Журнал «Вокруг Света» №06 за 1975 год

Аугусто Сеспедес. Колодец

Аугусто Сеспедес родился в городе Кочабамба в 1904 году. Считается лучшим боливийским писателем и одним из крупнейших писателей континента. Автор романов «Кровь метисов», «Металл дьявола», «Диктатор-самоубийца», «Повешенный президент» и др. «Колодец» — один из самых известных рассказов писателя.

Война между Боливией и Парагваем (1932—1935 гг.) была, пожалуй, одной из самых бессмысленных и непопулярных войн в истории человечества. Мощные нефтяные тресты — английские, действовавшие на стороне Парагвая, и североамериканская «Стандард ойл», выступавшая на стороне Боливии, — боролись за право эксплуатации богатых нефтью районов Чако. Развязанная этими монополиями война в безводной пустыне Чако обескровила боливийский и парагвайские народы, усилила нищету и голод, облекла в траур тысячи семей.

Мое имя Мигель Навахас, я боливийский унтер-офицер и в настоящее время лежу в госпитале городка Тараири, куда был помещен пятьдесят дней тому назад с бериберийским авитаминозом. Врачи не сочли болезнь поводом, достаточным для моей эвакуации в Ла-Пас. Я уже два с половиной года на фронте, но ни пулевое ранение в спину, ни авитаминоз не принесли мне освобождения.

Я умираю от тоски, шатаясь среди призраков в кальсонах — больных, лежащих в этом госпитале, и, поскольку мне нечем заняться в этом знойном аду, я перечитываю свой дневник. Так, перелистывая его пожелтевшие страницы, я натолкнулся на историю одного колодца, который сейчас в руках у парагвайцев.

Для меня этот колодец всегда будет «нашим», хотя бы из-за тех невыносимых страданий, которые он нам причинил. Вокруг него и на его дне разыгралась страшная драма в двух актах: первый — когда его рыли и второй — в его бездне.

15 января. Лето сухое и безводное. В этой зоне Чако, на север от городишка Платанильос, почти никогда не бывает дождя, а если он и выпадает, тут же испаряется. На север, на юг, направо или налево, куда ни кинешь взгляд и куда ни пойдешь, среди бесплотных серых деревьев, похожих на скелеты и обреченных вечно стоять в мертвом песке, не найдешь ни капли воды. И все же военные торчат здесь. Так и живем — жалкие, хилые, состарившиеся, но не созревшие деревья, на которых больше веток, чем листьев, и люди, которых больше мучает жажда, чем ненависть к врагу.

Под моей командой двадцать солдат. Лица их так обожжены солнцем, что на скулах как будто кожаные заплатки, а глаза у них всегда горят. Многие участвовали в обороне Агуарики и Седьмого километра, откуда болезни и ранения привели их в госпитали Муньоса и Бальивиана,Подлечив, их доставили через Платанильос во Второй армейский корпус. Те, кто попал в саперный полк, куда получил назначение и я, уже неделю здесь, вблизи форта Лоа, и прокладывают дорогу для грузовиков.

Лес колюч, запутан и бесцветен. Воды нет.

17 января. К вечеру в облаках пыли, которые туманят воздух до самого солнца, золотящего хилые деревья, появляется грузовик с водой.

Старый грузовик с помятыми бамперами, разбитыми стеклами и подслеповатой фарой как будто бы вырвался из зоны землетрясения. Он привозит несколько бочек. Водит его шофер, чья стриженая голова напоминает мне индейский кувшин — тутуму. Грудь его, выглядывающая из-под расстегнутой рубахи, всегда блестит от пота.

— Источник пересыхает, — объявил он сегодня. — Рацион для вашего полка сократили.

Шофера можно узнать по грязной рубахе, а отличительная черта интенданта — замасленные штаны. Кроме того, он жаден и всегда пытается надуть моих саперов при раздаче коки (1 Листья коки — исходное сырье для кокаина. Боливийские индейцы спасаются при помощи этого наркотика от голода и холода гор.). Правда, иногда он подбрасывает мне пачку сигарет.

Шофер мне сказал, что в Платанильосе думают перебросить нашу дивизию немного вперед.

Новость вызвала толки среди солдат. Чакон, темный и тупой парень из Потоси, задал извечный вопрос:

— А вода там будет?

