Это было в Коканде - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Николай Никитин (ч. 7)

Лихолетов вскочил:

- Ну, ну... Нечего! Я тебе не курбаши.

Алимат встал и оправил на себе халат.

Сашка не сводил глаз с Алимата. Юсуп, наоборот, ни разу не поглядел на него. Он расхаживал по комнате. Тяжелые походные сапоги, приобретенные в Москве, совсем меняли его походку.

Алимат взглянул на Юсупа. В углу, в чугунном котле, пламенели уголья, согревавшие воздух. Пахло дымом, махоркой и сапожной кожей. Алимат протянул руки, грея их над котлом.

Остановившись около басмача, Юсуп спросил его:

- Ты убежал от Хамдама? Из полка?

- Нет, - ответил Алимат. - Полка не было. В прошлом году распустили полк. Я в милицию поступил. Хамдам стал начальником милиции.

- Так ты, значит, милиционер?

- Милиционер был... - со вздохом подтвердил басмач и снова заморгал глазами.

- Ты расскажи все подробно! Все, что случилось с тобой. Ничего не скрывая, - сказал Юсуп.

- Что говорить? - ответил Алимат. - Хорошо служили. Бараны были, мука была. Очень хорошо. Сапоги имели, как у тебя. Форму. Хорошо... Однажды вышел нехороший случай на базаре. Это Насыров виноват. Насыров каждый базар по сто баранов продавал. Плохих, худых баранов, а продавал их торговцам за хорошую цену, будто эти бараны сытые, жирные. Торговцы боялись, брали. А кто отказывался, Насыров говорил одно слово: "Хамдам", и все слушались. В народе был разговор: "Хамдам торгует, его бараны".

- А ты тоже торговал? - перебил его Юсуп.

- Нет.

- А баранов получал?

- Получал. По барану в месяц.

- За что?

- Чтобы молчал. Сам знаешь! Длинный язык - беда. Хамдам не любит. Жалобы были, народ жаловался. А Хамдам ругался. Хамдам говорил людям: "Вы, торговцы, позорите советскую власть. Вам конец будет. Хотите жить - живите тихо, без скандала! Все будет хорошо". А скандал вышел. Артыкматов начал. Исполком. Председатель.

- Председатель? - крикнул Юсуп. - Да что же это у вас происходит в Беш-Арыке? Абит - хороший человек, но ведь он неграмотный!

- Имя пишет. - Алимат покачал головой. - Плохой человек! Был нищий, теперь нищий. Кто такого будет уважать? Артыкматов говорит: "Не позволю. Надо уволить Насырова". Хамдам к нему пришел и говорит: "У меня ордена. А у тебя что? Кто здесь больше?" Артыкматов говорит: "У меня Совет". Хамдам говорит: "Мои люди, я начальник". Артыкматов говорит: "Начальники - мы". Хамдам говорит: "Нет, я. Я тебе дал исполком. Ты без меня - ничто!"

Алимат вздохнул.

- Артыкматов сказал: "Я - закон!" Тогда Хамдам стукнул кулаком: "Ты за частников". Артыкматов говорит: "Нет, за закон!" Тогда Хамдам: "Нет закона защищать частников". Тогда Артыкматов тоже стукнул кулаком: "Молчи! Я сам знаю, когда надо защищать, когда не надо! Дело в баранах". - "Это не мои бараны". - "Пусть им конец будет!" - "Им будет конец, - сказал Хамдам и опять стукнул кулаком. - И тебе конец!" - "Хорошо, - сказал Артыкматов. - Насырова ты уволь и Алимата уволь!" Мы были старшие на базаре. Хамдам вертелся-вертелся, уволил... Позвал нас: "Поезжайте, говорит, в Бухару! Там мои люди. Вас устроят". Я спросил про семью. "И семью бери", - сказал Хамдам. Взял я семью, и мы поехали в Бухару. Очень хорошо ехали. Приехали. Вечером Насыров приходит в караван-сарай и говорит мне: "Есть работа, Алимат". - "Где?" - "В Карши. Я сейчас был на базаре, встретил человека, мы получим от него деньги и поедем в Карши". Я испугался немного, стал спрашивать: "Почему в Карши? Почему все ехать?" Насыров говорит: "Ты хочешь уморить свою семью? Или у тебя деньги есть? И бараны? И хлеб?" - "Нет". - "А если нет, что спрашивать? Не хочешь ехать попробуй устройся здесь!" Я стал думать: "Куда поступить? Работы нет в Бухаре, да еще русских там стало много, работу знают... А я ничего не знаю, не умею. Что делать с семьей? Пять человек!" Пришлось поехать... Здесь я ошибся. Теперь я понимаю, не надо было слушать. Но я боялся. Из Карши мы поехали на границу. В одном кишлаке я оставил семью. Ей дали дом, корову, пять баранов, а меня взяли в басмачи к Иргашу. У Иргаша много отрядов. Один из них собрал Насыров. Насыров взял меня. Тогда я стал басмачом...

Алимат спокойно и неторопливо рассказал, как он срывал проволоку с телефонных и телеграфных столбов, как рубил столбы, отводил воду из арыков, питающих поля, как устраивал засады на больших дорогах, грабил караваны с продовольствием, как в налетах убивал и резал людей.

Вдруг он внезапно замолчал и опустил голову. Так, в молчании, прошло минут пять. Ни Лихолетов, ни Юсуп не понукали его вопросами. Помолчав, басмач тяжело вздохнул и вновь начал свой прерванный рассказ:

- Моя мать, моя жена не могли выйти из дому. Стоило появиться на улице, - даже дети проклинали их. Тогда я говорю Насырову: "Ты говоришь, мы за ислам? Против русских?" - "Да". - "А почему наши сородичи плюют нам вслед?" Тогда по приказу Иргаша самого... Сам Иргаш повелел так, чтобы мне дали баранов и пять коров... И Насыров дал мне это. Я был рад, разбогател, тайком пригнал стадо домой. Как вор, взял у жены то, что мне принадлежало по праву мужа, и потом уехал, Без меня соседи отобрали у семьи весь скот. Тогда я взял семью с собой. Мы скитались. Я прятал семью в горах, в пещерах, в степи. Часто мы должны были убегать. Убегали ночью, потеряли ребенка. - Алимат плюнул. - Потом мать заболела. Я решил зажить честно. Вернулся в кишлак. А мне жители говорят: "Уйди, ты басмач! Нам плохо будет". Я ушел. Опять меня подобрал Насыров.

- Почему же ты не пришел к нам добровольно? - спросил Юсуп.

- Я пришел.

- Ты сдался в бою.

- Сейчас я пришел добровольно, - сказал Алимат.

- Ты видел Иргаша?

- Нет. Что мы видим? В его ставку нас не пускают. Там только его охрана и офицер-начальник. Русский. Одна рука.

- Как его зовут?

- Не знаю.

- Он с Иргашом?

- Да.

- Уж не Зайченко ли это? - сказал Сашка. Он обратился к Алимату: - А ты не помнишь, какой руки у него нет?

- Я не видел его, - сказал Алимат.

- А Насырова ты видел?

- Видал. Говорил ему: "Сашка тебя вызывает!" Он рассмеялся.

Наступило молчание. Юсуп постучал в стену. Явился дежурный. Юсуп приказал ему увести перебежчика.

Алимат сидел в соседней комнате на полу и думал о своей судьбе. Он слыхал, что простых басмачей, аскеров, отпускают. "Но я так наговорил о себе, что вряд ли это сделают со мной, - подумал он. - Что же, я поступил правильно, - убеждал он самого себя. - Если бы я не говорил правду, я бы запутался".

Алимат, опустив голову, привалился к подоконнику.

Три красноармейца сидели за столом и составляли списки на денежное довольствие. Работая, они курили и разговаривали.

Алимат слыхал за стеной громкий спор Юсупа и Сашки. Алимат старался разобрать, о чем они спорят, и не мог. Он устал, им овладело безразличие, почти тупость. Ему стало жарко, он не привык долго находиться под крышей и задремал. Совсем неожиданно, как будто из бочки, он услыхал за своей спиной грубый голос дежурного:

- Заснул! Тебя зовут.

Алимат поднялся. Войдя в комнату, он встал неподалеку от дверей. Взглянув на Юсупа, Алимат невольно вспомнил Беш-Арык, ночные беседы о счастье; тогда Юсуп казался мальчиком. Сегодня на его лице ссохлась кожа. Юсуп казался ему угрюмым, орден блестел на его груди. "Да, это уже не тот человек! Трудно мне ожидать милости", - подумал Алимат.

- Ты свободен, - сказал ему Юсуп. - Мы не расстреливаем сдавшихся.

Алимат посмотрел на Юсупа с недоумением: "Может быть, я не расслышал или не понял?" Он наклонился вперед, как бы подставляя ухо, и спросил:

- Вы пощадили меня?

- Да, - ответил Юсуп. - Ведь ты был откровенен!

Алимат бросился к ногам Юсупа.

- Юсуп! - вскрикнул он. - Я клянусь... я кровью заслужу прощение. Недалеко отсюда, в горах, стоит моя сотня. Я приведу ее сюда, до одного человека. Они такие же, как я. Пусть, как верный залог, останется у вас моя семья!

Тело его с головы до ног сразу покрылось испариной. Когда Юсуп поднял Алимата, басмач едва держался на ногах.

Зима выпала жестокая. Над горами пронеслись бураны, птицы мерзли на лету, и ни один человек не осмеливался подняться на занесенный снегом горный перевал.

По словам Алимата, Иргаш стал невероятно осторожен. Ставка охранялась очень тщательно. Чтобы попасть в это затерянное логовище, нужно было иметь искусных и опытных проводников. На протяжении многих километров в горах стояли пешие часовые с винтовками. Кроме них, в горных кишлачках прятались конные караулы басмачей с лошадьми и коноводами. Над дорогами от долины до ставки велось постоянное наблюдение. Не то что чужой отряд, - ни один посторонний человек не смог бы проникнуть в ставку, если бы вздумал отправиться туда без проводников, принадлежащих к службе охраны Иргаша.

Юсуп понял, что за спиной вымуштрованных конников и стрелков, окруженный своей гвардией, Иргаш чувствует себя спокойно. Поэтому весь план окружения ставки надо было построить на том, чтобы не вспугнуть Иргаша раньше времени.

Юсуп вздумал сам пробраться в ставку. План был чересчур смелый и рискованный. Сашка долго не соглашался, но в конце концов Юсуп его уговорил.

...Стоял март. Долина потеплела. На гребнях гор еще держался снег. Однажды вечером из штаба вышли два узбека: Алимат и переодетый басмачом Юсуп. Их провожал Лихолетов.

Юсуп был в рваном халате, подпоясан перекрученным платком, на уши у него была натянута лисья шапка. Трудно было заподозрить в этом басмаче комиссара лихолетовской бригады. Все московское сразу соскочило с него. Это мгновенное превращение поразило Сашку. Ему показалось, что Юсуп, будто рыба в воду, нырнул в свое новое обличье. Одни глаза вспыхивали как прежде, то потухая, то загораясь.

- Возможно, что меня убьют, - сказал Юсуп и засмеялся. - Но это случится уже после того, как я сниму голову с Иргаша. Довольно, пожил! Во всяком случае, никто, кроме меня, туда не проберется. Я здесь свой. Русского обязательно поймают, а кого пошлешь другого?.. Некого. - И молодой рваный и грязный басмач (так теперь выглядел Юсуп) весело подмигнул Лихолетову.

Ординарец Жилкин, по распоряжению Лихолетова, принес две английские винтовки. Юсуп презрительно отказался от них.

- Ты что? Да ведь это соблазн для любого басмача. Хочешь, чтобы нас ухлопали на первой версте? Да за такое оружие я сам убью человека! пошутил Юсуп.

Лихолетов простился с Юсупом, но Юсуп как будто бы уже не замечал его. Он был возбужден предстоящей поездкой и что-то говорил Алимату. Спрятав под халаты маузеры, они вскочили на коней. Лихолетов стоял возле дома до тех пор, пока слышно было цоканье подков, стучавших о подмерзшую землю. Наконец все стихло...

Во дворе негромко переговаривались между собой ординарцы. Сашке стало грустно. "Черт бы побрал басмачей! Лишь бы Юсуп как-нибудь выскочил из этого грязного дела!" - пробормотал он.

План, представленный командованию, был одобрен только условно. Никто не верил, что Юсупу удастся сговориться с басмачами.

Всю ночь Лихолетов ходил по комнате, под утро лег спать и никак не мог уснуть. Ему казалось, что Юсуп лежит где-нибудь, сброшенный в пропасть, умирает, и он ничем не может ему помочь. Лихолетов условился ждать от Юсупа известий в течение недели. "Неделя? Да за эту неделю я сойду с ума!" - подумал он.

Юсуп и Алимат ехали сперва по главной, колесной дороге, вьющейся вдоль берега реки, потом, миновав ряд мелких селений, добрались до гор. Горы сжимали реку и, повышаясь к северо-востоку, превращали широкую долину ее в узкое ущелье. Бока его были совершенно отвесны, оно казалось мрачной трещиной. Внизу бурлил поток. Этот дикий путь имел дурную славу.

Ехали они медленно, делая в день не больше пятнадцати верст. Наконец сквозь десятки кордонов, благодаря Алимату, Юсуп достиг становища одного из передовых постов Иргаша, охранявших подступы к ставке. Алимат сказал, что хотя Иргаш довольно часто меняет свое местопребывание, но все равно искать его надо в этом районе.

Всадники въехали в горный кишлачок, чудом державшийся на скалах. В полосу дождей такие селения нередко смывались потоками воды; тогда погибало все: и сакли, и скот, и люди. Несмотря на эти бедствия, горцы все-таки не покидали своих любимых, насиженных гнезд. Они жили как деды и прадеды, спускаясь в долину только ради грабежей, и каждое поколение, ссылаясь на своих отцов, не мечтало о лучшей жизни.

Десяток домов приткнулся к скале. Голые горы поднимались к востоку все выше и выше.

Было раннее утро. Внизу дымилось нагорье. Редкие встречные, увидав Алимата, спрашивали его о здоровье семьи. Они думали, что он уезжал навещать своих и сейчас вернулся с каким-то новым джигитом.

- Кто этот приезжий? - спрашивали его.

Алимат отвечал:

- Знакомый кокандец.

Юсуп прижимал руку к сердцу и бормотал приветствие.

Рядом с мечетью, в маленькой сакле, под деревянным навесом, чайханщик кипятил воду. Всадники здесь остановились и, спрыгнув с коней, привязали их к колышкам.

Алимат, узнав, что Насыров уехал в ставку, пошел по саклям, сзывая джигитов на собрание.

- Приходите к мечети! - кричал он на пороге каждой сакли.

- Зачем? Что случилось? - спрашивали его.

Алимат отвечал:

- Приходите! Всё узнаете.

Через полчаса джигиты насыровского отряда собрались во дворе мечети. Люди недоумевали. Одни принимали приезжего за какого-то посланца эмира. Другие говорили, что он прислан от басмачей Ферганы.

Юсуп встал на ступеньки мечети возле самого входа и оглядел разношерстную толпу, обвешанную оружием. Винтовки, револьверы и шашки, видимо, сняты были с убитых красноармейцев.

