Енисейск

- Правильно, надо кусаться, нечего быть слизняком, - сказал парень и затянулся сигаретой.

Я улыбнулась ему и посмотрела псу в глаза. Это была абсолютно тупая собака, которая не хотела дружить. Он просто хотел все грызть. Вот почему его отгоняла Роза.

Я встала и подошла к Розе. Сначала она на меня лаяла, но не нападала, а отходила. Тогда я присела и посмотрела ей в глаза. После этого она подошла ко мне и стала обнюхивать, даже разрешила погладить. А потом из ее жилья - нескольких сваленных досок - вышли два щенка. Крепкий мальчик и очень маленькая девочка. Она была раза в два меньше своего брата. Оба меня обнюхали и продолжили свои игры.

Я вернулась на крыльцо. Динька сидел в оцепенении и следил за Рексом. Вышла мама.

- Рекс Диньку попытался укусить! - выпалила сразу я.

- Ну на пельмени пустим, в чем проблема-то, - спокойно сказала мама, выливая из пластикового ведра воду.

- Он не наш, это чужой пес.

- Ну, значит у хозяев глаз на жопу натянем, чтобы собаку воспитывали. А собаку на пельмени.

- А если никого не убивать?

- А если не убивать, то... - мама спустилась со ступенек, обошла машину, набрала в ведро воды и вернулась к нам. - Вот вам вода. Как собака подходит - брызгаете ее водой и говорите: «Цыля»!

- У Розы щенки.

- И что?

- Можно поиграть? Они смирные.

- Вот еще заразы не хватало, - мама ушла, оставив нам ведерко.

Мы продолжили играть, построили город, и Динька катал машины по трассам. К ступенькам приблизился Рекс. Динька даже шею вжал от страха. Я встала, макнула руку в воду и брызнула на пса:

- Цыля!

Пес дернулся от воды и попятился. Потом опять попробовал подняться к нам.

- Цыля, кому сказала! - прокричала я страшным голосом и брызнула еще воды.

Пес обиделся и ушел. Вышла беременная девушка и недовольным голосом сказала:

- А чего вы с Рексом не играете?

- А он кусается, - сказала я.

- А почему он не на крыльце?

- А мы его водичкой брызгаем, чтобы на крыльцо не поднимался.

- А... - сказала девушка и недовольно поджала губы.

Тут я поняла, что они нам совсем не друзья, они хотели, чтобы мы боялись собаки, чтобы она нас по дурости укусила. Как же можно быть такими подлыми. Динька успокоился и уже не следил за Рексом. Он и так боялся животных, а если бы он начал их бояться еще больше из-за укуса, он бы от нашей кошки по всему дому бегал. Хотя, Софка хорошая и совсем не царапается.

Снова вышла мама.

- Ну как, больше не лез?

- Я его водой брызнула и больше он не поднимался.

- Вот только раз попробует укусить... Ладно, там баба Агния рыбой нас угостила, идите пробовать. Это стерлядь.

73.

Мы зашли в комнату. На столе, который стоял между моей кроватью и Динькиной тахтой, на тарелке лежало три кусочка рыбки. Бежевые, с желтым отливом, они казались совсем не съедобными. Запах был новым, сельдь пахла иначе, Да и горбуша тоже. У этой рыбы в запахе была какая-то кислинка, не как от прокисшего, а своя. Динька, как послушный, или голодный, сразу съел кусок, который протянула на вилке мама. Он покривился, и я поняла, что есть рыбу не стоит. Мама тоже съела свой кусок.

- А тебе, что, особое приглашение нужно? - спросила мама.

- Я не буду это есть, съешьте сами.

- Как это не будешь? Ты знаешь, что это реликтовая рыба, у нее вместо костей хрящи.

- Не буду, - сказала я и сжала губы и зубы, чтобы мама не пропихнула мне рыбу.

- А ну ешь, кому говорю, она знаешь какая дорогая.

- Вот и съешьте с Денисом.

- Ешь!

- Нет!

- Ешь! - она взяла меня за руку, а другой рукой начала тыкать мне в лицо рыбой.

Я до боли сжала губы. Динька начал плакать. Наконец я сдалась, и мать запихнула мне в рот кусочек. Он и правда был чуть кисловат, а еще рыба была старой, мясо было немного ватным, и как будто зернистым, языком спокойно раздавливалось в кашу. Начался рвотный рефлекс. Язык у самого горла свело, начался спазм, и я почувствовала вкус кислоты, обожгло горло. Рот наполнился слюной. Я втянула носом воздух и проглотила злосчастный кусок.

- Все, теперь можете идти, - сказала мама, и мы выбежали на крыльцо.

На крыльце к нам пару раз приставал Рекс. Но вода быстро его отгоняла. Все еще помня вкус рыбы, я пошла к маме в комнату.

- А рыба еще осталась? - спросила я.

- Нет, конечно, - ответила мама.

Я выдохнула, больше ее не придется есть.

