Город принял

21. Станислав Тихонов

Задирака срезал правый угол Петровки и всосался в поток машин на Садовом кольце. Сплошная железная лава транспорта с фырканьем, урчаньем и грохотом катила вокруг нас. Непрерывно сигналя, Задирака стал уваливаться налево, обжал спереди троллейбус, вынырнул во второй ряд. Повис на хвосте у огромного панелевоза, горбатого, приземисто-длинного, как ископаемый ящер, завыло сцепление на прогазовке, раз! — рывок в сторону, подрезал нос «Жигуленку», выдавил из ряда «Волгу», пропустил и мигом обошел справа «маршрутку», пошел-пошел, полный газ! И с воющим воплем сирены ворвался в резервную зону.

Оборотился ко мне и спросил:

— Станислав Палыч, а восемнадцать тысяч долларов — это много?

— Я думаю, что прилично. Таких автобусов, как наш, штук шесть можно купить.

— Ну-у! Не может быть! Чтобы бусы шесть машин стоили? С ума сойти можно!

Рита засмеялась:

— Очень даже может! Так что сходить с ума не стоит…

Задирака на форсаже, с сиреной, пролетел Комсомльскую площадь, покачал головой:

— Ну вот скажите, Маргарита Борисовна, вы же еще вполне молодая женщина и очень даже интересная: кому нужны такие бусы? Шесть машин таскать на шее! Полный сикамбриоз!

— Эх, Задирака, Задирака! Во-первых, какой женщине нужно шесть машин сразу! А украшения им подходят в неограниченном количестве.

— Ха! Подходят! Глупость сплошная! Вам такие бусы незачем — при вашей яркой внешности. А женщине некрасивой…

— Задирака! Прекратить разговорчики! — скомандовал я. — Что ты мелешь все время!..

Задирака искоса посмотрел на меня в зеркальце, еле, заметно усмехнулся. И точно так же заулыбались на заднем сиденье Скуратов и Халецкий.

— Есть прекратить разговорчики! — «отрепетовал» Задирака. — Только, Станислав Палыч, зря вы сердитесь: мы же от разговорчиков не едем медленней…

— А что толку в твоей гонке? — срываясь на сварливый тон, сказал я. — Ты дожимало, а не водитель! Никак не научишься ездить по-оперативному!

— Почему это? — обиделся Задирака. — Кроме вас, никто не жалуется!

— Потому что сами ездить не умеют, вот и смотрят, разинув рты, как ты жмешь на всю железку. А если бы ты микитил немного, то поехали бы не по Садовому, а через новый мост по кольцу «В». Вдвое быстрее… Понятно?

— Понятно! Только… — Задирака собирался обстоятельно доказать свою правоту, но я уже повернулся к Одинцову.

— Ну что, Юрец? Сейчас ты с Юнгаром должен показать класс.

— Постараемся, — смущается Юра Одинцов. Со своим румянцем и длинными модными волосами он вообще больше похож на девушку-отличницу, чем на сержанта милиции. — Нервничает он всю неделю…

— А чего? — спросил я.

— Да брата его, Фархада, ранили ножом в субботу…

— А, да-да! — вспомнил всезнающий Задирака. — Это на прошлом моем дежурстве было. Фархад с проводником Костиным задержали грабителей, один из них и ткнул его ножиком…

Рита обернулась, с интересом посмотрела на огромного пса.

— И вы думаете, он понимает? — недоверчиво переспросила она Одинцова.

— Конечно! Собачки все понимают. Они же в одной вольере живут. Когда Фархад не вернулся, Юнгар сразу все понял — вот и тоскует…

— Вы о нем, как о человеке, говорите, — тепло улыбнулась Рита.

— А собачки во всем, как люди, — серьезно сказал Юра Одинцов. Юнгар положил огромную башку ему на колени, сладко зевнул, разинув розовую зубастую пасть. — Юнгар у нас вообще талант, умница, — убежденно повторил кинолог.

Уставший от молчания Задирака подал голос:

— Ты так его расхваливаешь, что не понять, кто из вас умнее!

— Глупо и грубо! — не удержался я.

Одинцов, абсолютно не обижаясь, пожал плечами, степенно сказал:

— На то я и вожусь с ним три года, чтобы он в работе был умнее меня! Дрессировщик все свое должен собачке передать…

— Вот это речь не мальчика, но мужа! — откликнулся Халецкий. — Как говорится, пусть режиссер умрет в актере…

На Лучевой просеке парка Сокольники видна группа людей, милицейский автомобиль и длинная американская машина с дипломатическим номером. Задирака лихо тормознул, и я хлопнул Одинцова по плечу:

— Ну давай, Юрец, от тебя с Юнгаром, можно сказать, зависит вся дальнейшая политика разрядки…

Милицейский лейтенант, безошибочно опознав во мне старшего, отрапортовал:

— Товарищ капитан, вот эта иностранная гражданка заявляет, что у нее не то похитили в кафе бриллианты, не то расстегнулась цепочка, и она их потеряла…

Элегантно одетая женщина средних лет громко и очень быстро говорила по-английски, от возбуждения растрепалась ее безупречная прическа с умеренной сединой, все время съезжали на нос модные очки с поляризованными стеклами. А я, «построив» невозмутимое лицо, слушал ее, кивал, поддакивал, пока лощеный молодой человек, наверное переводчик, безуспешно пытался вставить хоть словцо, чтобы пояснить ситуацию.

Минуты через три я спросил Риту:

— Сердечных капель или, лучше, успокаивающего нет? Я по-английски ни бум-бум, а она ему еще час не даст сказать…

Ухмыльнувшись, Скуратов сказал:

— Она объясняет, что бриллианты — это фамильная реликвия…

Ну да, ему хорошо — он ведь только экзамены в адъюнктуру сдал.

