Журнал «Вокруг Света» №05 за 1988 год

Чао лей, люди моря

Вот оно, Андаманское море, взявшее в кольцо пены остров Пукет. Утром песчаные пляжи острова пестрят загорелыми телами. Вечером солнце перебрасывает к берегу по морю красную дорожку, словно приглашает следовать за ним в новый день. Ночью при ярком свете луны дорожка вспыхивает вновь, на сей раз золотая... В этот час на берег по извечному золотому пути из морских пучин выбираются огромные черепахи.

Ласковое теплое море, сказочные краски — все это невольно наводит на мысль: вот он, рай для всех, жизнь и природа здесь улыбаются каждому.

— Каждому? Далеко не так,— говорит Сончай Петсатит, симпатичный человек средних лет. Мы сидим возле лавки сувениров.— Возьмите, к примеру, меня. Я долго скитался по стране, работал в Бангкоке, Паттайе, подрабатывал, обслуживая в качестве гида американских военных моряков. Этот род занятий не принес мне ни денег, ни счастья, ни семьи. Перебрался на Пукет и тут обзавелся семьей, родилась дочка, на приданое жены приобрел вот эту лавку. Но дела обстоят неважно, место неудачное. Здесь, у пляжа Ката-бич, обычно останавливаются небогатые туристы. Им не по карману, скажем, вот это зеркало в рамке из раковин или абажуры, светильники, торшеры из перламутра. Где выход? Попробую снова попытать счастья в Бангкоке. Если удастся, открою комплекс — магазин с рестораном «Дары моря». А пока только мечтаю — доход-то более чем скромный.

Похоже, Сончай Петсатит не унывает.

Но вот кому по-настоящему не везет в этом благословенном уголке Таиланда, так это его коренным обитателям из племени чао лей, или, как здесь их называют, цыганам моря.

— Хотите, я дам вам рекомендательную записку к господину Сири, старосте деревни чао лей на берегу Равай? — неожиданно предлагает Сончай Петсатит.

Конечно, хочу: ведь за этим и приехал на Пукет. Зашел в лавку посмотреть изделия из ракушек, и вот — удача.

Господину Сири, старосте,— за шестьдесят, но он крепок и кряжист.

— В море нет места слабым,— замечает он, когда мы подходим к деревне, спрятавшейся в зелени высокой травы. Среди пальм на песке раскиданы домишки на сваях. Исходный строительный материал — что попадется под руку: тростник, пальмовые ветви, ржавая жесть, доски, коряги, выброшенные на берег. Сегодня море бурное, большинство мужчин дома. Женщины расселись на грязном песке, а мужчины с утра раздобыли спиртное — отключаются от неприглядной реальности. Всюду мусор, запустение, дети бродят без присмотра.

Когда провожатый ненадолго отходит, ребятишки берут меня в плотное кольцо. «Дай фотоаппарат, у тебя их три»,— требуют они. Я сжимаю руки на ремнях, проверяя, на месте ли еще мои камеры. Когда возвращается мой спутник, ребячье кольцо тает. А я обнаруживаю, что исчез светофильтр.

— Поиграют и отдадут,— утешает господин Сири.— У нас в деревне народ честный. Нет ни воровства, ни пьяных драк, ни скандалов. Да и когда заниматься этим, от зари до зари работа. Приезжайте завтра на рассвете, пойдем в море.

Перед рассветом нас принимает на борт длинная добротная посудина с подвесным мотором. Уверенность в благополучном исходе экспедиции крепнет, хотя знаю, что несчастные случаи на море нередки, особенно когда налетают нежданные шквалы. Нас на борту трое. Староста рассказывает, что главная опасность поджидает ловцов не в лодке, а когда они уходят на промысел.

— Что, акулы?

— Нет, с акулами просто. От отцов и дедов знаем их повадки. Главное — несчастные случаи: стоит закрутиться вот этому воздушному шлангу, и — конец. Если ловец не задохнется, то у него лопаются кровеносные сосуды в глазах. Да и простая царапинка от коралла долго не заживает...

Пока лодка режет предрассветную тьму, освещая путь хилым огоньком керосинового фонаря, староста рассказывает.

Ребятишки племени чао лей не посещают обычную школу. Едва они начинают ходить, старшие в роду обучают их навыкам жизни на море. Кладезь знаний, накопленных веками, секреты наследственной профессии передаются от отца к сыну. Каждый чао лей может на глазах у туристов неожиданно свеситься за борт и поймать голыми руками рыбину или точно сказать, где сегодня можно рассчитывать на улов, или отогнать и победить в поединке акулу. Чао лей подробно обследовали обширные участки морского дна, характеры его обитателей. Эти люди — искусные мореходы и рыбаки, но прежде всего — замечательные ловцы жемчуга, раковин, лангустов, украшающих столы лучших тайских и зарубежных ресторанов.