Юсуп улыбнулся и произнес обычное приветствие. Ему ответили.

- Давно не видели красных? - спросил он басмачей.

- Порядочно. Давно, - послышались голоса. Басмачи принялись ругаться.

- А Сашку знаете? Про его бригаду слыхали?

- Слыхали.

- Так вот я приехал к вам от нее. Я комиссар бригады Юсуп. Хамдама знаете? Я был комиссаром у него в полку. Бухару брал. Эмира ловил. Не слыхали про такого?

- Верно! Мы слыхали про Юсупа. Правильно! - ответили джигиты, бывшие когда-то на бухарском фронте.

Но другие их перебили.

- Разве комиссар приедет один? Врет! Врет он! - закричали они, окружив Юсупа и наблюдая за каждым его движением.

- Я делегат, - сказал Юсуп.

- Какой там делегат? Еще что выдумал! - засмеялись в толпе.

Другие закричали:

- Заковать его! Он не один. Он не может прийти один. Он врет! Сюда сейчас войдут кзыл-аскеры.

Многие из джигитов испугались. Они так верили в неприступность своего гнезда, что одно заявление Юсупа испугало их. Его бесстрашие показалось им неестественным.

- Ты что, в ловушку нас заманить хочешь? Окружить думаешь? Все равно ты не спасешься! - кричали они, потрясая оружием и наскакивая на Юсупа.

- Успокойтесь! - сказал Юсуп джигитам. - Послушайте меня! А потом делайте что хотите!

- Все равно надо его зарезать! - закричали из толпы наиболее трусливые.

- Убивайте! - заявил Юсуп, улыбаясь. - Я открыто называю себя. А вы трусите! Я свой человек и пришел как свой.

- Обратно не выйдешь! - загалдели басмачи.

- Сумел прийти, сумею и выбраться, - ответил Юсуп. - Дайте же мне сказать, зачем я пришел!

- Ну, говори! Послушаем, что ты наврешь, - раздались голоса.

Басмачи стали смеяться. Разговор им показался развлечением, они любили поговорить.

Юсуп понимал, что убедить этих людей можно только одним: надо, чтобы они почувствовали пользу в его предложении. Он сказал:

- Если вы сдадитесь, советская власть наделит вас землей, скотом и всем, что вам нужно в хозяйстве. Думайте!

- Степные басмачи сдаются, а не горцы... Обман - твоя сдача и твоя власть! - вопили ему в ответ джигиты.

- А кого мы обманули? Назови!

Джигиты молчали.

- Это верно, при сдаче обмана не было, - послышался в толпе робкий голос.

- Слушай его больше! Сперва у них сладко на языке, а потом будет горько, - крикнул молодой басмач, обернувшись в ту сторону, откуда поддержали Юсупа.

Этот юноша, красивый и стройный, стоял почти рядом с Юсупом. Чуть заметные усики придавали ему какой-то капризный, избалованный вид. Вся повадка его, манера держаться говорили о том, что он не кишлачник, что он привык к сытой городской жизни.

- Ты откуда? - спросил его Юсуп.

Басмач гордо повел плечом и отвернулся от Юсупа. За него ответили товарищи:

- Камаль из Ташкента. Его отец торговцем был. С Осиповым в восстании участвовал, - послышались голоса.

- Из богатых? - опять спросил его Юсуп.

- Да. Не из нищих, - гордо ответил Камаль.

- Почему же ты убежал сюда?

Камаль молчал. Снова другие ответили за него:

- Он мать свою зарезал.

- Мать? За что?

- В женотдел ходила, - ответил Камаль с такой усмешкой, что многие из басмачей нахмурились.

Юсуп покачал головой.

- Счастливая мать, - сказал он Камалю. - Хорошо, что она не видит тебя.

Все невольно примолкли, а Камаль, скривив рот, вышел из толпы.

Басмачи стояли около Юсупа, переминаясь с ноги на ногу.

"Здесь старики держат в страхе всех остальных", - подумал Юсуп. Он сказал:

- Ну, кончим дело! Я вас прошу. Я обещаю. Но без конца просить не буду. Басмачи издыхают. Старикам - все равно, а молодежи из-за чего умирать? То, что я вам даю, вы никогда не награбите. Без конца же нельзя разбойничать, в конце концов поймают, а уж тогда... не пеняйте на советскую власть! Карать она тоже умеет.

К Юсупу вдруг подошли три молодых басмача с веревкой.

- Мы тебя сейчас свяжем, - простодушно, как дети, заявили они. Давай руки!

- Зачем? Я один. Чего вы боитесь?

- Мы не боимся. А связать надо!

- Нет. Резать хотите - режьте! - сказал Юсуп. - А рук вязать не дам.

Он вытащил маузер из кобуры. Джигиты переглянулись, не зная, что же им делать. Но некоторым из толпы ответ Юсупа понравился. Юсуп как будто угадал их вкус.

Они одобрительно зашумели. Нашлись и такие, что похлопали его по плечу. Посоветовавшись между собой, басмачи решили, что к ним пришел человек смелый и гордый.

- Оставьте его! - заявили старики. - А мы пока подумаем... Такое дело сразу не делается.

- Думайте! Понятно. Да только скорее! - сказал Юсуп.

Старики ушли в мечеть совещаться. Молодежь осталась на дворе.

Хитрый чайханщик вынес из своего заведения блюдо с едой и так умильно посмотрел на Юсупа, что басмачи рассмеялись.

- Он в Красной Армии служил, - сказал Алимат, подталкивая чайханщика локтем. - Ну, сознавайся, Исмаил!

- Служил. Полтора года. - Исмаил еще раз поклонился Юсупу. - Коканд хороший город. А здесь плохо, - сказал он, приглашая Юсупа отведать баранины.

Юсуп сел. Возле него уселись на корточках молодые джигиты.

- Ты к нам из Коканда? - спросил Юсупа Исмаил.

- Нет, из Москвы, - сказал Юсуп.

Он показал на Алимата, и Алимат поклялся, что месяц тому назад э т о т ч е л о в е к приехал из Москвы.

Джигиты были поражены такой честью. Двое из них быстро вскочили и убежали, чтобы поделиться со стариками важной новостью.

Горячее солнце выкатилось из-за гор и принялось немилосердно жечь землю. На крышах кишлака появились жены басмачей, раскладывая и развешивая тряпье для просушки. Полуголые ребята бегали с крыши на крышу и швырялись камнями. От земли пошел пар. К ручью гуськом потянулись женщины за водой. Мужья ругали их, когда они останавливались. Жены тоже отвечали им бранью.

- Ты, наверно, из джадидов? - презрительно обратился к Юсупу один басмач.

- Я проданный. Конюхом работал у Мамедова, - сказал Юсуп, рассмеявшись.

- Да у джадида духу не хватило бы сюда прийти! Они ученые, городские, - засмеялись басмачи. - А ты джигит!

- А кого мне бояться? Вас? А что я вам сделал плохого? Ничего. Наоборот, я вам лучше хочу сделать.

- А как же ты попал в Москву?

- Ну, как... Поехал. Конечно, из такой трущобы, куда вы засели, никуда не попадешь и ничего в жизни не увидишь.

- Это верно.

- Ведь здесь сгниешь! А жизнь у нас одна. Чего ради вы так живете? Не понимаю.

- Живем - и все, - ответили ему басмачи.

Незаметно молодые джигиты втянулись в беседу с Юсупом. Он им пришелся по душе своей простотой. Начали они говорить о боях, случившихся за эти годы, а потом перешли на другое. Многие из них жаловались, что им действительно надоело уже драться. Они же рассказали Юсупу о том, что Насыров уехал пировать в ставку.

Алимат забыл все утренние неприятности. Он важно сидел в чайхане, ел баранину и пил чай.

- Только я мог провести тебя в эту берлогу, - похвастался он. Смотри, я тебе говорил! Какие люди!

На подносе лежали ядрышки урюка. Алимат грыз их и чувствовал себя героем. Возле него толкались товарищи, шепотом рассказывая друг другу о приключениях тощего Алимата. Впрочем, сейчас Алимат даже не выглядел тощим. Ни страха, ни скорби, ни отчаяния не чувствовалось в нем. Он принадлежал к числу людей, легко и быстро все забывающих. Сейчас он храбрился, задирал голову, надувал щеки и весело кричал чайханщику:

- Исмаил, позови сюда муллу! Пусть он заберется на минарет и прокричит мне сверху: "А-а-иль-лаа... Ре-сюль-ла-а..."

Алимат очень верно передразнил муллу.

Услыхав голос Алимата, из мечети вышел широкоплечий и круглый мулла. Запахнув халат, он издали внимательно поглядел на Юсупа.

- Повесить надо тебя! - крикнул он Юсупу.

- Ах, какой ты нерасчетливый! - сказал Юсуп. - Ведь живой-то я дороже, чем мертвый.

Джигиты захохотали.

Вслед за муллой вышли старики. Они объявили Юсупу, что так как начальства нет, они не знают, как им поступить.

- Вот приедет Насыров... тогда решим. Ты останешься или уедешь? спросили они его.

- Останусь, конечно, - весело сказал Юсуп. - Ведь Насыров - мой приятель. Я вместе с ним воевал. Мы кокандцы!

Ответ удовлетворил стариков. Вопрос был задан ими неспроста: они хотели испытать Юсупа. Если бы Юсуп заявил им, что он уезжает, его бы схватили, связали и бросили в яму. Сейчас же они ходили возле Юсупа, как барышники около дорогой лошади.

Чайханщик вытащил все имевшиеся у него постельные принадлежности и принялся их выколачивать палкой. Он уже готовился встречать красноармейский отряд, зная, что понадобятся и кошмы и одеяла.

Юсуп почувствовал, что теперь ему необходимо больше, чем раньше, выказать полное спокойствие и полную уверенность в своей безопасности. Он держался как гость. Он достал деньги и кинул их Исмаилу.

- Угощай всех! - сказал Юсуп. - Будем пировать!

Выйдя из Старой Бухары в ночь на 31 августа 1920 года вместе с караваном и конным отрядом эмира, Джемс не пошел ни на юг, ни на юго-запад. Он вообще решил не приближаться к границе Наоборот, он удалялся от нее в глубь страны.

Исчезновение эмира было рассчитано им умно и толково. Джемс знал, что бежать в Афганистан при данных условиях можно только в трех пунктах, то есть там, где на Аму-Дарье имеются переправы: через Старый Чарджуй, Нарызым и Бурдалык. Он подозревал, что эти пункты будут захвачены красной конницей и бухарскими партизанскими отрядами.

Действительно, они поджидали там эмира и членов правительства, намереваясь затянуть их в мешок. В этих же целях красным войскам было поручено захватить город Каракуль и станцию Якка-Тут.

Джемс решил остаться в Бухаре. Покинув столицу, он двинулся в противоположную сторону - вывел отряд эмира на север, где его не искали. Утром 2 сентября, проскочив через Гыш-Дуван, Ваганзи и Багаудин, Джемс скрылся. Затем, когда преследование стихло, он спустился в Восточную Бухару, сначала в Байсун, потом в Дюшамбе. Здесь были организованы им гнезда мятежников.

Только в 1921 году угроза, созданная Гиссарской военной экспедицией, заставила эмира и его приверженцев бежать из пределов Бухарской республики. Джемс вместе с отрядом эмира перебрался через границу и, оставив эмира в Афганистане, отправился в Индию. Он был принят там некоторыми английскими чиновниками очень милостиво, щедро награжден теми из коммерсантов, в руки которых перешли бухарские караваны, и, таким образом увеличив свой "жизненный счет", отправился отдыхать. Три с половиной года он прожил на континенте, в Париже, почти не бывая в Лондоне, однажды съездил вместе с женой к тестю в Нью-Йорк, потом снова его направили в Среднюю Азию.

Снова был проделан тот же самый путь, и в марте Джемс достиг ставки Иргаша - это был один из пунктов горной Бухары.

Проводники-горцы, содействовавшие переходу Джемса, были опытными и бывалыми людьми. Они все знали в жизни и привыкли ко всему. Они не боялись ни снежных бурь, ни смерти в перестрелке.

Они сами отличались храбростью и этого же требовали от других. Они никогда не отчаивались и спокойствие считали необходимым качеством человека. Но все-таки им был знаком страх, и, как настоящие смельчаки, они не стыдились его.

Джемс удивлял их. "Кто он? - думали они. - Почему он в нашем отряде? Зачем он идет?" Имя его их не интересовало. Платил он щедро, большего они не требовали. Они видали многих людей, непонятных, странных, необычных. Но этот человек, называвший себя афганцем, чем-то превосходил остальных. Они приглядывались к нему на остановках, на ночлегах. Джемс засыпал сразу, как оглушенный. Он не кричал во сне, не бормотал, не смеялся, не шептал, не ворочался. "Значит, он не видит снов", - решили проводники. Сперва они подозревали его в обмане, думая, что он делает вид, что спит. Потом им удалось приметить, что он погружается в сон, точно в воду, его лицо размякает и распускается, как вата.

Когда отряд проходил по узким карнизам, когда приходилось искать места, куда бы можно было поставить ногу, когда мелкие камни, выскальзывая из-под ноги и падая, наполняли шумом пропасть, даже у привычных людей сжималось сердце. Джемс прошел, ничего не заметив; он ни разу не заглянул вниз.

Проводники, придя в ставку, сказали:

- Иргаш, мы привели к тебе деревянного афганца.

Иргаш улыбнулся. С тех пор все басмачи так называли Джемса.

Иргаш решил встретить Джемса торжественно. Он разослал гонцов, сзывая к парадному обеду гостей, начальников отрядов и духовных лиц. По существу, это был съезд генералитета Иргаша, его офицерского и агитационного состава. Иргаш любил пышность.

На этот раз судьба помогла ему. За несколько дней до приезда Джемса в ставку прибыл Ачильбай. Старик неожиданно разбогател. Кто-то поручил ему собрать труппу бачей. Ачильбай нашел в кишлаках семь юношей - танцоров и певцов. Вместе с ними он должен был пробраться в Афганистан и передать их одному богатому узбекскому магнату, землевладельцу, жившему вблизи Кабула.

На самом деле из этих юношей сторонники эмира намеревались создать не певцов, а своих агентов, обучить их и потом перекинуть в Бухару. Старик Ачильбай не интересовался подробностями этого предприятия. Деньги опьянили его. Все бедствия его раскиданной и растерянной семьи теперь казались ему дурным сном. Сейчас он даже не вспоминал о Садихон. Ачильбай чувствовал, что жизнь уходит, и остаток своих дней ему хотелось провести в удовольствиях и наслаждениях. Легкомысленный старик радовался тому, что он опять один, как в молодости. "Всю жизнь семья причиняла мне только заботы и неудобства. Наконец я свободен. Увижу Кабул. И поживу там, как хочет моя душа, - думал он. - А потом помру".

