Грёзы о Закате

ВСТРЕЧА С ДОБРОСЛАВОЙ

«Потерялось-позабылось слово 'вълхва', позабылось-потерялось слово 'рани' в русском языке. Обращаясь к Людославе, женщины из селища называют её вълхвой. Почему они не титулуют её как рани? Кастой не вышла? Конечно же, не может ключница иметь статус рани. На славном острове Руяне рани, наверное, больше, чем госпожа. Надо бы при случае выведать у Ведислава, хотя не дело докучать ему глупыми расспросами» — так думал Алесь, вырядившийся утром в княжеский кафтан и плащ из красной узорной ткани, некогда подаренные ему Лютобором в Лютич-граде.

Он с любопытством разглядывал двух женщин из селища с местным товаром на руках: рубахами изо льна. По его догадке, женщин оповестила Людослава после прибытия волхва с дорогим гостем. Вышел он с затеей погулять по селищу, народ посмотреть, себя показать. А раз встречают по одёжке, так почему бы и не пройтись щёголем?! А н-нет, есть смекалка у местных: проведав о том, что прибыл князь, а накануне высказал желание пройтись да купить рубахи да порты, первыми прибежали да товар предлагают!

Ещё ранним утром, после подъёма, сыгранного голосистыми петухами, Людослава успела рассказать Алесю о нелёгкой для неё доле вълхвы, выпавшей ей после смерти рани Умилы. 'Как ведунья управляюсь, а а в вълхвы не гожусь' — так-то сказала она и пожаловалась на беспутного Велемира, сына волхва, не желавшего вникать в волхование. В самом деле, парень день-деньской, а то и более, пропадал в лесу. Две страсти одолевали его: охота и драки, и драчун он был отчаянный. Не пропускал ни одной баталии между селищенскими: в рядах словен бил кривичей. Сколько ни таскала непутёвого сына рани Умила за чуб, толку от наказаний не было: злой Велемир уходил из дому со своим псом-волкодавом, коего сам нашёл и взрастил, причём уходил на седмицу-другую, а раз как-то два месяца пропадал в лесу. Возвращался с ловитвы не пустой, всегда приносил рыбицу иль птицу лесную. И сегодня спозаранку убежал на озеро, захотел порадовать рыбицей отца, а отец-то ранёхонько на курган погребальный ушёл да на капище.

Похвалил князь баньку. Накануне, по прибытии он был удивлён её устройством, о чём и сказал ключнице: 'Хороша у вас баня: по-белому топится'. Людослава просияла и ответила, что банька мужем покойным была построена, как и хоромы. Упомянула, что задумка выстроить хоромы поодаль от дома, сожжённого гриднями Трувора, исходила от Умилы и матушки Ведиславы, и что всем миром мужу помогали.

Усадьба Алесю нравилась огромностью внутреннего пространства и местом расположения на высоком берегу, где и в жаркий день веет сквозной ветерок. Обустройство усадебного хозяйства, по мнению городского человека, было великолепно тем, что здесь всё раздельно: конюшня, коровник и курятник были выстроены далеко от хором, трава не вытоптана повсеместно. Во всём была продуманность, и всё в хозяйстве говорило об устоявшихся традициях и понимании. Самыми примечательными ему казались обереги — черепа коней — на частоколе и на охлупе дома.

Рубахи приглянулись Алесю.

— Вы, княже, лучше этих рубах в нашем краю не найдёте. Когда-то мы продавали их в Волине знатным людям. Там за каждую рубаху серебром нам платили. Варяги увели нашу лодью.

— В Царьграде за одну рубаху золотую номисму дают, и я вам даю по одной монете каждой.

— Тогда уж весь товар берите. А вы, княже, надолго у нас?

— Надолго, — улыбнулся Алесь. — Сегодня к вам в селище наведаюсь.

— Вчерась к нам изборские пожаловали за товаром.

— Вот как? И много их?

— К нам четверо явились, и все верхом. Они товар-то со всех селищ собирают.

— А к вам за рубахами?

— Если бы?! За белым товаром!

— Что за белый товар у вас?

— Так двух девиц уведут. Хотели больше, да старейшина уговорил. После мора обезлюдело наше селище.

Алесь чуть было не ругнулся. Сдержался. Не подобает князю ронять честь матерными словами. Поблагодарил и поднялся с ворохом рубах и портов к себе в светёлку. Скинул с себя заморское одеяние, натянул свой камуфляж, надел перевязь для походов-переходов. Длинная рукоять нового меча грозно выглядывала из-за его плеча. В дверях столкнулся с Велемиром.

