Главная роль

Ясно одно — вольноотпущенник не должен увидеться с императором. Но как задержать Гефеста?

Максим посмотрел на бестиария. Тот стоял неподвижно, лениво оглядывал гостей. Похоже, решал, много ли понадобится сил, чтобы справиться с каждым. «Чужеземцу достаточно тычка, свободному римлянину — пинка, а вольноотпущеннику — щелчка». Судя по короткой дубинке у пояса, бестиарий стал телохранителем сенатора. Максим в досаде сжал кулаки. Знал бы сенатор, с каким известием возвратится Гефест на Палатин! Один знак бестиарию, и вольноотпущенник был бы без шума завернут в ковер, отправлен в какое-нибудь отдаленное поместье. Там бы ждал, пока заговор против императора возникнет и осуществится.

Тут Максим вспомнил, как Гефест самоотверженно ринулся ему на помощь в термах, и устыдился. «У нас один рок: приносить беду неповинным людям. Только я это сознаю, а он — нет».

Весталка, удивленная, что сенатор беседует с кем-то другим, когда она рядом, поджала губки. Потом склонилась к уху хозяйки, что-то зашептала, весело поблескивая глазами. Сестра сенатора поднялась и исчезла в доме. Весталка улыбнулась Максиму. Но он был поглощен безрадостными мыслями, и ответная улыбка вышла кривой. Весталка нахмурилась. Потом снова заулыбалась — сестра хозяина возвратилась, в сопровождении рабыни, несшей два плаща и две пары башмаков. Кроме того, рабыня подала Титу Вибию корзинку с нехитрым угощением: оливками, сыром, хлебом, орехами. Максиму, вероятно, предстояло поужинать в доме.

Тит Вибий прижимал корзинку к груди, свободной рукой пытаясь связать концы плаща. Корзинка мешала, но выпустить ее хоть на мгновение Вибий не желал — так и продолжал мучиться. Максим заподозрил, что благодетель устроил представление намеренно, желая отблагодарить хозяйку, показать, как дорог ее дар.

Максим тоже поблагодарил сестру сенатора и весталку — кивками, улыбками. Весталка милостиво принимала благодарность. Хозяйка взирала сумрачно — вероятно, разделяла опасения брата.

Кое-как затягивая ремешки — сандалии были великоваты, но привередничать не приходилось, — Максим смотрел, как поднимается с места и откланивается Гефест. Вся предыдущая сцена должна была убедить вольноотпущенника: сенатор Марцелл покровительствует чужеземцу. Нынче же вечером об этом узнает император!

Максим встал и, точно пробуя новые башмаки, отступил на несколько шагов. Укрывшись за широкой спиной бестиария, поманил к себе Тита Вибия. Бестиарий, слегка повернув массивную голову, смотрел, как они обмениваются знаками. Максим подмигнул в сторону Гефеста и сделал вид, точно завязывает узел. Тит Вибий провел пальцем по горлу: «Убить?» Максим замотал головой. Поднес к губам воображаемый кубок: «Напоить». Вибий восторженно закивал. «Не сомневайся, сделаю». Максим вновь показал затянутую петлю: «Связать». Благодетель понимающе кивнул.

Бестиарий снисходительно усмехнулся: «Еще вопрос, кто кого одолеет. Бойцы как на подбор. Жаль, не увижу схватки».

Спустя секунду, Тит Вибий уже юлил вокруг вольноотпущенника, предлагая довести восковые таблички. Тот брезгливо фыркал, но Максим исполнился спокойной уверенности, что благодетель не выпустит жертву.

Едва они ушли, во двор тенью проскользнула женщина. Судя по одежде — рабыня. Тонкая, высокая, черные косы змеятся по спине. Молча поклонилась весталке. «Знак возвращаться», — догадался Максим. Сенатор взирал на рабыню с отвращением. Весталка неохотно поднялась. Коснулась щекой щеки хозяйки. Сенатору едва кивнула головой. К удивлению Максима, Марцелл отвечал столь же сдержанно.

И тотчас актер подметил короткий змеиный взгляд, брошенный рабыней на госпожу. «Следит за ними!»

Весталка удалилась. Немедленно поднялась с места и сестра сенатора. Многозначительно посмотрела на брата. Не говоря ни слова, скрылась в доме.

Коротким кивком Марцелл велел актеру следовать за собой. Привел в комнату, напоминавшую библиотеку. Здесь тоже вдоль стен тянулись шкафы, только меньше свитков. По углам стояли два сундука, металлических и очень громоздких. В центре находился квадратный стол с ножками в виде львиных лап и мраморной столешницей, возле стола — стул с высокой спинкой и несколько табуретов. Все строго, скупо. Максим решил, что попал в кабинет хозяина.

Марцелл опустился на стул с высокой спинкой, позволив Максиму занять один из табуретов. Актер устроился по другую сторону стола, напротив патриция. Сенатор, размышляя о чем-то, двигал по столу зажженный светильник. Максим исподволь рассматривал Марцелла. Виновата ли была игра теней, только худое лицо сенатора стало совсем угловатым. Не холодным, не надменным. Скорее, осунувшимся.

«В самом деле, — заключил Максим, — Марцеллу трудно позавидовать». Любовь сулила сенатору беду, а не радость, ибо вздумай весталка нарушить обет, над обоими нависла бы смертельная угроза.

Марцелл оторвал взгляд от язычка пламени. Максим жестом попросил таблички для письма. Получив, нацарапал: «Palatinus monc» — «Палатинский холм». (Названия семи холмов затвердил во время первого же урока.) Показал на себя, пальцами изобразил идущего человека. Не сомневался, сенатор поймет: чужеземец побывал на Палатине, у императора. Для точности написал «Cacsar». Сенатор откинулся на спинку стула. Молча ждал, не торопил. Максим подумал и нарисовал глаза. Произнес:

— Цезарь Домициан.

Острым концом палочки подчеркнул рисунок и указал на сенатора. Хотел сказать, что цезарь приказал наблюдать за сенатором. Марцелл не изменил позы. Если и понял, не собирался этого показывать. Не хватало только попасть под закон об оскорблении величества. Максим понимал его опасения. Сказал:

— Гефест.

Снова обозначил палочкой: рисунок, сенатора, затем и себя. Догадается Марцелл, что вольноотпущенник послан следить за ними обоими?

Сенатор чуть прищурился, но ничего не ответил. «Что я могу еще сообщить? — размышлял Максим. — Что император боится заговора? Считает Марцелла главой заговорщиков? Как это объяснить? Начать рисовать ножи вокруг имени Домициана? Марцелл вообразит: приказываю к убийству. Точно, сочтет провокатором».

— Сервия! — окликнул сенатор, не поворачивая головы.

В комнату вошла сестра Марцелла. Вероятно, с самого начала подсматривала у занавесей. «Ясно, тревожится за брата».

Сервия подошла, обняла Марцелла за шею. Приникла щекой к щеке. Максим изучал два удивительно похожих лица: резкое, суровое и тонкое, нежное. Нашел, что их роднит истинная римская твердость.

Сделал последнюю попытку. Показал на себя, на сенатора и прижал палец к губам. Призыв к осторожности имел и второй смысл. Максим хотел уверить: он не доносчик.

Сенатор взял из его рук дощечку и, стирая рисунки, старательно разровнял воск.

Бестиарий с гордостью показал Максиму крохотную клетушку: мол, телохранителю сенатора отведена отдельная комната над покоями хозяина. Теперь бестиарию предстояло делить ее с Максимом. Актер понимал: его положение в доме сенатора неопределенно. Выше слуг, ниже господ. Гость — не гость, но кров и пищу получит. Максим вспомнил, что возле влиятельных людей в Риме увивались горожане, искавшие покровителей. Раздающий милости именовался патроном, получающий — клиентом[20]. Клиенты, в свою очередь, обязаны были оказывать патронам всяческую поддержку.

Что ж, можно сказать, он оказался в роли клиента. Максим почувствовал себя уязвленным. Предпочитал помогать сам, нежели просить о помощи. «Придет время — верну долг с процентами».

Бестиарий ворочался на своем тюфяке. Вероятно, беспокоился, как бы Кастор не скрылся вторично. Максим невольно улыбнулся. Лучшего стража сенатор не мог найти. И не пожалуешься на недоверие. Сам уверял сенатора, мол, с бестиарием друзья не разлей вода, куда один, туда и другой.

Бестиарий пристроил свой тюфяк поперек выхода и вздохнул с облегчением. Вскоре послышался громовой храп. Максим заснул не сразу. Перебрал в памяти все, случившееся за день. Шел всего-то третий день его пребывания в Древнем Риме. «За трое суток успел столько наворотить!»

Засыпая, Максим вспомнил, как тревожно смотрела на него Сервия. «Сенатор, может, мне поверил. Но не она».

…Проснувшись, он первым делом вспомнил о Гефесте. Удалось ли Титу Вибию задержать вольноотпущенника? Или тот давно на Палатине, рассказывает императору новости?

Максим еще раз обдумал свои выводы. Домициан в гневе объявил прорицателя лжецом, заодно выгнал и чересчур доверчивого вольноотпущенника. А выгнав, засомневался. Что, если прорицатель говорил правду и заговор все-таки существует? Прорицатель хотел спасти императора, но при этом не желал выдавать заговорщиков. Почему? Возможно, был связан дружескими узами с кем-нибудь из участников заговора. В таком случае обнаружить злоумышленников не трудно, стоит только проследить, с кем из влиятельных особ близок прорицатель. Судя по тому, как выгораживал Марцелла (ясно же, и на долговязого инвалида указал только затем, чтобы отвлечь внимание от Марцелла), следует проследить именно за этим человеком. Только так, чтобы не встревожить сенатора прежде времени. Самый простой способ — подослать учителя латыни. Этот растяпа ничего не подозревает, значит, не выдаст своего повелителя даже невольно.

Что подумает император, если Гефест не возвратится на Палатин? Станет искать пропавшего? Вряд ли, вольноотпущенник слишком мелкая фигура. Отправит проследить за сенатором Марцеллом кого-нибудь другого? Тоже нет. Максим почти не сомневался, что правильно угадывает мысли цезаря: если Марцелл причастен к исчезновению Гефеста, значит, что-то заподозрил. Встревожить его еще больше? А вдруг Марцелл нападет первым? Казнить сенатора немедленно? Нет улик. Нужно время, чтобы составить хоть какое-нибудь обвинение.

Время. Максим уверился: Домициан предпочтет выждать. Разумеется, за Марцеллом будут присматривать — издалека, украдкой. «Что ж, сенатор предупрежден. Надеюсь, никакой оплошности не совершит. Нужно выиграть время. В конце-то концов кто-нибудь составит настоящий заговор?!»

Прежде всего, следовало узнать, что с Гефестом. Максим тревожился о хромом вольноотпущеннике. Правильно ли Тит Вибий все понял? Не придушил ли Гефеста невзначай? Максим охотно отправился бы на поиски Тита Вибия, но было слишком рано. Вибий ясно дал понять, что появляется на Форуме после полудня. Где пропадает до тех пор, Максим не представлял. «Не обходить же подряд все кабаки?»

Оставалось набраться терпения и ждать. Пробудившийся бестиарий повел Максима завтракать. Бестиарий ухмылялся, довольный своей предусмотрительностью. Умно было улечься поперек входа, драгоценному Кастору пришлось поубавить прыть.

Они спустились в небольшую квадратную комнату, примыкавшую к кухне. Гладко оштукатуренные стены без каких-либо росписей, простые деревянные столы и табуреты показывали, что оказались они отнюдь не в парадных апартаментах. «Трапезная рабов». Максим пожал плечами, «господином» он себя никогда и не воображал. И вообще, героем для подражания с детства избрал Спартака.

Расправившись с завтраком, Максим начал искать себе занятие. Сидеть сложа руки никогда не мог. Охотно отправился бы изучать город, но прежде следовало предупредить (точнее, спросить позволения) сенатора. Актер вопросительно произнес, обращаясь к бестиарию:

— Марцелл?

Бестиарий понял, поманил за собой. Коридором для слуг они прошли в комнату, называвшуюся «атрий»[21]. Максим замер на пороге, обнаружив, что атрий сплошь заполнен народом. Похоже, сенатор Марцелл принимал клиентов. Выслушивал приветствия — весьма подобострастные, просьбы — длительные и сбивчивые. Кроме любезных ответов, гости получали подарки: новый плащ, корзинку с угощением, запечатанный сосуд, деньги.

Учитывая число клиентов, ясно было, что сенатор освободится не скоро. Проталкиваться сквозь толпу, привлекая всеобщее внимание, Максим не пожелал. Повернулся к бестиарию, пожал плечами: «Веди, куда хочешь».

Следом за бестиарием отправился на другой конец дома. С изумлением обнаружил, что к дому еще примыкал и сад. Две прямые аллеи, обсаженные аккуратно подстриженным кустарником, вели к зеленым беседкам. Максим углядел небольшую калитку, выводившую, очевидно, в переулок. Нетерпеливо подергал ручку. Калитка оказалась заперта, бестиарий злорадно оскалился.

Вместе они прошествовали на лужайку между беседками. Трава здесь была вытоптана, как на той поляне у терм, где состязались борцы. «Понятно, стадион». Бестиарий подтвердил догадку Максима, подняв с травы деревянный меч. Таких мечей валялось на лужайке несколько, судя по толщине — разной тяжести.

С минуту Максим смотрел, как бестиарий отражал удары невидимых противников. Смотрел с невольной завистью. Ему приходилось заниматься фехтованием, но о подобном мастерстве не смел даже мечтать.

Максим взял второй меч и встал напротив бестиария. Тот невольно расхохотался. Максим покрепче сжал деревянную рукоять. Бестиарий неторопливо двинулся вперед, скользящий плавный шаг сменился стремительным броском. Деревянный меч вырвался из руки Максима и, описав в воздухе дугу, упал в траву. Максим поднял меч, встал в прежнюю позицию. После второго броска очутился на земле сам.

Следующий час разнообразия не принес. Бросок, удар, встреча с землей. Максим каждый раз упрямо возвращался на прежнее место. Бестиарий посоветовал выбрать меч полегче, Максим отказался. Читал: новобранцев в легионах заставляли сражаться тяжелыми деревянными мечами. После этого металлический меч казался невесомым.

Когда солнце поднялось над вершинами кипарисов, бестиарий с Максимом вернулись в дом. Актер обливался потом и тяжело дышал, руку ломило. Зато бестиарий взирал на него с гораздо большим уважением, чем прежде.