Иной раз, начиная размышлять о своем предприятии, он чувствовал в нем что-то таинственное. Но сейчас же отгонял эти мысли. "Не стоит углубляться в размышления, не стоит доискиваться, - успокаивал он самого себя. - Жить в страхе под постоянной угрозой, конечно, плохо. Переходить границу целое событие. Раньше все было проще. Всюду меня встречали гостеприимно. Пусть теперь этого нет, но могло быть и хуже. Я пережил это худое. Вот когда снаряды летели на Бухару, когда смерть шла по улицам - вот когда было плохо... Так стоит ли ворчать, если теперь встречаются какие-то невзгоды? Какими мелкими кажутся они, когда вспомнишь о Бухаре!" Он опять ходил в шелковом халате, в шубе из лис, носил на руке перстень, брился, подкрашивал бороду и был счастлив...

Иргаш принял поручение перебросить Ачильбая и его труппу через советскую границу. В благодарность за это Ачильбай обещал дать в ставке концерт.

Горный кишлак наполнился шумом. Отовсюду съезжались приглашенные к торжественному обеду.

Сам Иргаш жил в большом доме, недавно отремонтированном. Там был назначен прием. Иргаш объявил всем, что приехал афганский принц, имя которого должно остаться в тайне. Только Зайченко знал правду.

Джемс отоспался за сутки и явился к Иргашу такой свежий и бодрый, как будто он переночевал в лучшем европейском отеле. Мирза, секретарь Иргаша, лакей по профессии, иранец, скопец, был приставлен к Джемсу в качестве его адъютанта.

Десять лет назад Мирза служил в Кабуле, у англичан. Он прекрасно изучил их, и ему показалось, что гость Иргаша тоже англичанин, хотя скрывает это. "Неужели он афганский принц? - робко думал Мирза. - Эти афганские принцы учатся в Англии и привыкают ко всему английскому. Во всяком случае, обо всем этом нужно молчать". Он не осмелился даже заговорить с Джемсом по-английски. Зная все английские привычки и желая угодить Джемсу, он устроил для него утреннюю ванну. Джемс купался в огромном котле, наполненном горячей водой.

После купания Джемс чувствовал себя отлично. Он сидел с Иргашом в одной из комнат, неподалеку от балкона. День выпал солнечный, из распахнувшейся двери виднелись снежные склоны. Джемсу было приятно ощущать на себе свежее, чистое белье, надушенное по английскому обычаю лавандой. Хозяин и гость полулежали на софе и мирно беседовали. Курбаши и духовные особы разместились возле стен на подушках. Из соседней комнаты слышался шум. Там приготавливали все необходимое к обеду.

Зайченко сидел на подоконнике раскрытого окна. Полудикий русский офицер не правился Джемсу. Джемс боялся таких людей. Он чувствовал, что этот человек знает обстановку здешних мест лучше него, и уже одно это напоминало ему о соперничестве. Джемс понял, что Зайченко - это мозг Иргаша, что в течение последних пяти лет именно Зайченко, а не Иргаш, являлся организатором всех мятежей.

Ни курбаши, ни шпионы, ни турецкие авантюристы, перешедшие границу с диверсионными целями, не стоили, по мнению Джемса, клочка волос этого инвалида, засевшего в горах и занимавшегося жестокой и упорной войной с большевиками. Джемс не понимал ярости Зайченко, и это смущало его. В лице Зайченко он видел не только разведочного офицера, - это был, по его мнению, прекрасный тактик. Вот почему Иргаш дольше всех продержался в горах.

Джемс имел специальное задание: вновь собрать все те кадры, которые можно было бы бросить в Бухару. Ему поручили из остатков мятежников выжать все возможное, создать при Иргаше резерв и мобилизационный мятежный штаб. Джемс решил до поры до времени не раскрывать своих карт. Он прощупывал обстановку, настроение, подсчитывал силы, оценивал возможности. Он видел, что новые цели потребуют еще большей работы. Он был любезен с Зайченко. Он не обиделся, когда тот, выслушав его комплименты, молча ему поклонился и не сказал в ответ ни слова.

Впрочем, только один Зайченко держался небрежно и независимо. Все приглашенные, наоборот, хотели угодить почтенному гостю. Они наперебой говорили ему любезности и ласково смотрели в глаза. Среди них особенно выделялся один высокий, красивый мулла в желтых щегольских сапогах, в богатом халате и великолепной чалме. Джемс заметил, что среди кочующих сановников этот человек пользовался особым уважением. Когда все выговорились, он просто, без всяких словесных украшений, спросил Джемса:

- А вы не боялись идти к нам? Вы не испугались опасностей?

- Бог за меня, - ответил Джемс, улыбнувшись.

Мулла посмотрел на него умными и блестящими глазами, как будто раздумывая о чем-то. Потом ресницы у него дрогнули, он засмеялся. После этого засмеялись и все остальные.

Иргаш, увидев мелкие и острые, что стружки, зубы Джемса, вспомнил слова проводников о "деревянном афганце" и тоже улыбнулся.

Духовные лица, сидевшие здесь, жаловались на то, что теперь народ ослаб и меньше верит своим наставникам.

- Раньше мюриды верили нам, как раб своему господину, - говорили они.

- Наказывайте людей - и вам будут верить, - сказал Джемс. - Люди ведь - те же животные!

Юноши, бачи Ачильбая, внесли в комнату медные тазы и кувшины с водой. На шее у них висели чистые полотенца. Кланяясь, они подходили к каждому гостю. Гости, умыв руки, отправились обедать. Впереди всех шел Иргаш с Джемсом, около Иргаша шел Муса, его палач и телохранитель, потом молодой щеголь мулла, затем приближенные курбаши и духовные лица.

За обедом опять прислуживали бачи. После того как мулла прочитал молитву, все принялись за еду.

Обед был обилен, но не богат разнообразием. Самые важные гости сидели в доме с Иргашом. Военные начальники, есаулы разместились во дворе вместе с порученцами. Для некоторых приглашенных расстелили ковры за оградой двора, - это были старосты-аксакалы окрестных кишлаков и лавочники. Обедали по-восточному, сидя на коврах, брали пищу руками прямо из котлов. Отдельные приборы были поданы только Иргашу, Джемсу и Зайченко. Несмотря на то, что здесь присутствовали духовные особы, освящавшие трапезу, никто из гостей не отказывался от вина. Пили коньяк, привезенный Джемсом.

Зайченко сидел по левую руку от Джемса. Ему пришлось промолчать весь обед, потому что Иргаш забросал Джемса вопросами. Иргаш спрашивал про Афганистан и Турцию. Только два человека в мире интересовали его: Аманулла и Кемаль, два властителя. Он хотел знать подробности их политической деятельности; он спрашивал об образе их жизни, о состоянии армии. Джемс, беседуя с ним, в конце концов догадался, что живой любопытный Иргаш интересуется ими. Тогда об этих двух властителях он отозвался брезгливо, как о смутьянах.

Джемс, принимая от бачи тарелку с вялеными фруктами, отвернулся от Иргаша. Он наклонился к Зайченко и сказал:

- Только на Востоке можно узнать жизнь. Вы, наверно, любите Восток?

Вопрос был задан из вежливости. Каково же было удивление Джемса, когда Зайченко вдруг оскалился и, проведя указательным пальцем по горлу, с брезгливостью ответил:

- Я до сих пор сыт Востоком. Иногда мне кажется, что в моей жизни уж слишком много Востока.

Вспышка Зайченко показалась Джемсу неуместной. Он улыбнулся.

- Вы правы отчасти... - сказал он. - У нас с вами есть что-то общее... Мне тоже чертовски надоела моя деятельность... Я ведь попал на эту работу случайно, в годы мировой войны... И теперь мне нет выхода. Я не верю в политику. А вы верите?

- А вам разве не все равно, во что я верю? - пробормотал Зайченко с такой откровенной грубостью, что Джемс, вопреки своей обычной выдержке, не смог удержаться от хохота.

- Да вы не смейтесь, - оборвал его поручик. - Я из-за вас влип в грязное дело... А впереди смерть. Ну вас к черту... Вы лучше расскажите о последних новостях... Что нового? - добавил он уже мирным тоном.

- Я понимаю вас, - сказал Джемс. - Но что поделаешь! Судьба заставляет нас бороться за Восток. - Он приподнял свою чашку, как бы приветствуя соседа. Затем выпил коньяк и, закурив папиросу и продолжая разговор, рассказал о статье Ленина, недавно напечатанной в газетах.

- Ленин считает, будто исход борьбы за социализм зависит в конечном счете от Востока... От России, Индии и Китая. Он думает о большинстве населения...

- Большинство? - прервал его Зайченко. - Какое большинство?

- Ну, в массе это, конечно, дикари!.. - самоуверенно проговорил Джемс. - Но нельзя пренебрегать и этим... В противовес этому мы должны объединиться. Все изменилось в мире.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, не подслушивает ли их кто-нибудь... Все сидели в стороне от них. Все-таки, из присущей ему осторожности, Джемс, узнав, что Зайченко немного говорит по-французски, перешел на французскую речь.

Зайченко отвечал ему на "волапюке" из смеси французских и русских слов. Джемс, улыбаясь, прибег к этой же манере.

- Тридцать лет назад... ни я, офицер англо-индийской армии, ни вы, русский офицер, не могли бы пировать так дружно, как сейчас, - сказал Джемс и сейчас же поправился: - То есть пировать мы могли бы, конечно, но мы не могли бы иметь одну общую цель.

- Вы о чем изволите говорить? - холодно перебил его Зайченко. - Вы, очевидно, желаете сказать, что Англия и Россия - это две великие державы, два вековых соперника в Средней Азии?

- Именно так, - подхватил Джемс.

- Да, - сказал Зайченко, - яицкие казаки производили набеги на Хиву еще в семнадцатом веке. Купцы ходили в Афганистан... Ну, а ваш Дженкинсон?..*

_______________

* Дженкинсон А. (XVI век) дважды, с разрешения Ивана IV, ездил в Среднюю Азию.

- А ваш Петр Великий? Поход Бековича? А завещание Петра о походе в Индию?

- Неужели за границей до сих пор говорят об этом? Это миф.

- Нет... - Джемс не согласился. - Если бы не было этого завещания, тогда вы не явились бы сюда.

- Мы никогда не исполняли завещания наших царей, - улыбаясь, сказал Зайченко. - Никто не видел этого завещания.

- Позвольте, мистер Зайченко! Но политика России говорит об ином. А поход на Индию, задуманный Павлом?

- Авантюра! - Зайченко засмеялся. - Кстати, интересно было бы у вас узнать, вы принимали участие в убийстве Павла или нет?

- То есть как я? - удивился Джемс.

- Не вы, конечно, как физическое лицо. Я думаю о разведке.

- Не знаю, - сухо сказал Джемс. - Я не англичанин... Это раз! И не работаю в "Интеллидженс сервис". Это два.

- Кто же вы? Неужели мы не можем разговаривать друг с другом как профессионалы? Меня только теоретически занимает этот вопрос. Имеются исторические сведения, что Англия будто бы участвовала в этом заговоре, во всяком случае все это дело случилось не без ее участия в той или иной мере. Да и в художественной литературе имеются об этом сведения. Вы читали, конечно, статью Стендаля о его встрече с лордом Байроном?

- Нет, не читал.

- Жаль! Стендаль был осведомленный человек. Как настоящий писатель, он занимался политикой. Он говорил с Байроном о смерти некоторых русских императоров, случающейся т а к к с т а т и для интересов Англии. Это был намек на убийство Павла, сказанный в салоне и поэтому наполовину замаскированный.

Джемс молчал.

- Да! - проговорил Зайченко, задумавшись. - Вещь поучительная! Двенадцатого января Павел решил начать этот злосчастный поход и отослал свой приказ о выступлении в Среднюю Азию донскому атаману Орлову - и ровно через два месяца, двенадцатого марта, Павел был убит.

Джемс приподнял брови.

- Не знаю, - сказал он. - Я не занимался этим вопросом. Но все-таки девятнадцатый век вы кончили овладением Средней Азией. А это угроза Индии. Разве не говорил ваш Скобелев, что Средняя Азия - это плацдарм для сосредоточения войск против Индии?

- А разве мало глупостей говорили ваши генералы?

- Но эта глупость не такая уж глупая!

- Оставим этот разговор! Я понимаю, что Британскую империю до сих пор тревожит этот вопрос, - сказал Зайченко, с раздражением бросив нож, которым резал дыню. - Я не русский офицер, и за моей спиной нет никакой державы. Я - никто. И вы никто. И вам, как не англичанину, нечего бояться... Тем более что Гиндукушский хребет еще не развалился.

- Да, да, правильно! - хихикнул Джемс. - А все-таки ваш Скобелев говорил: "Дайте мне сто пятьдесят тысяч верблюдов, и я завоюю Индию!"

- Сейчас с верблюдами не завоюешь, - усмехнулся Зайченко. - Теперь идеи, кажется, сильнее пушек, караванов и прочего... Колониальная политика проваливается... Вы читаете русские газеты? - вдруг спросил Джемса Зайченко.

- Случается, - ответил тот.

- Говорят, что большевики очень заняты национальным вопросом. Очевидно, серьезно, если были даже выступления по этому поводу на партийном съезде? Был разговор и о великорусском шовинизме и о местных буржуазных националистах... Как их там называют - национал-уклонисты! Было даже как будто специальное совещание по национальному вопросу... И там разоблачались эти буржуазные националисты! В частности, и по Узбекистану. У нас об этом говорят! (Джемс молчал.) Почему их так поддерживает оппозиция? Что связывает этих людей?

- Я этим не занимаюсь, - тупо ответил Джемс.

- Разве вы не следите за деятельностью оппозиции, уклонистов?

- Я слежу только за тем, что меня непосредственно касается, - сказал Джемс, скользнув глазами, и взглянул на Зайченко, на его космы (они казались странными, в особенности здесь, среди людей, обритых наголо), на жирное, запущенное, обветренное лицо, на мечущиеся глаза, на стеганый ситцевый поношенный халат, на рукав, пришпиленный булавкой, на горные мягкие мукки**, сшитые из кожи...

От внимания Зайченко не ускользнул полупрезрительный взгляд Джемса. Зайченко смутился и, чуть-чуть покраснев, отвернулся от Джемса. В эту секунду он возненавидел его. "Я подчиняюсь тупице".

Зайченко давно уже слышал о Джемсе. В разговорах, в сплетнях, в слухах этот человек казался ему таинственным. Джемс появлялся, точно Летучий Голландец, в самых разнообразных местах, всегда вовремя. Это представлялось Зайченко гениальным. Сейчас же, увидев его, он решил, что Джемс - ловкий исполнитель и что многие из его удач только случайность.

Иргаш издали следил за спором, возникшим между Зайченко и Джемсом, хотя и не понимал, о чем они спорят.

Хитрый Иргаш догадался, что только независимостью и свободой можно купить уважение "деревянного афганца", поэтому дерзкое поведение Зайченко ему понравилось. Он видел, что по окончании спора Джемс остался чем-то недоволен. "Это хорошо, - подумал Иргаш, - это собьет с афганца спесь".

Когда Джемс замолчал, Иргаш, чтобы оказать внимание Зайченко, подозвал к себе Мусу, человека невероятного роста и необыкновенной силы, и громко, на весь стол сказал ему:

- Подай вина моему другу! Пусть веселится!

