Евгений Иванович Якушкин (1826—1905)

Избранные произведения Е. И. Якушкина

Из работ Е. И. Якушкина, посвященных декабристской тематике, мы выбрали для публикации две, наименее известные даже исследователям. Это его воспоминания об И. И. Пущине и Г. С. Батенькове, увидевшие свет на страницах ярославской газеты «Северный край».

Из работ по обычному праву читателям предлагается предисловие к первому выпуску указателя, имеющее самостоятельное значение. Это труд зрелого пятидесятилетнего ученого, подводящего итоги многолетнего изучения народных юридических представлений.

В 1853 г. я познакомился с Иваном Ивановичем Пущиным, жившим в то время в г. Ялуторовске. Имя Пущина было давно мне известно из стихотворений Пушкина. Некоторые рассказы лиц, знавших его до его ссылки, вызывали во мне глубокое к нему сочувствие: личное знакомство с этим «первым другом» великого поэта еще более усилило то чувство уважения, которое я имел к нему ранее. Он произвел на меня сильное впечатление. Когда я с ним познакомился, ему было 55 лет, по он сохранил и твердость своих молодых убеждений, и такую теплоту чувств, какая встречается редко в пожилом человеке. Его демократические понятия вошли в его плоть и кровь: в какое бы положение его ни ставили обстоятельства, с какими бы людьми ни сталкивала его судьба, он был всегда верен самому себе, всегда был одинаков со всеми. Люди самых противоположных с ним убеждений относились к нему с глубоким уважением. Сблизиться с таким человеком мне было том более легко, что он был очень дружен с моим отцом. С первого же дня знакомства между мною и им установилась тесная связь, непрерывавшаяся до самой его смерти. Во время пребывания моего в Ялуторовске я виделся с ним каждый день. Большой интерес для меня представляли его рассказы, особенно о его лицейской жизни и об отношениях его к А. С. Пушкину. Часть этих рассказов я записал тогда же, по эта краткая запись казалась мне очень бледной в сравнении с живою речью Пущина, поэтому я не один раз просил его написать его воспоминания о Пушкине. Он долго отказывался, уверяя, что воспоминания его ни для кого не будут интересны и что, кроме того, он не умеет писать. «Правда, — сказал он мне, — Пушкин уверял, что у меня большой литературный талант, по, к счастью, я ему не поверил, потому что действительно не умею писать». После долгих моих убеждений он наконец дал мне слово исполнить мою просьбу. Уже по возвращении из ссылки, в 1858 г. он привез мне свои записки о великом поэте. Они были напечатаны мною, хотя далеко не вполне, в журнале «Атеней» 1859 г.

Следующий очерк жизни Пущина составлен мною на основании рассказов как его, так и его товарищей по ссылке, а также на основании его записок, заключающих в себе некоторый и автобиографический материал.

Пущин родился 4 мая 1798 г. В августе месяце 1811 г. дед его, адмирал Пущин, отвез его к министру народного просвещения, графу Разумовскому, в присутствии которого мальчики, записанные кандидатами в Лицей, должны были держать экзамен. Здесь Пущин увидел в первый раз своего будущего товарища, Пушкина, с которым он тут же и познакомился. По поступлении в Лицей Пушкин всего ближе сошелся с Пущиным, отличавшимся и в молодости большим тактом. Сближению друзей содействовало и то, что они были соседями по отведенным им комнатам. Часто ночью, когда все уже засыпали, Пущин, вполголоса через перегородку. толковал с Пушкиным о каком-нибудь вздорном случае того дня, его волновавшем. Скоро между ними установилась та горячая дружба, о которой не раз упоминает Пушкин в своих стихотворениях.

По выходе из Лицея, в 1817 г. Пущин поступил в гвардейскую конную артиллерию и 29 октября того же года был произведен в офицеры. Еще в лицейском мундире он начал часто посещать кружок знакомых, состоявший из Муравьевых (Александра и Михайлы), Бурцева, Павла Колошппа и Семенова. Постоянные беседы об общественных вопросах сблизили Пущина с этим кружком членов тайного общества, в которое он и был вскоре принят Бурцевым. Вступление в тайное общество имело сильное влияние на Пущина.

«Я, — говорит он в своих записках, — как будто вдруг получил особенное значение в собственных своих глазах, стал внимательнее смотреть на жизнь, во всех проявлениях буйной молодости наблюдал за собой, как за частицей, хотя ничего незначащей, но входящей в состав того целого, которое рано или поздно должно иметь благотворное свое действие».

Первою мыслью Пущина по вступлении в тайное общество было открыться Пушкину, разделявшему его политические убеждения, по Пушкина не было в это время в Петербурге. Впоследствии он не решился уже вверить ему тайну, так как малейшая неосторожность могла быть пагубна для дела. Его пугала и пылкость поэта, и сближение его с ненадежными людьми. Пушкин, увидя своего друга после первой с ним разлуки, заметил в нем некоторую перемену и начал подозревать, что он что-то от него скрывает. Он затруднял Пущина своими расспросами, по тот ничего ему не открыл. «Самое сильное нападение Пушкина на меня, по поводу общества, — говорит Пущин в своих записках, — было, когда он встретился со мной у Н. И. Тургенева, где тогда собирались все, желавшие участвовать в предполагаемом издании политического журнала. Тут между прочим был Куницын и наш лицейский товарищ Маслов. Мы сидели вокруг большого стола. Маслов читал статью свою о статистике. В это время я слышу, что кто-то сзади берет меня за плечо. Оглядываюсь — Пушкин. «Ты что здесь делаешь? Наконец поймал тебя на самом деле», — шепнул он мне на ухо и прошел дальше. Кончилось чтение. Мы встали. Подхожу к Пушкину, здороваюсь с ним. Подали чай, мы закурили сигарки и сели в уголок. «Как же ты, — сказал Пушкин, — мне никогда не говорил, что знаком с Николаем Ивановичем? Верно, это ваше общество в сборе? Я совершенно случайно зашел сюда, гуляя в Летнем саду. Пожалуйста, не секретничай; право, любезный друг, это ни на что не похоже!». Па этот раз Пущину легко было доказать, что это совсем не собрание общества и что он сам пришел к Тургеневу неожиданно.

В январе 1820 г. Пущин должен был уехать в Бессарабию к больной своей сестре. Возвратясь в мае в Петербург, он не застал уже там Пушкина, высланного из столицы за его вольные стихотворения и командированного от Коллегии иностранных дел к генералу Инзову, начальнику колоний южного края.

Около 1823 г. Пущин познакомился с Рылеевым и принял его в тайное общество, прямо в члены верховной думы. Рылеев относился к Пущину с глубоким уважением; в письме к одному из своих друзей он говорит: «Спасибо, что полюбил Пущина, я еще от этого ближе к тебе. Кто любит Пущина, тот непременно сам редкий человек».

В 1823 г., однажды во дворце, на выходе, в[еликий] к[нязь] Михаил Павлович очень резко заметил Пущину, что у того не по форме был повязан темляк на сабле. Пущин тотчас же подал прошение об отставке. Желая показать, что в службе государству нет обязанности, которую можно бы было считать унизительною, он хотел занять одну из низких полицейских должностей — должность квартального надзирателя. Своим примером он хотел доказать, каким уважением может и должна пользоваться та должность, к которой общество относилось в то время с крайним презрением. Намерение Пущина возмутило его родных. Сестра его, на коленях, в слезах, умоляла его отказаться от мысли занять полицейскую должность; он уступил се просьбам и, выйдя в отставку, поступил сверхштатным членом в петербургскую палату уголовного суда, где в то время служил и Рылеев.

В 1824 г. Пущин перешел на службу в Москву судьей в уголовный департамент надворного суда. Служба в надворном суде бывшего гвардейского офицера, образованного человека, с обеспеченным состоянием и с большими связями имела в то время свое значение. Князь Н. Б. Юсупов, видя на бале у московского генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью, спросил Зубкова, кто этот молодой человек. Зубков ответил, что это надворный судья Пущин. «Как, — сказал кн. Юсупов, — надворный судья танцует с дочерью генерал-губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется что-нибудь необыкновенное!».

Пущин, человек крайне скромный, ни слова не говорит в своих записках о своей судебной деятельности, между тем опа гораздо более удивила современников, чем присутствие его на генерал-губернаторском бале. Особенное внимание общества обратило на себя решение надворного суда по делу известного любителя музыки и композитора Алябьева, обвинявшегося в совершении убийства. Сначала, чтобы замять это дело, потом, чтобы добиться оправдательного приговора, были пущены в ход и подкуп, и усиленные просьбы, и горячее вмешательство влиятельных лиц. Но ничто не помогло; в деле были несомненные доказательства виновности Алябьева, и Пущин после долгой, упорной борьбы настоял на обвинительном приговоре. На это решение смотрели как на гражданский подвиг, и Пушкин имел полное право сказать своему другу:

Когда в конце 1824 г. Пущин узнал, что Пушкин из Одессы сослан на безвыездное жительство в псковскую деревню его отца, то он решился непременно навестить его и для этого взял отпуск на 28 дней. Перед отъездом, на вечере у генерал-губернатора кн. Голицына он встретил А. И. Тургенева и спросил его, не имеет ли он каких-нибудь поручений к Пушкину, так как он будет у него в январе. «Как, Вы хотите к нему ехать, — сказал Тургенев, — разве не знаете, что он под двойным надзором и политическим, и духовным». «Все это я знаю, — отвечал Пущин, — по знаю тоже, что нельзя не навестить друга после пятилетней разлуки в теперешнем его положении, особенно когда буду от пего с небольшим в ста верстах». «Не советовал бы. Впрочем, делайте, как знаете», — прибавил Тургенев. Почти такие же предостережения высказал и дядя поэта В. Л. Пушкин.

Проведя праздники у отца в Петербурге, Пущин после Крещенья поехал к сестре в Псков и оттуда в Михайловское. Недалеко уже от усадьбы лошади понесли и вдруг, после крутого поворота, неожиданно вломились смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Остановить лошадей у крыльца не было силы, они протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора.

«Я оглядываюсь, — пишет в своих записках Пущин, — вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда со мной происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим! Он забыл, что надо прикрыть наготу, я не подумал о заиндевевшей шубе и шапке. Было около 8 часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга, в том самом виде, как мы попали в дом: один почти голый, другой — весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь через 33 года мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этой женщиной; впрочем, она все поняла. Не знаю, за кого опа приняла меня, только ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, и чуть не задушил ее в объятиях». После первых волнений свидания началась живая беседа между друзьями; каждому из них надо было о многом расспросить и многое рассказать. Из слов Пушкина можно было заключить, что ему как будто наскучила прежняя шумная жизнь. Он заставил Пущина рассказать о всех лицейских товарищах и потребовал объяснения, каким образом он из артиллериста преобразился в судью. Объяснения его друга были ему по сердцу, он гордился им и за него. «Незаметно коснулись опять, — рассказывает Пущин, — подозрений насчет общества. Когда я ему сказал, что не я один поступил в это повое служение отечеству, то он вскочил со стула и вскрикнул: «Верно, все это в связи с майором Раевским, которого пятый год держат в Тираспольской крепости и ничего не могут выпытать». Потом, успокоившись, продолжал: «Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою, по многим моим глупостям». Молча, я крепко расцеловал его, мы обнялись и пошли ходить; обоим нужно было вздохнуть».

Пущин привез Пушкину в подарок «Горе от ума». Пушкин был очень доволен этой тогда рукописной комедией, до того ему почти вовсе неизвестной. После обеда, за чашкой кофею, он начал читать ее вслух. Среди этого чтения кто-то подъехал к крыльцу; Пушкин выглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе Четьи Минею. Пущий спросил, что это значит? Прежде чем он мог получить ответ, в комнату вошел низенький, рыжеватый монах и рекомендовался Пущину настоятелем соседнего монастыря. Пушкин попросил его сесть. Монах стал извиняться, что, может быть, помешал, потом сказал, что, узнавши фамилию приехавшего, он ожидал найти знакомого ему П. С. Пущина, которого очень давно не видал. Завязался разговор, подали чай. Монах выпил два стакана чаю с ромом и пачал прощаться, извиняясь, что прервал товарищескую беседу.

