная, лунная. Когда она пришла, отец уже лег спать, а Рэйчел сказала ей:

— Тут заходил молодой человек, часов в семь, спрашивал тебя. Я сказала, что тебя нет дома.

Перл намазывала себе сандвич.

— Он назвался?

— Нет, он не назвал себя и не сказал, что ему нужно.

Перл было не так уж трудно догадаться. Джеральд Воган пытался уговорить ее принять участие в какой-то сидячей забастовке перед зданием американского посольства. Она вздохнула. Наверное, она никогда не встретит подходящего молодого человека, который ведет себя нормально. Ей попадались либо политические агитаторы, либо сексуальные маньяки, а то и такие, что удирали с танцев и напивались…

— Какой он из себя? — коротко спросила она.

— Небольшого роста. Худощавый. Броско одет, но они теперь все так одеваются, в наше время молодые люди не выряжались, словно петухи. Со шрамом над бровью. Жаль, что ты запоздала. Почему ты не ходишь в кино в Кройдоне? Это гораздо дешевле.

Пилка для хлеба скользнула мимо булки, чуть не порезав ей большой палец. Перл сосала кончик пальца. — Что ему понадобилось?

— Я же сказала, он позвонил в дверь и спросил тебя, и я ответила, что тебя нет дома. На большой машине. Зеленая машина с широким задним стеклом. По мне — слишком показная.

— И он ничего больше не сказал?

— Нет, сказал, что заедет попозже вечером. Но я полагаю, для визитов уже поздно.

Перл глянула на часы. Смешно, право. Пальцы ее дрожали, и она никак не могла взять себя в руки. Она внимательно вгляделась в циферблат часов. Четверть двенадцатого. Она вспомнила, как шла пешком одна до станции при свете луны. Разумеется, вся улица освещалась, но, поскольку район был застроен давно, освещение было слабоватым. Когда она свернула на Севеноукс-авеню, там было совсем безлюдно, как всегда по обочинам стояли ряды машин, но зеленого чудовища с его Божком за рулем среди них она не заметила.

Она откусила сандвич, но аппетит вдруг пропал.

— Я устала, лучше поем в постели. Если… если этот человек снова явится, скажи ему, что я уже в постели и сплю, хорошо?

Рэйчел спросила:

— Значит, ты его знаешь?

— Да, я пару раз с ним встречалась. Но он не в моем вкусе.

— Пожалуй, верно, это не твой тип. Так я постараюсь от него отделаться, да?

— Да, пожалуйста.

— Если ты не моя дочь, не думай, что я за тебя не отвечаю, — продолжала Рэйчел. — Твой отец обвинит меня, если ты попадешь в беду.

— Да нет, не стоит волноваться. Ни в какую беду я не попала.

— Твой отец человек в высшей степени порядочный. Ты это знаешь. Может, оттого, что он родился не в Англии. Он прожил в этом доме двадцать два года, и все соседи на этой улице его уважают. Вечно слышишь: «Доброе утро, мистер Фридель», «Добрый вечер, мистер Фридель». И оба наши мальчика ходят в среднюю школу. Поэтому веди себя осторожней, как ради него, так и ради самой себя.

— А когда я давала ему повод для волнений? Когда?

— Нет-нет… — Рэйчел закивала головой, на лоб упала прядь крашеных волос. — Ты всегда была разумной девочкой. Но в последнее время стала более скрытной, не говоришь, куда идешь или где была. Твой отец это заметил. А ты хорошенькая, хотя и слишком высокая, — тут недолго и в беду попасть.

Спальня Перл выходила окнами на улицу, и, прежде чем выключить свет, она задернула шторы и посмотрела через щелку в окно. Кругом было безлюдно и тихо. Но тут она увидела бегущего человека. Сердце ее бешено заколотилось. К счастью, фигура промелькнула мимо, и она снова стала глядеть направо и налево, не прячется ли кто-нибудь за стоящими у тротуара машинами.

Но никого не было, и он так и не появлялся. В субботу и воскресенье он тоже никак не давал о себе знать.

Ее работа начиналась без четверти девять, а это означало, что из дому ей нужно было каждое утро выходить в половине восьмого, чтобы доехать на автобусе и успеть на поезд в 7.55.

Следующий понедельник перевернул все.

Когда он сел рядом с ней в поезде, она была уже наполовину готова к встрече. Беда в том, что любая подготовка не избавляет от испуга, потому что к самому событию подготовиться невозможно, ждешь только, что оно должно произойти.

Вагон был без купе, такой, где пассажиры сидят по двое с каждой стороны напротив друг друга, а посредине проход. Он, должно быть, стоял рядом позади нее, потому что, когда подошел поезд, началась обычная толкучка и в одно мгновение все места оказались заняты и проходы забиты. Поэтому при всем желании она не могла встать и уйти, и так они сидели в полном молчании до тех пор, пока поезд не застучал по рельсам. Двое сидящих напротив мужчин делового вида с трудом развернули в этом стесненном пространстве газеты. Перл открыла сумочку, вынула роман в карманном издании и принялась за чтение.

— Тебя вчера вечером не было дома, — сказал он.

Черный свитер и черные габардиновые брюки, рубашка цвета сливы, желтый галстук. Прошел месяц, как она с ним виделась, и он показался ей совсем не таким, каким она его помнила, и в то же время это был Божок, собственной персоной. Менее опасный, более простой, совершенно заурядный; шоферишка какой-то, профессиональный боксер низшего разряда; неприятный голос, неотесанный, дешевка да и только. Как она могла вообще обратить на него внимание? К тому же еще и бояться. Но все тот же красивый профиль, те же темные живые глаза, гладкая, смуглая кожа, буйная шевелюра, олицетворение энергии, пылкой эгоистичной энергии, так и прущей из каждой его поры; упругие мускулы, сильные, ищущие руки, быстрые, как рапира, полные жизни, нахальные. Она согнула обложку, пошире открыла книгу.

Он сказал:

— Как прошел отпуск? Сногсшибательно? Хорошо походила на лыжах? Я был занят. А то бы пришел раньше.

Понизив голос, она ответила:

— Я не хочу с вами разговаривать. Оставьте меня, пожалуйста, в покое.

— Да брось! Может, тогда вечером я немного перегнул. Но ты напрасно поддалась панике. Я бы тебя и пальцем не тронул. Честно. Это не в моих правилах.

— И не в моих тоже.

— Ну, хорошо, извини меня за тот вечер. Я же сказал. Извини меня. Мы просто друг друга не поняли, верно?

Сосед напротив свернул «Дейли телеграф» и взглянул на них.

Годфри продолжал:

— Здорово ты меня в тот вечер обвела вокруг пальца. Как ты добралась до дому?

Она не ответила.

— Не хочешь со мной знаться потому, что я простой шофер? Придаешь этому значение? Дружишь с важными шишками, с мелкотой не водишься? Это временно, дай только взять разгон. Все боксеры подрабатывают, пока им не улыбнется судьба. А мне уже недолго ждать, это уж точно. В следующем месяце у меня бой с Бобом Сандерсом.

— Прошу вас, оставьте меня, — повторила она. — Не знаю, как у вас хватило наглости, бесстыдства прийти и…

— Что? Мы просто не поладили прошлый раз, вот и все. Я же сказал, что прошу прощения. После такого боя, как в тот вечер, чувствуешь себя, словно пьяный, никак не можешь расслабиться. Не можешь, и все тут, а встретишься с девушкой — и помогает. Аж за живое берет, вот как. Поэтому мы тогда и не поладили. Но в следующий раз все будет по-другому. Можешь на меня положиться!

Поезд с грохотом мчался вперед. Рука его дотронулась до ее руки. Словно прикосновение железа, но железа, в котором заложено что-то магнетическое. Она чувствовала себя словно загнанное животное. А что, если сказать: этот человек ко мне пристает! Будьте добры, попросите его оставить меня в покое. «Дейли телеграф» и «Миррор», сидящие напротив, придут в замешательство, будут недовольны. В чем ты его, собственно, обвиняешь? Те синяки и царапины давным-давно прошли.

— Я сегодня весь день свободен, — сказал он. — Впервые за много недель. Можем обколесить весь город. Классно поужинаем. И я тебя пальцем не трону. Ей богу. Слово Годфри.

Станция Клэпэм. Что ее ждет, когда они приедут на вокзал Виктории?

— Ты совсем не такая, как другие чувихи… другие девушки. Это кое-что значит. Честное слово, ты меня раззадорила. Никогда со мной такого не бывало, поверь мне. Я все время думаю о тебе. А ты-то хоть раз обо мне вспомнила?

Тут она посмотрела на него, глаза их встретились.

— Нет.

— Нет? Честно?

За свою сравнительно короткую жизнь она привыкла к любым взглядам — от почтительно джентльменского восхищения до неприкрытой похоти, но так на нее еще никто не смотрел. Маленький черный леопард, выжидающий, когда покроет свою самку.

Она сказала:

— На вокзале, Годфри, не ходите за мной, не то я обращусь к первому же полицейскому. Я не вру. Так и знайте. Я не могу больше выносить вашего вида, поэтому прошу вас — убирайтесь прочь и оставьте меня в покое!

Ей стоило немалых усилий выговорить это, и она откинулась назад на сиденье, еле переводя дух и испытывая слабость и тошноту. Он молчал, пока они не въехали на мост. Тут он сказал:

— Ладно, Устричка, на этот раз я тебя послушаюсь. Но ты от меня так просто не отделаешься. В этом я готов тебе поклясться. Ты мне засела в душу, и думаю, что и я тоже засел тебе в душу, хотя ты этого и не признаешь. Глубоко засел. Поразмысли об этом. Мы с тобой еще встретимся.


В это утро она продала не тот номер помады, разбила дорогой флакон с туалетной водой и прозевала покупательницу, потому что не проявила должного внимания к даме, которая желала получить совет. Но Годфри опять не появлялся целую неделю, и она начала надеяться, что сумела отделаться от него навсегда.

Наступил четверг и обед на Кадоган-Мьюз. Волнуясь и боясь опоздать, она явилась раньше назначенного часа, но все четверо гостей уже были в сборе. Особняк был роскошный, но мебель показалась ей несколько странной, большинство предметов из светло-коричневого полированного ореха с большим количеством всяких завитушек и золотых украшений и с мраморными досками. Создавалось впечатление, будто ты очутился в одной из мебельных лавок в Найтсбридже. И комнаты были настолько заставлены мебелью, что почти невозможно было двигаться, без того чтобы на что-то не наткнуться. А на стенах было навешано картин больше, чем в Национальной галерее. Даже в туалете висело пять картин.

Другими приглашенными были некие мистер и миссис Бриан Аттуэл; он — какая-то видная фигура на телевидении и в театре; и мистер и миссис Симон Порчугал, молодая пара лет под тридцать, обоим не откажешь в уме и практичности. Он — агент по продаже земельных участков, совершенно, правда, непохожий на тех агентов, с которыми Перл приходилось встречаться прежде. Во время обеда она испытала несколько неприятных минут, когда не знала, ту ли взяла вилку, и т. п., но все в общем сошло благополучно. К счастью, разговоры не смолкали, так что ей не пришлось говорить слишком много. За столом прислуживал лакей, но Перл осталась о нем невысокого мнения и приметила, как мистер Энджелл раза два кинул на него раздраженный взгляд.

И только под самый конец вечера она поняла, что он и сам нервничает. Это было для нее неожиданностью, потому что, не считая встречи в самолете, он всегда казался ей очень уверенным в себе, если не сказать больше; шагая, он еле взирал на других, словно некий восточный султан, а говорил всегда так, словно знал, что не встретит никаких возражений. И уж, само собой разумеется, он был куда богаче, чем она могла даже предположить. Он сказал, что отдавал восемь своих стульев на выставку, устроенную в прошлом году в павильоне в Брайтоне. Он участвовал в каких-то крупных сделках по продаже земельных участков совместно с мистером Порчугалом. Недавно он выступал защитником мистера Аттуэла в процессе, связанном с профсоюзом актеров, и при этом упоминались известные имена.

Перл не могла принимать участия в этих разговорах, хотя мистер Энджелл, будучи человеком хорошо воспитанным, делал все, чтобы она не чувствовала себя лишней. Она сидела справа от него и, по мере того, как робость ее понемногу проходила, стала подмечать его привычные жесты. Он то и дело потирал один о другой большой и указательный пальцы левой руки, словно раскатывал хлебный мякиш; он брал в руку бокал с вином, чтобы поднести ко рту, но вдруг останавливался и пускался в пространные рассуждения, так что создавалось впечатление, будто он собирается предложить какой-то длинный тост. И он слишком часто мигал глазами. Для его возраста у него были хорошие густые ресницы, и он то и дело прикрывал ими бесцветные глаза.

Обед длился очень долго, еда была отменной, подавались самые изысканные блюда, которых она раньше никогда не пробовала, и вино, а под конец ликеры. Но вечер в конце концов подошел к концу, и обнаружилось, что на этот раз мистер Энджелл заказал машину, чтобы отвезти ее на квартиру к Пэт Чейли, и она снова вернулась с шиком, у нее слегка кружилась голова, но она была удовлетворена вечером, проведенным в роскошной обстановке, которая пришлась ей по вкусу. На нее произвело впечатление все: богатство, культура, беседы за столом, но она по-прежнему была несколько озадачена всем происходящим. Несомненно, мистер Энджелл увлечен ею и хочет ей это показать с помощью всех этих благородных жестов с целью ее развлечь. Она, соответственно, была польщена и даже благодарна ему за это, но никак не могла взять в толк, чем все это может кончиться.

Расставаясь, она мило поблагодарила его за вечер, а на следующий день, заглянув в книгу этикета, написала письмо, где снова поблагодарила его. Прошли три недели, и чуть ли не каждый день она ждала от него ответного письма с предложением снова встретиться. И каждый день в течение какого-то времени, хотя она и уверяла себя, что это глупо, она ожидала увидеть Маленького Божка, поджидающего ее где-нибудь за углом.

Но под конец она свыклась с мыслью, что никогда больше не услышит ни про того, ни про другого, что оба они бросили ее так же быстро, как нашли, — каждый по-своему каким-то непонятным загадочным путем.

Глава 5

Годфри терзала досада. Он не любил признавать за собой какие-либо недостатки, но теперь со всей очевидностью понял, что выставил себя перед ней круглым дураком. Единственный раз девушка взяла его за живое, и надо же, чтобы все так повернулось. Хорошеньких женщин хоть завались, а он почему-то прицепился к этой одной.

С самого начала, так сказать, с первого удара гонга, все шло не так, как надо, а этот второй раунд окончательно все испортил. Он никогда не был насильником: в этом не было необходимости, от отсутствия выбора он не страдал. Девицы говорили ему, что внешность у него не хуже, чем у кинозвезды, и даже если они его и перехваливали, то во всяком случае не слишком. По части женского пола у него всегда была зеленая улица, обычно даже чаще, чем он в том нуждался.

И надо же было выискать такую, которая разыгрывала из себя недотрогу. Он сразу понял, что она не похожа на других, но поначалу повел дело с прохладцей. Это часто себя оправдывало, потому что девушки не могли понять, нравятся они тебе или нет, но на сей раз этот подход себя не оправдал, во всяком случае его дальнейшее преследование не увенчалось успехом.

В тот раз в поезде он вовсю старался оправдаться перед ней, но оправдываться он никогда не умел. Всему причиной бой, когда у тебя все внутри взбудоражено, когда кровь так и стучит в висках и пульсирует в мускулах. Наверное, такое бывало в старину — убиваешь человека, а потом овладеваешь его девушкой. Поэтому он не придал большого значения тому, что она оказалась из другого теста, чем другие; птица более высокого полета и гордячка, и он оскорбил ее чувства и, может, даже напугал ее — хотя, честно говоря, он считал, что тут она прикинулась; почему ей, собственно, пугаться того, о чем другие девушки только и мечтают?

Но он все слишком затянул, звал и звал ее в лесу, употребил даже несколько крепких словечек. Потому что он всегда получал то, что хотел, — чего трудно ожидать от парня, выросшего в приюте, но между тем именно так оно и было в существенных вещах. Чего бы Маленький Божок ни пожелал, Маленький Божок получал. Но в этот раз он вел себя как последний грубиян. Сначала ему не дали добить Хертца, а потом вдобавок она от него удрала. Он наверняка бы ей показал, если бы смог ее отыскать. И он очень пожалел потом, пожалел, что вел себя как последний хам, и попытался все уладить. Он до сих пор этого хотел. Ужасно хотел. Он должен это сделать. Мысли о ней не давали ему покоя. Чего бы Маленький Божок ни пожелал, Маленький Божок получал. Даже если та, которую он пожелал, не желает его. Но в это он никак не мог поверить. «Агрессивный» — такое слово употребляли в отношении него, так его называли в приюте. «Агрессивный». Это ему нравилось. Он такой и есть. Жаль только, что и с женщинами он такой, не хватает ему тонкости, подхода — это его злило.

В Трэд-холл он отправился по чистой случайности, и причиной всему была его «агрессивность», проявленная им год назад. Как раз, когда его временно дисквалифицировали, в середине срока, он попал в Ньюмаркет, — был напарником в тренировках у одного менеджера, — ну, а когда бывали простои, он понемногу подрабатывал, делал, что подвернется; так он получил работу перевезти кое-что на фургоне для сэра Джорджа Вейленда — не на своем, а от тренировочного зала, он перевозил вещи в его загородный дом, расположенный в двадцати милях от города. Сэру Джорджу, по-видимому, понравился Годфри, — в этом не было ничего необычного, он многим нравился, — и сэр Джордж в юности немного занимался боксом, так он ему сказал; и поэтому по окончании одного матча Годфри остался в его загородном доме, куда хозяин созвал гостей, и Годфри помогал, чем мог, выполняя разного рода поручения.

В тот день, когда гости начинали разъезжаться и Годфри тоже собрался уехать, сэр Джордж вдруг позвал его к себе и сказал:

— С шофером леди Воспер случился удар, его отправили в больницу. Тебе когда-нибудь приходилось водить «дженсен»?

Он ответил, нет, не приходилось, но он может водить любую машину, были бы только четыре колеса; и эта женщина встала с кресла, подошла к нему и посмотрела на него таким взглядом, словно выбирала кусок мяса на рынке. Она была средних лет, с мужской походкой, в юбке, слишком короткой для ее возраста, и она не понравилась ему с первого взгляда. Он подумал, скажу-ка я ей, пусть катится куда подальше со своей вшивой машиной, но в этот момент она спросила:

— Вы ведь боксер, не так ли, Браун? И вас удалили с трека, а? Дисквалифицировали? Выходили в пьяном виде на ринг или что-нибудь в этом роде?

— Я не пью, — ответил он и посмотрел на нее взглядом, способным, казалось, испепелить на месте.

Но она только сказала:

— Я гонщица, Браун. И меня тоже удалили с трека. Временно лишили прав. За езду в нетрезвом состоянии. Так что мы с вами в какой-то мере друзья по несчастью. — И она резко засмеялась.

Он стоял в растерянности, не зная, как к этому отнестись, уйти или сказать в ответ что-нибудь грубое, когда в разговор вмешался сэр Джордж:

— Леди Воспер запретили водить собственную машину, Браун. Не отвезете ли вы ее в ее имение в Суффолке? Примерно пятьдесят миль отсюда. Надеюсь, вас это не затруднит. Это почти по пути в Лондон. Если, конечно, вы туда собираетесь.

— Заработаете пять фунтов, — сказала эта самая Воспер. — Если доставите меня туда в целости и сохранности. Мне утром ехать на охоту. Ну что, повезешь меня, мальчик? Выскажись.

И он высказался. Почему бы не попробовать разок? Но когда он сел в машину, она села с ним рядом на переднее сиденье и стала внимательно следить, как он справляется, особенно с автоматическим переключением скоростей, в чем нужна сноровка, потому что левая нога остается без дела. Но после нескольких ужасных толчков, когда он нажимал на тормоз вместо сцепления, он научился.

Почти всю дорогу к этому месту, Хэндли-Меррик — деревне, где она жила, она болтала. Немного спустя он волей-неволей вынужден был признать, что она была стреляной птицей. Она знала о машинах такие вещи, о которых Годфри и понятия не имел. Она самым настоящим образом участвовала в автомобильных гонках, заявила она, да еще где — в Силверстоуне, и хотя он вначале недоверчиво хмыкнул, но потом подумал, что, может, это и правда. Она знала мотор гоночной машины «астон-мартин» до винтика, так же как любая женщина знает содержимое своего туалетного стола. Она ничего не смыслила в боксе, но по части охоты, автомобильных гонок, стрельбы, альпинизма — тут она всякому готова была дать очко вперед.

И пока они ехали, он стал чувствовать себя с ней все более непринужденно и вскоре начал рассказывать о себе, как он стал членом Ассоциации боксеров-любителей, одновременно подрабатывая в гараже, где перекрашивал краденые машины, был рабочим на стройках, помощником букмекера на собачьих бегах. Она спросила его, и он рассказал ей, как человек по имени Реган заплатил ему 100 фунтов, чтобы он стал профессионалом, и дал ему возможность участвовать в нескольких матчах в легчайшем весе. Так продолжалось недолго, и вскоре он начал выступать как Годфри Браун из Бирмингема, и его перевели в полулегкий вес.

А затем с ним случилась беда, по правде говоря, из-за Регана, но расплачивался он, Годфри, и Британская ассоциация по контролю над боксом сделала ему предупреждение. После чего он перестал ладить с Реганом, и как-то вечером, после матча, единственного матча, когда бой был остановлен, — он выступал против боксера легкого веса по фамилии Кармел, — Реган вошел к нему в раздевальню, когда он еще не остыл после боя, и начал ему выговаривать за то, что он плохо боксировал. И каким-то образом Годфри не совладал с собою и в одно мгновение подбил Регану глаз и пустил кровь из носа. На следующий день Реган его выставил, и им снова занялась Британская ассоциация по контролю над боксом, и на этот раз его оштрафовали на 20 фунтов и дисквалифицировали на год.

Леди Воспер все это показалось очень забавным, и то обстоятельство, что она сочла все это забавным, позволило Годфри увидеть свои беды в другом свете. Она, в свою очередь, рассказала ему, как однажды вечером, возвращаясь домой в Лондон, на большой скорости вела машину и как около Чэлмсфорда машину занесло на обледеневшей дороге и она налетела на грузовик. Повреждение оказалось не таким уж серьезным, но подъехала полиция и у нее взяли пробу на алкоголь и нашли, что она выпила сверх нормы, и ее оштрафовали на 100 фунтов и лишили прав на год — впереди еще оставалось девять месяцев.

— Пьяная? — ответила она на его вопрос. — Нет, пьяной я, конечно, не была. Набитые дураки! Я тогда, правда, немало выпила, А когда я не пила? На вождение это ничуть не влияет, наоборот, я становлюсь осторожнее. Еще девчонкой мне приходилось возить домой отца на «бентли», огромном, словно паровоз, и с мощным мотором. Тогда я еще больше пила, бывало, еле на ногах держалась. Но водила машину ровно по прямой — это у меня в крови. Я, бывало, как сяду за руль, включу первую скорость, так и еду до самого дома. Она много съедала бензина, зато была безопаснее всего. Чертовы идиоты — и к чему им эти пробы на алкоголь! Лучше бы пробовали, какие у кого мозги!

Годфри хотел было сказать ей, что он так никогда и не удосужился получить водительские права, но потом решил, что лучше не стоит в этом признаваться. И хорошо сделал, потому что, когда они подъехали к дому, где она жила, она спросила, не хочет ли он поработать у нее временно шофером, пока ее прежний шофер не вернется из больницы. Он согласился и подумал, если я хоть что-нибудь смыслю, работа эта надолго; он видел, как этого самого шофера вынесли на носилках два санитара к машине «скорой помощи» — тот был без сознания и хрипел. Годфри только раз видел человека в таком состоянии, на ринге, и по дороге в больницу он «сыграл в ящик».

И он остался и оказался прав: прежний шофер так и не вернулся, и временная работа сделалась постоянной, а постоянная — незаменимой.

Леди Воспер имела отличную квартиру в Лондоне и, кроме того, загородное имение Меррик-Хауз в Суффолке и большую часть времени проводила в Лондоне, а не за городом, но Годфри, по-видимому, пришелся ей весьма кстати и там, и здесь. У нее почти не было никакой прислуги ни в Лондоне, ни в Суффолке, только муж с женой в обширном имении в Суффолке и приходящая служанка на Уилтон-Кресчент — да еще Годфри. Годфри был необходим ей постоянно, потому что возил ее повсюду.

Меррик-Хауз в Суффолке был, по мнению Годфри, совсем лишним. Дом был такой же большой, как тот приют, где он вырос, и почти такой же уродливый. Все Восперы, по словам леди Воспер, были людьми военными, за исключением того, кто построил этот дом, он был торговцем и нажил себе состояние во времена королевы Виктории; это он снес старый дом и на его месте построил вот этот. Но если он его и построил, следы пребывания в нем оставили одни военные. Имение было загромождено всякими трофеями, добытыми на поле боя в таком-то сражении, в такой-то войне; чей-то штандарт, добытый в битве при Мальплаке, мушкеты времен Ватерлоо, пушки из Севастополя. Здесь ты вечно на что-нибудь натыкался. Но с тех далеких времен была пережита еще одна война, тогда в доме размещалась школа десантников, и с той поры никто не тратил денег на ремонт дома, поэтому большая его часть была здорово запущена. Небольшое крыло, где обитала леди Воспер, было довольно уютным, но в основном здании гуляли сквозняки, словно на строительной площадке, и по ночам оно напоминало Годфри таинственный замок из детских сказок.

Работа шофера вполне его устраивала, поскольку срок его дисквалификации еще не кончился, и Годфри старался всячески услужить леди Воспер, потому что, по его наблюдениям, она была знакома решительно со всеми и в свое время сможет замолвить за него словечко и помочь ему выйти в люди. Прошло более двух месяцев, пока ему, наконец, не стало ясно, куда все дело клонится. Рудольфо Валентино Брауну и в голову не приходило, что Флоре Воспер нравится не только то, как он водит машину. Наивный Маленький Божок.

Но дальше намеков она не шла, и после некоторых колебаний, выжидания и наблюдений, он принял вызов. Из ее слов он догадался, что ей было что-то около сорока шести, но Годфри не вдавался в детали в таких вопросах, где дело пахло для него прямой выгодой. К тому же это что-нибудь да значит — стать любовником настоящей виконтессы. Первый и единственный раз в жизни, когда он волновался. И не только потому, что она годилась ему в матери. Нет, в этом было нечто большее.

И, если разобраться, она не так уж плохо выглядела, особенно при неярком освещении, и ему пришлось признать, что она его даже кое-чему научила. И ей он нравился. Энергии у него было хоть отбавляй, ему не надо было тренироваться. В ней ему особенно нравилась одна вещь: она не любила разводить слюни. Большинство женщин после этого разводят слюни и несут всякую чепуху о любви. Они льнут к тебе так, что от них просто тошнит. Даже после, когда тебе хочется покурить и мысли уже далеко, они обвивают тебя своими потными руками и начинают изливаться о том, как это все удивительно и чудесно. Леди Воспер этого не делала. Ни разу. То, что ей хотелось, она получала, и когда это кончалось, то кончалось и все.

Поэтому было странно и в то же время вполне понятно, что их отношения внешне почти не изменялись. В спальне она называла его Годфри, но за ее порогом он был Браун. И в течение долгого времени он ни разу не называл ее в лицо Флорой. Женщине, когда она глядит в потолок, довольно трудно сохранять командное положение, но во всех остальных случаях командовала всегда она.

Единственной ложкой дегтя в бочке меда, единственным неприятным осложнением во всем этом была Мариам, дочь леди Воспер, лет двадцати шести или что-то вроде этого, с прыщавым постным лицом. Она была замужем за каким-то театральным деятелем, и, как казалось Годфри, леди Воспер содержала их обоих. Поэтому между соперничающими претендентами на великодушие леди Воспер возникла своего рода вражда. Мариам вскоре догадалась, что происходит между матерью и ее шофером, и она изо всех сил старалась навредить Годфри, где только могла. Как-то раз Годфри подслушал у двери, как Мариам ссорилась с матерью из-за бесконечных дорогих рубашек, галстуков и курток, которые та ему покупала. Леди Воспер только рассмеялась в ответ и сказала, что она ему ничего не покупает и что он сам распоряжается своими деньгами, и Мариам сказала, значит, ты, видимо, страшно ему переплачиваешь, и леди Воспер сказала, нет, наоборот, и что у нее никогда еще не было такого прекрасного шофера.

К тому времени, когда кончился срок его дисквалификации, он уже прослужил у леди Воспер четыре месяца, но был вовсе не намерен даже на время отказываться от такого теплого местечка. Мускулы у него ослабли, и ему нужно было заняться серьезной тренировкой, и он заявил леди В., что в свободное от работы время будет тренироваться и одновременно подыщет себе нового менеджера, что было делом отнюдь не легким, ибо Реган звонил всем и каждому о своем подбитом глазе и прочем. Имя Годфри Браун одно время сделалось прямо-таки одиозным. И тогда леди В. сказала:

— Почему бы тебе не поменять свое имя? Люди все скоро забывают.

— Этого-то они не забудут, — ответил он. — В боксе все друг друга знают.

И тут она сказала:

— Да, но тебе будет легче выступать под другим именем, да и, кроме того, «Браун» — скучная фамилия. Ты когда-нибудь знал своего отца?

— Я и мать-то свою никогда не знал, — ответил он. — Эту потаскуху. Фамилию «Браун» мне выдали в приюте.

— Дали, — поправила леди Воспер.

— Верно, дали. Дали мне в приюте.

Они вели этот разговор в машине по дороге в Хендли-Меррик, и он вдруг спросил:

— А что если взять фамилию «Воспер»? Не насовсем, а только для бокса. Боксировать под именем Годфри Воспер. — Он не представлял, как она к этому отнесется, но ей это, по-видимому, понравилось, даже позабавило, пощекотало ее честолюбие, словно в ее честь назвали скаковую лошадь, и таким образом с этим вопросом было решено.

Вскоре он познакомился с Робинсом, который в прошлом сам был боксером, а теперь менеджером двух других парней и который изъявил желание взять к себе и Годфри. Робинс был еще менее разворотливым, чем Реган, и совсем неподходящим человеком для такого напористого парня, как Годфри, но, по крайней мере, он работал в Лондоне, и Годфри подписал с ним контракт, но только на два года вместо обычных трех лет, потому что Робинс не заплатил ему ничего при поступлении. Годфри все еще питал надежду на то, что леди Воспер нажмет на свои тайные пружины или замолвит за него словечко перед своими влиятельными друзьями, однако надежды его оказались напрасными.

Он провел у своего нового менеджера два боя — никчемные первые бои, какими открывают программу, пока публика пробирается на свои места, и леди В. видела, как он выиграл первый из них задолго до окончания, а потом ей пришлось лечь в больницу на пару недель и он был полностью предоставлен самому себе.

Итак, обретя полную свободу, он начал брать зеленую машину и предпринимать небольшие увеселительные поездки и после ссоры со своей очередной девочкой закончил один из вечеров в Трэд-холле в Редгейте в поисках новой кандидатки, и надо же было такому случиться, что он познакомился там не с кем-нибудь, а именно с Перл.

Она, по правде говоря, была для него чересчур высока и совсем не в его духе — он любил более ярких. И к тому же она не желала иметь с ним дела. Поэтому он попытался выкинуть ее из головы.

Он усиленно пытался выкинуть ее из головы.

В Ярмуте на ярмарке была одна женщина, которая торговала любовным зельем, и Годфри подумал, а что если кто подсыпал этого самого зелья ему в жареную картошку вместо перца. Слово «любовь» было ему чуждо, он и мысли о ней не допускал. Это было не по его части. Но он хотел Перл, как никого прежде, и чувствовал, что хотел ее насовсем. В том-то и была вся загвоздка. А уж если Маленький Божок что-то желает, Маленький Божок это получает.

Попытавшись дружески объясниться с ней в поезде и потерпев вторично провал, он некоторое время ничего больше не предпринимал. Флора Воспер вернулась из больницы и была сильно не в духе, с ней было трудно ладить. Он догадывался, что это от всяких там исследований и анализов, и, когда он ее заставал без косметики, вид у нее был мертвенно-бледный, такой, словно ей нанесли удар в солнечное сплетение, и она старалась в таком виде ему не показываться. Обычно ему всегда удавалось ее рассмешить — она любила смеяться, — но теперь это стало не так-то просто.

Как-то раз он впервые поймал Мариам на месте преступления. В лондонскую квартиру ежедневно приходила прислуга миссис Ходдер, готовила обед и в четыре часа уходила. Почти каждый вечер леди Воспер ужинала в гостях, но время от времени она оставалась дома и что-нибудь готовила себе, часто просто салат, бокал или два шампанского. Они всегда ели порознь, даже тогда, когда оставались в доме одни, — она в столовой, а он на кухне, но после, если она звала его к себе выпить брэнди, он отлично понимал, что это значит. Он приходил к ней, садился рядом, разговаривал и смешил ее, и она выпивала в два раза больше брэнди, чем он, и через некоторое время они, естественно, отправлялись к ней в спальню. Все шло как по-писаному: он входил в ее гостиную как Браун, ее шофер, а через час переходил к ней в спальню как Годфри, ее любовник. А затем, после того как они «побратались», он выскальзывал из постели и шел в свою комнатку — Браун, шофер, обратно на свое место.

На кухне были столовые приборы, но, кроме того, еще и разрозненные старые приборы, привезенные из Меррик-Хауза, например: неуклюжие и тяжелые ложки и вилки с тремя зубцами вместо четырех; и как-то вечером, когда Мариам пришла навестить мать, Годфри неожиданно вошел на кухню и заметил, как дочь засовывала кое-что из этих вещичек к себе в сумку. Он сделал вид, будто не заметил, но на следующий день спросил леди Воспер, что это за приборы такие, и она сказала, что эти приборы времен короля Якова и принадлежали сэру Генри Восперу, жившему давным-давно, еще до того, как они получили титул виконтов. Годфри тогда догадался, что они, видимо, немало стоят, и он сказал ей, что видел, как Мариам прятала кое-что себе в сумку.

Это всегда было довольно щекотливой темой. Стоило ему завести разговор о Мариам, как леди Воспер становилась надменно холодной и он обычно так же надменно ей отвечал, и весь следующий день уходил на то, чтобы как-то наладить с ней дружеские отношения. Но через неделю она вдруг сказала:

— Я поговорила об этом с миссис Мак-Ноутон. Она собирала серебро, чтобы отдать его почистить и отполировать. А потом оно будет положено в банк, поскольку это слишком ценные предметы, чтобы им здесь валяться. — Но он ни слову не поверил, помня, как вела себя Мариам.

Сразу после этого разговора леди Воспер решила поехать в Канны и выразила желание, чтобы Годфри повез ее туда на машине. Это было совсем некстати, потому что как раз в это время он тренировался перед боем — бой должен был состояться в Рединге, далековато, но бой предстоял, пожалуй, самый интересный из всех, что он провел у Робинса, да и сезон уже шел к концу — и Робинс рассвирепеет, если он как следует не подготовится.

Поэтому он сказал Флоре Воспер, что не может ехать. Она опять расклеилась, но все-таки, видно, сильно нуждалась в нем и в его услугах. И вместо того, чтобы уволить его, как он ожидал, она без его ведома пригласила к себе Робинса, напоила его прекрасными винами и попросила разрешить ее шоферу тренироваться в Каннах, и Робинс был под таким впечатлением от разговора с настоящей графиней — как он ее впоследствии называл, — что разрешил Годфри поехать.

Все было готово к отъезду, назначенному на пятницу утром, и в четверг Годфри спросил, не может ли он на часок-другой взять машину. Ему хотелось до отъезда еще раз повидать Перл. Это было безумием, чистым безумием. Но он хотел снова ее повидать. Он должен ее добиться любым путем. Такого вызова ему еще никто не бросал — даже на ринге.

Итак, он поехал в Селсдон, раздумывая о том, позвонить ли ему в дверь дома номер 12 по Севеноукс-авеню и не окинет ли его злобным взглядом та иностранка, которая открыла ему дверь в прошлый раз, а может, ему лучше подождать на улице, в надежде, что Перл не усидит дома в такой шикарный вечер. Он все еще находился в нерешительности и уже дважды заворачивал на Бэджер-драйв-авеню, параллельное Севеноукс, когда вдруг, кого бы вы думали, он увидел — Перл собственной персоной, быстрой походкой идущую к своему дому.

