Хочу отдохнуть от сатиры…

Проснулся лук за кухонным окном

И выбросил султан зелено-блеклый.

Замученные мутным зимним сном,

Тускнели ласковые солнечные стекла.

По комнатам проснувшаяся моль

Зигзагами носилась одурело

И вдруг – поняв назначенную роль —

Помчалась за другой легко и смело.

Из-за мурильевской Мадонны на стене

Прозрачные клопенки выползали,

Невинно радовались комнатной весне,

Дышали воздухом и лапки расправляли.

Оконный градусник давно не на нуле —

Уже неделю солнце бьет в окошки!

В вазончике по треснувшей земле

Проворно ползали зелененькие вошки.

Гнилая сырость вывела в углу

Сухую изумрудненькую плесень,

А зайчики играли на полу

И требовали глупостей и песен…

У хламной этажерки на ковре

Сидело чучело в манжетах и свистало,

Прислушивалось к гаму на дворе

И пыльные бумажки разбирало.

Пять воробьев, цепляясь за карниз,

Сквозь стекла в комнату испуганно вонзилось:

«Скорей! Скорей! Смотрите, вот сюрприз —

Оно не чучело, оно зашевелилось!»

В корзинку для бумаг «ее» портрет

Давно был брошен, порванный жестоко…

Чудак собрал и склеил свой предмет,

Недоставало только глаз и бока.

Любовно и восторженно взглянул

На чистые черты сбежавшей дамы,

Взял лобзик, сел верхом на хлипкий стул —

И в комнате раздался визг упрямый.

Выпиливая рамку для «нея»,

Свистало чучело и тихо улыбалось…

Напротив пела юная швея,

И солнце в стекла бешено врывалось!

В небе полоски дешевых чернил

Со снятым молоком вперемежку,

Пес завалился в пустую тележку

И спит. Дай, Господи, сил!

Черви на темных березах висят

И колышат устало хвостами.

Мошки и тени дрожат над кустами.

Как живописен вечерний мой сад!

Серым верблюдом стала изба.

Стекла, как очи тифозного сфинкса.

С видом с Марса упавшего принца

Пот неприятия злобно стираю со лба…

Кто-то порывисто дышит в сарайную щель.

Больная корова, а может быть, леший?

Лужи блестят, как старцев-покойников плеши.

Апрель? Неужели же это апрель?!

Вкруг огорода пьяный, беззубый забор.

Там, где закат, узкая ниточка желчи.

Страх все растет, гигантский, дикий и волчий…

В темной душе запутанный темный узор.

Умерли люди, скворцы и скоты.

Воскреснут ли утром для криков и жвачки?

Хочется стать у крыльца на карачки

И завыть в глухонемые кусты…

Разбудишь деревню, молчи! Прибегут

С соломою в патлах из изб печенеги,

Спросонья воткнут в тебя вилы с разбега

И триста раз повернут…

Черным верблюдом стала изба.

А в комнате пусто, а в комнате гулко.

Но лампа разбудит все закоулки,

И легче станет борьба.

Газетной бумагой закрою пропасть окна.

Не буду смотреть на грязь небосвода!

Извините меня, дорогая природа, —

Сварю яиц, заварю толокна.

Адам молчал, сурово, зло и гордо,

Спеша из рая, бледный, как стена.

Передник кожаный зажав в руке нетвердой,

По-детски плакала дрожащая жена…

За ними шло волнующейся лентой

Бесчисленное пестрое зверье:

Резвились юные, не чувствуя момента,

И нехотя плелось угрюмое старье.

Дородный бык мычал в недоуменье:

«Ярмо… Труд в поте морды… О, Эдем!

Я яблок ведь не ел от сотворенья,

И глупых фруктов я вообще не ем…»

Толстяк баран дрожал, тихонько блея:

«Пойдет мой род на жертвы и в очаг!

А мы щипали мох на триста верст от змея

И сладкой кротостью дышал наш каждый шаг…»

Ржал вольный конь, страшась неволи вьючной,

Тоскливо мекала смиренная коза,

Рыдали раки горько и беззвучно,

И зайцы терли лапами глаза.

