Эйнштейн

Глава четырнадцатая ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

В январе 1942 года Гитлер утвердил программу «окончательного решения еврейского вопроса». Евреев Германии и оккупированных стран посылали в лагеря и гетто Польши и Белоруссии. В Польше создавались лагеря, которые были рассчитаны не на проживание людей, а сразу на уничтожение. В декабре 1941 года начал функционировать лагерь смерти в Хелмно; летом 1942-го началась депортация из польских гетто в Треблинку. До сих пор детище Габера, «Циклон Б», в лагерях применяли по назначению — морить клопов. Но оказалось, что для умерщвления теплокровных нужна значительно меньшая дозировка (1/22 дозировки для беспозвоночных). Впервые для массового уничтожения людей «Циклон Б» был применен в сентябре 1941-го в Освенциме для уничтожения советских военнопленных. Теперь им стали душить евреев. Ассистент Эйнштейна в пражский период, Ноэль, добровольно присоединился к своей сестре, когда ее отправили в лагерь смерти…

24 февраля у побережья Турции подорвалось на мине или было случайно потоплено подводной лодкой болгарское судно «Струма», на котором 768 евреев (103 — дети) пытались эвакуироваться в Палестину. Оно стояло там уже три месяца, пока Турция и Британия вели переговоры: турки не хотели брать людей, англичане не хотели пустить их в Палестину. Решение об отказе со стороны Британии приняли Г. Макмайл, верховный комиссар Палестины, и У. Гиннесс, министр по делам Ближнего Востока. Макмайл сказал: «Судьба этих людей трагична, но факт остается фактом, что они являются гражданами страны, находящейся в состоянии войны с Великобританией». Эйнштейн опубликовал письмо об этой истории в «Принстон геральд» 14 апреля: «11 недель они провели в грузовых трюмах… 42 были юристами, 40 были инженерами, были 26 врачей и хирургов, помимо женщин-врачей, писателей, одаренных музыкантов, фармацевтов и медсестер. Ни один посол или консул не пытался вступиться за них и предоставить им права, которыми пользуются самые темные и необразованные граждане любой страны». Подпольная боевая группа «Лехи» начала охоту на Макмайла — безуспешно, но Гиннесса они таки убили. Евреи учились защищаться и мстить, а так как они умели хорошо делать все, за что бы ни взялись, то, надо думать, и этому обучатся…

Эйнштейн отвечал одному из пацифистов, одолевавшему его письмами: «Сейчас каждый человек обязан сделать все возможное, чтобы защитить мир, участвуя в боевых действиях». Самому ему не дали принять в этих действиях участие, а другого способа он пока не нашел. Старому другу, врачу Гансу Мюзаму, весна 1942 года: «Я стал одиноким старым бобылем, известным главным образом тем, что обхожусь без носков. Но работаю я еще фанатичнее, чем раньше, и лелею надежду разрешить проблему единого физического поля. Это напоминает воздушный корабль, на котором витаешь в небесах, но неясно представляешь себе, как опуститься на землю. Быть может, удастся дожить до лучшего времени и на мгновение увидеть нечто вроде обетованной земли…» 21 марта 1942 года, бывшему ассистенту Ланцошу: «Из известных мне людей только Ваше отношение к физике совпадает с моим: вера в постижение действительности с помощью чего-то фундаментально простого и единого… Трудно заглянуть в карты Господа. Но я ни на секунду не верю, что он бросает кости и прибегает к „телепатии“ (как то следует из квантовой теории в ее теперешнем виде».

Несмотря на все свои заявления о «сверхличном» и «безличном», он отчаянно нуждался в живом собеседнике, с которым можно было бы говорить каждый день по дороге из института домой. Инфельд уехал, но нашелся другой — Курт Гедель (1906–1978), австрийский математик, он был отшельником по натуре и философом с кучей любопытных идей: Вселенная, где мы живем, «не является единственной, в которой мы будем жить или уже жили»; Вселенная может вращаться в пустоте подобно гигантской рулетке, и каждый ее обитатель считает, что Вселенная крутится вокруг него, и это соответствует ОТО; вращающаяся Вселенная свивает пространство и время в спираль, и если кто-то будет двигаться в ней очень быстро, то сможет поймать свой «временной хвост». Эйнштейн слушал с превеликим интересом, но от простой Вселенной, которую сотворили они с де Ситтером, отказываться не желал.

Весной 1942 года в СССР был создан Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) во главе с Соломоном Михоэлсом, цель — собрать деньги в поддержку армии у богатых евреев за границей. Получилось: только в США (в том числе благодаря призывам Эйнштейна) ЕАК собрал 16 миллионов долларов. На конференции сионистов 8–11 мая в Нью-Йорке целью сионизма была официально провозглашена политическая независимость, а не просто «национальный очаг» — Эйнштейн ругался, но его мнения никто не разделял. Всюду царил переполох, искали шпионов, арестовали сына Макса фон Лауэ, студента Принстона, вмешались Эйнштейн, Вейль и физик Рудольф Ладенбург, и парня освободили. Физика Поля Ланжевена арестовало гестапо во Франции, Эйнштейн писал во все международные организации — без толку, но Ланжевену удалось бежать. Япония к весне вышла на границу с Индией, заняла Сингапур, Индонезию, Филиппины и точила зуб на Австралию. (Но уже летом Англия и США, оправившись от поражений, развернули наступательные операции; у острова Мидуэй был почти уничтожен японский флот.)

В апреле генерал Фромм сказал Шпееру, рейхсминистру вооружений Германии, что Ган и Гейзенберг готовы разработать атомную бомбу. Шпеер доложил Гитлеру, но тот, услыхав, что на бомбу надо три года, отказал в финансировании. В США об этом ничего не знали и дело шло: 17 июня Буш представил Рузвельту доклад, и президент приказал начать работы по созданию бомбы, а проект передал в ведение армии. Образовали целый округ инженерных войск, построили лаборатории, промышленные установки, подыскивали ученых. Округ был учрежден 13 августа и назван Манхэттенским, как и проект; им руководил генерал инженерных войск Л. Гровс, дока в строительстве и финансах. Эйнштейн провел второе лето с Конёнковой в Саранак-Лейк, но чувствовал себя неважно, писал врачу Рудольфу Эрману в Нью-Йорк: «Приступы острой боли в животе оттого, что поел земляники… После приступов я часто работаю очень успешно. Кажется, не очень благоприятно для воображения слишком хорошо себя чувствовать…»

В сентябре приступы у него прекратились. Тогда же Гровс предложил возглавить работы по созданию бомбы Роберту Оппенгеймеру (1904–1967) — он еще в 1939-м занимался ураном и знал о нем все. Оппенгеймер женился на бывшей коммунистке, состоял в прокоммунистических организациях, разведка его не хотела, но Гровс настоял на своем. И тогда же Сталин подписал распоряжение «Об организации работ по урану», а Маргарита Конёнкова стала секретарем Комитета помощи России со штатом помощников в несколько сотен человек; она была популярна и получила доступ в самые высокие круги, включающие жену президента Элеонору Рузвельт. По всей видимости (хотя это впрямую не доказано), она была советским агентом. Из книги бывшего начальника диверсионно-разведывательного управления НКВД-НКГБ генерала Павла Судоплатова «Разведка и Кремль»: «Жена известного скульптора Конёнкова, наш проверенный агент, действовавшая под руководством Лизы Зарубиной, сблизилась с крупнейшими физиками Оппенгеймером и Эйнштейном в Принстоне».

Елизавета (псевдоним «Вардо») была женой Василия Зарубина, секретаря советского посольства в США с 1941 года; она обладала умением привлекать к себе людей, посещала все пророссийские организации, включая Комитет помощи России, и завербовала более двадцати человек, включая Конёнкову (если только та не была завербована раньше). Судоплатов: «Она [Конёнкова] сумела очаровать ближайшее окружение Оппенгеймера. После того как Оппенгеймер прервал связи с американской компартией, Конёнкова под руководством Лизы Зарубиной и сотрудника нашей резидентуры в Нью-Йорке Пастельняка (Лука) постоянно влияла на Оппенгеймера и еще ранее уговорила его взять на работу специалистов, известных своими левыми убеждениями, на разработку которых уже были нацелены наши нелегалы и агентура…»

С. Боброва, главный хранитель Музея-мастерской С. Т. Конёнкова, убеждена, что Маргарита была не разведчиком, а «агентом влияния»: от нее требовалось лишь располагать к себе нужных людей. Была ли ее связь с Эйнштейном изначально «рабочей», стала таковой из-за бомбы или всегда была искренней — неясно. Чего конкретно ее начальство могло хотеть от Эйнштейна, кроме сочувственного отношения к России (а оно в тот период и так наличествовало), — тоже неясно. Эйнштейн не был ни к каким секретам допущен, никогда в жизни ядерной физикой не занимался и вряд ли мог что-то сообщить, кроме общих слов. С Оппенгеймером он тоже не был особенно близок. Кроме того, невозможно представить, чтобы он, трогательно оберегавший американскую военную тайну даже от Элен Дюкас, вдруг повел себя нелояльно. Однако ФБР, как и НКВД, думало, что давать сведения он мог, только не через Конёнкову (та почти не упоминается в материалах ФБР об Эйнштейне), а через Дюкас: ее родственников допрашивали, за ней следили.

В октябре Эйнштейн в «Нью-Йорк таймс» сделал заявление о долге стран, борющихся против фашизма, помогать СССР и тогда же вместе с писателями Ш. Ашем и Б. Гольдбергом обратился в ЕАК с предложением собрать материалы об уничтожении гитлеровцами евреев на территории СССР и Польши, а также о военных подвигах евреев (а их, как и в прошлую войну, было немало) и написать об этом Черную книгу. Но ЕАКу идея не понравилась. Тем временем в США росли «атомные города», где получали уран-235 и превращали его в плутоний; в Лос-Аламосе занимались собственно бомбой.

Оппенгеймер прибыл в Лос-Аламос в марте 1943 года, вскоре к нему присоединилась масса ученых, всем дали псевдонимы, бомбе тоже — «Устройство», «Штучка», «Существо». Оппенгеймер включил в коллектив, в частности, немецкого коммуниста Клауса Фукса, приехавшего из Англии: еще там Фукс сам вышел на советскую разведку, начал передавать сведения о британских разработках в области ядерного оружия и продолжал делать это с США. Так что ни в какой Конёнковой русским по большому счету нужды не было и в Эйнштейне тоже: шпион сидел в самом сердце Манхэттенского проекта и был там далеко не единственным. (Из известных и раскрытых — Юлиус и Этель Розенберги, завербовавшие своего родственника Дэвида Грингласса, служившего механиком в Лос-Аламосе и передававшего информацию через связника советской разведки Гарри Голда.) Неудивительно, что уже в апреле 1943-го в Академии наук СССР была создана лаборатория по атомной проблеме с И. В. Курчатовым во главе.

Бедного Эйнштейна никуда не пускали, хотя он был в сто раз надежнее Оппенгеймера, а он рвался помогать; он был горд, когда Ганс Альберт (только что удочеривший годовалую сироту Эвелин) стал вольнонаемным в инженерных войсках. Наконец, 31 мая 1943 года он сам заключил годовой контракт с научно-исследовательским отделом Бюро артиллерии ВМФ США: должность консультанта, тема — «Взрывчатые вещества большой силы и ракетное топливо», оклад 25 долларов в день. Единая теория поля, смысл всей его жизни, тут же была отставлена — это сильнее, чем что-либо другое, говорит о его тогдашней абсолютной преданности Америке. Он писал доктору Баки: «Пока идет война и я работаю для ВМФ, я не хочу заниматься ничем другим». Очень ответственно отнесся к делу и ни друзьям, ни родне, ни секретарше никогда не объяснял, чем конкретно занимается, так что крайне маловероятно, чтобы он хоть словом обмолвился об этом Конёнковой.

Много лет спустя сведения рассекретили, и стало известно, что Эйнштейн делал: во-первых, проводил расчеты — можно ли создать взрывную волну большой мощности, если в одно место ударить двумя волнами; во-вторых, как в патентном бюро, оценивал разные военные изобретения. Материалы ему привозили домой раз в один-два месяца. Долго считалось, что курьером был беглый советский физик Георгий Гамов, консультант по высотным взрывам. В книге «Моя мировая линия» он писал, что они с Эйнштейном были едва ли не лучшими друзьями; он же привел якобы сказанную ему фразу Эйнштейна о том, что лямбда — антигравитация — его «самая большая ошибка». Позднее стало известно, что Гамов большой фантазер и «самую большую ошибку», видимо, выдумал, не зная о Вселенной Эйнштейна — де Ситтера, где антигравитация вовсе не отвергалась, а связным Эйнштейна на самом деле был венгерский физик Стефан Брунойер.