Он медленно повел машину за ней следом. На ней было легкое летнее платье, настолько короткое, что позволяло разглядеть ее красивые ноги, в руке она несла плащ и зеленую сумочку под змеиную кожу, а ее золотистые волосы были распущены по плечам, и во время ходьбы они тяжелой волной раскачивались из стороны в сторону. Немногие женщины в коротких юбках выглядят так красиво со спины. Она выглядела прекрасно. Он сказал самому себе, спокойнее, Божок, будь поласковей, не спугни ее.

Но как тут быть поласковей, когда ловишь ее вот так неожиданно? Если он не придумает сейчас, что сказать…

И он придумал. Он сказал:

— Привет, Перл! Могу я тебя подвезти?

Да, подход, видимо, был снова не тот, он и на этот раз промахнулся, потому что она вздрогнула, словно ее кто иголкой уколол, и уставилась на него круглыми от испуга глазами: казалось, она готова бросить плащ и пуститься наутек.

— Спокойнее, — сказал он. — Я просто проезжал мимо и увидел тебя. И решил остановиться — спросить, как ты поживаешь.

Испуг в ее глазах сменился холодом. Она отвернулась и, не говоря ни слова, пошла вперед. Он последовал за нею, медленно ползя вдоль тротуара и стараясь не отставать.

— Послушай, — сказал он. — Я ведь не прокаженный и не сифилитик. Я же попросил у тебя прощения. Неужели не можешь просто постоять и поговорить?

Она продолжала идти вперед. Авеню было длинным, и, слава богу, у тротуара не стояло машин.

Он сказал:

— Я завтра уезжаю. Меня некоторое время не будет. Еду во Францию.

— Прошу вас, отстаньте, — сказала она. — Отстаньте от меня. — У нее словно перехватило дыхание.

И как раз в этот момент появилась машина и громко загудела, потому что Годфри ехал против движения. Чей-то голос крикнул: «Идиот проклятый», и машина, огибая их, проехала мимо. Годфри прибавил скорость и пронесся вперед, а потом выключил мотор, вылез из машины и вернулся назад к ней.

Она шла ему навстречу и вдруг остановилась. Солнце уже село, но было еще совсем светло и улица пустовала. Откуда-то доносился шум газонокосилки, да где-то лаяла собака, вот и все. Она снова пошла вперед, и расстояние между ними начало сокращаться. Она сделалась белее полотна. И тут она посмотрела на дом, с которым почти поравнялась, и в одно мгновение шмыгнула и открыла калитку.

— Устричка! — крикнул он. — Ради бога! — Одним прыжком он догнал ее и ухватил за локоть. Он почувствовал тепло ее руки, но она вырвалась, рукав треснул, и она бегом помчалась по дорожке и стала барабанить в дверь дома.

Друзья часто говорили Годфри, что на ринге он не умеет вовремя остановиться. Но теперь-то он сумел. Дело решил разорванный рукав. Потому что из любой заварушки можно выкрутиться, если иметь голову на плечах, но при разорванном рукаве шутки плохи. Им только стоило снять трубку, набрать номер. И тогда его песенка будет спета.

Поэтому до того, как дверь отворилась, он бросился назад к машине, завел мотор, на всей скорости повернул за угол, надеясь, что никто не заметил его номера, — в противном случае ему грозила неприятность и от леди Воспер.


Они провели в Каннах в общей сложности три недели, а что касается тренировок перед боем с Бобом Сандерсом, то он не делал ничего, решительно ничего. Половину времени Флора больная пролежала в постели, поэтому он нашел себе девочку по имени Франсуаза и, проводя таким образом время, оказался неподготовленным перед предстоящим боем из шести раундов по три минуты каждый против проворного южанина из Рединга, подающего большие надежды. И Годфри надеялся, что сумеет окончательно выкинуть Перл из головы, а его дружки из команды Роба Робинса говорили, что, хотя Сандерс и умеет боксировать, ни его левая, ни его правая не настолько уж опасны.

Приближался день матча, и у него оставалась всего неделя усиленной тренировки, но он был вполне в себе уверен — он никогда окончательно не терял формы, до такого в жизни не доходило, и он весьма энергично принялся за Сандерса. Но если его дружки по боксу считали, что у Сандерса слабый удар, они просто никогда не встречались с ним на ринге. К четвертому раунду, вместо того чтобы загнать Сандерса в угол, он сам там очутился, и старый шрам над бровью начал кровоточить, а губы вспухли и стали как у негра. Под конец победу присудили ему, что было на руку леди В., которая сидела в первом ряду и поставила на него 100 фунтов, но победа была столь неубедительной, что зрители шикали и кричали, выражая свои симпатии противнику Годфри.

На следующий день он чувствовал себя совершенно измотанным впервые с тех пор, как он дрался с Кармелом, его так разукрасили, что он проклинал себя за неосторожность и с тревогой ощупывал лицо, желая убедиться, не поможет ли легкий массаж вернуть ему прежний вид. Больше всего его бесило, что ему попортили лицо, и в какой-то мере он винил в этом леди В.: это она соблазнила его поездкой, и он недостаточно тренировался. Они несколько раз повздорили не по поводу его изувеченного лица, конечно, ссоры всегда возникали по совсем незначительной причине — но, к своему удивлению, он обнаружил, что она стерпела от него такую дерзость, за которую несколько месяцев назад выгнала бы его тут же, без недельного предупреждения, Явное свидетельство перемены: она нуждалась в нем и не могла больше этого скрывать. Они поехали на три недели в Меррик-Хауз — и нельзя сказать, чтобы против его желания, потому что он и думать не хотел о свидании с Перл, пока не придет в себя, но, когда они туда приехали, Флора снова разболелась, и он волей-неволей оказался у нее на положении сиделки.

И тем не менее он стал проникаться к ней невольным восхищением. Больная или здоровая, она все равно была славным товарищем и нуждалась в его поддержке. Он мог рассмешить ее, когда ей было вовсе не до смеха, а ему нравилось, что ее смешат его шутки. Частенько ему удавалось заставить ее поесть, когда у нее не было аппетита. Местный врач не раз, навещая ее, безнадежно качал головой, а она продолжала пить, вливая в себя спиртное, как в бочку, и дымить сигаретами, как электростанция в Баттерси; а чуть ей становилось получше, она сейчас же отправлялась в ту или иную увеселительную поездку.

Он знал, что без него она станет тосковать.

В Меррик-Хаузе он поймал Мариам в один из ее визитов за тем же занятием. На этот раз она снимала со стены в оружейной комнате две небольшие картины. Он застал ее за этим делом чисто случайно и притворился, будто не заметил, но, немного поразмыслив, решил не рассказывать леди Воспер.

Флора выздоровела, и они вернулись в Лондон. Лето — не сезон для бокса, во всяком случае для такой мелкой сошки, поэтому Годфри держался за свое тепленькое местечко и потихоньку убеждал Флору помочь ему осенью. Порой у него являлось подозрение, что она ведет с ним хитрую игру, прикидывается, что поможет, а на самом деле заботится лишь о том, как бы не потерять своего шофера.

За это время он много передумал о Перл. Никак не мог успокоиться, будоражил себя думами о том, какой она может оказаться.

И вот в один из жарких вечеров, отвезя Флору на партию в бридж и имея в своем распоряжении три свободных часа, он вернулся обратно в квартиру и переоделся в свой новый лимонно-желтый твидовый пиджак и темно-синюю рубашку, надел светлый шелковый галстук. Остановившись у светофора на пути в Селсдон, он подумал, что вид у него о'кей, да и многие женщины бросали на него взгляды, подтверждая, что вид у него о'кей. Следы, оставленные боем с Сандерсом, исчезли: все прекрасно зажило, остался лишь тот шрам над бровью после боя с Кармелом, но и его он научился скрывать — брал у леди Воспер карандаш для бровей и закрашивал шрам так, что он становился еле заметным.

По пути он купил большую коробку шоколада. Конфеты — хорошее извинение за лобовую атаку, и уж, конечно, прошло столько времени…

Дверь открыл мальчик лет четырнадцати, с любопытством высунул свой нос, словно ждал кого-то другого. Годфри явился для него разочарованием.

— Перл дома? — Он был сама вежливость.

Мальчик уставился на него, курчавые волосы были чернее дегтя. — Она здесь больше не живет.

— Что?

— Перл здесь больше не живет, она вышла замуж.

Годфри смотрел на него, открыв рот, словно рыба, выброшенная на берег. Пока еще не нокаут, держись на ногах, но жди удара гонга, чтобы передохнуть.

— Вышла замуж? Не может быть.

— Две недели назад, во вторник.

— Не может быть. За кого же?

— За мужчину. — Мальчик хихикнул.

— Ясное дело. Как его зовут?

— Энджелл.

— Энджелл[6]?

— Ну да, как те, что летают по небу.

— Лесли! — позвал голос. Голос той женщины, мачехи Перл. — Кто это там?

— Мужчина. Спрашивает Перл.

— Ее здесь нет.

— Я ему сказал. — Дверь стала закрываться. Лесли сейчас исчезнет.

— Подожди, — сказал Годфри и, порывшись в кармане, выудил полкроны. — У тебя есть ее адрес?

Мальчик посмотрел на полкроны, а затем на стоящую у тротуара машину. — Скажу за пять шиллингов.

Годфри с удовольствием бы стукнул паршивца головой об дверь, но та женщина могла появиться в любую минуту.

— Ладно.

Мальчик протянул руку.

— Сначала заплатите.

Вне себя от бешенства Годфри вынул два шиллинга и шестипенсовик и подал мальчишке.

— В Лондоне, — сказал мальчик.

— Что? Не пойдет. Где в Лондоне?

— Кадоган-Мьюз. Номер забыл. На углу. В самом Вест-энде. Шикарный дом.

— Какой номер?

— Лесли!

— Иду…

Словно уклоняясь от удара, парень быстро втянул голову в дверь и захлопнул ее перед самым носом у Годфри.

Маленький Божок так и замер на месте, раздумывая над тем, не вышибить ли дверь. Но он бы попортил ботинки, самые лучшие, из мягкой кожи, которые Флора купила ему на Бонд-стрит. Оглянулся — никого вокруг не было. В соседнем палисаднике он приметил цветочный горшок с попорченным мошкарой папоротником. Перегнувшись через изгородь, он схватил горшок, а затем измерил на глаз расстояние, отделявшее его от тротуара. Быстро нырнул в машину, завел мотор, вылез из машины и с размаху залепил горшком в окно, выходящее на улицу. Страшный грохот нарушил тишину летнего вечера, и, прежде чем все окно разлетелось на мелкие кусочки, он уже сел в машину и, дав полный газ, умчался прочь.


Он чувствовал себя скверно, как чувствовал себя часто только на ринге. Он готов был налететь на первую встречную машину и разбить ее к чертовой бабушке. У него так и чесались руки вылезти из машины в Перли и затеять драку с любым полицейским. Или пошляться с тем парнем, как он шлялся в Бирмингеме, ломая киоски и разбивая окна в автобусах. Или подцепить где-нибудь девку. Он гнал машину домой и получал от водителей встречных машин вслед столько крепких словечек, сколько никогда прежде не получал, и специально держал открытым окно, чтобы отводить душу, ругаясь в ответ. К счастью, аварии не произошло, ни единой царапины или помятого бампера. Он остановился на Уилтон-Кресчент, но все места, черт бы их побрал, были заняты — поэтому ему пришлось припарковаться метрах в двухстах от дома и идти обратно пешком. Ввалившись в квартиру, он так хлопнул дверью, что чуть не рухнула дымовая труба. Вошел в гостиную, зажег все огни и, упав на диван, задрал ноги в дорогих ботинках из мягкой кожи и вытер их о шелковую подушку, взглянул на опостылевший ему потолок и пожелал, чтобы он на него сейчас обрушился.

Не так-то просто было Маленькому Божку дать выход своим чувствам. Рядом с ним, только руку протяни, стояла полная бутылка виски, стакан и два сифона, но Маленький Божок не пил. К его услугам были и сигареты, и чего только не было, но Маленький Божок не курил, разве что только после любви; когда Маленький Божок приходил в бешенство, у него руки чесались что-нибудь разбить.

Спустя немного он встал с дивана и начал листать телефонную книгу. Он насчитал в ней тридцать четыре Энджелла — целая свита небесных ангелов, но лишь один из этих тридцати четырех проживал на Кадоган-Мьюз. Кадоган-Мьюз, 26, Юго-восточный район, У. Дж. Энджелл, телефон 331-9031. Годфри уставился в книгу, казалось, его взгляд готов был испепелить ее, а затем разыскал путеводитель по Лондону. Кадоган-Мьюз совсем близко отсюда, всего в десяти минутах ходьбы. Десять минут ходьбы, и он может разнести в щепы этот дом. Разрушить его до основания. Войти, силой ворваться в дверь, увидеть ее и затем разнести к черту этот счастливый очаг. Мистер и миссис Энджелл, отправить их обоих прямым сообщением в рай. Оставить на ковре два окровавленных трупа, а затем заехать за Флорой и отвезти ее домой после бриджа.

Но тут и в самом деле было пора за ней отправляться, и у него не осталось времени даже на то, чтобы во всех деталях насладиться этой драматической картиной. Машинально, перед тем как покинуть гостиную, он снова взял телефонную книгу и набрал номер 331-9031. Раздалось четыре гудка, прежде чем ответил мужской голос. Годфри повесил трубку и пошел заводить машину.


На следующий день он повез Флору в Брайтон, так что прошла целая неделя, прежде чем у него снова нашлось свободное время. Это была суббота, и он отправился пешком посмотреть на Кадоган-Мьюз. Район был довольно шикарный, примерно такой же, как Уилтон-Кресчент, и дом 26 стоял на углу, как ему и сказал мальчишка. Может, здесь когда и находились конюшни[7], но это было в те времена, когда с лошадьми обращались лучше, чем с людьми. И дом № 26 был побольше других. Она не вышла замуж за первого попавшегося, вроде того краснорожего типа, что был с ней на танцах. Она вышла замуж за деньги, за какого-нибудь тонконогого педика с визгливым, как пружины матраса, голосом.

Годфри оперся о стену дома напротив и сунул в рот жевательную резинку. Он жевал целых полчаса, но так и не увидел никакого движения в доме № 26. Вся шикарная публика разъехалась на уик-энд по своим загородным коттеджам. Лишь изредка появлялся одинокий прохожий или кто-нибудь выходил из соседнего дома и укатывал на своем сверкающем лимузине. Но в интересующем его доме не было заметно никакого движения.

Он выплюнул жевательную резинку и вложил новую. Он уже с возмущением готов был оставить свою затею и уйти, когда из дома № 26 вышел пожилой толстяк в необъятном пиджаке и двинулся в сторону Кадоган-сквера. Только и всего, но это вселило надежду, и Годфри решил подождать еще немного. Действительно, через полчаса толстяк вернулся обратно, и на этот раз Годфри получше разглядел его лицо и понял, что где-то с ним уже встречался. То ли его портрет был в газетах, то ли его показывали по телеку, а может, он видел его на каком-нибудь боксерском матче. И пока Годфри шел обратно к Уилтон-Кресчент, имя Энджелл казалось ему все более знакомым.

В понедельник к вечеру он предпринял новую попытку. На Кадоган-Мьюз не было ни одного магазина, где можно было бы что-нибудь разузнать, и поэтому он направился прямо к дому № 24, позвонил в дверь и спросил мистера Энджелла.

Одетый по последней моде, словно из магазина на Кингс-роуд, парнишка открыл ему дверь.

— Мистер Энджелл? — переспросил он и посмотрел на Годфри таким взглядом, будто перед ним был не человек, а грязь. — Следующий дом.

— Понимаете, мне нужен молодой мистер Энджелл. Не старик.

— Следующий дом, — повторил тот. — Номер 26. — И захлопнул дверь.

Годфри сплюнул на порог и попробовал позвонить в дом № 22. В доме № 22 и слыхом о таком не слыхали. Поэтому, обдумав ситуацию, он пошел к дому на противоположном углу, № 37.

Женщина. Костлявая, подкрашенная, из кожи вон лезет, чтобы выглядеть молодой, хотя с молодой ее теперь спутает разве что слепой.

— Мистер Энджелл? Это напротив. Вон тот белый дом.

— Мне нужен молодой мистер Энджелл. Не старик.

— Молодого там нет — и старого тоже. Там живет мистер Уилфред Энджелл.

— Такой… полный джентльмен?

— Да.

— А я думал, там живет еще и молодой.

— Нет, там живет только он сам и его жена. Он совсем недавно женился.

Годфри в изумлении уставился на нее и что-то пробормотал сквозь жвачку. А потом в тот момент, когда он повернулся уходить, у женщины вдруг родилась мысль.

— Вы, наверное, ищете его слугу, не так ли?

— Простите?

— У него был раньше слуга по имени Алекс Джонс. Три месяца назад он его рассчитал. Высокий такой парень с темной шевелюрой и женообразной походкой.

К счастью, она не расслышала ответ Годфри, но вид у него, по-видимому, был не слишком любезный, потому что она поспешно захлопнула дверь. Маленький Божок остался в одиночестве, один со своими мыслями на раскаленном тротуаре под палящими лучами солнца.


Да, это многое меняло. Это меняло его представление о ней. Ее замужество с этим толстым богатым стариком. Он едва поверил своим ушам. Правда, выйди она замуж за богатого и молодого, это было бы намного хуже.

Он-то думал, что она не такая, как все, более недосягаемая, цветок среди сорной травы. А она оказалась ничуть не лучше других. Она отвергла его из-за тощего кармана и продалась жирному торговцу со здоровой мошной. Когда он представил себе, как этот толстяк ее лапает, у него мурашки забегали по коже и перед глазами поплыли красные круга.

Но, с одной стороны, уж лучше такой, чем молодой. Несколько месяцев назад она чуть не стала подружкой Маленького Божка. Он подцепил ее на танцах и подвез домой. Потом она пошла с ним в Мэнор-Плейс Батс на правах его знакомой девушки, сидела там и наблюдала, как он боксирует.

Но она не пожелала Маленького Божка, несмотря на всю его мужественность, огонь, сжигавший его; нет, она предпочла выйти за старого тяжеловеса, который мог покупать ей драгоценности и манто из норки. Сучка. Разбогатевшая, зазнавшаяся сучка.

Спустя несколько дней Годфри рассеянно разглядывал картину с изображением Венеции, висевшую в холле в Уилтон-Кресчент, и вдруг припомнил, где он раньше видел этого толстого господина. Несколько месяцев назад этот толстый господин заходил к леди Воспер, остановился перед этой самой картиной и долго ее разглядывал. Годфри открыл ему дверь; толстяк был в костюме, напоминавшем шахматную доску, и с букетом красных роз в руках. В тот день Флора как раз вышла из клиники.

И вот в один из вечеров, когда они играли вдвоем с Флорой в карты, он окольным путем заговорил с ней об этом, и она объяснила, кто такой мистер Энджелл.

— Тот парень, с которым я был, — беспечно сказал Годфри, хотя на душе у него кошки скребли, — говорил мне, будто мистер Энджелл женился на молодой девушке, которая ему в дочери годится. Неужели правда?

— Правда. На какой-то провинциалочке, неожиданно ее где-то подцепил. Седина в бороду, бес в ребро. В прошлом месяце я была приглашена на прием, где он представлял друзьям свою застенчивую невесту.

— Когда это было? Я вас туда не возил!

— Нет, это случилось после нашего возвращения из Канн. Я поехала на такси, а ты в это время был в своем тренировочном зале. Твой ход! Бью валетом и выхожу из игры.

Годфри подсчитал оставшиеся на руках карты. — А сколько, по-вашему, ему лет?

— Кому?

— Этому Энджеллу.

— Да, должно быть, что-нибудь под пятьдесят. Конечно, она довольно хорошенькая, приятная, скромная такая. Очень робела на этом приеме. Интересно, на что она польстилась? Все его знакомые были просто потрясены, уверяю тебя.

— А раньше он был женат?

— Кто, Уилфред? Господи, конечно нет. Все считали его педерастом.

Маленький Божок наблюдал, как Флора снова начала сдавать колоду. Каждому по семь карт. Сдавая, она била каждой картой по столу. Руки у нее были сильные с тонкими длинными пальцами, а ногти покрыты оранжевым лаком.

— Представь, это случалось и раньше, — сказала она.

— Что?

— Старому педерасту все приелось, и он дает отставку своим мальчикам и женится, чтобы остаток дней прожить, как все остальные.

— Вы думаете, этот Энджелл тоже такой?

— Кто знает. Возможно, он всю жизнь был Дон-Жуаном и действовал втихую… Хотя я едва могу в это поверить, при его-то комплекции. Да и, кроме того, слишком он дрожит над своими деньгами.

Впоследствии Годфри думал, надо же такому получиться. Два года назад он был напарником на тренировках у Элфа Мэнтона, до тех пор пока Элф не добился крупной победы, а в сентябре Элф собирался ехать в Бостон, чтобы встретиться с Джо О'Коннором, и он думал, что ему удастся уговорить Бингхэма, своего менеджера, взять для трехдневной тренировки одного из своих напарников. Дело было очень заманчивым, и, если бы выбор пал на Годфри, он бы навсегда оставил Флору и, возможно, выкинул бы из головы Устричку и мысль о том, что у нее там внутри, нет ли в самом деле жемчужины.

Но Бингхэм поводил его за нос, не сдержал слова, и в конце концов дело не выгорело. Годфри еще больше пал духом. Робинс был человеком бесполезным, и деваться ему было некуда, а он уже приближается — совсем недолго осталось — к самому своему расцвету и ждать до бесконечности не может. Ему нужен такой менеджер, который бы пользовался авторитетом, настоящий антрепренер, а не какой-то там толкач, который торчит у себя в конторе и ждет, когда ему все преподнесут на блюдце, а сам ни с места.

Итак, он остался при Флоре В., и у него не намечалось никаких боев, разве что в октябре, когда Робинс пытался — и до сих пор неудачно — что-нибудь организовать. И тогда он стал все больше задумываться об Устричке и о жемчужине внутри раковины. Думал он также и о У. Дж. Энджелле, эсквайре, который увел у него из-под носа девушку. И об адвокатской конторе «Кэри, Энджелл и Кингстон», где тот работал. И о доме № 26 по Кадоган-Мьюз, находящемся совсем поблизости от квартиры Флоры. И ломал себе голову над тем, как ему туда проникнуть. Как бы вмешаться в их жизнь, сделать так, чтобы содержимое в котле бурлило или хотя бы подогревалось на медленном огне, с тем чтобы рано или поздно Маленький Божок смог бы насладиться его вкусом.

Глава 6

Стряпчие по роду своей деятельности, благодаря определенным привычкам, а часто по характеру — народ осторожный. Сама сущность их профессии заставляет их тщательно рассмотреть со всех сторон сделку или какую-либо акцию, прежде чем заключать сделку или осуществить акцию, чтобы во избежание возможных ошибок принять меры предосторожности. Ни один хороший стряпчий не одобрит завещания, если оно не предусматривает любые, могущие возникнуть осложнения, способные нарушить указанные в нем условия. Ни один стряпчий не может оформить право на владение домом или земельным участком без «расследования» предыдущих подобных операций, в противном случае он рискует навлечь на своего клиента неприятности и заставить его потерпеть убытки, когда уже будет поздно, — покупка будет совершена. Быть оптимистом — никогда не входило в обязанности стряпчего. Он не имеет права подумать: «Нет, это ни коим образом не может случиться». Ему надлежит думать так: «А что еще может случиться?»

Поэтому вполне естественно, что профессиональная привычка становится характерной особенностью поведения человека. Кого чаще всего встретишь с зонтиком в солнечный день, как не того же стряпчего?

Но несмотря на все сказанное, удивительно, что эта привычка к сверхосторожности, накрепко усвоенная, прочно укоренившаяся и ставшая почти прирожденной, тем не менее не оказывает столь значительного влияния на их частную жизнь, во всяком случае, не больше других привычек. Время от времени в психической сфере человека возникают какие-то подсознательные бунты, приводящие к тому, что ранее осмотрительный стряпчий предпринимает шаги, на которые человек, по природе своей менее осторожный, никогда бы не отважился. История дисциплинарного комитета Общества юристов полна примеров такого порядка. И некоторые из наиболее известных бунтовщиков прошлого начинали свою карьеру с юриспруденции.

Уилфред Энджелл не признался бы, разумеется, даже самому себе, что женитьба на Перл Фридель, довольно безвестной девушке более чем в два раза его моложе, явилась с его стороны неосторожным или опрометчивым шагом. Естественно, он шел на известный риск, но разве любой человеческий поступок не связан с риском? А рассуждая логически, в этом его шаге было и немало преимуществ. Ему нужна была жена. В этом году, правда без особой охоты, он пришел к такому заключению, хотя и не совсем по тем соображениям, на которые намекал ему Матьюсон. Преимущества социального и домашнего порядка были вполне очевидны. Молодая женщина куда более привлекательна, чем женщина его возраста, и, кроме того, она легче поддается воспитанию; ему не верилось, что он вообще смог бы ужиться с женщиной лет сорока шести. Да к тому же Перл напоминала ему Анну; причина чисто сентиментальная, но для него достаточно существенная. Она была наполовину еврейкой и поэтому могла лучше оценить любую сделку — все равно имущественную или брачную; а расследования, касающиеся ее личной жизни, осторожно проведенные Винсентом Бирманом, показали, что она хорошего здоровья, происходит из вполне респектабельной, хотя и небогатой, семьи, что она получила скромное образование с упором на хорошие манеры, что она любит музыку, особенно кларнет, и что для современной девушки поведение ее отличалось сдержанностью. Она не избегала общества молодых людей, но была разборчива. Она любила прелести жизни, вещи, которые можно купить на деньги, но обстановка в семье не слишком ее устраивала. Энджеллу казалось, что в его силах предоставить ей все — за исключением одного, — чего может пожелать разумная девушка.

Разумеется, в период ухаживания случались моменты, когда он начинал нервничать, когда его одолевали сомнения. Первый обед в его доме привел его в замешательство, ибо она прибыла раньше назначенного часа и он не успел рассказать гостям историю, которую придумал, чтобы объяснить ее появление. Тем не менее он поборол свое раздражение и отметил про себя, что она перенесла это, должно быть, для нее нелегкое испытание с предельным самообладанием. К тому же она была прехорошенькой, и хотя он не придавал этому особого значения, но находил в ней нечто чувственно-интеллектуальное, как в произведениях Родена.

После того обеда Энджелл недели три не предпринимал никаких дальнейших шагов. Он распорядился навести справки о финансовом положении Фрэнка Фриделя. Кроме того, счел правильной тактикой оставить ее на некоторое время в покое, с тем чтобы она начала опасаться, уж не бросил ли он ее совсем. Затем он пригласил ее на ленч в ресторан Ритц. На этой стадии знакомства неизбежно приходилось тратить какие-то деньги, и после тщательного обдумывания он пришел к выводу, что подобный обед окупается: обстановка производила глубокое впечатление, да и цены не были чрезмерно грабительскими.

В ресторане они беседовали и он впервые дал ей понять, что она его по-настоящему заинтересовала, что для него это не случайное знакомство. Он рассказал ей о своей деловой интересной жизни, о том, как он преуспевает, но намекнул, что жизнь его в какой-то степени лишена опоры, близкого человека, у которого можно найти дружескую поддержку и понимание.

На его взгляд, он прекрасно изложил все эти обстоятельства, как и полагается занимающему столь высокое положение важному человеку.

Она не выказала удивления и никак не отреагировала — словно это ее нисколько не касалось, — и, возможно, именно на этой стадии он чуть было совсем не бросил свою затею. Под конец ленча он сильно вспотел, весь был переполнен сомнениями, и они расстались, не условившись о следующей встрече. Как он сказал тогда Матьюсону после осмотра: его жизнь в настоящее время текла гладко и не осложнялась никакими проблемами. А разве теперь он не собирается совершить те самые вещи, за которые так высмеивал других? Даже если он не испытывал к этой девушке никакого полового влечения, в их отношениях все равно присутствовал некий элемент секса — от природы никуда не денешься. И какой бы уравновешенной она не казалась теперь, с годами она могла стать более темпераментной, трудной или — что хуже всего — чересчур расточительной, а ее ведь не уволишь, как он уволил Алекса. Придется быть готовым ко всяким «сценам». И хотя она, возможно, сумеет при ее благоразумности экономно вести хозяйство, ее содержание неизбежно обойдется ему в гораздо большую сумму, чем она сумеет сберечь, — если учесть траты на наряды, духи, парикмахеров, да и отпуска. Может, ей даже захочется иметь машину.

Он подумал о тех картинах, которые мог бы приобрести на эти деньги, о мебели, гобеленах, скульптурах. Еда, если они будут питаться вне дома, обойдется ему вдвое дороже (или уж во всяком случае в полтора). Всего несколько месяцев назад он с презрением думал о Матьюсоне, его увядшей жене и двоих его детях-школьниках. А на что он сам теперь решается?

Но факт остается фактом: он непрерывно богатеет. И если эта сделка с Восперами в конце концов выгорит, состояние его еще больше увеличится. Перл Фридель будет еще одним приобретением. Если она и проживет с ним всю жизнь, вряд ли она обойдется ему дороже одной картины Руо[8]. Даже при скромных прихотях она может стоить ему одного Гварди[9]. Да и вообще он не потратит на нее больше, чем на пару кресел Людовика XV. В ответ она будет испытывать к нему благодарность за то, что он вытащил ее из толпы; он получит ее дружеское отношение, когда будет в нем нуждаться, и, возможно, даже искреннюю привязанность. У него появится собеседница за столом, которая быстро все схватывает и уже многому научилась; его семейное положение не будет больше вызывать сомнительных кривотолков в обществе. И, разумеется, она по-прежнему напоминала ему Анну.

К сожалению, сделка с Восперами все еще висела в воздухе. Старый Холлис не советовал лорду Восперу подписывать соглашения, больше из принципа, в этом Энджелл не сомневался, а не потому, что разобрался в существе дела. Клод же Воспер воспользовался этим советом, ибо он избавлял его от необходимости принять собственное решение. Человек по натуре колеблющийся, Воспер явно нуждался в деньгах, но, видимо, считал, что некоторая затяжка может привести к более выгодным условиям. Фрэнсис Хоун, Энджелл, Симон Порчугал и остальные решили не повышать предложенной цены: это могло только вызвать подозрения, что за сделкой скрывается какой-то подвох.

Но тянуть бесконечно тоже нельзя. Тайная новость могла стать явной. Сделка вот-вот могла провалиться. Занимаясь делами фирмы, играя в бридж в своем клубе или в избранных частных домах, ухаживая за Перл, посещая аукционы Сотбис, поглощая огромное количество питии и давая гроши на чай официантам, — посреди всех этих занятий Энджелл мучительно раздумывал над тем, есть ли шансы, что сделка состоится, и сколько он на ней заработает. За последние два месяца он лишь раз видел Флору Воспер и не заметил в ней никаких перемен. Порой тревожное чувство шевелилось у него в душе: а вдруг он неверно истолковал прогноз Матьюсона или сам Матьюсон ошибся? Но попытка уточнить это у Матьюсона ничего не дала. И он не мог без приглашения снова посетить леди Воспер. Помимо того патологического отвращения, которое он испытывал ко всякого рода болезням, такой визит явился бы просто тактической ошибкой. Он подумывал о том, не встретиться ли с дочерью леди Воспер, Мариам; но с нею он не был знаком, только раз мельком ее видел; это привлечет еще больше внимания, нежели посещение матери.

Как-то сидя за обедом в своем клубе и поглощая двойную порцию бифштекса, Энджелл прислушивался к разговору двух молодых людей: один из них был архитектор, а другой — специалист по планировке участков. Они рассуждали о том, что правительство скоро приберет к рукам земельные участки в Суффолке для строительства там нового города-спутника. Разговор их окончательно его расстроил. И он вернулся к мыслям о Перл — символизирующей для него нечто радостное в этом мрачном, безрадостном мире.

Фирма «Интернешэнел» по прокату автомобилей в ответ за оказанные им кое-какие услуги и за советы предоставляла в распоряжение Энджелла машину со скидкой в 50 процентов, и вот в один из прекрасных воскресных июньских дней он взял напрокат «принцессу» с шофером и пригласил Перл прокатиться за город. Они совершили поездку в Оксфорд и посмотрели колледж, в котором учился его отец, и он объяснил ей, как война помешала его учению. Он старался говорить увлекательно, а когда он старался, у него это получалось. На нее произвели впечатление его острые язвительные суждения, его культура, широта его кругозора, его искушенность в жизненных вопросах. Нередко она тотчас признавала правоту его взглядов, хотя ей самой не хватило бы ума до многого додуматься. Ей хотелось быть такой же умной, как он.

По дороге домой они заехали в знаменитый ресторан на берегу реки и неторопливо пообедали. Тут-то, вскоре после захода солнца, он сделал ей предложение.

Она долго молчала, и Энджелл с некоторым нетерпением ждал, в какой форме она выразит свое согласие.

Наконец она сказала:

— Уилфред — я никогда вас так раньше не называла, правда? — И она смущенно рассмеялась. — Уилфред, это просто чудесно, что вы делаете мне предложение. Честное слово, чудесно.

Он знал, что это так, но едва ли удобно это подтверждать.

— Просто замечательно с вашей стороны, но, Уилфред, я вас не люблю…

— А что такое любовь? Привязанность, дружба, товарищеское отношение. Вы питаете ко мне хотя бы что-то подобное?

— Да, в какой-то степени. Я чудесно провожу с вами время…

— И впереди еще много чудесного. Вы видите, какую я веду жизнь.

— Но разве… разве для супружеской жизни этого достаточно?

— Вы имеете в виду физическое желание? — Он взял оплетенную бутыль с вином, но она оказалась пустой. — Это уже нечто другое. Едва ли я могу ожидать такое от вас — для этого еще слишком рано. Во всяком случае, я не требую от вас подобных чувств. Это уже будет зависеть всецело от вас.

Она нахмурила брови и посмотрела в окно на реку. В тени под деревьями стелился туман, оседая после знойного дня. В последние встречи она предчувствовала, что скоро последует предложение, но все еще отказывалась этому верить. Как если бы тебе предложили место управляющей отделом в магазине Эванса: весьма лестно, но при этом будешь ли ты по-прежнему принадлежать самой себе?

— Что вы хотите сказать — всецело от меня? — спросила она.

— Ну, вы же знаете, как устраивались свадьбы в прежние времена. Родители подыскивали мужа или жену для дочери или сына, следуя общим принципам. И человек вступал в брак часто с неразбуженными чувствами. А затем нередко случалось, что супруги влюблялись друг в друга. Вы не поверите, сколько счастливых браков было заключено таким образом.

— Вы хотите сказать…

— Разумеется, наш случай иной. Мы уже не раз встречались и питаем друг к другу симпатию. Мне кажется, мы вполне подходим друг другу. Вы можете мне многое дать. И я вам тоже могу дать многое. Мы взаимно дополняем друг друга. Остальное может прийти со временем.

— Вы хотите сказать, что любите меня, — сказала она. — Или не любите? Я не могу понять…

Энджелла рассердила прямота, присущая ее возрасту. Она не оставляла места никакому подтексту, никаким нюансам. Все нужно называть своими именами, чуть ли не по слогам.

— Разумеется, в этом есть, если хотите, любовь. Но я предлагаю вам в первую очередь и прежде всего брак на товарищеских условиях. Супружество, построенное на взаимном интересе. Физическое влечение может стать составной его частью, а может и не стать.

В ресторане зажглись огни. Ему показалось, что она покраснела. Ее шея над тонким белым свитером, облегающим грудь, покрылась красными пятнами. Энджелл допил вино. Он так и знал — следовало заказать вино 59-го года, а не 63-го, 63-й год стоил на 15 шиллингов дешевле, но разница в качестве была куда большей, чем разница в цене.

Перл сказала:

— Я, право, не знаю, что и ответить. — Она беспомощно взглянула на официанта, остановившегося у их стола.

— Ликер для мадам? Контро?..

— Нет, нет, — Энджелл раздраженно отмахнулся.

