Генерал-фельдмаршал светлейший князь М. С. Воронцов. Рыцарь Российской империи

Назначение М.С. Воронцова генерал-губернатором

Прежде чем приступить к рассмотрению административной деятельности М.С. Воронцова в должности генерал-губернатора, необходимо разобраться в том, какими правами и обязанностями наделяло российское законодательство генерал-губернаторов в целом; определить характер управления Новороссийского края и Бессарабской области и рассмотреть общую политическую ситуацию в верхах к моменту назначения М.С. Воронцова.

Ответить на первый вопрос сложно: из-за исторических особенностей возникновения и развития должности генерал-губернатора в системе государственного управления Российской Империи.

Известный указ «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи» 1775 г. создал должность наместника (генерал-губернатора)[368]. Изначально предполагалось, что основной обязанностью генерал-губернатора будет наблюдение за администрацией и сословиями региона, за направлением административной деятельности местных властей. За действиями самого генерал-губернатора наблюдали Императрица и Сенат. В то же время права и обязанности генерал-губернатора выходили далеко за рамки контроля действий местных властей. Права и обязанности государева наместника заключались в следующем. На основании законов он занимается благоустройством в наместничестве, причем «способ к удовольствию каждого законным образом от попечения генерал-губернаторов зависит»[369]. Наместник должен был следить за действиями судебных инстанций и в случае необходимости мог остановить приведение в исполнение приговора до вынесения решения Сената по этому вопросу. Кроме того, наместник контролировал запасы продовольствия в своем регионе.

В приграничных губерниях (наместничествах) генерал-губернатор обязан был следить за мерами защиты вверенной ему территории, и в случае внешней угрозы, народных волнений и стихийных бедствий генерал-губернатор отдавал приказ военному командиру о применении должных мер. Если Император поручал проведение военных операций другому военному начальнику, то наместник отвечал за снабжение войск всем необходимым.

Из-за неопределенности прав и обязанностей наместника, изложенных в Указе 1775 г., надзор, задуманный Императрицей, превратился в «личное» управление делами административного региона.

В 1781 г. Императрица отступает от изначального плана отождествления губерний с наместничествами. Все созданные губернии, кроме новороссийских, малороссийских и остзейских, соединялись по две и поручались надзору одного из наместников. Новороссийское наместничество первоначально занимало огромную территорию, в него входили Саратовская, Астраханская, Азовская и Новороссийская губернии. Во главе наместничества был поставлен Г.А. Потемкин (1739–1791).

В дальнейшем этот пост занимали видные государственные деятели: П.А. Румянцев (1725–1796), А.П. Мельгунов (1722–1788), Я.М. Сивере (1731–1808). Можно сейчас утверждать, что при данных исторических обстоятельствах чрезвычайная власть, доверенная этим лицам, была полезна для государства.

Внутреннее управление вверенных наместникам территорий лежало на них. При этом указ «Учреждения для управления губерний» обозначал их деятельность лишь в целом, не указывая конкретных обязанностей[370].

За ними оставались и функции надзора, но, с другой стороны, переписка наместников как раз говорит о наделении их обязанностями управляющих во вверенных им регионах. Между собой наместники общались, как «полусуверенные государи»[371], то есть наместник превращался в управляющего внутренними и внешними делами подчинявшихся ему губерний.

В 1797 г. пост генерал-губернатора был ликвидирован в качестве общего института, но при этом деятельность губернаторов, их управление лишилось надзора вообще.

После учреждения министерств в 1802 г. возникла проблема взаимоотношений и разделения власти министерств и генерал-губернаторов. Первые управляли по признаку разделения ведомств, вторые — по территориальному началу Генерал-губернаторы не могли ограничиваться лишь надзором, как было задумано изначально, для местных властей они являлись представителями главной политической и административной власти в регионе, в то время как учрежденные министерства должны были сосредоточить всю высшую отраслевую власть.

В начале царствования Александра Павловича эти противоречия были не столь заметны, как в последующие годы Само учреждение министерств воспринималось как продолжение политики Екатерины Великой. В 1812 г. значение поста генерал-губернатора заметно возрастает, во время ведения военных действий на территории России на нем лежала ответственность за политическое и экономическое состояние подведомственной ему территории.

Военные губернаторы предпочитали обращаться для разрешения различных проблем прямо к Императору, пользуясь его особым доверием. Получив указания, они начинали действовать и лишь затем ставили в известность о проводимых ими мерах министерства, которые видели в этом прямое нарушение порядка подчинения и ведения дел. «Чем энергичнее был военный губернатор, чем большим доверием у Государя он пользовался, тем чаще были столкновения, и замечательно, что в царствовании Александра I столкновения эти чаще всего происходили между министром финансов и начальником областей»[372].

Как и в правление Екатерины Алексеевны, при Александре Павловиче генерал-губернаторами были лица, пользовавшиеся его полным доверием, например: граф М.А. Милорадович в Петербурге; граф Ф.В. Ростопчин в Москве; герцог А.Э. Ришелье, генерал А.Ф. Ланжерон и граф М.С. Воронцов в Одессе; А.П. Ермолов на Кавказе. Западные губернии в конце царствования находились в ведении Цесаревича Константина Павловича.

Видные представители петербургской бюрократии — М.М. Сперанский, Н.Д. Гурьев, Е.Ф. Канкрин — были в целом против разделения России на генерал-губернаторства. Большинство министров являлись противниками такого управления страной, нарушавшего их права и дававшего возможность вмешиваться в их дела генерал-губернаторам. Централизация управления при этом, бесспорно, страдала, но централизация управления и не была идеалом Императора Александра I, во вторую половину своего царствования слишком хорошо понимавшего, что различные части империи стоят на совершенно разных культурных степенях и имеют много исторических особенностей[373].

Деятельность генерал-губернаторов способствовала некоторой децентрализации управления: присутствие их в провинции ослабляло власть центральных учреждений, как бы приближая население к источнику верховной власти; их власть могла быть своеобразной корректировкой власти министерской, слишком отдаленной: «министр был представитель интересов дела, генерал-губернатор — интересов края»[374].

В целом права и обязанности генерал-губернаторов первой четверти XIX столетия можно определить следующим образом:

— генерал-губернатор — высший блюститель законности в своем регионе, контролировавший действия всех подведомственных ему лиц для предупреждения (а если возможно, для прекращения) нарушения законов;

— генерал-губернатор наблюдал за правильным рассмотрением дел в местных судебных инстанциях; его мнение учитывалось при составлении законов и принятии временных мер;

— генерал-губернатор имел право обращаться непосредственно к Императору по вверенным ему делам;

— никакие представления гражданских губернаторов, кроме срочных ведомостей, не поступали к министерствам, минуя генерал-губернаторов;

— генерал-губернатор должен был получать копии всех приказов министров для гражданских губернаторов, чтобы контролировать их исподнение.

Присутствие генерал-губернатора являлось своеобразным гарантом судебно-правовой дисциплины в отдельных местностях. Анализируя документы канцелярии Киевского, Подольского и Волынского генерал-губернатора[375] и рапорты Черниговского, Полтавского и Харьковского генерал-губернатора[376], мы видим, что практически каждое дело, интересы какой бы социальной группы оно ни затрагивало, направлялось генерал-губернатору.

Генерал-губернатор в одном лице представлял интересы всех министерств, он решал различные проблемы или просил Высочайшего разрешения для связи с соответствующими инстанциями. В особых случаях генерал-губернатор отдавал самостоятельные приказы под свою ответственность, наконец, подобно министру генерал-губернатор подавал на Высочайшее рассмотрение и сообщал центральным властям подробные сведения о состоянии губернии и свои предложения по различным вопросам. При этом круг интересов, рассматриваемых генерал-губернатором, был весьма обширен, в его ведении находились проблемы полицейских и судебных учреждений, вопросы экономики и административного управления. Через генерал-губернаторов правительство проводило законы и распоряжения; генерал-губернаторы направляли деятельность местной администрации согласно распоряжениям высших властей; в свою очередь, правительство узнавало от генерал-губернаторов о потребностях края[377].

Практически до середины XIX в., несмотря на выход отдельных указов, генерал-губернаторы руководствовались в своих действиях практической необходимостью, примерами деятельности генерал-губернаторов других регионов и так называемыми наставлениями правительства.

Складывалась ситуация, при которой степень эффективности управления тем или иным регионом империи зависела от субъективного фактора, то есть системы личного управления генерал-губернатора. Можно предположить, что на определенных исторических этапах жизни Российской Империи введение поста генерал-губернатора и предоставление ему особых полномочий было необходимым условием успешного развития конкретных регионов империи.

Все проблемы, связанные с проблемами генерал-губернаторств, относились и к Новороссийскому краю и Бессарабской области. Но пограничное положение, выход к морю, необходимость заселения переселенцами из центральных областей России и колонистами ставили это генерал-губернаторство в особые условия. Здесь тоже до 1828 г. фактически, а затем и юридически новороссийские губернии и Бессарабская область возглавлялись одним лицом — генерал-губернатором.

Особую систему управления имели «иностранные колонии», которые формально не зависели от губернских властей. В течение первой четверти XIX в. эта система непрерывно расширялась. В 1818 г. в связи с возросшим числом колонистов для управления колониями Новороссии и Бессарабской области создан Попечительный комитет о колонистах Южного края России[378]. В состав комитета были образованы три конторы: Екатеринославская, Одесская и Бессарабская. Председателем комитета в звании «главного попечителя колонистов» состоял с 7 марта 1818 г. И.Н. Инзов. Он разработал новую инструкцию (1821 г.) для низовой администрации (сельских приказов) и рядовых колонистов, которая составлена в форме советов и разъяснений, как лучше организовать хозяйственную и общественную деятельность. Военные поселения не имели никакого отношения к губернским властям и управлялись непосредственно из центра Военным министерством.

Высочайший указ 11 декабря 1822 г. приказывал главнокомандующему Херсонской, Таврической и Екатеринославской губерний именоваться Новороссийским генерал-губернатором. Сначала предполагалось, что генерал-губернатор будет жить по очереди в каждом из трех губернских городов, но А.Ф. Ланжерон (1763–1831) попросил разрешения остаться в Одессе — центре управления краем. После того как Ланжерон, согласно его просьбе, был уволен со службы, Император указом от 17 июля 1822 г. поручил управление краем И.Н. Инзову.

Центром региона стал Кишинев, где было учреждено главное управление И.Н. Инзова над колониями и Бессарабской областью, которой он временно управлял после Бахметева. В период своего правления И.Н. Инзов, предпринимая ряд мер для подъема промышленности и торговли, помогал краю, пострадавшему от неурожая, выделяя средства и казенный хлеб для помощи неимущим.

В то же время окончательно образовалось военно-кавалерийское поселение, занявшее, кроме Херсонской, часть Екатеринославской губернии, на территории которой 17 января 1822 г. губернатор В.Л. Шемиот предоставил генерал-лейтенанту графу И. О. Витте часть Верхнеднепровского уезда, назначенного для поселения кирасирских полков. После назначения М.С. Воронцова И.Н. Инзов управлял колониями Южного края империи.

В 1823 г., когда М.С. Воронцов принял руководство над новороссийскими губерниями и Бессарабией, край насчитывал примерно до двух миллионов жителей на территории, включавшей 21 161 000 десятин земли (более 10 десятин на человека). Регион был разделен на Екатеринославскую, Таврическую, Херсонскую губернии и Бессарабскую область и включал в себя 52 города, 191 колонию и 5882 местечка, селений и деревень (всего более 6000 усадеб, сильно различающихся по экономическому состоянию)[379].

Новороссийский край имел пять особых частей управления: 1) управление губернское; 2) управление духовное или епархиальное; 3) управление Черноморского флота, портов и адмиралтейских селений; 4) управления военных поселений, зависящих от Военного министерства; 5) попечительство над иностранными колониями Южной России, подчиненное непосредственно Министерству государственных имуществ.

Юридически генерал-губернатор имел право контролировать деятельность губернаторов, другие же вопросы управления были вне сферы его прямого руководства и контроля, исключая чрезвычайные ситуации.

Говоря о существе проблем, которые ставились и разрешались этим аппаратом управления, необходимо подчеркнуть преемственность политики, проводившейся до и после 1800 г. Когда в декабре 1801 г. начались заседания Комитета об устранении Новороссийской губернии, он отталкивался от того, что было задумано и частично осуществлено при князе Г.А. Потемкине (1739–1791). Комитет поставил много задач, разрешение которых выпало на долю как тех администраторов, которые возглавляли новороссийские губернии в данный период, так и тех, которые пришли им на смену. М.С. Воронцов, назначенный 7 мая 1823 г., считал, что ему удалось исполнить лишь малую часть выдающихся замыслов Потемкина. На внутриполитическую ситуацию 1823 г. в России заметное влияние оказал ряд крупных назначений, отставок и перестановок в высших правительственных кругах[380]. «Все, что совершалось выше, гораздо более покрыто тайною, чем ныне, — пишет Ф.Ф. Вигель. — Если же верить молве, и до меня дошедшей, то А.А. Аракчеев, от внешних обстоятельств, приобретая все более силы над встревоженным умом императора, старался удалить от него всех тех, кои не признавали его власти и чуждались с ним связей, и хотел заменить их людьми преданными. Ему хотелось, будто говорил он, поставить деловое и опытное на место знатного пусточванства»[381].

Действительно, почти все сменяемые лица состояли далеко не в дружеских отношениях с графом А.А. Аракчеевым, и замена для них была найдена при самом активном участии последнего.

По мнению ряда исследователей, причиной удаления из Петербурга многих лиц, включая и самого М.С. Воронцова, явилась их принадлежность к либеральным кругам своего времени, что в условиях сложившейся ситуации не могло не тревожить Императора. «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит, или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайныя общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковых командиров, сверх сего большая, часть штаба и обер-офицеров», — отмечал в собственноручной записке, относящейся к 1824 г., Александр Павлович[382].

К тому же внешнеполитическая обстановка в данный период была весьма тревожной.

Революционные выступления распространялись по всей Европе. Начавшись в испанских колониях Америки, они перешли в метрополию, затем в Португалию и Италию. Тревожная ситуация сохранялась и в Австрийской империи.

Можно действительно предполагать, что перемены в составе высшей администрации с последующим удалением ряда должностных лиц из столицы были сдязаны с политическими соображениями. Но в то же время вряд ли можно согласиться с утверждением, что подобные назначения вызваны лишь желанием правительства удалить из Петербурга неугодных лиц. Трудно предположить, что управление территориями, расположенными на границах илшерии (А.А. Закревский с 1823 г. — Финляндский генерал-губернатор, А.П. Ермолов с 1816 г. — на Кавказе, М.С. Воронцов с 1823 г. — генерал-губернатор Новороссийского края и наместник Бессарабии), было отдано людям, не внушающим доверия Императору.

Что касается влияния новых назначений в Петербурге на деятельность М.С. Воронцова на посту генерал-губернатора, то интересно по этому поводу мнение А.П. Ермолова, высказанное в одном из писем М.С. Воронцову, где он пишет: «Ты теперь будешь иметь дело со всеми из них и, конечно, будешь счастливее меня, к которому они не весьма благоволят. Но все-таки испытываешь немало досад»[383].

Как мы увидим далее, опасения А.П. Ермолова впоследствии подтвердились. Но мы уже говорили о столкновениях между министерской и губернаторской властями, начиная со времени учреждения министерств. Один из предшественников М.С. Воронцова, герцог Ришелье, говорил в свое время: «Пусть правительство забудет этот край на 25 лет только, и я ручаюсь, что он сделается цветущим краем, а Одесса перещеголяет Марсель в коммерческом отношении»[384].

Весьма важно помнить о том, что для М.С. Воронцова и его друзей честное выполнение служебных обязанностей являлось основой мировоззрения, единственной возможностью доказать свою любовь к Родине. Своеобразная характеристика времени и людей того времени содержится в письме А.А. Закревского П.Д. Киселеву: «Но, служа в своем Отечестве, я иначе думаю и служу для того, чтобы соотечественники трудам моим отдавали полную справедливость. Вот для чего мы живем на свете. В Финляндии мне будет трудно и скучно; но назначенное время вытерплю, если позволит здоровье»[385]. О должности, которая имеет высокое нравственное значение, пишет М.С. Воронцову из Тифлиса А.П. Ермолов: «Любя пользу Отечества, рад я был, что ты получил место, в котором большие можешь оказать ему заслуги»[386].

Следует подчеркнуть, что в данном случае мы имеем дело с определенной позицией, когда честь служения Отечеству неразделима с верностью Императору.

Итак, граф М.С. Воронцов становится генерал-губернатором Новороссийского края и Бессарабии в период серьезных изменений в среде ведущих государственных деятелей Петербурга, причем большинство новых назначений коснулось лиц, с которыми М.С. Воронцов состоял в дружеских отношениях и удаление которых из Петербурга лишало его известной поддержки среди высшей правительственной администрации. И тем не менее новое назначение давало М.С. Воронцову возможность проявить способности администратора и военачальника, что подтверждается и высказыванием его друзей: «Воронцов очень доволен — Государь утвердил все его представления на счет управляемых им губерний»[387].

Хотелось бы отметить и то обстоятельство, что в системе государственного устройства Российской Империи большое значение имел субъективный фактор. Так, А.П. Ермолов писал в одном из своих посланий: «Я заметил, что у нас обращается внимание на начальника, которому поручаются провинции в управление, а не самые провинции. Завтра здесь будет знаменитый человек начальником, с сильными связями, и зашумят похвалы о Грузии, следовательно, сделал сие превращение и с какой скоростью, ибо вчера еще осуждали несносную Грузию»[388]. Таким образом, власть генерал-губернатора в значительной сте пени ставилась в зависимость от взаимоотношений его с представителями правительства, от его нравственных качеств и профессиональных навыков, способностей, черт характера и, как следствие, умения подбирать служащих.