Максим жаждал умыться, но пришлось ждать, пока омовение совершит хозяин. Только после этого рабы смели войти в термы.

Купальни в доме сенатора были не столь великолепны, как общественные, хотя поражали взгляд обилием мрамора, серебра и перламутра. Но, увы, там не было простора, а помыться хотели не меньше сотни человек — вероятно, почти вся мужская прислуга в доме. (Женщины купались по утрам.) Выходит, в доме обитало рабов двести. Максим поморщился: «Хуже общежития. Не завидую Марцеллу». Он допускал, что римляне обращают на рабов не больше внимания, чем на мебель, но все же… «Купаешься — вокруг толпится сотня слуг, прогуливаешься по двору — в сопровождении свиты, одеваешься — как перед зрительным залом».

Торопливо ополоснувшись, Максим с бестиарием снова проскользнули в комнату рядом с кухней, наскоро перекусили. Максим твердо решил добиться позволения выйти из дома. Догадывался: сенатор Марцелл не каждый день проводит, запершись в четырех стенах. Бестиарий — телохранитель следует по пятам за хозяином, следовательно, не может одновременно наблюдать за ним, Максимом. Актер не был уверен, позволят ли ему выйти из дома без присмотра.

Причитавшийся ему кусок пирога Максим взял с собой, предназначив Титу Вибию. Подозревал, что благодетель не всегда ест досыта. Завернуть пирог было не во что, и Максим, выйдя во двор, сорвал несколько листьев.

Повернувшись, неожиданно обнаружил, что за ним с удивлением наблюдает хозяйка дома. Максим смутился, чувствуя, как нелепо выглядит, сжимая в масляных пальцах кусок пирога.

Сервия смотрела вопросительно.

— Тит Вибий, — только и промолвил Максим в свое оправдание.

Хозяйка спокойно сказала что-то одной из служанок. Смуглая девушка, точнее девчушка, умчалась со всех ног, и так же, вприпрыжку, вернулась, неся корзинку. Максим благодарно поклонился хозяйке, опустил пирог в корзинку. Сервия прибавила еще несколько слов, девчушка вихрем слетала в кладовую, принесла пару яблок и груш. Максим снова поблагодарил. Сервия, смотревшая на него без тени улыбки, отвернулась и ушла прочь.

Максим вознамерился отправиться прямиком к Марцеллу, но бестиарий пояснил, что так не делают. Самые знатные посетители, говоря о рабах и вольноотпущенниках, прежде обращаются к управителю. Тот, если находит нужным, докладывает хозяину.

«Бюрократы!» Максим смиренно поплелся разыскивать управителя. К счастью, переговоры с ним не заняли много времени. Вероятно, управитель получил насчет гостя точные указания, потому что повел прямиком к хозяину.

Марцелла они отыскали в библиотеке. Сервия сидела напротив брата и под его диктовку что-то писала. Марцелл, прервавшись, с досадой обернулся к вошедшим. Максим принялся объяснять, что хочет пройтись. Марцелл, торопясь вернуться к письму, энергичным кивком велел бестиарию сопровождать гостя. Тотчас забыл об обоих. Максим, выходя, спиной чувствовал настороженный, цепкий взгляд сестры сенатора.

Они оказались на залитой солнцем улице. Максим помедлил, привыкая к свету и шуму. Повернулся к бестиарию и остолбенел, обнаружив у его пояса деревянный меч — знак гладиатора, отпущенного на волю. Сенатор внушил телохранителю чувство преданности не только палочными ударами — поступил много умнее. «Только последней твари не свойственна благодарность». Максим коснулся меча, посмотрел бестиарию в глаза, улыбнулся: «Поздравляю!» Бестиарий ответил горделивым взглядом.

Спустившись на Форум, Максим первым делом потянул бестиария к солнечным часам. Тита Вибия не нашел и встревожился. «Что случилось?» Принялся расспрашивать. Завсегдатаи таверн взирали равнодушно, пожимали плечами. Неожиданно какой-то мальчишка отозвался:

— Тит Вибий?

И поманил за собой. Покинув Форум, они углубились в лабиринт улочек Авентина. Теперь Максиму открылся совсем другой Рим.

Узкие, грязные переулки, стиснутые с обеих сторон четырех — пятиэтажными домами. В домах — маленькие оконца, облупившаяся штукатурка, ветхие балконы, на которые, казалось, страшно ступить. Максим озирал верхние этажи. «Интересно, как они отапливаются зимой? Жаровнями с углем? Труб нет, значит, дым идет в комнаты». Сразу вообразил черные, закопченные стены и потолки, удушливый чад, кашляющих жильцов. «Понятно, почему горожане стремятся проводить дни в цирках и на площадях… Кстати, в таких комнатах даже воды не согреешь — не на чем». Обилие таверн объясняло, где обедают жители «многоэтажек». Таверны, харчевни, кабачки попадались на каждом углу. Правда, большинство из них доверия не внушало: уродливые вывески, подозрительные запахи.

Максим отметил, что каменными были только первые этажи. Остальные — деревянные. При том, как теснились дома, становилось ясно, что при пожаре выгорят целые кварталы.

«И не совестно обвинять Нерона в намеренном поджоге города? Рим горел и до него, подозреваю, будет гореть еще не раз… Но как описан пожар у Сенкевича! Сильнейшие страницы в книге. Можно подумать, сам все пережил и прочувствовал. Если так писал человек, никогда не бывавший в Древнем Риме, то я просто обязан»… И Максим мгновенно поклялся: если вернется домой — напишет пьесу из жизни римлян. И сам поставит!

Тут от возвышенных мыслей его отвлекла струя помоев, выплеснувшаяся из окна. Максим едва успел отскочить. Бестиарий разразился бранью, на которую сверху визгливо ответили. «Цивилизация имеет некоторые преимущества. Например, мусоропровод. Когда, конечно, о нем помнят — и жильцы, и служащие жэка».

Достигнув верхнего этажа, мальчишка нырнул в узкий темный коридор. Максим отметил, что до сих пор не видел ни одного засова. И вообще, казалось невозможным в такой развалюхе, где сквозь стены был слышен даже шепот и кашель, запереть кого-то насильно. «Не держать же Гефеста связанным, с кляпом во рту».

Мальчишка стукнул в дверь, выхватил у Максима из корзины яблоко и затопал вниз по ступеням. Актер толкнул незапертую дверь, она распахнулась…

Тит Вибий и Гефест восседали друг против друга на каком-то покрывале, имевшем трудноопределимый цвет, и подкреплялись лепешкой, по очереди обмакивая куски в глиняную чашу с вином. При этом Тит Вибий держался за голову и раскачивался из стороны в сторону, а Гефест замер неподвижно, устремив невидящий взгляд прямо перед собой.

Максим от удивления застыл на пороге. Бестиарий не успел вовремя затормозить, так что врезался в актера. Оба ввалились в комнату с неподобающей поспешностью.

Увидев вошедших (точнее вовремя отпрянув, чтобы не быть растоптанным), Тит Вибий издал приветственный возглас и первым делом заглянул в корзину. Обнаружив пирог, расчувствовался до такой степени, что возжаждал заключить гостей в объятия. К бестиарию, однако, подойти не решился, а Максима уже обнимал Гефест.

Ошеломленный Максим едва устоял на ногах. Что, учитель латыни стосковался по ученику? Ничем иным восторг его нельзя было объяснить. А Гефест явно захлебывался от восторга. Одной рукой сжимал плечо актера, другую устремил к потолку, произнося страстную, пламенную, блистательную (в этом не было никакого сомнения) речь. Одна беда — непонятную. «Видит во мне освободителя? Но не скажешь, что истомился в неволе. Дверь отперта, Тит Вибий не кажется бдительным стражем».

Максим повернулся к Титу Вибию, глазами указал на пленника, потом — на дверь. «Не пытался сбежать?»

Вибий плюнул и настежь распахнул дверь. Гефест мгновенно забился в угол. Вибий выразительно ткнул пальцем в сторону вольноотпущенника: «Попробуй, выгони!» Теперь Максим уже решительно ничего не понимал. Попросил Вибия затворить дверь, сел подле Гефеста.

Вольноотпущенник, тревожно озираясь по сторонам, прошептал:

— Цезарь Домициан!

«Это плагиат, — возмутился Максим. — Осталось взять таблички и нарисовать Палатинский холм».

Бестиарий, присев на корточки, как раз знакомился с содержимым чаши, радушно предложенной Титом Вибием. Заслышав слова Гефеста, поперхнулся. Вольноотпущенник свирепо взглянул на него.

Гефест начал негромко, но так как Максим ничего не понимал, возвысил голос и вскочил на ноги. Тит Вибий пришел ему на помощь. К Титу Вибию присоединился и бестиария. Вскоре они втроем плясами вокруг Максима, размахивая руками и топая ногами.

Максим смотрел, подперев щеку кулаком. Описание веселой пирушки, устроенной накануне, было достаточно красноречиво. Столь же выразительно собутыльники представили возвращение домой — как шли с песнями, бережно поддерживая друг друга. Но почему, протрезвев, Гефест не помчался обратно на Палатин, а забился в дальний угол клетушки, оставалось совершенно неясным. Если Гефест страшился императорского гнева, то с каждой минутой этот гнев лишь возрастал. «Или вольноотпущенник намерен прятаться всю оставшуюся жизнь?» Но нет, он, похоже, возлагал какие-то надежды на Максима. «Надеюсь, не ждет, что я при мирю его с цезарем?»

Тем временем троица выдохлась. Тит Вибий, Гефест и бестиарий уселись напротив Максима, разглядывая актера без малейшего восторга. Даже напротив. На их физиономиях читалось заметное отвращение.

Гефест вздохнул, вытащил из-за пазухи восковые таблички.

— Учиться?! Сейчас?!

Вольноотпущенник был непреклонен. Да, он намеревается приступить к урокам немедленно. Тут Максима осенило. То есть он заподозрил, что прозревает истину. Домициан велел Гефесту продолжать занятия с чужеземцем. Должно быть, сказал: «Окончив урок, возвратишься, расскажешь». Лукавый вольноотпущенник, позабыв вернуться после первого урока, решил явиться на глаза императору не прежде, чем чужестранец освоить латынь. Максим посмотрел на Гефеста с жадностью. «Надеешься, эта детская хитрость поможет? Впрочем, — спохватился Максим, — Гефест и не догадывается, насколько его план разумен. Пока освою латынь, с императором, авось, что-нибудь случится».

Кивнув Гефесту, актер взял табличку. У остальных вырвался дружный вздох облегчения.

Они прервали урок, только когда стемнело и невозможно стало разбирать слова. Тит Вибий отправился проводить гостей. Гефест, в сумерках решившийся спуститься по лестнице и выглянуть на улицу, отойти от дома не пожелал.

Всю дорогу бестиарий заставлял Максима повторять слова.

Неизвестно, что телохранитель рассказал сенатору, только Максиму было позволено выходить из дома в любое время и без сопровождения. Четыре недели он без помех осваивал латынь под руководством Гефеста.

Максим проснулся затемно. Растолкал бестиария. Крадучись, чтобы не потревожить хозяев, они спустились по лестнице и проскользнули в сад. В редеющем сумраке смутно белели мраморные изваяния. Максим поеживался. Ночи стояли холодные, даже не верилось, что днем наступит иссушающий зной. Максим стойко переносил пекло, бестиарий страдал много сильнее. Он меньше года прожил в Риме, к подобной жаре не привык. Максим пытался выяснить, откуда бестиарий родом, как попал в город на семи холмах. Гигант хмуро отмалчивался.

Они подняли с земли влажные от росы деревянные мечи. Максим едва различал очертания огромной фигуры. Однако, как справедливо заметил бестиарий, опасность не всегда близится в сиянии полдня, чаще подстерегает во тьме.

В доме еще все спали, не считая кухонной прислуги. Свет, льющийся из окна, показывал, что огонь в очаге уже разожжен. Временами свет заслоняли темные фигуры — вокруг очага суетились повара. Максим одним взглядом окинул дом и сад — на большее не было времени.

Кружа по площадке, делая обманные движения, противники приближались друг к другу. Сошлись.

За минувшие недели Максим преуспел не только в освоении латинского языка. Теперь меч бестиария гораздо реже достигал незащищенного тела противника.

Максим поскользнулся на влажной траве, упал на колени, спасаясь от удара, извернулся, перекатился. Бестиарий, преследуя его, стремительно взмахнул мечом. При этом выпаливал короткие фразы — отвечал на вопросы Максима, заданные много дней назад, рассказывал о себе.

Максим изловчился, вскочил на ноги. Слушать отрывистые фразы бестиария, вникать, улавливать суть и одновременно отражать удары — была задача из задач.

К собственному удивлению, Максим сумел понять основное. Родом бестиарий был с берегов Рейна. В плен к римлянам попал во время войны, тринадцать лет назад, и вплоть до минувшей зимы жил в Бонне.

— Город в Нижней Германии.

Максиму оставалось сообразить, что Нижняя Германия — одна из римских провинций[22].

В своем племени бестиарий считался лучшим охотником. В Бонне сражался на арене с дикими зверями. Даже такими, каких прежде не видел. Бестиарий назвал зверя. Максим не понял. Бестиарий нарисовал острием меча на песке. Максим склонился, вглядываясь. Быстро светало, можно было уже различить тонкие линии рисунка.

— Носорог! — воскликнул Максим. — Клянусь Вакхом, носорог!

— Где ты видел этого зверя?

— В зоопарке.

— Где?

— В одном городе… по пути в Рим.

— Через какие города ты проезжал?

— Не помню, — Максим, и в самом деле, не мог вспомнить ни одного древнеитальянского города, кроме Капуи. Но Капуя, если верить Джованьоли, располагалась южнее Рима. Максим же уверял бестиария, Гефеста и Вибия, что прибыл с севера.

— Не помнишь город, но помнишь зверя?

Бестиарий атаковал. Еще неделю назад застал бы Максима врасплох, но ныне актер держался настороже и отскочил.

Бестиарий продолжал рассказ. Он прослыл сильнейшим среди бойцов Бонны. Гордился своим умением, наслаждался рукоплесканиями и криками восторга. Выучил латынь, свыкся с нравами и обычаями римлян. Последней зимой в Бонну прибыл ланиста, владелец крупнейшей в Риме школы гладиаторов. Он объезжал провинции в поисках лучших бойцов и остановил выбор на бестиарии. Хозяин, соблазнившись обещанной суммой, не стал упрямиться.

Максим получил удар в грудь и очутился на траве.

— Ты открылся, — флегматично заметил бестиарий.