Пущину было неловко за Пушкина, который, как школьник, присмирел при появлении настоятеля. Он высказал ему свою досаду, что накликал это посещение: «Перестань, любезный друг, — сказал Пушкин, — ведь он и без того бывает у меня, я поручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре». И затем он, как ни в чем не бывало, продолжал читать комедию. Поздно ночью Пущин выехал из Михайловского. Это было последнее свидание его с Пушкиным, самым близким ему из его друзей.

Пущин 8 декабря 1825 г. приехал из Москвы в Петербург. Он присутствовал на последних совещаниях членов тайного общества и 14 декабря был на Сенатской площади, где собрались заговорщики и возмущенные ими войска. Когда восстание было подавлено, Пущин одним из последних ушел с площади, в шинели, пробитой во многих местах картечью. Рано утром 15 декабря к нему приехал его лицейский товарищ князь Горчаков. Он привез ему заграничный паспорт и умолял его ехать немедленно за границу, обещаясь доставить его на иностранный корабль, готовый к отплытию. Пущин не согласился уехать: он считал постыдным избавиться бегством от той участи, которая ожидает других членов тайного общества: действуя с ними вместе, он хотел разделить и их судьбу. В то же утро заехал к Пущину кн. П. Л. Вяземский и спросил его: не может ли он быть ему чем-нибудь полезен. Пущин просил его взять на сохранение портфель с бумагами; в портфеле этом было несколько стихотворений Пушкина, Дельвига и Рылеева, а также несколько записок по разным общественным вопросам. Все эти бумаги, если бы они и были взяты при обыске, не могли служить к отягчению участи Пущина; он потому только отдал их кн. Вяземскому, что желал сохранить их, так как они были связаны с дорогими для него воспоминаниями. Князь Вяземский обещал сберечь этот портфель и возвратить его Пущину при первом с ним свидании. И действительно, в 1857 г., в первый же день приезда Пущина в Петербург, кн. Вяземский привез ему портфель, взятый им на сохранение 32 года тому назад.

15 декабря Пущин был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Во время следствия он по выдал никого из своих товарищей, и поэтому в «Донесении следственной комиссии» вовсе не встречается ссылок на его показания. Верховный уголовный суд отнес его к первому разряду государственных преступников и приговорил к смертной казни отсечением головы. Указом, данным Верховному суду 22 августа 1826 г., он всемилостивейше освобожден от смертной казни с заменою ее ссылкой в вечные каторжные работы. После произнесения приговора Пущин был отвезен в Шлиссельбургскую крепость, откуда только через полтора года был отправлен в Сибирь, в каторжные работы.

В первый день его приезда в Читу, 5 января 1828 г. Александра Григорьевна Муравьева вызвала его к частоколу и отдала ему листок бумаги, на котором было написано:

«Отрадно, — пишет Пущин, — отозвался во мне голос Пушкина. Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнании. Увы! Я не мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга». «Наскоро, через частокол, Александра Григорьевна проговорила мне, что получила этот листок от одного своего знакомого, перед самым отъездом из Петербурга, хранила его до свидания со мной и рада, что могла наконец исполнить порученное поэтом».

В начале 1837 г. Пущин узнал о дуэли и смерти Пушкина. «Весть эта, — пишет он, — электрической искрой сообщилась в тюрьме; во всех кружках только и речи было о смерти Пушкина, об общей пашей потере». «Не стану беседовать с Вами об этом народном горе, тогда несказанно меня поразившем: оно слишком тесно связано с жгучими оскорблениями, которые невыразимо должны были отравлять последние месяцы жизни Пушкина. Другим лучше меня, далекого, известны гнусные обстоятельства, породившие дуэль; с своей стороны скажу только, что не мог без особого отвращения об них слышать, меня возмущали лица, действовавшие и подозреваемые в участии по этому гадкому делу, подсекшему существование величайшего из поэтов».

По освобождении от каторжных работ Пущин в конце 1839 г. был послан на поселение в Туринск. Северный сибирский климат вредно подействовал на его здоровье; в Туринске он постоянно хворал. Поэтому по его просьбе он в 1843 г. был переведен в Ялуторовск, город с несколько лучшими условиями для жизни. Здесь, в кругу нескольких близких ему товарищей по ссылке, его время проходило в частых откровенных с ними беседах и в чтении книг, в которых не было недостатка, так как жившие в Ялуторовске декабристы получали все сколько-нибудь замечательные литературные произведения. Кроме того, он вел обширную переписку с родными, с прежними петербургскими и московскими знакомыми и с своими товарищами по ссылке, рассеянными но всей Сибири. Большой интерес представляет его переписка с бывшим директором Царскосельского лицея, Е. А. Энгельгардтом, который о большою нежностью и глубоким уважением относился всегда к своему бывшему воспитаннику. Из писем Пущина к Энгельгардту можно видеть, какое настроение и какие взгляды были у него во время ссылки. Так, в письме от 26 февраля 1845 г. он говорит: «Скоро минет двадцать лет сибирским разного рода существованиям. В итоге, может быть, окажется что-нибудь дельное: цель освящает и облегчает заточение и ссылку».

«Горько слышать, что наше 19 октября пустеет: видно и чугунное кольцо[9] стирается временем. Трудная задача так устроить, чтобы оно не имело влияния на здешнее хорошее. Досадно мне на наших звездоносцев; кажется, можно бы сбросить эти пустые регалии и явиться запросто в свой прежний круг. Мысленно я часто в вашем тесном кругу, с прежними верными воспоминаниями. У меня как-то они не стареют».

По обнародовании всемилостивейшего манифеста 26 августа 1856 г. Пущин выехал из Ялуторовска сначала в Москву, затем в Петербург, где с горячим сочувствием был встречен своими лицейскими товарищами и прежними знакомыми. Он виделся там с К. Данзасом, который передал ему, что Пушкин во время своей последней болезни сказал: «Как жаль, что нет теперь ни Пущина, ни Малиновского».

В 1858 г. Пущин женился на вдове своего товарища по ссылке, И. Д. Фонвизиной, урожденной Апухтиной. Он поселился в ее имении, с. Марьине, Бронницкого уезда, где и окончил начатые еще в Сибири свои записки о Пушкине. Здоровье его все более и более приходило в упадок. Пущин скончался 3 апреля 1859 г.

В 1854 и 1855 гг., во время пребывания моего в Томске, я познакомился и близко сошелся с Гаврилом Степановичем Батеньковым. Это был человек замечательный по уму, широкому образованию и по его необыкновенной судьбе.

Г. С. Батеньков родился в Тобольске в 1793 г. По окончании образования во 2-м кадетском корпусе он поступил прапорщиком в одну из батарей действующей армии и участвовал в походах 1812–1815 гг. В сражении при Монмирале (1814 г.) он, находясь с двумя своими орудиями в арьергарде, прикрывавшем отступление войск Сакена, так упорно и долго держался на позиции, что был окружен неприятелем, получил несколько штыковых ран и оставлен замертво на поле сражения. Французский офицер, посланный для уборки тел, заметил в Батенькове признаки жизни и велел отнести его в городской госпиталь.

Крепкое сложение Батенькова, его молодость и, вероятно, хороший за ним уход содействовали скорому его выздоровлению. После полуторамесячного пребывания в госпитале он поступил снова в свою батарею, так как в это время Монмираль был занят уже русскими войсками.

По возвращении армии в Россию Батеньков выдержал экзамен на звание инженера и уехал на службу в Томск. Здесь в 1819 г. Сперанский, ревизовавший сибирские учреждения, его заметил и оценил его способности. Он пригласил его к себе на службу в Иркутск, где Батеньков и состоял при генерал-губернаторе Сперанском до самого отъезда последнего в Петербург в 1821 г. Во время своей службы в Иркутске он выполнял самые разнообразные поручения. Укажу на некоторые из его многих работ, исполненных по указанию Сперанского. Он укреплял берега Ангары, исследовал путь вокруг Байкала, собирал статистические сведения о Сибири, составил и напечатал в Иркутске учебник геометрии для ланкастерских школ, написал проект устава о ссыльных и принимал самое близкое участие в работах Сперанского по преобразованию сибирских учреждений.

Блестящие способности Батенькова, неутомимость его в работе, основательность его трудов и, может быть, всего более одинаковость нравственных понятий сблизили с ним Сперанского. Между молодым инженером и сибирским генерал-губернатором установилась такая тесная связь, что Батеньков по возвращении его в Петербург в 1821 г. поселился у Сперанского и при помощи последнего был назначен производителем дел в сибирском комитете и членом совета военных поселений. Внимание, оказываемое Батенькову всесильным в то время гр. Аракчеевым, обещало ему блестящую служебную карьеру. Современники Батенькова считали его очень честолюбивым человеком; на эту черту его характера указывает и «Донесение следственной комиссии». Но если он и действительно предавался честолюбивым мечтам, им не суждено было сбыться. В конце 1825 г. он принужден был оставить службу в совете военных поселении, а в последних числах декабря этого года был арестован, обвинен в заговоре против правительства и приговорен к 20-летней каторжной работе. Из «Донесения следственной комиссии» видно, что хотя он и не был членом тайного общества, но сблизился со многими из заговорщиков, высказывал полное сочувствие их планам и ободрял их к действию.

Батеньков не был сослан в Сибирь в каторжную работу. Он был отвезен в форт Свартгольм, находившийся на Аландских островах, затем обратно привезен в Петропавловскую крепость, где и пробыл 20 лет в одиночном заключении. Камера Алексеевского равелина, в которой содержался Батеньков, была 10 аршин в длину и 6 в ширину, при 4-аршинной высоте. Страже было запрещено говорить с заключенным. Ежедневно, утром и вечером, в определенные часы, в камеру входил офицер наведаться о здоровье арестанта и спросить, не надо ли ему чего; но офицер этот не вступал ни в какие разговоры и не отвечал ни на какие вопросы. Первое время Батеньков находился безвыходно в запертой камере. В этой же камере его лечили, когда он был болен; в нее же, великим постом, приходил священник исповедовать и приобщать св. тайн заключенного. Такой порядок содержания в крепости, как узаконенный, соблюдался строго, но во всем остальном к заключенному относились крайне внимательно. Батеньков мне рассказывал, что когда он убедился, что не скоро освободят, то, желая сохранить здоровье, страдавшее уже от недостатка движения, он отказался от мясной пищи. Ему стали тогда подавать очень хороший обед, без мясных блюд, нередко приносили ему любимые им фрукты, а иногда и конфеты; по его просьбе давали ему также легкое французское вино пли рейнвейн. Во время болезни уход за ним был очень внимательный. Летом, в хорошую погоду заключенного выводили под караулом на некоторое время в садик Алексеевского равелина. Здесь Батеньков посадил однажды зерно из съеденного им яблока и к концу заключения мог уже отдыхать под тенью яблони, выросшей из этого зерна. По прошествии первых трех лет заключения в крепости, Батенькову было дозволено прохаживаться по коридору, прилегающему к дверям его камеры и постоянно охраняемому часовыми. Ему давали и книги, по исключительно набожного содержания. По его просьбе ему принесли Библию на нескольких языках, изучение ее не только историческое, но и филологическое было его постоянным занятием в крепости. Языков еврейского, греческого и латинского он ранее совершенно не знал, но через сличение текстов полиглотной Библии, он наконец дошел до того, что свободно читал ее на этих языках. Есть указание, что он занимался в крепости математикой, по занятие это могло состоять только в умственном решении математических задач, так как у него не было ни бумаги, ни чернил. В продолжение долгого заключения были минуты, когда умственные занятия по в состоянии уже были успокоить расшатавшиеся нервы. По словам Батенькова, иногда через два, иногда через три года он требовал бумаги и чернил, чтобы написать письмо государю. Он мне подробно рассказывал содержание некоторых из этих писем. Опп состояли из общих рассуждений о правительстве. Вслед за отдачей каждого письма содержание Батенькова в крепости делалось более строгим и затем мало-помалу опять смягчалось.

В феврале 1846 г. Батеньков был по высочайшему повелению отправлен из крепости на поселение в г. Томск. В первый день по прибытии в этот город Батеньков был очень озабочен приисканием квартиры, так как домовладельцы опасались иметь у себя такого ссыльного постояльца, по на другой день Н. И. Лучшев сам предложил ему переехать к нему в дом. В семье Лучшевых Батеньков прожил в полном спокойствии 10 лет, до самого выезда его из Сибири; семья эта сделалась как бы его родной семьей.