Формирование административного аппарата. Канцелярия генерал-губернатора. Его рабочий день

Результаты деятельности руководителя любого ранга во многом зависят от личного состава его администрации. Воронцов это отлично понимал и знал, что среди чиновников края, которым ему предстояло руководить, было немало личностей со слабыми деловыми и нравственными качествами.

Это не было секретом и подтверждалось результатами обследования П.Д. Киселевым Новороссии и Бессарабии в 1815–1816 гг. П.Д. Киселев[389] обнаружил тогда крупные злоупотребления среди чиновничества. Дело касалось в основном беспорядков в области винного откупа, незаконной распродажи казенных земель и расхищения средств, отпущенных на иностранных колонистов.

Дальнейшее развитие региона во многом зависело от того, удастся ли М.С. Воронцову разобраться с возникшей ситуацией в местных органах управления и в то же время создать собственный работоспособный административный аппарат.

В связи с тем, что генерал-губернатор наделялся правами и обязанностями как военного, так и гражданского государственного деятеля, администрацию генерал-губернатора можно было условно разделить на две части: военную и гражданскую.

Из числа военнослужащих, входивших в первую группу, адъютанты занимали особое место, что определялось их правами и обязанностями. Как известно, адъютант должен повсюду следовать за своим начальником, развозить его письменные и словесные приказы; в походе или бою находиться при нем неотлучно и оставлять только для исполнения его поручений; адъютант мог заведовать делопроизводством в штабе, управлении или в одной из его частей, отделении.

Для М.С. Воронцова было важно среди адъютантов иметь людей, пользующихся его доверием и уважением, способных в новых условиях стать настоящими помощниками генерал-губернатора. Согласно списку от 9 декабря 1823 г. адъютантами М.С. Воронцова в этот период были: лейб-гвардии Преображенского полка штабс-капитан князь З.С. Херхеулидзев; лейб-гвардии Конного полка поручик И.Г. Сенявин; лейб-гвардии Конно-егерского полка поручик князь В.М. Шаховской и в должности адъютанта (как сказано в списке) офицер лейб-гвардии Павловского полка К. К. Варлам.

Историю определения на службу З.С. Херхеулидзева удалось обнаружить в «Записках» Н.И. Лорера, который, зная З.С. Херхеулидзева с детских лет, отмечал, что «он был отличным офицером, любим и уважаем товарищами»[390]. Но, несмотря на это, Великий Князь Михаил Павлович, — отмечал НИ. Лорер, — не давал ему командовать ротой, придираясь к тому, что у Херхеулидзева недостаточно звучный голос. «Князь обиделся и хотел подать в отставку, но Воронцов, назначенный в это время военным генерал-губернатором Новороссийского края, зная благородные качества души Херхеулидзева, взял его к себе в адъютанты и в оправдание своего выбора часто говаривал: „По голосу можно и должно выбирать людей только в певческую капеллу“»[391].

К.К. Варлам был старшим братом М.К. Булгаковой, супруги друга М.С. Воронцова — К.Я. Булгакова. В письме к брату К.Я. Булгаков сообщает, что Император дал согласие назначить К.К. Варлама адъютантом к М.С. Воронцову, и это событие было воспринято в семье с необычайной радостью. «Теперь вся его карьера зависит от него», — писал Булгаков[392]. Действительно, с течением времени большинство адъютантов, служивших у М.С. Воронцова, займут высокие государственные посты. Назовем лишь некоторых: И.Г. Сенявин — в будущем товарищ министра внутренних дел, сенатор; князь В.М. Шаховской — главный смотритель странноприимного дома, младший директор Государственного коммерческого банка; князь З.С. Херхеулидзев — губернатор Смоленска, военный и гражданский губернатор Орла; князь А.М. Дондуков-Корсаков — Киевский, Подольский и Волынский генерал-губернатор, в 1879 г. — командующий оккупационными войсками в Болгарии, в 1882–1890 гг. — главноначальствующий гражданской частью на Кавказе.

Необходимо заметить, что в Новороссии, а затем и на Кавказе военная администрация М.С. Воронцова состояла из людей, принадлежавших в основном к высшим дворянским кругам.

Одной из причин данного обстоятельства являлось то, что представители аристократических фамилий того времени имели отрицательное отношение к гражданской службе. Так, Соллогуб, в частности, писал по этому поводу, что во времена николаевские, «когда всякий служащий человек считал казенное имущество чуть ли не собственным достоянием», найти честного гражданского чиновника было трудно. При этом Соллогуб пишет далее, что: «Я не говорю, разумеется, о военных людях, которые, за исключением нескольких скорбных явлений, всегда представляли собой образцы храбрости и честности[393]. Вынося столь категорический приговор, В.А. Соллогуб, как и другие современники, подчеркивал, что М.С. Воронцов „обладал драгоценным для государственного человека даром окружать себя людьми если не всегда замечательными, то способными, трудящимися и добросовестными“»[394].

Формирование гражданской части административного аппарата М.С. Воронцова в 1823 г. усложнялось тем, что в Одессе — центре управления регионом — практически не осталось чиновников, служивших в составе канцелярий предшественников М.С. Воронцова. Так, управляющий новороссийскими губерниями и исполняющий должность полномочного наместника Бессарабской области И.Н. Инзов, заменив А.Ф. Ланжерона и срхранив за собой пост главного попечителя и председателя комитета колонистов Южного края России, перевел членов канцелярии А.Ф. Ланжерона в Кишинев.

Учитывая данные обстоятельства и в силу своего характера, определившего во многом стиль руководства генерал-губернатора, М.С. Воронцов, еще находясь в Петербурге, начинает создавать собственный административный аппарат.

Чтобы ответить на вопрос, какие методы и критерии оценки использовал М.С. Воронцов для подбора людей, рассмотрим несколько наиболее характерных ситуаций. Одна из них связана с Ф.Ф. Вигелем, который пишет в своих воспоминаниях, что в 1823 г. ему посоветовали обратиться к М.С. Воронцову с просьбой о поступлении на службу. Ф.Ф. Вигель, неоднозначно относившийся к М.С. Воронцову, первоначально даже отказывался от встреч с ним. Первая беседа Ф.Ф. Вигеля и М.С. Воронцова продолжалась около получаса. Разговор начался преимущественно с вопросов, связанных с краем, куда был назначен М.С. Воронцов. Причем Ф.Ф. Вигель ничего не просил для себя, не выражал никаких пожеланий относительно службы. Прощаясь, М.С. Воронцов попросил Ф.Ф. Вигеля посетить его для более подробной беседы. Через несколько встреч с М.С. Воронцовым Ф.Ф. Вигель был вынужден признать, что он находился «в совершенном его распоряжении. Он обошел меня, да и я, кажется, не совсем ему был противен»[395].

В результате Ф.Ф. Вигель, незадолго до встречи с М.С. Воронцовым оставивший службу, был готов вновь поступить на нее.

Следует упомянуть, что и в последующие годы государственной деятельности М.С. Воронцов хранил верность своим методам в выборе сослуживцев, к какой бы социальной группе они ни принадлежали. Это доказывает и пример поступления на службу Н.Н. Мурзакевича, который был сыном дьякона Успенского собора Смоленска. Он обучался в семинарии, а в 1825 г. поступил на этико-политическое отделение Московского университета.

В 1836 г. Таврический губернатор А. И. Казначеев представил Н.Н. Мурзакевича М.С. Воронцову. Через некоторое время, проезжая мимо Алупки, Н.Н. Мурзакевич получил приглашение М.С. Воронцова, но, смущаясь своего внешнего вида после долгого путешествия, попросил извинения через посланного чиновника Фацарди и не решился явиться. После второго приглашения Н.Н. Мурзакевич отправился в Алупкинский дворец в поношенных сапогах и потертом сюртуке. Будучи радушно принят М.С. Воронцовым, он целый час беседовал с генерал-губернатором, который подробно распрашивал Н.Н. Мурзакевича об увиденном в крае. М.С. Воронцов с особым удовольствием поддержал суждение Н.Н. Мурзакевича о необходимости сохранить и изучить местные памятники; так, предложение перевести на русский язык ханские надгробные надписи в Бахчисарае тут же было поручено осуществить состоявшему при М.С. Воронцове переводчику с восточных языков А.А. Борзенко. Вечером М.С. Воронцов еще полтора часа беседовал с Н.Н. Мурзакевичем, сделавшим в результате важный вывод, что М.С. Воронцов способен был находить необходимых для работы людей. Им не нужно было искать покровителей для представления генерал-губернатору, который умел найти подход и завоевать расположение заинтересовавшего его человека, чтобы затем определить его к себе на службу. Так, в одном из своих писем К.Я. Булгаков сообщает, что М.С. Воронцову удалось «выпросить» себе Казначеева, к нему же назначены Бруннов и Марини: «Все трое в восхищении, да есть отчего: приятнее начальника иметь нельзя»[396].

К сожалению, мы не имеем достаточных сведений о личности А. И. Казначеева, который был правителем канцелярии М.С. Воронцова в 1823 г. Из писем А.А. Закревского мы узнаем, что А.И. Казначеев, еще будучи старшим адъютантом А.А. Закревского, был послан к М.С. Воронцову, назначенному командиром Русского оккупационного корпуса во Франции. В одном из Писем А.А. Закревский сообщает М.С. Воронцову, что Казначеев должен передать сведения, подтверждающие дружеское расположение А.А. Закревского к М.С. Воронцову[397]. Еще одним свидетельством того, что А.И. Казначеев принадлежал к кругу близких знакомых М.С. Воронцова еще со времени военных кампаний начала столетия, является тот факт, что И.В. Сабанеев, близкий друг М.С. Воронцова, один из его сподвижников в походах 1812–1815 гг., хранил у А.И. Казначеева свои записки по различным военным вопросам[398].

Вероятно, А.И. Казначееву, как полковнику, было предоставлено право выбора — остаться у М.С. Воронцова по военной части или по гражданской. Он выбирает последнее, становится действительным статским советником, и в 1823 г. возглавляет канцелярию генерал-губернатора Новороссийского края и наместника Бессарабской области М.С. Воронцова. Впоследствии М.С. Воронцов писал А.Х. Бенкендорфу, что питает к А.И. Казначееву братскую дружбу, а по его характеру и сердцу уважение, что не знает более благонамеренного человека, души более чистой[399].

Во время встреч и бесед с теми, кто желал служить под его началом, М.С. Воронцов в первую очередь старается выяснить уровень профессионализма кандидатов. При этом особое значение имели их нравственные качества, репутация в обществе. Высокие требования, предъявляемые М.С. Воронцовым к своим подчиненным, определялись историческими, экономическими и политическими особенностями развития региона. «Здесь не могло быть той рутины, которая царила во внутренних губерниях страны. Сама жизнь требовала от администрации постановки множества новых, ответственных задач», — подчеркивает в своем исследовании Е.И. Дружинина[400]. На отношения М.С. Воронцова с подчиненными оказывали влияние традиции, вынесенные им из семьи, и прежде всего пример его отца Семена Романовича Воронцова. По отзывам современников, С.Р. Воронцов был образцовый руководитель и неусыпный ходатай за своих сослуживцев, готовый променять для их повышений и отличий те награды, какие предлагались ему самому. Подобный стиль был присущ и Михаилу Семеновичу, и это проявилось в полной мере на новом месте его службы.

К началу деятельности в Одессе, центре управления регионом, М.С. Воронцову удалось сформировать основу своего административного аппарата генерал-губернатора. В него вошли упомянутые нами выше четыре адъютанта и следующие гражданские чиновники: А.И. Казначеев, в прошлом, как мы писали, боевой офицер, участник военных кампаний начала века; В. И. Туманский — потомок известного в Малороссии дворянского рода (учился в Харьковской гимназии, заканчивал образование в Париже; был близок к Рылееву, Крылову, другим литераторам того времени); Н.С. Завалиевский — сын отставного петербургского вице-губернатора, отставной офицер гвардии саперного батальона; Н.М. Лонгинов — брат статс-секретаря Императрицы; П.Я. Марини (к сожалению, биографических сведений найти не удалось); барон Ф.И. Бруннов (принадлежал к старинной фамилии курляндских дворян, завершил образование в Лейпцигском университете; начал службу в эпоху конгрессов под руководством князя Стурдзы и графа Каподистрия); А.И. Левшин (учился в Харьковском университете, служил в департаменте сельского хозяйства и одно время был председателем ученого комитета Министерства государственных имуществ).

В составе первого административного аппарата М.С. Воронцова — люди, получившие серьезное образование и к моменту поступления в администрацию к М.С. Воронцову уже хорошо зарекомендовавшие себя на начальном этапе своей служебной карьеры. Хотелось бы отметить, что в Новороссии, как и на Кавказе, к М.С. Воронцову тянулись способные молодые люди, желавшие начать служить именно под его началом. Назовем годы жизни некоторых из сотрудников Воронцова: И.Г. Сенявин (1801–1851), В.М. Шаховской (1801–1850), В.И. Туманский (1800–1860), Ф.И. Бруннов (1797–1875), А.И. Левшин (1799–1879).

Можно предполагать, что их ровесниками были и Н.С. Завалиевский и К.К. Варлам, точные даты рождения которых, к сожалению, нам пока неизвестны. Таким образом, большая часть первого административного аппарата — молодые люди, средний возраст которых 23–24 года. Предполагалось, что возглавит будущую канцелярию А.И. Казначеев, а начальником одного из отделений станет Н.М. Лонгинов, который и отразил в своих путевых записках начало деятельности М.С. Воронцова на посту генерал-губернатора.

Необходимо отметить, что М.С. Воронцов начал активно заниматься вопросами управления краем еще по дороге в Одессу. Во время путешествия он встречался с членами местных администраций, принимал представителей различных слоев населения, при этом Н.М. Лонгинов всюду следовал за М.С. Воронцовым, собирая дела «в портфель». Прибыв 19 июля 1823 г. в Херсон, М.С. Воронцов получил от Таврического губернатора известие о признаках чумы в Феодосии и решил тотчас покинуть Херсон, успев принять перед этим просителей. Уже 30 июня в 9 часов утра граф с окружением находился у адмирала Грейга на его мызе в двух верстах от Николаева. Адмирал Грейг демонстрировал генерал-губернатору строительство кораблей, арсенал адмиралтейства и пр. М.С Воронцов отдал распоряжение о строгих карантинных мерах в военных портах и ‹ вытребовал у Грейга два военных судна в свое распоряжение для более быстрой, чем по суше, перевозки почты из Одессы в Крым[401].

В Одессу генерал-губернатор прибывает вечером 21 июля. 22 июля состоялось парадное представление всех сословий, а после обедни в церкви — прием различных рапортов «от мест и лиц подчиненных»[402].

Этот день, положивший начало многолетней деятельности М.С. Воронцова на посту генерал-губернатора, завершился спектаклем в Одесском театре, где появление графа было встречено криками «Ура!», что привело его в величайшее замешательство. Нужно заметить, что в предыдущих местах по дороге в Одессу М.С. Воронцов старался отменять торжественные приемы в свою честь. «Последующие дни пребывания нашего в Одессе, т. е. 23, 24, 25 числа, были цепью приема бесчисленных прошений и жалоб на разные отягощения. Во всем том я имел довольно хлопот, ибо в Одессе мы никого из Ланжеронской канцелярии не нашли. Инзов всех переселил в Кишинев»[403].

Столкнувшись с тяжелым положением дел в Кишиневе и в Бессарабии, М.С. Воронцов, вероятно, еще раз утвердился во мнении, что изменить ситуацию к лучшему без правильно подобранных, т. е. честных, надежных, отличающихся высокими деловыми качествами сотрудников будет невозможно. «Одним словом, край сей должно вновь создать, и если бы Бог послал графу благородных и деятельных людей, то сия земля, сама по себе благодатная, обратилась бы в рай. Теперь мы только доходим до всего повернее, а после станем расплачиваться, кому чем придется»[404]. Оставив 6 августа Кишинев и посетив Измаил, Килию, Аккерман, М.С. Воронцов возвращается в Одессу, где отдает распоряжение А.И. Казначееву и Н.М.Лонгинову заняться созданием новой канцелярии и подбором общего штата служащих.

До назначения М.С. Воронцова канцелярия генерал-губернатора А.Ф. Ланжерона делилась в целом на четыре подразделения, два из которых занимались обработкой самой разнообразной информации, поступавшей из новороссийских губерний; дела военного и медицинского характера рассматривались в специальных частях главной канцелярии. Помимо четырех управляющих, в канцелярию входили: губернские секретари, архивариус, обер-аудитор, письмоводитель и другие чиновники[405].

Для успешного делопроизводства требовалось более четко распределить обязанности между чиновниками, назначив каждого отвечать за определенное направление. При этом М.С. Воронцов подбирал для службы людей, умеющих творчески мыслить, и старался не сковывать их инициативу, поручая им в особых случаях ведение важных дел Кроме того, М.С. Воронцов привык лично вникать во все вопросы, для чего считал необходимым постоянно объезжать территорию края с инспекционными поездками. Чтобы справиться с этой задачей, требовались специальные помощники в составе штата канцелярии генерал-губернатора.

Итак, прежде чем приступать непосредственно к созданию новой канцелярии в Одессе, А. И. Казначеев и Н.М. Лонгинов составляют план будущих действий:

1. Изучить все направления будущих дел и их количество, чтобы точно определить число необходимых для службы людей, производителей и писцов.

2. Установить количество всех местных чиновников, постараться определить их способности и возможное направление деятельности каждого.

3. И наконец, разобраться с суммами окладов, «чтобы знать, будет ли из чего и сколько назначить жалование тем, кто онаго не имеет»[406].

Таким образом, сотрудникам М.С. Воронцова фактически предстояло создать новый административный центр по управлению регионом.