Актер молча поднялся.

— Почему открылся? — спросил бестиарий. — Сам не имел рабов?

Вместо ответа Максим проворно напал. Бестиарий, казалось, едва шевельнул рукой. Меч скользнул по мечу, Максим, промахнувшись, не устоял на ногах, вдобавок выронил оружие. Прежде чем успел подхватить, бестиарий наступил на меч. Максим изготовился к рукопашной схватке — упустил оружие, быть расплате. Бестиарий поднял меч Максима и отбросил в траву.

— Откуда ты пришел в Рим?

— С севера. С берега моря.

— На севере много племен.

— Русский. Русич, — Максим испытывал заметную неуверенность, сознавая, что историю Древнего Рима знает много лучше истории собственной страны. Потом его осенило: — Мы в родстве со скифами.

— Разве, скифы на севере? — хладнокровно осведомился бестиарий.

— Нет, но… — Максим замялся.

— Ты не знаешь языка северных племен. Богов не знаешь.

— Знаю, — Максим поднапрягся, припоминая курс зарубежной литературы. «Ага, „Песнь о нибелунгах“». — Один, Тор, Фрейя…

Бестиарий молчал, и Максим усомнился: «Кажется, это скандинавские боги. В кого же верили древние германцы?» Опять же, из «родных» богов помнился только Перун. «Позорище!»

— Не лги, я больше не спрашиваю, — ответил бестиарий.

Зашел в беседку и вынес настоящие мечи.

— Попробуем?

Максим молча кивнул, не в силах оторвать взгляда от клинка. Бестиарий протянул меч, Максим взял. Холод рукоятки словно сообщился его ладони. По телу прошел озноб. Не от волнения: бестиарий был слишком опытен, чтобы нанести увечья противнику или позволить задеть себя. Скорее, это был холодок восторга, усилившийся многократно, едва клинки с легким звоном скрестились. Перед глазами поплыли кадры приключенческих кинофильмов. Какой мальчишка не воображал себя графом Монте-Кристо, или капитаном Бладом, или… Максим — воображал. И сейчас, сжимая рукоять меча, чувствовал, что вновь становится тем мальчишкой. Оклеенную фольгой деревяшку заменяет настоящий клинок. А восторг остается прежним, детским.

Восторга хватило на первые пять минут. Потом было тяжелое, свистящее дыхание, пот, заливающий глаза, и два пореза выше локтя.

После изнурительных упражнений они вернулись в дом. Марцелл принимал клиентов и в ближайшие часы на улицу выходить не собирался, поэтому бестиарий отправился на прогулку вместе с Максимом.

Прежде всего, они зашли за Титом Вибием и Гефестом. Вольноотпущенник за прошедшие недели настолько осмелел, что отважился не только спускаться по лестнице, но даже удаляться от дома. Возможно, подобная отвага объяснялась преданностью науке. Гефест давно обнаружил, что Максим успешнее осваивает латынь в непринужденной беседе. Правда, устная речь чужеземца все больше обгоняла письменную, но Гефест здраво рассудил: «Найдет, кому писать любовные письма, — наверстает упущенное».

Поэтому Гефест отважно водил чужеземца по городу. Правда, старался укрыться за спиной бестиария, едва вдали показывались преторианцы — солдаты императорской гвардии.

Бестиарий охотно сопровождал учителя с учеником. До сих пор он знал только римские цирки да школу гладиаторов. Ну, запомнил еще дорогу от курни Юлия, где собирались сенаторы, до особняка Марцелла. Теперь, подобно Максиму, он с любопытством глазел по сторонам.

Тит Вибий следовал за ними, пылая желанием показать «свой» Рим: «Самые лакомые места». В то же время удивлялся, почему город уже не кажется ему, как казалось прежде, единым большим кабаком.

Максим удостоверился, что Форумов в Риме было несколько. Они побывали на Форуме Юлия Цезаря — просторном дворе, окруженном крытой двухъярусной колоннадой. В промежутках между колоннами помещались статуи. Конная статуя самого Цезаря возвышалась перед входом в великолепный храм Венеры. Если Максим правильно понял объяснения Гефеста, получалось, что род Цезаря восходит к этой богине.

«Римляне любят происходить от богов», — отметил Максим.

Среди сокровищ храма — картин, камей и прочего — Максима заинтересовала лишь статуя Клеопатры. Перед глазами сразу поплыли кадры из фильма Элизабет Тейлор. Впервые он увидел этот фильм в двенадцать лет, и с тех пор… Ну, словом, роль Антония в пьесе Шекспира стала заветнейшим мечтанием.

Мраморная Клеопатра была не столь хороша, как Тейлор, хотя чем-то на нее похожа — широкими дугами бровей, огромными глазами. Одно можно было сказать наверняка: это женщина с характером. Максиму почему-то вспомнилась супруга Домициана.

Покинув Форум Цезаря, приятели удостоились своим посещением Форум Августа, затем — Форум Домициана. Правда, он еще только строился. Максим воочию убедился, что с помощью простейших приспособлений можно возводить великолепные здания.

Задумался об архитектуре двадцатого века. «Совершенство техники и несовершенство вкуса. Впрочем, как и в остальных искусствах. Почему?» Максим ломал голову, доискиваясь причины, пока не сообразил: древние художники старались прославить не себя, а богов или великих граждан, потому в своих творениях стремились не просто выделиться (мол, глядите, как я умею: левой рукой за правое ухо), а достичь гармонии.

День перевалил за половину, а потом решено было отобедать и отправиться в термы послушать прославленного оратора Фабия. (Смесь бани с лекционным залом и библиотекой несколько озадачивала Максима.) Гефеста занимало, сумеет ли ученик, изъяснявшийся короткими фразами, понять замысловатые обороты, уловить хотя бы общий смысл речи.

Бестиарий объяснил, что прежде должен зайти домой, — вдруг сенатор Марцелл решит прогуляться?

— Обязан сопровождать.

Они условились, что подождут бестиария в ближайшей таверне. Если он не сможет вернуться, пришлет кого-нибудь из рабов предупредить.

Войдя в таверну, они заказали нехитрое угощение в виде лигурийского вина и маринованных оливок. У Максима кубок был безжалостно отнят:

— Прежде повтори, что видел во время прогулки.

Гефест с Вибием подкрепились оливками, запивая их вином, разбавленным водой. Вибий полагал, что Гефест льет воду чересчур щедро, но вольноотпущенник держался стойко: великому оратору следует внимать на трезвую голову.

Максим, едва ворочая пересохшим языком, твердил:

— Форум Октавиана Августа. Статуи великих полководцев.

— Кого именно? — настаивал неумолимый Гефест.

Максим помнил лишь одного, да и то потому, что читал «Войну с Ганнибалом».

— Сципиона Африканского, победителя Карфагена.

Рассказ был окончен, кувшин с вином показывал дно, а бестиарий все не возвращался. Гефест забеспокоился:

— Нельзя больше ждать! Пропустим речь Фабия!

Он даже в лице переменился, вообразив подобное несчастье.

— Идите, — сказал Максим. — Особняк Марцелла рядом. Узнаю, что с бестиарием. Догоню.

Гефест расстроился и разгневался.

— Кто должен учиться у великого оратора? Я?

— Догоню, успею, — упорствовал Максим.

Гефест поднялся и молча направился к дверям. Пренебрежение к себе он бы мог снести, но к великому Фабию?! Вибий, пожал плечами — охота бегать в такую жару, беги — отправился за Гефестом.

Максим рысью припустил к дому сенатора Марцелла. Влетел в атрий, мельком отметив, что привратника на обычном месте нет.

В атрии толпилась вся многочисленная прислуга Марцелла. Были здесь кухонные рабы, и рабы, обязанные ходить за покупками, и банщики, и смотрители гардероба, и парикмахеры, и… Все говорили разом, а заметив Максима — замолчали. На Максима смотрели глаза — застывшие, широко распахнутые, изумленные, испуганные, негодующие. Миг — и рабы серыми тенями ускользнули прочь. Скрылись в коридорах, в кладовых, убежали в сад.

Задержался один бестиарий. Стоял, прислонившись спиной к колонне, громадный; не то, чтобы хмурый — какой-то потерянный. Взирал на Максима с заметным облегчением. Нет, больше с неприкрытой радостью.

— Вот он.

Максим не сразу понял, что бестиарий обращается не к нему.

— Зачем сказала: «Он не придет?»

Только теперь Максим увидел Сервию. Она сидела в углу, на табурете, сидела так, словно провела в этой позе много лет и давно окаменела.

При словах бестиария Сервия повернула голову, посмотрела на Максима. И встала. Максиму сделалось не по себе. Словно сошла с пьедестала одна из статуй.

Сервия приблизилась и спросила тусклым, глухим голосом:

— Зачем ты пришел? Что тебе нужно? Что тебе еще нужно?

Максим поглядел на бестиария, бестиарий — на Максима.

— Не понимаю, — сказал Максим.

Слово «нужно» он угадал, хотя прежде пользовался лишь синонимом «надо». Но по-прежнему не мог взять в толк, о чем говорит Сервия.

— Не понимаешь? — Она точно огнем полыхнула, мгновенно придя в ярость. — Доносчик!

Бестиарий издал полувздох-полустон изумления.

Максим понял.

— Марцелла…

Хотел сказать «схватили», «арестовали», но не знал ни одного из этих слов.

— Когда?

Почувствовал: спрашивает что-то не то. Ясно, беда стряслась утром, после их ухода. Так ли важно: час или два назад?

— За что?

— Спрашиваешь? Ты спрашиваешь?!

Максим внезапно отстранил ее и вошел в кабинет сенатора. Вскрикнув от подобной дерзости, Сервия метнулась за ним. Бестиарий как привязанный двинулся следом.

Максим стоял посреди кабинета, не сознавая, зачем пришел сюда. Вряд ли рассчитывал укрыться от глаз Сервии. Смотрел на мраморный стол, на стул с высокой спинкой.

Совсем недавно за этим столом сидел сенатор, вертел в руках светильник, слушал. А он, Максим, расположившись напротив, пытался предостеречь Марцелла.

Сенатор совершил какую-нибудь ошибку? Или пал жертвой мнительности императора?

Не об этом сейчас надо думать! Что делать? Как помочь Марцеллу?

Максим вновь огляделся по сторонам. Кабинет? Зачем ноги принесли его в кабинет?

Сервия шагнула вперед, торопясь укрыть что-то от его взгляда, но только невольно указала Максиму на тяжелый бронзовый ларец.

«Вот оно!» Максим сообразил, для чего ворвался в комнату. Мало спасти Марцелла, надо оберечь других людей. Никто не поверит, что заговорщик был один. Под подозрением окажутся все, с кем Марцелл был близок. Немедленно уничтожить письма друзей и родных.

— Письма! — сказал Максим.

Сервия вскрикнула вторично. Максим чувствовал: на крик вот-вот сбегутся слуги, набросятся на него, а письма так и останутся в ларце, попадут в руки Домициана. От волнения актер никак не мог вспомнить слова «сжечь», «разорвать». Воскликнул:

— Огонь! Письма в огонь.

Сервия поняла. Была ли удивлена советом того, кого считала причиной несчастья, Максим не знал. На Сервию не смотрел. Не мог смотреть. При взгляде на нее актера покидало всякое мужество. Сразу чувствовал: несчастье непоправимо, Марцелла не спасти.

Нет. Надо бороться до конца. Спокойно обдумать все.

Максим вышел во двор. Рядом оказался бестиарий, положил руку на плечо.

— Забудь ее слова. Ты не виноват.

— Виноват.

Максим сразу увидел, что говорить этого не следовало. Бестиарий понял неправильно. Спасаясь от удара, Максим отпрыгнул на клумбу с астрами.

Бестиарий за ним не погнался. Смотрел с нескрываемой гадливостью.

Актер стиснул зубы. «По-русски я бы тебе объяснил»… Изощряться в красноречии на латыни он не мог, от тревоги и гнева позабыл и те немногие слова, какие знал. К желанию спасти Марцелла примешивалось страстное желание оправдаться.

Максим злобно постучал себя кулаком по голове и указал на бестиария. Как ни странно, боец довольно хмыкнул, словно лучшего объяснения и не требовалось.

Максим лихорадочно пытался сообразить, кто может спасти Марцелла. Сенат? Сенат выступит против Домициана? «Когда это большинство в парламенте шло против президента?» Кто выше императора? Одни боги. Римляне чтут богов… Чтут богов!

Стремительно развернувшись, Максим кинулся в дом. Позади топал бестиарий. Сервия сидела на корточках возле жаровни, торопливо разворачивала свитки, пробегала глазами, бросала в огонь. Увидев Максима, вытянула руки над жаровней, точно испугавшись, что он станет ворошить пепел.

— Virgines Vestales! (Девы Весты) — выпалил он.

Мгновение она смотрела непонимающе. Затем поднялась. Ворох свитков из ее рук посыпался на пол. В следующую секунду Сервия, сбив жаровню, так, что горящие угли рассыпались по всему полу, кинулась к дверям. Ударилась о Максима, преградившего ей дорогу. Отскочила. Взглянула исподлобья: настороженно, почти затравленно. Максим дорого бы дал, чтобы никогда больше не встречать подобного взгляда.

— Нельзя, — сказал он. — Не ты…

«Как же ей втолковать?! Погубит и Марцелла, и весталку, и себя!»

— Напиши. Отдай.

Сервия нетерпеливым жестом повелела ему уйти с дороги. Максим не уступал.

— Напиши.

На плечи его легли две руки. Максим обернулся. Привратник. Управитель. Слуги молча отпихнули его к стене, и Сервия проскочила в атрий.

— Не делай! — крикнул Максим ей вслед.

Сервия сдернула покрывало с прислужницы, только что вошедшей в дом, и выбежала на улицу. Привратник и управитель держали Максима еще несколько минут, потом толкнули так, что он с размаху ударился о стену. В голове загудело. Максим кинулся следом за Сервией. Дорогу к дверям преграждали все рабы Марцелла; расступаться они не собирались. Максим повернул назад. Слуги — за ним. По кабинету дикими прыжками скакал бестиарий, затаптывая горящие угли. Отвлекся, схватил за шиворот самых ретивых преследователей. Воспользовавшись этим, Максим вихрем промчался через двор, выскочил в сад, вскарабкался на крышу беседки, оттуда перемахнул на стену и спрыгнул вниз, в переулок.

Тотчас со стены соскочил и бестиарий.

— Форум, — выдохнул Максим.