Я познакомился с Батеньковым через восемь лет по освобождении его из крепости, по следы долгого в ней пребывания были в нем очень заметны. Он не мог хладнокровно видеть затворенных в комнате дверей, и когда по возвращении из ссылки он останавливался у меня, в Москве, то никогда не затворял на ночь дверей своей спальни. Вследствие долговременной отвычки от разговора, употребляемые им выражения иногда были недостаточно ясны, хотя общий смысл их был понятен. Он часто задумывался, и его лицо сохраняло почти всегда суровое выражение, хотя в сущности он был человек очень добрый. На умственные способности Батенькова крепость не имела никакого влияния: он был человек замечательно умный и в его интересных рассказах характеры знакомых ему лиц обрисовывались им необыкновенно топко. В обществе он избегал обсуждения политических вопросов, но когда мы оставались вдвоем, он свободно высказывал мне свои убеждения, ничем не стесняясь. Разговор мой с ним нередко касался его отношений к Сперанскому. Он всегда говорил о нем с глубоким чувством любви. Привожу отзыв Батенькова об этом замечательном государственном человеке, записанный мною вскоре после того, как он был высказан.

«Сперанскому, — сказал мне Батеньков, — я всем обязан, даже и тем, что я в Сибири. Первый раз, когда я его увидел, меня поразила определенность, с какою он говорит. Этого не встречается у нас почти ни в ком: обыкновенно ставят слово, какое попадется, не думая о точном его значении. Сперанский, напротив, строго определял и слово, и мысль, которая в них заключалась. Сперанского даже и в наше время немногие понимали, он шел впереди своего времени.

Его все считают честолюбивым человеком, между тем как в нем не было и тени честолюбия. Это мнение основано на его жизни по возвращении из ссылки, но забывают, что эта ссылка продолжалась и в Петербурге, что ему нельзя уже было действовать; у пего по-прежнему были скованы руки, а потребность действовать была страшная. Он был человек твердых убеждений, нисколько не жалевший себя для дела. За убеждения свои он готов был идти и в ссылку, и в каторжные работы. Он ничего бы не побоялся; но если Вы видите в нем потом другого человека, то не потому, что он действовал из страха, по потому, что он видел, что не мог действовать, не сделав уступок. Врагов у него было много; я помню, раз у меня был с ним разговор о возможности ссылки: «Ну что ж, — сказал оп, — наденут колодки и поведут, что за важная вещь колодки, да они и стоят всего два с полтиной, чего же их бояться?». Вы знаете, что главною причиной гонения против него было то, что он попович: всех ужасно оскорбляло, что попович имеет такое влияние на государственные дела, по Вы, может быть, не знаете, какое уважение имели к его характеру и уму. Когда его вернули из Сибири, то к нему тотчас же приехали все посланники, весь дипломатический корпус. И точно, он был неизмеримо выше всех своих современников и по характеру, и по уму».

Батеньков умер в Калуге в 1863 г.

Невыгодные условия, в которые поставлена в провинциальном городе всякая библиографическая работа, могут до некоторой степени служить извинением недостатков, встречающихся в моем труде.

Несмотря на всю неполноту собранных мною материалов, я решился их напечатать, зная, что никто из стоящих в лучших условиях не приступил до сих пор к составлению библиографического труда по обычному праву, и думая, что мой труд, при всех его недостатках, может принести некоторую пользу.

По русскому обычному праву мною указано около 1000 книг и статей, более трети которых касается свадебных обрядов и обычаев. Свадебные обряды давно были описываемы с большою подробностию и потому первые сделались в области обычного права предметом ученой обработки, превосходный образец которой представляет статья К. Д. Кавелина, написанная по поводу сочинения А. И. Терещенки «Быт русского парода». Статья эта послужила основанием всем последующим трудам по этому предмету и до сих пор не утратила своего значения, несмотря на то что в последнее время сравнительное исследование свадебных обрядов западными учеными привело к новым выводам. Выводы эти известны всякому, имевшему в руках сочинение Лэббока «Начало цивилизации», переведенное два раза на русский язык; поэтому было бы излишне распространяться о них подробно.

Одною из древнейших форм брака признается в настоящее время та, при которой существовала общность жен.[12]

Смененная личным браком, общность жен долго оставалась еще под покровительством религии. Свобода половых сношений считалась угодною богам; отвергнутая семейною жизнью, опа нашла приют при храмах или приурочилась к религиозным праздникам. Древний обычай был так силен, что даже и тогда, когда он потерял покровительство религии, свобода половых сношений долго не считалась развратом, и женщины, отдававшиеся свободно всякому, пользовались особым уважением.

Следы общности жен сохранились в Азии и Европе в исторические времена. У семитов гетеризм существовал долго, не теряя своего религиозного значения.[13] В Афинах гетеры пользовались особым уважением, указывающим на сродство греческого гетеризма с первоначальною формою брака.[14] Свобода половых сношений допускалась в Греции во время праздников в честь Вакха даже после введения христианства.[15] Остатки этой формы брака встречаются в Британии во времена Цезаря.[16]

Общность жен встречается и в настоящее время у племен, стоящих на низкой степени развития, как в своей чистой форме,[17] так и в смешанной, при которой одновременно существует и личный брак.[18]

Есть указания на существование общности жен и у русских славян. Русские летописи различают у них три формы брака. Остановимся на одной из них: «Радимичи, и вятичи, и север, — говорится в Лаврентьевской летописи, — один обычай имяху… брацы же не бываху в них, по игрища межу селы. Схожахуся на игрища, на плесанье и на вся бесовская игрища и ту умыкаху жены себе, с нею же кто совещащеся; имеху же по две и по три жены».[19]

Имели ли умыкания на игрищах необходимым последствием личный брак или они сами по себе составляли брак временный, сходный с тем общим смешением полов, о котором говорит Косьма Пражский в изображении древнего быта чехов?

Ответ на этот вопрос дают Переяславская летопись и дошедшие до нас известия о подобных игрищах, существовавших в позднейшее время.

По словам Переяславской летописи, радимичи, вятичи и северяне не любили браков, но на игрищах между селами у них допускалась свобода половых сношений.[20] Еще подробнее описываются игрища в позднейших известиях. В Правиле митрополита Кирила (ХIII в.) говорится: «Мы слышали, что в пределах новгородских невест водят к воде и ныне не велим, чтобы это так было, и повелеваем это проклинать. Мы слышали, что в субботу вечером собираются вместе мужи и жены и играют бесстыдно и скверну творят в ночь святого воскресенья».[21]

Игумен Елизарова монастыря Памфил в послании к псковскому наместнику князю Ростовскому (1505 г.) говорит, что при наступлении праздника Рождества Предтечева почти весь город приходит в смятение, раздается музыка, начинаются игры, сопровождаемые пляскою и пением. В это время мужам и отрокам бывает великое прельщение, замужним женщинам беззаконное осквернение и девам растление.[22] Подобное смешение полов, по словам Стоглава, происходило не только в Иванов день, но и на ночных игрищах накануне Рождества Христова и Богоявления.[23]

В некоторых местностях эти игрища сохранились и до настоящего времени, с их первоначальным значением. В Нижегородской губернии сходятся и в настоящее время на Красную горку женихи и невесты, нарядясь как можно лучше; при этом бывают и умыкания.[24] Купальные ночи (купальни) начинаются с первого воскресенья после пасхи и продолжаются до осени во все праздники. От этих ночей сначала завязывается лада, потом сватовство.[25]

Нет никакого основания полагать, что игрища приняли такой характер в позднейшее время. Нет сомнения, что и при летописце они имели то же значение, представляя остаток прежде существовавшей общности жен. Умыкания на игрищах, конечно, вели и к личному браку; близкое знакомство молодых людей в купальные ночи и теперь ведет нередко к сватовству. Песни указывают на это свадебное значение Купалы. В Подольской губернии поется следующая купальная песня:

На существовавшую прежде общность жен указывает также та свобода в половых сношениях, которая сохранилась во многих местах на посиделках, беседах и вечеринках или вечерницах; присутствующие на них девушки и парни по окончании пирушки ложатся спать попарно. Родители и родственники смотрят на вечерницы как на дело очень обыкновенное, и только тогда обнаруживают свое неудовольствие, когда в той или другой семье оказываются беременные девушки.[27] В некоторых селениях Пинежского уезда (Архангельской губернии) допускается полная свобода половых сношений на вечеринках. Сношения эти не считаются там предосудительными; напротив того, девушка, не выбранная парнем на вечеринке, нередко должна бывает выслушивать горькие упреки от своей матери.[28]

Ежели в других местностях посиделки и вечерницы, даже при обычае ложиться спать попарно, имеют вполне целомудренный характер, то это не опровергает мысли, высказанной выше об их значении, но указывает только, что от существовавшего прежде обычая остался один обряд. В истории брака встречается много подобных изменений: различные формы гостеприимного гетеризма у русских инородцев представляют самый наглядный пример такого перехода обычая в обряд, потерявший всякое действительное значение. У сидячих коряков и чукчей законы гостеприимства требуют, чтобы хозяин предоставлял в распоряжение гостя жену свою или дочь. Отказ гостя составляет такое глубокое оскорбление, за которое он может быть убит хозяином.[29] У некоторых кавказских племен от обычая этого сохранился только обряд. У них, по тем же законам гостеприимства, дочь хозяина спит в одной комнате с гостем, но сохраняет вполне целомудрие.[30]

Свальный грех, к сожалению до сих пор мало исследованный, представляет такой же религиозный гетеризм, какой встречается и у других пародов как остаток общности жен. Его история мало известна, но во всяком случае он есть явление, тесно связанное с существовавшей до него свободой половых отношений, и основа его религиозного характера есть языческая.

Нечто подобное гостеприимному гетеризму встречалось у нас до последнего времени при найме охотников в рекруты. В некоторых местностях наемщик, живший в семье нанявшего его крестьянина, получал по обычаю право на всех молодых женщин дома.[31]

В свадебных обрядах сохранились также следы существовавшей прежде общности жен. Такое значение имеет выкуп постели и празднование подушки в свадьбе донских казаков.[32] В Ставропольской губернии существует замечательный в этом отношении обычай: в день девичника, после пирушки, на которую приглашают молодых девушек и парубков, все ложатся спать — жених с невестою, а парубки с прочими девицами.[33]

Следы существовавшей некогда общности жен неодинаково сохранились в различных местностях. Степени их сохранения соответствует различие в народных понятиях о целомудрии женщин, насколько можно судить об этом по весьма скудным указаниям, встречающимся в этнографических описаниях. Где обычай действительно не утратил своего значения, там нет и строгого понятия о женском целомудрии. Так, например, в Мезенском уезде, где существует свальный грех,[34] невинность девушки вовсе не ценится; напротив того, родившая девушка скорее находит там себе жениха, чем сохранившая девственность.[35]

В других местах, где от обычая остался один только обряд или где и самый обряд исчез, невинность девушки ценится высоко. Там девушка, имеющая ребенка, не находит себе жениха, и мать молодой, не сохранившей до брака девственности, подвергается насмешкам и посрамлению. Ей подносят вино в стакане с дырой или вместе с дочерью проводят ее в дверь, над которой вешают хомут, или, наконец, надевают на нее хомут, служащий символом строгого наказания, о котором будет сказано ниже.

Таким образом, взгляд на обычай до такой степени изменяется, что свобода половых сношений, одобрявшаяся прежде народом и имевшая даже религиозное значение, становится в его глазах развратом. В то же время изменяется и взгляд на ночные собрания; так, например, в селе Ворже (Ярославской губернии) общество составило несколько лет тому назад приговор, запрещающий навсегда ночные беседы.[36]

Кроме этих двух крайних взглядов на свободу половых сношений, существуют и другие, составляющие между ними переход. Более подробное знакомство с этими средними взглядами было бы весьма важно для истории свадебных обычаев, но, к сожалению, этнографические описания представляют для этого весьма скудный материал.

Есть еще один вопрос, касающийся великорусских свадеб, требующий более подробного изучения: какое значение имеют венчание и свадьба в глазах народа?

