7


Когда Хомма вернулся домой с альбомом в руках, было уже десять часов вечера. Поскольку он ездил на такси, то зонт с собой не брал. Накопившаяся за день усталость давала о себе знать, и каждый шаг был мучителен. Чтобы дать ноге отдых, он разок остановился в холле, а потом ещё раз на открытой галерее, опоясывающей квартиры третьего этажа.

Странное дело — входная дверь была открыта. Не догадываясь об этом, Хомма вставил ключ в замочную скважину и повернул, но вместо того, чтобы открыть, наоборот, запер. Только тут он заметил неладное. Пока снова поворачивал ключ, послышались шаги. Исака вышел в прихожую и открыл ему дверь изнутри.

— Вы всё это время были у нас?

— У Хисаэ в фирме празднуют Новый год, она сегодня придёт поздно. Что мне дома делать одному? А так мы вместе с Сатору смотрели телевизор.

Всё это он говорил не моргнув глазом, а ведь на самом то деле наверняка не смог оставить мальчика одного, потому что тот либо просто разволновался, либо плакал, либо злился.

— Вы уж нас простите, пожалуйста. — Хомма виновато опустил голову и понизил голос. — Сатору не говорил каких-нибудь глупостей? Утомил он вас, наверное…

Исака покачал головой, а потом беззвучно указал подбородком на комнату Сатору:

— Спит уже. Просил его не будить, даже когда отец вернётся.

— Ну, это значит — злится.

Хомма виновато усмехнулся. Исака ответил улыбкой, но ничего не сказал. Ступая как можно осторожнее, оба направились в гостиную, откуда доносился звук работающего телевизора. Хомма шёл медленнее, и, когда он оказался в гостиной, Исака уже выключил телевизор и прибавил освещения. С видом портного, оценивающего фигуру клиента, он внимательно разглядывал Хомму:

— Кажется, устали вы изрядно.

— Да, слишком много ходил, и всё в один день. Хлопотное дело оказалось…

Хомма положил на стол альбом, и Исака тут же наклонился взглянуть:

— Может, вам пива налить?

Сам Исака был непьющим человеком. Хомма же сразу после выписки из больницы не курил и не пил, но в последнее время понемногу начал. Чем спасаться от бессонницы лекарством, лучше уж немного алкоголя.

Однако после сегодняшнего, если он ещё и выпьет, завтра ему будет тяжело, весь день будет клевать носом, поэтому Хомма отрицательно покачал головой.

— Ну, тогда сварю кофе.

Исака направился на кухню. Хотя сейчас на нём не было передника, его спина замечательно вписывалась в интерьер на фоне газовой плиты и полок с посудой. Он был маленького роста, пухловат, и заниматься хозяйством было ему очень даже к лицу, а сейчас он, как никогда, выглядел человеком на своём месте.

Исака с женой жил в двухкомнатной квартире на первом этаже восточного крыла. В этом году ему исполнилось ровно пятьдесят, но на вид он казался старше. Его жена Хисаэ была старше Хоммы на год, ей было сорок три, но уж она-то выглядела на тридцать пять. Она была дизайнером интерьера и с двумя подругами держала собственное ателье в районе Минами Аояма. Она была очень деловой женщиной и отпуск могла себе позволить лишь на несколько дней до и после Нового года. Детей у этой четы не было.

Исака раньше работал в строительно-отделочной фирме, которая брала подряды у дизайнерского ателье его жены. Он был правой рукой своего шефа, пользовался самым искренним его доверием и, можно сказать, наполовину определял деловую стратегию и тактику.

Однако старый директор фирмы скоропостижно скончался, а его сынок, едва вступив в должность, сразу повёл дело вкривь и вкось. Он был так юн, что не умел внятно разговаривать с клиентами даже о погоде, но мнил себя большим боссом. В результате из-за этого молодого начальничка, который сам не смог бы и куска обоев наклеить, фирма разорилась. Похоже, что семейный бизнес он невзлюбил, тянулся ко всему яркому и модному, а доконало его то, что он ввязался в операции с акциями и фьючерсные сделки.

