Журнал «Вокруг Света» №06 за 1988 год

За Улиссом на Итаку

Ни один поэт — будь то Данте, Гёте или даже Шекспир — не оказал такого глубокого влияния на западную культуру, как призрачная фигура, которую мы называем Гомером. Он описывает события, происходившие, насколько мы можем судить, во второй половине II тысячелетия до н. э. Ветхий завет еще не был написан, а свитки с сочинениями Гомера уже составляли основу библиотеки всякого просвещенного человека. И такой вес Гомер приобрел, создав всего лишь две поэмы — «Илиаду» и «Одиссею». Повествование Гомера о необычном странствии одного путешественника три тысячи лет назад остается непревзойденным. Создав «Одиссею», которой посвящена эта книга, Гомер оставил нам такую яркую сагу, что само ее название принято для обозначения долгих путешествий.

Киклопы и сирены, Сцилла и Харибда, повелитель ветров Эол — все они присутствовали в захватывающих книжках моего детства. Изучая затем в Оксфорде историю географических открытий, я познакомился с несколькими десятками из великого множества гипотез, предложенных исследователями «Одиссеи». Одни утверждали, что вся поэма — чистый вымысел, другие исследовали реальные пути к местам, которые, по их мнению, посетил Улисс (латинская форма греческого имени Одиссей).

Наконец, в 1981 году я обеими ногами угодил в капкан — начал готовить экспедицию, чтобы проследить маршрут, по которому шли за золотым руном аргонавты во главе с Ясоном. Я задумал построить копию древнегреческой галеры, набрать команду из добровольцев и пройти на веслах и под парусом по пути аргонавтов от Греции до Советской Грузии. Но к какому источнику я ни обращался — всякий раз наталкивался на Гомера и «Одиссею». Повести о Ясоне и Улиссе тесно переплетаются. У меня сложилось впечатление, что Гомер заимствовал некоторые идеи из сказаний об аргонавтах. Он даже упоминает название корабля Ясона. Пытаясь разобраться в этом переплетении, я завел две картотеки — одну на слово «Ясон», другую на слово «Улисс». Тут были и перекрестные ссылки, и противоречия, и совпадения; число карточек неуклонно росло. В 1984 году состоялась экспедиция «Ясон» (См.: «Вокруг света», 1986, № 7.). На галере «Арго» мы успешно прошли из Греции в Советскую Грузию. И нашли золотое руно в горах Кавказа у сванов, которые показали нам древний способ добычи драгоценного металла, когда на дно речушек клали овечьи шкуры и крупинки аллювиального золота застревали в шерсти. В августе того же года мы привели «Арго» обратно в Стамбул, где с любезного разрешения мэра судно провело зиму на стоянке, отведенной для роскошных яхт, принадлежащих богачам. Однако мне уже было ясно, что роль галеры далеко не исчерпана. В моих картотеках накопился материал по «Одиссее», и я непременно должен был попытаться разрешить древнейшую в мире географическую загадку, суть которой сводилась к вопросу: можно ли считать «Одиссею» повестью о реальном плавании? И если да — то где плавал Улисс?

Ничто так не дразнит воображение, ничто так не озадачивает, как гомеровская география в «Одиссее». Гомер ведет Улисса в страну, обитатели коей едят диковинное растение, дарующее забвение, затем к живущим в пещерах огромным людоедам, которые держат овец и коз и ухитряются собирать злаки, вызревающие без всякого ухода. На одном острове, окруженном крутыми медными стенами, живет повелитель ветров, которые он держит в завязанном кожаном мешке. Вслед за тем все корабли Улисса, кроме одного, уничтожают людоеды, напавшие на моряков в тесной гавани.

Чем дальше, тем удивительнее диковинные эпизоды. Улисс и уцелевшие члены его команды восстанавливают силы на идиллическом острове, правительница которого умеет превращать людей в животных. В одном дне плавания оттуда располагается вход в царство Аида, где Улисс советуется с душами умерших, после чего, продолжая следовать домой, он и его люди проплывают мимо обители чарующих сирен, заманивающих мореходов волшебным пением и предающих их смерти. С трудом удается Улиссу миновать опасный водоворот в узком проливе, однако живущее в пещере на скале шестиглавое чудовище хватает с палубы шесть человек и пожирает их. Когда оставшиеся члены команды совершают святотатство, убив и съев быков бога Солнца на священном острове, буря разбивает в щепки их корабль, и все мореплаватели погибают; только сам Улисс спасается, цепляясь за обломки. Волны прибивают его к дивному острову нимфы Калипсо, и он становится ее возлюбленным. Сколотив плот, наш герой покидает остров, но снова терпит крушение и выбирается на берег во владениях феакийцев — народа корабельщиков, чей царь Алкиной устраивает пир в его честь. И наконец, на быстроходном корабле феакийцы доставляют Улисса на родину, вдали от которой он пребывал девятнадцать лет.

Многоголовые чудовища, как и одноглазый киклоп, которого ослепил Улисс, возвращаясь домой из Трои,— фантастические создания. Но идет ли речь о чистом вымысле, или в основе каждого сюжета лежат какие-то реалии? И даже если сами приключения Улисса всецело вымышлены, не связывал ли их Гомер с реальными местами? «Вы найдете места, где странствовал Одиссей,— саркастически замечал в III веке до нашей эры великий географ Эратосфен,— когда отыщете сапожника, который зашил мешок с ветрами...»

Но Эратосфен был большой скептик. Его сомнения в реальности «Одиссеи» не остановили современников, пытавшихся выявить географический смысл поэмы, определить места похождений Улисса.

Из века в век попытки проследить скитания Улисса повторялись толкователями всех мастей — историками, кабинетными путешественниками, филологами-классиками, археологами, известными писателями. Противоречивые гипотезы отправляли Улисса в Италию, в Черное море, в Испанию, на просторы Атлантики, в Индийский океан, к берегам Ирландии и Норвегии. Чуть ли не каждый год появляются новые толкования текста. Не так давно к Улиссу примеряли даже далекие Анды в Южной Америке...

Я сверял различные гипотезы с картой. Два десятка специалистов каждый по-своему определяли места, где происходят события, изображаемые Гомером. Его описания (подчас мучительно туманные) привязывают к множеству реальных точек на географической карте, всякий раз с претензией на абсолютную точность, но эти привязки редко совпадают. Судно Улисса скачет по Средиземному морю, словно шахматный конь. Оно прыгает через возникающие некстати массивы суши, огибает мысы, плывет со скоростью, которая оказала бы честь современному лайнеру... Лишь очень немногие современные комментаторы сами были моряками; еще меньше тех, кто сам ходил по вероятным маршрутам. И никто не проверял в деле мореходные качества галеры конца бронзового века.