— По правде говоря… — сказала Перл, — я обожаю ликеры, Уилфред.

— А, ну тогда… Официант!

— Да, сэр?

— Мисс Фридель хочет… что вы предпочитаете?

— «Крем де мент», пожалуйста.

Энджеллу едва удалось скрыть неудовольствие.

— «Крем де мент», а мне, пожалуй, брэнди.

В последовавшей затем тишине Перл терла свои запястья — ей было жарко в свитере.

— Я никогда не думала, поистине никогда не думала, мы встретились в самолете… Мне это и в голову не приходило… Вы никогда… никогда не были женаты?

— Нет, я когда-то был помолвлен… или почти помолвлен, но…

— Что же случилось?

— Все распалось. Я был помолвлен с девушкой, очень похожей на вас.

— Да, я помню, вы мне говорили.

Уилфред сказал: — Это, возможно, та тема, которую мне следует затронуть. С тех пор, как умерла Анна, я построил свою жизнь — как я уже сказал — на холостяцкий лад. Это, естественно, дало пищу всяким слухам. В наши дни вся жизнь настолько пронизана сексом, обилие рекламы и печатных изданий так воздействует на всех, имя Фрейда окружено таким почтением, что общественное мнение считает, будто без секса обходиться невозможно, даже если вы так предпочитаете. И потому что я так предпочитаю, потому что я содержал мужскую прислугу, люди распустили слухи, будто я гомосексуалист.

Вернулся официант с заказом.

Уилфред продолжал: — Лично я, разумеется, не придаю никакого значения подобной болтовне. Какая важность: пустые сплетни. К тому же в наши дни предубеждение против гомосексуализма почти исчезло, — а если разобраться, почему оно должно существовать? Но я решил, что на этой стадии нашего знакомства необходимо сказать вам со всей категоричностью, что я не отношусь к их числу.

— Я понимаю, — пробормотала Перл, от растерянности не зная, что сказать. — Благодарю вас за доверие.

Какое-то время оба хранили молчание. Перл потягивала сладкий напиток и чувствовала его приятно согревающее тепло. Ресторан выглядел элегантно и богато, еда и вино пришлись ей по вкусу. Она думала, стоит мне захотеть и я буду иметь все это, стоит только захотеть. И не нужно больше ездить в Лондон поездом 7.55 утра в любую погоду, в дождь и в солнце, зимой и летом, бороться за место, выходить вместе с тысячной толпой из вокзала «Виктория» и выстаивать в очереди на автобус, все утро проводить на ногах в магазине, получать за три с половиной шиллинга обед в столовой и снова стоять до конца дня так, что ломит спину, а затем, накинув пальто, снова выстаивать в очереди на автобус — и снова с тысячами других обратно на вокзал, бороться за место, снова автобусом до Кройдона или двадцать минут пешком, домой, в свою тесную спальню, либо сидеть внизу в гостиной в обществе Рейчел перед телевизором и слушать, как Лесли и Густав спорят друг с другом, или дерутся, или насвистывают, или готовят уроки, и Джулия грубит матери, и ее укладывают в постель, и отец с седой бородкой, исполненный спокойного достоинства, возвращается домой; потом, может, общество Хэйзел и Криса и какого-нибудь молодого человека, приглашенного для нее, электрика, или механика, или клерка, у которого отсутствуют всякие манеры и вкус. И эти руки, которые вечно тебя лапают. (Мысль об этом была ей сейчас особенно отвратительна.) Не ждать больше отпуска раз в году, не копить деньги для групповой поездки в Зерматт; не ломать себе голову над тем: покупать ли это алое шерстяное платье — подойдет ли оно также и для зимы; не советовать больше пожилым покупательницам, какие им подойдут духи, когда все равно это не сделает их моложе. Если я сейчас скажу «да», всю остальную жизнь я уже проведу по другую сторону прилавка. Словно буду возведена в высшее сословие.

И все же… Она посмотрела на мистера Энджелла, как она до сих пор называла его про себя. Чудовищно. Объем его груди, жилета. Интересно, какого размера он носит пижамы? А как он выглядит в ванне? Или в постели? Красивая голова — даже благородная, если смотреть на нее в профиль, и совсем не старый — сильный мужчина и, кажется, вовсе не тяготится своим весом. Может ли он быть великодушным? Его, наверное, можно будет приучить. Похудеет ли он? Его можно будет уговорить. Разумеется, никакой романтики тут не жди. Даже намека. Да никогда и не появится… И любить его она никогда не сможет, если любовь это то, что под ней подразумевается. Но может и к лучшему — освободиться от неприятных обязанностей, которые влечет за собой любовь. И каких неприятных, стоит только вспомнить Годфри.

Она знала, что станут говорить ее друзья. Перл? Да, я всегда считала ее снобом, но кто бы подумал. Просто авантюристка. А он совсем старик. Ну не старик, а средних лет. А ты его видела? Встречаются порой сорокалетние мужчины, от которых просто закачаешься. Но этот? Может, она и выходит замуж из-за денег, только придется ей за них поработать! Перл. Такая хорошенькая. Господи, боже мой, уж она-то могла бы найти себе партию получше!

Так они будут о ней судачить, но есть ли в этом правда? Выйти замуж за молодого инженера, или клерка, или владельца магазина, или учителя, что тут романтичного? Секс, да. Что-что, а это они ей все предлагали. По сути дела, они бросали ей это, словно какую-то приманку, от которой ее воротило. Все они — Маленькие Божки, каждый на свой лад, а это — Маленький Божок, подчиняющийся законам. Она вздрогнула.

— Вам холодно?

— Нет, нет, не беспокойтесь. — Перл быстро опустила глаза, чтобы он не заметил ее взгляда.

— Вам еще нет двадцати лет, — сказал он. — Исполнится лишь в мае. Тут, возможно, потребуется согласие ваших родителей.

— Ах, да. Все будет зависеть от отца. Я хочу сказать, только его касается моя судьба. Вам, видимо, нужно с ним познакомиться. В том случае…

— Разумеется, я бы очень хотел с ним познакомиться, Не могли бы мы встретиться с ним в субботу утром? Или мне прийти к вам домой?

— Нет… Я ведь должна его прежде предупредить, не так ли? Я должна его спросить. Но вначале…

— Официант, счет!

— Сию минуту, сэр.

— Но вначале, — продолжала она, — я… я должна решить сама.

Впервые за весь вечер Энджелл почувствовал дурацкую неуверенность, какую иногда испытывал на аукционе у Кристи, когда его заявка была последней, но аукционист еще не опустил молоток.

— Вы, возможно, захотите обдумать это день-два. Если…

— Да, я хочу обдумать. Обязательно… — сказала она, словно школьница, отпущенная с экзамена. — Это… серьезный шаг.

Официант принес счет, и Энджелл вынул из жилетного кармана очки для чтения и тщательно его изучил. Через минуту он снова поманил официанта.

— Мы заказывали только один кофе. Мисс Фридель не пила.

— Извините, сэр.

Поправка была внесена, и Энджелл нехотя вынул бумажник.

— Ваш отец, надеюсь, человек разумный.

— Мне кажется, да.

— И он желает своей дочери счастья и успеха в жизни.

— Ну, разумеется.

— Вас, может, смущает мой возраст? — вдруг спросил он, снимая очки. Глаза его смотрели довольно строго.

— Что вы, я бы не сказала…

— Дело в том, что каждый год сотни мужчин, которым за сорок, женятся на женщинах гораздо моложе себя. И статистика показывает, что в целом такие браки оказываются более прочными, чем те, где муж и жена одного возраста.

— Да, я знаю, такое случается. Я знаю девушку…

— Я верю, мы отлично поладим. — Он вдруг улыбнулся, и его лицо словно осветилось. — Я наблюдал за вами очень внимательно — не только ради себя, но и ради вас — и заметил, что нас радуют одни и те же вещи. Я верю, наше супружество будет скреплено дружбой. Я ведь очень занятой человек, и у вас будет достаточно свободного времени. Но, мне кажется, мы будем с полуслова понимать друг друга.

— Да… Да…

— Однако обсудите это с вашим отцом, прошу вас. И давайте назначим встречу. Мне бы хотелось поговорить с ним наедине. Не могли бы вы договориться обо всем сегодня?

— Он ляжет спать еще до моего возвращения.

— Позвоните мне завтра в контору. У вас ведь есть мой номер телефона. Мне бы очень хотелось с ним встретиться.

Он положил на стол несколько банкнот и монет, пересчитал монеты вторично и забрал два шиллинга обратно.

Затем спокойно стал ожидать, когда она соберет свои вещи и встанет из-за стола.

Больше они почти ни о чем не говорили. В машине по пути домой он сердился на себя за то, что не смог подыскать каких-нибудь более теплых и ласковых слов. Но его словарный запас был полностью исчерпан, и он не мог принудить себя произнести то, что завело бы его чересчур далеко или сделало смешным в ее глазах. Сидя с ней рядом на заднем сиденье машины, он взял ее руку в свою и держал так всю дорогу. Он чувствовал, что этого от него ждали. Она не высвободила руку и не отстранилась от него.


Встреча с мистером Фриделем оказалась для Энджелла весьма огорчительной.

Первое впечатление, когда он увидел мистера Фриделя и поздоровался с ним, было приятным: красивый солидный мужчина и лучше воспитанный, чем можно было заключить из донесения Бирмана. После пятиминутной беседы с ним острым натренированным чутьем опытного адвоката Энджелл, по-прежнему отдавая должное приятной наружности Фриделя, распознал в нем человека довольно робкого, который всю жизнь укрывался за фасадом строгой внушительной элегантности, отгораживаясь от назойливого любопытства и досужих суждений окружающих его людей. Стараясь произвести впечатление, он делался напыщенным, и его еле заметный акцент становился особенно явным, выделяя не те слова, и в его речи слышался говор то южных окраин Лондона, то Леопольдштадта. При первом взгляде на него казалось, будто человек этот рожден командовать другими, но спустя немного становилось ясно, что рожден он для того, чтобы командовали им.

И Энджелл не удержался от желания взять над ним верх; до известной степени Энджелл и сам страдал застенчивостью, но обладал большим умением скрывать ее от чужих глаз. Он понимал, что мистер Фридель пришел с целью присмотреться к нему и, может быть, даже отвергнуть этого богатого, но в других отношениях неподходящего супруга для своей молоденькой дочери. В течение пятнадцати минут Энджелл, расстегнув жилет и жестикулируя, заранее опроверг все возражения, которые мог выдвинуть мистер Фридель.

Тут Энджелл был в своей стихии; однако, к своему удивлению, выиграв главное сражение, он вдруг наткнулся на крайнее, очень огорчительное упорство в характере мистера Фриделя, которое, вполне возможно, было упорством человека слабого, но не делало его более легко преодолимым. Словно пловца, который тонет и в отчаянии цепляется мертвой хваткой за спасительную скалу, мистера Фриделя невозможно было сдвинуть с места. Условие, на котором он настаивал, заключалось в том, что, если Перл выходит замуж, вопрос о приданом должен быть решен до свадьбы. Он ничего не хотел для себя, твердил он, как будто хоть одному разумному человеку могло прийти в голову, что он имеет право требовать что-то для себя; но на «известном обеспечении для Перл» он настаивал.

Между ними произошел долгий дипломатичный разговор, в котором ничего не называлось своими именами, но был затронут целый ряд не относящихся к делу вопросов; в конце концов холодным и подавленным тоном Энджелл объявил, что не хочет вызывать недовольства и готов сделать своей будущей жене подарок в размере тысячи фунтов, хотя и уверен, что Перл наотрез откажется от них и даже будет весьма обижена. Мистер Фридель сказал, что не дело Перл решать этот вопрос и что сумма в десять тысяч фунтов, по его мнению, более подходящая. Торговаться, сказал Энджелл голосом, каким говорил на суде, в подобном деле низко и отвратительно, поистине даже оскорбительно, и мистер Фридель с ним согласился.

— Мистер Энджелл, должен сказать вам, я до сих пор в расстерянности от происшедшего. Перл… мне никогда и в голову не приходило, что Перл чувствует себя дома несчастной.

— И ее согласие выйти за меня замуж доказывает это?

— Ради бога, вы меня не так поняли. Но есть…

— И все-таки, вы именно это имели в виду, не так ли? Вы недооцениваете те преимущества, которые она обретает.

— О, преимущества, конечно, — взгляд Фриделя задержался на грузном теле Энджелла. — Но мы с вами уже далеко не молоды, мистер Энджелл.

— Сомневаюсь…

— Во всяком случае, разница между вами велика. А мы с вами знаем, что девушки, молодые девушки, романтичны. Они живут мечтой о встрече с каким-нибудь красивым молодым человеком и…

— Романтика длится недолго в двухкомнатной квартирке на Ноттинг-Хилл или в домишке пополам с соседями где-нибудь в Стрэтаме.

Мистер Фридель поглаживал бородку, стараясь держаться уверенно и независимо.

— Дело не в деньгах, которые вы пытаетесь уговорить меня положить на ее имя, — продолжал Энджелл. — Важно другое: те преимущества, которые она получает автоматически в качестве моей жены. Она станет настоящей леди…

— Я всегда делал все возможное, чтобы она стала настоящей леди.

— Со мной у нее гораздо больше шансов стать таковой, чем с каким-нибудь обсыпанном перхотью молодым человеком, зарабатывающим 25 фунтов в неделю.

Мистер Фридель взял свой плащ, который он повесил на позолоченную спинку стула из букового дерева. Сложил его вдвое и положил на сиденье, поскольку еще не собирался уходить.

— Ей придется от многого отказаться, мистер Энджелл. Я сегодня ночи не спал: все думал. Это означает, что она потеряет всех своих друзей, я хочу сказать, молодых друзей. Она может не обрести с вами счастья. Вы можете не обрести счастья с ней.

— Подобный риск существует в каждом браке.

— Мать ее погибла в аварии, когда Перл была еще ребенком. Это явилось страшным ударом. На линии Клэпэм — совсем небольшая авария, и она оказалась единственной жертвой. Помню, как я пришел домой после… после того, как ее опознал, и как я думал, что должен теперь стать моей маленькой дочке отцом и матерью. Я старался это сделать. Вот почему я и несу за нее особую ответственность.

— Весьма… похвально с вашей стороны, — сказал Энджелл. — Понимаю ваши чувства. Но именно потому, что я старше ее, я тоже чувствую особую ответственность.

— Что же касается обеспечения… — опять начал мистер Фридель.

Под конец они сошлись на сумме пять тысяч фунтов. И в этой атмосфере торговли, которая, как оба утверждали, была им весьма неприятна, к согласию самой Перл выйти замуж, которое она, по существу, еще не дала, они отнеслись как к факту, само собой разумеющемуся.


Бюро регистрации браков в Кэкстоне; среди приглашенных только необходимые свидетели; на следующий день небольшой прием на Кадоган-Мьюз, 26, на который Энджелл счел своим долгом пригласить леди Воспер. Вид ее ничуть не изменился, что, возможно, было ему даже на руку, поскольку виконт Воспер пока не подписал соглашения.

Медовый месяц в Париже. Правда, не совсем медовый. Энджелл изложил Перл свою точку зрения на их брак, как до, так и после свадьбы, и она согласилась с готовностью, которая его несколько уколола. Они остановились в тихом отеле неподалеку от Ронд-Пуант, где занимали две смежные комнаты. Они объединялись за завтраком на балконе, он — монументальный в своем черном шелковом халате, но, если не считать утренней трапезы, каждый держался на своей территории.

Она раньше никогда не бывала в Париже, и ей доставляли удовольствие осмотр достопримечательностей города, обычно без сопровождения Уилфреда, посещение концертов, обычно в его сопровождении, и рассматривание витрин магазинов. Она делала кое-какие покупки, но Уилфред старался не водить ее на улицу Фабург в предместье Сент-Оноре, поэтому большинство ее покупок были сравнительно недорогие. Когда же он был предоставлен самому себе, он изучал картинные галереи и выставочные залы и потратил на картину художника по имени Бонель, которая пока стоила совсем дешево и показалась ему хорошим капиталовложением, сумму гораздо большую, чем ему обошлась вся их поездка.

Как ни удивительно, они прекрасно ладили друг с другом. Их мнения во многом сходились. Медовый месяц оправдал его надежды и прошел в атмосфере приятного дружеского общения. Ни разу между ними не произошло ни единой сколько-нибудь существенной размолвки; и, хотя чаще всего она приноравливалась к его планам, он порой находил неожиданное удовольствие в том, чтобы потворствовать ее мелким прихотям.

Случались, правда, моменты, в чем он с неохотой признавался самому себе, когда, увидев ее через дверь, по забывчивости оставленную открытой, он ловил себя на том, что ее стройные красивые ноги значили для него несколько больше, чем резной орнамент на стульях времен Людовика XIV, — сравнение, которое тогда в самолете невольно пришло ему на ум. Случались также моменты, когда при виде ее белых округлых плеч, шеи и груди у него пересыхало во рту. Но весь смысл их супружеского контракта состоял в том, чтобы создать атмосферу культурного и интеллектуального общения. Возможные в дальнейшем интимные отношения не исключались из пунктов этого контракта, но про себя он раз и навсегда решил, что вещи подобного рода не должны превалировать. Стоит подобным вещам произойти, как это изменит и нарушит весь характер их отношений. Тогда уже будет невозможно предсказать, как сложится их совместная жизнь в будущем. А сейчас почти все в ней было определенно. Его жизнь стала намного приятнее, чем прежде, и при этом ее привычный ритм почти не нарушился. Но стоит хоть раз допустить близость, как он тут же опустится до уровня других одураченных бедняг.

Глава 7

«Мистер Годфри Браун» — это имя, записанное в календаре, ничего ему не говорило, и когда он спросил секретаршу, та ответила, что позвонивший по телефону мужчина настаивал на консультации с мистером Уилфредом Энджеллом. Другие компаньоны ему не подходят. По разговору звонивший, сказала секретарша, показался ей не слишком образованным человеком и он объявил, что дело у него сугубо личного порядка и он изложит его мистеру Энджеллу при встрече. Встреча была назначена на 3 часа дня в следующую среду, прошло как раз пять недель с того дня, как они вернулись из Парижа. Энджелл сделал в своем блокноте пометку для Селбери, своего клерка, чтобы тот предварительно проверил посетителя. Никогда не знаешь, на кого нарвешься.

Однако в 3 часа 10 минут в среду Селбери просунул голову в дверь его кабинета.

— Мистер Энджелл, мистер Годфри Браун говорит, дело у него личного характера и излагать его мне он отказывается. Мягко говоря, он не очень-то выглядит, но вроде вполне нормальный. Ничего подозрительного я не заметил.

Итак, мистера Годфри впустили в кабинет — энергичный, с живыми глазами, красивый мужчина небольшого роста в строгом синем костюме, в руках — шоферская фуражка. Энджелл, с его прекрасной памятью на лица, тут же его узнал.

— Вы не шофер леди Воспер?

— Да, сэр.

— Вас прислала ко мне леди Воспер? Она…

— Нет, сэр. Она не знает, что я к вам пришел.

— Она больна? Снова заболела?

— Нет. Видите ли, она не то, чтобы в прекрасном состоянии, но и не больна. Она приглашена на чай и партию в бридж. Понимаете, я только что отвез ее к Вернерам. Я заранее знал, что она собирается туда поехать, поэтому позвонил и договорился к вам прийти.

Энджелл указал на истертое волосяное кресло, предназначенное для клиентов.

— Прошу садиться.

Молодой человек сел. Наступило молчание. Энджелл надел очки для чтения и взял ручку.

— Ваше имя Годфри Браун?

— Да, сэр. Но не надо ничего записывать. Я просто пришел к вам по делу, которое меня тревожит, не знаю, как лучше сказать. Вы ведь адвокат леди Воспер.

Взгляд Энджелла блуждал поверх очков. День стоял солнечный. На солнце особенно видна была пыль, покрывавшая сложенные стопкой юридические книги. Прошла минута.

— Вот в чем дело, мистер Энджелл, леди Воспер, понимаете, у нее есть дочь. Вы ведь ее знаете, да?

— Я ее встречал.

— Так вот, она все время то приходит, то уходит, навещает свою мать, одним словом…

— Не лучше ли вам рассказать все по порядку, с самого начала?

— Это и есть начало. Понимаете…

— Давно вы работаете у леди Воспер, мистер Браун?

— Да примерно год. Ко мне она прилично относится. На следующей неделе она уже сможет сама водить машину, но не думаю, чтобы Она собиралась от меня избавиться… Не возражаете, если я закурю?

— Нет…

Поскольку Годфри стал озираться вокруг, Энджелл подвинул ему коробку с сигаретами, стоявшую на столе. С человеком такого уровня, как Годфри, он при обычных условиях не проявил бы особой любезности, но этот шофер мог ему пригодиться.

— Курю я не часто. Курево не для меня. — Годфри выпустил две струйки дыма через ноздри, словно спортивная машина, сразу рванувшая с места, не дожидаясь, когда прогреется мотор.

— Вы, полагаю, постоянно тренируетесь.

— Да, все время тренируюсь. Я боксер. Не знал, что вам это известно.

— Леди Воспер упоминала об этом. — Она не только упомянула, она даже хвасталась ему своим маленьким крепышом-боксером на приеме, устроенном по случаю его свадьбы. Что-то тогда в ее голосе показалось ему подозрительным. С женщиной средних лет никогда не знаешь, куда заведут ее причуды. И как далеко. А уж о больной женщине и говорить не приходится.

— Дело касается дочери леди В., леди Воспер. Она то приходит, то уходит, по нескольку раз на неделе, иногда наведывается и в Хендли-Меррик. Ее муж, правда, не часто является — я видел его всего несколько раз — леди Воспер не очень с ним ладит. А вот миссис Мак-Ноутон приходит частенько. И вещи пропадают…

— Как это — пропадают? Какие вещи?

— Вещи, которые в доме. Похоже, она их крадет. Когда она приезжает в Меррик-Хауз и раз в две недели на Уилтон-Кресчент, что-нибудь обязательно пропадает. Мелкие вещи, крупных не уносит. Меня зло разбирает. Я и знать ничего не знаю, а леди Воспер может подумать на меня.

Энджелл постучал футляром от очков по столу. Расстегнул верхнюю пуговицу на брюках и начал легонько раскачиваться на своем вращающемся стуле. Под маской внешней почтительности этого молодого человека он угадывал большую самонадеянность. Но эта самонадеянность имела какую-то притягательную силу. Хотелось взглянуть на его сильное мускулистое тело, спрятанное под будничным синим костюмом. Боксер. Из тех, кто наносят друг другу грубые удары по глазам, по носу, по телу. Ради денег. Из спортивного азарта. Зарабатывают себе таким способом на жизнь. Люди с другой планеты. У Энджелла нашлось бы, наверное, больше общего с каким-нибудь китайцем.

— Ну, а леди Воспер? Вы говорите, она ничего не замечает?

— Леди Воспер, она больше занята собой. Она не из тех, кто дрожит за свое имущество. Но в первый раз я про это ей намекнул, знаете, словно невзначай, я сказал, послушайте, ваша дочь, ну и прочее. Она мне закрыла рот накрепко. Это запрещенная тема в наших разговорах, ее дочка, ну я и замолчал. Но пару дней спустя она мне говорит, что миссис Мак-Ноутон забрала серебро, чтобы его почистить. А после они его положат в банк. Оно, мол, слишком дорогое, чтобы держать в доме.

— Ну что ж, весьма резонно.

— А как с другими вещами? Всякие безделушки с камина, маленькие круглые картинки на стенах в черных рамках?

— Только мелкие вещи?

— Такие, что влезут в хозяйственную сумку.

Энджелл задумчиво глядел на молодого человека.

— А почему вы обратились с этим вопросом ко мне, мистер Браун?

— Ну, потому что тут что-то не то. Мне могут пришить дело. Уж я-то знаю, чем все может обернуться.

— Мне кажется, я должен уточнить сразу, явились ли вы ко мне за консультацией как клиент или просите у меня совета как у друга их семьи?

Годфри от дыма сощурил глаза, почти прикрыв их длинными ресницами.

— Видите ли, я думаю, что раз вы ее адвокат…

— Я не являюсь их семейным стряпчим. — Тут уж ему пришлось дать пояснение. — Я вел дела леди Воспер лишь от случая к случаю.

— Значит, правильно. Поэтому я и пришел спросить, что мне делать.

— Мне все-таки кажется, что вы просите у меня совета как у друга семьи. Во всяком случае, должен вам сказать: никто не может воспрепятствовать матери делать подарки своей дочери.

— Но мать о половине исчезнувших из дому вещей вовсе не знает. Это уж точно. Я сам слыхал, как она однажды спросила ту женщину, которая прислуживает ей в загородном доме, миссис Формс, куда девалась одна миниатюра, и миссис Формс не знала, потому что не заметила, как она пропала, ясно? Но ведь служанка и оглянуться не успеет, как вина падет на нее или на Джо Формса. Или на миссис Ходдер, которая убирается в здешней квартире. Или на меня. Вернее всего — на меня.

— Почему на вас?

— Почему на меня? Да потому, что я поступил к ней без рекомендаций. Другие, они служат у нее по многу лет. И это как раз на руку Map… миссис Мак-Ноутон.

— Им известно, что вы обратились ко мне за советом?

— Кому?

— Другой прислуге.

— Не… нет. Они никогда и виду не покажут. Им-то что до этого.

Энджелл сделал в своем блокноте заметку: «Браун. Как бы раскусить этого типа? Старый трюк: обвинить кого-то другого в краже вещей, которые крадешь сам».

— И вы считаете, что приход ко мне спасет вас от обвинения в воровстве?

— Да. Именно так.

— Кто вам посоветовал ко мне обратиться?

— Ну, я подумал, мистер Энджелл адвокат, может, он с ней поговорит, скажет ей, что это несправедливо. Если она хочет дарить дочке вещи, пусть делает это в открытую, а не так, чтобы та тащила их под полой.

Энджелл обдумывал создавшееся положение и размышлял, нельзя ли использовать его в своих интересах. Он сделал еще одну запись в блокноте: «Возможно, говорит правду. Если принять во внимание все обстоятельства, вполне допустимо, что миссис Мак-Ноутон старается как-то застраховать себя… Однако по-прежнему остаются неясными мотивы его прихода ко мне».

— Как поживает леди Воспер?

— Да так себе. Я же вам сказал.

— Не ухудшилось ли ее состояние за последние месяцы? Ей не стало хуже?

— Что? А с тех пор, как она вышла из клиники, она так и не оправилась по-настоящему. Они там ей навредили, в этой клинике.

— А что с ней такое?

— Ну, знаете, головные боли. Ее тянет на рвоту, но она не может. Словно как тошнота на голодный желудок, так она говорит. И потом сил совсем нет — лежит на кушетке весь день, словно неживая.

— Вы за ней сами ухаживаете?

— Я-то? Даже больше, чем за машиной. Я у нее словно гор… словно сиделка.

— И такое состояние у нее всегда?

— Всегда? — Годфри потушил окурок, посмотрел на коробку с сигаретами, но преодолел искушение закурить еще одну. — Не всегда. Иногда она ничего. Я ведь сказал, что отвез ее играть в бридж.

— А доктор не говорит, что с ней такое?

— Мне он об этом не докладывает. Она мне только говорит, что у нее неладно с почками.

Они смотрели друг на друга сквозь дымовые сигналы, исходящие от окурка Годфри. Энджелл взял ручку, записал: «Если он говорит правду о дочери, тогда ясно, что у той нет сомнений о характере болезни матери… Но Браун…» Причина визита по-прежнему оставалась неясной. Здесь был какой-то скрытый мотив, но какой?

— Если леди Воспер узнает, что вы ко мне приходили, Браун, это вызовет ее неудовольствие. Мой вам совет: возвращайтесь обратно и выбросьте все из головы. Если когда-нибудь в будущем у вас с леди Воспер возникнут неприятности на этой почве, вы можете сказать ей, что заходили ко мне, и я подтвержу. Но боюсь, что это вас не спасет.

— Почему же?

— Видите ли, я только с ваших слов знаю о происходящем, а если дело дойдет до суда, то этого недостаточно.

— Да, но все сущая правда, я же вам говорю…

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь. Я вам верю. Я лишь хотел добавить, что, если вы в этом нуждаетесь, можете на всякий случай держать со мной связь.

Годфри воззрился на него, но тут же сморгнул, чтобы скрыть огонек, загоревшийся у него в глазах. — Вы хотите сказать, я могу снова сюда прийти?

— Если хотите, пожалуйста. Это всецело зависит от вас.

— Чтобы рассказать вам, когда это снова случится?

— Это или что-нибудь еще. Состояние здоровья леди Воспер небезразлично всем ее друзьям, но она не любит расспросов. Я бы хотел быть в курсе дела.

— Да. Да, конечно. Я буду вам сообщать, — сказал Годфри.

Снова наступило молчание. В третий раз в течение их разговора многозначительная пауза, когда многое осталось недосказанным. Они походили на двух шахматистов, делающих ответные ходы, но словно играющих на разных досках.

Энджелл наконец прервал молчание.

— Если у вас возникнет потребность со мной повидаться, позвоните прежде моей секретарше. Я очень занят и редко могу принимать людей без предварительной договоренности.

— То есть если…

— То есть если произойдет неожиданная перемена в состоянии здоровья леди Воспер или в ее домашней обстановке.

— Ладно. Хорошо, ладно, — повторил Годфри и поднялся со стула.

Похоже было, что он сейчас протянет руку — попрощаться, но Энджелл кивнул и нажал кнопку звонка. Вошла мисс Лок, чтобы проводить Годфри из кабинета.

Годфри ушел довольный, но озадаченный. Он явился к Энджеллу, заготовив целый ряд причин-жалоб, на худой конец, даже угроз. Любым путем, как угодно он хотел продолжить с ним знакомство. Он был готов к любому экспромту, готов был сыграть так, как выпадут карты, лишь бы добиться своего. И вот оказалось, что путь — пусть хотя бы щелочка — был ему теперь открыт. Его пригласили заходить.


В этот вечер, придя домой, Энджелл застал жену за упражнением на кларнете. Месяц назад он увидел объявление о продаже этого инструмента на аукционе Путтика на Бленхейм-стрит и послал туда своего клерка сделать от его имени заявку. Он приобрел инструмент по очень сходной цене, и хотя кларнет был не первоклассный, но вполне пригодный.

Энджелл слушал и качал головой. Для Перл и такого вполне достаточно, она еще и играть-то не умеет, и он подозревал, что музыкантши из нее не получится.

Когда он вошел, она как раз убирала кларнет и, откинув волосы, с удивлением на него посмотрела. Его словно что-то кольнуло, наверное, оттого, что она постоянно и мучительно напоминала ему Анну. В последнее время это сходство уже не поражало его так часто, потому что лицо Перл заменило для него лицо Анны, и теперь ему приходилось делать усилие, чтобы припомнить свою давно утраченную первую любовь.

Она быстро освоилась в его доме, если не считать одну-две оплошности, допущенные на первых порах, и он с удовольствием отметил и должным образом оценил ее разумное отношение к деньгам. Утренние и вечерние трапезы подавались всегда в строго определенное время, и в доме поддерживался образцовый порядок. Он теперь реже питался вне дома и часто приходил к обеду домой, прежде чем отправиться в клуб на партию в бридж, экономя таким образом с ее помощью потраченные на нее же деньги, хотя приготовленные ею блюда не всегда приходились ему по вкусу. Не раз случалось, что еда оказывалась слишком легкой, не хватало хорошего куска мяса, зато подавались в избытке фрукты и овощи; правда, он пока не высказал ей свое критическое отношение. Это можно будет сделать, когда они окончательно освоятся друг с другом.

Ибо они еще до сих пор не чувствовали себя свободно в обществе друг друга. На нее нередко находило плохое настроение, и он не мог понять причину. Она была чересчур прямолинейна, в то время как его ум все время искал у нее некие задние мысли, что было совершенно чуждо ее характеру. Случалось, он вдруг решал, что она неумна, однако она была способна делать весьма разумные выводы — свидетельство того, что ее мозг мог работать ничуть не хуже его собственного. Ему, конечно, немало придется потрудиться, прежде чем он будет полностью удовлетворен ею. Он пошел на этот брак, трезво все взвесив и с известным чувством гордости. Но уже понял, что кое-какие его расчеты не оправдались и кое-что из того, чем он гордился, по нему же и ударило. Впервые в жизни он имел дело с молодой женщиной, и замужество поставило их почти на равную доску.

С точки зрения общепринятых понятий его брак можно счесть смешным, это он понимал: большинство людей женились только затем, полагал он, чтобы совокупляться, и лишь потом начинали соображать, смогут ли они хотя бы в какой-то степени по-человечески жить вместе. Он же, с помощью пассивного согласия Перл, изменил этот порядок вещей.

Но временами он сожалел, что она такая физически привлекательная. Сегодняшний вечер особенно его обескуражил. На ней было платье без рукавов, и внутренняя часть ее руки от локтя до подмышки все время привлекала его взоры. Кожа была такой чистой и нежной, а подмышкой чуть темнее, и эта часть руки не была такой округлой, как остальная. Он был зачарован. Должно быть, у нее особо благоухающий запах, думал он. В конце концов она, опустив глаза, спросила:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет, все в порядке. У вас очень милое платье.

— Вы его уже прежде видели. Я надевала его, когда мы ходили на тот первый концерт в Уигмор-холл.

— Правда? Я забыл.

— Уилфред, я все думаю…

— О чем?

— Когда я сегодня стирала пыль со всех этих картин, я подумала, нельзя ли нам иметь их поменьше в доме. Дело не в том, что мне приходится смахивать с них пыль, но они — они висят прямо одна на другой. Их невозможно толком разглядеть — они все сливаются.

Энджелл отрезал себе кусочек цыпленка и положил на тарелку.

— Опытному глазу это не мешает. Мне доставляет огромное удовольствие любоваться ими. — Он оторвал взгляд от ее руки. — И вы должны к этому привыкнуть.

— О, мне они нравятся — по крайней мере, большая часть. Но понравились бы еще больше, если их вешать по очереди. Скажем, вешать на месяц по половине.

— У меня их чересчур много собралось, чтобы соблюдать такую последовательность. Вы же видели, вся кладовая забита.

Она вздохнула.

— Обременительно иметь так много. Но не могли ли вы — нет, я думаю, нет.

— Что вы хотели сказать?

— Я подумала, а не продать ли вам часть из них. Может быть, тогда вы больше оцените другие.

— Ни за что, — объявил Энджелл. — Обладание всеми этими картинами наполняет меня особой гордостью. Постоянно любоваться ими, открывать в них все новые достоинства — в этом есть особая прелесть. Со временем вы это поймете — эту гордость обладания. — Его голос обрел какой-то особый оттенок, он и сам это почувствовал. Он откашлялся.

— Еще цыпленка, дорогая?

Перл взглянула на него с легким удивлением. С тех пор как они поженились, она не слыхала от него ни единого ласкового слова. Кроме того, она уже привыкла, что муж всегда был слишком занят своей едой, чтобы обращать внимание на содержимое ее тарелки.

— Нет, спасибо. Вы больше не хотите? Тогда я принесу пудинг. — Прежде чем встать со стула, она подняла руки, чтобы поправить волосы, и от этого движения грудь ее приподнялась и перед его взором предстали обе ее руки с внутренней стороны. Когда она вышла на кухню, он заерзал на стуле и взял кусочек хлеба, чтобы пожевать между блюдами. Он припомнил, что приступ легкой тошноты — тошноты желания — случался у него и раньше. Но с каждым разом это становилось все ощутимее. Он понимал, что назавтра все пройдет и, разумно рассуждая, не было никакой причины беспокоиться. Но каким-то непонятным образом эстетическое чувство пробуждало в нем чувство физическое. Его беспокоило еще и другое нарождающееся чувство, — хотя, возможно, оно таилось где-то слишком глубоко и не поддавалось трезвому анализу. Он только что сказал ей фразу: «Гордость обладания» — да, именно «гордость обладания» являлась одним из доминирующих стимулов его жизни. Он ходил на художественные выставки и в музеи, но лишь за тем, — или почти только за тем, — чтобы сравнивать то, что есть там, с тем, что есть у него и что бы ему хотелось приобрести. Крошечный Пикассо, размером чуть больше открытки, доставлял ему больше удовольствия, потому что висел у него на стене, чем картина «Девушка из Авиньона» в музее Современного искусства в Нью-Йорке. Один-единственный стул времен Вильяма Кентского красного дерева с позолотой, украшенный изображением дельфинов, хотя и в столь ветхом состоянии, что на него было страшно садиться, больше волновал его воображение в доме № 26 на Кадоган-Мьюз, нежели полный гарнитур мебели Чиппенделя в Хейервудском дворце.