Канцелярию решено было разместить на нижнем этаже дома градоначальника, верхние десять меблированных комнат предназначались для А.И. Казначеева. Но возникла серьезная проблема с появлением новой статьи расходов на обстановку служебных помещений. Дело осложнялось тем, что от старой канцелярии не осталось никаких денежных сумм и даже был долг, примерно на две тысячи, за канцелярские материалы. Притом новые служащие М.С. Воронцова обнаружили в помещении лишь архивные шкафы, не было ни стульев, ни чернильниц и прочего необходимого для работы чиновников. «Не знаю, откуда граф возьмет на первый раз денег, необходимо просить из казны, как на единовременные издержки, так жалование новым чиновникам»[407].

1 августа М.С. Воронцов отправился вместе с Левшиным из Одессы в Крым, поручив А. И. Казначееву продолжать заниматься планом создания канцелярии. Казначеев и Лонгинов ежедневно работали вместе, классифицируя направления будущих дел. Предполагалось учредить пять отделений, которые, в свою очередь, делились на столы, и добавить отдельные четыре части: казначейскую, архивную, экзекуторскую и журналистскую.

В результате их деятельности канцелярия Новороссийского генерал-губернатора и полномочного наместника Бессарабской области, генерал-адъютанта и генерал-лейтенанта графа М.С. Воронцова была упорядочена. В сравнении с 1822 г. штат канцелярии увеличился, но ее структура стала более функциональной[408]. Каждое отделение имело начальника и двух-трех столоначальников, возглавлявших отдельные подразделения. Причем почти все ведущие должности заняли лица, лично выбранные М.С. Воронцовым и вместе с ним прибывшие в Одессу.

Чиновники по особым поручениям объезжали регион и собирали необходимые сведения о его состоянии, они делились на военных и статских, последние являлись в основном представителями ведомства Министерства иностранных дел. Это обстоятельство, как и наличие среди членов канцелярии значительного числа военных, объяснялось, с одной стороны, пограничным расположением региона, развитие которого имело стратегическое значение. С другой стороны, большинство членов канцелярии — участники военных кампаний начала столетия, кавалеры российских и иностранных орденов, имели медали за 1812–1814 гг. Учитывая воинское прошлое самого М.С. Воронцова, можно предположить, что именно из этой среды ему было легче выбирать себе сослуживцев.

В 1826 г. выходит распоряжение правительства, в котором штаты канцелярии военных генерал-губернаторов, военных губернаторов и генерал-губернаторов (утвержденных 13 февраля 1826 г.) были сведены в специальную таблицу, в которой губернии разделены на 12 групп с учетом каждой. Новороссийская губерния была представлена отдельно под VII пунктом с примечаниями, что штат ее канцелярии такой же, как у генерал-губернатора Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний.

Канцелярия М.С. Воронцова была, по понятиям того времени, одной из самых многочисленных — 37 чиновников (40 800 рублей отпускаемых на год средств).

Необходимо отметить, что требования следовать данному постановлению были столь строги, что малейшие изменения штатного расписания разрешались лишь после Высочайшего утверждения[409].

Канцелярия Воронцова дополнительно включала в себя и 9 человек Бессарабского управления.

После выхода постановления, согласно списку от 17 ноября 1827 г., в канцелярии произошли следующие изменения: появилась должность управляющего Новороссийскими губерниями и Бессарабской областью, что было вызвано вынужденным отсутствием М.С. Воронцова. Это место занимал одесский градоначальник, тайный советник граф Ф.П. Пален; правителем канцелярии становился коллежский советник М. И. Леке, а имя А. И. Казначеева мы встречаем среди чиновников по особым поручениям; в сравнении с 1825 г. отделения четко не выделены по своей специализации, и вместо пяти (включая Бессарабское) их оставлено четыре[410].

В 1845 г. М.С. Воронцов приступил к исполнению обязанностей Кавказского наместника и главнокомандующего кавказскими войсками, но при этом за ним сохранился пост Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора. Канцелярия генерал-губернатора состояла из управляющего, заведующего делами канцелярии; пяти отделений (распорядительно-хозяйственное, судное, Бессарабское, карантинное, счетное); в каждом отделении — начальник и столоначальники. При этом сохранялись должности казначея, экзекутора, архивариуса, переводчика восточных языков и журналиста.

Отдельное подразделение именовалось «Дежурство» и включало троих дежурных штаб-офицеров, дивизионного доктора, обер-аудитора, провиантского чиновника (всего шесть человек). Комиссия Новороссийских пароходов состояла из десяти человек, а Главный статистический комитет Новороссийского края из директора и редактора. Так выглядело Главное управление Новороссийского края и Бессарабии в 1845 г.[411].

Согласно установленным правилам, к делопроизводству канцелярий принадлежали следующие вопросы: дела секретные; переписка по обозрению губерний и составлению годовых отчетов; переписка по делам общественного самоуправления и дворянских выборов; выдача заграничных паспортов, производство дел по губернской и воинской повинности; переписка с военным начальством по движению и использованию войск; переписка по делам печати.

Для того чтобы представить стиль работы М.С. Воронцова и сотрудников его канцелярии, порядок ведения дел, исходя из немногочисленных сведений, содержащихся в воспоминаниях современников М.С. Воронцова, можно попытаться восстановить один из рабочих дней генерал-губернатора и сотрудников его канцелярии.

В семь часов утра М.С. Воронцов кратко записывал хронику предыдущего дня. Две соседние с кабинетом М.С. Воронцова комнаты были предоставлены начальнику 1-го распорядительного отделения Н.М. Лонгинову, который к тому же отвечал за частную переписку. Одна комната предназначалась для его проживания, другая находилась под ведением Н.М. Лонгинова, и в ней безотлучно находились три писца для ведения переписки и «печатания» пакетов (вероятно, имеется в виду регистрация корреспонденции). При этом записи в «Журнале исходящей корреспонденции», судя по почерку, выполнялись лично М.С. Воронцовым[412]. Следует отметить, что деловое общение между членами администрации М.С. Воронцова осуществлялось на русском языке. По отзывам современников, со времени М.С. Воронцова русский язык стал господствующим в Одессе[413].

Как вспоминал М.П. Щербинин, бывший в свое время личным секретарем М.С. Воронцова, он был обязан ежедневно являться к М.С. Воронцову в 7 часов утра. Около 8 часов в кабинет входили дежурный адъютант и офицеры, полицмейстер и сотрудники М.С. Воронцова по письменной части. После беседы с ними генерал-губернатор просматривал поступившую корреспонденцию. Обычно в 9 часов следовал завтрак, который состоял из чая, куска белого подсушенного хлеба с маслом и яйца всмятку. Вообще Воронцов ел в течение дня два раза. Обедать он садился в шесть часов пополудни. По словам современников, Воронцов любил простые, особенно народные блюда. Фрукты употреблял редко, квас и другие популярные напитки не терпел, вне отведенного времени никогда не пил, как бы ни мучила его жажда. Последнее особенно поражало его молодых спутников во время долгих и изнурительных поездок верхом по Кавказу. Выносливость М.С. Воронцова была удивительной.

После чая M.C. Воронцов возвращался к письменному столу и начинал диктовать своим секретарям проекты по различным вопросам. Причем, диктуя иногда записку в течение трех часов, он переходил для отдыха к другому занятию — «разговору» с пришедшим лицом, но на следующее утро, спросив: «На чем стали?» — продолжал начатое.

Начальники отделений канцелярии ежедневно по очереди приезжали с докладами к генерал-губернатору. После обеда в 5 или 6 часов вечера М.С. Воронцов совершал пешеходную или конную прогулку, во время которой внимательно наблюдал за происходящим вокруг, сообщая о неполадках местным властям. По вторникам и субботам М.С. Воронцов в своей канцелярии на бульваре в доме графа Потоцкого принимал просителей. Во время отсутствия М.С. Воронцова к правителю канцелярии стекались сведения из разных областей региона, практически по всем вопросам управления краем. Эти данные переправлялись М.С. Воронцову.

Так, из сохранившейся переписки МС Воронцова с А.Я. Фабром мы видим, что правитель канцелярии регулярно сообщает генерал-губернатору сведения о дорожном строительстве, транспорте, сельском хозяйстве, торговле. В 1838 г. письма отправляются из Одессы в Англию, гле находился в это время М.С. Воронцов, с интервалом буквально в несколько дней. В одном из писем Фабр уведомляет, что по приказу М.С. Воронцова объяснился с А.М. Загряжским насчет его занятий по службе. Говоря о том, что Загряжский хотел рекомендовать что-то новое губернаторам, Фабр пишет, что ни один начальник губернии ни к чему не приступит без разрешения М.С. Воронцова. При этом все распоряжения должны быть согласованы с постановлением правительства[414].

Отчетность правителя канцелярии столь доскональна, что фабр в 1841 г. отправляет М.С. Воронцову присланные из Симферополя деньги, пожертвованные для Елизаветграда; на документе приписка «возвращено в Одессу»[415]. В другом письме Фабр докладывает, что Херсонский военный губернатор пишет в донесении об уголовных преступлениях в Тираспольском уезде, дошедших до того, что убивают ответственных за порядок — убит вахмистр и военный поселянин. Земская полиция бездействует, несмотря на происходящие грабежи и разбои. Фабр предполагает, что губернатор донес или донесет о событиях в Петербург, откуда последует военная команда, но лучше, советует он, принять меры самим, не откладывая[416]. Таким образом, правитель канцелярии подробнейшим образом рапортует о любых изменениях в регионе. При этом губернаторы в отсутствие М.С. Воронцова ставят в известность правителя канцелярии о возникших в губерниях проблемах и своих решениях.

Правитель канцелярии являлся одним из самых доверенных лиц в администрации, что особенно проявлялось в период отсутствия М.С. Воронцова в регионе, когда правитель канцелярии был обязан принимать и изучать всю поступавшую в канцелярию информацию и оперативно докладывать о ней генерал-губернатору. Необходимо отметить, что должности правителей канцелярии или начальников отделений были прекрасной школой управления: не случайно, что многие из тех, кто занимал при М.С. Воронцове эти посты, станут впоследствии, как мы уже писали, видными государственными деятелями.

Успешная деятельность М.С. Воронцова в подборе лиц для своей администрации во многом определялась, как справедливо замечал А.П. Ермолов, его личными качествами, характером, образованием, социальным положением, опытом предыдущей деятельности. М.С. Воронцов стремился к доверительным, неформальным отношениям со своими подчиненными, но при этом они знали, что советы и возражения граф принимал только наедине, что противодействий своим планам не терпел, противников не щадил, не выносил нарушения правил общественного приличия, жестокого обращения с низшим классом, взяточничества, презрения к установленному порядку. Генерал-лейтенанта Загряжского и майора Иванова настойчиво преследовал, пока их не исключили со службы за нарушения карантинных и таможенных правил.

По словам Мурзакевича, за десятки лет службы М.С. Воронцов лишь однажды вышел из себя, выгнав дежурного штаб-офицера Семякина из кабинета за неточный доклад (но, увольняя, дал такую рекомендацию, что Семякин вскоре получил в командование полк). Требовательность М.С. Воронцова к своим подчиненным была столь велика, что даже близкие друзья не могли не отметить, что «сколько он приятен в частной жизни, столько по деловым отношениям он тяжел и самоуправен»[417] (писал в одном из писем П.Д. Киселев к А.А. Закревскому).

Мы уже говорили о том, что, по словам современников, М.С. Воронцов умел дорожить временем. Где бы он ни находился, он старался не менять своего привычного рабочего распорядка дня. Современники отмечали феноменальную работоспособность Александра Романовича Воронцова, называя его «душесильным, кремневым» человеком. Такое определение можно по праву отнести и к М.С. Воронцову. «Мудрые язычники утверждали, что жизнь есть должность: а для вас, возлюбленный граф, должность есть жизнь»[418], — писал в 1843 г. Ю.Н. Бартенев к М.С. Воронцову. Хотелось бы обратить внимание, насколько эти слова созвучны высказываниям самого М.С. Воронцова в период его командования Русским оккупационным корпусом во Франции, когда, думая о вынужденной отставке, он писал А.А. Закревскому: «Я совсем не думаю, чтоб я нужен был по службе, напротив, она мне нужна»[419].

Во время участия М.С. Воронцова в военных событиях первой четверти XIX столетия получили развитие такие черты его характера, как уверенность в собственных силах, настойчивость, самообладание, умение влиять на окружающих. Предъявляя высокие требования к себе, он хотел видеть подобную отдачу в работе и у своих подчиненных. В тех условиях отношения между начальником и подчиненными определялись воинским уставом, но и тогда М.С. Воронцов, наравне с А.П. Ермоловым, имел особый авторитет в армии.

Решение многочисленных хозяйственных проблем, в том числе управления, было невозможно без слаженной работы подчиненных Воронцова, многие из которых начинали свою службу без жалованья. Для канцелярии Новороссийского края в 1823 г. отводилась сумма около 13 тысяч рублей ассигнациями и для Бессарабии — 5200 рублей серебром. При этом деньги были распределены между старыми чиновниками, а вновь прибывшие из Петербурга должны были ожидать поступления дополнительных ассигнований.

Учитывая сложившуюся ситуацию, М.С. Воронцов нанимает в Одессе для некоторых чиновников дом, в котором они получили квартиры. Для поездок к генерал-губернатору, поселившемуся по прибытии в Одессу в нескольких кварталах от города, М.П. Щербинин брал лошадь из конюшни М.С. Воронцова. Известны случаи, когда М.С. Воронцов оказывал денежную помощь поступавшим к нему на службу из собственных средств[420].

В сложившихся условиях М.С. Воронцову, как руководителю, необходимо было сохранить здоровую моральную и деловую обстановку в своем окружении. По наблюдениям Ф.Ф. Вигеля, генерал-губернатору это удалось благодаря его беспристрастности и умению обращаться с подчиненными одновременно и «умеренно-ласково и умеренно-повелительно»[421]. Понимая непростую ситуацию, в которой оказались прибывшие с ним из Петербурга новые чиновники, он приглашал всех отобедать у него дома. Как вспоминает Ф.Ф. Вигель, пользовавшийся почти ежедневно этим приглашением, общество в доме генерал-губернатора делилось на две части. Первая состояла из «избранных» и собиралась в гостиной у графини Е.К. Воронцовой. Там можно было найти Раевского, Марини, Пушкина, Бруннова, Сенявина, Франка. В бильярдной собиралось «полуплебейское общество»[422], как называет его Ф.Ф. Вигель, т. е. состоящее в основном из служащих М.С. Воронцова, причем сам генерал-губернатор редко покидал приглашенных, по вечерам же большинство чиновников собиралось у Казначеева. Такое поведение М.С. Воронцова и его ближайших помощников принесло желаемые результаты — М.С. Воронцов сумел создать в Одессе необходимые обстановку и условия работы для своего аппарата. «Я не мог надивиться совершенно доброму согласию, царствовавшему между сим смешанным, перемешанным обществом, жившим несколько отдельно от городского; не было зависти, ни интриг, ни даже пересудов, иногда только давали необидные насмешки»[423], — писал Ф.Ф. Вигель.

Елизавета Ксаверьевна Воронцова, будучи председательницей женского благотворительного общества, привлекала для работы в нем многих жен и дочерей служащих, которые часто посещали ее салон, известный далеко за пределами Одессы. В то же время сыновья сослуживцев М.С. Воронцова могли получить в Одессе хорошее образование. Так, член «попечительского комитета» иностранных поселенцев Фадеев отдает своего сына в пансион Тритена — лучший в городе, где преподавали профессора Одесского лицея[424]. Служащие М.С. Воронцова имели право пользоваться литературой из его библиотеки.

Одесса во времена правления М.С. Воронцова стала подлинным научным, культурным и просветительским центром огромного региона. Как отмечали современники, М.С. Воронцов, как отблеск трона, «поразил и ослепил ее»[425]. В городе жили известные литераторы, художники, представители польской аристократии, видные государственные деятели, богатые негоцианты. «Светлейшего князя Воронцова обожали. Он заботился о крае, поощрял местных ученых, украсил Одессу прекрасными зданиями, был обходителен и гостеприимен»[426]. Это был период подлинного величия Одессы.

В 1837 г. Одесса принимала Императора Николая Павловича и Императрицу Александру Федоровну. В зале биржи, роскошно декорированном, состоялся бал в честь Высочайших гостей. Государь подошел к красавице графине Потоцкой и прошелся с ней в полонезе, танце истинно рыцарском, в котором каждый жест кавалера подчеркивал его преклонение перед прекрасной дамой. Одесса того времени славилась и своими красавицами. Всех великосветских дам причесывал в Одессе знаменитый Леонард, бывший куафером у Марии-Антуанетты. Беспошлинный ввоз в Одессу иностранных вин, материй, кружев, фруктов, мебели давал возможность жить одесситам с европейской роскошью и вкусом При Воронцове Одесса хорошела год от году. Набирал известность Одесский театр, в котором можно было услышать лучших европейских исполнителей. Славились рестораны, причем не только французские, но и русские. Благоустраивались и другие города региона.

В конце 1844 г. М.С. Воронцов был назначен главнокомандующим отдельным Кавказским корпусом и наместником Кавказским с оставлением в прежних званиях и должности.

По воспоминаниям современников, это назначение вызвало буквально смятение и переполох в Одессе «Трудно вообразить, какую суматоху произвело это назначение в кругу служащих; все захотели служить при наместнике; бедному утомленному старику не давали ни отдыха, ни прохода военные и гражданские чины»[427]. С шести часов утра до шести вечера М.С. Воронцов принимал доклады, различные записки. Одних просьб об адъютанстве было около двухсот. Помимо опытных служащих, находившихся с ним долгие годы, М.С. Воронцов хотел привлечь на Кавказ образованных молодых людей. На Кавказе под началом М.С. Воронцова служило немало замечательных и незаурядных людей: Г.В. Абах, Е.Л. Вердеревский, И.И. Иосилиани, В.В. Кочубей, А.Ф. Крузенштерн, Я.П. Полянский, В.А. Соллогуб, Н.В. Ханыков, И.А. Бартоломей, Г.Г. Гагарин, А.М. Дондуков-Корсаков, И.И. Ходзько. Так постепенно складывалось понятие «чиновник воронцовской школы», сохранившееся на долгие годы и после смерти М.С. Воронцова. Об этой школе мы поговорим немного позже.

