Хроника расстрелянных островов

Последний рубеж

К вечеру 17 октября моонзундцы отошли на Тахкуну, городок Кярдлу пришлось отдать противнику. Последний рубеж обороны начинался от деревни Таресте. На шесть километров протянулись окопы и стрелковые ячейки, опоясанные проволочными заграждениями. Усиливали рубеж обороны двенадцать дотов и дзотов. Всей работой руководил майор Навагин. Ему помогали красноармейцы из 36-го инженерного батальона майора Дубровского и эстонцы, возглавляемые секретарем укома Якобсоном. Больше всего Навагин опасался за дороги, по которым противник будет наносить основные удары. Возле них он распорядился поставить доты и сделать запалы. Особенно сильно была укреплена по его указанию центральная дорога, шедшая к командному пункту СУСа. Ее охраняла группа краснофлотцев лейтенанта Быстрицкого, два дня назад прибывшая по распоряжению коменданта с 42-й береговой батареи. На усиление ей дали станковый и ручной пулеметы, заранее снятые с 12-й береговой батареи. Ночью Навагин приказал вывести на дорогу два гусеничных трактора, поставить их поперек и завалить срубленными деревьями.

Константинов остался доволен укреплением последнего рубежа. Да и что еще мог сделать начальник инженерной службы БОБРа, когда в его распоряжении не было ни средств, ни достаточного количества людей, ни времени!

— Дня три ваши редуты выдержат осаду противника, Сергей Сергеевич? — поинтересовался Константинов.

— Все зависит от интенсивности его огня, — неопределенно ответил Навагин. — Мы сделали все возможное, Александр Сильвестрович.

— Знаю, — задумался Константинов. — Ох как нам нужно продержаться хотя бы три дня!

— А дальше?

— Дальше… Пока будем думать о первых трех днях…

— Думаю, выстоим, — произнес Навагин.

Так же думал и Константинов. Три дня он еще надеялся удержаться на полуострове, где теперь было сосредоточено более полутора тысяч краснофлотцев береговых и зенитных батарей, красноармейцев и строителей. За шесть дней непрерывных боев его гарнизон потерял половину личного состава. Полностью уничтожены пять береговых батарей, окруженных противником. Правда, большей части артиллеристов удалось прорваться на Тахкуну. Так, вчера ночью на 16-весельном баркасе пришел на полуостров огневой взвод 42-й береговой батареи во главе со старшим лейтенантом Волковым. Лишь с 12-й береговой батареи не прорвался ни один человек: артиллеристы погибли в неравном бою. Сейчас на полуострове оставались в строю только две береговые батареи, полностью укомплектованные личным составом. Они и составляли главную огневую ударную силу прижатого к морю гарнизона. По опыту прошедших боев на Сареме и Хиуме Константинов знал, что, пока есть снаряды на батареях, противнику не сломить сопротивление моонзундцев.

Всю ночь комендант СУСа с начальником штаба, начальником сухопутной обороны и начальником инженерной службы БОБРа просидели над составлением плана обороны. То и дело с КП уезжали посыльные с приказами командирам подразделений. К утру 18 октября Константинов сам поехал на линию обороны, где находился полковой комиссар Биленко. С собой комендант забрал Фиронова и Навагина.

— Бойцы устали, да и мало их. Слишком неравные силы, — сказал Биленко. — Но дух у бойцов твердый! Драться будут до последнего, я с командирами говорил. Вот с резервом плохо: выйдет боец из строя — заменить некому.

— Знаю, Михаил Семенович, — тихо ответил Константинов. — Хорошо, чтобы люди знали об этом.

— Знают! Нам от них скрывать нечего.

Константинов, Биленко, Фиронов и Навагин обошли окопы стрелкового батальона майора Столярова. Красноармейцы переутомлены беспрерывными боями, молчаливы и угрюмы. Почти никто не спал: знали, едва забрезжит рассвет, противник пойдет в атаку. А до утра осталось не больше получаса.

— Ни одной жалобы! — похвалил комендант. — Истинные балтийцы!