— Меньше, чем здесь, — ответили ему.

— Меньше, чем здесь? Значит, будем пить воздух, как колючки?

Солдаты дают выход бессознательной тоске, вызванной и жарой, и отсутствием живительной влаги. Отвинтив крышку бочки, они наполняют водой две жестянки из-под бензина: одну для стряпни и вторую для питья. Грузовик уезжает. Немного воды всегда проливается на землю. На мокрое пятно тут же слетаются стаи белых бабочек. И тогда я плескаю пригоршню воды себе на затылок, и тогда пчелы, неизвестно зачем живущие в этом краю, запутываются у меня в волосах.

21 января. Ночью прошел дождь. Днем жара одела нас в раскаленные резиновые костюмы. Отражение солнечных лучей от песка преследовало нас весь день белыми вспышками. Но в шесть часов вечера опять дождь. Все мы разделись донага и купались под этим душем, чувствуя, как прохладная грязь сочится между пальцами ног.

25 января. Снова жара. Снова невидимое сухое пламя прилипает к телу. Мне кажется, что в конце концов где-то должно распахнуться окно, чтобы впустить свежий воздух. Небо похоже на гигантский каменный колпак, под который заключено солнце. Мы не выпускаем кирки и лопаты. Винтовки наполовину захоронены под пылью в палатках, а мы — всего-навсего дорожные рабочие, рубящие лес по прямой линии, чтобы проложить никому не нужную дорогу среди зарослей кустарника. Солнце сжигает все. Кустарник, который еще вчера утром был желтым, сегодня высох и поседел — по нему прошлись лучи солнца.

С одиннадцати утра до трех дня работать в лесной кузнице невозможно. Я долго искал хотя бы пятнышко тени и лег под дерево, под призрачный покров веток, напоминающих анатомическую схему истерзанных нервов.

Пыль поднимается вверх, словно белая смерть, одевая стволы и замутняя сетки теней, вытканные широким потоком солнечных лучей. Воздух вибрирует от жары над бледным, негнущимся, омертвевшим кустарником. Ослабленные, худые, сонные от навалившейся на нас лихорадки, мы двигаемся в полуобмороке под непрерывное, как жизнь, жужжание. Лес полон стрекоз. Здесь разместилась их невидимая мастерская с миллионами колесиков, молоточков и гудков, и звуки ее оглушают окрестности на многие километры.

Мы всегда в центре этой знойной мучительной полифонии и ведем унылую жизнь, слова наши лишены смысла, мы часами глядим, как парят в бесцветном небе орлы, словно чучела птиц на огромной, оклеенной выцветшими обоями стене.

Издали время от времени доносятся звуки канонады.

1 февраля. Зной полностью завладел нашими телами, и они стали похожи на эту безжизненную землю. Кажется, они тоже состоят из одной пыли и не способны к передвижению. Мы ощущаем нашу плоть лишь благодаря мучительной боли, которую причиняет каждая попытка снять с кожи потный след солнечных поцелуев. Приходишь в себя только к вечеру. День уходит под яркую вспышку красного заката. Надвигается ночь, требуя сна, но его нарушают многоголосые крики животных и насекомых: свист, треск, визг — вся гамма голосов, к которым не привыкли уши жителей пампы и сьерры.

Ночь и день. Днем мы молчим, но по ночам я слышу голоса моих солдат. Среди них есть «старики», например, Николас Педраса. Он из Валье-Гранде, в Чако с 1930 года и уже успел проложить дороги до Доа, Боливара и Камачо. Он желт от лихорадки и сух, как тростник.

— Говорят, парагвайцы пришли из Камачо по тропкам, — сказал потосиец Чакон.

— Еще бы, воды-то там нет, — авторитетно заметил Педраса.

— Парагвайцы ее всегда находят. Они знают лес лучше всех, — возразил грубый лапасец, остроскулый и косоглазый Хосе Ируста, участник сражений в Юхре и Кабо-Кастильо.

Тогда один из кочабамбинцев, которого все зовут Косни, возразил;

— Говорят, говорят... А помните, мы нашли умершего от жажды солдата на Седьмом километре, в двух шагах от родника? А, унтер?

— Да, — подтвердил я. — А около Кампо мы видели, один отравился, нажравшись в лесу колючек.

