Главная роль

Первым его вопросом было:

— Какой это город?

Потом:

— Какая страна?

И, наконец:

— Какое время?!

Под ногами блестел песок. Ровный, плотный, утоптанный. Над головой простиралось синее небо. Такого цвета Максим не видел нигде и никогда. Даже на юге, даже в горах, куда ходил в походы. Небо завораживало. Настоящая, ни с чем не сравнимая синь. Он вдохнул — и закашлялся. Воздух был не просто чистым или свежим, насыщенным сотнями ароматов. Он был таким острым, таким плотным, что раздирал легкие. После нескольких глубоких вдохов начала кружиться голова. Таким воздухом не могли похвастаться даже алтайские деревушки, не говоря уже о задымленных городах! Максим, конечно, не бывал в джунглях Амазонки, но подозревал, что подобного изобилия кислорода и там нет.

Максим потрясенно озирался. Вокруг амфитеатром поднимались скамьи, сплошь заполненные народом. Люди толпились даже в проходах. Мужчины, женщины, дети, старики. Пестрели одеяния — синие, зеленые, красные, черные, желтые. Но преобладал, пожалуй, белый цвет. Или так казалось, потому что в белое были облачены зрители, сидевшие ближе всего к мраморному барьеру? Точнее, зрительницы. Пять или шесть девушек, расположившихся особняком. Молодые и миловидные, особенно одна, рыженькая, прижавшая ладони к щекам. Она приоткрыла рот, точно ребенок, захваченный невиданным зрелищем.

Остальные места в первом, втором и третьем рядах занимали только мужчины, также, впрочем, одетые в белое. Но вот полоса белых одежд прерывалась. Невысокая балюстрада отделяла просторную ложу. В ложе помещалась не скамья, а кушетка, и на ней — грузный мужчина, облаченный в пурпур. За его спиной стояли несколько человек. Поблескивали воинские доспехи.

Максим продолжал оглядываться. Видел лица. Сотни, тысячи лиц, расширившиеся глаза, раскрытые рты. Ловил устремленные со всех сторон взгляды.

Неужели толпа собралась ради его скромной персоны? Бесспорно! Зрители указывали на него пальцами и кричали. Точнее, кричали, вопили, орали, визжали…

Приветствовали его? Или освистывали? Максим понять не мог.

Представил себя со стороны. На лице — слой грима. Светлые волосы коротко подстрижены (не нашлось подходящего парика, и в последний момент парикмахер просто наскоро обкорнал Максима). На запястьях — жестяные браслеты, раскрашенные золотой краской. Одет в серую тряпку, именуемую туникой[1]. Поверх туники — панцирь, то есть другая тряпка, разрисованная серебряными чешуйками.

Прямо сказать — зрелище посредственное. И никак не объясняет исступления публики.

В это мгновение зрители в едином порыве сорвались с мест. Теперь они голосили, указывая куда-то за спину Максима. Тот оглянулся. Распахнулись массивные ворота, и на арену великолепным прыжком выскочил лев.

Арена?! Лев?! Максим покрылся холодным потом. Что же это? Где он?! В Древнем Риме?! Не может быть! Сон! Бред!

Под ногами скрипел песок, солнце слепило глаза, рокотала толпа. Наяву.

Он в Древнем Риме! Но как он попал сюда?!

Этого Максим не знал. Конечно, в детстве мечтал изобрести Машину Времени. Жаждал путешествовать по эпохам. А сейчас рвался вернуться домой. Но, увы, Машины Времени не было. Он ведь ее так и не изобрел!

Максим не понимал, как перенесся в прошлое.

Провалился. Да, больше всего это было похоже на падение с высоты. Раздвинулся занавес, зажглись прожектора — точно фиолетовая молния вспорола темноту зрительного зала, и Максим выступил на сцену со словами: «Ave, Caesar, imperator, morituri te salutano! — Здравствуй, Цезарь[2], император, идущие на смерть приветствуют тебя!» Это были его единственные слова в пьесе, и Максим готовился произнести их так, чтобы навек запечатлеть в памяти зрителей. Разумеется, заканчивая театральный институт, он мечтал не о фразах типа: «Кушать подано», а о монологах Гамлета и Бориса Годунова. Но так уж ему повезло, что окончание института совпало с кончиной Искусства, и с тех пор ему неизменно предлагали роли бандитов в сценариях, которые писали отнюдь не Шекспиры.

Максим работал грузчиком и слесарем, шофером и столяром. Он бы охотно сыграл и грузчика, и слесаря, и шофера, и столяра, и пекаря, и токаря, но героями дня неизменно оставались бандиты.

Поэтому в тридцать два года Максим ухватился за коротенький эпизод в исторической пьесе с восторгом, какой в двадцать два не испытал бы, даже получив главную роль.

Он любую работу выполнял добросовестно, а театр любил пламенно, потому за время постановки перечитал все, что мог, о Древнем Риме, досконально изучил римские залы в Эрмитаже и… вышел на сцену.

Максим всегда выступал за реализм в искусстве.

Но не до такой же степени!!!

Лев остановился, встряхнулся, повел носом. Медленно потянул задние лапы. Затем изогнулся и потянул передние, в восхитительном зевке обнажил клыки. Ударил себя хвостом по бокам. И начал приближаться.

Максим повернулся в другую сторону. Из противоположных ворот вырвался воин с занесенным мечом, наряженный весьма живописно. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. (Если не считать, конечно, всклокоченных волос и бороды.) «Гладиатор? Нет, бестиарий — боец с дикими зверями». Впрочем, точность названий сейчас вряд ли была важна.

Максим стоял как раз посередине между бестиарием и львом. И, похоже, чем-то раздражал обоих. Во всяком случае, бестиарий закричал, а лев зарычал. Максим бросился к барьеру, ограждавшему места для зрителей. Слишком высоко — не допрыгнуть!

Лев был уже совсем рядом и готовился напасть. Цирк взревел. Рыженькая девушка в первом ряду («Непорочная весталка[3]», — осенило Максима) завизжала и упала в обморок. Подобной чувствительности в римлянках он не предполагал.

Максим развернулся к зверю кормой, опустился на четвереньки и стремительно принялся рыть арену. Кажется, этот трюк он видел в «Цирке». Песок был сухой, поддавался легко. Потом начался слой земли, копать стало труднее, мелкие камешки расцарапывали ладони, забивались под ногти. Максим не чувствовал. Исступленно разрывал землю. На льва обрушился песчаный смерч. Зверь от удивления осел на задние лапы.

Максим выпрямился и швырнул горсть земли в лицо подбегавшего бестиария. Боец споткнулся и рухнул ничком.

Цирк снова взревел. Весталка пришла в себя и, сорвав с головы венок, швырнула Максиму. Венок угодил точно в нос льву. У зверя сдали нервы. Поджав хвост, царь зверей побежал прочь с арены. Цирковые служители, обязанные разъярять зверей ударами копий и натравливали на бойцов, от растерянности расступились, и лев укрылся в клетке.

Поистине, такого короткого и победоносного сражения Рим еще не видывал. О подобных овациях актер Максим не смел и мечтать. Стоял, обливаясь потом. На зубах скрипел песок. По лицу расплывался размытый потом грим.

Как-то он сообразил, что поклониться следует прежде всего мраморной ложе, точнее, грузному человеку в пурпуре и золотом венце. В ответ венценосец зевнул. Кажется, он был единственным, кого не взволновало происшедшее. «Такого и Станиславский не растрогал бы», — заключил Максим себе в утешение. И перенес благосклонное внимание на весталку. Отвечая на улыбки девушки, Максим испытывал смутное беспокойство. Тревожился, не провалится ли из-за его отсутствия премьера в театре.

Крики восторга не смолкали, и начитанный Максим уже видел себя вторым Спартаком, освобожденным за доблесть. Увы! Римляне не читали Джованьоли. Не успел Максим насладиться триумфом, как полуголые рабы схватили его под руки и уволокли с арены. В низком коридоре, освещенном чадящими факелами, рабы заспорили. Одни тянули к ближайшим дверям, другие возражали. На мгновение двери приоткрылись, поднялась волна удушливой вони, выкатился клубок тел. Максиму почудилось, будто цирковые служители гонят впереди себя каких-то зверей. Потом увидел: извивались люди, наряженные в звериные шкуры. Их выпихивали на арену. Представление продолжалось.

Максим прислонился к стене, ужаснувшись происходящему. Долго стоять ему не дали. Рабы, договорившись, втолкнули Максима в другую дверь. Он оказался в низкой, полутемной каморке, заполненной людьми. Дверь захлопнулась. Мужчины, сидевшие у входа, мельком взглянули на него и продолжали прерванный разговор. Остальные и вовсе не обратили на Максима внимания. Он осторожно выпрямился — головой коснулся кирпичного потолка. Огляделся. Собравшиеся были как на подбор — крепкие, стройные, мускулистые. Максим и сам не мог пожаловаться на рост и сложение, но от этих людей исходило ощущение первобытной силы, делавшее их похожими на выходцев из разных племен и народов. «Вот там, у стены, здоровенный негр, родившийся где-нибудь за третьим нильским порогом. Рядом, невысокий, рыжий, как огонь — возможно, финикиянин. В углу, подвижный, смуглый, гибкий — скорее всего, египтянин». Одни разговаривали и смеялись, как показалось Максиму, нарочито громко. Другие, напротив, сидели в молчании, угрюмо глядя прямо перед собой. Юноша, опустившийся на охапку соломы подле крохотного оконца, уронил голову на скрещенные руки.

Внезапно послышались звуки труб и флейт, барабанная дробь. Юноша вскинул голову, вскочил. Поднялись на ноги и остальные. Смеха уже не было. Суровые, напряженные лица. Лица бойцов.

Максим хлопнул себя ладонью по лбу. «Гладиаторы!»

Бойцы спешно выстраивались, а Максим с недоумением разглядывал пурпурные плащи и перевязи, посеребренные рукояти мечей, шлемы, украшенные павлиньими и страусовыми перьями. Ему не приходило в голову, что гладиаторы носят императорское облачение.

Нет, древний мир с каждой минутой нравился ему все меньше.

Максим заметил стоявший в углу кувшин с водой, схватил, жадно отпил несколько глотков. «Как у них с эпидемиями чумы и холеры?» Затем он попытался смыть грим. Никак не мог вспомнить, в каком веке изобрели мыло. Решил обойтись землей и песком с пола. Частично смыл, частично стер грим краем туники. Тем и пришлось удовольствоваться.

Двери снова открылись, и в комнату, согнувшись, вошел давешний бестиарий. Огляделся, ухмыльнулся и направился прямиком к Максиму. Тот покрепче оперся спиной о стену. Снова хлопнула дверь, и влетел толстенький коротышка в серой тунике и кричаще-белом плаще. В руках коротышка сжимал плеть. Пролаял что-то высоким, срывающимся на визг голосом. Указал рукоятью плети на бестиария и продолжал бушевать. Несомненно, это был ланиста, хозяин школы гладиаторов. Речи его предназначались для Максима и были ясны без перевода.

Мол, ланиста заплатил немыслимые деньги за бойца. Да! Для того, чтобы боец сражался, а не валялся носом вниз на арене. А тут кто-то вздумал устроить представление на свой лад! Не спросив позволения! И крепко за это поплатится!

Он развернул плеть и кивнул бестиарию. Бестиарий сжал кулаки.

Максим оттолкнулся от стены. Скрестил на груди руки. Чуть прищурился. Посмотрел в глаза одному… другому… (Точь-в-точь Николай Черкасов в роли Александра Невского. Сцена: жители новгородские челом бьют, просят Александра на княжение.)

Ланиста медленно опустил занесенную для удара руку. Кулаки бестиария разжались.

Максим слегка наклонил голову. И улыбнулся. (Тот же Черкасов, только уже в роли Ивана Грозного.)

Бестиарий отскочил. Менее проворный ланиста запутался в собственных ногах и с размаху сел на земляной пол.

Максим держал паузу. Ничего другого и не оставалось — латыни он не знал. Зато мог убедиться в правильности наставлений режиссера: «Молчание порой красноречивей слов». Бестиарий отбежал к двери, ланиста отполз туда же на четвереньках.

Дверь отворилась. Ланиста уже готов был юркнуть в коридор, но вместо этого все так же на четвереньках попятился назад, к стене.

Вошли двое мужчин в красных туниках. На плечах несли связки прутьев, перевязанных алыми лентами. «Ликторы[4], — сообразил Максим. — Предвещают появление важного лица». Следом за ликторами порог перешагнул высокий, осанистый мужчина в белом, отороченном пурпуром, одеянии. Максим еще со школьных лет усвоил, что одеяние называется тога[5], а тогу с широкой пурпурной полосой носят сенаторы.

Сенатор согнул указательный палец. Ланиста поднялся с колен и подбежал рысцой. Сенатор разогнул палец и указал на Максима. Развернулся и вышел. Ланиста и бестиарий подхватили актера под руки и поволокли к дверям. Максим не сопротивлялся, ибо его явно выпроваживали из цирка, а хуже этого места в Древнем Риме — судя по книгам и фильмам — была только Мамертинская тюрьма.

И снова свежий воздух — острый и плотный. Невероятная синь неба. Максим запрокинул голову. «Древний мир! Мир без автомобилей, заводов, озоновых дыр! Вот почему воздух так немыслимо чист».

Ланиста и бестиарий волокли его вперед. Максим оглянулся и увидел за спиной арочный проем. Потом оглядел всю аркаду, над ней — еще одну, и еще. Постепенно охватил взглядом все величественное сооружение. Так часто видел это здание на картинках и фотографиях, что не мог не узнать.

«Колизей[6]. Я побывал в Колизее!»

Почувствовать это по-настоящему Максим не успел. Не было времени осмыслить и пережить.

Цирк окружала толпа чуть ли не большая, чем скопилась внутри. Здесь собрались преимущественно мужчины и, опять же, рослые и крепкие. Разбившись на группы по шесть-восемь человек, они беспечно болтали. Максим сообразил: рабы дожидаются своих хозяев. Сиятельные патриции и гордые весталки прибыли в цирк в паланкинах. Теперь рабы толпились возле пустых носилок, готовясь доставить хозяев домой. Максим с любопытством разглядывал носилки: легкие сиденья и ложа под балдахинами.