— Пока есть патроны, будем драться до последнего, товарищ полковник, — заверил Столяров. — Только огонька бы нам побольше от береговых батарей, — попросил он.

— Будет вам огонек с триста шестнадцатой батареи, — пообещал Константинов. — Шестипудовыми снарядиками…

С рассветом немецкая артиллерия начала обстрел последнего рубежа обороны моонзундцев по всему фронту. Ей помогали минометные батареи. Снаряды и мины так часто падали в районе окопов и стрелковых ячеек, что защитники полуострова вынуждены были на время отойти назад. В ответ открыли огонь две дальнобойные береговые батареи, стараясь сбить прицельную стрельбу противника. Особенно грозен был огонь 316-й башенной батареи. Ее шестипудовые осколочно-фугасные снаряды выше леса вздымали черные столбы взрывов, с корнем выворачивая самые большие деревья. Там, где рвались снаряды 316-й, сразу же замолкал огонь немецких батарей.

Артиллерийская канонада продолжалась около часа. Над полуостровом стоял сплошной гул от выстрелов сотен орудий и минометов, от разрывов снарядов и мин. Часть стрелковых ячеек была сровнена с землей, в окопах завалены ходы сообщения. В рядах защитников появились убитые и раненые.

Неожиданно немецкие артиллеристы и минометчики прекратили стрельбу. Но в небе появились вражеские самолеты. Пришлось снова отойти, укрываясь в лесу. «Юнкерсы» цепочкой летали над линией обороны, с небольшой высоты поливая огнем из пушек и пулеметов окопы и ячейки. Минут сорок они безнаказанно сравнивали с землей возведенные Навагиным укрепления, потом почти так же неожиданно улетели. Моонзундцы быстро заняли оборону в полуразваленных окопах, и вовремя: на них уже надвигались цепи гитлеровских солдат.

…Пронизывающий осенний ветер гудел в голых ветвях берез. Он поднимал с земли красно-желтые опавшие листья и кидал их в изнуренные и сумрачные лица бойцов, угрюмо стоящих у только что вырытой свежей могилы. Умер лейтенант Тихомиров от тяжелой раны в живот. Хоронили его возле развилки дорог, идущих с Тахкуны на Кярдлу и Кяйну. Этот участок обороны был передан 33-му инженерному батальону. Капитану Морозову удалось собрать лишь третью часть своих красноармейцев; остальные погибли в боях, в том числе и командир роты лейтенант Сокерин. Сейчас они опускали в могилу тело второго командира роты.

Сквозь шум ветра доносились взрывы снарядов и мин. «Артподготовка, — определил Морозов. — Сейчас немцы в атаку пойдут».

— По местам, товарищи!

Он расположил батальон полукругом, далеко вперед и на фланги выдвинув станковые и ручные пулеметы, которые должны были рассекать наступающие цепи гитлеровцев. Расчет его оправдался. Едва закончился артиллерийский и минометный обстрел, как немцы устремились в атаку. Их встретил перекрестный пулеметный огонь, и первая атака тут же захлебнулась. Противник отступил. Особенно метко бил в центре станковый пулемет Артамонова. Сержант находился в дзоте, господствующем над всей близлежащей местностью. С правого фланга вел огонь из ручного пулемета сержант Титов — единственный, кто остался в живых после западни, устроенной немцам пулеметчиками на западной приморской дороге у кладбища.

Когда последняя цепь немецких солдат скрылась в лесу, Морозов решил пробраться в дзот Артамонова. Ему хотелось лично поблагодарить сержанта и заодно с фронта осмотреть позиции своего батальона. Он уже направился к дзоту, взяв с собой двух связных, как из-за леса, чуть ли не задевая за вершины деревьев, вылетели три немецких бомбардировщика. Они закружили над развилкой дорог. Послышались частые взрывы бомб. Морозов вернулся в свой окоп. «Пробомбят наши позиции, и снова атака», — понял он.

