Журнал «Вокруг Света» №05 за 1987 год

Николай Балаев. Солнечные птицы

Окончание. Начало в № 4.

Я бросил взгляд вверх по течению, откуда приплыли рыбы. Там явственно горели два красных огня. Глаза. Кто-то наблюдает за нами.

— Смотри, какие огнята! — прошептал сын.

Огоньки мерцали, и цвет их менялся: на раскаленную угольную красноту секундами наплывала изумрудная зелень. Видно, зверь вертел головой, рассматривая нас под разными углами.

Мы медленно двинулись вперед, стараясь не хрустеть галькой. Огоньки подпустили нас метров на шесть, вокруг них уже стало угадываться темное тело. Еще два-три шага... Но огоньки мгновенными росчерками метнулись в сторону и погасли. Однако чуть позже вспыхнули снова, только дальше.

Мы пошли. И опять, когда до огней оставалось рукой подать, они чиркнули в сторону, и сразу раздался негромкий всплеск. Через минуту мы стояли на берегу широкой ямы. Колыхалась черная с прозеленью вода, к истоку ручья медленно проплыла вереница воздушных пузырьков. Дальше ледяная крыша опускалась вниз и лежала на воде.

— Унырну-уло-о,— разочарованно протянул сын.

— Длинный такой зверек,— сказала жена.— Как горностай, только темный и раза в два больше.

— Такое прыгучее! — восхитился сын.— Вжжи-ик — и нету.

— Все. Пошли назад.

— Жалко, никого не поймали,— сказал сын уже под дырой.— Совсем никакого везения.

— И не надо ловить,— сказала жена.— А то и смотреть будет некого, и кончатся для детей приключения. Вот мы видели кречета...

— Зимнего,— добавил сын.

— Да, Зимнего Кречета... Теперь видели очень интересного зверя... Какого?

— Водяного Красноглазика.

— Вот. Темный, в два раза больше горностая, ловко бегает по суше и прекрасно ныряет. Что за зверь?

— Норка или выдра,— сказал я.— Но выдра гораздо крупнее, а норка подходит. Ее давно выпустили в колымских местах. И на Анадыре. Тут совсем рядом начинаются несколько северных притоков Анадыря... Ну, вылезаем... Надо прикрыть дыру: не залезет никто, а главное — тепло не будет уходить. А лед провалился, потому что торчит тут куполом. Это самая высокая точка, на которой стояла вода осенью. Крепкий лед не успел образоваться. Видите, отсюда во все стороны утолщается. Мороз работал, вода постепенно опадала. Правильно Инайме предупреждал не ходить по льду. Полынью в тумане всегда заметишь, а такие купола над пустотами — трудно. Если идешь один и провалишься, жди беды: почти два метра, камни внизу, а где и яма с водой попадет...

Мы нарезали прутьев, прикрыли отверстие и заложили плитками снега. Пусть изумрудные подледные чертоги спокойно хранят свои тайны. Пусть царит там тепло и покой и обитатели его живут-поживают до появления волшебного ключика, отмыкающего такие царства: весеннего, мокрого и горячего солнечного луча.

В воздухе повисло гудение, унылое и далекое, как отзвук долго блуждавшего в горах эха. Только оно не прерывалось, а звучало на одной органной ноте. Потом в уши полезло тонкое прерывистое пиканье. Один раз, второй. На третий я остановился.

— Что? — спросила жена.

— Ничего не слышишь?

— Гудение. Точно где-то по краешку земли самолет летит.

— Это ветер начинается в горах. А больше ничего?

— Н-не-ет.

— Какое-то тиканье... пиканье... Не пойму.

— Наверное, снег под полозьями,— сказал сын.— Мне тоже чудится.

Мы пошли дальше. Я стал слушать поскрипывание снега под полозьями нарт, под ногами и собачьими лапами. Нет, оно не похоже на померещившееся пиканье. Наверное, тишина играет шутки. Бывает, идешь в зимней тундре, а вокруг тебя шелестят человеческие голоса, смех, вскрики...