Долгое время после введения христианства формы брака оставались чисто языческими.[37] Из Правил митрополита Иоанна (XI век) видно, что в его время брак простых людей не сопровождался венчанием и даже в народе существовало мнение, что венчаться должны только бояре и князья.[38] Заключение браков без церковного благословения продолжалось и после и вызывало увещания, а иногда и строгие меры со стороны церковной власти. Митрополит Максим (1283–1305) обличает такие браки и дает наставление понуждать к венчанию живущих без церковного благословения.[39] В 1410 г. митрополит Фотий писал к новгородцам о наложении трехлетней епитимии на живущих с женами без церковного благословения. «Учите их, — говорит он в своем послании, — и приводите к православию, чтобы они с благословением соединялись с женами, а если не захотят жить с благословением, то вы разлучайте их, если же не послушают вас, и вы, попы, не принимайте их приношений и не давайте им ни даров, ни богородицына хлеба, а которые вас послушают, тем давайте причастие. Да давали бы вам поруку по себе в том, что вперед будут жить целомудренно и вас слушать».[40]

О существовании многочисленных браков без венчания упоминает и митрополит Иона в послании своем к вятчинам (1456 г.).[41] На окраинах России такие браки существовали и в позднейшее время. Об них говорится в грамоте патриарха Филарета к сибирскому архиепископу Куприану (1622 г.).[42]

Еще позднее встречаются браки без венчания на Дону.[43] Даже в конце прошлого века брак казака утверждался только объявлением перед народом об избранной им жене. Жених и невеста приходили вместе в круг; помолившись богу, они кланялись на все четыре стороны, и жених, назвав невесту по имени, говорил: ты будь мне жена. Невеста кланялась ему в ноги и говорила: будь мне муж. Затем они целовали друг друга и принимали поздравления от всего собрания. Для законности брака не требовалось никаких других обрядов, только при женитьбе на разведенной с мужем жене новый муж, кроме того, прикрывал ее полою своего платья.[44]

Вследствие увещаний, строгих преследований, непризнания законными браков, заключенных без церковного благословения, обычай венчаться мало-помалу распространился повсеместно. Даже там, где по отдаленности церквей браки заключались без церковных обрядов, впоследствии все-таки происходило венчание.[45] Убеждение в его необходимости укоренилось наконец до такой степени, что у некоторых раскольничьих толков, не признающих священства, явилось учение, совершенно отвергающее брак по невозможности венчания. Но как ни сильно это убеждение, оно не уничтожило, однако ж, народного понятия о значении прежних свадебных обрядов: они сохранили и остатки древних языческих верований, и свою юридическую силу.

Историческая борьба между учением церкви о браке и обычаем продолжается до сих пор. Подробное изучение этого важного явления в народной жизни, к сожалению, невозможно в настоящее время по недостатку материалов, поэтому я ограничусь только одними указаниями.

Существующие брачные обряды распадаются на две части: свадьбу и венчание.

Венчание в глазах народа имеет нс только религиозное, но и юридическое, хотя, может быть, и не вполне установившееся значение. Что оно имеет юридическое значение, на это указывают браки убегом. при которых обыкновенно не бывает свадьбы, а одно только венчание. Народ признает такие браки действительными, хотя в некоторых местностях и относится к ним с порицанием.

Свадьба, обряды которой исполнены также религиозного значения, имеет главным образом юридическую силу при заключении брака. В большей части великорусских губерний юридическое значение свадьбы не довольно ясно, потому что она непосредственно предшествует венчанию и как бы сливается с ним. Но есть местности, где свадьба совершается после церковных обрядов. Так, в южной части Макарьевского уезда Костромской губернии по просватаньи девушки до венца не бывает никаких пиров. После венчания молодые приезжают в дом женихова отца закусить, и затем жених отвозит невесту обратно в дом к ее отцу, где она живет неделю и больше. Жених навещает ее с своими гостями, у нее пируют, справляют девичник и т. д. В день свадьбы жених увозит невесту в дом к своему отцу, где она и остается навсегда. От венца и до свадьбы у повенчавшихся не бывает никаких супружеских отношении; они считаются не мужем и женой, а женихом и невестой.[46]

В Малороссии этот обычай был распространен повсеместно и потому давно обратил на себя внимание церкви и правительства. В 1744 г. был издан следующий синодский указ: «Известно ее императорскому величеству учинилось о являющихся в Малой России браках таких, что по отправлении церковного брачного таинства, того же времени разлучився, по нескольку лет до называемого, по их обычаю, брачного веселия живут в разных домах, а некто из них после оного таинства и к вечному между собою разлучению поступают». «Синод предписал, не отпуская из церкви бранившихся, обязывать их письменно, чтобы они разлучно отнюдь не жили, под опасением епитимьи прелюбодеяния, а тем, которые вступили в брак и живут розно, велеть непременно жен своих взять для сожития к себе в дом».[47] Мера, предписанная Синодом, не имела никаких последствий, и в настоящее время веселие (свадьба) сохраняет в Малороссии то же значение, какое имело прежде. Народ но допускает до сожительства тех молодых, которые не справляют веселия. Если молодой умрет после венчания, но не справивши веселия, то молодая остается с названием дiвчiни. Точно так же молодая, умершая до веселия, считается девушкой.[48]

Юридическое значение свадьбы высказывается еще яснее в тех редких случаях, когда православные вступают в брак без венчания. Есть указание на существование таких браков в Тульской[49] и Киевской[50] губерниях. В Ярославской губернии мне известен одни случай брака без церковного обряда.[51] Браки раскольников, не признающих священства, и потому заключаемые без венчания, считаются православными крестьянами за действительные. Бывают также случаи, что девушки, принадлежащие к православию, не венчаясь, выходят замуж за раскольников, причем обыкновенно справляется свадьба.

Все сказанное выше показывает, что венчание и свадьба имеют юридическое значение в глазах народа, но более важное значение имеет древнейший из этих обрядов — свадьба. Встречающееся изредка заключение браков при посредстве одного из этих обрядов с опущением другого объясняется их историей, той борьбой, которая происходила между учением церкви и обычаем в продолжение многих столетий, и тем положением, которое приняло в этой борьбе законодательство. Вследствие того, что закон не признает действительными христианских браков без венчания, обряд этот теряет иногда в глазах венчающихся всякое религиозное значение и рассматривается ими только как гражданский обряд, необходимый для законности брака. Так, например, принадлежащие к секте бегунов венчаются всегда в православных храмах, не придавая этому никакого религиозного значения.[52]

Второе место по богатству заключающихся в них материалов занимают статьи, касающиеся семейных отношений; но в них некоторые стороны семейной жизни разъяснены весьма мало. Так, например, они дают весьма скудные сведения о том положении, которое занимают в семействе незаконные дети; в них даже вовсе не указано, кто считается незаконнорожденным по народным понятиям, между тем как взгляд народа в этом отношении далеко не сходен с законом.

Точно так же очень скудные сведения получаем мы из этих статей об усыновлении. Нигде не упоминается, исполняется ли при усыновлении обряд, установленный церковью (последование в сыноположение), или какой-нибудь другой, установленный обычаем.

В Ярославской губернии усыновление происходит посредством простой передачи усыновляемого его приемному отцу;[53] но здесь сохранился один обряд, который, может быть, служил некогда символом усыновления, так как это значение он имел и у других народов.

В так называемой Мусоре (Пошехонского уезда) над вступающим в некоторые раскольничьи толки совершается обряд перерождения. Он происходит следующим образом. Женщину роженицу укладывают в постель; она должна охать и стонать, как при естественных родах. Над нею читают молитвы и по временам спрашивают ее: родишь ли, раба божия? Она отвечает: рожу в грехах и страдах. Вопрос этот и ответ повторяется три раза, после чего сквозь рубашку лежащей женщины пропускают поступающего в раскол. Он выходит на свет как новорожденный перед всеми собравшимися раскольниками. Только после этого перерождения совершается над ним перекрещивание. Обряд этот существует и в соседнем Череповском уезде.[54]

Подражание рождению как символ усыновления существовало у многих народов. С этим значением оно встречается в древнем мире[55] и в средние века в Западной Европе;[56] здесь вследствие юридической фикции усыновляемого клали под рубашку как приемному отцу, так и приемной матери. Впоследствии обряд этот изменился: усыновляемый подводился только под плащ (mantella), почему и гораздо позднее, когда этот обряд уже уничтожился, узаконенные дети назывались mantellati.[57]

По обычному наследственному праву собран довольно богатый материал. Ежели и встречаю ген здесь некоторые неясности относительно прав женщин на наследство, то это зависит, по-видимому, от того, что самый обычай наследования женщинами не вполне еще установился. Неопределенность обычая в этом отношении, замечаемая и в решениях сходов, представляет явление чрезвычайно любопытное, так как оно указывает на изменение в народных понятиях относительно нрав женщин на семейное имущество.

Гораздо менее исследованы обычаи, касающиеся вещного права. Здесь первое место по числу статей занимает вопрос об общинном владении землею. Перед освобождением крестьян, в 1856 г. начался в русской литературе оживленный спор о русской общине и общинном землевладении. Спор этот имел в свое время большое значение ввиду готовившейся реформы; он продолжался и после освобождения крестьян и затих только в 1866 г. Хотя статьи, написанные в это время, касались преимущественно хозяйственной стороны вопроса, я счел необходимым указать их по возможности все, потому что экономическая сторона общинного владения находится в тесной связи с юридической его стороной и без изучения первой последняя не может быть вполне понята.

Правда, в этих полемических статьях приводится очень мало фактов, так как спор держался большею частью на теоретической почве, но и те скудные сведения, которые встречаются в них, важны, потому что с того времени изучение общинного владения землею мало подвинулось вперед. В течение последних восьми лет кроме газетных заметок напечатано всего три статьи об общинном землевладении, из которых одна только сообщает новые фактические данные. В докладе Комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности не встречается также никаких новых фактических сведений об общинном владении землею. Первые примеры значительных затрат для улучшения общинного хозяйства были приведены в прекрасной статье Ал. Л-ша Община в Олонецкой губернии, по такие затраты вовсе передки, и можно только удивляться, что они не были замечены раньше. В больших обществах земля по только переделяется между домохозяевами одной и той же деревни, но и уравнивается через известное число лет между селениями. Здесь, казалось бы, всего менее можно было ожидать улучшений в хозяйстве, так как отобранная от домохозяина земля может по возвратиться к нему и даже в его селение в продолжение многих десятков лет; но в действительности в таких обществах делают самые значительные затраты на улучшение земли. Это объясняется как большим удобством производить улучшения при владении обширным участком, так и большею возможностью для многочисленного общества затратить единовременно значительный капитал или произвести значительную работу.

В Угодичской волости Ростовского уезда Ярославской губернии во владении государственных крестьян села Якимовского с деревнями находилось обширное покосное болото. Для осушения его крестьяне прорыли канавы длиною около 5 верст. Работа эта была произведена самими крестьянами; как велика ее ценность, можно судить по тому, что за одну очистку этой канавы они заплатили впоследствии 720 р. Сбор сена на осушенном болоте увеличился, по показаниям крестьян, вдвое. В Копринской волости Рыбинского уезда земля находится во владении 51 селения (3000 душ). Здесь постоянно тратятся значительные суммы на улучшение общинного хозяйства. Так, в селе Коприне несколько лет тому назад употреблено 200 р. на осушение 30 десятин болота под пашню и под посев клевера. В последнее время там вновь распахано 11 десятин, на что израсходовано до 460 р. Работы эти были произведены по приговору крестьян села Коприно, в котором считается по 10 ревизии 137 душ. Подобные осушения болот и распашки есть в каждом селении этой волости. Гораздо менее улучшений встречается в мелких обществах.

Об общинном пользовании городскою землею, насколько мне известно, вовсе не было упоминаемо до сих пор, между тем как оно представляет явление замечательное во многих отношениях.

