23

«Жилище Франсуа в Тампле больше напоминает тюремную камеру, чем квартиру муниципального чиновника», – с содроганием подумала Катрин, когда офицер отступил, пропуская ее вперед. От каменных стен исходили холод и сырость, а из мебели в комнате только и были что грубо сколоченный стол с тремя стульями, небольшой шкаф и узкая кровать, покрытая ветхим полотняным покрывалом.

– Мне придется подождать здесь с вами, пока не придет гражданин Эчеле, – извиняющимся тоном произнес капитан Ардлен, придвигая Катрин стул. – В башню никого не допускают без должным образом оформленных документов.

– Я же сказала вам, мой муж не знал о моем приезде. Он бы заказал мне пропуск, если бы… – Катрин нахмурилась. – Здесь что, всегда так холодно? – И она поплотнее закуталась в алую накидку. Декабрьский холод, казалось, так и пронизывал толстые каменные стены. – Почему в очаге не разведен огонь?

– Я сейчас разведу. – Капитан направился к глиняной печи. – Обязанности гражданина заставляют его большую часть дня проводить не здесь, а это непрактично – поддерживать огонь…

– Катрин! – на пороге комнаты стоял Франсуа.

«Он кажется более жестким, похудевшим и усталым, чем в Вазаро, – подумала Катрин, – но все равно выглядит прекрасно». Она вскочила.

– Этот господин считает, что мне здесь не место, Франсуа. Пожалуйста, скажи ему, что я твоя жена.

– Моя… жена, – медленно повторил Франсуа. И обернулся к капитану. – Да, конечно, Ардлен, это моя жена… Боже всемогущий, Катрин, что ты здесь делаешь?

Катрин подошла к нему.

– Как могу я жить в достатке в Вазаро, если ты, служа республике, существуешь в этой камере? Я решила, что должна быть рядом с тобой. – Она с улыбкой обернулась к Ардлену. – Благодарю вас за вашу доброту, капитан. А теперь вы не могли бы приказать принести мои вещи со двора?

Капитан кивнул:

– Тебе повезло, гражданин, с женой. Но не забудь достать ей нужные документы.

– Не забуду. – Франсуа не сводил глаз с Катрин. – Если она останется. Моя жена сильнее духом, чем сложением. Я не уверен, что эта комната будет для нее самым лучшим местом.

Катрин улыбнулась ему.

– Я сама знаю, что для меня лучше всего. И всем известно, что место женщины – рядом с ее мужем.

Как только тяжелая дубовая дверь затворилась за капитаном, Франсуа потребовал объяснений:

– В чем дело, Катрин? Зачем вы здесь?

Катрин глубоко вздохнула.

– Мне было нелегко решиться.

– У вас есть сообщение от Жан-Марка?

– Нет, я приехала лишь сегодня утром. И его еще не видела. – Катрин сокрушенно призналась:

– Жюльетта знала, что он не одобрит моего приезда, так что быстренько выставила меня, прежде чем я даже успела…

– Почему?

– Потому что вы мой муж, – просто ответила девушка. Франсуа был ошарашен.

– Вздор. Вы же всегда считали эту церемонию простой необходимостью.

– Это правда, я хотела бы еще обвенчаться в церкви. Пожалуйста, Франсуа.

Его покинула всегдашняя выдержка, голос дрогнул:

– О чем вы говорите?

– О том, что… я люблю вас. – Катрин поспешно продолжала:

– И я знаю, может быть, вы разлюбили меня, но я должна была попытаться…

– Матерь Божия! – Франсуа схватил ее в объятия и зарылся лицом в ее волосы. – Конечно, я люблю тебя, – глухо произнес он. – И всегда любил. Но аббатство…

Катрин почувствовала облегчение, она обвила его руками и крепко прижала к себе.

– Ты упорно ведешь себя так, словно сам участвовал в насилии. Тебе следовало самому все мне объяснить, а то об Уильяме Дарреле я узнала от Жюльетты. Ты думал, я настолько мелочна, что поставлю свою боль выше жизней, которые ты спас с тех пор?

– Ты прощаешь меня?

Катрин отступила и внимательно посмотрела на Франсуа. Лицо ее было серьезно.

– Прощаешь ли ты меня? Я боялась разделить с тобой твою жизнь, любя тебя. Я даже не понимаю, как ты можешь все еще любить меня.

– Не понимаешь? – Его губы прижались к ее виску. – Наверное, потому что в тебе есть сила и нежность… и правда.

– Только не правда. Похоже, в прошлом я часто лгала себе. – Катрин трепетно улыбнулась. – Но с сегодняшнего дня постараюсь быть с тобой правдивой.

Франсуа сжал ее лицо в ладонях и заглянул в глаза.

– Катрин, я… – И поцеловал ее мягко, ласково, с исключительной нежностью. Выражение его лица было также прекрасно, как рассвет, встающий над полями Вазаро. – Любовь моя.

Радость Катрин была столь сильна, что она едва могла ее вынести с открытыми глазами. Когда она открыла их, Франсуа смотрел на нее с тем же выражением, и Катрин почувствовала, что сейчас разрыдается от счастья. Надо было что-то сделать, сказать, дабы не утопить радость в слезах. Она неуверенно рассмеялась.

– Стало быть, решено. – И оглядела квартиру. – Мне надо что-то предпринять, чтобы привести это место в божеский вид. Не понимаю, как ты можешь жить здесь, где стены дышат могильным холодом. Если мы останемся тут на какое-то время, то нам понадобятся одеяла, ковры, занавески на окно. И, наверное, удобное кресло у печки, чтобы…

– Нам? – Франсуа покачал головой. – Ты не можешь здесь оставаться.

– Еще как могу. Я буду жить с тобой в Тампле столько же, сколько и ты, Франсуа. Имей в виду, в Вазаро я вернусь только с тобой.

