Грета Гарбо и ее возлюбленные

Глава 7 Письма из Бродчолка

Сесиль вернулся в Англию счастливым человеком. И если в октябре 1947 года он мучительно переживал из-за того, что Гарбо не отвечает на его письма, то теперь у них был роман. Для Сесиля это означало победу, покорение величайшей звезды и наиболее загадочной фигуры двадцатого столетия. Для Гарбо же это было нечто иное. Она искренне была влюблена в Сесиля, восторгалась им, ей нравилось проводить с ним время. Однако ее отношение к сексу отличалось свойственным скандинавам практицизмом — их роман никогда не значил для нее то же, что для Битона.

Имелись и другие осложнения. Например, вечно таящее в себе угрозу присутствие Шлее и неуверенность Сесиля в природе их отношений. Шлее и Гарбо. История не дает ответа на этот вопрос. Можно утверждать одно — в основе этих отношений вряд ли лежал секс. Шлее стал для Гарбо, по словам Кеннета Тайнена, чем-то вроде стража в духе Кафки, призванным сопровождать ее на таинственные рандеву. Что еще более осложнило ситуацию, так это слухи о том, что у Гарбо якобы был роман и с Валентиной. И снова никаких доказательств.

Сам же Сесиль стоял перед вопросом: чего же конкретно ему хочется. В какой-то момент его заветным желанием было сфотографировать Гарбо. Что ж, заветная цель была достигнута, результаты опубликованы, а сам Сесиль прощен. Теперь ему не терпелось помочь ей вернуться в мир кино, чтобы он мог нарядить ее в свои творения. Ведь согласись Гарбо сняться еще в одной картине, как Сесиль тотчас бы прославил свое имя. В этом стремлении хорошо прослеживаются и его личные амбиции, однако амбиции положительные и конструктивные. Битон создал немало уникальных костюмов для сцены и кино. С его помощью многие актрисы превратились в неземные создания.

На протяжении их романа Битон также с завидным упорством записывал каждое ее движение, каждую смену настроения, каждый оттенок интонации. Долгие разговоры воспроизведены почти дословно. И эти строки вряд ли вышли из-под пера потерявшего голову любовника, поскольку наблюдение предполагает некую дистанцию между людьми. Это скорее напоминает труд бытописателя, и благодаря своим дневникам, с их удивительно точными портретами современников, Сесиль несомненно удостоился места в ряду современных историков. Однако с точки зрения Гарбо это было едва ли не предательством.

Сесилю хотелось закрепить одержанную победу. Он полагал, что его жизнь обретет завершенность, если он уговорит Гарбо выйти за него замуж и поселиться в Англии. И это желание не было минутным порывом. Вот почему следующим шагом в его военной кампании стала попытка вырвать Гарбо из цепких лап Шлее и перенести ее в безопасное место, а именно — под крышу его уилтширского дома. Этой кампании было суждено продлиться два с половиной года.

Сесиль вернулся домой из Нью-Йорка в начале апреля. В Пелхэм-Плейс его поджидала телеграмма, датированная 31 марта. В ней содержалось лишь одно слово — «Сесиль», а пришла она от Гарбо.

Как и в прошлом году, он засыпал ее письмами и время от времени звонил по телефону. Со всех написанных писем он снимал копии. Самое достойное объяснение этому факту заключалось в том, что он использовал их в качестве дневника, который вел при обычных обстоятельствах. Эти письма полны новостей, и он писал их регулярно и подробно. Недостойное же объяснение заключается в том, что Битон делал наброски для будущих публикаций. Вот почему эти письма нельзя назвать перепиской в прямом смысле этого слова. С апреля по ноябрь Гарбо написала лишь одно ответное письмо, хотя время от времени она отвечала на его послания буквально одним-единственным словом.

Когда Битон не был занят Гарбо, то со всей страстью предавался работе над своей, в конечном итоге крайне неудачной, пьесой «Дочери Гейнсборо». Он также продолжал обустраивать «Реддиш-Хаус» и принимал многочисленных гостей. В своем первом письме Гарбо он докладывает о том, как пересек Атлантику по маршруту Нью-Йорк — Лондон, и обращается к ней «Mon Seul Desir».

По прибытии в Англию Сесиль умудрился довольно легко миновать таможню и вскоре уже въезжал в «новые железные ворота к парадному крыльцу моего дома». Навстречу Сесилю вышли мать и тетушка Джесси. От Битона не ускользнуло, какая работа уже была проделана и что строители еще продолжают трудиться. Битон забрался в свою новую кровать под балдахином и принялся читать верстку своего «Портрета Нью-Йорка». Он написал Гарбо, а на следующий день написал снова, начав письмо на этот раз такими словами: «Mon Angel, Le Bébé dort bien». Он сообщал, что Майкл Дафф вернулся из Нью-Йорка и его мать, леди Джулиет, считает, что у него «ужасающий вид». Дэвид Герберт все еще в Марокко, однако его возлюбленный живет в его доме в Уилтоне с собакой, которая покусала мать Герберта.

Сесиль отправился в Лондон, чтобы поработать, послоняться по антикварным лавкам и побывать в театре.