Для примера можно указать на способ пользования сенокосною землею, принадлежащею городу Мологе (Ярославской губернии). Луга разделены здесь на 11 участков, по числу городских сотен. Каждая из сотен пользуется отдельным участком, меняя его ежегодно на новый в продолжение 11 лет. Сотня избирает сотельника, который распоряжается уборкою сена на общий счет. Сено, сложенное в копны, делится между горожанами, принадлежащими к сотне, по числу душ, обложенных платежом; купеческий капитал считается за семь душ. Этот порядок пользования землею существует издавна. Несколько лет тому назад губернское правление, заведывавшее городским хозяйством, приказало Мологской думе отдавать сенокосную землю в аренду с торгов, но распоряжение это не имело никаких последствий: доверенный сотни брал в аренду с торгов, производившихся только для формы, тот участок земли, который, по заведенной очереди, должен был достаться в тот раз его сотне. Затем уборка сена и раздел его происходили обыкновенным порядком. Такой способ пользования землею тем более имеет значение, что здесь не может быть и помину о круговой поруке, так как купцы не участвуют в платежах мещанского общества и не отвечают друг за друга. Впрочем, и в тех малочисленных сельских обществах, в которых по закону не существует в настоящее время круговой поруки, общинное владение осталось в своей силе. Все это доказывает, что круговое ручательство, хотя оно и тесно связано с общинным землевладением, не есть, однако же, непременное условие его существования.

В печати не раз высказывалось мнение, что крестьяне тяготятся общим пользованием землею, высказывалось не раз и мнение противоположное, но спор между защитниками и противниками общинного владения землею не мог быть решен окончательно, потому что ни те, ни другие не подтверждали своего мнения фактами или в доказательство приводили слишком частные, слишком исключительные случаи. В Ярославской губернии народ глубоко убежден в превосходстве общинного владения землею пред всякою другою формою землевладения. По статье 165 Положения о выкупе, общество обязано выделить отдельный участок домохозяину, уплатившему в казну выкупную ссуду, причитающуюся на его часть. В Ярославской губернии с 1861 г. по ноябрь месяц 1874 г. внесена в казну 679 лицами выкупная ссуда за 1900 наделов и только 11 домохозяев потребовали выдела из общинного владения 39 принадлежавших им наделов и выдачи на них данных. Из 12 850 крестьян, выкупившихся до 1861 г. на волю от помещиков по особым с ними договорам, только один домохозяин заявил желание выделить свой участок к одному месту, между тем как на основании договоров и самого закона (808 статья IX т. Свода Законов) крестьяне обязаны были в течение определенного срока, давно уже истекшего, разделить всю землю на отдельные участки по числу домохозяев и перейти от общинного землевладения к владению землей на правах личной собственности. В некоторых селениях государственных крестьян, водворенных на казенной земле, были составлены несколько лет тому назад приговоры о разделе общинной земли на подворные участки. Целью этих приговоров было уничтожение круговой поруки, так как при подворном владении ее нет. Круговая порука была у них уничтожена, но земля не разделена на участки до настоящего времени, и общинное владение осталось у них по-прежнему.

Можно положительно сказать, что идеал ярославских крестьян составляет не личная собственность, а так называемый здесь черный передел, по которому вся земля, кому бы она ни принадлежала, должна делиться между всеми по числу душ. Слух о близости такого черного передела распространился несколько лет тому назад с такою силою, что крестьяне, жадные здесь, как и везде, до земли, остановились покупкою дешево продававшихся тогда занадельных участков, и мне стоило большого труда убедить крестьян, приходивших ко мне за советом, что они могут без всяких опасений покупать землю и что черного передела не будет. Ярославские раскольники придают черному переделу религиозный характер: перед кончиною мира воцарится на земле правда, и тогда земля будет разделена равномерно между всеми.

Обычаи, касающиеся обязательственного права, исследованы весьма мало. Обрядовая сторона договоров была описываема весьма часто, но на внутреннее содержание, на исполнение их, на влияние, которое имеют на них изменившиеся обстоятельства, было обращено весьма мало внимания.[58] Между тем мы встречаем здесь начало, чуждое писаному закону и заслуживающее самого подробного изучения. Формальная сторона договоров при исполнении их имеет второстепенное значение; здесь прежде всего прикладывается требование справедливости. Ежели вследствие изменившихся обстоятельств строгое выполнение договора не согласно с этим требованием, то его обязательная сила теряется: в некоторых случаях изменяются назначенные сроки, в других договор или вовсе уничтожается, или дает только право на вознаграждение убытков. Этот взгляд, корпи которого лежат в истории и в экономическом быте народа, многими вовсе упускается из виду, что нередко ведет к самым ложным заключениям о народной жизни. Большая часть мнений о безнравственности народа, об отсутствии в нем уважения к закону происходит от приложения требовании строгого закона (juris stricli) к таким случаям, к которым они вовсе не могут быть приложены по народным понятиям.

По обязательственному праву более всего материалов собрано об артелях: кроме многочисленных отдельных заметок мы имеем несколько подробных их описаний, прекрасную историческую монографию и, наконец, сборник, исключительно посвященный им и представляющий богатый материал для их изучения. Артели вовсе не составляют, как утверждали некоторые, исключительной принадлежности русской жизни; они встречаются у многих инородцев, и их первоначальные исторические формы мы находим у племен, стоящих на низкой степени развития. Происхождение артелей есть, несомненно, родовое: с этим характером они встречаются у инородцев и явные следы его видны на современных русских артелях, имеющих общий тип с русской семьей. Семья представляет у нас. как это давно уже было указано Н. В. Калачовым, не только родственный, но и хозяйственный союз. Глава семейства, большею частью старший из родственников, носит название хозяина. Хозяйственное значение семьи выступает еще яснее в тех случаях, когда главою семьи является не старший по родству, а более способный распоряжаться хозяйством. В общине, экономический быт которой тесно связан с экономическим бытом отдельных семейств, нередко случается, что, по решению мира, власть главы семейства отнимается у отца, неспособного вести хозяйство, и передается сыну. Случается также иногда, что по смерти главы семейства власть его переходит не на старшего по родству, а на более способного, по избранию его всеми членами семьи. Домохозяин, ежели считает нужным, советуется о хозяйственных делах с другими членами семейства; по никто не вправе стеснять его в его распоряжениях; только при разделе семейства он отдает отчет в своих действиях лицам, имеющим одинаковые с ним права на семейное имущество. По типу семьи сложилась и артель: распорядитель, избранный артельщиками (артельный староста), становится временным хозяином дела. Только при разделе заработка он отдает артели отчет. Ежели артель заметит, что распорядитель дурно ведет дело, она сменяет его и избирает другого. Сходство артели и семьи указывает на их историческую связь и объясняет как достоинства, так и недостатки артели. Как на главные ее недостатки указывают на юридическую неопределенность отношений ее членов к артельному старосте, на полное фактическое подчинение первых последнему и на отсутствие должного контроля во время ведения общего дела. Для избежания этих недостатков некоторые советуют издать для всех артелей общие нормальные правила, которые бы ограждали артельщиков от злоупотреблений со стороны старост. Ежели бы и были изданы общие правила, то, по всей вероятности, они остались бы мертвою буквою, и это был бы самый счастливый исход для артельного дела, который по своему разнообразию не может подчиниться регламентации. При всех своих недостатках артель имеет одно великое достоинство: она с одинаковою легкостью применяется к самым разнообразным условиям жизни; то является опа чисто промышленным товариществом, то принимает вид общины с твердым управлением, со своим судом и расправой (в Архангельской губернии и в Сибири). Она представляет такое живое народное начало, что образуется иногда без предварительного согласия составляющих ее лиц, являясь обязательною формою товарищества, как например в тюремной артели. Тюремная артель находится в тесной связи с тюремною общиною, которая благодаря замечательному труду Н. М. Ядринцева (Русская община в тюрьме и ссылке. СПб., 1872) в настоящее время нам лучше известна, чем сельская община, бывшая предметом продолжительного литературного спора и более доступная для изучения.

Относительно сельской общины мы встречаем только отрывочные заметки, дающие самые смутные о ней понятия. Даже в книге П. С. Ефименко (Народные юридические обычаи в Архангельской губернии), все сочинения которого отличаются большою полнотою и близким знакомством с народною жизнию, мы не находим полной картины крестьянского управления, а только описание мирского схода и выборов. Понятно, что при таком малом знакомстве с сельской общиной о крестьянском самоуправлении высказываются самые противоположные мнения. Так, например, из доклада Комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства мы видим, что, по мнению одних, решающий голос на сходах имеют богатые крестьяне,[59]по мнению других, главными деятелями и решителями на сходах являются хозяева, дурно ведущие свое хозяйство и не платящие повинностей.[60]

Хотя в Положении 19 февраля 1861 г. определен круг действий сельского схода, но в действительности сход решает много и таких дел, обсуждение которых не предоставлено ему законом: он нередко постановляет судебные приговоры и вмешивается иногда в частную жизнь лиц, живущих в обществе.

Н. В. Калачов в своей статье Юридические обычаи в некоторых местностях[61] говорит, что в некоторых помещичьих имениях заключение браков решалось по определению сходов, особенно когда невеста была сирота. По словам А. Ефименко,[62] общество иногда принуждает молодых людей сочетаться браком, если находит это необходимым по своим соображениям, экономическим или нравственным. Этот обычай, по всей вероятности, в настоящее время совершенно уничтожился; мне, по крайней мере, неизвестно ни одного подобного принудительного брака после освобождения крестьян. Разлучение супругов (называемое крестьянами разводом) по приговору сходов встречается довольно часто. Развод совершается большею частью по согласию обоих супругов, но иногда и по требованию одного из них. Общество, утверждая развод, определяет и последующие взаимные отношения супругов.[63]

В некоторых местностях сход обсуждает завещания и утверждает их, ежели признает правильными.[64] Иногда сход постановляет приговоры, касающиеся лиц. не принадлежащих к обществу. В одном селении Ярославского уезда общество запретило вдове бобылке пускать к себе в дом приходившего к ней в гости солдата, заводившего в пьяном виде постоянные ссоры со всеми. В другом селении (того же уезда) общество объявило солдату, подозреваемому в намерении произвести поджог, чтобы он никогда не приходил в селение, под страхом жестокого наказания. В 1861 г. удельные крестьяне села Котовки Белоголовицкого приказа Трубчевского уезда, находя, по многим обстоятельствам, неудобным иметь у себя вдового священника, постановили приговором водворить к нему в дом вдову солдатку, изъявившую на то согласие. Приговор этот был засвидетельствован в приказе и приведен в исполнение. Все эти случаи, без сомнения, не вполне определяют круг деятельности сельских сходов. Более подробное изучение этого вопроса, почти не затронутого литературой, необходимо для верного определения юридического и нравственного характера общины. О решении сельскими сходами судебных дел будет сказано ниже.

Крестьянский суд имеет восемь следующих форм.

1. Самосуд.

2. Семейный суд.

3. Третейский суд.

4. Суд соседей.

5. Суд сельских судей.

6. Суд сельского схода.

7. Суд волостного схода.

8. Волостной суд.

Эти различные формы суда исследованы далеко не одинаково.

Самосуд есть личная расправа лица, потерпевшего от преступления; при этом в наказании виновного принимают иногда участие и лица посторонние. Описания самосуда, встречаемые преимущественно в кратких газетных известиях, не дают полного об нем понятия; они относятся к случаям исключительным, замечательным большею частию по жестокости наказания.

В каких случаях народ считает самосуд дозволенным и какое соотношение должно быть, по его мнению, между наказанием и преступлением? Этот вопрос остается до сих пор совершенно невыясненным.

Относительно семейного суда есть только краткие и весьма неопределенные указания на право отца наказывать детей и других подчиненных ему членов семьи и в особенности право мужа наказывать жену.

О третейском суде ничего неизвестно, кроме того, что он существует в некоторых местностях.[65]

О суде соседей упоминают: П. II. Чубинский в Очерках юридических обычаев в Малороссии и П. С. Ефименко в своей книге Народные юридические обычаи в Архангельской губернии. Кроме того, есть краткие указания на него в Трудах Комиссии по преобразованию волостных судов[66].