— Сейчас бы пельменчиков,— мечтательно сказал сын.

— А?..— Я огляделся, на юго-западе догорал малиновый закат, отблески его текли по темным склонам, чисто и пронзительно глубоко синело над головой холодное небо.— Пельменчиков? Да-а, пожалуй.

Мы выбрали намет под метровым пойменным уступчиком, вкопались в него и поставили палатку. По уступу широко и густо торчали заледенелые руки кустов, и там никто без треска и звона не подойдет, даже самый ловкий зверь.

После ужина сын вдруг удивленно посмотрел на меня:

— А почему вода подо льдом не замерзла?

— Хм. Действительно. Ведь как там ни тепло, а температура минусовая. Ну, в ручье хоть бежит, а на плесе почти неподвижна. Подожди, подожди...

Так ведь Номкэн в переводе — Теплая! Тут, наверное, есть горячие источники. Вот вам и тайна полыней и туманов. И подледных чертогов. Ясно? А теперь давайте спать.

На улице заскулила Шушка. Жена откинула полог.

— Запуталась, бедная. Сейчас выйду... Ой, да вы посмотрите, что творится! Луна-то, луна!

Мы выскочили на улицу.

Луна огромным диском застыла над горами. От ее нижнего края в долину падал широкий желтый столб света. А по бокам висели многоцветные дуги. Каждая состояла из сливающихся на стыках полос. Ближние, фиолетовые, подковами охватывали луну и нижними концами упирались в горы. К ним примыкали яркие красные полосы. Потом следовали оранжевые и желтые. И каждая, чем дальше от луны, тем короче по высоте и шире. Получились цветные треугольники, обращенные вогнутыми основаниями к луне. Из вершин их в стороны, в безмерное пространство, истекали желтые конусы. Призрачный свет наполнил небо и долину, залил горы и снега. Все разбухло в красновато-желтых потоках. Такого мы еще не видели.

— О-ей! — прошептал сын.— Что теперь будет?

— Я могу сказать только одно — еще и погода изменится. Но это уже не колдовство, а деловой прогноз, Великая Наука. Или будет сильный мороз, или ветер...

Мы легли спать, но часа через два прямо-таки подскочили от пропитанного ужасом визга Огурца. На сей раз рычал и Пуфик, толкая меня носом. Я вышел. Над тундрой плыли волчьи голоса. Луна поднялась высоко и уменьшилась, словно отдалилась от Земли. Гало растаяло. Чистые потоки лунного света серебрили темные снега гор, тонули в черных зарослях кустарника. Иди разгляди что-нибудь в них!

Волки разговаривали высоко в горах. Вначале звучал длинный, низкий и могучий голос. По очереди ему отвечали из разных мест голоса пожиже. Некоторые подрагивали, и в них явственно чувствовались вопросы. «Наговорив» две-три минуты, стая умолкала ненадолго. Затем снова раздавался властный и могучий голос. Все это напоминало последнюю перекличку, уточнение заданий перед серьезной работой.

Расстояние до животных по вою определить трудно, особенно в горах. Но Пуфик и Дуремар постепенно успокоились, а голоса вроде бы отдалились. Я вернулся в «дом»...

Утро встретило теплом и серой мглой. Под ней в низовьях долины таяли ночные тени. Оранжевым частоколом горели зубья гор на северо-востоке. Тонкими гаснущими лучиками звезд мерцало чистое небо. Мгла не мешала игре красок. Казалось, смотришь вокруг через чуть запыленное стекло.

— Немного не дошли,— сказала жена.— Вот она, Желтая сопка.

Пологий чистый скат на правом берегу, ведущий к плоской верхушке, начинался метрах в трехстах от ночевки. И под ним, посреди речки Номкэн, тягуче клубился пар. Полынья.

— И увиделась сопка Желтая на краю земли, за туманами.

— Точно. Давайте осмотрим полынью, оставим рядом нарты и слазим вверх, чтобы окончательно убедиться. За Желтой должна быть сопочка с камнем.

— А еще голова с шеей,— напомнил сын.

