Г.В. Плеханов (Опыт характеристики социально-политических воззрений)

«молодой статный человек, с умными темными глазами, длинными зачесанными назад густыми космами темных же волос и короткой черноватой, слегка отливающей в рыжий цвет бородкой» [стр. 183].

«Распадение общества на две части в это время является большим благом, так как все честолюбивые руководители „остаются при старой“, уже испытанной и приобретшей популярность программе, а за новую оказываются, главным образом, искренние и бескорыстные энтузиасты, не заботящиеся о том, популярно или нет то, что они считаются справедливым или нужным для осуществления своего идеала»,

«Если мнение редакции „Н. В.“ имеет в этом вопросе какой-нибудь вес для „русского гостя“ (т.е. Аксельрода. – В.В.), то мы со своей стороны заявляем, что все, что делал Желябов, как террорист, как политический агитатор, как редактор „Рабочей Газеты“, все, что он говорил, в обществе ли или среди рабочих – все, по нашему мнению, сообразовалось с принципами партии и выражало ее дух».

«Я припоминаю, что уже летом 1880 г., когда я приезжал в Женеву… Я впервые увидел у него на столе раскрытую книгу Энгельса „Herrn Е. Dührings Umwälzung der Wissenschaft“, т.е. „Анти-Дюринг“».

«Когда начался у нас спор народников с социал-демократами, народники были искренно убеждены в том, что социал-демократы по своим стремлениям представляют прямую противоположность с ними. И несомненно, что в теории социал-демократ не имеет ничего общего с народником, но что касается практической деятельности, то социал-демократ вовсе не так далек от народника, как это могло казаться в пылу спора. У них есть одна общая черта, устанавливающая тесную связь между ними. И тот, и другой приурочивает все шансы своего успеха к самодеятельности массы; и тот, и другой твердо убежден в том, что его собственная работа имеет смысл только в том случае, если она будит массу. В этом отношении у народника гораздо больше общего с социал-демократом, чем, например, с „народовольцем“. И это слишком мало замечали до сих пор.

У тех народников, которые стали потом социал-демократами, указанная мною черта полностью перешла в их новое миросозерцание, несмотря на то, что теоретическое представление о массе подвергалось у них коренной переработке» [П: XXIV, 128].

«Многоуважаемый Петр Лаврович. Статья моя уже окончена и отправлена мною сегодня в Morneaux Вас. Игн. Завтра я сам иду к нему, и, потолковавши, мы отправим ее тотчас же Вам в Париж. Кстати, замечу мимоходом, что в типографии нет остановки из-за моей статьи, – у наборщиков есть пока другие рукописи. Теперь я пишу маленькую заметку о книге Аристова о Щапове» [Дейч, 99].

«Где вычитал это сей всеведующий исследователь, знающий многое такое о Плеханове, что неизвестно было самому Г.В. От этого свойства всего правдивого „ученого“, надо признать, очень мало выигрывают его глубокомысленные исследования. Насколько мне известно, никаких „грандиозных перспектив и т.д. в то время“ у Плеханова не было да и не могло быть, по той простой причине, что он не был утопистом и всегда высмеивал „грандиозные перспективы“, которые сравнивал с маниловскими мостами и т.п. И вот столь глубокий и проницательный знаток Плеханова, его планов и невысказанных взглядов берется его комментировать. Каковы в действительности были наши, в том числе и Георгия Валентиновича, предположения насчет пропаганды и организации рабочих в описываемое время, я сообщу в другой раз».

«С понятием „социал-демократы“ во всем цивилизованном мире тогда связывалось представление об определенной мирной парламентской партии и ее деятельности при почти полном умалчивании ею о каких-либо решительных, революционных приемах борьбы. В своем письме я указал Аксельроду на то, что ввиду политических условий России парламентская деятельность в ней невозможна, а потеря „революционного духа нашего движения вовсе не желательна“. И в том, и в другом пункте я, конечно, был безусловно прав: парламента у нас не было, а „революционный дух“, заимствованный нашими марксистами от предшественников, дал у нас блестящие результаты» [ГрОТ, 173].