До полудня немцы беспрестанно штурмовали позиции 33-го инженерного батальона. К Морозову то и дело поступали доклады о потерях в людях. Ему становилось ясным, что оставшейся горстке бойцов развилку дорог не удержать. К тому же бомба угодила в дзот Артамонова, и головной станковый пулемет замолчал. Морозов хотел послать своего связного к сержанту, но прибежал подносчик патронов Филатов.

— Что с Артамоновым?

— Ранен в руку… Завалило дзот… Еле выбрались из-под земли… Трое нас только осталось… И патронов нету… Кончились…

Морозов показал Филатову на пять коробок с лентами, набитыми патронами.

— Возьмите. И запомните: последние.

— Запомним, товарищ капитан!

— Передайте сержанту: держаться!..

Запыхавшийся Филатов пробежал к дзоту, на развалинах которого наводчик Жуков и Артамонов устанавливали «максим», и бросил к их ногам пять коробок с патронами.

— Последние… Капитан Морозов приказал держаться… Жуков взял коробку, вынул ленту и привычным движением протянул ее в приемник.

Артамонов, морщась от боли, тер пальцами раненую руку, туго перевязанную бинтом.

— Гранат-то сколько у нас? — спросил он.

— Две. — Филатов вынул из-за пояса гранаты. — Засыпало остальные. Может, достать, товарищ сержант? — предложил он, присматриваясь, где начать раскопку.

— Попробуй, — согласился Артамонов. — Я тебе не смогу помочь, — показал он на раненую руку.

Филатов приподнял край торчащего из-под земли бревна и провалился по пояс.

— Ага, близко тут! — воскликнул он, пытаясь выбраться из ямы.

— Фашисты идут, — спокойно сказал Жуков, прилаживаясь к пулемету. — Даже остыть «максиму» не дают…

— Какая по счету атака-то будет? — поинтересовался Филатов.

— У них спроси. Они счет ведут. А нам некогда, — проговорил Жуков, ожидая команды для открытия огня.

— Давай! — подтолкнул его Артамонов, когда немцы приблизились к дзоту метров на сто. Длинная очередь рассекла наступающих гитлеровцев на две половины, и они, оставляя стрелявший пулемет в центре, обошли дзот справа и слева. Артамонов приказал Жукову бить во фланги бежавшим вперед немцам и вскоре понял, что оказался у них в тылу. Бой разгорелся в лесу, на линии окопов, которые занимал батальон. До него доносились частая стрельба, взрывы гранат и крики людей; чувствовалось, что под натиском превосходящего по силам, обозленного врага их боевые товарищи отступали в глубь полуострова. Непонятно лишь одно: почему фашисты оставили пулемет в покое? Очевидно, думают после вернуться и покончить с ним.

Жуков развернул «максим» в тыл.

— Не стрелять! И наших побьем! — предупредил Филатов.

Артамонов раздумывал: что же предпринять? Оставаться на месте нельзя: немцы прикончат их. Но куда идти? Вперед, назад, направо, налево? Везде враги.

— Что же будем делать, товарищ сержант? — спросил его Филатов.

— Пойдем на север. Будем пробиваться к маяку Тахкуна, — решился Артамонов.

Они пересекли дорогу и побежали по обочине в лес. Жуков катил за собой пулемет, Филатов нес оставшиеся две коробки с лентами. Бой гремел где-то впереди. Артамонов намеревался обойти немцев слева и присоединиться к своим. Напрямик, через заросли кустов, они пробирались по лесу. Больше всех доставалось Жукову: «максим» то и дело цеплялся за сучья и корни.

Шедший впереди Филатов неожиданно замер, прижимая палец к губам, Артамонов подошел к Филатову. Тот раздвинул ветви двух елок и показал сержанту на небольшую лесную полянку. Артамонов увидел человек пятнадцать гитлеровцев, возившихся у четырех небольших минометов. «Напоролись, — мелькнула у него мысль. — Куда же теперь? Заметят — конец…»

С полянки раздались резкие выстрелы: четыре миномета, поставленные почти вертикально, выбросили мины. Послышался новый выстрел, за ним второй, третий, четвертый. Немецкие минометчики начали беглый обстрел полуострова Тахкуна. Они так увлеклись стрельбой, что совершенно не оглядывались по сторонам.