Дома, в Бродчолке, работа продолжалась:

«Как бы я хотел, чтобы ты приехала и сказала свое веское слово!

Пожалуйста, мой дорогой молодой человек, черкни хоть пару строчек своему пылкому поклоннику. Если тебе не о чем писать, будь добра, ответь хотя бы на следующие вопросы:

Ты срезала плющ?

Ты делала упражнение на канате?

Ты уже сильнее загорела после моего отъезда?

Спишь ли ты достаточное количество времени?

Тебе снятся сны?

Как поживает мадам Эльба?

Досаждали ли тебе какие-нибудь «черно-белые» неприятности?

Ты гуляешь часами вдоль берега?

А в горах?

Навещаешь ли ты время от времени ясли?

Помнишь ли ты, как упал молодой человек?

А как бедная старушка упала возле «Мейси»?

А помнишь пса на Третьей авеню?

А пса в галерее Парк Вернет?

А кошку в ресторане?

Все это для меня крайне важно. А еще я хотел бы знать, как ты себя чувствуешь и все ли у тебя в порядке».

Весна все сильнее давала о себе знать. Сесиль грелся на солнце, сидя на террасе своего дома и почитывая книги о Гейнсборо. Он понемногу писал, а также следил за прополкой сада. То есть занимался почти тем же, думал он, что и Гарбо. Страница за страницей, Сесиль описывает свою возрастающую привязанность к дому и связанную с ним деятельность. Битон метался между Солсбери и Лондоном, стал частым зрителем на театральных и балетных спектаклях. Его принимали у себя члены королевской семьи, он постоянно искал новых ощущений. Некоторые из его писем Гарбо приоткрывают нам ту жизнь, какую ей пришлось бы разделить с Битоном, живи она в Лондоне.

«Я пошел посмотреть одну пьесу о любовных увлечениях друг другом юношей. Она оказалась довольно наивной мелодрамой, но зрительская аудитория, состоявшая в основном из мужчин, у которых, по всей видимости, не было никаких любовных увлечений после школьной скамьи, просто умирала от восторга и ностальгии. Но что сделало вечер особенно интересным, так это присутствие королевы Мэри — вся в белом горностае и бриллиантах, она сидела в ложе с братом и принцессой Алисой. Старушка за последнее время совершила набег на все небольшие театрики, и если в одном из них идет какая-нибудь скандальная пьеска, ее непременно там встретишь!

На днях я прочитал в газете: «Королева Мэри в пятницу посмотрела «Кровь кабана и Чемерицу» в театре «Болтон». Во вторник она, затаив дыхание, наблюдала, как развиваются события в спальне частной школы. Лучшей чертой этого вечера было поведение публики. Все присутствующие радостными возгласами приветствовали появление королевы-матери, после чего занавес взмыл вверх и всю оставшуюся часть вечера до самой последней минуты никто не обернулся и не принялся ее разглядывать. Я действительно впечатлен гем, как себя ведут самые обыкновенные люди. После спектакля старушка помахала рукой и улыбнулась, и ей, несомненно, понравилось, что она привлекла к себе всеобщие взгляды перед тем, как сесть в ярко освещенный «даймлер», однако на протяжении всего спектакля ей разрешили побыть обыкновенной зрительницей.

На следующий вечер я отправился в Ковент Гарден послушать «Травиату» (присутствовала принцесса Маргарита). Там у них новая «дама с камелиями» по имени Шварцкопф, у нее приятная внешность и хороший голос. Я раньше ни разу не слышал эту оперу. Это же событие!

На следующий вечер группа моих приятелей организовала небольшой обед, чтобы вернуть долг гостеприимства, оказанного нам в Париже у Даффа и Дианы Купер. Вечеринка состоялась в закрытом зальчике в «Ритце», каждый из нас заплатил по паре гиней, а Дафф в своей речи сказал, что присутствует на лучшем обеде со времен предпоследней войны. Накормили нас замечательно. Устрицы, которые намного лучше и не идут ни в какое сравнение с американскими: рыба в особенном соусе, с грибами и тому подобное; молодые побеги аспарагуса и шоколадное суфле. Вино лилось рекой. Сигары. Блещущие остроумием речи. Ты была бы в восторге. Все это чем-то напоминало 18 век, все казались такими довольными и уверенными в себе. Все это было столь не похоже на Америку, как и те устрицы.

Мои прочие встречи в Лондоне. Ленч с одним из режиссеров «Олд Вика» Джоном Баррелом. Одна сторона у него парализована, и он ходит вперевалку, как шимпанзе, — в руках у него чудовищная сила. Театральные сплетни.

Отвратительная еда в выбранном им ресторане. Салат как подметка.

Ленч в кукольном домике и Вестминстере (с леди Уэверли). В ушах эхом отдается перезвон Биг Бена. Ужасно комичный ленч. И снова моя приятельница Диана, а также Ивлин Во, который рассказал нам, что на втором этаже косметического салона косметологи в разговорах называют своих клиентов «незабвенными»: «Еще три незабвенных для вас до обеденного перерыва, мисс Марбери». Ивлин Во говорит, что его провели по всему салону, но не позволили ничего трогать. Ивлин по натуре страшный человек, и в глубине души я боялся его еще начиная с первого дня в моей первой школе, когда он подошел ко мне во время перемены и принялся насмехаться надо мной».