«смущала еще, по-видимому, мысль об открытой и полной солидарности с германской социал-демократией» [ГрОТ, 173].

«также в то время согласился с нами, что неудобно нам назваться „социал-демократами“, как согласился без всякого спора и Плеханов, немедленно отказавшийся от своего предложения» [ГрОТ, 173].

«Между тем Плеханов, одержав немало блестящих побед в Женеве, направился, наконец, в турне по Швейцарии. Он побывал в Берне и Цюрихе, где имел столь же колоссальный успех, как и в Женеве…»

«Я должен еще отметить, что, насколько могу припомнить, это турне было чуть ли не первым в то время, – до этого никто другой не предпринимал поездок в другие города с лекциями. Потом, как известно, такие посещения иногородних стали обычным приемом за границей и имели огромное влияние на развитие нашего революционного движения, в особенности после возникновения (в 1901 году) знаменитой „Искры“» [ГрОТ, 34].

«Сумасшествие Тихомирова, наверное, такая же выдумка, как и то, что его чуть ли не к награде представили, и что он едет, а раз говорили даже – уехал в Россию. Ничего подобного нету. Никандр несколько дней тому назад был у Тихомирова и в восторге от него. Ему-то именно и нравится его нереволюционность. Мне она не нравится, но все же я не вижу права поносить его личность так, как это делают хора народоволят (гордых тем, что предки Рим спасли, но в свою очередь спасать его намерений не высказывающих, – все студенты и барышни). От чего он отрекся? От террора, но террора для террора он никогда и не проповедовал, а думал, что с его помощью Исп. Ком. захватит власть и, устранивши вредные влияния на общину, даст ей возможность превратиться в рай. Ну, если ему община, ее будущее действительно важны, разве не должен был он за последние годы извериться в возможности осчастливить ее своевременно, пока не разложился через террор. А тут, должно быть, на грех, прочитал какую-нибудь восхвалительную биографию Киселева, где было умолчено, сколько засечено крестьян при введении их устава. Ну, он и думает теперь, что 2-й Киселев менее утопичен, чем захват власти посредством террора, думает и говорит. Это очень печально, но кричать ему: „вы должны повестить“, „изменник“, „нравственное ничтожество“ и т.п. не за что и, право, очень гадко. Я как прочла эту брошюру (2-ю народоволят), долго искренне думала, что ее писали Кун и Грюн (шпионы литературы). Аптекман (он в Мюнхене) тоже по телеграмме даже спрашивал: „не шпионы ли ее писали“» [ГрОТ, 202 – 203].

«Тихомиров меня очень занимает, и я с нетерпением жду его брошюры, которую он, говорят, пишет под заглавием: „Почему я перестал быть революционером“. Но если он заговорит в ней „по душе“, то она может оказаться, действительно, вредной. В предисловии он просто декретирует прекращение революционности, а этим никого не проймешь, кроме таких, кому и без того революция до смерти „обридла“. Да, поступок его во всяком случае вредный (хотя, вероятно, не в его глазах вредный), но не нечестивый. А ему, по всему вероятию, казалось не честным не заявить о перемене своих взглядов, раз они изменились помимо его воли, и раз он серьезно относится к идеям, к теориям. Из-за чего же иначе мог он это сделать? В награды, в прощение ни за что я не поверю, пока не увижу это на факте. Проживши до сорока с лишним лет бескорыстным деятелем, вдруг пустить свою душу в продажу, да еще такую! Этого не бывает! Времена, правда, мрачные, много народу подают втихомолку прошенья царю и едут на места в Россию. Но то люди другого калибра, их занесло движением, куда по натуре им можно бы и не ходить. А он инициатор, его не несло, а он сам двигался» [ГрОТ, 204].

