На рубежах славы

Вот и закончился затянувшийся на тридцатилетие поход в прошлое.

Случилось так, что из всего пережитого за военные годы этот оставшийся неизвестным до последнего времени подвиг, этот десант стал для нас самым сильным, самым мучительным воспоминанием. И люди, ушедшие и погибшие с ним, словно взывали к нашей памяти: «Расскажи, не оставляй неизвестным то, что обязаны знать многие. Нет, не для нас и даже не для наших детей, не для бренной земной славы. А для того, чтобы юноша, ставящий на заре здесь легкий парус, девушка в праздничном платье, приходящая в пору своих мечтаний побеседовать сама с собой, наедине с морем, все, кому дорог этот благословенный уголок земли, знали, чувствовали, что мы тоже причастны к их счастью, к их судьбе, незримо следуем за ними, направляем их путь.

Мы были разными — нежными душой и грубоватыми, образованными и закончившими лишь четырехлетку: мы рано начали самостоятельно трудиться, раньше, пожалуй, чем вы, современная молодежь, страдать и любить. Но мы такие же, как вы, со своими надеждами и мечтами, со своим упорством и стремлением повернуть жизнь по-новому. Мы лишь на тридцать лет, чем вы, старше и навечно моложе!»

В сердце каждого из живых голоса героев звучат денно и нощно.

Об этом хорошо сказал человек большого мужества, не раз водивший моряков в бой, комиссар бригады морской пехоты Петр Яковлевич Ксёнз.

Внук героя гражданской войны, соратника Серго Орджоникидзе, славных красных казаков Подтелкова и Кривошлыкова, балтийский комиссар Ксёнз обращается со стихами к тем, кто отдал жизнь за Родину, кто отстоял в бою завоевания Октября. И даже не со стихами, а с думой, какую пели кобзари, — непритязательной, простой, бесконечно искренней и чистой.

Не придирайтесь к корявости слов, неверным ударениям, неточным рифмам. Меньше всего думал комиссар Ксёнз о том, что он пишет стихи.

Это к зам, Ворожилов и Петрухин, к вам, дорогие командиры, комиссары, бойцы всех наших десантных отрядов, всех морских бригад, обращается ваш товарищ и соратник:

Помянем их тихим словом,

Человеческим теплом,

Обдадим дыханьем дома

Их могилы над леском.

Матерям спасибо скажем,

Кто воспитывал таких

Людей скромных, терпеливых,

И отважных, и лихих.

Помянем и командиров,

Кто водил матросов в бой,

Своей доблестной отвагой

Увлекал их за собой.

Помянем и комиссаров,

Кто с открытою душой

Слово партии нес к людям

В бой тот, страшный и большой.

Там, где отгремели бои, где земля и сегодня еще под зеленью лугов и желтизной нив таит в себе праведную кровь героев, в честь победы и тех, кто добывал ее, народ поставил памятники.

Они стоят на раздорожье, у приморских шоссе.

Подойдите к ним, вчитайтесь в надписи.

На дороге Ленинград — Петродворец, вблизи трамвайной остановки «Урицк», еще в войну, в 1944 году, был поставлен обелиск с подписью: «Здесь в жестоких сентябрьских боях 1941 года захлебнулись собственной кровью фашистские полчища, остановленные доблестными ленинградцами».

Далеко просматривается со стороны дороги Петродворец — Гостилицы и другой обелиск из розового гранита. Он воздвигнут на десятом километре шоссе в память о тех, кто шел на помощь кронштадтскому десанту, сражался в котловане у Английского дворца. Сверкают золотим буквы:

«На этом рубеже осенью 1941 года в составе войск 8-й армии вели ожесточенные бои и сдерживали яростные атаки противника, рвавшегося к Ленинграду, курсанты и офицеры Военно-морского хозяйственного училища ВМФ.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу нашей родины!

Боевые друзья-однополчане».

За обелиском — березки. Вокруг — скрепленные цепью якоря. На мраморе список фамилий.

На окраине Петродворца, за оврагом, разделяющим Старый и Новый Петергоф, неподалеку от братских могил моряков и солдат, в двадцатый год победы над фашистской Германией поднялась десятиметровая стела из серого гранита. «На этих рубежах в 1941–1943 годах воины Ленинградского фронта и моряки Балтийского флота в жестоких боях с немецко-фашистскими захватчиками отстояли Приморский плацдарм. Отсюда и со стороны Пулковских высот в январе 1944 года начался разгром врага, завершившийся освобождением Ленинграда от блокады. Вечная слава героическим защитникам Ленинграда».