Время от времени Сесиль пытался позвонить Гарбо, но каждый раз его постигало горькое разочарование. Как-то раз в середине ночи его соединили. «…И хотя было трудно произнести что-либо, кроме словечка «привет», мне было ужасно приятно услышать твой голос, проведя целых три дня в томительном ожидании», — писал Битон. Сесиль также с удовольствием наслаждался подарками Гарбо: «Эмалевая тарелка с видом Баттерси, что ты мне подарила, отлично смотрится в моем новом доме. Так же, как и зеленая с белым тарелка. Последние из белых мятных конфет уже давно совершили путешествие в мой желудок».

Вернувшись в Лондон, Сесиль был в восторге от того, что больше не зависит от Корды. Битон мог воспользоваться той относительной материальной свободой, которую он заработал, трудясь на Корду, и теперь располагал временем для написания пьесы.

Трумен Кэпот, новый приятель Сесиля, приехал к нему погостить в Бродчолк. Вот что Битон сообщил о нем Гарбо:

«По моему мнению, это удивительный человек — истинный гений, — и хотя ему всего двадцать три года, он проявляет зрелость, свойственную шестидесятилетнему. Мне он ужасно нравится, не говоря уже о том, что я нахожусь под впечатлением от его талантов, и думаю, что если он проживет дольше (а кровь у него плохо течет по жилам) и если с ним не случится чего-нибудь нехорошего, то он наверняка заявит о себе миру».

Вскоре после этого Сесиля навестил Кристиан Берар:

«У него такой пыл, такая восторженность, и я был тронут тем, как тепло отзывался он о том, что я успел сделать».

Они оба уже приготовились отойти ко сну, когда раздался телефонный звонок и чей-то голос поинтересовался, почему Сесиль не почтил своим присутствием бал-маскарад герцогини Кентской. Танцы там в самом разгаре. «Герцогиня нарядилась а la grecque[7], с нитками жемчуга в волосах, принцесса Лиз в испанском костюме, принц Филипп в полицейской форме и с наручниками».

Сесиль не мог устоять перед таким искушением. Они с Бебе отправились на машине за сто миль, по туману, в загородную резиденцию герцогини в Бакингемшире.

Наконец добрались до места, миновав бессчетное количество полицейских участков и телефонных будок. Сесиль опасался, что они опоздают, но оказалось, что бал еще сотрясали галопы и польки.

Некоторые из причесок его позабавили. Одна пожилая дама представляла «день и ночь» — одна сторона ее лица была покрыта кольдкремом, а волосы убраны назад и закручены на папильотки, другая сторона — сильно накрашена, а бровь густо подведена черным, половинки губ размалеваны помадой, а волосы — ondule (в локонах).

Бал закончился лишь с первыми лучами зари, и герцогиня Кентская настояла на том, чтобы гости заночевали у нее на диванах.

«Принадлежать к королевскому семейству подчас утомительно, но мне бы хотелось на этот раз воспользоваться этим преимуществом и приказать вам, чтобы вы у меня остались», — сказала герцогиня.

Вскоре она присоединилась к гостям вместе со своей красавицей-сестрой Ольгой, обе с распущенными волосами. Компания расположилась в гостиной, от души угощаясь конфетами и весело болтая о прошедшей вечеринке. На следующий день, даже не переодев своих смокингов, Сесиль и Бебе пустились в обратный путь. В Бродчолке их уже поджидала миссис Битон.

«Матушка сказала, что Элси, наша горничная, не обнаружив нас утром в своих комнатах, ужасно переполошилась.

— Она у нас такая нежная, чувствительная барышня, — добавила матушка».

В Лондоне Сесиль встретился с Джорджем Кьюкором, который прибыл туда на съемки фильма «Мой сын Эдвард».

«Он принялся рассказывать мне, что Дель Гидиче хотел снять фильм с твоим участием, что «Сафо» Альфонса Доде, но его мнению, подойдет как нельзя лучше, но когда я сказал, что, как мне кажется, возникнут осложнения с цензурой, нас прервали…»

Собственно говоря, во всех письмах Битона к Гарбо содержалось предложение приехать в Англию.

«Дорогой сэр!

Лето проходит так быстро — на дворе уже ослепительный июнь, и я жду не дождусь, когда же ты, наконец, приедешь ко мне; ну почему бы тебе не приехать сюда на пару месяцев, просто посмотреть, как тебе у меня понравится, и если понравится, то почему бы не остаться здесь навсегда?»

Сесиль уже понемногу начал терять терпение и даже сгоряча отправил довольно резкое письмо, когда неожиданно ему пришел от Гарбо ответ, в котором та благодарила его за приглашение. Она писала Сесилю, что очень устала — не исключено, что после вылазки за покупками в «Блюмингдейлс». Она подумывала о том, не съездить ли ей на время в Калифорнию, а затем снова вернуться в Нью-Йорк, а потом, может, даже отправиться за границу, когда схлынет летний поток туристов. Письмо было довольно туманным, но в нем, по крайней мере, ясно и четко указывалось, что в случае, если Гарбо уедет в Калифорнию, ей можно писать через Гарри Крокера, Норт-Бедфорд-Драйв, дом № 622. Письмо заканчивалось вопросом, не был ли Сесиль в числе тех, кто посетил Монтекатини.

