Герои Коммуны

В дни «кровавой недели» Париж стал царством смерти для лучшей части его жителей. Гибель Варлена и Делеклюза символизировала судьбу десятков тысяч коммунаров. Казармы, сады и парки стали местами массовых казней. Красивейший город мира превратили в гигантский эшафот, а каждого версальского солдата сделали судьей и палачом. Расстреливали не только тех, кого схватили с оружием в руках. Достаточно было чем-то вызвать подозрение: одеждой, выражением лица, поспешным движением. Генерал Галифе, самый знаменитый из палачей Коммуны, подавал пример.

В самом начале книги читатель уже встретил выдержки из дневника Эдмона Гонкура, описывавшего облик праздничного революционного города. Почти во все время Коммуны Гонкур отсиживался в подвале своего особняка. Теперь он вместе с остальными буржуа выполз на улицы, смотрел вокруг и продолжал свои записи:

«Пятница, 26 мая. Я шел вдоль линии железной дороги и находился недалеко от вокзала Пасси, как вдруг увидел толпу мужчин и женщин, окруженных солдатами. Пройдя сквозь сломанную изгородь, я очутился на обочине аллеи, где стояли пленные, готовые к отправке в Версаль. Пленных много — я слышу, как офицер, передавая полковнику какую-то бумагу, вполголоса произносит: «Четыреста семь, из них шестьдесят шесть — женщины».

Мужчины построены по восемь человек в ряд и привязаны друг к другу веревкой, стягивающей им запястья. Одеты они кто во что горазд — их застали врасплох: большинство без шапок, без фуражек, ко лбу и щекам прилипли волосы, мокрые от мелкого дождя, — он сыплет сегодня с самого утра…

В числе женщин есть одна удивительная красавица, своею суровой красотой напоминающая юную Парку. Это брюнетка с густыми вьющимися волосами, с глазами стального цвета, щеки ее горят от невыплаканных слез. Она стоит в вызывающей позе, готовая броситься на врага, излить на офицеров и солдат поток брани, который не может вырваться из ее искаженных яростью уст…

Полковник, отъехав на фланг колонны, выкрикивает громким голосом и, по-моему, нарочито грубо, чтобы нагнать страху: «Всякому, кто отвяжет свою руку от руки соседа, — смерть на месте!» И это жуткое «смерть на месте!» четыре или пять раз повторяется в его коротком спиче, который сопровождается сухим, щелкающим звуком: пеший конвой заряжает ружья».

Гонкур не пишет о том, что вскоре конвой остановит Галифе или другой палач и начнется дикая расправа. Впрочем, в следующей записи дневника, датированной 28 мая, рассказывается: «Зажатая между всадниками, движется толпа людей во главе с каким-то чернобородым мужчиной — лоб у него перевязан носовым платком. Я замечаю в этой группе и другого раненого, соседи поддерживают его под руки, — видимо, он не в силах идти. Люди эти необычайно бледны, взгляд их затуманен — он так и стоит у меня перед глазами… Конвой гонит этих людей почти бегом до казармы Лобо, и за ними с непонятной поспешностью, гремя, захлопывается дверь… Почти в ту же минуту грянули выстрелы, многократно усиленные эхом стен и ворот… Наконец все смолкает… В эту минуту, похожий на кучку пьяных, из ворот выходит карательный отряд, на штыках у некоторых — кровь».

«Вторник, 29 мая. Иногда раздаются пугающие звуки: рушатся дома, расстреливают пленных».

В мемуарах, воспоминаниях врагов или друзей Коммуны до нас дошло описание множества сцен, леденящих душу. Горы трупов загромождали улицы города, их не успевали убирать. Убитых пытались топить в Сене, в прудах. Их обливали керосином и поджигали. Чудовищный трупный смрад окутал великий город. Боязнь эпидемий несколько умерила ярость палачей. Впрочем, отправляемых в Версаль и в другие места пленных содержали так. что они завидовали мертвым. Сколько же было убитых? Тьер скрывал цифры. Впрочем, убийцы и не утруждали себя подсчетами. Во всяком случае, люди, которые близко и внимательно наблюдали работу человеческой бойни, определяют число убитых во время «кровавой недели» в 30–40 тысяч человек. Что касается арестованных, то их число известно более или менее точно: 34 772 человека. Только 16 процентов из них явно не принадлежали к рабочим. Такая же пропорция и в отношении убитых без суда. Всего было убито, сослано на каторгу или бежало в изгнание более 100 тысяч человек.