Иргаш, улыбнувшись, передал чашку с коньяком Мусе. Палач Муса понял, что Иргаш говорит о русском офицере, сидевшем с краю, рядом с "деревянным афганцем". Поставив чашку на ладонь вместо подноса и вытянув руку, он прошел между пирующими, как фокусник, не пролив ни одной капли из чашки, налитой дополна. Подойдя к Зайченко, он остановился.

Посмотрев на зверские глаза Мусы, на огромные руки, которыми Муса душил коней, Зайченко улыбнулся, встал и принял подношение.

- Спасибо, дорогой Иргаш! - сказал он. - Желаю тебе счастья. Пронеси свою жизнь так же твердо до конца своих дней, как твой телохранитель пронес это вино!

Выпив, Зайченко разбил чашку об стену.

После обеда на дворе зажгли костры. По кишлаку забегали басмачи. "Томаша! Томаша!"** - весело кричали они, оповещая людей о предстоящем зрелище.

Гости расселись рядами. Среди рядов расхаживали юноши с большими круглыми блюдами, наполненными сладостями. Всем был предложен зеленый чай. Особенно важным людям бачи раскуривали чилим** и подавали с поклоном.

На спектакль сбежался почти весь лагерь. Только караульные не покидали своих постов.

Томаша началась к вечеру, при больших кострах. Старик Ачильбай, вместе с тремя певцами, торжественно вышел на середину двора. Заревел медный карнай, забил барабан, загудели бубны, отороченные погремушками. После певцов появились танцоры. Пляски пользовались у зрителей наибольшим успехом.

По окончании каждого номера старик Ачильбай выпускал младшего ученика. Румяный юноша, проходя по рядам, собирал деньги в шелковую тюбетейку. Когда гости говорили ему нежные слова, он кокетливо улыбался.

Иргаш блаженствовал. Он чувствовал себя богачом и властителем. Деловую часть программы он решил отложить на следующий день. Но Джемс спешил. Не дожидаясь конца спектакля, он шепнул Иргашу:

- Скоро это кончится? Я намерен уехать отсюда рано утром.

- Так нельзя, - сказал Иргаш, нахмурившись. Гость был невежлив, и это ему не понравилось. - Я отпущу тебя, когда можно будет. Я отвечаю за твою жизнь.

- За мою жизнь отвечает советская власть, а не ты, - сказал Джемс.

Иргаш посмотрел на своего гостя с удивлением, он не знал, что Джемс перешел советскую границу совершенно легально, через пограничный пункт, получив разрешение по афганскому паспорту как специалист-охотник. В документах значилось, что цель его поездки - охота на тигров в тугаях** на Аму-Дарье. Из конспиративных соображений Джемс скрыл это.

"Он дурачит меня. Он обходится со мной как с дикарем", - подумал Иргаш, вставая.

Джемс понял, что и курбаши чем-то недоволен, как и Зайченко, но ему лень было исправлять свою ошибку. "В конце концов, какая ошибка? - подумал он. - Эти лилипуты-феодалы, эти косматые предатели из среды белых царских офицеров должны прислушиваться ко мне, а не я к ним".

Спектакль еще продолжался, когда Иргаш, Зайченко и Джемс покинули двор.

Зайченко жил в войлочном шатре, который назывался кибиткой. Там и назначили заседание. Иргаш, Зайченко и Джемс пошли по дороге, проложенной к ставке.

По случаю съезда гостей кишлак был переполнен.

Лошади приезжих гостей стояли как попало, где придется: одни у коновязей, другие возле кольев, третьи были просто стреножены, четвертые притянуты попарно головами к седлам. Тут же сновали басмачи. Некоторые из них, получив за обедом водку, перепились и теперь ругались друг с другом. Где-то перестреливались из револьверов. У чайханы дрались мальчишки. Наскакивали друг на друга большие лохматые собаки. Женщины, жившие в кишлаке, бранились между собой. Согласно обычаю, женщинам и собакам швырялись остатки пищи, поэтому как те, так и другие всегда были полуголодные.

Иргаш шел молча, точно он не слышал ни шума, ни визга, ни криков. Искоса наблюдая за Джемсом, он спросил Зайченко:

- Кто сегодня отвечает за порядок в стане?

- Насыров, - сообщил Зайченко.

- Позови его!

Зайченко приказал шедшему за ним ординарцу позвать Насырова. Сквозь толпу, точно пароль, пронесся крик: "Насыров, Насыров!"

Когда они подошли к черной войлочной, перетянутой белыми лентами куполообразной кибитке, Иргаш вытянулся и, не подымая глаз, сохраняя величественный вид, сказал Джемсу:

- Прошу извинить, если в нашем лагере мы встречаем знаменитого гостя не так, как подобает! - Затем Иргаш распахнул полог.

Джемс кивнул в ответ и первый вошел в кибитку.

Кроме стола, в ней помещались два табурета и походная раздвижная койка. Свеча стояла в бутылке. На койке лежали бинокль, пачка топографических карт и коробки револьверных патронов.

Взяв табурет, Джемс сел первым, не дожидаясь приглашения. Зайченко поймал усмешку Иргаша и очистил для него койку. Но Иргаш остался стоять, приложив правую руку к груди.

- Вы получили оружие? - спросил Джемс по-узбекски, обращаясь к Иргашу.

Иргаш молча склонил голову.

- Сколько?

- Через Памир вы перебросили нам сорок вьюков. Это все.

- Это стоит денег. Как вы думаете? - сказал Джемс.

Иргаш пожал плечами.

- Что же вами сделано?

Самолюбивый Иргаш взглянул на Зайченко и оставил кибитку. С него спрашивали отчет? Он не мог вынести этого.

Зайченко, кликнув своего ординарца Усмана, послал его в канцелярию за отчетом.

Походная канцелярия была заведена Зайченко еще в 1919 году, когда Иргаш объявил себя главнокомандующим всех кокандских басмаческих отрядов. Каждый вечер после занятий она вьючилась. Все ее имущество, пишущая машинка, бумаги аккуратно складывались в курджуны. На всякий случай канцелярия всегда была готова к перекочевке.

Сейчас она помещалась в маленькой сакле, стоявшей рядом с кибиткой Зайченко. Там работали двое: писец-узбек и заведующий, Иван Иванович Белуха, бывший счетовод термезской таможни, попавшийся на контрабанде и сбежавший от наказания.

Иван Иванович спешно готовил отчет. Он устал, замучился, и на его бабьем лице, с такими мелкими и неприметными чертами, как будто оно было выглажено утюгом, появилась испарина. Ему было жарко. Он скинул с плеч свой полосатый туркменский халат.

- Сожжено урожаю пшеницы... кукурузы и прочего на сумму... Также посевов хлопка... Также хлопка... тысяч пудов на сумму... - бормотал Иван Иванович, стараясь не спутаться, так как он одновременно работал и на счетах и на пишущей машинке. - Испорчено телефонного, телеграфного и прочего имущества связи на... Разрушено ирригационных сооружений протяжением... Вырезано скота... Угнано скота... голов... мелкого, крупного...

Версты, головы и рубли мелькали у него перед глазами. Он торопился, был голоден. У него сосало под ложечкой и накапливалась во рту слюна.

- Убито совработников... человек. Красноармейцев... Командиров... человек...

Ом отщелкивал многозначные цифры. Количества не поражали его. Он ведь т о л ь к о считал.

Когда Усман принес отчет, Зайченко, быстро у себя на колене перебрав листки, протянул их Джемсу:

- Это, так сказать, в черновом виде. Завтра все будет готово окончательно. Здесь еще неполная сводка.

Джемс просмотрел ее и, поджав губы, сказал:

- Мало!

- Видите ли, - проговорил Зайченко, обидевшись, - если вы приехали сюда как инспектирующий генерал, вы должны остаться довольны. Вас приняли именно так, как принимают генералов. Обед, концерт. Чего же вам еще? Если же вас интересуют суть дела и цифры, то должен вам заявить, что азиаты работают на вас почти даром. Будем откровенны, как европеец с европейцем!

Джемс повысил голос:

- То есть как это почти даром? Война здесь приносит доход, и мы даем эту возможность, снабжая вас оружием.

- Страна разорена. То есть разорили ее мы. Дохода нет.

- Но советская власть есть! - возразил Джемс.

Зайченко покачал головой:

- Сколько столетий ваша разведка борется за этот край? Надеюсь, вы это знаете лучше меня?

Джемс смолчал, только губы его искривились.

- Сколько голов, своих и чужих, англичане оставили здесь? Неужели вы еще не научились ждать и надеяться?

Джемс опять смолчал.

- Здесь нельзя работать с уверенностью в результате. Здесь надо надеяться на случай, - продолжал Зайченко. - Здесь все случайно, как папа и мама.

Джемс не улыбнулся.

- Мы не выбираем родителей, - сухо ответил он. - Мы выбираем наших служащих.

- Ваши служащие тоже не родились с мыслью об Азии! Разве вас не втянуло сюда, как воздушный поток втягивает в себя песчинку? Разве вам все известно? Разве вы все предусмотрели?

- Не понимаю, о чем вы говорите? Яснее отвечайте на мой вопрос! сурово, но в то же время безразлично сказал Джемс.

Зайченко обозлился. Он достал из-под подушки портфель, порылся в нем и вытащил документ, напечатанный на плотной синей бумаге. Это была копия договора, заключенного представителями бухарского эмира с военным атташе английского генерального консульства в Мешеде. Договор состоял из восемнадцати параграфов.

Содержание его сводилось к следующему: англичане обязываются оказывать помощь в деле низвержения советской власти в Бухаре - взамен этого эмир предоставляет им на будущее право влияния и руководства.

- Даже бухарскую армию вы хотите забрать в свои руки. Не так ли, согласно этого пункта? - сказал Зайченко, ткнув пальцем в бумагу. - Даже Самарканд вы присоединили к Бухаре? Этот договор предусматривает даже способ управления новой провинцией. Договор, очевидно, дело ваших рук? В Афганистане вы тоже рветесь к власти, к влиянию. И думаете: "Мы своего добьемся, мы победим". Это ошибка. Это блеф. Это глупость. И этой вашей глупостью прекрасно воспользовались большевики. - Зайченко спрятал документ в портфель. - Вы не предусмотрели, что об этом документе могут узнать они? Они узнали. Теперь я выражаюсь ясно? Ну, так и я, работая на вас, не могу всего предусмотреть. Учтите, в каких условиях я работаю и в каких вы! Я, очевидно, так и погибну в этой дыре, а вы здесь не задержитесь. Теперь все вам ясно, не так ли?

Джемс не удостоил Зайченко ответом, но Зайченко не унимался:

- Вы работаете как "герой"? Это ваша "историческая задача"? Не так ли? - сказал он, издеваясь над Джемсом. - Если вы "честный человек", - а я не сомневаюсь в этом, - вы работаете для вашей "истории"? Не так ли? Я же работаю из-за денег. Я наемник! И даже без вдохновения! У меня нет никакой исторической задачи. Поэтому у меня более спокойное отношение к вопросу. Я больше вас понимаю, что здесь надо делать. Мой мозг не затуманен никакими посторонними идеями в этой игре, кроме личного расчета. Шесть лет крови убедили меня в том, что такая борьба бесполезна. Энвер-паша, которого вы перебросили сюда к нам на помощь, погиб. Кстати, был ли он действительно Энвер-пашой? Ведь тот Энвер-паша был питомцем германского генерального штаба. Я не ошибаюсь? Я так слыхал еще на службе в русской армии. Как же вы с ним поладили? Впрочем, дело не в этом. Вернемся к нашим баранам, как говорят французы. Много видных курбаши сдаются. Отряды тают. Население против нас. Красная Армия - это больше чем армия, это идея. Отправьте сюда еще сорок тюков оружия - оно будет захвачено Красной Армией...

- Не агитируйте меня! Я тоже читаю советские газеты, - насмешливо перебил его Джемс.

- Очень рад за вас, - с раздражением сказал Зайченко. - Но вы их, очевидно, плохо понимаете. А мне помогает их понимать опыт. Я дошел до многого своим личным опытом. Значит, это правда. Я не отвергаю сегодняшнего способа борьбы, пусть существует диверсия! Но это мелочь, игрушки. Надо бросить силы в политику. А вы лишь калечите ноги!

Джемс улыбнулся. "Дурак! Кого учишь?" - подумал он.

Теперь его смешил этот поручик. Но Зайченко в запальчивости уже ничего не замечал.

- Вы подписываете прежде времени эти бумажки, которые нас только компрометируют, - продолжал он. - Если ваш штаб о чем-нибудь думает, так пусть он думает и об этом! Так вот, предложите ему мои услуги в этом направлении. Я могу быть полезным, вы это знаете по моей работе за эти годы.

- Хорошо. Я подумаю... Между прочим, я хочу предупредить вас... Вы не переставая, на разные лады твердите мне: "Англия то... Англия это..." Ошибка! Так нельзя, мой дорогой. Прежде всего это неверно, это все ваши фантазии. И откуда вы можете знать, на кого я работаю? Я работаю совсем не на Англию. Клянусь вам, как офицер. А на кого, это уже мое личное дело. Что вам известно обо мне? Ничего. Поэтому позвольте дать вам дружеский и в то же время официальный, служебный совет: побольше дисциплины, поменьше болтовни! Англия уже не та держава... - как бы случайно проговорился Джемс, немедленно подавил свою улыбку и продолжал строго и серьезно: Если вы желаете, чтобы наша связь продолжалась, вы знаете только меня... Больше вы ничего не знаете... И не имеете права знать. Понятно вам это? Или нет? Если же будете рассуждать и заниматься болтовней всякого рода, я поступлю с вами по-иному... И это, надеюсь, вам понятно?

Зайченко смутился. Он опустил глаза и сказал нехотя, с зевком:

- Вы же сами наболтали мне, что были офицером англо-индийской армии...

- Ну и что? Мало ли кем я был? Вы тоже были офицером русской армии, а кто вы теперь? "Кто вам целует пальцы?" - Джемс тут рассмеялся и добавил: - Вам надоело работать на Иргаша?

- Нет, - резко ответил Зайченко. - Мне надоел бандитизм.

- У вас есть какой-нибудь план?

- Да.

- Какой?

- План сдачи шаек. Это успокоит нервы большевиков. А мы займемся другим.

- Хорошо, - коротко сказал Джемс. - Отложим решение до утра! "Если у Иргаша заговорили о сдаче, значит положение угрожающее", - подумал он.

Они вышли из кибитки. Джемс молчал. Этот маленький однорукий офицер сейчас удивлял его, и он решил ему задать вопрос:

- Может быть, вы богаты, составили здесь состояние? Может быть, вы действительно хотите отдохнуть?

- Мне не от чего отдыхать! Я мог бы работать двадцать часов в сутки. Но то, чем я здесь занимаюсь, - это не работа.

На вопрос о состоянии Зайченко ничего не ответил. Джемс догадался, что слова его о работе из-за денег были только фразой. Действительно, деньги не интересовали Зайченко. Он не знал, что с ними делать. Их некуда было тратить. Бежать за рубеж и жить там на проценты - его не увлекало.