Филатов опустил ветки, кивнул сержанту: надо обойти их слева. Артамонов упрямо замотал головой: нет. Он помахал рукой Жукову, подзывая его к себе. Ткнул пальцем в сторону поляны и знаками показал, что надо устанавливать пулемет. Жуков понял командира отделения, развернул пулемет и подкатил его под елку, Артамонов держал гранату в руке, прикрывая подход товарищей. Немцы так ни разу и не оглянулись. Велико было их изумление и страх, когда за спинами застрочил станковый пулемет! Артамонов ликовал, наблюдая, как гитлеровцы валились у своих минометов. Все фашисты до единого распластались на поляне. Здорово бьет Жуков!

— Отходить, друзья! — подал он команду, но Жуков точно прилип к рукоятке пулемета и, пока патроны в ленте не кончились, не разжал затекшие пальцы.

Больше часа пробирались по лесу на север три измученных пулеметчика, ориентируясь по звукам выстрелов и грохоту взрывов. К ним присоединились отбившиеся от своих четыре незнакомых красноармейца и три краснофлотца.

— Ого, да нас теперь целое отделение! — воскликнул Артамонов. — Прорвем любое кольцо… Пошли, товарищи.

Прошло еще минут двадцать. Отряд миновал густой лес и вышел в совершенно голую березовую рощицу. И тут неожиданно ухнул слева снаряд, выворотив три сросшиеся корнями березки. Взрывы посыпались справа, спереди и сзади. «Попали под артогонь немецкой батареи», — догадался Артамонов. Он хотел побыстрее увести свою группу из рощицы, но в этот момент почувствовал страшный удар…

Очнулся Артамонов от легкой качки: два рослых немца несли его на носилках к сараю…

Противнику удалось прорваться на полуостров и по самой восточной дороге, идущей от Кярдлы к пристани Лехтма. Гитлеровцы вклинились в оборону подразделений 36-го инженерного батальона и оттеснили бойцов метров на восемьсот от первоначального рубежа. Полковник Константинов не мог допустить захвата Лехтмы и лишиться единственной пристани на полуострове, к которой еще подходят суда для эвакуации гарнизона. По его приказу на помощь строителям был срочно переброшен с соседнего участка отряд краснофлотцев с береговых батарей под командованием старшего лейтенанта Волкова. Костяком отряда являлись артиллеристы огневого взвода 42-й береговой батареи.

Помощь подоспела вовремя. Немецкие солдаты разбирали лесной завал на дороге, сделанный красноармейцами 36-го инженерного батальона. Бойцы, наскоро окопавшись вдоль дороги, обстреляли их из пулеметов и винтовок. В ответ открыли стрельбу две минометные батареи противника, сбивая прицельный огонь моонзундцев.

Волков подбежал к командиру инженерной роты, который со своими связными укрывался за стволами деревьев от разрывов мин.

— Как в шахматы фашист играет, — пожаловался командир роты. — В каждую клеточку по фигуре ставит. Площадь обстреливает. Здорово это у них отработано.

Волков подозвал к себе стоящего поблизости краснофлотца Панкратова, показал на высокую ветвистую ель:

— Поглядите-ка с вершины, что у фашистов за завалом делается.

Панкратов прислонил к стволу винтовку и ловко забрался наверх.

— Ну? — поторопил его Волков.

— Две машины на дороге вижу… Кажется, бронетранспортеры… Точно, они… И немецких солдат много…

— Ясно. Слезай! — махнул рукой Волков.

«К атаке готовятся, — понял он. — Ликвидируют завал, пустят вперед технику, за ней пехота пойдет».

— Прежняя позиция была лучше? — спросил Волков лейтенанта.

— Никакого сравнения! Дот, дзот, стрелковые ячейки, окопы, ходы сообщения…

— Вот мы и вернемся снова в них.

— Контратаковать?! — удивился лейтенант. — Нас же перебьют, как котят!

— Здесь перебьют, там перебьют. Уж лучше там, — резко сказал Волков. — Это приказ коменданта.