- Ну хорошо, - сказала я, поворачиваясь уходить.

- И чего ты так выделывалась? Стоило пугать брата и устраивать сцены, раз так понравилось?

Я почувствовала, что у меня краснеют уши. Мама неправильно поняла мои слова.

- Вот и не надо больше истерик разводить. Сначала истерику устраивает, что есть не будет, а потом добавки просит.

Я поспешила уйти из комнаты. Объяснять матери, почему я спросила про рыбу, было стыдно. Обычно я спрашивала о том, чего боялась, изображая заинтересованность, чтобы точно знать, что меня ждет.

Я вернулась на крыльцо. Быть рядом с мамой было стыдно, а рядом с Динькой скучно.

Я спускаюсь с крыльца и осторожно иду к Розе. Щенки играют друг с другом, не дерутся, играют. Девочка-щенок очень медленно передвигается, то и дело заваливаясь на бок. Ее брат бегает вокруг нее, иногда помогая ей встать, подталкивая сбоку своей мордочкой. Он такой крепкий, сильный, даже, кажется, серьезный; про себя я называю его Глебом. Есть в этом имени что-то ширококостное.

Я осторожно подхожу к ним, а потом сажусь перед ними на коленки. Роза настороженно наблюдает за мной. Глеб подбегает ко мне, обнюхивает и снова бежит к сестре. Она медленно идет, переваливаясь, в мою сторону. Я беру ее на руки. Она такая маленькая, что умещается в двух ладошках. Я кладу ее к себе на коленки, она не сходит с них. Немного повозившись, она сворачивается калачиком и засыпает. Чем больше я сижу, стараясь не тревожить ее сон, тем больше понимаю глупость своего положения. Ноги затекают, трава начинает впиваться в кожу, словно железные прутья, да и мама может выйти в любую минуту. Я глажу девочку. Про себя я уже решила, что она Лиза.

Лиза не просыпается от моих прикосновений, просто мирно дышит у меня на коленках. Глеб иногда подбегает к нам посмотреть, все ли в порядке с сестрой.

Когда терпеть долгое сидение становится совсем больно, я осторожно сгребаю Лизу в ладони и перекладываю на траву. Она начинает пищать во сне, не открывая глаз. Глеб подбегает, смотрит на нее какое-то время и убегает дальше охотиться на насекомых.

Я встаю с колен, кровь начинает приливать к ногам, это очень больно. Я стою и терплю покалывания. Просто ровно дышу, уговаривая себя, что скоро все прекратится. Покалывания прекращаются, и я иду на крыльцо.

Глупые цветы, и зачем только их посадили. Тут открывается калитка и заходит корова. Такого раньше не было, я просто стою и смотрю, как она проходит к нам во двор, не обращая внимания на лай Рекса, и подходит к крыльцу. Рога у нее еще маленькие, это молодая телочка, белая, с коричневыми и рыжими пятнами. Она сморит на меня, а потом открывает рот и высовывает длинный язык. Мне становиться страшно. Я оглядываю крыльцо в поисках ведра и беру его в руки. Корова слизывает с веревочек цветы.

Пока я стою и думаю, в какой момент стоит прервать поедание вьюнков и стоит ли, на крыльцо выбегают наши квартиранты и мама. Глупый Рекс, зачем он лаял. Я макаю руку в воду и брызгаю на корову.

- Цыля!

Корова отодвигается от крыльца и удивленно на меня смотрит. Потом она делает два шага назад и снова тянется к цветам.

- Да сделайте уже что-нибудь! - противно вопит беременная девушка.

Я снова брызгаю на корову и кричу. Корова пятится и выходит за ворота хвостом вперед. Мама за моей спиной улыбается, я это знаю, даже если не вижу, даже если этого вообще никто не видит. Квартиранты возвращаются в дом, а мама говорит:

- А почему калитка не закрыта?

- Не знаю, я не проверяла.

- Ну так иди и закрой. Мало ли кто еще зайдет, корова могла начать бодаться.

Я спускаюсь с крыльца и иду к калитке. Обычно она защелкивается сама, если плотно закрыть дверь. Корова зашла потому, что дверь была даже приоткрыта. Я делаю громкий щелчок, и мама уходит в дом. Потом я открываю дверь и выглядываю на улицу. Коров не видно, машин тоже. Сзади подходит Динька.

- Что там, на улице? - спрашивает он.

- Ничего, даже машин нет.

- Дай посмотреть.

- Смотри.

- Надо выйти.

- Нельзя.

- А почему тебе можно?

- А я не выхожу.

- А я маме все расскажу.

- Ладно, но стой у двери, никуда не отходи, и как скажу возвращайся.

Динька вышел за калитку и встал, прижавшись спиной к светло-зеленым доскам забора. Я стояла рядом. Все вокруг было неподвижным, словно это просто картина. Лишь иногда львиный зев, который вырос между асфальтом и домом, колыхался на ветру. Он рос у самой скамейки, на которой мы никогда не сидели. Она была покрашена вся светло-зеленой краской, как и забор. Дверь калитки не могла открыться полностью, потому что скамейка чуть покосилась в сторону двери.