Отношения М.С. Воронцова с представителями центральных органов власти

Генерал-губернаторы 20-30-х гг. XIX в., назначаемые на этот пост, конечно, были заинтересованы в создании собственного административного аппарата, но не могли не знать при этом, что при их предшественниках уже сложился и действует аппарат чиновников, знания и опыт которых необходимо использовать. Положение генерал-губернаторов осложнялось тем, что им подчинялись несколько губерний, в каждой из которых губернатор имел свой административный аппарат.

Генерал-губернатор приступал к выполнению своих обязанностей, уже имея собственный план действий, от его административных способностей зависело, сможет ли он соединить свои представления с намерениями гражданских губернаторов, продолжить начатое предшественниками и одновременно подготовить почву для собственных начинаний.

Одним из ярких примеров участия М.С. Воронцова в административно-политическом управлении подчиненного ему региона является его деятельность в Бессарабской области.

Как было сказано выше, с первых дней пребывания в Одессе в должности генерал-губернатора Новороссийского края и наместника Бессарабской области М.С. Воронцов занимался приемом бесчисленных прошений и жалоб по различным вопросам. Придерживаясь установленного правила лично знакомиться с ходом дел на управляемых территориях (чему МС Воронцов останется верен на протяжении всей государственной службы), преодолев 160 верст за 13 часов, генерал-губернатор Новороссии и наместник Бессарабии в сентябре 1823 г. прибывает в Кишинев. В Кишиневе М.С. Воронцов и его подчиненные принимают сотни жалоб от просителей, заполнивших графскую квартиру. «Не могу вам описать всех тех мерзостей и беспорядков, которые мы нашли по всем частям. Законы в бездействии; финансы в запустении и без отчетности; народ в угнетении; полиция же „деспотствует“; варварство на каждом шагу»[428].

Как таковая канцелярия М.С. Воронцова еще не существовала, но для продуктивной работы в столь сложной ситуации он распределяет обязанности между служащими следующим образом: Бруннов занимается проблемами судебных мест, Марини — вопросами переселенцев из Прута; Лонгинов разбирается с жалобами на полицию. «Я (Лонгинов. — О.3.) привел в трепет всю здешнюю полицию. Много рассказывать все происходящие от нея злоупотребления и мерзости. Немногие достойны простого отрешения, но очень многие попадут под суд»[429].

Резкой критике подвергаются действия в первую очередь вышестоящих чиновников начиная с Инзова, который, по словам Лонгинова, ограничивался ведением обыкновенных бумаг, не вникая при этом в суть проблемы. Подобную характеристику заслужил и губернатор Катакази.

Ф.Ф. Вигель отмечал в своих воспоминаниях, что со времени присоединения Бессарабской области к России заметную роль в местной администрации играл вице-губернатор Крупенский, распоряжавшийся казенными средствами как собственными, при попустительстве Бахметева и Инзова. С приездом М.С. Воронцова он должен был оставить службу и расплатиться имением за «неосторожно сделанные казенные займы»[430]. На место Крупенского был назначен Херсонский вице-губернатор В.В. Петрулин, бывший в свое время адъютантом у герцога Ришелье. По словам Вигеля, Петрулин был чрезвычайно честным, добродушным человеком, отличавшимся особой работоспособностью. По просьбе М.С. Воронцова Петрулин сразу после прибытия посетил Вигеля для знакомства с будущим сослуживцем. Таким образом, один из первых визитов М.С. Воронцова в качестве наместника в Бессарабию завершился отстранением от должности представителей местной администрации и назначением на их место новых людей.

Об этих действиях М.С. Воронцов был обязан сообщать в Петербург.

Новый полномочный наместник Бессарабии докладывал министерству, что земское полицейское управление вверенной ему области находится в весьма расстроенном состоянии, что большинство действий управления противозаконны, а злоупотреблениям нет предела. Причем меры, принимаемые высшим начальством для улучшения создавшегося положения, подчеркивал М.С. Воронцов, бесполезны, так как избираемые дворянством исправники и заседатели весьма ненадежны[431], что, по его мнению, выражалось в халатном ведении дел (отсутствии отчетности), незнании законов и русского языка (последнее было особенно важно ввиду приближавшихся сроков переселения в Бессарабию 20 000 казенных крестьян из малоземельных губерний)[432].

Со дня вступления М.С. Воронцова на пост наместника Верховный совет отстранил от должностей за различные преступления двух исправников и нескольких заседателей.

В своем донесении наместник утверждал, что он противник не только напрасных, но и в целом любых перемен, исключая необходимые изменения в управлении. При этом М.С. Воронцов замечал, что не желает посягать на привилегии подданных любого сословия и состояния, но в данной конкретной ситуации он просит принять меры для полезного развития доверенного ему края[433]. Он предлагал назначить в земские учреждения местных жителей Бессарабии, отличавшихся своей надежностью. Мнение М.С. Воронцова было признано справедливым, однако управляющий Министерством внутренних дел считал, что выборы на государственные должности в Бессарабии не оправдали ожиданий правительства ввиду малочисленности и бедности местного дворянства. По мнению министра, именно последнее обстоятельство служит причиной отсутствия необходимых нравственных правил у лиц, выбранных из среды дворянства Бессарабской области на государственные должности[434].

Таким образом, начало деятельности М.С. Воронцова на посту наместника ознаменовалось его прямым вмешательством в дела политического и административного управления в Бессарабской области. Причем подобные решения выносились на рассмотрение правительства лишь после внимательного изучения М.С. Воронцовым и его администрацией каждого вопроса.

29 февраля 1828 г. утверждается Положение для управления Бессарабской областью[435].

Указ 1828 г. стал своеобразным подведением итогов политико-административной деятельности М.С. Воронцова на начальном этапе его службы в должности генерал-губернатора. Как вспоминали современники, при Инзове край был своеобразной республикой. После назначения М.С. Воронцова местные власти решили, что при нем настанет полная свобода действий, зная довольно либеральные взгляды М.С. Воронцова на некоторые вопросы. «Спросили бы они в Великобританских колониях, как либеральничают там англичане. Спокойная твердость Воронцова всех поразила; в нем более чем наместника, увидели наперсника царского. Как бы то ни было, с самой первой минуты, во все время многолетнего управления своего, не встретил он и тени сопротивления»[436].

М.С. Воронцов стремился, по мере возможности, к независимому от министерской власти управлению регионом, считая, что, находясь непосредственно в крае, он лучше знает его потребности и необходимые меры для развития.

В 1828 г. министром внутренних дел Российской Империи становится А.А. Закревский, долгие годы находившийся в дружеских отношениях с М.С. Воронцовым. Это назначение способствовало тому, что отношения генерал-губернатора с верховными властями Санкт-Петербурга значительно упрощались. Так, в письме А.А. Закревского к М.С. Воронцову от 26 июня 1828 г. содержится важная информация об активном участии генерал-губернатора в административно-политическом управлении краем: «Я имею список кандидатов в губернаторы, доставшиеся мне от моего предшественника: но оный наполнен такою дрянью, что трудно сделать из него порядочный выбор, а потому и не желаю его вам сообщать»[437]. Далее А.А. Закревский сообщает М.С. Воронцову, что хотел бы ознакомиться с его предложениями по этому вопросу, более того, он готов согласиться с выбором М.С. Воронцова, но тогда ответственность за деятельность этих чиновников ляжет на генерал-губернатора.

В следующем послании к М.С. Воронцову от 4 августа 1828 г. А.А. Закревский информирует, что согласен сам найти кандидатуру на пост губернатора Бессарабии, так как М.С. Воронцов не смог предложить кого-либо на эту должность[438].

К сожалению, сведения, помогающие судить о взаимоотношениях М.С. Воронцова с главами местных администраций, немногочисленны. На основании имеющихся данных была составлена следующая таблица.

Для М.С. Воронцова, в силу его характера и сложившегося стиля управления, было важно иметь на ведущих административных должностях своих единомышленников, готовых исполнять его планы, разделяющих его взгляды на те или иные проблемы, будь то вопросы сельского хозяйства, транспорта, торговли и др.

К моменту назначения М.С. Воронцова губернаторы подведомственных ему губерний менялись довольно часто. Приведем в качестве примера Екатеринославскую губернию:[439] 1797 г. — Селецкий, 1800 г. — Николаев, 1801 г. — М.П. Миклашевский, 1802 г. — С.А. Беклешовский, 1804 г. — П.И. Берг, 1809 г. — К.С. Гладкий, 1817 г. — И.Х. Карагеорги, 1820 г. — В.А. Шемиот, 1823 г. — Т.М. Цалабан. Это объяснялось рядом причин, в том числе и тем, что губернатор, помимо глубокого и разностороннего образования, должен был иметь способности к административной работе, определенные черты характера, навыки и опыт. В 1825 г. М.С. Воронцов отправляет на имя Императора Александра Павловича письмо с просьбой о перемещении Херсонского и Екатеринославского губернаторов[440]. Из этого письма мы узнаем, что М.С. Воронцов, выразив желание на перемещение Херсонского губернатора в Екатеринослав и, соответственно, Екатеринославского — в Херсон, получил на это согласие Херсонского губернатора А.Ф. Комстадиуса, но губернатор А.И. Свечин ответил отказом.

М.С. Воронцов обращается с просьбой к Императору посодействовать в этом вопросе, так как считает, что подобная смена губернаторов будет полезна для развития губерний. М.С. Воронцов вновь, как впоследствии в письмах к А.А. Закревскому, подчеркивает, что в настоящее время он не может предложить на рассмотрение Императора другие кандидатуры на должности губернаторов, так как, по его мнению, большая часть достойных кандидатов уже занята. М.С. Воронцов не имел намерения наказать Свечина и еще менее — лишать его службы, единственное, о чем он просит, это осуществить предполагаемый им обмен, так как этого требуют интересы Екатеринославской и Херсонской губерний. К сожалению, удалось найти мало достоверных данных о Свечине и Комстадиусе. Известно, что А.И. Свечин в 1824 г. занимал должность губернатора Екатеринославской губернии, имел чин статского советника и был кавалером ордена Святой Анны 2-й степени. А.Ф. Комстадиус, являвшийся Херсонским губернатором в 1826 г., имел чин действительного статского советника и был кавалером орденов Святой Анны 2-й степени, Святого Владимира 4-й степени, имел золотую шпагу с надписью «За храбрость». При этом А.И. Свечин сохранил свою должность вплоть до начала 1827 г. В своих воспоминаниях А.М. Фадеев дает следующую характеристику Свечину: «Добрый, но пустой, не долго держался на месте»[441].

Вероятно, события внутренней и внешней политической жизни России с конца 1825-го по 1827 г. не позволяли М.С. Воронцову произвести желательные изменения в губернских органах управления. Но постепенно, с течением времени ведущие административные должности начинают занимать лица из его ближайшего окружения.

Опыты новых назначений не всегда были успешны. Так, назначенный Екатеринославским губернатором бывший адъютант МС. Воронцова Франк («большой мой приятель, — пишет А.М. Фадеев, — но вовсе не созданный для того, чтобы быть губернатором»)[442], был вскоре переведен в Таганрог, а на его место назначен Н.М. Лонгинов. По данным на 1833 г., Екатеринославским губернатором был Н.М. Лонгинов, а Таврическим — А. И. Казначеев. По сведениям Новороссийского календаря на 1835 г., Керчь-Еникальским градоначальником становится князь З.С. Херхеулидзев.

Необходимо отметить, что М.С. Воронцову была предоставлена относительная свобода в подборе и расстановке кадров как для своего аппарата, так и для местных органов управления подчиненных ему губерний. Это подтверждает и письмо П.Д. Киселева к министру внутренних дел А.А. Закревскому: «Рудомоева твоего определил градоначальником в Феодосию, а граф Воронцов представляет Франка, но Государь мне сказал, когда я о сем представлял, что увидишь, что он Рудомоева собьет с места, потому что не по его представлению назначен. Напиши Рудомоеву, чтобы он вел себя аккуратно и осторожно»[443]. Однако, хотя Николай Павлович и подчеркивал самостоятельность М.С. Воронцова в выборе подчиненных, окончательно утверждал кандидатов он сам.

Еще одним свидетельством вмешательства М.С. Воронцова в решение кадрового вопроса внутри органов местного управления является его участие в деле А.Н. Муравьева, занимавшего должность председателя Таврической палаты уголовного суда (числился в этой должности в Новороссийском календаре на 1836 г.).

В одном из своих писем М.С. Воронцов, говоря о конфликте, возникшем между Таврическим губернатором А. И. Казначеевым и А.Н. Муравьевым, отмечает, что излишняя подозрительность последнего мешает не только его службе, но и бросает «тень на людей, которые, хотя как и все люди, и как он сам, часто могут ошибаться, но в прямом усердии к добру и к пользе службы, конечно, ему не уступают»[444].

Далее М.С. Воронцов предупреждает, что не принимает сторону ни одной из конфликтующих сторон, и просит А.Н. Муравьева впредь отправлять свои жалобы на имя министра юстиции, минуя М.С. Воронцова. На просьбу о смещении А.Н. Муравьева с должности Воронцову последовал сначала отказ, причем в одном из писем Муравьев сообщает, что М.С. Воронцов «должен быть в бешенстве, ибо ему никогда еще ни чем не отказывали»[445]. В итоге это дело завершилось назначением Муравьева в 1837 г. Архангельским губернатором. Как мы уже говорили, М.С. Воронцову было присуще стремление твердо идти к намеченной цели, добиваясь желаемого результата в любом вопросе.

Во время отсутствия генерал-губернатора его обязанности возлагались на управляющего Новороссийскими губерниями и Бессарабской областью. Так, в 1827 г. на эту должность был назначен Одесский градоначальник, тайный советник граф Ф.П. Пален, которому Фадеев дает следующую характеристику в своих воспоминаниях: «С его выдающимися способностями, отличным образованием, он мог быть прекрасным администратором, но по беспечности характера и предвзятому предубеждению, что в России, при том направлении и ходе дел, какое было вверху, — вообще делал мало, слишком мало»[446].

Ситуация с Ф.П. Паленом еще раз подтверждает мысль, что для административной работы, помимо глубокого и разностороннего образования, высоких нравственных качеств, требовались особые черты характера и заведомая предрасположенность к подобного рода деятельности.

В конце 30-х гг., во время отпуска М.С. Воронцова должность Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора исполнял П.И. Федоров, в обычное время занимавший пост Бессарабского военного губернатора, управляющего гражданской частью и Измаильским градоначальством. В отсутствие М.С. Воронцова в Одессе, как указывают современники, плелись против него инриги, центром которых было общество, собиравшееся в доме Л.А. Нарышкина. Многие знали, что негласно направляет эти интриги инспектор всей поселенческой кавалерии граф И.О. Витте. Военный губернатор Одессы и управляющий гражданской частью граф А.П. Толстой составил ежегодный по градоначальству отчет на имя Императора таким образом, что тот, сделав более 60 замечаний, передал его на обсуждение Комитету министров. Как пишет Н.Н. Мурзакевич: «Гроза готовилась разразиться сильная»[447]. Но, благодаря распорядительности и опыту в бюрократических вопросах Федорова, дело завершилось в пользу М.С. Воронцова. Была создана комиссия для разбора изложенных в отчете непорядков, и сообщено об этом правительству. Комитет министров не мог ничего предпринять против М.С. Воронцова, в то время как Толстой был вынужден оставить службу.

Однако недовольство некоторых членов Комитета министров было столь сильным, что занимавший до Толстого пост градоначальника Одессы А. И. Левшин сообщает М.С. Воронцову просьбу графа Строганова воздержаться от каких-либо просьб для Одессы или Новороссийского края, так как одно лишь упоминание имени М.С. Воронцова после истории с Толстым вызывает весьма негативную реакцию[448].

Эта история еще раз подтверждает существование весьма острой проблемы во взаимоотношениях между представителями генерал-губернаторской и министерской власти. Некоторые министры считали, что М.С. Воронцов пользуется чрезвычайно высокими полномочиями в Новороссии, превратив территорию края чуть ли не в собственное поместье[449]. Справедливости ради следует отметить, что столкновения между генерал-губернаторской и министерской властями происходили почти во всех регионах империи. Для М.С. Воронцова подобные отношения с министрами едва не закончились в 1827 г. отстранением его от должности. Уже будучи на Кавказе, М.С. Воронцов получил следующую характеристику сенатора К.Н. Лебедева: «Уважая Государя, он вовсе не уважает его министров. В нем много молодечества и желания польстить своему краю, хотя бы эта лесть краю и несовместна была с выгодами империи»[450]. Последнее утверждение весьма спорно, учитывая результаты деятельности М.С. Воронцова в подведомственных ему регионах, и то обстоятельство, что М.С. Воронцов считал эти территории полноправными составляющими государства, а не колониями.

«Все гг. министры знакомы с Россией по пересказам и донесениям», — писал старый боевой товарищ М.С. Воронцова И.В. Сабанеев. В 1828 г. он советовал А.А. Закревскому, назначенному министром внутренних дел, объехать внутренние губернии и Новороссийский край, чтобы познакомиться с народными чаяниями[451]. Сложные отношения с министерской властью были вызваны в основном тем, что генерал-губернатор был обязан о каждом своем проекте докладывать предварительно в соответствующие министерства, тогда как зачастую интересы края требовали немедленного его воплощения. В своих воспоминаниях (начиная с 1837 г.) В. Кокоров, перечисляя крупные «экономические провалы» этого периода, останавливается на проблеме трагического опоздания строительства железной дороги из Москвы к Черному морю, подчеркивая, что, когда был решен вопрос о Николаевской дороге, Воронцов и Кочубей представили проекты о сооружении линии от Москвы к Черному морю. Проекты не имели успеха, за медлительность в этом вопросе Россия расплатилась трагедией Севастополя.