– Катрин, я не могу поехать с тобой. Мне очень многое надо сделать здесь.

– Я знаю, Жюльетта мне говорила. – Катрин протянула руку и дотронулась до щеки Франсуа. «Он принадлежит мне, – с удивлением подумала она. – Я имею право протянуть руку и погладить его, когда захочу». – Значит, я помогу тебе. Мы очень хорошо работали вместе в Вазаро. Я уверена, мы сможем так же хорошо справиться со всем и здесь.

– Нет. – Франсуа упрямо сжал рот. – Ты не можешь оставаться в Тампле. Ради бога, Катрин, это же тюрьма!

– Тем более наше жилище должно быть теплым, уютным домом. – Катрин легонько поцеловала его в щеку и направилась к двери. – Сюда несут мои вещи. Посмотрим, сможет ли этот симпатичный капитан отыскать для меня шкаф в этом огромном пространстве? Я должна вернуться в дом Жан-Марка и выпросить белье и одеяла.

– Вот там и оставайся.

– И мы должны постоянно поддерживать огонь в печи. Эти каменные стены ужасно мокрые.

– Катрин, у меня нет ни малейшего намерения делать тебе пропуск. Охранники откажутся впустить тебя назад.

– Нет, не откажутся. – Катрин помедлила у двери, оглянувшись на мужа с бесконечно любящей улыбкой. – Потому что тогда я просто сяду у ворот и стану плакать и причитать, пока мне не позволят войти к тебе. А это привлечет любопытных, не так ли?

– Да, но ты все же…

– И все внимание в настоящий момент будет сосредоточено на тебе. Кроме того, ты ведь женился на мне, чтобы защитить от глаз республики? Ты хочешь, чтобы слухи о бедной покинутой жене дошли до ушей коммуны?

Лицо Франсуа осветилось нежной улыбкой.

– Ты ведь так и поступишь, да?

Катрин безмятежно улыбнулась в ответ.

– Конечно. По-моему, я ясно изложила свою позицию. Если ты хочешь отсюда уехать, ты должен побыстрее выполнить свою задачу, чтобы мы могли уехать оба.

Франсуа сокрушенно покачал головой и церемонно поклонился.

– Сделаю все, что в моих силах, чтобы услужить вам, мадам.

– А я сделаю все, чтобы услужить вам, – негромко сказала Катрин, на мгновение задержав на нем взгляд, прежде чем отвернуться и отпереть дверь. – Не забудь про шкаф.

* * *

Теперь холодный пол покрывал савоннский ковер с рисунком цвета беж и слоновой кости, а на окне висели тяжелые розовые бархатные шторы. Полотняное одеяло сменило ярко-красное бархатное покрывало, а рядом с печью стояло огромное кресло с подушками кремового цвета и скамеечкой для ног того же цвета.

– Не так уж плохо. – Катрин критически оглядела комнату. – Желтые занавески в моей комнате в Вазаро мне нравятся больше, но эти тяжелее и лучше уберегут от холода.

– Ты оставила Жан-Марку хоть какую-нибудь мебель? – спросил Франсуа, откидываясь и кладя голову на подушки кресла. – Насколько я помню, он любил это кресло. Когда мы встречались в золотом салоне, он всегда в нем сидел.

– Тебе оно нужнее, чем ему, – улыбнулась Катрин. – Не волнуйся, он не возражал, когда я его забрала. У Жан-Марка много кресел, а он пожертвовал нам только одно. – Она поежилась. – Здесь все еще прохладно. Похоже, мы так и не избавимся от этого холода. А у малыша в квартире так же промозгло?

Франсуа кивнул.

– Но нельзя сказать, что у него нет удобств. Симоны по-своему очень хорошо с ним обращаются. Недавно они позволили ему жить нормальной жизнью. – Губы Франсуа скривились. – Хотя, видит бог, сначала они по приказу старались превратить его в то, что хочет республика.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Симон получил распоряжение воспитать его как самого обычного человека.

Катрин озадаченно нахмурилась.

– Что же они сделали?

– Водили к нему шлюх, научили его пить вино, как воду. Большую часть времени перед казнью матери он провел в пьяном угаре.

Катрин с ужасом смотрела на Франсуа.

– Но он же еще маленький мальчик. Как они могли с ним так поступить?

– В представлении Симона это рай для обычного человека, – сухо ответил Франсуа. – Шлюхи, вино и время, чтобы наслаждаться и тем, и другим. Он считал, что всего лишь выполняет свой долг и показывает мальчику, как надо хорошо проводить время.

Катрин было очень жалко ребенка.

– А как теперь Людовик-Карл?

– Для своих лет он стар. Когда я смотрю на него и вспоминаю Мишеля… – Франсуа встретился глазами с Катрин. – Они лишили его детства. Я хочу вернуть ему то время, Катрин, но не знаю, сможет ли кто-нибудь это сделать. Глаза Катрин наполнились слезами, она услышала в его голосе усталость и отчаяние. Он так давно и так долго сражался в неравной борьбе и проигрывал так же часто, как и побеждал. Господи, помоги ему не потерпеть поражение в этот раз!

– Когда я смогу увидеться с ним?

– Завтра. Дважды в неделю я ужинаю с Симонами, а потом играю в карты с ним и несколькими офицерами. Ты уверена, что хочешь пойти со мной? Они грубые, неотесанные люди.

– Сборщики цветов в Вазаро, уж конечно, не из Версаля, – улыбнулась Катрин. – А они мне очень даже нравились. – Улыбка сошла с ее лица. – Впрочем, я не думаю, что эти люди будут мне по душе. Приводить девок к восьмилетнему мальчику…

Франсуа протянул Катрин руку, и она подошла и встала перед ним. Он взял ее руку и поднес к губам.

– Ты всегда сможешь вернуться в свой сад.

– Нет, не смогу, – прошептала Катрин. – Без тебя – нет. Без тебя – больше никогда, Франсуа.