Гарбо не приехала. Вместо этого Битон вернулся к обычной лондонской рутине. Там он имел встречу с Теннесси Уильямсом, заметив при этом, что у того прибавилось уверенности в себе.

«Глаза попросту восхитительны, но вот губы просто ужасны. Вокруг него полно поклонников. Принимает их восторженные комплименты с достоинством, однако душой и телом стремится побыть в одиночестве, где можно вести себя, не обращая внимания на приличия. У него выходит книга рассказов, она будет напечатана частным образом. Как мне кажется, все будут ужасно разочарованы, потому что темы затронуты весьма опасные (там есть один рассказ под названием «Черный массажист» — и впрямь чудовищная история), однако он полагает, возможно весьма наивно, что эти рассказы станут читать лишь те, кто способен оценить их по достоинству».

Что весьма примечательно, Сесиль не ответил на письмо Гарбо от 25 июня. Более того, он выждал более трех недель, прежде чем писать снова. Вероятно, он обиделся, узнав, что она не собирается к нему, и соответственно решил прибегнуть к совету Моны Харрисон Уильямс и несколько остудить свой пыл. Когда же он все-таки написал, то там говорилось, что все это время он занимался прополкой, хотя до этого подобного рода занятия ни разу не мешали ему изливать свои чувства на бумаге.

В Лондоне светский сезон был в самом разгаре. Сесиль окунулся в него с головой. Он устроил ужин в честь герцогини Кентской, на котором в числе гостей оказалась Хелен Хейс. Сесиль нанес визит Эмеральд Кьюнард, которая была уже при смерти. Битон по-прежнему допытывался у Гарбо, когда же она приедет к нему:

«Когда же ты приедешь? Я разговаривал с Джоном Сутро, и он сказал, что пока что никаких съемок не намечается, однако он отвечает за проект «Жорж Санд» и даже предложил мне почитать сценарий. Но я так его и не получил. Корда хочет, чтобы я в марте следующего года занялся двумя фильмами: «Повесть двух городов» по Диккенсу и «Тэсс из рода Д'Эрбервилей», с Селзниковой дамочкой в главной роли. Ни то ни другое особенно меня не прельщает, и может, из всего этого в конечном итоге так ничего и не выйдет…»

Сесиль подумывал о том, а не съездить ли ему в Танжер.

«Возможно, я все-таки съезжу туда, чтобы немного развеяться среди этих арабов в Марокко. Разумеется, только в том случае, если ты не приедешь, — или мне вообще никуда не стоит собираться?»

Наконец-то наступил июль, и новости об эскападах Сесиля достигли берегов Франции. В Париже Элис Б. Токлас «коротала время одна» на рю Кристин, принимая гостей или сочиняя письма старым друзьям. 22 июля она накропала одно из таких писем Самуэлю Стюарду:

«Ты помнишь Сесиля Битона? Он безнадежно влюблен в Грету Гарбо, а герцогиня Кентская, соответственно, в него. Как тебе понравилась эта новость — я от всех узнаю понемножку».

Пока Гарбо пребывала в нерешительности, Сесиль вырвался в Париж, чтобы погостить немного у леди Дианы Купер в ее любовном гнездышке в Шантильи. Здесь он застал свою старую приятельницу тоскующей по былому веселью посольства. Вместе с Бебе Бераром они съездили на просмотр новой коллекции Диора, после чего Битон отправился к Элси Мендль на виллу Трианон в Версале, где ему не давал покоя вопрос, не занимает ли он случайно ту самую комнату, которую когда-то «почтила своим присутствием» Гарбо.

Вернувшись в Англию, он провел уик-энд в гостях у маркиза и маркизы Чолмондели в Хьютоне и был поражен оказанным ему гостеприимством, а также отменным вкусом своих хозяев. Битон спал в постели за бархатным пологом абрикосового цвета, который, без сомнения, украсил бы собой алтарь собора Св. Петра в Риме.

«Кровать столь велика, что я чувствовал себя в ней довольно одиноко и подумал, что было бы неплохо посетить это место в один прекрасный день вдвоем».

Будучи в гостях еще в одном шикарном доме, Сесиль читал сценарий «Жорж Санд», сделанный Залькой Фиртель: все надеялись, что Гарбо все-таки согласится сняться в нем.

«Весьма сожалею, но вынужден заявить, что, по-моему, он безнадежен. В нем не чувствуется никакой реальности, действующие лица безжизненны, а сюжет напрочь отсутствует. Боюсь, что это безнадежное дело. Лично я сильно сомневаюсь, что в него еще можно вдохнуть жизнь. Какая жалость! Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь сочинил настоящую историю!»

Вернувшись в Бродчолк, Сесиль не находил себе места и вскоре снова на несколько дней отправился в Париж. Его по-прежнему не отпускали мысли о поездке в Марокко. С другой стороны, рассуждал он, почему бы ему не остаться дома и не заняться чтением? Ближе к концу августа Сесиль несколько раздраженно писал Гарбо:

«Моя дорогая Грета!