Бестиарий понесся вперед, могучей грудью расталкивая прохожих. Максим поспешал следом. «Где и как происходит судилище? В сенате?» Он представил здание из желтовато-золотистого мрамора — курию Юлия. Кажется, сенаторы собирались именно там. «Сколько сенаторов в Риме?» Максиму помнилась цифра триста, но он не был уверен. Когда следил из паланкина, показалось, собралось человек двести. «Впрочем, так и должно быть, если их всего триста. Одни — наместники в провинциях, другие — их помощники, третьи — командуют легионами. Ну, кто-то болен, кто-то осужден… Неужели из двухсот ни один не вступится за Марцелла?»

Максим помотал головой. Если и вступится, что проку? Сплоченности от сенаторов ожидать нечего, а над одиночкой Домициан одержит победу.

Нет, надеяться можно только на весталку. Впрочем, можно ли? Максим представил белое личико, волосы цвета меди, услышал смех девушки — легкий, беспечный. Марцелл влюблен не на шутку, смотрит на весталку, точно на солнце: и отведет глаза, а все ее одну видит. А она? Позволяет любоваться собой, даже любить себя.

Но пожелает ли вступиться за осужденного? Отважится ли? Максим вспомнил, как весталка упала в обморок, увидев его самого наедине со львом, как приказала Марцеллу заботиться о чужеземце. «Не любовь, так жалость побудит ее защитить Марцелла».

Максим с бестиарием вынырнули на запруженную народом Священную улицу. Изо всех сил работая локтями, пробивались вперед. Максим не понимал, как в подобной толчее Сервия, бесспорно, привыкшая путешествовать в носилках, сумела проложить себе дорогу. Ускользнула далеко вперед, так, что они с бестиарием не сумели ее настичь.

Бестиарий остановился, вытянул указующий перст и гаркнул Максиму на ухо:

— Смотри!

Впереди мелькнуло серое покрывало. Максим не был уверен, что это Сервия — мало ли простолюдинок носят грубые, некрашеные плащи? Только когда женщина отделилась от толпы и взбежала по ступеням дома весталок, Максим убедился, что это сестра Марцелла. Останавливать ее было поздно. Двери отворились, Сервия вошла в дом.

— Напрасно, неожиданно сказал бестиарий. — Весталки в цирке.

Максим стремительно обернулся к нему.

— В цирке, повторил бестиарий. — Марцелл говорил при мне.

Максим лихорадочно соображал. Что случится раньше? Весталка выйдет из цирка или сенаторы — из курии? «От этого зависит жизнь Марцелла. Успеет ли весталка вмешаться?»

Он попытался рассмотреть, что происходит возле курии Юлия. На ступенях дожидались конвойные. У ступеней собралась толпа. Слух об аресте Марцелла разнесся по городу и взволновал многих. «Понятно, Марцелл известен, а может, и любим. Недаром Домициан торопится с ним расправиться».

Максим повернулся к бестиарию.

— Останься здесь. Я — в цирк. Узнаешь, догонишь.

Бестиарий кивнул. Понял: должен выяснить, где и как решат казнить сенатора. В том, что вынесут смертный приговор, не сомневался — как и Максим.

Актер шагнул в сторону, но тотчас вернулся.

— Найди Тита Вибия. Пришли к цирку…

— …Амфитеатру Флавиев, — подсказал бестиарий.

Несколько секунд понадобилось Максиму, чтобы сообразить: «Амфитеатр Флавиев… Колизей!»

Актер, не прощаясь, ринулся прочь. «Лишь бы не опоздать!»

Дорога до Колизея была хорошо известна Максиму. Он мчался мимо ювелирных лавок и лавок, где торговали музыкальными инструментами; оставлял без внимания настойчивые призывы торговцев. Вспоминал, что сегодняшние игры горожане предвкушали загодя. «Почему же Вибий предпочел слушать оратора?»

Максим припоминал, что спрашивал об этом, а Вибий понес в ответ какую-то несусветицу: мол, боится вымокнуть. Актер тогда решил, что неправильно понял.

Еще на подступах к Колизею Максим определил по реву толпы, что представление в разгаре. Взлетел по лестнице на самый верх, где толпились беднейшие горожане.

Теперь он оглядывал Колизей как зритель, а не как боец.

На скамьях не оставалось ни одного свободного места. Пурпурный тент, натянутый на огромных мачтах, защищал публику от солнца. Легкие тени окрашивали розовым лица и одежды зрителей.

Максим перевел взгляд на арену. У него перехватило дыхание.

Арены не было. Вместо песка под солнцем сверкала вода, вспененная веслами кораблей. Это были настоящие корабли, с двумя, тремя и даже пятью рядами весел, неповоротливые громадины, между которыми сновали суденышки поменьше — узкие, остроносые, подвижные. В центре кружили два больших корабля, намертво соединенных абордажным мостиком. Сплошное месиво тел покрывало палубы. Рядом, с горящего судна, прыгали в воду матросы. Еще один корабль, поврежденный тараном противника, медленно опрокидывался набок.

Крики раненых, мольбы умирающих, вой возбужденной толпы — звуков чудовищнее Максим за всю жизнь не слышал. На мгновение он забыл, зачем пришел — ослепила ярость.

Потом биение крови в висках затихло. Максим медленно вздохнул и огляделся по сторонам, приходя в себя. Повернулся и понесся вниз, прыгая через ступеньку. Думал почему-то, о героях новейших фильмов и книг. «Их тоже изобретательно убивают! Неужели это кого-то развлекает? Как гладиаторские бои?»

Выскочил на улицу. Рабы, поджидавшие хозяев, провожали Максима удивленными взглядами: «Надо же, презрел такое зрелище!»

Обежав цирк и добравшись до входа, ведшего, по его расчетам, к местам весталок, Максим остановился. «Протиснуться к Священной деве на глазах всего цирка? Невозможно! Решиться на это — поступить хуже обезумевшей Сервии. Не спасти Марцелла и погубить весталку». Следовало дождаться пока из амфитеатра хлынет толпа, и подойти незамеченным. Это было благоразумнее, да и менее жестоко по отношению к девушке. Все равно она не сможет покинуть цирк до окончания представления. «Сообщить о каре, грозящей Марцеллу, и оставить весталку изнывать в бездействии?»

Максим решил ждать. Прохаживался возле цирка, осторожно поглядывая на паланкин весталки, стараясь не привлекать к себе внимания. Среди служанок, ожидавших госпожу, узнал змеекосую, змееглазую рабыню.

Неожиданно его хлопнули по плечу. Максим стремительно обернулся и узрел Тита Вибия.

Благодетель запыхался, лицо его было мокро от пота.

— Приговор еще не вынесен, — выпалил он.

— Где обычно казнят? — спросил Максим.

— В Мамертинской тюрьме. Или у Эсквилинских ворот.

Максим достаточно изучил город, чтобы сообразить: если Марцелла поведут из курии прямо в тюрьму, расположенную также на Форуме, спасения нет. Весталка никак туда не успеет. «Если поведут к Эсквилинским воротам, весталка, возможно, сумеет вмешаться. Только бы побоище в цирке закончилось!»

Тит Вибий, мотнув головой в сторону цирка, спросил:

— Был там?

— Был.

— Видел?

— Видел, — отозвался Максим, не понимая, чем морское сражение отвратило Тита Вибия. — Ты, кажется, любитель такого…

Вибий, морщась и потирая спину, поведал, как несколько лет назад прорвался на подобное представление. В этой схватке он и потерял два передних зуба. Зрелище, конечно, того стоило. Домициан приказал вырыть новый пруд неподалеку от Тибра, по каналам подвести воду, кораблей собрал не меньше, чем в настоящей битве… Одна беда, во время представления хлынул ливень…

(Максим обогатился знанием слов «потоп» и «наводнение».) Тит Вибий, пылко жестикулируя, объяснил, что с неба хлестало не переставая, но зрителям запрещено было покидать свои места. Император приказал раздавать горячие кушанья и напитки, но зрители заледенели в мокрой одежде. Тит Вибий долго болел, да и теперь по болям в спине может предсказывать перемену погоды. А его подружка умерла.

Максим вгляделся в лицо кутилы и не нашел, что сказать. Вибий сам переменил тему.

— Как предупредить весталку?

Максим объяснил, что хочет подобраться в толчее.

— Подойти к весталке незамеченным не так просто, — заметил Вибий. — Народ перед ней расступается. Да и слова твои кто-нибудь непременно услышит. Лучше напиши.

Вибий подал табличку для письма, предусмотрительно отобранные у Гефеста. Вольноотпущенник старательно увековечил на них витиеватые фразы оратора Фабия. Максим безжалостно стер эти плоды красноречия.

Задумался, прикусил кончик металлической палочки. Весталка должна сразу понять, что случилось и от кого письмо. Нацарапал:

Затем ему пришло в голову, что разумнее прямо сейчас вручить письмо рабам весталки, пусть передадут госпоже, едва выйдет из цирка. Тогда уж точно никто внимания не обратит.

Вибий одобрил этот план. Максима смущало присутствие змееглазой рабыни. Припомнив, что Вибий с Гефестом покинули дом Марцелла прежде, чем змееглазая пришла за весталкой, Максим попросил:

— Отвлеки ее.

Вибий понимающе кивнул. Осмотрелся. Неподалеку двое бедняков, присев на корточки в тени кипарисов, играли в кости. Несколько зевак лениво наблюдали за ними. Одному из игроков явно везло: горка мелочи возле его ног непрерывно росла. Второй — досадливо покряхтывал всякий раз, как приходилось развязывать тесемки кошелька. Движения его стали суетливыми, и глазах появился тревожный блеск. Прежде чем бросить кости, он долго дул на стаканчик.

Тит Вибий, покачиваясь из стороны в сторону и беседуя сам с собой, направился к игрокам. «Неудачник» подул на кости, поднял стаканчик, опустил, снова поднял. В это время Вибия качнуло в сторону, и он налетел на игрока. Игрок выронил стаканчик, кости рассыпались.

«Неудачник» взвыл от восторга: без посторонней помощи никогда бы не выбросил столько очков. Грудью упал на горку мелочи. «Счастливчик» в праведном негодовании вскочил на ноги.

— Это не в счет! Ты не бросал кости! Они рассыпались!

«Неудачник» обеими руками пытался загрести мелочь. «Счастливчик» метко пинал его пониже спины. Зеваки хохотали.

Рабы весталки, истомившиеся ожиданием, дружно глазели. Змееглазая — тоже. Она даже приблизилась на пару шагов. Максим осторожно двинулся к паланкину.

«Счастливчик», отчаявшись сдвинуть с места «неудачника», набросился с кулаками на Тита Вибия. Тот отпрянул и схватил за руку змееглазую рабыню. Рабыня взвизгнула. «Неудачник» сел, трясущимися пальцами запихивал мелочь в кошелек. Лицо и туника его были в пыли. Вибий, не выпуская рабыни, петухом наскакивал на «счастливчика». Мол, при чем здесь он, он просто шел мимо, рабыня подтвердит. Змееглазая вырывалась. Никто из рабов не спешил ей на помощь, видно, не слишком жаловали. Змееглазая что-то гневно крикнула. Максим подумал, что подтолкнул приятеля к опасной игре. Рабыня принадлежит весталке. Подобное обращение со служанкой — не оскорбление ли госпожи? За оскорбление весталки положена смерть.

Размышлять об этом было некогда. Змееглазая, извиваясь, пыталась вырвать руку. Озабоченная своей судьбой, не замечала ничего вокруг. В два прыжка Максим очутился возле паланкина, сунул табличку одному из рабов. Сказал на ходу:

— Отдай госпоже, отдай сразу.

Раб мгновенно и безмолвно спрятал таблички под подушку. Похоже, не первый раз передавал так письма весталке. Максима тревожило, сразу ли весталка найдет письмо. «Если не найдет, подойду сам».

Вибий отпустил рабыню. Та наградила его оплеухой и отскочила к паланкину. Максим был уже в нескольких шагах. Отходя, почувствовал взгляд змееглазой. Подавил желание обернуться.

Только укрывшись в одной из арок цирка, Максим осторожно посмотрел назад. Змееглазая потирала запястье. Тит Вибий, спотыкаясь, брел прочь. Игроки как ни в чем не бывало продолжали метать кости.

Спустя минуту Вибий присоединился к Максиму. Затем они нашли убежище в тени высоченных кипарисов. Паланкин весталки был оттуда ясно виден, но Максим беспокоился, не пропустят ли они бестиария. Беспокойство еще усилилось, когда из цирка повалил народ. Оставалось лишь радоваться, что представление закончилось.

Весталки вышли одними из первых. Несмотря на одинаковые белые одежды, на белые ленты в волосах, они были разительно непохожи друг на друга. Впереди шествовали две черноглазые смуглянки, взахлеб обсуждавшие битву. За ними — высокая белокурая девушка, замкнувшаяся в высокомерном молчании. Лицо ее выдавало крайнее утомление и недовольство. Следом за белокурой шла совсем юная девочка — никак не старше двенадцати лет. Она была изжелто-бледна и опиралась на руку дамы постарше, судя по схожим чертам лица — матери или сестры. Дама проводила ее до самого паланкина.

Последней, в окружении молодых щеголей, появилась рыженькая весталка. Двое молодых патрициев не отставали от нее ни на шаг. Один нес веер из павлиньих перьев, другой, забегая вперед, раздвигал тросточкой толпу, хотя в этом не было никакой необходимости, все и так расступались. Оба заглядывали весталке в глаза и возгласами выражали восторг. Весталка улыбалась, беззаботная, как ребенок. Максиму сделалось обидно за Марцелла.

Прощаясь с поклонниками, весталка позволила покрывалу словно невзначай соскользнуть с головы. У Максима захватило дыхание. «Какие волосы!» Он всегда сожалел, что женщины его эпохи коротко стриглись.

Волосы весталки золотым плащом текли по спине, спадали ниже коленей. «Быть может, к Марцеллу она испытывает только жалость?»

Весталка села в паланкин. Розовым локтем оперлась о подушку. Максим провел языком по пересохшим губам. «Возьмет письмо или нет?» Раб наклонился, убирая золоченую лесенку. Максиму показалось, раб что-то шепнул весталке. Девушка сунула руку под подушку. Приподнялась на локте и задернула занавески. Змееглазая рабыня встрепенулась. Осмотрелась по сторонам. Как бы невзначай коснулась занавеси, пытаясь заглянуть в щелку. Вторая служанка, пылая негодованием, оттолкнула ее в сторону.

Максим смотрел на паланкин весталки. Занавески оставались задернутыми.