Исака, который был опытным профессионалом-практиком, не долго искал новое место работы. Но тут-то и начались его беды. Бывший шеф, без всяких на то оснований, возбудил против Исаки дело, обвинив его в том, что как главный менеджер фирмы он превышал свои полномочия. Это случилось лет пять тому назад.

Поскольку обвинение с самого начала было дутое, разбирательство закончилось быстро. Исаку отпустили в связи с отсутствием состава преступления. Этого и следовало ожидать, ведь все долги фирмы были делом рук её молодого хозяина. Только вот сам он никак не мог смириться с этим фактом, поскольку с молоком матери впитал девиз: «Во всех просчётах виноваты другие». Всеми возможными и невозможными способами он досаждал Исаке, и, разумеется, это дошло до его нового работодателя. Нет, конечно, никто не усомнился в его деловых и человеческих качествах, но вызовы в полицию и визиты в юридическую консультацию отнимали слишком много времени…

У его супруги Хисаэ дела шли хорошо, да и сбережения у обоих имелись. Вот и родилась идея: а не посидеть ли дома, пока дрязги не улягутся? Сначала Исака, с согласия жены, решил на время оставить работу и заняться домашним хозяйством только по этим соображениям. Это было нетрудно, поскольку с первого дня совместной жизни они с женой старались делить домашние обязанности поровну и навыки у него имелись. Но когда он два-три месяца позанимался хозяйством, то открыл для себя, что домоводство ему подходит. Тогда он превратил это в свою новую профессию. Теперь Исака — специалист по ведению домашнего хозяйства.

Сейчас, помимо работы у Хоммы, он ещё в двух местах заключил договор об уборке и стирке. Разумеется, в семье они с женой по-прежнему делят домашние обязанности, как это и было раньше, когда Исака работал в отделочной фирме.

— А как же иначе? — говорит его жена Хисаэ.

Хомма подружился с этой парой как раз тогда, когда на Исаку свалилось несправедливое обвинение в превышении полномочий и весь этот скандал был в самом разгаре. Сказать «в разгаре», может быть, и неточно — так, последний сполох. Молодой хозяин разорившейся фирмы, с которым полиция уже дел иметь не хотела и на которого махнул рукой даже его собственный адвокат, в помутнении рассудка, и так не очень здравого, вломился в дом Исаки с железной бейсбольной битой в руке.

День был будний, часов девять вечера. Хомма в это время почему-то оказался дома — случай редкий. Ему как раз нужно было снова уходить, поскольку он забежал, только чтобы переодеться.

Когда они потом обсуждали это происшествие с Тидзуко, она рассказывала: «Мне показалось, что я услышала взрыв». Это молодой хозяин фирмы бейсбольной битой разбил стекло в окне рядом со входной дверью в квартиру Исаки.

Далее последовал звон разлетевшихся осколков, крики Хисаэ и рыкающий мужской бас. «Кажется, женщина из нижней квартиры…» — Тидзуко не успела даже договорить, как Хомма уже ринулся к выходу. Шлёпнув по заду, он отправил домой увязавшегося было следом сынишку, и, когда уже сунул ноги в ботинки, послышались новые удары, на этот раз в дверь. Стоял такой грохот, словно новичок бил в медный гонг, не попадая в центр диска.

— Всех прикончу!..

Голос был пьяный. Кажется, даже на слух можно было ощутить запах спиртного.

— Звони скорей, набери номер сто десять! — Бросив это Тидзуко на прощание, Хомма выскочил на лестницу.

Ему не составило труда скрутить незадачливого шефа который наполовину влез в разбитое окно и вцепился Исаке в воротник. Поскольку всем надоели пьяные выкрики Хомма ухватил гостя за шиворот и разок ткнул носом в газовый счётчик — тот сразу притих и даже потом не жаловался. Он, видно, толком не понял, кто его отделал.

А вот Хисаэ в тот раз действовала решительно. Она приняла бой. В руках её была сковорода. Хомме тоже едва не досталось, поскольку и он заодно попал под подозрение.

