Глава третья

Позже, когда Ленту заволокло густеющими тучами и остатки дневного света превратились в тускнеющее оранжевое марево над западными рощами, надсмотрщики принялись разводить костры. На обширной низине, где ютились тридцать пять верениц рабов, жмущихся друг к другу в усиливающемся ночном холоде, тут и там вспыхивал трут. Джерин смотрел, как загораются огни, и считал: четыре, нет, пять костров среди рабов и еще один, поменьше – там, где надсмотрщики разбили свои палатки. Ни один из них не был расположен достаточно близко, чтобы озарить или согреть мужчин, прикованных к той же цепи, что и он сам, – лишь слабые отблески время от времени ложились на бледные городские лица, вроде физиономии Тигета, да блестели глаза, когда кто-то поворачивал голову. Большей частью рабы выглядели бесформенной и безликой темной массой во мраке.

В горле у Джерина появился комок, в глазах защипало. Он внезапно ощутил себя неумелым и беспомощным.

Пришлось подавить это чувство. «Сейчас не время».

Надсмотрщики, не занятые кострами, стали кормить и поить своих подопечных. Они по двое-трое двигались между рабами, время от времени раздавая небрежные пинки и тычки, чтобы освободить проход. Те, кто занимался цепью Джерина, были в грубовато-приподнятом настроении и потому шмякали холодную кашу в неглубокие деревянные миски с разумными потугами на точность, утруждая себя раздачей кусков черствого хлеба вместо разбрасывания, время от времени ворчливо изрекали похвалы, каких могла бы удостоиться воспитанная собака. Джерин списал это на отсутствие Барата: когда смутьяна сняли с цепи и оставили гнить, надсмотрщики перестали обращать на них внимание, и это хорошо. Предположительно, теперь все они – рабы и погонщики – могли думать лишь о том, чтобы спокойно добраться до конца пути.

Джерин с трудом проглотил желеобразную кашу, пожевал уголок своего куска хлеба. Тяжело сглотнул, перевел дух, опять сглотнул и…

Внезапно начал задыхаться.

Он задыхался – дергался – бился в конвульсиях в цепях, так что кандалы раздирали его запястья и лодыжки. Рабы вокруг в панике отпрянули, насколько позволяли собственные оковы. Вдоль цепи раздались громкие крики:

– Что за…

– Смотрите, смотрите, у него при…

– Трясучка! Это трясучка!

– Уберите его нахрен от ме…

– Яд, яд!!!

– Не трогайте еду!

– Выплюнь, малый. Выплюнь сейчас же!

А потом раздался новый голос, полный ужаса:

– Одержимый, одержимый! Темный Двор им овладел. Хойран грядет! Не позволяйте ему прикасаться к себе, он порвет цепи, как…

– Хойран, Хойран! Покайтесь, это…

– Хойран явился!

– Назад, назад…

Прибыли погонщики. Джерин почти не осознавал их присутствия, его поле зрения превратилось в скопище пляшущих осколков, а шея спазматически дергалась туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… В горле собиралась слюна – он отчаянно кашлял и плевался, чувствуя, как она становится пеной на губах. Чей-то смутный силуэт склонился над ним, чей-то кулак ударил наугад и попал в висок. Спина Джерина выгнулась дугой, из горла вырвался глухой рев. Второй погонщик присоединился к первому.

– Да не так, мудила. Хватай его за…

– Ага, сам попробуй…

– Просто удерживай его на месте, мать твою!

Кто-то сел верхом на Джерина, попытался прижать его руки к земле. Кажется, этого погонщика он уже видел – в вязаной шерстяной шапке, седой и лысоватый, с морщинистым лбом и встревоженным взглядом. Сбоку маячило другое лицо, более молодое и сердитое. Охваченный припадком, с пеной у рта, Джерин заметил, как второй погонщик поднял кулак, на котором блеснул металлический кастет. На этот раз он целился аккуратно, выбирая угол удара, который точно должен разбить юноше лицо.

В ночном воздухе взметнулось что-то тонкое и блестящее, упало на голову молодому погонщику – Джерин знал, это цепь. Он сбросил личину припадочного, как потрепанный плащ – сколько было таких представлений на рынке Стров, – резко сел и ткнулся носом в шею пожилого погонщика, словно любовник.

И впился в нее зубами.

Погонщик завопил и попытался его сбросить. Юноша с кастетом ударил мимо цели и попал напарнику в плечо. Потом цепь натянулась, и его повлекло назад. Джерин, продолжая кусать второго погонщика за шею, вцепился в него еще и руками. Другие рабы, прикованные к цепи, столпились рядом, чтобы предотвратить отступление. Погонщик теперь мычал и шатался, пытаясь их распихать. Он никак не мог скинуть Джерина с себя. В суматохе шапка сползла с его лысеющей головы, потом упала и затерялась. Джерин держался, хоть от случайного удара у него из носа текла кровь. Он продолжал грызть, дергать и работать челюстями, а на шее старика росла рваная рана. Кожа, сухожилия, клочки разодранной плоти – наконец показалась тоненькая и влажно-пульсирующая трубочка артерии. Юноша сплюнул и разжал зубы. Погонщик отпрянул на подгибающихся ногах, уставившись на Джерина широко распахнутыми глазами и разинув рот, словно в мольбе. Он прижал руку к ране на шее, ощутил, насколько она велика, почувствовал, как жизнь, быстро пульсируя, утекает сквозь пальцы. Застонал и рухнул, издав невнятные звуки.