- Так, все, пойдем на крыльцо, - сказала я.

- Нет не пойду.

- А теперь я маме расскажу, что ты выходил за ворота.

- А я скажу, что это ты мне сказала.

- Все равно мы оба за это получим.

Динька начал жевать нижнюю губу, а потом зашел во двор. Я оставила дверь открытой, чтобы коровы могли спокойно к нам приходить. На крыльце я только и ждала, когда же коровы придут доесть оставшиеся цветы. Те цветы, что уже были пожеваны, свисали с веревки там, где зацепились листочками. Мне не было их жаль, их посадили сюда без надобности, и это было не их место.

Во двор зашла коричневая корова с белыми пятнами на лице, она громко замычала, и Рекс тут же замолчал и спрятался за бочки. Она быстро двинулась к цветам и начала их есть. Я спустилась вниз и погладила корову по большому теплому животу. Корова поедала цветы, словно это лапша, зажевывая тонкие стебли себе в рот.

Снова выскочили квартиранты. Парень сбежал с крыльца и резко двинулся на корову. И вот тут произошло то, о чем предупреждала мама. Корова опустила голову и пошла на него. Рога у нее не острые, но выглядело это страшно. Пришлось вмешаться.

- Цыля! - крикнула я и сорвала траву. - Цыля!

Я махнула на нее травой, и корова недоуменно посмотрела на меня, мол: «Ты же меня только что гладила».

Парень опять пошел на корову. Та замычала и побежала на него с рогами наготове. Даже царапнула ими машину. Парень поспешил спрятаться за амбар и оттуда закричал матом. Вышла мама.

- Цыля! - снова крикнула я.

Нужно было все решить, пока мама не начала действовать. А то она могла убить корову.

Корова медленно пошла ко мне. Я протянула ей траву, она шумно втянула воздух и потянулась к траве. Я сделала шаг к калитке, потом еще один - и так, пока не уперлась в нее спиной. Калитка была закрыта. Хорошая калитка, сама закрывается. Я переложила траву в левую руку и быстро стала открывать замок, глядя корове в глаза.

Потом я открыла дверь и вышла вместе с коровой на улицу. Траву я кинула подальше и корова за ней пошла, а я вернулась во двор.

Беременная девушка ругала своего парня за никчемность.

Мама сердито смотрела на меня. Я почувствовала, как стали горячими щеки. Не хочу при квартирантах объяснять, что коровы нужны для поедания вьюнков вокруг крыльца. Придется врать.

- Это ты не закрыла калитку?

- Нет, я закрыла.

- А корова тогда как зашла.

- Не знаю.

- Что ты не знаешь? Не закрыла, так и скажи.

- Я закрыла, ты же слышала щелчок.

- А почему тогда корова зашла.

- Сама зашла.

- Ага, у тебя все само.

Мама развернулась и пошла в дом. Настроение у нее было хуже некуда. Лучше ей вообще не попадаться на глаза, совсем. Вторая корова объела не только вьюнки, она еще нитки порвала. Крыльцо выглядело несколько потрепанным с такими ниточными украшениями, зато так было лучше, может нитки совсем уберут.

В Красноярске у нас висит картина, где нарисован наш дом. Мама рассказывала, что к ним пришел художник и стал рисовать дом, а папа потом выкупил картину. Картина была странной, дом на ней имел светло-зеленый оттенок, как и вся картина. Словно художник смотрел через зеленые очки в солнечный день. А еще на картине было видно, что когда-то с крыльца было два выхода.

Мама вышла на крыльцо с пакетом и злая. Я сразу начинаю вспоминать, чем еще я могла провиниться сегодня.

- Мы идем гулять, игрушки занесете позже.

- А если с ними что-нибудь сделают? - спросил Динька.

- Кому они нужны! Пойдем быстрее гулять.

Мы спустились с крыльца и пошли в город.

74.

Пока мы шли по улицам, мама была все еще злая.

- Ищем кругляшки от мороженого. Это как искать грибы. Потом приносим мне.

- А почему мы пошли гулять? - спросила я.

- А что, не нравится? Можем вернуться обратно и дышать химией, которую наши соседи разлили в коридоре.

Лучше бы я и правда ничего не спрашивала и была незаметной. Кругляшки, и правда, были как грибы, их разбросали по всему городу. На траве, прилепленные к стенам домов и коре деревьев, они были везде, надо было только увидеть. И мы собирали их с Динькой, не обращая внимания на людей.

А потом Динька вскрикнул.

- Больно! Что-то жужжит и больно. Больно, больно, больно! - Динька дергал рукой и орал от боли. Он начал плакать и задыхаться от слез. Я испугалась, что опять будет приступ, а мы не дома.

