Глава 7 Попугай с пиратского брига

Дима поднимался по узкой скрипучей лестничке, хватаясь руками за все, что попадалось, и глядя прямо перед собой. Романтическое хождение по крыше а-ля «Малыш и Карлсон» не принесло ему ничего, кроме неприятного ощущения в желудке. Смотреть из окна было гораздо лучше и, главное, безопаснее. «Снаружи я вроде бы Малыш, а в душе — фрекен Бок!» — иронически подумал Дима. Впереди были сумерки, прорезанные наискось узким лучом света, незнакомый запах и странный клокочущий звук, почему-то напоминающий о море. Кирилл Савенко соскочил с лесенки на какой-то карниз, опоясывающий сколоченную из чего ни попадя будку, и побежал по нему кругом, не глядя под ноги, легко взмахивая руками и обращаясь к Диме с какими-то сведениями экскурсионного характера. В глазах Кирилла отражалось небо.

Дима стиснул зубы, преодолел последние ступеньки и нырнул в темноту.

Голуби жили в двух больших и еще нескольких маленьких клетках, обтянутых сеткой. Их было не слишком много, всего около двух десятков, но Дима понял это далеко не сразу. Сначала ему показалось, что голубей — сотни. Шум, который они издавали, почему-то даже вблизи казался грозным. К запаху он быстро привык. Голуби были разных пород, об этом Дима догадался почти сразу. Некоторые были красивы, некоторые, со странно завернутой назад головой и раздутым зобом, — почти уродливы.

— У бабушки раньше попугай был, — сказал Дима. — Я к ней приезжал и помню. Ты не поверишь, но он умел говорить и когда злился, кричал: «Каррамба! Пушки на пр-равый бор-рт!»

Кирилл улыбнулся.

— Другому не поверил бы. Но тебе, как побывавший у тебя в гостях, верю. А где теперь этот пиратский попугай?

— Помер от старости. Клетка от него осталась. В кладовке стоит.

Потом Кирилл что-то делал, подливал воду, чистил клетки, показывал и рассказывал. Голуби садились ему на плечи, на руки, на голову. Кирилл ворковал с ними, усмехался славной полуулыбкой. Дима смотрел, слушал и думал: другой мир. Совсем другой, со своим населением, своими правилами, удачами и неудачами. Мир на крыше. Мир голубей. И Кирилл Савенко. Все другое. Как внутри математической задачи. Задачу можно решить. Но — надо ли?

Потом вздрогнул, услышав созвучие в словах Кирилла:

— Дима, ты ведь раньше учился в математической школе, так?

— Да. Раньше.

— Это и на уроках заметно. Так ты здорово в математике сечешь?

— Для нашего возраста неплохо. А что?

— А в компьютерах? — не отвечая, продолжал расспрашивать Кирилл. — В программировании и прочем?

— Хуже, — честно ответил Дима. — Я — решатель задач, это мне интересно. Пользователь я, может, и ничего себе, но не больше.

— Решатель задач… — задумчиво повторил Кирилл. У Димы возникло неприятное ощущение. Он решил его от Кирилла не скрывать.

— Ты как будто бы ищешь место в мозаике, куда я подойду и куда меня можно вставить.

— Если и так? — Кирилл взглянул исподлобья. Голуби на его плечах взмахнули крыльями. Теплый воздух опахнул Димино лицо.

«Ангелочек нашелся!» — подумал Дима и сказал вслух:

— Не старайся. Не выйдет. Я сам по себе.

— Конечно, — тут же согласился Кирилл. — А я — что? Ты сам по себе — и все тут.

Дима хотел было обидеться (на что?!), но в этот момент небольшой голубь, почему-то сидящий в отдельной клетке, глянул ему в лицо почти человеческими глазами. Переступил на малиновых лапках, наклонил головку сначала в одну, потом в другую сторону…

— Почему вот он отдельно сидит? — указал Дима.

— У него крыло повреждено, летать не может. Сидит на больничном.

— Он поправится? Сможет летать? — с непонятным ему самому волнением спросил Дима.

— Трудно сказать. Может, и сможет, а может, и нет. Летать — штука тонкая, не по земле ходить. Что он тебе?

— Он мне понравился почему-то, — признался Дима. — Они все, — он обвел рукой внутренность голубятни, — чужие, а у него лицо человеческое.

— Это потому, что они все только в небе и живут. А здесь так… на постое, — объяснил Кирилл. — Это же почтари, у них в генах полет, небесная дорога. А этот крыльев и неба лишен, страдает, оттого ты его и видеть можешь… Ты извини, что я тебе не показываю, как они летают: мне Федя без себя их гонять не разрешает… На, возьми!