Долго еще продолжалась чудовищная комедия судебных процессов, на которых победители просто расправлялись с побежденными, но более медленным способом. И здесь коммунары стояли перед палачами-судьями с гордо поднятой головой. Версальцы пытались использовать суд над видными коммунарами для того, чтобы осудить и заклеймить Коммуну, вызвать к ней ненависть. Они особенно надеялись на процесс Теофиля Ферре, бланкиста и члена комиссии общественной безопасности Коммуны. Версальцы приписывали ему ответственность за казнь заложников. Ферре удалось зачитать на суде свое заявление, в котором он показал смысл борьбы между Версалем и Коммуной, доказал ответственность Тьера и других версальцев за все несчастья, обрушившиеся тогда на Францию. Свою мужественную речь он закончил так:

— Я член Парижской коммуны и нахожусь в руках моих победителей. Они хотят моей головы — пусть берут ее. Никогда я не захочу спасти свою жизнь подлостью. Свободным я жил, свободным хочу умереть. Прибавлю только одно: судьба капризна. Я завещаю будущему заботу о моей памяти и о мести за меня!

Ферре был приговорен к смерти, а через полмесяца после его казни устроили суд над Луизой Мишель. Ее яркая личность как бы символизировала массовое участие женщин в Коммуне. Луиза Мишель, учительница и поэтесса, посвятила свою жизнь революционной борьбе. Во время Коммуны она часто выступала в клубах и требовала беспощадной борьбы с Версалем. Активно действовала она в комитете бдительности XVIII округа Парижа. Она всегда рвалась в бой, переодеваясь в мужской костюм национального гвардейца. Ее часто видели на аванпостах, а в последнюю неделю Коммуны — на баррикадах. Об отчаянной смелости Луизы Мишель ходили легенды. 16 декабря 1871 года она предстала перед судом. На ней была черная вуаль вдовы: Луиза любила недавно казненного Теофиля Ферре. На суде она не только не просила снисхождения, но беспощадно клеймила палачей Коммуны:

— Я не хочу защищаться, я не хочу, чтобы меня защищали. Я всем существом принадлежу социальной революции и принимаю полную ответственность за все свои поступки!..

Да, я участвовала в поджоге Парижа! Я хотела противопоставить вторжению версальцев барьер огня. У меня не было сообщников, я действовала только по собственному почину… По-видимому, всякое сердце, которое бьется за свободу, имеет у вас одно только право — право на кусочек свинца. Я требую для себя этого права. Если вы оставите мне жизнь, я не перестану кричать о мщении, я буду призывать своих братьев отомстить убийцам…

— Я лишаю вас слова, — перебил ее председатель.

— Я кончила, — ответила Луиза. — Если вы не трусы, убейте меня! — Луизу Мишель вместе со многими коммунарами отправили в ссылку в Новую Каледонию.

30 ноября 1872 года версальский суд рассматривал дело Эжена Варлена, зверски растерзанного и убитого еще 28 мая 1871 года. Разумеется, речь не шла о виновниках незаконной расправы. Им дали ордена вместе с юридическим «обоснованием» убийства Варлена: его посмертно приговорили к казни. Кампания судебных процессов, задуманная для отвлечения внимания от массовых убийств коммунаров без всякого суда, только еще больше разоблачила преступления банды версальских убийц, их нечеловеческую жестокость и звериную ненависть к восставшему народу Парижа. Тьер, этот необычайно болтливый и хвастливый палач, не раз проговаривался, что невероятно жестокая расправа с коммунарами — результат ненависти буржуазии к социализму, к рабочему классу. Еще в дни «кровавой недели» он радостно телеграфировал префектам: «Улицы покрыты трупами. Это ужасное зрелище послужит уроком». А потом он еще более откровенно заявил: «С социализмом покончено, и надолго!»