Мама взяла его за ладонь и подняла рукав футболки. Под ней была оса. Мама смяла ее своими пальцами, растерев. Мне стало жалко осу. Она случайно запуталась в рукаве Диньки, и от страха укусила, а теперь она мертва. Ее раскатали между большим и указательным пальцем властной руки моей мамы.

- Чего ты орешь, оса уже мертва, - строго сказала мама.

- Бооольно, - завыл Динька, губы у него тряслись.

- Конечно больно, еще и опухнет. Дай посмотреть, не осталось ли жала.

Она взяла его руку и стала рассматривать укус. Место вокруг укуса быстро краснело и опухало. У меня самой аллергия на укусы. Я понимала, что сейчас Диньке и больно, и чешется, и режет. Нужно было смазать спиртом, вот только мы не дома. И что они только пролили, эти соседи.

Мама надавила пальцами на опухоль и вытащила маленькое жало. Рыдания Диньки стали громче, он испугался. Лицо его становилось красным, слезы текли все сильнее. Он уже начал немного задыхаться от плача. Мама присела на корточки и прижала его к себе, чтобы он успокоился. Я стала гладить его по спине. Когда он чуть затих, мама встала и повела его за ручку в магазин, где купила нам по мороженому.

- Только дайте вон то, на котором два кругляшочка, - сказала мама, когда продавщица открыла холодильник.

- Что, тоже собираете? - спросила продавщица.

- Да.

- Ну тогда вот еще возьмите, - сказала продавщица, доставая из-под кассы пакетик, в котором было еще несколько кругляшков. - Может это обрадует вашего мальчика.

Я стояла за мамой, держа Диньку за руку, и удивлялась поступку мамы и поступку продавщицы. Мама развернулась и дала нам по мороженому, пакетик с кругляшками положила в свой пакет, к тем кругляшкам, которые собрали мы.

Мы начали есть мороженое когда уже вышли из магазина. Сначала мы отдали маме кругляшки, а потом начали есть мороженое. Динька как всегда очень быстро ел. А мне было холодно кусать его, и я ела маленькими кусочками. Мама была без мороженого.

- Мам, хочешь попробовать мороженое?- спросила я.

- Нет, ешьте сами.

- А ты как?

- А я потом у вас двоих откушу.

Я посмотрела на Диньку, может он быстро ест, чтобы никто у него ничего не забрал? Только мама же не ест сейчас мороженое, а мы едим, значит надо делиться. А если бы и папа был, и с ним делиться. Только мама бы не разрешила с папой делиться, сказала бы, что он дармоед и без того жирный. Хотя папа у нас худой.

Мы медленно шли по городу. Динька успокоился. Мама откусила у каждого из нас по кусочку. Мне нравится в мороженом самое дно, где самая твердая вафля. А Динька наоборот ее не любит, она у него тает постоянно и протекает. Хотя он съедает свое мороженое быстрее меня. Может все потому, что у меня холодные руки. Маме не нравится это. Когда она трогает мои руки, она говорит, что я ледышка и начинает растирать мои ладони в своих. Она делает это, заботясь обо мне, но мне становится больно. И даже если я ей говорю об этом, она не прекращает растирать мои ладони. От маминой заботы ничего не может спасти.

75.

Гуляя, мы вышли к дому, где жила женщина, похожая на Хозяйку Медной Горы.

- А мы тут с папой были, - сказала я.

- У кого? - спросила мама.

- Я не знаю как зовут эту женщину, она на Хозяйку Медной Горы похожа.

- И что вы тут делали?

- Черемуховое варенье ели.

- С этого дерева?

- Да.

- А только она с него собирает ягоды?

- Нет, тут много мальчишек было.

- Ну, тогда лезь на дерево, черемуха поспела.

Я с радостью полезла на дерево. Мне запрещалось обычно лазать где мне хочется. Мама разрешала лазать только по турникам, с которых я вечно падала. Вот когда я лазала по шкафам и книжным полкам, ничего подобного не случалось. А когда лазала последний раз, под присмотром мамы, на турнике, я упала вниз головой прямо на нижнее крепление.

Лазать по деревьям было одно удовольствие. Ветки всегда растут очень удобно для лазанья, если это не сосна и не кедр. Я залезла по стволу вверх и легла животом вдоль широкой ветки, стоя ногами в том месте, где ствол раздваивался. Внизу мама срывала ягоды Диньке и сама тоже ела. Я же была взрослой и не нуждалась в ее помощи. Ягоды черемухи были сладкие. Гораздо вкуснее, чем они были в варенье, и пахли лучшее, правильнее. Дерево держало меня, покачиваясь на ветру. Казалось, что я на руках у огромной женщины. Она молода и красива, и мудра, деревья глупыми не бывают.

Мимо прошла пожилая пара.

- Ну как так можно? Прям варвары какие-то, - сказала женщина.

- Ягоды надо мыть! - строго сказал мужчина.

- Не ваше дело, - грозно сказала моя мама, и они поспешили удалиться.