«Дорогие Сергей и Фанничка, пишу только, чтобы покаяться относительно Тихомирова и поделиться своим бешенством. Вот уже 2 ночи, как я прочла его ответ, и от злости спать не могу. Нет, что и говорить, ему обеспечено место в министерстве, и такого злого врага еще не было у радикалов, каким будет он. Если те, что писали против него ругательную брошюру, заранее знали содержание его ответа, то были правы и только жаль – безграмотны. Это чистейший Катков по злости, только в 10 раз глупее и описывает нравственное и умственное падение революционеров не своими словами, а заимствованными из повестей „Русского Вестника“. Да и пяток у него, наследственного монарха, главы православной церкви, Катков никогда до такой степени не вылизывал. И ведь непохоже, чтобы с ума сошел: тон спокойный и логика оставляет его лишь, когда заговорит о самодержавии. Сверстников (нас с вами в том числе, значит) приглашает себе содействовать в искоренении крамолы и намекает, что все в сущности с ним согласны, – только из трусости помалкивают. О, что это еще за чертовщина пошла! И ведь верно, что мало найдется „сверстников“, которые лишь с крайностями его брошюры не согласятся. Вот тем-то и хорош марксизм, что не требует он веры, невозможны при нем и такие перемены „вероисповеданий“, мгновенные перекувыркивания кверху ногами» [ГрОТ, 206].

«Читали вы в октябрьской книжке „Русского Богатства“ письмо „Из ссылки“? Рассказываются страшные мерзости (вслух читать нельзя) о ссыльных, едва изменяя фамилии. Рассказывает раскаявшийся ссыльный. Никандр его знает и всех; дело идет о том городе, где и он был, и сестры Фаннички. „Новое Время“ с радостью заявляет, что с почину Тихомирова нам, очевидно, предстоят целые ряды разоблачений из этой среды» [ГрОТ, 207].

«Пишу Вам под непосредственным впечатлением только что прочтенной брошюры Тихомирова и прилагаемого письма от нескольких народовольцев. Письмо это, хотя и помечено 10 июля, передано мне, однако, только вчера. В письме представители той части молодежи, которая воспитана на предубеждениях против социал-демократии, умоляют нас о соединении литературных революционных сил для общей борьбы против общего врага. Брошюра Тихомирова, призывающая эту молодежь к отречению от всякой борьбы, является как бы наглядной иллюстрацией необходимости того „соглашения“, о котором говорится в письме народовольческого кружка. Нужно, впрочем, Вам знать, что я уже в прошлом году или, виноват, кажется, в феврале или январе этого года, сделал шаг в этом направлении. К сожалению, я обратился не по надлежащему адресу. Предполагая Вас, Тихомирова и М.Н. (М.Н. Полонскую. – В.В.) составляющими одну группу и будучи лично знаком с Тихомировым, я написал ему через посетившего и Вас адвоката письмо, в котором указывал ему на возникающую реакцию в среде революционной интеллигенции и на необходимость в виду этого сближения между нашей и Вашей группой. Как первый шаг в этом направлении, я предлагал совместное редактирование органа, проектировавшегося адвокатом. Я пошел даже дальше. Я написал ему, что из опасения перехода органа в чисто либеральные руки Драгоманова мы готовы всячески содействовать тому, чтобы редактирование перешло целиком к Тихомирову и к Вам. Конечно, если бы я тогда имел понятие о распадении Вашего кружка, я бы обратился прямо к Вам, и весьма вероятно, что из этого что-нибудь вышло бы до сих пор. Как бы то ни было, теперь я считаю своей обязанностью обратиться к Вам с тем же предложением (не в буквальном смысле, конечно), с каким прежде обращался через Тихомирова к нему и к Вам же. Если уж молодежь, которая теперь, увы, далеко не отличается подвижностью мысли, начинает сознавать необходимость сближения и соединения революционных сил под знаменем учений научного социализма, то тем непростительнее было бы нам оставаться в прежнем разъединении и тем мешать объединению и выступлению революционной интеллигенции на новый путь борьбы. Иначе неминуемо предстоит переход заметной части молодежи на сторону Тихомирова, который, в моих глазах, отнюдь не продажный ренегат, а несчастная жертва нашего славянофильского социализма, словом, народничества. Я, впрочем, не стану доказывать здесь логическую необходимость этого превращения для человека, преданного народническим „идеалам“ и в то же время разочаровавшегося в своей вере в революционный „захват власти“» [А: Из архива, 34].