Кирилл открыл клетку, уверенно взял голубя с жердочки в ладонь и протянул Диме, как протягивают горбушку хлеба.

— Ты что?! — отшатнулся Дима. — Зачем?

— Ты — гость, — невозмутимо сказал Кирилл. — Он тебе понравился.

— Но как это?!

— Обыкновенно. Ты же сам сказал, что клетка от попугая осталась. Небось, не меньше этой…

— Больше, — прошептал Дима, постепенно привыкая к невозможной мысли.

— Ну вот, и ему спокойнее: не глядеть каждый день, как другие в небо уходят. А если и он снова летать сможет, так вернешь его к своим… Я тебе сейчас объясню, как его кормить-поить надо, ничего сложного…

— Ты говоришь, он болен? — спросила Александра Сергеевна, когда голубь уже был водворен в вымытую клетку, обеспечен свежей водой и зерном (на первый случай Кирилл снабдил Диму небольшим количеством корма). — Это не орнитоз? Я уж не говорю про птичий грипп!

— Нет, бабушка, у него просто повреждено крыло. А так он совершенно здоров.

— Дай бог! Но все-таки это как-то странно… Надеюсь, ты не будешь выпускать его из клетки? Я волнуюсь за Вольфганга…

— Голуби не едят фикусы.

— Но он же будет на него садиться, гадить. У Вольфганга может начаться депрессия…

Дима только вздохнул. Он мог бы попытаться объяснить бабушке, что птицы, садящиеся на деревья, — это естественно, и Вольфганг с появлением в квартире голубя откроет новую страницу своей биографии… Но почему-то делать всего этого не хотелось. Дима чувствовал себя усталым и, кажется, впадал в депрессию вместо фикуса. «А я что? Ты сам по себе — и все тут!» — вспомнились слова Кирилла. А потом Кирилл подарил ему голубя. «Зачем же я — сам по себе? — спросил себя Дима и сам же ответил: — Потому что так нужно. Так правильно. Человек — прежде всего индивидуальность. Бабушка — сама по себе. Папа — сам по себе. Но кому это нужно, кто это решил, чтобы все были — сами по себе?»

— А как ты его назовешь? — все еще подозрительно спросила Александра Сергеевна.

— Мне все равно. Он — голубь, что же еще?

— Голубь так голубь… Но, как хочешь, Дима, а только странно все это… — сказала Александра Сергеевна. И Дима не мог с ней не согласиться.

Клен внизу, во дворе-колодце, ронял опаленные осенним костром листья. Мокрый пряный запах поднимался вверх и заполнял квартиру.

— Я от него изнемогаю, — говорила Александра Сергеевна. — Бессонница и головная боль.

Дима, как нормальный восьмиклассник, не мог сказать «изнемогаю», но чувствовал то же самое. Ночью он босиком вставал с кровати, подходил к окну, открывал фрамугу и шепотом разговаривал с кленом, похожим на тлеющие внизу угли. Клен, как и фикус Вольфганг, был надменен и немногословен. Дима даже подумывал о том, как бы познакомить их между собой. Клену во дворе, должно быть, было так же одиноко, как и Вольфгангу. Впрочем, перетащить огромную кадку фикуса на подоконник Дима в одиночку не мог. Папа же, скорее всего, просто не понял бы его порыва.

— Дима, тебе телефонируют! — позвала из своей комнаты Александра Сергеевна.

Дима взял черную матовую трубку радиотелефона и вышел в коридор. В Петербурге ему звонили редко — почти никогда. С двумя друзьями из Москвы, бывшими одноклассниками по математический гимназии, он переписывался по электронной почте — так выходило дешевле. Брат звонил по субботам, всегда в одно и то же время. Оба мальчика не знали, о чем говорить, мялись, несли какую-то чушь и с облегчением вешали трубку. Зато едва ли не каждый день брат присылал на Димин адрес свои рисунки. Некоторые из них Диме очень нравились, он распечатывал их на принтере и вешал на какое-то время над своим столом. Сам Дима рисовать не умел совсем — ни на компьютере, ни просто так. Он пытался показывать и хвалить рисунки брата отцу, но Михаил Дмитриевич только молчал и хмурился: на его адрес младший сын ни разу не прислал ни одного рисунка. Теперь у Димы над столом висел нарисованный братом Голубь, исполненный почему-то в сине-зеленых тонах. Из новых, петербургских знакомых изредка звонил Антон Каратаев, спрашивал, как решить задачу по алгебре или геометрии. Поразительно, но на следующий день Димино решение оказывалось не только в тетрадке Антона, но и во всех абсолютно тетрадках 8 «А». Исключая Таю Коровину и Тимку Игнатьева. Тая решала все задачи сама. А у Игнатьева — была ли вообще тетрадка?