Удовлетворенно кивнул. В постановке «Юлия Цезаря» героя дважды выносили на сцену в паланкине. Театральный художник оказался знатоком своего дела, да и в мастерских потрудились на славу. Конечно, слоновую кость заменяла пластмасса, а серебро — фольга. И все же — теперь можно сказать наверняка — на сцене носилки смотрелись не хуже настоящих.

Кроме рабов, окончания игр дожидались и простолюдины. Те, кому не посчастливилось попасть в цирк. Судя по жестам, держали пари и ожидали известий о победителях. «Какое разочарование ждет всех, кто ставил на бестиария!»

В раззолоченном паланкине полулежала рыжая весталка. Взмахивала павлиньим пером, забавляя белую пушистую кошку. Кошка перевернулась на спину и лапками ловила кончик пера. Весталка щебетала что-то умилительно-восторженное.

К весталке почтительно и даже нежно склонился сенатор. Девушка вскинула голову, увидела Максима, просияла и выпалила длинную фразу. Голосок у нее был звонкий, пленительный. Максим заслушался. Весталка покраснела и прибавила еще несколько слов, из которых актер не понял ни единого.

Ответил сияющей улыбкой, прекрасно сознавая, что разговор, состоящий из одних улыбок, не может долго занимать ветреную красавицу. Максим догадывался: весталка спрашивает, откуда он взялся на арене и где научился такому своеобразному способу ведения боя.

На уроках пантомимы Максим получал не худшие отметки. Живо изобразил, как увидел красавицу в цирке и выскочил на арену, желая удостоиться взгляда дивных глаз. Трудно ли убедить женщину, что мужчина ради нее готов на подвиг? Весталка зарделась еще пуще. Максим перехватил взгляд облаченного в тогу сенатора и догадался, что нажил врага.

Забытая кошка сердито кусала павлинье перо.

С пунцовых губ весталки срывался вопрос за вопросом. Максим надеялся, что угадывает хотя бы некоторые. Кто он? Из какой страны? Что делает в Риме?

Следовало немедленно сочинить биографию, да так ловко, чтобы не угодить под плети надсмотрщиков. От нынешней минуты зависела его дальнейшая судьба.

Судьба? Неужели он навек останется в Древнем Риме?

Ответа на этот вопрос не существовало. Предаваться отчаянию было некогда.

Возможно, останется. Что тогда? Максиму требовалось время: представить свою жизнь в чужом мире. Подумать о грозящих опасностях. Вообразить нежданные радости. Ужаснуться или возликовать.

Весталка гладила рассерженную кошку и ждала ответа.

В тот же миг Максим узрел будущее — блистательное будущее для актера.

За кого бы он себя ни выдал, это будет новая роль! Роль, сыгранная не для одного, не для двух человек, даже не для целого зала! Кого бы ни изобразил — раба, солдата, вольноотпущенника, — предстоит выступать перед всем древним миром!

У Максима захватило дыхание.

Он всегда считал жизнь сырьем для производства чего-то высшего, а именно — Искусства. Что, кроме бессмертных творений гения, оправдывает существование человечества? В самом деле, Спартаку стоило поднять восстание ради одного того, чтобы Джованьоли написал бессмертный роман, а Хачатурян — совершенную музыку. Максим вспомнил первые аккорды марша легионеров. Вообразил Мариса Лиепу в роли Красса… По спине пробежал холодок восторга.

Весталка нетерпеливо хлопнула в ладоши. Максим решился. Он чуть ссутулился и, прихрамывая, сделал несколько шагов усталой походкой человека, пришедшего издалека. Вскинул голову и застыл от изумления, узрев город на семи холмах[7]. Храмы, статуи, фонтаны — все вызывало у чужака благоговейное изумление. Наконец, опомнившись, он охлопал себя по бокам и принялся растерянно озираться. Пока любовался красотами Рима, какие-то ловкачи украли его нехитрые пожитки.

Рыжая весталка добродушно рассмеялась и требовательно сказала патрицию. Тот принялся возражать, но весталка чуть сдвинула тонкие брови, и вопрос был решен. Сенатор знаками предложил незадачливому чужаку следовать за ним.

Максим вежливо поклонился, хотя принял приглашение без восторга. Гостеприимство патриция не внушало доверия. К сожалению, выбирать не приходилось.

Однако прежде чем войти в дом возможного врага, следовало обзавестись другом. Максим отступил на шаг и положил руку на плечо бестиария, вместе с ланистой глазевшего на происходящее. Повернулся к весталке. Она терпеливо ждала. Максим судорожно искал в памяти подходящий пример. Вскоре его осенило (недаром штудировал мифы в изложении Куна).

Положил ладонь себе на грудь:

— Кастор.

Хлопнул бестиария по плечу:

— Поллукс.

Кастор и Поллукс, неразлучные братья-близнецы. Весталка должна была догадаться, что они с бестиарием друзья не разлей вода, куда один, туда и другой. Весталка шевельнула пальчиками. Последовал живейший обмен репликами между ней и сенатором, а затем — между сенатором и ланистой. Ланиста закатывал глаза, тыкал пальцами в мускулистые руки бестиария и явно набавлял цену, бестиарий хлопал глазами, сенатор багровел от гнева, а весталка улыбалась Максиму. Через несколько минут торг закончился. Ланиста подтолкнул бестиария к новому хозяину. Максим вздохнул с облегчением. Он избавил бестиария от угрозы преждевременной гибели на арене и приготовился принимать благодарность.

Бестиарий ухмыльнулся и легонько ткнул его кулаком в бок. Последнее, что увидел Максим — стремительно приближавшуюся мостовую.

Четверо рабов бодрым шагом несли носилки. Временами им приходилось сдерживать поступь и поднимать носилки над головой, такая толчея царила на улицах. Сенатор величаво плыл над толпой, временами взмахом руки приветствуя знакомых. Иногда оглядывался, проверяя, не затерялись ли в толпе бестиарий и чужеземец. Насмешливо думал, что на заполненных народом улицах чужеземцу придется несладко.

Максим ни на шаг не отставал от носилок сенатора. Торопливо пробирался в толпе, избегая столкновений. «Разве это давка? Вспомнить только пересадку „Невский проспект — Гостиный двор“ в часы пик».

Бестиарий ломился напрямик, полагаясь на силу и рост. Горожане осыпали его неистовой бранью. Вот он задел лоток торговца фруктами, яблоки и груши покатились под ноги прохожим и были тотчас растоптаны. Рассвирепевший торговец замахнулся на бестиария лотком. Бестиарий отпрянул, и торговец нечаянно выбил из рук горожанки кувшин с маслом. Кувшин разбился, масло вылилось, горожанка завизжала. На разлитом масле поскользнулись разносчик воды и солдат. Ближайшие прохожие для начала приняли холодный душ, затем получили зуботычины от разъяренного солдата. Завязалась драка. Сенатор с интересом наблюдал, приподнявшись на своем ложе. Бестиарий силой проложил себе дорогу. Максим проявил удивительную ловкость и выбрался из сумятицы невредимым. Бестиарий показал знаком, что оглох от криков. Максим пожал плечами. «Разве это шум? Пожил бы ты в доме с окнами на грузовую трассу».

Сенатор призадумался. Чужеземец оказался ловок и увертлив. Вел себя так, будто вырос в большом городе. «Откуда он явился? Из Афин или Александрии? Лишь эти города по числу жителей могут равняться с великим Римом. Нет, тогда бы он знал греческий язык. А если… если знает? И никакой он не чужеземец, а один из сотен шныряющих по городу доносчиков?»

Сенатор откинулся на подушки и приказал рабам идти побыстрее. Процессия вывернула на площадь, со всех сторон окруженную величественными зданиями. Впрочем, Максим не сразу осознал, что попал именно на площадь. Свободного пространства здесь почти не было: колонны и статуи, статуи и колонны. Между ними текли бесконечные людские потоки.

Сенатор повелел остановиться возле одного из храмов — белые ступени вели к позолоченным дверям. Сенатор взошел по ступеням. Максиму и остальным пришлось дожидаться у входа.

Максим поднес ладонь к глазам. Рим! Короткое и звонкое слово, точно удар меча по щиту. Стоило произнести его, перед глазами вставали сцены из фильмов «Битва за Рим», «Падение Римской империи», «Камо грядеши», «Спартак», «Клеопатра». Максим нетерпеливо озирался, стараясь понять, насколько создатели фильмов приблизились к истине.

В студенческие годы ему довелось водить приятелей-москвичей по Ленинграду. Разглядывая стрелку Васильевского острова, или Эрмитаж, или храм Спас-на-Крови, они сдержанно замечали, что «все это знакомо, только на открытках выглядит наряднее».

Рим тоже казался Максиму смутно знакомым. Квадрига[8] на крыше одного из храмов напоминала квадригу Александринского театра. Колонна, украшенная носами кораблей, могла считаться сестрой Ростральных колонн Васильевского острова. Небольшая арка вызывала в памяти образ Нарвских ворот. Портики[9] храмов казались уменьшенными копиями преддверия Исаакиевского собора.

Но одно Максим вынужден был признаться: Рим был прекраснее не на картинках, а в яви. «Разумеется, он ведь не забит машинами и не изуродован рекламными щитами».

Храмы тесно соседствовали друг с другом. Солнечный свет придавал мраморным стенам теплый, золотистый оттенок. Вдали на холмах виднелись другие храмы и дворцы.

Тут Максим впервые призадумался, в какое время попал. Древний Рим просуществовал более десяти веков. Точных дат Максим не помнил, но один факт запал в душу: последнего императора звали так же, как и основателя Рима: Ромул.

«Надеюсь, полчища вандалов[10] вторгнутся еще не сегодня?»

Нет, в самом деле, любопытно: застал он расцвет или закат империи? От этого зависит его судьба. Одно дело — жить в процветающей стране, и совсем другое…

Как узнать — если не точный год, то хотя бы век? Расспросы не помогут. Во-первых, он не знает латыни. Во-вторых, здесь наверняка не принята система счета от Рождества Христова. В-третьих, насколько он помнит, римляне обозначают года по времени правления тех или иных консулов[11].

«Стоп. Раз существуют весталки, то Рим еще языческий. Нужно выяснить, кто нынче император». Максим не сомневался, что попал во времена Империи, а не Республики. Слишком выразительна была фигура в мраморной ложе. Конечно, он не помнит всех римских правителей. Но вдруг услышит знакомое имя?

Надо расспросить бестиария.

Максим повернулся и обнаружил, что бестиарий расположился на ступенях, в тени колонны. Сидя в холодке, с интересом наблюдал, как Максим топчется на солнце. Перехватив взгляд актера, бестиарий указал на небо и непочтительно постучал пальцем по голове.

— Ты прав, — сказал Максим, присаживаясь рядом и тыльной стороной ладони вытирая лицо. — Жарко.

Бестиарий хмыкнул, что, вероятно, означало: «Неужели?! А я думал — стужа».

— Слушай, — начал Максим. — Слово «Цезарь» ты должен понять.

И он медленно, по буквам повторил:

— Ц-Е-З-А-Р-Ь.

Бровями изобразил вопрос.

Бестиарий смотрел с возрастающим любопытством, но молчал. Максим почесал в затылке, припомнил споры московских и ленинградских латинистов и произнес иначе:

— Кесарь. К-Е-С-А-Р-Ь.

Бестиарий явно не понимал. Максим вскочил на ноги, энергично взмахнул рукой, прошелся по ступеням, небрежно кивая головой направо и налево. Остановился, склонил голову набок, точно внимая восторженному реву черни. (Копировал Михаила Ульянова в «Антонии и Клеопатре».) Посмотрел на бестиария — сообразил?

Бестиарий сообразил, да, видно, что-то не то. Повернулся спиной. Зато рабы сенатора глядели на Максима во все глаза. И не просто глядели, а тревожно перешептывались.

«Надеюсь, не воображают, будто я переодетый властелин? Кажется, у Нерона была привычка бродить по ночам переодетым и колотить встречных. Нерон!» Максим мечтательно прикрыл глаза. Вот при ком сладко жилось актерам!

Он никогда не понимал, почему римляне, охотно смотревшие пьесы и не менее охотно их сочинявшие, презирали актеров. Один Нерон воздал должное их адскому труду. Потому что сам вышел на подмостки и понял, каково это — говорить с залом. Никогда актеры не были в такой чести, как при императоре Нероне.

Максим с размаху сел на ступеньки. Нет, он все-таки непроходимо глуп. Сам же сегодня побывал в Колизее. А Колизей построили уже после смерти Нерона, при Флавиях.

Как бы узнать, давно ли это случилось?

Максим хлопнул бестиария по плечу, заставив обернуться. Нарисовал в воздухе круг — арену. Выхватил из ножен воображаемый меч. (В конце концов, «Спартака» смотрел не единожды.) Продолжить не успел. Кулак бестиария угрожающе взметнулся в воздух.

Максим заключил, что понимает древних значительно лучше, чем они его. Бестиарий, потрясая кулаками, объяснял, почему в нынешнем бою потерпел поражение. И как намерен обойтись со всяким, кто поставит под сомнение его доблесть.

Максим безнадежно махнул рукой. Постоял, покачиваясь с пятки на носок. Затем, издав короткое восклицание, устремился вниз по ступенькам.

«На Форуме[12] непременно должна быть статуя императора!»

Следовало обойти площадь, внимательно рассмотреть изваяния. Максим нырнул в людской поток. Ему достаточно часто приходилось бывать в толпе, чтобы усвоить главный закон: не сопротивляться. Подхваченный потоком, он медленно двигался по площади. Задержался у высокого дерева. Кажется, это было единственное дерево на Форуме. Подле него возвышался бронзовый жертвенник. Максим тщетно пытался понять, чем дерево славно. У горожан оно явно не вызывало любопытства. Зато чужеземцы — их легко было отличить по покрою одежд — стояли, раскрыв рты. Бойкий курчавый паренек что-то рассказывал двум персам (или парфянам? Кто еще мог носить завитые мелкими кольцами иссиня-черные бороды?). Прозвучало имя «Ромул». Максима осенило. Вероятно, смоковница была посажена самим основателем Рима. Чернобородые иноземцы рвались задавать вопросы, но паренек уже умчался вперед. Подобно всем экскурсоводам предпочитал краткость.