— От голода не умирают. Умирают от жажды. 10 ноября я видел на Седьмом, как наши сосали грязь.

Слова уходят в пустоту, не оставив и следа. Они, как легкий ветерок, скользят над кустарником, даже не всколыхнув его.

От нечего делать веду дневник.

6 февраля. Прошел дождь. Деревья снова помолодели. Мы набрали несколько банок воды, но хлеба и сахара нет — грузовик, который должен был привезти провизию, завяз в грязи.

10 февраля. Нас перебросили на двадцать километров вперед. Дорога, которую мы пробивали, использована не будет. Начнем прокладывать новую.

18 февраля. Шофер в распахнутой рубахе привез плохую весть.

— Источник пересох. Теперь будем возить воду из «Чины».

26 февраля. Вчера не было воды. Доставка осложнилась — слишком далеко приходится ездить. Вчера, после того как мы целый день рубили лес и ждали на дороге грузовик, последняя вспышка солнца — на этот раз розовая — окрасила землистые лица моих солдат. Напрасно пытались мы различить за пыльной завесой знакомый шум мотора. Грузовик пришел лишь сегодня утром, и вокруг бочки образовался лес рук, кувшинов и фляг, которые яростно расталкивали друг друга. Началась драка, и мне пришлось вмешаться.

1 марта. На наш участок прибыл светловолосый, низенький, давно не бритый лейтенант. Я доложил ему о численности солдат, находящихся в моем подчинении.

— На передовой нет воды, — сказал он. — Два дня назад отправили в госпиталь троих солдат. Надо искать колодцы.

— Говорят, в «Чине» отрыли.

— И достают воду.

— Это кому как повезет.

— Здесь тоже около Лоа пробовали рыть.

Педраса, который внимательно нас слушал, сообщил, что как раз в пяти километрах отсюда есть яма. Ее начали рыть еще в незапамятные времена. Глубина — несколько метров. Те, «то хотел вырыть колодец, видимо, отчаялись дойти до воды. Педраса считает, что есть смысл покопать немного глубже.

2 марта. Мы прочесали всю зону, указанную Педрасой. Действительно, рядом с огромным палобобо (1 Палобобо — дерево, растущее в пустыне.) нашли яму, почти заваленную хворостом. Светловолосый лейтенант сказал, что доложит командованию, и в тот же вечер мы получили приказ рыть яму до тех пор, пока не дойдем до воды. Для этой работы выделено восемь саперов: Педраса, Ируста, Чакон, Косни и еще четыре индейца.

3 марта. Диаметр ямы примерно пять метров, глубина тоже пять метров. Земля твердая, как цемент. Мы проложили тропу до самой ямы и разбили вблизи лагерь. Работать будем весь день, потому что жара немного спала.

10 марта. Двенадцать метров. Похоже, мы найдем воду. Выкинутая земля каждый раз кажется более влажной. С одной стороны ямы мы поставили доски, и я приказал сделать лестницу и козлы, чтобы вытаскивать землю лебедкой. Солдаты работают внизу по очереди, и Педраса уверяет, что еще через неделю он пригласит генералов «выкупаться с девицами в водичке из нашего колодца».

22 марта. Спустился в колодец. По мере погружения начинаешь чувствовать тяжесть. Когда солнечные лучи исчезают из вида, кажется, что воздух здесь совсем другой — земляной. На дне, когда босые ноги коснулись мягкой земли, я купаюсь в приятной свежести. Глубина около восемнадцати метров. Поднимаю голову и вижу сужающийся ствол, похожий на черную трубу, которая замыкается там, где поблескивает свет. Дно покрыто грязью, и стенки осыпаются от прикосновения. Я вылез на поверхность, и на меня набросились москиты, кусая за ноги.

30 марта. Происходит что-то странное. Десять дней назад мы вытаскивали из колодца практически жидкую грязь, а сейчас снова пошла сухая земля. Я опять спустился в колодец. Дыхание земли там, внизу, давит на легкие, и я понимаю, что мы прошли лишь слой мокрой глины. Приказываю приостановить работу и посмотреть, не отфильтруется ли за несколько дней вода.