Там, где у Ропши и возле Красного Села, в районе Гостилиц и Петродворца в сентябре 1941 года проходила линия обороны, усилиями многих тысяч ленинградцев высажены парки и сады, воздвигнуты монументы. Они-то и составляют в своей совокупности величественный мемориал — Зеленый пояс Славы. Он начинается от Петродворца и уходит к Копорской губе, в даль бывшего Ораниенбаумского плацдарма.

Надписи на памятниках говорят: здесь сражалась морская пехота, бились насмерть воины 8-й армии, бойцы народного ополчения, курсантский батальон.

«Приморский», «Атака», «Якорь», «Январский гром», «Дальний рубеж», «Берег мужественных» — все эти названия могли бы стать заголовками стихов, здесь ими названы поэмы из гранита и бетона. И под каждым спят герои!

Фашисты пытались перед уходом уничтожить следы своих преступлений. Обугленная лепка парадных залов дворца, стены школы, превращенной в концлагерь, где на штукатурке пленные выводили перед расстрелом слова прощания, все было предано огню. Мертвые молчат, должны молчать и камни.

Но удар советских армий был так стремителен, что гитлеровцам не удалось довести до конца свои злодеяния.

Молодой советский офицер переступил порог помещения, где сложены были штабелями книги из дворцовой библиотеки, предназначенные, очевидно, для отправка в Германию.

Стекла огромных окон плавились от огня, серые капли, словно слезы, застыли на почерневших рамах. Лютый январский холод успел уже выстудить опустошенный зал. Командиру показалось в первую минуту, что книги целы. Можно было прочитать на листе раскрытого фолианта ровные ряды букв.

Но стоило дотронуться до страницы, стоило зимнему ветерку ворваться в выгоревшее помещение, и слова на сожженной бумаге распадались, исчезали.

Может быть, с подобными страницами приходилось иметь дело нам, когда мы по клочкам собирали историю исчезнувшего петергофского десанта.

Мы убежденно верили, что жизнь позволит, пусть не сразу, раскрыть подвиг десанта.

И вот первое издание книги вышло в свет. Но история коллективного поиска истины на этом не прекратилась. Только теперь запрашивали уже не мы. Свидетели событий сами находили авторов повести.

В истории судеб участников петергофского десанта, о которых нам сообщали после выхода повести, не все удалось расшифровать до конца.

Есть среди них недосказанные, оборванные на полуслове. Но и такие, они представляют, нам кажется, значительный интерес. Мы публикуем их на заключительных страницах в надежде, что сможем узнать продолжение.

Вспоминают моряков, служивший на краснознаменном крейсере «Аврора» (он стоял в грозную годину войны в Ораниенбауме), откуда в петергофский десант влилась целая группа.

Вот письма бывших авроровцев военных лет — трюмного машиниста Николая Арсеньевича Кострюкова и начальника санчасти крейсера Владимира Алексеевича Веселова.

Веселов вспоминает с грустью и любовью об ушедшем в десант своем боевом помощнике — санитаре Николае Михайловиче Силкине.

Он помнит моряка-комсомольца в дни, когда на «Аврору» пикировали фашистские бомбардировщики, когда корабль осыпали снаряды гитлеровских орудий.

Вода поступала в трюм. На корабле было много раненых и убитых. Молодой санитар оказывал помощь товарищам. Светловолосый, стройный моряк не терялся, он был незаменим в этой страшной обстановке. Трудолюбивый, дисциплинированный, Силкин проявлял спокойствие, умел подбодрить друзей шуткой.

Веселов виделся с ним в последний раз уже в начале октября в Кронштадтском учебном отряде, куда была переведена почти вся команда крейсера.

Веселов знал, что часть авроровцев была отобрана для выполнения какого-то ответственного задания. Целыми днями они отсутствовали, проходя подготовку.

«Я уверен, — пишет бывший командир Николая Силкина, — что и в десанте он был смелым, честным, настойчивым.

Прошло тридцать лет, но я его часто вспоминаю, отличного матроса».

Другой старый авроровец — Николай Арсеньевич Кострюков — помог нам узнать о судьбе участника десанта волжанина Василия Яшина.