Поскольку ты не балуешь меня длинными письмами, бессмысленно спрашивать тебя, не донимают ли тебя газетчики, не ездила ли ты куда-нибудь, не завелись ли у тебя какие новые знакомые, не досаждают ли они тебе пустыми разговорами, в исправности ли твой двойной бойлер, стоят ли в вазах в твоей голубой спальне герани. По всей видимости, нет смысла выяснять у тебя, виделась ли ты с приятельницей Констанс Кольер или с Азалией Мамулян, поменяла ли ты абажур на розовой лампе, сделала ли фотографию, установив камеру на полочке в коридоре, помогала ли тебе мадам Альба написать список покупок и была ли ты в конечном итоге вознаграждена за то, что внесли в почву все эти мешки с навозом…»

Однако Битону не пришлось скучать слишком долго. К нему в Бродчолк приехал Луциан Фрейд, малоизвестный художник двадцати шести лет.

«Юный художник, внук самого великого Фрейда, приехал нарисовать мой портрет. Я был вынужден часами сидеть на лужайке, умирая от скуки и страдая от неподвижной позы, не зная, что мне делать с моим ртом. Этот юноша написал замечательный, весьма точный портрет Винсента Шиана. Я остался не слишком доволен, но попытался побороть в себе комплекс неполноценности. Юноша просто очарователен и приехал столь неожиданно. Мне было приятно, что он остался погостить у меня несколько дней, делая наброски собаки, летнего домика и яблоневых ветвей в саду».

Сесиль в ту пору трудился над своей пьесой «Дочери Гейнсборо» и от одного из своих друзей получил немало критических отзывов относительно своих талантов как драматурга. Наконец он получил кое-какие положительные известия о Гарбо — правда, из газет.

«Я прочитал в газете, что ты подписала контракт и собираешься сниматься в фильме. Возможно, это правда. И если это так, то, как я понимаю, ты сейчас занята приготовлениями, упражняешь свои лопатки и висишь на трапеции. Мне только остается надеяться, что фильм получится замечательный, что это даст тебе возможность приехать сюда ко мне и провести несколько бесконечных мгновений со своим возлюбленным».

Имя Гарбо снова промелькнуло в колонках новостей в сентябре, когда в Лос-Анджелесе она подала первые бумаги на предоставление ей американского гражданства. К этому времени журналисты уже пронюхали, что она, возможно, снимется в роли Жорж Санд. Гарбо пришлось появиться на публике, чтобы заполнить необходимые документы в стенах правительственного учреждения. Она прибыла туда в черных брюках и белой рубашке, заполнила бланки, ответила на пару вопросов и снова уединилась в своем доме в Беверли-Хиллз.

В ноябре Сесиль вылетел в Нью-Йорк. Он несколько раз встретился с Гарбо и перед самым отъездом пришел к ней в «Гемпшир-Хаус», чтобы показать добрую сотню фотографий своего дома.

«Она была очарована. Мое предложение остается в силе, и Грета может в любую минуту дать согласие. И вообще она была мила и доверчива».

По приезде домой Битон писал Гарбо:

«Просто не верится, что я наконец-то вернулся в свое милое уютное гнездышко и все вокруг меня такое знакомое и привычное. С тех пор как я писал тебе в последний раз, я совершил гигантское путешествие до Нью-Йорка, имел счастье пару раз, пусть даже мимолетно, лицезреть тебя и успешно преодолел Атлантику в обратном направлении…»

Дома Битон вскоре обнаружил, что впереди его ждет унылая английская зима. Он сделал вылазку в Брайтон, чтобы посмотреть «Возвращение блудного сына» с Джоном Гилгудом — спектакль, для которого он сам создал декорации. Дэвид Герберт прибыл в Уилтшир с новым другом. Майкл Дафф тоже нашел себе нового приятеля.

Леди Джулиет привезла с собой Сомерсета Моэма и Теренс Раттиган. Чета Оливье обивала порог дома Сесиля, требуя, чтобы тот поскорее сделал эскизы костюмов для их австралийского турне.

Сесиль намеревался, как обычно, вернуться на зиму в Нью-Йорк, но сначала его задержала забастовка докеров, затем туман и, наконец, королевское семейство. 14 ноября в Букингемском дворце принцесса Елизавета родила сына, принца Чарльза, и Сесиль ожидал, что его вызовут во дворец, чтобы сделать первый официальный портрет матери и сына. Однако, поскольку король был серьезно болен, этот вызов тоже последовал с опозданием.

Сесиль писал: «Никаких королевских младенцев на алых подушках, ни единого звука из дворца, но, как мне кажется, все только и заняты тем, что пытаются как-то занять и отвлечь Его Величество. Он никогда ничего не читает, и ему нечем занять себя. Как это тяжко — просто сидеть: сидеть с младенцем или же с королем — так, что некогда даже присесть и попозировать перед С.Б.».