А теперь собственностью его стало нечто новое, нечто совершенно отличное от всего того, чем он когда-либо владел. Может быть, гордость обладания в этом тоже проявляется? И воздействуя таким образом, может быть, стимулирует или превращается в… сексуальный импульс?

После ужина он даже не прикоснулся к вечерней газете — стоит Перл ее почитать, как газета обращается в беспорядочную груду, поэтому он некоторое время читал книгу о французской мебели, стараясь сосредоточиться. Перл возилась на кухне и так раздражающе долго, что он почувствовал себя оскорбленным. Но в этом была отчасти и его вина: он ни разу не предложил завести постоянную прислугу, — к ним приходила женщина по утрам шесть раз в неделю — так что, если ему хочется больше времени проводить в обществе Перл по вечерам, придется, по-видимому, пойти на дополнительные расходы.

В конце концов, не испытывая желания ложиться спать, он поднялся, застегнул жилет на большом обтянутом шелковой рубашкой животе и побрел на кухню. Она была занята перестановкой кастрюль и вопросительно подняла на него глаза.

— Я немного устал, Перл, лучше пораньше лягу. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Перл стояла в нерешительности; тут не было строго заведенного ритуала. И, помедлив, подставила ему щеку для поцелуя. Он поцеловал ее, слегка задержавшись губами на бархатной коже. Он не дотронулся до ее рук. От нее шел освежающий запах духов.

Энджелл прошел к себе в спальню, разделся и лег — солидная, средних лет громадина, укрытая простынями; он воззрился на натюрморт Дюфи[10], висевший над камином работы Адама. Потом раздались ее шаги, она поднялась к себе, и он тихонько лежал, прислушиваясь, как она готовится ко сну. Вскоре он выключил свет и тут же заснул. С тех пор как он женился, у него не случалось больше приступов клаустрофобии, страха перед одиночеством, как тогда, в ночь полета в Швейцарию. Все это лето он держался в отличной форме и теперь не собирался нарушать свое как душевное, так и физическое равновесие каким-либо необдуманным шагом, наподобие тех, что позволяют себе другие женатые мужчины.

На следующее утро, когда он пришел в Линкольн-Инн[11], его ожидало там письмо от лорда Воспера, где тот сообщал, что готов принять условия, предложенные ему компанией «Земельные капиталовложения», желающей приобрести усадьбу и 200 акров земли в приходе Хэндли-Меррик в Суффолке.

Восперу потребовалось четыре месяца, чтобы, наконец, прийти к такому решению.

Глава 8

По подсчетам Энджелла, на завершение сделки требовалось еще шесть или восемь недель. Нужно было получить еще одну консультацию в канцелярском отделении суда, и Энджелл пошел повидаться с Саулом Монтегю, который считался, пожалуй, самым опытным юристом по имущественным вопросам. Им предстояло составить довольно хитрое соглашение, поскольку лорд Воспер до сих пор еще не имел законного права на владение ни усадьбой, ни землей и было важно связать его обязательствами, как если бы он действительно ими владел. Чтобы закрепить за человеком право продавать то, чем он еще не владеет, нужно было решить проблемы чисто технического порядка.

Стряпчему Воспера требовалось составить проект договора о продаже, а затем договор будет присоединен к соглашению. Но когда Энджелл повидался с Холлисом, тот был не расположен приниматься за дело, до тех пор пока не будет готов проект соглашения. Нет никакой нужды проявлять излишнюю торопливость, считал Холлис, все нужно делать по порядку. Кроме того, требовалось разрешение и на другие документы от стряпчих, представляющих интересы опекунов. Это, без сомнения, можно было устроить, поскольку обе конторы нередко вели общие торговые сделки. Но тут нужно проявить такт, сказал Холлис, и не спешить. Энджелл ушел от него раздраженный, не уверенный в том, двинется ли дело, пока за него не возьмется Саул Монтегю.

Посреди всех этих событий раздался телефонный звонок — Годфри Браун спрашивал мистера Энджелла.

Он не может сам прийти, сказал Годфри, ему трудно отлучиться; леди Воспер в воскресенье было совсем плохо, и он решил позвонить. Доктор приходит ежедневно, так же как и миссис Мак-Ноутон. Доктор сказал, что леди В. болеет теперь еще какой-то другой болезнью. Давление или что-то вроде.

— Повышенное давление?

— Вот-вот. Это самое. Доктор говорит, ей нельзя перенапрягаться. Да разве она послушается. Уж лучше тогда сразу отдать концы, заявила она ему. А если ей станет лучше, она в субботу поедет в Меррик, сама поведет машину — отпраздновать, что ей вернули права. Говорит, опять я за рулем. Это здорово. Ничего с ней не поделаешь. Она поступает по-своему.

Каким-то странным образом этот телефонный звонок, конфиденциальный разговор без свидетелей, придал их отношениям особый интимный оттенок, что Энджеллу вовсе не нравилось. Вместо того чтобы прийти к нему в контору, где разница в возрасте, солидности и общественном положении сразу становилась ясна, доверительный разговор по телефону до некоторой степени уравнивал их, словно Годфри был уже посвящен во все дела, словно неизвестно, по какой причине он догадался, что не Энджелл ему, а он Энджеллу делает одолжение своим звонком.

— А пока до скорого, сэр. Что если я зайду через недельку, когда мы вернемся?

— Это вряд ли понадобится. Если, конечно, не возникнет что-нибудь важное.

— Я говорю, если мы будем в Лондоне. Как только ей полегчает, мы тут же уедем. Мистер Энджелл…

— Да?

— А вдруг мне нужно будет вам кое-что сообщить, могу я наведаться к вам домой?

— Ко мне домой? Зачем?

— Это близко от нас. Пять минут ходьбы, понимаете? Я могу заглянуть в любую минуту. А до вашей конторы далековато. Надо ехать на двух автобусах. Когда я отсутствую, леди В. всегда интересуется, куда я ходил.

— Вот как. Ну что ж, приходите. Но только если вы… Ну, хорошо, в крайнем случае можно. Только вечером. Лучше всего по понедельникам и пятницам после шести — самое удобное время. По средам и четвергам меня не бывает.

— Прекрасно. О'кей! Спасибо. Если будет что новенькое, я загляну.


В тот же вечер, лежа в постели, леди Воспер сказала Годфри:

— Мне кажется, я скоро умру.

— Что? Что вы сказали? Бросьте, ваше высочество, что за кошмары вы мне рассказываете?

— Матьюсон сказал сегодня одну вещь.

— Что ж он сказал? Этот старый хрыч.

— Я ему сказала что-то насчет охоты в следующем году, а он ответил: «Хорошо… придет время, тогда и решим». И дело не в его словах, а в том, как он при этом на меня посмотрел. Взгляд его говорил, что решать никогда не придется.

— Вот уж ерунда! Забудьте об этом. Вы крепкая, сработана на совесть. Никогда не износитесь. Надо поменьше пить, и все будет в порядке.

— А я в этом не так чертовски уверена, мой малыш. Я работаю только на одном цилиндре, понимаешь? Вот уже целых восемнадцать лет.

— На одном цилиндре — вот уж не верится. Да у вас их все шесть! Модель люкс, спортивная, с независимой подвеской и автоматической коробкой скоростей.

— Нет, не трогай меня больше.

— Почему?

— Я теперь могу этим лишь понемногу заниматься. Ты меня совсем загнал, дьяволенок. Послушай, что я скажу…

— Слушаю.

— О, какого черта. Я устала.

— А все-таки расскажите мне о Силверстоуне. Знаете — о той автомобильной аварии.

— Я тебе уже рассказывала.

— Не все. Вы просто сказали, что это случилось, когда вы шли вторым номером.

— Да, давненько это было. Ты тогда еще сосал соску в своем приюте.

— Ладно. Сосал, ну и что?

— А я шла второй, и впереди оставалось всего три круга. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Да. У вас был шанс выйти победительницей.

— Да, был шанс. Да еще в таких гонках. Я Флора Тауэр, гонщик-любитель, да еще женщина. В гонках участвовали два итальянских чемпиона, и оба сошли с дистанции из-за неполадок в коробке скоростей. Мне оставалось только обойти Ли Тернера, и я попыталась это сделать у Стоува, а потом на повороте у Чепела. Затем на углу Бекета я его обошла, но на такой большой скорости, что закружило в штопоре и я перевернулась. Машина сверху, а я под ней. Подходяще для женщины, не правда ли?

— Сигарету?

— Ты знаешь, я всегда не прочь. Не прожги простыню, мальчик. Это последняя из моего приданого!

— Для какого мужа?

— Бонни Мэйхью, разумеется. Мы только на эту свадьбу и получили подарки.

— Да ну?

Флора заморгала, стараясь отогнать черные точки, мелькавшие перед глазами. Она не отличалась сентиментальностью, но сейчас в ней боролись противоположные чувства. Воспоминания всколыхнули в ее душе тоску по прошлому, и, принявшись рассказывать, она боялась, что не сумеет вовремя остановиться.

— Ну и как же?

— Какого черта тебя все это интересует?

— А почему бы и нет? Мне интересно. Почему бы и нет?

Она внимательно посмотрела на него сквозь сигаретный дым. Похоже, он над ней не смеется.

— Та свадьба, она произошла за месяц до начала войны. Вот когда мы с ним поженились. Мне только исполнилось девятнадцать, и моя дорогая мамочка считала, что мы слишком торопимся. Но мы знали, что делали. Бонни было тоже девятнадцать — он пришел ко мне как-то в жаркий августовский день во время грозы и сказал: «Россия и Германия подписали пакт о ненападении. Давай на следующей неделе поженимся!» И мы поженились. Мать была в ужасе: она боялась, как бы соседи не заподозрили, что я беременна.

— А этого не было?

Она пропустила его слова мимо ушей и продолжала:

— Мариам родилась в сорок первом. Бонни знал, что за пактом последует война.

— А что такое пакт о ненападении?

— Я тебе как-нибудь расскажу.

— На чьей стороне была Россия в той войне? Я считал, что мы воевали против Германии.

— Я тебе куплю книгу об этом. Ты умеешь читать?

Годфри почесал нос о простыню.

— Бонни Мэйхью. Чудное имя для мужчины. Больше девушке подходит. Вам он нравился?

— Его настоящее имя было Бонами. Только никто его так не называл. Да, он мне нравился, нахальный ты мальчишка. Мы любили друг друга. Он был сорви-голова, ясно было, что ему недолго жить на этом свете. Его сбили над Критом в сорок первом. Он был из тех людей, которые играют со смертью.

— Я что-то не понимаю.

— Куда тебе. Во всяком случае, я не из таких. Нет, мне смерть ни к чему, когда бы она ни явилась, и меня угнетает, когда доктор смотрит на меня, будто хоронить собрался.

— Расскажите мне о следующем муже.

— О котором? О Поле Тауэре? Я ведь тебе уже рассказывала.

— Не очень подробно.

Флора Воспер затянулась сигаретой. Пальцы у нее последние дни постоянно дрожали.

— Поль был тоже порядочным повесой. Наверное, я чем-то таких привлекаю. Но Полю было уже 46, когда мы поженились. Во время войны он неплохо нажился, продал свой машиностроительный завод в Ковентри, и у него были деньги, чтоб прожигать жизнь. Я ему в этом помогла. Мы целых пять лет колесили по Европе. Ему льстило иметь жену, которая завоевала себе имя в первоклассных гонках. Странно получилось с той аварией. Я знала, что обгонять Ли Тернера, значит идти на риск, на который не отважится ни один здравомыслящий профессиональный гонщик, но я также чертовски хорошо знала, что подобный шанс — стать победительницей в первоклассных гонках — мне больше не представится. И Аскар и Фарина уже выбыли из-за неполадок в коробке скоростей, и почти всех Других тоже постигла неудача. Это был отвратительный день, ветреный, трек скользкий…

— Что же произошло после аварии?

— Они вытащили у меня одну почку, вправили на место плечо, починили ребро. И через пару месяцев я была снова весела, как птичка. Но Поль, черт его побери, ни за что не разрешал мне больше участвовать в гонках. Поэтому, наверное, мы и расстались. Во всяком случае, на следующий год он встретил свою Джуди, а я познакомилась с Джулианом Воспером, так сказать двойной разрыв, и мы заново все переиграли. — Она зевнула. — Думаешь, что с одной почкой можно прожить вечность. Живут же люди с одним глазом. И печенка у человека одна с самого начала.

— Один мой знакомый парень выступал на ринге с одним легким, и хоть бы что, он был боксером полусреднего веса. Сэм Фокс. Интересно знать, что с ним сталось; у него была своя зеленная лавка. Наверное, торгует где-нибудь сейчас поблизости.

— Ну, если у тебя всего одна почка, то все зависит от того, как она справляется. Моя вроде бы уже не тянет.

В спальне была большая ниша с окном, выходившим во внутренний дворик, и свет из квартиры напротив вдруг проник сквозь тонкие занавеси, расчертив стену полосами света и тени.

— Лорд В. был намного старше вас, правда? Наверное, вы не первая его заарканили?

— Ему было пятьдесят, когда мы поженились. Тогда он мне казался староватым, теперь нет. Сколько же мне тогда было… Тридцать два. Да, я у него была третьей, как и он у меня. Мы с ним отлично ладили. И это длилось бы по сегодняшний день, не случись с ним тогда на Бермудах пять лет назад сердечный приступ. Образцово-показательный, так его и называл этот чертов доктор. Будто говорил о партии в бридж. Джулиан, сидя за ленчем, только успел сказать: «Что-то темнеет, Флора», я посмотрела на него, не успела встать с места и обойти стол, как он уже был мертв.

— Подходящее у вас сегодня настроение, — сказал Годфри. — Может, расскажите еще про какие похороны?

— Да, про мои собственные.

— Смените пластинку, Флора! Мне пора уже убираться отсюда, а я не могу оставить вас, когда вы вот так причитаете. Хотите заварю крепкого чаю?

— Я не стыжусь и скажу тебе прямо, Годфри, да я боюсь. Мне не хочется умирать.

— А вы и не умрете! Маленький Божок об этом позаботится… Слово Годфри!

Она усмехнулась.

— Жаль, что ты не Всемогущий Бог.

— Послушайте, — сказал он, — хотите я останусь здесь до утра? Я всегда ставлю будильник на семь часов, чтобы успеть сделать пробежку, пока не явится миссис Ходдер. Ну как?

— Ладно, — согласилась она. — Мне это поможет, малыш. Кажется, я сегодня нуждаюсь в компании.


Предположение Перл, что большинство ее друзей-ровесников сочтут ее брак просто безумием, целиком и полностью оправдалось. Хэйзел, Крис, и Пэт Чейли, и большинство продавщиц из магазина Эванса, и те из ее школьных подружек, которые знали о ее замужестве, и разные другие молодые люди в Селсдоне, Перли и Сандерстэде.

Она чувствовала, что все они за ее спиной вдоволь хихикали и делали непристойные предположения. Она переносила все это с неожиданным для нее самой спокойствием и равнодушием. Что касалось подружек, то она не сомневалась, что за их смешками скрывалась обычная зависть. С большинством из них она достаточно общалась и достаточно наслушалась их излияний, чтобы хоть на секунду усомниться: все их помыслы — не говоря о стремлении выйти замуж за какого-нибудь красивого парня — сводились к тому, чтобы красивый парень непременно имел бы классную работу и зарабатывал бы кучу денег. И если деньги у него водились, было уже не так важно, насколько он красив и такой ли он уж мужчина. Она просто сделала из всех этих суждений решающий вывод. Она вышла замуж за некоего господина, не обладающего ни красотой, ни молодостью, зато обладающего, что называется, настоящими деньгами. Таким образом одно уравновешивало другое. Выбирай, что хочешь. В ее браке не было любви, зато она могла жить праздной жизнью. Не было секса, но его заменил престиж. Возможно, не было бурной экзальтации от слияния молодых губ и молодых тел; но зато какую бурную экзальтацию вызывали солидный счет в банке и собственная чековая книжка! Возможно, со временем радость от сознания своего богатства и положения исчезнет. Но ведь то же самое, по общему суждению, происходит с радостями любви.

А что касается молодых людей, если они одновременно оплакивают ее и подсмеиваются над ней, то они-то сами что ей могли предложить, кроме избитых комплиментов и объятий украдкой где-нибудь в темном углу. По их мнению, она вышла замуж за толстого, пожилого типа, который годился ей в отцы; а, по ее мнению, она вышла замуж за культурного человека с хорошим вкусом и наслаждается прелестями утонченной жизни…

Правда, слишком рано после свадьбы ее постигло разочарование. Она быстро осознала, что те стороны характера Уилфреда, которые мало проявлялись во время ухаживания, скрываясь, словно глыба айсберга под водой, довольно точно свидетельствовали о его подлинной натуре. Он был толст, потому что был обжорой и ни по какой иной причине. Мягко выражаясь, он не отличался щедростью, хотя до сих пор она не называла его «скаредным» даже в своих сокровенных мыслях. У него был несколько задиристый характер; в ресторане, если к нему не проявляли должного внимания, он сразу повышал голос, хотя даваемые им чаевые были весьма умеренными.

У него был целый ряд странных привычек, свойственных старым холостякам. Так, он принимал ванну лишь по вечерам, перед ужином, когда уже не собирался выходить из дому, чтобы «не подвергать себя риску схватить простуду». И каждое утро отсчитывал одну и ту же сумму, которую брал с собой: одну пятифунтовую банкноту, пять однофунтовых, пять монет по десять шиллингов, три по полкроны, три флорина, четыре шиллинга, четыре шестипенсовика и шесть пенсов, чтобы не нуждаться в размене денег и знать вечером, сколько он потратил…

Все это были очень огорчительные недостатки и странности, но Перл отличалась терпением и не поддавалась отчаянию. Она потихоньку принялась за перевоспитание его желудка, благо это до сих пор еще не вызывало его неудовольствия. У нее было 5000 — пять тысяч фунтов на счету в банке, положенных на ее имя, которые находились в полном ее распоряжении, — и все благодаря стараниям ее горячо любимого, мудрого и прекрасного отца. Она обнаружила, что ей, так же как и Уилфреду, доставляет огромное наслаждение покупать картины, и она глубоко ценила его понимание в этом вопросе. Ей нравилось ходить с ним по аукционам, сидеть рядом, переживать царящее там напряжение и все неожиданности аукционных залов… Порой она сознавала, что причиной задиристости его характера было его одиночество, как у ребенка, который начинает кричать, чтобы привлечь к себе внимание.

Будучи по характеру довольно замкнутой, она редко нуждалась в обществе и была удивлена, когда Вероника Порчугал, с которой она познакомилась на том первом обеде у Уилфреда, позвонила ей однажды и предложила вместе пообедать. Ее испугало это предложение, и она предпочла бы пообедать одна, но отказываться было неудобно, и они отправились в «Каприз», где было сказочно, правда, чересчур шумно, и ей там все очень понравилось. Ей показалось, — и даже утешило ее, — что Вероника, хотя и замужем за человеком молодым, тем не менее больше нуждалась в обществе, чем она сама.

В последнее время она стала замечать, как Уилфред смотрит на нее грустно-задумчивым взглядом, и у нее зародилось подозрение, что это, должно быть, признак пробуждающегося к ней интереса. Сама она не вполне могла разобраться — нравится ей это или нет. Она наслаждалась своей новой жизнью, в которой и без того было достаточно приятного, чтобы еще познавать тайны любви с мужчиной средних лет, к которому она любви не испытывала. Но интуитивно она понимала, что ее влияние на Уилфреда усилится, если он станет желать ее физически. А она хотела оказать на него влияние. Она должна добиться какого-либо преимущества, иначе перевес будет оставаться на его стороне.

Двенадцатого августа, понедельник, Перл весь день провела за покупками. Она любила тратить деньги, однако полученное воспитание и ее собственный характер не позволяли ей сорить деньгами попусту. Она покупала экономно, разумно и знала цену вещам. Около половины шестого она приплелась домой в состоянии счастливого блаженства и с болью в ногах от усталости, нагруженная пакетами, многие покупки должны были прислать потом. Принимая ванну, она услышала, как пришел Уилфред. Она раздумывала, стоит ли рассказать ему о покупках и можно ли рассчитывать на его интерес и понимание. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться, и он казался ей подходящим человеком. Энджелл не слишком возражал, когда она тратила свои деньги, которые все равно считал для себя потерянными, но он почти не проявлял интереса к ее нарядам. Он просто мало интересовался вещами, не касавшимися его лично. Перл чувствовала, что пора попытаться осторожно вывести его из этого состояния. Она понимала всю серьезность этой задачи: он был старым холостяком с глубоко укоренившимися привычками и безжалостным эгоистом. Но при этом она трезво оценивала и свое умение терпеливо и настойчиво добиваться своего.

Она только вылезла из ванны, когда в дверь позвонили, и она замерла с флаконом талька в руках, прислушиваясь. Уилфред с самого начала ясно дал понять, что не привык сам открывать дверь; но поскольку он находился внизу, а она наверху, она ждала, что последует дальше. Ничего не последовало, и звонок раздался снова. Она сняла купальную шапочку, вытерлась, встряхнула волосами, сунула ноги в туфли без задников, надела бледно-голубой шелковый халат, купленный ею в Париже в дорогом магазине, и спустилась вниз.

В дверях стоял Маленький Божок. Она чуть не пошатнулась, вздрогнув от неожиданности.

— Что вам нужно?

Синяя униформа, подтянутый, аккуратный. Черная пышная шевелюра приглажена, лицо сдержанное, бесстрастное. Сияющая безупречная кожа. Он дотронулся до козырька своей фуражки.

— Прошу извинения, мадам, мистер Энджелл дома?

— Убирайтесь! — она хотела закрыть перед ним дверь.

— У меня поручение к мистеру Энджеллу. Он просил меня зайти, понимаете?

— Убирайтесь!

— Как только передам ему поручение. Я принес одно известие, о котором он меня просил. У меня к нему поручение.

— Зачем вы сюда явились? Когда вы, наконец, оставите меня в покое?

— Что вы! Честное слово, я и не думал, что вас здесь увижу.

— Это ложь! Вы пришли…

— Я пришел повидать мистера Энджелла. Дело важное! Разрешите мне войти.

Она приоткрыла дверь еще немного, спряталась за ней, потому что его глаза, не такие бесстрастные, как лицо, оглядывали ее с ног до головы.

— Что за поручение?

— Оно касается леди Воспер. Я ее шофер. Давно у нее работаю. Это на ее машине мы с вами катались. Мистер Энджелл ее адвокат. Он просил меня выполнить одно поручение.

Незаметным образом он уже проник в дверь и оказался почти рядом. При закрытой двери в холле сделалось темно. Это было единственное темное помещение во всем доме, и даже покрашенные белой краской стены не делали его светлым.

— Вы теперь, как видно, стали миссис Энджелл. Я слыхал, вы вышли замуж. Я заходил к вашим, спрашивал о вас…

— Да, и швырнули цветочный горшок в окно!

— Какая подлая ложь! Когда я уходил, там за машиной прятались какие-то сопляки. Наверное, это они…

— Наверное, это они.

— Ну зачем язвите? Я не сделал вам ничего дурного, разве что один раз напугал. Прошу вас, не выдавайте меня, а то я потеряю работу! Я пришел повидать вашего мужа, мистера Энджелла. Я ведь не с вами пришел повидаться. Не моя вина, что вы тут оказались.

— Нет, вашей вины нет ни в чем.

— Вы, видно, думаете, я нанес вам оскорбление тем, что по уши в вас влюбился. А я влюбился в вас, вы это знаете. Я бы… да я бы пошел ради вас на убийство, стоило вам только пожелать, это точно. Вот каким простачком я оказался. Но теперь этому конец. Вы вышли замуж. Такие-то дела.

— Да, я вышла замуж.

— И надеюсь, счастливы?

— Очень счастлива, спасибо.

— Что ж, это колоссально! Наверное, имеете теперь собственную дорогую машину?

— Нет, между прочим, машины у нас нет.

— Да, но особнячок у вас, что надо. Надеюсь, вы будете счастливы.

— Спасибо. Я сейчас позову мужа.

— А вы по-прежнему экстра-класс, Перл, для меня. Сногсшибательная женщина. Честно. Смотреть на вас и то…

— Вы снова начинаете…

— Нет, нет. Ладно, ладно. Сдаюсь. Я пришел повидать мистера Энджелла. Верно? У меня к нему поручение, вот и все. Клянусь.

Она оставила его в холле — смуглая кожа, упругие подвижные мускулы, горящие глаза.


В этот вечер за обедом Перл спросила:

— Зачем он приходил — этот шофер леди Воспер?

— Что? А, шофер. У него было ко мне одно поручение. Леди Воспер снова сильно заболела, но теперь чувствует себя лучше.

— Разве она не могла вам позвонить?

— Гм? Нет. Это дело сугубо личное.

— У вас личные дела с Годфри Воспером?

— С кем?

— С Годфри Воспером, шофером.

— Его зовут Годфри Браун. Нет, разумеется, не с ним. Какие у меня могут быть с ним дела?

Перл повертела в руках старинную серебряную вилку, так что на ней заиграли блики света.

— Вы знаете, я была с ним раньше знакома.

— С Годфри Брауном? Когда?

— Я раза два встречала его, до того как мы поженились.

— Я этого не знал, — Энджелл посмотрел через стол на свою жену, но его удивленный и неодобрительный взгляд встретился с ее, в котором светилась искренность.

— Весьма неприятно. Значит, вы встречались? Когда и где это было?

— О, на танцах. И еще дважды после этого. Но мы с ним не дружили. Мне он не нравился.

— Рад слышать, что вы не дружили.

— Он мне не нравился, — повторила она.

Уилфред, избавленный от необходимости критиковать ее вкус, принялся рассуждать более беспристрастно.

— Я, правда, не вижу в нем ничего такого, что может вызвать неприязнь. В определенном смысле его можно даже назвать интересным.

— Я бы не хотела, чтобы он снова сюда приходил, Уилфред.

— Что? Не хотите ли вы сказать, что он вел себя с вами дерзко?

— Сегодня нет. Сегодня он был тише воды. Но я…

— Разумеется, теперь, когда вы стали моей женой, вам неудобно встречать своих прежних знакомых. Шофер леди Воспер… Неприятно. А вы знали, что он работает шофером?

— Конечно, нет. Я думала — он боксер.

— Так оно и есть — или так утверждает леди Воспер. Но это только по совместительству.

Наступило молчание. Она не уложила волосы, как делала обычно, и они падали ей на плечи тяжелыми пышными прядями. Ее глаза сияли, щеки горели. На ней было платье, которое она только сегодня купила, хотя он лишь сейчас заметил, и оно отвлекло его от шестой бараньей отбивной, за которую он принялся. Платье было из какой-то мягкой серой материи, наподобие шифона, весьма, весьма легкой, с открытыми плечами и бретельками и множеством мелких складочек, ниспадающих от груди до подола. Материя показалась ему чересчур легкой и прозрачной, и, на его взгляд, не подходящей для обеденного туалета.

— Он сказал мне, что его зовут Воспер, — заметила Перл.

— Кто, Браун? Думаю, он просто пошутил.

— Он выступает на ринге под именем Воспер.

— Вот как, неужели? Это уж явное нахальство. Флора Воспер должна это знать, она мне говорила, что ходила смотреть, как он выступает.

— И он пользуется ее машиной, когда ему вздумается.

— Их отношения, видимо, выходят за рамки обычных отношений хозяйки и слуги. Чересчур уж он уверен в себе.

— И вы находите его интересным?

Энджелл взглянул на нее, и она одарила его очаровательной улыбкой. Он снова набил рот едой, тщательно прожевал, затем проглотил.

— Я не совсем понимаю, дорогая, что вы имеете в виду. Мужчину, который находит другого мужчину «интересным», можно назвать лишь одним именем — по крайней мере, так их называют в приличном обществе.

— Я не имела этого в виду.

— Надеюсь, что нет. Однако этот низкорослый мужчина, в своем роде, производит впечатление. Допускаю. Его энергия имеет чисто животную привлекательность. Я могу понять, что он нравится женщинам — по крайней мере некоторым.

— Но не мне.

— Вы уже сказали, что вам он не нравится. Я был бы весьма разочарован в вашем вкусе, если бы он вам нравился. Передайте мне, пожалуйста, картофель.

— Весь. Я больше не приготовила.

Он недовольно надул губы.

— Маловато, Перл.

— От картофеля толстеют, Уилфред. Это не для меня. Я не хочу полнеть. Вы бы не хотели, чтобы я потолстела, не правда ли?

— Гм, нет. Хотя я люблю картофель.

— Есть еще немного фасоли. Вы находите меня привлекательной, Уилфред?

Он неторопливо подложил фасоли себе на тарелку. Вынул из кармана очки для чтения, протер их, но не надел.

— Разумеется. Вам это хорошо известно. Я ведь предложил вам стать моей женой.

— Такой же привлекательной, какой была Анна Тирэлл?

— Да. В таком же роде. Но я стал старше, чем был, когда знал Анну.

— Вы любили Анну?

— Я… любил ли я ее? Я никогда не спал с ней, если вы это имеете в виду.

— А с кем-нибудь когда-нибудь спали?

Его лицо сделалось каменным: месяц назад такое выражение не на шутку испугало бы ее.

— Мне кажется, вы забываетесь, Перл.

— Простите.

— Вы не имеете права спрашивать у меня такие вещи! Боже милостивый! Никакого права! — Он отпил глоток вина, потом сделал еще глоток побольше.

— Разве у меня нет права? Я ведь ваша жена.

— Ну, а я не намерен вам отвечать! — Лицо его покраснело.

Она сказала:

— Я никогда не спала с мужчиной.

— Еще бы, надеюсь, что нет!

— Не так уж много девушек моего возраста могут этим похвастаться.

— Это одно из тех глупых утверждений, которые невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Во всяком случае, так это или не так, меня не интересуют дальнейшие уточнения.

— Но я-то вас интересую?

— Конечно, вы меня интересуете. Во всех отношениях. Вы пили что-нибудь перед обедом?

— Да.

— Что?

— Водку. Там оставалось немного водки. Просто она оказалась под рукой, и я немного выпила.

— Я никогда не видел вас такой.

— Какой?

— Капризной. Чуть ли не распущенной. Как если бы…

— Я еще молода.

— Согласен. Порой вы мне кажетесь слишком молодой.

— Вы еще не стары, Уилфред. Разве не так? Разве нет?

Он медленно дожевал последний кусок и аккуратно положил рядом нож и вилку.

— Какой пудинг вы приготовили?

— Никакого.

— Никакого? Тогда есть ли у нас…

— Я забыла. Мне хотелось сделать что-нибудь легкое. Легкое и прохладное. Но я забыла. Прошу прощения. Забыла.

— О… не имеет значения. Чтобы только это не повторялось, не стало практикой. А сыра нет?

— Я принесу.

Она вышла легкой, упругой походкой. Когда она вернулась, он стоял у камина со стаканом вина в руке. Она подошла к нему и намазала маслом крекер, положила на него ломтик сыра и протянула ему. Он посмотрел на сыр так, словно это было яблоко из райского сада, и взгляд его скользнул дальше, на изящную руку, державшую его, на запястье, и на округлые локоть и предплечье, и на верхнюю часть руки, несколько уплощенную у подмышки. Он взял крекер из ее рук и стал жевать, и она намазала еще один для себя, подошла и стала рядом с ним.

— Вы не стары, Уилфред, — сказала она. — Я знаю… Вы не выглядите старым. У вас совсем молодой вид.

— Я, конечно, сравнительно молод. Но я в зрелом возрасте и не склонен…

Она перебила его:

— Почему вы меня не поцелуете?

— Что вы имеете в виду? — подозрительно спросил он, словно ему предложили неожиданную оговорку в договоре об аренде на землю.

— Это так просто. И мы ведь одни. Неужели вам не хочется?

Он машинально поднял руку и стер крошки с губ.

— Дело не в том, хочу или нет, Перл. Дело в том…

— В чем же?

— В том…

— В чем же?

Они смотрели друг на друга с минуту, которая показалась обоим очень продолжительной. Перл вела себя непристойно, и он презирал ее за это.

— Налейте себе еще вина, — сказал он.

Она так и сделала и намазала ему еще один крекер.

Глава 9

Годфри пришел в дом Энджелла, чтобы среди прочих вещей сказать, что они с Флорой Воспер уезжают в Меррик-Хауз днем во вторник. Утром во вторник Годфри отправился в тренировочный зал над пивной «Томаса Бакета» на последнюю встречу с Альфом Мантером, перед тем как Мантер уедет в Бостон бороться за звание чемпиона.

С утра Годфри примчался на «дженсене» на Олд Кент-роуд, остановил машину не на улице, а в переулке, вошел в боковую дверь большой мрачной пивной и тут же поднялся наверх. Ему были противны запах вина, дребезжащие звуки музыки и официантки, убирающие со столов, как и ранние клиенты, уже привалившиеся к стойке бара. Перед боем, даже тренировочным боем, на него находила суровая сосредоточенность и злость, состояние, которое он всегда старательно скрывал от Флоры.

Когда он поднялся наверх в большую пустую комнату в форме буквы «Г», с высокими пыльными окнами, с рингом посередине и тренировочными грушами, Мантер уже разделся и боксировал с тенью, а человек восемь наблюдали за ним.

— Ты опоздал, — сказал Коэн.

Годфри взглянул на часы.

— Точно вовремя.

— Я сказал в десять сорок пять.

— Мы условились с Альфом на одиннадцать.

— Ух, ух, ух, — приговаривал Альф, нанося свирепые короткие удары своему воображаемому противнику. — Ух, ух, ух. — Это он позирует перед зрителями, подумал Годфри. Словно мальчишка, изображающий драку, где все его удары попадают в цель. Ничего, скоро он получит противника себе под стать. В зале находились два незнакомых ему человека, а также фотокорреспондент из «Дейли Миррор», репортер из «Боксерских новостей» и еще несколько парней, которых он где-то раньше видел. Годфри пошел переодеваться.

В раздевалке находился Фред Бингхэм — еще один партнер Альфа по тренировке. Они кивнули друг другу. Коэн, последовавший за Годфри, сказал:

— Ты проведешь первые два раунда, Божок. Затем два проведет Фред, а затем ты еще два. Я хочу дать ему сегодня хорошую разминку, но не перестарайтесь.

— Как будто я смогу его покалечить, когда он в защитном шлеме, — язвительно заметил Годфри. — Что это там за темная лошадка? Вон тот, в верблюжьем пальто и в очках?

— Какое тебе дело, — сказал Коэн. — Сосредоточь свои мысли на Альфе. Сегодня он будет сдерживать удары.

Коэн вышел из раздевалки, и Фред Бингхэм начал бинтовать Годфри руки.

— Тот человек в очках — Джуд Дэвис.

— Мне кажется, я его где-то встречал. Он не менеджер Табарда?

— Да. И Буши тоже. Он тот самый, что сделал из мясника Лью Томаса чемпиона.

Годфри из раздевалки прошел на ринг. Все было приготовлено, как для настоящего боя, с той только разницей, что отсутствовал рефери. Коэн, стоя за рингом, исполнял его обязанности. Джуд Дэвис был худощавым, темноволосым уэльсцем лет сорока пяти; он стоял, опершись на зонтик, и разговаривал с фотокорреспондентом.

Раздался гонг. За пределами ринга Альф Мантер слыл весьма добродушным парнем, но на ринге он мог быть злым как черт. В своем защитном шлеме он походил на аквалангиста в купальном костюме. Они хорошо знали почти все излюбленные трюки друг друга, но это была их последняя встреча перед отъездом Альфа, что придавало ей немного больший азарт. У Альфа был великолепный стиль и отличное чувство равновесия. Он славился своим умением одерживать победу по очкам; редко кому удавалось его нокаутировать, но слабость его заключалась в том, что ему и самому редко удавалось нокаутировать своих противников.

