Гнев Гефеста

ПРОТИВ МЕДИЦИНЫ НЕ ПОВОЮЕШЬ

Ясноград. 9 октября 1988 г.

Еще никогда он не чувствовал себя таким одиноким, опустошенным, подавленным. Было уже темно — наверное, часов десять, — а он все ходил по безлюдной аллее из конца в конец, отгоняя мысли о «предварительных» выводах комиссии, стараясь унять бушующий в душе гнев на Петриченкова за необъективность, на себя за свою беспомощность, на своих коллег и подчиненных за пассивность. За себя ему было бороться трудно: твоя катапульта, потому ты и оправдываешься. А они… Один Матушкин высказался. Правда, многие разделяют его мнение, Веденин был уверен в этом, но что толку… Не захотели портить отношения с начальством?.. Есть и такие. А Щупик, Козловский, Грибов?.. Несколько дней назад они гордились катапультой, считая ее своей… Н-да. Собственно, чего же он хотел? Если он, главный конструктор, не находит оправдательных доказательств в пользу своей катапульты, то какое же он имеет право требовать их от других? Надо уметь прямо смотреть правде в глаза: Арефьев погиб, и главный виновник ты, товарищ Веденин, и никто больше…

Но сердце мириться с таким доводом не хотело. Каким-то шестым, подсознательным чувством он верил в свою невиновность: Арефьев не мог погибнуть из-за перегрузок. Причина в чем-то другом. Но в чем? «Патологоанатомическое исследование подтвердило диагноз…» Да, против медицины не повоюешь… А Измайлов-то каков! Сразу метнулся в сторону, словно никогда не заискивал перед ним, не лебезил: «Как ваше самочувствие, Юрий Григорьевич?.. Как спалось, как отдыхалось?.. Какие жене нужны лекарства?..» Путевку в Саки «из-под земли» достал. А тут словом не обмолвился о причине гибели Арефьева… Научил его приходить на службу начищенным, наглаженным, разговаривать военным языком… А вот научить его порядочности не сумел…

С черного непроглядного неба ветер срывал холодные капли дождя и больно стегал ими по лицу. Дома, знал Веденин, будет еще тягостнее, потому идти туда не хотелось. Но рано или поздно возвращаться придется, да и дождь начинался. Листья под ногами сразу обмякли и уже не хрустели, а издавали какой-то жалостный, молящий шепот.

Он свернул с аллеи на дорогу к городку.

В квартире было неуютно и холодно, тишина давила, и он впервые за все время вспомнил о Тае и пожалел, что ее нет. Она бы поняла его. Позвонить, сказать ей, чтобы возвращалась? А что это даст? Известие о гибели Арефьева и обвинение в этом мужа уложит ее в постель сильнее болезни…

Он снял плащ, переоделся в пижаму. Поставил чай — он изрядно продрог. Походил по комнате, не зная, чем заняться. Взял газету.

«Иностранные военные новости. Маневры. На юго-западе Испании и в западной части Средиземного моря проходят американо-испанские военные маневры под кодовым наименованием „Кризекс-Ф“. В них участвуют 23 тысячи военнослужащих, 32 боевых корабля и 100 самолетов…

По сообщению агентства МЕН, в районе Александрии завершились совместные англо-египетские военные маневры. В них приняли участие английский авианосец „Гермес“, другие корабли британских ВМС, военно-воздушные силы и сухопутные войска двух стран…

Создают полигон. Английские военные власти приступили к сооружению в Западном Берлине еще одного полигона, который будет расположен в непосредственной близости от жилых кварталов, в городском районе Гатов. Как отмечает печать, западноберлинские власти даже „не были поставлены в известность“ об этих действиях.