12 апреля. Прошла неделя, а дно колодца остается сухим. Солдаты опять копают. Сегодня я спустился на двадцать четыре метра. Внизу полный мрак, и только ночным чутьем я ощущаю толщу земли. Ее удушающие объятия чувствуешь с каждым метром все сильнее. Выброшенная земля оставила в колодце призрак своего веса, и, ударив киркой по стене, я ощущаю не эхо, а ее ответные удары по моей груди.

Погруженный в темноту, я вспоминаю, какое одиночество охватывало и пугало меня в детстве, когда я проходил по туннелю, пробитому в одном из холмов Капиноты, на моей родине, где и сейчас живет моя мать. Я входил в него осторожно, с ужасом чувствуя, чю присутствую при каком-то подземном таинстве, и видел, как в отраженном свете двигаются по потрескавшимся стенкам какие-то кристаллические насекомые. Страх охватывал меня, когда я подходил к середине туннеля, где темнота была гуще всего, но, когда я быстрыми шагами проходил это место, направляясь к светлому пятну на другом конце, меня охватывала неудержимая радость. Только руки не радовались — я боялся дотронуться до стенок туннеля.

Сейчас светлое пятно не впереди, а наверху, высокое и недостижимое, как звезда. Руки мои уже привыкли ко всему, более того, они почти едины с землей и не ведают страха.

28 апреля. Я думаю, что наша попытка провалилась. Вчера мы дошли до тридцати метров, но, кроме сухой земли, ничего не вытащили. Надо прекращать эту бесполезную работу, и я «заявил протест» командиру батальона. Командир вызывает меня к себе завтра утром.

29 апреля. — Сеньор капитан, — сказал я, — мы дошли до тридцати метров, и вода уже не появится.

— Вы знаете, как нужна нам вода, — ответил он.

— Давайте попробуем в другом месте, может быть, получится, сеньор капитан.

— Нет, нет. Копайте здесь. Два тридцатиметровых колодца не дадут воды, а один сорокаметровый может.

— Слушаюсь, сеньор капитан.

— Кроме того, может быть, она уже где-то рядом.

— Да, сеньор капитан.

— Так что сделайте еще одно усилие. Люди умирают от жажды.

Люди не умирают, но мучаются ужасно. Пытка не кончается. На фронте на день солдату выдается только фляга воды; мои солдаты, работающие на дне, хотят пить еще больше из-за каторжного труда и пыли, но мы должны рыть дальше. Я так им и сказал. Они, конечно, запротестовали, и я попытался их успокоить, пообещав от имени командира батальона увеличить рацион воды и коки.

9 мая. Работа продолжается. Колодец для нас обретает черты какой-то страшной, значительной и всевластной личности, превращается во властелина, в неведомого бога саперов. По мере того как люди проникают в землю, земля проникает в них, и вместе, как бы под действием сил притяжения, они образуют нечто косное, плотное и вечное. Люди движутся по этой ночной дороге, по вертикальной пещере, подчиняясь мрачному влечению, неумолимому приказу, который уводит их от света, извращая смысл их жизни. Каждый раз, когда я их вижу, мне кажется, что мои солдаты состоят не из клеток, а из молекул пыли. Земля забила им уши, веки, брови, ноздри. Их волосы побелели, глаза засыпаны пылью, а души заполнены землей Чако.

24 мая. Прошли еще несколько метров. Дело идет медленно: один солдат копает внизу, другой наверху управляет лебедкой, и земля поднимается на поверхность в бадье, сделанной из бочки из-под бензина. Солдаты жалуются на удушье. Во время работы столб воздуха давит на их тела. Сожженная солнцем, хмурая, мрачная, пропитанная тяжелой, неподвижной и удушливой тишиной земля обволакивает работающих массой, похожей на свинцовые пары, заточает их во мглу, как червяка, погребенного много веков назад, в далекую геологическую эпоху.

Солдаты пьют тепловатую густую жидкость, которая быстро кончается, потому что даже двойной рацион «для тех, с колодца» быстро исчезает в глотках, горящих черной жаждой. Люди ищут босыми ногами в мертвой почве старую свежесть поливных борозд, которые они копали в своих далеких долинах и помнят ступнями ног.

И снова бьют и бьют киркой, и земля рассыпается, и покрывает ноги, а воды все нет. Мы жаждем ее, и в нашем безумном воображении она струится по этому глухому и немому стволу.