Но все же с Эйнштейном Гамов встречался и, если верить Судоплатову, тоже из шпионских соображений: «Среди виднейших ученых, которых мы активно разрабатывали… был Георгий Гамов… Возможность использования Гамова и подходов к нему через его родственников в СССР, которые фактически являлись нашими заложниками, нам подсказал академик Иоффе… Мне помнится, что в некоторых случаях американские специалисты нарушали правила работы с секретными документами и показывали Гамову отчеты об опытах». Так что нельзя полностью исключить, что этим путем от Эйнштейна могла идти какая-то утечка, но бомбы она не касалась. Зато с его работой на ВМФ связана известная легенда.

В 1955 году американский уфолог М. Джесап получил письмо за подписью Карлоса Альенде (мы уже знаем, что его настоящее имя Карл Аллен и он выдумал, будто в 1925 году Эйнштейн в поисках единой теории поля открыл нечто ужасное для человечества): он поведал, как 28 октября 1943 года эсминец «Элдридж» с командой из 180 человек мгновенно переместился в пространстве на несколько десятков километров, а экипаж сошел с ума. Это, писал Аллен, результат ужасных экспериментов Эйнштейна, перебросившего корабль в иную Вселенную либо установившего на нем «генератор невидимости». История по сей день популярна, хотя в 1999 году собрались 15 моряков с эсминца, включая капитана, и публично заявили, что никто из них с ума не сходил и корабль никуда таинственным образом не перемещался. Разобрались и в истоках легенды: в 1943 году проводились эксперименты по размагничиванию кораблей, чтобы сделать их «невидимыми» для магнитных взрывателей.

Увы, Эйнштейн не участвовал даже в этих экспериментах. Он занимался более скучными, но тоже полезными делами, в частности выставил на благотворительный аукцион рукопись своей первой статьи по теории относительности, правда, не оригинал (тот потерялся давно), а заново написанный текст, и его купили за 11,5 миллиона долларов. Летом в США для сбора денег отправилась делегация ЕАК: Михоэлс и поэт Ицик Фефер, как считается, агент разведки. Судоплатов: «Берия… дал им указание провести в США пропаганду большой значимости вклада еврейского народа в развитие науки и культуры Советского Союза и убедить американское общественное мнение, что антисемитизм в СССР полностью ликвидирован… Зарубин и Хейфец через доверенных лиц информировали Оппенгеймера и Эйнштейна о положении евреев в СССР. По их сообщению, Оппенгеймер и Эйнштейн были глубоко тронуты тем, что в СССР евреям гарантировано безопасное и счастливое проживание. В это же время до Оппенгеймера и Эйнштейна дошли слухи о плане Сталина создать еврейскую автономную республику в Крыму после победы в войне с фашизмом».

Делегация приехала в июне, задержалась почти на три месяца, Михоэлс и Фефер встречались со всеми знаменитыми евреями мира, жившими тогда в США, — Манном, Фейхтвангером, Марком Шагалом. Собрали более 30 миллионов долларов. По воспоминаниям Михоэлса, Эйнштейн не поверил, что в СССР нет антисемитизма, сказав: «Я знаю, что каждая вещь имеет свою тень. Тень моего народа — антисемитизм. Одно из двух: если у вас есть евреи, тогда у вас должен быть антисемитизм. Если у вас нет антисемитизма, стало быть, у вас нет евреев». Но в Крымскую республику, вероятно, поверил — ее ведь раньше уже пытались создать; верил же он в переселение 30 тысяч сирот в Биробиджан.

Он вновь завел речь о Черной книге, и после телеграфных переговоров с Москвой Фефер и Михоэлс получили разрешение. Планировалось издание книги на английском, а материалы из СССР должны были стать ее частью. ЕАК договорился со Всемирным еврейским конгрессом, что стороны обменяются материалами и книга выйдет на разных языках; в 1944-м в США был создан комитет по ее изданию под председательством Б. Гольдберга и Н. Голдмана, а с советской стороны ответственными назначили Илью Эренбурга и Василия Гроссмана.

Судоплатов пишет, что у делегации была еще и тайная цель: «Существенной была роль Михоэлса и Фефера также и в разведывательной операции по выходу на близкие к Эйнштейну круги ученых-специалистов, занятых разработкой в то время никому не известного „сверхоружия“. Эти люди встречались с близкими к семье Эйнштейна супругами Конёнковыми, и через них, правда в устной форме, к нам поступала важная информация о перспективах нового „сверхоружия“, обсуждавшихся в Принстоне при участии Ферми и Оппенгеймера». Не совсем, правда, ясно, зачем действовать через Михоэлса и Фефера, если Конёнкова и так уже была агентом, но в разведках все засекречено и запутано — могло быть и так.

Бор в ту пору жил в оккупированной Дании, публиковаться за рубежом не мог, сидел в печали и писал введение к восьмитомному труду «Датская культура на рубеже 1940 года». Его положение становилось все более опасным, и в 1943 году его тайно вывезли в Англию, а оттуда с группой английских ученых в Штаты; он вошел в Манхэттенский проект под псевдонимом «Николас Бейкер». Пару раз он ужинал в Принстоне с Эйнштейном и Паули. Конёнкова его не трогала, вообще если его и пытались вербовать, об этом неизвестно. Он в СССР бывал, Советы никогда не ругал, считался «красным», но предан Дании, ее королю и западному миру был нерушимо.

Под Рождество Эйнштейн написал для Конёнковой грустный сонет: «Две недели томил тебя / И ты написала, что недовольна мной. / Но пойми — меня также мучили другие / Бесконечными рассказами о себе. / Тебе не вырваться из семейного круга. / Это наше общее несчастье. / Сквозь небо неотвратимо / И правдиво проглядывает наше будущее. / Голова гудит, как улей. / Обессилели сердце и руки. / Приезжай ко мне в Принстон. / Тебя ожидают покой и отдых. /Мы будем читать Толстого, / А когда тебе надоест, ты поднимешь / На меня глаза, полные нежности, /И я увижу в них отблеск Бога./ Ты говоришь, что любишь меня, / Но это не так. / Я зову на помощь Амура, / Чтобы уговорил тебя быть ко мне милосердной». Однако нельзя сказать, что он так уж скучал: зимой 1943/44 года образовался клуб, что-то типа «Академии», какая была в молодости: Эйнштейн, Курт Гедель, Паули и Бертран Рассел. Встречались у Эйнштейна дома раз в неделю. Всё почти как во времена Милевы: уютный мужской кружок и письма к далекой возлюбленной; можно предположить, что эта знакомая ситуация была Эйнштейну приятна. Обсуждали больше политику, чем физику; Эйнштейн, в частности, предложил собрать выдающихся ученых из всех союзных стран, чтобы они заставили свои правительства создать международную армию и наднациональное «Всемирное правительство».

В феврале 1944 года в Комитете по иностранным делам палаты представителей конгресса проходили слушания по предложению конгрессменов Райта и Комптона «О воссоздании Палестины как свободного еврейского демократического государства». Среди приглашенных экспертов был профессор еврейской литературы Принстонского университета Филипп Хитти, ярый противник еврейского государства — только «национальный очаг» и не более. Эйнштейн совсем недавно был единомышленником Хитти, но теперь выступил против него вместе с принстонским историком Эрихом Калером, бежавшим из Германии.

Хитти писал в газете «Принстон геральд»: «Арабы не понимают, почему еврейская проблема должна решаться за их счет? Они сочувствуют страданиям евреев, но не убеждены, что Палестина решит еврейский вопрос: Палестину нельзя рассматривать как страну без народа, готовую принять народ без страны. Они отказываются понимать, почему бы американским законодателям, пекущимся о благополучии евреев, не впустить еврейских беженцев, которые могли бы расселиться на пустых пространствах Аризоны или Техаса… В глазах мусульманина Иерусалим — третий храм, то есть третий по значимости святой город после Мекки и Медины… Эта земля была дана им Аллахом в результате священной войны — джихада, — поэтому для мусульманина уступить свои права на нее равносильно вероотступничеству».

Эйнштейн и Калер начали с проблемы святости: «Для арабов Иерусалим — лишь третий по значению святой город, для евреев — первый и единственный». Далее они писали: «… арабам, чьи интересы столь сильно заботят профессора Хитти, принадлежат семь больших государств: Саудовская Аравия, Йемен, Египет, Сирия, Ирак, Трансиордания, Ливан… Что касается Палестины — эта страна является единственным местом в мире, связанным с еврейским народом, его религиозными основами и исторической традицией. Но даже если оставить в стороне духовные, религиозные и культурные связи — все равно на свете нет иной, пригодной для человеческого существования страны, которую бы предложили нашему несчастному народу многочисленные конференции».

Хитти назвал еврейскую иммиграцию в Палестину «ползучим завоеванием» — Эйнштейн и Калер отвечали: «Разница между обычным завоеванием и „ползучим“ состоит в том, что в результате одного мы видим руины, а в результате другого — подъем жизненного уровня „завоеванного“ народа. Улучшение условий жизни арабов в результате сионистской деятельности — несомненный и неоспоримый факт, подтвержденный всеми докладами британской администрации… ввоз еврейского капитала в Палестину оказал благотворное воздействие на всю экономическую жизнь страны… развитие арабской промышленности и производство цитрусовых в основном финансировалось этим капиталом. <…> Есть только один пункт, в котором мы согласны с профессором Хитти: среди евреев также есть свои твердолобые и свои террористы, хотя пропорционально их гораздо меньше, чем у других народов. Мы не выгораживаем и не извиняем этих экстремистов. Они — продукт того горького опыта, что в нынешнем мире вознаграждаются только угроза и насилие, а справедливость, искренность и умеренность дают наихудшие результаты».

В марте у Эйнштейна появился новый ассистент, один из любимых, 21-летний эмигрант из Германии Эрнст Габор Штраус. Шеф, кажется, видел в мальчике кого-то вроде сына, звал нежно «страусенком», помогал пристраивать котят, которых родила его кошка. (Сам завел кота Тигра, вообще кошек, как и в молодости, обожал и отвечал абсолютно на все письма, где хоть как-то упоминались кошки.) Со Штраусом написали статью о влиянии расширения пространства на гравитационные поля звезд, бились над теорией поля, но без толку. Весна 1944-го, Гансу Мюзаму: «Быть может, мне суждено еще узнать, вправе ли я верить в свои уравнения. Это не более чем надежда, потому что каждый вариант связан с большими математическими трудностями… математические мучения держат меня в безжалостных тисках, и я не могу вырваться, никуда не хожу и сберегаю время, откладывая все до греческих календ. Как видите, я превратился в скрягу. В минуты просветления я сознаю, что эта жадность по отношению ко времени порочна и глупа».

К лету «манхэттенцы» наконец создали плутониевую бомбу «Тринити», местом для испытания выбрали пустыню близ Аламогордо, на юге штата Нью-Мексико. А 20 июля граф фон Штауффенберг, полковник вермахта, принес другую бомбу в ставку Гитлера. Сын несчастного Планка Эрвин был близок к группе заговорщиков, в январе 1945 года его казнили. Но и на этом муки Планка не кончились…

По решению Тегеранской конференции «второй фронт» в Европе был открыт 6 июня 1944 года грандиозной операцией высадки союзнических войск «Оверлорд», которая закончилась 31 августа освобождением северо-запада Франции. Уравнение войны близилось к правильному решению. Уже начались разговоры о том, что делать после войны с Германией и с нацистами. Эйнштейн, в отличие от многих немецких эмигрантов, возвращаться не хотел и большой разницы между нацистами и немцами не видел. Бюллетень Общества польских евреев, Нью-Йорк, 1944 год: «Немцы как целое ответственны за массовые убийства и должны быть наказаны как народ, если есть справедливость в мире и если сознание коллективной ответственности стран существует». Максу Борну: «С немцами, убивавшими моих братьев в Европе, я не хочу иметь ничего общего, даже с относительно безвредной Академией. Преступления немцев — самые отвратительные в истории так называемых цивилизованных наций. Очевидно, что ни один еврей, у кого есть чувство достоинства, не захочет быть связанным ни с каким немецким мероприятием или учреждением. После массового убийства моих братьев я не хочу, чтобы какие-либо мои публикации появлялись в Германии». Правда, молодой Томас Баки (служивший в ВМС) рассказывал, что он сказал Эйнштейну: «Хороший немец — мертвый немец» и «каждый немец — нацист», но тот отвечал, что это не так и многие немцы пытались бороться.