Франсуа притянул ее к себе на колени и стал баюкать в объятиях, осторожно и нежно прижимая к себе. Сначала она ощущала только восхитительное удовольствие от того, что он держит ее, как сокровище, бесконечно драгоценное для него. Однако постепенно Катрин почувствовала, как напрягается его тело. Ее сердце подпрыгнуло и забилось сильнее, когда его губы прильнули к ее шее.

– Ты знаешь, как сильно я тебя хочу? – прошептал он.

Катрин заставила себя расслабиться. Она знала, что этот момент наступит, и думала, что подготовилась к нему. Катрин нервно рассмеялась.

– В ночь, когда мы поженились, ты сказал, что не любишь худых женщин.

– Я солгал.

– Позже я заподозрила, что ты сказал мне не правду.

Они долго молчали.

Франсуа зарылся в ее волосы, и голос его звучал глухо:

– Необязательно сегодня ночью. Я могу подождать. Катрин испугалась. Она могла сказать, чтобы он подождал. И тогда ей не пришлось бы сегодня встречаться со страхом.

Но, если она так решит, это будет означать, что она снова прячется.

– Нет. – Голос Катрин дрожал. – Сейчас. Хотя я, наверное, не смогу доставить тебе удовольствие.

– Ты доставишь мне удовольствие. – Его пальцы нашли шпильки, удерживавшие ее тяжелые волосы, он вынимал их одну за другой и бросал на пол. – Ты доставишь мне удовольствие, – повторил он, – даже если просто позволишь прижать тебя к себе, смотреть на тебя, слышать твой смех. – Он пропустил пальцы сквозь ее длинные волосы. – В этом и есть различие между любовью и похотью, Катрин.

Его зеленые глаза смотрели столь пристально, улыбка была столь нежной, что Катрин ощутила, как рассеивается страх.

– С чего… начнем?

Франсуа поднял длинную шелковистую прядь и потерся о нее губами.

– С чего захотим. Мы можем делать все, что угодно. Никаких правил нет. – Неожиданно его улыбка стала озорной. – Знаю. Почему бы мне не расчесать тебе волосы, моя родная?

Тяжелые удары сердца Катрин стали ровнее, когда она подняла голову и посмотрела на Франсуа.

– Это… все?

Тело Франсуа сотрясала дрожь, он отодвинулся и лег рядом.

– Да. – Его грудь неровно вздымалась. Он повернул Катрин и прижался к ее спине. – Пока.

– Ты был очень… напряжен. – Катрин поразмыслила. – Тебе это всегда доставляет такое наслаждение?

– Это всегда доставляет наслаждение, но в этот раз… – Он поцеловал Катрин в ухо. – Это необыкновенно, любовь моя.

– Почему?

– Может быть, потому, что я люблю тебя? Другой причины придумать не могу.

– Мне приятно сознавать, что я доставила тебе удовольствие. Мне от этого… как-то теплее.

Франсуа замер.

– Но ты сама никакого наслаждения не ощутила, да?

– Я не знаю, что ты имеешь в виду. Я же сказала…

– Ты испугалась?

– Сначала да, потом – нет. – Катрин поцеловала его руку, прижимавшую ее. – Ты был так добр ко мне. Я боялась, что увижу… Но это был только ты.

– Это хорошо. – Голос Франсуа звучал глухо. – Но я хочу для тебя большего. Расскажи мне, что ты почувствовала, Катрин. Мне надо знать.

– Тепло, уют, любовь. – Катрин устроилась поудобнее. – Это было на самом деле очень приятно.

– И больше ничего?

– Ближе к концу какое-то… покалывание. – Катрин поспешила ободрить мужа:

– Но ты не сделал мне больно. Я знаю: ты был очень осторожен.

– Недостаточно. Мне надо было потянуть подольше. Я пытался, но… – Его губы скользнули по ее уху, и голос вдруг зазвучал хрипло. – Я слишком давно люблю тебя, Катрин.

– Почему ты так огорчен? Я же говорила, что, думаю, ты…

– Добрый и мягкий. – Франсуа крепко прижал Катрин к себе. – По-моему, я слишком нетерпелив.

– Что-нибудь не так? Я должна была сделать что-то еще?

– Нет, я просто благодарен господу, что ты меня не боишься. – Франсуа нежно поцеловал Катрин. – Ну, ничего, в другой раз. А на сегодня достаточно.

* * *

– Ты пришла. – При виде Нана Сарпелье Дюпре почувствовал прилив острого наслаждения. Он не был уверен, что Нана послушается его, даже при том, что это означало бы вызвать недовольство графа. В течение последних недель Дюпре пристально следил за ней и знал, что она, не задумываясь, прыгнет в постель к любому понравившемуся ей мужчине. И тем не менее она казалась исключительно независимой натурой. – Заходи. – Дюпре отступил, и Нана вошла в комнату. – Я, разумеется, ждал тебя. Ты виделась с Эчеле?

– Я же сказала вам, что не смогу быстро связаться с ним.

– Сгодится и завтра. – Дюпре закрыл дверь и оглядел Нана. – Сними плащ.

Нана послушалась. Плащ она бросила на стул.

– Мне это не нравится, Дюпре.

– Но ты же любишь лишние деньги, которые дает тебе граф.

– Каждой женщине надо что-то есть.

– Есть и другие нужды, которые надо удовлетворять. – Дюпре уселся на стул с подушками и оперся рукой на стоявший рядом стол. – И ты, конечно, представляешь, что в своем нынешнем состоянии мне приходится испытывать некоторые трудности с женщинами. Не так-то просто уговорить их доставить мне удовольствие.

– Насколько я понимаю, девок в Пале-Рояле мало волнует, как выглядит мужчина, лишь бы у него были деньги в кармане.