Горизонт розовеет, из-за далеких гор выплывает огромный золотой шар. Первые солнечные лучи прогоняют сонливость, а вместе с ней гаснет и наша беседа. Теперь не до рассказов, мы у цели — маленького, затерявшегося в море островка. Дно хорошо освещено, и можно начинать промысел. Господин Сири запускает чихающий двигатель, проверяя работу компрессора. Его сын опоясывается веревкой с тяжелыми камнями, закрепляет маску на лице. Все в порядке, можно уходить под воду. Слышится негромкий всплеск, и резиновый шланг, словно бесконечно длинная морская змея, скользит в глубину. Не запутался бы, не свернулся, повторяю я про себя, как молитву. На море надолго воцаряется спокойствие, словно не было человека, исчезнувшего в пучине.

Сири чутко следит за пульсом работающего двигателя, за направлением движения шланга. По нему он видит — сын благополучно добрался до цели и начал промысел. Теперь, считает Сири, можно снова поговорить...

— А вы напишете о племени чао лей? В чем только не обвиняют нас там, на берегу,— начинает он, следя за резиновым шлангом.— Мы и бездельники, и безответственные, не такие, как остальные тайцы. Если есть у нас пища на сегодня, то мы, мол, не выходим на промысел, не думаем о завтрашнем дне. А как и где, спрашиваю я, хранить пойманную рыбу? В деревне нет холодильных камер и даже простых холодильников. Выбросить рыбу на свалку, если перекупщик не берет наш товар? Говорят, чао лей беззаботны, как дети. И в свидетельство тому приводят отсутствие в нашем языке таких слов, как «опасность», «проблема». Но ведь опасности и проблемы — наша жизнь.

— Не спорю,— продолжает он через минуту,— у моего народа, как и у других, немало недостатков. Но посмотрите, как плотно спаяны мы, как заботятся младшие о старших, какой свободой и уважением пользуются женщины племени, как всегда мы готовы прийти на выручку друг другу...

Отведенные ловцу 45 минут пребывания под водой истекли, увлекшегося юношу надо возвращать на поверхность. Наконец-то черная копна волос показывается над водой, и парень тяжело взбирается в лодку. В его сетке-мешке раковины самой причудливой формы. Юноша устал, тяжело дышит, как будто его легкие хотят на всю жизнь запастись кислородом.

— Ничего, отдохнет за компрессором,— замечает отец. Через несколько минут в море уходит господин Сири. Так отец и сын меняются весь день, с часовым перерывом на обед. Когда в лодке нас остается двое, я невольно возвращаюсь к рассказу старосты деревни о спаянности и взаимовыручке чао лей: если 45 минут ты надежно гарантировал жизнь и здоровье своего отца или сына, товарища по промыслу, то через час он отвечает тем же. Как в альпинистской связке: либо выживешь и покоришь вершину, либо, без надежной страховки, сорвешься и погибнешь в бездонной пропасти.

Поздно вечером мы направляемся к берегу. Раковины громоздятся на дне лодки неприглядной темно-бурой горой. Сири, глядя на улов, замечает: это так, мелочовка, ничего ценного. За стоящими раковинами надо уходить дальше.

— А что вы называете стоящей добычей? — перебиваю я.— Жемчуг?

— Натуральный жемчуг в Андаманском море — большая редкость. Найти его — что выиграть автомобиль в лотерею. Большое везение, если попадутся просто раковины-жемчужницы. Даже если в них нет жемчуга, продаем долларов по семь за штуку. Кто покупает раковины? Смешанная японо-тайская фирма «Перл нага компани». У нее поблизости пять плотов, на них размещены десять тысяч раковин-жемчужниц.

Сири настроен благодушно и охотно делится всем, что знает о жемчуге:

— В Андаманском море ловятся два вида жемчужниц: хои мук джан (по-научному «пинктада максима») и хои мук калапанга. Первая — крупнее и более ценная. Мы продаем их по двадцать тысяч штук в год.

— Это что же, весь улов?

— Нет, остальные восемьдесят тысяч сбываем торговцам на берегу, по семь долларов за килограмм перламутра.

— Вроде бы невыгодно — восемь долларов за штуку или семь — за килограмм перламутра?