Отто Штерн, бывший ассистент Эйнштейна, а ныне консультант министерства обороны США, в декабре приехал в Принстон посоветоваться: уже ясно, что немцы бомбу не сделали, так что нам-то делать со своей? Эйнштейн считал, что ее надо запретить и заняться этим должно пока не существующее Всемирное правительство, написал об этом Бору. Но тот попросил друга помалкивать, сообщив, что Вашингтон и Лондон договорились, что бомба будет фактором сдерживания от следующих войн. Эйнштейн согласился. А вскоре подумал, что бомба у немцев все-таки есть. Хофман: «16 декабря 1944 года немцы развернули внезапное наступление в Бельгии и едва не прорвали оборону союзников… Узнав о наступлении немцев, Эйнштейн не на шутку встревожился. Он рассуждал примерно так. Все говорит за то, что нацистская Германия уже проиграла войну. Почему же тогда немцы, идя на большие потери, предпринимают контрнаступление, которое в результате не может им ничего дать? Очевидно, у них есть на то веские причины. Эйнштейн предположил, что им удалось создать бомбу».

В январе 1945 года он предложил дать Нобелевскую премию Паули, своему самому жестокому критику, и тот получил ее; в марте официально ушел на пенсию, но продолжал ежедневно ходить в институт. В феврале на Ялтинской конференции трех держав СССР взял обязательство вступить в войну с Японией; американцы собирались опробовать на японцах бомбу. 25 марта Эйнштейн по просьбе Сциларда написал Рузвельту, что у немцев совершенно точно нет бомбы и потому использовать нашу против японцев недопустимо. 12 апреля, когда это письмо попало в Белый дом, Рузвельт умер. Президентом стал Трумэн.

Эйнштейн продолжал хлопотать за евреев, вышедших из концлагерей и желавших перебраться в США, но предупреждал, что ничего хорошего их не ждет. (Милликен из Калтеха, например, отказался брать на работу евреев.) Был такой Лионель Эттлингер, родственник Ратенау, активист, много сделавший для беженцев; он писал Эйнштейну, что физик Владимир Лазарев хочет уехать из Бельгии, Эйнштейн отвечал: «Я бы с радостью помог ему, но я почти убежден, что перспективы для него неблагоприятны из-за переизбытка рабочей силы, а также, по-видимому, из-за роста антисемитизма… И скажите ему, что позиция университетского профессора не так ценится в обществе, как в Европе. Здесь преобладает эксплуататорская система, чрезвычайно безжалостная для новичков».

Германия капитулировала; незадолго до этого престарелый Планк едва не погиб при бомбежке, его имение было разрушено, он в буквальном смысле скитался, наконец его спасли специально направленные для этого американские военные, перевезли в Гёттинген, где он и умер в почете (но не в счастье) в 1947 году. Эйнштейн его так и не простил. 26 июня 1945 года представителями пятидесяти государств был подписан Устав ООН — организации, куда больше похожей на Лигу Наций, чем на мечтавшееся Эйнштейну Всемирное правительство.

16 июля на полигоне Аламогордо провели первое испытание «Тринити»: ударная волна распространилась на 160 километров, а «гриб» поднялся на 12 километров. На конференции в Потсдаме от Японии потребовали капитуляции — она отказалась. У нее была огромная сухопутная армия — четыре миллиона человек. Военные специалисты в США тогда думали, что даже при поддержке СССР Япония сдастся лишь в 1947 году, а за это время погибнет миллион американских солдат: надо применить бомбу. Неизвестно, как поступил бы Рузвельт, но Трумэн дал распоряжение, и 6 августа был нанесен первый ядерный удар. 8-го СССР объявил войну Японии и успешно начал наступление, а 9-го была сброшена вторая бомба. Многие современные специалисты, в том числе американские, считают, что ее использование было не только жестоко, но и нецелесообразно: количество погибших при ядерной бомбардировке было куда меньше, чем при обычных, и поэтому японское военное руководство ее почти не заметило и, капитулируя, руководствовалось вовсе не ее опасностью. Так или иначе, уже через несколько дней Япония сдалась, а 18 августа советский Госкомитет обороны принял решение о производстве своей бомбы.

Эйнштейн был в Саранак-Лейк, когда Дюкас сказала ему, что по радио сообщили о Хиросиме; по ее воспоминаниям, он сказал «ох!» и больше ничего. Несколько недель он прятался от репортеров, прогонял даже соседа Шульцбергера, издателя «Нью-Йорк таймс». Лишь 15 сентября он дал «Таймс» интервью, но говорил не о бомбе, а о том, что «единственное спасение цивилизации и жизни на земле — Всемирное правительство. Пока государства обладают армиями, войны неизбежны». О бомбе он стал высказываться позднее. «Атлантик мансли», ноябрь 1945 года: «Не следует забывать, что атомная бомба была создана в этой стране в качестве меры пресечения, она должна была помешать ее использованию немцами, если они создали ее. Бомбардировки мирных городов начали первыми немцы и продолжали японцы. Союзники ответили тем же и были морально правы». Юлиусбергеру, 11 апреля 1946 года: «Я думаю, мы должны защищать себя от людей, которые представляют угрозу для других». В 1947-м Эйнштейн сказал журналисту из «Ньюсуик мэгэзин»: «Если бы я знал, что немцы не сумеют сделать бомбу, я бы не стал ничего предпринимать». Химик и биолог Лайнус Полинг записал в дневнике фразу Эйнштейна от 16 ноября 1954 года: «Я сделал одну большую ошибку в своей жизни, когда подписал это письмо Рузвельту, рекомендуя сделать бомбу, но у меня было оправдание — страх, что немцы сделали бы ее!»

Недавно стала известна переписка Эйнштейна 1950-х годов с японским философом Синохарой; он писал японцу, что не является абсолютным пацифистом и допускает возможность применения силы при особых обстоятельствах, например когда противник хочет уничтожить целую страну, и что весь остаток жизни сожалел о Хиросиме и Нагасаки, но: «…утешением от создания ядерных бомб, как мне кажется, является то, что эффект устрашения достигнет своей цели и ускорит развитие международной безопасности».

Большинство «манхэттенцев» сожалели о случившемся, кроме разве что Джона Уилера, который говорил: «Жаль, что мы не нанесли удар раньше». Но не Уилер, не Бор, не Ферми, не Сцилард, не Оппенгеймер, а Эйнштейн, не имевший отношения к Манхэттенскому проекту, в массовом сознании стал человеком, ответственным за бомбу: его лицо на фоне атомного гриба появилось на обложке журнала «Тайм» 1 июля 1946 года. Вот она — обратная сторона славы. Одновременно ФБР в него вцепилось (как это русские вдруг научились делать бомбу?), следило за каждым шагом Дюкас, «источники» доносили, что в гостях у Эйнштейна бывал русский еврей Якоб Билликопф, коммунистический агент, и этот самый Билликопф будто бы говорил, что Эйнштейн коммунист, потому что все евреи коммунисты. Американцам не особо нравилась и его идея Всемирного правительства, ибо он в интервью радио Эй-би-эс 15 ноября заявил, что такое правительство должны основать США, Англия и Россия, и предлагал этим троим открыть друг другу свои ядерные секреты. Всемирное правительство, по его словам, «должно иметь право вмешиваться в дела стран, где меньшинства угнетены большинством» (как во франкистской Испании); в дела СССР же пока не надо вмешиваться, ибо «народ России не получил длительного политического образования».

Никто на его призывы не отреагировал. Меж бывшими союзниками уже начались трения из-за Польши и других европейских стран, занятых советскими войсками. Для евреев тоже война не кончилась: беженцы, возвращавшиеся домой, обнаруживали, что соседи забрали их имущество; 4 июля 1946 года 43 еврея, переживших Холокост, были убиты в Польше. Британия отправляла еврейских иммигрантов в лагеря на Кипре. Эйнштейн написал предисловие к Черной книге (не опубликовал): «Пока нацисты применяли насилие только против евреев, остальной мир пассивно наблюдал… Евреи гибли потому, что двери Палестины были закрыты для них британским правительством и ни одна страна не впустила этих несчастных… После всего случившегося как обстоят дела теперь? В то время как в Европе делят территории, не спрашивая мнения их обитателей, остатки европейских евреев снова лишены доступа в Палестину и брошены среди голода, холода и враждебности. Никто не хочет предложить им место, где они бы жили в безопасности. И факт, что многие из них все еще остаются в унизительных условиях концентрационных лагерей, дает достаточные доказательства позорности и безнадежности ситуации…»

Летом 1945 года завелась новая приятная дружба — с издателем Саксом Комминсом и его женой Дороти, но с любовью пришлось попрощаться. Конёнковых почему-то отзывали в СССР. (Зарубиных отозвали еще раньше.) В августе Конёнкова в последний раз виделась с Эйнштейном в Принстоне; из писем ясно, что она настойчиво и не по своей инициативе просила его вступить в контакт с исполняющим обязанности советского консула (19 августа, мужу: «С Эйнштейном я еще не говорила о консуле. Боюсь, что он не согласится его принять, но я все-таки попробую…»). Зачем? Высказываются предположения, что Эйнштейна хотели уговорить переехать в СССР. Зачем? Непонятно: он ведь стал еще более «громким» сионистом, чем был. Так или иначе, 27 августа Конёнкова сообщала мужу, что Эйнштейн согласен принять консула, да теперь тот куда-то запропастился — неловко. Исполняющий обязанности консула Павел Петрович Михайлов, настоящая фамилия Мелкишев, служил в ГРУ. Ну и что? Зачем ему Эйнштейн — теперь? Передавать сведения о единой теории поля? Непонятно.

С. Боброва считает, что при прощании Маргарита «раскололась», а Эйнштейн позволил себя завербовать. «Их окончательное объяснение скорее всего произошло в августе 1945 года, во время последнего совместного отдыха… Совершенно очевидно, что Маргарита Конёнкова вынуждена была пойти ва-банк и раскрыть карты. Не исключено, что сделано это было не спонтанно, а после санкции из Москвы. Судя по тревожному тону письма Эйнштейна, он был в курсе, что невыполнение приказа грозит Маргарите большими неприятностями. В противном случае ничто бы не заставило первого физика мира пойти на контакт с разведкой СССР. Он сделал это ради любимой женщины. Его последней любви». Того же мнения придерживается О. Трифонова, автор романа о Конёнковой «Сны накануне»:

А вот письмо от 8 ноября 1945 года, откуда взяты все эти подробности: «Любимейшая Маргарита!.. Так тяжело задание, которое несет с собой большие перемены для тебя, но я верю, что все закончится благополучно. Хотя по прошествии времени ты, возможно, будешь с горечью воспринимать свою [нрзб] связь со страной, где родилась, оглядываясь на пройденное перед следующим важным шагом… В соответствии с программой я нанес визит консулу, и это доставило мне радость. Я познакомился с его женой…» О чем они говорили? Если Эйнштейн ответил консулу «нет» (на что «нет»?), зачем они встречались потом второй раз, а Эйнштейн хотел и дальше продолжать знакомство? (Об этом тоже упоминается в письмах.)

Какие «гарантии» он мог дать? Что не расскажет ФБР о деятельности Конёнковой? Это вполне возможно, но ведь Конёнкова была уже вне Америки и опасность ей не грозила… Или его все-таки спрашивали о бомбе? К Бору, немедленно после войны умчавшемуся на родину, в ноябре напросился советский физик Я. П. Терлецкий, чтобы задать вопросы, составленные Курчатовым, об американском атомном проекте; Бор согласился после умоляющего письма Капицы, но предупредил датскую и британскую разведки и полицию, чтобы спрятались в соседних комнатах, и еще сына усадил там же для надежности; ничего не рассказал, только подарил гостю книгу «Атомная энергия для военных целей». Эйнштейн никого не предупреждал, на свидание с консулом пришел один — но ведь ему и сказать о бомбе было нечего, кроме общих слов… Больше похоже на то, что Мелкишев не вербовал Эйнштейна, а лишь хотел на всякий случай завести с ним хорошие отношения, то есть как бы заменить собой Конёнкову. ФБР факт встречи отметило, но вскользь; Гувера больше интересовали другие проявления неблагонадежности Эйнштейна, например его призывы разорвать отношения с франкистской Испанией.

В Германию Эйнштейн, как сказал, — ни ногой; однако писал в муниципалитет Капута (тот относился к советской зоне), спрашивал о своем имуществе, особенно о «Морской свинке» — ее искали, но не нашли, зато советское начальство поручило муниципалитету отремонтировать дачу. Может, об этом говорил или, скорее, собирался поговорить при более близком знакомстве (которое так и не состоялось) советский консул — о возвращении Эйнштейна в будущую ГДР? Это правдоподобная версия; и на такое предложение Эйнштейн бы точно ответил «нет».