Визиты. В Японию прибыла многочисленная делегация представителей военно-промышленного комплекса США. В ее составе — высокопоставленные чиновники Пентагона и руководители ведущих американских концернов, производящих вооружения, — „Локхид“, „Дженерал дайнэмикс“, „Рокуэлл интернэшнл“ и других…

Заключены контракты. Корпорация „Дженерал дайнэмикс“ получила от министерства ВВС США контракт стоимостью 1,3 млрд, долларов на производство крупной партии реактивных истребителей-бомбардировщиков F-16 для продажи вооруженным силам ряда „дружественных“ Вашингтону режимов. Корпорации „Атлантик рисерч“ достался заказ стоимостью 234 млн. долларов на производство реактивных двигателей…

Катастрофы. В районе Кырыккале, в 50 км от турецкой столицы, потерпел катастрофу самолет турецких ВВС. По сообщению газеты „Сон хавадис“, погибли четыре военнослужащих…»

Маневры, новые полигоны, новые самолеты… Неспокойно, тревожно становится в мире. Новая катапульта очень нужна…

В прихожей раздался короткий робкий звонок. Вечерами к Веденину приходил только Арефьев. Кто же решился теперь? Может, Тая вернулась? Нет, он только вчера с ней разговаривал, сказал, что все хорошо, пусть спокойно завершает курс лечения…

Звонок повторился.

Он открыл дверь и застыл от удивления: перед ним стояла Таримова. Он совсем забыл о ее существовании. Не собирается ли она в такое время брать у него интервью?

— Здравствуйте, Юрий Григорьевич, — мягко и виновато поздоровалась она. — Простите, что беспокою вас дома и в такой поздний час, но я пришла по очень важному делу. Может, вы впустите меня в квартиру? — перешла она на шутливый тон.

— Да, да, входите, — уступил он дорогу. — Раздевайтесь. — Он помог снять ей демисезонное пальто, повесил на вешалку. Провел в центр зала, пододвинул кресло к журнальному столику. — Присаживайтесь.

Она села напротив, внимательно посмотрела ему в глаза, и в этом взгляде он уловил тревогу.

— Я слушаю вас, — сказал он, прерывая взаимное изучение друг друга, слишком затянувшееся и почему-то смутившее его.

— Все в гарнизоне только и говорят о случившемся…

— Смерть — худшая из бед. Тем более преждевременная.

Она сняла шляпку, встряхнула головой, отбрасывая со лба упавшую прядку волос, и они послушно легли на прежнее место, волосок к волоску, аккуратные, чистые, с золотым отливом.

— Обвиняют вас. — Она проговорила почти неслышно, и все равно скрыть сочувствие она не сумела. Ее, наверное, очень мучили людские пересуды, а его после смерти Арефьева, после выводов комиссии они мало волновали: люди вольны думать так, как им заблагорассудится. И все-таки сказанное было неприятно.

— Надеюсь, обвиняют не все? — возразил он.

— Не все, — согласилась она и помолчала. — Я тоже не верю, что Арефьев погиб из-за катапульты.

— К сожалению, интуицию к делу не подошьешь. Нужны доказательства, — невольно вырвалось у него.

— А у них они есть? — В ее голосе звучал протест, недоверие.

— Ни много ни мало — медицинское заключение с патологоанатомическим исследованием.

— Мне Измайлов говорил. Он обвиняет вас в тщеславии, в том, что вы слишком быстро хотели вознестись на вершину славы.

— Возможно, он и прав, — не стал опровергать мнение своего недавнего верноподданного Веденин. — Ни к чему было лезть в изобретатели. Князев оказался прав: коли летчик, надо заниматься своим делом, не тратить понапрасну силы.

— А я считала вас более сильным, — сказала вдруг Таримова. — И пессимизм ваш мне очень не нравится.

— Вот как? — грустно усмехнулся он. — Вы пришли дать мне совет?

— Вас это оскорбляет?

— Ну почему же… Я благодарен вам даже за то, что вы верите в мою катапульту.

— Мне много о ней и о вас рассказывал Батуров. Даже Измайлов восторгался, пока не произошел этот случай… Кстати, он ничего не говорил вам до испытания о профессиональном заболевании Арефьева?

— Говорил. Даже грозился не допустить его к испытаниям.