«Поняла ли, о чем речь?» Максим вдруг испугался, что написал плохо. «Если поняла — захочет ли помочь? Или сразу отступится от Марцелла?»

Занавески раздвинулись. Весталка полулежала на подушках. Табличек в ее руках не было. В выражении ее лица Максим не мог ошибиться. Так смотрят люди, на которых обрушилось внезапное несчастье. В один миг весталка стала взрослой.

— Бестиария долго нет, — сказал Вибий. — Пойду, посмотрю.

— Нет, останься.

Максим сам выступил из тени. Спокойно прошел мимо паланкина весталки. Не сомневался, что девушка его увидела. Краем глаза заметил, как змееглазая рабыня вскинула голову.

Толпа, выплеснувшаяся из цирка, быстро растекалась по близлежащим улицам. В такой сумятице было проще простого разминуться с бестиарием, поэтому Максим занял новый наблюдательный пост неподалеку от паланкина весталки, в начале Священной улицы.

«Не возбудит ли весталка подозрений, оставаясь на месте, когда все зрители уже разошлись?»

Оглянувшись, Максим обнаружил, что девушка не растерялась. Послала раба вдогонку за одним из щеголей. Щеголь прилетел, не чуя под собой ног. Весталка заливисто смеялась. Змеекосая рабыня озадаченно поглядывала на госпожу. Щеголь сиял.

До Максима долетали отдельные слова. Речь шла о каком-то проигранном залоге. Весталка держала в амфитеатре пари и проиграла. Жаждала возвратить залог. Щеголь галантно отказывался.

Вдалеке показался бестиарий. Так грубо расшвыривал прохожих в стороны, что Максим понял: счет идет на секунды. Рванулся навстречу. Бестиарий схватил его за плечо, притянул к себе и проревел в самое ухо:

— Казнь по обычаю предков! У Эсквилинских ворот!

Максим не стал спрашивать, что это за казнь. Не сомневался — долгая и мучительная. «Только бы успеть!» Хорошо помнил: дорога от Форума до ворот почти равна дороге до ворот от цирка. Но бестиарию еще пришлось бежать от курии до цирка!

Максим повернулся, отыскивая взглядом паланкин весталки, и обнаружил его — чуть не в двух шагах. Весталка приказала трогаться в путь сразу, как появился бестиарий. Змееглазая, конечно, тоже увидела бестиария. «Если и догадалась, ничего не докажет. К весталке мы не подходили, не обменялись ни словом».

Обо всем этом Максим думал уже на ходу, широким шагом поспешая за бестиарием. На паланкин весталки больше не оглядывался. «Каково ей! Бегом пуститься не может. Не знает, застанет ли Марцелла живым. И при этом должна беззаботно щебетать с поклонником!»

Дорога к воротам пролегала в низине, между Эсквилином и Циспием (малым холмом, не входившим в число знаменитых семи). Справа, на месте Золотого дворца Нерона, о котором Максим столько читал, Домициан возводил новые термы. Чуть выше, почти на самой вершине холма белели колонны портика Ливии. Слева тянулись доходные дома в четыре-пять этажей.

Максим никак не мог сообразить, где происходят казни. Помнил: за воротами по левую руку начинались великолепные сады. Справа… «Да, справа пустырь. Я еще спрашивал, какие состязания там бывают. Гефест отмолчался».

Они не достигли ворот. На пересечении улицы Патрициев с Субурой, на перекрестке между аристократическими кварталами и кварталами бедноты, встретили отряд преторианцев. Двадцать солдат в гребенчатых шлемах конвоировали сенатора Марцелла. Кроме солдат, за сенатором следовали и несколько чиновников со свитками папируса в руках. Чиновников сопровождали рабы, несшие складные табуреты. Возглавлял процессию центурион, уже знакомый Максиму. «Квинт Септимий». Именно он в свое время доставил прорицателя на Палатин.

Максим с завистью и восхищением смотрел на Марцелла. Хотел бы сам встретить свой последний час с таким лицом!

Центурион подал знак, смолк топот подбитых гвоздями солдатских сапог, преторианцы остановились, пропуская паланкин весталки.

Священная дева вскинула руку, и рабы-носильщики тоже остановились, опустили паланкин на землю. Замерли в ожидании дикторы, застыли служанки. Змеекосая поедала глазами госпожу. Весталка отстранила поклонника и без посторонней помощи сошла на землю.

Только теперь Марцелл побледнел. Даже губы выцвели.

— Центурион, кто этот человек? — спросила весталка.

— Преступник. Осужден по закону об оскорблении величества, — отвечал центурион.

Рапортовал бойко, хотя брови хмурились, и взгляд сделался беспокойным. Как и все римляне, Квинт Септимий чтил дев Весты, но предпочел бы без помех исполнить приказ.

— Я, Амата Корнелия, освобождаю этого человека.

Центурион раскрыл рот. Такого он не ожидал. Да, по закону весталка могла, встретив на дороге осужденного, избавить его от казни. Только центурион не помнил, чтобы весталки хоть раз воспользовались своим правом. Центурион проклинал злую судьбу и свою службу. Несладко выбирать между гневом Весты и гневом императора.

Солдаты и чиновники вытянули шеи. Сразу поняли: твориться нечто небывалое, что обязательно нужно запомнить, рассказать потом детям и внукам.

Марцелл на мгновение оперся на плечо ближайшего солдата. Потом губы сенатора беззвучно шевельнулись. Максим прочитал: «Амата Корнелия». Сообразил: «Амата» — не имя. «Амата» — «Возлюбленная», так называют весталок во время их служения.

— Прости, Великая дева, — неуверенно сказал центурион. — Ты должна поклясться, что встреча с осужденным была случайной.

Ни секунды не медля, не изменившись в лице, весталка вскинула руку:

— Клянусь. И повторю свою клятву перед Великим понтификом[23].

Максим дернул бестиария за руку:

— Кто это — понтифик?

— Главный жрец.

— Догадался. Кто он?

— Цезарь Домициан.

Максим молча глотнул воздуха.

Только теперь весталка чуть повернула голову и посмотрела в глаза Марцеллу. Посмотрела так, словно он был единственным мужчиной на всей Земле. Максим невольно отвернулся. Успел подметить: змеекосая, змееглазая отворачиваться не стала.

— Этот человек находиться под моей защитой, — сказала весталка центуриону.

Тот нехотя подал знак. Конвойные расступились.

Весталка обратилась к Марцеллу ровным, спокойным тоном взрослой женщины:

— Я провожу тебя.

Максим уже знал: человек, которого провожает весталка, неприкосновенен.

Щеголь, увивавшийся возле Корнелии, скривил рот и удалился, не прощаясь. Весталка села в паланкин. Шагнули вперед дикторы, за ними последовали рабы, несшие паланкин. Марцелл шел рядом, придерживаясь рукой за планку, на которой крепился балдахин. Сенатору явно требовалась опора. Замыкали шествие служанки, непрерывно перешептывавшиеся.

Центурион, солдаты и чиновники смотрели вслед.

Максим провел рукой по лбу. Пот заливал глаза. Бестиарий и Тит Вибий, вынырнувший из толпы, выглядели не лучше.

— По-моему, мы заслужили чашу отличного фалернского, — заявил кутила.

Максим согласно кивнул.

И тут увидел Сервию. Она стояла на противоположной стороне улицы, обессиленно привалившись к стене.

Сервия оттолкнула руку Максима, когда он хотел ей помочь.

— Считаешь предателем?

Она покачала головой. Смотрела больными глазами. Максим понял, что мысленно она уже похоронила брата.

Снова подал ей руку, и снова Сервия отстранилась.

— Упадешь же!

— Я римлянка! Ты чужеземец, варвар.

Максим онемел. «Значит, помочь ее брату — гожусь, а пройтись рука об руку с патрицианкой — недостоин! Римская спесь!» Ничего этого он, разумеется, не сказал. Не хватало только пререкаться с женщиной.

Они все-таки проводили ее до особняка, следуя в нескольких шагах позади. «Как бы эта гордячка не упала посреди улицы».

— Слушай, — обратился Максим к Титу Вибию, когда Сервия благополучно переступила порог дома. — Варвар — это клеймо? На всю жизнь?

— Почему? — удивился Тит Вибий. — Можно получить римское гражданство.

Максим плюнул в сердцах. Бестиарий ехидно заметил:

— Глазеешь на весталку, а от Сервии ждешь любезности?

Максим хотел ответить, что не склонен любезничать со статуями, но удержался. Сестра Марцелла заслуживала сочувствия.

— Недурно бы вымыться, — заметил Вибий. — Гефест, счастливчик, весь день в термах прохлаждается.

Они удостоили своими посещением термы Нерона — еще более пышные и просторные, нежели термы Агриппы, где Максим некогда побывал с Гефестом. Народу было мало. Горожане, сбежавшиеся послушать знаменитого оратора Фабия, уже успели насладиться как его красноречием, так горячей и холодной водой, а также целебными морскими ваннами. В огромных залах, предназначенных для одновременного мытья более чем полутора тысяч человек, блуждали одинокие фигуры.

В тепидарии[24], на мраморной скамье, пригорюнившись, сидел Гефест. Поначалу он даже разговаривать не хотел с нерадивым учеником. Позже, однако, смягчился и милостиво излил свой гнев на недостойного.

— Подумать только, — восклицал Гефест, — Знаменитый Фабий, ученик прославленного Эпимаха, достойный беседовать с богами, снисходит до простых смертных! Движимый любовью к согражданам, он покидает Афины и прибывает в Рим. И что же? Толпы зевак сбегаются на него посмотреть. Но у них не хватает терпения его послушать. Тем более задуматься над его словами! А те, кого боги наградили разумом более светлым, чем у остальных, даже не соизволили прийти.

Гефест бушевал долго, Максим покаянно молчал. Вибий не проявил подобного смирения.

— В умении браниться ты, Гефест, верно, и Фабия превзошел.

Вибий тотчас пожалел о сказанном, ибо Гефест, обернувшись к нему, свирепо спросил:

— Где таблички?

Вибий переглянулся с Максимом. Гефест схватился за сердце.

— Где таблички?!

— Потерял, — ответил Максим.

Сознаться, что стер речи Фабия, даже не заглянув в них, он не посмел.

— О, варвар!

Иных слов у Гефеста не нашлось. Мало того что чужеземец не слышал знаменитого оратора, так он еще и не сохранил для потомков дивные, отточенные фразы! Записи утеряны, труд бедного учителя латыни пропал втуне. Скорбь Гефеста была беспредельна.

Максим, второй раз за день обозванный «варваром», угрюмо насупился. Бестиарий с Титом Вибием также были на редкость неразговорчивы. Гулкое эхо под мраморными сводами подхватывало только сетования Гефеста.

…Вечером Максим с бестиарием возвратились в дом сенатора Марцелла. Обоих немедленно отвели к хозяину. Марцелл расположился в экусе — парадном обеденном зале. Максим однажды заглядывал в этот зал и был поражен мозаикой, изображавшей Вакха-Диониса. Юный бог виноделия стоял, в одной руке сжимал жезл, оплетенный плющом, другой рукой — поднимая чашу с вином. Мозаика была напоена солнцем и, казалось, освещала весь зал.

Сейчас экус неуклонно погружался во тьму. Вход затеняли виноградные лозы, тяжелые гроздья покоились в густом переплетении листьев. Лучи закатного солнца не проникал в зал. Светильники не были зажжены, в полумраке смутно угадывались очертания огромных скамей.

Сенатор Марцелл поднялся навстречу вошедшим. Максим видел только смутный силуэт, видел, как блеснул в улыбке зубы. Сенатор сказал:

— Благодарю вас обоих, — по голосу трудно было догадаться, что за день довелось пережить Марцеллу. — Не забуду вашей помощи. Но прошу вас никогда и никому не рассказывать…

Сенатор не договорил, но Максим понял. Марцелл страшился за весталку. Какое наказание ждет ее, если выяснится, что клятва была ложной, что весталка намеренно поджидала осужденного?

— Не бойся, — с грубоватой прямотой ответил бестиарий. — Мы будем молчать.

— Обещаю, — подтвердил Максим, чувствуя, что сенатор ждет и его слов.

Марцелл протянул ему таблички для письма.

— Твои.

Максим взял и следом за бестиарием вышел во двор. Раскрыл таблички. Весталка стерла его предупреждение. Ответила одним словом:

Максим вздохнул, признаваясь себе, что предпочел бы прочесть иное.

Но тут к нему подошла сестра сенатора. Заговорила спокойно, как человек, тщательно обдумавший свою речь:

— Я обидела тебя напрасным подозрением. Прости. Позволь воздать должное: ты спас моего брата.

— Не я, — перебил Максим.

Сервия вскинула руку.

— Амата Корнелия рассказала…

Максим снова перебил:

— Забудь об этом.

— Не прежде, чем отблагодарю тебя.

Сервия хлопнула в ладоши. Рабыня, дожидавшаяся в отдалении, подошла ближе. В руках она держала изящный деревянный ларец. Сервия произнесла — так мягко, как только была способно:

— Амата Корнелия рассказала, что тебя ограбили. Вдобавок ты потерял своих спутников.

«Что?» Максим удивился, но сразу вспомнил пантомиму, исполненную в час знакомства с весталкой: «Бедный чужеземец остался без друзей и денег».

Сервия добавила:

— В Риме у тебя нет друзей. Прими мою помощь. Эти деньги позволят тебе вернуться на родину.

Она указала на ларец.

На мгновение Максиму стало смешно. «Деньги позволят вернуться! Верит во всемогущество денег, точно мои современники». Он даже взглянул на ларец. Ответил спокойно:

— Весталка ошиблась. У меня есть друзья.

— Возьми, — настаивала Сервия.

Максим продолжал говорить все так же медленно, чуть не по слогам:

— Твой брат дал мне еду и кров. Хочешь, чтобы я задолжал ему еще больше?

— Ты очень горд, — отметила она.

— Удивительно для варвара, — не удержался Максим.

Слегка поклонился. «По-прежнему не доверяет. Предложила деньги, лишь бы я и впрямь уехал».

Следующим утром Максим поднял Гефеста чуть свет, желая позаимствовать несколько изысканных выражений. Вольноотпущенник был крайне раздосадовал тем, как поздно проявилась у его ученика тяга к изящной словесности. «На день бы раньше, пока великий Фабий»… Но былого не воротишь, пришлось расстараться самому. Оттачивая одну фразу за другой, Гефест льстил себя надеждой, что недаром потратил время, внимая великому оратору. Кое-что и перенял. Обогатившись новыми познаниями, Максим поблагодарил сенатора Марцелла за гостеприимство.