Случилось так, что сегодняшний день обозначил определенный этап в его карьере. Во втором раунде он уклонился от резкого удара Годфри левой, так что удар ушел в воздух, но на этот раз Годфри удалось замаскировать последовавший за этим правый, и Альф, что-то промычав, повалился на пол, где и пролежал секунд пять, прежде чем пришел в себя. Коэн прямо нырнул на середину ринга, но, видя, что Альф поднимается на ноги, остановился, и противники продолжали боксировать до конца раунда.

После раунда никто не сказал ни слова: Коэн снял с Альфа шлем, губкой протер ему лицо и что-то сказал. Альф энергично потряс головой, показывая, что хочет продолжать бой. Годфри слез с ринга, вытер рукой пот со лба и подошел к окну. Фред Бингхэм влез на ринг и после гонга принялся за Альфа Мантера в третьем раунде. Годфри, чтобы не остыть, бегал трусцой по залу, стараясь расслабиться, потряхивая руками, сгибая и разгибая ступни ног. Затем он подошел к тренировочной груше.

— Как ваше имя? — раздалось позади него. — Воспер, если не ошибаюсь? Что-то я никогда о вас не слыхал.

Это был Джуд Дэвис, прищуренным взглядом, словно ему попал дым в глаза, он оценивал Годфри.

— Я не так давно выступаю на ринге. Но пока похвастаться нечем.

— Кто ваш менеджер?

— Роб Робинс.

— Против кого вы у него выступали?

— Против Берта Бромли, я победил по очкам. А Эдда Хертца — техническим нокаутом в третьем раунде. Тайгера Вэдэквуда я нокаутировал в пятом раунде.

— Бромли — это неплохо. Остальные — все мелюзга. Сколько вам лет?

— Двадцать три.

— Давно стали профессионалом?

— Пять лет.

— Ну, а до этого что сделал для вас Робинс?

— Ничего. До этого я работал у Пэта Регана.

— Никогда о таком не слыхал… Ах да, это тот, что в Мидленде?

— Верно.

Джуд Дэвис оперся о свой зонтик.

— Похоже, Воспер, что у вас есть талант. Мантера вы здорово уложили.

— Я бы его еще не так уложил, будь я в настоящих перчатках.

— Не хотите ли сменить менеджера?

— Очень даже хочу.

— Когда вы подписали контракт с Робинсом?

— В прошлом году. Но только на два года. Первый год уже почти истек.

— Хм. Как-нибудь уладим. Надо узнать, что думает Робинс. Когда вы закончите, спускайтесь вниз в бар, побеседуем подробней.

Пока Бингхэм находился на ринге, фотокорреспондент сделал несколько снимков. Теперь по окончании второго (и четвертого раунда для Мантера) Бингхэм спустился с ринга, лицо в красных пятнах, там, где пришлись удары Альфа. Годфри вернулся на ринг и провел еще два раунда с Мантером. Но на этот раз Альф уже не допускал ошибок.

В перерыве между этими двумя раундами Коэн куда-то исчез, и, взглянув через плечо Альфа, Годфри увидел, что он разговаривает с Джудом Дэвисом. Это не улучшило его настроения в последнем раунде, но он сдерживался, и после окончания раунда Альф сказал:

— Спасибо тебе, Божок, ты здорово потрудился.

Годфри отправился в раздевалку, принял душ, оделся. Когда он вышел из раздевалки, Джуд Дэвис уже ушел и несколько других боксеров разминались вне ринга. Годфри хлопнул Альфа по спине и пожелал ему удачи в Бостоне. Коэн ждал Годфри, чтобы отдать ему деньги, но, отсчитывая их, он избегал встречаться с ним взглядом.

Внизу в баре Джуд Дэвис разговаривал с красивой, темноволосой, довольно нахального вида девицей лет двадцати и коренастым плотным пожилым мужчиной лет пятидесяти, лысым и как бы со срезанным затылком. Годфри подошел к ним, и Джуд Дэвис сказал:

— Что будете пить?

— Спасибо, мистер Дэвис, я не пью, — ответил Годфри.

— Тогда присаживайтесь. Вы знакомы с антрепренером Фредом Армитажем?

— Нет. Здравствуйте.

Дэвис не представил ему девицу, которая сидела, закинув ногу на ногу, вертя в маленьких проворных пальцах пудреницу и по очереди поглядывая то на одного, то на другого собеседника. Армитаж и Дэвис продолжали некоторое время вести разговор, но Годфри не принимал в нем участия, он разглядывал висящие на стене старые афиши, оповещающие о прошлых матчах. Генри Купер, Рандольф Турпин, Лен Харви, Томми Фарр.

Армитаж встал, и девица проследовала за ним к бару. Джуд Дэвис прикрыл колени своим верблюжьим пальто и посмотрел на Годфри.

— Значит, ваше настоящее имя Браун?

— Да, если у меня вообще есть настоящее имя. Просто мне его дали, потому что не знали другого.

— Но вы начали выступать под именем Годфри Брауна?

— Верно. — Маленький Божок про себя послал изощренные ругательства в адрес Коэна.

— И вы переменили его после того, как вас временно дисквалифицировали?

— Я служу у одной женщины, понимаете. Шофером, кем угодно, одним словом, на все руки. Это она предложила мне сменить имя. Я так и сделал.

— В мире бокса людям не так просто спрятаться.

— А я и не пытаюсь, мистер Дэвис. Я предупредил об этом Совет.

— Не сделай вы этого, вам не миновать беды. Но зачем вам это в голову пришло?

— Зачем? Не знаю. Наверное, хотел начать все заново. Думал, поможет.

— Я слышал, вас дисквалифицировали за то, что вы вне ринга слишком давали волю кулакам?

Глаза Годфри сверкнули.

— Верно.

— Почему?

— Так уж получилось. Меня надули.

— Это бывает с каждым из нас чуть не каждый день.

— Вы так думаете?

— Да, я так думаю.

Армитаж и девушка вернулись, Армитаж принес еще пива, и на этом их разговор прекратился. Годфри не уходил. Он мог опоздать приехать за Флорой, но, что поделаешь, Флора подождет. В конце концов все встали и направились к выходу.

Дэвис сказал:

— Вы мне понравились на ринге, Браун. Или Воспер, как предпочитаете. У вас классический удар левой, видимо, от природы, и это кое-что да значит; вы очень подвижны и так и рветесь в бой — сразу видно! Вам нужно набраться опыта с хорошими противниками, вот главное, чего вам не хватает. Этим надо заняться.

— Я могу драться с Альфом Мантером хоть каждый день.

— Возможно. Но вам нужно научиться сдерживать свой норов вне ринга, а этого еще нужно добиться. Вы сказали, вам у Робинса осталось работать год?

— Чуть побольше.

— Хорошо, я буду иметь вас в виду. Когда контракт истечет, заходите ко мне, если будет охота.

— Господи, ведь мне тогда стукнет двадцать четыре! Целый год пропадет зря! Вы не можете сделать для меня что-нибудь пораньше, мистер Дэвис?

— Не пропадет зря. За год вы сможете подняться еще на несколько ступенек вверх. Проведите зиму с Робинсом и разыщите меня, если захотите, где-нибудь в июле. Мой телефон в справочнике. Либо найдете меня в конторе «Викинг энтерпрайсиз».


Отъезд в Хэндли-Меррик был назначен на два часа, а Маленький Божок появился на Уилтон-Кресчент лишь в половине третьего. Леди Воспер была вне себя от бешенства, Годфри огрызнулся в ответ, и между ними разразилась первая настоящая ссора. На этот раз грань между титулованной леди и шофером стерлась. Остался лишь молодой парень, да женщина гораздо старше его, и они ругались последними словами, позабыв все приличия. Даже их лексика и та была одинакова, ибо Флора вполне могла соревноваться в этом с Годфри. Она парировала любые его словечки. Ссора закончилась быстро, как и началась, но Годфри не стал извиняться, не снизил тона, нет, они просто оба выдохлись. Затем Флора сказала:

— Садись за руль, мы и так опоздали. Я ничем не могу тебе помочь.

Годфри вынес из дома два чемодана, швырнул их в багажник, а Флора захлопнула дверь квартиры и села в машину.

И Годфри помчался как безумный, вымещая на автомобиле всю свою злость и разочарование. Они неслись от одного светофора к другому, молнией, на реактивной скорости обгоняли другие машины, а когда огни светофора оставались позади, он с ходу выжимал 80 миль. Они не успевали и вздохнуть, как уже опять с маху тормозили у следующего светофора, так, что их швыряло к ветровому стеклу. Леди Воспер переносила все молча. За всю дорогу они не обменялись ни словом.

Машина остановилась перед усадьбой, оставив на рыхлом гравии длинные следы от шин.

Флора сказала:

— Конец. Завтра можешь убираться! Месячная зарплата вместо предупреждения. Я не желаю держать у себя наглецов и предателей!

Годфри сказал:

— Никуда я завтра не уберусь, и не думайте! А теперь я вам расскажу, почему я так разозлился.

— Начхать мне, черт побери, трижды начхать, почему ты разозлился. Я не желаю терпеть слуг, которые вымещают на мне свой паршивый характер.

— Сегодня утром у меня был шанс перейти к настоящему менеджеру. Я его упустил. Меня подвели. Послушайте. Я хочу вам все рассказать. Я упустил шанс.

— Иди к дьяволу!

— Я тренировался с Альфом, два первых раунда с Альфом Мантером, тем самым…

Леди Воспер взяла пачку сигарет из перчаточного ящика и закурила. Пока Годфри рассказывал о случившемся, она не промолвила ни слова. А потом, когда он заканчивал свой рассказ, появился Джо Формс, помог внести багаж. Флора молча вошла в дом, а Годфри, объехав вокруг, поставил машину в гараж.

В этот вечер она обедала в одиночестве и не желала его больше видеть. Однако об увольнении тоже не упоминалось.


На следующий день она сказала:

— Выведи машину из гаража. Я хочу поехать в Норвич.

— Хотите, чтобы я вел машину?

— Да, если сумеешь ее вести.

— Да нет, я уже отошел. Просто я тогда обалдел от злости. Можно сказать, Маленький Божок не стерпел.

— Можно сказать, Флоре Воспер ни к чему это терпеть.

— Вы правы, но…

— Я жду извинения.

Годфри кусал нижнюю губу.

— Ну, хорошо, прошу меня извинить. Так уж получилось. Я весь кипел от злости. Хотя вы понимаете почему. Я здорово рассвирепел.

Они остановились на некотором расстоянии от Норвича, около завода, Флора вошла в здание, оставив Годфри в машине; минут через десять она появилась в сопровождении мужчины в спортивном костюме, который говорил, как показалось Годфри, с итонским акцентом. Проехав на машине через несколько ворот, они выбрались на гладкую, покрытую мелким щебнем дорогу, похожую на гоночную трассу. Два механика вывезли на дорогу низкий спортивный автомобиль, и Флора вместе с мужчиной в спортивном костюме, нагнувшись, стала осматривать ее, обходя вокруг, проверяя мотор и ходовую часть. Затем Флора пристегнула защитный шлем и вернулась к «дженсену».

— Может, хочешь составить мне компанию? Меня пригласили испытать эту опытную модель для гонок, которые состоятся в будущем году в Ле-Мане.

Годфри вылез из машины и последовал за ней. Автомобиль был маленький, двухместный, открытый, голубого цвета, с очень низкой посадкой и до того обтекаемой формы, что у него убирались внутрь передние фары. Леди Воспер и тот мужчина обсуждали какие-то технические подробности о степени сжатия в двигателе, которые Годфри не улавливал.

— Садись, — сказала она ему, показав рукой. Он сел. Один из механиков предложил ему защитный шлем.

Он с усмешкой отказался. Флора села рядом и, захлопнув дверь, запустила мотор.

— Попробую сделать пару кругов, — сказала она, обращаясь к мужчине. — Посмотрю, что получится.

— Хорошо. Можете не спешить. Я вас подожду.

Автомобиль тронулся с места. Примерно с полмили Флора вела машину спокойно, привыкая к переключению скоростей, приспосабливаясь к тормозам. Затем на прямом отрезке она вдруг включила предельную скорость, машина с шумом рванула вперед. Флора переключила на вторую, снова переключила, и со скоростью 100 миль в час они стрелой помчались навстречу деревьям, видневшимся на повороте. Когда до них было рукой подать, она снова и снова переключила скорости, затормозила, резко крутанула руль. Машину занесло, казалось, все четыре колеса оторвались от земли, и они полетели навстречу неминуемой гибели. За секунду до катастрофы колеса вдруг коснулись дороги, машину развернуло, так что она описала полный круг, а затем они снова с ревом понеслись вперед по прямой. Здесь она дала полный газ, и стрелка спидометра подскочила до 120 миль в час, они помчались до следующего поворота, лишь раз сменив скорость, и на повороте их занесло в головокружительном вираже. Их занесло к самому краю дороги, и перед глазами у Годфри в дикой пляске закрутились поля, окрестный пейзаж и тихие тропинки, куда, он был уверен, они через мгновение полетят вверх тормашками.

Этот поворот привел их к покатому спуску, и здесь машина, казалось, стала терять в весе и помчалась так, словно лишилась земного притяжения. Впереди виднелся подъем, и они взлетели на него, словно хотели оторваться от земли. Флора несколько раз снижала и увеличивала скорость, и они пронеслись мимо трех смотревших на них мужчин. Только когда Годфри увидел, как они летят со скоростью снаряда навстречу знакомой группе деревьев, только тогда он сообразил, что это те самые трое мужчин, которые втянули их в это убийственное мероприятие, и что они уже совершают второй круг.

Еще один крен, завывание, скольжение колес, на этот раз они с трудом вышли из виража, машина стала вихлять, и Флора пыталась исправить положение. Но тут Годфри приметил, что Флора не столько стремится выровнять машину, сколько, наоборот, на скорости 90 миль в час сама резко бросает машину из стороны в сторону. Они приближались к покатому повороту, и она обошла его еще резче, под большим уклоном и тормозя изо всех сил.

Пахло горелой резиной, казалось, внутри у тебя все оборвалось; а они, выжимая предельную скорость, снова мчались вперед по прямой. На этот раз у дороги стоял только один мужчина. Флора приветственно подняла руку.

Всего она сделала четыре круга, на третьем подвергаясь смертельной опасности даже больше, чем на первых двух. На четвертом круге она проделала скольжение на передних колесах. Они остановились около того первого мужчины, что привез их сюда, и тут же появились оба механика.

— Ничего, машина в порядке, — сказала Флора.

— Вы могли бы иногда приезжать в парк, — сказал мужчина. — Если, конечно, у вас найдется время.

— Давайте сделаем с вами один круг, — сказала Флора. — Покажу, какие есть неполадки. Не знаю, не поздно Ли их еще исправить. — Годфри она сказала: — Вылезай.

Годфри вылез. Он обнаружил, что все-таки дышит и даже может стоять на ногах. На ладони остался белый след — с такой силой он сжимал рукой борт машины.

Мужчина с Флорой умчались. Один из механиков подмигнул Годфри:

— Как самочувствие, приятель?

— Зря беспокоишься, — огрызнулся Годфри и пошел к своей машине. Он сел в нее, кипя от злости и кусая губы, пока, наконец, к нему не присоединилась Флора.

— Съедим ленч в Норвиче, — сказала она. — Управляющий останется здесь, поэтому мы можем ехать.

— Прекрасно, — сказал Годфри и вставил ключ, но не включил зажигание.

— Ты можешь вести машину?

— Еще бы, конечно могу. Но я еще никогда в жизни столько раз не поминал про себя Господа Бога.

Флора Воспер заметила:

— В следующий раз, когда с тобой случится припадок, я тебя снова отвезу в Брэндс Хэтч.

Глава 10

— Вы не идете сегодня вечером в клуб? — спросила Перл.

— Думаю пойти, но я не условился о бридже, и еще надо просмотреть кое-какие каталоги.

— Я сегодня листала некоторые ваши книги по искусству. Сказочные иллюстрации. Некоторые так хороши, что их можно вставить в рамку.

— Я рад, что вас это интересует. Вы разбираетесь в хороших вещах.

— О, только не в картинах. Некоторые картины тут у нас, — правда, их немного — кажутся мне нестоящими. Абстрактные, как вы их называете.

— Они трудны для понимания. Но они стоят изучения. Они значительны по форме.

— Знаете, Уилфред, для меня форма имеет значение в том случае, если… если за ней можно что-нибудь распознать. Мне ничего не говорит стол на пяти ножках или трехглазая женщина, если при этом подразумевается именно стол или женщина. А эти линии, квадраты и точки для меня решительно ничего не значат.

— Надеюсь, прошлый понедельник для вас кое-что значил.

Перл разгладила невидимую складочку на юбке.

— Да, конечно… Если я угадываю, что вы имеете в виду.

— Вы должны знать, такие вещи не сразу получаются. Это вполне естественно. Между, ну, как бы это выразиться…

— Между начинающими?

— Я хотел сказать, между таким мужчиной, как я, который посвятил свою жизнь интеллектуальным и художественным ценностям, и молодой девушкой, еще не разбуженной. Необходимо, чтобы прошел какой-то пробный период, как это и получилось. Я надеюсь, вы не сочли…

— Не сочла что?

— Я хотел сказать, вас ничем не смутил тот вечер в понедельник?

— Не…ет. Я ведь сама все начала, не так ли?

— Это застало меня врасплох. Понимаете? Нарушило условия нашего соглашения, когда мы женились.

— И вы против?

Он посмотрел на нее с легким беспокойством и неудовольствием.

— Если вы не возражаете, то я тоже нет.

— Что ж, я сожалею, если это нарушило наше соглашение. Понимаете, я…

— Вы, что вы…?

— Да нет, это не имеет значения.

— Что? Вы должны мне сказать.

— Я выпила перед обедом две рюмки водки, — она вовсе не это хотела сказать.

— Мне не нравятся женщины, которые слишком много пьют.

— Да, но изредка это доставляет удовольствие.

— Я рад, что вы считаете это удовольствием. Поскольку вы не касались этой темы целую неделю, я думал…

— О, я хотела сказать, что мне доставило удовольствие… просто то, что я выпила.

— Я понимаю.

Наступило молчание. Уилфред обгрыз сигару и повертел кончик во рту, чтобы сравнять его.

— Шофер леди Воспер больше не заходил, — заметила Перл.

— Надеюсь, вы довольны.

— Вы сказали ему, что мне неприятны его визиты?

— Еще нет. Он уехал в Суффолк с леди Воспер.

— Некоторые считают, что он станет чемпионом по боксу.

— Он маловат ростом.

— Да нет, в своей категории — он как раз. Полулегкий вес или что-то вроде. Вы когда-нибудь наблюдали бокс, Уилфред?

— Нет, у меня нет склонности ни к одному виду спорта.

— Мне кажется, это интересно. Может быть, вы как-нибудь сводите меня на бокс — посмотреть, что это такое?

Энджелл все вертел в руке сигару.

— Возможно, когда-нибудь. Брайен Эттвуд, которого вы видели здесь у меня на обеде, занимается подобными вещами. Перл…

— Да?

Он чиркнул спичкой и осторожным движением зажег сигару, потушил спичку, положил ее в серебряную пепельницу.

— Я много передумал о прошлом понедельнике. Пусть это полным успехом и не увенчалось…

— Мне очень жаль, если это нарушило условия нашего соглашения.

— Ах, это. Да, конечно. Разве нет?

— Ну, мы можем…

— Но что произошло, то произошло. Это несколько изменило наши отношения. Хотя и не входило в планы нашей совместной супружеской жизни, но ясно, что это тот самый результат, которого ждут от брака все заурядные люди.

— Мне очень жаль, если это сделало нашу жизнь заурядной. По-видимому, это опустило нас на более низкую ступень.

— Я бы сказал, на другую ступень. Мы… Мы продвинулись в наших отношениях. И я не думаю, что теперь можно вернуться к прежнему.

Перл разняла скрещенные ноги и скрестила их на новый лад.

— Можно мне закурить?

— Да, конечно… — Энджелл стряхнул с себя минутное оцепенение, протянул руку к каминной полке, нашел там пачку сигарет, секунду колебался, а затем встал и подал ей пачку, подождал и зажег спичку. За всю жизнь он делал такое впервые.

— Благодарю. Вы очень любезны. Я часто думаю о том, как странно мы встретились. Если бы я не задержалась тогда дома из-за больного горла… Это прямо судьба, верно?

— Очень возможно, что и судьба, — сказал Уилфред, принимая это избитое объяснение как должное. — Я хочу сказать, хотя в прошлый понедельник все произошло не совсем так, как надо, неприятного осадка у меня не осталось.

— Я очень рада.

— Я, наверное, неправильно выразился. Неудача — более подходящее слово. Я способен глубоко оценить эстетическое воздействие красоты. Доказательством тому все, что нас тут окружает. Но до понедельника, признаюсь, я не умел во всей полноте оценить и эстетическую и… физическую силу воздействия молодой женщины.

— А как же Анна?

— Это было слишком давно, Перл. Словно вовсе и не со мной произошло. В моих воспоминаниях о понедельнике… — давайте будем говорить прямо… смущение, растерянность — эти чувства вовсе не доминируют над остальным.

Перл стряхнула упавший на руку пепел.

— А что доминирует?

Уилфред оставил сигару тлеть в пепельнице.

— Откровенно говоря, если мы уж хотим быть откровенны друг с другом, — мое воспоминание о вас в обнаженном виде.

После минутного раздумья Перл сказала:

— Вы не возражаете, если я открою окно? Сегодня такой теплый вечер.

— Когда-нибудь я расскажу вам об Анне, — сказал он, облизывая пересохшие губы.

— Мне бы хотелось.

— Но не теперь. Когда-нибудь. Где вы приобрели это платье?

— У «Хэрродса» в прошлый понедельник.

— Мне кажется, прошлый понедельник был весьма знаменательным днем для нас обоих. Это не слишком дорого стоило?

— Что — день или платье?

И когда он в ответ улыбнулся, ей вдруг пришло в голову, как редко появляется улыбка на его лице. Зубы у Энджелла были все свои, а это совсем неплохо. Он был человеком незаурядным и, несомненно, красивым мужчиной, если не обращать внимания на его размеры. К несчастью, в понедельник было совершенно невозможно не обращать внимания на его размеры. И это доминировало в ее воспоминании, а также изумление по поводу того, что нечто столько большое оказалось способным на столь малое. Однако он не стал ей неприятен и не вызвал отвращения. Он был ее мужем, в меру своих возможностей проявлял к ней доброту и дал ей многое другое.

Перл открыла окно и глубоко вдохнула воздух, лондонский воздух, заполненный испарениями, запахом бензина, асфальта, пыльной зелени и разогретого кирпича. Небо было цвета сухой корицы. На углу целовалась какая-то парочка. Нигде ни следа Маленького Божка, ничто ей не грозило и не нарушало ее покоя, ничто не толкало на неуместные признания. Он находился в Суффолке со своей леди Воспер.

Она отвернулась от окна; Уилфред поднялся с кресла и стоял теперь у камина, точно так же, как стоял в прошлый понедельник. Возможно, это становилось для него характерной позой, имеющей свой скрытый смысл. Он попыхивал сигарой, но, по-видимому, не получал от нее особого удовольствия. Пальцы его, когда он стряхивал пепел, чуть-чуть дрожали.

— Я сегодня почти ничего не пила, — сказала она.

— Это можно поправить. Давайте так и сделаем! Хотите? Что касается меня… то я, пожалуй, выпью виски, почти без содовой.


— Что произошло с Анной? — спросила Перл. — Она умерла?

— Что дало вам повод для такого предположения?

— Не знаю. Что-то в ваших словах. Что-то такое. Я не ошиблась?

— Нет. Но мне не хочется об этом говорить. Я ни о чем не хочу говорить!

— Теперь самое время, когда же еще?

— Мне очень жаль, что у нас снова не получилось. Я думал, сегодня…

— Во всяком случае, было лучше, чем в прошлый понедельник.

— Давайте это не обсуждать. Со временем все уладится. В том случае, если нам захочется продолжать… У меня это вызывает большие сомнения.

Он раздраженно задвигался, сердитый на весь мир, его руки дрожали, ему хотелось встать с постели и с гордым видом удалиться, его мозг лихорадочно искал повод, чтобы переложить всю вину на нее; его чувство собственного достоинства было глубоко задето.

Наступило долгое молчание.

— Так расскажите же об Анне.

— Чересчур мягкий тут матрас, Перл. Он новый, хотя и в старомодном оформлении.

— Мне он не кажется слишком мягким…

— Да, когда вы лежите одна! Естественно. А когда мы лежим вдвоем, то он слишком опускается и это все осложняет. Яснее ясного! Я думал, вам это понятно.

— Расскажите мне об Анне.

— Я всегда был крупным мужчиной. Но у меня сильное, здоровое тело. Я высокий, и у меня широкая кость, это, главным образом, и увеличивает вес. Лишнего жира у меня нет. Всего несколько месяцев назад доктор Матьюсон — один из лучших врачей в Лондоне — признал меня на редкость здоровым и крепким.

— И все-таки лишний вес не дает никаких преимуществ, Уилфред. К тому же худые выглядят моложе.

— А я и не выгляжу старым. И не чувствую себя старым. Ничего себе — старик в сорок с лишним лет!

— Конечно, нет.

— Естественно, у меня не такое молодое тело, как у вас. Но я не чувствую себя старым, даже сейчас, после этого.

— Ну еще бы! Скажите, она погибла при аварии самолета?

— Кто, Анна? Нет. Почему вы так решили?

— Мне показалось, когда мы с вами познакомились в самолете, вы очень нервничали.

— Ничуть я не нервничал! Просто, когда летишь, вечно тебя сажают не в том аэропорту, что надо. Это обычное неудобство, с которым не так-то быстро свыкаешься.

Перл умолкла. Он лежал рядом, тихо ненавидя ее за то, что она явилась причиной его унижения. Какое она неумное, заурядное существо, с полным отсутствием отзывчивости и тонкости чувств. Лежит рядом, болтает о всякой ерунде, словно и не догадывается о его состоянии. Его женитьба на ней оказалась жестокой ошибкой — чего и следовало ожидать! А этот акт, в котором они в какой-то степени оба принимали участие, как все это утомительно, обыденно и вредно для здоровья. Словно кошки. Женщины придают этому столько значения, прикидываются, будто это так романтично и красиво. Чистейшая ерунда. Только принижает человеческий дух, и женщины отлично это понимают. Эстетичное и красивое не свойственно вещам низменным, плотским. Только мужской ум способен это понять, только мужчина обладает достаточно развитым умом, поэтому женщины держатся и цепляются за мужчин, стараясь низвести их до своего уровня. А он, Уилфред Энджелл, после стольких лет плодотворного одиночества, позволил завлечь себя в подобную ловушку. Женская ловушка! Подлая ловушка!

Сейчас как раз время, чувствовал он, самое время положить всему конец. Разумеется, не их супружеской жизни, а ужасному, унизительному упражнению, которое так обессилило его, оказалось столь никчемным. При желании можно потихоньку вернуться к тому относительно счастливому статус-кво, к тем лишенным всякой двусмысленности дням, которые предшествовали прошлому понедельнику.

Но он не двигался. Он лежал молча, как и она. Потому что, опровергая его суждение, подрывая его решимость, словно вражеские войска, проникающие с тыла, в глубине его души зарождалось доселе неведомое ему чувство: тревожное сознание, что он не должен ее слишком глубоко обижать, и интуиция, что отвращение долго не продлится, что на смену ему снова явится вожделение.

На улице загудела машина, хлопнула дверца. Шум этот неприятно резанул ухо Перл, словно тяжелое хлопанье дверцы «дженсена», которое она так хорошо запомнила.

Она сказала:

— Вы никогда не рассказывали мне о своих родителях. Их уже давно нет в живых?

Он с трудом повернулся.

— Когда я родился, моей матери было сорок два — она была на десять лет старше отца. Да, их уже давным-давно нет в живых… Она была директрисой школы для девочек, пока не вышла замуж. Только подумайте, ей было 23 года, когда умерла королева Виктория. Все ее детство и отрочество прошли в викторианское время. Без сомнения, вам трудно представить, как все это недавно было, если подходить с точки зрения жизни поколения… Естественно, в раннем детстве я находился под сильным ее влиянием. Ее несколько примитивные убеждения… Даже сегодня мне бывает трудно отделаться от тех последствий, которые оставила во мне ее философия, к примеру ее вера в абсолютную взаимосвязь между грехом и возмездием, сходная с взаимосвязью между преступлением и наказанием. Очень трудно это преодолеть. Понимаете? Очень трудно.

С улицы в комнату долетали крики и смех, затем зашумел мотор, машина отъехала и голоса постепенно стихли. Перл лежала не двигаясь. К счастью, она не могла прочесть его мысли. Женским чутьем она угадывала, что поступает правильно, поощряя его в такой момент рассказывать о себе. Потерпев во второй раз фиаско, он находился в полном расстройстве, а он был из числа тех людей, которым несвойственно подобное состояние.

— Вам нравятся драгоценности? — вдруг спросил он.

Она едва могла поверить своим ушам.

— Кому? Мне? Да, очень нравятся.

— Когда аукцион Сотеби снова откроется, там наверняка что-нибудь появится, — сказал он все еще резким тоном, почти раздраженно. — Думаю, что-нибудь не слишком дорогое. Я никогда не собирал драгоценности.

— Вы хотите купить что-нибудь для меня, Уилфред?

— Ну… не совсем. В какой-то степени. Вы сможете их носить. Их можно застраховать.

— Это было бы великолепно! А какие драгоценности? — Она села на кровати. — Броши? Серьги?

— Самые разные. Имейте в виду, я не такой уж богатый человек. У меня масса долгов.

— Правда? Я не знала.

— Я задолжал разным дельцам, аукционистам. Я покупаю вещи, так сказать, в рассрочку. И до сих пор выплачиваю за Боннара[12], которого приобрел три года назад. И за Сислея[13], который висит в моей спальне.

— Мне очень нравятся изумруды, — минуту спустя проговорила Перл.

Он пояснил:

— Оправа часто бывает ценнее самого камня. Я хочу сказать, для знатоков…

— О, это будет чудесно, Уилфред!

Он тоже сел, прислонившись к спинке кровати, потер толстым большим пальцем лоб, откинул назад волосы.

— Драгоценности. Я вспомнил про Анну, у нее, пожалуй, было несколько хороших вещей… Она жила в одном из тех красивых особняков, что выходят на Риджент-парк. Анна унаследовала эти вещи от своей матери. Ее отец был вдовцом, и хозяйство вела экономка. А чаще этим занималась сама Анна, потому что экономка любила выпить, но жила у них очень давно — они не хотели ее прогонять. Как-то вечером, когда отца не было дома, а экономка, мы знали, напилась так, что не проснется до утра, мы решили встретиться, я собирался прийти к ней домой. Разумеется, с определенной целью. Мы тогда не были такими уж невинными, понимаете? Многие теперь говорят и пишут так, словно половой акт был открыт где-то в году шестидесятом. Но… спустя несколько минут, когда — как бы мне поделикатнее выразиться — когда это уже скоро должно было случиться, ее вдруг пронзила сильная боль. Острейшая боль. Я на цыпочках прокрался в столовую и принес ей брэнди. Но боль не проходила. Я оставался с ней, хотел позвонить и вызвать врача. Она сказала, что это неудобно в моем присутствии. Но я не мог оставить ее в таком состоянии. В конце концов боль утихла, но к тому времени она была уже слишком утомлена, чтобы заниматься любовью. Ей хотелось, чтобы я поскорее ушел. Она сказала, что, как только я уйду, она тут же позвонит доктору. И я ушел… Может, это покажется невероятным, но после этого я видел ее всего четыре раза.

— Что с ней было?

— У нее была самая ужасная болезнь. В ее возрасте неоперабельная. Просто не верилось. Ей было всего двадцать лет.

— Боже мой, как жаль! Представляю, как это было ужасно для вас. Кто бы мог подумать!

— Теперь все в прошлом. — Сознание, что его утешают, доставило Уилфреду удовольствие. И в какой-то степени уменьшило горечь сегодняшнего поражения.

Спустя немного Перл сказала:

— Почему вы говорите, что теперь все в прошлом?

— Потому что все похоронено — давным-давно похоронено вместе с ней, и лучше об этом забыть… В то время, естественно, все это имело для меня значение. Но с тех пор давно уже перестало волновать.

Помолчав, он вздохнул и сделал движение, чтобы встать.

— Об этой продаже драгоценностей у Сотеби, — напомнила Перл.

— Что ж, посмотрим. Я снова загляну в каталог. Возможно, чересчур дорого. Я не могу позволить себе быть расточительным.

— Те две картины, что висят в ванной, те что, вы сами признались, вам уже надоели, того русского, который жил в Париже. Почему бы их не продать?

— Не могу. Я не верну обратно их стоимость.

— Но ведь что-то вы за них получите?

— Конечно. Наверное, фунтов четыреста-пятьсот за обе.

— Ну так что же?

Уилфред в темноте обдумывал этот вопрос.

— Нет, нет. Они мне только временно надоели.

Перл сказала:

— Почему вы всего лишь четыре раза виделись потом с Анной?

— Господи, все в прошлом, и с ним покончено. Я не хочу больше вести об этом разговор.


Следующий раз Годфри явился во вторник, когда Уилфред ушел играть в бридж.

Она чуть не закрыла перед его носом дверь, но он как-то умудрился проскользнуть внутрь и стоял посреди холла, держа шляпу в руке, с извиняющимся и в то же время нахальным видом.

Он сказал:

— Я пришел лишь затем, чтобы повидать мистера Энджелла. Честное слово. У меня к нему дело. Я вас не трону. Да когда я вас трогал, кроме того раза?

Она обнаружила, что теперь боится его меньше, чем прежде. Его форменная одежда как-то принижала его, скрадывала его физическую привлекательность. Законные узы, связывающие ее с Уилфредом, тоже служили надежной защитой. И за этой надежной защитой она чувствовала себя повзрослевшей, поумневшей, более уверенной в себе.

Она сказала:

— Раз у вас поручение, вы бы лучше зашли к мистеру Энджеллу в клуб.

— Если он скоро вернется, может, мне лучше подождать?

— Он не скоро вернется. Сегодня он играет в бридж.

— Вот как, играет в бридж… Он меня не поблагодарит, если я нарушу ему игру. Леди В. этого не любит, я знаю. Может, я просто оставлю ему записку?

Она колебалась.

— Я просила мужа сказать вам, чтобы вы больше сюда не являлись. Он очень рассердится, если узнает, что вы меня опять беспокоили.

— Беспокоил вас? Бросьте, Устричка, это ведь неправда, самая настоящая неправда. Как это я вас беспокою, если просто зашел передать поручение?

— И прекратите так меня осматривать.

— Ну вот, теперь мне еще и смотреть запрещено. Ладно, я прикрою глаза рукой. Хорошо? Это вас устраивает?

— Если не хотите оставлять записку, тогда уходите.

— Я уйду. И приду через часок.

— Нет, больше не приходите.

— Да, но у меня важное дело.

— Скажите, я передам.

Годфри подумал и убрал руку, заслонявшую глаза.

— У вас найдется лист бумаги, Перл?

Она порылась в ящике столика, стоявшего в прихожей. Найдя блокнот, зажгла настольную лампу.

Он огляделся вокруг.

— А карандаш?

Она отыскала шариковую ручку и положила на столик. Он осторожно дотронулся рукой до ее руки, прежде чем она успела ее резко отдернуть.

Он сказал:

— Не пугайтесь, что тут темно.

Она ничего не ответила, а он пододвинул стул и начал писать. Писание давалось ему нелегко, или он нарочно тянул время. Она наблюдала за его сильными короткими пальцами, казавшимися неуклюжими за таким непривычным для них занятием.

— Вы закончили? — спросила она.

— Не совсем. Пожалуй, я вернусь. Так будет лучше.

— Прошу вас, заканчивайте ваше послание и уходите!

Годфри прикусил ручку зубами. На Перл он не смотрел.

— Как пишется слово «любовь»? Через «ю» или через «у»?

— Любовь? Да вы и не знаете, что такое любовь!

— Давайте я вам покажу. На этот раз все будет иначе.

— Так вот зачем вы явились! Это поручение — только выдуманный предлог!

Он пожал плечами.

— До сих пор не могу смириться с тем, что вы согласились стать забавой для старика. Эта мысль меня донимает. Не могу об этом спокойно думать.