– Но они не могут дать мне того, что нужно. Прежде у меня была избранная любовница, и она была совершенно великолепна. Она была актрисой в «Комеди Франсез». Камилла Кадо. Возможно, ты слышала о ней?

Нана покачала головой.

– Она была немного похожа на тебя. Высокая, рослая, с пышной фигурой. Она изумительно подходила для моих целей.

– В таком случае предлагаю вам вернуться к ней.

– О, я не могу. Пока я был в Испании, она завела другого любовника, а когда я попытался заставить ее передумать, отказалась меня слушать.

– Возможно, вам удастся уговорить ее, чтобы она поняла, какую ошибку делает, отказывая такому поистине восхитительному мужчине, как вы.

– Сарказм не допускается, – заявил Дюпре. – Ясно, что мне придется обучить тебя так же, как я обучил ее.

– Вряд ли стоит тратить на это время, если ваша Камилла уже…

– Камилла мертва. – Дюпре улыбнулся, увидев потрясенное лицо Нана. – Я просто не мог допустить, чтобы она ложилась в постель к другому мужчине. Это бы осквернило роль, которую она играла.

– Роль?

– Я же сказал тебе, что она была актрисой. – Дюпре указал на большой шкаф у стены. – Там ты найдешь платье и парик. Они принадлежали Камилле, но я уверен, что тебе они тоже подойдут. Надень их.

Нана в ужасе уставилась на него. Что это еще за игры?

– Ну, давай же, ты ведь ни за что не пришла бы сюда, если бы не собиралась мне подчиняться. Нана подошла к шкафу.

– Вы уже решили, каким способом избавиться от мальчика-короля?

– С помощью яда, наверное. На улице Марата аптекарь с удовольствием окажет мне любую услугу. Яд оказался бы надежным и разумным средством, его мог бы выбрать и Робеспьер, а у меня уже нет сил для физической борьбы.

– Королю всего восемь лет. Он не будет бороться за трон, достаточно…

– Я не хочу говорить о короле. Надевай платье.

Спустя двадцать минут Нана стояла перед Дюпре в розовом парчовом платье, запихивая собственные русые волосы под искусно уложенный седой парик.

Дюпре глядел на нее и чувствовал, как в нем нарастает возбуждение.

– Великолепно, – задыхаясь, произнес он. – В тебе есть сила, какой никогда не было у Камиллы. – Он сунул руку в карман и вынул маленькую серебряную табакерку. – Наклонись. Последний штрих.

Нана с деревянным лицом склонилась над Дюпре.

Он открыл табакерку, осторожно вынул мушку в форме сердечка и прикрепил ее рядом с левым углом ее рта.

– Ну вот, теперь ты просто совершенство. – Руки Дюпре дрожали, когда он закрывал табакерку и снова клал в карман. – Встань передо мной на колени.

Поколебавшись, Нана подчинилась.

– Прекрасно. Теперь слова. Ты должна произносить их очень искренне, иначе я буду недоволен.

– Что за слова?

В голосе Дюпре появились высокие жеманные нотки:

– «Рауль, обещай мне, что мы всегда будем вместе. Ты мамин родной, сладкий мальчик. Я больше никогда не буду тебя наказывать».

Нана повторила слова.

Ладонь Дюпре с треском ударила ее по щеке.

– Искренне! Еще раз.

Глаза Нана излучали гнев, недоумение, презрение. Ей не сразу удалось справиться с бушующей яростью. Она несколько раз глубоко вздохнула. И через несколько минут повторила слова.

– Уже лучше. А теперь скажи: «С моей стороны было так нехорошо сажать тебя в деревянный ящик с этими гадкими существами».

– С моей стороны было так нехорошо сажать тебя в деревянный ящик с этими гадкими существами.

Дюпре наклонился к Нана, все еще стоявшей на коленях у его стула, дыхание вырывалось из его груди с короткими сильными всхлипами.

– «Умоляю тебя, прости меня».

– Умоляю тебя, прости меня. – Нана подняла голову и увидела лицо Дюпре, искаженное до неузнаваемости от наслаждения. Ее мутило от отвращения к этому жалкому выродку.

– Повтори.

– Умоляю тебя, прости меня. – Нана с минуту помолчала. – Это все?

– О нет. – Дюпре улыбнулся, его глаза сияли от удовольствия. – Есть много чего еще. Ты можешь поцеловать мне руку.

* * *

Следующим вечером за ужином Катрин старательно избегала заговаривать с Людовиком-Карлом и сосредоточилась на том, чтобы понравиться Симонам. К своему удивлению, она обнаружила, что это не такая уж сложная задача. Как и говорил Франсуа, они были грубыми, неотесанными людьми, не слишком большого ума, однако казались добродушными. Из них двоих Катрин предпочла женщину ее мужу. Мадам Симон была коренастой, плотной, маленькой женщиной с тяжелым мужеподобным лицом в веснушках, однако у нее была теплая улыбка, и она, казалось, по-настоящему привязалась к мальчику.

И только когда мужчины уселись за карты, а мадам Симон взялась за шитье у очага, Катрин отважилась как бы невзначай подойти к Людовику-Карлу, читавшему у окна.

– У печки слишком жарко, – сказала она. – Можно, я посижу здесь рядом с тобой?

– Как хочешь, гражданка. – Людовик-Карл настороженно посмотрел на Катрин и сразу вернулся к чтению.

Катрин охватила волна жалости. Франсуа говорил, что Людовик-Карл был стар для своих лет, и теперь она поняла, что тот имел в виду. Мальчик был удручающе угрюм. Катрин присела на стул напротив и стала украдкой поглядывать на мальчика из-под ресниц. Это был по-настоящему красивый ребенок, хотя он лишь немного походил на Марию-Антуанетту. У него были такие же светлые волосы и широко расставленные голубые глаза, однако черты лица его были утонченнее и красивее, чем у матери.

– Я не люблю, когда люди на меня смотрят, – сказал Людовик-Карл, не поднимая глаз от книги. – Я бы хотел, чтобы ты этого не делала.