«А ведь молод да зелен! Вчера показался мне взрослее летами» — этакое восклицание и оценка мелькнули в голове

— Ты, княже, куда собрался? — спросил сын волхва, взирая на меч Алеся.

— Подышу воздухом да на людей погляжу в селище.

— Возьми, княже, меня с собой. Всех и всё здесь знаю.

— Возьму, но с одним условием: будешь меня слушаться во всём. Всем меня представляй как стрыя иль дядю своего.

— Лады, стрый!

Провёл-показал сын волхва оба конца убогого селища, в котором заметно выделялись единственные хоромы, принадлежащие старейшине. Многие избы в конце кривичей осели да покосились, а небольшие лачуги в словенском конце, построенные наспех, казалось, свидетельствовали о ленивых хозяевах. В какой-то мере убожество скрывали кусты акации да уже отцветающая сирень.

— Что же так бедно живёте? Лес ведь кругом. Бери да строй!

— С богатых варяги по три шкуры дерут. А раз беден, так по одной. Потому-то не хотят наши строиться. Хоронят-прячут добро в глухих местах. Варяги всегда у старейшины Велигора живут и кормятся.

— Веди к старейшине, — приказал стрый Алесь, вытащил из-за спины меч и добавил: — Дойдём, так там не путайся у меня под ногами. Схоронись где-нибудь.

Варяги-изборяне уже были готовы покинуть селище. Их рожи лоснились от жирного мяса, глаза были навеселе от выпитого медка, а возможно, от предвкушения утех с рабынями. Путь до Изборска совсем не близкий, и, как сказал Велемир, Вревка-селище — не первое и не последнее место сбора белого товара.

«Ныне рабы и рабыни — самый ходовой товар в Еуропии. Но мы это пресечём» — так самонадеянно подумал Алесь, подходя к хоромам старейшины.

Широкие ворота распахнуты настежь; во дворе — только бабы да старейшина, с угодливым видом внимающий старшому из братков-варягов; кони уже взнузданы, двух братков не видно; девицы в стайке пугливо жмутся друг к другу; рыдают матери девушек из Вревки.

Варяг, оторвавшись губами от братины с мёдом, утешал матерей:

— Богатые люди купят девиц. В богатых домах, а не в ваших развалинах девицы будут жить.

Взглянув мельком на мужика в чужеземной одёже, варяг уставился на молодого Велемира и взревел:

— Вот он блядин сын, что Несула убил. С ним Несул ушёл…

Варяг не договорил фразу, вытащил меч из ножен и бросился к Велемиру. Тот, вооружённый лишь ножом, попятился к выходу. Молодой парень в странной одежде, прятавший меч за спиной, не дал варягу свести счёты с Велемиром. Сверкнул клинок — и голова варяга полетела в открытые ворота.

Старшой браток призывно кликнул своих и по-медвежьи двинулся на пришельца. Два раза скрестили они мечи, а третьего звона не последовало: клинок человека в пятнистой одёже проткнул горло старшому.

Двое выбежали из дому. Тому варягу, что замешкался из-за щита, повезло: прожил на минуту дольше, отразив несколько ударов. Чужеземец, осмотрев кольчугу варяга, которую рубанул его меч, и глянув на свой клинок, произнёс никем не понятую фразу:

— Ну'с, предположим, не булат, но на уровне.

Старейшина, окаменевший было от зрелища молниеносной расправы с варягами, хриплым голосом спросил:

— Хто ты?

— Мой стрый, князь Алесь! — гордо представил Велемир чужеземца.

— Што ты содеял, княже? Ты, Велемире, таксама виновен! Изборяне таперича всей дружиной придут, всех нас в полон погонят.

Грубо и насмешливо отвечал чужеземец:

— Не ссы, Велигор! Боги мне помогали. Божья кара постигла ворогов! Сожгите их. А коней селищенским мужикам раздай. А если дружки этих пожалуют, дай мне знать.

Женщины и девушки, всхлипывая, кланялись и благодарили:

— Княже, поклон тебе наш до земли. Ужо то мы нашим мужикам расскажем, ужо то мы им поведаем!

— Вы, бабоньки, забирайте дочек — и по домам! Ну что вы слёзы размазываете?

Радоваться надо! Велемире, идём домой!