Хисаэ была прекрасна в гневе, Хомма и теперь иногда вспоминал её лицо, когда, выдвинув вперёд подбородок и оскалив зубки, она налетела со своей сковородой на этого начальничка, целясь влепить ему по скуле: «Ах, ты на мужа моего!» Тогда она была даже красивее, чем обычно, а уж она всегда нарядная и улыбающаяся.

— Сатору рассердился на то, что дядя Курисака попросил отца заниматься какой-то глупой работой.

Исака сказал это, стоя к Хомме спиной, потому что разливал кофе. Хомма, схватившись за голову, откинулся на спинку стула и расхохотался:

— Вот уж точно в дурацкое дело меня втянули! Я и сам себя дураком чувствую. С таким скрипом всё идёт…

Тидзуко погибла, но он же не мог бросить работу, поэтому их сын Сатору тогда остался один — и в буквальном смысле, и психологически. В такой момент именно Исака с женой предложили присмотреть за мальчиком, причём предложили сами. Пока Сатору немного не успокоился, они были с ним постоянно: провожали и встречали из школы, укладывали в постель. Если бы не они, отец с сыном не сумели бы наладить свой теперешний образ жизни.

Вот почему он и Сатору были так близки с супругами Исака и делились с ними всеми своими проблемами. Когда Хомма недавно попал в больницу, соседи снова их выручили, и он был не только в неоплатном долгу ними, но и по-настоящему им доверял.

— Как ваша работа? Вы ведь кого-то ищете? — спросил Исака, размешивая сахар в кофе.

Хомма кивнул:

— Сбежала невеста… Похоже, что действительно сбежала.

— Жаль… Нелёгкую задачу вам задали — разыскивай теперь её.

— Сперва-то я не ожидал, что будет столько сложностей.

— Так, значит, это молодая девушка… Подождите-ка, кофе вам лучше выпить с сахаром!

Рука Хоммы, державшая чашку, застыла в воздухе.

— Если человек устал, то сахар — штука хорошая. Я и Хисаэ говорю об этом. Она вечно на диете, сахара не употребляет, а когда чувствует усталость, пьёт какую-то энергетическую баланду. От этого её всё раздражает. Вам не кажется, что это против природы? Устал — съешь немного сахарку! Лучшее, что можно придумать.

Следуя совету, Хомма выпил чашку сладкого кофе. Конечно, мгновенного исцеления не случилось, но на душе стало веселее. Вот оно что!

— У меня такое чувство, что со мной играют в какую-то игру…

Стоило Хомме заговорить, как Исака положил локти на стол с таким видом, будто приготовился внимательно слушать, что, мол, за игра такая…

— Знаете, есть такая игра, когда какую-нибудь вещь прячут, а потом ощупью угадывают — что это. Кажется, обычно предметы кладут в коробку и накрывают платком…

Исака чуть наклонил голову набок, а потом энергично закивал:

— Да, знаю-знаю! В коробке, скажем, варёный осьминог, или желе из бататовой муки, или какое-нибудь домашнее животное, а отгадать это надо не глядя, только притрагиваясь. Верно?

— Вот-вот, оно самое. И человек, который угадывает, всегда с опаской прикасается ко всем этим предметам. Некоторые даже визжат…

— У Хисаэ был однажды случай, они провожали старый год и решили поиграть. Как вы думаете, до чего она дотронулась? Это были счёты. Но она закричала так, словно там сидел инопланетянин!

Исака сотрясался от смеха и утирал уголки глаз. Задним числом всё это казалось ещё забавнее.

— Ну а дальше? — Исака ждал продолжения, но в глазах ещё искрились смешинки.

Хомма тоже усмехнулся и продолжил:

— Да вот, меня не покидает какое-то дурацкое ощущение, словно со мной затеяли подобную игру. Пока что мне неясны её условия. Но кажется, шум поднимать нельзя. А вдруг, когда я открою ящик, там окажутся счёты? В любом случае то, до чего я успел дотронуться, вызывает очень неприятное чувство.

Хомма говорил очень медленно, потому что и сам в это время пытался разобраться в своих мыслях. Исака слушал и иногда кивал:

— Ну надо же… Взять чужое имя!.. — и поглаживал свой круглый затылок.