Звонила как раз Тая.

— Здравствуй, Дима, я хочу у тебя попросить одну вещь. Тебя это не очень затруднит, а для меня важно. Мы могли бы встретиться?

— Конечно, — удивился Дима. — Но ты не можешь ли попросить эту вещь прямо сейчас, по телефону? А завтра мы с тобой встретимся в школе, и я бы тебе эту штуку сразу и отдал.

Дима решительно не мог сообразить, что у него может быть такое, срочно понадобившееся Тае Коровиной, но заранее готов был это отдать — он никогда не был жадным, и все игрушки, которые лично ему дарили в детстве на праздники, брат выпрашивал для себя уже к вечеру.

— Нет, не могу, — после некоторой паузы сказала Тая. — Я хочу тебе объяснить. И не хочу в школе.

— Хорошо, — все более изумляясь, согласился Дима. — Но как же… Может быть, ты зайдешь ко мне? — спохватился он, наскоро вспоминая соответствующие случаю правила, которым его учили в семье.

Кроме него самого, дома бабушка, Фаина, Вольфганг и Голубь, стало быть, все нормально и чести девочки не будет нанесено урона. Если Тая придет прямо сейчас, надо будет поставить чайник, а к чаю есть половинка кекса и, кажется, еще шоколадное печенье в пачке, которое надо будет выложить в вазочку, и… да, еще не забыть синие с золотом чашки с блюдцами, потому что бабушка говорила, что гостей нельзя поить из разрозненных больших чашек-бокалов, которые папа привозит из-за границы на память, хотя они и удобны… Еще нельзя принимать гостей, кроме самых близких к дому, на кухне… Где же ему принимать Таю? У себя в комнате? Достаточно ли там прибрано? Или можно в зале? Бабушка это, несомненно, одобрит, но и сама тогда не удержится и присоединится. Тая ей понравилась еще во время вечеринки… Но сможет ли Тая говорить о своем деле при бабушке, если она не хочет в школе…

— Нет, Дима, спасибо… Мы можем встретиться где-нибудь… Ну, чтобы тебе далеко не ходить… Ты можешь минут на десять спуститься к себе во двор?

— Могу, — Дима решил больше не проявлять никакой инициативы. — Когда?

— С-с… сорок минут! Через сорок минут ты можешь? Я как раз успею подойти.

— Хорошо, Тая. Во дворе, у клена, через сорок минут, — четко сказал Дима. — Я буду.

— Да. Спасибо, — Тая громко с облегчением вздохнула в телефон и отключилась.

Дима положил трубку на базу и постановил не задумываться понапрасну. Повинуясь какому-то неясному чутью, подошел к окну и, неотчетливо прячась за шторой, взглянул вниз. Серый квадрат двора с вписанным в него багряным кружком клена показался Диме геометрической задачей. Внутри задачи маленьким кружочком ходила Тая Коровина в желтом берете и собирала в букет опавшие листья. Дима посмотрел на часы. Несмотря на явную математическую одаренность, решение этой задачи было ему неизвестно.

— Куда это ты собираешься? — спросила Александра Сергеевна полчаса спустя.

— У меня встреча.

— Свидание? — лукаво осведомилась Александра Сергеевна.

— Да. Я назначил свидание одной девочке из класса, — твердо сказал Дима. — У нашего клена.

Он знал: его ложь носила охранительный характер. Он не хотел говорить, что свидание назначил не он, а ему, потому что защищал Таю. От чего или от кого, он и сам не мог бы сказать.

— Замечательно, — сказала Александра Сергеевна. — Я так рада, что даже, умеряя свое любопытство, не спрашиваю, с кем свидание. У меня были опасения, что ты — второе издание Михаила. Ему, помнится, девочки назначали свидания сами (Дима едва заметно вздрогнул). Кстати, ты знаешь, что мужчина должен приходить на свидание чуть раньше назначенного срока?

— Да, бабушка, — сказал он. — Я и иду раньше. А свидание у меня с Таей Коровиной, ты ее знаешь. (Дима прекрасно понимал, что бабушка все равно будет смотреть в окно, и хотел по возможности доставить ей удовольствие своей откровенностью.)