Против полыньи мы привязали собак и осторожно пошли к воде. Она журчала широкой полосой на мелком перекате. Сквозь светлые волны рябили галечники. Вода медленно выплывала из-под затянутого льдом плеса выше переката, освобожденно отплясывала жадный и веселый танец и вновь возвращалась под ледовые оковы.

В метре от переката лед начал потрескивать.

— Стоп! Ближе нельзя.

Я пошел вокруг полыньи. Перед перекатом, на плесе, лед был гораздо толще. Можно стоять на самом краю.

Цветные стайки рыб появлялись прямо из-под ног и вновь исчезали. Я понаблюдал красочные брызги, потом пошел дальше и увидел окурок «Беломора». За ним торчали вмороженная в лед тряпка, заледенелые обрывки газеты, валялось еще множество окурков, рваный полиэтиленовый пакет, горелые спички. Среди этой грязи с десяток уже замерзших лунок. В сторону, в снежный береговой нанос, уходила утоптанная, присыпанная ночной порошей тропинка. Я пошел по ней и в ста метрах от берега, среди кустов, увидел брошенную стоянку. Рубчатые тракторные следы перекрывались гладкими колеями от полозьев балка, кругом петляли насечки буранных гусениц. На месте стоянки балка кучка угольной золы, цветной ворох стреляных папковых гильз, консервные банки, бочка из-под соляры, жирные пятна мазута. Кустарник в радиусе тридцати метров выломан и втоптан в снег. След трактора с балком приходил на «созданную» поляну с низовьев речки Номкэн и рядом, в десятке метров, уходил обратно. Две рваные раны. Неужели не могли хоть уехать-то по своему следу? Растает снег, исчезнут отпечатки траков, но прогалы в кустах так и останутся. Ольховник очень хрупок, особенно зимой. На морозе он вообще не гнется, а ломается при легком нажиме. Поэтому природа и укрывает его очень заботливо снежными одеялами...

Типичное стойбище людей, что не удовлетворяются высокими северными заработками, а еще и торгуют по приискам награбленными «дарами» природы. Варвары. Вода, мороз и ветер сразу уцепятся за эти прогалы и года через два сдерут покрытие из лишайников и травы, проточат канавы, потом овраги...

Раньше, когда было много птицы и зайцев, охотники разбредались в стороны от балка, облюбовывали укромные местечки, сооружали шалашики-скрадки, где и сидели, подманивая или просто ожидая наскока зверя и птицы. На месте таких скрадков оставались сухая подстилка да несколько, в зависимости от удачи, стреляных гильз.

Теперь, когда птицы и зайцев практически не стало, изменилось и поведение охотника. Чего без толку мерзнуть в скрадке или шастать по пустым кустам? Будем получать удовольствие, не отходя далеко от теплого механизированного закутка с накрытым столом. Прекрасный сервис, бесплатно получаемый за счет государства, его техники и горючего.

Опорожнив посуду, вооруженная пятизарядками компания выставляет ее на кочку или как вот тут: вешает на ветки кустарника и открывает огонь прямо с порога. Поэтому и гильзы остаются не по скрадкам, а большой общей кучей на месте стоянки балка. А летом на стекляшку наступит олень и получит страшную болезнь — копытку. И погибнет от истощения с первыми снегами. Да разве только олень...

Значит, те огни, что мы заметили в первый вечер экспедиции, принадлежали побывавшей и здесь компании добытчиков. Да, много их бродит по Чукотке, все дальше и дальше лезут в глубины гор и везде оставляют вот такие стойбища, «почище» первобытных. Добрались и сюда, а потом уже к оленеводам...

Пуфик весело бежал впереди, а мы шагали следом по крепкому насту на скате сопки Желтой. В нескольких местах я пытался пробить его прикладом карабина, но безуспешно. Поработали осенние пурги и туманы на совесть, и наст был в том состоянии, когда берут его только топор да ножовка. Пожалуй, можно оставить лыжи, по такому снегу легче в валенках...

Неожиданно сын остановился:

— Смотрите, как Пуфик уши вытаращил!