– Я думала, что ты немного похож на свою мать.

Людовик-Карл быстро поднял глаза.

– Ты видела мою мать?

– Давно, когда ты был еще младенцем. Она была очень добра ко мне.

Мальчик с готовностью кивнул.

– Она всегда добрая. – И понизил голос:

– Но мы не должны говорить о ней здесь. Им это не нравится.

– Очень мудро. Что ты читаешь?

– Книгу Руссо. Гражданин Робеспьер считает, что он прекрасный человек. Они забрали у меня все книги, которые мне подарил папа, зато дали вон те. – Людовик-Карл кивнул на четыре книги, сложенные рядом с ним на столе.

Катрин протянула руку за томом в темно-синем переплете.

Людовик-Карл быстро положил на книгу руку, чтобы помешать Катрин взять ее.

– Нет.

Катрин с удивлением посмотрела на него.

Мальчик встретил ее взгляд.

– Это не та книга, которую тебе следует смотреть, гражданка.

– Почему?

– Там картинки с раздетыми мужчинами и женщинами, и они делают… – Людовик-Карл умолк, а затем неохотно пояснил:

– Такую книгу неприлично смотреть даме, которая знала мою маму.

– А для тебя прилично? Мальчик пожал плечами.

– Не знаю. – И кивнул в другой конец комнаты на Симона:

– Он говорит, это единственные книги, какие должен читать мужчина.

– Ты ему веришь?

– Не знаю, – повторил Людовик-Карл. – Откуда мне знать, что правда, а что не правда, когда все говорят мне разное?

– Тебе нравятся гражданин Симон и его жена?

– Знаешь, они часто бывают веселые. – Из его глаз на короткое время ушло так старившее его выражение взрослой обреченности, и мальчик тоскливо сказал:

– Только я бы хотел, чтобы они иногда разрешали мне видеться с мамой.

– Но ведь она… – Катрин осеклась, потрясенно сообразив, что мальчик говорит о матери как о живой. Людовик-Карл думал, что его мать жива! Катрин с минуту помолчала, затем спросила:

– А где твоя мама?

– В квартире этажом выше с моей сестрой и тетей. – Рука мальчика крепче сжала книгу. – Они говорят: она плохая женщина и я не должен о ней говорить.

Приступ острейшей жалости пронзил Катрин.

– Я не считаю ее плохой и думаю, об этом ты должен сам судить, Людовик-Карл.

– Шарль. Здесь меня называют Шарль.

Катрин улыбнулась.

– Постараюсь запомнить.

– Да, трудно запомнить все, чего от тебя хотят. – Взгляд мальчика снова стал невыразительным и усталым, как у древнего старца. – Мама говорит, нужно все делать как можно лучше, когда делаешь.

Катрин понимала, что слишком задержалась здесь и ей следует возвращаться к компании у очага, однако ей очень не хотелось оставлять мальчика. Людовик-Карл был так страшно одинок.

– Ты любишь цветы?

Мальчик кивнул.

– В Версале у нас были красивые сады, и даже в Тюильри… – Он умолк, а потом его взгляд устремился к лицу Катрин. – Моя мама любит цветы. У нее духи с запахом фиалок.

– У моего кузена в городе есть сад, где растут очень красивые фиалки. Хочешь, я принесу их тебе? Ты мог бы ухаживать за ними и смотреть, как они растут.

Людовик-Карл неуверенно сказал:

– Я ничего не знаю о том, как выращивать цветы.

– Тогда я тебя научу. У меня есть сад, он даже больше, чем сад в Версале, и называется Вазаро, я тебе про него расскажу.

Лицо ребенка осветилось надеждой.

– По-моему, мне бы это понравилось.

– Я знаю, тебе понравится. – Катрин встала. – И я расскажу тебе про моего друга Мишеля. Мишель тебе тоже понравится. Он лишь немного старше тебя и знает все про цветы, духи…

– А он придет сюда навестить меня? Мы могли бы поговорить и поиграть в мяч в… – Неожиданно радость сошла с лица мальчика. – Я забыл. В Тампль никто не должен приходить.

– Зато я буду навещать тебя, – мягко произнесла Катрин. – И по крайней мере могу рассказывать тебе о Мишеле. У меня есть еще подруга, она знала твою маму гораздо лучше, чем я, и тебя тоже. Ее зовут Жюльетта, и мы можем поговорить о ней тоже.

Людовик-Карл кивнул и робко улыбнулся.

– Ты очень добра. Я знаю, что не должен просить слишком много.

Слезы жгли ей глаза. И было трудно говорить спокойно.

– Я приду к тебе послезавтра, Людовик-Карл.

– Шарль, – серьезно поправил он. – Просто Шарль.

Катрин отвернулась и подошла к компании, собравшейся у очага.

Она села рядом с мадам Симон, и та небрежно подняла глаза от вязания.

– Вы долго говорили с Шарлем.

Катрин замерла. Неужели ее интерес к мальчику показался подозрительным?

– Он славный мальчик.

Мадам Симон согласилась.

– Все вечно таращат на него глаза и норовят потрогать. Жена пекаря даже предложила мне лишний ломоть хлеба, если я отрежу для нее прядь его волос.

Катрин откинулась на стуле.

– Вы дали ей прядь?

– С какой это стати? – встрепенулась мадам Симон. – Бедняга в неделю остался бы лысым, если бы я раздавала его кудри всем желающим. А потом они гоняются за волосами короля, а Шарль уже просто добрый республиканец. – Женщина посмотрела на мальчика, сидевшего в углу, и ее лицо засияло гордостью и любовью. – Мы хорошо поработали с Шарлем, да будет мне позволено самой так сказать.

Катрин старалась не смотреть на мадам Симон.

– Я вижу, он читает Руссо.

