Хроника расстрелянных островов

Ленинградское направление

После захвата 44-й береговой батареи — главной ударной силы СУСа на юге Хиумы, — утром 13 октября, противник сосредоточил все свои основные силы в районе деревни Теркма и по восточной приморской дороге начал наступление на аэродром Кяйна и дальше на городок Кярдла. У деревни Ойнику к немцам должен был присоединиться десант, высаженный на небольшой островок Кассар, соединенный с Хиумой дамбой. По западной приморской дороге вела наступление вторая группировка противника, которая намеревалась отрезать на полуострове Кыпу две береговые батареи от остальных частей гарнизона и выйти к полуострову Тахкуна. С моря ее поддерживала огнем эскадра в составе легкого крейсера и четырех миноносцев.

В штабе Северного укрепленного сектора сразу же разгадали нехитрый замысел врага, но остановить его не хватало сил. Имея удобный плацдарм на всей южной оконечности острова Хиума, противник беспрепятственно высаживал подкрепление, в том числе минометные и полевые артиллерийские батареи и танкетки. За счет численного перевеса в людях и технике он намеревался быстро сломить сопротивление моонзундцев, прижать их на полуострове Тахкуна к воде и опрокинуть в море.

Полковник Константинов собрал у себя на КП всех работников штаба СУСа, БОБРа, командиров и комиссаров подразделений, представителей Советской власти на Хиуме и уездного комитета партии. Обстановку на острове докладывал начальник штаба полковник Савельев.

— Основной удар противник нанесет нам здесь, у аэродрома Кяйна, — показал он указкой на карту острова, висевшую на стене. — По неполным данным, он подтягивает сюда два усиленных полка. К тому же с острова Кассар к немцам присоединится еще батальон десантников. На западе, — указка начальника штаба поднялась от Нурсте до полуострова Кыпу, — противник нанесет нам второй удар, скорее всего отвлекающий. Немцы сосредоточили там до полка пехоты.

— А чем располагаем мы, Павел Васильевич? — спросил военком СУСа полковой комиссар Биленко.

— У Кяйны противника встретят стрелковый батальон майора Столярова и две инженерные роты лейтенантов Найденова и Сокерина. В районе полуострова Кыпу наступление немцев сдерживают подразделения стрелкового батальона капитана Белинского и инженерная рота лейтенанта Тихомирова, — ответил Савельев.

— Примерно на каждого нашего бойца приходится восемь — десять фашистских солдат, — задумчиво произнес начальник сухопутной обороны СУСа майор Фиронов, — плюс полное количественное превосходство в вооружении. Я не говорю уже о самолетах.

— Каким резервом мы располагаем? — спросил Биленко начальника штаба.

— Почти никаким, если не считать эстонский батальон, — ответил Савельев. — Тридцать шестой инженерный батальон обороняет северную часть Хиумы, и едва ли целесообразно снимать его оттуда.

Константинов внимательно прислушивался к разговору работников штаба, делая в блокноте пометки карандашом. Конкретных предложений по организации обороны никто из присутствовавших на совещании не внес, да он и не ждал их. Все штабом было спланировано заранее, и сейчас, в ходе боев, не имело никакого смысла перегруппировывать подразделения. Совещание комендант созвал для того, чтобы довести сложившуюся обстановку до руководящих работников и поставить каждому из них конкретную боевую задачу. Начальника сухопутной обороны майора Фиронова он послал на аэродром Кяйна.

— Любыми средствами удерживайте аэродром, Павел Степанович, — приказал Константинов. — Сами понимаете, аэродром на острове у нас единственный. Без него прекратится связь с Ленинградом.

— Дня три-четыре, думаю, продержимся, товарищ полковник, — ответил Фиронов.

Константинов повернулся к начальнику артиллерии СУСа майору Бранчевскому.

— Особую надежду я возлагаю на вашу артиллерию, Василий Игнатьевич, — сказал он и подошел к карте. — Береговые батареи должны помочь пехоте майора Фиронова. Вывозите корректировщиков триста шестнадцатой, двадцать шестой и двенадцатой батарей в Кяйну.

— С двенадцатой батареи бесполезно вызывать, товарищ полковник. У нее слишком большое мертвое пространство. Очень высокий лес у огневой позиции с юга, — объяснил Бранчевский. — Но зато ее заменит батарея лейтенанта Титова, — добавил он, напомнив о двухорудийной 130-миллиметровой береговой батарее, по его инициативе установленной на временных основаниях возле пристани Хальтерма. Орудия были сняты с 44-й и 26-й береговых батарей и месяц назад введены в строй.

— Добро! — согласился Константинов. — А батальону капитана Белинского пусть помогут батареи с Кыпу.

— Обе батареи все время обстреливаются с моря немецкими кораблями, — напомнил Бранчевский.

Константинов знал об этом. Но что он мог сделать? Батареям целесообразнее вести огонь по сухопутному противнику. Жаль, что нет торпедных катеров капитан-лейтенанта Богданова. Их пришлось отправить в Ленинград. Они бы отогнали от берегов Хиумы обнаглевшую эскадру.

Последним на совещании выступил полковой комиссар Биленко:

— Нам отступать некуда, товарищи. За нами — Ленинград. Мы же, находясь в глубоком тылу врага, являемся его форпостом. Чем дольше мы продержимся на рубеже Кяйна, полуостров Кыпу, тем меньше фашистских войск будет брошено на Ленинград. Поэтому считайте ваше направление ленинградским направлением, — сказал он.

Совещание кончилось, кабинет быстро опустел. Константинов задержал лишь начальника штаба, военкома, начальника инженерной службы БОБРа майора Навагина и секретаря уездного комитета партии Якобсона.

— А вам особое задание, Сергей Сергеевич, — подошел он к Навагину. — Требуется в три-четыре дня построить последний рубеж обороны на полуострове Тахкуна. Вот здесь, — показал Константинов на карте. — Опыт у вас большой, возглавьте все работы по строительству.

— Какими силами и средствами я буду располагать?

— В основном — местное население. Товарищ Якобсон вам поможет.

— Мы мобилизуем население города Кярдла, — сказал Якобсон.

— Поможет вам и тридцать шестой инженерный батальон, — продолжал Константинов, обращаясь к Навагину. — Ну, а средства… средства в основном подручные.