Он наполнял жизнь кровью, убийствами и несчастьями, он только регистрировал это и скучал от однообразия. Он презирал всех и не мог никому сказать об этом. Он любил выстрелы и боялся смерти и ненавидел все на свете, даже себя.

Когда они вернулись во двор усадьбы, где жил Иргаш, веселье уже кончилось, костры потухли и в темноте раздавались только крики часовых и конское ржанье. Зайченко вызвал Мирзу, чтобы тот позаботился о ночлеге Джемса.

Джемсу уже приготовили комнату, кошму, подушки, одеяла и принесли теплую воду. Мирза предлагал свои услуги ловко и незаметно. Джемс почти не ощущал его присутствия. Когда ночной туалет был окончен и наступило время сна, Джемс закурил папиросу. "Иргаш горит, - решил он. - Интересно, знает ли Иргаш о мыслях этого русского офицера? Или этот план - чистейшая импровизация? Офицера надо отправить в Самарканд, его место там. А Иргаш пусть, пока можно, продолжает свое собачье дело".

Подведя итоги, он лег на бок, вытянулся и приготовился спать.

На дороге отчаянно лаяли псы. За стеной визжали бачи. Джемс, слушая их звонкий, почти девичий смех и шлепанье босых ног по галерее, долго не мог уснуть.

"Завтра я налажу отношения с Иргашом, - думал он. - Иргаш, очевидно, обижен. В сущности, как глупы люди и как смешны самолюбия! Завтра я оставлю ему подарки, и он будет счастлив. И будет думать, что он ошибался. Этот русский - тоже только баран. Его когда-нибудь прирежут. Вот и все".

Джемс приподнялся, прислушался, как бы вылавливая из темноты каждый тревожный звук. Потом опять откинулся на подушку. Его гладко выбритое лицо размякло, распустилось, кожа на лице образовала складки возле глаз и губ. На подушке лежала плоская, желтая голова.

Мирза стоял за стенкой. Он прислушивался к дыханию "афганца". Когда тот заснул, он на цыпочках босиком вошел в комнату.

Джемс вскочил. Его лицо мгновенно преобразилось. Оно стало похожим на парус, туго натянутый ветром.

- Простите, сэр! Я пришел задуть свечу, - прошептал по-английски Мирза.

- Не надо, - недовольно сказал Джемс.

Мирза попятился к двери и ушел. Потом он появился во дворе и зашикал на визжавших бачей.

Наконец вся усадьба заснула. На дворе и на улице вдоль глиняной стены сидели караульные с винтовками на коленях. Некоторые из них даже спали, прислонив свою винтовку к стене.

Не спал один Мирза. Он не мог простить себе случившейся оплошности. "Если бы еще я не сказал: сэр!" - думал он. Но в конце концов он тоже успокоился.

Когда Иргаш вернулся из кибитки, Насыров давно уже дожидался его около входа в дом, на дворе. Народ еще не разошелся. Многие из гостей еще сидели на галерейке, беседовали о делах и жизни и покуривали табак, передавая друг другу общий чилим. Увидав Иргаша, все встали.

Иргаш встретил Насырова молча и осмотрел его с ног до головы. Увидев на нем шапку из красной лисьей шкуры, широкие штаны из бараньей кожи, выкрашенной в розовый цвет, пояс с бляхами, нож в богатых ножнах, кошель, в котором хранились зубочистка и перстень, Иргаш освирепел. Наряд киргиза разозлил его.

Насыров спокойно глядел в глаза Иргаша, закинув голову назад; шея его при этом вытянулась.

- Как ты стоишь передо мной? Верблюд! - крикнул Иргаш. - Плетей ему! Плетей гордецу!

Насыров отступил от Иргаша.

- Я ни в чем не виноват, - с дрожью в голосе произнес он.

- А кто отвечал за порядок? - сказал один из курбаши, стоявший подле Иргаша. - Ты же знал, что здесь за всем наблюдал "деревянный афганец". Ты осрамил нас!

- Что я мог сделать с приезжими? Они не слушались, - сказал Насыров.

Иргаш отвернулся, показывая, что разговор кончен, и кивнул своим порученцам. Когда они подошли к Насырову, тот крикнул:

- Иргаш, что ты делаешь? - Его шрам на порубленной губе побелел.

- Мы еще в Бухаре, - тихо, точно про себя, ответил Иргаш и вступил на галерейку дома.

Порученцы сорвали с Насырова халат и рубашку. К нему подошел Муса с длинной плетью. Насырова положили на земле, возле виселицы, стоявшей во дворе, и началась экзекуция...

Иргаш сидел, поджав ноги и опираясь спиной о подушки, и почти бессмысленно глядел на то, как Муса отсчитывал удар за ударом. Высохшими пальцами, напоминавшими птичьи когти, Иргаш теребил свою курчавую седеющую бороду. Его халат распахнулся, на груди от волнения появились пятна, и бритый затылок стал темно-красным, как печенка.

Курбаши, не смея сесть, толкались около стены. Все чувствовали, что Иргаш чем-то смущен и что он только срывает свой гнев на киргизе. Но никто не понял самого важного.

Иргаш был больше чем смущен или раздражен. Иргаш растерялся. Еще до приезда Джемса, так же как и Зайченко, он видел, что надежды на власть с каждым днем тают. Конец близится, скрываться некуда, курбаши стерегут его. Он уже не раз ловил на себе подозрительные, темные, как он их называл, взгляды своих сотоварищей. "Пока грабеж еще приносит доход, они меня терпят... Надоело... Низко - зависеть от них! - думал Иргаш. - Но стоит судьбе моей покачнуться, как все эти твари заспорят о моей голове и продадут ее как выкуп".

Ожидая Джемса, он предполагал договориться с ним об отходе в Афганистан. Но после беседы в кибитке понял, что договариваться не о чем. "Джемс смотрит на меня как на собаку: отслужила свой срок - подыхай, или служи до тех пор, пока не подохнешь! Надо надеяться только на себя", решил Иргаш.

У Насырова вздулась и полосами побагровела спина. Когда Муса ударил его по рассеченной коже, Насыров не выдержал и крикнул. Иргаш остановил палача.

Насыров встал. А Муса, бросив плеть, вытер рукавом пот со лба и осторожно, чтобы не причинить боли киргизу, надел на него рубаху. Иргаш ушел в дом и через своих порученцев передал Насырову, чтобы тот немедленно возвратился к своей сотне.

Ночью от низких облаков воздух стал мягче и теплее. Дорога была темная, звезд не было видно.

Насыров мчался наудалую, всецело доверяясь коню. Он не думал об опасности пути. Ни крутизна, ни обрывы не пугали его. Он до сих пор не мог прийти в себя от обиды. "Проклятый Иргаш! Это он - гордый верблюд! Второй раз он меня оскорбляет..." - думал Насыров. До сих пор киргиз не забыл удара, нанесенного ему Иргашом в Коканде, в ночь мятежа. "Терпению бывает конец. Теперь награблю кое-что для себя и вернусь к Хамдаму. Никто не узнает, где я был. Заживу богачом".

Насыров гнал безжалостно коня, взмылив его до пены. В этой бешеной скачке он хотел забыть все случившееся. Он прискакал, когда люди в кишлаке еще спали. Насырова удивило отсутствие караулов. Прежде чем объявиться, он решил постучать в дом муллы, чтобы узнать у него, не произошло ли чего-нибудь в кишлаке.

Насыров обошел мечеть. Около нее, в небольшой пристроечке, жил мулла. Насыров тихонько постучал пальцем в дверь пристройки. Заспанный мулла, зевая, вышел и, увидев Насырова, сразу оживился. Он сообщил Насырову о приезде комиссара, а также о том, что сотня заколебалась, желает сдаться, но все-таки ждет его.

- А если ты сейчас зарежешь приезжего, тогда опять наступит порядок! Я знаю, где спит он. Пойдем, я тебя провожу! - промолвил, озираясь, мулла.

Мулла надел сапоги и вышел на улицу. Они пошли на край кишлака. Насыров вел за собой в поводу своего взмыленного коня. По пути Насыров узнал от муллы, что комиссар пришел с помощью Алимата.

- Эта змея обманула все наши посты на сорок верст. Не будь этого предателя, ни одна душа сюда не попала бы, - сказал мулла и прибавил: Его ты тоже должен зарезать.

Насыров молчал.

Не доходя до ручья, мулла ткнул пальцем в сторону крайней сакли.

- Здесь, в доме или во дворе, - сказал он и стал пробираться обратно, как вор, прижимаясь к стене, чтобы его никто не заметил на дороге.

Насыров оставил коня у стены и три раза обошел саклю. Выбрав удобное место, он перемахнул через стену и очутился на маленьком дворе.

На дворе, закутавшись в кошму, и в сакле, дверь которой была распахнута настежь, спали люди вповалку.

Киргиз стал обходить спящих, легко переступая через тела. Правой рукой он сжимал нож, спрятанный в рукав. Тех, кто спал на боку или на спине, он узнавал в лицо. Среди них не находилось чужого. Но многие спали лицом вниз или прикрытые. "Не переворачивать же их! Не может быть, чтобы мулла наврал!" - подумал Насыров. Он вышел из сакли и, еще раз обойдя двор, остановился в недоумении. Небо стало серым. Начинался рассвет.

"Если разбудить кого-нибудь и спросить? - размышлял он. - Но кого же спрашивать? Чаймахана, или Камаля, или Исмаила?"

Он перебирал в памяти имена богачей, которым верил.

"Да, - твердо решил он, - я разбужу кого-нибудь из них, потом с его же помощью отрежу голову комиссару. И тогда сотня - опять моя!"

Насыров вернулся в дом. Он замер у притолоки и только что хотел толкнуть ногой Камаля, как вдруг среди своих джигитов увидел Юсупа. Юсуп был прикрыт рваным, сальным халатом. Он вспотел во сне, и черные его брови сходились к переносице. "Неужели это Юсуп?" - подумал Насыров. Сердце заколотилось у него в груди, как птица в мешке. Он только что хотел наклониться, как Юсуп вскочил и, выставив вперед револьвер, тихо сказал киргизу:

- Выйдем на двор!

Во дворе Юсуп дружески хлопнул Насырова по спине и удивился, когда Насыров сморщился от боли и даже застонал.

- Что с тобой?

- Ничего, - ответил Насыров.

- Давно не виделись.

- Давно.

- Ну, как пировал у Иргаша? Хорошо он тебя угостил? - спросил Юсуп.

- Хорошо.

- Сытно?

- Сытно, - ответил киргиз и нахмурился.

Они шли вдоль ручья, и Юсуп рассказал Насырову, что сотня сдалась.

- Но они еще ждут меня. Слово за мной, - с некоторой гордостью, показывая, что он здесь начальник, промолвил Насыров.

- Да, за тобой! Но все равно плохо будут драться твои джигиты. Это я вижу. Они - не дураки. Положение безнадежное. В долине стоят мои эскадроны.

- Ты их привел?

- Лихолетов.

- Сашка... - сказал киргиз.

- Да.

- Це-це...

Насыров вытянул губы и взглянул в глаза Юсупу.

Юсуп сам не знал, удался ли Александру его маневр. Но мешкать было некогда, надо было действовать. Юсуп поэтому сказал Насырову:

- Сдаешься или нет? Решай!

- В тюрьму идти?

- Тюрьмы не будет, если ты мне поможешь. Мне надо внезапно окружить Иргаша, чтобы он не успел удрать, как всегда. С твоей сотней мы это сделаем. А эскадроны пойдут за нами. Хочешь?

- Я подумаю, - ответил киргиз и, отойдя в сторону, сел на камень возле воды, звеневшей по гальке.

"Иргаш - собака и мой враг. И Хамдаму он враг, и я ничего не сделаю плохого, если предам его", - решил Насыров.

Он поднял голову и сказал Юсупу:

- Хорошо. Приди ты в другое время, неизвестно, что бы вышло...

- Все то, что вовремя, то и хорошо, - заметил Юсуп, улыбнувшись.

Обеспокоенные джигиты появились на дороге. Проснувшись, они узнали от муллы о приезде Насырова и сейчас с трепетом ожидали конца переговоров.

Юсуп, увидав в толпе Алимата, крикнул:

- Пойди сюда!

По веселому голосу Юсупа басмачи догадались, что разговор окончился благополучно. Они как будто дожидались этого: сразу загалдели между собой, зашумели. Многие из них стали приближаться к ручью.

Когда Алимат подошел к Юсупу, Юсуп достал блокнот и написал записку:

"Насыров сдался. Входите! Сообщите комбригу! Юсуп".

Передавая записку Алимату, Юсуп сказал:

- Поезжай вниз! В долине ты встретишь наш разъезд. Отдашь ему это и потом всех приведешь сюда! - Юсуп задумался. - Там уже скажут тебе, что делать. Поезжай!

Утром Иргаш, ссылаясь на болезнь, отказался принять Джемса. "Афганцу" пришлось обо всем договариваться с Зайченко.

Он сообщил, что на летний и осенний периоды не стоит распускать басмачей, и обещал Зайченко в самое ближайшее время дать ответ на его предложение. Зайченко согласился. Он понял, что Джемс действует по инструкции и не может решить самостоятельно такой важный вопрос.

Передав Джемсу сводку, Зайченко поставил перед ним ряд новых требований. Одно из них (об уплате золотом, а не бумажными деньгами, как раньше) в особенности поразило Джемса. Зайченко объяснил, что советское правительство выпустило твердую валюту и потому бумажки теперь не соблазняют Иргаша.

- Головорезы тоже стали дороже, - заявил Зайченко, улыбаясь.

Разговор шел за завтраком. Прислуживал Мирза.

В беседе с Джемсом Зайченко рассказал ему о всех новостях, случившихся за последний год: казенная цена на хлеб стала выше рыночной "90 червонных копеек за пуд, а на базаре в нашем районе пуд стоит 40 копеек", - поэтому люди рвутся к земле, вновь засевается хлопок, государственные агенты раздают задатки, в Голодной степи пошел первый трактор, из России ввозятся лес, металл, мануфактура, металлические изделия, галоши, стекло; крестьянские союзы - кошчи - почувствовали за своей спиной силу, даже в отдаленных районах осмеливаются спорить с баями; даже женщины вступают в этот союз - узбечки появились на фабриках и в учебных заведениях; женщины, еще в прошлом году выступавшие на собраниях в парандже, сегодня сняли ее, надели кепку и европейское платье; в советских учреждениях собираются горы жалоб - баи еще избивают своих батраков и чайрикеров**, запирают их под замок, запугивают и даже убивают, но кажется, что конец недалек; все ждут правительственного акта о земле; пятница все еще считается общим праздником, но старые обычаи начинают исчезать; муллы полевели, они читают молитвы за советскую власть и требуют при браках повышения брачного возраста до шестнадцати лет; в газете "Заравшан" 8 марта появилась статья одного из видных улемистов, доказывающая, что Коран никогда не предписывал ношение чадры.

- Вы вчера мне сказали, что читаете советские газеты? - перебил поручика Джемс.

- Иногда читаю. К сожалению, очень нерегулярно, - сказал Зайченко, улыбнувшись. - Доходят они к нам весьма оригинальным путем - от экспедиций.