Многие близкие друзья Кострюкова, в том числе и Яшин, ушли в морскую пехоту.

Котельный машинист Василии Яшин незадолго до ухода в десант оставил своему балтийскому дружку фотокарточку с надписью: «Дарю копию, но помни оригинал. B. Яшин. Саратов».

Все эти годы Кострюков берег фотографию, помнил друга.

В саратовской газете «Коммунист» он опубликовал статью о петергофском десанте, рассказав в ней о своем друге.

Там было напечатано и обращение редакции: «Просим всех, кто знал Василия Яшина, откликнуться и сообщить все, что известно о нем и его семье».

И такие люди нашлись! Вскоре многотиражная газета саратовского нефтеперерабатывающего завода имени C. М. Кирова «Кировец» опубликовала целую полосу, посвященную бывшему слесарю ремонтно-механического цеха завода Василию Леонтьевичу Яшину.

Мы прочли выписки из книги личного состава завода, воспоминания заводского товарища Василия Кузнецова. «Я вместе с ним строил завод, вместе служили на Балтике. Я хорошо знаю его жизнь, его родных».

Первые годы пятилетки, комсомольская стройка… Вот где ковались верность и мужество. Ведь от пуска первого крекинга, от занятий военно-морским делом в заводском кружке Осоавиахима до последней, яркой, как вспышка выстрела, минуты жизни Василия Яшина один последовательный, прямой путь.

Живут в Саратове две младшие сестры Василия Яшина. Клавдия Леонтьевна работает на заводе щелочных аккумуляторов, Антонина недавно закончила техникум.

Отец и мать Василия, потерявшие на войне и второго сына — Александра, умерли, так и не узнав обстоятельств гибели моряка.

Отец — участник гражданской войны, сын — герой Балтики. Это тоже одна честная, прямая дорога!

Кострюков пригласил Клавдию Леонтьевну в Ленинград. Она побывала в Ломоносове, откуда Василий ушел на фронт, в Петергофе, где он погиб.

На «Авроре» сестре балтийца подарили книгу о крейсере с надписью: «Пусть этот альбом напомнит Вам о службе Вашего брата на легендарном корабле с 1937 года по 28 сентября 1941 года. В этот день он сошел, с крейсера и покинул его навсегда…

В наших сердцах вечно будет жить память о моряках-авроровцах, отдавших свою жизнь в боях за город Ленина в суровом 1941-м».

О другом десантнике рассказало нам письмо, присланное в 1970 году из Харькова Анатолием Францевичем Наркелюком.

«…Я хочу назвать имя своего любимого дяди, Буняева Михаила Леонтьевича, 1911 года рождения, призванного на флот из Харькова.

В кипе ответов на запросы он числится пропавшим без вести, но мне кажется, что погиб он именно в кронштадтском десанте моряков в Петергоф в октябре 1941 года.

Вот письмо, которое получила его жена от фронтового друга моего дяди».

Смятый бумажный треугольник с адресом: «г. Харьков, ул. Ворошилова, № 102, тов. Буняевой Ю. Ф.». Обратный адрес: «Полевая почта 23000 «а». И. И. Ефименко»,

«3 сентября 1944 года.

Здравствуйте, Юля!

Это письмо пишет вам Ефименко Иван, товарищ по работе, а затем по службе вашего мужа Миши Буняева. Уважаемая Юля! В последний раз я видел Мишу в 1940 году, в июне месяце. В этом же месяце я с ним расстался.

В 1941 г., в декабре, я вернулся с Ханко сюда, где служил вместе с Мишей. Здесь я встретил своего друга Васю Цветкова, который рассказал мне такую историю: в октябре месяце отряд моряков был высажен десантом в Петергоф, где уже находился немец. Из этой операции мало кто вышел живой, мой друг Вася Цветков был тяжело ранен, его вынесли с поля боя, а Миша остался там. Хочу вам еще написать, что у Миши был друг Толя Шишаев, друг по футболу и по службе. Он убит. Все это мне рассказывал мой друг Василий Цветков, который высаживался с десантом на Петергоф с Мишей и Толей.

Вот и все, что я мог вам сообщить, Юля.

Откровенно говоря, шансов на то, что Миша жив, очень мало, потому что он не из таких, чтобы быть к плену.