Отойдя от дерева, Максим приблизился к ряду изваяний. Неторопливо переходил от одного к другому, вглядывался в мраморные и бронзовые лица. Увы, они казались совершенно незнакомыми. Надписи на постаментах помогали мало. Обо всех этих Дидиях, Туллиях, Серториях он никогда ничего не слышал.

Наконец его терпение было вознаграждено. Максим узрел мраморный бюст. Массивное лицо, высокий лоб, широкие дуги бровей, крупный нос, вьющиеся, коротко подстриженные волосы. На полных губах мягкая улыбка. Император Тит Флавий.

На третьем курсе Максиму пришлось сыграть эту роль — в студенческой постановке «Тита и Береники». Автор пьесы уверял: главное, чем знаменит император, — неудачами в личной жизни. Максим не согласился с подобной трактовкой и приналег на сочинения историков. Выяснилось, что Тит прославился прежде всего как покоритель Иудеи.

Сейчас Максим отчаянно сожалел, что не проявил больше прилежания. Кажется, Тит правил недолго. Хорошо бы припомнить — в каком году умер? Или здравствует и поныне? Неужели правящему императору возведен столь незаметный памятник? Впрочем, Тит, кажется, был скромен.

Максим пятился, не в силах оторвать взгляда от изваяния. Казалось, встретил доброго знакомого. «Кто наследовал Титу Флавию? Его брат Домициан. А Домициану? Не помню… Но где-то вскоре к власти приходит Траян. Надо посмотреть, поставлена ли уже знаменитая колонна Траяна?»

Тут он ударился спиной о нечто массивное и незыблемое. Обернулся. Уперся взглядом в гранитный постамент. Запрокинул голову. Увидел нависшие над головой конские копыта. Максим подался назад, стараясь окинуть взглядом и всадника, и коня. Золотое изваяние горело на солнце, слепило глаза. Лицо всадника невозможно было рассмотреть, Максим видел только очертания фигуру. Немного лучше обстояло дело с конской мордой: он разглядел раздувающиеся ноздри и огромные глаза. «Нет, кони Клодта непревзойденны», — постановил Максим.

Однако его больше занимал всадник. Опустив глаза, актер прочитал надпись на постаменте:

— Домициан!

Кажется, Максим воскликнул это вслух, потому что несколько человек оглянулись. Он поспешно отошел от изваяния.

В мраморной ложе он видел Домициана. Грузный человек в пурпуре и золотом венце — император Домициан. В этом Максим не сомневался ни мгновения. Из сочинений Светония помнил точно: после убийства Домициана все его статуи были уничтожены.

«Значит, кончается первый век новой эры».

Максим так сосредоточился на своем открытии, что двинулся не в ту сторону. Сообразил это, лишь оказавшись на противоположном конце площади. Поспешил назад, к храму.

Ни носилок, ни сенатора, ни рабов, ни бестиария на прежнем месте не было.

Максим с необычайным проворством взбежал по ступеням, торопясь оглядеть площадь. Удаляющейся процессии не обнаружил. Искать было бессмысленно. Они могли скрыться в любом переулке.

Максим опустился на ступени. Только теперь почувствовал, что смертельно устал, голоден, задыхается от жары и умирает от жажды. Потер рукой лоб. Да, он знал точно, что находится в Риме конца первого века новой эры. Открытие не доставило радости. Почти двадцать веков отделяли его от родного дома.

Есть ли надежда вернуться? Пролегай между ним и домом тысячи километров, Максим немедленно пустился бы в путь.

Как преодолеть время, он не знал.

Впервые за весь день у него появилась возможность обдумать свое положение. Один — в чужом мире. Без друзей, без денег, без крыши над головой. Языка не знает. Возможного покровителя потерял. Как выжить?

Максим разгневался. В любимых научно-фантастических романах герои отправлялись в прошлое, тщательно подготовившись. И не забывали захватить с собой Машину Времени. А его забросили на двадцать веков! Да еще прямо на арену, в пасть львам! «На роль мученика я не нанимался!»

Он возмущенно осмотрелся по сторонам. Увы, адресовать протест было некому.

Оставалось думать, как спастись.

Имени сенатора он даже не слышал. Где искать его — понятия не имел. Зато мог разыскать весталку. Максим поморщился. Просить заступничества женщины? Как-то неловко. Но другого выхода нет. «Ладно, при случае совершу для нее подвиг».

Он попытался оживить в памяти все, что слышал о Весте и весталках. Римляне почитали эту богиню превыше других. Служили ей непорочные девушки. Кажется, поддерживали в храме священный огонь. За нарушение обета безбрачия весталок ждала страшная казнь, Максим не помнил — какая именно.

«Весталки, наверное, обитают при храме. Вперед, на поиски храма Весты».

Он встал и со вздохом затянул пояс потуже. Ничего не имел против осмотра достопримечательностей, но только — на сытый желудок. К счастью, святилище Весты отыскалось почти сразу. Маленькое, круглое, белокаменное. К дверям вели три ступени, Максим перешагнул их разом.

Двери были крепко заперты. Максим недоумевающе осмотрелся. По ступеням других храмов непрерывно сновали люди: в одиночку и целыми процессиями, с богатыми подношениями в руках.

К входу в святилище Весты никто не приближался. Максим безнадежно подергал тяжелое бронзовое кольцо. Двери не шелохнулись. Пробегавшие мимо девушки остановились и как-то странно посмотрели на Максима. На его вопросительный жест (как попасть внутрь?) фыркнули и убежали.

Максим спешно ретировался: над ним так же фыркали, когда второпях ворвался вместо мужской гримерной — в женскую. Вероятно, храм Весты был запретен для мужчин.

«Как же найти весталку?»

Помогла случайность. Он увидел, как из двухэтажного здания, стоявшего близ храма, вышла девушка, закутанная в белое покрывало, с белой повязкой на голове. Так была одета и рыженькая весталка в цирке! Вероятно, весталки жили в этом доме.

Девушка села в ожидавший ее паланкин. Небрежно махнула рукой, подавая знак рабам. Следом за паланкином поспешала вереница служанок. Прохожие почтительно расступались.

Проводив весталку взглядом, Максим решительно развернулся и направился к дверям дома весталок. Переступил порог…

На улице он оказался гораздо быстрее, чем рассчитывал. При этом вышел спиной вперед и с размаху сел на булыжную мостовую. Следом из дверей выскочили три старые мегеры. Глаза их сверкали, пальцы хищно скрючились, волосы развевались, точно змеи. Максим молча хлопал глазами. Старухи шипели. Прохожие хохотали.

Выбранившись вволю, старухи угомонились и вернулись назад. Перед тем каждая метко плюнула святотатцу под ноги. Двери захлопнулись, и слышно было, как изнутри яростно задвинули засов. Максим поднялся, отряхнулся и побрел прочь.

Напился он из фонтана, там же умылся. Нестерпимо хотелось есть.

Он что-то читал о бесплатных раздачах беднякам, но где и как происходят раздачи, понятия не имел. Да и стыдно было протягивать руку за подаянием. «Нет, нужно придумать другое».

Близился вечер. Максим смотрел на громады розовых облаков, на порозовевшие мраморные колонны. «Лучше всего закат на Форуме описан у Сенкевича».

Стоп! Максим даже привстал. А что, если довериться классикам? Сенкевич не пожалел патоки для описания первых христиан. Может быть, они и впрямь наделены исключительными добродетелями? А если при этом обладают и толикой юмора… Кажется, их тайный знак — рыба?

Следующие полчаса Максим рисовал рыб. Обмакивал палец в воду и чертил на парапетах фонтанов. Царапал каким-то камешком на булыжниках мостовой. Изображал руками в воздухе.

Прохожие пожимали плечами и проходили мимо. Иногда останавливались и глазели, ожидая продолжения картины. Максим выбивался из сил. «Чтобы в такой толпе не нашлось ни одного христианина! Безобразие!»

Темнело. Стремительно, как и всегда на юге. Максим терял надежду, но не сдавался. И упорство его было вознаграждено. Какой-то человек неопределенных лет, с неопределенного цвета волосами и в такого же неопределенного оттенка туники, вдруг понимающе кивнул и хлопнул Максима по плечу. Взмахнул рукой, предлагая идти следом. Максим бросил камешек, которым рисовал, и медленно распрямился. Незнакомец благожелательно улыбнулся, продемонстрировал отсутствие двух передних зубов. Дохнул винными парами.

Видя, что Максим медлит, незнакомец схватил его за руку и повлек за собой. Потрясенный обликом первого встреченного христианина, Максим не сопротивлялся. Они все глубже погружались в лабиринт узких улочек.

Максим размышлял об отрыве литературы от жизни.

Спустя несколько минут он вынужден был признать, что напрасно усомнился в классике!

Запах рыбы чувствовался издалека. Смело можно было сказать, рыбой провонял весь квартал. Незнакомец втолкнул Максима в какую-то дверь, и сам вошел следом.

Ошибиться было невозможно. Максим попал в обычную таверну. В печи горел огонь, над большими глиняными сосудами поднимался пар. Возле печи суетились женщины, что-то помешивали, подсыпали травы. На больших сковородах жарилась рыба.

Пахло рыбой, прогорклым маслом и кислым вином.

Трепетали язычки пламени в светильниках. В полутьме видны были фигуры, расположившиеся на скамьях за длинными столами.

Нечаянный благодетель оказался не христианином, а завсегдатаем кабака. Что-то весело объяснил хозяину, указывая на Максима. Хозяин с ног до головы оглядел Максима и потер кончик большого пальца о кончики среднего и указательного. Жест не оставлял сомнений — хозяин требовал платы вперед. Максим мгновение размышлял о древности некоторых жестов. «Если вернусь, напишу монографию».

Посмотрел на благодетеля. Благодетель посмотрел на Максима и подмигнул. Несомненно, рассчитывал поужинать за его счет. Максим вздохнул, стянул через голову театральный доспех — верхнюю тунику, разрисованную серебряными чешуйками. (Успел подметить: римские бедняки носили грубошерстные одежды, в полотняные наряды только знать облачалась. А его туника, хоть и небрежно окрашенная, была полотняной.) Максим подал невзрачную одежонку хозяину. Тот пренебрежительно отмахнулся и случайно задел тунику рукой. Тотчас выражение лица его изменилось, пальцы хищно вцепились в протянутую одежду.

— Не сомневайся, — усмехнулся Максим, — полотно лучшей выделки.

Перемигнулся с благодетелем. Тот, несомненно, умел торговаться лучше, и вот уже они сидели за столом, уставленным всякой снедью. Здесь была жареная рыба, и вареная баранья голова, обильно приправленная чесноком и луком, и печеные орехи, и бобы, и овощи, сдобренные соусом из вина и перца, и грубый черный хлеб, и, конечно, кувшин вина.

Максим налегал на еду, благодетель — на вино. При этом Максим спрашивал названия некоторых предметов, благодетель отвечал, и к концу ужина актер усвоил слов двадцать. Из-за стола они поднялись закадычными друзьями.

— Устроишь на ночлег? — спросил Максим, выразительно подкладывая руку под щеку.

Благодетель энергичным кивком дал понять, что спать еще не время. Указал на двери: «Вперед!» Заинтригованный Максим направился следом.

Уже совершенно стемнело, и Максим не представлял, в какую часть города они направляются. Благодетель явно спешил. Прибавлял и прибавлял шаг.

Вскоре Максиму показалось, что он слышит гул толпы. И в самом деле, народу на улице становилось все больше. Благодетель неуклонно продвигался вперед, Максим старался не отставать. Через несколько минут они оказались у огромного здания, окруженного народом. Максим был уже достаточно опытен, чтобы признать в здании цирк. По всей видимости, это был тот самый Большой цирк[13], описанный Джованьоли. Чернь ждала, когда весталки, магистраты[14], сенаторы займут свои места и двери распахнутся для остальных. Максим был сыт представлениями по горло, о чем и собирался сообщить благодетелю. Но тут он подумал, что если с Сенкевичем и христианами вышла осечка, то, может, с Джовальоли промаха не будет.

Изо всех сил работая локтями, Максим следом за благодетелем проталкивался к дверям. Двери распахнулись, и началось нечто невообразимое. «Штурм электрички воскресным вечером». Максим споткнулся, но, к счастью, устоял на ногах. В такой толчее был бы немедленно раздавлен.

Максим рвался вперед, к лучшим местам. Благодетель его опередил. Когда Максим, прыгая через две ступеньки, настиг его, благодетель лежал на скамье вниз лицом, стараясь занять как можно больше места. И получал тумаки от двух разъяренных оборванцев, метивших, бесспорно, на те же места. Благодетель держался стойко. Намертво впился в скамью, так что никакие тычки и рывки не могли сдвинуть его с места.

Максим гаркнул во все горло и ударил ближайшего оборванца по плечу. Увидев, что подоспела помощь, соперники сдались и, ворча, удалились. Благодетель приподнялся, потирая ушибленную спину. Максим уселся рядом с ним.

Сотни факелов озаряли цирк. Арена представляла собой не круг, а прямоугольник, закругленный с одного конца. Посередине тянулся длинный мраморный хребет, уставленный изваяниями, жертвенниками, высокими колоннами.

Максим поискал глазами весталок, но не нашел. Либо их не было в цирке, либо сидели на противоположном конце.

Все скамьи вокруг были заняты. Вскоре появилась пара горожан. Весьма зажиточных, судя по плащам, расшитым золотом. На лицах обоих выражались досада и нетерпение. Вероятно, это были богатые вольноотпущенники, не имевшие права на почетные места и не успевшие устроиться поближе к арене. Благодетель окликнул их и тут же, за несколько монет, уступил оба места.

Затем они с Максимом поднялись на самый верх, где собрались неудачники, не успевшие захватить или купить себе хорошие места. Благодетель, сияя — похоже, горожане проявили небывалую щедрость — разложил монеты на ладони. Максим разглядывал деньги, одобряя реализм повествования Джованьоли.