Осенью он грустил, хворал, лежал в больнице с воспалением желчного пузыря. Конёнковой, в письме от 8 ноября: «Я рад, что удалось вырваться из заботливых когтей медицины и вновь увидеть гнездышко, которое передает тебе сердечный привет. Время мое заполнено медицинскими процедурами. Сегодня мне удалили два зуба, чтобы затем вставить в рот ужасное устройство. Как только это произойдет, я стану настоящим американцем…» 27 ноября: «Любимейшая Маргарита!.. С радостью я вспоминаю те времена, когда совершал длительные путешествия. С тех пор я как цветок сижу постоянно на одном месте, и это мне нравится все меньше. Кроме работы, здесь ничего нет. Но со здоровьем опять все в порядке. Оно даже лучше, чем перед болезнью. Михайлов вновь передал мне привет. Кажется, симпатия взаимная. Я получил много писем, касающихся политики. Кажется, все выглядит не так плохо по сравнению с недавним временем, но все же достаточно опасно. В целом усилия такого рода повсюду порождают чувство безнаказанности… Я самостоятельно помыл голову, но не так хорошо, как это получалось у тебя. Я не так прилежен, как ты. Но и помимо этого все мне напоминает о тебе: шерстяной плед, словари, прекрасная трубка, которую мы считали погибшей, а также много других вещей в моей келье, ставшей одиноким гнездом. Моя сестра очень довольна книгой, которую ты ей дала. Она очень постарела, но пока в порядке. Я очень устаю на работе, но не печалюсь из-за этого. Читаю историю философии и делаю это с большим интересом».

25 декабря: «…Я совершенно запустил волосы, они выпадают с непостижимой скоростью. Скоро ничего не останется. Гнездышко тоже выглядит заброшенно и обреченно. Если бы оно могло говорить, ему нечего было бы сказать. Я пишу тебе это, накрыв колени Альмаровым одеялом, а за окном ночь…» 30 декабря: «У нас ничего не изменилось, и жизнь идет своим чередом с той лишь разницей, что я теперь каждое воскресенье сижу в одиночестве… Я все больше вынужден играть роль великого старца, своего рода святого… Вчера у меня был профессор Кэрман, который недавно в третий раз побывал в России. Он рассказал много интересного, в том числе новости из Центральной и Западной Европы. Люди живут как и раньше, как будто не возникла новая, превосходящая все имевшиеся ранее, опасность. И стало ясно, что люди не извлекли уроков из того ужаса, который они пережили… О г-не Михайлове я больше ничего не слышал…» (Михайлова — Мелкишева объявили персоной нон-грата и выслали, потому и не слышал.)

Зелиг пишет: «Она уехала — и жизнь его кончилась». Ну нет, не такой был человек. Той осенью, постоянно жалуясь Маргарите, он меж тем опубликовал новую статью о единой теории поля, где, казалось, нашел верное решение, вернувшись к своему же подходу 1920-х годов, но изменив ту часть уравнений, которая описывала пространство. Инфельду, 29 ноября: «Я надеюсь, что открыл, как тяготение и электричество связаны друг с другом…» Хофман: «Эта последняя теория Эйнштейна не поддается элементарному изложению. Понимание могли бы облегчить картинки, но их нет. Теория до предела насыщена математикой… Многие исследователи, и среди них Инфельд, показали, что уравнения поля вели к явно ошибочным описаниям движения: электрически заряженные частицы должны были бы двигаться так, как будто у них не было заряда. Несмотря на это, Эйнштейн сохранял веру в эту теорию».

22 января 1946 года он послал свои уравнения Шрёдингеру. Сопроводительное письмо — почти плач: «Посылаю Вам, потому что больше некому, потому что Вы единственный, кто меня понимает, кто не слеп в отношении фундаментального вопроса науки… Попытка основана на идее, которая на первый взгляд покажется Вам устаревшей, там вводится несимметричный тензор… У Паули язык отсох, когда я сказал ему об этом…» Шрёдингер уклончиво отвечал: «Вы затеяли большую игру». Эйнштейн: «Ваша поддержка так ужасно важна, потому что Вы единственный, кто мыслит сходно со мной, Вы мой брат…» Нет, пожалуй, не хотел он одиночества, о котором так любил говорить, на самом деле ему людей было все мало, ему необходимы были «братья», и «сыновья», и женщина, что расчешет волосы, и приласкает, и позаботится; он возводил вокруг себя стену, а сам страстно желал, чтобы эту стену разрушили.

ООН, по его мнению, ни на что не годилась. Отто Натану, 12 ноября 1945 года: «Это роковая ошибка. Каждое государство сохраняет суверенитет. Держась за суверенитет, крупные государства сделают гонку вооружений неизбежной, и это в свою очередь сделает неизбежными войны… Физики молодцы, они все против тайного вооружения, и они выступают за предотвращение войн на международной основе. Но они боятся окончательного следствия — Всемирного правительства, которое лишь одно будет обладать военной мощью». На нобелевском обеде 10 декабря он говорил: «Выиграна война, но не мир… Атомная бомба уничтожила не только Хиросиму. Она взорвала и наши устаревшие, доставшиеся от прежних времен политические взгляды… Теперь мы должны создать Всемирное правительство…»

В январе 1946 года ФБР просило разрешения на прослушивание телефона Эйнштейна (имея в виду в основном Дюкас), однако правительство отказало: не дай бог о прослушке станет известно, будет позор на весь мир. И все же агенты делали что могли — например перехватывали почту. Может, так исчезли и письма Конёнковой — Эйнштейн все время жаловался, что она ему не отвечает. 16 января 1946 года: «Это уже третье посланное тебе письмо, а от тебя так и нет ни одного. Я уверен, что ты получаешь мои, а твои исчезают в какой-то неведомой дыре. Надеюсь, что так оно и есть, а помимо этого надеюсь, что ты все нашла таким, каким и хотела найти, и получила желаемые результаты от своей трудной работы. Я наконец написал что-то достойное. Ездил в Вашингтон, чтобы высказать свое мнение перед комиссией по Палестине… Все благоразумные люди недовольны политической ситуацией, но так было всегда и всегда останется так, ибо большинство рождается не для того, чтобы мыслить. Я сижу на моем круглом диване… Я укрыт голубым пледом, а передо мной на круглом столике лежит россыпь курительных трубок… Пишу синим карандашом, и почти все, как прежде…»

Комиссия, которую он упоминает, — это Англо-Американский комитет по вопросу о Палестине, созданный в январе 1946-го, чтобы решить, как быть с этой территорией дальше. За 25 лет британского управления ее население выросло с 750 тысяч до миллиона 850 тысяч; численность евреев возросла с 56 тысяч до 608 тысяч, то есть с 11 процентов до 33 процентов. (Евреи жили в основном в городах: Иерусалиме, Яффе, Тель-Авиве, Хайфе.) Англия по-прежнему не желала отменить ограничение на иммиграцию, введенное Белой книгой 1939 года: 1500 человек в месяц. А приехать хотели сотни тысяч… 11 января Эйнштейн выступил перед комитетом: «Западные державы, соблюдая ограничения Белой книги, действуют под угрозами и давлением пяти обширных и малонаселенных арабских государств. Это просто смешно, когда британский министр иностранных дел говорит европейским евреям, что они должны оставаться в Европе, потому что их таланты необходимы там, а с другой стороны, советует им не высовываться, чтобы не навлечь на себя новые преследования. Боюсь, они не могут помочь ему, они с их шестью миллионами погибших против своей воли „высунулись“ среди жертв нацизма».

Он сказал, что британцы терпимо относятся к арабским землевладельцам, которые подстрекают арабских бедняков нападать на евреев: евреи подняли средний уровень жизни арабов, и это угрожает богачам. Он также обвинил Англию в приеме «разделяй и властвуй». Британский член комитета Р. Кроссмен на это ответил, что арабы просто будут убивать евреев, если те станут прибывать в большом количестве, — этого Эйнштейн добивается? И хочет ли он, чтобы Англию в Палестине сменили Штаты? Эйнштейн сказал, что нужна опека нескольких государств, назначенных ООН, и что европейским беженцам нужно немедленно разрешить въезд, и что арабы не станут их убивать, если их не спровоцируют. Из стенограммы:

Бедный, он все еще верил, что двунациональное государство, где арабы и евреи жили бы в согласии и любви, возможно. Как и в случае с единой теорией поля, его понимал лишь один человек, Стивен Вайс, и они вдвоем подписали заявление: «Национальный дом мы рассматриваем как территорию, где евреи могут свободно интегрироваться в пределах экономических возможностей и покупать землю без посягательства на права арабских крестьян. Евреи должны обладать правом культурной автономии, их язык должен быть одним из языков страны, и должно существовать правительство, которое даст обеим группам гарантию, что подавление меньшинства большинством невозможно. Не должно существовать никаких дискриминационных законов, направленных против интересов любой из групп». Остался пустяк — уговорить на это евреев и арабов.

Конёнковой, 8 февраля: «Я долго размышлял над тем, как решить проблему: ты не получаешь моих писем, я не получаю твоих, или мы оба ничего не получаем. Несмотря на то что люди говорят о моем уме, я не в состоянии решить эту задачу… Я сейчас читаю научный труд о магии и предрассудках. Эта книга меня убедила в том, что существует какой-то черт, похищающий наши письма… Жизнь спокойно идет, я добился в работе больших успехов… Благодаря моим политическим выпадам количество писем в мой адрес резко увеличилось. Политика пачкает чистых, а грязных делает опасными. Я сижу на диване, укрытый твоим пледом, курю твою трубку, а по ночам пишу в постели твоим прекрасным карандашом… Господин Михайлов не появлялся. Надеюсь, что на меня не наложили табу…»

Упомянутые «выпады» он совершал беспрестанно. После войны линчевания стали единичной практикой, но в феврале 1946 года в городе Колумбия расисты пытались линчевать негра Джеймса Стефенсона, участника войны. Негритянское гетто стало вооружаться, полиция не просто жестко на это отреагировала, а совместно с линчевателями устроила погром, гетто было разрушено, двое его жителей убиты, 100 арестованы, газеты писали о «вооруженном восстании негров». Эйнштейн с писателем Лэнгстоном Хьюзом взывал к общественности и писал Элеоноре Рузвельт; в конце концов чернокожий адвокат Тергуд Маршалл (будущий верховный судья США) вынудил суд оправдать 24 из 25 подсудимых.

Майя хотела вернуться к мужу в Женеву, но чувствовала себя плохо. Эйнштейн — Конёнковой, 23 марта; «Здоровье мое оставляет желать лучшего. Я очень ослаблен многочисленными приступами. Думаю, что это продлится недолго. Так уже было со мной в прошлом году, но проявлялось не так отчетливо. Сестра моя чувствует себя неважно, поэтому ее нельзя отпускать в поездки одну. Если все будет в порядке, летом она с моим сыном и семьей поедет в Швейцарию. Сын должен получить кафедру в Калифорнии. Яблоко от яблони недалеко падает. С тех пор как ты перестала бывать у меня, жизнь моя течет равномерно и замкнуто…. На скрипке я почти не играю и почти разучился… Зато я много импровизирую на рояле… Работа идет очень трудно, но я чувствую, что нахожусь на верном пути, и мой страусенок [Штраус] — превосходный помощник…»

В апреле Англо-Американский комитет призвал Великобританию разрешить ста тысячам евреев немедленно иммигрировать в Палестину. Англичане отказались. Тогда заместитель премьер-министра Великобритании Моррисон и американский дипломат Грейди придумали план федеративного государства, вполне разумный, но и его отклонили, а тем временем, кажется, начиналась новая мировая война. Отношения между бывшими союзниками всегда были напряженными, а к марту 1946-го обострились из-за отказа СССР вывести войска из Ирана[33]; 5 марта Черчилль произнес знаменитую Фултонскую речь, в которой призвал «не повторять ошибок 30-х годов» и отстаивать ценности демократии и «христианской цивилизации» против тоталитаризма вообще и коммунизма в частности, для чего необходим «союз англосаксонских наций». 12-го Сталин в интервью «Правде» сравнил Черчилля с Гитлером и сказал, что тот призывает Запад напасть на СССР. Вот-вот стрелять начнут, а ООН что-то там пищит беспомощно, и ни о каком Всемирном правительстве никто слышать не хочет…