— Не густо, — улыбнулся Навагин.

— Лес используйте, — подсказал Савельев. — Его на Тахкуне много.

— Да уж придется…

Навагин с Якобсоном ушли. Биленко заторопился на 12-ю береговую батарею.

— Беспокоит меня полуостров Кыпу, Александр Сильвестрович, отрежут немцы две батареи, — сказал Савельев. — А ведь это, считайте, триста краснофлотцев! Для нас большая сила.

Константинов задумался.

— И снимать их оттуда нельзя. Немцы тут же высадят у Ристны десант и ударят в спину капитану Белинскому, — проговорил он. — На месте бы надо посмотреть…

— Вот я и думаю сейчас туда съездить.

— Поезжайте, — разрешил Константинов.

Савельев вызвал своего шофера:

— Через десять минут едем на Кыпу. Готовьте машину.

— Машина готова, товарищ полковник, — ответил Доронин.

Когда через десять минут Савельев подошел к своей легковой машине, то увидел на заднем сиденье троих краснофлотцев из штабного взвода, вооруженных винтовками и гранатами.

— Это зачем?

— Кайтселиты действуют в лесу, товарищ полковник. Там мы их в случае необходимости встретим, — кивнул Доронин на краснофлотцев.

— Ладно, — согласился Савельев, усаживаясь рядом с шофером. — Поехали!

Опасения Доронина оказались излишними: до Кыпу доехали спокойно. Машина запетляла по извилистой дороге полуострова, вскоре послышались глухие взрывы: возле маяка Ристна шел бой. Над лесом кружил самолет-разведчик. «Корректировщик. Огонь своей эскадры корректирует», — определил Савельев. Действительно, когда он поднялся на командный пункт 42-й береговой батареи, расположенной поблизости от маяка Ристна, то в амбразуру простым глазом увидел немецкий легкий крейсер и четыре миноносца. Корабли находились на траверзе маяка и вели методический огонь по огневой позиции батареи.

— Второй день так, — кивнул в сторону эскадры командир батареи старший лейтенант Волков. — Но стоит нам открыть огонь, как самолеты окутывают эскадру дымом и она уходит из сектора стрельбы. Потом опять все повторяется.

Из доклада командира батареи Савельев узнал, что вчера весь день шел бой батареи с эскадрой и бомбардировщиками противника. Боеприпасов в погребах осталась едва ли одна треть, к тому же зажигательный снаряд с вражеского крейсера угодил в ящики с боеприпасами, которые лежали возле второго орудия. Загорелись пороховые заряды, пламя охватило и снаряды. Командир отделения подачи младший сержант Гаффаров с шестью краснофлотцами бросился тушить пожар. Огонь сбить не удалось, тогда батарейцы начали разбрасывать горящие снаряды по сторонам. Взрыв всех боеприпасов был ликвидирован, но два снаряда все же взорвались в руках краснофлотцев. Обоих батарейцев убило.

Крейсер подошел к батарее совсем близко. Чуть мористее держались миноносцы. Савельев видел, как весь борт флагмана периодически окутывался синим дымом; над головой, рассекая воздух, гудели тяжелые снаряды и с грохотом рвались за КП в районе огневой позиции.

— Дистанция до крейсера? — запросил дальномер Волков.

— Семьдесят кабельтовых, — поступил в переговорную трубу доклад с дальномерного поста.

— Ишь какой смелый крейсер! — произнес Савельев и покосился на командира батареи: — Каждый раз он так?

— Нет. Обычно ближе восьмидесяти кабельтовых он к нам не подходил, — ответил Волков и вопросительно поглядел на начальника штаба.

— Напомните ему о себе, — разрешил Савельев.

Через две минуты прогремел залп батареи, в четыре пенистых всплеска выросли у бортов крейсера.

— Хорошо легли! — похвалил Савельев.

Очередных всплесков он не видел: снаряды упали за крейсером.

— Захватили в вилку!

Тут же из-за леса вывалился немецкий гидросамолет. С распущенным белым клубящимся хвостом — дымовой завесой — он пролетел между батареей и крейсером и скрыл эскадру из виду.

— Вот так всегда, — пожаловался Волков и прекратил огонь. — Бесполезно стрелять по площади.

— Правильно. Снаряды надо беречь, — согласился с ним Савельев. — Они потребуются для сухопутного противника.

На дальномерном посту раздались тройные удары в рынду.

— Воздушная тревога!

Шесть бомбардировщиков закружили над огневой позицией, послышались частые взрывы бомб. Волков предложил начальнику штаба спуститься в бомбоубежище. Савельев хотел было уже согласиться, но в это время в рубку поднялся взволнованный помощник командира батареи лейтенант Быстрицкий.

— Бомба угодила в третье орудие! — сообщил он.

Савельев заметил, как плотно сжались губы командира батареи. «Выдержка. Позавидуешь», — отметил он про себя.

— Орудие ввести в строй. И как можно быстрее, — приказал Волков.

Быстрицкий скатился по трапу вниз и помчался на третье орудие. Вернулся он, когда бомбардировка батареи прекратилась.

— Третье орудие восстановить нельзя. Разбиты все механизмы. Замок заклинило. Убиты пять артиллеристов из расчета…

Савельев подошел к амбразуре, посмотрел на море. Дымовая завеса исчезла, легкий крейсер и миноносцы снова шли на сближение с батареей. Ему стало ясно, что эскадра отвлекает огонь батареи на себя, тем самым помогая своим десантникам, высаженным в Нурсте.

— Стрельбу по эскадре прекратить, — приказал он Волкову. — Отныне вести огонь только по немецкому десанту. Пошлите своих корректировщиков в стрелковый батальон капитана Белинского. Будете действовать в его интересах.

— Ясно, товарищ полковник, — ответил Волков. — Придется вам поехать с рацией к пехоте, — сказал он своему помощнику.

— Лучше послать другого, — посоветовал Савельев. — Лейтенанта Быстрицкого с пятьюдесятью краснофлотцами сегодня ночью отправьте на Тахкуну. Две грузовые автомашины за людьми я пришлю к вечеру. Тогда получите и шифровку от коменданта.