Тем временем Оливье донимают Битона своими требованиями, отчего тот начинает жаловаться, кстати уже не впервые, что театральные актеры жуткие, испорченные эгоисты. Неожиданно для Битона «Дочери Гейнсборо» оказались в центре внимания, а Бинки Бомон даже поинтересовался, не хотел бы он, чтобы одну роль сыграл Ральф Ричардсон, а другую — Вивьен Ли. Сесиль, наконец, получил вызов во дворец, где сделал несколько снимков юного принца Чарльза. Однако мысли его по-прежнему были устремлены к Гарбо.

«А теперь я хочу задать тебе один вопрос. Как поживает твой бордовый халат? Или у тебя уже другой? И сколько мне осталось ждать до того момента, когда я трижды позвоню в звонок и мой славный шведский дружок откроет мне дверь? Превратится ли к тому времени тонюсенький ломтик луны, который украшает сегодня небо, в настоящий круглый сыр? Как мне кажется, он будет лишь слегка кривоват…»

Сесиль отплыл в Нью-Йорк на борту «Куин Элизабет» в середине декабря. Не успел он сойти на берег, как сразу же позвонил Гарбо. Сначала линия была занята, а потом никто просто не поднимал трубку.

«И вот теперь в начале зимы я оказался в том же самом положении, что и три года назад, когда она то брала трубку, то нет».

Гарбо позвонила ему чуть позднее, но Сесиль притворился, что не узнал ее голос.

«Это что, какой-то японец?»

Он упрекнул Гарбо за то, что та не отвечала на его звонки. Когда же она заявила, что ее не было дома. Битон потребовал:

— Ты готова поклясться?

— Я никогда не клянусь. И прекрати вести себя, как Мерседес!

Тем не менее на следующий день они обедали вместе в изысканной закусочной, которая, однако, Сесилю не понравилась. Правда, Гарбо, по его мнению, была в прекрасном расположении духа, очень мила и доверчива и, казалось, не замечала его холодности. Постепенно Битон тоже оттаял, и с каждым днем их близость становилась все сильнее.

«Просто удивительно, что люди могут быть так близки друг с другом, как мы с ней, на протяжении столь долгого времени и тем не менее постоянно становиться еще ближе».

Однако одним воскресным утром Сесиль попытался строить планы на понедельник, но Гарбо выразила туманное несогласие.

— Но почему? Ты же сказала, что можешь.

— Можно подумать, тебе не известно, почему я не могу. — (Намек на Шлее).

— С твоей стороны довольно жестоко просто так, под настроение, встретиться со мной, а потом, мол, будь добр, поступай как знаешь.

— Боюсь, что это единственно возможный способ.

— Может, мне лучше вообще с тобой не встречаться?

— Все слишком сложно. И это не дает еще покоя — боюсь, что скоро от всего этого у меня будет нервный срыв.

— Что ж, прекрасно. Я пойду, как обычно, прогуляюсь по парку, — и телефонная связь резко оборвалась.

Сесиль отправился на прогулку в Центральный парк вместе с Джоном Майерсом, однако все его мысли были сосредоточены на одном — как ему избавиться от соперника. Он не стал звонить Гарбо, но в воскресенье утром зазвонил его телефон:

— Ну как, ты избавился от твоего дурного настроения?

Вечером они встретились, и Сесиль заявил:

— Я понимаю, как должно быть трудно тебе, и я ценю твою преданность Шлее — я понимаю, что нельзя просто так взять и бросить человека, — но человеческим взаимоотношениям свойственно непостоянство, и ты не должна губить свою карьеру и жертвовать собой ради того, кто убивает тебя своим занудством.

Гарбо, на первый взгляд, отнеслась к этому заявлению весьма сочувственно, однако перед Сесилем осталась одна нерешенная проблема. Гарбо хотелось приехать в Англию, но она ни за что не решится сделать это в одиночку. Ну а если же она приедет вместе со Шлее, то его шансы встретиться с ней равны нулю. Тем не менее, по мнению Битона, его визит закончился на оптимистической ноте, и, полный счастливых воспоминаний, он отплыл в Лондон И февраля 1949 года.

«Грета вышла из такси на Пятьдесят Восьмой улице и остановилась на тротуаре, держа в руках крошечный букетик гвоздик, который она выхватила из моей вазы. Она махала мне рукой и широко улыбалась. Она стояла, широко расставив ноги посреди слякоти и луж от недавнего ливня, в шубе и полицейской фуражке. Мы с ней так приятно провели вечер — в последнее время у нее вошло в привычку приходить ко мне в любое время дня и ночи, даже в присутствии секретарши.

Сбор гвоздик состоялся как раз в тот момент, когда я уже выезжал из номера. Грета пришла ко мне в шесть. Мне еще предстояло отправить на судно горы всяких узлов и багажа. Секретарша как раз собиралась уходить, когда Грета сказала:

«Знаешь, кажется, они все тебя любят. Например, этой нравилось на тебя работать».

Мисс Харрисон покинула нас. Я повесил на дверь табличку «Просьба не беспокоить». Грета сказала:

«Мне будет тебя не хватать».

У моей комнаты был уже нежилой вид, но вокруг валялись разбросанными всякие бумаги — и жизнь взяла свое. Мы были счастливы, словно дети.