В то же время министры могли вмешаться и в деятельность административного аппарата генерал-губернатора, отзывая из него чиновников, относящихся по роду деятельности к их министерству. Так, после слияния Киевского и Одесского округов путей сообщения его центр был переведен в Киев, и с 1 июля 1836 г. подобного округа в Одессе не стало. Благодаря настоянию М.С. Воронцова в Одессе остался инженер-полковник Морозов, причем содержание Морозова шло за счет казны города. Но край в целом был лишен помощи специалистов, и местные власти по любому поводу были вынуждены обращаться в центр. В 1837 г. М.С. Воронцов писал А.С. Танееву[452], что если нельзя создать в регионе округ со знающими чиновниками, то он просит за счет местной казны вызвать специалиста из Англии или Америки. Незадолго до этого, благодаря М.С. Воронцову, из Англии прибыл специалист, перешедший впоследствии во флотское ведомство. И в 1838 г. М.С. Воронцов писал Канкрину о необходимости прислать специалистов. В 1841 г. Фабр сообщал М.С. Воронцову, что К.Ф. Толь[453] на основе существующих постановлений отказывает в жалованье (и в целом в содержании) всем штаб-офицерам и обер-офицерам корпуса путей сообщения, находящимся в ведомстве М.С. Воронцова, и просил выдавать содержание за местный счет. Часть служащих пришлось сократить, что отрицательно сказалось на строительстве новых путей сообщения[454].

Следует отметить, что М.С. Воронцов предпочитал, если позволяли обстоятельства, направлять свои проекты прямо на имя Императора. Доказательством тому служит записка об учреждении корабельных школ и заведений вольных матросов в Петербурге и Херсоне[455]. Если же какой-либо срочный проект уже был отправлен в министерство, генерал-губернатор просил Императора утвердить его, как только тот поступит к нему на рассмотрение. Отчеты с результатами развития региона М.С. Воронцов отправляет на имя Императора[456]. Нельзя не заметить, что необходимость практически по любому важному вопросу спрашивать разрешения центра не могла не тяготить М.С. Воронцова, который не боялся ответственности за принимаемые решения.

Уже к середине 30-х гг. сложился особый воронцовский стиль управления, который во многом был основан на правильном выборе и умелой расстановке кадров в местных органах власти. Причем это касалось не только чиновников в губернских правлениях. Так, в своих посланиях на имя М.С. Воронцова А. И. Левшин просит генерал-губернатора отложить на время назначение одесского полицмейстера. Градоначальник пишет, что данная должность весьма важна для жителей Одессы, которые не желают видеть на этом посту предложенную ранее кандидатуру. В другой раз по просьбе А.И. Левшина М.С. Воронцов должен был решать, кому быть смотрителем больницы. В следующем письме А. И. Левшин благодарит генерал-губернатора за то, что тот спрашивает его согласия на назначение в больницу другого доктора. В одном из писем 1837 г. А.И. Левшин просит похлопотать М.С. Воронцова перед министром юстиции об утверждении прокурором города исполняющего его должность стряпчего Карузо.

Почти все ведомства, о назначении в которые идет речь, подчинялись различным министерствам: Министерству юстиции — коммерческий суд и городовой магистрат; Министерству внутренних дел — врачебная управа, строительный комитет, градская полиция, приказ общественного призрения, градская дума, почтовый карантин, Императорский Ботанический сад в Одессе; Министерству финансов — Одесское отделение коммерческого совета, Одесская контора коммерческого банка, Одесский институт благородных девиц. И тем не менее практически любые назначения в указанные учреждения проходят при участии М.С. Воронцова. С одной стороны, это свидетельствует о его заинтересованности в отборе лучших представителей на ту или иную должность, а с другой — М.С. Воронцов не только контролирует управление регионом в целом, но в некоторых случаях заменяет деятельность местных органов управления. Так, еще в 1823 г. М.С. Воронцов сам был вынужден напомнить жителям Одессы, осаждавшим его с различными просьбами, что он не градоначальник, а Новороссийский генерал-губернатор[457].

Контроль за работой чиновников в местных органах самоуправления осуществлялся М.С. Воронцовым с не меньшим вниманием, чем в его собственной канцелярии. В РГАДА хранится записка о чиновниках Таганрогского портового карантина, в которой указаны их деловые и нравственные качества[458]. Составитель документа неизвестен, но возле каждой фамилии чиновника имеются пометки, судя по почерку, М.С. Воронцова. Так, к примеру, характеристика инспектора Бирса следующая: «Поведения хорошего. Часть карантинную по наружности знает, но внутреннего устройства не разумеет». Далее следует замечание, вероятно, генерал-губернатора: «с подчиненными обращается весьма слабо, а от сего и злоупотребления происходят (?). Достоин снисхождения»[459]. Весьма интересно замечание по поводу директора карантинного отделения Мейбовского, которого, как участника злоупотреблений, необходимо, по мнению автора, отстранить от службы. Но, учитывая 35-летнюю службу и бедность, он заслуживает снисхождения и увольнения от службы без последствий. М.С. Воронцов признал эту просьбу справедливой.

Несмотря на недовольство отдельных представителей министерской власти и органов местного управления, Наказ 1837 г. практически узаконил все действия М.С. Воронцова и других генерал-губернаторов в выборе служащих для назначения в местные учреждения. Так, в нем, в частности, говорится, что гражданские губернаторы представляют генерал-губернатору кандидатуры и точные формулярные списки их службы, а если нужно — и особые сведения о кандидатах и свое заключение о претендентах на следующие должности: губернских и уездных землемеров, заседателей и асессоров палат уголовной и гражданской и заседателей совестного суда, чиновников особых поручений; земских исправников (где эти должности не зависят от выборов дворянства): полицмейстеров и городничих; членов губернских строительных компаний.

Таким образом, мы видим, что генерал-губернатор действует весьма самостоятельно по отношению к лицам в местных органах управления, являясь для представителей политической власти проводником решений правительства. В то же время генерал-губернатор отстаивает интересы региона перед верховной властью. Будучи ответственным за развитие края, М.С. Воронцов стремился к привлечению в местные органы управления лиц, наделенных необходимыми деловыми и высокими нравственными качествами.

М.С. Воронцову было свойственно опекать своих подчиненных с самого начала их службы, способствуя их дальнейшим успехам. Как уже отмечалось выше, постепенно складывалось понятие «чиновник воронцовской школы».

Здесь необходимо подчеркнуть, что окружение М.С. Воронцова состояло во многом из лучших представителей общества того времени в различных областях науки, образования, искусства.

«Чиновник воронцовской школы»

М.С. Воронцов на протяжении всей своей государственной службы был привержен мнению, что для административной работы подходят люди, имеющие природные способности к подобного рода деятельности и прошедшие специальную подготовку. В 1852 г. он писал А.П. Ермолову о А.А. Закревском: «Он не рожден и не воспитан быть генерал-губернатором в Москве, даже в теперешнем фабричном положении этого древнего города»[460]. По мнению М.С. Воронцова, А.А. Закревский мог быть хорошим комиссариатским чиновником, возможно дежурным генералом.

В чем же состояла подготовка к служебной деятельности? Можно выделить следующие, наиболее общие моменты: старшие чиновники помогали младшим. Так, Щербинин вспоминал, как под руководством Казначеева и Левшина он изучал основы служебного механизма и как впоследствии он вместе со своим наставником Казначеевым заседал в Сенате. Воронцов отправлял своих служащих и в заграничные путешествия, а они ему подробно и регулярно описывали увиденное, в особенности больницы, тюрьмы, другие присутственные места, сообщали о том, что возможно перенять России из опыта городского хозяйства других стран.

Из деловых качеств М.С. Воронцов наиболее ценил работоспособность и исполнительность. Сначала он сильно нагружал подчиненного работой, строго спрашивал результат, а заметив малейшие ошибки, требовал исправления.

Но со временем М.С. Воронцов становился для некоторых из своих служащих не начальником, а другом При этом высокие нравственные качества ценились М.С. Воронцовым не меньше, чем деловые.

Говоря о нравственных качествах служащих под началом М.С. Воронцова, необходимо упомянуть И.И. Зефиропуло. Умерший в 1886 г., бывший ялтинский уездный исправник И.И. Зефиропуло долго служил при М.С. Воронцове на Кавказе, заведовал до конца 50-х гг. воронцовскими имениями в Крыму и жил в Алупке. Он оставил эту должность с семью рублями в кармане, с которыми приехал в Ялту. В Алупке и Ялте в течение сорока лет Зефиропуло был известен всем честностью, гостеприимством и радушием. «Владея, так сказать, воронцовскими виноградниками, он, как известно, не выпил и рюмки вина в своей жизни. Государь Александр II всегда подавал ему руку, что не видал ни один исправник Российской Империи»[461].

А.Я. Фабр, по словам современников, являлся примером образованного и исполнительного чиновника. После его кончины все его имущество, согласно завещанию, пошло на учреждение начальной школы для мальчиков Симферополя.

По-настоящему талантливый руководитель должен не только уметь подобрать нужных людей в административный аппарат и правильно организовать его работу, согласуясь с реальными условиями и потребностями подчиненного ему региона. Не менее важно, насколько администратор способствует дальнейшему профессиональному росту и интеллектуальному развитию своих сослуживцев. Как отмечалось выше, со временем сформировалось понятие «чиновник воронцовской школы», школа же подразумевает преемственность взглядов, методов и самого подхода к процессу управления. Поэтому, полагаю, имеет смысл не только назвать должности, которых достигли со временем подчиненные М.С. Воронцова, но остановиться хотя бы на отдельных эпизодах их профессиональной деятельности, где они использовали знания и навыки, полученные во время службы у Воронцова.

Среди лиц, входивших в один из первых административных аппаратов М.С. Воронцова в должности генерал-губернатора, был князь В.М. Шаховской (1801–1850), назначенный в 1823 г. адъютантом М.С. Воронцова. В 1827 г. В.М. Шаховской в чине штабс-капитана вышел в отставку, и с 1828-го по 1835 г. был Волоколамским уездным предводителем дворянства. Хотелось бы остановиться на деятельности Шаховского в должности главного смотрителя Странноприимного дома в Москве[462]. Шаховской активно занялся внутренней организацией Странноприимного дома, в чем была самая настоятельная необходимость. Кроме того, В.М. Шаховской предложил меры для урегулирования финансового положения дома. Он активно занимался подбором энергичных и сведущих в своем деле сотрудников, создавая профессиональный аппарат управления. Деятельность князя Шаховского удостоилась самой высокой оценки Императора и правительства. Практически за три года был наведен порядок во всем, будь то вопросы управления, финансов, медицины и т. д. С мая 1838 г. В.М. Шаховской уезжает для лечения за границу. Но уже в 1839 г. он — младший директор Государственного коммерческого банка.

Князь З.С. Херхеулидзев служил адъютантом М.С. Воронцова до получения чина полковника, участвовал с Воронцовым в турецкой кампании 1828 г. Впоследствии М.С. Воронцов назначает Херхеулидзева градоначальником в Керчи, присвоив ему чин статского советника. Н.И. Лорер пишет в своих «Записках», что Керчь — создание князя, и современники называли ее маленькой Одессой. После назначения М.С. Воронцова на Кавказ Херхеулидзев не смог ужиться с заменившим Воронцова в Новороссии Федоровым, и был переведен губернатором в Смоленск. Но, как пишет Лорер: «Более способный к делам коммерческим и имевший постоянные сношения с негоциантами, людьми просвещенными по преимуществу, Херхеулидзев не мог оставаться равнодушным ко всем нашим губернским злоупотреблениям»[463]. Оставив службу, Херхеулидзев поселился в Петербурге, но в письме от 1 ноября 1849 г. на имя Н.Н. Нарышкина Лорер сообщает, что князь назначен военным и гражданским губернатором в Орел. Причем Лорер просит Нарышкина сообщить об этом В. Голицыну, который будет рад этому, поскольку знает его как «благородного и честного человека»[464]. При Императоре Александре Николаевиче, после сдачи Севастополя, Херхеулидзеву было поручено привести в порядок госпитальную часть в армии. Князь ежедневно навещал больных, следил за порядком, осматривал пищу и белье, но «получил тифозную горячку и скончался в Севастополе, где на кладбище и похоронен. Мир праху твоему, благороднейший человек и близкий друг мой! Ты кончил жизнь свою на поприще службы и до последней минуты приносил пользу человечеству и согражданам твоим»[465], — пишет в своих «Записках» Лорер о князе Херхеулидзеве.

В 1823 г. одним из чиновников по особым поручениям в канцелярии М.С. Воронцова был А.И. Левшин (1799–1879), впоследствии видный государственный деятель.

С 1831-го по 1837 г. А.И. Левшин — градоначальник Одессы. М.С. Воронцов оказал большое влияние на А.И. Левшина не только в плане становления его как администратора. Правомерно предположить, что подчиненные М.С. Воронцова разделяли его взгляды и на отдельные политические проблемы. Как известно, М.С. Воронцов Еще в 1820 г. поставил свою подпись под документом, в котором были изложены меры к улучшению состояния крестьян и к постепенному освобождению их от рабства[466]. М.С. Воронцов был сторонником освобождения крестьян, считая, что крепостное право — позор России. С 1854-го по 1859 г. А.И. Левшин — товарищ министра внутренних дел — играл видную роль в освобождении крестьян. Ознакомившись с перепиской николаевского времени по вопросу устройства помещичьих крестьян, Левшин убедился в необходимости подготовить для Императора краткий обзор истории крепостного права в России и получил соответствующее поручение. По предложению Левшина был сформирован в 1857 г. особый секретный комитет; он не был его членом, но при существовавших разногласиях между участниками комитета сам разрабатывал основные правительственные принципы по крестьянскому вопросу. А.И. Левшин намечал проект реформы, условием которой было сохранение за помещиками прав собственности на землю и постепенное развитие всего процесса реформы. Когда же победило течение, стоявшее за сохранение собственности крестьян на землю, с вознаграждением помещиков, и за одновременное проведение реформы, Левшин составляет (исправленный Ланским и Муравьевым) проект, ставший затем знаменитым рескриптом Назимову (20 ноября 1857 г.), с которого в целом началась официальная история освобождения крестьян. Сам Левшин был против обнародования этого рескрипта, опасаясь смут. В 1858 г. Левшиным был создан земский отдел министерства, целью которого являлось предварительное рассмотрение проектов, поступающих из губернаторских комитетов. Но он все более отходил от дел. Последние годы жизни Левшин был членом Государственного совета, уступив перед этим должность товарища министра внутренних дел Милютину.

В 1825 г. А.И. Левшин, согласно распоряжению М.С. Воронцова, сделал все необходимое для определения на службу в гражданскую канцелярию генерал-губернатора М.П. Щербинина. Находясь долгие годы почти безотлучно при М.С. Воронцове, Щербинин наиболее полно перенял методы административной деятельности М.С. Воронцова, его взгляды, сам подход к выполнению служебных обязанностей. Само высказывание «чиновник воронцовской школы» относится к М.П. Щербинину в особой степени. «Как личность, он был человек старого закала, весьма образованный чиновник Воронцовской школы»[467].

В 1856 г. М.П. Щербинин заседал в седьмом департаменте Сената вместе с А.И. Казначеевым — своим первым наставником. В январе 1860 г. М.П. Щербинин — член Главного управления цензуры и председатель Московского цензурного комитета, но при этом остается сенатором. Повышения по службе продолжались: в 1865 г. Щербинин — начальник Главного управления по делам печати, а через два года он присутствует во втором департаменте Сената вместе с А. И. Левшиным, определившим в свое время его на службу в канцелярию М.С. Воронцова.

В начале своей службы в Одессе М.П. Щербинин сблизился с В.И. Туманским, который тоже был в составе первой канцелярии М.С. Воронцова. В. И. Туманский участвовал в составлении Адрианопольского договора, затем служил секретарем посольства в Константинополе, позже он — помощник статс-секретаря Государственного совета. Выйдя в отставку, Туманский состоял почетным попечителем полтавской гимназии и членом комитета по улучшению быта помещичьих крестьян[468].

Другой служащий первой канцелярии М.С. Воронцова — барон Ф.И. Бруннов, как и Туманский, принимал участие в переговорах об Андрианопольском договоре и так блестяще изложил мнение Дибича о занятии Силистрии, что привел в восхищение А.Ф. Орлова (1829). Это было началом быстрой карьеры Ф.И. Бруннова. Орлов устроил ему назначение управляющим дипломатической канцелярией в Константинополе, а с 1832 г. он был определен к вице-канцлеру графу Остерману и редактировал дипломатические ноты русским уполномоченным при иностранных дворах. В последующие годы Ф.И. Бруннов принимал самое активное участие во внешнеполитической жизни России. В 1856 г. Брунов был назначен вторым уполномоченным от России на Парижский конгресс, во время которого оказывал сильное влияние на ход дел, благодаря своим знаниям и опыту. За участие в Лондонской конференции 1871 г. Бруннов получил графское достоинство и в июле 1874 г. уволился со службы и поселился в Дрездене.

После встречи с М.С. Воронцовым выбрал Одессу для постоянного жительства и Н.Н. Мурзакевич. В 1832 г. — он надзиратель за воспитанниками, проживающими постоянно в лицее, и преподаватель всеобщей истории и географии в гимназических классах Ришельевского лицея. Защитив в Московском университете диссертацию и став магистром философии, Мурзакевич в 1837 г. — адъюнкт лицея, а в 1839 г. — профессор кафедры российской истории и статистики. В 1853 г. Н.Н. Мурзакевич стал директором Ришельевского лицея. В течение 27 лет он был учителем, воспитателем, профессором и директором лицея, помимо этого, он — секретарь Общества сельского хозяйства Южной России и редактор его «Листка», а также заведовал городской библиотекой и городским музеем, занимался изданием Новороссийского календаря и «Одесского альманаха». По отзывам современников, Н.Н. Мурзакевич отличался добротой, честностью, прямотой убеждений и бескорыстием. Был он строг к себе и другим. Не допускал поблажек в нравственных вопросах. Высоко чтил звание профессора.