На монетах был отчеканен профиль Домициана. Благодетель, тыча заскорузлым пальцем в монеты, что-то говорил. С немалыми усилиями Максим сообразил, что самая крупная серебряная монета называется сестерций. Ей равны четыре медных асса. В свою очередь, асс равен четырем медным квадрантам, «четвертинкам».

Благодетель честно поделил выручку. Максиму достались четыре асса и еще два квадранта. Он попытался выяснить, что можно купить за один квадрант. Благодетель принялся объяснять. Разводил руками, будто плыл, размахивал кулаками, словно бился, съеживался, как от холода и томно обмахивался растопыренной пятерней, точно от жары. Затем показал, что зачерпывает полные горсти воды и выплескивает на себя.

Максим догадался. Термы! Римские бани!

На память пришла случайно прочитанная статья. Ученые, обнаружив величественные руины, спорили: это остатки дворца или храма? Оказалось, общественных бань. Перед глазами встало видение просторных залов с мозаичными полами и чашами бассейнов. Получалось, ванны с горячей и холодной водой, парилку, сады, гимнастические залы можно было получить за самую мелкую монету?!

Максим вспомнил, сколько стоит мытье в обычной районной бане, не говоря уже о сауне с бассейном. «В жизни древних римлян есть свои преимущества».

Он уже знал, где проведет следующий день. В термах.

Поблагодарил благодетеля. Тот страшно изумился, узнав, что Максим не намерен смотреть представление. Яростно жестикулируя, принялся живописать кровавые схватки, конвульсии умирающих, торжественный марш победителей… Максим остался глух к соблазну.

Состязания должны были тянуться до самого утра. Максим решил переночевать где-нибудь на ступенях храма или в садах (есть же в Риме сады?!). Благодетель, несколько раз стукнув себя в грудь, повторил:

— Тит Вибий.

Пояснил: когда солнце клонится к закату, его всегда можно найти на Форуме. Максим спросил дорогу к Форуму. Благодетель объяснил, как мог. На том и расстались.

Актер зашагал в указанном направлении. Монеты сжимал в кулаке — спрятать их было некуда. О недостатках освещения улиц говорить не приходилось. Недостатки отсутствовали вместе с освещением. Несколько раз Максим слышал крадущиеся шаги за спиной, однажды дорогу заступили какие-то люди. Максим не сбавил шага, и они попятились. В ту ночь он проникся странной уверенностью, что храним судьбой. В самом деле, судьба или рок — назови, как хочешь — забросили его почти на двадцать веков в прошлое. Наверное, не для того, чтобы прикончить в первые же сутки.

Вскоре Максим обогнул Палатинский холм (ошибиться не мог: благодетель несколько раз повторил «Палатин», к тому же на фоне звездного неба угадывались очертания дворцов), улыбнувшись, прошел мимо дома весталок и храма Весты и вновь оказался на Форуме.

Не один он искал ночлега. Какие-то тени бродили среди колонн, несколько человек растянулись прямо на ступенях, накинув на голову края плащей. Максим решил последовать их примеру. Оказалось — холодно. Не доставало шерстяного плаща, в который можно было бы завернуться.

Максим поднялся и поплелся дальше, не особенно задумываясь, куда идет. Набрел на лестницу с крутыми высокими ступенями, начал подниматься. Полагал, лестница ведет на один из холмов. «Может, посчастливится наткнуться на какой-нибудь сад, или газон, или просто дерево с развилкой?» Глаза слипались. Максим споткнулся обо что-то мягкое. Взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, нечаянно разжал кулак, монеты со звоном запрыгали по ступенькам. Максим и внимания не обратил — не до того было.

На ступенях лежал человек. Лежал вниз головой, без движения. «Споткнулся в темноте, разбился?!» Максим взял его за руку. Рука была еще теплой, но пульс не прощупывался. Максим с трудом перевернул упавшего. Глаза его были открыты. На шее темнела удавка. Максим резко выпрямился. Прежде, чем успел опомниться, послышались шаги и появились солдаты.

«Что, и здесь стражи порядка поспевают сразу после преступления?» Солдаты оказались рядом и, не медля ни секунды, схватили Максима за руки. Его приняли за убийцу! «Попасть в далекое прошлое — ради чего? Чтобы ответить за убийство, которого не совершал?» Такую шутку судьба могла сыграть с ним и дома.

Между тем ни один солдат даже не наклонился, чтобы рассмотреть убитого. Похоже, они прекрасно знали, что именно здесь произошло. Вывели Максима наверх. Там, поджидая, стоял еще один воин. Судя по гребенчатому шлему — начальник. Один из солдат коротко доложил. Начальник окинул взглядом Максима, резко задал вопрос.

— Не понимаю, — признался Максим.

Солдаты переглянулись, начальник пожал плечами, удивляясь, что схватили чужеземца. Снова прозвучал короткий вопрос.

— Не понимаю, — повторил Максим.

Но именно в это мгновение — понял. «Гемонии». Слово выскочило откуда-то из глубин памяти. Он читал об этом. «Лестница Рыданий». По ней стаскивали в Тибр тела казненных; частенько бросали прямо на лестнице. Оплакать казненных, тем более похоронить — значит, заслужить подобную же участь.

Солдаты вообразили, что он оплакивал казненного преступника. Решают — какой смерти удостоить. Вот начальник пошевелил в воздухе пальцами. Сейчас повелительно взмахнет рукой. Меч со свистом вылетит из ножен…

Максим оказался проворнее. Обдумать ничего не успел. Вероятно, его вела актерская интуиция. Как-то разом вспомнилось, что Домициан был убит заговорщиками. Вспомнились и россказни о том, что насильственную кончину ему предсказали.

Максим вскинул руки к звездному небу — так вскидывали жрецы и прорицатели в кинофильмах. И как будто стал выше ростом. Или это солдаты пригнулись? Простер длань в сторону Палатинского дворца. И снова взметнул ладони к небу. Поднес к глазам, точно держал в руках стеклянный шар и вглядывался в него. Бессильно уронил руки. Шар упал на землю, разлетелся в осколки.

А Максим уже не был прорицателем. Черной тенью крался он вдоль стены. Потом вытащил из-за пазухи кинжал, замахнулся. Человек с гордо запрокинутой головой медленно осел на землю…

Самый глупый из солдат не мог не понять: божественному цезарю грозит опасность!

Измученный прорицатель едва держался на ногах. Начальник бережно подхватил его под локоть. Максим осторожно высвободил руку, распрямился. Указующий жест не оставлял сомнений. Прорицатель должен попасть на Палатин. Немедленно.

Туда и направились. Солдаты уже не были стражами, но — почетным караулом.

Максим постепенно приходил в себя. Он только что избежал смерти. Каким чудом? Вероятно, чудо именовалось «талантом». Позволив себе насладиться такими мыслями, Максим вновь сделался серьезен.

Примет ли его император? Если примет, удовольствуется ли пантомимой? Или потребует назвать имена заговорщиков? А когда не услышит имен… Не пожелает ли казнить прорицателя много изощреннее, чем это сделали бы солдаты?

И потом, неужели императора поднимут среди ночи? Разумеется, нет. Придется дожидаться утра. «Что ж, подремлю часок-другой». Однако происшествие на лестнице отогнало всякий сон. Максим чувствовал себя на диво бодрым.

Солдаты обменялись паролем с часовыми, охранявшими дворец. В их разговоре Максим уловил знакомое слово: «Центурион». Командир центурии — сотни солдат. Значит, воин в гребенчатом шлеме — центурион.

Максим невольно покивал головой. Все правильно. В постановке «Юлия Цезаря» доспехи и вооружение были именно такими. Шлем без забрала, застегивался под подбородком кожаным ремешком. (Максим где-то читал, что по мозоли от ремешка можно определить, долго ли солдат прослужил в легионах[15], ветеран или новобранец.) Красная туника с короткими рукавами. Панцирь — то есть кожаная рубаха с нашитыми на нее металлическими пластинами. Короткий меч на перевязи. Сапоги с открытыми носами. («Сандалии в Риме считаются домашними тапочками», — поучал театральный художник.)

Центурион что-то объяснял часовому. Часовой вызвал командира. Командир сделал два коротких жеста: солдатам — дожидаться на улице, Максим с центурионом — идти следом. «Кажется, на аудиенцию к императору попасть проще, чем на прием к начальнику жэка».

Дворец Домициана был огромен и великолепен. Стражи искоса поглядывали на чужеземца — поражен ли? Максим, как и надлежит прорицателю, сохранял величавое спокойствие. После Эрмитажа да Исаакиевского собора его трудно было удивить размерами и убранством. Больше всего, пожалуй, понравились фонтаны во внутреннем дворе. Струи воды серебрились, двор словно оплели нити лунного света.

«Такие бы декорации к балету „Антоний и Клеопатра“! — размечтался Максим. — А то развесили холстину. Тоже мне, режиссерская находка!»

Покинув двор, они миновали галерею, потом — несколько залов, и перешли подземным коридором в другую часть дворца. Здесь все было меньше: и залы, и коридоры, и окруженные колоннадами дворики. Зато часовых — несравнимо больше.

Затем пришлось ждать в маленькой комнате. Максиму указали на табурет, центурион и второй командир остались стоять. Максим судорожно соображал, что скажет, точнее, покажет императору. Знал: импровизация, конечно, может выручить актера. Однажды. Чтобы не было провала, роль нужно тщательно готовить.

Послышались шаги, голоса, двери распахнулись, и вошел невысокий жилистый человек с выгоревшей на солнце шевелюрой и такими же бесцветными глазами. Следом за ним ввалились пятеро спутников, явно разгоряченных вином и беседой. На плечах — яркие накидки, на запястьях — широкие золотые браслеты. Все пятеро громко смеялись и говорили, перебивая друг друга.

Вошедший первым сощурил глаза на Максима. Актер поднялся. Он был крайне озадачен. Вряд ли воинские доспехи, пусть даже посеребренные и украшенные богатыми рельефами, служили императору повседневной одеждой. Кроме того, император не почтил бы своим появлением незваного гостя. Напротив, потребовал бы Максима к себе.

Белобрысый, рассмотрев Максима, принялся допрашивать воинов. Вероятно, занимал высокий пост — судя по четкости и поспешности ответов.

Насколько Максим помнил, тайной полиции в Риме не существовало. За безопасность цезаря отвечал начальник императорской гвардии. Похоже, именно его Максим и лицезрел.

Центурион прибавил еще два слова, начальник гвардии шевельнул пальцами, и спутники его безмолвно удалились. Вместо них появился раб-секретарь с табличками для письма в руках. Начальник гвардии ногой придвинул табурет, сел, облокотился о колени, опустил подбородок на переплетенные пальцы. Кивнул Максиму: «Говори».

Но на месте Максима был уже граф Калиостро, каким сыграл его Нодар Мгалоблишвили в «Формуле любви». Человек со скорбными глазами провидца, познавшего все несовершенство людской породы. Временами, правда, в глазах вспыхивали насмешливые огоньки, и тогда плавно опускались тяжелые веки.

Начальник гвардии с заметным интересом подался вперед. Максим начал повествование: неторопливо, с легкой скукой бессмертного, пред чьими глазами прошли столетия, предыдущий век был похож на следующий, и в каждом люди истребляли друг друга.

Он взял в руки один из светильников. Поднял на уровень глаз — бережно, благоговейно. Оглянулся, точно слепец, нечаянно прозревший. Вознес светильник над головой, словно благодаря богов. От резкого движения язычок пламени затрепетал. Максим прижал левую руку к груди, будто сердце разрывалось от волнения. Затем приблизил светильник к губам, резко дунул. Огонек погас. Максим медленно повернулся, дрожащей рукой шаря по сторонам, показывая, что перед глазами его сомкнулся вечный мрак.

Аллегория была — ясней некуда. «Светоч может угаснуть». Счесть светочем кого-нибудь вместо императора было бы государственным преступлением.

Начальник гвардии хорошо это понял. Указал на изящные водяные часы[16]: «Когда же мы ослепнем?» Максим покачал головой и меланхолически возвел глаза к потолку: «Оно от меня скрыто».

Белобрысый не унимался. Теперь его интересовало, как Максим узнал об угрозе. Максим подошел к окну и простер руку к звездному небу. В глазах белобрысого промелькнула насмешка, но губы не улыбнулись. По-видимому, он не верил в астрологию, но пропустить заговор боялся.

Смотрел на Максима, не отводя взгляда. Долго смотрел — и как-то странно. Будто пытался что-то вспомнить. Или просто не знал, на что решиться?

Максим по доброте душевной вздумал ему помочь. Кивнул на центуриона, поднял вверх один палец, потом — два, потом — четыре. Советовал увеличить императорскую охрану. Белобрысый ядовито улыбнулся: «Без тебя не догадались бы». Максим величаво повернулся. Свой долг он исполнил. Остальное — чужая забота.

Жест белобрысого означал: не спеши, не так скоро. Велев дожидаться, вышел. Удалился и секретарь.

Центурион и второй командир осмелились пошевелиться. Максим стукнул себя в грудь, назвался:

— Максим.

Вопросительно посмотрел на центуриона.

— Квинт Септимий, — ответил тот.

Максим кивнул на захлопнувшуюся за начальником гвардии дверь.

— Марк Касперий Элиан, — произнес центурион, понизив голос.

Максим запомнил.

Начальник гвардии не вернулся. Вместо него появились двое рабов и, кланяясь, пригласили Максима следовать за ними. Он повиновался и, совершив путь по каким-то галереям и коридорам, попал туда, куда и мечтал. В термы.

Разумеется, это были не императорские купальни, а скромные бани для слуг, но Максим рванулся к воде так, словно пешком одолел Сахару. Сбросил грязную одежду на пол и с головой окунулся в бассейн. Вода оказалась умеренно теплой. Вынырнув, Максим перехватил недоуменные взгляды слуг. Вероятно, перед купанием надлежало натереться маслом или согреться в парильне. Один из банщиков торопливо подал ему мыло. Да, именно мыло, только темного цвета и не слишком ароматное. Максим сумел отмыться дочиста. Рабы знаками объяснили, что ополоснуться следует во втором бассейне с бодряще-холодной водой.

