Женщины в политике. От Семирамиды до Дарьи Дугиной

Было время, когда миром правили женщины…

Для кого-то эта фраза звучит как напоминание о желанном «золотом веке», который может и должен вернуться.

Кто-то, отталкиваясь от первобытного матриархата, лелеет убеждение в том, что именно власть мужчин – символ прогресса.

Кто-то просто видит в этом явлении археологический факт, историческую данность, не поддающиеся каким-либо измерениям в категориях «хуже – лучше».

Но существовало ли царство женщин на самом деле или оно – всего лишь легенда, порождённая исключительно игрой пристрастного воображения?

Отблески «Золотого века женщин»

Для русского читателя, особенно принадлежащего старшему поколению, знакомство с матриархатом чаще всего начиналось с классики марксизма, с хрестоматийного труда Фридриха Энгельса «О происхождении семьи, частной собственности и государства». Энгельс, в свою очередь, ссылался на исследования Бахофена и Моргана, изучавших жизнь аборигенов Северной Америки, Океании и иных уголков планеты, удалённых от центров цивилизации XIX века. Нельзя сказать, что эти социологи первобытной жизни обнаружили где-либо матриархат в чистом виде, но они пытались реконструировать исчезнувшие общества по следам традиции, по пережиткам – подобно тому, как палеонтологи реконструировали образы древних животных по отдельным сохранившимся костям мезозойской эры.

На господство женщин, имевшее место в ушедшие эпохи, явственно намекали многие обычаи индейских и тихоокеанских народов, казавшиеся странными патриархальным европейцам. О былом первенстве женщин говорили такие принципы, как наследование имущества по материнской линии или более тесные связи с родственниками по матери, непривычные в Старом Свете.

Особенно же белых пришельцев удивляла широко распространённая матрилокальность – обычай жениха после брака поселяться в доме невесты, присоединяясь к её клану. Очевидно, это не способствовало высокому социальному статусу молодых мужчин в новой семье. Например, в племени сенека (населявшем берега озера Онтарио) принятые мужья и вовсе существовали на птичьих правах. «Горе тому злополучному мужу или любовнику, который был слишком ленив или неловок и не вносил своей доли в общий запас. Сколько бы ни было у него в доме детей или принадлежащего ему имущества, всё равно он каждую минуту мог ждать приказания связать свой узел и убираться прочь», – свидетельствует проповедовавший среди индейцев сенека миссионер Ашер Райт.

Когда отцов много, а мать одна

Столкнувшись с подобными явлениями, авторы, на которых ссылается Энгельс, объяснили непривычный феномен просто. По их мнению, в ранних обществах, ещё не просвещённых в достаточной мере, не ограниченных строгой моралью и семейным правом, часто практиковались неупорядоченные половые связи. Позже они переросли в освящённые первобытной моралью групповые сожительства, когда несколько мужчин и женщин формировали одну замкнутую семью с равной доступностью всех входящих в неё партнёров.

При таких отношениях установить персональное отцовство не представлялось возможным, и дети хорошо знали только свою мать, которая их выносила, родила и выкормила. Соответственно, вырастая, молодые мужчины, составлявшие главную воинскую силу, признавали авторитет единственного человека, чья любовь окружала их с детства – родной матери. По крайней мере, единственная мать была для них намного дороже в гораздо большей степени, чем сравнительно обезличенный «коллективный отец». Отсюда следовал вывод – первобытные племена возглавлялись не патриархамистарейшинами, а пожилыми многодетными матриархами.

Кстати, отголоски этих древних норм сохранились: их можно обнаружить даже в традиции такого издавна приобщившегося к развитой цивилизации народа, как евреи, где родство вплоть до настоящего времени определялось по матери. Об этом свидетельствует, например, обилие еврейских фамилий, производных от женских имён: Ривкин, Миркин, Басин, Энтин, Ханин, Цейтлин, Цирлин и т. д. И сегодня получить гражданство Израиля можно беспрепятственно, доказав своё еврейское происхождение по прямой материнской линии: от прабабушки к бабушке, от бабушки к матери – даже в том экстравагантном случае, если все мужчины, с которыми эти дамы вступали в брак, были бы африканскими неграми или сибирскими эвенками. Следование этому закону еврейские традиционалисты объясняют, цитируя ветхозаветную мудрость: «Невозможно обнаружить след рыбы в воде, след змеи на камне и след мужчины в женщине». Точь-в-точь, как Бахофен и Морган, описывающие коллективные семьи древних племён!