Конёнковой, 8 мая: «Позавчера я посетил негритянский университет, чтобы внести свой вклад в преодоление предрассудков… Сад стоит в весеннем наряде и говорит о твоем отсутствии. О нем говорят наше гнездышко и все твои вещицы, которыми я себя окружил… Я надеюсь, что ты найдешь на родине, к которой ты так сильно привязана, новую радостную жизнь…» Негритянский университет — это университет Линкольна в Пенсильвании, Эйнштейн выступал там 3 мая. Сегрегация в 1946-м была общим правилом в большинстве штатов и распространялась на пляжи, магазины, школы, места поселения; кровь негров переливали только неграм; Эйнштейн заявил: «Разделение рас — болезнь не цветных, а белых. Я не собираюсь хранить спокойствие по этому поводу. Есть предрассудки, с которыми я сталкиваюсь как еврей, но они незначительны по сравнению с отношением белых к своим согражданам с темным цветом лица. Чем больше я ощущаю себя американцем, тем мне больней от этой ситуации. Я могу отделаться от ощущения соучастия в ней только если буду высказываться». Певец Поль Робсон организовал «Крестовый поход против линчевания», Эйнштейн стал сопредседателем, они провели широкую кампанию по сбору подписей (в особенности американских женщин) и просили Трумэна ввести федеральный закон против линчевания, а у ФБР появилась запись о членстве Эйнштейна в очередной «прокоммунистической организации»…

Негритянский университет в США все-таки был, а еврейского не было. С раввином Израэлем Голдстейном, профессором Рагглсом Смитом и юристом Джорджем Олпертом Эйнштейн учредил носящий его имя (для рекламы) Фонд высшего образования для спонсирования университета в Уолтеме, штат Массачусетс; было объявлено, что в университете «должно сочетаться глубокое изучение традиций, Торы, еврейской культуры и американского идеала образованной демократии». Эйнштейн хотел назначить президентом университета британского экономиста Гарольда Ласки, но Олперт сказал, что Ласки «человек, совершенно чуждый американской демократии, запачканный коммунистической краской» (Ласки был всего лишь мирным лейбористом), — рассорились, Эйнштейн перестал поддерживать университет (открывшийся благополучно в 1948 году) и запретил даже упоминать свое имя.

В мае он разочаровался в своих вычислениях — никакие частицы в них не появлялись, а без этого теория поля для него не имела смысла. Шрёдингеру: «Я уже не так убежден, как раньше… мы потратили на это пропасть времени, а результат — коту под хвост…» Конёнковой, 1 июня: «После того как в Нью-Йорке друзья-доктора проконсультировали меня, со здоровьем все стало в порядке. Но моя сестра очень больна. Она пережила приступ, который врачи классифицировали как апоплексический удар. Сейчас она поправляется. Однако при таком недуге полное выздоровление невозможно… На лето я остаюсь здесь… Меня заботит то, что может наступить день, когда моя сестра осознает, что не может больше никуда ехать… (Ухаживали за Майей нежнее, чем за Эльзой: Марго, как и тогда, была сиделкой, но и сам Эйнштейн приходил к ней каждый вечер, чтобы читать вслух. — М. Ч.) Я делаю что могу, чтобы убедить людей в необходимости мыслить космополитично, благоразумно и справедливо. Только три дня тому назад я говорил об этом (по телефону) собранию студентов в Чикаго. Это очень тяжелая работа… Я вообще забросил свои волосы и уход за собой… Очень интересно то, что ты написала об осветлении твоих волос под действием вашей воды… Мне нанесли очень интересный визит. В гости приходил отличный писатель Эренбург».

В 1945 году три американских журналиста побывали в СССР, и в 1946-м был нанесен ответный визит. Эренбург, «Люди, годы, жизнь»: «Американцы вели переговоры с Советским правительством об увеличении тиража журнала „Америка“, выходившего на русском языке, об облегчении работы американских корреспондентов в Москве, и государственный секретарь Бирнс решил показать свою добрую волю. Все газеты сообщили: „Трое красных журналистов приглашены познакомиться с Америкой. Они будут свободно разъезжать по стране за счет правительства Соединенных Штатов“».

В мае Эренбург прибыл в Принстон. «Эйнштейну, когда я его увидел, было за шестьдесят лет; длинные седые волосы старили его, придавали ему что-то от музыканта прошлого века или от отшельника. Был он без пиджака, в свитере… Черты лица были острыми, резко обрисованными, а глаза изумительно молодыми, то печальными, то внимательными, сосредоточенными, и вдруг они начинали смеяться задорно, скажу, не страшась слова, по-мальчишески. В первую минуту он показался мне глубоким стариком, но стоило ему заговорить, быстро спуститься в сад, стоило его глазам весело поиздеваться, как это первое впечатление исчезло. Он был молод той молодостью, которую не могут погасить годы, он сам ее выразил брошенной мимоходом фразой: „Живу и недоумеваю, все время хочу понять…“

Вот что он говорил об американцах: „Это дети, иногда милые, иногда распущенные. Нехорошо, когда дети начинают играть со спичками. Лучше бы играли с кубиками… Я не думаю, что средний американец читает меньше, чем европеец, но он читает другое и, главное, читает иначе. Я спросил одного студента, читал ли он такую-то книгу, он ответил: ‘Кажется, да, не помню. Но ведь эта книга вышла несколько лет назад, наверное, она устарела…’ Такому интересно только новое… Здесь умеют быстро забывать. В годы войны у среднего американца при слове ‘Сталинград’ был рефлекс — снять с руки часы и послать красноармейцу. Михоэлс и Фефер это видели. Теперь при том же слове у многих совсем другой рефлекс: показать русским, что у нас атомная бомба. Конечно, это результат газетной кампании…“ Он еще вернулся в разговоре к бомбе: „Видите ли, самое опасное рассчитывать на логику. Вы убеждены, что дважды два — четыре? Я нет… Несчастье, что умер Рузвельт, — он не допустил бы…“»

Они поговорили о Черной книге: в США она была издана, но у нас Г. Ф. Александров, заведующий Управлением пропаганды ЦК ВКП(б), написал в докладной Жданову: «…чтение этой книги, особенно ее первого раздела, касающегося Украины, создает ложное представление об истинном характере фашизма и его организаций. Красной нитью по всей книге проводится мысль, что немцы грабили и уничтожали только евреев. У читателя невольно создается впечатление, что немцы воевали против СССР только с целью уничтожения евреев. По отношению же к русским, украинцам, белорусам, литовцам, латышам и другим национальностям Советского Союза немцы якобы относились снисходительно…» Эренбург: «20 ноября 1948 года, когда закрыли Еврейский антифашистский комитет, рассыпали набор Черной книги, забрали гранки и рукопись». (Впервые на русском языке Черная книга вышла в Иерусалиме в 1980 году, затем в Киеве в 1991-м.)

Эренбург: «Он спросил, куда я собираюсь поехать. Я ответил, что послезавтра уезжаю на Юг — хочу поглядеть, как живут негры. Он сказал: „Живут они ужасно. Постыдно! Действия правительства Южных штатов подпадают под некоторые пункты обвинительного акта Нюрнбергского процесса…“ Он меня расспрашивал о Советском Союзе. Потом сказал: „Я верю, что вы быстро восстановите экономику. Я вообще верю в Россию. Скажите, вы часто встречаетесь со Сталиным?“ Я ответил, что ни разу с ним не разговаривал. „Жалко — мне хотелось бы узнать о нем как о человеке. Один коммунист мне говорил, что я отстал — преувеличиваю роль личности. Конечно, я не марксист, но я знаю, что мир существует вне субъективных оценок личности. И все же личность играет крупнейшую роль… Я куда лучше представляю себе Ленина — читал о нем, видел людей, которые с ним встречались. Он вызывает к себе уважение — не только как политик, но и как человек с высокими моральными критериями…“» (Надо учитывать, как и в любом случае пересказа, что все цитаты могут оказаться далеко не точными.)

В июне 1946 года Эйнштейн возглавил только что созданный Комитет по чрезвычайной ситуации ученых-атомщиков, цель которого была — информировать общественность об опасности атомной войны. «Нью-Йорк таймс», 23 июня: «Легче разрушить плутоний, чем злой дух в людях». (ФБР отметило, что Эйнштейн стал лидером «еще одной» «прокоммунистической организации».) Исполнительными директорами комитета стали Сцилард и Лайнус Полинг, пацифист, отказавшийся участвовать в Манхэттенском проекте. Полинг: «Мы встречались каждый вечер и около часа обсуждали не науку, но международные дела. Мне кажется, ему нравилась моя жена особенно. У них обоих было превосходное чувство юмора. Когда говорили что-либо забавное о национальных лидерах и их поведении, они помирали от хохота…»

6 августа комитет зарегистрировали, а 79 физиков подписали обращение к Трумэну: нельзя допускать ядерной войны. Была по соседству и другая организация со схожими целями — Ассоциация ученых Лос-Аламоса, основанная 30 августа 1945 года группой бывших «манхэттенцев». Но взаимодействия не вышло: первая группа была «левой» и ратовала за Всемирное правительство и дружбу с СССР, а вторая была более патриотичной и умеренной. В 1970 году профессор Роберт Маршак, работавший в Лос-Аламосской ассоциации, вспоминал: «Я разговаривал с Эйнштейном в течение целого года, когда я был в Ассоциации, чтобы попытаться убедить его, что должны быть гораздо более тесные отношения между Чрезвычайным комитетом и Ассоциацией, я чувствовал, что они шли в разные стороны, а они должны работать вместе. Мне казалось, что Эйнштейн был орудием Сциларда, и во время одной продолжительной встречи я пытался убедить его сотрудничать с Ассоциацией… Но Эйнштейн не был наивен. Он был в состоянии понять, когда его пытались использовать в своих целях… Не Сцилард вбил в голову Эйнштейну это Всемирное правительство, а сам Эйнштейн думал о нем еще до войны и теперь проталкивал его… Он, казалось, принял некоторые из моих аргументов в защиту ООН. Он был очень мягким человеком. Он не видел несовместимости и считал, что все должны стоять за Всемирное правительство и в то же время Ассоциация и Комитет могут быть едины… В итоге из-за наших с ним разногласий мы не сотрудничали как надо. И я чувствовал, что массовой поддержки у них нет».

Одним из проектов Чрезвычайного комитета была съемка пропагандистского фильма; летом 1946-го обратились в Голливуд к Луису Барту, руководителю «Метро-Голдвин-Майер», тот дал сценариста Сэма Маркса, который приехал в Принстон и попросил Эйнштейна рассказать, как делалась бомба. Комитет решил, что это будет прославлением войны, и отказался, сценарий стали переделывать, а Эйнштейн продолжал выписывать уравнения. Конёнковой, 25 июля: «Как собака я мучаюсь со своим молодым ассистентом, чтобы решить загаданную себе загадку. Иногда я спрашиваю себя, не сошел ли я окончательно с ума, не находя решения… В этом году я остаюсь в Принстоне, так что не надо опасаться за мое здоровье (яхта)… От моего имени все собирают деньги на общественные нужды: евреи, физики-атомщики и штат Нью-Джерси…»

Ученые — люди отчасти наивные: как следует из документов ФБР, П. Капица письмом от 19 июля 1946 года приглашал Эйнштейна в свой Институт физических проблем и свою «самую свободную для творчества страну». В Америке Капицу считали координатором работ по атомной бомбе. Судоплатов: «ФБР стало активно разрабатывать Эйнштейна, считая его связанным какими-то негласными договоренностями с Капицей…» Эйнштейн, как указано в документе ФБР, отреагировал на приглашение письмом к Сталину и Молотову, заявив, что его решение зависит от того, верно ли, что в СССР ученых-евреев не допускают на руководящие посты, а еврейских врачей не допустили к выборам в Академию медицинских наук. Было ли такое письмо Эйнштейна (что довольно маловероятно: он никуда переезжать не хотел, во всяком случае, никому не писал ни о чем подобном), был ли на него ответ — неясно. Но приглашение Капицы наверняка существовало, так как известно, что он предлагал Сталину назначить Бора главой ядерной программы в СССР (17 августа 1946 года его, возможно за эти самые идеи, сняли с поста директора Института физических проблем). Такая же наивность была и с другой стороны: Оппенгеймер, Бор и Ферми вновь говорили, что ядерную войну можно предотвратить, если стороны добровольно поделятся информацией…