— Да ведь не только имя! Она позаимствовала у другой женщины все персональные данные. Не то чтобы этого не случалось и прежде… Много лет назад, кажется в конце пятидесятых, один человек воспользовался чужим посемейным реестром. Его привлекли к ответственности за нарушение прав личности.

Однако этот человек ничего не менял ни в посемейном реестре, ни в регистрационном свидетельстве. Да и как бы он это сделал? В любой момент всё могло открыться! Ясное дело, что настоящий хозяин документов, тот, чьим именем воспользовались, поднял бы шум, если без его ведома какие-то данные в актах гражданской регистрации оказались бы изменены. Поэтому преступник просто потихоньку пользовался чужим именем.

Случай Сёко Сэкинэ иной.

— Но раз речь идёт о недавнем времени, то вполне можно заподозрить, что кто-то торгует данными посемейного реестра. — Устремив взор в пустоту, Исака поморщился. — Сейчас ведь часто слышишь, что женщины из Восточной Азии вступают в фиктивные браки с японцами, чтобы получить возможность здесь работать.

«А ведь верно…» — подумал Хомма.

Исака, взглянув на собеседника, заулыбался — понял, что и он сумел выдвинуть неожиданную версию.

— Как представишь себе такое, начинаешь сомневаться, и зачем только нужны посемейные реестры?

— И ведь ни в Европе, ни в Америке нет такого!

— Вот-вот, только в Японии.

— И всё же нельзя сказать, что посемейные реестры совсем бесполезны. Они предупреждают некоторые преступления, предусмотренные уголовным кодексом.

— Что-что? — заморгал Исака.

— Я про многожёнство, — рассмеялся Хомма. — Заметили, что в иностранных фильмах и книгах такие сюжеты часто встречаются? Там у них выписывают только свидетельство о рождении и свидетельство о браке, а страны-то не маленькие — вот и получается, что для многожёнства есть много лазеек. А в Японии, если проверить посемейный реестр, наличие супруги или супруга сразу обнаружится.

— Да уж, наших женщин не проведёшь!

— Самое большее — можно скрыть факт прошлого развода, если сменить место жительства и завести новый посемейный реестр.

— И только? В таком случае неплохо бы и отменить эту систему, уж очень с ней хлопотно.

Слова Исаки вновь заставили Хомму вернуться к давней затаённой мысли: «Если бы только ввели простую систему гражданской регистрации, гарантирующую тайну персональных данных…»

Вслух же он сказал:

— А ведь есть ещё такая проблема — вносить ли в посемейный реестр данные об истинном происхождении приёмных детей? Ведь уже прошло четыре или пять лет, как введена «особая система усыновления».

Исака слушал и кивал, но лицо его немного напряглось. Он делал вид, что ничего особенного в этой теме нет, но, конечно же, понимал, о чём идёт речь.

Ведь Сатору не был родным сыном Хоммы и Тидзуко. Они усыновили его грудным младенцем. Тогда ещё не было «особой системы усыновления», при которой допустимо не указывать в посемейном реестре имена кровных родителей приёмного ребёнка.

Люди по природе своей жестоки и, если видят, что кто-то хоть немного от них отличается, непременно начнут мучить, клевать. Сатору был ещё в детском саду, а слухи о том, что он приёмыш, уже каким-то образом просочились — скорее всего, как раз потому, что при поступлении в садик требуют выписку из посемейного реестра. В четыре года у него не могло быть проблем с детьми, зато мамаши сплетничали вовсю, что очень злило Тидзуко, и одно время она очень тяжело всё это переживала.

Тогда-то супруги и решили, что раз уж всё равно со временем мальчик узнает, так пусть хоть не от чужих людей, лучше они сами в двенадцать лет всё ему расскажут. Решили-то решили, а три года назад не стало Тидзуко теперь Хомме придётся одному вести с сыном этот разговор. Это будет через два года.