Инженерная рота лейтенанта Тихомирова под натиском врага отступала по западной приморской дороге. Командир роты через каждые два-три километра устраивал засады, сдерживая продвижение немцев на север. Рота таяла на глазах, кончались патроны, а пополнить их было нечем. Возле полуострова Кыпу, недалеко от развилки дорог, идущих на 42-ю береговую батарею и городок Кярдла, Тихомиров решил дать последний бой. Неширокая грунтовая дорога, обрамленная канавами, извивалась среди густого леса и топких болот. Иногда она прорезала песчано-каменистые холмы, очень удобные для засады. За Кыпу дорога расширялась, от нее отходили на хутора маленькие проселочные дорожки, по которым немцы могли свободно рассредоточить свои силы. До Кыпу же от Тофри шла единственная дорога. С нее Тихомиров и не хотел выпускать немецких десантников. На обрывистых краях холма, разделенного дорогой на две равные части, он устроил очередную засаду. Красноармейцы срубили несколько больших елок и сделали перед холмом завал. Вперед выдвинули станковые пулеметы из отделения сержанта Артамонова, остальные бойцы разместились на вершине холма. Ждать пришлось недолго. Вскоре за поворотом дороги послышалось надрывное гудение моторов машин.

— Бронетранспортеры фашисты вперед пустили, — догадался Тихомиров. — Приготовиться, товарищи, к встрече! Стоять насмерть! Отступать нам больше некуда, — передал он своим бойцам и встал за деревом, чтобы лучше видеть приближающиеся машины врага.

Связной, неотступно следовавший за своим командиром роты, не спеша лег за пень, внимательно наблюдая за возбужденным лейтенантом. Тихомиров действительно нервничал. Да и было из-за чего. После западни, устроенной пулеметчиками сержанта Титова у кладбища, немцы пустили впереди отряда бронированные машины, а их пулями не возьмешь. На завал тоже надежды мало: гитлеровские автоматчики его быстро ликвидируют. Численное превосходство врага неоспоримо. Единственное преимущество инженерной роты было в том, что противник при движении по узкой дороге вытягивался длинной колонной и его можно бить по частям. На это Тихомиров и рассчитывал.

Шум моторов приближался. По раскисшей от дождей дороге машины ехали медленно. Тихомиров силился сквозь ветки деревьев разглядеть вражеские машины. Наконец из-за поворота дороги вылез головной бронетранспортер. Следом за ним показались еще две машины. Водитель головного бронетранспортера заметил сваленные на дороге деревья, притормозил. Потом вдруг мотор взревел, и машина рванулась вперед, намереваясь с ходу проскочить через завал.

— Гранатами, огонь! — крикнул Тихомиров и, боясь, что его не услышат из-за шума моторов, первым швырнул гранату. Взрыв взметнулся возле правого борта головного бронетранспортера. И тотчас десятки взрывов окутали вражеские машины. Из них попрыгали в канавы десантники, но осколки достигали их и там. Точно тараканы, даже не отстреливаясь, гитлеровцы полезли из канавы в лес. На помощь им из-за поворота выскочили шедшие сзади автоматчики. Заработали станковые пулеметы сержанта Артамонова. Автоматчики, отстреливаясь, отхлынули за поворот. Донеслось дикое ржание лошадей: должно быть, пули «максима» достигли повозок, на которых немцы везли оружие и боеприпасы. Через минуту автоматчики вновь выскочили из-за поворота. Артамонов видел, как на прямой участок дороги к застрявшим бронетранспортерам выбегали все новые и новые цепи. Казалось, гитлеровцам не будет конца. Два «максима» стреляли не переставая, захлебываясь длинными очередями. С вершины холма защелкали винтовки. Густой прицельный огонь строителей сбил начавшуюся в быстром темпе атаку; автоматчики замешкались, намереваясь укрыться в придорожные кюветы или лес. Но сзади их подгонял тощий офицер, энергично размахивая вытянутой рукой с зажатым в пальцах пистолетом. Солдаты повиновались и, хотя и неуверенно, двинулись на штурм холма.

— Давайте, братцы-ленинградцы, лупите фашистских бандитов! — кричал Артамонов своим пулеметчикам. — Врешь, не возьмешь! Крой их, собачьих детей…

И тут вдруг замолк станковый пулемет, стрелявший слева. Сержант ринулся туда:

— Почему прекратили огонь?!

— Заело… Перекос… — пытался вынуть затвор наводчик. Его помощник, изо всех сил упираясь ногой в колесо, вытягивал из приемника ленту.

— Черт подери! — нервничал Артамонов. — Да шевелитесь вы… Скорее!..

Он хотел помочь расчету устранить задержку, но тут умолк правофланговый пулемет. Артамонов побежал на противоположную сторону дороги. Возле дымящегося от перегрева «максима» увидел наводчика Жукова.

— Патроны… патроны, — шевелил Жуков запекшимися губами. Рядом лихорадочно перебирал пустые коробка от лент подносчик патронов Филатов.

— Нет патронов. Все ленты пустые, — с отчаянием проговорил он, застонав от досады.

Артамонов повернул обратно, намереваясь забрать коробки с лентами у левофлангового пулемета.

— Что с пулеметом?! — окликнул его Тихомиров.

— Патронов нет, — перевел дыхание Артамонов. Только теперь он увидел немецких автоматчиков, подбегавших к холму. Машинально выхватил из-за пояса гранату и метнул ее в гущу врагов. Еще несколько гранат полетело с холма. В ответ раздались гортанные крики автоматчиков, частая стрельба. Казалось, их бесконечный поток ничем уже нельзя остановить. Некоторые из красноармейцев стали посматривать назад, готовясь отступать. Удерживала лишь высокая фигура командира роты: лейтенант во весь рост стоял за деревом и хладнокровно наблюдал за полем боя.

Артамонов подбежал к левофланговому пулемету и вдруг услышал призывный голос командира роты:

— В атаку! За Родину! За мной, товарищи! Ура-а!..

Тихомиров первым сбежал с холма и врезался в гущу оторопевших от такой смелости врагов. За ним с криком ринулись красноармейцы и сцепились врукопашную. Артамонов схватил винтовку и помчался вниз. Резкий выпад вперед — и он почувствовал, как штык свободно вошел во что-то мягкое. Сержант, орудуя штыком и прикладом, пробивал себе дорогу к командиру роты.