- То есть как это? Не понимаю. Каких экспедиций? - спросил Джемс.

- Видите ли, в чем дело: большевики принялись за ремонт водной системы. Их разведочные экспедиции попадаются нам. Ну, а у геологов и ученых всегда бывают газеты.

- А что вы делаете с экспедициями?

- Я? Ничего. А басмачи либо их убивают, либо продают в Китай. Я лично получаю только газеты.

- Да, это удобно, - сказал Джемс.

Пришел отряд, с которым он направлялся дальше, и проводники заявили ему:

- Пора уходить!

Прощаясь, Джемс сообщил поручику, что через месяц он направит к нему курьера, деньги и оружие.

- А пока примите кое-какие подарки для вас и для Иргаша, - сказал он, передавая Зайченко вьючную сумку.

Когда Джемс отбыл, Иргаш нашел в ней много интересных предметов: духи, дюжину носков, носовые платки, автоматическое перо с плоской банкой чернил, коробку мыла, презервативы, аптечку с хиной и пирамидоном, шерстяную пижаму и маленький Коран, прекрасно изданный, карманного формата, на тончайшей бумаге и в сафьяновом переплете. Иргаш отдал Коран мулле, а все остальное сгреб в кучу и унес к себе в дом.

Столкновения на передовых, отдаленных заставах Иргаша начались ночью на следующие сутки. Это были мелкие и ничтожные стычки, где люди дрались исключительно холодным оружием. Курбаши, командовавшие отдельными отрядами, не придавали этим стычкам никакого значения. Они узнали джигитов из сотни Насырова и решили, что Насыров, оскорбленный Иргашом, поднял мятеж и хочет покинуть Иргаша. Их не смущало, что Насыров пробивается сквозь левый фланг ставки. Они полагали, что, прорвавшись здесь, Насыров думает вместе со своим отрядом уйти в горы. "Ведь не в долину же ему уходить, там не скроешься!" - рассуждали они. Они были в полной уверенности, что из попытки Насырова ничего не выйдет, и обеспокоились только к рассвету.

Утром, по данным разведки, стало ясно, что фронт слишком растянулся, движение противника можно было обнаружить уже не в одной точке, а в нескольких. Тогда только курбаши сообразили, что за насыровской сотней, идущей в голове, могут скрываться еще какие-то другие, неизвестные силы. В шесть утра курбаши сообщили об этом Зайченко.

Выслушав донесения, он успокоил начальников отрядов.

Зайченко всегда считал их паникерами и поэтому не очень доверял их донесениям.

- Красных ведь вы не видели? - спросил он.

- Нет, - ответили начальники отрядов. - Но из-за этого праздника по случаю приезда гостя уже двое суток не сменялись передовые охранения.

- Если бы что-нибудь случилось, мы бы узнали, - сказал Зайченко. - На всякий случай приготовьтесь к бою, стяните к ставке огневые средства!

Иргаш спал. Услыхав шум в кишлаке, он проснулся и послал за начальником своего штаба.

- Что там? - спросил он у Зайченко, когда тот явился к нему.

- Насыров хочет сбежать, - ответил Зайченко.

- К Насырову кто-нибудь присоединился?

- Некому. Вряд ли, - сказал Зайченко.

Иргаш замолчал, потом протер заспанные глаза и вздохнул. За последние годы с его ставкой не случалось ничего подобного. В сердце его закралась тревога. Он забеспокоился. Но беспокойство это прошло при взгляде на Зайченко. Бывший поручик хладнокровно распоряжался. Через полчаса весь этот шум на левом фланге показался Иргашу самым обыкновенным пустяковым эпизодом, и он попросил Мирзу побрить ему голову.

Установив связь с Лихолетовым, Юсуп дождался прибытия первого эскадрона Капли. С эскадроном и с насыровской сотней Юсуп двинулся вперед. Снимая этими силами все попадавшиеся навстречу сторожевые группы басмачей, он остановился в ущелье, уже вблизи от ставки, дожидаясь, пока к нему подтянется второй эскадрон и еще рота пехоты. Юсуп принял на себя командование всем передовым отрядом, Сашка остался в долине с резервом.

К ночи спешенный эскадрон и стрелки обложили ставку. Ночью все бойцы сильно поморозились. Не помогали им ни шинели, ни одеяла. С некоторыми из бойцов были обмороки из-за разреженного воздуха.

Сейчас, при свете солнца, все радовались тому, что успели подойти так близко и что сегодня наконец все должно кончиться. Условия были невыносимы. Артиллеристы по узкой горной тропе почти на своих руках внесли орудие. Несколько десятков человек тянули его на канатах. Одним колесом орудие шло по тропинке, а иной раз и по искусственному выбитому желобу; другое колесо висело в воздухе. Люди и лошади двигались гуськом.

Басмачи, заметив движение отряда, начали его обстреливать.

- Спокойнее! - кричал бойцам Юсуп. - Если кто высунет голову смерть. Неверно шагнет - смерть.

Бойцы горячились. Командирам приходилось их удерживать.

Юсуп сам выпускал бойцов из-под прикрытия и учил их не торопиться, осматриваться, следить за каждой складкой местности. Они молча выслушивали все эти наставления. Один боец прошел мимо него с закрытыми глазами.

- Эй, - окликнул его Юсуп, - ты что? Помереть хочешь?

Боец молчал.

- Мне покойников не надо. Назад! - закричал Юсуп на бойца и толкнул его локтем.

Боец не ушел; он покраснел и остался стоять подле Юсупа. Его лицо покрылось сетью мелких морщинок, зубы стучали от страха. Юсуп не обращал на него внимания. Каждый из проходивших бросал на бойца удивленный взгляд. Постояв минут десять, боец высморкался, схватился за ремень винтовки и решительно сдернул ее с плеча. Он увидал, как его товарищи карабкаются по крутому склону, опираясь о штыки винтовок. Он выскочил из-под прикрытия, упал на землю и тоже пополз вслед за другими.

Пулеметчики еще ночью, за полтора часа до общего наступления, начали взбираться на гребень горы. Люди лезли туда, цепляясь за каждый выступ руками. Когда щебень выскальзывал у них из-под ног и с шумом катился вниз, они останавливались и отдыхали. К утру все доползли до гребня.

- Батюшки! - сказал Федотка, увидев справа и спереди от себя крутой и глубокий обрыв.

Слева легкий склон вел к плоской макушке, усеянной черными скалами.

- Иргаш... - шептали бойцы, показывая на кишлак, разместившийся за этими природными стенами.

После орудийного выстрела началась атака. Бойцы двинулись вверх. Заставы басмачей встретили их огнем.

"Жвик, жвик, жвик..." - запели пули. В кишлак полетели снаряды. Они разбивали поверхность скал, обдавая штурмующих дождем каменных мелких осколков. Басмачи ответили пулеметным огнем.

- Не торопись, ребята. Спокойнее, - переговаривались между собой бойцы, разрывая ямки для головы прикладом или руками.

Один из красноармейцев не выдержал и вскочил, за ним поднялся другой. Они побежали полусогнувшись. Первый вдруг остановился, завертевшись на одном месте волчком.

- Сволочи, сукины дети, мерзавцы! - завопил он. Кровь фонтаном хлестала у него из горла. - Убью! - захрипел он и, упав, начал стрелять в воздух, пока не сунулся ничком в бледно-желтую сырую траву. Другого подстрелили на бегу. Свалившись, он покатился по крутому склону головой вниз...

Услыхав орудийный выстрел, Иргаш вскочил.

К усадьбе прискакали на лошадях есаулы. Они доложили Иргашу, что за спиной возмутившейся сотни появилась красная пехота и отрезала горный проход, взорвав подъем в гору, а по тропе прошла горная пушка.

Иргаш пожал плечами.

- Что это? - упавшим голосом спросил он. - Почему же наша связь молчала?

- Мы это выясним потом, - сказал Зайченко. - Сейчас мы примем бой... и отобьем их.

- Отбить мало. Надо разбить, - сказал Иргаш.

- Разбить можно только в атаке, - возразил Зайченко, - то есть броситься на орудие. Это невозможно. Всех перещелкают. Участок очень узкий. Надо быть экономными. Идти в противоположную сторону, в горы, то есть туда, где разрушена дорога, и быть обстрелянными сверху, с гребня, тоже нельзя.

- Все-таки кто-то пройдет, если наладить дорогу, - сказал Иргаш.

- Кто-то пройдет, не спорю. Но кто? Неизвестно. Если вы хотите бежать - пожалуйста! - ледяным тоном продолжал Зайченко. - Я подчиняюсь.

- А что ты предлагаешь? - проговорил Иргаш, кусая губы.

- Предлагаю отбить красных. То есть превратить нашу ставку в крепость. Организовать оборону легко. Надо последовательно отражать их атаки. Узнаем, что это за силы. Я не думаю, чтобы их было много. Человек триста - четыреста не больше. На пятой-шестой атаке они выдохнутся. Мы их потесним. Пулеметчики тоже отступят с гребня вместе с остальными.

- А если они останутся?

- Тогда мы пошлем туда один, два, три, четыре отряда и в конце концов уничтожим их сами. Позиция у нас неприступная. Пока они только пугают нас. Ведь важно уйти вам целым и невредимым. Мы это можем сделать, только обеспечив общее отступление, - сказал Зайченко.

- Так... - задумчиво пробормотал Иргаш. - Ты прав. Но если они не пойдут в атаку... Если они решат ждать своих... Что тогда? Если к ним помощь придет...

- Тогда мы в мешке.

Иргаш засмеялся:

- Мешок, по-нашему, нужен только покойнику. Хорошо! Делай пока по-своему, а там увидим!

Иргаш, как всегда в момент боя, успокоился. Взять ставку действительно было нелегко, и бой мог затянуться на несколько суток. Иргаш вернулся в дом, вынул из сумки флакон духов, надел чистое белье и сел на галерейке, ожидая Мирзу.

Начальники отрядов держались в стороне и не подходили к Иргашу. Они о чем-то переговаривались между собой, шептались. Видно было, что они встревожены, возбуждены и боятся глядеть на Иргаша. Иргаш заметил, что среди них возник спор. Он усмехнулся, подумав, что все эти люди невольно, сами не понимая того, что делают, уже избегают его. "Так было и в Коканде", - вспомнил он и выругался, обозвав их собаками.

Мирза, вытянув вперед безусые, тощие губы, принес подносик. На подносике стояла пиала с водой, лежали бритва и мыло. У Мирзы, когда он переступал через порог, было такое выражение лица, точно он боялся споткнуться. Он был испуган выстрелами и, может быть, поэтому, из-за нетвердости в руке, брея Иргашу голову, сильно порезал ему ухо. Брызнула кровь.

- Что с тобой? Принеси зеркало! Скорее! - приказал ему Иргаш. Он хотел сам осмотреть порез.

Возвращаясь с зеркалом в руках (это было круглое небольшое зеркало, в стальной оправе, прекрасной английской работы), Мирза вдруг споткнулся и выронил его. Оно вдребезги разбилось о каменную ступень галерейки.

Иргаш заметил, что джигиты, стоявшие во дворе, переглянулись (переглянулись же они потому, что Иргаш вдруг побледнел). Он не верил приметам. Но эта примета, означающая у русских смерть, взволновала его. Она была ему известна, потому что он долго жил в России.

Иргаш вымыл лицо духами и вытер кровь, потом позвал палача и на клочке бумаги написал приказ казнить Мирзу. Он обвинил его в покушении. Без письменного документа палач мог отказаться от исполнения приказа. Таков был старый закон в Бухаре.

...На дворе стояла виселица. Там обычно происходили все наказания.

Мирзу, так же как вчера Насырова, подвели к ней и поставили на колени. Скопец опустился. Он улыбнулся, надеясь своей покорной улыбкой умилостивить палача, чтобы он полегче бил, Мирза ждал только плетей. Толпа джигитов, жадная до всякого зрелища, окружила Мирзу. Муса сбросил свой халат на землю, засучил рукава и, вытащив из-за пояса нож, принялся его натачивать об оселок тут же, перед глазами Мирзы.

Джигиты переговаривались между собой о самых обычных делах и в то же время не спускали глаз с ножа.

- Скоро будет дождь, - сказал Муса.

- Да, скоро. Птицы летают внизу, - ответили ему джигиты.

Палач был спокоен, и окружающие были тоже со всем спокойны.

- Ты одинокий человек? - спросил Муса у Мирзы.

- Одинокий, - прошептал Мирза.

- Ну вот... ты помрешь... Попадешь в рай? Да? - пошутил Муса.

- Да, - осипшим, еле слышным голосом повторил скопец. Он все еще надеялся на то, что его только пугают.

Муса задал ему несколько вопросов, не переставая точить свой нож, и медленно приблизил его к глазам Мирзы. Мирза следил за этими движениями. Когда нож удалялся от него, он вытягивал шею.

Кто-то из зрителей сказал:

- Теперь все наши несчастья Мирза унесет с собой.

Продолжая натачивать нож, Муса поднял вверх руки. Взгляд Мирзы последовал за огромными руками палача, как будто он был прикован к повизгивающей стали. Мирза поднял голову и этим невольно открыл шею. В эту минуту Муса вонзил нож ему в горло и распорол его поперек, то есть так, как режут баранов.

Через несколько минут на шею трупа накинули веревку и подняли его на виселицу. Зайченко, выйдя на галерею, увидал болтавшегося Мирзу. Он удивленно посмотрел на Иргаша.

Иргаш бросил на землю пустой флакон из-под духов и вызвал коноводов. Он даже не взглянул на труп. Вместе с Зайченко он решил объехать отряды и лично поговорить с джигитами. Он был накален, как шашка, опущенная в пламя. Казалось, что брызни на него водой - и вода зашипит. Никто не осмеливался ни подойти к нему, ни спросить его о чем-нибудь.

В ту минуту, когда Иргаш и Зайченко вскакивали на коней, над ставкой загудел самолет. Со всех сторон загремели по самолету выстрелы. Выстрелы не причиняли ему вреда. Какой-то темный предмет промелькнул в воздухе и хлопнулся на землю.

Джигиты опрометью бросились в сторону. Они думали, что это бомба. Конь Зайченко испугался, дал свечку. Зайченко не мог как следует удержаться и внезапно соскользнул с седла. Джигиты не успели подхватить его. Взбешенный Зайченко, вставая, вытер лицо полой халата и погрозил самолету кулаком.

Предмет оказался связанной гимнастеркой. В ней был спрятан пакет. Его принесли Иргашу. Иргаш передал пакет Зайченко. Пакет был обклеен облатками. Отковырнув их, Зайченко прочитал:

"Иргаш, довольно крови! Я предлагаю тебе сдаться миром. Не сдашься, на аллу не надейся, буду бомбить с неба. Джигитов лихих пожалей! Обещаю сдавшимся джигитам свободу.

К о м б р и г Л и х о л е т о в".

"Прав Сашка, пришел час смерти! - подумал Иргаш. - Ну что ж, я теперь уйду на тот свет". Он в душе будто обрадовался тому, что у него вырвали последнюю надежду и что теперь, когда кончены все расчеты, он свободен по-настоящему.

- Самолет еще не страшен. Понесем потери, но прорвемся, - заметил Зайченко, желая успокоить Иргаша.