– Республиканская книга. Сама-то я и словечка не пойму, но то, что нравится гражданину Робеспьеру, сгодится и для меня.

– Он не знает, что его мать умерла.

Мадам Симон бросила тревожный взгляд на Катрин.

– Вы ему не сказали?

Катрин покачала головой. Женщина облегченно вздохнула.

– Муж хотел ему рассказать, но я запретила – нет смысла расстраивать Шарля.

– Я обещала принести ему ящик с фиалками. Это ничего?

Мадам Симон пожала плечами.

– Почему бы и нет? Если он сам будет за ними ухаживать. Мне некогда с ними возиться, а муж почти все время смотрит в свой стакан. – Мадам Симон робко улыбнулась Катрин. – Я рада, что вы приехали к Франсуа. Мужчине нужна жена, даже если он думает, что она ему без надобности. – Мадам бросила кислый взгляд на мужа. – И будет просто приятно поговорить еще с одной женщиной.

Катрин просияла.

– Надеюсь, мы станем друзьями. – Она старательно отводила глаза от места, где сидел с книжкой мальчик. – Очень хорошими друзьями.

* * *

– Я хочу сделать хоть что-нибудь. – Катрин прижалась к Франсуа, невидящими глазами глядя в темноту. – Бедный ребенок!

– Мы делаем все, что можем.

– Я хочу, чтобы его вывезли отсюда. Дети так беззащитны. Сначала Мишель, а теперь Людовик-Карл. Но Мишель счастлив и свободен. Я хочу, чтобы Людовик-Карл тоже был на свободе.

Франсуа погладил волосы Катрин.

– Скоро.

– Как скоро?

– У меня есть кое-какие мысли. Завтра мне надо поговорить с Жан-Марком, а потом поехать в кафе «Дю Ша». Возможно, к концу следующего месяца мы сумеем освободить его.

– Боже милостивый, надеюсь.

– Я тоже, любовь моя. – Франсуа закрыл глаза. – А теперь спи.

– Сейчас?

Его глаза снова открылись.

– Ты не хочешь спать?

– Мне казалось, что мы могли бы… Я знаю, что прошлой ночью тебе было не совсем приятно. – Катрин задержала дыхание. – Я подумала, что мы могли бы попробовать снова.

Рука Франсуа, гладившая волосы Катрин, замерла на ее затылке.

– Родная, это не делается по обязанности.

– Это было приятно. Мне нравится быть к тебе близко.

Франсуа медленно притянул к себе Катрин.

– Тогда, я думаю, мы сделаем смелую попытку стать очень-очень близкими друг другу, любовь моя.

* * *

– Это похоже на цветок, отдающий свой аромат, правда? – мечтательно спросила Катрин. – Ты хотел, чтобы я именно это почувствовала?

Франсуа засмеялся.

– Так я и думал, что ты найдешь сравнение, которое напомнит нам о Вазаро.

– А для тебя это тоже так? – Катрин приподнялась на локте и посмотрела на него. – Ты это чувствуешь?

– Да. – Он поцеловал Катрин в плечо, голос его звучал глухо. – Целое поле цветов отдает свой аромат, сияет солнце и идет тихий дождь.

– Это всегда так?

– Нет, иногда это просто приятное ощущение, способ прогнать одиночество.

Катрин сочувственно посмотрела на него. Должно быть, он часто чувствовал себя одиноким за эти годы, что жил двойной жизнью и никому не мог доверять.

– А ты… – Катрин умолкла. У нее не было права расспрашивать его о прошлом, и все же она отчаянно хотела все знать об этих таинственных годах. Она хотела знать его. Все о нем. Как-то Франсуа сказал ей, что в нем скрыто много людей, а Катрин знала лишь разгневанного Франсуа Эчеле, Франсуа из Вазаро и Франсуа-возлюбленного. Теперь она хотела узнать Уильяма Даррела. – А был кто-нибудь, кто помогал тебе… – Катрин не знала, как лучше сформулировать вопрос. Франсуа насторожился.

– В чем дело, Катрин? – Она не отозвалась, и он пристально вгляделся в ее лицо. – После Вазаро не было никого, кроме тебя. Так не было.

– Но кто-то же все-таки был?

Франсуа кивнул:

– Кое-кто.

– Кто же?

– Нана Сарпелье.

– Та, о которой ты мне рассказывал? Она работает в кафе «Дю Ша»? Жюльетта говорит, она прекрасная женщина. – Катрин с минуту помолчала. – Ты… любил ее?

– Я любил ее как друга, как товарища, Катрин. Она помогала мне. Бывали черные дни, и иногда она делала жизнь светлее.

– Понимаю.

– О чем ты думаешь? – Франсуа взял ее лицо в свои ладони и насильно заставил заглянуть себе в глаза. – Ты моя любовь. Она мой друг. Здесь есть разница. Пожалуйста, поверь мне.

– Я верю тебе. – Лоб Катрин пересекла задумчивая морщинка. – Мне бы хотелось познакомиться с ней, Франсуа. Ты возьмешь меня с собой в кафе «Дю Ша»?

– Я же сказал тебе…

Катрин приложила пальчики к его губам и ласково улыбнулась.

– Я не сержусь. Я, возможно, ревную к ней, но пока что я в этом не уверена. Но я благодарна ей за то, что она помогла тебе, и, по-моему, я должна с ней познакомиться.

Франсуа засмеялся.

– Ты понимаешь, что ведешь себя совершенно не так, как полагается жене?

Катрин крепче прижалась к его обнаженному сильному телу.

– Я люблю тебя. Я доверяю тебе. Я хочу, чтобы тебе было как можно лучше. Разве это может быть поведением, не подобающим жене?

* * *

Ящик размером примерно два на два фута был заполнен до краев темно-зелеными листьями и белыми фиалками, едва начавшими цвести.

Людовик-Карл мягко тронул хрупкий бутон.