По суетливым движениям прислужников Максим заключил, что велено поторопиться. Его ждут.

Выйдя из бассейна, он получил чистую полотняную тунику — взгляд и обоняние императора ничто не должно было оскорбить.

Максима вновь повели наверх, где его встретил смуглый невысокий человек. Вместе они прошли мимо расступившихся часовых и оказались в покоях, украшенных янтарем и перламутром, жемчугом и слоновой костью. Миновали несколько пустых комнат, остановились возле занавесей, из-под которых струились потоки света. Провожатый откинул занавесь и подтолкнул Максима вперед.

В комнате, кроме известного уже Максиму Касперия Элиана, находился только один человек. Почтительная поза начальника гвардии не оставляла сомнения в том, что человек этот — император. Максим невольно себя поздравил. Первые сутки в чужом мире — и уже беседует с властителем.

Он видел императора в цирке, но хорошенько рассмотреть не успел. Не сомневался, что и Домициан его не узнает: грим смыт, одежда другая. «К лучшему. А то прорицатель и гладиатор в одном лице — смесь небывалая, вызовет недоверие».

С любопытством он взглянул на повелителя империи.

Максим понятия не имел, в каком возрасте погиб Домициан, но почему-то воображал императора дряхлым старцем. Сидевший же перед ним мужчина был немногим старше сорока лет. Грузный, с худым лицом, обрамленным редеющими волосами. С приторной улыбкой на губах, с капризным, подозрительным взглядом.

Облачен Домициан был в длинную пурпурную тунику и белую тогу. «Не похоже, что императора внезапно разбудили. Скорее всего, вернулся из цирка, с ночного представления».

Домициан переменил позу. Теперь он полулежал на кушетке, опираясь на расшитые золотом подушки. Подле ложа стояли курильница с благовониями и невысокий столик, на который были небрежно брошены полуразвернутые свитки.

У стены в ряд располагались несколько изваяний — самого императора, Юпитера (судя по золотым молниям в руке), Афины-Минервы (судя по копью и шлему) и какой-то юной дамы со вздернутым носиком и пышной прической из мелкозавитых волос.

Все это Максим заметил краем глаза — внимание сосредоточил на императоре. Домициан ему решительно не понравился.

Однако и на лице императора отразились удивление, смущение, недовольство, раздражение, а потом все сменилось покорностью судьбе. Лишь спустя мгновение Максим догадался, что он здесь ни при чем.

Порог переступила высокая полная женщина с крупными чертами лица и пронзительным взглядом. Максим отметил, что это совсем не та дама, чье изваяние украшало императорские покои.

Домициан явил на губах лицемерную улыбку. Касперий Элиан как-то потускнел. Оба приветствовали вошедшую. Император — расслабленным движением руки, Элиан — коротким жестом военного салюта.

Максим поклонился. «Несомненно — императрица. А кто же та, со вздернутым носиком? Домициан отважен… или неумен. При такой жене нельзя любоваться изваянием другой дамы».

Супруга императора прошествовала через всю комнату и опустилась в кресло черного дерева. Как отметил Максим, ее никто не приглашал. Но никто и не посмел воспротивиться.

Императору оставалось сделать вид, будто он только и ждал жену — для начала совета. Императрица скрестила руки на груди и милостиво кивнула Максиму.

Он счел кратчайший путь наипервейшим. Молча провел ребром ладони по горлу. Жест не допускал двойных толкований. Император, неприятно пораженный, приподнялся на локте. Бесспорно, Касперий Элиан его подготовил, но… Предсказание, в конце концов, — не уведомление о заговоре. Точность не нужна, напротив. Каждого ждет могила, но мало любителей готовиться к ней заранее. Кто жаждет узнать, что предстоит безвременная кончина? Заговор можно раскрыть, а с предсказанием не поспоришь. Предсказанию следует быть туманным, допускать различные толкования.

Максим обнаружил, что Домициан наделен чувством юмора. Он никак не желал понять, кому именно грозит беда. В страшной тревоге указывал то на жену, то на Элиана, перечислял какие-то имена — несомненно, особ значительных и уважаемых.

Императрица, сидя в кресле, наслаждалась сценой. Касперий Элиан утирал пот со лба — видимо, знал, чем может завершиться подобное веселье, — и все пристальнее вглядывался в лицо прорицателя. Максим скорбно и строго качал головой. Вскоре это ему надоело. Сделав шаг вперед, указал на статую императора.

Домициан тотчас перестал улыбаться.

Начальник гвардии повернулся к Максиму. Принялся допытываться, какая именно смерть грозит императору.

Проще всего было изобразить, что цезарь пригубит отравленное вино, но Максим вовремя спохватился. На Лестнице Рыданий он показал солдатам человека, занесшего кинжал. Несомненно, воины поведали об этом Элиану.

Максим сделал вид, будто вытаскивает из-за пазухи нож, пальцем пробует остроту лезвия. Император переглянулся с начальником гвардии. Последний потребовал, чтобы Максим назвал имя убийцы.

Прорицатель заупрямился. Звезды предупреждают об опасности, но не называют имен.

В комнате воцарилось зловещее молчание. Ни император, ни начальник гвардии не верили в астрологию. Оба полагали: чужак проник в чью-то тайну. Знает имя злоумышленника.

Элиан снял с шеи тяжелую золотую цепь, покачал на ладони. Вторую ладонь выразительно опустил на рукоять меча. Посмотрел на Максима: «Выбирай».

Актер снова прикоснулся к глазам: «Не вижу». Домициан неожиданно улыбнулся, отдал короткое повеление Элиану. Тот в свою очередь дернул губами и положил руку Максиму на затылок. Заставил повернуться — точно осматривая ряды людей: потребовал, чтобы прорицатель отыскал и показал заговорщиков.

Максим без особого восторга подумал, как же от него станут добиваться покорности?

С места поднялась императрица. Лицо ее выражало досаду. «Прорицатель не глуп, сказал все, что хотел. Со временем, возможно, сказал бы больше. Под пыткой либо смолчит, либо солжет». Она в упор посмотрела на императора. Домициан не успел ответить на ее взгляд. Начальник гвардии внезапно схватил Максима за плечо и что-то воскликнул. Император недоуменно приподнял брови.

Тут Максим с величайшим изумлением обнаружил, что Касперий Элиан онемел. Превратился в чужеземца, ни слова не понимающего по-латыни. С чего бы иначе принялся объясняться жестами?

Он вскинул руку, точно загораживаясь от яркого света. Потом медленно опустил и растерянно огляделся по сторонам с видом человека, шагнувшего на яркий свет из темноты и не понимающего, где он находится. В лице его читался страх, изумление и крайняя растерянность. Он оглядывался по сторонам, словно озирал несметную толпу, и прислушивался, будто пытался различить отдельные слова в неясном гуле.

Максим узнал.

Узнал самого себя, стоящего на арене цирка!

Конечно, Элиан тоже был в Колизее. Видел невероятное представление. Память начальника гвардии оказалась лучше памяти императора. «Вот почему так пристально меня разглядывал! Теперь напомнил властелину»…

Элиан продолжал выразительно хлопать глазами.

Максим оскорбился. «Зачем же утрировать? Я выглядел совсем не так глупо. И вовсе не трусил. Ну, если только чуть-чуть… Да и вообще, отправить бы Элиана веков на двадцать в будущее! И посмотреть, как станет озираться!»

Между тем вмешалась императрица. Представление она пропустила и жаждала выяснить подробности.

Тут Элиан себя показал. Вернее, показал многих. Ловко изобразил какого-то зрителя, от напряжения скосившего глаза и высунувшего язык; служителя арены, застывшего с копьем наготове. Почтительным взмахом руки обрисовал великого цезаря. Не забыл и самого себя: поза строга и безупречна, взгляд ясен и тверд, устремлен к арене. По ровному белому песку несется разъяренный лев…

Императрица переводила взгляд с начальника гвардии на Максима. Сам актер застыл, приоткрыв рот. Давно не испытывал такой зависти. Давно не видел столь великолепной импровизации (не считая, конечно, собственного вдохновенного исполнения).

Элиан был львом, был бестиарием, был и гладиатором-новичком. Максим словно воочию видел, как лев осел на задние лапы, как споткнулся и растянулся во весь рост незадачливый бестиарий и как вертелся на месте, не зная, против кого сражаться, гладиатор-новичок. Элиан явно стремился подчеркнуть комическую сторону битвы, вместо героической, но сыграл великолепно. «Такой талант пропадает зря! — негодовал Максим. — Элиан не подозревает об истинном своем призвании!»

Начальник гвардии безупречно продемонстрировал странный способ боя, избранный новичком. Странный, но победоносный! Императрица захлопала в ладоши. Максим слегка поклонился, полагая, что аплодисменты заслужил не только Элиан.

И тотчас оказался под перекрестьем взглядов. Императрица, император и начальник гвардии молча смотрели на него. В глазах троих читался один вопрос: «Откуда взялся этот прорицатель-гладиатор?»

Максим честно все объяснил. Сколько знал сам, столько им и сказал. Точнее, показал. Воздел руку вверх: мол, свалился с неба.

Как это часто и бывает, честность успеха не имела. Ему никто не поверил.

Снова наступила тишина. Максим перевел дыхание, готовясь к новому допросу. Домициан хлопнул в ладоши. Актер невольно напрягся, но в комнату проскользнула всего лишь рабыня, погасила светильники и отодвинула занавески на окнах.

Оказывается, наступило утро. Золотистый свет вливался в комнату. На стенах и полу обозначились легкие тени.

Император отдал какое-то приказание Элиану. Начальник гвардии коротко наклонил голову. Оба посмотрели на Максима. Их взгляды истолковывались легко. «Узнай, кто этот предсказатель». — «По косточкам разберу».

Императрица направилась к дверям. На пороге оглянулась. Вот ее взгляда Максим не сумел расшифровать.

Максима сопровождали двое солдат. Теперь уже именно стража, а не почетный караул. Отвели в маленькую комнату, где не было ничего, кроме низкой кушетки.

Оставшись в одиночестве, Максим прежде всего попытался протиснуться в крохотное оконце. Это ему не удалось и, возможно, к лучшему: вниз уходила гладкая стена, облицованная мрамором. Комната располагалась на высоте примерно четвертого этажа.

У дверей стояли часовые. Путь к бегству был отрезан.

Тогда Максим решил поступить наиболее разумно и — раз уж ему дается такая возможность — спокойно выспаться. Повалился на кушетку. Перед сном хотел повторить слова, которым обучил его благодетель, но в голове вертелось почему-то только: «Memento mori — помни о смерти». С этой утешительной фразой он и уснул.

Когда Максим открыл глаза, красноватые лучи все так же проникали в комнату. Он вообразил было, что проспал не дольше нескольких мгновений. Но, судя по тому, как отдохнул и проголодался, солнце клонилось к закату. Шли вторые сутки его пребывания в Древнем Риме.

Перевернувшись на спину и закинув руки за голову, Максим попытался обдумать свое положение. Нашел, что оно не так уж плохо.

Неведомо как — без предупреждения, без подготовки — он попал в прошлое. Оказался в чужом мире, отделенном от его собственного почти двадцатью веками.

И не сошел с ума, не впал в отчаяние. Уцелел на арене, спасся на Лестнице Рыданий. Избежит гибели и в императорском дворце!

До этой минуты ему везло. Нет, одним везением не объяснишь. Выручало актерское ремесло.

Максим рывком отбросил покрывало, сел. Не напрасно он следовал призванию, поступая в институт. Не напрасно отказался играть уголовников, ждал настоящих ролей. Вот и пришла — главная роль его жизни.

Нет, он не смеет роптать на судьбу. Представить только, каково пришлось бы в Древнем Риме программистам, или космонавтам, или даже шоферам!

Услышав шаги, Максим вскинул голову. Дверь отворилась. Худенький юноша поманил актера за собой. Вскоре они оказались в уже знакомой Максиму бане для слуг.

Плескаясь в бассейне, актер размышлял, кто бы пришелся «ко двору» в древнем мире.

«Художники и скульпторы… Те, разумеется, кто творит в традиционной манере. Здравомыслящие римляне абстракцией не увлекался».

Выбрался из бассейна, завернулся в поданный ему кусок полотна, присел на скамью. «Искусство здесь в почете. Римляне охотно переняли бы у наших поэтов секрет рифм, у музыкантов — нотную грамоту».

Раб опустился на колени, желая помочь ему обуться. Максим отстранил его. «Спасибо, я не калека». Перехватил удивленный взгляд. Заметил, что раб украдкой пощупал ремешки на искусственной кожи — актер все еще носил театральные башмаки.

«Математики и географы принесли бы в этот мир свои познания… Военные сказали бы новое слово в тактике и стратегии… Наверняка нашли бы работу столяры, плотники, каменщики… Врачи и учителя»…

Максим поднялся, натянул тунику. Чувствовал себя свежим и бодрым, готовым к любым испытаниям. Последовал за худеньким проводником обратно.

В комнате уже были зажжены светильники. В центре, на трехногом табурете восседал маленький смуглый человечек, накануне провожавший актера в императорские покои.

Резким, отчетливым голосом человечек произнес свое имя:

— Гефест.

Максим невольно фыркнул. «Римляне дают рабам имена богов!» Человечек строго поглядел на него. Максим сделал серьезное лицо и в свою очередь назвался. Гефест недоуменно сдвинул брови, удивленный, что чужеземец носит римское имя.

Затем все так же громко и внятно произнес несколько фраз. Как показалось Максиму — на разных языках. Актер ответил пожатием плеч. Гефест вздохнул и сокрушенно покачал головой. Указал Максиму на свободный табурет.

Когда актер сел, Гефест подал ему металлическую палочку, заостренную с одного конца и закругленную с другого, а также деревянную дощечку, покрытую воском. «Таблички для письма», — сообразил Максим. Начинался урок латыни.

— Недурно бы сперва подкрепиться, — заметил Максим, поднося сложенные щепотью пальцы к губам и выразительно облизываясь.

Гефест внимательно прислушался к незнакомым словам. Затем строго постучал плоским концом палочки по деревяшке. Вероятно, придерживался мудрости: «Сытое брюхо к учению глухо».