А американка не замолкает ни на мгновение.

— Колье было подарено миссис Канингам в день конфирмации, — врезался наконец в синхронный перевод лощеный паренек. С акцентом говорит паренек.

Американка, не снижая темпа изложения, вдруг заплакала, и лицо ее мгновенно стало старое, мятое, в красных пятнах.

— Она никогда его не снимала, — объяснил Скуратов. — Это старые бриллианты из Африки…

— …Колье подарила бабушке мисс Каннингам, урожденной Ван ден Гейт, ее жених лорд Мауктботтен, — включился переводчик. — Лорд Мауктботтен был военно-морским атташе Великобритании в Вашингтоне…

Скуратов, с трудом сдерживая смех, переводит мне:

— Впоследствии их помолвка расстроилась из-за того, что лорд был протестантом, а Ван ден Гейты — убежденными католиками…

— Зря смеешься, — негромко сказал я ему. — Можно сказать, из-за религиозного фанатизма не сложилась жизнь, а мы имеем это головоморочение…

— …Колье было куплено в свое время в Лондоне, на аукционе в салоне Сотби, — пока что гнал подстрочник переводчик.

— Е-мое! — восхищенно воскликнул Задирака. — Во дает! Полный сикамбриоз!

Махнул рукой, отошел и стал рассматривать американский автомобиль, спросил что-то у шофера и сразу начал объяснять ему, что американские лошадиные силы меньше наших.

Я подмигнул Скуратову, и он решительно перебил американку:

— Джаст э момент! Уан минэтс оф…

— Как выглядело колье? — спросил я.

— Хау ду бриллиентс лук? — нырнул Скуратов, как в реку, в нескончаемый рассказ мисс Каннингам.

И как столб брызг и пены, вопрос выплеснул новый поток слез и слов.

— Если я правильно понял, — сказал Скуратов, — это платиновая ветка с бриллиантовыми цветами…

— Где она гуляла в парке? — попытался спросить я.

Пошли долгие мучительные объяснения. Рита спросила меня:

— А как же Юнгар будет искать металлический предмет?

— У металла есть запах, просто его обычные собаки не улавливают. А Юнгар нам столько гильз, ножей, ключей и монет перетаскал — хватило бы на целый трактор!

Одинцов посмотрел на меня и сказал:

— Металл! Юнгар, металл! Ищи! Ищи!

И служебный пес пошел. Он размотал на всю длину лонжу и за это время набрал скорость, а Одинцов тронулся с места плавно и быстро, без рывка, и в следующее мгновение они превратились в единое целое — человек и зверь, они мчались легко и быстро, в них не было никакой напружки, казалось, что земля сама отталкивает их ноги для следующего стремительного прыжка. Они летели ровно и неутомимо, и окружающее для них сейчас не существовало, они целиком были в азарте поиска.

— Красиво как! — сказала Рита, глядя на растворяющиеся в сумерках их силуэты.

— Да-а, они оба молоды, сильны и добры, — задумчиво сказал Халецкий. — Как первые существа на земле, они не знают усталости, и это прекрасно!

Я присел на пенек, закурил и, глядя на Скуратова, который бойко разговаривал с американкой, заметил Рите:

— Служебные собаки живут гораздо более интересной жизнью, чем их домашние собратья… Но они платят дорогой ценой за это…

И снова из сгущающейся темноты близко от нас появились Одинцов с Юнгаром. Юра уже спустил собаку с поводка, и она работала «рядами»: челночно прочесывая газоны, кустарник, мелкий подлесок. Здоровенный полукруг, стянутый тетивой асфальтовой дорожки. Одинцов подошел ближе, и наперерез ему, тихо скуля стремится Юнгар, в пасти у него что-то блестящее, и вид счастливый — победительный. Кинолог схватил поноску — это анодированная дешевая пудреница. Юра бросил ее демонстративно на землю:

— Юнгар, фу! Не то… Не то, Юнгар… Ищи металл, собачка! Металл!..

И новый рывок в темноту, в море сырых осенних запахов. Следом срывается Одинцов, и они сразу же исчезают среди черных облетевших стволов, серых теней, начинающегося вялого дождя, и только слышно их сильное дыхание, тяжелый топот сапог Одинцова, шелест палых листьев, хруст сучьев, слабо угадывается настороженная волчья рысь Юнгара.

— Ты сказал, что наши собаки дорого платят… — напомнила Рита.

— Они живут нашей жизнью — волнуются, огорчаются, радуются и сверх меры нервничают, они часто пугаются и по команде хозяина преодолевают свой испуг, некоторых ранят, иногда убивают. А те, что доживают до пенсии, вскоре умирают. Все розыскные собаки живут вдвое меньше обычных овчарок…

Рита недоверчиво посмотрела на меня:

— А это не профессиональная легенда?

— Нет, Рита, это правда. Нам всем выпадает слишком много страстей человеческих — на две жизни…

Издали послышался тонкий собачий вой, и из темноты, прорезаемой фарами машин, появился скачущий, приплясывающий Юнгар. Все невольно подались к нему, и почти тотчас же из туманного сумрака возник бегущий, чуть-чуть запыхавшийся Юра Одинцов. Он разжал кулак — в руке ярко блестела, переливалась платиновая ветка с бриллиантами на разорванной цепочке.

По дороге на Петровку Рита спросила Одинцова:

— Простите, Юра, сколько вам лет?

— Двадцать два. Мы с Юнгаром ровесники — ему в этом месяце четыре будет…