Исака перестал поглаживать свой затылок и посмотрел Хомме в лицо:

— А эта женщина, ну, пропавшая невеста, — она ведь, наверное, не знала о том, что Сёко Сэкинэ объявлена банкротом?

Хомму этот вопрос вернул к реальности.

— Да, скорее всего, так. Это было для неё ударом.

Ещё бы, так ошибиться в расчётах! Потому она и побледнела как полотно.

— Если бы начали копаться в обстоятельствах банкротства, выяснилось бы, что она живёт по чужим документам и что на самом деле она не Сёко Сэкинэ. Вот потому-то она и сбежала. И как быстро сбежала!

— Так это неожиданность её исчезновения вызвала то самое «неприятное чувство», про которое вы говорили, Хомма-сан?

Исака намеренно произносил это медленно, лицо у него было очень серьёзным.

— Да, я считаю, что это очень дурной признак. Надо что-то делать с её регистрационным свидетельством… — отозвался Хомма.

— Курисака-сан — человек добропорядочный. Ему неловко было просить в окошке окружного муниципалитета эту бумагу… — заметил Исака.

Да, Курисака не понимал, как всё серьёзно, и потому не требовал справку о прописке с должной настойчивостью. Но упрекать его не приходится, ведь Хомма сам не говорит ему всей правды.

— Если попросить кого-нибудь из отдела расследований, наверняка найдётся способ получить эту бумагу. Разрешение начальник подписывает, не читая внимательно каждую заявку, так что дело-то пустяковое…

— То есть вам просто не очень хочется туда обращаться?

— Да, потому что я веду частное расследование, к тому же в черте Токио. Если бы где-то в глубинке, пришлось бы, конечно, прибегнуть к помощи полиции…

— А если вы, Хомма-сан, сами пойдёте в муниципалитет и всё им объясните — вам не дадут эту бумагу?

— Ничего не выйдет. В таких учреждениях свои правила, и они строго соблюдаются. Да и нельзя иначе.

Исака по-детски подпёр щёку рукой и задумался:

— А если к приёмному окну подойдёт девушка такого же возраста, как Сёко Сэкинэ, и назовётся её именем? Её попросят показать какое-нибудь удостоверение?

Хомма покачал головой:

— Так уж строго допытываться, я думаю, не будут. Хотя… Кто знает.

— Тогда выход есть, — просиял Исака. — Попросим молодую сотрудницу из офиса Хисаэ — пусть-ка она сходит в муниципалитет. От Минами Аояма до квартала Хонан совсем недалеко.

— Нет, это нехорошо. Вообще-то, ведь нельзя заниматься такими вещами…

— Ситуация-то исключительная! Хоть и нельзя, но… Я поговорю с Хисаэ.

Вот-вот должна была вернуться Хисаэ, поэтому около одиннадцати Исака пошёл домой. Хомма остался один, но спать ещё не хотелось. Он снова достал альбом и начал не спеша перелистывать страницы.

И Курисака, и его невеста, похоже, были не любители фотографироваться. Судя по всему, в альбоме были собраны снимки, сделанные с самого начала их романа. Там должны были бы накопиться фотографии за целых полтора года, но альбом был заполнен лишь наполовину.

«А может быть… — Рука Хоммы, листающая альбом, застыла. — Может быть, у невесты Курисаки, жившей под чужим именем, выработался особый инстинкт самосохранения? Не оставлять фотографий, не оставлять следов.

После допроса, который учинил ей жених, она за один день вычистила свою и так чистую квартиру и исчезла. И потому ли её исчезновение удалось так безупречно, что в определённой мере девушка предвидела такое развитие событий? Она не хотела этого, не хотела даже думать об этом, но она должна была быть готова мгновенно исчезнуть и замести следы в случае, если бы вдруг открылось, что она ненастоящая Сёко Сэкинэ.

И то, что круг её знакомств оказался таким узким, — это тоже становится понятным. Она вела свою войну, подготовив позиции для отступления, чтобы в любую минуту можно было покинуть передовую.