Пес застыл в напряженной позе, поджав переднюю лапу и вытянувшись в сторону горной гряды справа. А его шелковые болоночные уши стояли торчком! Только кончики чуть загибались. Это было невиданное зрелище!

— Вон, вон! — замахала жена рукой в сторону сопки, на которую нацелился Пуфик. Там, высоко, почти под самой верхушкой, по крутому склону бежали звери. Много, больше десятка.

— Олени-дикари? — подумал я вслух и машинально просчитал: —...Восемь... двенадцать... пятнадцать.

— Они же все белые,— возразила жена.— Не олени, не олени!

— Бараны! Снежные бараны!

— Рога прямо колечками! — оторвавшись от бинокля, подтвердил сын.— В нашу сторону скачут. Людей, что ли, не видели?

Да, по склону бежало стадо снежных баранов. Впереди крупный вожак, за ним плотной цепочкой, насколько позволяла тропа, самки с детьми, а далеко сзади еще один большущий баран, крупнее вожака, только с опавшими боками, тощий, с какой-то раздерганной шерстью. Старик, кажется. Да, судя по огромным рогам — бывший вожак. Изгнан молодым, более сильным, однако держится у стада. Знает, что один погибнет сразу. Дикий мир жесток к одиночкам.

— Там кто-то еще,— сказал сын.— Вон у края осыпи.

Я перевел взгляд и увидел, что следом за баранами по тропе бегут два светло-серых зверя.

— Волки!

— Ой, что теперь будет? — заволновалась жена.

Левее нитка тропы вновь уходила за склон, как бусы на шее сопки. Там она наверняка опускается в ложбину и тянется на соседнюю сопку.

— Ничего страшного, уйдут,— успокоил я.— Снежного барана на родной тропе никто не догонит. Силенок у серых маловато. Даже заднего, старого, не дос...

Я осекся. Впереди, там, где тропа, сделав петлю, вновь исчезала за скатом, возникло четыре серых тени...

Сколько я наблюдал волков, они никогда не выходят откуда-то, из-за чего-то. Они возникают сразу, даже посреди совершенно голого места, далеко от всевозможных укрытий. Провел взглядом — пусто. Тут же возвращаешься — вот он! Как-то прорисовываются, наподобие фотографии в проявителе, только резко, враз.

И эти четыре перед нашими взорами и стадом явились неожиданно, сделали несколько прыжков навстречу и застыли, высоко подняв головы. Впереди один явно крупнее остальных.

— Засада,— объявил сын.

— Вот о чем они спевались ночью,— догадалась жена.— Не могу смотреть...

— Уйдут, уйдут,— говорил я, но сомнение уже закрадывалось в сердце. Умный маневр, ничего не скажешь. Теперь баранам надо бы только вверх, через макушку сопки. Должны все же уйти: бараны бегают хорошо.

Я перевел взгляд выше и увидел на одной из террас, прямо над стадом, еще два серо-белых силуэта. Эти звери явно не торопились, стояли спокойно на месте и наблюдали. Видно, видели, что дело сделано, и ждали сигнала к последней атаке. Да, теперь ясно: обложили по всем правилам. Стаду деться некуда.

Вожак стада, увидев врагов, перерезавших тропу впереди, рванулся вверх, к вершине, как я и предполагал. И тогда те двое на террасе подпрыгнули, как на пружинах, и напряглись: наступало их время. Однако вожак заметил мимолетное движение и обнаружил новую засаду. На четвертом прыжке он остановился. Замерло за его спиной стадо. Вожак был полон сил, но в такие передряги, видно, еще не попадал. Стадо оказалось в окружении. Теперь отступать можно было только вниз по склону, за тропу, где начиналась седловина на соседнюю сопку. Однако весенние и летние воды источили ее глубокими трещинами, и седловина напоминала гребешок с тупыми широкими зубьями, направленными вверх. Щели были разной ширины, но не менее трех метров. По краям их висели снежные наддувы. А дальняя, перед чистым склоном соседней сопки, вообще зияла провалом шириной метров в шесть-семь. Да еще противоположный край чуть не на метр выше. Вожак, видно, хорошо знал обстановку на нижней седловине и не думал туда соваться.