Немецкие автоматчики, не ожидавшие столь дерзкой контратаки, начали отступать. Напрасно их удерживал худощавый офицер, размахивая пистолетом; они бежали к повороту дороги. Артамонов был уже рядом с командиром роты. И тут он увидел, как лейтенант, схватившись руками за живот, рухнул плашмя на землю. Связной бросился ему на помощь и упал рядом. Сержант шагнул к Тихомирову и тоже повалился на землю: пуля пробила ему бедро. Он быстро поднялся и, придерживая раненую ногу, подошел к лейтенанту. Прибежал санитар.

— Разрывная пуля… в живот, — произнес санитар, накладывая повязку на огромную рану.

Артамонов увидел, что немцев на дороге нет. Крики и стрельба доносились из-за поворота: моонзундцы все еще преследовали ошеломленного врага. Сержант поглядел на свою рану. Пуля попала в мякоть, не задев кости. «Не страшно», — подумал он и затянул рану бинтом.

Подбежали два красноармейца с носилками, положили на них командира роты. Бледный как полотно связной растерянно стоял возле лейтенанта.

Вернулись возбужденные схваткой бойцы. Дальше преследовать немцев было опасно: можно попасть в западню.

— Отходить… на север, — прошептал Тихомиров. Взгляд его заметно поблекших темных глаз остановился на бронетранспортере. — Технику уничтожить…

Шли на север по дороге медленно, выставив сзади заслон. Впереди колонны несли командира роты. На перекрестке дорог неожиданно появился командир батальона с группой бойцов. Морозов подошел к Тихомирову.

— Что с вами?! — спросил он.

Тихомиров хотел улыбнуться, но боль искривила его губы.

— В живот…

— Как же так? А мы еле выбрались с Эммасте, кругом одни засады, — сообщил он и, отозвав в сторону санитара, тихо спросил: — Дотянет лейтенант до госпиталя? Или как?

Санитар неопределенно пожал плечами:

— Не знаю, товарищ капитан. Рана очень тяжелая.

Трое суток сдерживали моонзундцы продвижение противника на север. Упорные бои не прекращались ни днем ни ночью на всей линии обороны гарнизона от поселка Кяйна до полуострова Кыпу. Особенно ожесточенными были сражения в районе аэродрома. Гитлеровцы хотели во что бы то ни стало лишить гарнизон последней связи с Большой землей; с аэродрома моонзундцы отправляли на самолетах тяжелораненых в Ленинград. В бой немцы бросали свои отборные части, атака следовала за атакой, автоматчиков поддерживали танкетки, минометы, артиллерия, но всякий раз моонзундцы отражали натиск превосходившего по силам врага.

Начальник сухопутной обороны СУСа майор Фиронов все эти жаркие дни находился в поселке Кяйна, координируя действия стрелкового батальона и двух рот 33-го инженерного батальона. Он держал связь и с начальником артиллерии, который распределял огонь береговых батарей по целям. Фиронов видел, что с каждой атакой противника заметно уменьшается число бойцов в ротах. Резерва он не имел никакого, поэтому с поля боя уносили только тяжелораненых. Каждый второй боец в окопах был отмечен белой повязкой, санитары едва успевали перевязывать раненых.

— Патроны кончаются. Гранаты на исходе. А с Тахкуны ни ответа ни привета, — пожаловался ему командир батальона.

— Сейчас же направлю к коменданту нарочного, — пообещал Фиронов. — Думаю, патроны скоро подвезут.

— Да и огонь береговых батарей почему-то ослаб. А без артиллерии мы и трех часов не продержимся на позициях, — сказал Столяров.

— Очевидно, снаряды кончаются на батареях, — предположил Фиронов. — Я свяжусь с начальником артиллерии, потребую от него.

Столяров убежал в 3-ю роту лейтенанта Боданина, на участке которой, по словам посыльного, немцы сосредоточивают большие силы для очередной атаки. Командир батальона почти никогда не находился в штабе. Его плотную, коренастую фигуру всегда можно было видеть там, где кипел бой. Поэтому Фиронову все вопросы приходилось решать с начальником штаба батальона. Он попытался связаться с начальником артиллерии по телефону, но на другом конце провода никто не отвечал. В штабе батальона ему сообщили, что час назад майора Бранчевского видели в районе 1-й роты вместе с корректировщиками батареи лейтенанта Титова. Фиронов направился туда. Бранчевский сидел на бревне, прислонившись спиной к стене сарая, и наносил на карту цели. На полуразвороченной крыше сарая стояли корректировщики. Впереди, метрах в пятидесяти, шли окопы первой роты. Красноармейцы восстанавливали разрушенные брустверы, готовясь к новой встрече с врагом.

— Пехота жалуется, огня мало стали давать моряки, — сказал Фиронов. — А сейчас ваши снаряды нужны, как никогда.

— И сам вижу, что ослаб огонь, — произнес Бранчевский. — Эй, наверху, есть связь с Титовым? — спросил он.

— Нет связи, товарищ майор.

— Пошлите телефониста на линию, — приказал Бранчевский командиру корректировочного поста.

— Как долго это будет? — нетерпеливо спросил Фиронов.

— Не знаю. С батареи, очевидно, тоже выслан связист на линию, — ответил Бранчевский. — Ладно, я сам поеду к Титову…

Обороняющихся моонзундцев поддерживали своим огнем все береговые батареи Хиумы, но наиболее эффективен был огонь батареи лейтенанта Титова. Она находилась ближе всех к поселку Кяйна, и ее фугасные двухпудовые снаряды рвались в сотне метров от окопов, поражая осколками немецких автоматчиков. Другие же батареи в основном стреляли на пятьсот — тысячу метров от линии фронта, стремясь разрушить тылы противника. Вот почему начальнику артиллерии был так важен огонь сформированной им батареи.

По лесной шоссейной дороге машина быстро приближалась к огневой позиции. В смотровое окно Бранчевский видел, как над землей, совсем низко, то и дело проносились немецкие бомбардировщики. Они летели в сторону Хальтермы. «Титова бомбят», — подумал он. Батарея была хорошо замаскирована, неужели немецким летчикам удалось обнаружить ее?