Эйнштейна по-прежнему доставали всякими завиральными теориями. В 1946-м к их авторам присоединился Иммануил Великовский — психоаналитик, еще в Берлине создавший еврейский научный журнал «Скрипта университатис», в котором Эйнштейн изредка сотрудничал. Теперь Великовский уверял, что Венера была кометой, вырвавшейся из недр Юпитера, и если бы не защита Марса, Земли бы уже не было. Психолог Ян Эренвальд, давно и безрезультатно рекламировавший Эйнштейну телепатию и психокинез, прислал свою книгу, Эйнштейн отвечал: «Я могу судить как обыватель и не могу утверждать, что я пришел к утвердительному или отрицательному выводу. Мне кажется, что с точки зрения физики мы не имеем права исключать априори возможности телепатии. Для этого основы нашей науки слишком неопределенны и неполны… С одной стороны, у меня нет возражений против надежности Вашего метода. Тем не менее я считаю подозрительным то, что ясновидение у Вас происходит с той же степенью вероятности, что и телепатия… В любом случае Ваша книга меня стимулировала и я несколько смягчил свое отношение, которое сначала было резко отрицательным. Не стоит смотреть на весь этот мир сквозь шоры…»

Его вновь донимали расспросами, верит ли он в бога, а если верит, то в какого; Гай Ранер-младший, историк, спрашивал, верно ли, что некий иезуит вынудил его «отказаться от атеизма». Ответ: «Я никогда в жизни не разговаривал с иезуитом, и меня поражает смелость, с которой обо мне заявляют такую ложь. С точки зрения священника-иезуита я, конечно, атеист, и всегда был атеистом». Уильям Германс, знакомый по Берлину, переехавший в США, записывал, как в Принстоне они с Эйнштейном говорили о религии и тот сказал (опять надо учесть, что это пересказ, а не запротоколированная цитата): «По сравнению с концлагерями деяния Чингисхана выглядят детской игрой. Но то, что заставляет меня содрогнуться, это молчание церкви. Не нужно быть пророком, чтобы сказать: „Католическая церковь заплатит за это молчание“. Я не говорю, что ужасные преступления церкви за 2000 лет всегда происходили с благословения Ватикана, но это он заразил свою паству идеей: „У нас есть истинный Бог, и евреи распяли Его“. Церковь сеяла ненависть вместо любви, несмотря на заповедь: „Не убий“. Я не коммунист, но хорошо понимаю, почему разрушили церковь в России — все грехи возвращаются, как говорит пословица. Церковь будет платить за свои отношения с Гитлером, и Германия тоже… Посмотрите на ненависть, которую церковь проявила против евреев, крестовые походы, костры инквизиции, молчаливое одобрение действий Гитлера… Когда я слышу слово „религия“, мои волосы встают дыбом. Церковь всегда продает себя власть имущим… Было бы прекрасно, если бы религиозный дух направлял церковь; вместо этого церковь определяет дух религии. Церковники на протяжении веков не боролись против политического разложения, пока не покушались на их святость и имущество».

Еврейскую религию он никогда не ругал, но сам был ей чужд; в сентябре Исаак Хирш из Кумберленда просил приехать на религиозный праздник — отвечал: «Хоть я и что-то вроде еврейского святого, но так давно не был в синагоге, что боюсь, Бог меня не узнает, так что не стало бы хуже…» И поехал вместо этого отдохнуть на новое место — озеро Дип Крик на западе штата Мэриленд; немногие из местных, кто узнал его, рассказывали, что он часами рыбачил, наблюдал в бинокль за птицами и ел кукурузу; возможно, спутали его с кем-то, так как рыбалкой он прежде не увлекался. Через две недели вернулся к своей обширной семье: коту Тигру, фокстерьеру Чико, сестре, дочери, Элен Дюкас, «страусенку» Штраусу и Джоанне Фантовой, устроившейся на работу в библиотеку Принстонского университета. Возможно, с этого периода Фантова до какой-то степени заменила ему Конёнкову, во всяком случае, дальнейшей переписки с Маргаритой пока не обнаружено. (Она овдовела в 1971-м и умерла от истощения, всеми брошенная, в 1980-м; письма Эйнштейна к ней были опубликованы в 1998 году.)

В конце сентября — торжества, посвященные двухсотлетию Принстона, приехал Бор и приехал человек, которого мы беспрестанно цитируем, — Абрахам Пайс (1918–2000), голландский еврей, почти всю войну проведший в тюрьме гестапо, потом работавший в Копенгагене у Бора. Пайс: «…на ранних этапах нашего сотрудничества я не улавливал хода мыслей Бора и часто бывал обескуражен. Я не мог понять, зачем он рассказывает мне о том, что в 1927 году Шрёдингера поразило вероятностное толкование квантовой механики, и почему он упоминает о каком-то возражении Эйнштейна 1928 года, которое явно не имело отношения к обсуждаемому вопросу. Но вскоре туман стал рассеиваться… Подобно спортсмену, разминающемуся перед выходом на площадку, Бор заново переживал борьбу, которая происходила до принятия и признания квантовой механики. Можно даже сказать, что для Бора эта борьба каждый день начиналась сызнова. Мне кажется, в этом и заключался неиссякаемый источник своеобразия личности Бора. Эйнштейн всегда был его основным оппонентом — даже после смерти Эйнштейна Бор продолжал спорить с ним, как с живым».

Сперва Пайса в Принстоне интересовал только Паули, но Бор представил его Эйнштейну, «который весьма дружелюбно приветствовал перепуганного молодого человека». «Разговор довольно быстро перешел на проблемы квантовой теории… Не слушая собеседника, каждый с жаром говорил о своем. Как прежде я не понимал Бора, так теперь не понял Эйнштейна». Пайс заинтересовался Эйнштейном, напросился на встречу, и начались регулярные совместные прогулки и беседы. «Разговаривали всегда по-немецки, на языке, позволявшем уловить все оттенки мыслей Эйнштейна и оценить его индивидуальность… В глазах физиков, которые понимали ход его мыслей и были с ним знакомы, ореол легендарности, окружавший Эйнштейна, не имел большого значения, но время от времени все же давал о себе знать. Помню, как в 1947 году я читал в институте лекцию о недавно открытых jx-мезонах. Эйнштейн вошел уже после того, как я начал говорить. На несколько мгновений я лишился дара речи, борясь с острым чувством нереальности происходящего…»

«Мы говорили не только о физике, но и о политике, об атомной бомбе, о судьбе евреев и о менее важных вещах. Однажды я рассказал Эйнштейну еврейский анекдот. Он так смеялся, что я начал собирать для него анекдоты. Я рассказывал их, и его лицо менялось. Он вдруг молодел и становился похожим на проказливого школьника… Изредка он проводил семинары, где рассказывал о своей работе… Выступления Эйнштейна отличались ясностью, но оставляли ощущение незавершенности, потусторонности. То были дни поразительного прогресса в квантовой электродинамике и неожиданных открытий новых частиц, дни, когда разрыв между физикой Эйнштейна и физикой молодого поколения все увеличивался».

«Было это году в пятидесятом. Я провожал Эйнштейна из Института домой. Внезапно он остановился, повернулся ко мне и спросил: „А по-вашему, Луна существует, только когда на нее смотришь?“» Пайс недоумевал: «Почему этот человек, внесший колоссальный вклад в создание современной физики, так держится за взгляд XIX века на причинность?»

Да, он хотел Луну, а не вероятность Луны; интересно, как бы он отнесся к теории Хью Эверетта III, математика и физика-теоретика, не признававшего авторитетов в квантовой механике; в 1954-м, еще при жизни Эйнштейна, Эверетт вместе с ассистентом Бора Петерсоном придумал теорию множественных миров. В квантовой теории частицы существуют лишь как вероятность, но ученого, который их измеряет, почему-то рассматривают не как вероятность. Эверетт же считал, что вероятностный подход должен применяться и к объектам, и к субъекту наблюдения: в каждый миг формируется отдельная ветвь пространства-времени, со своей копией ученого, воспринимающего только один результат измерений; и каждая ветвь дальше идет своим путем, со своим ученым и своей Луной. Математически это было убедительно, так как соответствовало всем квантовым уравнениям. Понравилось бы Эйнштейну быть расщепленным, зато с «настоящей» Луной? Или некоторым его копиям понравилось бы, а другим нет?

В начале 1947 года Шрёдингер радостно сообщил, что создал единую теорию поля на основе аффинной геометрии — Эйнштейн проверил, но, увы, опять не сходилось. В феврале вышел фильм о ядерной опасности — «Начало конца»; Эйнштейна играл Людвиг Стоссель, фильм произвел впечатление на обывателей, но не на политиков. Приехал Сидни Хук — дискутировали о России и Германии. Как вспоминает Хук (это вновь пересказ, а не цитата), он спросил, почему Эйнштейн осуждает всех немцев, ведь те тоже гибли в концлагерях, тот ответил, что осуждает большинство немцев, и назвал их высокомерными, а американцев наивными и сентиментальными, не понимающими их; зато русские немцев понимают. Хук пытался ругать сталинские порядки — Эйнштейн его оборвал, сказав, что все это ложь. (Когда к нему в том же году приехал старинный друг Морис Соловин, он писал Эптону Синклеру, что «был потрясен его [Соловина] антисоветскими взглядами, которые он усвоил из лживой пропаганды», и что сам он «разочарован некоторыми вещами, которые русские делают», но американцы гораздо хуже.) Хук впоследствии говорил, что легче было рвать зубы, чем вытащить из Эйнштейна какую-либо критику в адрес СССР.

Британия наконец отказалась от мандата на Палестину и в апреле свалила все проблемы на плечи специально учрежденного комитета ООН. Одиннадцать участников комитета опубликовали два разных плана, в конце концов проголосовали за такой: Палестина делится на два государства — еврейское и арабское, Иерусалим — международный город под управлением ООН. Большинство евреев план приветствовали, хотя радикальные организации «Иргун» (глава — Менахем Бегин) и «Лехи» (Ицхак Шамир) считали его несправедливым. Лига арабских государств и палестинский Высший арабский совет план отвергли полностью. Эйнштейн — Мюзаму, апрель 1947 года: «Если бы я обладал властью, я бы оставил народ в покое, но всех политиков, еврейских и арабских, сослал на Кипр в лагерь, чтобы они на досуге препирались меж собой».

Ганс Альберт Эйнштейн стал профессором в Калифорнийском университете. Его вторая (после вдовства) жена потом рассказывала, что, по словам мужа, в тот период Эдуард стал агрессивным и Милеве самой приходилось просить, чтобы его отвезли в Бургхельцли. Эйнштейн — Бессо, весна 1947 года: «Мучительно жалко, что у мальчика нет никаких надежд жить нормальной человеческой жизнью. Так как инсулиновая терапия закончилась провалом, на помощь медиков больше рассчитывать не приходится…» Эдуарда он просил заниматься хоть чем-нибудь, например писать: «…самую большую радость и удовлетворение испытываешь от того, что сумел извлечь из собственной головы и заключить в наилучшую возможную для тебя форму».

Милева сильно болела (нарушение мозгового кровообращения), домами, сдаваемыми внаем, управляла неважно, средств на лечение Эдуарда не хватало, и вообще деньги утекали сквозь пальцы; она уже продала два дома, а третий по предложению бывшего мужа теперь подарила ему, чтобы он платил за него налоги, оставив за собой право распоряжаться домом по доверенности и получать доход от сдачи квартир. Ей становилось все хуже; она сломала ногу и уже не выходила. Эйнштейн — Гансу: «Пожалуйста, напиши ей любящее письмо… и скажи, что ей не нужно ни о чем беспокоиться, даже об Эдуарде». Однако он против ее воли выставил дом на продажу, рассчитывая найти Эдуарду опекуна и платить ему. Адвокату Милевы Карлу Цюрхеру он написал: «Когда дом будет продан, у Тете будет надежный опекун, и, когда Милевы не будет с нами, я смогу умереть спокойно». (Интересно, а если бы Милева взяла да и не умерла?)