Неужели славная Коммуна боролась и погибла напрасно? Неужели она действительно задержала развитие социалистического движения, как уверял Тьер и как твердят буржуазные историки поныне? Неужели неисчислимые жертвы были принесены напрасно? Неужели наши замечательные герои Варлен, Делеклюз, остальные деятели Коммуны, все коммунары боролись и умирали зря? Нет. На этот раз кровавый карлик и вся буржуазия жестоко ошиблись. Правда, им удалось потопить Коммуну в крови, уничтожить лучших французских революционеров. Собственно, ведь и наиболее прозорливые коммунары отдавали себе отчет, что победа Коммуны маловероятна. Вспомним, как, понимая это, страдал Эжен Варлен. Но он до конца отдал все свои силы Коммуне, не поколебался отдать и саму жизнь. Так поступали и другие социалисты. Верморель был избран населением Монмартра в Коммуну, когда он находился вдали от Парижа. Лефрансэ в своих воспоминаниях рассказывает, что он подумал тогда: «Его место останется пустым». Но 29 марта Лефрансэ с изумлением увидел, как Верморель быстро поднимается по ступенькам главной лестницы Ратуши.

— Как, вы здесь?

— Вне всякого сомнения, — отвечал Верморель. — Я жалею только о том, что не мог присутствовать на первом заседании. Но чтобы прибыть в Париж, я должен был пробираться через многочисленные посты шпионов и замести следы, так как они следовали за мной по пятам от самого Лиона, где я узнал о результатах выборов.

— Как вы могли решиться приехать? Зачем вы ввязались в нашу драку?

— Мы, возможно, все погибнем, я это знаю. Ну что же! Я размышлял целый день, узнав о том, что меня избрали. Отчетливее, чем вы и другие, я понимаю, что у нас мало надежд на успех при этих ужасных обстоятельствах, которые нам навязали. Очень легко, прикрываясь пессимизмом, скрестить руки и остаться наблюдателем. Проблема поставлена, условия для ее осуществления тяжелые. Но нужно по крайней мере попытаться ее решить. Таков был мой ответ самому себе… и вот я здесь!

Вспомним, что и многоопытный Делеклюз понимал, как мало шансов на победу и как велика возможность поражения. Но социалисты Варлен, Верморель, якобинцы Делеклюз, Флуранс и другие чутьем подлинных революционеров глубоко прониклись сознанием необходимости борьбы за революцию в любых условиях, даже идя на верную смерть. Как люди, беззаветно преданные своему идеалу, они чувствовали, что будущее принадлежит тем, кто умеет приносить жертвы!

Но то, до чего они доходили чутьем, интуицией, то прозорливо и глубоко, на основе научных законов общественного развития, сознавал Маркс. Ведь не случайно еще в начале сентября 1870 года, то есть более чем за полгода до Коммуны, Маркс писал французским членам Интернационала, что их выступление было бы безумием. Но разве Маркс не приветствовал с восторгом революцию 18 марта? Может быть, к этому времени он решил, что появились благоприятные шансы на исход борьбы? Нет, дело обстояло сложнее. Он считал, что даже независимо от непосредственного успеха или поражения Коммуны социалисты все равно свершили славнейший подвиг. И в связи с сомнениями, которые высказал ему по этому поводу один из друзей, Маркс разъяснял ему в письме от 17 апреля 1870 года: «Творить мировую историю было бы, конечно, очень удобно, если бы борьба предпринималась только под условием непогрешимо благоприятных шансов». И Маркс указывал далее на крайне тяжелые для парижских революционеров обстоятельства, в частности на присутствие под Парижем прусских войск. «Парижане знали это очень хорошо, — продолжал Маркс. — Но это знали и буржуазные версальские канальи. Потому-то они и поставили перед парижанами альтернативу: либо принять вызов к борьбе, либо сдаться без борьбы. Деморализация рабочего класса в последнем случае была бы гораздо большим несчастьем, чем гибель какого угодно числа «вожаков». Борьба рабочего класса с классом капиталистов и государством, представляющим его интересы, вступила благодаря Парижской коммуне в новую фазу. Как бы ни кончилось дело непосредственно, на этот раз новый исходный пункт всемирно-исторической важности все-таки завоеван».

Да, парижские «вожаки» пошли на борьбу и на гибель, ибо они чувствовали, что бывают в истории моменты, когда отчаянная борьба масс даже за безнадежное дело необходима во имя дальнейшего воспитания этих масс и подготовки их к следующей борьбе.

Позднее В. И. Ленин показал, почему Коммуна, оказавшаяся в исключительно сложном положении, «неизбежно должна была потерпеть поражение», почему «Париж, первый поднявший знамя пролетарского восстания… обречен на верную гибель».