- Калека! Зачем! - Иргаш засмеялся. - Как будешь биться? Опять свалишься! Нет в тебе гордости.

Смехом своим он никак не хотел обидеть Зайченко. Просто в эту минуту все старания Зайченко показались ему ненужными и лишними.

Зайченко покраснел, скатал записку в шарик. Бросил его. Затем, ни слова не говоря, ушел в свою кибитку, на конец кишлака.

Иргаш подозвал к себе есаулов.

- Передайте джигитам мою благодарность! - торопливо сказал он. Русские обещают им жизнь. Им это главное. А мне...

Он махнул рукой, так и не закончив своих слов, потом потер лоб под чалмой, как будто у него болела голова. Брезгливо взглянул на своих курбаши.

Старые и молодые начальники молча толпились около него.

- Пусть курбаши выйдут к русским! - тем же торопливым голосом продолжал Иргаш. - Пусть скажут, что я кончил драться. Отойдите от меня! Он повернулся лицом к толпе джигитов. - Прощайте.

Муса, увидав нож в руках Иргаша, испугался.

- Опомнись, ты мусульманин! - закричал он.

Иргаш проколол себе сердце и, не качаясь, упал тут же, как столб. Когда сотники окружили его, он еще имел силу перевернуться на бок и закрыть лицо полой своего зеленого халата. Вскоре на груди шелк почернел от крови... Жестокий и дикий человек умер...

Когда трясущийся Белуха прибежал в кибитку к Зайченко и сообщил ему о сдаче и самоубийстве Иргаша, Зайченко крикнул:

- Жгите все, всю канцелярию!

Через минуту возле кибитки вспыхнул огромный бумажный костер, а пишущая машинка была зарыта в землю.

Самолет кружил над ставкой до тех пор, пока курбаши не вышли к эскадрону и пехоте, осадившей кишлак. Увидев условленный сигнал ракетой, самолет покачал крыльями со стороны на сторону в знак приветствия и повернул обратно, взяв направление на Шир-Абад.

Всегда, во всяком человеческом сообществе, находятся такие люди, для которых похоронные или свадебные хлопоты представляют интерес. Так же случилось и в ставке. И здесь нашлись люди, азартно схватившиеся за похороны Иргаша. Они выполнили весь похоронный обряд, они же сообщили в бригаду, осадившую ставку, о смерти своего главаря и о готовности к сдаче. Зайченко отстранился от всех переговоров.

В этот же день труп Иргаша омыли, убрали и поставили в доме. Он лежал, одетый в две белые рубахи без рукавов и в камис, так назывался погребальный мешок из белой бумажной материи, подвернутой и завязанной на голове и в ногах. Подбородок Иргаша был подтянут косынкой, чтобы не отвисла нижняя челюсть. Даже после омовения от трупа пахло духами. Труп, прикрытый ковром, положили на носилки и понесли вперед ногами. Во дворе подошел к носилкам мулла и начал читать суры** из Корана. После прощания похоронная процессия двинулась мимо виселицы, на которой еще болтался, всеми забытый, несчастный Мирза...

Могила была выкопана за кишлаком. Дно ямы было так скошено, чтобы покойника можно было опустить в нее в полулежачем виде и таким образом покойник мог "глядеть" в сторону Мекки. Перед тем как зарыть могилу, мулла заставил одного джигита семь раз повторить, что он принимает на себя все грехи Иргаша. Это полагалось по обряду. Потом все отошли от могилы, и мулла остался один возле нее. Чтобы прочитать последнее напутствие, надо было подойти близко к яме, заваленной по краям влажными комьями земли. Мулла подошел осторожно, на цыпочках, стараясь не запачкать грязью своих щегольских желтых сапог. Когда он кончил обряд, джигиты начали забрасывать яму землей. Рассыпающиеся комья мягко шлепали по трупу, завернутому с головы до ног в материю.

Необычная смерть Иргаша вызвала среди его приближенных споры. Мулла плевался, упрекая его в том, что он поступил не по Корану, что он должен был претерпеть все ожидавшие его мучения. Курбаши оправдывали этот поступок, доказывая, что Иргаш был в полном сознании, "но во время джихада самоубийство воину разрешается, если он не хочет сдаваться в плен, уверяли они. - Он убил в себе человека, знающего все тайны других, и тем спас всех. Аллах внушил ему эту мысль... Аллах!"

Ни эскадрон, ни пехота в этот день не зашли в кишлак. Туда явился только один Юсуп, даже без конвоя. Тело Иргаша пронесли мимо него. Он присоединился к процессии и проводил труп до самой могилы. Вечером, когда похороны кончились, Юсуп собрал начальствующий состав Иргаша и указал порядок сдачи. Сдача была им назначена на следующий день.

Курбаши, молча выслушав Юсупа, приняли его предложение. Юсуп заметил, что некоторые из присутствующих как-то по особенному переглядываются с молодым муллой.

Огладив свою черную жесткую бородку, мулла обратился к Юсупу.

- Мы сдаемся, потому что Иргаш завещал это нам, - любезно сказал он.

- И сообщил об этом джигитам, - добавил Юсуп.

- Да, да, правильно... - подтвердил мулла с улыбкой, показывая, что он и не собирался этого отрицать. - Но аскерам обещана свобода. А нам что? - спросил мулла.

Его слова тотчас же были подхвачены одобрительным гулом всех курбаши и есаулов.

- Вы понимали всё, они - ничего. Надо же быть справедливыми! - сказал Юсуп. - Но и в наказании есть степени. Вы - умный человек. - Юсуп тоже улыбнулся мулле. - Вы один стоите ста есаулов. Так как же вас равнять с простыми джигитами? Но всем я обещаю милостивое снисхождение, выгодное для вас. Подумайте об этом!

Курбаши стали переговариваться друг с другом. В общем, они пришли к согласию, за исключением муллы и некоторых его сторонников, боявшихся суда. Эти, как понял Юсуп, наблюдая за ними, согласились на сдачу только из необходимости, не видя другого исхода. Они были в ничтожном меньшинстве.

Юсуп решил, что сейчас ему следует крепко взять власть над лагерем в свои руки, что он не смеет покидать его. "Мало ли что может произойти ночью? - подумал он. - Ввести сейчас эскадрон, ночью, тоже опасно. Это может озлобить джигитов, да и гарантии нет. Останусь здесь я. Рискну. Это сдержит".

И он объявил собравшимся, что остается ночевать в ставке.

Курбаши сразу засопели, зашумели, некоторые упрекнули Юсупа в том, что он не доверяет им, и говорили о своем дружеском настроении.

- Все это так, - с усмешкой сказал Юсуп, - но на дороге хорошая палка лучше неизвестного друга.

Мулла, ласково улыбаясь, разъяснил Юсупу, что любой головорез может совершенно безнаказанно расправиться с ним, так как для кочевника убить человека легче, чем примять сапогом траву.

Юсуп, выслушав всех, внимательно оглядел каждого из присутствующих (он заметил, что есаулы молчали). Он остановил свой взгляд на мулле и спросил его:

- Вы боитесь за меня?

- Да, конечно, - ответил ему мулла.

Муллу поддержали все остальные.

- Вы подчиняетесь мне?

- Подчиняемся.

- Молодцы, - сказал Юсуп. - Тогда вы знаете обычай: если сдаются командиры, сдается и войско. Завтра день серьезный. Надо, чтобы завтра все катилось как по маслу. И я не хочу слышать ни о каких головорезах. Вы командиры. За каждую каплю крови вы будете отвечать своей головой. Ясно вам?

Курбаши нахмурились.

- Ну? - прикрикнул на них Юсуп. - Поняли?

- Поняли, - ответили они.

- Тогда идите! - сказал Юсуп.

Курбаши, взволнованные неожиданным для них приказом, удалились.

Юсуп спросил джигитов, стоящих тут же на дворе:

- Вы все слыхали?

- Да, - ответили они.

- Приготовьте комнату Иргаша! Я буду спать у вас.

Джигиты не осмелились ослушаться. Среди них пошли разговоры, что комиссар принял над ними командование. Уверенность и настойчивость комиссара понравились басмачам.

Всюду пошли толки об Юсупе. Джигиты толкались возле курганчи, где остановился на ночлег Юсуп, и заглядывали к нему в окна.

В комнате Иргаша все оставалось по-прежнему, как будто Иргаш был жив. Свернутые в одеяло постельные принадлежности лежали на маленьком толстом коврике; тут же стоял чемодан и лежали походные сумки. И всем казалось, что Юсуп действительно заменил умершего.

Через час возле курганчи выстроился отряд джигитов. Они отогнали от окон любопытных.

К Юсупу явился есаул отряда и доложил, что он явился для охраны. Юсуп посмотрел на высокого босого юношу и спросил:

- Что говорят в лагере?

Юноша осклабился:

- Всех не переслушаешь!

- В бригаду ко мне хочешь?

Есаул покраснел и принялся благодарить Юсупа.

- Я возьму тебя. Позови ко мне русского офицера!

Есаул ушел.

На дворе джигиты опять разожгли костры и расселись возле них. Эти люди, оборванные, исхудавшие, впервые сели к огню спокойно. "Что случится завтра - грабеж, смерть или казнь?" - так думали они всегда. Сегодня об этом никто из них уже не думал.

Ночь выпала холодная. Звезды застыли в небе.

На дворе кричали и ругались раненые. Среди них ходил какой-то рваный бродяга, которого они называли табибом. Он прямо из бутыли поливал им раны йодом. Они скрипели зубами, как будто желая стереть их в порошок. После йода каждый из раненых бинтовался сам либо марлей, либо тряпками, или затыкал рану хлопком. Нашлись и такие, которые заставляли собак вылизывать им раны.

Когда Зайченко появился в дверях комнаты, Юсуп сидел на полу около низенького столика и писал донесение. Он сразу узнал вошедшего, бросил карандаш и пригласил Зайченко сесть. Зайченко сел на пятки, поджав ноги, и приветствовал его, произнеся обычный селям.

- Здравствуйте, Зайченко! - сказал по-русски Юсуп. - Вы стали настоящим мусульманином.

- Да? - Зайченко усмехнулся. - Во всяком случае, я не похож на коменданта Кокандской крепости.

Юсуп сделал вид, что не слышал этой шутки. Юсуп смотрел на него и думал: "И это - тот, первый, воспитавший во мне человека? Какая судьба!"

- Простите, я не осмелился явиться днем. Все произошло так неожиданно... - забормотал Зайченко, перебивая мысли Юсупа.

- Очевидно, вы надеялись скрыться в массе? Все равно, гражданин Зайченко, мы бы вас обнаружили. Мы знали, что вы тут.

- Да, да... - Зайченко закивал. - Я и не скрываюсь. Я просто... - Он запнулся. - Я не знал, как мне начать с вами разговор. Скажите, что со мной будет?

- Ваше дело решит Особая комиссия по борьбе с басмачеством. Мы передадим вас трибуналу.

- Да, да... - опять перебил Юсупа Зайченко, - я понимаю, что я - не обыкновенный басмач. - Он сказал это таким тоном, будто объяснения Юсупа вполне удовлетворили его. - Вы теперь прекрасно говорите по-русски, заметил он Юсупу.

- Я больше двух лет прожил в Москве.

- Что же там, в Москве? Изобилие? Магазины, женщины, рестораны? Все это есть? Это верно, что там танцуют фокстрот?

Юсуп отклонил беседу на эту тему, заявив, что в Самарканде Зайченко все узнает из газет.

- Скажите, - опять спросил Зайченко, - я могу надеяться на какое-либо снисхождение или нет? Я совершил ошибку, я готов работать где угодно, как угодно. Мои знания могут пригодиться в разведке.

- Это решаю не я.

- Да, да... Конечно, конечно... снова забормотал Зайченко.

Он думал, что посещение сложится иначе, и сейчас чувствовал себя совсем раздавленным. Сегодня на погребении он впервые встретился с Юсупом.

В широкоплечем комиссаре, одетом по-басмачески, Зайченко не сразу узнал старого знакомца, мальчишку с кокандского базара. Зайченко, естественно, не мог думать, что теперь Юсуп будет держаться с ним как босоногий кучеренок. Это было бы наивно. Но все-таки в нем тлела какая-то надежда на то, что комиссар Юсуп заинтересуется им, начнет расспрашивать, захочет узнать до конца все его приключения. "И может быть - чем черт не шутит, - подумал Зайченко, - облегчит мою участь".

Юсуп же принял его спокойно, не вспоминая о прошлом. Сейчас, кончая беседу, Зайченко почувствовал, что Юсупу действительно не о чем с ним говорить, а ему нечего ожидать от него каких-нибудь послаблений. "Зачем же тогда он меня звал? - подумал Зайченко. - Чтобы удостовериться, что ли?"

Зайченко встал. Встал и Юсуп. Зайченко хотел протянуть ему руку, но вовремя догадался, что этого делать не следует. Он поклонился Юсупу.

- Разрешите идти?

- Пожалуйста! - ответил Юсуп.

- Я вам хотел еще доложить, что позапрошлой ночью у нас был разведчик... Кажется, англичанин... хотя он это отрицает... Либо это ложь, либо он "двойник"... Выдает себя за афганца. - У него афганский паспорт...

- Мы имеем о нем сведения, - сказал Юсуп с таким видом, будто ему все известно.

Этим он совершенно сбил Зайченко, и тот, чтобы его не заподозрили в сокрытии каких-то тайн, торопливо добавил:

- Я думаю, он недалеко. Не прошло еще и двух суток, как он уехал. Он собирался ехать на Гиссар.

Увидев напряженные глаза Юсупа, Зайченко перестал бормотать.

- Скажите, - вдруг спросил его Юсуп, - Хамдам был связан с Иргашом?

- Нет. Нет, не слыхал. Ведь они старые враги! - с готовностью ответил Зайченко.

- А как попали его джигиты в ваши шайки?

- Кто именно?

- Насыров, Алимат.

- Не могу знать. Случайно. Организационной связи между нами и Хамдамом не было. Но позвольте, разве Хамдам изменил? По-моему, нет? Тогда какая же связь?

Юсуп, ничего не ответив ему, кивнул головой. Зайченко вышел.

Во дворе все еще горели костры. Джигиты варили себе пищу и обсуждали поведение комиссара на похоронах. Здесь же сидели бачи, но никто из них сейчас не пел, не плясал, не веселился. В воздухе пахло салом. Никто не заметил Зайченко, быстро пробежавшего среди толпы.

"Болван! - обругал себя Зайченко, придя в кибитку. - Чего я разболтался?"

Он лег на койку. Размышления овладели им. Он старался представить себе суд, разбор дела в трибунале, свое поведение на суде, свои ответы. Но чем больше он думал об этом, тем все хуже и хуже становилось у него на душе. Только физические муки и боль могли бы облегчить его угнетенное состояние. Он вытащил из кобуры маузер. "Как все противно! Как надоела мне вся моя жизнь!" - подумал он, подержал револьвер в руке и с отчаянием сунул обратно в кобуру...