Хомме вспомнилась маленькая бутылочка с бензином, которая осталась в её квартире в квартале Хонан. Кадзуя, конечно же, не мог догадаться, зачем это нужно, ведь дома уборку делает его мать. Но Хомма-то понял сразу! Потому что когда-то этим же средством пользовалась Тидзуко. Это бензин, чтобы оттирать застывшую копоть и жир с вентилятора в вытяжке. Вот почему в доме Сёко Сэкинэ крылья вентилятора сияли чистотой.

Конечно, в день исчезновения у неё не было времени оттирать всё, включая вентилятор. Вероятно, невеста Курисаки ежедневно наводила в доме идеальный порядок. Это становилось ясно даже при беглом осмотре её комнаты.

Простая чистоплотность? Только ли?

«Нельзя оставлять следов» — вот что это.

Ну а если бы ничего не случилось, они с Курисакой благополучно поженились бы, у них была бы семья — что тогда? Если бы прошлое настигло её после того, как она уже прочно пустила корни, — что она собиралась делать в этом случае? Всё равно бы сбежала? Может быть, существуют некие обстоятельства, которые в любом случае вынудили бы её сбежать?

Как будто нарочно, на последней фотографии в альбоме оказалось довольно крупное изображение её лица. Сразу за правым ухом выглядывал освещённый прожекторами шпиль «замка Золушки». Наверное, сфотографировалась, когда они с женихом были в токийском Диснейленде. Похоже, что снимок сделан ночью. Может быть, даже в прошлом году на Рождество, когда аттракционы работают всю ночь.

Она улыбается. Зубы красивые, ровные. Никаких «кривых зубиков».

Молодая женщина, которая наводит порядок в доме с той же страстью, с какой украшает себя. Перед глазами Хоммы всплыло видение: она чистит пылесосом пол, отвёрткой из «Набора домашнего плотника» собирает дешёвую мебель, смоченной в бензине тряпочкой протирает лопасти вентилятора.

Можно и моющим средством воспользоваться, но лучше и быстрее всего грязь оттирается бензином. Это ему Тидзуко объяснила. «Только потом руки грубые», — говорила она, смазывая пальцы кремом.

Кажется, Хомма всё ещё не может избавиться от ощущения, что теперешнее его расследование «не работа». Наверное, от этого он так размяк. Ему не хочется думать, что женщина, которая убирает квартиру совсем как Тидзуко, имеет за спиной тёмное прошлое. Эта бутылочка с бензином, эти сияющие лопасти вентилятора… Он не хочет признавать, что в прошлом такой женщины есть нечто, вынуждающее её пускаться в бега.

За спиной раздался какой-то шорох, Хомма оторвал взгляд от альбома и оглянулся. В дверь просунулась голова Сатору.

— Ты что, не спал?

Сын молчал. Чудно переплетя ноги, как это может только десятилетний ребёнок, он стоял чуть-чуть насупившись, голова втянута в плечи, словно от холода, глаза опущены.

— Раз уж встал, надень что-нибудь! Ты в туалет?

Сатору продолжал молчать. Хомма чуть понизил голос:

— Если тебе что-то не нравится, скажи. Мне же не понять, в чём дело, когда ты просто дуешься.

Продолжительное время слышалось только сопение. «Неужели у него снова насморк?» — подумал Хомма.

— Правая ноздря заложена?

И тут Сатору отозвался как ни в чём не бывало:

— Вовсе не заложена.

— Ещё постоишь здесь босой, моментально схватишь насморк.

— Можно? — Мальчишка подбородком указывал на стул. Заметил, что Хомма поморщился, но всё же повторил вопрос: — Можно я сяду? — А рука уже тянется к стулу.

— Ну, садись.

Хомма повернул электронагреватель, направил поток тёплого воздуха на Сатору. Мальчишка уселся на стул и тут же, словно вёрткий бельчонок, устремил на него мордочку:

— Ты куда ходил?

— В разные места.

— А это что? — Он показал на альбом.

— Курисака мне дал.

— Всё-таки о чём тебя дяденька Курисака попросил? Это такая важная вещь, что нужно расхаживать туда-сюда с больной ногой? Сам обещал, что будешь всё время дома, что никуда не пойдёшь, пока нога не выздоровеет, и обманул?