Разбор дел сельскими судьями, нарочно для этого выбранными обществом, существует в немногих местностях. Сельские судьи иногда мирят только в маловажных делах,[67] иногда приговаривают виновных к наказанию.[68] Вообще они составляют низшую ступень суда; но в Хомутецкой волости Миргородского уезда сельские судьи разбирают дела, решенные волостным судом, когда одна из сторон остается недовольною его приговором.[69]

Участие сельского схода в рассмотрении судебных дел в разных местностях весьма различно. В некоторых волостях сельские сходы вовсе не обсуждают судебных дел;[70] в других они решают только споры по наследству и разделу имущества.[71] Дела этого рода большею частью обсуждаются сельскими сходами и только в случае заявленного неудовольствия на решение схода поступают в волостной суд.[72] В некоторых волостях дела о разделе имущества решаются сельскими сходами окончательно и вовсе не доходят до волостного суда.[73] В других обществах к суду сельского схода обращаются редко[74] или только по самым маловажным делам.[75] Наконец, есть волости, в которых все судебные дела разбираются на сельском сходе, причем сход или постановляет решение, или только мирит стороны.[76]

Сход для разбирательства судебных дел бывает или полный, состоящий из всех домохозяев, пли малый, на который созываются только некоторые. Состав малого схода весьма различен; иногда сход состоит из нескольких стариков,[77] приглашаемых для разбора дел старостою;[78] иногда в нем участвуют только домохозяева, избранные в волостные судьи[79] или выборные на волостной сход.[80]

Порядок производства дел на сходе мало известен; только в сочинении П. С. Ефименко Народные юридические обычаи в Архангельской губернии (с. 229 и 239) встречаются некоторые подробности о судебных сходках в Шенкурском уезде. Подробное изучение решений судебных дел сельскими сходами представляет особую важность, так как решения эти основываются исключительно на обычае и самые наказания, назначаемые сходом, большею частью значительно отличаются от наказаний, назначаемых по закону.

Разбирательство судебных дел волостными сходами бывает очень редко. Оно встречаются в губерниях: Владимирской, Киевской, Самарской и Саратовской.[81]

Все вышеперечисленные формы суда установлены обычаем; закон признает один только суд — волостной. До волостного суда доходит сравнительно небольшое количество дел. В тех местностях, где не в обычае обращаться к сельскому суду, обиженная сторона обращается к старосте, который старается окончить дело миром.[82] Ежели дело не решено сельским судом пли стороны не примирены сельским старостою, то помирить их старается волостной старшина, и только в случае неуспеха его убеждений дела поступают в волостной суд.[83]

О волостных судах еще недавно высказывались самые противоположные отзывы. Общественное мнение было против них; в литературе немногие голоса раздавались в их защиту. В настоящее время благодаря Трудам Комиссии по преобразованию волостных судов и Трудам этнографически-статистической экспедиции в Западно-русский край каждый может судить, насколько были правы те пли другие отзывы. Сведения, собранные Комиссией, уясняют и взаимные отношения различных форм крестьянского суда. Волостной суд стоит во мнении крестьян выше сельского суда, и если последний удерживается, то потому что он доступнее и решает дела скорее.

Есть волости, где сельский суд уже не существует или решает только споры, имеющие близкое отношение к хозяйственному быту целой общины, каковы, например, споры о поземельном владении, о наследстве и т. п. Нередко в одной и той же волости селения, ближайшие к волостному правлению, никогда не обращаются к сельскому сходу, между тем как он решает большинство дел в дальних селениях. Поэтому учреждения одного суда на несколько волостей, изъятие из его подсудности тех или других дел будет иметь непременным последствием усиление сельских судов. Труды Комиссии, в которых напечатано более 10 000 решений волостных судов, представляют богатый материал для изучения обычного права, в особенности гражданского.

Уголовное обычное право до сих пор весьма мало исследовано; поэтому неудивительно что о нем высказываются мнения, противоречащие друг другу. Одни утверждают, что народ относится к преступникам с крайней суровостью, и в подтверждение своего мнения указывают на жестокость крестьянского самосуда, на мучительные истязания, которым подвергаются не только уличенные, но и заподозренные в преступлении, на строгость обычных наказаний. Другие утверждают, что народ относится к преступникам необыкновенно мягко и в доказательство этого указывают на щедрую милостыню, подаваемую заключенным в острогах, на повсеместное название осужденных преступников несчастными и на совершенную (по обычаю) безнаказанность преступления в случае прощения виновных обиженною стороною.

Такое противоречие во взглядах происходит оттого, что обыкновенно не различают отношения народа к преступникам, находящимся на свободе и имеющим возможность вредить обществу, от отношения его к тем, которые лишены этой возможности. К первым народ относится с чрезвычайною строгостью; на вторых он действительно смотрит как на несчастных и называет их этим именем. Во многих местностях преступление не наказывается, когда потерпевшая сторона прощает преступника или мирится с ним.[84] Мировая сделка по делам уголовным может быть заключена и после объявления судебного решения.[85] Безнаказанность виновных в этом случае происходит не от мягкого отношения народа к преступникам, а оттого, что в некоторых местностях до сих нор сохраняется взгляд на преступление как на гражданское нарушение права. Не дело судить, когда стороны идут на мировую, — сказал один крестьянин членам Комиссии по преобразованию волостных судов[86]. Вследствие такого взгляда, ежели обвиняющий в краже не явится на суд в день, назначенный для разбирательства по его жалобе, то дело прекращается.[87]

Ежели мировой сделки нет, то преступник наказывается строго; при этом заметим, что в большей части волостей мировая сделка по уголовным делам вовсе не допускается.

Строгость крестьянского самосуда всем известна: опасный преступник, застигнутый на месте преступления, нередко подвергается истязаниям, подобные которым встречаются только у дикарей и которые часто кончаются смертью. Строгость наказания при самосуде вызывается иногда безвыходностью положения, в которое бывают поставлены не только отдельные лица, но и целые сельские общества. Уездная полиция при малом ее составе и при огромных пространствах, на которых приходится ей действовать, не в силах оградить крестьян ни от воровства, ни от грабежей, ни от поджогов. Преступник действует иногда чрезвычайно ловко; вследствие этого доказать пред судом его преступление (например, поджог) бывает трудно, а иногда и совершенно невозможно. Часто своими угрозами жестокой мести он держит в страхе целые селения; боятся взять его и представить в полицию, так как он может бежать из тюрьмы и из ссылки и сжечь селение. Поэтому сельские сходы нередко определяют судить своим судом такие преступления, которые подсудны только окружному суду. Приведу несколько примеров. Ельшанское общество Мало-Дмитровской волости Аткарского уезда отличалось чрезмерным развитием пьянства и, кроме того, многие из крестьян этого общества занимались конокрадством как промыслом. Ельшанский сельский сход, по предложению волостного старшины, постановил, чтобы крестьяне по всем делам, в том числе и по обвинению в конокрадстве, разбирались у своих сельских судей. Обвиняемые немедленно приводились десятскими в сельский суд; приговоры были строгие: были случаи, что уличенным в конокрадстве назначали до 200 ударов розгами.[88] В 1872 г. был следующий случай назначения казни по приговору сельского схода. Крестьяне деревни Григорьевской (Самарской губернии) составили приговор об удалении из общества односельца Василия Андронова. Андронов был сослан в Сибирь, но бежал и пришел в деревню Григорьевскую, чтобы отомстить обществу: у одних он производил воровство, у других поджоги, третьим угрожал убийством. Крестьяне 3 декабря 1872 г. собрались на сходку и определили поймать Андронова и порешить с ним. В сумерки вся сходка под предводительством сельского старосты окружила дом, в котором скрывался Андронов. Он был найден и убит.[89]

О строгости большей части обычных наказаний будет сказано ниже.

Совершенно другое отношение имеет народ к содержащимся в тюрьмах и осужденным в ссылку. Не чувство отвращения или презрения внушают они ему, но чувство глубокой жалости. Во многие остроги поступают щедрые подаяния, особенно перед большими праздниками. При проходе ссыльных крестьяне снабжают их съестными припасами, дают им деньги. В Тобольской губернии, как мне случалось видеть самому, нередко целая толпа крестьянок выходит за околицу и раздает хлеб и пироги проходящему мимо этапу. В городе Верее Московской губернии есть в высшей степени замечательный обычай: в Светлое Христово воскресенье, после заутрени, весь народ вместе с духовенством идет прямо из церкви в острог и, христосуясь с арестантами, раздает им подаяние.[90]

Взгляд на преступника как на жертву обстоятельств, как на падшего брата распространен повсеместно в народе; поэтому и преступление в некоторых местностях называется бедою[91]. Этот взгляд, исполненный глубокой справедливости, делает возможною жизнь тем преступникам, которые из острогов и арестантских рот возвращаются в свои общества. На образование его, вероятно, большое влияние имели недостатки прежнего суда и тягость крепостного права, в силу которого остроги наполнялись людьми, ссылаемыми в Сибирь по воле помещиков.

Во всяком случае, как бы ни был мутен источник такого теплого отношения к преступнику, влияние его благодетельно и имеет важное практическое значение.

Всякая тюремная реформа может быть у нас только в таком случае действительно народною, когда она будет согласна с народным взглядом на заключенных и воспользуется для исправления преступников силою, представляемою устройством существующей у пас тюремной общины.[92] Какое влияние имеет на заключенных мягкое с ними обращение и какое значение имеет тюремная община, твердому самоуправлению которой подчиняются все арестанты, можно видеть из официального отчета о состоянии тюрьмы в городе Верее. «Бесспорно, — говорит отчет, — что благосостоянию арестантов много способствует мягкость нравов верейских жителей. Последние смотрят на арестантов с сожалением, называя их несчастными, и видят в них скорее жертвы общественных недостатков, нежели преступников по ремеслу, совершающих преступление для преступления. Но все благие стремления и приношения верейских жителей не принесли бы арестантам желаемой пользы, если бы им в этом не содействовали местные власти. Последние, в полном смысле слова, входят в положение арестантов, обращаются с ними кротко, благодушно, изыскивают средства занять их чем-нибудь, вызывая их из уныния и апатии, в которой они часто находятся, вселяя в них надежду на будущее; приучают арестантов к добровольному подчинению себя обстоятельствам жизни, к пониманию долга и справедливости и, наконец, к умению без ропота переносить свое положение. Арестанты с своей стороны вполне ценят такое обращение и постоянно следят друг за другом, чтобы не случилось между ними каких-нибудь беспорядков, могущих ослабить доверие к ним начальства. Поэтому в Верейском замке никогда не бывает ни ссор, ни драк, ни буйства, ни пьянства».[93]

Народные понятия об относительной важности того пли другого преступления выяснены до сих пор очень мало; притом ежели вопрос этот и затрагивали, то говорили всегда только о понятиях крестьян. Так, в литературе не раз высказывалась мысль, что похищение леса не считается крестьянами за воровство, как будто все другие сословия смотрят на самовольные порубки как на преступление.

Недавно еще самовольные порубки в казенных лесах немногими считались кражей; ежели помещики лично в них не участвовали,[94] то многие из них не только смотрели сквозь пальцы на похищение казенного леса крепостными их крестьянами, но и покрывали похитителей. Между тем эти же самые помещики строго взыскивали за кражу, даже самую маловажную. Я знал одного помещика, человека безукоризненной честности, которому крестьяне заявили однажды, что они собираются ехать за лесом в казенную заповедную дачу, и просили дать им по два бревна на двор, чтобы можно было в случае обыска сослаться на отпуск из помещичьего леса. Просьба эта была удовлетворена немедленно. Умышленный переруб в участках казенного леса, взятых с торгов, не считается грехом покупщиками, к какому бы сословию они ни принадлежали. Известно, что и лица духовного сословия принимают участие в самовольных порубках и наравне со всеми другими не считают предосудительным покупать бревна и дрова, похищенные крестьянами из казенных пли помещичьих дач.

В некоторых местностях не считается также преступлением: облов рыбы в чужих водах[95] и взятие овощей с чужих полей.[96] В Земле Войска Донского существует особого рода похищение хлеба. В неурожайные годы люди недостаточные бывают в самом безвыходном положении, между тем у людей зажиточных иногда большое количество необмолоченного хлеба находится в степи на току. Нуждающиеся в таком случае берут его самовольно взаймы. Похищенный хлеб привозится назад при первом хорошем урожае и складывается на том же самом месте. Отдают всегда больше двумя или тремя копнами. При похищении хлеба иногда оставляют записку, привязав ее к колу на том же току; в ней объясняется, что хлеб взят из крайней нужды и при первом урожае будет возвращен с прибавкой.[97]

Дела о воровстве, как уже было указано выше, в некоторых местностях начинаются не иначе, как по жалобе хозяина украденной вещи, и прекращаются мировой сделкой. Этот порядок судебного производства дел есть сохранившийся остаток того состояния общества, при котором все преступления считались нарушением только частного права.