Положил на колени вторую восковую дощечку, острой палочкой процарапал на воске букву и показал Максиму. Произнес:

— А.

Максим хмыкнул и написал на своей дощечке весь алфавит.

Гефест был чрезвычайно поражен. Попытался еще раз заговорить с чужеземцем. Максим дал понять, что алфавитом его познания и исчерпываются. Неожиданно вспомнил одно из слов, которым обучил его Тит Вибий.

— Лео (лев).

Гефест тут же выдавил на воске: «Leo».

— Либум (сырная лепешка).

Учитель тут же изобразил и это слово: «Libum».

— Паллий (плащ).

Гефест уже чертил: «Pallium».

И понеслось: осел — asinus, печать — signum, столб — pila, трактир — taberna, письмо — epistula, соль — sal, теплый плащ — paenula…

Когда учителю с учеником трудно стало объясняться жестами, перешли к рисункам. Гефест схематично изобразил семь холмов, на которых располагался Рим. Прикрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, Максим повторял за учителем:

— Авентин, Палатин, Эсквилин, Виминал, Квиринал, Целий, Яникул.

Затем, наблюдая за его рукой, записывал дни недели:

«Dies Solis, Lunae, Martis, Mercurii, Jovis, Veneris, Saturni». (Дни Солнца, Луны, Марса, Меркурия, Юпитера, Венеры, Сатурна.)

Гефест чертил на табличках: equites — всадник, deus — бог… Максим вдохновенно зубрил слова. Радовался, когда узнавал знакомые: machina — машина, candelaber — подсвечник, bestia — зверь.

Однако его непрерывно занимал вопрос: «Для чего все это понадобилось Домициану?» Ясно, что пройдет несколько прежде чем он сможет хоть как-то объясняться на латыни. «Или идея принадлежит Касперию Элиану? Но не намерен же он заставить императора ждать?!»

Максим поинтересовался, как будет по-латыни «начальник гвардии».

— Praefectus praetorio.

— Префект претория[17], — задумчиво повторил Максим.

Вскоре почувствовал, что буквы начинают плясать перед глазами. Несколько раз крепко зажмурился. Гефест заметил это, смилостивился и завершил урок. Удалился, оставив Максиму восковые таблички. «Спасибо, домашнего задания не задал!» Чуть позже двое рабов забрали табуреты и принесли еду: сырные лепешки, финики, начиненные какой-то сладкой смесью, орехи и вино. По окончании ужина Максим получил воду для умывания и — к величайшему удивлению и удовольствию — зубную щетку и порошок!

Покончив с умыванием, он погасил светильники и подошел к окну. Была середина ночи. Лунный свет заливал кроны деревьев — за дворцом начинался парк. Ветер доносил тонкий аромат каких-то цветов.

Максим прилег на кушетку. Подозревал, что другого такого спокойного дня ему долго не выпадет. Следовало готовиться к новым испытаниям. Прежде всего — выспаться.

На этот раз его разбудили чуть свет. Явился Гефест — без табличек и палочек для письма. Принялся непрерывно подгонять Максима, хотя тот и так стремительно расправился с завтраком — белой лепешкой и горстью оливок.

Гефест распахнул дверь, взмахом руки велел Максиму идти следом. Они чуть не бегом миновали коридор и галерею — актер впервые подметил, что провожатый сильно прихрамывает. Вероятно, за хромоту и получил имя Гефеста — бог огня, если верить мифам, был хромоногим.

Максим пытался запомнить дорогу, но вскоре потерял направление в бесконечных коридорах и галереях. Неожиданно они оказались на открытом воздухе. Сбежали по ступеням. Максим оглянулся. Позади возвышалась громада дворца.

Гефест остановился подле просторных носилок, окруженных мускулистыми телохранителями, и призывно помахал рукой. Максим повиновался и занял место в паланкине. Гефест сел рядом, опустил полотняные занавеси. Тотчас рабы подхватили носилки и скорым шагом двинулись в путь. Максим испытывал некоторое смущение — не привык разъезжать на чужих плечах. Протянул руку, желая отдернуть занавеси.

Гефест издал предостерегающий возглас и сдавил Максиму запястье. Запрет был понятен, но необъясним, как необъяснима и выпавшая на долю обоих честь — путешествие в паланкине. Ни слугам, ни безродным чужеземцам такая роскошь не полагалась.

Вскоре рабы опустили паланкин на землю. Гефест осторожно раздвинул занавеси, прильнул глазом к щели. Затем предложил посмотреть Максиму. Велел соблюдать крайнюю осторожность. Подкрепил слова угрозой, сжав рукоять кинжала, висевшего на поясе. Максим осторожно выглянул в щель и с изумлением обнаружил, что оказался на Форуме. Паланкин стоял возле ступеней какого-то здания. Храма? Дворца?

«Что нам здесь нужно?» Обернувшись к Гефесту, Максим вопросительно поднял брови. Тот жестом посоветовал набраться терпения.

Шло время. Солнце поднималось все выше, в занавешенных носилках стало душно. Максим весь взмок, и даже пергаментное лицо Гефеста покрылось капельками пота. Неожиданно Гефест напрягся. Потянул Максима за плечо, заставил его посмотреть в щель. Выглянул и сам.

По ступеням поднимался невысокий полный человек в белой тоге сенатора. Максим вопросительно обернулся к Гефесту. «Кто это?» Похоже, Гефест готовился задать ему тот же вопрос. Максим пожал плечами и снова прильнул к щели. Теперь по ступеням шествовали уже трое: двое чрезвычайно похожих юношей и мужчина постарше, возможно, их отец. Максим снова обернулся к Гефесту за разъяснениями. Тот, пихнул актера под ребра, велел склониться к щели.

«Отцы-сенаторы» всходили по ступеням. Важные, исполненные достоинства, в белых парадных тогах с пурпурными полосами, в белых туниках. Юноши, старцы, мужчины средних лет. Пожилые негромко переговаривались, молодые смеялись от души.

Возле дверей все почему-то разом мрачнели. В угрюмом молчании переступали порог.

Гефест дернул Максима за руку. Кивком указал на поднимавшихся по лестнице людей. И тут Максима осенило. Вот для чего они с Гефестом спозаранок явились на площадь, затаились в закрытых носилках. Чтобы никого не пропустить! Сенаторы сходились на заседание. Он должен был, оставаться незамеченным, увидеть всех. И указать заговорщиков.

Он сидел, не отрываясь от щели. Смотрел на голубей, кружащихся над крышей, на тени от колонн. Что толку разглядывать сенаторов? Он же не собирается никого обрекать на смерть. Сумеет ли в таком случае сберечь собственную голову? Постарается!

Гефест несколько раз нетерпеливо хватал Максима за руку. Указывал глазами: присмотрись, не тот ли? Максим с досадой выдергивал руку, мотал головой. Гефест угрожающе поджимал губы: «Берегись же, не пропусти».

Поток сенаторов иссяк. Максиму показалось, что гул толпы на площади становился все громче. Послышались крики и рукоплескания. Прибыл император. С ним — рабы, солдаты конвоя, двенадцать лекторов. Свита, правда, осталась на площади. Император в одиночестве поднялся по ступеням.

Он был единственным, кто улыбался, входя в здание.

Двери закрылись. Гефест посмотрел на Максима недобро прищуренными глазами. Актер подавил соблазн указать на Домициана. Отыграл великолепно. Всем своим видом — разворотом головы, пожатием плеч — вопрошал: «При чем здесь я? Убийца не явился».

Гефест поверил. Хмуро потер подбородок. Возвратиться к императору ни с чем? Гефест не хуже Максима понимал, чем это грозит.

Актеру пришла в голову новая мысль. Жестом предложил Гефесту прогуляться по городу: «Может, высмотрю в толпе злоумышленника? Кто сказал, что это сенатор?»

Глаза раба сузились еще больше. Максим небрежно откинулся на подушки. «Как знаешь, возвращаемся во дворец». Его спокойствие заставило Гефеста решиться. Отдернул занавеси: «Выходи».

Максим ступил на мостовую. Гефест — следом. Скрепя сердце, отпустил носильщиков и телохранителей: ни к чему привлекать излишнее внимание.

Максим неторопливо пробирался в толпе. Хромоногий страж тяжело дышал и обливался потом. Судорожно стискивал рукоять кинжала. Максим посмеивался. В городе больше миллиона жителей, не удивительно, если розыски заговорщиков затянутся.

Он остановился, купил у разносчика медовую лепешку (выбирал сам, платил Гефест), разломил, половину протянул хромому. Тот шарахнулся, будто ему поднесли цикуты. Максим пожал плечами, отщипнул кусок, отправил в рот.

Он не собирался убегать. Домициан обеспечил прорицателя куском хлеба и кровом над головой. Да вдобавок — учителем латыни. «Для начала недурно». А потом… Вскоре он вызубрит латынь и сможет объясниться с весталкой.

Зачем же убегать?

Максим решил воспользоваться случаем и совершить экскурсию по городу — благо, проводник был к его услугам. «Что от меня требуется? Толкаться в толпе. Где толпа всего многолюднее? На Форуме. С Форума и начнем». Максим прежде всего поинтересовался, как называется здание, где собираются сенаторы.

— Курия Юлия.

«Неужели Юлий Цезарь был убит здесь?» Максим на мгновение остановился. Снова пронзила мысль — наяву ли все происходит? Юлий Цезарь, Тит Флавий, Веспасиан, Домициан… Герои прошлого. Давно ли он с жадным интересом читал о них? Пытался вообразить: как все происходило? Происходило тогда, две тысячи лет назад… И вдруг оказался их современником. «Бред. Сон».

Но тут в него — бесспорно, наяву — врезались сцепившиеся в драке мальчишки. Максим схватил обоих за шиворот, растащил в стороны. Мальчишки притихли. У одного был подбит глаз, у другого из носа текла кровь. Едва Максим их выпустил, мальчишки взялись за руки и задали стрекача.

Гефест уже тянул его к небольшой арке с двумя воротами.

— Храм Януса.

Максим потрудился припомнить, что Янус — бог дверей и всякого начала — изображался двуликим. «Январь, первый месяц года, посвящен богу Янусу».

Неподалеку от арки возвышался храм Кастора и Поллукса. Максим тут же вспомнил, как, объясняясь с весталкой, указал на себя и бестиария: «Кастор и Поллукс».

«Каково бестиарию в доме сенатора? Надеюсь, лучше, чем на арене».

Затем Гефест вознамерился сообщить, в честь какой богини воздвигнут маленький круглый храм, но Максим опередил:

— Весты.

При этом подозрительно улыбнулся. Гефест, вообразив, что чужеземец насмехается над богиней, схватился за рукоять кинжала. Максим жестами заверил: искренне восхищен и Вестой, и ее служительницами.

Успокоившись, Гефест повел чужеземца дальше. Показал Максиму квартал Карин, где селились богачи, и склоны Авентина, застроенные многоэтажными домами: там ютилась беднота. Максим подумал, что обитать в квартирах-клетушках неприятно и даже опасно — здания выглядели очень ветхими. Однако римским беднякам жилось лучше, нежели беднякам его времени. Бесплатно или за мизерную плату плебеи могли пользоваться великолепными общественными постройками. К их услугам были цирки, театры, термы, портики, храмы, библиотеки… Вдобавок они получали бесплатную еду и одежду.

Разумеется, все это касалось только римских граждан. А на улицах Рима Максим сталкивался с множеством чужеземцев. Старался угадать: «Светловолосые гиганты, наверное, родом из Германии. Смуглые, крикливые, похоже из Греции. Вон те, с миндалевидными глазами, наверное, египтяне. Ловкие, подвижные, лукавые — сирийцы»…

Чтобы не разочаровать Гефеста, Максим временами застывал, вытягивал шею, точно заметив в толпе знакомого. Раб замирал и, казалось, переставал дышать. Небрежным взмахом руки Максим давал понять, что обознался, и они шли дальше.

Со временем, увидев, что Гефест выбился из сил и захромал пуще прежнего, Максим предложил отдохнуть.

Они отправились в термы. Оказалось, Максим плохо представлял себе великолепие римских бань. Прежде всего, их окружал парк: кипарисы и пинии, зеленые лужайки, посыпанные песком аллеи, цветы, фонтаны. Здесь же, в парке, были площадки для гимнастических упражнений. На одной из них несколько юнцов, истошно вопя, гоняли мяч. На другой застыли, слепившись, борцы. Тела маслянисто поблескивали, бугрились мускулы. Сцена привлекала все больше зрителей, слышались ободряющие возгласы, заключались пари.

Максиму не пришлось даже притворяться, будто он пытается высмотреть знакомых: Гефест слишком устал, чтобы наблюдать за ним. Некоторое время сидел на траве, потирая больную ногу. Потом отдышался, встал. Когда они с Максимом уже входили в помещение бань, раздался дружный рев: один из борцов поверг-таки другого наземь.

— Аподитерий, — провозгласил Гефест, вступая в раздевалку.

Максиму полагалось запомнить слово.

Складывая одежду в специальную нишу, актер беспокоился, не остаться бы голым: Рим был городом писателей, философов, скульпторов… и воров.

Из аподитерия они прошествовали во фригидарий[18] — просторный квадратный зал с бассейном посередине. Максим тотчас окунулся в прохладную воду, Гефест растянулся на мраморной скамье, крикнул массажиста.

Максим поплавал в бассейне, полюбовался стоявшими вдоль стен изваяниями. Скульпторы использовали мрамор теплых розоватых и золотистых тонов. Изваяния казались живыми, превосходили людей лишь совершенством форм.

Выбравшись из бассейна, Максим окликнул Гефеста. Тот поднялся, охая. (В руках массажиста напоминал белье под вальком.) Повел Максима в соседний зал: круглый, с круглым же бассейном, над которым поднимался пар.

— Кальдарий[19].

Максим с наслаждением опустился в горячую воду и прикрыл глаза. Рядом кто-то с шумом ринулся в бассейн и аж зарычал от удовольствия. Максим открыл глаза. Увидел чью-то могучую спину, покрытую подозрительными иссиня-желтыми разводами. Вероятно, по этой спине недавно гуляла палка.