Лето он с чадами и домочадцами провел в Саранак-Лейк, с прежним упорством гонясь за квантами и переписываясь с Джавахарлалом Неру, о чем его просили сионистские лидеры, надеясь, что он убедит Индию поддержать создание еврейского государства на голосовании в Генеральной Ассамблее ООН. Неру же был категорически против: признавал, что «все должны сочувствовать евреям», но в Палестине им делать нечего. (Какое Неру до этого было дело? В Индии шла борьба с мусульманским меньшинством и близилась война с Пакистаном; Неру должен был заручиться поддержкой арабских стран.) 13 июня Эйнштейн писал Неру, восхваляя его за то, что он отменил касту «неприкасаемых», и напоминал, что в мире есть другие «неприкасаемые»:

«Еврейский народ — единственный, который на протяжении веков находился в аномальном положении жертв и преследовался как народ, лишенный прав и защиты, которые обычно есть даже у самого немногочисленного народа… Через возвращение на землю, с которой они связаны тесными историческими связями, евреи пытаются избавиться от своего статуса изгнанников… Одной из самых необыкновенных черт еврейского восстановления Палестины стало то, что приток еврейских пионеров привел не к переселению и обеднению местного арабского населения, а к его феноменальному увеличению и большему процветанию». Он напомнил, что у арабов уже есть куча государств, а у евреев ни одного. Неру отвечал: «Я признаю, что евреи проделали прекрасную работу в Палестине и подняли стандарты жизни, однако почему после этих достижений они не сумели завоевать расположение арабов?» Да потому же, наверное, почему и всех прочих: не просто Другой, но превосходящий и тем страшный Другой…

Дом Милевы продали в августе, Эйнштейн ждал денег, но они не пришли: Милева взяла их себе. На его письма она не отвечала. Он жил как обычно: играл с соседскими детьми и котами, подвергался доносам в ФБР (якобы он в сентябре послал приветствие Сионистской конференции и сказал, что надеется, что США завоюют Палестину и подарят ее евреям), 29 сентября писал Юлиусбергеру: «Люди, подобные нам с Вами, хотя и смертны, разумеется, как и все, не стареют, как бы долго ни жили. Мы никогда не перестанем смотреть с детским удивлением на величайшую Тайну, в которой рождены. Это защищает нас от несовершенства человеческих отношений. Когда утром меня тошнит от новостей в „Нью-Йорк таймс“, я всегда думаю: это все же лучше Гитлера».

Новости, от которых тошнило, — холодная война. Интервью газете «Америкэн скулэр», лето 1947 года: «Внешняя политика США после войны напоминает мне Германию во времена кайзера Вильгельма II». Еще больше тошнило от Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности (HUAAC) — она существовала с 1938 года, а после войны особенно распоясалась. В 1947-м, еще до Маккарти, Трумэн издал указ, который запрещал прием на работу в государственные органы «неблагонадежных», a HUAAC взялась за Голливуд в поисках коммунистов и «либералов»; десять человек отказались давать показания перед HUAAC — их на год посадили в тюрьму; ФБР считало, что в Голливуде (!) зреет антиправительственный заговор и Эйнштейн имеет к нему какое-то отношение. А Клаус Фукс спокойно возвратился в Англию и по май 1949 года продолжал снабжать СССР первоклассной информацией…

В октябре умер Планк — Эйнштейн написал его вдове теплое письмо, быть может, жалея, что не помирился со стариком. Тогда же он направил открытое письмо Генеральной Ассамблее ООН: «В течение прошлых двух лет не было никакого продвижения к предотвращению войн. Это не вина ООН. Международная организация не может быть более сильной, чем указано в ее Уставе. ООН — полезное учреждение, если народы и правительства мира поймут, что это лишь переходная ступень к созданию наднациональной власти, наделяемой достаточными законодательными и исполнительными полномочиями. Если каждый поймет, что единственная гарантия безопасности в атомном веке — создание наднационального правительства, он должен сделать все, чтобы усилить ООН. Но Восточный и Западный блоки отчаянно противятся этому».

Он предлагал превратить Генеральную Ассамблею в непрерывно работающий Всемирный парламент, обладающий более широкими полномочиями, чем Совет Безопасности. Особенно ругал право вето, делающее Совбез беспомощным. За время существования ООН вето использовалось более трехсот раз. Наиболее часто из пятерых членов Совбеза к нему прибегал СССР — 117 раз (первые 25 лет существования ООН почти он один к нему и прибегал); США накладывали вето почти столько же раз, впервые — в 1969 году. Неудивительно, что Совбез никогда ничего не может сделать.

«Конечно, будет оппозиция. Но не факт, что СССР, который часто представляют как главного антагониста идеи Всемирного правительства, остался бы в оппозиции, если бы ему гарантировали реальную безопасность. Даже если Россия теперь настроена против Всемирного правительства, как только она убедится, что является его равноправным членом, ее отношение может измениться. Однако мы должны предположить, что, несмотря на все усилия, Россия и ее союзники могут остаться вне Всемирного правительства. В этом, и только этом случае Всемирному правительству придется обойтись без России и ее союзников. Но такое частичное Всемирное правительство должно объявить, что его двери остаются широко открытыми».

Ответом России было открытое письмо в «Новом времени» (1947. № 8): «О некоторых заблуждениях профессора Альберта Эйнштейна»: «…сторонники „мирового сверхгосударства“ предлагают нам добровольно поступиться независимостью во имя некоего „всемирного правительства“, прикрывающего громко звучащей вывеской мировое господство капиталистических монополий… Эйнштейн пришел к фактической поддержке планов и устремлений злейших врагов мира… Эйнштейн зашел в этой поддержке так далеко, что он в своем послании заранее заявляет, что, мол, если Советский Союз откажется присоединиться к такой, устроенной на новых началах организации, то другие государства будут иметь право вступить на этот путь без Советского Союза… Мы считаем, что Альберт Эйнштейн стал на ложный и опасный путь… Эйнштейн предлагает, чтобы делегации в Организацию Объединенных Наций выбирались путем народного голосования, а не назначались правительствами государств, как это имеет место теперь. На первый взгляд это предложение может показаться прогрессивным и даже радикальным. На деле же это нисколько не улучшает существующего положения. Попытаемся представить выборы в такой „мировой парламент“. В настоящее время большая часть человечества живет еще в колониальных и зависимых странах, где хозяйничают финансово-промышленные монополии империалистических держав. „Народное голосование“ в таких странах свелось бы к назначению делегатов колониальной администрацией или военными властями…»

Письмо подписали С. И. Вавилов (президент АН СССР), А. Ф. Иоффе (директор ленинградского Физико-технического института, Н. Н. Семёнов (директор Института химической физики) и А. Н. Фрумкин (директор Института электрохимии). Почему подписали? После того как Жданов стал секретарем ЦК по идеологии, он попытался уничтожить советскую физику, как это уже сделали с биологией; в 1947-м он организовал конференцию ученых и преподавателей философии и естественных наук, заявив в программном выступлении: «Современная буржуазная наука снабжает поповщину новой аргументацией, которую необходимо беспощадно разоблачать… кантианские выверты буржуазных атомных физиков приводят их к выводам о „свободе воли“ у электрона, к попыткам изобразить материю как некоторую совокупность волн и к прочей чертовщине».

Академик А. П. Александров вспоминал: «Вскоре после войны, кажется в сорок шестом, меня вызвали в ЦК и завели разговор, что квантовая теория, теория относительности — всё это ерунда. Какая-то не очень понятная мне компания собралась. Особенно старались два деятеля из МГУ. Но я им сказал очень просто: „Сама атомная бомба демонстрирует такое превращение вещества и энергии, которое следует из этих новых теорий и ни из чего другого. Поэтому, если от них отказаться, то надо отказаться и от бомбы. Пожалуйста: отказывайтесь от квантовой механики — и делайте бомбу сами, как хотите“». (Впоследствии Берия, допросив Курчатова и Александрова, доложил Сталину, что избиение физиков помешает атомному проекту, и их более-менее оставили в покое.) Но было страшно. Как в таких условиях не подписать?

Эйнштейн опубликовал свой ответ в журнале «Бюллетень ученых-атомщиков»: «Хотя ваше письмо в основном посвящено атаке на несоциалистические страны, в особенности Соединенные Штаты, я полагаю, что за этим агрессивным фасадом кроется оборонительная мысленная позиция, которая есть не что иное, как тенденция к почти неограниченному изоляционизму… Каким бы понятным ни могло быть это желание изоляции, оно остается не менее гибельным для России и других народов… Нам не следует делать ошибку, возлагая на капитализм вину за все существующее зло и полагая, что одно лишь установление социализма могло бы вылечить все социальные и политические болезни человечества. Опасность такого мнения состоит прежде всего в том, что оно поощряет фанатическую нетерпимость „правоверных“, превращая одну из возможных социальных систем в подобие церкви, которая клеймит тех, кто к ней не принадлежит, как предателей или гнусных злоумышленников… Что удивило меня более всего в позиции, выраженной в вашем письме, так это следующее: вы, страстные противники анархии в экономической сфере, столь же страстно защищаете анархию, например, неограниченный суверенитет, в сфере международной политики…»

«О беззаботности в политике и упорстве в заблуждениях» (Новое время. 1948. № 11): «Эйнштейн настаивает на своих заблуждениях и… совершенно бездоказательно начинает уверять, что в Америке „динамическое равновесие между волей народа и правительством“ не позволяет правительству „превратиться в тиранию“. Далее он доходит даже до утверждения, что „опасность такого превращения“ имеется в Советском Союзе… Приходится лишь пожалеть о том, что Эйнштейн опускается до подобных утверждений».

После этого Эйнштейн слегка обозлился и дал интервью в «Атлантик мансли»: «Они [русские] на самом деле боятся, что репрессивная командная коммунистическая система не выживет в таком окружении. Русские, может, отчасти правы, говоря о трудностях сохранения существующего у них строя в наднациональном органе, хотя они могли бы задуматься, что это все же лучше, чем быть изолированными от мира законности и права. Надо создать Всемирное правительство без России. Я думаю, что если все делать по уму (но не в стиле Трумэна!), Россия поймет, что ей некуда деваться, и вступит в этот орган».

Невежда Жданов ругал квантовую теорию, но и сам Эйнштейн ее ругал, да все непримиримее. Максу Борну, 7 ноября 1947 года: «В наших научных взглядах мы антиподы… Ты веришь в играющего в кости Бога, а я — в полную закономерность в мире объективно сущего… Большие первоначальные успехи квантовой механики не заставили меня поверить в то, что в основе природы лежат законы игры в кости!» Ему же, 3 декабря: «Ты спрашиваешь, почему я убежден, что атомные объекты управляются, помимо статистических, также и точными каузальными законами? Я отвечу тебе: я чувствую это моей кожей. Свидетелем является мой мизинец…»

Рауль Валленберг, секретарь шведского посольства в Будапеште, всю войну спасал евреев, а после нее был арестован советскими властями, переправлен в Москву и предположительно умер в тюрьме.

На это последовал ответ, составленный по поручению Сталина сотрудником Министерства иностранных дел Царапкиным: тот сообщал, что «были предприняты меры для розыска Рауля Валленберга, не давшие результатов». В том же письме Сталину Эйнштейн говорил о необходимости международного сотрудничества — эта часть была проигнорирована. Ему самому опять писали пацифисты — отвечал, что с пацифизмом он покончил совсем и считает его вредной затеей. Артуру Сквайрсу и Катберту Дэниелу, 15 декабря 1947 года: «Такое поведение ослабит демократические страны. Мы должны понимать, что это (индивидуальный отказ от военной службы) невозможно у русских».

В конце года он попросил адвоката Милевы воздействовать на нее, чтобы она прислала деньги, и предупредил, что в противном случае исключит Эдуарда из завещания, потому что деньги за дом он рассчитывал поделить между наследниками. Цюрхер бился — Милева не сдавалась. Не сдалась и Индия, 29 ноября в ООН проголосовав против раздела Палестины на два государства, но сионисты победили, набрав две трети голосов. Англия воздержалась, а СССР, к всеобщему изумлению, проголосовал «за» (как и США); как считают некоторые эксперты, Сталин, возможно, хотел насолить Англии, которую не любил больше, чем Америку. Голда Меир писала в 1990-м: «Теперь я не сомневаюсь, что для Советов основным было изгнание Англии с Ближнего Востока. Но осенью 1947 года… мне казалось, что советский блок поддерживает нас еще и потому, что русские сами оплатили свою победу страшной ценой, и потому, глубоко сочувствуя евреям, так тяжко пострадавшим от нацистов, понимают, что они заслужили свое государство».