— С Таисией?! — переспросила Александра Сергеевна. — Удивил! Подлинно удивил, Дима! Это же надо было увидеть… Неужели у тебя есть не только зрение ума и прочих органов, но и зрение сердца?

«Не задумываться понапрасну! — повторил себе Дима, надевая кроссовки в прихожей. — „Каждому свое“ — откуда это? Я решатель задач. Математических».

Тая смотрела из-под желтого берета, как розовая волнушка из-под листка. Пальцы ее ловко плели из кленовых листьев какую-то гирлянду.

— Ты говорил с Николаем Павловичем про какой-то конкурс. Математический. Я видела: он потом давал бумаги мальчикам из 9 «Б» и еще из 11 класса.

— Да, это международный конкурс. Мой отец узнал о нем от коллег, предложил мне участвовать…

— Я тоже хочу участвовать, — быстро сказала Тая. — Николай Павлович не предложил мне. Он думает, я зубрилка, у меня нет способностей.

Дима отрицательно помотал головой.

— Да ничего он такого не думает!

Слово «он» подчеркнулось само собой. Дима видел, как Тая выполняет задания по алгебре и несколько раз обсуждал с ней решения задач и примеров. Он учился в специализированной московской гимназии и знал, как выглядит и как проявляет себя математическая одаренность. Тая достаточно легко справлялась с программой восьмого класса. Но никаких особых способностей к математике у нее не было. «Не мое дело! — быстро сказал сам себе Дима. — Если она хочет, пускай!» Возникшее чувство неловкости было ему хорошо знакомо. Он привык стесняться всего того, что было у него и не было у других. В этот список входили и огромная четырехкомнатная квартира на троих, и блок-флейта, и бутерброд с икрой на завтрак (врачи с детства ставили Диме анемию), и даже способности к математике. Его так воспитали. Судя по всему, так же воспитывали его отца, бабушку и, кажется, еще более дальних предков. Возможно, все это пошло от легендарного декабриста, который тоже числился в их родне. Со времен декабристов мир вокруг несколько раз существенно изменился, но правил семьи Дмитриевских это фактически не затронуло.

— У меня в компьютере есть все документы и анкеты, — сказал Дима. — Но они на английском. Ты читаешь?

— Могу, наверное, перевести, но лучше бы на русском, — нерешительно сказала Тая.

— Русский вариант у Николая Павловича, — сообщил Дима. — Он его как-то размножает и раздает своим ученикам. Тебя он просто еще плохо знает. Попроси у него…

— Я не хочу у него! Раз он считает…

«Девчоночьи обиды! Глупость, — подумал Дима почти с облегчением. — Гриб-волнушка, что с нее возьмешь!»

— Хорошо, я попрошу сам, — сказал он и вынул из кармана мобильник. Звонить учителю домой было неловко, но почему-то он считал себя обязанным что-нибудь сделать для Таи немедленно. Тая протестующе замахала руками, но Дима, не обращая на нее внимания, набрал номер.

— Николай Павлович, здравствуйте! Это Дима Дмитриевский из восьмого «А» класса вас беспокоит. Вы могли бы сейчас уделить мне две минуты для приватного разговора?..

Ася не любила дорогие, низко сидящие машины. Вылезать из них неудобно, как будто с тахты встаешь в дверцу холодильника. Да еще если ноги такой длины, как у нее, да еще если каблуки…

Вход в клуб неврастенически сиял и перемигивался огнями. Люди на фоне огней казались темными тенями, проявляющимися, обретающими краски только в вестибюле. Ася скинула плащ на руки Игорю, равнодушно улыбаясь, прошла через металлоискатель.

— Хочешь выпить коктейль? — с прицелом спросил Игорь.

— Не хочу, — правильно ответила Ася.

— Коньяк? Косяк? Колесо? — Игорь уже откровенно иронизировал.

— Да отвяжитесь вы, Игорь, за ради бога! — растягивая гласные, как нищие в метро, сказала Ася. — Закажите мне грейпфрутовый сок и пирожное без сливок. Я хочу танцевать.

— Ну разумеется, королева. Если ты хочешь, будем танцевать.

Ася умела танцевать практически все, от шотландских танцев до латины. Обычное «дерганье» — ар-эн-би — тоже годилось. Именно в танцах она чувствовала себя окончательно живой, живой до слез и радостного смеха. Объяснить это словами было невозможно, так же как и оторвать взгляд от танцующей Аси. Даже в толчее дорогого клуба, в котором практически каждая женщина была «упакована» значительно лучше и дороже девушки, Ася, едва начав танцевать, сразу же делалась всем заметной.