Командир роты не возражал, понимая, что в сложившейся обстановке не пустить противника к пристани Лехтма может только контратака. Лейтенант послал своих связных к командирам взводов с приказом готовиться к атаке.

— Дай бог, как говорится, нашему теляти немецкого волка задрати, — задумчиво сказал он, явно проникаясь симпатией к сердитому и строгому командиру отряда моряков.

Волков послал в лес шестерых батарейцев, назначив старшим краснофлотца Зазулина.

— Ударьте с правого фланга, отвлеките огонь фашистов на себя, — приказал он и поторопил: — Да побыстрее, товарищи!

Минут через пять в лесу раздалась частая стрельба: Зазулин вступил в перестрелку.

— Пора! — сказал Волков командиру инженерной роты и, не оглядываясь, пошел на завал. Краснофлотцы и красноармейцы двинулись за ним. Немцы заметили цепи моонзундцев, открыли автоматный огонь. Кое-кто из бойцов выстрелил в ответ из винтовки, хотя команды и не было: сдали нервы. Внимание всех было приковано к черной шинели и кожаной шапке-ушанке старшего лейтенанта Волкова, шедшего впереди. От него ждали чего-то особенного, ему верили, на него надеялись.

Огонь со стороны немцев усилился, хотя и чувствовалось, что стреляют они беспорядочно. Появились первые убитые и раненые у моонзундцев, а сигнала атаки все не было. Казалось, самообладание вот-вот покинет бойцов и они повернут обратно или — в лучшем случае — лягут на землю, чтобы спастись от свистящего вокруг гигантского роя вражеских пуль. И тут наконец наступила разрядка. Волков метнул в завал гранату, призывно крикнул и бросился вперед. Широкое «ура!» разнеслось по лесу; приминая кусты, моонзундцы бежали к завалу, точно за ним было единственное спасение от пуль.

Первыми врукопашную схватились моряки, стремясь оттеснить гитлеровцев от бронетранспортеров. Слева врезались в гущу врагов строители.

Расчет первого орудия, в котором находился и краснофлотец Панкратов, дрался рядом с командиром батареи. Командир орудия пытался оттеснить Волкова за свой расчет, но старший лейтенант рвался в самую гущу схватки, увлекая за собой краснофлотцев. Панкратов понял замысел своего командира, намеревавшегося сберечь увлеченного боем комбата. Ловко орудуя штыком, он пробрался к сержанту; Волков оказался за их спинами.

Отпор немцев стал заметно ослабевать. Они начали группами откатываться назад.

— Отступают, отступают! Наша взяла! — радостно закричал Панкратов. До его слуха донеслась резкая автоматная очередь. Приподнял голову и метрах в сорока от себя увидел комбата Волкова, уткнувшегося лицом в землю. Его подняли на руки два краснофлотца и понесли в тыл.

— Что у него? — спросил Панкратов.

— Разрывной пулей в живот…

— Живой хоть?!

— Наповал…

Командир орудия стиснул зубы, выругался:

— Эх, не уберегли… Батю нашего не сохранили…

Панкратов перевязал командира орудия.

— Вот и все. Рана пустяковая. Быстро залечат в госпитале. Денька через… — он не договорил, почувствовав, как в спину точно забили гвоздь: до слуха донеслась короткая автоматная очередь. Оглянулся: откуда же стреляют? Ведь, кроме убитых и раненых, на поляне никого нет. Заметил качнувшийся кустик. Хотел выстрелить по кусту из винтовки, но не хватило сил поднять ее. Да и не нужно было уже самому стрелять: туда побежали два санитара, подбиравшие раненых бойцов. — В спину ударили, гады, — произнес Панкратов и замер от неожиданности: командир орудия был мертв, из виска его текла кровь…

Вернулись санитары.

— Добили там одного…

— А как наши? — спросил Панкратов.

— Ликвидировали прорыв.

— Ну и слава богу! — облегченно прошептал Панкратов и, закрыв глаза, стал терпеливо ждать, когда санитары наложат ему повязку на рану.

