Жили мы на войне

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Для страны война началась двадцать второго июня 1941 года. Но не все, кто стал солдатом или офицером, сразу оказались на фронте. Одни услышали разрывы и свист пуль спустя неделю, другие — через год, а то и два.

Я начал воевать летом 1944 года. Еще только начиналось освобождение Польши, еще предстояло освободить дымящуюся в развалинах Варшаву, совершить бросок до Познани, сражаться за нее, потом форсировать Одер, сломить фашистов на Зееловских высотах, покорить их столицу, выйти к берегам Эльбы.

Еще предстояло прошагать сотни километров фронтовых дорог, теряя на каждом метре близких людей — дорогих товарищей.

Вначале мы, выпускники училища, ехали на автомашинах, потом разбились по группам, затем добирались до своих подразделений в одиночку. У всех было отчаянно-веселое настроение, мы шутили и пели. Но когда издали донеслась грозная канонада, приутихли, присмирели, старались не смотреть друг на друга, боясь выдать тревогу.

И когда впервые в жизни я услышал не учебный — настоящий разрыв снаряда, когда над головой засвистели настоящие пули, которые могли и ранить и убить по-настоящему, я испугался. Противная тошнота подступила к горлу, а сердце сжала тоска. Единственной заботой вдруг стало — укрыться где-нибудь понадежнее, спрятаться, исчезнуть. Я знал, что смешон и жалок, но никак не мог побороть в себе страх. Мне стыдно было солдат, командиров, я готов был плакать и плакал, наверное, от досады. Немного спустя я понял, что в такие минуты надо быть поближе к своим, что именно эта близость поможет избавиться от страха. Я поборол свою трусость и короткими перебежками достиг траншеи. Передо мной были наши люди, занятые делом. Одни отдавали приказы, выслушивали донесения, принимали решения; другие выполняли приказы, вели огонь. И тогда мне стало легче, тогда я тоже попытался принять участие в общем деле, хотя все еще был как в тумане. Вечером в окопчике отыскал меня Жорка — мой связной. В руках у него был дымящийся котелок с супом.

— Едва нашел, — отдышавшись, сказал он. — Целый день гонялся за вами, думал, вас уже и в живых нет.

Прямо скажем, видок у меня был еще тот. Я сидел, сжавшись в комок, растерянный.

— Давайте поедим, — предложил Жорка и, видя, что до меня не доходят его слова, повторил: — Обязательно надо поесть.

Я почувствовал жалость в его словах, и мне стало еще тошнее.

— Смотри, — перешел Жорка на «ты», — сам сварил. Это не то, что в общем котле. Накопал картошки, салом заправил.

— Не хочу, — безучастно ответил я.

Жорка долго смотрел на меня, потом вынул две ложки, нарезал хлеба и стал аккуратно хлебать.

Помаленьку я приходил в себя, и мне тоже захотелось есть. Захотелось сильно, до боли в желудке. Немудрено: за весь день во рту не было и маковой росинки. Я взял ложку и зачерпнул дразнящую, желтоватую жидкость.

— Вкусно? — спросил Жорка.

Я не знал, вкусно или нет, но мотнул головой. Мне стало радостно от того, что день уже позади, стихла канонада, я жив-здоров, что рядом со мной сидит живая душа, догадывающаяся обо всем и вместо презрения проявляющая участие. Только спустя минут пять я вдруг почувствовал, что суп совсем не посолен. Отложил ложку…

— Что? — спросил Жорка и отвел глаза в сторону.

— Он же совсем несоленый.

Жорка подозрительно быстро стал божиться, что соли клал достаточно, даже боялся пересолить.

— Не разошлась, видно, еще, вот чуешь на зубах хрустит. Это соль. Сейчас разойдется. — Жорка помешал ложкой в котелке.

Я снова попробовал суп. В самом деле, на зубах хрустит, а солености не чувствую.

— Видно, у меня вкус пропал, — сказал я, однако стал есть.

— Это бывает, — успокоил Жорка. — Когда я в первый день на фронте был, мне все спать хотелось и, извиняюсь, через каждые пять минут по нужде бегал.

Мы ели, и, когда в котелке осталось совсем на донышке, я зачерпнул, поднес к глазам и увидел пол-ложки самого настоящего песка.

— Это не соль, это песок, — сказал я.

— Песок? — удивился Жорка. — В самом деле песок. Вот черт, когда же я его зачерпнул?

— А соли не было в супе.

— Ты прав, лейтенант, соль не клал я, — охотно согласился Жорка. — Только хотел бросить, как рядом ахнет, я так и влип в землю. Видно, тогда и песок попал в котелок. Извиняй меня, лейтенант.

Мы помолчали.

— Давно воюешь? — спросил я.

Жорка махнул рукой:

— Давно. Уж полгода.

— И что же, все время боишься?

— А как же, — откликнулся Жорка. — Обязательно боюсь. Ты думаешь, другие страха не чувствуют? Как бы не так! Все дрейфят. Только надо сделать так, чтобы этот самый страх верх над тобой не взял, не мешал дело делать. А боятся все. Я думаю, и комбат тоже.

Так Жорка популярно объяснил мне, что такое мужество.