Жили мы на войне

«ПРИВЕТ ОТ СВОИХ»

Строили мы на фронте, пожалуй, быстрее и надежнее, чем сейчас. За сутки целую деревню под землей сооружали. Правда, архитектурой похвастаться не могли, но внутри землянок — всегда комфорт: столы сколочены, скамейки, у стен — лежанки. На них хвойных веток набросаем, и запах кругом пойдет, как в парикмахерской. Растянешься на лежанке — благодать. Ну и то, что над головой три наката, немалое удовольствие доставляет.

И в тот раз блиндажи за одну ночь отгрохали. Жорка быстро чаек сообразил. Интересный человек — Жорка. Его вовсе и не Жоркой звали, солдаты ему это имечко присвоили. Бывало, кричат:

— Жорж, макинтош!

Он хвать шинель и ко мне.

— Чего ты? — удивишься.

— Так ведь шинель приказали дать.

А солдаты уже за животы схватились.

Ко всему он относился очень серьезно и юмор начисто отвергал. Сидим мы за столом и чаи гоняем. И всех в сон тянет. Только слышу — артналет начался.

— Жорж, — говорю, — сбегай, посмотри, что там?

Через несколько минут ординарец возвратился.

— Стреляют, товарищ лейтенант.

— Да слышу, что стреляют, а где снаряды ложатся?

— Далеко…

Сам вышел, посмотрел: снаряды в самом деле далеко бухают, а расчеты наши на всякий случай в блиндажах укрылись.

— Ладно, — говорю свободным солдатам, — давайте отдохнем, поспим.

Были у нас разные мечты, у каждого своя. Но две общие. Одна — дожить до победы. Другая — поспать вдоволь. Только мало кто знал, что означало это «вдоволь».

— Жорж, — спросишь иногда, — сколько бы ты проспал, будь твоя воля?

— Да минут шестьсот, товарищ лейтенант.

Об этих шестистах минутах мечтал, пожалуй, каждый.

Расстегнул я ворот, ослабил ремень, лег. И сразу у нас замечательный оркестр образовался: по части храпа наш взвод славился в батальоне, очень дружно получалось, как по команде. Уж не помню, сколько времени прошло, только солдаты один за другим подниматься стали. А мне не хочется. Слышу: котелки гремят, ординарец свет разжигает. Думаю про себя: «Еще минут пять полежу». Но Жорка в таких случаях неумолим. Чувствую, подходит ко мне и ласково, но настойчиво начинает свою песню:

— Товарищ лейтенант, а, товарищ лейтенант…

И подносит свой светильный агрегат, чтоб, значит, отыскивать вещи было, сподручнее.

— Сейчас встану, — говорю я. И уж хотел одним махом покончить со сном, как Жорка смертельно испуганным голосом завопил:

— Не поднимайтесь, товарищ лейтенант!

— Что еще за новости? — недовольно бурчу и хочу рукой опереться.

— Не шевелитесь! Думаю, дело серьезное.

— Что такое? — уже с тревогой спрашиваю.

— Снаряд…

— Где снаряд?

— Да сбоку у вас засел.

— Что за чепуху порешь?

— А вы сами посмотрите.

Осторожно оглядываю себя и вижу: торчит из лежака снаряд. Что за чушь? Слежу глазами: головка между бревен застряла, а сам он, будто прижал меня к лежанке, прямо поперек тела лежит. Вот чертовщина! Что же делать? Подумал немного, хоть, откровенно говоря, мысли и путались, командую уже официально:

— Всему личному составу покинуть помещение.

Жорка отвечает:

— А они, товарищ лейтенант, давно покинули, как только про снаряд услышали.

Начал думать. Я лежу и ничего путного придумать не могу. Только спросил:

— А ты что остался?

Он вопросом на вопрос:

— А вы как? Одному вам никак не выбраться.

— А с тобой выберусь? Что делать-то?

— Не знаю, — отвечает Жорка, — только перво-наперво вам лежать, не шелохнувшись, и не дышать.

— Как не дышать? Я же помру сразу.

— Не знаю, товарищ лейтенант. Только дышать вам сейчас никак невозможно. Бабахнет.

Наконец надумал я:

— Беги за саперами. Не могу же я здесь до морковкина заговенья лежать. Да еще и не дышать.

Жорка осторожно, на цыпочках стал пробираться к двери. Вскоре два сапера появились. Осмотрели снаряд, пошептались о чем-то. Один вышел, другой остался.

— Вытаскивать снаряд будем, лейтенант.

— Так он бабахнет, — подал голос Жорка.

— Посторонним очистить помещение! — скомандовал сапер.

— Я не посторонний, я — связной. Мне нельзя, — заторопился Жорка.

— Взорвется!

— Чему быть, того не миновать.

— Жорка, — говорю, — уйди ради бога. Ну, чего рисковать?

— Служба у меня такая, — вздохнул Жорка. — Может, помощь потребуется.

Подошел сапер ко мне и стал осторожно вытаскивать снаряд. Глянул я — у него все лицо в поту. На себя глянуть не мог, но чувствовал — тоже не сухой был. Вытащил он снаряд, осторожно вынес из землянки. Жорка дверь открыл — все-таки помощь его понадобилась.

Ушли саперы. Я посидел, помотал головой, будто с похмелья, достал из планшетки список личного состава. К стыду своему только тогда и узнал, что Жорка и не Жорка совсем, а Егор Проскуряков, двадцати лет.

Тут саперы вернулись.

— Не взорвался снаряд, — говорит один. — Считай, лейтенант, что ты «привет от своих» получил.

— Что за «привет»? — спрашиваю.

— А мы так снаряды, которые не взрываются, называем. Наши люди на фашистских заводах работают, ну и шлют, когда можно, такие «приветы». Бывай, лейтенант, будешь сто лет жить.

Вышли на воздух и мы с Жоркой. Глянул я на него — кудрявого, голубоглазого да ладного, к горлу у меня что-то подступило. Еле выговорил:

— Спасибо тебе, Егор Проскуряков. Большое спасибо!

— Так ведь служба у меня такая, — ответил он. — Не мог я по-другому. Не положено.