К счастью, Гефест не видел, с каким лицом Марцелл выслушал его ученика. Это подорвало бы веру учителя в свои силы. Марцелл выглядел крайне раздосадованным. «Зато Сервия вздохнет с облегчением», — утешался Максим. Не мог отделаться от мысли: она упорно ему не доверяет, мечтает избавиться. Оставаться в доме, где тебя не хотят видеть — не по нему. Сервия ставит его не выше нахлебников-клиентов. «Потому и деньги предложила». Конечно, он помогал спасти Марцелла. Ну и что? Клиент обязан заботиться о патроне. Но держаться на равных с сестрой сенатора — не смеет.

Максим наотрез отказался от всякой помощи, предложенной сенатором, и переселился в каморку на Авентине. Неунывающий Тит Вибий долго чесал в затылке: едоков прибавилось, денег — нет. Бестиарий, правда, исправно приносил корзинки с едой, но то была капля в море. Аппетитом все отличались завидным. Гефест взялся обучать грамоте соседских детей, но много ли могли заплатить их матери? Сущую безделицу. Между тем близился грозный срок: домовладелец готовился взимать квартирную плату.

Максим в душе посмеивался: «В таком-то климате? Не пропадем!» Впрочем, совесть не позволяла оставить благодетеля и хромого вольноотпущенника без крыши над головой. Он отправился на поиски работы.

Прежде всего надумал заняться своим прямым ремеслом. Его мало беспокоило, что актеров в Риме презирают; Максим мог только посочувствовать чванливым римлянам. Он уже предвкушал, как освоит новые приемы игры и ознакомит римлян с системой Станиславского. Максим последовательно обошел театры Марцелла, Помпея и даже Одеон, построенный Домицианом для музыкальных состязаний. Восхитился архитектурой и акустикой, но нигде не обнаружил актеров.

На недоуменные вопросы Тит Вибий пояснил, что актерам запрещено выступать в театрах, хоть и позволено — в частных домах.

— Домициан додумался? — сквозь зубы процедил Максим.

Тит Вибий подтвердил его догадку, не преминув сообщить, что у императора были на то веские основания: императрица согрешила с актером. Актера, разумеется, казнили, а с императрицей цезарь развелся. Правда, спустя полгода женился на ней опять.

— Мудрец! — восхитился Максим, представляя дерзкое лицо императрицы.

«Такая женщина ничего не забудет». Впрочем, он не слишком переживал за Домициана.

Доступа в дома сенаторов у Максима не было, а просить Марцелла не хотелось. Потому актер решил приискать себе иное занятие. Воображал, что сделать это будет несложно, ведь Рим процветал. Рим строил, тачал, ковал, пек, месил, рисовал, ваял и так далее. Целые кварталы города получали название по названию ремесел. Был квартал сапожников и квартал ювелиров, квартал оружейников и квартал стеклодувов.

Несколько дней Максим обходил город, начиная с Эмпория, огромных складов на берегу Тибра. Он намеревался устроиться грузчиком, но хозяева складов только посмеивались: зачем было платить свободному, когда в изобилии имелись рабы? Примерно такие же ответы он получал в лавках и мастерских. Дороги и акведуки строили рабы, они же возводили храмы и жилые здания.

Максим не унывал. Не впервые искал работу. Намучился еще в двадцатом веке, когда безработица из явления, знакомого лишь по заграничным фильмам, стала реальностью. Театр, где играл Максим, не попал в число «придворных» и быстро погиб. Актеры разбрелись кто куда. Одни снимались в сериалах, другие — в рекламе. Третьи превратились в торговцев-лоточников. Он искал иного. «Если служить, так служить Искусству. Если работать, так что-то создавать». Первое время, правда Максим подвизался грузчиком и шофером. Потом попал в мебельную мастерскую — столярничать умел и любил с детства. Конечно, ничего выдающегося не создал, но трудился добросовестно. А потом снова прорвался в театр…

Вот и теперь Максим проявил завидное упорство. Дольше всего обивал пороги столярных мастерских. Увы, и там трудились рабы.

От столярных мастерских Максим перешел к сапожным. Потом — к стеклодувным. Завороженно смотрел, как сплавляют воедино разноцветные стеклянные бруски, и на свет являются вазы «тысячи цветов». Еще более его поражали сосуды, созданные из сочетания разноцветных стеклянных нитей. Такие нити складывали в определенном порядке, так что после обжига возникали дивные рисунки. Название «мурринское стекло» показалось Максиму знакомым. Он вспомнил, что (если верить Сенкевичу) именно такую вазу разбил перед смертью Петроний, не желал оставить ее Нерону.

Но и в стеклодувных мастерских для Максима не нашлось работы. Ухмыляющаяся физиономия домовладельца начала преследовать его в кошмарах. Он уже подумывал, не наняться ли гладиатором, как-никак, некоторый опыт был, да и у бестиария подучился.

Решив следующим же утром вызнать у бестиария имя ланисты (того самого, что имел счастье видеть победу Максима над львом), актер впервые заснул спокойно.

Утро началось неожиданно. Правда, бестиарий явился, как обычно. Но следом за ним в комнату вошла Сервия.

Тит Вибий многозначительно усмехнулся и мгновенно исчез, Гефест, напротив, долго собирал, ронял и вновь собирал палочки для письма и таблички. Такое невинное любопытство возмутило бестиария, и Гефест был вытолкнут за дверь огромной рукой. Бестиарий и сам ушел.

Максим и Сервия остались наедине. Актер сделал неуверенный жест, не зная, предложить ли гордой римлянке сесть прямо на пол или на единственное покрывало, служившее одновременно одеялом, скатертью и ковром. От удивления позабыл все знакомые слова. Не мог понять, что однажды она уже стояла в изнеможении, не в силах поверить в чудесное спасение Марцелла. Неужели Домициан нарушил древний закон и вторично осудил ее брата?

— Амата Корнелия… — выговорила сестра сенатора.

Максим прирос к полу. Лицо Сервии оставалось неподвижным, только губы шевелились.

— Брат не может мне простить. Считает, все из-за меня.

— Что? — не понял Максим.

— Я заставила тебя вмешаться, просить Корнелию о заступничестве. Брат говорит, лучше ему погибнуть, чем ее погубить.

Максим нагнул голову. «Домициан понял, что весталка принесла ложную клятву. Но как доказал? Или еще только пытается доказать? Сервия и пришла — предупредить». Максим хотел уточнить, так ли это. Слово «клятва» вертелось где-то в памяти, а на язык не давалось. Он спросил:

— Домициан уверен, что она солгала? Доказал это?

Губы Сервии беззвучно шевельнулись. Максим невольно подался вперед. Казалось, римлянка с величайшим трудом выталкивает из себя слова.

— Он и не доказывал. В другом обвинил. Обвинил…

Максим с гримасой жалости смотрел на ее дергающиеся губы.

— Обвинил…

Сервия произнесла незнакомое слово.

— Не понимаю, — нетерпеливо перебил Максим.

— Ее похоронят заживо.

Максим не знал, что у него сделалось с лицом, только Сервия крепче оперлась о стену. Актер же видел пред собой змеящиеся косы и быстрый, точно касание раздвоенного язычка, взгляд рабыни. «Донесла на весталку и Марцелла».

Он медленно, делая ударение на каждом слове, спросил:

— Брат? Обвиняет? Тебя?

Сервия мгновенно вспыхнула гневом. «Вот характер!» — мельком удивился Максим.

— Думаешь, брат склонил ее нарушить…

И снова прозвучало незнакомое слово, которое Максим истолковал как «обеты».

— Долг — превыше всего. Так воспитана Корнелия, — запальчиво продолжала Сервия. — Так воспитаны все мы. Она могла спасти моего брата от смерти. Но не осквернила бы огня Весты. Нет.

Максим кивнул, сразу поверив. Силу характера весталки успел почувствовать вполне.

— Казнят обоих? Корнелию и твоего брата?

Сервия опустилась на голый пол. Максим сел напротив.

— Марцелл не переживет ее, — тихо сказала сестра сенатора.

«Как будто у него есть выбор», — с неожиданным раздражением подумал Максим. Повторил утвердительно:

— Казнят обоих.

— Нет.

— Нет?! Подожди. Их оговорила рабыня?

— Не их. Весталку.

Максим заподозрил, что чего-то не понимает. «Как можно нарушить обет безбрачия в одиночку?»

— Домициан не стал обвинять Марцелла. Зачем? Брат никогда бы не сознался.

Максим вновь согласно кивнул. Такого как Марцелл на куски разорви, слова не скажет.

— Домициан обвинил Валерия Лициниана и Целера.

Максим пожал плечами. Имена были ему совершенно неизвестны. И вдруг ему вспомнились два щеголя, выходившие вместе с Корнелией из цирка. Один следовал за паланкином весталки чуть не до Эсквилинских ворот. Максим воззрился на Сервию. Та подтвердила:

— Ты видел Лициниана.

«Лициниан и Целер». В их стойкости Максим вовсе не был уверен.

— Скоро осудят? — спросил Максим.

Он слышал, что император три дня назад отбыл в Альба-Лонгу, на загородную виллу. «Теперь поторопится вернуться».

— Уже осудил, — ответила Сервия.

— Домициан? — переспросил Максим.

— Великий понтифик, — подтвердила Сервия.

— Один? — Максим упорно сопротивлялся чудовищной вести.

— По праву Великого понтифика, — повторила Сервия.

Максим молча смотрел на нее. «Весталка спасла осужденного Марцелла. За это Домициан и наказывает ее. Именно за это. Казнит по тому обвинению, какое труднее опровергнуть».

— Лициниан и Целер?

— Целера казнили сегодня. По обычаю предков. Засекли розгами, потом обезглавили. Он до последнего кричал, что невиновен.

Максим на мгновение закрыл глаза. Теперь он знал, что такое «казнь по обычаям предков». Разом простил Целеру заигрывания с весталкой. «Погиб без вины».

— Лициниан?

— Подтвердил обвинение. Домициан пощадил его.

«Еще бы! Лициниан оправдал жестокость Домициана. Император казнит весталку, заодно и от неугодного сенатора избавится: Марцелл не переживет Корнелию».

Сервия встала, взялась за ручку двери. Повернулась к Максиму.

— Не знаю, зачем я пришла. Никто не может помочь. Сами боги отступились. Просто… — Сервия смотрела на Максима, подбородок ее мелко дрожал. — Один раз ты уже совершил чудо.

Она отворила дверь и шагнула за порог.

— Стой, — велел Максим.

Сервия повернулась.

— Не смотри так, — сказал Максим. — Не обещаю ничего.

Она все смотрела. Максим нагнулся, затянул ремешки башмаков.

— Пойдем к Марцеллу.

В узком коридоре дожидались Тит Вибий, бестиарий и Гефест. Судя по лицам троицы, они уже все знали, бестиарий рассказал. Все трое уставились на Максима с такой надеждой и ожиданием, что он растерялся. «Смотрят, как на командира. Мол, готовы исполнить приказ. А что я могу приказать?»

— Вперед.

По дороге Максим вспоминал, как в книгах и кинофильмах авторы освобождали любимых героев. «Подпилить решетки, как в „Оводе“? Беда, решеток нет. Весталка, наверное, заперта в храме или в доме. Кругом — охрана. Напоить стражников? Подсыпать в вино сонное зелье? Глупо. Где взять зелье? А если бы и взяли… В Риме порядки строгие. Не досмотришь за осужденной — головы лишишься. Представить только центуриона Квинта Септимия. Попробуй, заставь такого напиться! Испугать и разогнать? Привидением, что ли, одеться?» Максим вспомнил «Неуловимых мстителей», незабвенное: «А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина!»

«Увы, трезвые римляне вряд ли испугаются». Максим ощутил некоторое раздражение. Как это лучшие умы человечества не потрудились предусмотреть выход из подобной ситуации?!

Еще большее неудовольствие он испытал, увидев, как бодро поспешают следом спутники. Тит Вибий поддразнивал учителя латыни, изредка и бестиарий вставлял веское слово. Даже Сервия ободрилась и пыталась улыбаться. Это заставляло Максима нервничать все больше: «Надеются на меня. А что я могу?!»

В доме Марцелла они застали скопление народа. Празднично одетые гости кружили по атрию, обменивались любезностями. Растерянный Максим не знал, что и подумать. «Самое время веселиться!» Обернулся за разъяснениями к Сервии. Но она — впервые за все время — залилась слезами и скрылась в своей комнате.

Максим не выносил слез. Когда на экзаменах сокурсницы начинали рыдать, он буквально корчился. Сейчас, при виде слез настоящего горя, почувствовал удушье. Это длилось одно мгновение. Потом стало легко. Он уже знал, что справиться. Неизвестно как, но победит.

Отстранив с дороги управителя, он прошел в кабинет сенатора. Марцелл сидел за столом, что-то писал на восковых табличках. Рядом лежал остро отточенный кинжал. Увидев Максима, сенатор кивнул.

— Заходи.

— Кто это? — спросил Максим, указывая на занавес, отделявший кабинет от атрия.

— Свидетели. Подпишут мое завещание.

Максим издал невнятный звук. Марцелл сосредоточенно заносил поправки в таблички. На ходу пояснял:

— Многие устраивают прощальное пиршество. За обеденным столом вскрывают вены. Под звуки флейт и кифар[25] спускаются в царство теней. Мне это не по нраву. Медленно расставаться с жизнью? Нет. Предпочитаю один короткий удар.

Сенатор получил желаемое. Короткий удар кулаком в лоб: терпение Максима иссякло. Кое-чему актер успел научиться у бестиария, благородный Марцелл полетел на пол. Тотчас вскочил на ноги. Максим подумал было, что удар кинжалом достанется ему, но Марцелл мгновенно овладел собой. Такая выдержка заслужила одобрения, и Максим немного смягчился. Настолько, чтобы вторично не сбить с ног сенатора, когда тот заявил:

— Позволить ей умереть одной?

«Понял, за что!» Максим переспросил раздельно:

— Позволить ей умереть?

Лицо Марцелла налилось краской. Кажется, он впервые утратил власть над собой.

— Может, ты Юпитер, и в силах испепелить молниями стражу? Или Меркурий, и в силах похитить ее у них из-под носа? Или…

— Молчи! — рявкнул Максим.

Высокородный патриций умолк от удивления. Вероятно, впервые в жизни на него повысили голос. Максим сжимал и разжимал кулаки. «Только не сомневаться. Стоит усомниться — и ничего не сделаем».