— Вы хотите, чтобы я вам снова повторила, что не желаю иметь с вами никакого дела?

Он пристально посмотрел на нее.

— Может, когда-нибудь я вам и поверю — кто знает…

— Поверьте мне сейчас. Это сущая правда. Ради всего святого. Как мне вас убедить?

— Не всему, что люди говорят, следует верить.

Она вздохнула тяжело, сердито.

— Послушайте, Годфри. Попытайтесь понять. Вы отравили мне начало этого года. Выйдя замуж, я думала, что избавилась от вас. А теперь вы снова явились. При каждом звонке я не знаю… Я могу, конечно, пожаловаться, заявить в полицию, но я не желаю причинять вам вред. Я постаралась забыть все то недоразумение там, в Кестоне. Я больше не сержусь. Но теперь у меня новая жизнь, и я не хочу, чтобы вы в нее вмешивались.

Он не ответил, занятый свертыванием записки. Перл сомневалась, дошли ли вообще до него ее слова.

Она вдруг сказала:

— Послушайте, у меня есть деньги. Если я дам вам денег, вы обещаете оставить меня в покое?

Он закусил нижнюю губу.

— Сколько?

— Сто фунтов.

— Ого! Больше, чем мне платят за один бой. По-вашему, я столько стою?

— Я плачу за то, чтобы избавиться от вас.

Он покачал головой.

— Не могу брать деньги от женщины. Никогда не брал. И теперь не стану.

— А как же с леди Воспер?

По глазам было видно, что намек ему явно не понравился.

— С ней другое дело. Я на нее работаю.

— Что ж, хорошо! Я сделала все, что могла. — Она подошла к телефону. — Вы решили добиться своего. Тогда убирайтесь! И я позабочусь о том, чтобы Уилфред никогда больше вас сюда не пускал!

— Зачем так сердиться? Не понимаю, чего вы так сердитесь? Честно! Я ничего против вас не замышляю. Послушайте, у меня есть идея. Денег ваших я не возьму, ни к чему они мне. Но ваш… мистер Энджелл, он знает всех, верно? Он адвокат и вообще фигура. Ему везде дорога открыта. Пусть он найдет мне нового менеджера. Мой совсем негодный. Типичный шарлатан, и мне нужен новый, чтоб устраивал для меня бои.

Перл удивленно на него уставилась.

— Что вы хотите сказать?

— Да то, что сказал.

— Вам нужен новый менеджер устраивать вам бои?

— Послушай, детка, каждому боксеру необходим менеджер. Ясно? Но не всякий подойдет. Мне нужен такой, чтобы знал всяких там антрепренеров, больших воротил. Вот что мне нужно. Если ты у Джуда Дэвиса или даже Коэна, один бой в месяц тебе обеспечен уже потому, что твой менеджер — свой человек у тех, кто всем заправляет. Робинс с год был моим менеджером, и это время для меня начисто пропало. Мне нужен такой, чтоб знал все ходы и выходы, кто-нибудь вроде Джуда Дэвиса или Мэла Андерсона. А не мелюзга всякая. Для мелюзги я чересчур хорош. Вы видели, как я боксирую, уж вы-то должны знать!

Перл теребила отделку на рукаве платья. Впервые он говорил искренне, не стараясь ее улестить.

— Вы считаете, что муж мог бы устроить… Но он ведь адвокат… и не связан с миром бокса.

— Такие люди, как он, могут многое сделать, стоит им захотеть.

— А леди Воспер — разве она не может вам помочь?

— Может-то может, да только не хочет. Она боится потерять меня, ясно? — Он ухмыльнулся, и хищная искорка, которая было исчезла, снова появилась в его глазах. — Боится меня потерять, — повторил Годфри. — Не то, что вы — хотите от меня избавиться.

— А разве не стоит?

— Стоит? Да ведь я от вас без ума, может, на всю жизнь; но если мне подвезет, тогда прощай, я и думать о вас позабуду. Я хочу добиться успеха, продвинуться. Неужели вы этого не приметили?

— Я знаю цену вашим словам.

— Послушай, Устричка. У меня есть одна заветная мечта — стать чемпионом в полулегком весе. Знать бы, что это удастся, я бы ни перед чем не остановился. Я не собираюсь морочить себе голову из-за какой-то девчонки, если у меня выгорит другое. Помогите мне через вашего старика; тогда я начисто исчезну с вашего горизонта; пусть он устроит меня к Джуду Дэвису, чтобы я мог пойти в гору.

— Я не думаю, что он может тут чем-то помочь.

— Послушайте. Запомните: Джуд Дэвис. Вот кого я хочу себе в менеджеры. Запишите. Он уже мною интересовался. Он уже почти что обещал взять меня через год. Но я не могу ждать так долго. Мне двадцать три. Впереди у меня самое большее пять лет, чтобы добраться до верха. В боксе нужны люди молодые. Значит, или сейчас, или никогда. Джуд Дэвис — человек, который мной заинтересовался. Запишите это имя.

— Говорю вам, я не представляю…

— Хорошо, попробуйте. По правде говоря, Дэвис из-за того меня сейчас брать не хочет, что ему придется платить Робинсу. Немного — может, сотню, ту самую, которую вы мне предлагали. Но он решил лучше подождать и сберечь денежки, посмотреть, как у меня дальше пойдет. Стоит кому-нибудь сверху нажать, и он меня возьмет. Ваш мистер Энджелл может это уладить.

— Я подумаю.

— А я зайду в следующий вторник, когда его снова не будет. В то же время. Забегу, узнаю, что он думает, хорошо?

— Хорошо.

Годфри положил записку для Энджелла в конверт и заклеил его.

— Если хотите, можете сказать, что нашли конверт под дверью.

— Зачем?

Годфри пожал плечами.

— Дело ваше. Только он сказал мне не приходить по вторникам.

— Значит, вы пришли специально!

— Угу. Не мог удержаться. Но если вы мне поможете, то все. Устройте это дело, и я не стану вам больше досаждать.

Глава 11

Фрэнсис Хоун сказал:

— Да, дальнейшая оттяжка расстраивает наши планы. Неужели, когда вы вели с ним переговоры, он не назвал вам хотя бы приблизительного срока?

— Он говорил о двух-трех неделях, не больше, — ответил Энджелл, раскатывая между большим и указательным пальцами хлебный мякиш. — Но он выступает защитником от Совета графства Суррей в процессе против «Уэст и Кэсселя», и дело затягивается. Я вчера опять звонил его клерку, но пока нет надежды на скорое окончание процесса.

— Обычное наказание за популярность, — сказал Симон Порчугал.

— Да, именно. И к нашей профессии это имеет прямое отношение. Я остановил выбор на Монтегю, потому что лучшей кандидатуры не сыщешь. Но поскольку лучше никого нет, его трудно заполучить.

— Наверняка кроме него есть и другие, — сказал Хоун.

— Без сомнения, найдется еще с полдюжины адвокатов не хуже. Но все они тоже загружены делами, а я опасаюсь производить коренные перемены в решающий момент.

— Что ваш человек сообщил вам в докладе? — спросил Хоун у Порчугала.

— Я вчера изложил Уилфреду все подробности.

Энджелл покачал головой, посмотрев на официанта, который собирался положить ему на тарелку картофель.

— Внешне все будто бы в порядке. Соглашения об аренде разные, в зависимости от типа владения, но никаких особых условий мы пока не обнаружили. Есть, правда, два случая о праве проезда, но они не вызывают сомнения, и это очень просто уладить, проложив там общественные дороги. В Хэндли-Меррик проходят еще две пешеходные дороги, которыми в настоящее время совершенно не пользуются; мы можем обойти этот вопрос, однако, если и возникнут протесты, нам придется соответственно как-то все уладить. Единственную серьезную проблему представляет вопрос о земле, граничащей с участком, ближайшим к центру деревни. Тут не совсем ясно, какие права имеют на нее жители деревни. И поскольку к тому же это самый ценный участок — около десяти акров — нам придется заняться им с особой тщательностью.

— Мой сотрудник говорил, что стоит Министерству объявить о своем плане, как это вызовет целую бурю протестов, — заметил Порчугал.

— А разве хоть одно мероприятие обходится без протестов? Снос нескольких домов тут же вызывает жалобы со стороны всех живущих по соседству.

— Обычное дело. Все это знают. Но Хэндли-Меррик — место, широко известное своими красотами, а в нескольких милях от него находится и Хэндли-Оукс. Джон Констэбль[14] написал там два своих самых замечательных пейзажа.

— Придет день, и какая-нибудь современная знаменитость прибавит к этой коллекции свои пейзажи, — процедил сквозь зубы сэр Джон.

— Все это прекрасно, — сказал Порчугал. — Я не подвергаю сомнению ценности договора, а хочу лишь, чтобы мы были застрахованы от всяких неожиданностей. Министерства и правительства славятся тем, что легко идут навстречу любым протестам.

Сэр Джон закурил сигарету, хотя обед еще был в самом разгаре, — привычка, которую Энджелл просто не выносил.

— Мероприятие это слишком важное, Симон. Оно слишком связано с общей широкой программой строительства. Уступить нажиму здесь — значит поставить под удар всю программу в целом. Кроме того, вам следует знать, что в таких случаях не очень-то вспоминают о демократии. — Сэр Джон передвинул во рту сигарету, и синий дымок неприятно защекотал ноздри Энджелла. — Вы же знаете, как это все происходит. Горстка высокопоставленных, облеченных властью и преданных правительству государственных чиновников пришла к выводу, что при теперешнем бурном росте населения и упорном стремлении людей селиться на юго-востоке новый комплекс строительных мероприятий должен быть расположен где-нибудь в этом районе, скажем, к северо-востоку от Челмсфорда. Что же касается точного места, то они довольно подробно изучили этот район, тщательно взвесили различные противоречивые интересы и, после длительного и трезвого обсуждения между собой, пришли к решению, что район, куда входит Хэндли-Меррик, — самый лучший для развертывания строительства. Дальше этого пока не пошло, но решение уже принято, и дело сейчас только за практическим его осуществлением. И уж теперь каждый из этих государственных чиновников будет поддерживать и защищать сие решение, пуская в ход всю полноту доверенной ему власти. И министр, ответственный за окончательное утверждение решения, будет информирован таким образом, что Хэндли-Меррик — единственно возможный вариант. Он со временем доложит об этом в парламенте, а затем будет защищать там этот проект, пользуясь в основном аргументами, выдвинутыми и подготовленными для него теми самыми государственными чиновниками, и для него станет вопросом личного престижа утверждение этого проекта. Даже если произойдет смена министра до того, как начнется строительство, на нового министра окажут точно такое же давление и, во всяком случае, на проект будет уже затрачено столько, что процесс окажется необратимым.

Порчугал наблюдал, как официант доливает в его бокал вино.

— Значит, будем надеяться, что нам удастся провернуть это дело, пока слухи о нем не распространились. — Энджелла он спросил: — Как поживает старушка?

— Она не такая уж старая, — сухо заметил Энджелл. — Сорок восемь, сорок девять, не больше. Я не навещаю ее сам, не хотелось бы заронить в ней подозрение, будто мы собираемся вокруг, так сказать, «смертного одра». Я встретил ее в прошлом месяце у Питера Уорнера; тогда она казалась здоровой, но я получил сведения, что в настоящее время состояние ее сильно ухудшилось; она уже с неделю не выходит из спальни.

— Я недавно разговаривал с одним приятелем, — сказал Симон Порчугал, — он довольно хорошо знает Восперов и говорит, что там творятся странные дела. Флора Воспер держит шофера, который, по всей видимости, приобрел над ней какую-то власть. Она полагается на него целиком и полностью. Не таится ли в этом для нас какая-нибудь опасность?

— Насколько я понимаю, тут нет ничего страшного, — сказал Хоун. — Даже если она к концу жизни немного свихнется, дом и земля все равно не являются ее собственностью и завещать их она никому не может.

— Между прочим, — сказал Энджелл, — я как раз слежу за всем этим. Я установил некоторый контакт с ее шофером, и мне кажется, это весьма полезная предосторожность.

— Контакт с шофером? — удивился Симон Порчугал. — Что вы имеете в виду?

— Благодаря случайному стечению обстоятельств мне представилась возможность оказать ему услугу, — сказал Энджелл. — Только и всего. Я не совершил никакого неэтичного шага. Подвернулся случай, и я счел неблагоразумным его упустить.

Оба других собеседника вопросительно на него посмотрели.

— Каким образом? — спросил Порчугал.

— Каким образом? И какую услугу? Неважно. Если мне удастся, то мы достигнем сразу двойного результата. Во-первых, это поможет ослабить его зависимость от леди Воспер, что послужит всем на пользу. Вы меня понимаете. Во-вторых, дружески расположит его ко мне, что в случае возникновения кризиса в доме Восперов опять же будет нам полезно. — Энджелл посмотрел на красиво оформленное меню, которое вручил ему официант. — Нет, больше ничего. Только чашку кофе.

— Ну и ну! — минуту спустя сказал Порчугал. — Надо же так хитро придумать!

Фрэнсис Хоун заказал себе сыр.

— Вы хорошо себя чувствуете, Уилфред?

— Хорошо ли я себя чувствую? Разумеется, хорошо. А что?

— Просто вы ели меньше обычного. Почти вдвое меньше, я бы сказал.

— Нет, я чувствую себя прекрасно. Как никогда. Но сегодня меня еще ждут дела.

— Раньше вам это не было помехой. Вы всегда говорили, что хороший обед придает вам бодрости.

— Я и теперь этого не отрицаю. Но я вполне сыт.

— Вы на диете или что-то вроде? — улыбаясь, спросил Симон.

— Боже избави. Нет! Что за нелепая идея.


— Итак, дорогой коллега, — сказал Винсент Бирман, — судя по всему, дело ваше можно устроить. Я пару раз встречал Джуда Дэвиса в Национальном Совете по спорту. Он связан с Эли Маргремом, а это означает, что он на короткой ноге с крупными антрепренерами. Вы можете дать мне какие-нибудь дополнительные сведения?

Энджелл крутился на кресле.

— Мой клиент говорит, что Дэвис как-то видел Брауна на ринге и тот ему понравился. Но, узнав, что контракт Брауна с его теперешним менеджером продлится еще целый год, он предложил Брауну прийти и повидаться с ним снова, когда срок контракта истечет.

— По-видимому, он не так уж жаждал его заполучить, раз не испугался, что его обойдет какой-нибудь другой менеджер. Похоже, что тут все упирается в деньги.

— В деньги?

Полными невинности глазами Бирман оглядел запущенный кабинет.

— За деньги Джуд Дэвис готов на все. Сейчас их у него не так много. У него есть несколько многообещающих парней, но с тех пор как Лью Томас сошел с ринга, Джуд не очень-то зарабатывает. По моим предположениям, он заинтересовался этим парнем, но не настолько, чтобы его выкупить.

— Ну так как же?

— Если ваш клиент заинтересован помочь мальчику, он должен предложить ему выкуп, какую бы сумму это ни составило, с тем чтобы Дэвис мог перекупить контракт у… — кто его теперешний менеджер?

— Робинс.

— Никогда не слыхал. Чтобы Дэвис мог взять к себе Брауна без ущерба для своего кармана. Все можно устроить.

— Во сколько это обойдется моему клиенту?

— Наверное, сотни в две. Может, побольше, а может, и меньше. Это такой мир, в котором из-за денег человек переходит от одного к другому. И по большей части платят наличными.

В животе у Энджелла заурчало. Он вспомнил о солидной телячьей отбивной под вкусной подливкой, от которой он сегодня отказался, и при этом за чужой счет.

— Я не думаю, что мой клиент согласится больше чем на сто фунтов.

— Сотни мало. Менеджер берет себе 25 % заработка боксера. Разумеется, все зависит от того, насколько Робинс ценит Брауна и насколько он нуждается в деньгах.

— Хорошо, возьмитесь за это дело. Я бы хотел на следующей неделе дать своему клиенту ответ.

Когда Бирман ушел, Энджелл встал из-за стола и, медленно подойдя к окну, окинул взглядом Филдс. Кроны платанов не шевелились под лучами послеполуденного солнца. В отдалении резвились дети, их звонкие голоса отчетливо доносились до него. Было уже около пяти, и его мучил волчий аппетит.

До завтрашнего дня необходимо было заняться рассмотрением двух дел, но он не испытывал желания приступать сейчас к работе. Кроме того, один из младших партнеров, Уиттекер, требовал увеличить его часть от прибыли на том основании, что объем его работы в конторе непрерывно возрастал. (В настоящее время доходы делились следующим образом: 40 % Энджеллу, по 20 % соответственно Мамфорду и Эсслину и по 10 % — младшим партнерам.) Не хотелось бы уступать Уиттекера какой-нибудь соперничающей конторе. (Честное слово, он ужасно голоден, но было бы предельно нелогично есть теперь, когда придется платить самому, в то время как всего лишь два часа назад он отказался от изысканных блюд, за которые платил Фрэнсис Хоун.)

Ни разу, подумал Энджелл, ни разу Бирман не показал вида, что знает (хотя ему это наверняка известно), что молодая женщина, чью биографию он расследовал весной, стала теперь миссис Уилфред Энджелл. Это позволяло верить в его абсолютную надежность. Надо постараться предоставить ему побольше работы. (Не то чтобы у того не было работы, но, по слухам, он порой брался за дела сомнительного свойства.)

Ассоциация владельцев текстильных предприятий просила дать им разъяснение по поводу «Положения о фабриках и предприятиях» и спрашивала, могут ли они возбудить дело против заводов «Бромли Престон Лимитед». В связи со смертью сэра Джеймса Креба, старейшего клиента его отца, также возникли запутанные вопросы относительно судебного утверждения завещания. А Энджелл был слишком голоден, чтобы сосредоточиться на делах.

Что за умопомрачение на него нашло — зачем он лишает свое прекрасное, полное жизни тело сил и нужного ему питания лишь во имя того, чтобы достичь общепринятой нормы? Ведь он всегда так гордился тем, что отличается от толпы. Даже вкус его был более изысканным, более утонченным и разборчивым. А почему, собственно, ему не быть таким? Почему он, собственно, должен стыдиться своих размеров? Он женился на ограниченной девушке среднего класса из предместья, которая почерпнула подобные идеи в той среде, где сформировались ее представления. А теперь он за это расплачивается. Каким надо быть глупцом, чтобы позволить себя так обвести! Чего ему не хватало в его прежней счастливой жизни? Женитьба не только поставила его на один уровень с самыми заурядными людьми, она еще привела к тому, что ему навязываются суждения, присущие низменной толпе.

Он нажал кнопку внутреннего телефона, вызывая мисс Лок.

— Нет, только не здешний чай, — раздраженно проговорил он. — Пошлите молодого Ричмонда в Королевский ресторан на Холборн. Пусть возьмет кекс с изюмом. Несколько порций.

Теперь он мог уделить некоторое время делам Ассоциации «Владельцев текстильных предприятий». Но ненадолго. Сознание того, до какого безрассудства он дошел, не давало ему покоя. Безрассудства, проявлявшегося не только в том, что он ограничил добровольно и без всякого видимого нажима с ее стороны потребление питательных блюд, но и позволил себе другое безумие — предложил купить ей драгоценности. В его жизни случались подобные моменты, когда, находясь во всеоружии своего критического ума, он изумленно смотрел как бы со стороны на свои поступки, не понимая, неужели это он сам такое совершил.

Разумеется, он может — и должен — отказаться от своего поспешного и глупейшего предложения. Ничто не заставит его пойти в назначенный день на аукцион к Сотеби. Но он до сих пор не мог понять, откуда вообще явилась эта пагубная идея. Разве можно подумать, что он предложил это в качестве приманки, чтобы побудить ее спать с ним. Это было бы еще объяснимо. Но дело в том, что она не нуждалась в такой приманке: действительно, они уже закончили свой неудачный эксперимент, и он намеревался покинуть ее спальню с гордым, холодным видом и навсегда положить конец их интимным отношениям. А затем, словно флюгер от случайного ветерка, повернулся на сто восемьдесят градусов и пообещал ей купить драгоценности. Даже представить себе трудно, чтобы такой человек, как он, действовал так непоследовательно…

Минут десять он занимался разными мелкими делами. Интересно, стоит ли давать Уиттекеру лишние 5 % от прибыли, оправдает ли он это? Уиттекер был хорошим работником, человеком молодым, беспокойным и старательным. Но, если уступить, не предъявит ли он в скором времени новых требований? И за чей счет следует отнести эти пять процентов, как не за счет Уилфреда Энджелла? Ему тогда останется всего 35 % плюс гонорары от различных компаний и, разумеется, его доход от компании «Земельные капиталовложения».

Принесли чай, и он выговорил Ричмонду за долгую отлучку. Все еще работая не очень внимательно, но уже с большим успехом, он съел весь кекс с изюмом и выпил четыре чашки чаю. Затем откинулся в своем кресле, слегка отрыгнул, положил в сторону перо и бумаги и стал думать о Перл.


Перл еще раз виделась с Годфри: первый раз, когда он пришел в следующий вторник и она не могла сообщить ему ничего нового и не впустила его в дом, и во второй раз, когда он пришел 17 сентября и сказал, что виделся с Джудом Дэвисом и уже достигнута договоренность о его переходе к нему.

Во время этих посещений Перл держалась на известном расстоянии, но при второй встрече, когда Годфри пришел в явно приподнятом настроении, ей было довольно трудно держаться с ним так же враждебно, как раньше. Начавшиеся с трудной торговли и вражды, их отношения незаметным образом превратились в довольно дружеские, поскольку он был глубоко благодарен ей за оказанную услугу.

Он сказал:

— Черт возьми, вот не думал, что вам удастся! И надеяться не мог, что ваш старик согласится что-либо устроить. Я ведь это так, пошутил, просто хотел посмотреть, что получится: вовсе не думал, что сработает, искал повод, чтоб к вам снова зайти. Но это сработало — ну и ну, ей-богу, сработало! Мне здорово подвезло. Вот это да! Спасибо.

Невозможно чувствовать вражду к человеку, которому вы только что оказали услугу. Ваши прежние страхи и неприязнь еще возвратятся. Но на это потребуется время. Да и по натуре своей Перл не была злопамятной. Как бы там ни было, а услуга эта обошлась ей в 200 фунтов — Уилфред не пожелал взять на себя хотя бы часть расходов, — и поэтому Перл имела полное право чувствовать себя благодетельницей.

Прежде чем расстаться, Годфри принялся рассказывать ей о перспективах, которые открываются перед ним на ринге, говорил и говорил, поверяя все, как лучшему другу, и в сказанных им напоследок словах, что с этих пор он намерен выполнить взятое на себя условие и больше не появляться ей на глаза, звучала такая искренность, которую не могло поколебать даже выражение его глаз, полное сожаления и затаенной страсти.


Флору Воспер не столь сильно обрадовали его новости.

— Значит, ты собираешься меня покинуть, малыш?

— Глупости. Я никогда не был предателем.

— Даже крысы и те, как известно, бегут с тонущего корабля.

— Вы не идете ко дну, уж можете мне поверить. Еще поплаваете на поверхности не один год. Я зарезервирую вам лучшее место на мой матч на звание чемпиона мира.

— Берегись, тебе обезобразят твое красивое лицо.

— Ничего подобного! Посмотрите-ка на таких парней, как Шугар Рей: они прошли через сотни боев — и хоть бы одна отметина! Как кому суждено, — я и сейчас мог бы ходить весь в рубцах. Чего там говорить, вот увидите!

— Кажется, иного выбора у меня уже нет.

Он присел на ручку ее кресла, обнял ее за плечи.

— Ну что такое? Какая же беспокойная вы старушка! Я просто сменил себе менеджера, получил более пробивного, — о чем мечтал все время, — то, чего я ждал от вас, а вы не захотели мне помочь. — Он сжал ей руку. — Вот я и добился наконец нового менеджера. Мне придется серьезно тренироваться, только и всего. Но его тренировочный зал совсем под боком, рядом с Крэнбурн-стрит, — так что никаких забот, буду просто забегать туда часов в десять каждое утро и возвращаться вовремя — отвозить вас куда угодно на ленч.

— Так долго не может продолжаться, — сказала Флора. — Ужасный ты тип. Разумеется, я и не ждала, что так будет длиться вечно, но все-таки надеялась, что ты проводишь меня в последний путь.

— Ну, вам ведь лучше, чем на прошлой неделе, правда? Разве не так…

— Лучше, потому что на прошлой неделе меня можно было класть в гроб.

— А теперь дело пошло на улучшение. Старик Матьюсон вчера остался доволен.

— Доволен, как бывает доволен препаратор, когда лягушка после смерти дергает лапками. Не пытайся меня утешить.

— Когда на вас находит вот такое настроение, — сказал он, — вы прямо самоубийца, ей-богу, самоубийца. Давайте-ка снова съездим в Меррик. У меня есть несколько дней свободных. Я сам все соберу, и мы сегодня вечером будем там — можем пробыть до субботы. Может, вам захочется повести машину. Я сяду позади, а вы у меня за шофера, а?

Она погладила его по руке.

— Черт возьми, никогда не думала, что так привяжусь к мужчине! Столько у меня было мужей и любовников. Никогда ни на ком не висла. Ну, а когда заболеешь… Ужасно хочется, понимаешь, чтобы тебя пожалели. Дай-ка мне что-нибудь выпить.

— Ладно. Ну как, собирать вещи?

— Я не могу ехать. Завтра к обеду придут миссис Мак-Ноутон и Деннисы. И вообще — в Лондоне лучше.

— А можно мне в таком случае вечером взять машину?

— Думаю, можно. Сколько времени ты будешь отсутствовать?

— Ага, значит, вам уже полегчало! Ну, если такие дела, я вернусь к десяти.

— Да, такие дела. — Она судорожно схватила его за рукав, но тут же отпустила. Поднялась, на какое-то мгновение вновь став прежней сильной, властной Флорой.

— Дай-ка мне выпить, ленивое животное. И когда будут готовы те костюмы, что я тебе заказала? Вроде уж все сроки прошли.

Годфри рассмеялся.

— Сказали, на той неделе.

— Хорошо, проследи за этим. Если ты собираешься стать чемпионом мира, тебе надо соответственно одеваться.

Решимость Уилфреда ни в коем случае не покупать драгоценностей, о которых он так необдуманно упомянул, была непоколебимой, пока он сидел у себя в конторе. Дома эта решимость начала таять под разрушающим воздействием Перл.

Он сказал ей, что переговорил с одним человеком в клубе, который считался экспертом в этой области, и тот его предупредил, что вещи, которые поступают на аукцион в Сотеби, бывают, как правило, низкого качества и рассчитаны на иностранных покупателей. Поэтому вопрос как бы отпал сам собой. Перл сказала, хорошо, давайте, по крайней мере, полистаем каталог для развлечения. Когда они просмотрели каталог, Перл спросила, откуда приятелю Уилфреда известно, что все вещи низкого качества, если они поступают на аукцион из самых различных источников? «Собственность покойной графини Лидсбери», «сэра Амала Сиридабара Хана», «мисс Честер Пейн», «мисс Уильям Дунабар». По-моему, будет гораздо разумнее отправиться туда в один из выставочных дней и самим все решить, сказала Перл. Энджелл и сам не заметил, как согласился с ней.

Они отправились. Перл все приводило в восторг. Уилфред на все смотрел пренебрежительно. Стоило ей что-нибудь похвалить, как он тут же находил недостатки. Вскоре вид у нее сделался удрученный и обиженный, и он невольно стал сдерживать свое неодобрение и даже похвалил некоторые предметы. По просьбе Перл Уилфред поговорил со своим знакомым в этой фирме, после чего в каталоге Перл было отмечено восемь пунктов, по поводу которых они пришли к согласию, и условились пойти на аукцион и сделать на них заявку. За два дня до продажи Перл дала ему ясно понять, с каким нетерпением она ждет этого события.

В день аукциона у Энджелла вдруг начались острые боли в желудке.

— Наверное, я что-то не то съел, — сказал он, — или, возможно, просто от недоедания, от отсутствия правильного питания, к которому привык мой организм.

Он остался лежать в постели, позвонил в контору, а вместо завтрака выпил лишь чай с лимоном. Перл хотела вызвать врача, но Уилфред и слышать не желал. Стоит день отдохнуть, считал он, и все наладится; он может в постели немного поработать и в случае необходимости связаться с конторой. Когда в десять часов пришла миссис Джемисон, Перл спросила:

— Вам не лучше, дорогой?

— О, мне лучше, пожалуйста, не беспокойтесь… А в чем дело? Почему вы спрашиваете?

— Я подумала об аукционе… Вы его пропустите.

— Да… да, очень жаль. Очень жаль. Но ничего не поделаешь, в другой раз.

— Я подумала, Уилфред. Если вам стало лучше, не пойти ли мне одной, без вас и сделать заявку от вашего имени?

— Ни в коем случае. В высшей степени рискованно. Вы человек неопытный, можете увлечься и переплатить либо купить что-нибудь неподходящее. В царящей там обстановке очень легко допустить ошибку.

— Да… это верно. Ну мы ведь знаем мнение мистера Моретона о тех вещах, которые нам понравились. Не могли бы вы позвонить ему и сделать заявку? А я бы пошла и проследила, что нам достанется.

Энджелл беспокойно заерзал в постели. Выглядел он совсем как мальчишка, симулирующий болезнь, лишь бы не пойти в школу.

— Мне не хочется этого делать. Ничего не стоит попасть впросак, тут нельзя полагаться даже на друга. Я думаю, поскольку мне уже стало лучше — боль почти исчезла, — если вы приготовите мне яичницу с беконом, я подкреплюсь и встану и мы доедем туда на такси. Не хочу вас разочаровывать, я ведь знаю, как вам понравились эти украшения.

Итак, Энджелл позавтракал и поднялся с постели. Но на это ушло немало времени. Торги начались в одиннадцать. Когда он наконец собрался, было уже половина двенадцатого. Большинство предметов, отобранных ими, шли последними номерами. К тому же аукционист, ведущий торг, славился своей энергичностью и проворством.

Энджелл добрался до зала, опираясь на руку Перл, в пять минут первого и обнаружил, что из-за спора, который вызвала вещь под номером 10, серебро было продано в первую очередь. Им пришлось подождать с четверть часа, прежде чем дошла очередь до ювелирных изделий.

Энджелл оказался на высоте. Он прекрасно ориентировался в этой атмосфере — опыт, приобретенный за многие годы, — и знал, когда остановиться, не боясь, что названную им цену могли перекрыть, и даже Перл, в волнении сжимавшая его руку, заставила его поспешно принять решение лишь дважды. В конце концов они купили брошь с оливином — камнем, сходным по цене с изумрудом, — и две бриллиантовые броши, все это обошлось им в 150 фунтов. Уилфред объяснил Перл, что старинная оправа этих украшений ценится выше самих камней.

В этот вечер они обедали в ресторане, и Перл настояла, что платит за угощение она, а после, по молчаливому согласию, они вместе легли в постель. На этот раз из чувства благодарности она постаралась преодолеть смущение, которое вызывало в ней его тучное тело и неумение, и это позволило ему достичь лучших результатов, чем в прошлые разы. Он был доволен, обрел наконец уверенность в себе, шутил с ней, утром говорил об этом во время завтрака и перед уходом ее поцеловал.

Она поднялась наверх прибрать свою комнату, подошла к окну, раздвинула занавеси и стала смотреть, как он шагает по направлению к Кадоган-скверу. День был солнечный, пальто его распахнулось, и полы развевались на ветру. Он шел гордо, словно крупный лебедь-самец, преисполненный самодовольства и важности. Он уже исчез из виду, а она еще долгое время стояла у окна с бесстрастным выражением лица. Потом опустила занавеси и пошла поглядеть на свои драгоценности. Но оказалось, что он запер их в сейф.


Когда Энджелл добрался до Линкольн-Инн, королевский адвокат Саул Монтегю наконец-то официально вручил ему подписанный проект соглашения. Энджелл немедленно позвонил Холлису, но Холлис проводил отпуск в Борнмуте и должен был возвратиться не раньше 23-го. С трудом скрывая свое раздражение, Энджелл переговорил с партнером Холлиса, мистером Квэрри, которому было поручено следить, как продвинулось дело по составлению договора. Но дело вообще не сдвинулось с места. Энджелл сказал, что пришлет ему проект соглашения с рассыльным сегодня же утром, и попросил Квэрри немедленно им заняться. Квэрри пообещал сделать все от него зависящее, хотя подчеркнул, что это обязанность мистера Холлиса, поскольку мистер Холлис всегда сам лично вел дела семейства Восперов. На что Энджелл резко возразил, что, когда мистер Холлис вернется из Борнмута, ему придется заняться окончательным уточнением деталей; а он, Энджелл, хотел бы быть уверенным, что за дело наконец принялись. В ответ мистер Квэрри явно обиделся.

Среди прочих неприятных дел, которые Энджеллу предстояло рассмотреть этим утром, был счет, присланный Винсентом Бирманом, на тридцать гиней за перевод Годфри Брауна к другому менеджеру. Но требовать с Перл оплаты услуг Бирмана было бы слишком. Затевая это дело, Перл сказала Уилфреду, что хочет помочь Годфри, иначе молодой человек не оставит их в покое. Годфри убежден, сказала она, что мистер Энджелл такая важная персона, которому все под силу. Годфри, сказала Перл, сделал на мистера Энджелла своего рода ставку. Он и к ней-то обратился только потому, что она теперь миссис Энджелл.

Уилфред, лишь наполовину поверивший ее словам и почувствовавший некоторую ревность, тем не менее уступил — на что у него нашлись свои веские основания. Однако тридцать гиней — деньги немалые. Он уже было подумывал, не отослать ли чек обратно Бирману. Но это не даст никаких результатов, и в качестве главы конторы он не мог позволить себе уклониться от платежа. Стоит лишь потянуть с оплатой — подержать эти деньги на собственном счету, чтобы получить проценты.

С тех пор как он женился, он слишком щедро сорил деньгами, и Энджелл сделал список вещей, на которых можно сэкономить. Одна из трудностей супружеской жизни заключалась именно в вопросе экономии. Очень трудно сокращать расходы на прихоти жены, не сокращая при этом свои собственные. Список включал следующие пункты: а) мисс Джемисон: три дня в неделю вместо шести. Почему бы и нет? б) убедить Перл, что ездить на такси — излишняя расточительность; в) испанское бургундское вместо кларета, кроме особых случаев; г) прекратить обедать с Перл в ресторанах; д) отказаться от вечерней газеты: всегда можно просмотреть ее в клубе; е) потреблять меньше молока, оно часто скисает; ж) знает ли Перл, что польское масло ничуть не хуже английского и при этом намного дешевле? з) салаты — дорогое удовольствие, Перл чересчур тратится на них; и) прекратить покупать сигареты в клубе, можно покупать их оптом у «Эванса»; к) тушить свет, когда уходишь из комнаты, вечера становятся длинными, а следовательно, растет и плата за электричество; л) спросить Перл, не может ли она сократить свои недельные расходы. Если ей будет не хватать, она всегда может взять из своих денег; м) отменить заказ на ботинки.

На этой стадии он перечитал составленный список, затем смял лист и бросил его в корзинку для мусора. В такое время, в такой день, как сегодня, с сознанием одержанной ночью победы, было неуместно унижаться до подобных мелочей. Сегодня, как никогда, он чувствовал, что достиг успеха — в работе, дома, в обществе, в жизни. Ограничиваться сейчас, жаться было бы просто недостойно по отношению к самому себе.

Он глубоко, с удовлетворением вздохнул и нажал кнопку звонка, вызывая мисс Лок, чтобы продиктовать ей утренние письма.

Прежде чем отправиться на ленч, он пошарил в корзинке для мусора и отыскал смятую бумажку. Аккуратно сложил несколько раз и сунул в бумажник, чтобы в дальнейшем ею воспользоваться.

Глава 12

В начале октября Джуд Дэвис сказал Годфри:

— Спенсер не выступает 10-го, рентген показал перелом кости. Не хочешь ли выступить против Вика Миллера?

— Я готов драться с кем угодно, — ответил Годфри. — Дай мне только возможность.

— Тогда я тебя включаю.