«Получили ли вы и ваша группа приглашение от Лафарга на марксистский конгресс в Париже? Если нет, то, вероятно, получите завтра или вместе с этим письмом. Они, было, меня пригласили через одного общего знакомого, который не объяснил мне, что только представители групп приглашаются. Я послал им, не долго думая, свою подпись и получил в ответ чисто французскую благодарность и изъявление всякого удовольствия с приложением вопроса: „от какой группы меня записать“. Конечно, я извинился: мне ни в конгрессе, ни в призывном циркуляре места, очевидно, нет. А между тем очень желательно было бы, что бы русский социалист был на таком конгрессе. Это произвело бы очень хорошее впечатление в России, да и здесь было бы не дурно выяснить солидарность русских социалистов всех направлений и течением известного рода. Нас либо политиками-головорезами, либо анархистами считают. Если бы здоровье позволило Жоржу, было бы чрезвычайно хорошо, если бы он поехал. Что он произвел бы очень хорошее впечатление и не посрамил бы русского имени, это вы сами знаете. Я помню, как еще в мое студенческое время мы зачитывались отчетами интернациональных конгрессов. Теперешняя молодежь будет читать с двойным интересом речи русского, особенно, если видно будет, что они производят впечатление и были не из последних. Патриотизм, что будешь делать? Я, вы знаете, во многом не согласен с вашей группой, но это не существенно. Агитационное значение будет отличное, и затем пусть люди рассортировываются, как хотят» [ГрОТ, 234].

«Еще молодой, полный бодрости, неистощимого остроумия, сверкающий, переливающий всей радугой знания, без малейшей тени растерянного, упадочного уныния, тогда столь свойственного многим, и без малейшей тени склонности вечно воображать Россию накануне событий, размалевывая себе декорации еще пока не существующего движения».

«Он жил одновременно и всеми запросами европейской культуры, на уровне европейской умственной жизни – ее философии, эстетики, политики, экономики и всеми деталями русской общественности».

«Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия – самостоятельная политическая партия пролетариата, – исходя из того положения своей программы, которое гласит, что партия „поддерживает всякое оппозиционное и революционное движение, направленное против существующего в России общественного и политического порядка“, не отказывается вступать и, если к тому представится надобность, вступит при посредстве своих центральных учреждений во временные соглашения с либеральными или либерально-демократическими течениями, при том однако условии, а) что эти течения ясно и недвусмысленно заявят, что в своей борьбе с самодержавным правительством они становятся решительно на сторону российской социал-демократии; б) что они не выставят в своих программах требований, идущих вразрез с интересами рабочего класса и демократии вообще или затемняющих их сознание и в) что своим лозунгом борьбы они сделают всеобщее, равное, тайное и прямое избирательное право» [II: 430].

«Товарищи!

Решения конференции, нанесшие смертельный удар центральным учреждениям нашей партии, заставляют меня сложить с себя звание редактора центрального органа и пятого (выбранного вторым, законным съездом) члена Совета.

Г. Плеханов» [П: XIII, 226].

«P.S. Пользуюсь этим случаем, чтобы печатно спросить ту часть партии, которая признает обязательными решения „третьего“ съезда, желает ли она, чтобы я по-прежнему представлял эту, теперь, – увы! – разорванную, партию в Международном Социалистическом Бюро. Я могу остаться представителем Российской Социал-Демократической Партии только в том случае, если это пожелают обе фракции.