«Для победоносной социальной революции, — писал Ленин, — нужна наличность, по крайней мере, двух условий: высокое развитие производительных сил и подготовленность пролетариата. Но в 1871 году оба эти условия отсутствовали. Французский капитализм был еще мало развит, и Франция была тогда по преимуществу страной мелкой буржуазии (ремесленников, крестьян, лавочников и пр.). С другой стороны, не было налицо рабочей партии, не было подготовки и долгой выучки рабочего класса, который в массе даже не совсем ясно еще представлял себе свои задачи и способы их осуществления. Не было ни серьезной политической организации пролетариата, ни широких профессиональных союзов и кооперативных товариществ… Но главное, чего не хватало Коммуне, так это времени, свободы оглядеться и взяться за осуществление своей программы».

Увы, Коммуне не хватало и многого другого, о чем не раз писал Ленин. Но вопреки всему залпы пушек коммунаров, пусть слабые, нестройные, а вскоре и совсем замолкшие, прозвучали над миром как сигнал о начале эпохи упадка буржуазного строя. Коммуна нанесла буржуазии страшный, непоправимый удар. Падение Коммуцы не только не похоронило социализм, как об этом поспешил прокаркать опьяненный кровью Тьер, но пробудило новые, свежие силы всемирного социализма, более зрелого, опытного и потому более страшного для капитализма.

«Умри и возродись!» — сказала история Коммуне словами Гёте, и глубокая боль в сердце всемирного пролетариата, вызванная гибелью коммунаров, породила такую ненависть к буржуазии, такое стремление продолжать их дело, что социалистическое движение сразу вышло из пеленок и вступило в пору возмужания. Иллюзии, навеянные различными школами утопического, мелкобуржуазного социализма, стали быстро рассеиваться, как рассеялся дым над горевшим в мае 1871 года Парижем.

Не зря буржуазия подняла такой яростный крик, когда сразу после падения Коммуны Маркс опубликовал свое произведение «Гражданская война во Франции», в котором разъяснил драгоценный опыт Коммуны. Пролетариат приобретал ценнейшее оружие для подготовки и осуществления социальной революции. До сих пор социалисты разных стран, стремясь к установлению нового общественного строя, совсем не представляли, каким образом это сделать. Еще в 1852 году Маркс высказал гипотезу, догадку, что пролетариат должен не просто овладеть старой государственной машиной, но сломать ее, разрушить. И вот рабочие Парижа под давлением объективных потребностей борьбы стихийно совершили именно то, что предвидел Маркс. Коммуна, таким образом, дала возможность разработать и обосновать главное, основное в учении марксизма о государстве.

Коммуна уничтожила постоянную армию, полицию, чиновничий аппарат. Она показала, чем и как заменить старую государственную машину, создав государственные учреждения совершенно нового типа, учреждения, основанные на проведении демократии с наибольшей полнотой и последовательностью. Коммуна показала объективную необходимость диктатуры пролетариата. Она стихийно открыла государственную форму, при которой может произойти экономическое освобождение рабочего класса. И это сразу прозорливо заметил и научно определил Маркс. Он явился, таким образом, душеприказчиком Коммуны, передав ее наследие мировому освободительному движению пролетариата.

Но великое наследие необходимо было затем использовать практически. Это сделал Ленин, которому Коммуна помогла разработать цельную, реальную теорию социалистической революции.

Коммуна имела также самое непосредственное влияние на развитие рабочего движения. «Как ни велики были жертвы Коммуны, — писал Ленин, — они искупаются значением ее для общепролетарской борьбы: она всколыхнула по Европе социалистическое движение, она показала силу гражданской войны, она рассеяла патриотические иллюзии и разбила наивную веру в общенациональные стремления буржуазии. Коммуна научила европейский пролетариат конкретно ставить задачи социалистической революции».