— А не возникала у вас мысль, что именно эта болезнь явилась причиной?..

— Нет. Арефьев рассказывал мне, что еще в детстве получил травму позвонка.

— Но в медицинском заключении, насколько мне известно, говорится именно о третьем поясничном позвонке?

— Да.

— Вы видели снимок позвонка?

— Да.

— И убедились, что произошел компрессионный перелом?

— Видите ли, я не специалист. Но то, что третий позвонок имел отличие от других, — несомненно.

— И от того, который был до испытания?

Только теперь Веденин понял ход ее мыслей. А ведь она абсолютно права, подумалось ему. А ни он, ни его коллеги не сообразили сличить эти снимки.

— Вы видели снимок позвонка Арефьева до испытания? — спросил он.

— Совершенно случайно. Измайлов хвастался, как он умеет определять судьбы людские. Снимок как раз попался Арефьева. Сегодня я снова пошла к Измайлову. Перед тем как направиться к вам. И попросила его еще раз показать мне снимок. Он ответил, что его у него уже нет, что он приобщен к делу.

Измайлов лгал: снимка позвонка Арефьева до испытания в деле не было, Веденин помнил твердо. А должен быть, для убедительности, что компрессионный перелом произошел именно в этом испытательном полете. Почему же он его утаил? Случайно или преднамеренно? Побоялся, как бы его не обвинили в том, что допустил к испытанию больного человека? Возможно. Хотя он и заставил Арефьева проходить медицинскую комиссию, лечащий врач он и за последствия тоже несет ответственность.

— Допустим, след от компрессионного перелома остался с детства, — начал размышлять вслух Веденин. — Даже если снимки окажутся идентичны, опровергнуть медицинское заключение будет не так-то просто. И еще один факт неопровержим: когда Измайлов с матросами подплыли к испытателю, Арефьев был без сознания. И сколько бы я ни анализировал случившееся, на этом месте спотыкаюсь и дальше продвинуться не могу.

— А вы попробуйте с другого конца узелок распутать. Что говорят матросы о гибели Арефьева?

— С ними беседовали члены комиссии.

— А вы?

— Вряд ли они сказали бы что-нибудь новое.

— Наивная простота! — воскликнула Таримова. — У комиссии — одно мнение. Они нашли проторенную дорожку и следуют по ней. Ведь одно и то же слово можно понять по-разному. И если бы вы побеседовали с матросами, может, разговор натолкнул бы вас на другую мысль.

И в этом она права, согласился он. Поговорить с матросами, с Шубенко следовало. Ведь человек на их глазах скончался. Как он умирал: бредил, стонал, что-то говорил? Даже если он не произнес ни одного слова, ни стона, можно сделать вывод — от компрессионного перелома он скончался или от чего-то другого…

Таримова вдохнула в него крошечку надежды. Ее идея зажгла его, и он был готов хоть сейчас мчаться на полигон, а оттуда к причалу, где стоял катер Шубенко.

— Ваш совет заслуживает внимания, — сказал он благодарно, — и я непременно постараюсь исправить ошибку, завтра же побеседую с матросами.

— У меня к вам небольшая просьба, Юрий Григорьевич. Разрешите и мне присутствовать при беседе.

— С удовольствием разрешил бы, Вита Владимировна, если бы она состоялась здесь. Но матросы, к сожалению, на Черном море, и мне, по всей вероятности, придется лететь туда… Единственное, что могу обещать, — передам разговор слово в слово.

— И на том спасибо, — усмехнулась она без обиды, ее глаза потеплели, и на Веденина она смотрела без прежней официальности, доверительно, по-дружески. — Я от души желаю вам успеха. Верю в вас и надеюсь: «Фортуну» свою и себя вы достойно защитите.

Она встала. А у него вдруг шевельнулось где-то желание, чтобы она не уходила. И хотя свалившаяся беда все еще давила на него, ему было уже легче.

Он помог ей одеться, она протянула на прощание руку, и в ее долгом, нежном пожатии он почувствовал что-то близкое, волнующее.