Интимный ужин (в «Колонии»), во время которого она говорила о том, что карьера ее не совсем удалась — какие высокие надежды она лелеяла в душе еще в юности, когда находилась во власти Морица Стиллера (разумеется, она не назвала его по имени). Ей так и не удалось избавиться от его влияния, потому что в ее семье никто не интересовался тем, что увлекало ее. Для нее знакомство со Стиллером стало настоящим откровением. Она говорила о том, как людям следует вести себя. И если ее сексуальные желания направлены в конкретную сторону, то они ни в коем случае не должны становиться достоянием всего мира; особенно она подчеркнула то, что между людьми возможен лишь один вид истинно человеческих отношений. Часы неумолимо отсчитывали минуты. И вот нам снова надо шагнуть в холодную ночь, чтобы вернуться в отель, а затем успеть к отплытию… Вот и кончилась еще одна идиллическая зима. В какой-то момент я был готов расплакаться. Однако за обедом восхитительное «Шато Икем» привело нас в веселое расположение духа, и мы оба улыбались, смеялись, шутили — даже во время расставания я ощущал себя счастливым».

Сесилю судьбой была уготована одна долгая разлука. Ему не раз казалось, что он вот-вот увидит Гарбо в Европе, однако им не суждено было встретиться вплоть до следующего октября. И снова ему пришлось прибегнуть к переписке.

«Моя возлюбленная Грета!

Этот блокнот поджидал меня в ящике столика у моей кровати все это время, пока я был в Нью-Йорке. И вот теперь он — звено в цепи между тобой и мною, вместе с воспоминаниями о том времени, что мы провели вдвоем. Но они слишком быстро становятся достоянием прошлого. Всего каких-то десять дней тому назад мы помахали на прощанье друг другу посреди слякоти на Пятьдесят Восьмой улице, когда ты стояла, широко расставив ноги, прижимая к себе тот жалкий букетик гвоздик, и я, в такси, что есть силы сжимал в руках подаренный тобою лосьон для волос. Всего десять дней назад — а кажется, будто прошла целая вечность».

Вояж прошел гладко, погода стояла солнечная, и вскоре Сесиль сошел на берег Англии. Он отправился прямиком в Бродчолк. Там первые проглянувшие подснежники напомнили ему, что на дворе весна. Но были и дурные вести — в Париже скончался Кристиан Берар.

«До меня дошли ужасные сообщения о его смерти в Париже и о чудовищном поведении окружавшей его толпы. Он скончался в театре — подобно Мольеру, работая над своей последней постановкой (ты видишь, дорогая, что я изо всех сил пытаюсь писать разборчиво, но пальцы мои немного затекли и почерк не так хорош, как вначале), — его отвезли к нему домой и положили в гроб, а в это время родственники и знакомые пришли делить то, что после него осталось, а какой-то плохой художник пристроился где-то сбоку и сделал его портрет, пока он покоился на подушке, напоминая, по словам другого приятеля, убиенного безумного короля. Мой бедный нежный Бебе — человек огромной души, тонкая, отзывчивая натура».

И снова Сесиль переключился на Гарбо:

«А как у тебя дела, моя сладенькая?

Мне не дает покоя вопрос, каковы результаты твоих проб у Гиона. Как твое настроение? Надеюсь, что хорошее? Я с удовольствием провел с тобой время в Нью-Йорке и ужасно счастлив, что мы достигли с тобой еще большей близости. Я в восторге от проведенных с тобой вечеров, от наших вылазок в «Мейсис», «Пек-энд-Пек» и в обувной магазин. Ходить с тобой по магазинам было для меня истинным удовольствием, и теперь у меня есть циновки из Чайнатауна, постельное белье с Пятой авеню, серые галстуки, серебряные тарелки и пепельницы, которые навевают на меня приятные воспоминания. Мне понравилась наша утренняя прогулка под дождем, как мы ходили с тобой в кино (один раз не совсем удачно, но тогда мы оба были в плохом настроении, а в другой — отлично, — возможно, мы оба расслабились). Мне нравились вечера у Реймсов и один вечер у Неллы Уэбб. Помни, что твое солнце находится в созвездии Девы — ты рассудочна, все подвергаешь пристрастному анализу, ты всегда стремишься к совершенству, ты лидер, ты неподражаема. У тебя замечательный «ментальный ритм» (!) И если ты задумаешь отправиться в путешествие в мае или июне, то у тебя начнется семилетняя фаза великолепного прогресса. 13 июня тебя ждет огромный сюрприз, и на ближайшие 7–14 лет весь тот магнетизм, что накопился в тебе, выплеснется наружу, так что не забывай своего С.Б., ведь у вас с ним много общего. И он готов зарабатывать для тебя. Не забывай также, что ничто (во всяком случае, если верить Нелле Уэбб) не мешает тебе выйти за него замуж. А теперь перечень благодарностей (дорогая, у меня уже затекли пальцы); спасибо тебе за твои слова, что я больше не кутаюсь так, как раньше;

спасибо, что отговорила меня купить ту коричневую шляпу;

за то, что сказала, что я стал лучше во многих отношениях;

спасибо, что помогла мне выбрать те платья;

спасибо, что позволяла мне расчесывать тебе волосы;

спасибо за твое влияние на меня.