Какое им дело, кто как ест? Взяли и влезли в наш праздник. У нас победа над осой и черемуховый пир, а они морали читают. Я еще немного поела ягод, но настроение испортилось, и я стала слезать, набрав заранее в ладонь горсть ягод, наверху ягод было больше, чем на нижних ветках.

Слезать сложнее, чем подниматься, когда ты неповоротливая и здороваешься со всеми углами. Так что я очень неудачно слезла, под конец спрыгнув и болезненно приземлившись на ноги.

- Вот еще ягоды, - сказала я, протягивая маме ладонь.

- И ешь сама.

- Я наелась.

Мама подставила ладонь, и я ей ссыпала ягоды. Она ссыпала часть Диньке, и мы пошли гулять дальше.

76.

Проходя мимо свалки, мама увидела большую деревянную балку. Она была покрашена в синий цвет и размерами напоминала столб. Высотой она было чуть выше мамы, а вот по толщине она была как футбольный мяч. Мама подняла ее на плече и понесла. Я смотрела, как она несет ее и не понимала, как она это делает. Мама была всегда сильной, даже сильнее папы. Чтобы он ее немного догнал, она ему наказала поднимать вечером деталь от мотора, которую я двумя руками совсем поднять не могла, а он ее над головой по двадцать раз поднимал. Но эта балка была гораздо тяжелее. Мы с Динькой шли рядом и смотрели на нее большими лазами, помочь мы ей не могли.

Только когда мы подошли к дому, мы открыли перед ней калитку. Мама зашла во двор с балкой на плечах и пошла сразу вправо. Раньше там был какой-то погреб, потом земля провалилась и стала помойка. Там все заросло, и мы там никогда не ходили. Мама кинула балку поперек ямы и пошла к нам, мы с Динькой так и стояли у ворот. Я посмотрела на крыльцо, там курили наши квартиранты и их друзья. Лица у них были испуганные.

- Ну вот дети, - сказала мама, подходя к нам. - Теперь никто не упадет в помойную яму.

Она взяла нас за руки и мы пошли в дом. Квартиранты со своими друзьями так и стояли неподвижно на крыльце, пока мы проходили мимо. В коридоре пахло чем-то едким, но не сильно.

А в нашей комнате не пахло ни чем.

Мама взяла папину тетрадь и вклеила туда кругляшки, чтобы мы могли видеть, сколько их у нас уже. Было двадцать четыре, я даже удивилась, что так много.

Динька лег с мамой, у него еще болел укус от осы.

Дом затихал, даже соседей не было слышно.

77.

- Скажи, а ты уверен, что идти до бассейна это удобно? - спросила я.

- А как еще можно до него добраться? - ответил мой друг.

Я легла на спину в воздухе, словно это вода, и поплыла рядом с другом, глядя на него чуть снизу. Тут я и поняла, что это сон, я еще не умею плавать на спине. Мой друг был взрослый, как папины студенты. А еще он был лысый и выше папы. Как его зовут, я не помнила, или не знала. Но с ним было безопасно.

Здание бассейна было старым, краска на стенах облупилась, когда-то белая крыша была теперь серой. Но бассейн был все равно ярче всех серых зданий вокруг. Под всей серостью легко различались голубые волны и синие дельфины. И даже желтые двери, хотя они были покрыты большим слоем ржавчины.

Двери открыл мой друг, я не собиралась вставать на ноги, плыть по воздуху было приятно и казалось правильным. Сразу за дверью был бассейн. Такого тоже не могло быть. Где же фойе, раздевалки? Бассейн еще и без воды был, и со всех сторон вокруг него толпились люди. Все они смотрели на дно бассейна и ждали воды.

Я решила наконец встать на ноги и тоже встала у края. Мой друг встал за моей спиной и взял меня за руку, чтобы я не упала. Только теперь я поняла, что я гораздо взрослее, чем на самом деле.

Плитка на дне была в трещинах, блёклая, кое-где не хватало частичек и отверстия были замазаны бетоном. Я легла на воздух, и немного спустилась, а потом я поплыла так, если бы в бассейне была вода, и были бы разделительные канаты.

Моим примером вдохновились многие и тоже стали пробовать плыть по воздуху. Некоторые падали, некоторые плыли. Становилось весело. Разве может отсутствие воды помешать плавать?

78.

Утром я проснулась без одеяла и без носков. Все было кучей скомкано у моих ног. Казалось, одеяло это облако, которое кушает носки. Мама готовила, Динька еще спал, его одеяло тоже ело носки.

- Сегодня день города, - сказала мама.

- Ага.

- В парке сегодня разыгрывают призы.

- Каком парке?

- У папиной музыкальной школы

- Но там же просто луг и сцена. Ни одного дерева.

- Называется «парк».

- И мы там будем?

- Конечно, а зачем мы кругляшки искали?

- Ну, я думала просто так.

- Просто так ничего не бывает. Вы ничем не хуже других детей.

Мама разбудила Диньку, мы позавтракали и пошли в город.