Ухмыльнувшись при виде растерянного и приведённого в замешательство Велигора, Алесь вышел со двора, но за воротами его с Велемиром догнала девушка с фингалом под глазом и заговорила отрывисто и с печалью в голосе.

— Княже, возьмите меня с собой. Нет у меня дома. Спалили. Отец и братья бились с этими, но не смогли одолеть их. Всех моих убили и сожгли в доме… Один из тех боровов чуть глаз не выбил.

Трепетно стукнуло сердце Алеся: перед ним стояла Анастасия. Не взрослая, не гламурная, а иная Настя — из его юношеских воспоминаний. Подавив наваждение, спросил:

— Так ты не из местных? Какого же племени-роду ты, красавица?

— Из черезпенян мы. Доброслава я. А по отцу Тетерина.

— Да, вот это горе-горюшко у тебя! Поговорю с Ведиславом. Ему, волхву, и помощница и ученица, думаю, надобна. А как тебя отец да братья окликали?

— Вестимо, отец-то звал Славушкой иль Славицей, а братья — Славкой. Не хотела бы волхву служить. Тёмные они, а не пресветлые. Насмотрелась на них в Ретре. Вам буду служить, княже.

— Да, такое скажу Ведиславу, то-то он посмеётся! Решим, светлая Славушка, кому ты будешь служить. Сперва наша Людослава-ключница тебя в божеский вид приведёт и приоденет.

Славушка поразила своего спасителя, молвив всего лишь три слова:

— Благодарю вас, княже!

«Скинем со счетов знание политеса: оно впитано здесь от волхвов да родителей, а в остатке-то — средневековое почитание князей. И почему не желают здесь люди равенства? Причём в самых низах» — так подумав, Алесь сказал Славице:

— Будь проще, зови меня Алесем, — припомнив слова волхва о множестве крещеных словен на закате, добавил: — А ежели христианка, зови меня Александром.

— А вашего князя-отца как величали?

— Хм, — хмыкнул Алесь, услышав из уст чрезпенянки подтверждение своим мыслям: как же въелось в средневековый менталитет желание видеть кого-то выше себя, — Его-то Петром величали!

— Если позволите, буду величать вас Алесем Петровичем.

— Ты же, стрый, Буйнович! — возразил Велемир.

— То моё родовое имя, — разъяснил Алесь, сообразив, что латинское слово 'фамилия' ещё не вошло в словенский язык, — Вот у Славицы родовое имя — Тетерина. А какое, кстати, у вас? Я так и не спросил у Ведислава.

— Мы-то из Никлотов.

— Неужто?

— А что? Очень древний род.

Алесь опять хмыкнул, но не стал озвучивать мысль о том, что ему почему-то часто стали встречаться люди со знатными фамилиями: то дуковичи, то никлотовичи. Он мгновенно припомнил своего друга, потягивающего пиво и вещающего о подвигах князя Никлота Первого. Но тот Никлот, вроде бы, ещё не родился, да и будет сражаться с немцами много позже. Славица, потупившись, шла след в след за ними, и, вероятно, чтобы заполнить паузу в разговоре, спросила:

— А вы, Алесе Петрович, из какого княжества?

— Из Лютич-града.

— Не слышала о таком городе.

— То город велетабов на реке Сож, что в Днепр впадает. Будет оказия, найдём твою родню да отправим тебя, Славица, к ним.

— Нет, Алесе Петрович, не желаю к родным, — и, прикусив нижнюю губку, добавила: — Буду вам служить.

На Славице сказались трагические события в её жизни — и она слегла на другой день. Пышущая жаром, услышала она вечером разговор между волхвом и князем о том, что Алеся Петровича ждут-не дождутся на каком-то заводе. Стала просить-умолять князя не бросать её в этом селище среди тёмных волхвов. Успокоив девушку, Алесь вывел волхва и уже во дворе упомянул о Ретре, где девушка узрела каких-то тёмных волхвов. Ведислав усмехнулся. Согласившись с мнением Славицы, он прочитал добрую лекцию, как подумалось Алесю, не лишённую здравого смысла:

— Ишь, молодо-зелено, а подметила! Права она. Был я в Ретре. Там у велетабов город храмов, подобно нашей Арконе. Чтоб тебе яснее было, воспользуюсь твоим словом. Не возражаешь?

— Ради бога, пресветлый!