Машина свернула с шоссейной дороги на проселочную и вскоре остановилась. Бранчевский не узнал огневую позицию батареи: вся она была изрыта воронками от бомб. Окружавший ее лес горел. Пахло дымом и гарью. Отчетливо вырисовывались на серо-желтом фоне два одиночных орудия. От прежней маскировки не осталось и следа. Бранчевский увидел группу артиллеристов, стоявших возле развалин погреба для боезапаса первого орудия. Среди них был и командир батареи.

— Бомба угодила в погреб. Прямым попаданием, — кивнул Титов на дымящуюся груду развалин.

— А там снаряды?!

— Не было снарядов. Люди были, весь расчет первого орудия. Ни одного не удалось пока спасти…

— Сами залезли в братскую могилу, — размышлял Бранчевский.

Над огневой позицией появились три «юнкерса». Титов увел Бранчевского на опушку леса, к землянке.

— Теперь будут висеть над батареей часа два.

Бранчевский увидел, как головной «юнкерс» спикировал на второе орудие. От брюха самолета отделились три точки, и три мощных взрыва окутали землей орудие.

— Разобьют, — затаил дыхание Бранчевский.

Титов усмехнулся:

— Авось пронесет…

Два захода с небольшой высоты сделали «юнкерсы» на орудие. Одна из бомб упала во дворик. Титов, не обращая внимания на взрывы, побежал к орудию. Бранчевский едва успевал за ним. Возле основания он увидел трех артиллеристов, убитых наповал; казенник пушки отошел назад, механизмы погнуты.

— Своими силами нам не исправить повреждения, — сказал Титов, осматривая орудие.

— Сколько у вас еще снарядов осталось? — спросил Бранчевский.

— Ровно дюжина.

— Израсходуйте их. Матчасть потом подорвать и отходить на Тахкуну.

Вернулся Бранчевский в Кяйну злой и расстроенный.

— На батарею Титова больше надежды нет, — сообщил он начальнику сухопутной обороны.

— Майору Столярову придется сегодня туго… очень туго, — проговорил Фиронов. — Немцы уже оттеснили его батальон к самому аэродрому. Поеду к нему…

Столярова он застал в служебном помещении аэродрома склонившимся над исчерченной, мятой картой. Перед ним стоял лейтенант Боданин, рота которого окопалась на краю взлетной полосы, и докладывал обстановку.

— До ночи выстоишь? — спросил Столяров и в упор посмотрел в глаза командиру роты.

— Если бы артогнем помочь… — Боданин с надеждой взглянул на начальника сухопутной обороны СУСа.

— На огонь батареи лейтенанта Титова отныне не надейтесь. Нет ее больше, — ответил Фиронов.

Боданин тяжело вздохнул, сказал негромко:

— Постараемся выстоять, товарищ майор…

— Обязаны выстоять! — оторвался от карты Столяров. — За нами Ленинград. — И он посмотрел в окно, где готовился к вылету транспортный самолет.

Боданин вернулся в свою роту. Его бойцы спешно окапывались. Им было уже известно, что сегодня с Хиумы улетает последний самолет в Ленинград, увозя с собой тяжелораненых. Старшина роты собрал кучу писем и отнес летчику с просьбой переслать родным последнюю весточку. Боданин обошел окопы, вырытые на скорую руку. Он сознавал, что при первом же налете вражеской авиации они будут сровнены с землей, но другой защиты у его бойцов не было. Дзоты так быстро не построишь, да и нет подсобного материала. Разрушат окопы — рота будет укрываться за зданиями: все равно отступать некуда — сзади огромное ровное поле аэродрома.

— Стоять до последнего! Назад — ни шагу! Помните, за вашими спинами дорога к Ленинграду, — наставлял он свою роту перед боем.

И бойцы понимали своего командира. Сзади них аэродром — частичка земли острова Хиума, связывающая моонзундцев с ленинградцами. Они будут за нее драться, удержат за собой любой ценой, даже ценой жизни.

К самолету подъехала из Кярдлы санитарная машина с тяжелоранеными. Среди них Боданин увидел и своего друга — командира минометной роты лейтенанта Комарова, которого спас при отступлении десанта моонзундцев от станции Паливере к Хаапсалу. Вместо правой руки у него болтался пустой рукав. Друзья расцеловались.

— Что передать родным? — спросил Комаров.

— Скажи, жив, здоров…

— Может, что пошлешь со мной?

— Да нечего! Все при мне…

Боданин заметил своего связного, во весь дух мчавшегося по аэродрому.

— Немцы в атаку пошли! — издалека крикнул связной.

Боданин, не попрощавшись с другом, бросился к своей роте. Обернулся, крикнул:

— Ленинграду от нас низкий поклон передай!..

Немцы наступали широким фронтом. Длинные цепи автоматчиков волнами надвигались на аэродром.

— Сколько их!.. — невольно вырвалось у одного из бойцов.

— Разговоры! — оборвал Боданин. — Приготовиться к бою! Пулеметчики…

Немцы шли во весь рост, не спеша. Боданин попытался сосчитать врагов, но сбился со счета. Да и что это даст? Все равно они не отступят, даже если врагов будет в сто раз больше, чем их.

Первыми бой начали станковые пулеметы, за ними — ручные. Немцы приближались. Усилился винтовочный огонь, на землю то и дело падали немецкие автоматчики. Боданин понял: лавину врагов огнем не остановить. Уже отчетливо видны лица солдат, все так же уверенно шагавших к окопам роты. В их полетели гранаты, но это только подхлестнуло немцев, и они хлынули на штурм. «Сомнут», — мелькнуло в сознании Боданина. Еще не отдавая себе ясного отчета, он выскочил на бруствер окопа и выстрелил из пистолета в воздух.

— В атаку! За мной! Ура-а!

Боданин бросился вперед, в упор стреляя из пистолета в немцев. За спиной он услышал нарастающий крик «ура!». Рота устремилась за ним. Но крик вдруг оборвался. Боданин огляделся: его бойцы яростно наносили удары штыками и прикладами по явно опешившим немецким солдатам. Никто не стрелял, боясь поразить своих. Боданин бросил пустой пистолет, выхватил винтовку из рук убитого красноармейца и пошел на здоровенного немца. Выпад вперед, как учил он своих красноармейцев на плацу, — и штык наполовину вошел в бок автоматчика. На Боданина пахнуло винным перегаром. «Пьяный, сволочь», — определил он и огрел прикладом по голове второго солдата, оказавшегося рядом. Сколько потом наносил ударов или отбивал ответных, Боданин не помнил. Мышцы рук налились свинцом. Казалось, рукопашный бой идет вечно и ему не будет конца.