Мало того, что на улице было пекло, так еще и везде были люди. Их было очень много, особенно детей. Все кричали, бегали, веселились. Праздник в парке должен был начаться в шесть вечера, и у нас было полно времени.

В парке поставили много прилавков, где продавали лапти, свистульки, леденцы. Еще поставили странные большие столбы, с которых свисали длинные цветные ленточки. Между прилавков иногда проходил мишка, в народном костюме, вместе с дрессировщиком. На мишке были намордник и ошейник, но без поводка. Люди улыбались ему и просили сфотографироваться. Мы нашли пункт приема кругляшков. Они даже не смотрели, сколько у нас, мама просто сказала количество, и девушка насыпала в общий круглый аквариум столько же бумажек с нашей фамилией.

Поле этого мы пошли гулять дальше между прилавков. Пока мы стояли, я услышала, что у некоторых больше сотни этих кругляшков, у нас просто не было шансов победить. Стало немного грустно.

А потом мы увидели маленький зоопарк. В клетках прыгали хорьки, причем, каждый в своей. Еще была огромная клетка с попугаями. А потом мы увидели аквариум с маленьким крокодильчиком.

Рот ему забинтовали скотчем, так что он не мог открыть его, только лежал и зло на всех смотрел. Все вокруг только и говорили хозяину крокодила, чтобы он убрал скотч с бедного животного, но хозяин был непреклонен. Крокодильчик лежал и совсем не двигался.

Тут один мужчина, от которого пахло так, словно он пил алкоголь, подошел ближе. Левой рукой он за руку держал мальчика с большими испуганными лазами. А правой рукой дотянулся до аквариума и постучал пальцами по стеклу. Крокодильчик среагировал моментально. Он словно резко взлетел к стеклянному потолку аквариума и вышиб своим телом стекло. Мужчина успел отдернуть руку, но неровный край стекла его все же задел, с указательного пальца капнула кровь и мужчина поспешил положить палец в рот.

Мальчик хмуро посмотрел на отца.

- Пап, ты же по изюбрю бил перчаткой, подойдя к нему со спины.

- Крокодил быстрее.

- Просто пить не надо.

Я удивилась их диалогу, я бы не отчитывала так папу, даже если он не прав. Взрослым нельзя говорить, где они не правы, а то они обидятся и перестанут быть взрослыми. Лучше сказать так, словно это говорил другой взрослый. Тогда все просто решают, что у тебя хорошая память. Папе я говорю, что мама сказала делать иначе, и тогда все нормально. Он не будет переспрашивать маму, как она говорила, мама у нас страшная, если не делать так, как она сказала. А как надо, я порой знаю лучше, чем папа, потому нас ругают меньше.

Мама поспешила нас увести из парка, и мы пошли в кинотеатр. Жара была очень сильной, воздух был вязким и даже соленым. Везде было много людей. Некоторые обливали друг друга из бутылок. Мама вела нас к кинотеатру. В этот раз мы сидели в полном зале, такого не было никогда, обычно зал пустой, и в нем очень холодно. Теперь мест в зале почти не было, и было теплее, хотя и прохладно.

Мы уселись на свои места и стали смотреть фильм про девочку, которой было суждено стать самой лучшей в боевых искусствах. Я сразу захотела тренироваться так же, как она. Но мне нельзя было даже на физкультуру ходить. Меня столкнули с ледяной горки в школе и что-то повредилось в копчике. Мама все смеялась, что теперь у меня вырастет хвост. Хвост не вырос, но мне было больно долго сидеть.

После фильма мы еще гуляли по городу. Люди заняли весь каменистый пляж. Мы смотрели на все это с грустью. Они забрали наш город себе, они кричали в нем, мусорили в нем, ругались в нем. Светлые стены города серели от наглых людей вокруг, которые просто хотели праздника и не понимали красоты.

В парке начался концерт. Стали выступать музыкальные народные ансамбли, даже буряты приехали. У них были странные инструменты, похожие на папину домру, только вытянутые и с квадратными деками. Потом были танцоры. Все постоянно рекламировали розыгрыш призов. Мы сходили домой и покушали, а потом вернулись обратно.

Людей становилось все больше, и они жались к сцене. Продавцы собирали свои прилавки.

Медведь сидел на траве и ел кочан капусты. Во всем происходящем не было радости, была какая-то странная злоба.

Вынесли круглый аквариум. Стали произносить фамилии победивших, и люди стали еще больше жаться к сцене, толкая друг друга локтями. Мама увела нас за ворота, чтобы нас не задавили, из-за колонок все и здесь было хорошо слышно. Тем более нашу фамилию. Но ее не назвали.

- Ну и не выиграли мы. Это ничего. Зато поучаствовали, - сказала мама, когда мы пошли обратно.

Некоторые в парке рыдали, это было странно, они же не проиграли ничего своего. Они просто не получили ничего дополнительного.

- А мы и не могли ничего выиграть, там у некоторых больше сотни было, - сказала я.

- Только завидовать не надо. Вот они сколько денег потратили, и тоже не факт, что получили приз. А мы ничего не потратили и ничего не получили. Все честно.