Г.П.» [П: XIII, 226].

«От редакции. По поводу P.S. тов. Плеханова мы можем заявить, что вопрос о представительстве партии в Международном Бюро т. Плехановым поставлен в настоящее время на решение Ц.К-та партии» [«Пролетарий» № 5, 26/VI–1905 г.].

«На какой стадии выборов должны произойти избирательные соглашения?» [П: XV, 333],

«Так как у нас нет перебаллотировок, то соглашения должны иметь место на первой стадии; иначе они явятся хорошей горчицей после скверного ужина» [П: XV, 333].

«Какова могла бы быть общая избирательная платформа левых и крайних левых партий?» [П: XV, 333],

«На второй вопрос нет и не может быть другого ответа, кроме этих двух слов:

Полновластная Дума!» [П: XV, 333].

«Об этом Совете, отношении партии к нему, оживлении самой партии и надеждах на ее конструирование в „легальную“ – обо всех придется написать Вам особо, когда я соберу воедино очень еще смутные впечатления. Скажу лишь, что, вместе с толстяком, я надеюсь, мы проведем в жизнь идею Вашего рабочего съезда (пишу Вашего, ибо толстяк и многие рабочие в Совете склонны, ради общерабочего съезда, вовсе игнорировать задачу параллельной организации социал-демократических сил)» [Письма, 146].

«Престиж с.-д. стоит невероятно высоко. Нечто подобное трудно было себе представить. Демократия заискивает; в последние дни началось „массовое“ обратное превращение освобожденцев в „марксистов“ (притом, обыкновенно, в „меньшевиков“)» [Письма, 146 (курсив мой. – В.В.)].

«Влияние (идейное) так колоссально велико, что „захват власти“ при бурном обороте дальнейших событий начинает иногда казаться почти неизбежным (это не значит, что такой захват представляет нечто заманчивое; я-то боюсь, что это будет поворотным пунктом революции и не хуже, чем была якобинская диктатура)».

«Рабочий класс является не только силой настоящего, а и силой будущего. Он должен иметь главным образом свою социалистическую партию и, рекомендуя ему организоваться в политическую силу, нельзя относиться с полуиронией к этому переменному и великому главному…» [цит. по П: XV, 432].

«П.Б. Аксельрод никогда не сомневался в том, что у рабочего-социалиста одна партия – социал-демократия. Но он видит, что эта партия, к сожалению, пока еще не вышла из состояния зародыша, – тут у Аксельрода именно сожаление, а вовсе не полуирония, – и он ставит своим товарищам на вид, что не пролетариат существует для этой пока еще очень молодой партии, а эта пока еще очень молодая партия существует для пролетариата. Разве же это не так?» [П: XV, 432]

«Непосредственный спор с Плехан[овым] я вынес в особую статью. В ней я старался не взять слишком враждеб[ного] тона. Но в конце я не мог пройти мимо его фразы о револ[юционном] карьеризме. За него его надо обругать»,

«В 1910 году я был делегирован совместно с другим членом социал-демократической фракции Государственной Думы, И.П. Покровским, на Копенгагенский социалистический конгресс. Там, на совещании с Владимиром Ильичем Лениным, Зиновьевым и Каменевым, было решено издавать газету при социал-демократической фракции Государственной Думы, вначале из-за отсутствия средств, еженедельную. В газете было предложено участвовать и Плеханову. В одном из кафе состоялось организационное совещание при участии Ленина, Плеханова, Покровского, меня и еще одного старого партийного товарища, фамилии которого не помню. Было решено, что в редакцию войдут: от группы Плеханова – Н.И. Иорданский, от социал-демократической фракции Государственной Думы – Покровский, от большевиков – В.Д. Бонч-Бруевич и я. Техническая организация была поручена мне» [«Пролетарская революция» № 4 за 1923 г., стр. 3.].