— А попробуйте-ка сохранить их живыми,— говорит Сири.— Трудно найти более капризный моллюск!

Раковины-жемчужницы требуют к себе бережного отношения. Ловцы доставляют раковины на плоты компании, где специалисты создают жемчужницам курортные условия: кристально чистая теплая вода, изобилие планктона и, что не менее важно, абсолютная тишина. Шум моторки или скуттера пугает и губит моллюск. Через два месяца он оправится от переселения и будет готов для операции. На Пукете работают три японских «хирурга». У каждого — пятнадцатилетний опыт работы. Тайцев в операционную не допускают: «Перл нага компани» не намерена делиться своими секретами.

Оперированные раковины поселяют на плоты снова. Работники фирмы следят за температурой воды, перевертывают жемчужницы с боку на бок, как младенца в колыбели. Идет длительный процесс, исход которого трудно предвидеть. Через три года жемчужину — если выросла — извлекают, а раковину оперируют вновь. За пятнадцать лет жизни «пинктада максима» дает три, а в лучшем случае пять жемчужин.

Со вторым видом раковин забот меньше: они более неприхотливы, дают продукцию через девять месяцев, да не по одной, а по две-три жемчужины. Зато «пинктада максима» поставляет жемчужины идеальной сферической формы. И, что больше всего ценится в Таиланде,— нежно-розового цвета. Голубой, черный и другие сорта жемчуга не пользуются здесь популярностью, их экспортируют за рубеж.

— Знаете, искать раковины не только прибыльно, но и интересно,— неожиданно замечает Сири.— Наверное, как и охотнику, когда он в джунглях преследует редкого зверя... Но хои мук джан, видимо, вскоре исчезнет. Так же, наверное, и мы, люди чао лей,— невесело заканчивает он.

Эта грустная мысль Сири заставила меня отправиться в городскую библиотеку Пукета. Там я и познакомился с диссертацией Лаиад Киттиянан, преподавательницы Чулалонгкорнского университета, весьма престижного высшего учебного заведения страны. Л. Киттиянан провела семь месяцев в деревне на берегу Равай, деля с «цыганами моря» трудности и радости жизни. И пришла к неутешительному выводу: племени грозит вымирание. Месячный заработок семьи чао лей составляет 1000 бат (40 американских долларов), что чуть ли не в два раза меньше предусмотренной законом минимальной заработной платы рабочего в стране. В итоге — нищенский уровень жизни, систематическое недоедание, антисанитарные условия жизни, эпидемии детских болезней при отсутствии медицинского обслуживания и борьбы с профессиональными заболеваниями. В деревне берега Равай почти нет пожилых, мужчины не достигают в большинстве 60-летнего рубежа. А те, кто дотягивает до 50—55, как правило, слепнут и глохнет.

«Что очень важно,— утверждает Киттиянан,— у племени чао лей отсутствуют права на жилище и землю. Деревня Равай находится на земле владельца кокосовой плантации, его дом отгорожен от нее изгородью из колючей проволоки. Владелец может выгнать племя в любой момент. В деревне чао лей пока нет даже начальной школы».

Не сгущает ли краски Л. Киттиянан? Заместитель губернатора провинции Пукет Наронг Сангсури, согласившийся принять меня, отвечал на этот вопрос так:

— Мы ежегодно ассигнуем на поддержание жизни «цыган моря» огромные деньги!

— Точнее, какую сумму?

— Сейчас не помню.— И он рассказывает подробно о других мероприятиях властей. Каждую субботу и воскресенье, замечает он, в деревню Равай посылают доктора для осмотра жителей. Люди племени имеют право на дешевое медицинское обслуживание в государственных больницах и клиниках. Но на практике, признается Наронг Сангсури, это право подчас непросто реализовать: в медицинских учреждениях требуют предъявить свидетельство о рождении, удостоверение личности, а чао лей не имеют ни того, ни другого. Да и не хотят они пользоваться услугами больниц. По их опыту эти медицинские учреждения — нечто вроде тюрьмы с одним отличием: в тюрьму попадают на срок, а из больницы люди моря никогда не выходят.

— Мы пытаемся приобщить чао лей к жизни в стране,— продолжает заместитель губернатора.— На специальных курсах преподают людям моря тайский язык. Но они не могут посещать курсы ежедневно: им ведь нужно уходить на промысел. Так что для учебы времени практически не остается. Городские власти пытаются также обеспечивать работой тех членов племени, которые выразили желание вести оседлый образ жизни. Но в стране и без них около трех миллионов безработных, сами «цыгане моря» предпочитают привычный промысел.