После поражения французского пролетариата в революции 1848 года понадобилось двадцать лет, чтобы социализм обнаружил признаки жизни. А после гибели Коммуны уже через пять лет социализм во Франции очнулся от оглушившего его удара. Еще продолжались военные суды по делам коммунаров, а в 1876 году в Париже уже заседал первый рабочий конгресс. Через несколько лет появилась социалистическая партии с программой, основанной на научном социализме, и Маркс с удовлетворением отметил, что во Франции возникло наконец настоящее рабочее движение. Образовались социал-демократические партии в Германии, Швейцарии, Дании, Португалии, Италии, Бельгии, Голландии, США. Для всех этих партий, для социалистов всех направлений Коммуна стала знаменем, объединявшим всех, святыней, которой дорожили все, символом, мыслью, гордостью всемирного пролетариата. Уже благодаря одному только этому обстоятельству оказались оправданными неисчислимые жертвы, на которые сознательно или стихийно шли коммунары.

Последствия Коммуны для всех направлений прогрессивного развития человечества поистине неисчислимы. Например, из-за страха, вызванного Коммуной, французские монархисты так и не смогли реставрировать монархию, и во Франции навсегда утвердилась республика.

Коммуне Европа обязана тем, что более сорока лет здесь не было больших войн. Правители европейских стран все эти годы испытывали постоянный страх, что война вызовет революцию. Боязнь потерять власть делала их миролюбивыми. «Французские государственные деятели, — писал известный историк дипломатии Тейлор, — только в 1912 году избавились от страха, что новая война приведет к Коммуне». Он признавал также, что первая мировая война была развязана потому, что «государственные деятели 1914 года освободились от страха, поскольку революции кончились. Это облегчало для них возможность смотреть на войну как на орудие политики».

Но то, что буржуазным политическим деятелям казалось «концом революции», в действительности явилось приближением того момента, когда Коммуна воскресла и предстала перед изумленной буржуазией в могучем облике Великой Октябрьской социалистической революции.

Сразу после Февральской революции, в марте 1917 года, «Ленин в своих «Письмах из далека» призвал русский пролетариат идти «по пути, указанному опытом Парижской коммуны 1871 года». В начале апреля, вернувшись в революционную Россию, Ленин сразу заявил по поводу только что возникших Советов, что «в России существует государство типа Парижской коммуны». Во время подготовки пролетарской революции Ленин вновь обращается к изучению и анализу опыта Коммуны, что особенно ярко отразилось в его книге «Государство и революция». Вся деятельность Ленина по руководству Октябрьской революцией несет на себе печать самого тщательного учета, использования и развития опыта Коммуны. Вскоре после победы революции, в начале марта 1918 года, Ленин сравнивал тяжелое положение Коммуны и неизмеримо более прочные позиции молодой Советской власти. «Мы находимся в других условиях, — говорил он, — благодаря тому, что мы стоим на плечах Парижской коммуны».

В 1924 году французские коммунисты привезли в Москву драгоценный подарок — чудом сохранившееся знамя парижских коммунаров, развевавшееся над баррикадами в 1871 году. Оно находится ныне в Москве, символизируя неразрывную преемственность Коммуны и Великого Октября. В победе нашей революции, а затем и в победе социализма в других странах, в мировом коммунистическом движении Коммуна обрела подлинное бессмертие.

Надо ли после этого доказывать, что тем самым бессмертны и люди Коммуны? Могут сказать, что эти люди, даже лучшие из них, такие, как Варлен, Делеклюз и другие, делали ошибки, проявляли слабости, имели недостатки. Верно, но это нисколько не умаляет величия их подвига. Коммуна была не театральным представлением, для которого драматург с помощью своего воображения и мастерства создает героев, наделяет их выдающимися качествами и вкладывает в их уста тщательно им продуманные монологи.

Нет, Коммуна была величественной трагедией, какую не в состоянии создать даже самый гениальный художник. А ее действующие лица не заучивали роли и не декламировали их с рассчитанным эффектом. Они просто жили, страдали и умирали ради великой идеи человеческого счастья. И они сами были живые люди. В них стреляли настоящими пулями, из их ран текла живая кровь, и им было действительно больно. Вот таких-то людей мы и называем героями, тех самых, которые хотели не стать кем-то, а сделать что-то! Значением, смыслом этого героизма и определяется их бессмертие.

Они шли порой в потемках, даже вслепую, и все же делали свое дело. Они проявляли полное забвение своих интересов, полное пренебрежение своей личностью. Они не знали ничего, кроме служения своему идеалу, своему делу. А ведь «дело прочно, когда под ним струится кровь»! Таким и оказалось дело Коммуны, за которое не напрасно отдали жизнь Варлен, Делеклюз и другие герои этой книги.