С одесским Ришельевским лицеем связана жизнь и Г.И. Соколова (1810–1852), который по окончании Московского университета служил в канцелярии Новороссийского генерал-губернатора, одновременно сотрудничая в «Одесском вестнике» и в «Литературных прибавлениях к „Одесскому вестнику“. В 1845 г. Г.И. Соколов был назначен инспектором Ришельевского лицея, а с 1848 г. редактировал „Записки“ Общества сельского хозяйства. Последние годы он состоял цензором в Одесском цензурном комитете»[469].

Помимо вышеназванных замечательных имен, к окружению М.С. Воронцова принадлежали и другие лица, оставившие заметный след в различных областях науки.

Гагемейстер Юлий Андреевич (1806–1878) — известный финансист, впоследствии директор канцелярии Министерства финансов при А.М. Княжевиче. Помимо непосредственной служебной деятельности, Ю.А. Гагемейстер много занимался экономическими и финансовыми вопросами. Он автор первого сочинения по истории финансов — «Розыскание о финансах древней России» (издана в 1833 г.). Большое значение имел в свое время его труд «Теория налогов, примененная к государственному хозяйству» (1852 г.).

Кирьяков Михаил Михайлович (1810–1839) — выдающийся агроном своего времени. С 1833 г., после окончания курса в Московском университете, занялся сельским хозяйством в наследственном херсонском имении, при этом он не только поставил ведение дела на строго научную основу, но и явился новатором. В то время как хозяева земель Южной России считали облесение степи и защиту посевов лесонасаждениями делом, не заслуживающим особого внимания.

М.М. Кирьяков начинает серьезно заниматься этой проблемой. Уже первые его опыты были настолько удачны, что в 1836 г. он получил Высочайшее благоволение и серебряную медаль от Общества для поощрения лесного хозяйства. С 1834 г. М.М. Кирьяков помещает свои статьи в «Листках общества сельского хозяйства Южной России», сотрудничает в «Лесном журнале», «Земледельческой газете», помещает историко-географические и статистические статьи в «Журнале Министерства народного просвещения» и в «Энциклопедическом Лексиконе» Плюшара. Последние годы жизни М.М. Кирьяков трудился над работами «Статистическое описание Херсонской губернии» и «Земледельческий календарь Новороссийского края». Они остались незавершенными.

А.А. Скальковский (1808–1897) окончил курс юридического факультета Московского университета, был директором Главного статистического комитета Новороссийского края и заведовал им же организованным в Одессе Архивом Министерства внутренних дел.

Впоследствии А.А. Скальковский стал тайным советником, членом-корреспондентом Императорской Академии наук, членом различных ученых обществ. Главные его труды почти все составлены на основании архивных данных: «Хронологическое обозрение истории Новороссийского края» (Одесса, 1835 г.); «Первое тридцатилетие Одессы» (Одесса, 1837 г.); «Сношения Запорожья с Крымом. Материалы для истории Новороссийского края» (Одесса, 1844); «История Новой Сечи и последнего пана Запорожского» (Одесса, 1846) и многие другие.

Таким образом, большая часть людей, которые начинали свою служебную карьеру под началом М.С. Воронцова, занимали со временем ведущие должности в государственном аппарате управления, становились известными дипломатами и учеными.

Характерно, что большинство из них объединяет не только высокий профессиональный уровень и отменное трудолюбие, но и особое, глубоко нравственное отношение к своему делу, когда честное выполнение служебных обязанностей становилось основой жизненной позиции, успехи в карьере — критерием оценки заслуг перед Отечеством. Подобные идеи были популярны в среде российского дворянства последней четверти XVIII — начала XIX в., но заслуга М.С. Воронцова состояла в том, что он сумел привить данное мировоззрение большому числу своих сослуживцев — «чиновников воронцовской школы».

Политика в отношениях с национальноконфессиональными меньшинствами

Население Новороссийского края, как и Бессарабии, по выражению современника М.С. Воронцова А.А. Скальковского, было «разноплеменно и разноязычно»[470]. В национальном составе его можно выделить следующие более или менее значительные группы: славяноязычную, представленную русскими и украинцами; славяноязычную, представленную переселенцами с Балкан — сербами и болгарами; молдавскую (главным образом в Бессарабии); тюркоязычную, представленную крымскими татарами, ногайцами, гагаузами (Бендерский и Измаильский уезды); греческую, представленную приазовскими греками — переселенцами с Балкан; еврейскую, расселенную дисперсно; цыганскую, сосредоточенную преимущественно в Бессарабии; германоязычную, представленную переселенцами-немцами (Причерноморье, Крым).

Характерной чертой национальной политики Императорской России являлся конфессиональный подход. В соответствии с ним и велась статистика (см. таблицу № 1), и определялась политика по отношению к лицам разного вероисповедания.

Что касается православного населения, то принципиальной разницы в подходе к русским или, например, молдаванам, грекам, сербам, болгарам, гагаузам не было. Небольшие по численности группы католиков (поляки в Бессарабии, итальянцы в причерноморских портовых городах) и протестантов (немецкие колонисты) не рождали особых проблем. Наиболее сложным вопросом для Новороссийского генерал-губернатора были взаимоотношения с мусульманским населением Крыма.

* Католики, армяне Григорианского закона, протестанты, менониты, сепаристы, пиетисты.

Исходя из вышеизложенного и наличия выявленных источников рассмотрим политику М.С. Воронцова по отношению к национально-конфессиональным меньшинствам применительно к крымским татарам, бессарабским цыганам и евреям. Вопрос о колонистах Новороссийского края — переселенцах из Германии и Балкан — в данном параграфе не фигурирует, так как этот вопрос не национально-конфессиональной, а переселенческой политики[471].

М.С. Воронцову на протяжении всей его государственной и военной деятельности приходилось постоянно решать проблемы межнациональных отношений. Это во многом объяснялось политическими, экономическими и культурными особенностями исторического развития подведомственных ему территорий, будь то Новороссийский край, Бессарабская область или Кавказ. Первый опыт урегулирования межнационального вопроса М.С. Воронцов приобрел в 21 год, когда в 1804 г. был послан князем П.Д. Цициановым на переговоры с Имеретинским царем.

Командование оккупационным корпусом во Франции с 1815-го по 1818 г., как уже отмечалось, стало прекрасной школой административной деятельности для М.С. Воронцова. В Мобеже им была разработана целая система урегулирования отношений между французским населением и русским корпусом.

Но в мирной обстановке, в родном государстве М.С. Воронцов не мог строить отношения с населением, руководствуясь законами военного времени. В то же время именно от межнациональных отношений зависело, насколько успешным будет практическое осуществление задуманных М.С. Воронцовым планов в том или ином регионе.

Пожалуй, больше всего внимания М.С. Воронцов должен был уделять решению национальной проблемы в Крыму, что, естественно, и рассматривается в первую очередь.

В конце XVIII столетия Россия получила широкий выход к южным морям и возможность освоения и хозяйственного развития новых земель. Российская Академия наук сразу же организовала несколько экспедиций в Крым, задачей которых было исследование природных богатств и климатических условий нового края, возможность его освоения. Первоначальное заселение края шло медленно: мешали бездорожье, пустынность Южного берега Крыма, непривычный климат и, главное, враждебное отношение местного населения. Последнее отметил еще австрийский император Иосиф II: «Что ни делает Императрица для здешнего населения и какие льготы она им ни предоставляет, нет ни одного, особенно из стариков, кто бы не рад был уйти из-под новой власти»[472].

Хотелось бы отметить, что благодаря стараниям отца М.С. Воронцова на Крымский полуостров не были отправлены английские ссыльные каторжане и вывезенные из британских колоний негры.

В конце 1785 г. С.Р. Воронцов получил от А.А. Безбородко поручение навести справки в Английском министерстве о возможном переселении в Россию осужденных на каторгу и к высылке из Англии преступников, которыми русское правительство решило заселить «пустопорожния свои земли»[473]. В августе 1786 г. С.Р. Воронцов узнал от некоего ирландца Дилона, что тот уполномочен от имени принца де Линя набирать в Англии ссыльных каторжан и вывезенных из британских колоний негров для заселения ими определенных земель в Крыму, пожалованных принцу. С.Р. Воронцов немедленно направил послания к Безбородко и вице-канцлеру Остерману с резкой критикой данного проекта. В частности, в письме к Остерману он возмущался: «По всей Европе узнают, какими уродами селится Таврическое царство, где между тем надо будет с трудом охранять старых поселян от сих разбойников, кои, не зная никакого ремесла, ни же хлебопашества, должны будут по привычке и необходимости питаться старым своим ремеслом, то есть, воровством и мошенничеством»[474].

Энергичные представления С.Р. Воронцова имели успех — план заселения свободных российских территорий, в частности Крыма, английскими каторжниками не был приведен в действие.

В укреплении военного и экономического могущества Юга России Крыму отводилась особая роль. Переселение на Южный берег Крыма по инициативе князя Г.А. Потемкина так называемых «архипелагских греков», формирование из них Балаклавского батальона усиливало военно-политическое положение России на Крымском полуострове. Эти православные жители островов Эгейского моря, неизменно поддерживающие Россию в ее борьбе против турецкого владычества, отличались неустрашимостью и стойкостью, приобретенными на Родине в борьбе с турками. В благодарность за верную службу Российской короне Екатерина II щедро одарила их землями на Южнобережье, предоставила им всевозможные льготы, убежденная в том, что только они смогут охранять берега Крыма в условиях гористой местности, переполненной враждебно настроенными мусульманами.

Татарское население на Крымском полуострове со времени вступления в подданство России управлялось российскими законодательными документами, изданными в разное время, часто противоречивыми, несогласованными между собой.

8 сентября 1823 г. Государственной канцелярией был составлен «Проект положения для татар-поселян Таврической губернии». Проект состоял из нескольких частей, в первой части трактовалось о правах татарского населения в целом.

Татарское население признавалось лично свободным и приравнивалось к казенным поселянам, проект гарантировал им личную неприкосновенность, при этом наказание могло быть произведено только по судебному решению или приговору сельского общества. Татарское население наделялось правом собственности и никаких повинностей платить помещикам не было обязано. Все повинности татарского населения по отношению к помещикам определялись взаимными соглашениями, споры разрешались на основании общих законов о контрактах или третейским судом «Общественные повинности, от которых татары не освобождаются, исполняются независимо от повинностей помещикам»[475]. На помещичьих землях, где жили татары, сельскую полицию возглавлял помещик; муллы и сельские старосты следили за тишиной и порядком, получая соответствующие распоряжения от помещиков. Утвердив право собственности на зелллю за татарскими обществами, отдельными лицами и семьями, проект признал необходимым разграничить права исконных владельцев, пришедших после завоевания Крыма. Комиссия для разбора земельных споров признавала неотъемлемой собственностью татар те зеллли, которые находились внутри помещичьих владений. Отношения татарских селений с владельцами земель других сословий — купцами, мещанами, разночинцами — должны были быть соблюдаемы на тех же условиях, как и для татар казенного ведомства, поселенных на землях помещиков; вакуфные земли[476] должны были оставаться неприкосновенной собственностью мечетей и состоять в распоряжении магометанского духовенства.

М.С. Воронцов довольно критически проанализировал «„Проект положения“ Государственной канцелярии. Изучая юридические предпосылки предложенных видов земельной собственности, М.С. Воронцов пришел к выводу, что нельзя утверждать, что „татары“ имели право располагать по произволу землями, принадлежавшими каждому из них в отдельную собственность»[477].

М.С. Воронцов считал, что более целесообразно предоставить татарину полную свободу в распоряжении движимой собственностью, поставив их в зависимость от специально составленных правил.

Продажа общественных земель, по мнению М.С. Воронцова, не должна быть запрещена, но при этом он критиковал правило о продаже собственности поселянам непременно того селения, в округе которого находился участок. Это ограничение, ввиду большой стоимости земельных участков на Южном берегу Крыма, «преградит путь к поселению в лучшей части Крыма таким людям, которые одни могут привести страну сию в цветущее состояние и без которых оно никогда не выйдет из настоящего грубого положения своего»[478].

В вопросе о повинностях поселян М.С. Воронцов не разделял точки зрения проекта. При старых правилах помещик не мог согнать с земли поселян, но, если будут изданы новые проекты, считал М.С. Воронцов, он получит такую возможность и «дабы по оному правительство не увидело вдруг толпы скитающихся без земли подданных своих и не подвергло их притеснениям жестоких людей», то необходимо разрешить по крайней мере двухгодичный срок для вступления предложенных правил и лишь затем разрешить татарам переселяться, объявив об этом за год татарам и земской полиции, таким образом, «всякий поселянин; видящий себя принужденным переменить место жительства, будет иметь возможность заготовить новое жилище и, не теряя жатвы, засеянного им хлеба на старой земле, сделав новый засев близ своего дома»[479].

В принципе М.С. Воронцов ничего не имел против передачи заведования земской полицией помещикам, но в Крыму, где значительная часть помещиков были татарские мурзы, самовластно управлявшие жившими на этих землях татарами и большею частью притеснявшие их, безусловное и непременное заведование помещиками и сельскою полициею «будет источником многих злоупотреблений, тем более что закон магометанский запрещает татарам жаловаться христианину на единоверцев своих»[480].

На основании этих соображений М.С. Воронцов для защиты интересов поселян предлагал дополнить проект новым пунктом, что заведование земской полицией предоставляется помещикам или поверенным их не иначе как с ежегодным утверждением их губернатором по представлении уездных предводителей дворянства, «равно как и самим помещикам, утвержденным в звании наблюдателей порядка». Им М.С. Воронцов проектирует дать наименование сельских судей «с правом входить в разбирательство ссор и распрей подчиненных им селян и прекращать оныя миролюбивыми сделками». При этом предлагается в «шалостях и маловажных винах требовать от сельского общества определения виновным наказания по положению о сельской расправе». И лишь в случаях серьезных проступков представлять об этом земской полиции; «пользование такой властью не есть служба и потому сельский судья не обязан безотлучно находиться в своем жилище, ни же просить у кого бы то ни было позволения на отлучку»[481].

Наконец, М.С. Воронцов настаивал на необходимости перевода «Проекта положения» на татарский язык. М.С. Воронцов возражал и против мнения министра финансов, считавшего, что «для удержания татарского бродяжничества не следует им переселяться с земель казенных на владельческие без важных на то причин и без разрешения министра финансов»[482].

М.С. Воронцов считал, что осуществление предложения министра финансов «нарушит вольность крымских татар, которые к земле никогда привязаны не были» и которые с «древнейших времен имели и имеют право переселяться с одного места на другое»[483]. Помимо принципиального несогласия, М.С. Воронцов полагал, что это предложение неприемлемо потому, что слишком много переписки и времени потребуется для того, чтобы министр, занятый «множеством важнейших государственных дел, давал разрешение на просьбу каждого татарина, желающего поселиться с казенной земли на помещичью»[484].

М.С. Воронцов делает важное заявление, что причина, по которой поселянин переселяется, должна определяться не правительством, но нуждою его. «Сам он находит, что ему на таком-то месте выгоднее жить, нежели на другом, то несправедливо будет удерживать его против желания»[485].

Для предотвращения «бродяжничества» М.С. Воронцов предлагал объявить татарам, что каждый, намеревающийся переселиться, заявляет об этом земской полиции за год для подготовки земли.

М.С. Воронцов объяснял, что ни в коем случае не желает изгнания или принужденного переселения татарского населения, но что правительство должно принимать меры для приезда в Крым людей «промышленных и трудолюбивых» и не мешать им в приобретении земли у татар.

Одержимый идеей освоения Крыма, М.С. Воронцов подает личный пример и начинает скупать лучшие участки земли.

В мемуарах М.С. Воронцова за 1825 г. указано, что приобретение садов Алупки было первым примером продажи татарским населением части их владений, а именно — садов между деревней и морем. В этом деле своими советами М.С. Воронцову помог главный татарский муфтий Крыма, который имел влияние на людей[486]. Не обошлось без посредничества хорошо ладившего с местным населением командира греческого сторожевого батальона Феодосия Ревелиоти. За возможность занять прибрежный район М.С. Воронцов пообещал татарскому населению построить мечеть, закладка которой состоялась сразу же после приобретения земли: строительство православного храма началось чуть позднее.

Необходимо отметить, что, глубоко просвещенный и всесторонне образованный человек, М.С. Воронцов в Новороссии, Бессарабской области, а затем на Кавказе демонстрировал глубокое уважение к духовным, культурным традициям местного населения, стремился к установлению самых дружеских отношений с представителями различных религиозных конфессий.

М.С. Воронцов понимал, что поддержка религиозных деятелей была лучшей гарантией в деле налаживания дружественных отношений с представителями различных национальностей края, в котором при М.С. Воронцове «все церкви, христианские и нехристианские, свободно в нем существуют и находят в правительстве всегдашнее покровительство»[487].

Одним из главных принципов, которым руководствовался М.С. Воронцов в вопросе национальных взаимоотношений, была его уверенность, что он должен делать все от него зависящее, чтобы граждане края могли своим мирным трудом способствовать развитию региона.

В отношении татарского населения М.С. Воронцов считал необходимым «поддерживать к утверждению в крымских татарах расположения вести мирную жизнь и заниматься сельским хозяйством»[488]. Данное заявление генерал-губернатора было вызвано его несогласием с мнением правительства о целесообразности привлечения татар к военной службе.