— Из этого заколдованного круга,— признает Наронг Сангсури,— выбраться непросто, лабиринт сложный.

Словом, ключ к спасению чао лей он видит в их отказе от своей традиционной культуры, обычаев, языка и в резком подъеме материального уровня жизни. Кто же будет поднимать этот жизненный уровень? Правительство? Шестой пятилетний план экономического и социального развития страны на 1987—1991 годы не предусматривает на это серьезных ассигнований. А может быть, те, кто наживает миллионы на нелегком и опасном труде чао лей?

Рядом с Равай есть магазин морских даров. Он намного солиднее лавчонки господина Сири. С трудом нахожу местечко на стоянке для машины: она заставлена огромными автобусами. Магазин включен городскими властями в список туристских объектов. Тут и впрямь есть чему подивиться: раковины каури — их находят по одной-две, невероятные бусы и пояса из перламутра, коллекции фиолетовых, зеленых, розовых раковин и ракушек. Торгуют бойко. За столпотворением туристов наблюдает со стороны парень — сам как витрина драгоценностей. Толстые золотые цепочки на шее, запястьях, золотое кольцо с крупным бриллиантом — на пальце. Равнодушно спрашивает:

— Что угодно?

Для него я — один из многих тысяч туристов. По его оценке — и безошибочной притом — не из тех, что делают покупки. Протягиваю журналистское удостоверение, выданное департаментом по связи с прессой при премьер-министре Таиланда, и равнодушие мгновенно исчезает с его лица:

— Чем могу помочь? Надеюсь, вы расскажете в прессе о нашем магазине?

Сомчаю Патамакантину 26 лет, три из них он учился бизнесу в колледже в Соединенных Штатах. Сейчас руководит крупнейшим магазином компании «Пукет сишелл», принадлежащей его отцу.

— Вас интересует, как идет дело? Неплохо. В США ежегодно поставляем товар на десятки тысяч долларов.

Планы Сомчая Патамакантина выглядят внушительно: открыть в Нью-Йорке и Вашингтоне ряд магазинов, а этот, на пляже Равай, расширить и закончить строительство музея морских даров.

— Музей будет лучшей рекламой,— утверждает он, знакомя меня с товаром.— Полюбуйтесь — редкие раковины, нечасто такие встретите.

Я смотрю на них и вспоминаю горку темно-бурых находок, лежащую на дне лодки деревенского старосты.

— А где их так прекрасно обрабатывают?

— У нас есть мастерская, неподалеку от поселения чао лей. Компании принадлежат и этот маленький завод, и лодки, и компрессоры, и орудия лова. Мы сдаем орудия лова в аренду. Без них ловцам не обойтись. У чао лей никогда не будет денег на собственные — эти люди постоянно в долгах. Ссужаем им деньги, а они их пропивают или проигрывают в карты.

Звучит его высказывание вроде бы объективно. Я сам наблюдал накануне в деревне и то и другое. Но ведь чао лей — в безвыходном положении: скупщики «Пукет сишелл» платят за раковины сущие гроши. Редчайшую каури они оценивают в 20 долларов, а в Америке или Европе выручают за нее несколько тысяч.

Надо сказать, что морские фауна и флора скудеют. А ведь чао лей они давали средства к существованию более тысячи лет, с тех пор как предки их приплыли на Пукет из Полинезии. Власти объявили целые районы традиционных морских промыслов национальными парками, чтобы сохранить коралловые рифы и их обитателей. Но, стремясь сохранить морских моллюсков, власти ставят под угрозу исчезновения людей моря — чао лей.

Перед отъездом с Пукета захожу к заместителю директора туристского бюро этой провинции Сатиту Нилловонгу.

— У племени чао лей нет другого выхода, кроме полной ассимиляции,— заявляет он уверенно.— Да, речь идет именно об ассимиляции, хотят они того или не хотят.

В апреле, перед началом муссонов и штормов, чао лей выходят на огромных плотах в океан. Там, на широтах, ведомых лишь им, справляют они свое главное торжество — праздник жизни и поминовения усопших. Три ночи при свете керосиновых фонарей и факелов молодежь на плотах танцует и поет древние песни. Старейшины приносят жертвы морским богам, творят молитвы в надежде, чтобы повелители моря даровали им всегда богатый улов и чтобы вечно жили на Пукете люди чао лей.

Борис Чехонин, корр. ТАСС — специально для «Вокруг света» Фото автора

Пукет — Бангкок