Справа неожиданно донеслось нарастающее «ура!». «Кто же это? Ах да, наши соседи справа — инженерная рота лейтенанта Сокерина, — догадался Боданин. — Теперь будет легче…»

Получив удар с фланга, немцы начали отходить назад. Мощное «ура!» неслось над всем полем боя: моонзундцы преследовали отступающего врага.

Еще две атаки на аэродром отбили роты Боданина и Сокерина. В ночь на 16 октября они получили приказ полковника Константинова отходить на Тахкуну.

— Значит, отдадим аэродром немцам! — с болью в сердце произнес Боданин. — А связь с Ленинградом?

— Ваша рота сделала больше, чем могла, товарищ лейтенант, — сказал Фиронов. — Отойдем на Тахкуну. Там дадим решающий бой…

На другой день стрелковый батальон Столярова и две роты инженерного батальона начали отход к городку Кярдла и дальше на полуостров Тахкуна. Ряды их после трехдневных боев уменьшились в два раза. Противник преследовал по пятам отходящих моонзундцев. Фиронов был вынужден то и дело оставлять прикрытия. К вечеру 16 октября вместе со штабом батальона он уже был возле Кярдлы на развилке дорог, идущих к городку от Кяйны и 12-й береговой батареи. Из-за кустов сирени к нему вышел улыбающийся красноармеец, за его спиной висела винтовка с примкнутым штыком.

— Здравия желаю, товарищ майор. Опять довелось увидеться…

Лицо красноармейца Фиронову показалось знакомым.

— Постой-постой, — вспоминал он. — Где же я тебя видел?..

— Да с десантом в Хаапсалу, — напомнил красноармеец. — Сломов моя фамилия. Меня же к вам тогда определили…

— Точно! Теперь узнал. Но ты же, по-моему, был артиллеристом?

— Был, товарищ майор, — нахмурился Сломов. — Только не знаю, что сейчас с нашей батареей стало. Стреляла она по фашистам, много друзей погибло. А наш взвод под Кярдлу послали…

Фиронов подозвал к себе командира взвода, молоденького лейтенанта, и приказал ему задержать наступающих немцев.

— Людей мало, товарищ майор…

— Дадим вам пулеметчиков на усиление, — пообещал Фиронов и напомнил: — Продержитесь до темноты любой ценой, товарищ лейтенант. А ночью отходите на Тахкуну. — Фиронов пожал на прощание руку лейтенанту, обернулся к терпеливо ожидавшему Сломову. — Ну, Сломов, бей фашистов, как бил их под Хаапсалой, — дружески сказал он. — На Тахкуне еще встретимся…

Едва машина начальника сухопутной обороны успела скрыться за поворотом, как наблюдатели доложили о движении по дороге большой колонны немцев. Лейтенант быстро распределил участки обороны. Сломова он послал вторым номером к ручному пулемету. Пулеметчики выбрали место на пригорке возле самой обочины шоссейной дороги. Сзади них стоял небольшой дом, покинутый эстонцами. Не успели установить ручной пулемет, как на дороге показалась группа немцев.

— Даже пристреляться не дали! — кивнул Сломов на дорогу.

— По ним и пристрелку произведем, — ответил пулеметчик, налаживая пулемет.

После первой же короткой очереди немцы бросились врассыпную.

— Вот и пристрелялись! — спокойно произнес пулеметчик и пододвинул к себе поданный Сломовым диск. — Тебя зовут-то как? — спросил вдруг он.

— Димка… Дмитрий Сломов. А что?

— Надо же знать, кто помогает мне в бою.

— А тебя как величать? — поинтересовался Сломов.

Вместо ответа раздалась длинная пулеметная очередь. Сломов приподнял голову и увидел немцев. Они наступали по обе стороны дороги, прячась за кусты. Пулеметчик повел стрельбу короткими очередями, тщательно прицеливаясь. Сломов видел, как ложились на землю немецкие солдаты и уже больше не поднимались. Кончился один диск, второй, третий. Сломов подал четвертый. В запасе остался еще один.

— Последний, — напомнил он пулеметчику.

Тот, словно не расслышав, вставил в приемник поданный диск и продолжал стрельбу.

— Ага, остановились! — обрадовался красноармеец, вытирая со лба пот. — Гляди, Димка, пятятся назад фашисты! Эх, патронов нет. Я бы им еще всыпал…

Сломов видел, как отходили немцы.

— Мастак же ты стрелять, я тебе скажу, — похвалил он пулеметчика. — Величать-то тебя как?

— Самое простое русское имя… — заговорил пулеметчик, но дальше его слова потонули в грохоте: рядом разорвалась мина. Оба красноармейца припали к земле; мины рвались вокруг, обдавая их взрыхленной землей. Обстрел продолжался долго. Сломов забеспокоился: не идут ли немцы снова в атаку? Он приподнял голову, и тут же взрывной волной его опрокинуло на бок: мина взорвалась совсем рядом. Попытался встать, но правая нога больше не подчинялась ему. «Ранен. А как же пулеметчик?»

Тот неподвижно лежал возле пулемета, уткнувшись лицом в землю. «Так и не узнал, как его величают-то», — пожалел Сломов. Он услышал частую автоматную стрельбу, увидел совсем близко от себя немецких солдат. Вскинул винтовку и дважды выстрелил. Два солдата упали как подкошенные. «И я не остался в долгу перед пулеметчиком», — облегченно подумал Сломов. Он прицелился в третий раз, но сзади кто-то ударил по винтовке и выбил ее из рук. Два автомата уставились ему в глаза, из их раскаленных стволов поднимались вверх жидкие струйки теплого, колышущегося воздуха и, подхватываемые ветром, уносились ввысь…

Командир 12-й береговой батареи капитан Карчун приказал артиллеристам взорвать орудия. Все снаряды выпущены по врагу, а без них батарея мертва. Он стоял возле бруствера орудийного дворика и с болью в сердце следил за тем, как молчаливые краснофлотцы забивали длинный ствол толовыми шашками.