Но громче всех в тоске визжала кошка:

«За что должна я в муках чад рожать?!»

А крот вздыхал: «Ты маленькая сошка,

Твое ли дело, друг мой, рассуждать…»

Лишь обезьяны весело кричали, —

Почти все яблоки пожрав уже в раю, —

Бродяги верили, что будут без печали

Они их рвать – теперь в ином краю.

И хищники отчасти были рады:

Трава в раю была не по зубам!

Пусть впереди облавы и засады,

Но кровь и мясо, кровь и мясо там!..

Адам молчал, сурово, зло и гордо,

По-детски плакала дрожащая жена.

Зверье тревожно подымало морды.

Лил серый дождь, и даль была черна…

Ли-ли! В ушах поют весь день

Восторженные скрипки.

Веселый бес больную лень

Укачивает в зыбке.

Подняв уютный воротник

И буйный сдерживая крик,

По улицам шатаюсь

И дерзко ухмыляюсь.

Ли-ли! Мне скучно взрослым быть

Всю жизнь – до самой смерти.

И что-то нудное пилить

В общественном концерте.

Удрал куда-то дирижер,

Оркестр несет нестройный вздор —

Я ноты взял под мышку

И покидаю вышку…

Ли-ли! Пусть жизнь черна, как кокс,

Но смерть еще чернее!

Трепещет радость-парадокс,

Как губы Гименея…

Задорный бес толкает в бок:

Зайди в игрушечный ларек,

Купи себе пастушку,

Свистульку, дом и пушку…

Ли-ли! Фонарь!.. Имею честь —

Пройдись со мной в кадрили…

Увы! Фитиль и лампы есть,

А масло утащили.

Что делать с радостью моей

Среди кладбищенских огней?…

Как месть, она воскресла

И бьет, ликуя, в чресла!

Ли-ли! Вот рыженький студент

С серьезным выраженьем;

Позвольте, будущий доцент,

Позвать вас на рожденье!

Мы будем басом петь «Кармен»,

Есть мед, изюм и суп-жульен,

Пьянясь холодным пивом

В неведенье счастливом…

Ли-ли! Боишься? Черт с тобой,

Проклятый рыжий штопор!

Растет несдержанный прибой,

Хохочет радость в рупор:

Ха-ха! Как скучно взрослым быть,

По скучным улицам бродить,

Смотреть на скучных братьев,

И скуке мстить проклятьем!

Есть горячее солнце, наивные дети,

Драгоценная радость мелодий и книг.

Если нет – то ведь были, ведь были на свете

И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ…

Есть незримое творчество в каждом мгновенье —

В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.

Будь творцом! Созидай золотые мгновенья.

В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз…

Бесконечно позорно в припадке печали

Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.

Разве Новые Встречи уже отсияли?

Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа

(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!), —

Это черный румянец – налет от дренажа,

Это Муза меня подняла на копье.

Подожди! Я сживусь со своим новосельем —

Как весенний скворец запою на копье!

Оглушу твои уши цыганским весельем!

Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных…

Оставайся! Лишь в них оправданье земли.

Адресов я не знаю – ищи неизвестных,

Как и ты, неподвижно лежащих в пыли.

Если лучшие будут бросаться в пролеты,

Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!

Полюби безотчетную радость полета…

Разверни свою душу до полных границ.

Будь женой или мужем, сестрой или братом,

Акушеркой, художником, нянькой, врачом,

Отдавай – и, дрожа, не тянись за возвратом.

Все сердца открываются этим ключом.

Есть еще острова одиночества мысли.

Будь умен и не бойся на них отдыхать.

Там обрывы над темной водою нависли —

Можешь думать… и камешки в воду бросать…

А вопросы… Вопросы не знают ответа —

Налетят, разожгут и умчатся, как корь.

Соломон нам оставил два мудрых совета:

Убегай от тоски и с глупцами не спорь.

Если сам я угрюм, как голландская сажа

(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!), —

Это черный румянец – налет от дренажа,

Это Муза меня подняла на копье.