Почувствовав пристальный взгляд, гигант обернулся. Максим тотчас узнал бестиария. Похоже, в доме сенатора ему пришлось несладко.

«За что тебя?» — хотел спросить актер, но тотчас понял, за что. Бестиарий имел неосторожность не досмотреть за ним, Максимом.

Бестиарий, бесспорно, обрадовался встрече. Вероятно, мечтал о ней, считая палочные удары. Схватил актера за плечо и с головой макнул в горячую воду. Максим рванулся. Куда там! Точно под обвал угодил.

«Буль-буль», — сказал Максим.

Руки бестиария неожиданно разжались. Вынырнув, отдышавшись и отплевавшись, Максим широко раскрыл глаза. У него нашелся защитник, да какой! Бестиарий вытянутой рукой отстранял Гефеста, который, зажмурившись, неистово молотил кулаками по воздуху. Народ вокруг хохотал. Максим тоже фыркнул, но тут же справился с собой, ценя самоотверженность, с которой хромой раб кинулся ему на выручку. Правда, Гефест спасал слугу императора.

Бестиарий смотрел озадаченно. Потом рывком убрал руку. Гефест не устоял на ногах и животом шлепнулся в воду. Максим помог ему подняться.

Резкий повелительный голос прозвучал над ухом. Максим обернулся. Рядом стоял сенатор — тот самый, поклонник весталки, хозяин бестиария. Высокий, сухощавый, надменный. Светлые глаза смотрели холодно, требовательно. Сенатор спрашивал, что происходит. Бестиарий хлопнул по плечу Максима. Вот он, Кастор! Живой! Отыскался.

Сенатор медленно оглядел Максима с ног до головы. Процедил сквозь зубы:

— Salve.

— Salve, — ответил Максим, он уже выучил римское приветствие.

Сенатор явно колебался — обязан ли вновь предложить чужеземцу гостеприимство? Глядел на Максима подозрительно и неприязненно.

А Гефест глядел на сенатора.

Максиму стало не по себе. Слов нет, сенатор ему не нравился. Но отправить патриция на казнь он вовсе не желал. А дело шло именно к этому. Недаром Гефест впился в сенатора взглядом.

Минуту назад Гефест набросился на бестиария. Вообразил: гигант всерьез задумал утопить Максима. Почему? Бестиарий — слуга сенатора. Действовал, конечно, по приказу хозяина. Выходит, Максим чем-то не угодил сенатору. Чем? Какое дело благородному патрицию до чужеземца? Значит, они знакомы. Возможно, чужеземцу известно нечто такое, чего никто знать не должен. А если вспомнить, что чужеземец предупредил императора о готовящемся покушении… Вывод прост. Покушение готовит сенатор.

Все эти мысли Максим с легкостью прочел на лице Гефеста. «Надо что-то делать! Пока голова сенатора еще держится на его плечах».

Дружески похлопав бестиария по плечу и поклонившись надменному патрицию, Максим потянул Гефеста в сторону. Сенатор не сделал попытки их задержать — явно не изнывал от желания заполучить чужеземца в гости.

Ни один римлянин, наверное, не обрывал процедуру мытья так внезапно, как это сделали они с Гефестом. Кое-как ополоснувшись, натянув на еще влажные тела туники, выскочили в парк. Максим, вместо того чтобы поспешить к выходу, усадил Гефеста на скамье в тени пиний. Хромой раб взирал сердито. Полагал, они торопятся поведать императору о злоумышленнике.

Максим, мотнул головой в сторону бани, гордо расправил плечи, взглянул свысока, передразнивая сенатора. Округлил глаза: «Кто такой?»

— Марк Серний Марцелл, — отчетливо произнес Гефест.

Максим покачал головой. Поднялся. Теперь он рисовал портрет другого человека. Встал на цыпочки и вскинул руку, показывая, как высок был неведомый заговорщик. Втянул щеку, мол, неведомый отличался худобой. Сгорбил плечи — тот, долговязый, сутулился. Схватился рукой за бок, намекая: у того больная печень. Колени трясутся. Подумал, не наградить ли его хромотой, но решил, что это будет чересчур.

Гефест поначалу взирал недоверчиво, но чем больше подробностей рисовал Максим, тем ярче загорались глаза раба. Человека с такими приметами отыскать не диво. Гефест уже видел себя спасителем отечества.

Фантазия Максима разыгрывалась не на шутку. Он очертил на голове круг: враг плешив. Впалые губы: не хватает зубов. Щурится: подслеповат.

Успокоился, лишь нарисовав портрет полного инвалида. «Пусть поищут!» Одно смущало: мог ли подобный калека покушаться на жизнь императора? Пожалуй, его должно было интересовать лишь собственное здоровье, точнее, отсутствие такового. Но Гефест, безусловно, поверил. «Боюсь, император окажется прозорливее».

Внезапно Гефест привстал и подобрался. Максим проследил за его взглядом и оцепенел.

Он никогда не был лгуном. Не стал им и теперь.

По аллее, поддерживаемый под руки двумя рабами, брел… Ну, словом, тот самый. Худой, долговязый, подслеповатый, лысый, с трясущимися коленями и желтым лицом печеночника.

Если у Гефеста и оставались какие-то сомнения, появление неизвестного их полностью развеяло. Раб воочию узрел злодея.

Актер пытался что-то сказать. Напрасно. Гефеста уже ничто не могло разубедить. Максим это сразу понял. Что бы он ни говорил, что бы ни делал — бесполезно. Долговязого не спасти.

Оставалась одна надежда: быть может, естественная кончина опередит приговор?

Максим не торопился вернуться во дворец. Гефест — напротив. Максим сдерживал шаг, плелся нога за ногу, с видом крайне утомленного человека. Гефест явно обрел второе дыхание, летел вперед, подзабыв о больной ноге. Максим норовил отстать и затеряться в толпе, Гефест бдительно следил, чтобы этого не случилось. По лестнице, ведшей на Палатин, Гефест прыгал через две ступеньки, влача за собой спотыкающегося актера.

Часовые, похоже, были предупреждены, во дворец пропустили беспрепятственно. Гефест бодрым маршем преодолел галереи и переходы, все так же увлекая за собой понурого актера.

Вскоре они достигли преддверия императорских покоев. Гефест, задыхаясь и сияя, попросил доложить императору.

Тут Максим был отомщен. Гефеста постигло жестокое разочарование. Император был занят, и принять их не пожелал.

Пришлось отправиться в комнату Максима. (Гефест ходил по пятам за актером, твердо решив не спускать с него глаз.) Принесли обед, но ни Максиму, ни рабу кусок не шел в горло. Гефест изнывал от нетерпения. Максим ломал голову, как спасти долговязого инвалида. Гефест сидел на табурете, Максим ходил из угла в угол. Когда оба истомились ожиданием, Гефест велел принести таблички для письма, намереваясь продолжить урок латыни. Глядя, как он помыкает другими рабами, Максим дозрел до светлой мысли, что сам Гефест — императорский вольноотпущенник, удостоенный милости и доверия Домициана. Это объясняло его преданность императору.

Гефест сердито постучал металлической палочкой по дощечке. Ученик был рассеян. Слово «flamma» — «пламя» написал с ошибкой — «flama».

Настал час — обоих позвали к императору. Максим внезапно стал очень спокоен. Такое было с ним на премьере «Тита и Береники». Перед выходом на сцену страшно нервничал, но стоило оказаться в лучах прожекторов — волнение как рукой сняло; он сделался императором Титом — сдержанным, уравновешенным. А сейчас вновь стал прорицателем. Прорицатель никаких имен не знает. Пантомимой изобразил Гефесту сухопарого инвалида? Что, мало таких в Риме? Если взглянуть поближе, сразу выяснится — не тот. «Да, это единственный выход. Рассмотреть вблизи и уверить — не тот».

Гефест заметно беспокоился, долгие часы ожидания его утомили. Но чем ближе подходил вольноотпущенник к императорским покоям, тем тверже становился его шаг. Подбородок гордо выдвинулся вперед, расправились плечи. Как же, нес императору весть о спасении!

«Триумфатор!» Впрочем, на Гефеста Максим не злился. Только — на себя.

Домициан принял их в той комнате, где Максим уже побывал однажды. Занавески на окнах были отодвинуты, светлые тени скользили по стенам. Слышался плеск фонтанов.

Как и в первый раз, присутствовал Касперий Элиан. В ту минуту, когда Максим с Гефестом входили в комнату, начальник гвардии подал императору восковые таблички, которые тот скрепил своей печатью. Возвратив таблички Элиану, император велел ему сесть. Элиан повиновался. Замер недвижно, цепко переплетя пальцы. Максим понимал его тревогу: начальник гвардии отвечал за исполнение приказа. Если прорицатель не даст требуемого ответа, может полететь не только его голова.

Император взирал снисходительно. Максим перевел этот взгляд как: «Может, и помилую».

Гефест начал рассказывать. Максим сразу заметил, что от волнения у вольноотпущенника сел голос. Гефест старался говорить спокойно и неторопливо, но увлекался все больше, принялся порывисто жестикулировать.

Касперий Элиан слушал с заметным интересом. По лицу Домициана ничего не возможно было прочесть, он опустил глаза и задумчиво изучал золотой перстень у себя на пальце.

Максим напрягал слух, пытаясь разобрать в речи Гефеста отдельные слова. Напрасно, не улавливал ничего, кроме слова «термы». В одном был уверен: имя сенатора Марка Сервия Марцелла не прозвучало ни разу.

Гефесту, несмотря на великолепное знание латыни, не хватило слов. Принялся обрисовывать заговорщика жестами. Император не пожелал смотреть несовершенную пантомиму. Кивнул актеру.

Максим повторил свое описание. Постарался смягчить портрет, сделать его более размытым. Напрасно. Гефест был настороже. Максим забыл показать дрожащие колени, Гефест затрясся, как в лихорадке; Максим не обозначил плешь, Гефест рванул на себе волосы, точно пытаясь снять скальп.

Император поднял голову. Лицо его оставалось по-прежнему бесстрастным. Начальник гвардии в сильнейшем напряжении подался вперед. Император задал вопрос. Произнес одно коротенькое слово, Максим понял:

— Имя?

Гефест выпалил имя так стремительно, что Максим, к величайшей досаде, не разобрал. Наступила секундная пауза. А потом…

Максим ждал чего угодно. Изумления, недоверия, холодной подозрительности, вспышки ярости… И даже короткого беспощадного приказа начальнику гвардии.

Император и начальник гвардии дружно расхохотались. Смеялись громко, от души. Домициан в изнеможении откинулся на подушку. Лживое, капризное лицо его преобразилось, став почти привлекательным. Максим сразу поверил историкам, уверявшим, что в юности Домициан был справедливым и милосердным правителем.

Элиан тоже хохотал, как мальчишка.

Максим гадал, к добру или к худу такое веселье. Для сухопарого калеки, пожалуй, к добру. А вот для него самого и Гефеста… Посмотрел на вольноотпущенника с проблеском жалости. Уничтоженный Гефест привалился к стене. Вероятно, произнес нечто несообразное. Должно быть, паралитик из терм славился хворями на весь Рим. А может, славился не только хворями — тишайшим, кротчайшим нравом. Или был вернейшим из императорских доносчиков. Или только что составил завещание в пользу императора.

Важно было одно — цезарь не поверил.

Максим понимал: играет с огнем. Кем сочтет прорицателя Домициан: лжецом? Или дураком?

Впервые в жизни Максим хотел выглядеть дураком.

Домициан разом оборвал смех, спрятал глаза за полуопущенными веками. Перед Максимом вновь был скрытный, лукавый, жестокий повелитель.

Элиан с силой провел ладонями по лицу. Губы еще подрагивали, но в глазах уже не было веселья.

Император пальцем поманил Гефеста. Тот подошел — на негнущихся ногах. Тихо, вкрадчиво император начал задавать вопросы. Максим догадывался: «Решает, одного меня казнить или обоих». И тут услышал, как Гефест назвал Марцелла.

Тотчас Максим почувствовал взгляд императора, но вида не подал. Сохранил полнейшую невозмутимость. Спокойно стоял, прищурившись, подставив лицо солнечным лучам. Терпеливо ждал, когда владыке будет угодно его отпустить, позволить вернуться от мирской суеты к размышлению о звездах и вечности.

Император ничего не произнес, не бросил взгляда на начальника гвардии. Он только внимательно слушал Гефеста. Максим ощутил неприятный холодок внутри. За безразличием цезаря явно скрывался интерес. Имя Марцелла произвело на него больше впечатления, чем имя долговязого калеки.

Начальник гвардии метнул короткий, острый взгляд на императора. Максиму показалось даже, что Элиан как-то сжался.

Гефест замолчал, и Домициан небрежным движением руки отослал его на место. Начальник гвардии явно взволнованно и выжидающе смотрел на своего владыку. Император все так же, в задумчивом безмолвии, вертел на пальце перстень. Максим чувствовал, как растет напряжение. Зубы Гефеста выбивали заметную дробь. Даже начальник гвардии начал бледнеть.

Император вскинул голову, что-то негромко сказал. Максим не понял слов, но издевательский тон был вполне ясен. Император составил мнение о способностях прорицателя. Гефест не удостоился даже такого замечания. Касперий Элиан улыбнулся насмешливо, но и с заметным облегчением.

«Отрубят голову или выгонят взашей?» Максим недолго оставался в неведении. Слуга, явившийся на зов императора, выпроводил актера за пределы дворца.

Максим не стал сетовать, получив столь скудную награду за труды. Запрокинув голову, посмотрел на небо. Медленно плыли величественные громады облаков. Затем он поглядел вниз. С высоты Палатинского холма ему открылась арена Большого цирка, крыши многоэтажных домов на Авентине. Повернувшись в другую сторону, он узрел мраморные особняки богатых кварталов.

Максим оглядывался с видом человека, не чаявшего все это увидеть. Судьба его хранила. «Вышел живым из императорского дворца!» Каким пустяком в сравнении с этим казалось то, что он снова один, без гроша в кармане и крыши над головой. Пожалуй, он даже запел бы, не волнуйся только за Гефеста. Где теперь хромой учитель латыни, что с ним?