5 июня. Мы уже почти на сорокаметровой глубине. Чтобы подбодрить моих солдат, я тоже спускаюсь в колодец и работаю наравне со всеми. Мне кажется, что я бесконечно падаю, как во сне. Внизу я отделен навсегда от всех остальных людей, я далеко от войны, и одиночество влечет меня к смерти, которая душит меня неосязаемой рукою пустоты. Света не видно, а давление воздуха сжимает тело. Столб тьмы обрушивается вертикально и хоронит меня вдали от всех, где никто меня не услышит.

Я пытаюсь работать, яростно долбя киркой землю и надеясь, что бешеный темп ускорит течение времени. Но время в этом замкнутом пространстве неподвижно. Время останавливается под землей в черной неизменности камеры. Свет умирает, как гигантское дерево, которое растет по ночам и гасит небо, одевая землю в траур.

16 июня. Происходят странные вещи. Темная камера на дне колодца вызывает галлюцинации. Навязчивая идея воды создает на глубине в сорок один метр особый, фантастический мир. Это мне рассказал Косни Эрбосо. Вчера на дне колодца ему пригрезилась светящаяся серебряная змея. Он схватил ее и разорвал руками, но тут же появились другие, они кишели на дне колодца, пока не превратились в бурлящий и шипящий белый родник, который рос и рос, озаряя темный цилиндр. Потом водяной столб подхватил Косни и вынес на сверкающую поверхность земли.

А там — о чудо! — он увидел поля, преображенные водой. Каждое дерево стало фонтаном. Кустарник исчез, а на его месте раскинулось озеро, в котором купались солдаты под сенью плакучих ив. Его не удивило, что с другого берега противник стрелял из пулеметов, — наши солдаты ныряли в воду и доставали пули под крики и хохот. Он хотел одного: напиться. Он пил из фонтанов, пил из озера, погружался в бесчисленные водоемы. Они омывали тело, а дождь фонтанов мочил голову. Он пил и пил, но жажда не утихала от этой живительной, как сон, воды.

Ночью у него началась лихорадка. Я распорядился, чтобы его доставили в медпункт полка.

24 июня. Командир дивизии, проезжая мимо нас, остановил машину. Он с трудом поверил, что мы уже достигли сорока пяти метров, вытаскивая землю бочка за бочкой.

— Сеньор полковник, — сказал я, — чтобы солдат вылез, когда кончается его смена, приходится орать в колодец.

Позднее вместе с пакетиками коки и сигаретами полковник прислал нам сигнальный рожок.

Мы накрепко привязаны к колодцу. Роем и роем. Вернее, отступаем в глубь планеты, к геологической эпохе, где господствует мрак. Мы преследуем воду в бесчувственной массе земли. С каждым днем отдаляясь от людей и мрачнея, как мрачны их мысли и судьба, мои солдаты копают землю медленно и бесшумно, словно гномы.

4 июля. Все-таки есть ли в действительности вода?.. После странного видения Косни все ее находят! Педраса рассказал, что он чуть не утонул, — вода внезапно хлынула и поднялась выше его головы. Ируста говорит, что его кирка ударилась о целую глыбу льда, а Чакон вчера, выбравшись из колодца, говорил о гроте, который светится, слабо отражая волны подземного озера.

Столько мучений, столько поисков, столько желания, столько жажды слились в этой глубокой яме и вызывают галлюцинации!

16 июля. Люди заболевают. Они уже отказываются спускаться в колодец. Я вынужден их заставлять. Многие просят, чтобы я отправил их на фронт. Я еще раз спустился на дно и вернулся оглушенный и объятый страхом. Мы уже подошли к пятидесяти метрам. Воздух чрева земли, каждый раз все более гнетущий, наваливается на тебя, как томительная, всепроникающая болезнь, и невидимая нить, которая связывает крохотного человека с земной поверхностью, почти разрывается в глубокой свинцово-тяжкой темноте. Каменная башня не давит так как этот столб горячего и жесткого воздуха, медленно опускающийся вниз. А в его основании — люди. Подземные объятия душат солдат, они уже не могут оставаться в бездне больше часа. Это пытка. Кажется, земля Чако проклята богом.