- Ага.

После такой жары ломило кости. Вечер был очень холодным.

В кровати я пыталась уговорить свое тело согреться. Суставы ломило. А папиной мази от хондроза не было. Мама усыпляла Диньку, ее лучше не звать.

Я начала сжимать пальцы ног, чтобы кровь быстрее приливала к ногам, но боль становилась все сильнее. Тогда я залезла с головой под одеяло, подтянула коленки к лицу и стала дышать на них теплым воздухом. Потом я начала растирать ноги от коленок к ступням. Стало чуть легче. Но потом опять стало очень больно, и я несколько раз ударила кулаками по костям. Тупая боль сместила острую на второй план. Я била по ногам, пока они не стали горячими. Боль отошла, я выпрямилась и уснула.

79.

Утром папа уже был у нас в комнате. Он приехал ночью, мама специально уложила нас раньше спать. Папа был радостный, он же от нас отдохнул. Вот бы он приехал на день раньше и был бы с нами на дне города. И мазь бы привез.

Прямо с утра мы засобирались. Мы все вчетвером шли к зубному. Точнее шла мама, а мы ее вели.

Больница была желтой и одноэтажной. На ней большими буквами было написано «Дантист». Это те, кто зубами занимается. Мама шла к тете Нине, она с папой в детстве дружила.

Пока маме сверлили зубы, мы с Динькой пытались угадать, в каком она кабинете. Везде были открыты окна. Правда, подойти к ним было нельзя. Прямо перед ними были высажены цветы.

Скоро вышла мама. Она сказала, что от анестезии она отказалась. У мамы, Диньки и меня была аллергия на новокаин. А лидокаина не было. У мамы не было нервов в передних зубах, и ей стали сверлить по живому. Она рассказывала, что теперь поняла, почему партизаны под пытками фашистов сдавали родную маму, когда им сверлил зубы. А я шла и думала, можно ли удалить нервы в голове, чтобы не реагировать ни на что.

Дома мы взяли купальники и пошли в гости. Это были какие-то новые знакомые папы, потому что мы шли в часть города, где еще не бывали. Сразу после моста мы повернули налево и пошли вдоль речки, что теперь ручьем тянулась на дне оврага.

У одного из домов стояла пожилая пара. Они улыбались нам и махали. Папа пошел с ними в дом, а мы с мамой пошли в их баню.

В бане было очень жарко. Мама переодела нас в купальники, и мы парились, а когда она говорила, мы выходили на воздух. Иногда она нас поливала из маленькой ванны. А потом пришел дедушка и дал нам по половинке свежего огурца с солью. И мы пошли в дом.

Дома нас встретили две взрослые девочки, они были как наши сестры - Люба с Катей - близнецами. Папа нас отвел в пустую комнату и переодел в простую одежду.

- Ну теперь с вами можно играть? - спросили девочки заглядывая в комнату.

- Не можно, а нужно, - сказал папа, и мы с Динькой пошли к девочкам в комнату.

- У нас тут лего, и Денди, и еще фигурки из киндер-сюрприза, - сказала та, что с хвостиками.

- А машинки у вас есть? - спросила я.

- Были где-то, баба убрала часть игрушек в коробке, сейчас найдем, - сказала та, что с косичками, и полезла открывать коробки.

Я не знала, как их зовут, и они не спрашивали как зовут нас. Так что мы просто играли в лего, а Динька ездил машинками между нашими домами и деревьями.

- А хотите покажу красоту? - спросила та, что с косичками.

- Хочу, - сказала я.

Девочки были хорошие, я не боялась, что они сделают подлость.

Та, что с хвостиками, принесла спичечный коробок. Она села на ковер и отодвинула крышку. Внутри была стрекоза.

Она была красивая, глаза ее были изумрудные, а тело как из сапфира. Она вся была и хрупкая, и твердая. Мы все боялись ее трогать, просто смотрели. Лишь иногда девочка с косичками чуть двигала коробок, чтобы свет лампы отразился на стрекозе по новому.

- Это не мы ее убили, - сказала девочка с хвостиками. - Мы ее такой на пляже нашли. Даже трогать боялись, сразу в коробок положили.

- Красивая, - сказала я.

- Ага, красивая, - сказала девочка с косичками. - Мы ее в город привезем, и папе с мамой покажем.

Она встала и унесла коробок.

Мы продолжили дальше играть в город, но все мысли были о волшебной стрекозе. Из чего делают таких стрекоз? Как они себе выбирают такие крылья?

Пришел папа и забрал нас кушать.

Когда мы вернулись, девочки уже собирались. Девочка с хвостиками надевала гольфы, которые ей были до трусов.

- Бабушка так постирала, что гольфы стали как чулки, еще одна стирка и можно будет из них колготки сделать, - сказала она.

Я представила, что где-то именно так и делают колготки. Получается, что можно из колготок сделать гольфы.

Мама забрала нас из комнаты, взрослые уже прощались у порога.