Как ни странно, но похоже, что никто не задавался самым существенным вопросом. Если Улисс жил в действительности и совершил реальное путешествие, то после осады Трои, длившейся насколько нам известно, десять лет, он должен был стремиться попасть домой как можно скорее. Спрашивается: какой естественный маршрут ему следовало избрать? Мог ли такой маршрут проходить по местам действия «Одиссеи», не требуя от мореплавателей немыслимых скачков? Возможно, никто не задавался таким вопросом из боязни разочарования, ответ мог умалить прелесть эпопеи, лишив Улисса славы великого морепроходца. Но ведь если найдется простой, реалистичный маршрут, который совпадает с описаниями в поэме, то будет достигнуто нечто куда более важное: загадка «Одиссеи» будет решена на рациональной основе, Улисс вернется из вымышленного сказочного мира, куда его заслали чересчур фантастические, несовместимые с практикой толкования.

А потому мне было ясно, что надо сделать: пройти на «Арго» от Трои до родины Улисса — Итаки, одного из Ионических островов у западного побережья Греции, следуя маршрутом, который избрал бы рассудительный мореплаватель конца бронзового века. Быть может, на этом пути нам встретятся места, отвечающие описаниям в «Одиссее», и мы сумеем объяснить некоторые, если не все диковинные сюжеты. Я собирался решать географические и мореходные загадки с позиций здравого смысла, стоя на кормовой палубе галеры, копии судов бронзового века. «Арго» как нельзя лучше подходил для этого. Рассчитанная на двадцать гребцов, галера размерами и конструкцией в точности соответствовала типичным судам той эпохи. Я примерно представлял себе, какое расстояние Улисс мог покрывать на веслах и под парусом за день, с какими ветрами могла спорить галера, как вести судно, ориентируясь визуально, от мыса к мысу. Полученный опыт я и собирался применить к исследованию географии «Одиссеи».

Хакки, турецкий корабел старой школы, заботливо присматривал за моей галерой на ее зимней квартире. Отремонтировал шпангоуты, которые потрескались во время летнего перехода в Советскую Грузию, смазывал льняным маслом обшивку из алеппской сосны, защищая ее от морозов. Сверх того, он выстругал два новых рулевых весла из крепкого турецкого дуба и укрепил их бронзовыми шплинтами, поскольку оба прежних весла сломались в Черном море. Парус мы тоже заменили. Его предшественник сопрел от черноморской влаги и совершенно износился. Новый парус был сшит вручную из полотна и декорирован портретом древнего аристократа — сильно увеличенной копией изображения на маленьком золотом медальоне, некогда украшавшем кубок во дворце царя Нестора. Я посчитал, что команде «Арго» пристало плавать под надзором современника Улисса.

Команда «Арго», как и раньше, была интернациональной. При выходе из Стамбула она состояла из пяти ирландцев, четырех англичан, двух турок, одного американца и одного сирийца. Некоторые члены группы, которая вместе со мной прошла по следам Ясона,— загребной Марк Ричарде, мой помощник Питер Уилер, ирландский рыбак Кормак О"Коннор и Питер Уоррен,— обещали присоединиться на каком-либо из дальнейших этапов. По ходу плавания, когда одни появлялись на борту, другие уходили, исчерпав запас свободного времени, в команду вливались австралийский моряк торгового флота, английский счетовод, турецкий студент, бывший греческий пилот гражданской авиации, болгарский журналист.

Корабел Хакки очень гордился тем, что ему было поручено присматривать за «Арго». Он с нескрываемой грустью прощался с нами, когда мы отдали швартовы и взяли курс на европейский берег, чтобы забрать там кое-какие припасы. Здесь два члена команды, оба ирландцы, решили совершить небольшую экскурсию. Я предупредил их, что мы отчаливаем в 10.00, и они побрели в город. Ровно в десять, не дождавшись матросов, я приказал отдать концы, оставив на берегу незадачливых экскурсантов. Явившись на пирс, ирландцы с ужасом обнаружили, что мы ушли, увезя их одежду, деньги и документы. С великим трудом уговорили они капитана турецкого рыболовного судна взять их на борт и пуститься вдогонку за галерой, которая при попутном ветре и благоприятном течении быстро удалялась от Золотого Рога. В конце концов отставшие члены команды догнали нас, но это обошлось им в изрядную сумму наличными, востребованную турецким капитаном, не говоря о страхе, которого они натерпелись. С того раза никто не опаздывал к отплытию.

Прибывая на нашу галеру, новички быстро втягивались в повседневный ритм. На ночь мы бросали якорь в небольших портах или бухтах и, подобно нашим предшественникам в бронзовом веке, устраивались спать на берегу. На рассвете скатывали спальные мешки и гребли на шлюпке к «Арго», чтобы пораньше поднять якорь и выйти в путь, завтракая уже в море купленными накануне фруктами и хлебом. При попутном ветре особых усилий от нас не требовалось, разве что непосвященные должны были осваивать работу сдвоенными рулевыми веслами: тому, кто привык управлять современной яхтой, было непривычно рулить в противоположную сторону. На галеру таких размеров полагалось двадцать гребцов, нас же было всего тринадцать, долго на веслах не пройдешь. И мы придумали вспомогательное устройство: крепили к деревянному брусу запасной подвесной мотор от шлюпки и свешивали за борт. При полном штиле этот «мотор-на-палке» работал превосходно, однако я опасался, что в шторм наша необычная конструкция себя не оправдает, к тому же сильные волны могут ее повредить. Последующие события подтвердили обоснованность моих тревог; пока же мы лихо мчались вперед и всего за пять дней прошли от Стамбула до Трои. Серьезные усилия понадобились только для приведения в порядок кожаных ремней, выполнявших роль уключин. Чтобы смягчить задубелую кожу, мы смазывали ремни бараньим жиром и энергично разминали их на планшире. Когда восемь полуголых мужчин, сидя под ярким солнцем лицом к планширу, тянули взад-вперед ремни, их вполне можно было принять за группу фанатиков атлетизма, старательно накачивающих мышцы.

Наконец якорь «Арго» зарылся в песчаное дно маленькой бухты Энтепе на южном берегу Дарданелл, по соседству с Троей. И я сразу почувствовал, что задуманное мной исследование не так-то просто будет провести: сегодня Улисс не узнал бы здешнюю береговую линию. Залив у симпатичной турецкой деревушки Энтепе — ближайшая к Трое удобная якорная стоянка для галпы, но и отсюда добрых три часа пешего хода до развалин, тогда как во времена Улисса весь греческий флот, насчитывавший, если верить сказаниям, тысячи кораблей, пристал к берегу около самого города. В 1977 году отряд американских и турецких геоморфологов пробурил скважины на четырехкилометровой равнине, отделяющей теперь руины Трои от Дарданелл. Выяснилось, что, когда город впервые был основан около шести тысяч лет назад, он располагался на берегу врезанного в глубь суши широкого и мелкого залива. От северных городских ворот откос вел прямо к удобной гавани. Однако протекающие около Трои реки Скамандр и Симоис несут столько ила и песка, что море постоянно отступает. Ко времени прихода флота Агамемнона площадь бухты уже заметно уменьшилась, и город начинался почти в километре от воды. Ныне, спустя еще три тысячи лет, заиливание возросло за счет осушения берегов, и турецкие крестьяне выращивают бобы, хлопчатник и пшеницу там, где некогда Улисс и его спутники покрывали свежей смолой корпуса своих кораблей, готовясь вновь спустить их на воду и выйти в долгий путь на родину.

— Масла! Еще оливкового масла для рулевых весел! — звучал веселый призыв членов команды, обращенный к стоящему на носу Назыму, который сегодня дежурил на камбузе. Дежурил всем на радость, ибо, хотя официально Назым числился у нас фотографом, он оказался еще настоящим виртуозом в кулинарии.

Рецепты его родной сирийской кухни превращали рис, овощи и чечевицу в аппетитнейшие блюда, так что остальные члены команды охотно помогали Назыму мыть, чистить и резать. Ростом чуть больше полутора метров, сухощавый, с огромными темными печальными глазами под навесом черных густых бровей, с щетиной на щеках и лихо повязанным пестрым платком на голове, он походил на миниатюрного пирата-бербера. Нарочито вращая глазами, Назым сверкнул белозубой улыбкой из-под усов и нырнул под переднюю гребную банку, где хранилась наша провизия. И вот уже из рук в руки передается на корму жирная фляга с оливковым маслом.

— Держи! — сказал мне судовой врач Джон.— Подарок для Улисса.

Наливая в кружку масла, чтобы смазать им кожаный ремень, которым крепилось одно из рулевых весел, я думал о том, какая пестрая команда собралась на борту «Арго». С Назымом я познакомился в Бахрейне, где он работал фотографом в министерстве информации. Джона мне порекомендовал как великого любителя морских путешествий врач, ходивший со мной на «Арго» в прошлом году. Американец Рик отыскал меня осенью прошлого года, когда я был гостем Национального географического общества в Вашингтоне, и попросил взять его простым матросом. Услышав, что прежде он был вертолетчиком, я удивился, не очень хорошо представляя себе, как такая квалификация может пригодиться на борту галеры бронзового века. Однако я зря беспокоился. Рик оказался мастером на все руки: он одинаково умело справлялся и с плотницкой работой, и с различными снастями, и с надувной лодкой, когда нужно было что-то фотографировать, а Назым, сидя в ней со своими камерами, вертел головой над бортом, словно любопытная белка.

Я наметил плыть по следам Улисса под парусом, а не на веслах. Читая «Одиссею», я обратил внимание, что Улисс и его люди редко прибегали к веслам, возвращаясь из Трои. Как и все здравомыслящие мореплаватели, они предпочитали идти с попутным ветром, сидя на банках и управляя парусами, чем стирать ладони и натруживать мышцы рук и спины тяжелыми веслами. Их галеры, подобные «Арго», но, вероятно, более крупные (не двадцати-, а пятидесятивесельные), были рассчитаны для плавания как на веслах, так и под парусом, однако во время дальних переходов мореплаватели сильно зависели от попутных ветров и могли неделями ждать благоприятной погоды.

Зависимость древних от попутного ветра помогает нам определить, когда Улисс покинул Трою. У Гомера не сказано, в каком именно месяце капитаны двенадцати кораблей ионийского отряда подняли паруса, но мы вправе предположить, что это было летом, когда не так часты сильные бури. Не будем также забывать, что в движение пришел весь греческий флот, старые и новые корабли, с тяжелым грузом добычи и множеством пленников обоего пола, а потому особенно уязвимые для стихий. Их устраивали только самые безопасные месяцы — с июня по октябрь. Поэт гомеровской эпохи Гесиод призывал осмотрительного мореплавателя спускать на воду свой корабль не раньше конца июня, а до того нагрузить изрядным количеством гальки, чтобы его не унесли ревущие зимние ветры.

Вряд ли мы ошибемся, представив себе двенадцать кораблей Улисса выходящими на веслах из большого залива у Трои ранним утром июньского или одного из первых июльских дней. Ранним утром — потому что рабочий день плывущих на галере подчиняется логическому распорядку. Лучше всего встать на заре и, взявшись за весла, по утреннему холодку покинуть надежную стоянку до восхода солнца, пока еще не жарко. Как только первое дыхание бриза сморщит морскую гладь, поднимаешь рей с пришнурованным к нему парусом, затем травишь крепящие парус линя. Прямоугольное полотнище спадает наподобие оконной шторы, ловит бриз, хлопает два-три раза и наполняется ветром. Члены команды живо выбирают шкоты, регулируя давление ветра на парус, и закрепляют их на деревянных штырях. После чего гребцы с облегчением поднимают на борт длинные весла и укладывают их вдоль корпуса, а сами, в роли живого балласта, размещаются на банках так, чтобы судно ровно скользило по воде. Можно расслабиться и поболтать друг с другом, пока рулевой отсчитывает береговые ориентиры и чутко следит за поведением ветра, внимательно наблюдая за облаками и за барашками вдали, сулящими перемену погоды. Еще не наступил вечер, а рулевой уже прощупывает взглядом берег, подыскивая место для ночной стоянки, потому что, когда стемнеет, плыть тоже можно, однако рискованно и просто опасно. После заката не различишь береговую линию, не рассмотришь издали пенных бурунов, выдающих коварные рифы. О надвигающейся буре предупреждают лишь размытые контуры темных облаков или — еще более тревожный знак — сильный береговой ветер. Обрушившись на флотилию, он погонит длинные узкие открытые суда в море, и люди будут лихорадочно вычерпывать воду. Пусть даже ветер утихнет — все равно еще неизвестно, хватит ли сил догрести обратно до берега, а и догребут — кто знает, встретят ли их приветливые и доброжелательные племена или люди враждебные и жестокие, которые обойдутся с усталыми моряками как с прибитой волнами добычей.

Следует постоянно помнить, что в бронзовом веке мореплавание было чрезвычайно рискованным делом и галеры продвигались с великой осторожностью. Они прижимались к берегу, совершая броски от стоянки к стоянке, или же использовали многочисленные острова Эгейского моря как ступеньки на пути к цели. С большой командой на борту теснота не давала толком поспать. На узкой банке не разляжешься, так что экипаж нуждался в береге, чтобы как следует отдохнуть и приготовить пищу: похоже, что заниматься этим на борту моряки избегали, то ли опасаясь поджечь корабль, то ли потому, что ограниченное пространство не позволяло варить на всю команду. Провиант состоял из зерна в кожаных мешках — его толкли на муку для выпечки хлеба — и плотно закупоренных сосудов с вином и водой; вино перед употреблением разбавляли. На каждой стоянке команда не упускала случая пополнить припасы; горе тому пастуху, чьи овцы или коровы паслись поблизости от того места, где приставали мореплаватели. Они беззастенчиво крали скот, тут же резали и съедали лучших барашков, а остальную добычу связывали и втискивали под банки.

Выйдя на веслах из залива, Улисс и его спутники оставили позади низкие холмы Трои, темные контуры которой смутно выделялись на фоне туманного массива внутреннего горного плато.

Стоя на корме у двойного рулевого весла, кормчий должен был верно рассчитать курс, учитывая критические минуты, когда судно выходило в Дарданеллы с их мощным течением. По гребням волн ему надлежало определить, где в это утро течение сильнее, и выбрать момент, когда ставить парус и командовать гребцам, чтобы смещались к правому борту, противодействуя крену под напором северного ветра. И вот уже подхваченная течением галера стремительно выходит на просторы Эгейского моря. Ветер гонит ее вперед по темно-синей воде, волны хлестко разбиваются о тонкие доски деревянного корпуса. Флотилия покинула Троянский залив, корабли идут домой.

Впереди невысокий утес и два маленьких пляжа обозначают оконечность Херсонеса — длинной горбатой полоски суши, известной позднейшим поколениям как Галлипольский полуостров. Отсюда, окаймляя тихий Саросский залив, сперва на север, а потом на запад тянется низменный берег с приземистыми утесами и чередой холмов. Дальше, на песчаных отмелях в устье пограничной между Грецией и Турцией реки Марицы, нерестится отменная камбала. Отсюда, из области Фракии, примыкающей с севера к Эгейскому морю, прибыли многие союзники Трои. Так что не случайно флотилия Улисса направилась в эту сторону. Перед нами волчья стая, уповающая на легкую добычу в лице, например, какого-нибудь небольшого города, который неосмотрительно ослабил собственную оборону, послав своих людей на помощь защитникам Трои.

— Обрати внимание на маршрут Улисса на этом участке,— сказал я нашему боцману Теодору Троеву (См.: «Вокруг света», 1988, № 5.), который присоединился к нам у греческого острова Тасос.

Мое первое знакомство с Теодором состоялось в Советской Грузии, куда он пришел на болгарской яхте, чтобы приветствовать «Арго» по случаю завершения экспедиции «Ясон». Я пригласил его участвовать в нашем плавании по следам Улисса, и вот теперь, на шестой день, зашла речь о выборе маршрута «Арго» после выхода из Трои. Первый отрезок пути, описанный в «Одиссее»,— единственный, который совершенно ясен,— вполне отвечал нраву Улисса, человека осторожного, но и не упускающего благоприятного случая. Пойдя по северному пути, он отделился от главных сил греков и обеспечил себе свободу рыскать по своему усмотрению, ни с кем не деля награбленную добычу. Но, повторю, Улисс был осмотрительный мореплаватель. Северный маршрут был не менее безопасным, чем избранный главными силами, ибо проходил вдоль берегов Эгейского моря сперва на запад, а потом на юг — до Пелопоннеса.

— С точки зрения мореплавателя,— продолжал я,— дорога на родину, которую выбрал Улисс, даже надежнее маршрута Агамемнона и Менелая.

Теодор усмехнулся.

— Про воинов, которые осели в этом районе, возвращаясь из Трои, рассказывают множество мифов и историй. Кстати, полагают, что моя собственная фамилия — Троев — указывает на связь с ними. Возможно, это всего-навсего фамильная легенда...

Когда мы подошли к Тасосу, местные жители устроили прием в честь нашей команды, и, войдя в гавань на веслах, мы увидели на набережной столы, заставленные угощением. Каждому члену экипажа был вручен завернутый в кусок рыболовной сети подарок в виде набора главных сувениров острова: бутылочка анисовки, маленький глиняный сосуд, банка местного меда и бутылка знаменитого черного тасосского вина.

— После доблестного мореплавателя Ясона — как вам нравится плыть по следам коварного Улисса? — осведомился мэр Тасоса.— Будем надеяться, вы превзойдете его хитростью и вам не понадобится десять лет, чтобы добраться до родины!

Вот еще одно широко распространенное и чреватое серьезными заблуждениями неверное толкование «Одиссеи». У Гомера сказано, что Улисс девятнадцать лет не был дома в «опояшенной морем Итаке» и вернулся, когда пошел двадцатый год его отсутствия. Но если, внимательно изучая «Одиссею», суммировать все морские этапы, включая участки без географической привязки, само плавание свободно умещается в один сезон. Большую часть времени Улисс провел на суше, притом, как правило, весьма комфортабельно: семь лет с прекрасной и любвеобильной нимфой Калипсо, целый год в обществе обольстительной волшебницы Кирки. Анализируя маршрут Улисса, видишь не девятнадцать и даже не девять — после вычета десятилетней осады Трои — лет плавания, а всего несколько месяцев, каких-то десяток-полтора недель, проведенных собственно в море. Путешествие «Арго» отнюдь не опровергло факты, приводимые Гомером, напротив, оно подтвердило, что указанные сроки прекрасно вписываются в географию микенского мира.

Тасос был, таким же логичным портом захода для нас, каким он служил для древних мореплавателей в этой части Эгейского моря. Остров часто описывают как сплошную глыбу мрамора; круто вздымаясь над морем, он был приметным ориентиром для любой флотилии, следовавшей вдоль фракийского побережья. Мореходы бронзового века пользовались визуальным методом, указателями им служили надежные ориентиры вроде крутых мысов, высоких вершин и островов с характерными очертаниями. Могучий массив Тасоса был отменным указателем поворота на маршруте Улисса: отсюда можно править прямо на самый крупный сухопутный ориентир в северной части Эгейского моря — возвышающуюся над горизонтом гору Афон.

Когда мы в конце мая пошли от Тасоса на юг, нам благоприятствовали преобладающие северные ветры. Парус «Арго» легко увлекал галеру вперед, и могучая вершина Афона вздымалась над горизонтом сначала справа от нас, потом почти точно за кормой.

В этот день подножие Афона было окутано бурой пеленой загрязненного воздуха, и на расстоянии десяти миль очертания горы казались смазанными. Насколько же отчетливее и эффектнее, сказал я себе, должен был смотреться Афон три тысячи лет назад, когда свободный от продуктов деятельности современного человека воздух был несравненно чище. Наверное, в ту пору возможности глазомерного плавания намного превосходили нынешние. Мы можем лишь догадываться, с какого расстояния мореплаватели были способны в прозрачном чистом воздухе распознавать характерные приметы далекой суши. Ныне только в очень редких случаях, когда над Эгейским морем застаиваются большие объемы холодного воздуха, возникают условия, при которых над горизонтом отчетливо различаются объекты, удаленные на тридцать-сорок миль. Во времена же Улисса рулевой мог видеть очередной ориентир раньше, чем за кормой исчезал из поля зрения предыдущий.

Острова Эвбея и Андрос разделяет пролив Кафирефс, сама природа здесь благоприятствует кораблям, идущим на юг. Большая глубина, хорошие сухопутные ориентиры по обеим сторонам и, главное, мощное течение, влекущее судно даже при слабом ветре. Что до нашего «Арго», то преобладающий северный ветер еще прибавил в проходе между островами, и мы резко помчались вперед. Наша маленькая двадцативесельная галера вела себя отменно, лихо перемахивая почти с предельной скоростью через гребни волн. Весь корпус ее кряхтел и содрогался. Как раз в эти минуты я попросил передать мне оливкового масла — очень уж велика была нагрузка на двойное рулевое весло. Глядя через борт, я видел, как лопасти вибрируют под натиском стремительного потока воды. Напор был так силен, что прежняя смазка выступала на поверхности кожаных ремней каплями жирного пота. А без хорошей смазки рулевые весла застревают и вполне могут сломаться, если галера вдруг круто рыскнет.

Недостатки такелажа ставили предел скорости, которую могли развивать древние суда. Мореплаватели располагали малонадежными шкотами из ремней или грубого волокна, парусами из хлопчатобумажной или льняной ткани. Металл был так дорог, что его использовали в конструкциях очень редко, а то и вовсе не применяли. Капитанам постоянно приходилось быть начеку: внезапная поломка могла стать пагубной для корабля. При идеальной погоде галера могла проходить шесть-семь миль в час, как это делал «Арго» в проливе Кафирефс. Но лишь только сила ветра и волн превосходила прочность веревок, паруса и рея, следовало спешить в укрытие и ждать — когда по нескольку дней, а когда и недели. Существенной роли это не играло. Моряки предпочитали пройти один день с предельной скоростью, чем преодолевать ту же дистанцию в несколько приемов. Так что в древности галеры продвигались рывками; впечатляющие стомильные однодневные переходы чередовались с долгими периодами ожидания. Очевидно, именно такой распорядок «постояли-поехали» определял движение Улисса и его флотилии, а вовсе не равномерный ход день за днем, какой представляется многим комментаторам.

Развалистый бег «Арго» через пролив Кафирефс вызвал у бедняги Назыма острейший приступ морской болезни. Свернувшись в клубок, с закрытыми глазами, он уныло лежал на скомканном парусном мешке, смахивая на несчастную зверушку. Мы особенно сочувствовали ему потому, что накануне вечером, когда «Арго» стоял на якоре в заливе у порта Скирос, Назым приготовил нам из овощей, риса и рыбы бесподобное блюдо, приправленное лимонным соком, однако сам отведал лишь самую малость.

Рыбу поймал Дерри, самый молодой член нашей основной команды. Открытое лицо, невинные голубые глаза и мягкий ирландский акцент сделали Дерри мишенью для подковырок, которые он воспринимал с неисчерпаемым добродушием и спокойной широкой улыбкой. В Стамбуле я пополнил снаряжение «Арго» легкой рыболовной сетью, поскольку хотел проверить, могла ли команда галеры в долгом плавании кормиться за счет улова. Дерри неосторожно проговорился, что дома как-то раз помогал ставить сети на лосося в устье Шаннона, и мы тотчас назначили его официальным рыболовом, а один турецкий эксперт объяснил, как пользоваться новой сетью. Скудные уловы Дерри быстро внесли ясность, почему в древних текстах так мало говорится о рыбной ловле для пропитания. Каждый вечер, когда «Арго» бросал якорь, Дерри ставил сеть в каком-нибудь подходящем месте поблизости от галеры, а на рассвете спешил извлечь из воды добычу, пока нас не опередили какие-нибудь хищники. Итоги всегда были мизерными — несколько мелких рыбешек, один-два угря. И не меньше двух часов уходило на то, чтобы выпутать рыбешек из ячеи, отцепить судорожно вцепившихся в сеть креветок, отделить водоросли, умертвить ударами камня ядовитых морских ершей, останки которых затем отправлялись за борт. Даже с учетом сильного истощения запасов рыбы в Средиземном море, которое отчасти компенсировалось совершенством нашей нейлоновой сети, было очевидно, что рыбная ловля вряд ли могла удовлетворять потребности голодной команды галеры. Кулинарных способностей Назыма едва доставало на то, чтобы, используя жалкие уловы, придать блюдам легкий привкус рыбы.

Когда мы 11 июня подошли к острову Спеце, нас уже ждали. За нашим продвижением следил Василис Делимитрос — тот самый неулыбчивый и скупой на слова гений кораблестроения, который полтора года назад построил «Арго» в своей развалюхе мастерской на берегу старой гавани Спеце. Когда я, обогнув маяк, направил «Арго» в столь памятный залив, у меня было такое чувство, словно галера возвращалась домой. Ничего не изменилось: то же скопище современных крейсерских яхт у пирса; пестрая череда стапелей с судами, подлежащими ремонту; пришвартованный носом к пристани неказистый паром с опущенными сходнями; вереница причалов. Никто не обратил особого внимания на тихо скользивший по воде «Арго», Команда уже приготовилась швартоваться, как от одной из пристаней отвалила моторная лодка и помчалась прямо на нас.

— Все в порядке, мистер Тим? Василис ждет вас! — крикнул, восторженно махая рукой, стоящий в лодке человек в желтой фуфайке.

Это был Мимас, помощник Василиса.

«Арго» покрыл последнюю сотню метров. Глядя на сарайчик на скале, я улыбнулся: с одного края крыши красовался большой греческий флаг, с другого — большой ирландский вымпел. Василис вывесил приветственные сигналы. А вот и сам он стоит на шатком пирсе — прямой коротыш с вьющимися седыми волосами, в старых джинсах и поношенном синем свитере, руки сложены на груди, голова слегка наклонена набок, чтобы лучше видеть, как его творение грациозно подходит к причалу. Я знал, что сейчас Василис проверяет взглядом состояние галеры, оценивает, как она слушается руля. Ведь мастер не видел «Арго» с тех самых пор, как судно пятнадцать месяцев назад покинуло остров, направляясь в Черное море.

— Отдать кормовой якорь!

Послышался громкий всплеск: Дерри выполнил команду. Мы пришвартовали «Арго» бортом к причалу, и я поспешил сойти на берег, чтобы поздороваться с Василисом.

— Привет, Василис! Как дела? Как она тебе нравится? — Я указал на галеру.— У нас полный порядок. Она в отличном состоянии.

Он крепко пожал мою руку, не в силах говорить от волнения, наконец вымолвил:

— Добро пожаловать, капитан. Сегодня гостишь у меня!

Но, конечно же, больше всего Василису хотелось осмотреть «Арго». Он вложил в строительство галеры всю душу, использовал приемы древних корабелов, соединяя доски при помощи сотен шипов и гнезд. Опираясь на многолетний опыт деревянного судостроения, Василис трудился с таким знанием дела и упорством, что справился с задачей за неполных шесть месяцев, хотя специалисты предупреждали меня, будто бы понадобится не один год. Больше того, специалисты подразумевали, что на строительстве будет занята бригада корабелов, а Василис работал один, только Мимас помогал ему, поднося материалы и подавая инструмент.

Как только завершился приветственный ритуал и Василис посчитал, что приличия соблюдены, он приступил к осмотру. По его команде Мимас сбегал за небольшим молотком, и Василис пошел вдоль судна от банки к банке, простукивая каждый шпангоут. Тук-тук-тук — отдавалось в обшивке. Дойдя до кормы, он повернулся и зашагал ко мне.

— Этот, этот, этот! — объявил он, коснувшись на ходу трех шпангоутов.— Вот эти заменены.

Василис был прав. По одному лишь звуку он сразу распознал шпангоуты, которые отремонтировал турецкий корабел Хакки в Стамбуле.

На следующее утро я попросил команду полностью разгрузить «Арго», чтобы Василис мог проверить все до самого киля.

— Он в полном порядке,— заверял я его.— Все в порядке. Только мачта разболталась, хорошо бы ты ее укрепил. А так ничего серьезного. Судно в прекрасном состоянии. Василис фыркнул.

— Почему турецкий плотник так ремонтировал шпангоуты? — ревниво осведомился он, заботясь о своем творении, словно мать о любимом ребенке.

— Шпангоуты треснули не в море, а на стапелях в Волосе перед началом экспедиции «Ясон»,— поспешил я объяснить.— Брус был плохого качества.

— Знаю,— мрачно отозвался Василис.— Если бы поставщик прислал мне то, что я заказывал, такого не случилось бы.

Мне оставалось только гадать, какие разговоры происходили между ним и поставщиком...

— Все равно я не стал бы ремонтировать так, как это сделал турецкий плотник,— добавил Василис.

К счастью, я не первый день был знаком с мастером, знал его гордый, независимый нрав.

— Все в порядке, Василис, поверь мне. Я уверен, что шпангоуты не подведут нас на маршруте Одиссея. Ты только не волнуйся.

Он крякнул.

— Ладно, коли что не заладится, шли телеграмму, и я прибуду в любое место, исправлю что надо. Но когда ты будешь ставить галеру на консервацию на зиму, свяжись со мной, прежде чем выбирать человека, который будет присматривать за ней.

«Мы невредимо бы в милую землю отцов возвратились, если бы волнение моря и сила Борея не сбили нас, обходящих Малею, с пути, отдалив от Киферы». Одной это фразой Гомер запросто выводит Улисса и его флотилию за пределы известной карты. Куда направилась флотилия? Где скитался Улисс, пока вдруг не появился дома в Итаке, рассказывая небылицы об одноглазых чудовищах, о волшебнице, превратившей его людей в свиней, и о мирных лотофагах, питавшихся наркотиком? Мыс Малея — последняя известная точка на его маршруте, последнее «гарантированное» место плаваний Улисса. Все же, используя приобретенное нами на «Арго» знание того, как и куда могли плыть галеры, мы в состоянии сделать первый шаг к разгадке тайны, которая больше двух тысяч лет смущает умы комментаторов.

Мыс Малея пользовался и продолжает пользоваться дурной славой из-за сильных ветров и нагоняемых ими волн. Пелопоннес напоминает очертаниями коренной зуб — мыс Малея находится в самом конце одного из корней. Для древних судов, прижимавшихся к берегу, этот мыс был опасным поворотным пунктом. Огибая его, хлипкие галеры должны были изменять курс почти на 300 градусов, и если в Эгейском море им благоприятствовал попутный ветер, то за мысом приходилось грести против встречного ветра. Если к тому же в это время его сила возрастала, моряков относило к острову Китира и дальше в открытое море. Мыс Малея был не только физическим, но и психологическим барьером. «Огибая Малею, забудь о доме»,— гласила древняя греческая пословица, подразумевая, что все пути назад могут быть отрезаны. И в «Одиссее» две флотилии попали здесь в переделку: двенадцать кораблей Улисса, чей путь мы теперь пробуем проследить, и возвращавшиеся в Спарту корабли Менелая. Согласно Гомеру северный ветер гнал флотилию Менелая на юг до самого Крита, где буря выбросила несколько судов на берег.

Теперь мы знаем, почему у мыса Малея так часты шторма. Во многом это связано с атлантическими циклонами, которые, вторгаясь с запада в область Средиземного моря, рождают на всем его протяжении сильные ветры. Циклоны перемещаются по определенным линиям; несколько таких линий сходятся в проливе Китира перед самым мысом Малея, так что риск встретиться с циклоническими ветрами особенно велик в этой опасной точке, где огибающая выступ суши галера наиболее уязвима.

«Арго» подошла к Малее пополудни 24 июня, и я убедился, что этот район оправдывает свою дурную репутацию. Сразу за мысом дул свежий норд-ост, и изрытое волнами море белело барашками. Длинное нелюдимое побережье неприязненно встречало идущую с севера галеру. Уже через каких-нибудь пять миль мы очутились в беспокойных водах.

Я вел «Арго» чрезвычайно осторожно. От неприятной бортовой качки рулевые весла дергались, постанывая, в уключинах. Я вполне отдавал себе отчет в опасностях, подстерегающих галеру в проливе Китира. Мне вовсе не улыбалось, по примеру Менелая или Улисса, мчаться по воле стихий через Критское море. А потому мы загодя убрали пришнурованные снизу к главному парусу полотнище, сам же парус взяли на гитовы, подтянув его к рею, чтобы нас не застал врасплох внезапный порыв ветра. По мере приближения мыс Малея принимал все более причудливую форму. С севера он напоминал профиль злобного скорчившегося павиана: подбородок лежит на передних конечностях, мощные плечевые мышцы вздулись бугром над затылком, глаза под нависшим надбровьем устремлены на юг. Оконечность мыса напоминала торчащий кверху нос.

Из-за полуострова стремительно выплывали облака — верный признак того, что за мысом дует сильный ветер. Перевалив через гребень, эти небесные флаги начинали кружиться и петлять и разрывались в клочья. На всем участке моря между мысом и видневшимся вдали островом Китира заметно прибавилось барашков. Дело явно шло к шторму, сейчас выходить в пролив было слишком опасно, и я поспешил распорядиться об изменении курса, решив искать укрытие у самого мыса, хотя лоция не сулила там никаких убежищ. Дерри взялся за весло, чтобы развернуть «Арго». Частая волна затрудняла греблю, ветер тоже делал свое дело, и после третьей попытки мы сдались. Галера легла бортом к ветру, качаясь с бока на бок, ее заметно сносило в открытое море. Наша команда насчитывала всего девять гребцов — слишком мало, чтобы справляться с пятитонным весом галеры и груза. Между тем необходимость найти укрытие становилась все острее. Джон и Рик подтянули резиновую лодку, которая подпрыгивала на буксире за кормой, и мы превратили ее в аутриггер, соединив двумя веслами с галерой. Джон прыгнул в лодку, запустил подвесной мотор, и мы, используя совместную тягу паруса и мотора, пошли на сближение с берегом, с тревогой наблюдая за тем, как волны силятся опрокинуть лодчонку.

Примерно в миле к северу от мыса я заметил у самой воды что-то вроде маленькой часовенки. Повинуясь внутреннему голосу, направил туда «Арго» — и не напрасно: мы увидели мелкую бухточку, где другие мореплаватели в таких же обстоятельствах явно находили спасение от шторма, оттого и соорудили часовню, воздавая благодарение богам.

Мы отдали веером три якоря с кормы и пришвартовали «Арго» двумя крепкими линями к скалам на берегу. Но как крепко ни была заякорена галера, налетающие сбоку шквалики дергали ее во все стороны, не давая покоя. Ветер шуршал сухими ветками боярышника и срывал листья с олеандров, укрывшихся в спускающемся к бухте ущелье. Там, где оно упиралось в пляж, мы обнаружили у подножия низкой скалы маленькое углубление с родником. Потревожив роскошную тучную лягушку, давно не видавшую людей, мы выудили из родника сухие ветки и предусмотрительно наполнили канистры, хорошо понимая, что, если, не дай бог, нас отнесет в море, главной проблемой будет нехватка пресной воды.

Девять носила нас дней раздраженная буря по темным

Рыбообильным водам; на десятый к земле лотофагов,

Пищей цветочной себя насыщающих, ветер примчал нас.

Вышед на твердую землю и свежей водою запасшись,

Наскоро легкий обед мы у быстрых судов учредили.

Где находилась «земля лотофагов» — первое из загадочных мест, где высаживался Улисс?

Путь Улисса от Малеи для меня очевиден. В штормовую погоду в Черном море я на борту «Арго» просчитал направление и скорость дрейфа галеры при ветре силой от четырех до семи баллов. За сутки «Арго» отнесло от берега примерно на тридцать миль; стало быть, средняя скорость сноса была немногим больше узла. Скорость вполне безопасная, и «Арго» вышел невредимым из этого испытания. Нет никаких оснований предполагать, что дрейф кораблей Улисса сложился иначе. За девять дней (если мы примем на веру эту цифру) флотилию отнесло к югу примерно на 270 миль, и на восьмой или девятый день обессиленные моряки с великим облегчением могли узреть на горизонте гористый берег. Естественно, они направились к этому берегу, спеша пополнить запасы воды. Край, в котором они очутились, мог быть только Северной Африкой с горами Эль-Джебель-эль-Ахдар (они же Зеленые горы). Скорее всего флотилия подошла к северному выступу современной Ливии между Бенгази и заливом Бомба; эта историческая область известна под названием Киренаики.

Практически все ученые, исследовавшие в разное время географию «Одиссеи», сходятся во мнении, что гонимые ветром корабли Улисса пристали к берегу Северной Африки и там встретили лото-фагов. Правда, большинство считают, что мореплаватели высадились не в Киренаи-ке, а в пятистах с лишним милях дальше на запад, по другую сторону залива Сидра, в районе острова Джерба (или на самом острове) в нынешнем Тунисе. Они рассуждают так: флотилию девять дней сносило сильным ветром, а при таком ветре галера может за сутки покрыть от семидесяти до ста с лишним миль. Стало быть, корабли Улисса прошли не менее шестисот миль. Поскольку ширина Средиземного моря на участке между мысом Малея и Африкой всего 250 миль, флотилия, очевидно, шла по диагонали и, покрыв в общей сложности не менее 600 миль, очутилась у Джербы. Эта гипотеза несостоятельна не только потому, что у Улисса и его людей не было никаких причин уходить с большой скоростью все дальше от намеченного маршрута, но и потому, что ни один здравомыслящий капитан галеры бронзового века не избрал бы столь опасный при сильном ветре курс. Вариант, предлагаемый упомянутыми комментаторами, означает, что галеры шли бортом к ветру и волнам. Для легкого бескилевого судна, подверженного сильнейшей бортовой качке, такое положение было бы крайне неудобным, а то и просто опасным, поскольку чрезвычайно увеличивался риск опрокидывания, не говоря уже о том, что галеру могла потопить захлестнувшая ее волна. Если вспомнить, что речь шла о двенадцати судах с тяжелым грузом награбленной добычи, станет ясно, сколь нелогично предполагать, будто такая флотилия прошла 600 миль крайне рискованным диагональным курсом.

Теперь представим себе сносимую ветром флотилию, капитаны которой с тревогой следят, как с каждым днем убывают запасы пресной воды, и пытливо всматриваются в горизонт в поисках земли. Внезапно показывается берег Киренаики. Еще раз подчеркну, что мореплаватели бронзового века водили суда, руководясь визуальным методом, и первым возвышенным местом, которое они могли увидеть, приблизившись к побережью Северной Африки, была гряда Эль-Джебель-эль-Ахдар в Киренаике высотой шестьсот метров. Обнадеженные этим зрелищем, моряки направляют суда в ту сторону, высаживаются на незнакомом берегу, немедля пополняют запасы пресной воды и, как сообщает Улисс, готовят себе обед на твердой земле. После чего, движимые непреходящим любопытством и, надо думать, рассчитывая на легкую поживу, разведчики отправляются внутрь страны и встречают странных местных жителей, которых Улисс называет лотофагами.

Кто были эти люди? И что за удивительный плод «лотос» поверг греческих посланцев в такой транс, что они не пожелали возвращаться с собранными сведениями к своим кораблям, предпочитая остаться в чужом краю? Пришлось силой вернуть их на галеры, связав, словно кур, предназначенных для продажи на рынке. Какие только растения не называли исследователи! Одним из вероятных кандидатов был североафриканский гашиш, чье наркотическое действие вполне могло заставить моряков забыть об отчизне и плакать, когда наступило похмелье. Но гашиш добывают из конопли, которая не приносит «сладко-медвяных» плодов, и вряд ли местные жители питались гашишем. Высказывалось предположение, что речь идет о лотосе. Некоторые его разновидности и впрямь употреблялись в пищу в Египте. Однако лотос тоже не приносит плодов, о которых говорит Гомер. Еще один кандидат — финиковая пальма, известная своими сладкими плодами, но последующие греческие авторы четко различали финики и «лотос». Да и в самой «Одиссее» упоминается пальма (в позднейшем добавлении к тексту) без отождествления с «лотосом».

Лучше всего в гомеровский контекст вписывается произрастающее в Северной Африке растение Ziziphus letus. Речь идет о дереве, достигающем в высоту семи-восьми метров, с шершавой коричневой корой и маленькими желтоватыми цветками на колючих ветвях. Плоды темно-красные, величиной и формой напоминающие оливки, с продолговатой острой косточкой. Вкус сладкий, слегка вяжущий; мякоть липкая. Арабы называют их «сидр» и говорят, что эти плоды «достойны зреть в небесах архангела Гавриила». В сушеном виде они составляли важную часть пищи полукочевых племен Северной Африки, а в Аравии из них приготовляли сладкие лепешки, для чего высушенные на солнце плоды измельчали, удаляя косточки, и смешивали с водой. Неясно, почему сидру приписывалось свойство лишать человека памяти. Быть может, потому, что из этих плодов можно приготовить хмельной напиток, и лазутчики Улисса чересчур налегли на него, посетив миролюбивых вегетарианцев-лотофагов.

Я не рассчитывал точно определить место на ливийском побережье, где высаживался Улисс. Очень уж смутны детали, приводимые в «Одиссее». Нет конкретного описания местности, которое помогло бы опознать ее. И до сих пор в Ливии вовсе не найдено микенских предметов, позволяющих выявить какой-либо район, известный грекам той поры. Да, критские изделия конца бронзового века обнаружены в Киренаике, их открытие вызвало изрядное оживление в среде археологов, но вскоре выяснилось, что эти вещи скорее всего были привезены в Ливию значительно позднее. Впрочем, раз уж мы заговорили об археологах, стоит указать, что до сих пор слои бронзового века в главных исторических местах Киренаики почти не тронуты, и можно ожидать, что в один прекрасный день микенские изделия все-таки будут найдены.

То немногое, что нам известно о ливийцах конца бронзового века, подтверждает рисуемый Гомером портрет кротких лотофагов, кормящихся растительной пищей и не причиняющих зла чужеземцам. На египетских памятниках той поры ливийцы изображены одетыми лишь в набедренные повязки и сандалии, в руках у них — бурдюки с водой. В надписях совсем не говорится о домах, городах, каких-либо войсках; нам видятся неприхотливые, простодушные кочевники, так что прием, оказанный разведчикам Улисса, вполне отвечает гостеприимному нраву полукочевого племени, питающегося дикими плодами, включая «лотос».

Важно отметить, что Улисс и его капитаны не заблудились. В тексте Гомера этого слова нет, как нет и каких-либо намеков на то, что мореходы колебались при выборе курса. Всякий опытный моряк бронзового века отлично знал, как надлежит действовать после сноса противными ветрами. Все девять суток, когда корабли дрейфовали на юг, капитаны днем видели солнце, ночью — Полярную звезду, и вместе с направлением ветра и волн небесные тела говорили, в какую сторону сносит суда. Чтобы вернуться к мысу Малея, надо было лечь на обратный курс и следовать им, пока не покажется знакомый ориентир — гора или мыс. Предположить, что Улисс и его опытные кормчие, благополучно прошедшие тысячу с лишним миль от Итаки до Трои и покрывшие половину пути обратно на родину, растерялись у берегов Северной Африки,— значит недооценивать основные принципы древнего мореплавания. Корабли нередко относило ветром, и капитаны привыкли снова выходить на нужный курс, наблюдая за общим направлением сноса и возвращаясь тем же путем. Еще менее вероятно, чтобы Улисс на этом этапе уговорил своих вечно строптивых спутников плыть дальше — для исследования западной части Средиземного моря. После десяти лет осады, чувствительных потерь, штормов в Эгейском море и долгого ненастья к югу от Малеи люди, несомненно, были сыты по горло приключениями. Им не терпелось вернуться домой.

А потому они должны были идти на север, и мы вправе предположить, что избранный ими путь совпадал с кратчайшим и наиболее безопасным маршрутом, которым в более поздние времена следовали галеры и торговые суда, возвращавшиеся из Северной Африки в греческие воды. Метод навигации был предельно прост: следовать вдоль берегов Северной Африки, пока не придешь к мысу, за которым открывается широкий залив и суша отступает на юг, после чего выходить в открытое море. Поворотным пунктом был мыс, ныне называемый Эль-Хилаль, а еще вероятнее — мыс Эт-Тин к северу от Бомбы,— всего 190 миль отделяло его от следующей суши — южного берега Крита. Именно туда я решил теперь вести «Арго», чтобы искать объяснение наиболее знаменитому и диковинному приключению во всей «Одиссее» — ужасной встрече с людоедом Киклопом в его пещере.

Продолжение следует

Перевел с английского Л. Жданов

Тим Северин