На этом свое письмо кончаю. Примите наилучшие пожелания в вашей жизни.

Ваня Е.».


Каким же он был, этот моряк из отряда полковника Ворожилова?

«До призыва на Балтику, — сообщает А. Ф. Наркелюк, — мой дядя работал электромонтером, хорошо играл в футбол в составе харьковской футбольной команды.

На флоте, куда его призвали в 1937 году, учли его специальность и направили в Электромеханическую школу.

Программу школы быстро сдал. По-прежнему играл в футбол, а зимой был хорошим игроком в русский хоккей. Зимой 1941-го он даже играл в составе ленинградского «Динамо», в ту пору чемпиона СССР по хоккею,

Служил он в Электромеханической школе в должности командира отделения, играл в футбол и за Учебный отряд и за сборную КБФ, участвовал в спартакиаде имени ХХ-летия РККА.

Игроков сборной на флоте хорошо знали, любили. И на грамоте, врученной Михаилу, не просто подписи, а подписи будущих героев Великой Отечественной войны…»

Анатолий Францевич прислал нам эту грамоту с подписями командира Учебного отряда Лежавы и комиссара Петрухина.

Дорогие для нас подписи. И на увольнительной, сбереженной в семье, подпись начальника школы Ворожилова.

Людей нет, а тоненькая пожелтевшая от времени бумага цела.

И фотография, снятая 15 сентября 1940 года в Таллине на футбольном поле, куда выбегает флотская команда.

Фото команды Электромеханической школы, в центре — Михаил Буняев с кубком.

Анатолий Наркелюк в семнадцать лет, после освобождения Харькова, пошел на фронт, первый бой принял 22 июня 1944 года южнее Петрозаводска, последний — в Германии в 1945 году, у Свинемюнде.

И то, что память о близком человеке, балтийском десантнике, всегда с ним, подтверждают заключительные слова письма: «Теперь мне сорок четыре года, а память о героях войны живет и в грусти и в долгу перед ними».

В грусти и в долгу перед павшими… Это чувство владеет всеми, кто откликнулся на наш рассказ.

Среди ушедших в десант политруками и замполитруками было много воспитанников Ленинградского военно-морского политического училища.

В политучилище на Малой Охте учились и Герой Советского Союза Александр Посконкин, и участники десанта в Петергоф Михаил Рубинштейн, Александр Гомульский, Михаил Винокуров, Константин Федоров и другие.

Бывший начальник училища капитан первого ранга в отставке Алексей Романович Ващенко передал нам сбереженное им с марта 1945 года письмо участника десанта Константина Федорова.

Вот что говорится в этом письме:

«…5 октября 1941 года я ушел в десант в тыл к фашистам с отрядом полковника Ворожилова и комиссара Петрухина.

В данное время я серьезно ранен, нахожусь в Ленинграде в госпитале. Мой адрес: Ленинград, 11, почтовый ящик 838«а».

Очень прошу вас посодействовать мне вернуться в КБФ.

Извините, что пишу неподробно и неразборчиво, виной тому рана».

В 1944 году, бежав из плена, Федоров командовал стрелковым, а потом пулеметным взводом, с боями дошел до Кенигсберга.

Об этом он рассказал Ващенко, навещавшему его в госпитале. У Федорова, по словам Ващенко, были записи о десанте.

Итак, Константин Федоров рассказывал своему начальнику о десанте. На глазах Федорова погиб командир отряда Ворожилов. В бою Федоров был ранен. Где-то в петергофской земле остался его орден Красного Знамени, полученный в финскую войну. Это было, как вспоминал он, невдалеке от фонтана «Самсон».

Потом, истекая кровью, он лежал в сарае, где находились жители Петергофа. Какой-то мальчик давал ему пить.

Несколько раз пытался Федоров бежать из гитлеровских лагерей.

В первый раз это было под Таллином. Побег был неудачным. Федорова схватили. И все же он снова бежал, попал в ряды Красной Армии.

После войны Федоров искал в парке Петродворца место, где закопал орден, но безуспешно.

Константин Федоров, Василий Цветков, шедшие с Ворожиловым в десант, после окончания Отечественной войны были живы. Мы очень хотим, чтобы эти строки попали им на глаза и чтобы они откликнулись. Тогда наша повесть пополнится двумя ценными свидетельствами новых, ставших известными участников десанта.

Загрузка...