Еврейское агентство, которое выполняло некоторые функции правительства «ишува» (еврейского населения Палестины), решило принять план ООН. На следующий же день группировки «Арабская освободительная армия» и «Армия Священной войны» начали против евреев вооруженные действия. «Хагана» издала декрет, призывающий на военную службу мужчин и женщин от 17 до 25 лет; к ней присоединились «Иргун» и «Лехи». За два месяца — 800 убитых; арабы бегут из Палестины, евреи из арабских стран — в Палестину…

12 января 1948 года сотрудниками МГБ был убит Михоэлс, начался разгром ЕАК: кажется, Сталин, поддержав палестинских евреев, решил наконец взяться за своих. О каких-либо высказываниях Эйнштейна по этому поводу неизвестно. Он был очень озабочен денежным вопросом: Милева написала Гансу, что он угрожает лишить младшего сына наследства, Ганс потребовал объяснений, отец сказал, что это просто средство шантажа, и прибавил (в письме от 21 января 1948 года): «Я сделаю все для Теде, даже если мне придется потратить все мои деньги до последнего цента». В начале года в США создали Прогрессивную партию, лидер — Генри Уоллес, друг Рузвельта, ориентированный на дружбу с Россией; Эйнштейн заявил, что будет его поддерживать. Сидни Хук сказал, что Уоллес «красный», а «красные» хотят на нас напасть, — Эйнштейн ответил, что США гораздо сильнее и напасть хотят они, а не русские — те «должны быть сумасшедшими, чтобы напасть…».

В феврале в Принстон приехал поработать Бор; Эйнштейн заканчивал подготовку к публикации новых уравнений (он колебался между тремя разными вариантами), с Инфельдом по переписке делали работу о движении. Штраус уехал, получив академическую должность, Эйнштейн горевал сильно, нашел нового помощника, 22-летнего Джона Кемени, но скоро в нем разочаровался. Борну, 18 марта: «Вряд ли Вы понимаете, насколько мне одиноко».

Америка ему осточертела, его очень звали в Палестину, но он сказал, что слишком стар. А там Западный Иерусалим в блокаде, автоколонны с продовольствием расстреливались арабами из соседних деревень, в частности из деревни Дейр-Ясин; 9 апреля «Иргун» и «Лехи» атаковали Дейр-Ясин, было убито, по разным оценкам, от 100 до 250 жителей деревни. В ответ арабы напали на автоколонну под флагом Красного Креста и убили 78 врачей и сестер; британские солдаты, еще не выведенные из Палестины, были рядом, но не вмешались. Эйнштейн в «Нью-Йорк таймс», 12 апреля: «Арабские и еврейские экстремисты втянули Палестину в бесперспективную войну и играют на руку друг другу». Шепарду Ривкину, исполнительному директору Общества американских друзей борцов за свободу Израиля, 10 апреля: «Когда нас в Палестине постигнет окончательная катастрофа, ответственны будут в первую очередь британцы, во вторую — террористы, выходцы из наших собственных рядов… Я не желаю иметь ничего общего с этими заблуждающимися и преступными людьми». Но виноваты во всем были Англия и Штаты. Мюзаму, 24 марта: «Не только англичане, но и американцы продали и предали нас. В Вашингтоне они сговорились напасть на Россию, этот факт также связан с предательством Палестины. Мы, евреи, не в безопасности в Америке, где антисемитизм возрос… психологическое положение евреев как в Германии до Гитлера: богатые и успешные пытаются скрыть свое еврейство и действуют как суперпатриоты…»

Психоаналитик Уолтер Марсель написал Эйнштейну, что не США хочет напасть на Россию, а наоборот: недаром русские против Всемирного правительства. Тот отвечал 8 апреля: «Мы сходимся с Вами в следующем: только Всемирное правительство может осуществить безопасность. Но я не согласен, что надо заставить Россию присоединиться, прежде чем она перевооружится и сможет нападать на других… Лучше позволить России убедиться в том, что агрессией ничего не достичь, а в присоединении [к Всемирному правительству] есть преимущества: тогда отношение русских поменяется и они будут участвовать без принуждения».

Сидни Хуку, 3 апреля: «Я не закрываю глаза на серьезные недостатки русской системы и не хотел бы жить под таким правлением. Но у него есть, с другой стороны, большие заслуги, и трудно сказать, могли бы русские выжить, если бы ими управляли более мягко». Хук в ответ: «О каких методах вы говорите?! Я не понимаю, как кто-либо может утверждать, что чистки и террор помогли русским выжить, или как миллионы жертв в концлагерях СССР как-либо способствовали победе России над Гитлером. Русские победили Наполеона, который был в свое время могущественнее, чем Гитлер. Но это никоим образом не оправдывает крепостное право». Эйнштейн на это промолчал. Хук приводит еще одно высказывание своего оппонента: «Болезненный временный отказ от личной свободы в России был необходим, и я сам мог бы принести эту временную жертву». Складывается впечатление, что в существование лагерей Эйнштейн попросту отказывался верить, считая единственным пороком сталинской системы некий расплывчатый «отказ от личной свободы».

К середине апреля, когда уже было убито около тысячи арабов и столько же евреев, «Хагана» перешла к наступательным действиям и освободила дорогу на Иерусалим. Но она очень нуждалась в оружии и деньгах. К черту пацифизм: 4 мая Эйнштейн написал троюродной сестре в Монтевидео письмо для продажи с аукциона в поддержку «Хаганы»: «Если мы станем ждать, пока великие державы и ООН выполнят свои обязательства по отношению к нам, то наши братья в Палестине погибнут, не дождавшись… Они взяли свою судьбу в собственные руки и борются за свои права… От судьбы наших палестинцев будет зависеть, в конечном счете, судьба всех евреев в мире. Ибо никто не уважает тех, кто не готов сражаться за свои права. Они должны защищать себя или умереть. Нам жаль, что мы должны использовать методы, которые считаем отвратительными… но чтобы упрочить свое положение, мы должны поддерживать наше существование всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами».

12 мая арабский легион вошел в Палестину, и в тот же день председатель Еврейского агентства и один из лидеров «Хаганы» Давид Бен-Гурион на заседании Народного правления решал последние вопросы по созданию еврейского государства. 14 мая в Тель-Авивском музее он зачитал Декларацию независимости, провозгласив создание Израиля; сам он стал премьером, Вейцман — президентом. В ночь на 15 мая, когда египетские самолеты бомбили Тель-Авив, Трумэн фактически признал новое государство; 17 мая СССР первым признал Израиль в полном объеме. (9 декабря 1949 года ООН присвоила Иерусалиму статус международного города, но Бен-Гурион объявил город столицей Израиля; все страны возмущались, но проглотили.) Эйнштейн назвал создание Израиля «свершением нашей мечты», добавив: «Одно тяжким грузом лежит на сердце — то, что мы были вынуждены отстаивать наши права силой оружия; то был единственный способ предотвратить нашу гибель». Но все еще только начиналось: 15 мая Лига арабских государств объявила Израилю войну и отправила туда армии Египта, Трансиордании, Ливана и Сирии; правительство Израиля приняло решение о превращении «Хаганы» в армию.

Милева в конце мая перенесла инсульт, где деньги — неизвестно, как содержать Эдуарда — непонятно. Эйнштейн — Гансу: «Возможно, она получила все деньги наличными и куда-нибудь спрятала, возможно, их просто украли… От нее, с ее скрытностью и подозрительностью, можно ожидать чего угодно». Она лечилась в больнице бесплатно, как неимущая, и умерла 4 августа. Натан с женой приехали в Цюрих, чтобы разобрать ее вещи, и, по словам Элен Дюкас, нашли 85 тысяч швейцарских франков. Эйнштейн — Гансу: «Самое худшее, что Эдуард остался один, без заботливых рук, в его жалком состоянии. Если бы я знал, он бы никогда не родился». Нашел ему в Цюрихе опекуна, доктора Генриха Майли. Почему не привез сына к себе? Запрет на въезд душевнобольных по-прежнему действовал, а состояние Эдуарда было таково, что его уже не удалось бы выдать за здорового. Почему сам в Швейцарию не поехал? Не насовсем, хоть повидаться? «Он никогда не отказывал в помощи, если находил, что нужна помощь, и считал, что эта помощь может быть эффективной». Самым эффективным поступком в отношении сына, как он считал, было найти ему опекуна-специалиста. «Просто повидаться» эффективно не было.

Пацифисты вновь изводили его просьбами подписать какую-нибудь прокламацию — всем отказывал наотрез. Рою Кеплеру, 8 августа: «Индивидуальный пацифизм ослабит демократии и усилит тиранические государства. Он возможен, только если он будет везде. Но он невозможен в России». Так он все-таки считал СССР «тираническим государством»? Разобраться в его метаниях по этому вопросу невозможно — проще, наверное, единую теорию поля создать…

25–28 августа в Польше проходил Всемирный конгресс интеллигенции, где присутствовали, в частности, Пабло Пикассо, Фредерик и Ирен Жолио-Кюри, Бертольт Брехт, Олдос и Джулиан Хаксли, Эренбург, Фадеев; тональность конгресса была антиамериканская и просоветская, и некоторые из гостей, как, например, Олдос Хаксли, заявили, что их обманули. Эйнштейн направил письмо, которое зачитали делегатам, выбросив из него главное — призыв создать Всемирное правительство. Это его сильно оскорбило.

Израиль под огнем, Эйнштейн — Мюзаму, 24 сентября: «Я думаю, что в последние годы взаимопонимание между нами и арабами, которое могло бы привести к бинациональной администрации, стало невозможно… Я никогда не одобрял идею еврейского государства, но теперь нет пути назад и нужно бороться. В то же время мы должны понимать, что „большие“ [США и СССР] просто играют с нами в кошки-мышки и могут легко уничтожить нас, если захотят». Уолтеру Марселю, 29 сентября: «Я согласен с Вами в том, что решение проблемы безопасности на международном уровне не может ждать. В связи с решительным отказом России, кажется, нет другой возможности, чем организация без нее и стран ее блока. Но возникает вопрос, может ли такое „урезанное“ Всемирное правительство заставить Россию присоединиться. Это означало бы войну. Тут я с Вами не согласен. Вы утверждаете, что в противном случае сила России будет расти и тем ухудшит ситуацию для остального мира. Я категорически против. Это похоже на самоубийство из-за страха смерти. С моей точки зрения гораздо лучше попытаться достичь такого положения вещей, при котором русские в своих собственных интересах сочтут предпочтительным отказаться от своей сепаратистской позиции».

На 2 ноября назначены президентские выборы: Трумэн от демократов, Томас Дьюи от республиканцев, Норман Томас от Социалистической партии, Генри Уоллес от Прогрессивной (ставшей совсем уже просоветской, но также и произраильской); все были уверены, что Трумэн проиграет. Эйнштейн голосовал за Уоллеса: тот получил 2,4 процента голосов избирателей и 0 — выборщиков, а Трумэн выиграл, хотя и с очень малым перевесом. В Израиле тоже партийная борьба: «Иргун» влился в армию Израиля, а Бегин создал правую партию «Херут», оппозиционную бен-гурионовской Рабочей партии Израиля. 20 ноября в СССР распущен ЕАК, начались аресты евреев, арестованные оговаривали себя — будто бы они хотели создать еврейскую автономию в Крыму в качестве «плацдарма для американского империализма». Закрыли все еврейские газеты, журналы, Театр имени Михоэлса. 4 декабря в «Нью-Йорк таймс» Сидни Хук, Эйнштейн, Ханна Арендт (первый исследователь тоталитарных систем) и еще 25 знаменитых евреев выступили с открытым письмом — об этом? Нет, о «Херуте».

«По своей организации, методам, политической философии и социальному дискурсу „Херут“ напоминает фашистские партии… Приезд Бегина, лидера этой партии, в США, очевидно, задуман, чтобы цементировать политические связи с консервативными сионистскими элементами в Штатах. Несколько известных американцев предоставили свои имена, чтобы приветствовать это посещение. Непостижимо, что те, кто выступает против фашизма во всем мире, поддерживают движение, которое он представляет. Сегодня они говорят о свободе, демократии, тогда как до недавнего времени они открыто проповедовали доктрину фашистского государства. Отвратительным примером было их поведение в арабской деревне Дейр Ясин… террористические группы напали на эту мирную деревню… Бандитскими методами, избиениями, грабежами, террористы запугали население… Люди „Херута“ не участвовали в конструктивных достижениях в Палестине. Они только ухудшили положение евреев».

В Германии тем временем американские и английские власти, не консультируясь с СССР, создавали новую республику; 20 марта 1948 года Советский Союз вышел из совета, который координировал оккупированную зону, и заблокировал транспорт на въезде в Берлин. Но это лишь ускорило создание ФРГ, и в 1949 году она была провозглашена. Эйнштейн сердился (хотя сам не высказывал никаких идей о том, что делать с Германией), писал Соловину 25 ноября 1948-го: «„Наши“ пытаются вернуть в Германию нацизм, чтобы использовать его против „злых русских“». Сидни Хук считал, что все идеи в защиту «злых русских» Эйнштейну вбивает в голову «красный» Отто Натан. Но Валентин Баргман писал: «Никто не мог на него повлиять. В гитлеровской Германии и в СССР было разное отношение к евреям, это все определило».