…Полдня отбивал атаки противника на центральной дороге отряд краснофлотцев лейтенанта Быстрицкого. Немцы ничего не смогли сделать с хорошо укрепленным участком обороны моонзундцев, особенно с двумя бетонированными дотами, из которых били пулеметы. Вместе с майором Навагиным Быстрицкий заранее расчистил от кустарника секторы стрельбы, и теперь противник был виден издалека. Особенно метко вел огонь из своего ручного пулемета краснофлотец Коваленко, за три дня до этого присланный с 12-й береговой батареи на Тахкуну. У себя на батарее Коваленко был в расчете третьего орудия снарядным. Много ему довелось своими руками подносить и класть на лоток для заряжания орудия трехпудовых снарядов. Работа снарядного самая тяжелая на батарее, а он не жаловался на слабость: едва ли кто из артиллеристов мог дольше его подкидывать двухпудовую гирю или выжимать на руках ящик со снарядами. Коваленко не хотелось уходить с орудия: батарея ведет огонь но врагу, а его на грузовой машине отправляют на Тахкуну, в тыл. Три дня Коваленко не находил себе места: его товарищи на 12-й береговой батарее ведут бой, а он спокойно отсиживается в доте и от нечего делать чистит и без того уже чистый ручной пулемет Дегтярева. И только сегодня он оказался в настоящем деле. Ствол его пулемета полыхал от перегрева.

Над дорогой появилась тройка бомбардировщиков. Из амбразуры дзота Быстрицкий отчетливо видел белые кресты на фюзеляжах самолетов.

— Третий налет за полдня! — вырвалось у него. Больше всего он опасался бомбардировки. «Юнкерсы» кружили над самой землей, от них трудно где-либо укрыться. Моряки предпочитали атаку гитлеровцев. Здесь условия почти равные — бой на земле. От бомбардировщиков же, безнаказанно летающих над головой, приходилось лишь прятаться, а надежных укрытий всем не хватало.

Бомбы падали возле дороги. От каждого взрыва сотрясались деревянные стены и потолок дзота, на голову сыпалась земля. «Только бы не прямое попадание», — подумал Быстрицкий, чувствуя себя совершенно беспомощным в этой ловушке.

В дзот ворвался наблюдатель. Глаза его возбужденно сверкали.

— Самолет, товарищ лейтенант! Наш… С красными звездочками! — выпалил он.

— Не может быть, — усомнился Быстрицкий.

— Точно, товарищ лейтенант! Красные звездочки… С севера прилетел…

Быстрицкий знал, что на Тахкуне нет ни одного самолета. Неужели прилетел на помощь с Ханко?! Не обращая внимания на взрывы бомб, он вслед за краснофлотцем выбежал из дзота. Прямо на его глазах краснозвездный истребитель «чайка» пикировал с высоты на немецкий бомбардировщик. Появление и атака «чайки» были настолько неожиданны, что «юнкерс» даже не отстреливался. «Чайка» пронеслась над бомбардировщиком, поливая его огнем из пулеметов. «Юнкерс» задымил, начал тяжело разворачиваться на юг и на развороте врезался в лес. «Чайка» улетела в сторону маяка Тахкуны.

Краснофлотцы ликовали. Радости их не было предела. Наконец-то немецкие бомбардировщики получили по заслугам.

— Ура-а! Наши сбили фашиста! Ура-а! — неслось из дзотов, дотов и траншей.

Крики услышали немцы. Они подумали, что моонзундцы пошли в атаку, и обрушили на них огонь своих артиллерийских и минометных батарей.

В дзоте зазвонил полевой телефон. Быстрицкий схватил трубку и услышал голос начальника артиллерии.

— За тылами смотрите в оба. Немцы могут появиться с ты… — Бранчевский замер на полуслове. Быстрицкий подул в микрофон — никакого звука.

— Обрыв на линии, — подсказал телефонист.

«Выходит, фашисты где-то прорвали оборону и заходят к нам в тыл, — рассуждал про себя Быстрицкий. — А с тыла нас можно взять голыми руками. К тому же по лесу они подойдут незаметно…» Он послал связного в головной дот, и вскоре тот вернулся вместе с пулеметчиком Коваленко.