– Он как бархатный, как юбки одного из маминых платьев… только прохладнее.

Катрин села за маленький столик.

– Робер, садовник моего кузена, говорит, что ты должен поливать их не чаще чем раз в четыре дня, иначе они погибнут.

– Я буду осторожен. – Мальчик сел рядом с Катрин. – Но здесь мало солнечного света.

– Фиалки любят тень. Дома в Вазаро мы сажаем их большими клумбами под деревьями. Запах самый сильный среди ночи, когда темнее всего. – Катрин придвинулась ближе. – Ты поймешь, что я имею в виду, если проснешься ночью и почувствуешь этот аромат. Мишель говорит, аромат – это душа цветка.

Серьезный взгляд Людовика-Карла был зачарованно прикован к лицу Катрин.

– Какая странная мысль! Он сумасшедший?

Катрин засмеялась, протянула руки и быстро обняла мальчика – так она поступила бы с Мишелем.

– Ни в малейшей степени. Просто он думает не так, как все.

Людовик-Карл задумчиво нахмурился.

– Ты хочешь сказать, он не верит в то, во что ему велят верить?

– Да.

– Наверное, это приятно – когда ты можешь сам решать за себя, – мечтательно произнес мальчик. И снова тронул цветок. – Расскажи мне об этом Мишеле.

– Рассказать, как я с ним познакомилась? Я была страшно расстроена одной вещью, случившейся со мной, и вот однажды утром я проснулась и пошла на поле гераней…

* * *

Наступило время обеда, а Пьер Баршаль был из числа таких людей, кто с бесконечным уважением относится к радостям желудка, о чем свидетельствовали жирные складки, выпиравшие из его полотняной рубашки, а также розовые пухлые щеки. Он сидел за конторкой в своей аптеке, поглощая огромный ломоть хлеба, четверть фунта сыра и запивая их бутылкой вина. Баршаль без всякого восторга посмотрел на открывшего дверь Дюпре.

– Достал? – живо спросил Дюпре, подходя к конторке и вглядываясь в пухлое лицо Баршаля.

Баршаль сунул руку под прилавок и протянул маленький зеленый флакончик.

– Как быстро?

– Что-нибудь около полминуты. – Баршаль пожал плечами. – Но начинает действовать мгновенно. Он не сможет закричать, если это то, что тебя беспокоит.

– Превосходно. – Дюпре вручил аптекарю деньги. – Ты уверен, что флакон хорошо закупорен?

– Ни капли не прольется.

– Сколько мне понадобится?

– Всего несколько капель. Не знаю, зачем ты столько заказывал.

– Я всегда должен быть готов к любой неожиданности. – Дюпре удовлетворенно улыбнулся. – Ты хорошо справился, гражданин.

– Этот яд не безболезнен.

– Неважно, если действует быстро. Это и было самым важ… – Дюпре осекся и вздрогнул от боли. – Матерь Божия!

Баршаль бесстрастно посмотрел на него.

– Что случилось?

– Нога, – выдохнул Дюпре, прислонившись к прилавку. – Я слишком долго ходил сегодня. Лауданум. Приготовь настойку…

– Это обойдется тебе в дополнительную сумму.

Лицо Дюпре исказилось.

– Мне плевать. Эта боль…

Баршаль пожал плечами и отправился в провизорскую. Через несколько минут он вернулся со стаканом жидкости, напоминавшей по цвету молоко.

Дюпре поспешно схватил стакан и осушил его.

– Благодарю, гражданин. – Он наклонил голову и несколько раз глубоко вдохнул воздух. – Уже помогает.

– Четыре франка.

Дюпре поднял голову.

– Ты слишком много просишь.

Баршаль вздернул плечо.

– Ты же сказал, что заплатишь.

Дюпре неохотно протянул ему четыре франка.

– Я постараюсь больше не заходить в твою лавку. – Он повернулся и захромал к двери. – Всего хорошего, гражданин.

Баршаль ухмыльнулся в спину уходящему Дюпре и положил деньги в кассу. «Так ему и надо, уродливому мерзавцу», – удовлетворенно подумал он. От одного вида его физиономии у Баршаля все нутро переворачивалось и ноги отказывались слушаться. Он потянулся за хлебом и сыром и откусил по изрядному куску того и другого, а потом взялся за бутылку и в три глотка прикончил ее.

* * *

Рука Дюпре, когда он торопливо шагал по улице, ласкающе коснулась флакона. Жаль, что ему пришлось избавиться от аптекаря. Аморальный человек его профессии был очень полезен, но Баршаля знали, помимо Дюпре, и другие. Графа необходимо поставить в известность, каким острым было его новое оружие и как безжалостно оно разило.

Дюпре взвесил крошечный флакончик – какой неощутимый, смертельный вес. И все же даже при том, что он подлил в бутылку с вином Баршаля всего несколько капель яда, Дюпре был уверен, что для достижения его цели этого более чем достаточно.

* * *

– Вы не можете сегодня с ним увидеться, – сообщила Катрин мадам Симон, когда та пришла к двери камеры три дня спустя. – Мальчик лежит в кровати, уставился в одну точку, молчит и ничего не ест.

Сердце Катрин тревожно забилось.

– Он заболел?

– Нет. – Губы мадам Симон сжались, и она сверкнула глазами на мужа, нежившегося с кувшином вина у огня. – Это все мой дурень муженек. Нализался да и ляпнул Шарлю, что старик Сансон отрубил башку его маменьке.

– Когда-то же он должен был узнать, – ворчливо сказал Симон. – Все кругом знают.

– Только вот нечего тебе было плясать и делать вид, что ты держишь голову этой суки, – сердито заявила мадам Симон. – Он был не готов к тому, чтобы ему так выложили эту новость.

Катрин охватила жаркая, раскаленная волна гнева, и ей пришлось отвернуться, чтобы Симоны не увидели выражения ее лица.

– Я приду завтра.