— Тамошние волхвы деградировали. Они, в самом деле, тёмные. Они лишь повторяют старые гимны да приносят жертвы. Совсем не так в Арконе! У нас на острове — пресветлые волхвы. Они меня наставляли не только гимнам из всех четырёх вед. Велесвет мне, юнаку, сказывал, что наша цель — постижение мира. Да и иные наставники изрекали: 'Ведать значит знать! Между знанием и незнанием есть большое поле неведения. Здесь во Вревке наше капище — в дубовой роще, а её окружает большое поле. И это поле — поле неведения. Для нас это поле гораздо больше, чем для тебя, Алесе. В ведах — знание природы и память о прошлом. Наши боги — природные силы. В капище я как волхв вспоминаю древние веды и размышляю о новом знании и новых ведах. Волхование в капище для меня связует прошлое и настоящее, древние гимны и размышление о своем роде и роде моей покойной Умилы. Если в капище деревья источают смолу, так то явление жизни деревьев. Мы поклоняемся деревьям как символу жизни. У христиан вместо капищ — церкви. У христиан иконы источают слезы в церквях, а это — дешёвая магия для убеждения и привлечения. В церквях христиан нет места познанию, зато есть место для исповеди и порочному доносительству на себя и на своих близких. Христиане строят свои церкви и монастыри в поле неведения да на высоких местах. Недаром Перун время от времени разит их церкви. Вся их религия — в поле неведения. У христиан слепая вера в чудеса и чудо воскрешения. У христиан мракобесие и неприяти вед и знания, — волхв вздохнул, — Ты мне поведал о приходе христианства на наши земли. С приходом христианства в наши земли наступят времена мрака. Ныне у нас все детки в каждом селище знают грамоту, а некоторые знатные люди и даже короли-франки закатных земель, как мне ведомо, крестик ставят вместо подписи. Напомни-ка мне, как ты назвал цивилизацию Закатной Еуропии?

Алесь, вспомнив их беседы в монашеской келье, припомнил и характеристику средневековой Европы, не свою, а ту, что была выдана его другом Андреем, и он вновь повторил его определение:

— В Западной Европе — цивилизация жеста.

— Вернее не скажешь! Все они там ни писать, ни читать не умеют. Неужто цивилизация жеста сможет одолеть цивилизацию здравого смысла?

— Сие от нас зависит. Одно из двух: или немцы утопят нас в море крови, или мы их.

Через два дня Славушка выздоровела, благодаря заботам волхва и Людославы.

— Скажи-ка, Ведислав, — спросил любопытный Алесь, — Отчего народ, называя Людославу вълхвой, не называет её рани.

— Так у неё не было в роду ни князей, ни волхвов. Моя покойная Умила из рода Криве, которого норманы зовут Одином. Вот она была рани. Доброслава также рани. Людославе она поведала своё горе. Слышали мы и многажды говорили о них: они в соседнем селище поселились. Зимой Передеслава, мать Доброславы умерла. Полной мерой испытали они и горе и злосчастье. Думаю, что её отца и её братьев убили по наущенью ближайшей родни. Отец-то никакой не Тетерин, а Тетерич, племянник Милогоста, бывшего князя велетабов. Четверых варягов успели сразить её отец и братья прежде, чем пали сами, — волхв глянул на собеседника и улыбнулся, — Вчера варяги искали тех изборян, что ты уложил. Велигор им сказывал, что не было их дружков в селище. Коней-то и всё прочее попрятали иль сожгли. Так что обошла околицей да миновала тебя слава удалого и хороброго молодца.

Алесь усмехнулся:

— А жаль! Да чёрт с ними! Новости не рассказывали? Как там дела Олега в Изборске?

— Нет, Алесе, они сидели-пьянствовали за рекой в Большом селище, поджидали тех, кого ты убил. У нас вести долго идут. Вернёмся на завод — узнаем. Гонца Олег туда пришлёт

— Скажу, что меня удивило-поразило. Часто стал встречать людей королевской крови. Теперь вот и с княжной познакомился. Всегда думал, что русские княжны обладали несказанным очарованием, и, кажется, убедился воочию. А Велемир мне гордо заявил, что вы из рода Никлота.

— Да, то наш пращур, и род его большой. Потомки его и на острове живут и на большой земле.

Волхв ушёл на капище, а Алесь всё сидел на скамье за столом на летней кухне, размышлял на разные темы и записывал в тетрадь последние события. Окончив труд, заложил гусиное перо за ухо, тетради сунул за пазуху и решил дождаться появления Славушки. Утренняя прохлада ушла, и над дальними деревьями зависло марево.

Уже припекало.