— Когда ты танцуешь, в тебе есть ivresse, — козырнул французским словом польщенный Игорь (клубные завсегдатаи автоматически искали глазами, с кем пришла удивительно танцующая девушка, и находили — его). — Что-то от Кармен. Куда все это девается, когда ты уходишь с площадки? В тебе как будто включается программа быстрой заморозки…

— Не знаю, — Ася зевнула, деликатно прикрыв рот ладонью, и допила сок. — Если хотите поговорить, пойдем туда, где музыка потише. Под музыку я могу только танцевать.

— О чем говорить? Вроде бы уже все обговорено, королева. Ты ведь у нас умная девочка. Умная и красивая. Это перспективное сочетание, не спорю, но таких, как ты, много. И все хотят прорваться на Олимп. Ты ведь тоже хочешь?

— Не знаю. Я еще не решила.

— Как это не решила?! — немедленно вскинулся Игорь. — Ты вообще понимаешь, что говоришь, безмозглая ты кукла?! Я тебя…

— Не орите еще вы, мало мне музыки, — поморщилась Ася. Гнев Игоря не произвел на нее ни малейшего впечатления. — Я выполню все, о чем мы с вами уже договорились. Что же касается моих планов на будущее…

— Ну разумеется! — усмехнулся Игорь. — Я же говорю — умная девочка. Никаких особых талантов, кроме молодости, внешности и пластики, у тебя нет. Ты хочешь ими воспользоваться в полной мере, а потом — выгодно выскочить замуж за туго набитый кошелечек, желательно не слишком противный с виду. Я правильно угадал? Удачно, что ты не мечтаешь затмить славой и скандалами Аллу Пугачеву или твою тезку, Анастасию Волочкову. С одной стороны, это здорово упрощает дело. А с другой… Ты вообще-то честолюбива, королева? Без честолюбия в нашем деле никуда… Что ты молчишь?

— А что говорить? Все, что сейчас говорите вы, не имеет ко мне никакого отношения, а потому и значения тоже никакого не имеет. Мы должны были встретиться в этом клубе с какими-то нужными людьми. Где же они?

— Здесь, — усмехнулся Игорь. — Нужные люди хотели посмотреть на тебя со стороны, оценить натуру, так сказать, без всяких ужимок.

— Вы же знаете, у меня нет ужимок, — сказала Ася.

— Я-то знаю, но они ни за что не поверят. Ладно, королева, пошли знакомиться. И не очень-то строй из себя… Впрочем, ты сама все знаешь…

Александра Сергеевна встречала Диму в коридоре, хотя он открыл дверь своим ключом. «Все это время просидела у окна, в кресле, — понял мальчик. — Наблюдала за происходящим».

— Что это у тебя на голове? — с насквозь фальшивым удивлением осведомилась бабушка.

— Венок из кленовых листьев, — ответил Дима. — Тая сплела и подарила мне.

— Весьма изысканно. Тебе очень идет.

— Не сомневаюсь, — Дима поднес руку к голове. — Как и католический медальон, и рубашка-апаш, и запонки, и даже шейный платок. С твоего позволения.

— Когда-нибудь ты поблагодаришь меня за этот образ, — пообещала Александра Сергеевна. — Сейчас ты просто не понимаешь. Не трогай венок. Я хочу тебя в нем сфотографировать.

Александра Сергеевна не торопясь отправилась в комнату и принесла оттуда цифровой фотоаппарат. Несмотря на возраст и свою слегка подчеркнутую старомодность, она очень ценила всякие технические новинки и достаточно легко их осваивала. Помимо цифрового фотоаппарата в ее комнате имелся старый ноутбук Михаила Дмитриевича, с помощью которого она читала книжные новинки из библиотеки Максима Мошкова, сочиняла мемуары и по электронной почте переписывалась с тремя своими старыми подругами — одна из них жила в Новосибирске, другая — в Германии, а третья — в Канаде.

Дима категорически отказался «искать фон» и был сфотографирован в кленовом венке на фоне вешалки с пальто. Потом он стянул венок с головы и, не зная, что с ним дальше делать, положил на подоконник в гостиной. Фаина встала на задние лапки, чтобы понюхать. Голубь покинул раскидистые ветви Вольфганга, спланировал на подоконник и закружился на одном месте, устраиваясь в венке, как в гнезде. Александра Сергеевна сфотографировала и Голубя.

— Ты, кажется, как-то странно себя чувствуешь после свидания, — заметила она, внимательно поглядев на внука.

— Да. Я изнемогаю, — с удовольствием ответил Дима.

Загрузка...