А вот перечень того, чего я с нетерпением жду:

услышать, что тебе лучше, что ты пользуешься бамбуковым карандашом, что ты собираешься приехать ко мне этим летом, что апельсиновые деревья не погибли под снегом, что мадам Альба хорошо к тебе относится.

А вот перечень того, чего мне страшно недостает.

Наших телефонных разговоров, когда мы желали друг другу доброго утра или спокойной ночи.

Наших встреч в «Плазе» у «Тиффани» на углу Пятьдесят Восьмой.

Наших «сборищ» на чьем-нибудь дне рождения, водки на Новый Год, золотых безделушек: браслета, цепочки на твоей левой руке и часов. Тебя.

Но это лишь несколько банальностей, о которых я осмелился написать. Существует немало еще.

А теперь я должен заканчивать, поскольку меня ждет Лондон, и боюсь, как бы мой отвратительный почерк не слишком утомил тебя.

Мое благословение, любовь моя, любовь моя, от твоего друга, спутника и возлюбленного

Битти».

Сесиль отправился посмотреть чету Оливье в «Школе злословия», в постановке которой он тоже принимал участие, и, по его мнению, знаменитая актерская пара была «несколько скаредна в проявлении щедрости». Позднее он довел это до настоящего скандала, после чего Оливье на протяжении многих лет не разговаривали с ним. Битон по-прежнему был увлечен написанием собственной пьесы, однако конкретных планов ее постановки пока не имел. Вот что он писал:

«… Итак. Я прочитал «Адольфа», ведь, по твоим словам, «они» считают, что из этого получился бы фильм с твоим участием. Это замечательная книга и написана в таком чудесном сочном стиле — в ней нет ничего лишнего, а как прекрасно даны любовные сцены, — что тотчас навевает на меня воспоминания о наших с тобой встречах.

Что касается этого замысла — твоего возвращения на экран в роли женщины, которая на протяжении всего фильма пребывает в ужасной, все более унизительной ситуации, так как сильнее любит своего возлюбленного, нежели он ее, — то он мне кажется… не совсем подходящим. Собственно говоря, очень трудно найти то, что делает фильм настоящим произведением искусства. Надеюсь, они более не тратят твое драгоценное время на разговоры о нем».

Жизнь Сесиля продолжалась в том же русле — бесконечные поездки в Лондон и посещение театров. Он вырвался на юг Франции погостить с Сомерсетом Моэмом на вилле Мореск. В Париже Сесиль навестил Бориса Кохно, приятеля Бебе — который показал несколько ранних портретов Берара, — а также посетил выставку часов в Версале.

Остановившись в «Ритце», Сесиль был шокирован, услышав, как в соседнем номере какая-то пара занималась любовью.

«Должно быть, их окно открывалось во двор, и мне были слышны все их отвратительные стоны, и все это угнетающе на меня действовало. Я подумал, как должно быть ужасно, что люди подвергают друг друга таким мучениям… Судя по всему, женщина была совершенно несчастна — а может, всего лишь кокетлива и глупа, — но на протяжении долгого времени она всхлипывала и стонала, словно ей делали больно, а затем принялась кричать: «Прекрати! Прекрати!» Я был готов выскочить из постели и крикнуть ей во двор, чтобы она прекратила свои вопли. Все это было просто омерзительно, и после этого я не мог без отвращения смотреть на гостиничный коридор: мне казалось, что там за каждой дверью происходят подобные омерзительные сцены. Барбара Хаттон жила на том же этаже, и мне казалось, что если я остановлюсь, то услышу, как из-за ее двери доносится это приказание: «Прекрати! Прекрати!»

Сесиль жил надеждой, что в один прекрасный день он получит «добрую весточку, написанную золотым бамбуковым карандашом». Вместо этого он был вознагражден телеграммой от Гарбо, в которой говорилось: «С добрым утром».

Пасха праздновалась буквально накануне первых по-летнему теплых деньков. Сесиль докладывал последние новости о Мерседес:

«Черное-с-Белым» написала мне из Парижа, спрашивая, нет ли от тебя каких-нибудь вестей. Будь даже так, я, пожалуй, оставил бы их при себе. Как только речь заходит о тебе, я тотчас делаю непроницаемое лицо, словно какой-нибудь китаец. Я регулярно просматриваю колонки новостей, на тот случай, если ты уже приняла какое-либо решение насчет картины, но больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы ради меня ты почаще бралась за бамбуковый карандаш…»

Сесиль продолжал свою одностороннюю переписку на протяжении всего мая, а в июне ринулся в Париж, «и пусть все летит в тартарары». Битон понимал, что, скорее всего, нарвется там на Мерседес. Что весьма характерно — будучи с Гарбо в хороших отношениях, он воспринимал Мерседес как угрозу; но стоило ему поссориться с Гарбо, как Мерседес тотчас превращалась в союзника.

Начиная с апреля 1949 года Мерседес жила в квартирке на Кэ-Вольтер. Никогда не задерживаясь в городе подолгу, имея привычку по-являться там, где имелось здоровое сочетание культурной жизни и общения. Мерседес была рада ощутить себя парижанкой. А кроме того, у нее начался новый роман с живущей в Париже американкой по имени Поппи Кирк.