— Будете прикрывать нас с тыла, — приказал Быстрицкий. — Немцы обходят. В помощь получите еще десять бойцов.

— Ясно, товарищ лейтенант! — понял задачу Коваленко и спросил: — Не знаете, что с нашей батареей?

— Не знаю, Коваленко. Ни о вашей, ни о своей…

Коваленко установил свой пулемет возле дороги, вырубил кусты, мешающие стрельбе. Рядом с ним расположились краснофлотцы. «Действительно, сзади подходики-то не прикрыты, — думал он. — Подходи свободно к дотам и дзотам, открывай дверь и бросай гранату… А может, никто и не подойдет. Неужели фрицы уже прорвались на полуостров?..»

От размышления его отвлекли три человека, шедшие по кустарнику возле дороги. Вначале он принял их за своих, но почему тогда они не идут по дороге, а прячутся в лесу? Показались еще человек семь, потом еще. Сомнений больше нет: группа немцев зашла в тыл и пробирается к дотам. Что ж, встретим! Лейтенант Быстрицкий оказался прав, выставив заслон с тыла.

— Приготовиться, — передал по цепи Коваленко и зарядил пулемет.

Первые три автоматчика, должно быть разведчики, появились на поляне. Не заметив ничего подозрительного, они двинулись вперед. За ними высыпали на поляну человек тридцать солдат. Угловатые, чуть пригнутые к земле фигуры с прижатыми к животам автоматами цепью надвигались на батарейцев. Коваленко поймал в прицел тройку разведчиков и дал короткую очередь. Все три гитлеровца рухнули на траву. В ответ затрещали автоматы, защелкали винтовки. Среди этого шума отчетливо выделялись короткие очереди пулемета Коваленко.

Гитлеровцы отступили. Преследовать их никто не решался. Коваленко послал к Быстрицкому краснофлотца:

— Доложи лейтенанту, что видел. И скажи: патрончиков бы не мешало подбросить. На исходе диски.

Быстрицкому стало ясно, что его отряд окружают. Противник готовится к новой атаке, так ему сообщили из головного дота. Он пошел к пулеметчикам, откуда было удобнее руководить боем.

Полковнику Константинову трудно было следить за боем и особенно руководить им. От командиров подразделений донесения поступали нерегулярно, а телефонная связь отсутствовала. К тому же он совершенно не имел резерва, об этом знали командиры батальонов и надеялись только сами на себя. Единственное, чем помогал комендант, так это огнем береговых батарей, которые громили тылы противника, не давая возможности сосредоточивать силы в единый кулак.

До полудня малочисленный гарнизон еще кое-как сдерживал атаки врага. Потом стало ясно, что рубежи не удержать. То тут, то там немцы прорывали оборону. Ценой огромных жертв моонзундцы все еще сдерживали противника. Приказа отступать не было, да и куда отступать — сзади море. Каждый боец понимал это и стоял насмерть.

В штабную комнату к коменданту вошел капитан Никифоров. По сумрачному лицу расстроенного командира 316-й батареи Константинов понял: что-то случилось. Прислушался: батарея не стреляет. «Неужели башни вышли из строя? — обожгла его догадка. — Тогда конец… На рубеже подразделения не продержатся и часа».

— Докладывайте, Алексей Александрович, — поторопил Константинов.

Никифоров вытер лоб, виновато откашлялся.

— Прошу временно прекратить стрельбу, — сказал он.

— Что?! — Комендант встал, подошел вплотную: — Что вы говорите, товарищ капитан?!

— Стволы орудий накалились, товарищ полковник. Сжатого воздуха в баллонах почти нет, продувание слабое. Нам даже некогда заменить баллоны, — сказал Никифоров и совсем тихо добавил: — Еще несколько залпов — и лейнера выйдут из строя…

Как артиллерист, Константинов понимал, что Никифоров нрав: орудия рассчитаны на определенную продолжительность стрельбы. Но, как командир окруженного гарнизона, он знал, что без методического огня тяжелой батареи по противнику защитникам полуострова не устоять на позициях.