А когда мы вышли на улицу нас ждал сюрприз. У калитки стоял серый двухколесный велосипед. Он не был взрослым, он был для нас с Динькой. Правда, пока Динька мог ездить на трехколесном.

Папа вез велосипед одной рукой, а я любовалась на наш велосипед. Мы повезем его в Красноярск, и будем на нем учиться ездить.

Дома папа поставил велосипед у крыльца.

Ночью родители собирали вещи, и я то просыпалась, то опять засыпала.

На следующий день папа решил что-то с квартирантами, потом взял сумки, и мы пошли на автовокзал. Мне разрешили везти велосипед. Я шла, держа его за руль и пыталась понять, как на нем будет ехать самой. На руле были специальные рычаги для торможения, как у мотоциклов. Велосипед был весь серый, с черным седлом, еще на руле была сетка, чтобы что-нибудь возить.

На вокзале я увидела мужчину и мальчика, которые приставали к крокодильчику. Когда подъехал автобус, папа положил велосипед и наши сумки в багажник.

В автобусе было все новое, он все еще пах пластиком и разной химией. Мама села с Динькой, а мы с папой сели за ними, причем, папа сел у окна. А через проход от меня сели мужчина с мальчиком.

Я долго и осторожно разглядывала мальчика. У него странные очень темные глаза, почти черные, но с оранжевыми полосками. Я таких никогда не видела. Автобус ехал медленно, меня почти не тошнило от запахов. Когда наши папы уснули, я спросила.

- А кто такой изюбрь?

- Олень, папа на них в тайге охотится.

- Я Соня.

- А я Миша.

- Вы в Красноярск едете?

- Да, к папиным друзьям.

- А сам ты откуда?

- Из Иркутска. А ты?

- А я из Красноярска.

- А ты охотилась?

- Нет, мы даже не рыбачили.

- А я из настоящего оружия стрелял.

- Ух ты, а как так вышло?

- У меня папа самый крутой военный.

- А у меня папа музыкант, я только на его домре играла. Она мастером сделана.

- А я стану великим архитектором, мне так друзья папы сказали.

- А у меня мама художник, я тоже рисую. А еще у меня мама психолог, и строитель. Она много на кого училась и много знает.

- Круто.

Так мы ехали всю дорогу, Миша рассказывал про животных и оружие, а я про сказки и музыку.

80.

Меня душат. Я чувствую, что задыхаюсь. Я чувствую, как в поясницу впивается угол подоконника, как за окном шумит весна. Мое тело сжимают спазмы. Я стискиваю руки своего обидчика. Моего Миши. Не в истерическом желании схватиться за жизнь, просто впиваюсь ногтями и медленно веду по его коже, сжимая ладонь в кулак. Его руки сжимают мое горло, его пальцы впиваются в мои сухожилия и вены, я даже знаю их название на латыни, но сейчас это не важно. Сейчас я смотрю в лицо моему обидчику, моему любимому; его лицо перекошено злобой. У него темные карие глаза, почти черные, с золотыми полосами и очень узкими зрачками. За окном листва шелестит на ветру под ласками солнца, а я смотрю в лицо, полное ненависти и думаю, хочу ли я жить. Мой живот спазмами пытается втянуть в тело хоть немного воздуха. Я чувствую, как под ногтями остаются частички кожи. Я понимаю, что меня сейчас убьют. Просто и без сожалений. Сожаления придут позже, когда придет осознание. Но сначала меня убьют, и даже, возможно, выкинут в окно. Моего обидчика посадят. Я думаю о том, хочу ли я, чтобы его посадили. За окном поют птицы, я ощущаю кожей солнце, я ощущаю запах молодой травы и листвы, еще пахнущей своим смоляным коконом. Интересно, как сейчас в Енисейске. А вдруг там еще убирают снег с крыш, или там уже листва, и коровы выходят со своими телятами поедать первую траву. Я опускаю руки. Разжимаю ладони и плавно опускаю их. Кровь стучит в голове, кружится голова. Я заставляю себя расслабиться, прекратить спазмы. Каждую мышцу, кроме ног, я заставляю стать мягкой. Лицо я тоже расслабляю, даже пытаюсь немного улыбнуться и спокойно посмотреть на обидчика. Борьба прекратилась. И это его пугает, он отпускает руку, делает шаг назад. Он оглядывает меня, возможно, видит полосы на моей шее. Возможно, понимает, что он сейчас делал. Он разворачивается и выходит из кухни. Я начинаю кашлять, спазмы выталкивают воздух из легких. Я цепляюсь за подоконник пальцами до боли. Я чувствую пластик, я чувствую резь в пальцах от того, что я слишком сжала ладони. Я чувствую жизнь. Я прижимаюсь лбом к пластику. Так же как я когда-то прижималась к стеклу автобуса. Только пластик не трясется. Зеленые гаражи, зеленые тополя, зеленая трава. Всё цветет и распускается. Всё живо.

Конец