— Готово, товарищ командир, — доложил командир орудия.

Поступили доклады с соседних орудий.

— Подрывайте, — махнул рукой Карчун и, не оборачиваясь, пошел на командный пункт. Он шел торопливо, стараясь подальше уйти от огневой позиции.

Раздался взрыв. Карчун остановился и невольно снял фуражку. «Нет больше первого орудия…» Еще три взрыва прогремели над огневой позицией: 12-я береговая батарея перестала существовать. Карчун сорвался с места и побежал к командному пункту.

— Соедините меня с комендантом! — приказал он своему помощнику лейтенанту Чистякову.

— Нет связи, товарищ капитан. Линия оборвалась…

— Когда кончилась связь?

— Полчаса назад была, разговаривал лично с полковником Савельевым, — сказал Чистяков.

— Что передал батарее начальник штаба? — нетерпеливо спросил Карчун.

— Всего одно слово: «держаться»! — ответил Чистяков.

Карчун вызвал трех телефонистов и приказал им немедленно исправить поврежденную линию.

— Без связи нам нельзя.

Телефонисты, к удивлению капитана, вернулись быстро. Не прошли они и километра в сторону Кярдлы, как наткнулись на немецких солдат, наступающих на городок. Пытались обойти их лесом, но и там были машины с немцами.

— Отрезали нас от своих, товарищ капитан, — закончил доклад старший телефонист.

Карчун задумался. 12-я береговая батарея попала в затруднительное положение. Отступить нельзя — нет приказа. Сказанное начальником штаба «держаться» означало принять неравный бой, оттянуть на себя часть сил противника, предназначенных для захвата городка Кярдла. Что ж, они выполнят свой последний долг, выполнят любой ценой.

На командный пункт поднялся запыхавшийся военком батареи политрук Кравец:

— Фашисты на подходе к батарее! Около батальона идет…

— Понятно, — протянул Карчун. Он взял телефонную трубку, крутнул ручку и приказал дежурному телефонисту: — Подключите параллельно все боевые посты на КП. — Через минуту Карчун твердым голосом уже передавал на боевые посты последний приказ: — Батарея окружена. С одной стороны — море, с другой — враги. Но у нас еще есть патроны, есть гранаты. И наша боевая задача — как можно больше уничтожить фашистов! Этим мы до конца выполним свой воинский долг перед любимой Родиной…

Бой 12-й береговой батареи с батальоном противника длился весь день. Немцы трижды пытались штурмом овладеть огневой позицией, но всякий раз безуспешно. Краснофлотцы, засев в доты и дзоты, огнем из пулеметов и винтовок отбивали атаки врага. К вечеру противник получил новое подкрепление. Фашисты всеми силами старались до темноты разделаться с батарейцами. Их передовые части уже находились на подступах к Кярдле, а тут в тылу горстка моряков-артиллеристов оттягивала на себя чуть ли не два батальона солдат. Немцы подтянули полевую крупнокалиберную батарею и прямой наводкой открыли огонь по прижатым к воде краснофлотцам.

Командир батареи и военком обходили доты и дзоты, подбадривая своих артиллеристов. С тревогой они замечали, что кончаются патроны.

— До ночи бы продержаться, — произнес Кравец. — А там можно будет и на прорыв пойти.

Начавшийся ураганный обстрел огневой позиции заставил их укрыться в бетонированном доте. Снаряды падали часто.

— Артподготовка. Сейчас в атаку пойдут, — догадался Карчун. — Но, по всей вероятности, ударят по левому флангу, на взвод управления.

— Я пойду к ним, — спохватился Кравец.

— Под огнем?!

— Проскочу, — заглянув в амбразуру, уверенно произнес Кравец.

Карчун пожал ему руку:

— Давай. А я здесь…

Кравец выскочил из дота и зигзагами, прыгая из воронки в воронку, помчался на левый фланг, к выдвинутому вперед дзоту. Справа и слева от него рвались снаряды; казалось, вот-вот военкома накроет черный султан взрыва или он упадет от свистящих вокруг осколков. Командир батареи не выдержал, отвернулся от амбразуры, а когда поглядел вновь, политрук был уже возле дота.

— Отчаянная голова! — похвалил он военкома.

Кравец ворвался в дзот, подошел к амбразуре. Лейтенант Чистяков хотел доложить военкому обстановку, но Кравец отмахнулся:

— Сам вижу. Командир батареи послал к вам, чтобы…

Он не договорил: перед дзотом громыхнул взрыв. В амбразуру залетели комья сырой земли, облепили ему лицо. Кравец сел на пол и платком протер глаза.

— Хорошо, что земля, а не осколки.

Снаряды падали возле дзота часто. Бревенчатое покрытие начало расходиться, с потолка при каждом взрыве все больше и больше сыпалась земля.

— Только бы не прямое попадание, — произнес Чистяков.

— Не попадут, — заверил Кравец. — Далеко фашистам до наших комендоров-наводчиков! Целый час бьют прямой наводкой, и как видите…

Взрывы снарядов неожиданно прекратились. Младший политрук Хейнолайнен поглядел в амбразуру и крикнул:

— Фашисты в атаку пошли!

Кравец стал у амбразуры. В узкую щель отчетливо была видна, длинная цепь немецких солдат в мышиного цвета шинелях. Вторая цепь еще только выходила из леска.

— Подпустим поближе и ударим наверняка, — хладнокровно произнес военком. Краснофлотцы не ответили. Кравец видел, как руки их цепко сжимали оружие, а напряженные глаза с тревогой следили за приближением немцев к дзоту.

— Пора, товарищ политрук! — не выдержал Чистяков. Краснофлотцы заволновались, недоуменно глядя на военкома. Ведь немцы рядом, сейчас они ринутся в атаку и обойдут дзот с тыла.

— Чуть подождем, — ответил Кравец. — Пусть первая цепь войдет вон на тот бугорок. Тогда они будут у нас как на ладони…

Прошла еще минута, показавшаяся защитникам дзота вечностью, прежде чем первая цепь немецких солдат поднялась на бугорок.

— Теперь самое время, — сказал Кравец.

Чистяков скомандовал:

— Огонь по фашистам!