Об этом матче Годфри все было известно. Бой на звание чемпиона в полусреднем весе в Альберт-Холле. Другие участники программы мало кого интересовали, зрителей привлекала основная встреча, а остальные не имели значения — какая-нибудь там мелкота, согласившаяся заполнить программу. Но матч происходил в самом Альберт-Холле, и даже если половина зала и пустовала, потому что главный бой был назначен на девять часов, либо половина зрителей уже покинула зал, потому что главный бой уже кончился, все равно ты выступал перед несколькими тысячами зрителей, и за столами сидели представители прессы, и если ты проявил себя, то мог рассчитывать на широкое паблисити. Миллера Годфри никогда раньше не видел; Миллер был родом из Данди и всего лишь год как стал профессионалом, но все считали его восходящей звездой, и его менеджером был Карл Инглиш, у которого была одна из лучших боксерских команд.

В этот вечер Годфри написал Перл короткую записку: «Десятого во вторник я выступаю в Альберт-Холле. Все благодаря вам. В программе на звание чемпиона. Я в отличной форме. Привет. Маленький Божок». Он прошел пешком до ее дома и сунул записку под дверь.

Перл показала записку Уилфреду.

— Это было адресовано вам, но я по ошибке вскрыла конверт. Очень извиняюсь, дорогой.

Уилфред уставился в записку.

— Маленький Божок. Наверное, он таким себя и воображает, с его броской наружностью и маленьким ростом. Странный молодой человек.

— Мне кажется, он в вас прямо-таки влюблен, — сказала она. — Мы пойдем?

— Куда?

— На этот матч. В Альберт-Холле очень приятно, до него легко добраться.

— Во вторник не могу. Играю в бридж. И кстати, билеты на боксерские матчи весьма дорогие.

— А я думала, вы никогда на них не бывали.

— Не бывал. Но расценки знаю.

— Мне бы как-нибудь хотелось пойти. Для разнообразия.

— Как-нибудь и пойдем, дорогая. Будут и другие случаи.

На следующее утро, строго следуя совету Уилфреда не брать лишний раз такси, Перл прошла пешком в конец Слоун-стрит и доехала оттуда на автобусе до Альберт-Холла. Купив себе билет, она запрятала его поглубже в сумочку, чтобы не выронить.

После женитьбы Уилфред время от времени приглашал гостей на обед — два раза супругов Порчугал, один раз чету Хоун и дважды Уорнера, — но он не приглашал никого на бридж. Однако в тот день он предупредил Перл, что придет вечером с тремя своими клубными знакомыми. Перл раньше с ними не встречалась; один был окружным королевским судьей, другой — торговцем антикварными товарами, фигура в своей области известная, третий — редактор литературного еженедельника. Все они держали себя с ней изысканно вежливо, этакая ненавязчивая учтивость. Все трое ей понравились. Самому молодому из них было шестьдесят.

Она некоторое время наблюдала за партией и отметила, как игра действует на Уилфреда. В бридже особенно ярко выявлялись агрессивные черты его характера: его увлекал этот своего рода поединок, интеллектуальная битва, повышавшая содержание адреналина в крови; в то время как чисто физический риск, который мог бы нарушить удовольствие, отсутствовал, небольшой риск финансового порядка присутствовал, усиливая агонию поражения и придавая особую пикантность победе. Возможно, именно эти качества характера и делали его хорошим адвокатом.

Когда она вышла из гостиной, чтобы принести кофе и сандвичи, она услышала его голос, перекрывающий остальные, это был тот самый голос, которым он привлекал к себе внимание в ресторанах, защищал дела в судах, заставлял гостей умолкать, если хотел поведать им какой-нибудь анекдот. Во время ужина трое джентльменов вновь проявляли к ней изысканную почтительность: но интересно, подумала она, будут ли они столь же благожелательны, обсуждая ее между собой.

После ужина она убрала со стола и помыла посуду, затем ускользнула к себе наверх и легла в постель. Еще не уснув, она услышала, как гости в половине второго ушли.

На следующее утро за завтраком она сказала:

— Вы никогда мне не говорили, что служили в армии.

— Что? — Он оторвался от «Таймс», которую читал. — А я думал, что да. Почему вы спрашиваете?

— Вчера вечером судья Сноу упомянул о том, что вы были в Сахаре.

— Верно. Просто не тот период моей жизни, который вспоминается с удовольствием.

— Разве вы подходили по возрасту?

Он беспокойно замигал глазами.

— Я был как раз призывного возраста. Это прервало мою учебу в университете. Я вам рассказывал.

— Расскажите мне об этом как-нибудь снова. Конечно, трудно…

— Что трудно?

Она подумала, как трудно представить его подтянутым, с юношеской походкой, переносящим все трудности военной жизни.

— Трудно себе представить, какой на самом деле была война. Я ведь еще не родилась тогда. Знаете…

— Конечно, знаю. Даже мне, дорогая, кажется война далеким прошлым, словно все это происходило с кем-то другим.

— Но вам не приходилось участвовать в боях, не так ли?

— Я служил в тыловых войсках в финансовой части. Но война в пустыне была столь переменчивой, что различия такого рода часто стирались. Я порой подвергался немалой опасности. И, разумеется, трудностям не было конца. Есть еще тосты?

— Сейчас принесу. Не хотите ли сухих хлебцев?

Энджелл что-то пробурчал и посмотрел на часы.

— Не беспокойтесь. Я, пожалуй, обойдусь.


Перед матчем Годфри не уделял внимания Флоре, как она и предвидела. Хотя он тренировался почти все лето, ему нужно было держать себя в форме перед боем, который, как бы там ни считала пресыщенная публика, мог оказаться решающим в его карьере. Тренером у Джуда Дэвиса был Пэт Принц, бывший боксер среднего веса лет пятидесяти с лишним, с хриплым голосом и следами мелких швов на лице, как раз под глазами. Годфри вначале игнорировал его, но когда дело дошло до тренировок на ринге, пришлось отдать Принцу должное — тот знал свое дело и за последнюю неделю перед боем сумел неплохо подготовить Маленького Божка. Он признался Годфри, что, будь на то его воля, он бы не допустил Годфри на ринг еще с полгода, пока тот не отучится от дурных привычек, но Дэвис взял над ним верх и сказал, что мальчик нуждается в продвижении и что он может учиться, выступая на ринге. Годфри был целиком согласен с Дэвисом.

Первый раз он встретился со своим противником на взвешивании в день матча в полдень в театре Доминион. Миллер, суровый, крепко сложенный шотландец, впервые выступал в Лондоне, и поэтому вид у него был мрачнее обычного. Вечером им сказали, что их бой состоится перед или сразу после главного боя в зависимости от того, как пройдут первые встречи. Но первые встречи заняли все отведенное им время, и их бой шел после главного боя. Годфри проклинал судьбу. До главного боя в зале всегда полно публики, после него публика редеет: кто отправляется в туалет, кто в бар. Он сидел в узкой, неприглядной раздевалке, освещенной тусклой лампочкой, с бесконечными рядами полок по стенам, заполненных принадлежностями оркестра и хоровых ансамблей, которые выступали в другие вечера, и прислушивался к непрерывному реву толпы: один из противников в главном бою был родом из Уэльса, и зал был полон подвыпивших собратьев, распевавших песни и кричавших во всю мощь своих глоток. А мощь глотки уэльсца поистине непревзойденная. Боксер тяжелого веса, негр Тот Буши, один из подающих надежды боксеров в команде Дэвиса, только что одержавший победу по очкам, пожаловался Годфри, что в зале стоял дикий гвалт и он едва соображал, что делает. Зрители требовали главного боя и оглушительно вопили.

Годфри тоже хотелось посмотреть главный бой, но раздевалку покидать не разрешалось. При неожиданном или неблагоприятном исходе они должны были немедленно выйти на ринг — отвлечь внимание толпы, надежды которой потерпели крах.

Поэтому он сидел в ожидании выхода, разговаривая с Пэтом Принцом, его руки уже были забинтованы, перчатки висели на гвозде рядом, чтобы можно было надеть их в последний момент, капа, вазелин и полотенце на полочке, зелено-белый махровый халат с надписью «Маленький Божок» на спине накинут на плечи. Шум, доносившийся снаружи, угрожающе нарастал. Джуд Дэвис сначала находился тоже в раздевалке, но вслед за остальными присоединился к зрителям, чтобы посмотреть главный бой.

— Нервничаешь, парень? — спросил Пэт Принц, прервав тихое насвистывание.

— Не больше обычного. Я сегодня в форме. А на остальное наплевать.

— Хорошо, только постарайся держать себя в руках, Я видел, как ты тренировался на прошлой неделе и получил от Невиля приличный апперкот. — Принц принялся насвистывать мотивчик из «Оклахомы».

— Невиль много о себе воображает, ничего, как-нибудь он заработает.

— Ну ладно, я тебя только предупредил. Лучше сейчас, чем потом.

До них докатилась новая волна криков. Буши сказал:

— Похоже, кто-то в нокауте. Надеюсь, не Эван Морган!

Столпотворение длилось еще несколько минут, и тут в раздевалку ворвался секундант.

— Рефери остановил бой! У Лопеса поврежден глаз. Морган стал чемпионом!

— Какое он имел право останавливать! Лопесу всего лишь бровь задело.

— Хорошо еще, что так обошлось! Уэльсцы разнесли бы зал, окажись на месте Лопеса их Морган.

Шум и неразбериха продолжались, и Пэт Принц вскочил на ноги.

— Теперь наш черед, малыш.

Они с трудом пробрались сквозь толпу орущих уэльсцев и подошли к рингу. Кто-то запел «Земля моих отцов», и весь зал поднялся на ноги. Затем под охраной полдюжины полицейских нового чемпиона вывели из зала, и Годфри увидел, как его противник взобрался на ринг. Он последовал за ним, а зрители уже пробирались к барам, и лишь немногие оставшиеся уселись на свои места. Распорядитель призвал к тишине и объявил следующий бой.

Раздались жидкие аплодисменты. Бой не вызывал интереса публики. Всех волновало лишь одно: не слишком ли рано рефери остановил бой и законно ли Эван Морган получил звание чемпиона. Этот спорный вопрос не имел отношения к двум никому не известным, пока ничем не проявившим себя низкорослым боксерам, которые вышли на ринг.

Рефери обратился к ним, они коснулись перчатками и отошли каждый в свой угол, повернувшись спиной друг к другу в ожидании удара гонга. Годфри ненавидел толпу, которая не проявляла к нему интереса, не любил мужчин с веснушчатой кожей и рыжими волосами, как у его противника. Во всяком случае, не в пример многим другим боксерам, он всегда испытывал ненависть к человеку, находящемуся в противоположном углу. Когда раздался гонг, он вышел на середину ринга с демоническим видом, правда, глаза его не сияли зеленым огнем и изо рта не изрыгалось пламя. Не прикрываясь, он обрушился на Миллера, выставив вперед обе перчатки, словно предстояла драка где-нибудь в темном закоулке. Миллер едва успел занять оборонительную позицию, но Годфри уже прижал его к канатам. Однако Миллер был достаточно опытен и в трудном положении продолжал отражать удары, блокировать и уклоняться от сыплющихся градом ударов. Годфри преследовал его по рингу, а Миллер пытался прийти в себя. Годфри атаковал все три минуты. И хотя под конец раунда Миллер кое-чего добился, он отошел в свой угол, тяжело дыша и весь мокрый от пота; его светлая кожа покраснела там, куда попали удары — на плечах, руках, корпусе, скуле и в тех местах, где он прижимался к канатам.

Где-то в середине раунда публика наконец сообразила, что на ринге происходит нечто интересное, и обратила туда свое внимание. В конце раунда раздались редкие аплодисменты, но Годфри они показались более приятными, нежели целый набор ругательств, которые Пэт Принц шептал ему на ухо вместе с предупреждением, что он рискует совсем выдохнуться к концу третьего раунда. Годфри было на все наплевать: он привлек к себе внимание и чувствовал себя отлично. Второй раунд прошел ровно, оба противника оценивали друг друга, чему вначале помешал бурный натиск Годфри. Миллер был хорошим техничным боксером, но, по-видимому, без достаточной силы удара. Словно хитрый фермер, у которого ни одно яблоко не пропадет, он набирал очки, пользуясь любой возможностью. Он был выше Годфри, и это давало ему некоторое преимущество — он дальше доставал. В третьем раунде Годфри намеренно уступил ему инициативу и Миллер много передвигался по рингу. Годфри обнаружил, что Миллер не слишком часто пускает в ход свою правую, а когда пользовался ею, то на мгновение терял равновесие и не прикрывался. В четвертом раунде Годфри сделал обманное движение, вызвал его на встречный правой и, отклонившись, чтобы удар пришелся повыше, нанес шотландцу сильнейшие удары, сначала по корпусу, а потом тут же по челюсти.

Миллер скорчился, рухнул и лежал до счета шесть, Годфри подождал, его черная шевелюра победно торчала, а затем бросился к противнику, чтобы добить его. Теперь в зале поднялся шум и довольно много зрителей вернулось из баров — посмотреть, что происходит на ринге. Миллер продержался четвертый раунд, быстро пришел в себя в своем углу и в пятом раунде начал упорно атаковать. В конце раунда разразилась целая буря оваций.

Шестой раунд начался таким же образом, но Миллер уже весь выложился. Он опустился на одно колено и стоял до счета пять, а затем с явным трудом поднялся. Рефери бросился, чтобы остановить бой, но Маленький Божок опередил его и ударом правой в челюсть послал Миллера в нокаут.


Перл, чувствуя себя одинокой среди толпы орущих уэльсцев, просидела в зале все первые бои и затем матч на звание чемпиона, вызвавший столько споров, а когда он закончился, места рядом с ней вдруг сразу опустели и она смогла свободно вздохнуть и усесться поудобнее. И так длилось до конца шестого раунда встречи Воспера с Миллером, в котором с триумфом одержал победу неистовый Годфри — он покинул ринг, подняв вверх сжатые руки. Затем, чувствуя, что она привлекает внимание, и не желая показать, ради чего она сюда пришла, она просидела еще восемь раундов скучнейшего боя между боксерами среднего веса, а потом поднялась и направилась к выходу. Она с трудом добралась до парадных дверей, где толпилось множество народу. Такси сейчас не поймаешь, к тому же неплохо пройтись пешком, она измучилась от жары и волнений и хотела разобраться в своих чувствах, прежде чем явится домой; спрашивается, зачем она вообще пошла на этот матч? К чему подвергала себя риску? Какое ей дело до того, кто одержит победу? Зачем будить в себе какую-то гложущую тоску и неудовлетворенность? К чему это все?

Когда Перл уже выходила из дверей, кто-то окликнул ее:

— Миссис Энджелл, если не ошибаюсь?

Худощавая темноглазая женщина, шелковый шарф с рисунком Пикассо на голове, вид совсем больной, но голос уверенный.

— Да… я…

— Я — Флора Воспер. Мы познакомились на вашей свадьбе.

— Да, конечно! Я вас вспомнила, леди Воспер.

— Я не предполагала, что вы интересуетесь боксом.

— Да, по правде говоря, я и не интересуюсь. Но Уилфреда сегодня нет дома — и я подумала, что такой матч стоит посмотреть.

— Но он вас слегка разочаровал, а? Я пришла посмотреть на своего шофера: этот сильный дьяволенок с буйной шевелюрой — он дрался после главного боя и победил в шестом раунде.

— Да. Я помню. Разве он ваш шофер? Он, кажется, нокаутировал своего противника, верно?

— По-моему, хорошая победа. Немного позировал, разумеется, но толпа это любит. Я как раз его дожидаюсь. Он пошел за машиной. Могу я вас подбросить домой?

Растерянность. Не показывай ее.

— Большое спасибо, вы очень любезны, но я… Я не домой, мне нужно еще повидаться с подругой. Я как раз собиралась взять такси.

— Нам не по пути? А то могу вас подвезти.

— Благодарю вас, нет. Я быстрее дойду пешком. Как вы себя чувствуете, леди Воспер? Я слышала, вы болели.

— Одной ногой в могиле, дорогая. Но еще брыкаюсь вовсю. А вы как? Наслаждаетесь жизнью?

Подъехала еще машина. Но не та, хорошо ей знакомая.

— Да, спасибо. Все хорошо. Мне пора…

— Если у вас как-нибудь выдастся часок-другой, заходите меня навестить. Или вы не любите навещать больных?

Перл приветливо улыбнулась.

— Ну что вы, может быть…

— Я подозреваю, что ваш супруг не любит. Приходите без него. В следующий вторник. К обеду. Сможете выбраться?

— О, да, но совсем не обязательно…

— У меня будут еще двое гостей. Мариам, моя дочь, — она вашего возраста — и Сальватор, пианист. Человек очень занятный, и вы как раз будете четвертой.

Что за машина медленно едет к лестнице, не зеленая ли громадина? Вежливо ли ей отказаться во второй раз? Удобно ли прийти на обед, в то время как Годфри будет сидеть на кухне? Во всяком случае, всегда можно визит отменить. Теперь надо как можно скорее уходить.

— Благодарю вас. Я с удовольствием приду. Во вторник Уилфред обедает в своем клубе, и я, наверное, смогу. Если…

— Значит, условились, в половине восьмого — в восемь. Я еще пришлю вам приглашение. Вы знаете мой адрес? Уилтон-Кресчент, 113.

— Благодарю вас. Спасибо леди Воспер. — Это та самая зеленая машина. — В половине восьмого — в восемь. Спокойной ночи, леди Воспер.

До свидания, Маленький Божок. Скрыться в толпе. Остаться незамеченной, смешаться с людьми. Матч еще не кончился, но все больше людей выходило из зала. Зеленая машина как раз подъезжала к ступеням подъезда.

Но Перл уже была далеко, спрятана за шляпами, поднятыми до ушей воротниками, зонтами, раскрытыми от моросящего дождя. Он ее не заметил. Скажет ли ему что-нибудь леди Воспер? Вряд ли. Конечно, ее отношения с шофером были чересчур фамильярными, и она могла сказать: угадай, кого я встретила на лестнице? И все-таки это маловероятно. Скорее всего, она скажет: молодец, Маленький Божок, ты отлично дрался, отлично боксировал, заслуженно одержал победу; прекрасное обнаженное тело, смуглая кожа, гибкое, мускулистое тело, сильные покрытые волосами ноги; великолепно сработанная боевая машина, густая шевелюра, упруго подпрыгивающая при каждом выпаде и ударе, мелкие, но правильные черты лица — полная, выступающая вперед нижняя губа, черная бровь перерезана небольшим шрамом, один шрам, как у дуэлянта, не нарушающий совершенства его наружности. Воля к победе всегда горит в его взгляде, стремление причинять боль, добиться поражения противника чувствуется в каждом согласованном движении его ловких рук.

Молодец, Маленький Божок, наверное, скажет его хозяйка, молодец, ты его здорово уложил, а теперь отвези меня домой.

Потому что, несмотря на все их различие, Перл ощущала некое смутное сходство между Флорой и ее шофером. Флора не была убийцей, но она была сорвиголовой, бесшабашной женщиной, которая ни перед чем не остановится, не побоится перемахнуть на лошади через самую высокую изгородь, зная, что не удержится в седле, предпочитая лучше расшибить себе голову, нежели объехать препятствие. Перл не понимала таких женщин, но ведь такие существуют.

В последующие дни несколько раз ее так и подмывало упомянуть в разговоре с Уилфредом о своей встрече с Флорой Воспер и спросить его, знает ли он, чем она больна. Как-то она даже назвала ее имя, но Уилфред был целиком поглощен едой и не отреагировал. К тому же Перл опасалась проговориться, что ходила на бокс.

Скоро она получила по почте небольшую карточку, подтверждавшую приглашение. Несколько раз Перл поднимала трубку, чтобы позвонить леди Воспер и отказаться от приглашения, но каждый раз у нее находилась какая-нибудь причина, которую она тут же придумывала, казавшаяся даже ей самой неубедительной. И наверное, было неблагородно отказаться навестить больную женщину. Да и приглашенные гости показались ей интересными. С тех пор как она вышла замуж, она не завела дружбы ни с одной молодой женщиной своего возраста, кроме разве Вероники Порчугал, с которой она встречалась время от времени, да раз в месяц она виделась с Хэйзел. Друзья Уилфреда стали ее друзьями, но, за исключением четы Порчугал, это были люди средних лет или даже старые. Поэтому с Мариам, возможно, будет интересно познакомиться. И музыканты всегда ее привлекали, хотя лучше бы Сальватор был кларнетистом.

До самого понедельника она не говорила Уилфреду о приглашении, что создавало атмосферу обмана, хотя вовсе не требовалось никого обманывать, а когда понедельник настал, предупреждать его уже показалось поздно. Она назначила на четыре часа во вторник парикмахера и маникюршу, но не у «Эванса»; с тех пор как Перл оставила работу, она никогда больше не заходила в магазин.

В понедельник Уилфред опять спал с ней.


Погода во вторник выдалась ветреная, что всегда досадно, если ты только что сделала укладку.

На обратном пути, не боясь вызвать неудовольствия Уилфреда, Перл взяла такси, но успела приехать домой раньше него. Он явился в мрачном настроении, потому что какое-то земельное соглашение, по поводу которого он вел переговоры с одним человеком в Швейцарии, задерживалось из-за медлительности лондонского стряпчего.

— Если бы я мог зарабатывать на жизнь, занимаясь искусством! — сказал он. — Даже торгуя произведениями искусства! Мне бы это доставляло большее удовлетворение. Создавать произведения искусства, разумеется, предел мечтаний.

— Но разве вы не удовлетворены своей работой? — спросила она. — Глядя на вас, этого не скажешь.

— Удовлетворенность — понятие относительное. Я горжусь тем, что кое-чего достиг в жизни, некоторая известность выделяет меня среди других, мой успех не пустой звук. Но юридическая профессия часто расслабляет своей медлительностью, тем, что дела тянутся бесконечно. Порой жаждешь вдохнуть иного, творческого, освежающего воздуха. Я всегда отличался энергичным, пытливым умом, и, возможно, мой поздний брак еще развил эти качества. Ведь, как и удовлетворенность, молодость тоже понятие относительное. Разве не так, дорогая? — Он погладил ее по волосам. — В чем дело?

— А что?

— Мне показалось, вы отодвинулись.

Она рассмеялась.

— Я только что сделала прическу! Вы не заметили?

— Волосы у вас уложены по-новому, я заметил, но подумал, что вы это сделали сами. Не слишком ли дорогое удовольствие делать прическу в Вест-Энде?

— Там, куда я хожу, недорого.

— Мне вспомнилось дело, которое я вел несколько лет назад. Моя клиентка подала в суд на парикмахера с Бонд-стрит за причиненные ей убытки — после перманента волосы у нее обесцветились и выпали. Мы, кажется, выиграли тогда 350 фунтов.

— Может, вы хотите чего-нибудь, прежде чем пойдете обедать?

— Вы имеете в виду из еды? Мне помнится, вы просили меня ничего не есть между завтраком и обедом.

— О да, извините. Я забыла.

— Но раз уж вы спросили, пара кусочков бисквита со стаканом хереса не повредят.

— Бисквит «Ривита»? — Что ж, можно.

— Когда вы уходите?

— Как обычно. Я приду не поздно. Около одиннадцати.

— Я, возможно, уже лягу спать.

Когда он ушел, она не спеша переоделась в черное шелковое платье с длинными рукавами на пуговицах и низким вырезом, прикрытым кружевами. Она заказала на 7.25 такси и взяла на руку меховую накидку, купленную неделю назад.

Ее разбирало любопытство, не он ли откроет ей дверь и знает ли, что она должна прийти. Правда, это не имело значения. Его присутствие было несущественным. Он был всего лишь слугой, где-то на заднем плане. Она приглашена пообедать с леди Воспер в компании с ее дочерью и Сальватором, известным испанским пианистом. Присутствие Маленького Божка было лишь своего рода острой приправой к обеденному столу.

Открыл дверь все-таки он. Она расплатилась с таксистом и один раз дотронулась до звонка, как он уже стоял в дверях, выражение лица приятное, но сугубо официальное. На нем был хороший серый костюм, в котором она раньше его не видела, не шоферская форма, на скуле красовался синяк — последствия боя во вторник, один-единственный синяк.

— Входите, — сказал он. — Я доложу леди Воспер.

Она последовала за ним в холл, а оттуда в гостиную. Комната была довольно темная, лампы притушены, а возможно, просто не все горели. Перл захватила с собой меховую накидку, но в гостиной было жарко.

— Леди Воспер сейчас спустится, — сказал он. — Она велела предложить вам выпить.

— Благодарю вас. Тогда джин с тоником.

Он налил то, что она просила, повернувшись к ней спиной, а затем протянул стакан.

— Леди Воспер сию минуту придет, — повторил он.

— Благодарю вас.

Руки их соприкоснулись, и он отступил шага на два назад. Она отвернулась от него, потягивая напиток, чувствуя, что он наблюдает за ней. Взглянула на часы. Без четверти восемь. Часы чуть спешили.

Он сказал:

— Леди Воспер рассказала мне, что вы были на матче.

Слишком много джина. Когда он выйдет из комнаты, она сама разбавит его тоником.

— Да… Вы написали мне о нем. Я сказала Уилфреду, как вы обрадовались возможности выступить в настоящем матче, и он попросил меня пойти и посмотреть, как вы там отличитесь.

— Неплохо отличился, а?

— Да. Вы одержали победу. Я сказала ему, что вы выиграли.

— Я всегда выигрываю.

— Вам, наверное, неплохо заплатили?

— Да, неплохо.

— Другие гости еще не пришли?

— Еще нет. Они прибудут к восьми.

— Может быть, вы напомните леди Воспер, что я здесь?

— Она знает. Она сегодня неважно себя чувствовала. С ней иногда бывает…

Перл подошла к столу, на котором были расставлены бутылки, и стала искать тоник.

— Могу я вам помочь? — Он подошел к ней сзади и встал почти вплотную.

— Это чересчур для меня крепко.

— Простите. Здесь оставалось всего полбутылки тоника. Я принесу другую из кухни.

Когда он был уже у двери, она спросила:

— Разве у леди Воспер нет прислуги или повара?

— Каждое утро приходит женщина убираться. А когда мы приглашаем гостей на ужин, то бывает и повариха, понимаете? Но если мы вдвоем — она и я, то готовлю еду я сам.

Они посмотрели друг на друга, и он вдруг усмехнулся.

— Не волнуйтесь, Устричка. Сегодня я не занимался стряпней.

Оставшись одна, она прошлась по комнате, разглядывая картины. После нескольких месяцев подготовки, полученной от Уилфреда, она уже считала себя до некоторой степени знатоком живописи. Здесь висели главным образом старинные картины, они были плохо освещены, не то что в доме на Кадоган-Мьюз, где свет был искусно направлен на стены. Интересно, что сказал бы об этих картинах Уилфред? На одной-двух внизу были позолоченные таблички: Джон Опи[15], Дж. С. Сарджент[16], так что не надо было даже разгадывать фамилию художника.

Она пила джин и чувствовала, как алкоголь обжигает все внутри. К тому времени, как вернулся Годфри, она уже почти докончила стакан. Ей было немного не по себе, и в таком состоянии алкоголь был кстати.

Он вернулся.

— Извините, что так долго. Никак не мог разыскать бутылку с тоником. Вот она. А, вы уже почти допили. Мне подождать, пока вы докончите?

— Нет, долейте, пожалуйста.

Он долил.

— Я добавлю еще каплю джина — так вкуснее. — Он взял у нее из рук стакан, быстро подошел к столу, открыл бутылку с джином, долил и подал ей.

— Почему это вы надумали пойти в Альберт-Холл? Неужели лишь для того, чтобы обрадовать вашего старика?

Она посмотрела на него с высоты своего роста. От выпивки она чувствовала себя очень уверенно.

— Может быть, из любопытства. Я один раз видела, как вы боксировали. Интересно, почему вы этим занимаетесь? Для чего?

— Для чего? — Его глаза с восхищением оглядывали ее. — Это моя работа. А почему бы и нет? Какая еще требуется причина?

— Но неужели вам нравится наносить увечья? Неужели нравится бить людей кулаками, калечить их, заставлять корчиться от боли? Неужели вы хотите ставить им синяки, разбивать до крови нос? Мне показалось, в этом бою на прошлой неделе…

— Да?

— Мне показалось, что рефери хотел остановить бой, но вы как раз вовремя подоспели и нокаутировали противника. Почему вы не могли подождать?

— Подождать? — Он передернул плечами. — Меня часто обманывают. Помните тот бой, который вы наблюдали прошлый раз? Рефери остановил тогда бой слишком рано. Ну уж на этот раз я не стал дожидаться. Миллер так и рухнул на спину. Вышло классно! Не забывайте, что он меня тоже не пожалеет. Это сказочное ощущение — когда посылаешь его в нокаут, не сравнить с победой по очкам или техническим нокаутом.

— Да, но неужели вам нравится причинять боль? Вы… в детстве были хулиганом? Выкручивали руки другим мальчишкам? Мучили кошек и бросали камнями в собак? Или пугали старых людей? Неужели вы…

Он улыбнулся и взял ее за руку повыше локтя.

— Послушайте, Устричка, это не то же самое…

Она высвободила руку.

— Не забывайте о своем обещании!

— Ладно, ладно.

— Вот даже сейчас… Вы взяли меня за руку, словно… за железный поручень схватились! Почему вы всегда такой жестокий?

— Я не всегда такой жестокий. Честное слово. Вам это показалось в тот раз, я знаю, но вы сами перепугались неизвестно чего. Я хотел остановить вас, чтобы вы не убегали… Честно, я не жестокий с женщинами. А что касается…

— Да?

— Может, вы получили слишком нежное воспитание. Я нежного воспитания не получал. Я вырос в таком мире, где было не до нежностей и, чтоб выжить, надо было хватать за горло других. Я быстро этому научился. И другие парни — и мужчины тоже — привыкли не трогать меня. Вскоре я мог одолеть кого угодно. Драться здорово! Приятно! Сразу поднимается настроение. Но хулиганить — это другое! Я не выкручиваю людям руки и не нокаутирую стариков. К чему мне? Мне, Маленькому Божку. Я не хулиган. Я люблю сразиться с кем-нибудь повыше меня ростом и одержать над ним победу! А хулиганом я в жизни не был, ничего вы не понимаете, Устричка, ничего.

Перл сделала большой глоток. Напиток был такой же крепкий.

— Ну а я? Разве вы не хотели меня запугать?

Он потрогал пальцем синяк на щеке.

— Я по вас с ума сходил — это уж точно. Не знал, что с собой поделать. И когда я вас напугал, я очень пожалел об этом, по-честному, и захотел с вами помириться, понимаете? Я шел к вам с коробкой шоколада. Я встретил вас в поезде. Я ехал за вами украдкой в машине и остановил вас, когда вы шли домой. Я хотел лишь подружиться с вами. Почему мы не можем стать друзьями?

Она слегка улыбнулась.

— Вы ведь знаете, что я боялась вас. Я и до сих пор вас немного побаиваюсь.

— Вам не к чему меня бояться. В тот вечер я неправильно себя повел, вот и все…

— Может быть, — сказала она. — С тех пор как я вышла замуж, я уже вас так не боюсь. Я чувствую себя… в большей безопасности.

— Да… миссис Энджелл. Это уже звучит по-иному, не так ли? И вы теперь богатая — все вместе взятое меняет положение.

— Богатство еще ничего не меняет.

— Скажите мне, Устричка, ответьте мне — меня это всегда занимало. Конечно, не мое дело, но меня всегда занимало…

— Что занимало?

— Эта свадьба со старым мистером Энджеллом. Понимаете? Ведь он старый или, во всяком случае, пожилой. Уж не потому ли вы пошли за него замуж, что испугались меня? Нет?

Она улыбнулась ему, впервые по-настоящему улыбнулась, с тех самых пор как они познакомились.

— Господи, ну конечно, нет! Я вышла за него потому, что мне он понравился, потому, что он был такой добрый. Он всегда джентльмен, такой внимательный, такой…

— Одним словом, не похож на меня, да?

Она отпила глоток и посмотрела в сторону двери.

— Не время ли леди Воспер спуститься? Если ей нездоровится, я могу подняться к ней.

Он подошел к окну, выглянул на улицу и снова задвинул шторы.

— Мне очень жаль, Устричка, но это невозможно. Ее здесь нет. Она в больнице.

— Что? — Казалось, сердце ее дрогнуло, замерло, а потом снова забилось.

— В той самой клинике, где она прежде лежала. Я говорил ей, старайтесь не попадать туда больше, с тех пор как вы там побывали, вы все время болеете; оставайтесь дома, а я буду за вами как следует ухаживать. Но этот Матьюсон, ее доктор, он сказал, что ей надо туда лечь…

— Когда? Когда она уехала?

— Вчера. Я сегодня утром ходил ее навещать, и вид у нее был довольно скверный.

— Но у вас ведь было время дать мне знать.

— Да нет, она написала. Написала вам и тому типу, пианисту. Ее дочь сюда заходила, так что ту не надо было предупреждать.

— Я не получала никакого письма! Значит, другие гости не придут? Почему вы мне не сказали, когда я пришла, чтобы я не входила в дом?

— Ну, мне показалось забавным, Устричка, когда я увидел, с каким видом вы пришли. Я подумал, интересно, почему она пришла и притворяется, будто ничего не знает, притворяется, что хочет видеть леди Воспер…

— Но я и в самом деле ничего не знала, говорю вам! Я не получала никакого письма…

— Я подумал, раз она ходила смотреть, как Маленький Божок боксирует, может, она пришла поболтать с Маленьким Божком под предлогом…

— Вы вовсе не посылали никакого письма! — Бешенство вытеснило страх.

— Нет, послал. Клянусь, послал! Но вы же знаете, как работает почта. В прошлом месяце леди Воспер получила письмо из Норфолка, которое шло целых пять дней! Вот увидите, завтра оно обязательно придет…

— Все равно, вы должны были мне сказать. Когда я позвонила в дверь, надо было меня предупредить!

Он причесал рукой шевелюру.

— Вы не можете винить меня, что я до сих пор надеюсь. Все еще надеюсь.

Она уставилась на него.

— Вы пустились на обман! Вы узнали, что я приглашена к обеду, и, когда леди Воспер заболела, это прекрасно сыграло вам на руку. Вот что значит вам доверять. Вот как вы держите свое слово…

— Вы пришли посмотреть, как я боксирую. Сами, по доброй воле. Это заставило меня снова обо всем задуматься, вселило надежду, понимаете? Только и всего. Что я еще такого сделал? Позволил вам прийти сюда и поболтать со мной двадцать минут. Чего вы так разозлились? Я вас и пальцем не тронул. Или одним пальцем и то на секунду. Чего вы струсили?

— Я не струсила.

— Нет струсили, вот даже сейчас. Присядьте, Устричка. Давайте еще поговорим.

— Мне нечего больше вам сказать.

— Но чего вы волнуетесь? Успокойтесь. Зачем выходить из себя?

Она прошла мимо него, и он дотронулся до ее руки. Она оттолкнула его.

— Чем больна леди Воспер?

— Что-то с почками. Мне ее жаль. Она славная старушка.

— Ей предстоит операция?

— Завтра решат.

— Хорошо, я позвоню завтра в больницу.

— Вы не посидите еще немного?

— Нет. Мне пора. — Она подошла к двери, повернула ручку. — Дверь заперта?

— Да. Ключ у меня. Я сейчас вам его отдам.

— Отдайте немедленно! Я позову полицию!

— Вы не боитесь меня, Устричка, честное слово, не боитесь. Вы боитесь самое себя. Я не причиню вам вреда. Почему вы не дадите себе волю?

— Мне нужен ключ!

— Я его дам, если вы мне скажете, почему на прошлой неделе вы пришли на матч.

— Я вам сказала. Так хотел Уилфред.

— Старо, как мир. А если по правде?

— Мне и самой было любопытно посмотреть, как пройдет матч. Ведь это мы вам устроили бой. Боже мой, как я жалею, что впуталась в эту историю!

Она отошла от двери и направилась к телефону, стоявшему возле камина. Схватив трубку, она услыхала, как он сзади подошел к ней. Он поцеловал ее в шею. Она резко отвернула голову и начала набирать номер. Он вставил пальцы в отверстие для цифр и все перепутал. Тогда она повернулась и закатила ему оплеуху. Он улыбнулся и подставил ей другую щеку. Она снова его ударила. Она была сильной девушкой и на этот раз пустила в ход кулаки, но он слегка наклонил голову и удар пришелся ему по лбу. Она схватила телефон и бросила в него. Он прикрылся от удара руками, чуть не поймав аппарат, но он с громким стуком упал на пол.