Один суеверный обычай, приуроченный к празднику, пользующемуся повсеместно большим уважением народа, показывает, по-видимому, что когда-то и религия (языческая) не относилась к воровству враждебно.

В Пензенской губернии существует обычай заворовывания. Крестьяне верят, что укравший благополучно в ночь перед Благовещением может целый год воровать, не опасаясь, что его поймают. Вследствие такого поверья воры по ремеслу стараются совершить кражу в благовещенскую ночь; при этом они гонятся не за ценностью вещи, а только за искусным и ловким совершением кражи. Крестьяне стараются в эту ночь обеспечить себя на целый год от штрафов за самовольные порубки; вещь, взятую тайком у соседа, они возвращают ему на следующее утро.[98]

К ворам по ремеслу крестьяне относятся весьма строго. Волостные суды приговаривают за кражу большею частью к высшей мере телесного наказания, к 20 ударам розгами. Наказания, назначаемые за это преступление сельскими сходами, бывают обыкновенно не только строги, но и жестоки. Конокрадство считается преступлением более тяжким, чем всякое другое воровство, исключая кражу церковных денег и утвари. Особый вид кражи меда, через напуск пчел на чужие ульи, по словам одного ярославского крестьянина, равняется церковной татьбе. Воры по ремеслу нередко разрывают могилы вследствие суеверного убеждения, что кражу легко совершить тому, кто имеет при себе палец или руку мертвеца[99] пли свечу, слитую из человеческого жиру.[100] По убеждению некоторых, свеча для этого должна быть сделана из жиру некрещеного младенца.[101] Хозяин, у которого воруют, замирает, на него нападает глубокий, непробудный сон, и воровство совершается без препятствий. Вообще разрытие могил весьма редко совершается с целью ограбления мертвых, большею частью оно производится под влиянием народного суеверия и часто считается не преступлением, а гражданским долгом. Для того чтобы избавиться от посещений умершего колдуна, перевертывают мертвеца лицом вниз и в спину ему вбивают осиновый кол. В Минской губернии считают для этого необходимым отрубить у мертвеца голову и положить ее у его ног.[102] В Каменецком уезде Подольской губернии тело повесившегося крестьянина села Лятвы вследствие убеждения, что оно отводит дождь, было два раза вырываемо из могилы крестьянами, на земле которых оно было зарыто.[103] На кладбище села Бабинского Вятского уезда был вырыт и разрезан труп младенца, для того чтобы достать запекшейся крови, употребляемой как лекарство.[104]

Суеверие приводит иногда к более важным преступлениям, например к убийству. Крестьяне не считают грехом убить колдуна, от тайных действий которого никто не может уберечься. При опахивании крестьянками селения для ограждения его от повальной болезни, всякий попавшийся на дороге считается смертью, против которой совершается обряд, и потому его бьют без жалости и чем попало. Всякий, завидя шествие, старается пли бежать, или спрятаться из опасения быть убитым.

По народному убеждению, повальная болезнь прекращается, ежели зарыть живого человека в могилу; в 40-х гг. в одном селении для прекращения холеры столкнули в приготовленную могилу старуху и живую засыпали землей.[105]

Для сравнительного изучения понятий разных слоев общества об относительной важности преступлений почти вовсе нет данных. Между тем понятия эти не всегда сходятся; так, например, различие во взглядах на важность личной обиды весьма значительно» Брань на вороту не виснет, говорят крестьяне, и действительно, брань и ругательства сами по себе не считаются оскорблением, если только они не высказываются лицу, которое по своим летам, положению или по личным отношениям к ругающему имеет право на особенное от него уважение. Ругательства считаются у крестьян только тогда оскорблением, когда в них заключается обвинение в чем-нибудь позорном, например в воровстве. Нанесение обиды действием имеет у крестьян также совершенно другое значение, чем у дворян, оно вовсе не рассматривается ими как кровная обида.[106] Самый способ нанесения личной обиды различен у этих двух сословий. Так, например, у крестьян есть особый способ оскорбления женской чести, а именно вымазывание ворот дегтем. Такое же значение имеет отрезание косы у женщины или у девушки. В Ярославской губернии сорвание шапки на улице считается самым тяжким оскорблением для мужчины.

Об обычных наказаниях мы встречаем только отрывочные сведения.

Главные виды этих наказаний следующие.

1. Смертная казнь.

2. Тюремное заключение.

3. Телесные наказания.

4. Различные виды посрамления.

5. Запрягание в повозку.

6. Денежный штраф.

7. Напой.

8. Общественные работы.

9. Земные поклоны.

10. Церковное покаяние.

Смертная казнь очень редко определяется по приговору общества.[107] Опа назначается не вследствие особенной важности совершенного преступления, но вследствие страха, внушаемого преступником, в особенности при угрозах его сжечь селение. Гораздо чаще преступник лишается жизни при самосуде частных лиц. Смерть его иногда бывает случайным последствием наказания, но иногда сторона, потерпевшая от преступления, имеет прямое намерение порешить преступника.

Тюремное заключение назначается редко и притом только за маловажные проступки, но женщин и стариков, избавленных от телесного наказания, сажают по приговору волостных судов в арестантскую за воровство и другие тяжкие проступки. В некоторых волостях существуют особо устроенные для этого помещения, в других сажают в подполье. Наказание это, сколько мне известно, никогда не назначается сельскими сходами.

Самое распространенное и самое употребительное наказание есть наказание розгами.[108] Волостные суды приговаривают к нему преимущественно за воровство, тяжкие обиды, неповиновение родителям или властям, пьянство, соединенное с буйством и растратою имущества, и за неплатеж податей. Иногда к этому наказанию приговаривают за неисполнение договора, ежели неисполнение это зависит от явной недобросовестности.[109] В очень немногих волостях наказание это или вовсе не назначается волостным судом,[110] или назначается только по требованию родителей.[111]

Наказание розгами по решению волостных судов производится обыкновенно в здании, занимаемом волостным правлением, но иногда оно производится и на улице; так, один из волостных судов Саратовской губернии приговорил однажды к наказанию розгами в селе, на перекрестке двух дорог.[112] Сельские сходы приговаривают к телесному наказанию весьма часто. Не стесненные никаким законом, они секут жестоко и мужчин и женщин.[113] К телесному наказанию в некоторых случаях присоединяется публичное посрамление преступника. Воров крестьяне срамят повсеместно, малороссы же кроме того срамят виновных в развратном поведении.

Вору, пойманному с поличным, связывают руки и надевают ему на шею пли привязывают на спину украденную вещь: кусок полотна, сноп хлеба, живую курицу и т. п. Ежели он украл сено, его обвязывают сеном, ежели украл овцу, на него надевают овечью шубу. Иногда на пего надевают хомут, сделанный из соломы, пли раздевают его донага, обмазывают дегтем и обсыпают перьями.[114] Виновного водят по селению в сопровождении толпы; при этом играет музыка, бьют в сковороды, ведра, заслонки, звонят колокольчиками и бубенчиками, стреляют из ружей и носят жерди с привязанными на них платками.[115] По своей обстановке наказание это напоминает торжественный привод пленника, захваченного враждебным ему племенем или родом. Может быть, таково и было его историческое начало. Ежели в воровстве попалась женщина, то ее или обнажают, или подымают ей подол и навешивают на нее украденную вещь: обматывают холстом, ежели похищен холст, надевают на шею нанизанный на веревку картофель, ежели она украла картофель, и т. д.[116] Подобное наказание за воровство бывает весьма часто. Считаю нелишним привести описание одного случая, бывшего в 1874 г. Крестьянка села Ермакова (Пошехонского уезда Ярославской губернии) Катерина Евдокимова была обвинена в похищении полотна. Сельский сход признал ее виновною и решил раздеть ее донага и, обвертев полотном, водить по улице. Евдокимова не дала раздеть себя совершенно; тогда ее обнажили до пояса, обвертели полотном, привязали ей руки к колу и в сопровождении толпы народа водили по улице, при этом звонили в колокольчики и бубенчики и били в заслонки.[117]

В великорусских губерниях наказание это применяется к другим проступкам весьма редко. Мне, по крайней мере, известен один только случай, когда этот обряд был совершен над виновным в неисполнении требований сельского старосты. В 1871 г. крестьянин деревни Сомовой (Оренбургской губернии) Абрам Петров Лабутин был призван на сельский сход, где сельский староста и сотский, обвиняя его в том, что он разбил стекло в окне у крестьянки Синельниковой, требовали, чтобы он заплатил за это. Лабутин отказался исполнить их требование, за что, по распоряжению старосты, стали возить его по улице в маленьких санках, с навязанным на спину узлом, в сопровождении большой толпы крестьян. При этОхМ многие били Лабутина и плевали на него; один из крестьян бил в железную меру, а Синельникова шла за Лабутиным с платком, привязанным к жерди, и с метлою. Против домов старосты и сотского шествие останавливалось, барабанный бой в железную меру усиливался и один из крестьян делал выстрел из ружья.[118]

Малороссы наказывают за разврат публичным посрамлением и сечением. На девушку, виновную в баловстве, надевают соломенный хомут и водят ее по селению; [119] то же делают и с отцом за то, что он не углядел за дочерью.[120] Иногда покрывают девушку, т. е. повязывают ей голову платком как замужней и водят по улице.[121]

Женщину за разврат привязывают к столбу у ворот,[122] или, посадив в телегу вместе с ее полюбовником, возят ради смеху, называя виновных новобрачными,[123] или, обнажив их, водят по улице.[124] При этом виновной женщине остригают иногда волосы и почти всегда секут ее. Вот несколько случаев такого наказания.

В одном из селений Волынской губернии крестьянин Никита Евд очень дурно обращался с женой и вступил в связь с другою женщиной. За это громада присудила его к денежному штрафу: один рубль он должен был заплатить в громадский скарб и два рубля в пользу церкви. Что же касается до женщины, с которою Никита имел связь, то громада присудила дать ей в различных трех местах села по пяти розог и остричь ей голову.[125]

В селе Познанке Балтского уезда крестьяне, заподозрив вдову Оксану Верещиху в незаконной связи с сельским писарем, раздели ее донага, заковали в железа и привязали к столбу, у которого она простояла всю ночь, до 9 часов утра. Они предлагали ей купить ведро вина, хотя они взяли уже ведро под залог ее платка и кожуха. Так как у нее не было денег, то присудили провести ее с музыкой по улице, в сопровождении старосты и парода, и высечь розгами. По постановлении такого приговора толпа тронулась в путь. Впереди шла музыка, вслед за ней Верещиха, потом староста и народ. Осужденную семь раз провели по улице; в это время ее били кулаками, секли розгами и пили водку. Наконец Верещиху привели к ее дому, снова избили и отпустили на все четыре стороны. Во время наказания на голову Верещихи надели соломенный венок с будяками (репейником) и заставляли ее танцевать.[126] Несколько лет тому назад в Харьковской губернии были преданы суду крестьяне за истязания, совершенные над одною женщиною. Ее и дворового человека, находившегося с нею в связи, раздели, вымазали дегтем и водили по селу. Их привязывали, с скрученными назад руками, к стенам арестантской и заковывали в конские путы. Кроме того, ее приковывали к столбу.[127]

Обычай запрягать виновных в телегу или сани исполняется в настоящее время в немногих местностях. Нет сомнения, что в прежнее время он был гораздо более распространен, чем теперь; на это указывает почти повсеместное существование обычая надевать на виновных хомут, являющийся в этом случае символом запрягания. Так, в Олонецкой губернии, ежели новобрачная не сохранила до замужества девственности, вколачивают над дверью гвоздь, вешают на него хомут и проводят под ним молодую и ее мать.[128] Во многих местностях надевают в этом случае хомут на мать новобрачной. Малороссы надевают хомут, сделанный из соломы, на отца, не усмотревшего за своею дочерью,[129] а иногда и на вора, когда его срамят всем селением.[130] Наказание это в великорусских губерниях применяется почти исключительно к женщинам.[131]