Почти тотчас он получил ответ. Гефест выскочил из дверей как ошпаренный, кубарем скатился по ступенькам и остался сидеть, не в силах подняться. Максим поспешил на помощь, но разгневанный вольноотпущенник оттолкнул его руку. Прорицатель жестоко обманул его! Что — его, обманул божественного императора! Из-за этого император лишил доверия своего преданного слугу. Гефест кое как встал на ноги, отряхнулся и заковылял прочь.

Максим поостерегся спросить у него дорогу к дому сенатора Марка Сервия Марцелла.

Решив восстановить прерванное знакомство, Максим спустился на Форум. Правда, как отыскать Тита Вибия в плотной толпе — не представлял. Медленно двинулся в обход площади. Описал полный круг. Раз, другой… Обнаружил, что народ разбивается на отдельные группы.

Горожане, собравшиеся в тени одного из зданий, вели себя крайне сдержанно. Голоса их были негромки, жесты — скупы. Одеждой им служили нарядно окрашенные туники или великолепно задрапированные тоги.

Возле солнечных часов, напротив, толпились люди в грязно-серых некрашеных одеждах. Многие были заметно навеселе. Окликали разносчиков, покупали вино и лепешки, отчаянно торговались. Громко болтали, смеялись, ссорились.

Максим направился прямехонько к часам. Как и рассчитывал, нашел Тита Вибия в толпе праздных гуляк. Правда, не сразу узнал — под глазом кутилы красовался здоровенный синячище. «Да что же это! — подумал Максим с отчаянием. — Бестиарий, Марцелл, Гефест… А теперь еще и Тит Вибий! Все, кто знается со мной, обречены».

Увидев Максима, Тит Вибий обрадовался несказанно, ибо только что проиграл в кости плащ и сандалии. Чужеземец явился, чтобы его спасти! Пусть одолжит любую вещицу, Тит Вибий отыграется и вернет. Максим не остался безучастным к призыву о помощи. И, поскольку ни туникой, ни набедренной повязкой пожертвовать не мог, скинул башмаки. В следующее мгновение Тит Вибий уже метал кости. Увы, в тот день Фортуна решительно от него отвернулась. Башмаки, следом за плащом и сандалиями, перекочевали к новому владельцу. Тит Вибий повернулся к Максиму, выразительно развел руками: «Что поделаешь, не везет».

С площади оба ушли босиком. Максим радовался, что под ногами мощеные дороги, а не средневековая грязь. «И не только средневековая». Вид родных улиц в последние годы оставлял желать лучшего.

Выполняя просьбу Максима, Вибий провел актера по самым оживленным центральным улицам. Они побывали на Священной дороге, вдоль которой тянулись ювелирные лавки и мастерские; здесь же обитали продавцы музыкальных инструментов. Покупатели выбирали товар, слышался звон струн, посвист флейт, резкие удары цимбал. На Этрусской улице устроились парфюмеры. В воздухе разливались крепкие, приторные ароматы. Сопоставляя рисунки на вывесках со словами Вибия. Максим зазубрил названия цветов. Римляне приготовляли духи из роз, лилий, нарциссов, ирисов, майорана.

Продавцы фруктов облюбовали дорогу к вершине Велийского холма, книжные лавки обрамляли Аргилет — короткий переулок, отходивший от Форума. Аргилет упирался в узкую и длинную улицу.

— Субура, — пояснил Вибий.

Судя по его ухмылке, здесь располагались менее пристойные заведения. Благодетель клятвенно пообещал Максиму ознакомить со всеми — как только раздобудет денег.

Максим попытался втолковать спутнику, что разыскивает сенатора Сервия Марцелла. Услышав это имя, Тит Вибий заметно оживился, вероятно, сенатор Марцелл славился щедростью. Впрочем, Максим сделал и другой вывод: сенатор был хорошо известен. Недаром Домициан встревожился — властители не любят чужой славы.

Без долгих слов, Вибий повел Максима к дому сенатора. По дороге Максим попытался выяснить, за что благодетелю подбили глаз. Тит Вибий воодушевился и живописал битву, где сражался, как лев. Из его рассказа можно было заключить, что одна половина Рима теперь ходит без зубов, а вторая вообще ходить не может. Тогда как сам он отделался пустяками. (Вибий потрогал скулу и болезненно поморщился.) Максим дал понять, что оценил его героизм. Но во имя чего шло побоище?

— Мунера.

Это слово Максим слышал от Тита Вибия, когда отвоевывали места в цирке. Мунера — гладиаторские бои.

Максим вытянул руки вперед, будто что-то обхватывая. «Опять сражался за места?»

Тит Вибий помотал головой. Нет, не места.

— Тессеры.

Слово казалось смутно знакомым. Максим о чем-то таком слышал… Или читал? Читал! Тессеры — лотерейные билеты. Владельцы тессер занимали лучшие места на следующем представлении или получали подарки.

— Все ясно. И где эти тессеры? — Максим сложил ладонь горстью. — Проиграл?

Тит Вибий вновь сокрушенно развел руками. Проиграл.

Они обогнули Палатин и поднялись на Целиев холм. Здесь, почти у самой вершины, и стоял дом Сервия Марцелла — красивый белый особняк, двухэтажный, с плоской крышей, огражденной невысокой изящной решеткой. Часть крыши затенялась решетчатым деревянным навесом, густо увитым виноградом.

Вход украшали две полуколонны из красного гранита. Двери не были заперты, но в передней незваные гости наткнулись на привратника. Привратник взглянул на них и онемел. В дом его хозяина, в дом сенатора Марцелла, чей род славился со времен Ромула и Рема, беззастенчиво вторглись двое оборванцев! Как показалось Максиму, привратника более всего оскорбило то, что они явились босиком.

Молчал привратник недолго. Приветил гостей визгливой бранью. Максим прислонился к стене. Зачем даром тратить пыл? Все равно ни слова возразить не сумеет. Тит Вибий сварливо отвечал.

Вскоре на шум примчался другой раб, по-видимому, управитель. Увидев Максима с Титом Вибием, обрадовался не сильнее привратника. Крикнул что-то в глубину дома, вероятно, призвал подмогу. Развернулся и хотел уйти, когда Максим негромко произнес:

— Цезарь Домициан.

Привратник с Титом Вибием в пылу ссоры не расслышали, чье имя прозвучало. Но управитель переменился в лице. Не дольше мгновения смотрел Максиму в глаза, потом что-то скомандовал раскричавшемуся привратнику. Раб застыл с открытым ртом.

Тит Вибий злорадно ухмыльнулся. Максим небрежным кивком поблагодарил управителя и проследовал за ним. Вибий не отставал.

Они оказались в просторной комнате. Вечерело, были зажжены светильники. В квадратном бассейне тускло поблескивала вода. Пол перекрещивали тени от колонн и статуй. По одну сторону дверей высилось изваяние самого хозяина, по другую — какой-то дамы.

Двое рабов, опустившись на колени, скребли пол, третий подливал масло в светильники, четвертый расправлял занавеси у дверей. Максим когда-то прочел, что богатейшие римляне держали более четырехсот слуг. Он еще тогда ужаснулся: «Плотность населения, как в вагоне метро». Сейчас он оглядывался, пытаясь понять, как в доме просторном, но отнюдь не гигантском, могло помещаться столько народа? Приходилось думать, что либо сенатор Марцелл довольствовался меньшим количеством слуг, либо они хранились штабелями на складе.

В доме было тихо. Только из-за белой занавеси, отделявшей вход в другую комнату, доносились приглушенные голоса и женский смех.

За этой занавесью и скрылся управитель. Отсутствовал недолго. Послышался изумленный возглас, новый взрыв смеха, и управитель возник на пороге. Настороженно оглядел Максима, с отвращением — Тита Вибия. Посторонился, пропуская гостей в комнату.

Они попали в библиотеку. Об этом говорили высокие шкафы, заполненные футлярами со свитками. Несколько свитков лежало в корзине, один, развернутый — на изящном круглом столике. Над свитком, голова к голове, склонились две женщины.

Заслышав шаги гостей, выпрямились. Одна, постарше, бесспорно была сестрой хозяина. Тот же высокий лоб, прозрачные серые глаза, четкий рисунок губ. Другая… Максим прирос к полу, узнав рыжую весталку.

Девушка откинулась на спинку стула и звонко рассмеялась, в свою очередь узнав Максима и забавляясь его изумлением. Обернувшись к подруге, что-то быстро сказала. Максим истолковал ее слова как: «Это тот чудаковатый иноземец, помнишь, я рассказывала?» Подруга, должно быть, помнила. В ее глазах промелькнуло выражение недоверия и тревоги. В тот миг она стала еще больше похожей на брата.

Спросив согласия у весталки, хозяйка свернула рукопись и бросила в корзину. Жестом пригласила гостей пройти во внутренний двор. Первой пропустила в двери весталку, потом спустилась по ступеням сама. Максим невольно залюбовался походкой обеих женщин. Они не просто шли: выступали, шествовали, плыли, скользили — какие еще можно подобрать эпитеты? Ясно, никогда не носили хозяйственных сумок, не мчались на работу в переполненном транспорте, не метались по кухне от холодильника к раковине…

Максим устремился следом, четко печатая шаг. Тит Вибий тоже подтянулся. Они почти уже добрались до скамьи, когда благодетель наступил на какой-то острый камешек и запрыгал на одной ноге. Торжественная минута была загублена. Максим встретился взглядом с весталкой, и оба не удержались от смеха. Хозяйка крепилась чуть дольше, потом тоже прыснула. Тит Вибий мгновение пытался сохранить вид оскорбленного достоинства, не выдержал и захохотал так, что в распахнутые окна выглянули слуги.

Смеясь, Максим повернулся и узрел в двух шагах сенатора Марцелла. Скрестив руки на груди, склонив набок голову, Марцелл наблюдал за происходящим. За спиной его возвышался бестиарий.

Максим оборвал смех. Испуганно примолк Тит Вибий. Густо покраснела и потупилась сестра сенатора. Одна весталка продолжала заливаться — ее крайне позабавило смятение остальных. Была уверена: сенатор простит ей любую дерзость. Максим скосил глаза на сенатора. Марцелл был на голову выше девушки, к тому же стоял, а она сидела, и все равно казалось: смотрит на нее снизу вверх. Весталка принимала такое поклонение, как должное. Еще бы, ее чтил весь Рим!

Приветствовав сенатора, Максим кивнул бестиарию. Выразительно почесал спину: как, мол, ушибы болят? Бестиарий молча показал кулак.

Максим чувствовал настороженный взгляд Марцелла. Вероятно, управитель рассказал хозяину, с какими словами гость ворвался в дом. Сомнения сенатора были понятны. Чужеземец, не знающий языка, не может быть посланцем императора. Значит, хочет сообщить что-то об императоре. Но в разговор о цезаре лучше лишний раз не вступать — если, конечно, не намерен восхищаться властителем. Не отослать ли подозрительных оборванцев прочь? Или все-таки выслушать?

Весталка прощебетала что-то, указывая на Тита Вибия. Сенатор усмехнулся и, отвечая, кивнул в сторону бестиария. Максим перевел ответ как: «Могла бы заметить, всегда приводит приятеля».

Весталка лукаво улыбнулась Максиму. Указала пальчиком на него:

— Кастор.

На бестиария:

— Поллукс.

На Тита Вибия:

«А это кто?»

Прежде чем Максим успел ответить, Тит Вибий стукнул себя кулаком в грудь:

— Язон.

Сенатор понимающе кивнул: «Скоро ли явятся остальные аргонавты?» Максим хотел заверить, что больше никого не будет, но именно в эту минуту управитель провел во двор вольноотпущенника Гефеста. Учитель латыни сжимал в руках таблички для письма, явно намереваясь продолжить урок.

Максиму стало не до смеха. Сам Гефест не додумался бы разыскать его у сенатора, да, памятуя обиду, и не стал бы этого делать. Значит, исполнял повеление Домициана. Император решил проверить, ошибся прорицатель, указав на долговязого инвалида, или солгал намеренно? Если выгораживал Марцелла, то непременно появится в его доме, желая предостеречь.

Максим стиснул зубы. Он совершает ошибку за ошибкой! Зачем пришел сюда? Что толку сенатору от невнятных предупреждений?! Теперь Гефест известит Домициана, с кем водит дружбу прорицатель!

Гефест любезно приветствовал хозяев и весталку, что-то буркнул Максиму, Тита Вибия не счел нужным заметить. В пространной речи объяснил сенатору: пожаловал обучать латыни одного из его домочадцев. Во избежание ошибки прямо указал на Максима.

У сенатора достало юмора ответить. Судя по жестам, вопрошал: дозволено ли будет хозяевам остаться в доме? Или не смеют мешать столь важному занятию?

Гефест шуток не понимал. Выпрямился, вздернул подбородок. Он никому не позволит насмехаться над любимой наукой, даже могущественному патрицию. Прежде чем успел наговорить лишнего, вмешалась сестра сенатора. Что-то сказала, подняла глаза к темнеющему небу, зябко повела плечами. «Для урока уже поздно, стоит ли утомлять глаза?»

— Утром.

Это слово Максим понял. Гефест обидчиво поджал губы. Стоило проделать такую дорогу, чтобы возвратиться ни с чем. Если император поинтересуется, как прошел урок, что ответить? «Не бойся, император останется доволен», гневно подумал Максим.

Гефест разговаривал с сенатором. «Через несколько минут поднимется и уйдет». Максим лихорадочно соображал. «Марцелл наверняка расспрашивает обо мне. Гефест отвечает сдержанно. Разумеется, о предсказании, сделанном императору, не упомянет, но о моем пребывании во дворце может рассказать. Пробудит худшие опасения сенатора».

Что делать? Позволить Гефесту вернуться на Палатин значит, подписать смертный приговор себе и Марцеллу. Задержать? Внезапное исчезновение слуги наверняка встревожит императора. Цезарь обвинит Марцелла? Или… поверит в случайность? Мог же Гефест стать жертвой разбойников, дать волю своей обиде, скрыться. Подозрительное совпадение? Подозрение лучше прямой уверенности.