25 июля. Каждый час у отверстия колодца играет рожок, подаренный командиром дивизии. Там, на глубине, сигнал его должен казаться лучом света. Сегодня днем, несмотря на рожок, на поверхность никто не вылез.

— Кто там, внизу? — спросил я.

Внизу был Педраса. Ему кричали, сигналили рожком.

— Та-ра-ри-и-и-и!! Педра-са-а-а-а!!!

— Он, наверное, заснул...

— Или умер, — добавил я и приказал, чтобы кто-нибудь спустился к нему.

Один из солдат спустился, и через некоторое время в центре отверстия появилось обвязанное веревкой тело Педрасы. Его подталкивал солдат. Педраса задохнулся и сейчас при смерти.

29 июля. Сегодня потерял сознание Чакон, и его подняли на веревке, как повешенного.

4 сентября. Неужели это никогда не кончится?.. Люди копают уже не для того, чтобы найти воду, а чтобы выполнить какой-то роковой долг, достичь какой-то непостижимой цели. Здесь, наверху, колодец принял облик неизбежности, вечной и властной, как сама война. Выкопанная земля окаменела, образовав большие холмы, и на них ползают ящерицы, садятся орлы. Когда, вылезая из Плутонова царства, сапер появляется в отверстии, покрытый потом и землей, беловолосый и белобровый, он похож на доисторическое чудище, вынырнувшее из волн потопа. Иногда, чтобы что-нибудь сказать, я спрашиваю:

— Ну?..

— Как всегда, ничего, унтер. Как всегда, ничего... Когда же это кончится!

1 октября. Есть приказ прекратить работу. За семь месяцев мы так и не нашли воду.

Тем временем наш пост сильно изменился. Вырос забор из палок и веток, сооружен батальонный командный пункт. Сейчас мы пробиваем дорогу на восток, но лагерь наш остается на прежнем месте.

Бесконечно глубокий колодец с немым ужасным ртом — здесь, хотя и покинут. Для всех нас, в сущности, эта проклятая дыра осталась нелепым, но достойным врагом, неуязвимым для ненависти. Колодец уже никому не нужен.

7 декабря (госпиталь Платанильоса).

Проклятый колодец все-таки сделал свое дело!

Я пишу по горячему следу, потому что атака началась четвертого, а пятого меня уже привезли сюда с приступом малярии. По-видимому, кто-то из наших солдат, взятых в плен на передовой, где наш колодец стал легендой, сообщил парагвайцам, что в тылу у нас есть вода. И они, подгоняемые жаждой, решились на атаку.

В шесть утра тишину леса разорвали пулеметные очереди. Мы поняли, что наши окопы на передовой взяты, лишь тогда, когда в двухстах метрах от нас послышались выстрелы. Две гранаты разорвались рядом с палатками.

Мои саперы расхватали грязные винтовки, и мы заняли стрелковую позицию для обороны. В этот момент подоспел офицер со взводом солдат и пулеметом. Они залегли слева от колодца, а мы справа. Некоторые укрылись за грудами вырытой земли. Пули срезали ветки, и звук их напомнил удар мачете. Две пулеметные очереди изрешетили палобобо. Парагвайцы стреляли, а в промежутках между залпами дико вопили, распаляя себя для атаки на колодец. Но мы не отступили ни на метр, защищая его, словно он в самом деле полон воды!

Залпы раздирали землю, пулеметные очереди раскалывали черепа и дырявили тела, но мы не оставили колодца, защищая его целых пять часов.

В двенадцать стало тихо. Парагвайцы отступили. Мы подобрали убитых. Противник оставил пятерых, у нас среди восьми убитых были Косни, Педраса, Ируста и Чакон. Они лежали полуобнаженные, оскалив засыпанные землей зубы.

Зной, невидимым призраком навалившийся на лес, обжигал стволы деревьев и наши головы, а земля потрескивала от жары. Надо было копать могилы, и я вспомнил о колодце. Мы подтащили все тринадцать трупов к краю и не спеша сбросили их в отверстие, а они, по закону земного притяжения, медленно переворачиваясь, исчезали во мраке.

Все...

Потом мы бросали вниз землю, много земли. Но и после этого сухой колодец навсегда остался самым глубоким во всем Чако.

Сокращенный перевод с испанского А. Смирнова