«В конце апреля месяца или в начале мая, в Петербург приехал представитель заграничной группы плехановцев – студент-болгарин Николай Петрович Стоянов. Он имел поручение от Г.В. Плеханова организовать в России легальную социал-демократическую антиликвидаторскую (объединенческого направления) рабочую газету. Плехановцы в Петербурге были крайне слабы; они не имели партийной организации. Все, чем располагал в Петербурге Плеханов, – это были отдельные связи с рабочими, группа литераторов и… „плехановская фракция“ в четвертой Государственной Думе – Бурьянов. К нему и явился Николай Петрович Стоянов. Несколько оглядевшись, он вкупе с Бурьяновым начал налаживать связи как в легальных марксистских кружках, так и в партийном подполье».

«Соглашение между ними и плехановцами насчет издания газеты и направления ее было достигнуто. Была составлена „паритетная“ редакция. От плехановцев в нее входили: Стоянов, Бурьянов и Загорский, от нас – „Андрей“ (я), Егоров и Флеровский. Секретарем редакции был избран Стоянов, „завхозом“ – Бурьянов; экспедиция была поручена А.М. Новоселову» [«Пролетарская Революция» № 1 (24) за 1924 год, стр. 124.].

«После того, как была принята в комиссии дрезденская резолюция, Бебель, Каутский, Ферри, Адлер, Вандервельде и Трульстра предложили, как естественное добавление к ней, резолюцию, гласящую, что в каждой стране должна быть одна социалистическая партия, подобно тому, как есть только один пролетариат. Г. Рубанович заявил по этому случаю, что он голосовал бы за объединение с нами, если бы мы отменили касающуюся социалистов-революционеров резолюцию нашего второго съезда. Этого заявления его никто из иностранцев не понял, и никто на него не обратил внимания: не до него тогда было. Но неужели г. Рубанович вправду вообразил, что „резолюция об единстве“ хоть сколько-нибудь касается его партии? Совсем же нет! Революция имеет в виду пролетарские партии, к числу которых „социалисты-революционеры“, как это всем у нас известно, не принадлежат» [П: XVI, 336 – 337].

«Единогласно принятая съездом резолюция об единстве принесет большую пользу французскому пролетариату. Жорес много лет, не переставая, кричал о необходимости объединения: не угодно ли ему теперь объединяться с партией Геда – Вальяна… на почве амстердамской резолюции, так решительно отвергнувшей оппортунизм?» [П: XVI, 337]

«Конгресс заявляет, что рабочие социалисты втянутых в войну стран должны на объявление войны правительствами отвечать отказом запасных явиться на службу (военная стачка), всеобщей стачкой, в особенности в тех отраслях производства, которые связаны с войной, и призывом к женщинам, чтобы они удерживали дома своих мужей и сыновей».

«Мы жалеем, что наиболее видные представители французского пролетариата, как Вальян и Гед, не были на Цюрихском конгрессе. Их присутствие остановило бы некоторые возгласы членов французской делегации и обуздало бы тех, кто недостойно держал себя».

«Я очень польщен предложением, которое вы делаете мне – написать брошюру против анархистов, тем более, что в настоящее время они причиняют слишком много вреда международной рабочей партии. Я согласен с предлагаемым вами планом» [ПЗМ 1923, № 11 – 12, 28].

«В самом начале войны, собираясь во Францию, я… просил по телеграфу из Цюриха Плеханова (о позиции которого тогда у меня, да и у всех „цюрихчан“, не было никаких определенных сведений) прислать мне письмо к Геду – на случай, если бы мне пришлось обратиться к нему за содействием. Вскоре после получения этого письма, будучи еще в Швейцарии, я узнал о подвигах Плеханова в Париже и тогда же решил письмом его не пользоваться» [Троцкий, 365].