Невоплощённый идеал

Однако логические построения историков, выдвинувших идею матриархата, опираются только на косвенные свидетельства, не имея прямых. В многочисленных этнических группах, практикующих пресловутые матрилинейность и матрилокальность в самых разных концах Земли, политическая власть обычно всё-таки принадлежала мужчинам, опирающимся не столько на подтверждённое отцовство, сколько на свою харизму, боевой опыт и проявленную в сражениях доблесть. Это относится и к индейцам сенека, и к африканским туарегам, и ко многим другим этносам, продолжающим определять род по материнской линии. Особенно убедительным служит пример евреев, чья история развивалась в ближневосточной колыбели письменной цивилизации и потому документирована гораздо лучше, чем у обитателей североамериканских лесов, тихоокеанских островов или сахарских пустынь. Отлистывая страницы самого популярного исторического источника – Ветхого Завета – в глубину веков, мы неизменно обнаруживаем на постах верховных правителей, царей и судей не женщин, а мужчин; несмотря на то, что ветхозаветные дамы издревле выступали хранительницами еврейской традиции наследования по материнской линии.

Нет ничего удивительного в том, что идеальный матриархат, предполагаемый историками, не реализовался в известных нам обществах. Для его воплощения требовалось слишком много совпадений.

Во-первых, выдвижению единственной женщины-лидера в групповой семье мешала бы конкуренция с другими матерями. Если у мужчин, вышедших на тропу войны, единоличное командование и признание персонального лидерства является настойчивой необходимостью, то в женском коллективе, ведущем домашнее хозяйство, такой обязательной потребности в централизованном управлении нет.

Во-вторых, утверждению власти матриарха в предложенной схеме должно содействовать многочисленное мужское потомство, достигшее зрелости и получившее решающий голос в делах рода. Однако первобытные общества, из-за суровых условий существования и высокой смертности, как правило, балансировали на грани простого воспроизводства. Даже трое дееспособных сыновей в то время были редкостью, но и троих оказалось бы совершенно недостаточно, чтобы утвердить власть в коллективе, охватывающем не менее сотни, а то и более тысячи членов.

В-третьих, претензии женщин на вождество обязательно столкнулись бы с амбициями мужчин, которые, как свидетельствует гендерная психология, в любом обществе и во все времена чаще обладают готовностью к риску и более агрессивны, то есть располагают теми качествами, которыми в борьбе за лидерство трудно пренебречь.

Поэтому при описании матрилинейных обществ правильнее говорить не о власти женщин, а об их более высоком социальном статусе по сравнению с положением в обществах патрилинейных.

А если много не отцов, а мужей?

Наибольшие шансы на реализацию полноценного матриархата могли бы получить те народы, где принята полиандрия, иначе – многомужество. В коллективной семье такого типа вопрос конкуренции с другими женщинами снимается сам собой и трон королевы маленького семейного королевства не оспаривается никем.

Многомужество кажется нам явлением совершенно экзотическим. Наш современник гораздо теснее знаком с феноменом обратным – многоженством, полигинией – широко распространённым у наших ближайших восточных соседей. С обычаями полигинии, вызывающими зависть иных русских ловеласов, нас то и дело знакомят народный фольклор и отечественное искусство: от сакраментальной песни «Если б я был султан» из комедии Гайдая до расхватанного на цитаты отечественного вестерна (точнее, истерна, если применять термины «west-запад» и «east-восток») «Белое солнце пустыни». На этом фоне многожёнство выглядит вполне привычным, а для кого-то – даже естественным явлением. Однако и многомужество – не такой уж редкий случай на лице планеты Земля. Как констатируют этнографы, в ХХ веке полиандрия встречалась и даже доминировала примерно в восьмидесяти из нескольких тысяч исследованных этнических групп.

Центром средоточия таких оригинальных отношений стал Индийский субконтинент. Ещё в древнем индийском эпосе «Махабхарата» упоминаются девушка Джатила, вышедшая замуж за семерых мудрецов, и царица Драупади, состоявшая в браке с пятью братьями Пандавами. В «Ригведе» десять богов грома и ветра являются мужьями единственной богини – повелительницы молний Родаси.

Спору нет, царица Драупади и богиня Родаси выглядят типичными олицетворениями матриархата, если не принимать во внимание, что оба персонажа – мифические. Реальная же полиандрия не вполне напоминает идеальное царство женщин, оживлённое в исторических реконструкциях Моргана и Бахофена.