Комитет министров считал, что татарское население необходимо «обложить рекрутской повинностью по примеру прочих казенных крестьян»[489]. Император Николай Павлович, разделяя эту точку зрения, решил в 1829 г. «спросить гр. Воронцова: не считает ли он лучшим формировать из них конные полки наподобие тех, кои существовали во время войны 1812 г. на казачьем основании»[490]. М.С. Воронцов ответил, что «сформирование казачьих полков из крымских татар, не привыкших к европейской военной службе, а по давности нахождения в подданстве России гораздо более получивших навык к жизни мирной, сопряжена с весьма большими затруднениями и неудобствами»[491].

Издержки, связанные с формированием этих полков, по мнению М.С. Воронцова, настолько велики, что не будут покрыты исходящей из них пользой. При этом М.С. Воронцов в очередной раз повторял, что лучше способствовать развитию сельского хозяйства среди татарского населения, чтобы «как можно более имел Крым людей для занятия хлебопашеством и скотоводством»[492].

Что касается распространения рекрутской повинности на татар, то М.С. Воронцов считал, что те проявят покорность, но при этом генерал-губернатор опасался, что они не поймут цели, и может начаться процесс подрыва к властям доверия татарского населения, которым следует «оставить их домашний быт в беспечной простоте, нежели водворять в них воинственный дух»[493].

Как тонкий политик, М.С. Воронцов предлагал «косвенные» приемы: рекрутские наборы на татар не называть рекрутским набором, а формированием полков; составлять посемейные списки, расположить очередь набора в соответствии с большинством членов семейств, «что сблизит их (татар) к настоящему рекрутству»[494].

Таким образом, М.С. Воронцов не выступал против привлечения татарского населения к военной службе, но, хорошо зная нравы и традиции местного населения, он опасался, что любой неподготовленный проект, затрагивающий старинные обычаи, экономические интересы лиц любой национальности, может вызвать непоправимые последствия для развития региона. Насколько дальновидными оказались опасения М.С. Воронцова, свидетельствует тот факт, что после издания закона, обязывающего татарское население отбывать воинскую повинность, от которой раньше они были освобождены, начались волнения, причем крымские татары стали стремиться к выселению за пределы России.

Сын М.С. Воронцова, генерал-адъютант С.М. Воронцов в 1874 г. получил приказ Императора Александра II изучить проблему и составить предложения, какими ненасильственными способами можно удержать необходимое для края население.

С.М. Воронцов после посещения Симферопольского, Феодосийского и Евпаторийского уездов Таврической губернии приходит к выводу, что действительно причиной отъезда татар из Крыма является новый закон о воинской повинности. С.М. Воронцов, ссылаясь на свои знания характера, привычек татарского населения, выражает уверенность, что «в настоящем случае важны те способы, какими будет вводиться между татарами новая повинность. Чем гуманнее и применительно к их нравам и обычаям будут эти способы, тем прочнее и скорее привьется к татарам любовь к военной службе»[495].

Кроме того, С.М. Воронцов предлагал рассмотреть жалобы татар по поводу присвоения казной принадлежащих им земель и домов; степным татарам выделить на казенных землях наделы, если не даром, тогда за умеренную плату, с рассрочкой платежей на продолжительное время. Если же нет достаточного количества земли для полевых наделов, то выделить земли для их «усадебной оседлости»[496].

Ряд предложений С.М. Воронцова, направленных на дальнейшее закрепление татарского населения в Крыму, являются прямым продолжением политики его отца — М.С. Воронцова — в Крыму. Так, С.М. Воронцов настаивает на необходимости проложить шоссейные дороги между горными поселениями возле Судака и Алушты, Феодосии и Карасубазара. Строительство этих дорог началось еще при М.С. Воронцове и было остановлено после его отъезда из региона. Другое предложение С.М. Воронцова касалось завершения процесса спорных дел о лесных дачах, которые были отобраны казной от южнобережных татар в 1838 г. и против чего активно выступил М.С. Воронцов[497]. Другие предложения С.М. Воронцова касались разрешения выдачи татарам паспортов для путешествия в Мекку.

В решении проблем, связанных с национальным вопросом, М.С. Воронцова, глубоко просвещенного человека, беспокоил прежде всего нравственный аспект. Но в то же время, как прагматичный политик, и эту проблему он пытался решить с точки зрения практической целесообразности, руководствуясь заботой о развитии региона в целом.

Это подтверждается, в частности, сведениями, которые содержатся в записке «О правах и преимуществах всех состояний жителей Бессарабии»[498], составленной на имя министра внутренних дел генерал-губернатором М.С. Воронцовым после того, как от Государственного совета поступило распоряжение Бессарабскому областному совету рассмотреть ряд вопросов, касающихся прав граждан различных сословий, проживающих на территории области. Областной совет, выполнив возложенную на него задачу, передал свое заключение на рассмотрение генерал-губернатора, который, в свою очередь, высказал свою точку зрения по указанным вопросам, соглашаясь или отвергая мнение совета.

Большая часть документа посвящена предложениям М.С. Воронцова по улучшению состояния цыган Бессарабской области.

Следует отметить особое внимание как местных властей, так и правительства в Петербурге к положению этого народа. Прежде всего, М.С. Воронцова волнует положение цыган, принадлежащих владельцам: «Этот беднейший класс жителей Бессарабской области, впрочем довольно значительный, требует особенного внимания правительства, по жалкой своей участи»[499].

Выполняя распоряжения Императора, Государственный совет постановил вменить в обязанность руководству Бессарабской области заняться улучшением состояния помещичьих цыган области.

М.С. Воронцов соглашается с мнением Областного совета, что необходимо обложить помещичьих цыган умеренной податью и заставить владельцев иметь в домах лишь необходимое число цыган в качестве прислуги, поселив последних на своих землях, что может способствовать пресечению бродяжничества и кочующей жизни этих людей.

Но М.С. Воронцов выступал против продажи цыган бояринашам и мазылам, полагая, что данное обстоятельство еще более усложнит положение цыган. Генерал-губернатор с возмущением приводит опись о продаже нескольких цыганских семейств. «Из этой описи видно, что цыгане, несмотря на возраст, оцениваются по 25 рублей, по 15, 10 рублей и даже по 4 рубля за душу. Такое унижение этих людей превосходит всякое вероятие и по чувствам человечества требует мер к отвращению оного»[500].

М.С. Воронцов предлагает следующие меры: рассмотреть внимательно документы, согласно которым помещик и другие лица в Бессарабии владеют цыганами; права на владение цыганами, согласно законным документам, признать лишь за дворянами. Притом бояринашам, мазылам, рупташам, имеющим документы на владение цыганами, оставить последних в их собственности, но лишить при этом права обретения новых, а имеющихся продавать лишь дворянам. Цыган, право владения которыми не будет подтверждено документами, обратить в казенное ведомство и поселить на казенных пустопорожних землях. Продажу, уступку цыган, оставленных при домах помещиков и поселенных на помещичьих землях, и взыскание с них казенных податей осуществлять на основе общих российских законов.

Что касается определения Бессарабского областного совета об обложении имений, принадлежавших иностранным помещикам, заграничным монастырям, купцам и разночинцам, всеми теми сборами, которые вносит бессарабское дворянство, то Воронцов был согласен с этим решением, как и с мнением совета о правилах проверки достоверности документов для привилегированного сословия. Следовательно, выступая связующим звеном, генерал-губернатор являлся для местных властей представителем высшей политической власти в регионе.

Такие же подходы применял Воронцов при решении вопросов, связанных с правами еврейского населения. Воронцов считал, что не следует лишать евреев права жить в уже давно освоенных ими местах. По мнению Воронцова, неблаговидные поступки евреев объясняются их бедностью, а иногда предлагаемые радикальные меры еще более усугубят их положение. Воронцов предлагает сохранить за евреями прежнее право строительства частных домов, а что касается школ и синагог, то они должны быть расположены не ближе 100 саженей от православного храма, а если на другой улице, то на расстоянии 50 саженей. Как особо подчеркивали мемуаристы, Воронцов часто удовлетворял просьбы евреев. И не случайно в Новороссийский край и в Одессу устремились евреи почти со всей Восточной Европы. Хотя Хаджибей был посещаем ими еще до присоединения к России. Постепенно еврейские купцы вытеснили иностранцев и заняли в среде этого сословия первое место.

Пожалуй, ни один город в многонациональном государстве, каким была Россия, не мог похвастаться таким обилием «племен, рас и народов». И история Одессы является красноречивым примером того, как совместная мирная деятельность разных народов способствовала процветанию города и целого региона Российской Империи. При всем этом М.С. Воронцов оставался надежным защитником национальных и культурных интересов России. Его политика была реалистична и вытекала из трезвого понимания вещей.

Дипломатическая и военная деятельность (1826–1829)

Во второй четверти XIX столетия восточный вопрос был одним из главных во внешней политике России. Основные задачи того времени можно определить следующим образом: укрепление русского влияния в Константинополе; расширение черноморской торговли; поддержка национально-освободительного движения народов Балканского полуострова; достижение выгодного режима черноморских проливов.

Среди этих проблем греческий вопрос занимал особое место, и для его разрешения Император Николай Павлович отказался продолжать нейтрально-пассивную политику предыдущего царствования.

Россию связывали с Грецией давние религиозные, культурные и экономические связи. Выступление на стороне греческих патриотов отвечало настроению русского народа, его духовным устремлениям. Кроме того, выступление на стороне Греции диктовалось желанием русского правительства усилить позиции России на Ближнем Востоке и обеспечить условия экономического развития Юга России. Греко-турецкий конфликт подрывал русскую черноморскую торговлю, поэтому помещики и купечество Юга России ждали от правительства конкретных действий.

Таким образом, от решения восточного вопроса зависело и развитие подведомственного М.С. Воронцову обширного региона, кроме того, как высший представитель центральной власти, он не мог не участвовать во внешнеполитических акциях правительства в этот период.

В начале 1826 г. в Петербург приезжает герцог Веллингтон, чтобы приветствовать вступление на престол Императора Николая Павловича. Он имел поручение уговорить Россию отказаться от войны с Турцией и предложить посредничество Англии для налаживания отношений между двумя странами.

Российский Император отклонил это предложение и послал в Константинополь ультиматум с требованием о восстановлении автономии 1821 г. для Дунайских княжеств и исполнении Бухарестского договора. Порта приняла ультиматум, и для урегулирования отношений был назначен съезд уполномоченных представителей в Аккермане. Со стороны России присутствовали М.С. Воронцов и А.И. Рибопьер. К сожалению, о роли М.С. Воронцова в переговорах с Турцией в конце июля, августе и сентябре 1826 г. практически не упоминается не только в учебных пособиях по истории России, но и в некоторых специальных изданиях, посвященных внешнеполитическим проблемам России этого периода[501].

Нам известно единственное описание хода переговоров в Аккермане, сделанное М.С. Воронцовым в своих воспоминаниях, где, в частности, отмечается, что «сначала турки отказывались признать за Россией несколько крепостей на Южном берегу Черного моря, причем это являлось последним их условием для подписания мира»[502].

Но М.С. Воронцов заявил, что для России владение этими крепостями чрезвычайно важно. Турецкие представители не согласились уступить по этому пункту и решили вернуться в Константинополь, ожидая, вероятно, долгих уговоров и давления в свой адрес В ответ на это М.С. Воронцов попросил их указать точную дату своего отъезда, чтобы успеть приготовить лошадей, но ответ каждый раз переносился на другой день. Одновременно турецкие представители просили М.С. Воронцова оформить документы для своего курьера, отправляющегося в Константинополь. В итоге обе стороны подписали конвенцию. Согласно Аккерманской конвенции, за Россией закреплялись города Анаклия, Сухум, Редут-Кале, чего раньше турецкая сторона не признавала. Была уточнена пограничная черта по Дунаю. Российские купцы получили право беспрепятственной торговли по всей Оттоманской империи. Специальный пункт говорил об устранении всяких помех в отношении использования проливов в торговых целях дружественными России державами.

Особым актом были подтверждены и расширены права Сербии и Дунайских княжеств, определен порядок назначения смены господарей, численность турецкой стражи, размеры ежегодных податей, причем жители освобождались от их выплаты в течение двух лет. Предусматривалось возвращение Молдавии и Валахии земель, отобранных под турецкие крепости. В результате этого договора Россия приобретала все, что она желала и о чем заявляла в ходе предшествующих конференций.

Следует отметить, что М.С. Воронцов был обязан принимать участие в решении внешнеполитических проблем, которые затрагивали интересы его края, но степень участия генерал-губернатора не была определена законом и в каждом отдельном случае решалась Императором и высшими властями Петербурга.

В данных обстоятельствах можно говорить о доверии Императора М.С. Воронцову.

30 сентября 1826 г. за окончание переговоров в Аккермане с уполномоченными Оттоманской Порты М.С. Воронцов был награжден алмазными знаками ордена Святого Александра Невского. Тогда же, вернувшись в Одессу из Аккермана, М.С. Воронцов впервые совершил путешествие на пароходе, причем вместе с турецкими представителями, которые после окончания переговоров нашли в Одессе, по словам М.С. Воронцова, весьма радушный прием. После их отъезда М.С. Воронцов получает отпуск и выезжает в Англию, куда прибывает в конце 1826 г. Почти весь 1827 г. М.С. Воронцов находился за пределами Российской Империи, в основном в Англии, с родными.

Следует обратить внимание на то, что данный отпуск был слишком продолжительным для начальника столь обширного региона юга империи, вблизи которого складывалась весьма непростая внешнеполитическая ситуация. Можно только предположить, что основной причиной отъезда М.С. Воронцова в Англию являлось то обстоятельство, что в 1827 г. Лондон становится центром, в котором Англия, Франция и Россия согласовывали позиции по восточному вопросу. Необходимо напомнить, что М.С. Воронцова связывали давние дружеские отношения с герцогом Веллингтоном, игравшим значительную роль в политической жизни Англии[503]. 8 января 1828 г. Веллингтону было поручено сформировать правительство, «популярность герцога растет день ото дня. Все партии сходятся в восхищении его талантами, здравым смыслом, энергией»[504].

Одним из доказательств того, что путешествие М.С. Воронцова было связано с решением греческого вопроса, является встреча на пути в Россию, в Брюсселе, с графом И.А. Каподистрия, который в 1827 г. был избран президентом Греции (до ухода в отставку в 1822 г. И.А. Каподистрия являлся статс-секретарем по иностранным делам).

Хотя, с другой стороны, из письма П.Д. Киселева к А.А. Закревскому мы узнаем, что существовала вероятность назначения М.С. Воронцова на какой-либо пост в Москве или во 2-ю армию, а на его место выдвигался граф П.П. Пален: «Он понравился потому, что с министрами не ссорился и подписывал беспрекословно все бумаги, Лексом изготовленныя. Но сим образом край новый, обширный и полудикий не образуется, и действительно, одне текущие дела идут, а улучшения остановились и более не подвинутся. Статью сию прошу оставить собственно для себя»[505].

Итак, несмотря на то что новый Император отмечает деятельность М.С. Воронцова важными наградами, мы видим, что большая активность М.С. Воронцова в самом начале его пребывания на посту генерал-губернатора, особенно деятельность в Бессарабии, несколько насторожила правительство, предпочитавшее видеть на этом посту более покладистого человека в лице П.П. Палена, о чем сообщает П.Д. Киселев. Вероятно, это также могло стать причиной столь долгого отсутствия М.С. Воронцова в России.

После Наваринского сражения Порта не пошла на уступки, требуемые союзниками; султан по-прежнему отказывался предоставить Греции автономию и считал главным виновником греческого восстания Россию; начальникам провинций отправляется циркуляр: Россия — непримиримый враг Турции и всего мусульманского мира.

Весной 1828 г. (14 апреля) Россия объявляет войну Турции, Император приказывает своим войскам из Бессарабии вступить в турецкие пределы, одновременно выражается готовность вести переговоры о мирном решении греческого вопроса[506].

В начале 1828 г. М.С. Воронцов находится в Петербурге, в своих воспоминаниях он довольно сдержанно повествует о событиях этого времени. Из Петербурга М.С. Воронцов направляется в Одессу, где занимается управлением регионом.

С началом военных действий против Турции на М.С. Воронцова возлагается ответственность за обеспечение армии провиантом. Он не только успешно справляется с этой проблемой, но использует ситуацию для развития торгового пароходства.

Министр внутренних дел А.А. Закревский сообщал М.С. Воронцову в письме от 4 августа 1828 г.: «Я весьма рад, что Государю угодно было собственно Вам поручить выбор способов к принятию предохранительных мер по поводу сообщений с нашим флотом, ибо, как главному и местному начальнику того края, Вам должны быть лучше известны все средства, и во всяком случае, Вам же надобно приводить оные к исполнению»[507].

В июле 1828 г. к Варне подошел отряд под командованием князя А.С. Меншикова. Варна перед войной 1828 г. была первоклассной крепостью, и ее занятие приобретало весьма важное значение. Операционная линия русских войск была избрана в связи с возможной поддержкой российского флота, господствовавшего тогда на Черном море.

После подхода войска А.С. Меншикова показалась эскадра адмирала Грейга, но ее суда из-за местных условий не могли подойти к крепости и оказать помощь сухопутным войскам. В первое время А.С. Меншиков ограничивался оборонительными действиями, ожидая подхода остальных войск и осадного парка. Турки же беспокоили русских постоянными вылазками. 26 июля с двух кораблей было открыто бомбардирование, а на следующее утро отряд гребных судов под командованием капитана 2-го ранга Мелихова захватил турецкую флотилию под Варной. В начале августа начались осадные работы, местом атаки был избран северо-восточный фронт крепости для совместных действий с флотом. 5 августа осадные батареи открыли огонь, а 9 августа турки предприняли смелую вылазку, используя прибывшие подкрепления. Противник был отбит и понес большие потери. Но в этот день А.С. Меншиков был тяжело ранен. Его заменил М.С. Воронцов, отправившийся под Варну 16 августа.