— Ух ты-ы! Волчок-то какой большо-о-ой,— протянул сын.— Это, наверное, тот, длиннолапый? Главный вождь?

Волк, бежавший справа, по следу баранов, действительно был огромен. Сухие длинные лапы, как стальные пружины, легко несли могучее тело. Да, только такому и быть вожаком. Чуть сзади волчица, тоже огромная. Слева от стада, в первой засаде, наверное, их дети, из летнего выводка. Вернее, трое из летнего, а четвертый, побольше — сеголеток. Руководит молодняком по заданию родителей. Вот так происходит натаска. Те двое, на террасе вверху, тоже довольно крупные. Скорее всего молодая семья, примкнувшая к стае этой ночью. Может, приглашена на облаву, может — на всю зиму...

Длиннолапый увидел, как стадо метнулось вверх и, натолкнувшись на вторую засаду, растерянно сбилось в кучу. Волк остановился, оценивая обстановку. На тропе оставался один крупный, бежавший сзади стада, старый баран. Теперь он тоже остановился. Бока тяжело ходят, голова дергается. Длиннолапый весело задрал губы, обнажая клыки. Э-э-э, да ты и вправду совсем старый и уже не в состоянии бегать с той скоростью, которая дает право на жизнь в горах Энымченкыльин, Глухих. А все пытаешься угнаться за стадом. Ты совсем потерял гордость от старости и прыгаешь по следу молодых. А может быть, надеешься таким образом получить вторую молодость? Но так не бывает, Старик. Достигнув преклонных лет, надо смириться, гордо уйти в самые дикие и дальние дебри гор и там в одиночестве встретить неизбежное. А ты испугался конца жизни и потому сейчас выглядишь смешно и глупо, трясясь вслед за давно ушедшей молодостью. Ты обрекаешь себя на позор, но я помогу избежать такой участи. И потом — победитель должен быть великодушным. Коснусь твоего горла не сам: я сильный, а ты беспомощен... Это сделает мой младший сын.

Длиннолапый громко и коротко рыкнул. Сеголеток вздернул морду, взвыл и, пропустив вперед молодых волков, длинными прыжками понесся к старому барану. Теперь пришел час Длиннолапого. Надо рассыпать стадо. Оно уже в растерянности, уже не ощущает себя единым, сплоченным организмом. В нем почти убиты воля и целеустремленность, каждый видит себя одиночкой перед бедой, а из этого рождается чувство беззащитности, обреченности. Осталось посеять ужас, и обезумевшие животные совершенно забудут, что тоже сильны, хорошо вооружены и могут защищаться. Тогда клыки молодежи и его собственные довершат разгром стада, и торжествующие кличи наконец-то возвестят о великой долгожданной победе и великом пиршестве в Глухих горах.

Длиннолапый издал торжествующий вопль, призывая сидевшую наверху семью к последнему бою со стадом, и рванулся вперед.

А Старик действительно устал. Давно уже ему не приходилось бегать так много. Волки вышли на след стада еще ночью, когда на небе ярко горели звезды, а рассвет лишь чуть угадывался мерцающей зеленой полоской. Уходя от стаи, молодой вожак делал все правильно и только в последний момент допустил ошибку: не надо было идти на эту сопку. Тропа вокруг сопки похожа на кольцо — слишком близко сходятся бока ее дуги на той стороне, и только совсем глупый зверь не догадается в конце концов устроить на ней засаду. А Длиннолапый неглуп. Этой ночью он дважды выставлял засады на разветвлениях тропы, стараясь загнать стадо на этот склон. И вот добился успеха. Теперь у стада один путь — на зубья седловины.

За спиной завыл Длиннолапый. Старик увидел, как навстречу ему бросились молодые волки. Дальше времени на раздумье не было.