Нетрудно заметить, что даже в индийской мифологии в создании полиандрической семьи участвуют не любые, набранные по произволу хозяйки дóма, понравившиеся ей мужчины, но родные братья. Этот же принцип, как правило, воспроизводится в многомужеских браках Индии, Непала, Шри-Ланки, китайского юго-востока и Тибета. А в подобных обстоятельствах, несмотря на то, что обладательница целого комплекта супругов получает богатые возможности для манипуляции любимыми мужчинами, наибольшими претензиями на лидерство в семье всё-таки обладает старший брат. Женщина располагает большой властью внутри дома (что, впрочем, знакомо нам и по примерам из жизни вполне патриархальных обществ), но за дверями дома, во внешнем мире, административные функции исполняют мужчины. Это типично и для народа мосо из китайской провинции Юньнань, и для непальских шерпов, и для тибетцев, и для обитателей индийских территорий Ладакх и Раджастхан. Так что даже в отношении полиандрических семей можно говорить только о локальном матриархате, не выходящем за стены супружеских жилищ.

Только выживание, ничего личного

Демографы сходятся во мнении, что многомужество не столько отражает распределение власти между мужчинами и женщинами, сколько выступает продуктом жёсткой экономической необходимости. Большинство принявших такую практику этносов проживает в Гималайском регионе, где скудные почвы и суровый климат сдерживают рост народонаселения. Все пригодные для земледелия и скотоводства участки строго поделены, и, если число пользующихся ими едоков из поколения в поколение начнёт расти – потомки обречены на голод, страдания и смерть. Поэтому в брак вступает только старший сын, только он выступает наследником дефицитной земли и только его единственная жена рожает едоков следующей генерации. Младшим же сыновьям предоставляется альтернатива: пострижение в монахи либо присоединение к семье старшего брата в качестве второго, третьего, – или сколько их там наберётся? – мужа его единственной супруги. Сколько бы поклонников в её «мужском гареме» не появилось, всё равно больше одного чада в год она на свет не произведёт. Тем же женщинам, которым не посчастливилось выйти за старших братьев и стать вместе с ними основательницами полиандрических семей, достаётся незавидная участь «вековухи».

Как видим, в данном случае институт многомужества регулирует численность, а не власть. В какой-то степени это справедливо и относительно многожёнства – оно распространялось у тех народов, где, напротив, было необходимо быстро нарастить население, восстановив его после военных потерь. Уцелевшие после боевых походов мужчины брали в супруги двух и более жён, чтобы обеспечить деторождение у тех женщин, кто не дождался своих суженых. Похожие события происходили и после завоевания новых земель: разгромив противника, победители присоединяли женщин покорённой территории к своим гаремам. Именно таким образом арабы, бывшие до Мухаммеда довольно малочисленным народом, обитавшим на сравнительно небольшой территории аравийских пустынь, смогли буквально за полтора века превратиться в великую нацию, расселившуюся на огромных пространствах от Атлантики до Евфрата. В то время каждый аравийский воин обретал нескольких спутниц из числа женщин покорённого Египта, Сирии, Ливии, Междуречья и Магриба, оставляя после себя бесчисленное потомство, говорившее на арабском языке и поклонявшееся Аллаху. В таком случае, как мы видим, задачи демографического роста напрямую увязывались с вопросами семейной власти: одержавшие верх на поле боя – и на супружеском ложе вели себя аналогично.

Этот исторический опыт полигинии, многожёнства, запечатлённый в нашем сознании как господство деспотичного супруга над послушным гаремом, проецируется и на обратный тип семейных отношений, заставляя ожидать такого же господства женщины в полиандрическом браке.

Но нет, здесь система супружеских отношений не столь однозначна, и женщина может оказаться как влиятельным матриархом, умело манипулируя группой своих мужей, так и забитой рабыней сплочённого коллектива женатых на ней братьев во главе со старшим из них.

Поэтому гималайская полиандрия, как и матрилокальность туарегов, и матрилинейность евреев служат не слишком убедительными иллюстрациями к «золотому веку» господства женщин.

Если уж женщинам в истории и приходилось добиваться политической власти над мужчинами, это происходило не в силу сложившихся обычаев и традиций, а в силу выдающихся личных качеств отдельных правительниц или проповедниц, интриганок или героинь.

Многочисленные примеры такого рода мы обнаружим в последующих главах книги.