— Оставь в покое свои кулаки, Устричка, — сказал он. — Раунд кончился.

Она уставилась на него широко открытыми злыми глазами, еле переводя дух. Он глядел на нее восхищенным взглядом, особо задержавшись на ее вздымающейся груди. Затем он взглянул на свои часы.

— Еще полминуты… Секунданты за ринг. Начинай!

Он сделал ложный выпад, словно собирался схватить ее за горло, и она снова ударила, но он изловчился, перехитрил ее, обхватил за талию и начал целовать. Она била его по плечам, по голове, но, к счастью, не пыталась ударить его ногой в пах. Она делала попытки отвернуть от него губы, но это ей не слишком удавалось.

— Вот, — сказал он, сам теперь еле переводя дух, — вот где в старых фильмах, как раз на этом месте, девочка всегда сдается. — Он прижался губами к ее щеке, его сильное тело тяжело навалилось на нее.

— Сдавайся, не упрямься. Сдавайся, Устричка. Ну, ради забавы. Мы ведь оба ждали этой минуты. Отдайся мне.

Она схватила его за волосы и начала тянуть. Он, казалось, не ощущал боли. Он прижался губами к ее губам и уже не отпускал. Она хотела укусить его, но рот ее не подчинялся. Только руки продолжали причинять ему боль, хотели, казалось, изничтожить его. Черт возьми, думал он, да это и впрямь как в старых фильмах дело движется. Я, похоже, выиграю этот бой. Я ее добьюсь. Старый диван Флоры надо подтащить поближе к камину. Как бы мне ее раздеть, не спугнув снова? Продолжать в том же роде, довести ее до состояния, когда она уже не будет соображать. Не рви с нее платье, потихоньку, но хочет ли она, чтобы я был нежным, или с ней можно и не церемониться? Сначала нежно, чтобы не спугнуть.

Боль, думала она, боль и наслаждение имеют точки соприкосновения, где они сливаются воедино. Хочу я причинить боль ему или себе самой? Убить его или себя? Кинжал, будь у меня сейчас кинжал, не для того, чтобы убивать, а лишь увидеть сочащуюся кровь, его кровь. Отвратительный Маленький Божок, ужасный Бог, побеждающий, подчиняющий себе. Дешевые, дрянные уловки, дешевый трюк, делает и из меня дешевку, я сама себя презираю. Но разве теперь что-нибудь изменишь? Прекрасное тело, чистая, свежая кожа, молодые руки, гладкие, стройные, гибкие, мускулистые, сильные, прекрасные. Может ли быть унизительной красота, или может ли вообще красота унижать? Может ли старое быть молодым, а молодое разумным? Мне стыдно, мне стыдно тут стоять полураздетой, словно проститутка в борделе, пока он раздвигает диван. Когда он успел снять с себя все, я и не заметила, он словно выскользнул из одежды. Уилфред, тяжело дыша, вынимающий ноги из штанин, и эта жирная складка внизу живота, когда он наклоняется, медленно, с трудом влезает в постель. Гибкий, легкий, подвижный Маленький Божок, словно Меркурий, смуглая кожа, гладкая, отливающая блеском в притушенном свете.

— Да, дай я помогу тебе, Устричка, маленькая Жемчужина, прекрасная Жемчужина, о чудесная Жемчужина, ну разве ты не сказочная? Теперь ты моя. Жемчужина внутри ракушки. Гладкая Жемчужина, шелковистая Жемчужина, мягкая Жемчужина… Ну разве ты не сказочная, вот такая, вот такая…

Маленький Божок, Всемогущий Бог, покоряющий, настойчивый, ищущий, нашедший. Боль и блаженство, боль и блаженство, блаженство в смерти, блаженство в экстазе. Господи, о господи, о господи…

Глава 13

Ни одна крупная газета не поместила никаких комментариев по поводу одержанной Годфри Воспером победы в Альберт-Холле, а некоторые даже не снизошли до того, чтобы дать об этом матче хотя бы краткое сообщение. Единственно, что занимало все газеты, так это матч на звание чемпиона и вынесенное по поводу него спорное решение. Однако еженедельник «Боксерские новости» дал следующую заметку: «Сравнительный новичок в боксе, Годфри Воспер, приглашенный выступить в дополнительной программе против Вика Миллера, чемпиона-любителя из Данди, а теперь профессионала, удивил публику, нокаутировав Миллера в шестом раунде. 23-летний паренек из Кенсингтона захватил инициативу в свои руки с первого раунда и, непрерывно атакуя, прижал своего противника-шотландца к канатам. Миллер отвечал, но не проявил равной Восперу силы удара и равного умения. Воспер, с его отличной работой ног и быстрой реакцией, несомненно, далеко пойдет».

Джуд Дэвис придерживался несколько другого мнения.

— Это не бокс, Браун, это драка. Нет, я не возражаю, это сработало: ты проявил много мужества с таким противником, как Миллер, твой метод вполне себя оправдал. Но выпусти тебя против первоклассного противника, и ты пропал. С Уинстом или Легра у тебя бы не прошло.

— Ну, то ведь чемпионы. Я еще не чемпион.

— И никогда им не станешь, если будешь играть на публику. Запомни, ты дерешься только с одним человеком — и он не где-нибудь, а с тобой на ринге.

Годфри усмехнулся.

— Это меня и разозлило. В зале полно народу, и никто на тебя никакого внимания. Тут выйдешь из себя.

— 18 ноября будешь выступать против Гудфеллоу в национальном спортивном клубе. Гудфеллоу — твердый орешек. Так что с этого момента — жесткая тренировка.

Годфри вырезал статью из «Боксерских новостей» и послал Энджеллу. Энджелл показал ее Перл.

— Видимо, в конечном счете мы вырастили нового чемпиона.

— Видимо, так, — сказала Перл.

Энджелл втянул воздух, а затем выдохнул сквозь сжатые губы. Струйка пара, поднимавшаяся над чашкой кофе, который пила Перл, задрожала.

— Прежде чем отправиться в контору, я зайду к Кристи. Там выставлены кое-какие рисунки Тьеполо[17]. Возможно, сделаю небольшую заявку.

— А ювелирных изделий не будет? — спросила Перл.

Он вздрогнул.

— В этот раз нет.

— Мне бы хотелось купить что-нибудь для отца. Может, золотые запонки. Со времени нашей свадьбы я почти с ним не виделась. Я подумала, не навестить ли мне их сегодня вечером?

— Золотые запонки сейчас не в моде. Можно купить куда красивей в любом магазине на Бонд-стрит и вдвое дешевле.

Она медленно пила кофе.

Он сказал:

— Я сегодня приду ужинать домой.

— А может быть, один раз вам не составит труда поужинать в клубе?

— Почему вы не навестили их вчера вечером?

— Как-то в голову не пришло. А до следующего вторника откладывать неудобно.

— Вы соскучились вдруг по родному дому?

— Нет. Просто захотелось. Я ведь женщина, а у каждой женщины бывают свои прихоти. — Она встала, погладила его по плечу. — Вы не возражаете, как исключение?

— Я полагаю, что-нибудь можно придумать, — согласился он.


В это утро Мариам Мак-Ноутон появилась на Уилтон-Кресчент. Годфри впустил ее. То есть сначала он открыл дверь, затем снова наполовину прикрыл и лишь после ее настояний оставил узкую щель, через которую она протиснулась мимо него в холл.

— Где миссис Ходдер?

— Ушла за покупками.

— А почему вы дома? Мама говорила, что вы каждое утро на тренировке.

— Не каждое. По пятницам я не тренируюсь. Как здоровье леди В.?

— Я зашла взять кое-какие вещи для леди Воспер. Разрешите мне пройти.

Она зашла в просторную спальню в глубине квартиры и закрыла перед его носом дверь. Спустя минуту он открыл дверь и вошел туда.

— Что вам надо? — спросила она.

— Могу я вам помочь?

— Нет.

Подойдя к стенному шкафу, она вынула пижаму и ночную сорочку. Затем обернулась.

— Что еще?

— Я подумал, не понадобится ли вам помощь.

— Мне не нужна помощь, чтобы взять из шкафа вещи моей матери! Вы можете идти.

Он не двинулся с места.

— Я прошу вас уйти!

Он переминался с ноги на ногу.

— Прошу прощения. Пока леди В. болеет, эта квартира находится под моим присмотром, ясно? Так она наказала. Она просила меня присмотреть за квартирой.

— Ну и присматривайте, я ее не утащу.

— Квартиру-то не утащите, а вот вещички могут уплыть, а мне отвечать.

Лицо Мариам стало пунцово-красным.

— Ах ты, наглая тварь! Да как ты смеешь говорить мне подобное!

— Потому что порой, когда вы сюда приходите, кое-что, не имеющее ног, отсюда уходит.

Она бросила на него яростный взгляд.

— Я передам леди Воспер все до единого слова и попрошу вас уволить.

— Вы уже просили. И все понапрасну.

— В последний раз вам говорю, уйдите, оставьте меня одну!

— А я вам и не мешаю. Я просто смотрю.

Она резко отвернулась от него, начала открывать ящики, вынимать носовые платки, белье, чулки. Все это она бросала в сумку, в то время как он стоял, прислонясь к дверному косяку, и наблюдал за ней. Затем она с независимым видом прошла в столовую, схватила две чистые салфетки и две новые книги.

— Моя мать опасно больна, вам, может, интересно это узнать?

— Я без вас знаю. Знаю.

— И вас это нисколько не заботит?

— Нет, заботит, — сказал он. — Еще как. А вот вас черта с два заботит.

Она сказала с внезапным бешенством:

— Вы воображаете себя сердцеедом, не правда ли? Думаете, женщины с ума сходят из-за вашего профиля. Но на самом деле вы просто паршивый петух, кукарекающий на навозной куче. Вы терзаете своими вымогательствами больную женщину и воображаете себя победителем! Бедная мама, надо совсем лишиться ума, чтобы так низко пасть!

— Хорошо, хорошо, выкладывайте до конца. В чем дело с вашим мужем, он ни на что не способен, да? Вы прокисли насквозь, Мариам, словно гнилой фрукт, оставшийся висеть на ветке. На самом деле вы ведь завидуете, точно, завидуете своей бедной маме. Ей-то не надо гоняться за мужчинами. Она имеет все, что ей надо. А вы посмотрите на себя! Я бы ради вас и пальцем не шевельнул!

— Не смейте ко мне прикасаться, — сказала она, когда он двинулся к ней. — Только посмейте меня тронуть, и я обвиню вас в изнасиловании!

— Да кому вы нужны? Только не мне. Я просто смотрю, чтобы вы ничего не утянули. И все.

Она направилась к выходу. Он последовал за ней, проследил, как она вышла на улицу, остановился в дверях, провожая ее взглядом, пока она удалялась в сторону Найтсбриджа.


От Холлиса Энджелл узнал, что проект соглашения и список дополнительного инвентаря, подлежащего продаже, были пересланы почтой виконту Восперу в Женеву для подписания.

Энджелл назначил встречу за ленчем с Джоном Скуэром, одним из директоров аукциона Кристи. Уилфред избрал местом для встречи ресторан Скотта, потому что там можно было поесть устриц, от которых не толстеешь и которые славятся тем, что усиливают половую потенцию. В последнее время у него появились какие-то непонятные боли в разных местах, и он был обеспокоен своим здоровьем. Поводом для встречи со Скуэром явилось то, что они не встречались в обществе уже больше полугода; истинная же причина была в том, что на следующей неделе на аукцион поступал офорт Каналетто[18], в подлинности которого выражались некоторые сомнения. Сомнения могли привести к снижению цены, и никому лучше Скуэра не было известно, каково на этот счет мнение самой фирмы Кристи. Энджелл не интересовался произведениями Каналетто, но сэр Фрэнсис Хоун имел на него виды. Фрэнсис Хоун абсолютно не разбирался в произведениях искусства и интересовался ими постольку, поскольку вкладывать в них деньги было надежной гарантией против инфляции, и он часто с выгодой для себя пользовался советами Энджелла (а патрону не дают плохих советов).

Джон Скуэр сильно запаздывал, и у Уилфреда было время спокойно попивать сухое вино и позволить себе немного помечтать о руках Перл, вспомнить маленькую родинку у нее между лопатками и представить себе, как она выглядит, когда улыбается. Скуэр пришел и извинился, сказав, что у него заболел брат и его только что увезли в больницу на операцию. За ленчем Уилфреду удалось выяснить, что, по мнению фирмы Кристи, офорт Каналетто — подлинник. Он также узнал, что в соседней палате с Артуром Скуэром лежит серьезно больная леди Воспер, с которой оба брата были немного знакомы.

Покончив с ленчем и при этом не перегрузив желудок, Энджелл поехал обратно в контору. Войдя в кабинет, он попросил соединить его с городом.

Голос Годфри в трубке кажется каким-то хриплым.

— Говорит мистер Энджелл. Я хотел бы узнать, как поживает леди Воспер.

— Ее здесь нет, мистер Энджелл. Она на прошлой неделе легла в клинику.

— Вы мне об этом не сообщили.

— Простите. Я был очень занят. Занят на тренировках. Готовлюсь к матчу в следующую пятницу.

— Как здоровье леди Воспер?

— Я ее видел вчера, мистер Энджелл. Ей ставили машину или что-то в этом роде.

— Искусственную почку?

— Вот-вот. Ей она не подошла. Она действительно тяжело больна.

Голос его непонятно изменился. В нем появилась излишняя вежливость с оттенком оскорбительной фамильярности.

— Что говорят доктора?

— Мне они ничего не говорят, мистер Энджелл. Я ведь всего-навсего шофер.

Энджелл что-то буркнул.

— Она хочет выписаться в субботу, но я посоветовал ей остаться там на недельку. Она хочет прийти на мой бой, понимаете, но я сказал, что все равно нельзя, если даже она и выйдет из больницы, потому что на этот раз это только для мужчин.

— Только для мужчин?

— В кафе «Руаяль». От Национального спортивного клуба. Все будет шикарно. В смокингах. Вы придете, мистер Энджелл?

— Нет.

— Это важный бой. Очень важный. Я боксирую с Гудфеллоу. В прошлом году он довел до конца бой с Уэскером. Так что это первый класс. Придете посмотреть на мою победу, мистер Энджелл? Мне победа обеспечена.

— Я не интересуюсь профессиональным боксом.

— Мне бы хотелось, чтобы вы пришли. Я вам здорово благодарен за то, что вы для меня сделали, мистер Энджелл. Честное слово. С тех пор как вы замолвили за меня словечко, у меня сразу дела пошли в гору. Точно.

— Я рад. — Энджелл повесил трубку.

Возможно, он ошибался, но у него уже бывали случаи, когда в голосе собеседника на другом конце провода слышались какие-то особенные интонации, выдававшие его чувства. Наглость или что-то другое? Пожалуй, посильнее. Или, возможно, просто торжество, торжество простого человека, который воображает, что наконец-то очутился на пути к успеху.


Он вернулся домой в 5.30, но Перл уже ушла, оставив записку: «Я испекла сдобные булочки. Вернусь около десяти». Он приготовил себе чай и с аппетитом умял пять булочек, а затем с виноватым видом разложил остальные на блюде так, чтобы она не заметила, сколько съедено.

Совсем как в школьные времена, когда Сильвейн однажды поймал его — он поедал пирожные; Энджелл, наклонись пониже, ах ты, прожорливый болван. Я тебя проучу, почему не делишься со старшими? Побои, ужас перед болью, безумный ужас перед болью. Вечно этот гложущий страх все три первых года его школьной жизни. Бесконечные наказания за опоздания на две минуты, за то, что он забыл тетради, за то, что рыгнул в церкви, за нечищеные ботинки. По прошествии этих трех лет, по мере того, как он переходил из класса в класс, становился больше и выше ростом, все стало налаживаться. Но и тогда… Несмотря на свой аппетит, он никогда не был толстым. Его не дразнили «пончиком». Тогда он больше всего страдал из-за своего имени. Энджелл. Как его только не называли: архангел Гавриил, святой Георгий и даже Люцифер — сокращенно Люци. Последнее прозвище пристало к нему надолго, и худшее было трудно придумать, потому что в представлении некоторых оно связывалось с женским полом. Его неприязнь ко всякого рода спортивным играм, отсутствие у него физической ловкости. Давай, Люци, вечно ты позади всех. Ну-ка, Люци, подбери свои юбки. Люци что-то куксится, должно быть, у него пришли месячные.

В школе он никогда не был хулиганом, не испытывал желания причинять кому бы то ни было боль, но на четвертый год обучения он ради самозащиты начал властвовать над остальными и запугивать их. Это возникло внезапно, когда его обуял приступ ярости против одного парня, пытавшегося продолжать прежние насмешки и издевательства: кончилось тем, что парню тому пришлось провести два дня в школьном изоляторе. Уилфред не меньше его нуждался в двухдневном отдыхе в постели, но сумел каким-то образом выстоять, и никто в классе на него не донес. Таким образом, он оказался на стороне преследователей — эта перемена произошла в течение всего нескольких дней. И тем не менее он считал, что нерешительность и страх, отравившие ему последующую жизнь, зародились еще тогда, в те три года, проведенные в Шерборне, когда формировался его характер. На эти три года он сваливал всю ответственность за свои недостатки и неполноценность.

Большинство из этих недостатков успешно с годами преодолены. А то, что связано было с его положением холостяка и что он старался возвысить в собственных глазах до уровня добродетели, этого больше не существовало. Благодаря его предусмотрительной женитьбе на Перл.

После чая он на несколько минут зашел к ней в спальню и сел на кровать. Он бы весьма смутился, застань Перл его здесь, но, поскольку он был в одиночестве, ему доставляло удовольствие обозревать эту комнату, разглядывать предметы, вдыхать запахи, напоминающие о ее незримом присутствии. Чулки, скорее украшающие, нежели нарушающие пропорции кресла времен французской империи, пудра на подзеркальнике, туфли без задников, небрежно валяющиеся на исфаганском ковре, короткая кружевная сорочка, сложенная на подушке, женские журналы на старинном столике эпохи Регентства рядом с кроватью.

С тех пор как он стал находить Перл физически привлекательной, он порой спрашивал себя, не были ли трезвые соображения, которыми он руководствовался при знакомстве и браке с ней, такими уж трезвыми, какими ему казались в то время. Он где-то читал, что мужчины, несколько раз вступавшие в брак, часто выбирают жен, чем-то похожих друг на друга. В Перл с первого взгляда его поразило ее сходство с Анной. И те недели и месяцы, когда он испытывал колебания, — не было ли это хитростью, на которую пускалось его тело, чтобы завлечь его ум? Кто знает, может, без этой подсознательной тяги к Перл он никогда бы на ней и не женился. Оглядываясь теперь на свои тогдашние поступки, он усматривал в них удивительную закономерность, и это его поражало. Растущая физическая страсть под маской трезвого логического расчета?

Разумеется, трезвый логический расчет и теперь проявлял себя. Энджелл понимал, что по умственному развитию Перл значительно уступала ему, и негодовал, что временами, благодаря своей физической привлекательности, она брала над ним верх. И он презирал себя за то, что шел и тратил деньги в фешенебельных местах единственно из желания удовлетворить ее женское тщеславие. Он презирал людей, посещавших подобные места, презирал их за глупое поведение, за их стадный инстинкт и подчинение условностям и дурному вкусу. Он мало общался с тем миром, в котором заурядные умы поклонялись модной мишуре, выдавая ее за блеск и великолепие. Перл, к сожалению, всегда с готовностью поддавалась этим соблазнам и становилась жертвой массового гипноза современности; к счастью, когда он ее вразумлял, она обычно соглашалась с ним. Он не сомневался, что она считает его своим наставником, и это доставляло ему удовольствие; она прислушивается к нему и видит в нем мужчину в расцвете сил, умудренного жизнью, умного и доброго.

Энджелл с некоторой робостью взял ночную сорочку и вдохнул ее запах. Сорочка пахла ее телом, словно она сама присутствовала здесь, нежная, влекущая. Он строго нормировал любовные встречи с ней, не желал расходовать силы, ибо у него не было к этому привычки и случалось, что после у него начиналось сердцебиение. Сколько еще оставалось — дня два, три? Как радостно думать об этом. Ее сильные, длинные ноги… Ночная сорочка… О, прелесть! Он нежно прижал к себе сорочку, а затем аккуратно сложил, как оставила ее Перл.

Он провел рукой по животу. За месяц он потерял около семи фунтов. Костюм шестилетней давности сделался ему одно время тесным, а теперь он нигде не жал. Перемена налицо. От одного этого самочувствие его улучшилось. Двести пятьдесят фунтов и двести пятьдесят четыре и восемь десятых фунта — а какая огромная разница! Может, следует сбросить еще семь? Невероятно трудно, но стоит попробовать. Однако торопиться не надо. Он знал людей, на которых плохо сказалась чересчур поспешная диета. Кожа обвисла, не поспевая за сокращением веса. Можно в один момент лишиться красивой наружности, и это куда опасней, нежели наличие лишнего веса.

Он встал, подошел к туалетному столику французской работы и уставился на разложенные предметы. С душевным трепетом он сознавал, что вторгается в ее святая святых; открыв ящичек, он указательным пальцем дотронулся до лежащих там чулок, носовых платков, шарфиков. В шкатулке лежали булавки, заколки для волос, иголки, в другой шкатулке несколько писем; он вынул одно, по запаху оно было старым, чернила выцвели, подписанное: «мамочка». Школьный дневник, школьный аттестат, удостоверяющий, что Перл Фридель отлично сдала экзамены по географии, истории и другим гуманитарным предметам. Лечебная карточка, недавняя фотография — она на лыжах, свидетельство о рождении.

Он задвинул ящик и подошел к шкафу — безвкусная современная вещь, которую она завела, но вполне отвечающая своему назначению. Господи, сколько она потратила денег! В шкафу висело десять или двенадцать платьев, все, по-видимому, новые. Он был потрясен. По названию фирм нельзя было определить их стоимость, но, кажется, не слишком дорогие. Судя по материалу, все вещи были высококачественные и, должно быть, обошлись ей в двести — триста фунтов. Его деньги! Полученные благодаря стараниям ее практичного отца! Теперь она их растрачивает. Ему доставляло удовольствие видеть ее в новых нарядах, но всему есть предел. А сколько обуви! Он нагнулся, чтобы взять пару изящных золотых туфель на высоком каблуке, а вместо этого поднял лежавшую на дне шкафа программку: «Ройал Альберт-Холл. Матч на первенство мира между боксерами полусреднего веса. 8 октября, вторник».

Он повертел программку в руках, а затем развернул. В программке, помимо прочего, стояло: «8 раундов по три минуты, боксеры полулегкого веса (до 9 стоунов). Годфри Воспер, Кенсингтон, против Вика Миллера, Данди».

Энджелл аккуратно положил программку на то же место и с минуту задумчиво ковырял в носу.

Затем он закрыл дверцу шкафа и принялся шарить между флаконами духов, расставленными на туалетном столике. Слишком расточительно, чересчур. Она говорила, что может покупать духи любой фирмы по оптовым ценам. Кстати, ему нравится, когда она надушена. Но расточительность остается расточительностью, в чем бы она ни проявлялась. Как это там говорится у Катона? «quod non opus est». Как бы это перевести? «Покупай не то, что тебе хочется, а только то, что тебе нужно». Не могу припомнить конец фразы по-латыни. Десять новых платьев и восемь новых пар туфель. Придется ее образумить. Отругать ее за мотовство, когда она явится домой. Вежливо — но твердо. Так дальше продолжаться не может, иначе скоро и шкафа не хватит.


— От тебя шикарно пахнет, — сказал Годфри. — Мне нравится этот запах. Как называется?

— «Диорама».

— Прошлый раз было что-то другое.

— Да, прошлый раз было другое.

— А что было в прошлый раз?

— Я не запомнила. Кажется, «Как Фэт».

— Фэт[19]! Ты бы приберегла эти духи для своего мужа!

— Прошу тебя не говорить так. Иначе я уйду…

— Извини. Моя маленькая Устричка. Я не хотел тебя обидеть. Больше не упомяну его имя.

— При мысли о нем я чувствую себя подлой. Не прошло и года, как мы поженились!

— Не твоя вина. Он сам виноват, что женился на такой сказочной девочке, которая годится ему в дочери.

— Тебе легко говорить. Я пошла за него по своей воле. Как говорится, с открытыми глазами.

— Как раз этого-то и не было, верно?

— Что ты хочешь сказать?

— Глаза у тебя были закрыты. Не так, как положено женщине. Разве то, что происходит у тебя с ним, хоть капельку похоже на наши отношения?

— А почему бы и нет?

— Я-то уж знаю, что непохоже. Понимаешь? Вот сейчас — не в тот первый раз, когда ты нервничала, — но в последние три раза ты была совсем другая, — все время набираешь опыт, ясно? Меня не проведешь.

— Воображаешь себя знатоком.

— Примерно так. В этой области, во всяком случае.

— Наверное, у тебя были сотни женщин.

— Сто не сто, а с полсотни наберется.

— Значит, для тебя все одинаковы. Почему же ты гонялся за мной?

— Ты не такая, как все. И разве ты не довольна, что я добился своего?

— Нет, наоборот, к сожалению. Я была абсолютно счастлива, пока ты не завлек меня в ловушку.

— Лгунишка. Устричка, ты лгунишка. Я открыл ракушку и нашел в ней жемчужину. И сегодня собираюсь снова это сделать.

— Жалею, что вообще повстречалась с тобой! У тебя ни к кому нет уважения. Женщины для тебя — просто игрушки.

— Они и есть игрушки. Я тебе сейчас покажу.

— Теперь, когда ты своего добился, я стала для тебя такой же, как все остальные. Еще одна в твоей коллекции! Теперь ты еще больше задираешь нос. Маленький Божок!

— Вовсе ты не жалеешь, что повстречалась со мной, Устричка. И ты мне это доказала. Так что перестань прикидываться. Или я тебя сам заставлю. Вот увидишь, заставлю.

— Ты вовсе никакой не Маленький Божок. Ты просто противный мальчишка, который любит коллекционировать. Почему ты не собираешь гусениц? Ты собирал когда-нибудь гусениц?

— Бабочек, — сказал он. — Бабочек. Которых накалывают на иголки.

— Ты даже ростом меня ниже. Ты просто мальчишка, который любит причинять людям боль. Все это…

— Разве я делаю тебе больно?

— Иногда. Все это…

— Тебе не нравится?

— Все это прикидка, будто ты влюблен в меня. Перестань. Перестань. Ты все порвешь.

— Тогда сними сама.

— Зачем? Почему я должна тебя ублажать? Почему у тебя не хватает терпения? Ну что за манеры! Ты не любишь меня. Прекрати!

— Сними сама.

— Видишь! Ты просто хулиган. Думаешь, завлек меня сюда, значит, можешь выделывать со мной, что тебе вздумается?

— Ничего я не выделываю, Устричка. Я ведь не псих. Уж признайся.

— Псих? Хулиган и есть настоящий псих. Как это называется? — Довольно длительное время она не могла открыть рта. — Садизм! — вырвалось, наконец, у нее.

— Что?

— Садизм. Вот как это называется. Ты такой самый. Животное, садист, желающий причинить боль. О, Годфри…

— Прекрати разговоры.

— О господи, о господи, о дорогой… я так хочу тебя, а я тебе совсем не нужна. Ничуть! Ничуть! Ничуть!

— Очень нужна! — сказал он. — Клянусь своей драгоценной жизнью. Я совсем обалдел от тебя.

— Обалдел, — повторила она. — Любовный разговор, не так ли? Обалдел. Это по-твоему любовное признание. Ты ужасный тип. Отвратительный тип, ужасный, но красивый. Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу тебя, Годфри. Прекрати, оставь меня в покое, убери руки! Ну будь понежнее, понежнее. Как я ненавижу тебя, Годфри. Оставь меня. Оставь меня, о дорогой. Ты только и делаешь, что разрушаешь. Все до конца. Годфри. Я люблю тебя, дорогой. Я хочу… хочу… хочу…


Никаких вестей из Швейцарии. Фрэнсис Хоун был вне себя, так как скоро парламент должен был вновь собраться и там, по всей видимости, будет сделано сообщение о плане строительства в Хэндли-Меррик. А значит, дело может получить огласку.

Тем временем Симон Порчугал выдвинул предложение купить ряд домов на противоположном берегу реки, протекающей возле имения Восперов, и Порчугал предложил Энджеллу поехать туда и встретиться с местным стряпчим, который жил в Хэндли-Меррик. Было бы преждевременным раскрывать перед ним их планы, но не вредно повидать и познакомиться с ним, ибо помощь этого стряпчего могла позже пригодиться. Погода для конца октября стояла на редкость солнечная и теплая, и Энджелл предложил Перл отправиться туда вместе в следующую субботу. Перл сказала, что, к сожалению, на субботу она назначила парикмахера. Уилфред спросил: вечером? Ну, хорошо, не так уж трудно и отменить, позвоните парикмахеру сейчас же. Перл слегка нахмурилась, но он упорствовал и ей пришлось уступить.

Они поехали в «принцессе» в компании с Симоном Порчугалом и старались в разговорах по пути дел не касаться. Широкое заднее сиденье позволяло им удобно расположиться. Уилфред шутил по поводу своих объемов и признался Симону, что сел на диету. Перл удивленно подняла брови, потому что он взялся за свою умеренную диету лишь с условием, что никто, ни один человек, не узнает об этом. За ленчем в Челмсфорде он ограничился одним яблоком и тостом. Уже два-три дня, подумалось Перл, он держится как-то странно.

Когда они подъехали к Хэндли-Меррик, Перл сообразила, что это и есть имение леди Воспер. Они миновали серый с портиками в итальянском стиле особняк, расположенный шагах в пятидесяти от дороги, и в душе Перл шевельнулось смутное беспокойство, словно подсознательное предостережение. Пока мужчины созванивались, чтобы встретиться с адвокатом, Перл прогулялась по деревушке, маленькой, но очень живописной. Центр ее составляли десятка два ветхих деревянных домов. В деревушке была и церковь с квадратной башенкой и забавным шпилем, украшенным орнаментом, а также кабачок под названием «Адмиральский герб» с вывеской над входом, на которой был изображен моряк с повязкой на глазу, и несколько деревенских лавочек. Все эти строения сгрудились вокруг проточного пруда, по берегам которого росли неровно подстриженные вязы и ивы. Внутри церкви находились три памятника, воздвигнутых в честь Восперов-солдат. К северу от центра стояло несколько коттеджей и зданий муниципального совета, а также гараж, но в том направлении, где виднелся Меррик-Хауз, расположенный к югу от деревни, никаких новых строений видно не было.

Перл вернулась назад к дому, оперлась об ограду и стала смотреть на мрачный фасад. В любую минуту, представлялось ей, Годфри может подкатить к подъезду на зеленом «дженсене» и эта темноволосая энергичная женщина сядет в машину рядом с ним. Перл не знала, какие между ними отношения, однако бесцеремонность, с какой он вел себя с ней, заставляла подозревать, что отношения у них довольно близкие. Годфри вел себя бесцеремонно решительно со всеми. Он вел себя бесцеремонно и с ней самой. Только не надо об этом сейчас думать, иначе закружится голова.

Энджелл с Порчугалом пробыли у стряпчего около часа, а затем все вместе отправились пить чай в деревенский ресторанчик. Уилфред пил горячую воду с лимоном и отказался от всякой еды, но продолжал пребывать в хорошем расположении духа и рассказывал Симону Порчугалу все подробности одной партии в бридж, сыгранной им во вторник вечером. Его партнером был старый полковник, которому теперь перевалило уже за шестьдесят, но в те времена, когда они познакомились, он был одним из самых молодых полковников во всей английской армии.

— Мне почему-то трудно представить вас военным, Уилфред, — сказал Порчугал.

— Мне тоже. Да и не стоит. — Энджелл повелительным жестом поманил официанта. — Счет, пожалуйста. Порой оказываешься в ситуациях, для тебя абсолютно неподходящих и нежелательных. Однако, что поделаешь, приходится мириться. Разумеется, я был тогда совсем зеленым юнцом. Но пошел добровольцем. Мог бы получить отсрочку — я был тогда студентом-юристом, но, естественно, пошел воевать.

По пути домой Энджелл более подробно остановился на переживаниях военных лет. Скука и неудобства, бесконечные переходы, устройство на новом месте и трудности с провиантом в тылу; вечно на людях, никакого уединения, отсутствие книг, наступление и отступление под Тобруком; трофеи, которые он захватил: немецкая каска, значок люфтваффе, все эти реликвии до сих пор хранятся у него; разрушенные белые здания Мерса-Матрух, отражающиеся в синей глади Средиземного моря; бесконечные пески, знойное марево над ними, колючие, обжигающие пески, трупы, брошенные танки, разбитые пулеметы, полупотонувшие в песчаных холмах перевала Халфей.

— Когда это было — в сорок втором? — спросил Порчугал, который, как и Перл, подумал, что Энджелл, наверное, старше, чем прикидывается.

— Я был тогда совсем юнцом. Позже, когда еще шла война, меня послали обратно в Англию, я работал в Уайтхолле. Но те далекие годы были полны трудностей и жизнь требовала огромного мужества. О победе тогда не смели и мечтать, как бы избежать поражения, вот о чем думали. И тут, на мой взгляд, английский характер проявился во всем своем величии. Великолепное чувство товарищества, присущее нашей нации, по-настоящему проявляется лишь в дни бедствий. Помню один случай, когда английского пилота сбили над пустыней…

И он продолжал рассказывать. Кто знает, правда ли все это, думала Перл, может, и правда, но что-то в его рассказе вселяет недоверие. Видел ли он все это своими глазами или об иных вещах знает лишь понаслышке? Он старается произвести впечатление. Это какой-то более беспутный, более молодой, что ли, более обаятельный Уилфред, чем тот эгоистичный, надменный, солидный господин, за которого я вышла замуж. Кого он хочет поразить — мистера Порчугала или меня? Храбрый Уилфред. Но разве сыщешь кого-нибудь трусливее… В тот раз, когда у меня разболелось горло, он старался держаться подальше, словно боялся заразиться дифтеритом. Он не выносит больных, он боится смерти (тогда в самолете). Может, причиной всему война? Может, он пережил ужасное потрясение, о котором не хочет вспоминать? И все-таки… Он старается все приукрасить, а не приуменьшить. Чего это он расхвастался? Возможно, это связано с тем, что произошло между нами?

Мне кажется, сегодня он захочет спать со мной. Взгляд, которым он окинул меня, когда мы садились в машину. Чересчур для него страстный. Значит, сегодня ночью снова терпеть неуклюжие, утомительные ласки. Даже в любви он остается джентльменом. А сегодняшняя поездка лишила меня ласк самого неджентльменского мужчины, какого только можно сыскать. Не то чтобы Годфри был напорист или грубоват в иные моменты. Он уже кое-что усвоил. Но он порочен, потрясающе опытен в любви. Иначе разве бы я подчинилась? Он уже знает обо мне все, все мои слабости, уязвимые места, любую реакцию. Это уже не подчинение — или мне так больше не кажется. Скоро он будет так же принадлежать мне, как и я ему. Секс вредит его тренировкам, но его это, по-видимому, не волнует. Так чего мне-то волноваться? Надменный, как петух, Годфри, уверенный в себе Маленький Божок. Настойчивый, повелительный. Несмотря на все мое сопротивление, я уступила ему; он, должно быть, с самого начала знал, чем все кончится.

Окажись я честнее, отдайся я ему раньше и без сопротивления, мы все не оказались бы в таком положении. Какую жену я должна строить из себя сегодня ночью? Это уже действительно будет подчинением, на сей раз Уилфреду. А с другим — партнерство. Дикое, страстное, ищущее, жадное, нежное, изнуряющее, от которого теряешь голову. Глубины. Глубины, обнаруженные во мне самой; кружится голова, и я словно куда-то падаю. Годфри был прав, я не знала. Я не знала себя. С Уилфредом я бы никогда себя не узнала.

И все-таки я хорошо отношусь к Уилфреду; мне даже нравится его слабость, я ему благодарна и жалею его. Но мне не стоило склонять его к любви.

Я не могу разобраться в своих чувствах и больше ничего не соображаю. Я знаю лишь одно, что я погибла.

Загрузка...