Он тараторил всё быстрее, а в конце чуть не разревелся. Наверное, всё это время Сатору лежал в постели и сочинял, что скажет отцу, когда тот вернётся. Но стоило ему открыть рот, как все слова позабылись, а вылетали одни лишь упрёки.

— Ну, прости меня, — честно повинился Хомма. — Я действительно нарушил обещание. Да, виноват.

Сатору часто заморгал.

— Просто Курисака сейчас попал в беду. Чтобы его выручить, нужна помощь твоего отца.

— Дяденька Курисака для нас ничего хорошего не сделал. А ты ему должен помогать? Как-то странно…

Вот уж поистине веский аргумент!

— Ты, и правда, так думаешь?

— Конечно.

— Ну, тогда некому будет помогать людям в беде.

Мальчик помолчал, только два-три раза шмыгнул носом.

— Но разве не может это сделать кто-нибудь другой, не ты? Других людей попросить дядя Курисака не мог?

— Кого, например?

Сын задумался:

— Ну, пусть бы в полицию пошёл…

— Полиция на этом этапе ничего делать не будет, уж ты мне поверь.

Сатору раздражённо болтал ногами.

— Ты кого-то разыскиваешь?

— Да.

— Этот человек в альбоме?

Хотя вопрос был поставлен не совсем грамотно, Хомма кивнул.

— А посмотреть можно?

Он хотел посмотреть на того, из-за кого отец нарушил обещание и совершил предательство. Хомма показал ему фотографию на последней странице альбома:

— Вот эта женщина.

Сатору рассматривал фото очень внимательно:

— Это Диснейленд!

— Да, наверное.

— А она красивая.

— И ты тоже так думаешь?

— А ты, пап?

— Ну, пожалуй.

— И дяденька Курисака тоже думает, что она красивая?

— Он-то уж точно.

— От него сбежала невеста?

Хомма ответил не сразу:

— Люди, которым никого не жалко, наверное, так и будут говорить.

Сатору опустил глаза, потом опять стал болтать ногами. Наверное, таким способом можно было сбросить недовольство, как невидимый глазу тапок.

Помаленьку завязался разговор.

— А сегодня…

— Что случилось?

— Склероз, который у Каттяна живёт, пропал…

Когда степлером сшиваешь много-много копий подряд и вдруг скрепки кончаются, раздаётся холостой щелчок. Точно так же в голове Хоммы что-то сработало вхолостую.

— Что?

— Склероз пропал. С вечера его нет. Может, его увели в приёмник для бродячих?

На гладких щёчках сына застыла тревога.

Склероз — это кличка дворняжки, собаки Каттяна. Три месяца назад они с Сатору подобрали его в парке, — видно его кто-то выбросил.

Сатору хотел взять его себе, но Хомма не позволил. В их доме, вообще-то, запрещено было держать животных, но если бы они всё равно решили завести собаку, то Исаке прибавилось бы лишних хлопот. Ну а в семье Каттяна который и так был «ребёнок с ключом на шее», родители решили на этот раз пойти навстречу просьбе сына.

Собака, которую нарекли кличкой Склероз, поселилась у Каттяна, но гулял с ней и Сатору тоже.

— Склероз теперь уже вырос, иногда может вечер-другой и не приходить домой, — попробовал утешить Хомма.

Пёс был крошечным, похоже, среди дальних родственников у него были карликовые лайки. Этого, можно сказать, взрослого пса любой подхватил бы одной рукой — такого он был росточка. Ласковый и доверчивый, он бросался к каждому, кто звал его по имени, и тут же начинал лизать лицо и руки. И сколько такого не учили командам «сидеть», там, или «лапу» — ничего запомнить не мог. Потому и звался Склероз.

И именно поэтому собаку запросто мог увести любой прохожий. То, что его схватили ловцы бродячих животных, маловероятно, хотя…

— Не волнуйся ты так! Подождём ещё немного. Может быть, он утром вернётся.

Хомма понял, что именно об этом сын хотел ему рассказать. Конечно, он волновался за отца, который ходит по улицам, не долечив больное колено, но желание рассказать о пропавшей собаке и услышать утешительные слова, вселяющие надежду, было столь же сильно.