Он прошелся по комнате и задал уже традиционный вопрос:

— Как казнят?

Марцелл тяжело оперся о стол. Максим по-хозяйски хлопнул в ладони. Явившись на зов управитель приказал:

— Вина!

Управитель скосил глаза на хозяина, тот слабо кивнул. Спустя минуту раб принес чаши и кувшин. Максим с удовлетворением отметил, что чаш было две — его уже не считали пустым местом.

Марцелл только пригубил вино. Глядя в глаза Максиму, сказал ровно, отчетливо, бесстрастно:

— Хоронят заживо. Зарывают в землю на «Поле нечестивых».

— Где это?

— За Коллинскими воротами. Там выкопают яму… склеп… — Марцелл на мгновение прикрыл глаза, провел пальцами по переносице. Затем таким же, лишенным интонаций голосом, продолжил: — Оставят зажженный светильник, немного воды, хлеба, молока и масла. Потом опустят плиту и засыплют землей.

Он снова поднял чашу, но расплескал вино, не донеся до губ. Резко поставил чашу на стол. Раздался неприятный, царапающий звук — бронзовая чаша ударилась о мраморную столешницу.

— Много людей вокруг? — спросил Максим.

— Не знаю. Никогда не видел. На моей памяти никто не казнил весталок! — Он сбавил тон, невесело усмехнулся: — Зевак сбежится предостаточно, можешь поверить.

— Часовых поставят?

Марцелл медленно повернулся и посмотрел на актера.

— Ты… ты хочешь… Надеешься?..

— Отвечай.

— Не знаю. Не думаю. Нет. Зачем охрана? Никто и никогда не осмеливался…

Максим побарабанил пальцами по столу. Плиту опустят, засыплют землей. Пока разойдутся зеваки, пока стемнеет, пока снова удастся разбросать землю и поднять плиту. А если камни еще зальют цементом… (Кажется, именно римляне изобрели цемент?) Девушка может задохнуться, чем…

— Склеп велик?

Марцелл ударил костяшками пальцев по мраморной столешнице. Раз, еще раз и еще. Ссадив кожу до крови и приведя себя таким образом в чувство, откликнулся:

— Не видел ни разу. Слышал: туда спускаются по ступеням. И помещают ложе для весталки.

«Вот как? Значит, не просто могила. Это внушает надежду. Все равно, счет пойдет на секунды».

— Она умрет от ужаса, — проговорил Марцелл.

Максим в упор взглянул на сенатора — с некоторой даже насмешкой.

— Амата Корнелия? Не умрет.

Марцелл поднялся:

— Что нужно сделать?

Это был тон воина. Максим перевел дыхание. Малая победа, но все-таки победа. Он заставил Марцелла сражаться.

Не давая себе расслабиться на столь отрадных мыслях, Максим принялся загибать пальцы.

— Первое. Инструменты.

Попытался сообразить, что именно потребуется. Прежде всего, конечно, лопаты. Причем несколько, чтобы работать всем сразу. (Не забывать, спасение — в быстроте!) Потом что-нибудь вроде долота или зубила и молотков — разбивать цемент. Затем рычаги. Плиту необходимо поддеть и поднять. Вероятно, это будет самым сложным.

Названий инструментов Максим не знал и принялся было объяснять на пальцах. Но тут Марцелл позвал управителя, и втроем они отправились в одну из кладовых. Управитель выслал рабов, по-видимому, отбиравших инструменты доля починки, зажег еще несколько светильников и принялся водить Максима вдоль полок. Марцелл вышел.

После придирчивого осмотра Максим отобрал несколько рычагов, долото, зубило («Интересно, когда начнем долбить цемент, стражи не сбегутся?»), молотки, пару железных крючьев, лопаты, заодно прихватил и несколько крепких веревок. Оглядел инструменты, в сомнении покачал головой. «Ничего не упустил? Посылать за недостающим будет некогда. Один инструмент забудешь — весталка погибнет».

Подобные мысли Максима не успокоили. Прикрыв глаза, он постарался вообразить все предстоящие действия. Стемнело, зеваки разошлись. «Надо, кстати, заранее присмотреть укромное место, где будем дожидаться… Ладно. Дождались. Бросились к могиле»…

На мгновение Максиму стало нехорошо при мысли, что над склепом могут насыпать целый курган. Но пугаться заранее не имело смысла, и он заставил себя думать о деле.

«Бросились к могиле. Стоп. Тьма кромешная, пустырь огромен. Нужны факелы».

— Факелы, — сказал он управителю.

Тот откликнулся с готовностью. Вероятно, Марцелл повелел исполнять любой приказ чужеземца.

«Нашли могилу. Факелы придется погасить, работать в темноте. Иначе, неровен час, случайный прохожий заметит, всполошит стражу у городских ворот».

В тесной кладовой стало душно, Максим вышел во двор. Старался не думать, каково придется весталке. Ей оставят светильник. Сначала огонек будет гореть ярко, потом начнет мерцать и погаснет. «Только бы весталка ничего с собой не сделала, до того как… Предупредить! Если бы ее предупредить! Ей нужно лечь, не двигаться, экономить кислород. Лечь… Или наоборот, подняться? Углекислый газ тяжелый, опускается вниз… Важна каждая секунда, каждый глоток воздуха!»

— Позови Сервию, — сказал он управителю, не отстававшему ни на шаг.

Тот послушно исчез. Максим недоумевал: за ним безоговорочно признали право распоряжаться. «Я же еще ничего не сделал!»

Сервия не пришла — прибежала. Смотрела широко распахнутыми глазами, ждала повелений.

— Можно подойти к весталке? На мгновение? Сумеешь?

Глаза Сервии наполнились слезами, она покачала головой:

— Понтифики ни на шаг не отойдут.

— Понтифики? Сколько их?

— Пятнадцать.

— Домициан с ними?

— Нет. Цезарь остался в Альба-Лонге, призвал понтификов к себе, отдал приказ. Даже тут нарушил закон. Обвиняемую не допросил, не дал оправдаться…

— А по дороге? — перебил Максим, думая о своем. — Удастся подойти?

Сервия встрепенулась:

— Не знаю.

— Хорошо, попробуем. Сколько у нас времени?

— Рабы прибегут сказать, когда процессия двинется.

Максим остался доволен: Марцелл и его сестра быстро усваивали уроки. «Надо торопиться, могут выступить в любую минуту».

— Прошу, позови Гефеста, Тита Вибия и бестиария.

Сервия ушла, а Максим отправился на розыски Марцелла. Тот был занят делом небывалой важности: готовил для весталки паланкин. Выбрал самый изысканный, приказал постелить лучшие шелка. Максим рассвирепел. Забота влюбленного, конечно, была объяснима, но если что и могло привлечь внимание прохожих, так именно роскошный паланкин. «Только почетной свиты не хватает! Поутру весь город заговорит»…

Максим со злостью пнул перекладину из черного дерева. Сказал по-русски:

— На руках донесешь.

Как ни странно, Марцелл прекрасно понял — и даже смутился. Подозвал какого-то человека, смирно дожидавшегося в углу. Максим долго не мог уяснить, кто это, объяснения сенатора казались совершенно невнятными. Незнакомец был худощав, сутуловат, смотрел пристально и сосредоточенно. Выждав несколько минут и видя, что объяснения ни к чему не приводят, сжал твердыми пальцами запястье Максима. Актер посмотрел недоуменно, но почти сразу догадался: незнакомец прощупывает пульс.

— Лекарь!

— Пойдет с нами? — произнес Марцелл, как бы спрашивая позволения.

— Молчать будет?

— Да.

Максим махнул рукой: пусть идет, если это успокоит сенатора. Сам полагал — Амате Корнелии лекарь не понадобится. Либо ее вынут из могилы живой, либо медицина не поможет.

Повернулся к Марцеллу:

— Пусть твои люди найдут, где нам спрятаться.

Сенатор понял его неправильно.

— Весталка укроется здесь, в этом доме.

— Нет, — сказал Максим.

Их взгляды пересеклись. Помедлив, сенатор спросил:

— Где же?

— Пока — у нас, на Авентине, — и, желая устранить возможные сомнения, Максим прибавил: — Останешься с ней Потом — снимешь дом.

Сенатор не стал спорить.

— Нужно спрятаться и ждать, — вновь начал Максим. — Возле пустыря.

Марцелл догадался.

— Место найдем.

— В слугах уверен?

— Отправлю тех, в ком уверен.

В это время к ним подошла Сервия, бестиарий, Вибий и Гефест. Максим поманил их в сад, велел сесть на скамьи, сам остался стоять. Сказал будничным тоном:

— Отбить силой не сможем. Остается одно. Дождаться темноты. Вскрыть могилу.

Оглядел всех, убедился, что поняли сразу. Сервия затрепетала, возгораясь надеждой; бестиарий шумно выдохнул: «Вот это схватка!» По лицу Гефеста скользнула тень суеверного ужаса: «Кощунство!» Тит Вибий помотал головой: «Трезв ли я?» В глазах сенатора читалось нетерпеливое ожидание: «Когда же начнем?!»

— Никому не приказываю, — продолжил Максим. — Не хотите, ступайте домой.

Сопроводил слова выразительным движением подбородка.

Сенатор Марцелл поднял брови. Ему не случалось прежде обращаться с просьбами к тем, кому можно было просто приказывать.

Никто не двинулся с места. Гефест для верности даже вцепился обеими руками в скамью. Из мелкого ослушника он становился государственным преступником. Похоже, вольноотпущенника увлек масштаб.

— Отлично.

Максим позволил себе улыбнуться, и даже в глазах Сервии и Марцелла проступила тень улыбок; остальные просто засияли.

Затем актер повел Гефеста, бестиария и Тита Вибия в кладовую, велел разобрать инструменты. Оглядел свою команду. Бестиарий сжимал в огромных ручищах по рычагу, Вибий завладел лопатами — в каждой руке по две, и еще одна зажата под мышкой. Гефесту достались крючья и веревки. Максим неожиданно расхохотался: «Шабашники!»

Сенатор Марцелл, возникший на пороге, истолковал смех по-своему.

— Сложим на повозку. Ночью повозки могут двигаться по городу.

«А днем — нет?» — сделал открытие Максим. Вскоре нашел объяснение: на улицах слишком многолюдно, тесно.

— Нужно место, откуда все видно, — сказал Максим. — Народу соберется много.

Тит Вибий и Гефест вызвались первыми отправиться на «Поле нечестивых». Максим, отведя их в сторону, сказал:

— Могила, верно, вырыта. Сумеете — бросьте записку, — это слово он произнес по-русски, одновременно изобразив, что пишет на папирусе. — Пусть ждет.

Гефест понимающе кивнул. Вольноотпущенник с Титом Вибием ушли, и Максим обратился к Марцеллу:

— Какой дорогой поведут весталку?

— Думаю, ближайшей. Через императорские Форумы, улицей Альта Семита прямо к Коллинским воротам.

Это ничего не сказало Максиму. Возле Коллинских ворот он не бывал ни разу. Сенатор продолжал:

— Следом за осужденной потянутся зеваки, — на последнем слове голос Марцелла дрогнул от отвращения. — Хочешь опередить толпу? Тогда лучше по улице Патрициев добраться до Виминальских ворот, выйти из города, достичь Номентанской дороги и повернуть назад, к городу. Попадем как раз к Коллинским воротам.

— Нужно… — Максим замялся, не зная, как по-латыни будет: «столпотворение», «сумятица», «замешательство».

— Толпа нужна.

Марцелл смотрел терпеливо, полагая, что чужеземец оговорился и сейчас поправится. Максим начал злиться — не на сенатора, на собственное бессилие.

— Много людей. Толкаются. Можно подойти к осужденной.

Марцеллу краска бросилась в лицо — досадовал, что сам не додумался.

— У ворот всегда толчея.

— Хорошо. Пойдем, как ты сказал. Будем ждать у ворот.

— Я с вами, — Сервия впервые подала голос.

Марцелл нахмурился и с заметным неудовольствием повернулся к сестре, но Максим уже разрешил:

— Да.

Он не считал, что Сервии безопаснее оставаться дома. Конечно, риск велик. Если их схватят, страшно подумать, какой смертью придется умирать. Ведь они совершают не только преступление, но и чудовищное кощунство: спасая нечестивую жрицу, оскорбляют богиню Весту. И все же лучше Сервии быть вместе с ними на пустыре, чем находиться дома. На «Поле нечестивых» она, может, и уцелеет. А вот дома, дожидаясь в бездействии, наверняка лишится рассудка.

Марцелл смолчал, но видно было, каких усилий это ему стоило.

— Оденься… — Максим хотел сказать, «оденься простолюдинкой», но нужного слова не вспомнил. — Оденься бедно.

Повернулся к Марцеллу:

— Ты тоже.

Сервия поспешила прочь, но Максим окликнул ее и вернул.

— Есть верная рабыня? Пойдет с тобой.

— Зачем? — не выдержал Марцелл. — Болтливый язык понадобился?

Максим и сам не мог бы сказать, что за мысль возникла. «Женщина может отвлечь внимание». Чье внимание — он пока не знал. Чувствовал: нужна бойкая, дерзкая, бесстрашная женщина. Не Сервия — сестру сенатора слишком многие знают в лицо.

— Лавия пойдет, — подал голос бестиарий.

Сенатор, пораженный неожиданным вмешательством, ответил не сразу. Максим наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кто такая Лавия.

Марцелл сказал:

— Не поручусь за нее.

— Я поручусь, — веско проговорил бестиарий.

Сенатор и Максим с минуту раздумывали, принять ли такое поручительство. Молча разглядывали бестиария. Тот сохранял вид невозмутимый и уверенный. Максим с Марцеллом одновременно кивнули.

— Хорошо, выходим.

Максим задержался еще на мгновение, велел управителю, едва стемнеет, доставить повозку с инструментами на «Поле нечестивых». Сенатор на ходу набросил короткий темный военный плащ.

Женщины не заставили себя ждать, напротив, уже сами ждали в атрии. Сервия, незаметная и неузнаваемая в серой тунике и таком же сером покрывале, прислонилась к стене. Рядом стояла рабыня и темно-коричневой тунике. Максим сразу узнал невысокую быстроглазую смуглянку — в доме Марцелла она подавала рабам еду.

Максим указал на Лавию:

— Покрывало.

Смуглянка тряхнула головой:

— Не боюсь пыли.

— Не то. Покрывало — яркое.