Старик прыгнул к стаду. Откинув огромные рога на спину, он прошил его и даже не оглянулся на соплеменников. Старик знал, что произойдет за спиной, и через секунду услышал: по твердому насту застучали копыта. Вначале разрозненно и нерешительно, потом громче, плотней. Наконец удары слились в тугой дробный топот. Стадо шло следом!

Плавной дугой Старик провел соплеменников через тропу и дальше, вниз, к веренице расщелин. Первую он одолел легко, услышал, как сзади четко застучали копыта, и увидел боковым зрением молодого вожака. Несколько мгновений тот бежал рядом, плечо в плечо. Они вместе перемахнули вторую промоину, и тогда, словно набравшись сил у старого вожака, молодой вновь обрел уверенность и легко пошел вперед. Потом Старика стали обгонять самки и его дети. Они без особого напряжения перемахнули очередную щель, и Старик увидел, что вновь оказался один, и вновь — сзади. Но он не чувствовал сожаления или горечи: стадо спасено!

Бараны, словно диковинные птицы, распластавшись, летят через самую широкую и последнюю пропасть. Два молодых барана, стукнувшись о наст коленями, упали на край наддува, но сумели встать, короткими рывками продвинуться вперед и умчаться вместе с ожидавшими их матерями. Только искристое облачко снежной пыли повисло над пропастью.

Все!

Молодой вожак, конечно, понял, как опасна эта сопка, и больше не приведет сюда соплеменников. Ну а если случится такое — выход теперь известен.

Старик бросил назад торжествующий взгляд, прибавил скорость и взвился в воздух...

— Ужас, ужас...— Жена оборвала шепот и затрясла головой: — Какое жуткое и вели... Ой, да нет... Нет таких слов...

— Вот как надо сражаться за своих.

— А разве он сражался? Он перехитрил.— Сын посмотрел прямо мне в глаза.

— А ты думаешь, сражаться — значит рубить саблей и стрелять? Но есть такое понятие — «битва умов». Это сказано о военной хитрости. Все великие сражения выигрывались умом...

Мы снова глянули вверх, но Длиннолапый исчез. Волки исчезают, как и появляются: из ниоткуда в никуда.

С вершины долина открылась далеко вверх и вниз по течению речки Номкэн. К Желтой действительно тесно примыкали две сопочки.

— Вон голова с шеей! — показал сын на левую, что была ближе к реке.— Правда, похожа на Вожака?

— Очень,— сказала жена.

Я вгляделся в обрывы, добавил капельку фантазии и тоже увидел высеченное природой лицо дикого зверя. Оно было чуть вздернуто вверх, а над обрывами уже текли струи поземки, и казалось, Катэпальгын летит над долиной в последнем прыжке.

— Вот и памятник,— сказал я.

Третья сопка, самая низкая, была увенчана огромным валуном, принесенным, наверное, древними ледниками.

Жена включила рацию, и среди треска и писка мы услышали далекий голос радиста центральной усадьбы. Он звал нас и повторял: «...если слышите: ваше сообщение вчера передал районному инспектору...»

— Что и требовалось доказать! — сказал я.

— Теперь этот трактор с дикарями поймают. Правда? — сказал сын.

— Конечно. С вертолета по зимней колее, как по цепи доберутся.

Спрятав рацию, мы пошли вниз.

— Какой кругом дым! — сказала жена.— И слышите, что творится в горах?

С вершин, чуть видных за мутной пеленой, по серым склонам текли вниз широкие белые шлейфы. Они рушились к подножиям гряд, и там образовалась белая непроницаемая стена. Из нее рядами выходили высокие стройные смерчи, шествовали в долину и опадали, но каждый продвигался на несколько шагов дальше.

— К нам шествует Ее Величество Пурга,— сказал я. В горах висел низкий однотонный звук, его часто перекрывали всхлипы, пронзительные визги, стоны.

— Горы стали как живые,— встревоженно сказал сын.

Мы пришли к нартам и стали рыть укрытие под обрывистым берегом. По кустам уже шарил ветер. Жена достала пакет и пошла собрать подмерзшую рыбу.