Вымазывание дегтем ворот, имеющее, по всей вероятности, такое же символическое значение, как и надевание хомута, наносит непосредственное оскорбление только женской чести. В лубочных картинах и народных рассказах запряганием в телегу наказываются только женщины. Чаще всего наказание это применяется мужьями к непокорным женам. Жена привязывается к телеге или оглобле, и муж погоняет ее и лошадь кнутом; иногда это наказание сопровождается страшными истязаниями. В 1872 г. в Тамбовском окружном суде разбиралось дело о крестьянах Никифоре и Федоре Минюшиных, наказавших жену последнего, Марью. Марья против воли была отдана замуж за Федора Минюшина, который вскоре после свадьбы стал обращаться с нею весьма дурно. Не проходило дня, чтобы он ее не бил. Марья терпела года два, но наконец решилась уйти от мужа; он нашел ее и наказал за побег. Вскоре она опять бежала и нанялась в одном селе в кухарки. Федор, узнав, где жила его жена, запряг в телегу пару лошадей и вместе с отцом своим поехал за нею. Найдя ее, он при помощи отца привязал ее толстой веревкой к нахлестке телеги, погнал лошадей и заставил жену бежать рядом, стегая ее и лошадей кнутом. Крестьяне остановили их и отвязали от телеги Марью, но как только Минюшины выехали из села, они опять привязали ее к телеге и погнали лошадей. Они били ее кнутом и кулаками по спине и рвали ей волосы.[132] В 1874 г. в Екатеринославской губернии был случай такого же возмутительного истязания. Жена, бежавшая от побоев мужа, была найдена им. В наказание он при помощи другого крестьянина перепоясал ее веревкой, привязал к оглобле вместо пристяжной и шибко погнал лошадей, осыпая жену ударами нагайки с узлом на конце. Отъехав верст пять, он остановился ночевать, а утром поехал дальше, привязав опять жену на место пристяжной лошади. По дороге он остановился у шинка, чтобы выпить с товарищем; шинкарь отвязал ее и предложил ей поесть, но она от усталости и боли упала в сани. Выйдя из шинка, муж повез ее лежащую в санях, но через несколько времени опять привязал ее к оглобле и так въехал в свое село.[133]

Иногда это наказание определяется сходом; муж является в этом случае только исполнителем общественного приговора. В слободе Новой Калите Острогожского уезда один крестьянин принес жалобу, что жена его ведет неприличную жизнь вследствие дурного влияния тещи. По решению деревенского схода мать и дочь были выведены на слободскую площадь, где им было приказано очищать ее от навоза. После этого они были запряжены в телегу, наполненную навозом, на которую влез принесший жалобу муж и стал на них покрикивать, чтобы они бежали шибче. К нему присоединилось потом еще два, три человека. Женщины, запряженные в телегу, бежали, хотя и не скоро. Они вывезли навоз за слободу и потом подвезли телегу вместе с сидящим на ней крестьянином к крыльцу волостного правления.[134] Иногда, хотя и очень редко, к этому наказанию приговариваются мужчины. Вот один из таких случаев. В ночь со 2-го на 3-е февраля 1873 г. в слободе Бутурлиновке Бобровского уезда пойманы были два крестьянина с бочонком рыбы, который, как подозревали, был украден ими со взломом замка из амбара одного торговца. Поймавшие хотели во что бы то ни стало довести их до сознания в преступлении. Сначала они избили их, потом выкупали в попавшейся на дороге полузамерзшей луже и, наконец, раздев их донага, привязали веревками к забору. Здесь крестьяне, подозреваемые в воровстве, стояли два часа на морозе, по колено в воде. Когда они наконец сознались в краже, тогда одного из них привязали за ноги к саням, на которых лежал бочонок похищенной рыбы, а другого запрягли в сани и, осыпая его ударами, заставили везти их. Толпа народа вместе с санями направилась к базару. Па полпути для более быстрой езды подняли волочившегося по земле крестьянина и запрягли его на помощь другому. Потом их взнуздали обоих веревкой, посадили на бочку погонщика с палкой в руках и с криком: «Рыбы, рыбы!» — провели по базару.[135]

Денежные штрафы назначаются довольно часто некоторыми волостными судами в пользу или обиженной стороны, или волости, а иногда и в пользу церкви. Сельские сходы также приговаривают иногда к денежному штрафу в пользу общества и церкви.

Гораздо чаще сельский сход наказывает виновных напоем, т. е. заставляет их выставить сходу известное количество вина, которое выпивается тут же стариками. В выпивке принимают участие как обиженная сторона, так и виноватый. Ежели у виновного нет денег, то берут что-нибудь из его имущества и продают для покупки вина пли закладывают кабачнику. Как часто приговаривают к напою в некоторых местностях, видно из того, что в одной деревне Горкинской волости Перехотского уезда выпили в одну весну 60 ведер вина, поставленного после разбора судебных дел.[136] К этому наказанию, которое крестьяне считают очень тяжелым, приговаривают иногда и волостные суды.[137] Название магарыч, даваемое в некоторых местностях напою, указывает на его первоначальное юридическое значение. Магарыч есть обычное угощение вином по случаю состоявшейся гражданской сделки. Во многих местностях обычай этот считается до такой степени обязательным, что никакая сделка не признается окончательно заключенною, пока не выпито вино, хотя магарыч стоит иногда больше, чем самый предмет договора. Те мелкие проступки, за которые виновные наказываются напоем, до сих пор еще имеют значение гражданского нарушения права. Относительно их сход большею частью играет роль посредника: он мирит тяжущихся и по случаю заключенной ими мировой сделки пьет вино (магарыч). В тех случаях, когда разбирается дело, имеющее не частный, а общественный интерес, сход, не назначая на виновного взыскания, оканчивает дело и требует поставки вина (магарыча), которое и выпивает вместе с виновными.

К общественным работам приговаривают только волостные суды; но в некоторых губерниях (например, в Ярославской) этого наказания вовсе не существует.

В случае маловажной кражи хозяин похищенной вещи иногда прощает вора с условием, чтобы тот при народе положил перед церковью известное число земных поклонов. В Троицкой Лавре вору, укравшему деньги с церковной тарелки, дают в руки особо сделанные для этого крупные четки аршина в полтора длиною и заставляют его класть земные поклоны перед Успенским собором.[138] В 1873 г. я видел подобное же наказание вора в Ярославле. Вор был пойман в то время, как он вытаскивал салфетку из саней у одного крестьянина. Крестьянин, которого вор слезно просил о прощении, простил его, но заставил положить при собравшейся толпе десять земных поклонов перед Ильинского церковью. При этом он требовал, чтобы вор после каждого поклона вставал на ноги, а не молился, стоя на коленях.

Волостные суды приговаривают иногда к церковному покаянию. В Муромском уезде недавно еще женщин, которые заспали младенцев, посылали в церковь на стояние. Священник ставил такую женщину посреди церкви, очерчивал около нее круг и приказывал ей молиться богу и не оглядываться назад. Затем он уходил из церкви и запирал в ней женщину, поставленную на молитву.[139]

Кроме этих главных видов наказания существуют и другие, придумываемые пародом для проступков, выходящих из ряду вон. Вот пример одного из таких наказаний. Один крестьянин, торговавший лошадиными волосами, стал воровски резать хвосты у чужих лошадей и был пойман на месте преступления. Сход присудил раздеть его, связать ему руки и положить в болоте на съедение комарам, чтобы он чувствовал, какое мучение испытывает лошадь, когда ее кусают мухи, а она не может отогнать их.[140]

Существуют также и мнимые наказания, основанные на суеверии. Ежели кого-нибудь подозревают, что он совершил преступление, но на это нет доказательств, то на его имя подают заупокойные просвиры и служат панихиды; вследствие этого, по народному убеждению, преступник пли умирает, или переносит мучительную болезнь.

На земле Войска Донского, когда вовсе неизвестно, кто совершил воровство, берут обрезок украденной вещи и кладут в кузнечный мех; тот, кто украл, станет пухнуть и умрет в течение года. То же самое будет, ежели бросить часть того, что украдено, под мельничный жернов. Чтобы наказать неизвестного вора, ставят также на его погибель обидящую свечу. Это — обыкновенная свеча, но поставленная нижним концом вверх. Ежели при этом не проклинать и не ругать укравшего, а служить молебны за его здоровье, то его непременно начнет мучить совесть и он, пожалуй, возвратит украденное.[141]

Кроме сочинений по русскому обычному праву я счел необходимым указать русские сочинения, касающиеся юридических обычаев инородцев. Они представляют богатый материал для сравнительного изучения права и в особенности для исторического объяснения многих русских обычаев и обрядов, внутренний смысл которых не ясен и в которых мы часто видим только отрывочные, темные намеки на давно исчезнувший, доисторический быт.

Список произведений Е. И. Якушкина

1. По поводу последнего издания сочинений А. С. Пушкина // Библиографические записки. 1858. № 10, И.

2. Проза А. С. Пушкина // Там же. 1859. № 5, 6.

3. Неизданные записки о Пушкине // Там же. № 8.

4. Повествователь древностей российских, журнал, издававшийся Н. И. Новиковым // Там же. 1861. № 3.

5. Молитвы и заговоры в Пошехонском уезде. Ярославль, 1869.

6. Съезд членов Союза благоденствия в Москве: Ответ Н. М. Орлову // Русская старина. 1872. Т. 6.

7. По поводу воспоминаний о Рылееве // Девятнадцатый век. М., 1872. Т. 1.

8. Волостные суды в Ярославской губернии // Юридический вестник. 1872. Кн. 3; То же // Ярославские губ. ведомости. 1872. № 50, 51.

9. Обычное право: Материалы для библиографии обычного права. Ярославль, 1875. Вып. 1.

10. Обычное право. Ярославль, 1896. Вып. 2.

11. Обычное право. М., 1908. Вып. 3.

12. Обычное право. М., 1909. Вып. 4.

13. Обычное право русских инородцев: Материалы для библиографии обычного права. М., 1899.

14. Пастушьи солнечные часы в Ярославской губернии // ИОЛЕАЭ. 1886. Т. 48, вып. 1.

15. О круговой поруке // Русские ведомости. 1886. № 101.

16. Заметки о влиянии религиозных верований и предрассудков на народные юридические обычаи и понятия // Этнографическое обозрение. 1891. Т. 9.

17. Крестьянская община и передел земли // Русские ведомости. 1893. № 148.

18. Материалы для словаря народного языка Ярославской губернии. Ярославль, 1896.

19. Воспоминания о Г. С. Батенькове // Северный край (Ярославль). 1899. № 48.

20. Воспоминания об И. И. Пущине // Там же. 1899. № 157, 158.

21. Гражданское право по решениям Крестобогородского волостного суда Ярославской губернии и уезда. Ярославль, 1902 (совместно с С. П. Никоновым).

22. Евгений, архиепископ ярославский: Материалы для истории православной церкви в царствование пмп. Николая I // Вестник Ярославского земства. 1903. № 7–8 (отд. оттиск. Ярославль, 1903).

23. Замечания на записки («Мои journal») Муравьева (совместно с И. Д. Якушиным) // Записки, статьи и письма декабриста И. Д. Якушкина. М., 1951; см. также: Мемуары декабристов: Северное общество. М., 1981.

Публикации, осуществленные Е. И. Якушкиным

1. Письма В. А. Жуковского и Н. М. Языкова к Н. Н. Шереметевой // Библиографические записки. 1858. № 20, 22.

2. Пущин И. И. Записки о Пушкине // Атеней. 1859. № 8.

3. Сочинения К. Ф. Рылеева. Лейпциг, 1861 (совместно с Н. В. Гербелем).

4. Записки И. Д. Якушкина. Ч. 1, 2 // Полярная звезда. Лондон. 1861. А® 7.

5. Записки И. Д. Якушкина. Ч. 3 // Русский архив. 1870.

6. Записки И. Д. Якушкина / Предисл. Е. И. Якушкина. М, 1905.

7. Заметки В. Ф. Раевского, написанные им в Сибири, в 1834 г., о заключении в крепость, следствии и суде над ним и его братом в 1822–1827 г. // Русская старина. 1873. Т. 3.

8. 24 документа, касающихся истории Ярославля // Ярославские губ. ведомости. 1874. № 8, 21, 23, 25, 28, 30, 32–34. 36, 38, 46, 50, 52, 54, 56, 58, 64, 66, 70, 76, 86, 88, 96.