Женщины переглянулись, явно ничего не понимая. Сервия посмотрела на брата, но и Марцелл не смог дать объяснений. Лавия проворно нырнула в комнату госпожи, вернулась, неся покрывала: белое, пурпурное и еще одно, бирюзовое, расшитое золотыми нитями. Максим это и выбрал, но, продолжая удивлять женщин, велел туго скатать и нести в руках.

Они вышли из дома. Пройти предстояло полгорода, и Максим справедливо опасался, что женщины устанут. Сервия, конечно, не пожалуется, рабыня — тем более. Плохо другое — хватит ли сил пробиться к весталке?

«Корнелию поведут через весь город пешком? Или понесут в носилках? Неужели вокруг будут вышагивать преторианцы?»

Максим то и дело оглядывался на женщин — не отстают ли? Конечно, сподручнее было бы прорваться к весталке ему самому или Марцеллу. «Нельзя. На женщин не обратят внимания. Нас — заметят. А если сенатора узнают — конец всему».

На улице Патрициев было несравнимо просторнее, чем в центре. Широкая, мощеная дорога, огражденная ровными рядами домов, разделяла два холма: Виминал и Циспий. Название улицы было не случайным, проживала здесь отнюдь не голытьба. По обеим сторонам улицы высились великолепные дома. Каждый из особняков, казалось, старался перещеголять соседний.

Стража у городских ворот дремала, не обращая внимания ни на входивших, ни на выходивших. Максим внезапно сообразил, что ночью ворота запрут. «Как же управитель доставит инструменты?» Спросил об этом Марцелла. Сенатор объяснил, что для выходящих из города ворота откроют. Но даже если бы и не открыли — стена во многих местах обвалилась, перебраться не составит труда. Максим успокоился.

Следуя плану Марцелла, они вышли из города и направились вдоль городской стены к Номентанской дороге, чтобы по ней вновь возвратиться в город через Коллинские ворота.

Вскоре внимание Максима привлекла высокая стена со сторожевыми вышками, тянувшаяся по правую руку от дороги.

— Преторианский лагерь, — пояснил Марцелл.

Максим вспомнил учебник по истории Древнего Рима, раскрытый на карте города. Почему-то актеру казалось, что лагерь преторианцев располагался в городской черте. Сейчас это было неважно, но Максим продолжал ломать голову, пока не сообразил: он видел карту позднего Рима. В то время империя уже утратила многие владения, да и в самой Италии стало небезопасно. Тогда вокруг города была возведена вторая стена, окружившая и лагерь преторианцев.

Они приблизились к Номентанской дороге. И разом остановились. Солдаты-преторианцы в сверкающих доспехах, в шлемах с алыми перьями, в коротких алых плащах выстраивались вдоль дороги. Впрочем, они пока не пытались задерживать путников.

— Быстрее! — велел Максим.

Бегом они преодолели последние метры, вышли на Номентальскую дорогу — солдаты не препятствовали — и понеслись к городу. Максим схватил за руку Сервию, бестиарий — Лавию. Марцелл, забыв обо всем на свете, мчался впереди.

Коллинские ворота были распахнуты, жители выходили свободно. С каждой минутой становилось все больше народа. Весть о случившемся распространилась, горожане собирались посмотреть на казнь, спешили на «Поле нечестивых».

Двигаться против потока становилось все труднее. В нескольких метрах от городской стены они поняли, что в город войти не удастся. Максим, приподнявшись на носки, осмотрелся. Место было не из худших: ни деревьев, ни кустов, дорога просматривалась со всех сторон. «Останемся здесь».

Окриками и жестами Максим созвал спутников. Вместе они сошли на обочину, оказались за спиной солдат оцепления. И вовремя. Ворота в город закрылись. Это послужило сигналом. Солдаты принялись разгонять народ, освобождая дорогу. Максим порадовался, что увел спутников загодя, иначе в суматохе могли растерять друг друга. Солдаты оттеснили толпу на обочины и сомкнули оцепление. Теперь на дорогу не мог проскочить ни один человек. Зато по обеим сторонам пути началась свирепая толкотня и потасовка.

Бестиарий пустил в ход Кулаки, Максим — локти. Внимательно следил, чтобы не оттеснили женщин. Марцелл крепко обнимал сестру, Лавия сама обхватила руками бестиария, вцепилась намертво. Сперва они просто старались удержаться на месте, но потом Максим приметил в оцеплении двух совсем молодых солдат, по-видимому, новобранцев. Показал бестиарию: «Пробиваться будем здесь». После некоторых усилий им удалось пристроиться за спинами солдат. Максим притянул Сервию, поставил перед собой. Лавия приникла к спине бестиария.

Горожане продолжали рваться в первые ряды, яростно распихивали друг друга, напирали на солдат. Прозвучал приказ, последовало несколько окриков, несколько ударов мечами плашмя, и порядок был восстановлен. Зеваки выстроились ровными, плотными рядами. Смирно замерли.

Смутный гул, доносившийся из города, возрос до рева, потом внезапно стих. Распахнулись ворота. Теперь загомонили зрители, скопившиеся по эту сторону крепостной стены. И почти сразу обрушилась тишина.

Максим оглянулся на Марцелла. Сенатор сохранял видимое спокойствие, но именно это Максиму и не нравилось.

Из ворот показался отряд преторианцев. Застучали по мостовой подбитые гвоздями солдатские сапоги. Преторианцы шагали стремительно, но это не был обычный горделивый марш. Воины не смотрели по сторонам, лица их оставались угрюмы. Впрочем, столь же мрачно держались и зрители. Небывалая казнь ужасала. Да еще тревожили слухи, будто весталку казнили без вины. Что, если оскорбленная Веста обратит свой гнев против всех римлян?

Следом за преторианцами шагали жрецы-понтифики, в белых одеяниях до пят. Затем — ликторы; в пучки розог, которые они держали на плечах, были воткнуты топорики.

Позади четверо носильщиков несли паланкин. Нет, не паланкин. Максим не знал, сам застонал или услышал стон Марцелла. Четверо рабов держали простые открытые носилки, на какие кладут умерших. Тело, покоившееся на них, вряд ли можно было считать живым. Весталку с головой завернули в белые покрывала, как запеленывают мертвых перед положением в могилу. Ремнями притянули к носилкам так, что она не могла пошевелиться.

«Жива?! Или кто-то „милосердный“ дал яда?!»

Толпа качнулась вперед. Пронзительно закричала Лавия — так, будто ее задавили. Молодой солдат в оцеплении вздрогнул и начал оборачиваться. И в эту минуту на него всей тяжестью обрушился бестиарий. Солдат устоял на ногах, но по инерции выскочил вперед. Врезался в носильщика. Произошло мгновенное замешательство, носильщики остановились. Прежде чем оцепление сомкнулось, Максим вытолкнул на дорогу Сервию. Она запнулась за что-то и упала на четвереньки. Максим услышал, как звонко шлепнули ладони о мостовую. Сервия вскинула голову, губы ее оказались на уровне носилок. Один из солдат замахнулся. «Ударит — убью!» Максим рванулся к Сервии. Путь заступил другой солдат, сдвинуть его с места было все равно, что сдвинуть скалу. Весталка пошевелилась на носилках. Пыталась приподняться, ремни не пускали. Максим ужаснулся. «Марцелл не выдержит. Рванется вперед. Все погубит». Солдат рывком поднял Сервию на ноги и толкнул назад, в толпу. Бестиарий подхватил ее. Новобранец, совершенно багровый, занял прежнее место в цепочке, порядок восстановили, процессия тронулась в путь.

Максим хотел немедленно выбраться из толпы, но это оказалось не так просто. Они были зажаты между оцеплением и плотными рядами зрителей. Только когда мрачная процессия скрылась и зеваки перестали напирать, удалось вырваться. Максим пересчитал спутников. Все были на месте, и все тяжело дышали.

— Сказала, — Сервия прижала ладонь к груди, стараясь успокоиться. — Сказала ей: «Жди».

Максим посмотрел на Марцелла. У сенатора было такое лицо, что актер подумал: «Скоро перестану узнавать».

Махнул рукой:

— Надо идти.

Теперь они двигались в общем потоке. Казалось, полюбоваться казнью собрался весь Рим. «Полюбоваться казнью? А может, проводить весталку?» Максим оглядывал попутчиков. Здесь были люди всех возрастов и сословий. Всадники[26] и сенаторы в одеждах с пурпурными полосами. Обитатели беднейших кварталов за Тибром и трущоб на Авентине — в грубых туниках и войлочных колпаках. Все были хмуры, все шли пешком. Многие, в знак траура, набросили на головы края плащей. Максим озирался со злостью. «Столько людей, и не решаются отбить весталку! Ведь почти никто не верит обвинению!»

Впрочем, он знал: с каждым днем число тех, кто считает Корнелию виновной, начнет расти. Ибо слуги Домициана станут все усерднее повторять клевету. А весталка уже никогда не сможет оправдаться.

На «Поле нечестивых» собралась такая толпа, что Максим оставил всякую надежду пробраться вперед. Да этого и не требовалось — важнее было отыскать Вибия и Гефеста. Актер медленно двинулся по полю. Остальные — за ним. Лавия присматривала за Сервией, бестиарий — за Марцеллом, ибо брат с сестрой неотрывно смотрели в одну точку: на белые фигуры жрецов, собравшихся внутри оцепления. Временами зрители полностью загораживали понтификов, временами видны были их головы или взметнувшиеся вверх руки. Ни носилок, ни весталки не удалось разглядеть ни разу.

Максим приметил на дальнем конце поля груду валунов. «Оттуда должен быть прекрасный обзор». Подойдя, он с досадой обнаружил, что место уже занято. Кто-то стоял наверху, призывно размахивая плащом. В следующее мгновение Максим узнал Гефеста. Подозвал остальных. Все поспешно вскарабкались на валуны.

Максим огляделся. Теперь он видел черный зев могилы. Рядом стояли несколько рабов. «Могильщики». Чуть поодаль держались ликторы. Отдельную группу составляли понтифики. Весталка так и лежала на носилках связанная.

Максим не мог избавиться от ощущения, что смотрит какой-то отвратительный, тяжелый фильм. Фильм, смакующий страдание и гибель людей, но не их силу и мужество. Видит картину, которая сделает зрителей слабее и трусливее.

Он перевел взгляд на солдат оцепления. И словно ледяная рука сдавила затылок: «Что, если оцепление всю ночь не снимут?!» Торопясь отвлечься от этой мысли, Максим наклонился к Гефесту, шепнул:

— Удалось?

— Нет, — так же шепотом, скосив глаза на Марцелла, ответил вольноотпущенник. — Кругом были солдаты.

Максим молча кивнул, он этого и ожидал. Бросить в могилу записку не сумели, да и сейчас никакого знака Корнелии не подадут. Если она не слышала Сервию… Но тут уже ничего не поделать.

Один из жрецов вскинул вверх руки. Тотчас на пустыре воцарилась тишина. Ветер доносил до Максима отдельные слова. «Молитва? Приговор?»

— …Великого Рима… Священный огонь… Амата Корнелия… Осквернила прелюбодеянием… Уличена…

Максим не выдержал:

— Врет, как газетчик!

— Кто это? — спросил Тит Вибий.

— А-а… Один нерадивый раб. «Газетчиком» звали. Слова правды не говорил.

— Приказали распять? — заинтересовался римлянин.

Максим вздохнул:

— Напротив. Платили щедро.

Тит Вибий понимающе хмыкнул.

У Марцелла вырвалось хриплое восклицание. Ликторы развязали ремни и откинули покрывало. Весталка приподнялась. Зрители подались вперед. Солдаты с трудом сдерживали напор толпы.

Вероятно, у Корнелии затекли руки и ноги. Она сидела, растирая запястья. Затем поднялась. Покачнулась, но устояла. Максим кинулся к Марцеллу, всей тяжестью прижал к камням. Бестиарий схватил хозяина за руки.

Весталка сделала шаг к могиле. Жрецы запели погребальный гимн. Один из могильщиков опустил в склеп деревянную лестницу. Второй протянул руку, чтобы помочь весталке сойти на ступеньку. Амата Корнелия отпрянула. Не от страха — из гордости. Никто не смел прикоснуться к ее непорочному телу.

Корнелия сошла на первую ступеньку и остановилась. Медленно обвела глазами толпу. Максим понимал, кого весталка искала взглядом. Понимал и Марцелл, рванулся. Бестиарий с Максимом держали крепко.

Весталка шагнула на вторую ступень. Край ее длинного одеяния зацепился за что-то, могильщик нагнулся — отцепить. И снова весталка коротким возгласом отвергла помощь. Сама освободила подол. Спустилась в могилу.

Лестницу подняли. Максим лихорадочно пытался пересчитать ступени, прикинуть длину. Лестница была больше человеческого роста.

Четверо мускулистых рабов, надрываясь, задвинули плиту. Снова зазвучал священный гимн. На плиту посыпались комья земли. Могильщики проворно орудовали лопатами.

Песнопение смолкло. Над плитой высился небольшой холм. Максим отер пот со лба. «Не курган. Обычная могила».

Жрец-понтифик простер руки. Донеслось:

— …Место… забыто навсегда…

И снова наступила тишина. Ничего не происходило. Казалось, оцепенели все: горожане, солдаты, жрецы. Максим невольно разжал руки, отпуская Марцелла.

«Уйдут ли солдаты?!»

Преторианцы, сопровождавшие весталку, выстроились и направились к дороге. За ними — понтифики, ликторы, рабы. Спустя минуту Максим увидел, что снимают оцепление. Он сел на камни. Только теперь почувствовал, что саднит скулу, наливается болью плечо. Вероятно, досталось в давке, он и не заметил. Сухой язык царапал небо, смертельно хотелось пить.

Максим снова поднялся. Посмотрел на остальных. Вибий с Гефестом были бледны, но глядели бодро. Сервия сидела, покачиваясь из стороны в сторону, точно от нестерпимой боли. Марцелл обхватил руками голову.

— Будешь задыхаться вместе с ней — не поможешь, — сказал Максим.

— Она… там… — выдавил Марцелл.

— Она спасала тебя с большим мужеством, — отрезал Максим.

Эти слова заставили сенатора опомниться. Он огляделся вокруг и сжал кулаки: зрители расходились слишком медленно. Многие пересекали пустырь, как бы прощаясь с весталкой, но приближаться к могиле никто не осмеливался. Несколько женщин, стоя в отдалении, плакали. «Есть ли у весталки родня?» Максим от всей души надеялся, что нет; что только Сервия с Марцеллом сходят с ума от отчаяния.