Город принял

22. Александр Задирака

Впереди нас неспешно телепался хлебный фургон и своим необъятным серым задом загораживал проезжую часть. Я дал прогазовку, выключил сцепление — коротко взвизгнул выжимной подшипник, перешел на третью скорость и выкатил на левую сторону. Навстречу ехали машины — длинный поток. Дернул я пару раз поводок сирены — пусть фургон помнит про левый габарит, не шарахается с перепугу из стороны в сторону — и с ревом пролез в узенькую щель. А дальше уже погнал по свободной трассе.

В панорамное зеркальце было видно, как задремавший Юнгар встрепанно поднял свою лохматую башку и дыбком вздел уши.

Юрка Одинцов недовольно сказал:

— Ну что ты завываешь? Собачку только зря волнуешь…

Вот еще тюлень на мою голову!

Я ему ответил со значением — по-товарищески доступно, но в то же время как старший. По жизненному опыту. Да и по званию:

— Сирена, она, брат, не только для уличного движения.

— А зачем же еще? — удивился Юрка.

— Чтобы жулики помнили — вот она, милиция, рядом…

Врачиха посмотрела на меня с уважением, а Тихонов, конечно, усмехнулся. Пускай усмехается! Обращаясь к Юрке, я сказал поучительно, а Тихонов пускай как хочет понимает — это к нему тоже относится:

— Милиционер на службе или в свободное время всегда должен быть, как говорится, при пакете. Готовность номер один! И внешний вид у него должен соответствовать — он представитель власти, а какое, например, к тебе доверие могут испытывать граждане, когда ты ходишь в своем пиджачке и кепаре! Если ты не рядовой гражданин, а старший сержант, на тебе форма сиять должна, чтобы за километр видели, кто ты такой есть! И поскольку ты страж общественного порядка…

Тихонов захохотал — по-моему, довольно неуместно.

— Задирака, я знал только одного стража порядка, который относился к делу более рьяно, чем ты!

Конечно, пакость какую-нибудь придумал.

— Да-а? — сказал я осторожно.

— Да! Его звали унтер Пришибеев.

Халецкий и Скуратов засмеялись, а врачиха покачала головой.

— Что же вы такого пришибеевского во мне нашли? — спросил я с усмешкой, и очень мне не хотелось виду показать, что я завелся. Вообще-то много на себя берет…

— Очень ты свое положение особое среди людей ценишь… — сказал Тихонов.

— А почему мне его не ценить, интересно знать?

— Действительно, — усмехнулся Тихонов и показал рукой за окно машины. — Ведь они просто рядовые граждане и едут не в желтой машине с сиреной, а в троллейбусе, на них нет сияющей формы, и занимаются они, в общем-то, пустяками — строят дома, пекут хлеб, учат детей, лечат больных… Где им до нас, верно?…

И, говоря все это, смотрел почему-то не на меня, а на Скуратова. Я все-таки ответил:

— А мы им обеспечиваем покой и безопасность!

— Правильно. И делать это надо скромно и по возможности незаметно. Не надо запрягать телегу впереди лошади…

Не поймешь его. Семь пятниц на неделе. Вот сейчас — лицо такое, будто я его обидел, а не он меня.

Затрещала рация, и в салоне возник голос Севергина, будто он ждал, пока мы доспорим:

— «Сетунь»! «Сетунь»! Я «Байкал»! — Он помолчал немного и негромко, как всегда без нажима, без начальнического металла, не то приказал, не то предложил, не то попросил: — Тихонов, в восемнадцатом отделении, вам по пути, случай неясный: один троих избил. Заскочите, разберитесь…

— Я «Сетунь»! — ответил Тихонов. — Вас понял. Сделаем…