– Хватайте его долбаный болторез! Сейчас же!

Это был ветеран Раджала, который, стиснув зубы, пытался перепилить горло молодого погонщика цепью. Он намотал ее на кулаки, чтобы хоть немного уменьшить давление на кандалы, но Джерин все равно увидел, что ветеран разодрал себе запястья от усилий. Погонщик дергался и дрыгал ногами в поисках опоры. Однако тусклые звенья цепи уже впились в его горло, и глаза вылезли из орбит, когда он начал задыхаться, с ужасом осознавая, что умирает. Джерин метнулся к нему и схватил висящий на поясе болторез. С непривычки инструмент поддавался с трудом, но юноша попробовал перекусить собственные кандалы на лодыжках.

– Ублюдки! – Тяжелый удар по плечу. – На землю, ты, кусок дерь…

Джерин зашатался, но не упал. Третий, только что прибывший погонщик зарычал и снова ударил его дубинкой. На этот раз юноша рухнул в грязь. Погонщик, тяжело дыша, на мгновение замер над ним с поднятой дубинкой, но опустить ее не успел – его схватили остальные рабы. Там, где он упал, раздался жуткий, пронзительный вопль. Скованные цепью люди навалились на него грудой.

– Освободи меня, сынок. Быстрее.

Тощий протягивал к нему руки. Джерин мгновение колебался, затем приладил болторез к оковам. Напрягся и свел рукоятки так, что от усилий заныли предплечья. На один тошнотворный миг показалось, что болторез не поможет. Потом металлическое кольцо поддалось, согнулось и сломалось.

– Хорошо, хорошо… – Тощий почти ворковал. – Сраная гильдейская сталь. Только глянь, дерьмо какое. До чего же в Эттеркале скупые кузнецы.

Второй браслет поддался почти так же легко, а затем тощий выхватил болторез из мокрых от пота рук Джерина. Он держал эту штуку как оружие. У юноши пересохло во рту.

– Давай, – рявкнул мужчина. – Протяни руки.

Джерин будто услышал отцовский голос и повиновался в оцепенении. Тощий, приложив болторез к его оковам, разломал оба браслета, один за другим, мощным нажимом. Потом почти так же быстро он освободил сперва ноги Джерина, затем – собственные. Сорвал сломанные кандалы, выпрямился и расхохотался – в этом внезапном яростном всплеске радости было что-то звериное. Он так неистово похлопал Джерина по плечу, что юноша едва не упал.

– Охренительно, сынок. Никогда не видел ничего подобного.

Поодаль остальные рабы, добыв болторезы других погонщиков, пререкались во тьме, не понимая, кого первым освобождать – себя или друг друга. Шрамолицый ветеран Раджала поднялся от тела убитого им человека, словно призванный колдуном дух. Выпростал цепь из зияющей алой раны на горле погонщика и протянул руки. От такого зрелища у Джерина по спине пробежала дрожь. Ветеран нетерпеливо потряс цепью.

– Так и будете стоять и поздравлять друг друга всю долбаную ночь? – прорычал он и кивком указал туда, где за пределами скопища рабов царила суматоха. – У нас пара минут до того, как здесь объявится кто-нибудь с мечом. Ну же, быстрее!

Джерин проследил за его жестом и понял, что ветеран прав. Темные фигуры двигались вдоль цепей с паникующими рабами, пытаясь найти источник волнения. У большинства в руках были факелы или головни, в спешке вытащенные из походных костров. Кое-где тускло блестели обнаженные клинки.

Тощий приложил болторез к оковам ветерана и разломал их с прежней легкостью. Ветеран нетерпеливо стряхнул сломанные браслеты, наклонился и стал высвобождать ступни.

Позади в ночи раздался крик:

– Вон там! Цепь Монкгрейва!

– Они… Взять их! Они на свободе! Мать вашу, бегом туда и…

Все еще склонившись над ножными браслетами, ветеран повернул голову в ту сторону, откуда доносились голоса. Джерин увидел, как он скривился и кивнул самому себе. Потом медленно выпрямился, потер освобожденные запястья, перевел дух и хмыкнул будто в удивлении.

– Лучше убирайся отсюда, – сказал он тощему.

– Я, э-э, но…

Ветеран аккуратно забрал у него болторез.

– Ступай. Забирай мальца, уходите вон в ту рощицу, и побыстрее, пока можно.

– А ты?

Ветеран указал на царящий вокруг беспорядок и других рабов, которые пытались освободиться во тьме.

– Дружище, если кто-то не выиграет нам еще чуток времени, все завершится быстрее, чем священник кончает.

– Тогда я тоже останусь.

– Ты воевал? – спросил ветеран с той же аккуратностью, с какой забрал инструмент.

Тощий замялся. Опустил голову и медленно ею покачал.