– Меня вы не увидите, – с горечью сказал Симон. – Я уезжаю из башни. Меня надули.

Взгляд Катрин устремился к мадам Симон.

– Что случилось?

– Коммуна пообещала ему местечко получше, и он отказался от должности опекуна мальчика.

– Но они не дали мне нового места, а теперь не разрешают взять назад свою отставку. – Симон осушил стакан. – Они еще пожалеют. Никто не относился к этому мальчишке лучше, чем я.

– А что они собираются делать с Шарлем?

– Вы думаете, я выброшу четыре тысячи франков в год только из-за того, что мой дурень муженек уезжает из башни? – Мадам Симон нахмурилась. – Я, конечно, останусь с мальчиком до тех пор, пока мне позволят.

Стало быть, теперь, если они будут действовать быстро, останется лишь справиться с мадам Симон, чтобы освободить мальчика. Франсуа должен немедленно узнать об этом. Катрин направилась к двери.

– Катрин!

Она обернулась и увидела Людовика-Карла, приподнявшегося на локте.

– Не уходи, Катрин.

Катрин умоляюще посмотрела на мадам Симон.

Та пожала плечами и вернулась на свое место у плиты.

– Посмотрите, может, сумеете заставить его поесть.

Катрин пересекла комнату и подошла к маленькой кровати.

Людовик-Карл с отчаянием смотрел на нее, и из-за мертвенной бледности его лица голубые глаза мальчика казались огромными.

– Они отрубили ей голову, Катрин, – прошептал он. – Как папе.

Катрин села рядом с ним на кровать.

– Да.

– Ты знала?

Молодая женщина с трудом сглотнула комок и кивнула.

– Она не была плохой, – с неожиданной яростью сказал Людовик-Карл. – Они не должны были делать этого.

– Ш-ш-ш. – Катрин бросила взгляд через плечо на чету, сидевшую у огня, но те, похоже, ничего не услышали. – Ты должен быть осторожен, Людовик-Карл.

– Почему? Они всего-навсего собираются мне тоже отрубить голову.

– Нет, тебе – нет.

– Я король. А королей больше никто не любит. – По лицу мальчика катились слезы. – Но им незачем было отрубать ей голову. Она была всего лишь королевой. Надо было убить меня вместо нее.

Катрин ласково отвела волосы с лица мальчика.

– Я знаю. Трудно разобраться, почему происходят плохие вещи. Я сама не могу их понять.

– Он сказал, что они и не похоронили ее как следует. Просто бросили ее тело в яму вместе с другими предателями и налили туда извести, чтобы никто даже не знал, что она когда-то жила на свете. Он сказал, что, раз над ней не совершили нужных обрядов, она не попадет в рай. – Глаза мальчика лихорадочно блестели. – Она погибла, Катрин!

Катрин про себя проклинала Симона. Мало ему было рассказать ребенку, что его мать мертва, так он еще и приговорил ее душу! «Что же сказать?» – лихорадочно соображала она.

– Послушай, Людовик-Карл, помнишь, что я тебе говорила о некоторых ароматах, которые живут тысячелетиями? Возможно, души тоже как ароматы и им на самом деле не нужны тело, обряды или освященная земля, чтобы продолжать жить.

Людовик-Карл с отчаянием впился взглядом в лицо Катрин.

– Значит, она не погибла?

Катрин покачала головой. С минуту она молчала, а потом заговорила, медленно подыскивая самые нужные слова:

– По-моему, память – это и есть аромат души. До тех пор, пока мы помним твою маму, она останется с нами. И не погибнет.

– Я буду ее помнить, буду вспоминать о ней, – прошептал Людовик-Карл, нервно сжимая худенькими пальцами одеяло. – Я буду думать о ней каждый день, и она никогда не погибнет.

– Не обязательно каждый день. – Катрин взяла платок и ласково вытерла мокрые щеки мальчика. – Иногда в Ва-заро мы едва замечаем аромат цветов, потому что он всегда с нами. А потом что-то случается и напоминает нам о нем. Идет дождь, и запах становится сильнее, или после долгого затишья налетает сильный ветер. Не надо пытаться вспомнить то, что уже и так часть твоей жизни, Людовик-Карл. Понимаешь?

– По-моему, да. – Мальчик сокрушенно покачал головой. – Не знаю. Я хотел бы иметь что-то на память о ней. Боюсь, она ускользнет от меня, если у меня ничего не будет о ней на память. Они все время говорят мне разные вещи, и иногда я им верю. Я ведь не такой, как твой друг Мишель.

– Тебе и не надо походить на Мишеля. Ты хорош и такой, как есть. – Катрин поцеловала ребенка в лоб. Монахини скорее всего осудили бы Катрин за каждую сказанную ею фразу, но она отчаянно пыталась помочь мальчику, и каждое слово ее шло от сердца. – Может быть, ты теперь поешь немного?

Людовик-Карл вздохнул.

– Не хочу. Ты не принесешь мне мои фиалки?

Катрин встала, подошла к шкафчику и вернулась с ящиком фиалок.

– Я вижу, у тебя появились новые бутоны.

Людовик-Карл не сводил глаз с цветов.

– Если мне не отрубят голову, то когда-нибудь у меня будет целый сад фиалок.

– Они не… – Катрин осеклась на полуслове. Как могла она заверять мальчика, Что этот мир не отнимет у него жизнь, когда он уже отнял ее у его родителей? Если им не удастся скоро вытащить Людовика-Карла из тюрьмы, он вполне может лишиться головы. – Я привезу тебе еще один ящик с фиалками в следующий раз, когда поеду навещать кузена.

Она не была уверена, что мальчик услышал ее. Его голова была склонена над фиалками, и он глубоко дышал, впитывая их аромат. Он что-то пробормотал, но Катрин не совсем разобрала слово.

Это могло быть «спасибо».

А возможно, «мама»…

Загрузка...