И тут мы услышали:

— Пи... Пи... Пи...

— Ой! — испугалась жена.

Я оглянулся. Она смотрела вверх. Над нашими головами порхала птица. Несколько частых взмахов, крылышки сложены, полет по кривой вниз, снова взмахи и вверх, снова полет вниз.

— Пи... Пи... Пи...— раздалось в кустах за палаткой, и оттуда серыми комочками порхнули вверх еще две птахи.

— Солнечные птицы! — хрипло прошептал сын.

Птахи своим волнообразным полетом сделали над нами несколько кругов, порхнули через речку и растаяли в быстро густевшей мгле. Но пока они кружились и позже, и когда уже растворились, мы все слышали:

— Пи... Пи... Пи...

Наконец голоса умолкли, почему-то стало жутко в наступившей тишине, и я опустился на снег. Тихо, не говоря ни слова, стояли и смотрели вслед растаявшим крохотным созданиям жена и сын. Мы слушали таинственные рассказы, собирались в путешествие, но в глубине сознания не верили до конца в то, что нам выпадет удел самим найти, увидеть живых Кайпчекальгын. И вот они своим неожиданным появлением убили все сомнения.

Прилетели и словно прокричали с багрового, в желтых пятнах предпурговой сыпи, неба:

— Да, мы живем здесь, в нашей Нутэнут! Да, мы очень любим солнце, а сегодня тепло, и мы вышли повидаться с ним и спели прощальный гимн, потому что скоро оно исчезнет!

Может, языки наши поразил шок открытия? Говорят же в народе — онемел от удивления или от страха. Молча мы поставили палатку, молча привязали ближе и накормили собак, забрались в дом и разожгли примус.

Пока жена готовила ужин, я лег, слушал шипение примуса, шорохи снега.

— А ты чего испугался? — шепотом спросил сын.

— А ты?

— Не зна-а-аю.

— Вот и я тоже.

Он помолчал, потом задумчиво, уже громче, протянул:

— Наве-е-е-ерно-ое, никто не пове-е-ерит...

Жена услышала и сказала:

— Да-а уж...

И тогда я понял, почему стало жутко: нас потрясла ответственность за увиденное. Время предположений, полумифических рассказов, диспутов на тему «есть или нет» кончилось. Наступило время точного факта: в декабре в одной из долин мы увидели трех птах, о которых годами ходят упорные слухи, что они зимуют, не улетая и даже не откочевывая к югу, и большую часть времени проводят в спячке. Значит, надо сообщить орнитологам, надо привести их сюда. В общем, брать на себя ответственность за судьбу открытия. Ну, наверное, слишком громко — открытия? Тогда так — за судьбу необычного явления, не зарегистрированного в научной литературе, которое мы наблюдали. За право на жизнь крохотного колечка в безмерной цепи живого... Гм... Колечко сие пока только в нашем кармане, если подумать образно. Его еще надо вставить в официальную научную цепь, надеть, так сказать, на пальчик науки. Предстоит, судя по многим читаным описаниям, кропотливое и нервное занятие, попытки доказать, что «она вертится...». Но мы-то птиц видели и посему для собственной моральной поддержки можем твердо воскликнуть: «И все-таки она вертится!»

По крепкому верху палатки ударил ветер, завизжал растираемый в пыль снег.

— А прогноз-то? — вспомнил я.— То-то. Это, братцы, не ворожба. Прогноз — наука точная.

— Но и колдовство у мамики тоже получилось,— весело сказал сын.— Мы испытали ужасные приключения: видели Великую Охоту Могучей Стаи...

— И Великую Жертву,— добавила жена.

— Да. И Водяного Красноглазика, и Зимнего Кречета,— продолжал сын. Но тут он остановился и все же понизил голос, когда произнес: — И Солнечных Птиц...— Он замолчал, а потом мечтательно добавил: — Хорошая страна. Тут, наверное, еще есть всякие тайны.

— Да весь белый свет сделан из сплошных тайн,— кивнула жена.

— Очень хороший этот белый свет,— сказал сын.