Сдача состоялась на следующий день в послеобеденное время. Она назначена была на утро, но ее пришлось отложить из-за обильного и бурного дождя. Внезапно пролившись, он напомнил о весне. Воздух после него стал мягким и тепловатым. Солнце грело горы и влажную, скользкую дорогу, но на вершинах сверкал лед.

Басмачи растянулись в рядах по всему кишлаку. После команды "смирно" Юсуп сказал им короткую речь. Затем отряды гурьбой подходили к знаменщику бригады и сбрасывали около знамени свое оружие: шашки, револьверы, винтовки, патроны. Ножи, как "бытовой предмет", разрешено было оставить при себе. Начальники отрядов, курбаши, приближенные Иргаша и есаулы отходили влево, а простые басмачи - направо.

Через час первый эскадрон и стрелки пошли в Шир-Абад. Туда же поехали начальники басмачей и Зайченко, окруженные конвоем. Второй эскадрон остался в кишлаке, но большая его часть, с Юсупом во главе, должна была отправиться в горы на розыски Джемса.

К эскадронному командиру Капле прибежал Федотка, старшина разведки. Юсуп приказал выделить для Федотки еще один взвод. Капля заорал, будто его ошпарили кипятком:

- Что я вам, рожаю людей взводами? Не дам!

- То есть как это "не дам"? Вы, дяденька, спятили, что ли?

Капля сказал:

- Чем трепаться по разведкам, ты бы, дурак, хоть на фершала учился!

- Во-первых, на фельдшера, а не "на фершала".

- Это несущественно.

- Именно существенно! Вы старый солдат, должны понимать: есть приказ - значит, будет исполнено. Это ведь не мое частное дело. А вы мне про фельдшера толкуете! - Федотка сердито поправил на сапоге шпору: Блажите вы, дяденька!

- У меня взвод только что набранных киргизов да взвод свежих пополненцев из России. Кого же я дам? - ответил Капля.

Он курил трубку и думал о Федотке. Не нравилась ему Федоткина лихость. Он сам был храбрым человеком, но войны не любил. "Пустое дело! говорил он про войну. - Из нужды воюешь. А щегольство в этом деле - враг".

Он боялся, что походы и кочевая жизнь, без заботы о завтрашнем дне, окончательно избалуют Федотку. Капля, точно мать, беспокоился о его будущем. Целый день наедине с собой, он так и этак переворачивал все особенности того или другого занятия. Он мечтал о самых разнообразных профессиях для Федотки. Сперва ему хотелось, чтобы из него вышел доктор или инженер, потом ему казалось, что выгоднее пустить парня по авиации, пусть летает. "Хорошо, если Федотка пойдет по партийной линии!" Но в конце концов и это не удовлетворяло его. "Нет, - говорил он себе, - у нас есть много людей, которые хотят быть комиссарами, а не хотят учиться. А я хочу, чтобы он был комиссаром, но я хочу, чтобы он был настоящим комиссаром. Поэтому надо, чтобы он учился".

Достав из переметной сумки две жестяные кружки, Капля налил в них чаю: себе и Федотке. После ссоры он пригласил Федотку пить чай.

Федот пил жадно, обжигаясь, хрустел сахаром.

- Не лакай! - наставительно сказал Капля. - Желудку вредно.

Выпив полчайника, Капля спросил Федотку:

- Ушел шпион? Не поймали?

- Не поймали. Ушел, - ответил Федотка.

Капля засмеялся, будто ответ Федотки доставил ему удовольствие.

Федотка обиделся и сказал:

- А чем мы виноваты? Поймай ты, коли больно ловкий!

- Что ж, возможно! - сказал Капля и опрокинул чайник, чтобы он высох на солнышке. Потом, будто невзначай, спросил Федотку: - Кого дать: киргизов или пополненцев?

Федотка вскочил и закричал:

- Да кого хочешь! Только не томи ты мою душу! Обязательно вам надо поломаться, дяденька!

Отправив бойцов, Капля остался в кишлаке с одним взводом. Последними снялись артиллеристы.

Басмачи быстро расходились по своим кишлакам. Они шли группами и в одиночку, как кому удобнее. Каждый старался стянуть что-нибудь в лагере для своего хозяйства: муку, сбрую, кошмы, скрытое оружие (револьверы).

Ачильбай распустил свою группу (надеяться сейчас на переход через границу было немыслимо). Но старик не огорчился. "Пока я в прибыли", думал он.

Весь день в ставке стоял шум, из-за дележки вещей поднялись крики, споры и смех.

Под вечер ставку будто вылизало. Все опустело. Скрылись даже собаки. Только кости, объедки, мусор, разбитые ящики да отбросы остались на месте. Бойцы избегали даже заходить в загаженные дома разоренного кишлака. Они устроились на воле, в палатках.

Ничего не осталось от Иргаша. Сейчас казалось странным: каким образом так долго длилось это сопротивление? Иргаша зарыли - и с ним будто все исчезло. Только Мирза до сих пор висел на своей перекладине.

Похоронив убитых, эскадрон, вместе с ранеными в санитарных повозках и пленными, спускался с гор на запад. Зеленые заросли, лежавшие по течению реки, темной рамкой охватывали долину. Стайка джейранов, изящных и грациозных животных, похожих на газелей, испуганная грохотом орудийных колес, стрелой пронеслась через дорогу. Некоторые из них, остановившись в отдалении, на скалах, с любопытством глядели на горное орудие. Среди зарослей виднелись какие-то развалины. Они имели вид неправильного четырехугольника и занимали довольно большую площадь. Остатки ворот и крепостных стен угрюмо высились над равниной, как будто вспоминая то отдаленное время, когда эта твердыня служила ее защитой.

Кто-то из бойцов сказал, что эта крепость принадлежала раньше Александру Македонскому и в этих местах на дне бурной реки лежат его воины.

Громадные кузнечики и стрекозы пронзительно стрекотали. Пели птицы, радуясь вечерней заре. Со всех сторон кричали перепела, отвечая на подкликиванье самок, притаившихся в душистой траве и кустарнике. Вдали темнела река, как бы врезавшаяся в берега. На лиловом горизонте среди равнины показалась высокая и узкая одинокая гора, похожая на сахарную голову с отколотой верхушкой.

В конце мая состоялся суд над приближенными и начальниками отрядов Иргаша. Часть арестованных была присуждена к тюремному заключению на разные сроки. Некоторых осудили условно. Насыров, ввиду оказанных им услуг, был вовсе прощен. Зайченко направили в Москву. Там коллегия ОГПУ приговорила его к расстрелу, но потом он был помилован и сослан на десять лет в Соловки.

...Только через месяц после суда Юсуп вернулся в бригаду.

Весну он провел в горах, гоняясь за "афганцем". Но Джемс пропал. Люди, с которыми он вышел из ставки Иргаша, тоже рассеялись. Юсупа измучили эти напрасные поиски, тем более что чуть ли не через неделю он уже понял всю их безрезультатность. Смешно было с целым эскадроном разыскивать "афганца". Джемс мог сидеть месяцами в какой-нибудь норе, в щелке, и спокойно выжидать благоприятных обстоятельств. Но начальство настаивало на своем и Юсуп исполнял приказание поневоле. Он с эскадроном дошел До Гиссара и готов был двинуться дальше, когда совсем неожиданно пришло к нему распоряжение вернуться.

Возвратившись домой, Юсуп заметил в Лихолетове много перемен.

Сашка оживился. Теперь ничто его не грызло, он уже не ворчал и не сомневался в себе.

Ликвидация Иргаша вызвала среди военных много разговоров. У всех создалось убеждение, что Лихолетов способен не только рубать, в нем нашли большие тактические способности.

Это невероятно льстило ему.

Товарищи смеялись, говорили, что талант тактика открылся в Лихолетове так же, как открывается золото в породе, то есть, промыв двести пудов песку, можно намыть один грамм золота. Но до сих пор никто из них и не старался разыскивать в нем этот грамм.

Юсуп был прав, говоря в первый день своего приезда из Москвы, что Сашка ожирел и распустился. Упрек, брошенный тогда Юсупом, конечно оскорбил Лихолетова. Ему показалось, что "москвич" Юсуп кичится. Это его задело. Самолюбие заиграло в нем. "Юсуп так думает. Значит, так могут думать и другие. Значит, на мне скоро поставят крест. Нет, товарищи! Шалишь! Не дамся!" - решил он.

Вот почему, когда Юсуп, переговорив с Алиматом, предложил Александру план ликвидации басмачей с их же помощью, он, для виду поколебавшись, жадно схватился за это рискованное дело.

Отправив Юсупа к Иргашу, Лихолетов еще сам не знал, чем все это кончится. Он начал выполнять свою задачу, получив от Юсупа записку. Маршрут Юсупа стал ему известен.

Заслуга Лихолетова была в умелом окружении противника. Незаметные группы всадников, высланные из разных точек района, соединились в ущелье. Агенты Иргаша принимали их за случайные разъезды.

Благодаря такой осторожности Лихолетову удалось сосредоточить вблизи ставки силы, равные двум эскадронам. Туда же, в горы, он провел роту пехоты и орудие. Бойцы шли очень быстрым, форсированным маршем. Это обеспечило успех.

План Лихолетова свелся к системе занятия всего басмаческого района летучими, маневренными отрядами. Одновременное окружение всех банд заставило Александра применить в качестве поддержки воздушные средства борьбы. Он поскакал в Шир-Абад, затребовал самолет и в день общего выступления вылетел на нем.

Машина, конечно, сыграла свою роль. Но не она дала результат боя. Она была для Иргаша только последней каплей, переполнившей чашу. Несмотря на всю свою грубость и стихийность, Иргаш понял, что в конце концов его участь решена, пришел тот срок, когда сопротивление оказалось бессмысленным и все события обернулись против него. Он угадал час своей смерти...

Лихолетов пожинал лавры. Однако он возмутился, узнав, что все это боевое дело приписывается ему. Он говорил, что инициатива принадлежала комиссару Юсупу. Однако сотрудники штаба, настроенные Жарковским, стояли на своем.

- Мы от твоего комиссара ничего не отнимаем, - говорили они Александру. - Он молодец! Но операцию проводил ты. И провел превосходно.

Лихолетов доказывал, что без Юсупа он не провел бы ее.

- Да, Юсуп выказал большую смелость. Но одной смелостью ничего не сделаешь, - возражали ему.

- Повторяю, - говорил он, - в этом деле его идея.

- Идея - идеей, но всякую хорошую идею можно загубить. Непонятно, о чем ты споришь? - убеждал его Жарковский, как всегда иронически пожимая плечами.

Так понемножку Лихолетов и сам уверился в том, что без него операция не вышла бы. Но не будь записки от Юсупа, не удайся Юсупу разговор с насыровской сотней, Лихолетов, очевидно, на все махнул бы рукой, тем более что и командование не настаивало на операции, считая, что она недостаточно подготовлена. Ее разрешили лишь как пробу, как прощупывание Иргаша.

Зато теперь Лихолетов ходил именинником.

По возвращении Юсупа в бригаду он честно рассказал ему обо всем и даже прибавил, что намерен бороться с этой несправедливостью. Юсуп принял его слова очень спокойно, даже рассеянно. Он сказал:

- Какая же несправедливость? Не нахожу. Нет несправедливости. Действительно, без тебя можно было бы загубить все.

- Но ведь идея - твоя, а я за нее славу имею!

- Ты заслужил. Не беспокойся, Сашка! Мое ко мне придет, - сказал Юсуп, усмехнувшись. Он сумел сдержать себя и даже не показал виду, что хоть как-то огорчен.

Лихолетов ничего не заметил. Он от всей души был рад тому, что Юсуп, так же как и остальные, хвалит его. Сейчас это было ему вдвойне приятно, и ощущение какой-то неловкости, которое мучило его раньше, совершенно прошло...

На второй день после прибытия Юсупа в бригаду Юсуп получил приказ из Самарканда выехать туда для доклада.

Накануне отъезда к нему пришел Лихолетов. Он был чем-то смущен, мялся и объявил, что у него есть большое и важное дело, о котором ему хотелось бы посоветоваться.

- Пожалуйста! Какое дело? - спросил Юсуп.

Лихолетов смутился:

- Личное. Принципиальной важности.

- Какое личное? Пожалуйста, говори!

- Я прошу тебя как друга заехать в Коканд, - сказал Лихолетов, покручивая пальцами бороду.

Юсуп удивился:

- Как заехать? Коканд в стороне.

- Да ведь не один день ты пробудешь в Самарканде! Там и отдохнуть тебя заставят. А от Самарканда до Коканда - ночь. Может, самолет попадется, тогда и совсем мигом, - пробормотал Сашка. - Слетай! Ну что тебе стоит? Я же летаю.

- А зачем мне лететь в Коканд? - спросил Юсуп.

Лихолетов нагнулся к уху Юсупа и шепнул:

- Варька там.

Юсуп посмотрел на Александра, все еще не понимая, чего тот хочет.

Лихолетов отвернулся и подошел к окну.

За окном показался верблюжий караван. Впереди него брел верблюд-вожак, позвякивая колокольчиком на шее.

Лихолетов медлил, как будто дожидаясь того мгновения, когда караван пройдет мимо.

- Видишь, какое дело, - сказал Лихолетов, набравшись смелости. Заела меня Варька! Сплю - ее вижу. Не сплю - опять вижу. Сосет! Как заноза, сидит во мне! - Лихолетов потряс кулаком. - Честно тебе скажу... Она прямо поставила меня в тупик. Что мне делать, ума не приложу? Как будто она в меня пустила какую-то бактерию.

- Послушай, я в семейных делах ничего не понимаю. О чем мне говорить с ней? Я ведь даже толком не знаю, что у вас случилось, - сказал Юсуп.

- Да и я сам не знаю, - легкомысленно ответил Лихолетов. Поругались - вот и все. Ну, а мало ли из-за чего можно поругаться. Из-за всего. Курятник, одно слово.

- Да ведь вот мне говорили, что ты ей даже не пишешь!

- Не пишу, - признался Лихолетов. - Да и о чем писать? А теперь мне порадоваться хочется, поделиться с ней. И не могу...

- Разве она в Коканде?

- Да. Я узнавал. Она на летнюю практику приехала в городскую больницу. Я даже знаю, где она живет: все там же, в Старом городе. Блинов ведь в Коканде, в ГПУ.

- Вот ты бы и поехал сам! Возьми отпуск!

- Нет, Юсуп. Она человек с гонором, коза, интеллигентка. Ну, я тоже не лыком шит. Не лаптем щи хлебаю.

- Сашка, но ведь, наверно, виноват ты?

- Ей богу, клянусь тебе, Юсуп! Никакой вины не знаю.

- Ну так из-за чего же вы разошлись? Говори прямо!

Лихолетов нахмурился:

- Не люблю я об этом говорить.

- Говори, а то не поеду! Обижал? Или нет? Из-за чего у вас расходятся?

- Нет, что ты! Я мухи не обижу. И не пил и не гулял. Не до того было... - Лихолетов, покраснев, принялся соскабливать с гимнастерки пятно. - Впрочем, было. Подвернулась тут одна дивчина...

Юсуп улыбнулся:

- Одна? Мало!

Лихолетов фыркнул, но, сообразив, что смеяться сейчас как будто не совсем удобно, снова принял серьезный вид: