Журнал «Вокруг Света» №12 за 1973 год

Май Шевалль, Пер Вале. Запертая комната

Окончание. Начало в № 6—11.

Мартин Бек дернул звонок, потом толкнул дверь. Заперто. Но в прихожей горел свет, поэтому он позвонил еще раз.

Рея отворила. Сегодня на ней были коричневые трикотажные брюки и какой-то длинный, ниже колен, лиловый кафтан.

— А, это ты... — протянула она.

— Я. Можно войти?

— Входи, — сказала она, помешкав, и сразу повернулась спиной. Сделала шаг-другой, потом остановилась. Постояла, наклонив голову, подумала, все-таки заперла дверь и повела гостя на кухню.

— Я взял две бутылки вина.

— Поставь в буфет. — Садясь, Рея недовольно покосилась на Мартина. — Зачем такое дорогое?

Он сел напротив нее.

— Опять Свярд? — спросила она.

— Нет. Хотя годится как предлог.

— Тебе необходим предлог?

— Ага. Для храбрости.

— А-а... Ладно, тогда давай заварим чай.

Она отодвинула в сторону книги и загремела посудой.

— Вообще-то я думала сегодня вечером позаниматься. Ладно, обойдется. Очень уж муторно одной сидеть. Ты ужинал?

— Нет.

— Вот и хорошо. Сейчас что-нибудь соображу.

— Между прочим, ты угадала насчет Свярда, — сказал Мартин Бек. — У него были деньги в банке. И немалые.

— М-м-м, — отозвалась она.

— Кто-то платил ему семьсот пятьдесят крон в месяц. Как по-твоему, кто бы это мог быть?

— Не знаю. Он же ни с кем не знался.

— А почему он все-таки переехал?

Она пожала плечами.

— Я вижу только одно объяснение: ему здесь не нравилось. Он ведь со странностями был. Несколько раз жаловался, почему я так поздно запираю подъезд. Будто весь дом только для него.

— Все верно.

Она помолчала, потом спросила:

— Что «верно»? Ты узнал что-нибудь интересное?

— Не знаю, назовешь ли ты это интересным, — его явно кто-то застрелил.

— Странно. Рассказывай.

Она опять загремела кастрюлями, но слушала внимательно.

Когда Мартин Бек закончил свой рассказ, она расхохоталась.

— Великолепно! Ты не читаешь детективов?

— Нет.

— Я их пачками глотаю, без разбора, и тут же почти все забываю. Но ведь это классический случай. Запертая комната — на эту тему тысячи страниц написаны. Недавно я прочла... Погоди-ка. Расставь пока тарелки. Там, на полке, соус соевый. Накрой так, чтобы приятно было за стол сесть.

Он приложил все свое старание. Рея вернулась через несколько минут с каким-то журнальчиком, раскрыла его, потом разложила по тарелкам рис.

— Ешь, — распорядилась она. — Пока горячий.

— Вкусно, — сказал он.

— М-м-м... Да, рис удался.

Она живо управилась со своей порцией и взялась за журнальчик.

— Вот, слушай. Запертая комната. Расследование. Три основные версии — А, Б и В. Версия А: преступление совершено в комнате, которая надежно заперта изнутри, и убийца исчез — в комнате никого не обнаружено. Б: преступление совершено в комнате, которая только кажется наглухо закрытой, а на самом деле есть способ выбраться из нее. В: убийца остается в комнате и где-то ловко прячется... Но тут еще есть куча вариантов. Например, А-5: убийца не трогает замки и засовы, а снимает дверные петли и входит. А потом привинчивает петли на место. Или вот, А-9: жертва получает смертельную рану в каком-то другом месте, приходит в свою комнату, запирается и только потом умирает. Да ты почитай сам.

Она подала ему журнальчик. Мартин Бек пробежал его глазами и отложил в сторону.

— Кому посуду мыть? — спросила Рея.

Он встал и собрал тарелки. Она подобрала ноги и обняла колени руками.

— Ты же детектив. Радоваться должен необычному случаю. Значит, по-твоему, в больницу звонил убийца?

— Не знаю.

— А мне кажется, так вполне могло быть,

Он пожал плечами.

— Может, продегустируем твое дорогое вино? — спросила она.

Вино и впрямь было приятное. Они помолчали.

— Нравится тебе полицейская служба? — заговорила Рея.

— Как тебе сказать...

— Не хочешь об этом — не будем.

— Кажется, меня задумали сделать начальником канцелярии.

— А тебе не хочется, — подытожила Рея.

Подумала немного и сказала:

— Какую музыку ты любишь? У меня есть всякие пластинки.

Они перешли в комнату с проигрывателем и разномастными креслами. Включили музыку.

Он зевнул.

— Ты устал, — сказала Рея.

Мартин Бек промолчал.

— И домой идти не хочется. А ты и не ходи.

Тут же она добавила:

— Знаешь, я все-таки попробую позаниматься еще немного. А ты прилег бы. У тебя вид совсем измотанный.

Мартин Бек послушался. Он в самом деле был измотан и почти тотчас уснул. Рея сидела за столом, наклонив над книгами русую голову. Когда он снова открыл глаза, она стояла около кровати:

— Проснись, уже двенадцать. Есть хочу до смерти. Сходишь, запрешь подъезд? А я пока поесть приготовлю. Ключ висит на косяке слева.

XXVII

Мальмстрём и Мурен совершили налет в пятницу, 14 июля. Ровно без четверти три они вошли в банк — в оранжевых комбинезонах, масках «Фантомас» и резиновых перчатках.

Они держали в руках свои крупнокалиберные пистолеты, и Мурен первым делом пустил пулю в потолок. Чтобы присутствующим было понятно, о чем идет речь, он крикнул на ломаном шведском языке:

— Ограбление!

Хаузер и Хофф были в обычных костюмах, только лицо скрывал черный капюшон с прорезями для глаз. Хаузер был вооружен автоматом, Хофф — куцым дробовиком «марица». Они стояли в дверях, прикрывая пути отхода к машинам.

Тем временем Мальмстрём и Мурен методично опорожняли сейфы.

Все шло по плану с точностью изумительной.

Пятью минутами раньше в южной части города, на автостоянке у Русенлюндсгатан взорвался какой-то старый рыдван. Сразу после взрыва послышалась беспорядочная стрельба и загорелась постройка по соседству со стоянкой. Виновник всей этой суматохи, подрядчик А. вышел проходными дворами на другую улицу, сел в машину и покатил домой.

Ровно через минуту после взрыва в подворотню полицейского управления въехал задним ходом мебельный фургон, причем въехал наискось и плотно застрял. Из фургона высыпались картонные коробки с ветошью, которая была пропитана горючей смесью и тотчас вспыхнула ярким пламенем.

Словом, все шло как по писаному. Предусмотренные планом акции выполнялись досконально и точно по расписанию.

И, с точки зрения полиции, события в общем и целом развивались так, как было предусмотрено, это относилось и к последовательности акций, и к срокам.

Если не считать одной небольшой закавыки.

Мальмстрём и Мурен провели налет не в Стокгольме.

Они ограбили банк в Мальме.

Пер Монссон, инспектор уголовной полиции Мальме, пил кофе в своем кабинете. Его окно выходило во двор полицейского управления, и инспектор чуть не подавился сдобой, когда в подворотне что-то ухнуло и заклубился густой дым. Одновременно Бенни Скакке, подающий надежды молодой сотрудник, который, сколько ни усердствовал, никак не мог продвинуться дальше рядового следователя, распахнул дверь его кабинета и крикнул, что принят сигнал тревоги. На Русенлюндсгатан произведен взрыв, идет жуткая перестрелка, горит по меньшей мере один дом.

Не успело начальство распорядиться, чтобы личный состав выезжал к месту происшествия, как само полицейское управление подверглось атаке, и, когда разобрались, что к чему, оказалось, что весь тактический резерв заперт во дворе. Так что сотрудники добирались до Русенлюндсгатан на такси или на собственных машинах, не оборудованных приемопередатчиками.

Монссон прибыл туда в семь минут четвертого. Расторопные пожарники уже справились с пожаром; огонь причинил незначительные повреждения пустому гаражу. Сосредоточенные в районе взрыва крупные полицейские силы не обнаружили ничего особо подозрительного и нашли лишь искореженный драндулет. А через восемь минут один из моторизованных патрулей услышал в своем приемнике донесение о том, что подвергся налету банк в деловом центре города.

Мальмстрём и Мурен к этой минуте успели покинуть Мальме. Кто-то видел, как от банка отъехал синий «фиат». Погони не было, и через несколько минут приятели разделились, сев каждый в свою машину.

Как только полиции наконец удалось навести порядок в собственном доме, избавившись от фургона и горящих коробок, город был закрыт. Лучшие полицейские силы страны были брошены на розыск синего «фиата». Его нашли через три дня в одном из сараев Восточной гавани Мальме; в машине лежали комбинезоны, маски «Фантомас», резиновые перчатки, пистолеты и разная мелочь.

Хаузер и Хофф честно отработали щедрый гонорар, помещенный на личные счета их жен. Они удерживали позицию у входа в банк почти десять минут после того, как укатили Мальмстрём и Мурен.

Хаузеру вопреки всем, в том числе и его собственным, расчетам удалось благополучно уйти; через Хельсингборг и Хельсингер он без помех покинул страну.

А вот Хофф попался — попался из-за нелепой оплошности. Без пяти четыре он поднялся на борт парома «Мальмёхюс», одетый в серый костюм, белую сорочку с галстуком и... черный куклуксклановский капюшон. Проклятая рассеянность...

Полицейские и таможенники пропустили его, полагая, что на пароме происходит не то маскарад, не то мальчишник, но у команды он вызвал подозрение, и по прибытии в Копенгаген Хоффа сдали пожилому датскому полицейскому, который от удивления чуть не выронил бутылку с пивом, когда задержанный смиренно выложил на стол тесной дежурки два заряженных пистолета, плоский штык и нечто вроде ручной гранаты.

Помимо билета до Франкфурта, при Хоффе были деньги, а именно: сорок немецких марок, две датские десятки и три тридцать пять в шведской валюте. В итоге потери банка составили только два миллиона шестьсот тринадцать тысяч четыреста девяносто шесть крон и шестьдесят пять эре.

Странные вещи происходили в это время в Стокгольме.

И самое сногсшибательное приключение выпало на долю Рённа.

Ему выделили шестерых полицейских и поручили относительно скромную задачу: держать под наблюдением Русенлюндсгатан и схватить подрядчика А. И, так как улица довольно длинная, он постарался целесообразно распределить свои немногочисленные силы. Двое на машине составили мобильный отряд, остальные четверо заняли стратегические пункты.

Бульдозер Ульссон велел ему действовать спокойно, главное — не терять голову, что бы ни произошло.

Без двадцати двух минут три Эйнар Рённ стоял как раз напротив кафе «Бергсгрюван». Ничто не омрачало его настроения, когда к нему подошли два молодца — такие же неопрятные, как большинство прохожих на стокгольмских улицах.

— Дай закурить, — сказал один из них.

— Так ведь нет у меня сигарет, — миролюбиво ответил Рённ.

Миг — и он увидел стилет, нацеленный прямо в живот, а в опасной близости от его головы закачалась велосипедная цепь.

— Ну ты, треска вонючая, — процедил юнец со стилетом. И бросил своему приятелю: — Тебе бумажник. Мне часы и кольцо. Потом пырнем старичка.

Рённ никогда не слыл мастером джиу-джитсу или карате, но кое-какие приемы все-таки помнил.

Он ловко сделал подсечку парню с ножом, который удивленно приземлился на пятую точку. Однако следующий прием Рённу удался хуже. Он уклонился в сторону, но недостаточно быстро, и цепь ударила его повыше правого уха так, что в глазах потемнело. Тем не менее, падая, он ухитрился повалить и второго грабителя.

— Ну, дед, заказывай панихиду, — прошипел юнец со стилетом.

В эту самую минуту к месту происшествия подоспел мобильный отряд, и, когда в голове у Рённа прояснилось, полицейские уже успели избить лежащих хулиганов дубинками и пистолетами и заковать их в наручники.

Парень с велосипедной цепью первым пришел в себя, осмотрелся кругом, вытер кровь со лба и недоуменно спросил:

— Что произошло?

— А то, паренек, что ты на засаду нарвался, — объяснил ему один из полицейских.

— Полицейская засада? Против нас? Да вы что? Ради какой-то тухлой трески?

У Рённа снова выросла шишка на голове — правда, это был единственный физический урон, который понесла спецгруппа в этот день; психические изъяны не в счет.

В оснащенном по последнему слову техники сером автобусе оперативного центра Бульдозер Ульссон выделывал замысловатые антраша от нетерпения, чем немало затруднял работу не только радисту, но и руководившему этой частью операции Колльбергу.

Без четверти три напряжение достигло кульминации, потянулись нестерпимо долгие секунды.

В три часа служащие банка заявили, что пора закрывать, и сосредоточенным в зале полицейским силам во главе с Гюнвальдом Ларссоном оставалось лишь покориться.

Тяжкое чувство опустошенности овладело всеми, только Бульдозер Ульссон сказал:

— Господа, это временная неудача. А может быть, никакой неудачи и нет. Просто Рус проведал, что мы что-то проведали, и решил взять нас измором. Он пошлет Мальмстрёма и Мурена на дело в следующую пятницу, через неделю. Фактически потеря темпа у него, а не у нас.

Первые тревожные сигналы поступили в половине четвертого. Причем настолько тревожные, что спецгруппа тотчас отступила в штаб на Кунгсхольмсгатан, чтобы оттуда следить за ходом событий: телексы безостановочно отстукивали новые сообщения.

Мало-помалу картина прояснялась.

— Кажется, слово «Милан» означало не то, что ты думал, — сухо сказал Колльберг.

— Не то, — согласился Бульдозер. — Мальме... Это ж надо!

Удивительное дело: он уже целый час не метался, а тихо сидел на месте.

— Кто бы мог знать, что и в Мальме есть такая же улица, — проворчал Гюнвальд Ларссон.

— И что почти все новые отделения банков строят по одному чертежу, — добавил Колльберг.

— Мы должны были знать это, господа! — воскликнул Бульдозер. — Рус знал. Зато теперь мы будем начеку. Совсем забыли про рационализацию. Одинаково строить дешевле. Рус привязал нас к Стокгольму. Но в другой раз он нас не проведет. Главное, не падать духом.

Бульдозер встал; он явно уже воспрянул духом.

— А где сейчас Вернер Рус?

— В Истанбуле, — ответил Гюнвальд Ларссон. — Отдыхает там, у него несколько свободных дней.

— Вот как, — произнес Колльберг. — Хотел бы я знать, где отдыхают Мальмстрём и Мурен?

— Это не имеет никакого значения. — Бульдозер все больше воодушевлялся. — Легко добыто — легко прожито. Скоро они опять будут здесь. И уж тогда на нашей улице будет праздник.

— Как же, — буркнул Колльберг.

Итак, туман развеялся окончательно. И день был на исходе.

Мальмстрём успел уже обосноваться в гостиничном номере в Женеве, который заказал еще три недели назад.

Мурен находился в Цюрихе, но собирался завтра же двигаться дальше, в Южную Америку.

В сарае, где они пересаживались в другие машины, им удалось перекинуться лишь несколькими словами.

— Ты уж смотри не выбрасывай заработанные тяжким трудом гроши на трусы и недостойных женщин, — наставительно произнес Мурен.

— Жуть сколько отхватили, — отозвался Мальмстрём. — Что будем с ними делать?

— На книжку положим, что же еще, — ответил Мурен.

На следующий день в отеле «Хилтон Истанбул», сидя в баре и потягивая коктейль, Вернер Рус читал «Геральд трибюн».

Впервые сей разборчивый орган печати удостоил его своим вниманием. Короткая заметка, лаконичный заголовок: «Ограбление банка по-шведски».

Сообщались основные факты, такие, как выручка налетчиков. Около полумиллиона долларов.

И второстепенные детали:

«Представитель шведской полиции заявил сегодня, что организаторы налета известны».

Чуть пониже — еще одна телеграмма из Швеции:

«Массовый побег. Пятнадцать, самых матерых налетчиков бежали сегодня из тюрьмы Кумла, считавшейся абсолютно надежной».

Бульдозера эта новость застигла в ту самую минуту, когда он впервые за много недель лег спать в супружескую постель. Он тотчас вскочил и забегал по спальне, упоенно твердя:

— Какие возможности! Какие сказочные возможности! Ну, теперь война пойдет не на жизнь, а на смерть!

XXVIII

В пятницу Мартин Бек явился в дом на Тюлегатан в четверть шестого с бутылкой вина в руке и свертком под мышкой. На первом этаже ему встретилась Рея. Одетая только в длинный лиловый кафтан, она громыхала по ступенькам красными башмаками на деревянной подошве, держа в руках по пакету с мусором:

— Привет, — поздоровалась она. — Хорошо, что ты пришел. Я тебе кое-что покажу.

— Давай я возьму пакеты, — предложил он.

— Зачем, это мусор. Да у тебя и без того руки заняты. Откроешь мне?

Мартин Бек распахнул дверь во двор, и Рея направилась к мусорным контейнерам.

...На кухне за чашкой чая седели двое — девушка по имени Ингела и другая, которой он еще не видел.

— Ну, что ты мне хотела показать? — спросил он.

— Сию минуту, — сказала Рея. — Идем.

Мартин Бек пошел за ней. Она показала на одну из дверей, выходящих в прихожую.

— Вот прошу. Запертая комната.

— Детская?

— Точно. Никого нет, и заперто изнутри.

Он пристально поглядел на нее. Какая она сегодня веселая и жизнерадостная... t — Дверь запирается изнутри на крючок. Я сама его привинтила. Чтобы ребята могли посекретничать, когда захочется.

— Но ведь их дома нет.

— Фу, дурачок! Я там убирала, пылесосила, а потом хлопнула дверью. Крючок подпрыгнул и зацепился за скобу. Теперь не откроешь.

Он подергал дверь. Правда, не поддается.

— Ну и как же теперь открыть?

Она пожала плечами:

— Видно, силу применить придется. Действуй. Как говорится, для таких вещей и держат мужчину в доме.

Наверно, у него был на редкость глупый вид, потому что она рассмеялась. Потом быстро погладила его по щеке:

— Ладно, бог с ней. Сама справлюсь. Как бы то ни было, перед тобой запертая комната. Не знаю только, какой вариант.

Рея взялась за ручку, сбросила правый башмак и уперлась в косяк ступней.

— Нет уж, постой, — вмешался он. — Лучше я.

— Давай, — уступила она и пошла на кухню к своим гостям.

Мартин Бек некоторое время присматривался к двери. Потом поступил так же, как Рея, — уперся ногой в косяк и взялся за ручку. Она была старая, добротная и производила вполне надежное впечатление.

Сначала он дернул вполсилы, но во второй раз рванул уже как следует. Только на пятый раз его усилия увенчались успехом — винты поддались с жалобным скрипом, и дверь распахнулась.

Не выдержали винты, крепившие крючок, а скоба сидела на месте, словно впаянная в косяк. Она была отлита заодно с опорной пластиной. Мартин Бек осмотрелся. Комната пуста, окно заперто.

На кухне шел оживленный разговор о геноциде во Вьетнаме.

— Рея, — сказал он, — где инструмент? Я крючок привинчу.

— Вон там, в сундучке.

Руки были заняты вязанием, и она показала ногой.

Он разыскал отвертку и шило, но она остановила его:

— Небось несрочно. Возьми себе чашку и садись с нами. Погляди, каких булочек Анна напекла.

Он сел и принялся за свежую булочку, рассеянно слушая их беседу, но затем в мозгу его будто включился магнитофон, который воспроизводил совсем другой разговор, происходивший одиннадцать дней назад.

Разговор в одном из коридоров Стокгольмского городского суда, состоялся во вторник, 4 июля 1972 года.

Мартин Бек: Значит, вы выбили шплинты из петель, открыли дверь, а потом вошли в квартиру?

Кеннет Квастму: Ну да.

Мартин Бек: Кто вошел первым?

Кеннет Квастму: Я. Кристианссон следовал за мной.

Мартин Бек: Что ты сделал, когда вошел,, поточнее?

Кеннет Квастму: В комнате было мало света, но я увидел на полу труп, метрах в двух-трех от окна.

Мартин Бек: Дальше. Постарайся вспомнить все подробно.

Кеннет Квастму: В комнате нечем было дышать. Я обошел вокруг тела и подошел к окну.

Мартин Бек: Окно было закрыто?

Кеннет Квастму: Да. И штора спущена. Я хотел ее поднять — не поддалась. Пружина была сорвана. Но ведь надо было открыть окно, чтобы проветрить.

Мартин Бек: Ну, и что же ты сделал?

Кеннет Квастму: Просто отодвинул штору в сторону и распахнул окно. Потом мы скрутили штору и наладили пружину. Но это уже потом.

Мартин Бек: Окно было заперто?

Кеннет Квастму: Да, во всяком случае, одна щеколда была надета на крюк. Я поднял ее и открыл окно.

Мартин Бек: Ты не помнишь, какая это была щеколда — верхняя или нижняя?

Кеннет Квастму: Точно не скажу. По-моему, верхняя. Насчет нижней точно не помню. Кажется, я ее тоже открыл... нет, не помню.

Мартин Бек: Но ты уверен, что окно было заперто изнутри?

Кеннет Квастму: Конечно, уверен. На сто процентов.

Рея легонько толкнула Мартина Бека ногой.

— Кому говорят, возьми еще булочку.

— Рея, у тебя есть хороший фонарик? — спросил он.

— Есть. В чуланчике на гвозде висит.

— Можешь мне его одолжить?

— Конечно, возьми.

— Мне надо уйти сейчас. Но я быстро вернусь и починю дверь.

...Он взял фонарик, вызвал по телефону такси и проехал прямо на Бергсгатан. Несколько минут постоял на тротуаре, глядя через улицу на окно на третьем этаже.

Потом он повернулся. Перед ним возвышался поросший кустарником, крутой каменистый склон Крунубергского парка.

Мартин Бек стал карабкаться вверх по склону, пока не поравнялся с окном. Промежуток составлял от силы двадцать пять метров. Достав из кармана шариковую ручку, он прицелился в темный прямоугольник. Штора была спущена; до особого распоряжения полиция запретила негодующему домовладельцу сдавать квартиру.

Мартин Бек сделал несколько шагов в одну, в другую сторону, пока не нашел наилучшее положение. Он не считал себя метким стрелком, однако не сомневался, что, будь у него в руке вместо шариковой ручки автоматический пистолет сорок пятого калибра, он сумел бы попасть в человека, стоящего в этом окне.

И остаться при этом незамеченным. Конечно, в середине апреля растительность пожиже, но и то можно притаиться так, что на тебя не обратят внимание.

В это время дня еще достаточно светло, но и поздно вечером уличное освещение, наверное, позволяет различить окно. К тому же в темноте легче укрыться в кустах.

А вот стрелять без глушителя рискованно.

Он еще раз проверил, какое место лучше всего для стрельбы, и приступил к поискам. Начал справа — почти все автоматические пистолеты выбрасывают гильзу вправо, однако дальность и направление различаются. Дело это было достаточно кропотливое. Местами пришлось пускать в ход и фонарик.

Но Мартин Бек с самого начала настроился искать долго.

Он нашел гильзу через час сорок минут. Она застряла между двумя камнями — исцарапанная, грязная. С весны прошел не один дождь. И собаки тут бродили, да и люди, наверно, топали в поисках подходящего места, чтобы выпить баночку пива.

Он извлек латунный цилиндрик из щели, обернул носовым платком и сунул в карман.

Потом пошел по Бергсгатан налево. Около здания городского суда поймал такси и доехал до криминалистической лаборатории.

Рабочий день уже кончился, и пришлось изрядно поторговаться, чтобы его находку хотя бы приняли. В конце концов он настоял на своем, положил гильзу в пластиковую коробку и тщательно заполнил карточку.

— И конечно же, это безумно срочно, — сказал лаборант.

— Да нет, — ответил Мартин Бек. — Совсем не срочно. Будет время — поглядите, если не трудно.

Он еще раз посмотрел на гильзу. Смятая, грязная, неказистая — что с нее возьмешь...

— За такие слова нарочно поскорее сделаю, — сказал лаборант. — А то ведь только и слышно: «Срочно, спешно, каждая секунда дорога!»

Было уже довольно поздно, и Мартин Бек решил сперва позвонить Рее.

— Привет, — отозвалась она. — Я одна дома, гости ушли. Подъезд заперт, но я сброшу тебе ключ.

Он приехал в начале двенадцатого и негромко посвистел.

Пришлось немного подождать, зато Рея спустилась сама — босиком, в красной ночной рубашке.

Войдя на кухню, она спросила:

— Ну что — пригодился фонарик?

— Еще как.

— Выпьем вина? Кстати, ты ужинал?

— Нет.

— Безобразие! Я что-нибудь приготовлю. Это недолго. Ты изголодался.

Изголодался? Да, пожалуй.

— Как там со Свярдом?

— Начинает проясняться.

— Правда? Расскажи. Я жутко любопытная.

В час ночи бутылка опустела. Рея зевнула.

— Да, между прочим, завтра я уезжаю. Вернусь в понедельник. А может, только во вторник.

Он было открыл рот, чтобы сказать: «Ну я пошел».

— Тебе не хочется идти домой, — опередила она его.

— Не хочется.

— Так оставайся.

XXIX

В понедельник утром Мартин Бек явился на работу, напевая какую-то песенку, чем немало поразил встретившегося ему в коридоре служащего. Он отлично себя чувствовал оба выходных дня, хотя и провел их в одиночестве. Давно у него не было так хорошо на душе, сразу и не припомнишь когда.

Кажется, вторгаясь в запертую комнату Свярда, он в то же время вырывается на волю из своего заточения?

Он положил перед собой выписки из амбарных книг, отметил «галочками» фамилии, которые по датам подходили больше всего, и взялся за телефон.

Перед страховыми обществами стоит ответственная задача, а именно — зашибить возможно больше денег, посему люди у них работают как каторжные. И по той же причине они содержат документацию в образцовом порядке, а то, чего доброго, надует кто-нибудь, оставит без барыша.

Спешка и гонка в наши дни стали чуть ли не самоцелью.

«Это невозможно, у нас нет времени. А вам срочно?»

«Чрезвычайно срочно. Вы обязаны сделать это».

«Но у нас нет времени».

«Кто ваш непосредственный начальник?»

Добившись ответа на свой вопрос, Мартин Бек делал пометку в блокноте. Правда, не везде ему сопутствовала удача, но все же на полях блокнота появилось уже довольно много пометок.

При восьмом разговоре его вдруг осенило:

— А что происходит с поврежденным грузом после того, как компания выплатит страховку?

— Его проверяют, разумеется. Если товар не совсем испорчен, наши служащие могут приобрести его со скидкой.

Ну конечно. На этом тоже можно что-то выгадать.

Девятый номер ему не пришлось набрать.

Телефон вдруг сам зазвонил. Кому-то понадобился Мартин Бек.

Неужели?.. Нет, не угадал.

— Бек слушает.

— Это Ельм говорит.

— Привет, ты молодец, что позвонил.

— Что верно, то верно. Но ты, говорят, вел себя здесь вполне пристойно, и я решил оказать тебе услугу напоследок.

— Напоследок?

— Ну да, пока тебя не сделали начальником канцелярии. Я вижу, ты нашел свою гильзу.

— Вы ее исследовали?

— А зачем, ты думаешь, я звоню? — едко произнес Ельм. — Нам тут некогда заниматься пустой болтовней.

«Кажется, у него припасен какой-то сюрприз», — подумал Мартин Бек. Ельм звонил обычно для того, чтобы огорошить человека неожиданной новостью. Во всех других случаях надо было терпеливо ждать письменного заключения.

— Считай, что я твой должник, — сказал он вслух.

— Еще бы, — ответил Ельм. — Так вот, насчет твоей гильзы, — и досталось же ей. С таким материалом работать не сахар.

— Понимаю.

— Что ты там понимаешь... Но ты, очевидно, хочешь знать, связана ли гильза с пулей, которую нашли в теле самоубийцы?

— Да. Молчание.

— Да, — повторил Мартин Бек. — Очень хочу знать.

— Связана, — сказал Ельм.

— Это точно?

— Разве я тебе не говорил, что мы тут не занимаемся догадками?

— Извини. Значит, гильза от той пули.

— От нее. А пистолета у тебя, случайно, нет?

— Нет. Я не знаю, где он может быть.

— Зато я знаю, — сухо произнес Ельм. — Он лежит у меня на столе.

В логове спецгруппы на Кунгсхольмсгатан царило отнюдь не приподнятое настроение. Бульдозер Ульссон умчался в полицейское управление за инструкциями. Начальник ЦПУ велел проследить, чтобы в печать ничего не просочилось, и теперь ему не терпелось узнать, что именно не должно просочиться.

Колльберг, Рённ и Гюнвальд Ларссон сидели безмолвно в позах, которые выглядели как пародии на Роденова «Мыслителя».

В дверь постучались, и в кабинет вошел Мартин Бек.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — отозвался Колльберг.

Рённ кивнул. Гюнвальд Ларссон никак не реагировал.

— Что-то вы носы повесили.

Колльберг обозрел своего друга:

— На то причина есть. Зато ты вон какой бодренький. Прямо не узнать. Чем обязаны? Сюда добровольно не приходят.

— Считай меня исключением. Если не ошибаюсь, у вас тут содержится один оригинал по фамилии Мауритсон.

— Верно,— подтвердил Рённ. — Убийца с Хурнсгатан.

— Зачем он тебе? — подозрительно спросил Колльберг.

— Мне бы только повидаться с ним.

— Для чего?

.— Потолковать немного, если это возможно.

— А что толку, — сказал Колльберг. — Он охотно говорит, куда там, да только не то, что надо.

— Отпирается?

— Что есть мочи. Но он изобличен. Мы нашли в его доме наряд, в котором он выступал. Да еще оружие, которым совершено убийство. Этот пистолет служит неопровержимым доказательством.

— Каким образом?

— Серийный номер стерт. И борозды на металле оставлены точилом, которое найдено в ящике его тумбочки. Подтверждено микрофотосъемкой. Железно. А он нагло отпирается.

— Ага, — сказал Рённ. — И свидетели его опознали.

— В общем... — Колльберг остановился, нажал несколько кнопок на телефоне и дал команду.

— Сейчас его приведут.

— Где можно с ним посидеть? — спросил Мартин Бек.

— Да хоть в моем кабинете, — предложил Рённ.

— Береги эту падаль, — процедил Гюнвальд Ларссон. — У нас другой нет.

...Мауритсон появился через каких-нибудь пять минут, прикованный наручниками к конвоиру в штатском.

— Это, пожалуй, лишне, — заметил Мартин Бек. — Мы ведь только побеседуем с ним немного. Снимите наручники и подождите за дверью.

Конвоир расстегнул наручники. Мауритсон досадливо потер правое запястье.

— Прошу, садитесь, — сказал Мартин Бек.

Они сели к письменному столу друг против друга.

Мартин Бек впервые видел Мауритсона и отметил, что арестованный явно не в себе, нервы его предельно напряжены, психика на грани полного расстройства. Возможно, его били. Да нет, вряд ли. Убийцам часто свойственна неуравновешенность характера, и после поимки они легко раскисают.

— Это какой-то жуткий заговор, — начал Мауритсон звенящим голосом. — Мне подсунули кучу фальшивых улик, то ли полиция, то ли еще кто. Меня и в городе-то не было, когда ограбили этот чертов банк, но даже мой собственный адвокат мне не верит. Что я теперь должен делать, ну что?

— Вы говорите — подсунули?

— А как это еще называется, когда полиция вламывается к вам в дом, подкладывает очки, парики, пистолеты и прочую дребедень, потом делает вид, будто нашла их у вас? Я клянусь, что не грабил никаких банков. А мой адвокат, даже он, говорит, что мое дело труба. Чего вы от меня добиваетесь? Чтобы я признался в убийстве, к которому совершенно не причастен? Я скоро с ума сойду.

Мартин Бек незаметно нажал кнопку под столешницей. Новый письменный стол Рённа был предусмотрительно оборудован встроенным магнитофоном.

— Вообще-то я не занимаюсь этим делом, — сказал Бек.

— Зачем же я вам понадобился?

— Поговорить о кое-каких других вещах.

— Каких еще других вещах?

— Об одной истории, которая, как мне думается, вам знакома. А началось это в марте шестьдесят шестого. С ящика испанского ликера.

— Чего-чего?

— Вот тут у меня все документы. Вы совершенно легально импортировали ящик ликера. Оформили через таможню, заплатили пошлину. И не только пошлину, но и фрахт. Верно?

Мауритсон не ответил. Мартин Бек оторвался от своих бумаг и увидел, что он разинул рот от удивления.

— Но дело в том, что груз до вас так и не дошел. Если не ошибаюсь, произошел несчастный случай, и ящик разбился при перевозке.

— Верно. Только я бы не назвал это несчастным случаем.

— Да, тут вы, пожалуй, правы. Лично мне кажется, что складской рабочий по фамилии Свярд умышленно разбил ящик, чтобы присвоить ликер.

— Верно, кажется, именно так все и было.

— Гм-м-м... Я понимаю, вы сыты по горло тем, что у вас здесь происходило. Может быть, вы вовсе не хотите ворошить это старое дело?

Мауритсон долго думал, прежде чем ответить.

— Почему же? Мне только полезно потолковать о том, что было на самом деле. Иначе, ей-богу, с ума сойду.

— Ну, смотрите, — сказал Мартин Бек. — А только мне кажется, что в этих бутылках был вовсе не ликер.

— И это верно.

— Что в них было на самом деле, сейчас неважно.

— Могу сказать, если вам интересно. В Испании над бутылками немного поколдовали. С виду все как положено, а внутри — раствор морфина и фенедрина, он тогда пользовался большим спросом. Так что ящик представлял немалую ценность.

— Ну, насколько я понимаю, теперь вам за давностью ничто уже не грозит за попытку провезти контрабанду, ведь дело ограничилось попыткой.

— Точно, — протянул Мауритсон так, словно до него это только сейчас дошло.

— Затем у меня есть причины предполагать, что этот Свярд вас шантажировал.

Мауритсон промолчал. Мартин Бек пожал плечами:

— Повторяю, вы не обязаны отвечать, если не хотите.

Мауритсон никак не мог укротить свои нервы. Он непрерывно ерзал на стуле, руки его беспокойно шевелились.

«Похоже, что они его все-таки обработали», — удивленно подумал Мартин Бек. Он знал, какими методами действует Колльберг, знал, что методы эти почти всегда гуманны.

— Я буду отвечать, — сказал Мауритсон. — Только не уходите. Вы возвращаете меня к действительности.

— Вы платили Свярду семьсот пятьдесят крон в месяц.

— Он запросил тысячу. Я предложил пятьсот. Сговорились на семистах пятидесяти.

— А вы рассказывайте сами, — предложил Мартин Бек. — Если на чем-нибудь споткнетесь, разберемся вместе.

— Разберемся? — У Мауритсона дергалось лицо.— Вы уверены?

— Конечно.

— Скажите, вы тоже считаете меня ненормальным? — вдруг спросил Мауритсон.

— Нет, с какой стати.

— Похоже, что все считают меня помешанным. Я и сам готов в это поверить.

— Вы рассказывайте, как было дело. Увидите, все разъяснится. Итак, Свярд вас шантажировал.

— Он был настоящий кровосос, — сказал Мауритсон. — Мне в тот раз никак нельзя было под суд идти. Меня уже судили раньше, на мне висели два условных приговора, я находился под надзором. Но вы это все знаете, конечно.

Мартин Бек промолчал. Он еще не исследовал досконально прошлое Мауритсона.

— Так вот, — продолжал Мауритсон. — Семьсот пятьдесят в месяц — не ахти какой капитал. За год — девять тысяч. Да один только тот ящик куда дороже стоил.

Он оборвался и озадаченно спросил:

— Ей-богу, не понимаю, откуда вам все это известно?

— В нашем обществе почти на все случаи есть бумажки, — любезно объяснил Мартин Бек.

— Но ведь эти бестии окаянные, наверно, каждую неделю ящики разбивали.

— Правильно, но только вы не потребовали возмещения.

— Это верно... Я еле-еле отбрехался от проклятой страховки. Мало мне Свярда, не хватало еще, чтобы страховой инспектор начал в моих делах копаться.

— Понятно. Итак, вы продолжали платить.

— На второй год хотел бросить, но не успел и двух дней пропустить после срока, как старик сразу угрожать начал. А мои дела постороннего глаза не терпели.

— Можно было подать на него в суд за шантаж.

— Вот именно. И загреметь самому на несколько лет. Нет, мне одно оставалось — гнать монету. Этот чертов хрыч бросил работу и сделал из меня собес.

— Но в конце концов вам это надоело?

— А что, между нами, вам не надоело бы? Знаете, сколько всего я выплатил этому прохвосту?

— Знаю. Пятьдесят четыре тысячи крон.

— Все-то вам известно. Скажите, а вы не могли бы забрать дело о налете у тех психов?

— Боюсь, что из этого ничего не выйдет, — ответил Мартин Бек. — Но ведь вы не покорились безропотно? Ведь пробовали припугнуть его?

— А вы откуда знаете? Примерно с год назад я начал задумываться, сколько же всего я выплатил этому подонку. И зимой переговорил с ним.

— Как это было?

— Подстерег на улице и сказал ему: дескать, хватит, отваливай. А тот, жила, мне в ответ: берегись, говорит, сам знаешь, что произойдет, если деньги перестанут поступать вовремя.

— Но Свярд вас в то же время успокоил. Сказал, что ему недолго осталось жить.

Мауритсон опешил.

— Он что, сам вам рассказал об этом? — спросил он наконец. — Или это тоже где-нибудь записано?

— Нет.

— Может, вы из этих — телепатов?

Мартин Бек покачал головой.

— Откуда же вы все знаете? Он сказал, что у него в кишках рак, протянет от силы полгода. Мне кажется, он струхнул немного. Ну я и подумал — шесть лет кормил его, как-нибудь выдержу еще полгода.

— Когда вы в последний раз с ним разговаривали?

— В феврале. Он скулил, плакался мне, словно родственнику какому-нибудь. Дескать, в больницу ложится. Он ее фабрикой смерти назвал. Его в онкологическую клинику взяли. Смотрю, вроде бы и впрямь старичку конец. «И слава богу», — подумал я.

— А потом все-таки позвонили в госпиталь и проверили?

— Верно, позвонил. А его там не оказалось. Мне ответили, что он помещен в одну из клиник больницы Седер. Тут я почуял, что дело пахнет керосином.

— Ясно. После чего позвонили тамошнему врачу и назвались племянником Свярда.

— Послушайте, зачем я вам рассказываю, если вы все наперед знаете?

— Да нет, не все.

— Например?

— Например, как вы назвались, когда звонили.

— Свярд — как же еще. Раз я племянник этого прохвоста, значит, само собой, Свярд. А вы не сообразили?

Мауритсон даже повеселел.

— Нет, не сообразил. Вот видите.

Что-то вроде мостика протянулось между ними.

— Врач, с которым я говорил, сказал, что старичина здоров как бык, запросто протянет еще лет двадцать. Я подумал...

Он примолк.

Мартин Бек быстро подсчитал в уме:

— Подумали, что это означает еще сто восемьдесят тысяч.

— Сдаюсь, сдаюсь. Куда мне с вами тягаться. В тот же день я перечислил мартовский взнос, чтобы уведомление уже ждало этого идола, когда он вернется домой. А сам... вы, конечно, знаете, что я решил?

— Что это последний раз.

— Вот именно. Я знал, что его выписывают в субботу. И как только он выполз в лавку за своей проклятой кошачьей едой, я его хвать за шкирку и говорю: все, больше денег не будет. А он какой был наглец, такой и остался, — дескать, я знаю, что произойдет, если к двадцатому следующего месяца он не получит уведомление из банка. Но все же он перетрусил, потому что после этого, угадайте — что?

— Он переехал.

— И вы, конечно, знаете, что я тогда сделал?

— Знаю.

В кабинете воцарилась тишина. «А магнитофон и впрямь работает бесшумно», — подумал Мартин Бек. Он сам проверил аппарат перед допросом и зарядил новую ленту. Теперь важно выбрать верную тактику.

— Знаю, — повторил он. — Так что в основном можно считать наш разговор оконченным.

Его слова явно не обрадовали Мауритсона.

— Постойте — вы вправду знаете?

— Вправду.

— А вот я не знаю толком. Не знаю — жив старикашка или помер. Дальше пошли сплошные чудеса.

— Чудеса?

— Ну да, с тех самых пор у меня все... как бы это сказать, шиворот-навыворот идет. И через две недели мне припаяют пожизненное заключение за дело, которое не иначе как сам сатана подстроил. Ни на что не похоже... Ну, так что я тогда сделал?

— Сначала разузнали, где поселился Свярд.

— Это было несложно. Да, ну потом я несколько дней следил за ним, примечал, в какое время он выходит из дому, когда возвращается... Он мало выходил. И штора на его окне всегда была опущена, даже вечером, когда он проветривал, я это сразу усек.

Мартин Бек отметил про себя пристрастие Мауритсона к жаргонным словечкам. Он и сам иногда ловил себя на таких выражениях, хотя и старался следить за своей речью.

— Вы задумали хорошенько припугнуть Свярда, — сказал он. — В крайнем случае — убить.

— Ну да. А чего... Только до него не так-то легко было добраться. Но я все равно придумал способ. Разумеется, вам известно какой.

— Вы решили подстрелить Свярда у окна, когда он будет его открывать или закрывать.

— Вот-вот. А иначе как его подловишь. И местечко я высмотрел подходящее. Сами знаете где.

Мартин Бек кивнул.

— Еще бы, — сказал Мауритсон. — Там только одно место и подходит. На склоне парка через улицу. Свярд каждый вечер открывал окно в девять часов, а в десять закрывал. Вот я и отправился туда, чтобы угостить старичка пулей.

— Когда это было?

— В понедельник, семнадцатого, так сказать, вместо очередного взноса... В десять вечера. А дальше как раз и начинаются чудеса. Не верите? А я докажу. Только сперва один вопрос к вам. Какое оружие у меня было, знаете?

— Знаю. Автоматический пистолет сорок пятого калибра, марка «Лама девять А».

Мауритсон обхватил голову руками.

— Ясное дело, вы заодно с ними. Иначе не объяснить, откуда вам известно то, чего никак невозможно знать. Чертовщина, да и только.

— Чтобы выстрел не привлек внимания, вы применили глушитель.

Мауритсон озадаченно кивнул.

— Наверно, сами же его и сделали. Какой попроще, на один раз.

— Да-да, точно, — подтвердил Мауритсон. — Точно, все точно, только, ради бога, объясните, что случилось потом.

— Рассказывайте начало, а я объясню конец.

— Ну вот, пошел я туда. Нет, не пошел, а поехал на машине, но это один черт. Было уже темно. Ни души поблизости. Свет в комнате не горел. Окно было открыто. Штора опущена. Я влез на склон. Постоял несколько минут, потом поглядел на часы. Без двух минут десять. Все идет, как было задумано. Чертов старикан отодвигает штору, чтобы закрыть окно. Мне его видно, но я — я еще до конца не решился. Вы, конечно, знаете, о чем я говорю.

— Вы не решились — то ли убить Свярда, то ли просто припугнуть его. Скажем, ранить его в руку или в раму стрельнуть.

— Разумеется, — вздохнул Мауритсон. — Разумеется, вам и это известно. Хотя я ни с кем не делился, только про себя думал, вот тут.

Он постучал себя по лбу.

— Но вы недолго колебались.

— Да, как поглядел я на него — и сказал себе, что лучше уж сразу с ним покончить. И выстрелил.

Мауритсон смолк.

— А дальше?

— Это я вас спрашиваю, что было дальше. Я не знаю. Промахнуться было невозможно, но в первую минуту мне показалось, что я промазал. Свярд исчезает, а окно закрывается, наглухо закрывается. Штора ложится на место. Все как надо.

— А вы что?

— Поехал домой. Что мне еще было делать. А дальше: каждый день открываю газету — ничего! Ни слова. Непостижимо! Я ничего не мог понять тогда. А теперь и вовсе...

— Как стоял Свярд, когда вы стреляли?

— Как... Наклонился вперед, правую руку поднял. Должно быть, держал щеколду одной рукой, а другой опирался на подоконник.

— Где вы взяли пистолет?

— Знакомые ребята купили кое-какое оружие за границей, по лицензии, а я помог им ввезти товар в страну. Ну и подумал, что не мешает самому обзавестись шпалером. Я в оружии не разбираюсь, но мне понравился один из их пистолетов, и я взял себе такой же.

— Вы уверены, что попали в Свярда?

— Конечно. Промазать было немыслимо. А вот потом ничего не понятно. Почему никаких последствий не было? Я несколько раз проходил мимо дома, проверял — окно закрыто, штора спущена. В чем дело, думаю, может, все-таки промахнулся? А там новые чудеса пошли, черт те что. Чистый сумбур. И вдруг ваша милость является и все знает.

— Кое-что могу объяснить, — сказал Мартин Бек.

— Можно, я теперь задам несколько вопросов?

— Конечно.

— Во-первых: попал я в старикана?

— Попали. Уложили наповал.

— И то хлеб. Я уж думал, он сидит в соседней комнате с газеткой и ржет, аж штаны мокрые.

— Таким образом, вы совершили убийство, — сурово произнес Мартин Бек.

— Ага, — невозмутимо подтвердил Мауритсон. — И остальные мудрецы — мой адвокат, например, — то же самое твердят.

— Еще вопросы?

— Почему его смерть никого не тронула? В газетах ни строчки не было.

— Свярда обнаружили только много позже. И сначала решили, что он покончил с собой. Так уж обстоятельства сложились.

— Самоубийство?

— Да, полиция тоже иногда ошибается. Пуля попала ему прямо в грудь, это понятно, ведь он стоял лицом к окну. А комната, в которой лежал покойник, была заперта изнутри. И дверь, и окно заперты.

— Ясно — должно быть, он потянул окно за собой, когда падал. И щеколда сама на крюк наделась.

— Да, пожалуй, что-то в этом роде. Удар пули такого калибра может отбросить человека на несколько метров. И даже если Свярд не держал щеколду, она вполне могла надеться на крюк, когда захлопнулось окно. Мне довелось видеть нечто подобное.

Совсем недавно. Ну что же, — заключил Мартин Бек, — будем считать, что в основном все ясно.

— Все ясно? Ничего себе! Откуда вам известно, что я думал перед тем, как выстрелить?

— Вот это как раз была просто догадка. У вас есть еще вопросы?

— Будьте добры объяснить мне такую вещь. В тот вечер я отправился прямиком домой. Положил пистолет в старый портфель, который набил камнями. Обвязал портфель веревкой — крепко обвязал, как следует, — и поставил в надежное место. Но сначала снял глушитель и раздолбил его молотком. Он и вправду был на один раз, только я его не сам сделал, как вы подумали, а купил вместе с пистолетом. На другое утро я отправился в Сёдертелье. По пути зашел в какой-то дом и бросил глушитель в мусоропровод. Какой дом, и сам теперь не припомню. В Сёдертелье сел на свою моторную лодку и к вечеру добрался на ней до Стокгольма. Утром взял портфель с пистолетом, опять сел на лодку и где-то аж около Ваксхольма бросил портфель в море.

Мартин Бек озабоченно нахмурился.

— Все было точно так, как я сейчас сказал, — запальчиво продолжал Мауритсон. — Без меня никто не может войти в мою квартиру. Ключа я никому не давал. Только два-три человека знают мой адрес, а им я сказал, что на несколько дней уезжаю в Испанию, перед тем как занялся Свярдом.

— Ну?..

— А вы вот сидите тут, и вам все известно, черт возьми. Известно про пистолет, который я вот этими руками в море утопил. Известно про глушитель. Так вы уж, будьте любезны, просветите меня.

— Где-то вы допустили ошибку, — сказал Мартин Бек, поразмыслив.

— Ошибку? Но ведь я же вам все рассказал, ничего не пропустил. Или я уже не отвечаю за свои поступки? Что?

Мауритсон пронзительно рассмеялся, но тут же оборвал смех:

— Ну конечно, и вы тоже хотите меня подловить. Только не думайте, что я повторю эти показания на суде.

Мартин Бек встал, открыл дверь и жестом подозвал конвоира.

— У меня все. Пока все.

Мауритсона увели. Он продолжал смеяться.

Мартин Бек открыл тумбу письменного стола, быстро перемотал ленту, вынул бобину из аппарата и прошел в штаб спецгруппы.

— Ну? — спросил Колльберг. — Понравился тебе Мауритсон?

— Так себе. Но у меня есть данные, чтобы привлечь его за убийство.

— Кого же он еще убил?

— Свярда.

— В самом деле?

— Точно. Он даже признался.

— Послушай, эта лента, — вмешался Рённ, — она из моего магнитофона?

— Да.

— Тогда тебе от нее не будет проку. Аппарат неисправный.

— Я его сам проверил.

— Ну да, первые две минуты он пишет. А потом звук пропадает. Я вызвал на завтра мастера.

— Вот как. — Мартин Бек поглядел на ленту. — Ничего. Мауритсон все равно уличен. Леннарт же сам сказал, что принадлежность оружия, из которого совершено убийство, неопровержимо установлена.

XXX

Май Шевалль и Пер Вале

Дело Мауритсона рассматривалось в Стокгольмском городском суде. Он обвинялся в убийстве, вооруженном ограблении, махинациях с наркотиками и еще кое-каких преступлениях.

Обвиняемый все отрицал. На все вопросы отвечал, что ничего не знает, что полиция сделала его козлом отпущения и сфабриковала улики.

Бульдозер Ульссон был в ударе, и ответчику пришлось жарко. В ходе судебного разбирательства прокурор изменил формулировку «непреднамеренное убийство» на «преднамеренное».

Мауритсона приговорили к пожизненным принудительным работам за убийство Гордона и ограбление банка на Хурнсгатан. Кроме того, его признали виновным по целому ряду других статей, в том числе как соучастника налетов шайки Мурена.

А вот обвинение в убийстве Карла Эдвина Свярда суд отверг. Адвокат, который поначалу не проявил особой прыти, здесь вдруг оживился и раскритиковал вещественные доказательства.

В частности, он организовал новую экспертизу, которая подвергла сомнению результаты баллистического исследования, справедливо указывая, что гильза слишком сильно пострадала от внешних факторов, чтобы ее с полной уверенностью можно было привязать к пистолету Мауритсона.

Показания Мартина Бека были сочтены недостаточно обоснованными, а кое в чем и попросту произвольными.

Конечно, с точки зрения так называемой справедливости это не было суть важно. Какая разница, судить ли Мауритсона за одно или за два убийства. Пожизненное заключение — высшая мера, предусмотренная шведским законодательством.

Когда Мауритсона уводили из зала суда, он смеялся. Люди, видевшие это, пришли к выводу, что только закоренелый преступник и редкостный негодяй, совершенно не способный к раскаянию, может проявлять такое неуважение к закону и суду.

Монита устроилась в тенистом углу на террасе отеля, положив на колени учебник итальянского языка.

Мона играла с одной из своих новых подружек- в бамбуковой рощице в саду. Девочки сидели на испещренной солнечными зайчиками земле между стройными стеблями, и, слушая их звонкие голоса, Монита поражалась тому, как легко понимают друг друга дети, даже если говорят на совершенно разных языках. Конечно, в отеле достаточно было ее скудного запаса английских и немецких слов, но Монита хотела общаться не только с обслуживающим персоналом. Потому-то она и взялась за итальянский, который показался ей намного легче словенского и которым вполне можно было обходиться здесь, в маленьком городке вблизи итальянской границы.

Стояла страшная жара, и ее совсем разморило, хотя она сидела в тени и всего четверть часа назад ходила в душ — в четвертый раз с утра. Она позвала Мону, и дочь подбежала к ней, сопровождаемая своей подружкой.

— Я решила прогуляться, — сказала Монита. — Только до дома Розеты и обратно. Пойдешь со мной?

— А можно мне остаться? — спросила Мона.

— Конечно, можно. Я скоро вернусь.

Монита не торопясь пошла вверх по склону за отелем.

Сверкающий белизной дом Розеты стоял на горе, в пятнадцати минутах хода от гостиницы. Название сохранилось, хотя Розета умерла пять лет назад, и дом перешел к ее трем сыновьям, которые давно уже обосновались в самом городке.

Со старшим сыном Монита познакомилась в первую же неделю; он содержал погребок в порту, и его дочурка стала лучшей подружкой Моны. Из всего семейства Монита только с ним могла объясняться — он был когда-то моряком и неплохо говорил по-английски. Ей было приятно, что она так быстро обзавелась друзьями в городе, но больше всего ее радовала возможность снять дом Розеты осенью, когда уедет поселившийся там на лето американец.

Дом просторный, удобный, с изумительным видом на горы, порт и залив, кругом большой сад. И до следующего года он никому не обещан, так что в нем можно всю зиму прожить.

Поднимаясь по крутому склону, она снова и снова перебирала в уме события, которые привели ее сюда. И в который раз за эти три недели поражалась тому, как быстро и просто все свершилось, стоило сделать первый шаг. Правда, ее терзала мысль о том, что цель достигнута ценой жизни человека. В бессонные ночи в ее голове до сих пор отдавался непреднамеренный роковой выстрел, но время приглушит это воспоминание.

Находка на кухне Мауритсона сразу все решила. Взяв в руки пистолет, она уже знала, как поступит. Потом два с половиной месяца разрабатывала план и собиралась с духом. И когда пришла пора выполнять план, Монита была уверена, что предусмотрела все возможные ситуации, будь то в банке или около банка.

Вмешательство постороннего застигло ее врасплох. Она ничего не смыслила в огнестрельном оружии и не пыталась поближе познакомиться с пистолетом, ведь он ей нужен был только для устрашения.

Когда этот человек бросился к ней, она непроизвольно сжала пистолет в руке. Звук выстрела был для нее полной неожиданностью. Увидев, что человек упал, и поняв, что она натворила, Монита страшно перепугалась. Внутри все онемело, и ей до сих пор было невдомек, как она после такого потрясения смогла довести дело до конца.

Доехав на метро домой, Монита засунула сетку с деньгами в чемодан Моны; еще накануне она начала собираться в путь.

Дальнейшие действия Мониты нельзя было назвать осмысленными.

Она переоделась в платье и сандалии и доехала на такси до Армфельтсгатан. Это не было предусмотрено планом, но ей вдруг представилось, что Мауритсон тоже повинен в гибели человека в банке, и она решила вернуть оружие туда, где нашла его.

Однако, войдя на кухню Мауритсона, Монита почувствовала, что это вздор. В следующую минуту на нее напал страх, и она обратилась в бегство. На первом этаже она заметила открытую дверь подвала, спустилась туда и уже хотела бросить брезентовую сумку в мешок с мусором, когда услышала голоса мусорщиков. Она пробежала в глубь коридора, очутилась в каком-то чулане и спрятала сумку в деревянный сундук. Дождалась, когда мусорщики хлопнули дверью, и поспешно покинула дом.

На другое утро Монита вылетела за границу.

Мечтой всей ее жизни было увидеть Венецию, и уже через сутки после ограбления она прилетела вместе с Моной в Италию. Они недолго пробыли в Венеции, всего два дня: туго с гостиницей, к тому же была невыносимая жара. Лучше приехать еще раз, когда схлынет волна туристов.

Монита взяла билеты на поезд до Триеста, оттуда они поехали в Югославию, в маленький истрийский городок.

Черная нейлоновая сетка с восемьюдесятью семью тысячами шведских крон лежала в платяном шкафу ее номера, в одном из чемоданов. Монита уже не раз говорила себе, что надо придумать более надежное место. Ничего, на днях съездит в Триест и поместит деньги в банк.

Американца не оказалось дома, тогда она прошла в сад и села на траву, прислонившись спиной к дереву.

Подобрав ноги и положив подбородок на колени, Монита смотрела на Адриатическое море.

Воздух был на редкость прозрачный, хорошо видно линию горизонта и светлый пассажирский пароходик, спешащий к гавани.

Прибрежные утесы, белый пляж и переливающийся синевой залив выглядели очень заманчиво. Ну что ж, посидит немного и пойдет искупается...

Начальник ЦПУ вызвал к себе своего заместителя Стига Мальма, и тот не замедлил явиться в просторный,, светлый угловой кабинет в самом старом из зданий полицейского управления.

На малиновом ковре лежал ромб солнечного света, сквозь закрытое окно пробивался гул от стройки.

Речь шла о Мартине Беке.

— Ты ведь гораздо чаще моего встречался с ним, — говорил начальник ЦПУ. — Когда у него был отпуск после ранения и теперь, в эти две недели, когда он вышел на работу. Как он тебе?

— Смотря что ты подразумеваешь, — ответил Мальм. — Ты про здоровье спрашиваешь?

— О его физической форме пусть врачи судят. По-моему, он совсем оправился. Меня интересует, что ты думаешь о состоянии его психики.

Стиг Мальм пригладил свои холеные локоны.

— Гм... Как бы это сказать...

Не дождавшись продолжения, начальник ЦПУ заговорил сам с легким раздражением в голосе:

— Я не требую от тебя глубокого психиатрического анализа. Просто хотелось бы услышать, какое впечатление он на тебя сейчас производит.

— И не так уж часто я с ним сталкивался, — уклончиво произнес Мальм.

— Во всяком случае, чаще, чем я, — настаивал начальник ЦПУ. — Тот он или не тот?

— Ты хочешь знать, тот ли он, что прежде был, до ранения? Да нет, пожалуй, не тот. Но ведь он долго болел, большой перерыв был, ему нужно какое-то время, чтобы втянуться опять.

— Ну а в какую сторону он, по-твоему, изменился?

Мальм неуверенно посмотрел на шефа.

— Да уж, во всяком случае, не в лучшую. Он всегда был себе на уме и со странностями. Ну и склонен слишком много на себя брать.

Начальник ЦПУ наклонил голову и сморщил лоб.

— В самом деле? Да, пожалуй, но прежде он успешно справлялся с заданиями. Или, по-твоему, он теперь стал больше своевольничать?

— Трудно сказать... Ведь он всего две недели, как вышел на работу.

— По-моему, он какой-то несобранный, — сказал начальник ЦПУ. — И хватка уже не та. Взять хоть его последнее дело, этот смертный случай на Бергсгатан.

— Да-да,— подхватил Мальм.— Это дело он вел неважно.

— Отвратительно! А какую нелепую версию предложил! Спасибо, пресса не заинтересовалась этим делом. Правда, еще не поздно, того и гляди просочится что-нибудь. Вряд ли это будет полезно для нас, а для Бека и подавно.

— Да, тут он меня удивил, — сказал Мальм. — У него там многое просто из пальца высосано. А это мнимое признание... Я даже слов не нахожу.

Начальник ЦПУ встал, подошел к окну, выходящему на Агнегатан, и уставился на здание городского суда напротив. Постоял так несколько минут, потом вернулся на место, положил ладони на стол, внимательно осмотрел свои ногти и возвестил:

— Я много думал об этой истории с Беком. Сам понимаешь, она меня беспокоит, тем более что мы ведь собирались назначить его начальником канцелярии.

Он помолчал. Мальм внимательно слушал.

— И вот к какому выводу я пришел, — снова заговорил начальник. — Когда посмотришь, как Бек вел дело этого... этого...

— Свярда, — подсказал Мальм.

— Ну да, Свярда. Так вот — все поведение Бека свидетельствует, что он вроде бы не в своей тарелке, как по-твоему?

— По-моему, он просто спятил, — сказал Мальм.

— Ну до этого, будем надеяться, еще не дошло. Но какой-то перекос в психике, несомненно, есть, а потому я предложил бы подождать и поглядеть — серьезно это или речь идет о временном последствии его болезни. Начальник ЦПУ оторвал ладони от стола и снова опустил их.

— Словом... В данный момент я посчитал бы несколько рискованным рекомендовать его на должность начальника канцелярии. Пусть еще поработает на старом месте, а там поглядим. Все равно ведь этот вопрос обсуждался только предварительно, на, коллегию не выносился. Так что предлагаю снять его с повестки дня и отложить до поры до времени. Ну как?

— Правильно, — сказал Мальм. — Это разумное решение.

Начальник ЦПУ встал и открыл дверь; Мальм тотчас сорвался с места.

— Надо думать, — заключил начальник ЦПУ, затворяя за ним дверь. — Это самое разумное решение.

Когда слух о том, что повышение отменяется, через два часа дошел до Мартина Бека, он в виде исключения вынужден был согласиться с начальником Центрального полицейского управления.

Решение и впрямь было на редкость разумным.

Филип Трезор Мауритсон ходил взад и вперед по камере.

Ему не сиделось на месте, и мысли его тоже не знали покоя. Правда, со временем они сильно упростились и теперь свелись всего к нескольким вопросам.

Что, собственно, произошло?

Как это могло получиться?

Он тщетно доискивался ответа.

Надзиратели уже докладывали о нем тюремному психиатру. На следующей неделе они собирались обратиться еще и к священнику.

Мауритсон все добивался, чтобы ему что-то объяснили. А священник — мастак объяснять, пусть попробует.

Заключенный лежал неподвижно на нарах. Во мраке. Ему не спалось.

Он думал.

Что же случилось, черт побери?

Как все это вышло?

Кто-то должен знать ответ.

Кто?

Конец

Сокращенный перевод со шведского Л. Жданова