– Бронь по профессии, – сказал он. – Я был… Я кузнец.

Ветеран кивнул.

– Так и думал. Проворно железо режешь. Слушай, в этом нет ничего постыдного. Не могут все орудовать сталью, знаешь ли, кто-то должен ее ковать. Но лучше придерживаться собственного ремесла.

Он рассеянно крутанул болторезом, проверяя вес. Инструмент засвистел как коса. Кузнец уставился на него, и изуродованное лицо ветерана исказилось в гримасе, отдаленно напоминающей улыбку. Он махнул новообретенным оружием туда, где начинался лес.

– Пошевеливайтесь, оба. Бегите к деревьям. – Улыбка превратилась в жуткий оскал. – Я скоро вас догоню.

Они отвернулись от лжи, невероятного обещания на его изуродованном лице, и побежали.

Человек с лицом в шрамах смотрел, как они уходят. Проклятия и звуки падения позади него оповестили о том, что первые вооруженные мечами надсмотрщики пробиваются к сердцу мятежа. Его улыбка постепенно исчезла. Посреди хаоса, где люди рвались на свободу, дергали цепи и кричали, чтобы им дали болторез, он повернулся к вновь прибывшим. Двое, оба с мечами, у одного в поднятой руке факел. Ветеран почувствовал, как глубоко под зарубцевавшимся ожогом подергивается мышца.

– Ты! – Первый надсмотрщик увидел его, поднял факел повыше и всмотрелся. Ткнул мечом. – На колени, твою мать. Быстро.

Ветеран пересек разделяющее их пространство тремя быстрыми шагами, не обратил внимания на меч, войдя в зону досягаемости, и не успел надсмотрщик сообразить, что происходит, как бывший раб навис над ним.

– Мы их бросили, – сказал он таким тоном, будто что-то объяснял ребенку.

Болторез, взметнувшись со скоростью крыла мотылька, превратился в размытое пятно и врезался в голову надсмотрщика.

Тот пошатнулся; удар раскроил ему лицо, разбил глазницу и вышиб глаз. Факел отлетел в сторону в ворохе искр. Погонщик издал прерывистый вой, выронил меч и рухнул на колени. Ветеран уже повернулся к напарнику, ударив и его болторезом по лицу, в обратном направлении. Надсмотрщик отскочил, перепуганный; из его ран потекла кровь, а меч он держал словно магический амулет против демонов. В припадочном свете упавшего факела ветеран двинулся на него, рыча.

– Приказ был такой, – сказал он сбитому с толку надсмотрщику и врезал своим оружием по голове раз, другой, пока тот не упал. – Нас заставили их бросить!

На миг он застыл будто изваяние между двумя поверженными врагами. Оглянулся в неровном свете факела, словно едва очнулся от сна.

Второй из вооруженных надсмотрщиков лежал на спине, его голова была повернута набок, а череп – разбит как чаша. Одна рука, сжатая в кулак, лежала на колене, другой он ощупывал раздробленное лицо, трясясь. Он рыдал и что-то бормотал. Ветеран увидел выпавший из его руки меч, хмыкнул и бросил болторез. Поднял оружие, взвесил в руке пару раз, потом ухватил обеими руками, взмахнул и опустил на шею раненого надсмотрщика. Сносный палаческий удар – клинок рассек хребет и большую часть шеи, труп безвольно обмяк на земле. Ветеран размял руки, с отработанной точностью вытер лезвие меча и на миг задержал взгляд на деле рук своих.

– Мы одолевали милю за милей, но продолжали слышать, как они кричат нам вслед, – сообщил он мертвецу.

Вновь послышались крики, что-то будто промчалось сквозь ночной воздух, и раздался неистовый, бессвязный вопль. Ветеран резко обернулся и увидел, как еще один надсмотрщик замахивается на него кистенем. Бывший раб плавно, словно в трансе, отодвинулся и позволил шипастой гире на цепи увязнуть в травянистой земле. Потом шагнул к надсмотрщику, как жених к невесте, и рубанул мечом на уровне живота, пока тот пытался высвободить свое оружие.

– Некоторые из них проклинали нас, – буркнул он одновременно с ударом.

Надсмотрщик заорал, когда сталь рассекла кожаный колет и вонзилась в плоть. Ветеран рванул клинок на себя и разрезал врагу живот, вытащил меч из-под ребер у самого хребта.

– Некоторые, – продолжил он небрежным тоном, – просто плакали.

Позади трупа человека, которого он только что распотрошил, показались еще три фигуры с факелами, вооруженные сталью. Они не спешили нападать, видя трупы товарищей на земле и понимая, что здесь случилось нечто серьезное; встали плечом к плечу и наблюдали.

Но за их спинами показались другие.

Ветеран крепче перехватил меч, нацелил его на надсмотрщиков и дернул головой, приглашая их выйти вперед. В свете факелов, окутанный тенями, он выглядел огромным.

Изуродованное лицо исказилось в ухмылке. Он спросил:

– По-вашему, я похож на гребаного раба?

И хотя в конце концов его одолели, задавив числом, никто из тех, кто услышал этот вопрос, не дожил до рассвета.

Загрузка...