— Приказываю огонь продолжать! — повысил голос комендант. — Обливайте стволы водой, делайте что хотите, товарищ капитан, но стрельбу не прекращать! Выполняйте.

— Есть! — вытянулся Никифоров и, круто развернувшись, вышел.

Вскоре стены подземного блока потряс залп первой башни, потом второй. Константинов устало опустился на стул, потер гудящие от бессонницы виски. Зазвонил телефон. Начальник штаба снял трубку.

— Командир двадцать шестой батареи лейтенант Галанин, Александр Сильвестрович, — сказал Савельев.

— Что у него?

— То же, что и у капитана Никифорова: стволы накалены.

— Пусть принимает все меры, но стрельбы не прекращать! — распорядился Константинов.

Савельев передал слова коменданта. В трубке послышался тяжелый вздох.

В комнату влетел радист. Глаза его возбужденно блестели.

— Срочная радиограмма, товарищ полковник, из штаба флота…

Комендант взял бланк, кивком отпустил радиста. Прочитав радиограмму, свободно вздохнул и, расслабившись, опустился на стул. Начальник штаба нетерпеливо ждал, не решаясь спросить о содержании радиограммы.

— Командующий приказывает оставить Хиуму, эвакуироваться на Ханко, — наконец произнес Константинов.

— Когда? — спросил начальник штаба.

— Сегодня. Корабли с Ханко должны выйти за нами.

Комендант встал, надел фуражку.

— Прошу вас, Павел Васильевич, срочно определить порядок эвакуации. В первую очередь, конечно, раненых, а я постараюсь связаться с Ханко, — сказал он и вышел из комнаты. По бетонированной подземной патерне он прошел в радиорубку и приказал радистам связаться с Ханко. Когда связь была налажена, комендант попросил уточнить количество кораблей, шедших на Хиуму, и примерное время их прибытия. Ответ озадачил его: корабли с Ханко еще не выходили из-за разыгравшегося шторма, поэтому эвакуация перенесена на 19 октября.

Из радиорубки полковник Константинов поднялся на командный пункт батареи, где находился Никифоров. Капитан высчитывал исходные данные для стрельбы, которые устанавливал на приборах краснофлотец Сабельников, и затем передавал их командирам башен. Комендант поглядел в амбразуру на море и ужаснулся: вода стала седой от клубящейся пены. По-осеннему тяжелые шеренги белогривых волн с шумом катились из-за серого горизонта на остров. Свирепый норд-ост кидал их на каменистый берег, с грохотом обрушивая на землю тысячи тонн свинцовой воды. Совсем низко, чуть ли не задевая рваными краями за гребни волн, неслись на остров облака и быстро скрывались за лесом. Тонкие сосны выгибались дугой под напором ветра; казалось, вот-вот их выдернет с корнем и откинет далеко вперед. Даже чайки, эти бесстрашные птицы, не кружили над бушующим морем, предпочитая отсиживаться за скалами.

— Восемь баллов шторм, — пояснил Никифоров.

«Да, в такую погодку нечего и думать об эвакуации, — размышлял Константинов. — Если корабли из Ханко и смогут выйти в море, то к нашему берегу им не пристать. Волны разобьют о прибрежные камни…» Комендант вернулся в штабную комнату. Полковник Савельев протянул ему исписанный лист бумаги:

— Вот план эвакуации. Какой приказ передать обороняющимся подразделениям?

— Только один: держаться! Эвакуация переносится на завтра: может быть, утихнет шторм…

— Шторм не утихнет еще дней десять! Вы знаете не хуже меня осеннюю Балтику…

— Знаю, но… в общем, утро вечера мудренее…

Во второй половине дня противник прорвал оборону по всему перешейку полуострова и начал теснить гарнизон к маяку Тахкуна.

К вечеру моонзундцы вынуждены были с боями отойти к береговым батареям, под прикрытием которых Константинов надеялся задержать наступление врага. Так оно и получилось: едва немцы вышли на прямой выстрел, как ударили береговые и зенитные батареи. Противник вынужден был отступить в лес и там закрепиться.