— А если он не найдётся, можно, мы будем его искать?

— Конечно:

После некоторой заминки Сатору добавил:

— Папа, а ты тоже волнуешься за эту пропавшую невесту дяди Курисаки?

— Волнуюсь, — ответил Хомма, хотя его тревога была несколько иного рода, чем переживания сына из-за пропавшего пса.

— Ясно. — Мальчик закивал. — Я тебя понимаю, но ты всё-таки осторожней с ногой… Если ты со своим расследованием устанешь и опять пропустишь процедуры, тебе снова станут звонить.

Процедуры реабилитационной терапии были так мучительны, что однажды Хомма пропустил сеанс. Инструктор по лечебной физкультуре (это была женщина) сначала позвонила ему, а потом даже домой пришла уговаривать, — к несчастью, она жила совсем рядом, возле станции «Камэари». Отцовский авторитет Хоммы тогда серьёзно пошатнулся.

— Она тебя здорово ругала! — захихикал мальчишка, сползая со стула. Случайно он задел локтем альбом, и тот шлёпнулся на пол.

— Ой, извини, пожалуйста! — Сатору кинулся поднимать. И тут из-за обложки альбома выскользнула какая-то фотография. Хомма взял её в руки.

Это было цветное поляроидное фото без даты. Квадратную фотокарточку размером примерно восемь на восемь сантиметров почти до самой рамки занимал снимок дома.

— А это что? — спросил сын, разглядывая фотографию.

Дом был европейского типа, очень стильный. Стены шоколадного цвета, а рамы и дверные наличники — белые. По обе стороны ведущих в дом ступенек стояли вазоны с цветами. Излом напоминающей дамскую шляпку крыши выполнен по каким-то сложным расчётам, на крыше — маленькое мансардное окно. Перед домом две девушки, они как будто бы движутся справа налево. Казалось, обе шли в сторону дома, но как раз в этот момент заметили, что на них направлен объектив. Одна продолжала смотреть по направлению движения, а другая повернулась к объективу, то есть так, чтобы запечатлеться на снимке, и даже как будто бы легонько приподняла руку. Может быть, она заметила, что её снимают, и хотела помахать фотографу.

На обеих девушках были ярко-синие жакеты и юбки, а под воротниками белых блузок с длинными рукавами — ярко-красные галстучки. Наверняка это была униформа.

Дом и две девушки. А ещё в левом углу фото — кусочек синего неба и что-то похожее на железную вышку. Виден был совсем небольшой фрагмент, но, присмотревшись, Хомма догадался: уж не прожектор ли это? Прожектор бейсбольного поля? А что Сатору про это думает?

— Верно… Такие на бейсбольном поле бывают.

Ещё раз осмотрев альбом, Хомма убедился, что фотография помещалась в кармане на внутренней стороне обложки. Этот бумажный кармашек предназначался для негативов, он был непрозрачный, и поэтому никто не обратил внимания, что внутри.

Сатору вернулся в свою комнату, а Хомма снова стал разглядывать поляроидный снимок.

Дом был снят крупным планом. В углу фотографии виднелись две девушки, но они случайно попали в кадр, а главным объектом здесь был, конечно, дом. Если бы снимали девушек, то поместили бы их в центре кадра.

Почему невеста Курисаки хранила этот снимок? Неужели это её дом? Если так, то фото может оказаться хоть какой-то зацепкой. Но ведь довольно странно держать у себя не фотографию родных, а снимок дома.

И этот прожектор, который выглядит совсем размытым…

Где же это снимали?

Дом совсем рядом с бейсбольным полем? Имея на руках только этот снимок, едва ли определишь место. Хомма даже не представлял, сколько в Японии бейсбольных площадок.

И всё же он вынул из альбома этот поляроидный снимок и отложил вместе с крупным изображением лица исчезнувшей невесты. Убирая эти две фотографии в свой блокнот, он услышал, как часы в виде голубка в комнате Сатору пробили двенадцать.

Загрузка...