Согласно Указу 1775 г. «Учреждения для управления губерний Всероссийской Империи»[508], генерал-губернатор приграничного района в случае военной угрозы обязан был отдавать необходимые распоряжения военному командиру. После ранения А.С. Меншикова и В.А. Перовского перед Императором Николаем Павловичем был выбор — или назначение нового командующего из числа военных, находившихся на основной воинской службе, или М.С. Воронцова как генерал-губернатора края, вблизи границ которого проходили военные действия. В этом случае к гражданским обязанностям М.С. Воронцова по управлению регионом и снабжению армии прибавлялся и контроль за ходом ведения военных действий. Император объяснял свой выбор в пользу М.С. Воронцова следующими причинами: воинский опыт, усердное отношение к службе и большой авторитет в армии[509].

Необходимо вспомнить, что в 1810 г. М.С. Воронцов находился при осаде Варны, будучи командиром Нарвского полка. Самобытным памятником заветов, данных полку М.С. Воронцовым, были его «Наставления господам офицерам Нарвского полка в день сражения», где, в частности, сказано: «Вообще к духу смелости и отваги надобно непременно прибавить ту твердость в продолжительных опасностях и непоколебимость, которая есть печать человека, рожденного для войны, сия-то твердость, сие-то упрямство всюду заслужат и приобретут победу»[510].

Для М.С. Воронцова, воспитанного в традициях суворовской военной школы, высокий моральный дух в войсках — одно из главных условий победы. Приверженность этому правилу М.С. Воронцов сохранит на протяжении всей жизни.

Как отмечал впоследствии М.С. Воронцов, никому ранее не удавалось взять крепость Варну, которая была прекрасно укреплена. Со всех сторон ее окружал лабиринт траншей. В рапорте на имя М.С. Воронцова инженер генерал-майор Трузсон писал, что турецкая армия превосходила почти все армии мира в умении вести оружейную стрельбу, причем турецкая артиллерия, в основном конструкции XVII в., была весьма пригодна для осадной войны и имела преимущества в дальности полета ядер.

Назначенный командовать операцией по осаде крепости Варна, М.С. Воронцов отдает приказ войскам, в храбрости которых он не сомневался, строго соблюдать дисциплину, четко выполнять приказы (так, если неприятель будет опрокинут, то его необходимо активно преследовать, но при этом не увлекаться атакой и не расстраивать ряды).

Помня науку А.В. Суворова, М.С. Воронцов подчеркивал, что «мы имеем перед неприятелем то превосходство, что одушевлены единым чувством служить верно Отечеству, исполнять волю Всемилостивейшего Государя»[511].

Эти слова М.С. Воронцова подтвердили боевые действия русских солдат и офицеров под Варной. Так, в ночь на 19 августа две роты пехотного полка герцога Веллингтона отбили вылазку неприятеля на правый фланговый редут русской линии. Когда М.С. Воронцов прибыл на место, турки силами, превышающими прежние, сделали вторую вылазку и вновь были отбиты. После этого неприятель, используя выгодное для него месторасположение, оставляет против края правого фланга русских особый отряд. Тогда гренадерская рота под командованием капитана Павлова просит у М.С. Воронцова разрешения взять пять развевающихся неприятельских знамен. С наступлением ночи эта рота, не сделав ни одного выстрела, напала на турецкий отряд, взяла пять знамен и переколола большую часть защищавшего их войска. Капитан Павлов был награжден за эти действия орденом Святого Георгия 4-й степени.

В это время адмирал Грейг отправляет два фрегата, один шлюп и один катер под началом капитана Крутского для уничтожения турецких «запасов» в Ниаде, что за Бургасом. Несмотря на сильное сопротивление противника, этот офицер буквально срыл все турецкие батареи, увез двенадцать больших пушек, другие заклепал или разбил замки, подорвал арсенал с находившимся там порохом. Наши потери в этой операции — один убитый матрос и пять раненых. Газета «Московские ведомости» сообщала о подвигах русских солдат и офицеров под Варной как новых фактах преемственности традиций русской воинской славы[512].

Мирное население организовало помощь действующей армии. Так, М.С. Воронцов доложил Императору, находившемуся с конца августа под стенами Варны, что жители Одессы на свои средства заготовили сухарей из более чем восемнадцати тысяч четвертей муки. Николай Павлович поручил объявить благодарность «за ревность и стремление к пользе Отечества» не только жителям Одессы, но и гражданам Херсона, Николаева, Евпатории, Феодосии, Бориславля, Таганрога, Ростова с уездом, Тирасполя и Дубоссар. Добровольная помощь поступала и из других регионов империи. Жители города Митавы прислали М.С. Воронцову 150 рублей для нужд больницы и раненым во время кампании. Своими поступками россияне продолжали традиции взаимопомощи мирного населения и армии.

Первоначально русские осаждали крепость силами, не уступающими по численности турецкому войску; причем, как отмечает в донесении от сентября 1828 г. генерал-адъютант Головин[513], блокируя крепость, русские должны были отражать атаки турецкой конницы, не имея достатка в собственной кавалерии для прикрытия блокады с тыла. Ситуация осложнялась тем, что сообщение с флотом было установлено недолжным образом, а растянутое расположение отряда не позволяло оперативно контролировать ход дел. Нехватка строительного инструмента к тому же замедляла строительство нескольких редутов на самых дальних от крепости высотах в тылу блокирующихся войск — позиции, выбранной Головиным. Многочисленный турецкий гарнизон Варны ежедневно получал подкрепление людьми и продовольствием.

Блокирование крепости было завершено после прибытия под Варну гвардии. Лейб-гвардии Измайловский полк четыре недели не покидал траншеи, находясь под беспрерывным огнем неприятеля; вместе с ним находились 13-й и 14-й егерские полки. После того как с помощью осадных работ пробили путь в крепость, было решено войти через готовый пролом в ближайший к морю Северный бастион, чтобы поставить там батарею. Для этого был сформирован отряд из 110 лучших егерей и матросов и в подкрепление к ним — одна рота 13-го егерского, две роты лейб-гвардии Измайловского полка и 150 рабочих с дурами. 25 сентября, за час до рассвета, егеря и матросы под командованием лейтенанта Зайцевского вошли в пролом, охрана противника была уничтожена на месте без единого выстрела. Не встречая сопротивления, русские воины увлеклись нападением настолько, что погнались за неприятелем по всему городу.

В это время в трех разных местах были произведены из наших редутов ложные атаки, и крепостной ров очищен от засевших в его рытвинах неприятельских стрелков. Однако численность прорвавшихся русских воинов не могла им позволить удержать бастион. Для избежания напрасного кровопролития был отдан приказ отступить. Русские отступили вместе с примкнувшими к ним христианскими женщинами и детьми, с двумя захваченными в бастионе знаменами. При этом 14 орудий, найденных в бастионе, были захвачены и одно сброшено в ров. В ходе операции потери составили до 80 человек убитыми и около 300 ранеными, со стороны неприятеля — примерно 600 человек.

В приказе М.С. Воронцова отмечалось, что войска с неустрашимой храбростью атаковали бастион, но в результате нарушения первоначального плана операции была утеряна возможность воспользоваться успехом атаки: «В храбрости войск никто сомневаться не может, но никто не должен идти далее, нежели ему приказано, и данная диспозиция должна быть в точности исполнена»[514], — так считал М.С. Воронцов.

Но, несмотря на отход, именно данная атака вселила в русские войска уверенность, что гарнизон Варны ослаблен и сломить его сопротивление будет несложно. По мнению М.С. Воронцова, эта атака имела большое психологическое значение: русские еще больше поверили в себя, а противник, напротив, стал терять уверенность в своих силах.

Турецкие военачальники поняли, что крепость можно взять через проломы. В этот же день прибыли турецкие чиновники вести переговоры о сдаче города. В одной из траншей состоялась встреча А.С. Грейга с одним из главных турецких командиров Юсуф-пашой. Во время переговоров осадные работы не прекращались. Следует отметить, что, довольно кратко излагая события под Варной, М.С. Воронцов более подробно в своих воспоминаниях останавливается на переговорах с Юсуф-пашой, от успеха которых зависело скорейшее взятие крепости. Это объясняется тем, что, хотя командиром крепости был Капитан-паша, но главные силы гарнизона состояли из частей албанцев Юсуф-паши. Капитан-паша не хотел сдавать крепость. Отдельные переговоры с Юсуф-пашой привели к тому, что Юсуф-паша привел в русский лагерь албанские части[515].

Гибкая дипломатическая тактика ведения переговоров с противником, сторонником которой был М.С. Воронцов, принесла свои результаты. Капитан-паша с немногочисленными приверженцами остался в цитадели и был взят в плен нашими войсками, которые вступили в город практически без всякого сопротивления через проломы, с распущенными знаменами и с барабанным боем. Первыми вошли 13-й и 14-й егерские полки, затем лейб-гвардии саперный батальон, а за ним — лейб-гвардии Измайловский парк. Пленные утверждали, что в начале осады число гарнизона и вооруженных жителей составляло примерно 22 000 человек, но что «остается из них не более 6000»[516].

В рапорте об осаде Варны инженер генерал-майор Трузсон подчеркивал успешные действия морской артиллерии, ее твердость и неустрашимость. Рабочие матросы сумели проявить хладнокровие, хорошо выполнили траншейные работы. Основную нагрузку боя вынесла пехота, отмечает Трузсон, в особенности 3-я бригада и 7-я дивизия. Пехота и в боях, и в работе была неутомима и особенно отличалась в штыковых атаках.

При этом такие работы, как минирование, восстановление разрушенной части крепости турецкие власти заставляли делать христиан, что им и приходилось выполнять в весьма короткое время под огнем русской артиллерии. После взятия крепости в городе не было обнаружено ни одного неповрежденного дома, особенно пострадали христианские церкви[517].

29 сентября 1828 г. русские войска заняли все бастионы крепости Варны без всяких условий с неприятелем. Падение города, по словам М.С. Воронцова, вселило страх во всей турецкой империи. Как мы уже говорили, до этого Варну никто не мог взять.

Проявление милосердия к побежденным — одна из традиций русской армии в отношении к пленным. М.С. Воронцов, как и в предыдущих своих калшаниях, приказывает подчиненным придерживаться этого правила. Так, в рапорте командующего 3-й бригадой генерал-майора князя Прозоровского (от 30.11.1828 г.) говорится о благодарности пленных турецких начальников за гуманное к ним отношение. Прозоровский пишет, что рад достойному выполнению поручения М.С. Воронцова[518].

И снова, как после битвы при Краоне и других, М.С. Воронцов объявляет благодарность своим подчиненным, приписывая их действиям успех в операции. Очевидцы этих событий отмечали, что М.С. Воронцов с таким же хладнокровием, как и на гражданской службе, отдавал распоряжения для отражения войск неприятеля во время военных действий под Варной. В то же время он продолжал заниматься гражданским управлением края и решением дел, связанных с доставкой в лагерь на судах из Одессы провианта, снарядов и всего необходимого для армии. Характерно, что часть грузов доставлялась в Варну на одном из первых пароходов, осуществлявших рейсы по Черному морю, — «Одесса», инициатива построения которого во многом принадлежала М.С. Воронцову.

29 октября 1828 г. М.С. Воронцов награждается золотой шпагой, осыпанной бриллиантами, с надписью «За взятие Варны».

Таким образом, во время ведения военных действий на территории, находящейся в непосредственной близости от границ доверенного М.С. Воронцову региона империи, он активно участвует в решении военных проблем, продолжая заниматься гражданским управлением края. Подобная ситуация сохраняется и в 1829 г.

Основные задачи, которые решал М.С. Воронцов в 1829 г., были: снабжение русской армии, участвовавшей в турецкой кампании, продовольствием и борьба с эпидемией чумы, распространение которой могло обернуться трагедией для всей страны.

Несмотря на исключительную сложность и ответственность стоявших перед ним проблем, М.С. Воронцов называет 1829 г. весьма замечательным на события. Такое определение связано с удачным продолжением русской армией кампании 1828 г. Взятие Варны открыло дорогу на Константинополь, освободив для наступления необходимые боевые силы. В своих воспоминаниях М.С. Воронцов пишет, что «ничто не мешало нам следовать маршем на Константинополь и занять столицу турецкой империи, но Император сумел настоять на своих планах касательно мира, ибо не хотел существования такой же несчастной империи, которую мы победили»[519].

Император поручает М.С. Воронцову наладить обеспечение продовольствием нашей армии: «Я был весьма счастлив в этом деле, и наша армия имела возможность перехода Балкан, находясь во всех портах, приобретать на своем пути все, что необходимо»[520].

М.С. Воронцов постоянно стремился поддерживать бодрость духа солдат, вселял в них уверенность в успешном завершении операции. Согласно науке А.В. Суворова, каждый начальник на месте может точнее оценить сложившуюся ситуацию и отдать необходимые распоряжения. Несомненно, что под началом М.С. Воронцова находились опытные и знающие командиры, именно их действиям, по его мнению, русские обязаны взятием крепости. Но при этом М.С. Воронцов четко контролировал ситуацию и благодаря своей популярности в армии обеспечивал выполнение общего военного плана.

Как считал А.В. Суворов, основа русской тактики — быстрота и натиск. Пехота под Варной действовала стремительно в штыковых атаках, но при этом наблюдалась слабость ружейного огня. Ситуация для М.С. Воронцова осложнялась тем, что он не командовал отрядом с самого начала ведения военных действий под Варной. Исправлять же ошибки всегда сложнее (растянутая линия, недостаточная согласованность в действиях с флотом, нехватка строительных инструментов).

Нелишне еще раз подчеркнуть, что проявление милосердия к побежденному врагу — один из основных принципов русского военного искусства, этому правилу М.С. Воронцов следует на протяжении всей своей военной деятельности, залогом успеха в которой являлось строгое следование М.С. Воронцова своему долгу перед Отечеством. Следующий этап деятельности М.С. Воронцова, вплоть до назначения его наместником на Кавказ, был связан с решением гражданских вопросов управления краем.

Подводя итоги, следует отметить, что события 1826–1829 гг., взятие Варны завершают ряд военных кампаний М.С. Воронцова первой четверти XIX столетия, в которых наиболее ярко проявились его военные и дипломатические способности. Вообще, во время боевых действий против Турции в 1828–1829 гг. под стенами Варны и на других полях сражений участники военных кампаний начала столетия показали себя отлично. В том числе и М.С. Воронцов. В 1810 г. он принимал участие в штурме Базарджика, а затем находился при осаде Варны. Спустя почти четверть века, 20 марта 1836 г., М.С. Воронцов был назначен шефом Нарвского егерского полка, которым он командовал тогда при осаде Варны. 22 июня 1855 г. полк получил приказ именоваться Нарвским егерским генерал-адъютанта графа Воронцова полком. А с апреля 1867 г. по 19 июля 1903 г. название полка было следующим — 3-й пехотный Нарвский генерал-фельдмаршала князя Воронцова полк.

Дипломатическая и военная деятельность М.С. Воронцова свидетельствует, что он, как генерал-губернатор края, занимался не только решением административных вопросов, но и принимал непосредственное участие в важных дипломатических переговорах и руководил военными действиями против Турции.

Деятельность М.С. Воронцова в должности генерал-губернатора во многом осложнялась недостатками законодательства в определении прав и обязанностей генерал-губернаторов, что приводило к конфликтам с министерствами, мешало достаточной самостоятельности в выборе мер, необходимых для развития региона, при этом, однако, на генерал-губернатора возлагалась главная ответственность за развитие вверенного ему края.

Таким образом, власть генерал-губернатора в значительной степени становилась в зависимость от взаимоотношений его с представителями правительства, от его нравственных качеств и профессиональных навыков, способностей, черт характера и, как следствие, — умения подбирать служащих.

Что касается взаимоотношений с высшей властью, то в начале правления Императора Николая I М.С. Воронцов мог рассчитывать на поддержку ряда государственных деятелей, среди них — П.Д. Киселев, А.Х. Бенкендорф, Е.ф. Канкрин, В.П. Кочубей, К.В. Нессельроде, М.М. Сперанский, А.Ф. Орлов.

Личные качества М.С. Воронцова во многом способствовали успешной деятельности генерал-губернатора. М.С. Воронцов представлял собой тип государственного деятеля, обладающего сильной волей, твердостью и настойчивостью в достижении поставленной цели. Он сам с особой тщательностью изучал каждую проблему, к какой бы сфере жизни она ни относилась, при этом довольно болезненно реагировал на критику в свой адрес, не терпел возражений и противодействия своим планам.

Рассматривая деятельность М.С. Воронцова на посту генерал-губернатора Новороссийского края и Бессарабской области, важно иметь в виду (основываясь на приведенных источниках), что М.С. Воронцов не только четко контролировал действия губернских властей, ставя в известность последних о распоряжениях правительства, но и, в свою очередь, уведомляя центр о проблемах региона, сам активно участвовал в управлении регионом. Именно на его примере особенно заметен политический характер власти генерал-губернаторов, что во многом вызывалось особым территориальным расположением региона, его пограничным статусом. Наиболее ярко проявилась политикоадминистративная деятельность М.С. Воронцова в Бессарабии.

Одним из достоинств М.С. Воронцова как администратора было умение создать сильный, гибкий и послушный аппарат исполнителей, подобрать себе таких умных и способных помощников и советников, при которых, сохраняя за собой все нити управления, он мог быть уверен, что проводится именно его политика и что она реализуется должным образом. М.С. Воронцов не только создавал, но и обучал работников управленческого аппарата, требовал полного, точного и безусловного исполнения своих приказаний, в противном случае немедленно расставался с нерадивыми чиновниками.

Со временем сложилось понятие «чиновник воронцовской школы», наиболее яркие представители которой занимали высокие должности в государственном аппарате Российской Империи.