Дзот ожил. Из амбразур застрочили пулеметы. Немцы было устремились в атаку, но пули заставили их отступить за бугорок. С флангов ударили пулеметы батарейцев, атака немецких десантников захлебнулась в самом начале. Фашисты вынуждены были отойти в лес.

— Порядок у нас на Балтике! — подбодрил краснофлотцев Кравец. — До темноты продержимся, а там нас не возьмешь.

Снова заговорила немецкая полевая батарея. В тон ей заухали минометы, обстреливая огневую позицию. Основной удар немецкие артиллеристы обрушили на передовой дзот. Снаряды рвались так часто возле дзота, что грохот от их разрывов слился в один непрерывный гул. Кравец понял: фашисты теперь не успокоятся до тех пор, пока не уничтожат их дзот. Пожалуй, лучше бы покинуть его краснофлотцам и перейти в бетонированный дот, но при таком ураганном обстреле все они погибнут на пути. Придется переждать здесь. Возможно, все обойдется…

Кравец вдруг почувствовал, что пол под его ногами перевернулся, и он соскользнул в яму. Сверху с шумом летела на него земля и бревна. Он ударился головой обо что-то твердое и потерял сознание…

Очнулся Кравец, когда уже было темно. Болела голова, и хотелось пить. Вспомнил, что он находится в дзоте. Фашистам прямым попаданием снаряда удалось развалить его. Прислушался: кругом стоит тишина. Боя нет. Значит, батарея пала… Или, может быть, краснофлотцы прорвали окружение и ушли на Тахкуну. Рядом послышался слабый стон. «Выходит, еще кто-то жив…» Кравец попытался встать, но ноги не слушались. Нащупал в темноте бревно, которым были придавлены ноги, и сбросил его. С трудом поднялся, цепляясь руками за стенку, пошел на стон.

— Кто? — спросил он.

— Я…

Кравец узнал по голосу Хейнолайнена. Он лежал возле стены, наполовину присыпанный землей. Военком, превозмогая боль в спине, откопал младшего политрука и попытался приподнять его. Хейнолайнен закричал от боли.

— Не могу я, товарищ политрук… Оставьте меня, — попросил он.

— Ничего, терпи. Сейчас выберемся…

Рядом послышался тихий голос:

— Вы живы, товарищ политрук?..

— Лейтенант Чистяков?! — удивился Кравец. — А чего же умирать? Вот контузило малость, и все. Ну-ка, вставай, лейтенант! — подошел он к Чистякову.

— Опять ранен. Не поднимусь, — произнес в ответ Чистяков. Помолчав, он спросил: — Сколько нас осталось?

— Трое, — тихо ответил Кравец.

Он вытащил из-под обломков Чистякова и положил на мокрую землю возле провалившегося дзота.

— Тяжелый же ты. — Военком смахнул со лба пот и полез в дзот за младшим политруком.

Хейнолайнен, как мог, здоровой рукой помогал ему. Вконец выбившись из сил, Кравец лег рядом с ранеными на холодную землю. Болела спина. Очевидно, при взрыве вражеского снаряда он сильно ударился спиной.

— Сейчас передохнем и двинемся на Тахкуну, — проговорил Кравец. — Только за оружием схожу…

Он неуклюже поднялся и пошел в дзот. Через минуту возвратился с тремя винтовками.

— Пошли, товарищи…

— Я с места не сдвинусь, — простонал Хейнолайнен.

— А у меня… у меня открылись раны, — проговорил Чистяков. — Вот что, комиссар, оставьте нас. Зачем рисковать вам? А мы тут просто так фашистам не дадимся! — вдруг выкрикнул он и спросил Хейнолайнена: — Верно говорю, товарищ младший политрук?

— Верно, товарищ лейтенант, — отозвался Хейнолайнен.

— Пойдете со мной. А лишние разговоры на сегодня шабаш, — сурово сказал Кравец. — Ну, поднимайтесь… поднимайтесь. Не думал, что вы такого мнения о своем военкоме, — укоризненно произнес он.

Чистяков хотел ответить, но Кравец не дал ему говорить.

— Вперед! Только вперед! Это мой приказ. На Тахкуне наши. Там продолжим бой…

С трудом передвигая ноги, три человека медленно брели на северо-запад. Кравец поддерживал своих раненых товарищей, выбирая дорогу поровней. Они уже шли около часа, но едва ли отошли от батареи больше чем на километр. Ночь выдалась на редкость темная: в нескольких шагах ничего не было видно. Холодный ветер шумел в лесу, раскачивая голые вершины деревьев. Дорога военкому была хорошо знакома: много раз он ездил по ней в Кярдлу и дальше на 316-ю батарею к капитану Никифорову. К утру он рассчитывал по ней добраться до Тахкуны, где, по его мнению, должны были идти бои. Неожиданно впереди мелькнул огонек: видимо, кто-то зажег спичку.

— Фашистский заслон, — прошептал Кравец. — Придется обойти лесом.

Примерно через час батарейцы снова вышли на безлюдную дорогу. Хейнолайнен совсем выбился из сил. Он просил военкома оставить его на дороге одного или хотя бы отдохнуть несколько минут. Кравец не соглашался. Ведь кругом немцы, и дорога каждая минута.

— Если мы не доберемся за ночь до Тахкуны, нам труба. Понимаешь, друг, — ответил он младшему политруку.

— Не могу больше…

— Можешь, — повысил голос Кравец. — Советский моряк все может! Обопрись на меня, — уже мягче закончил он. — Легче будет…

Долго шли молча. Кравец прикидывал в уме, на какое расстояние они удалились от батареи. Скоро дорога должна повернуть вправо, на Кярдлу. Им же надо идти по лесной необъезженной дороге прямо на Тахкуну. И тут впереди блеснули два снопика света.

— Немцы! — воскликнул Чистяков.

— Машины, — догадался Кравец. — Едут в нашу сторону. Скорей в кусты, товарищи, — скомандовал он и, когда все спрятались, сквозь зубы процедил: — Что ж, встретим по-флотски…

Крытые брезентом машины с немецкими солдатами приближались. В уши лез назойливый натужный шум моторов. Хейнолайнен выставил перед собой винтовку.

— Пулей их не остановишь, — прошептал Кравец. — Гранаты нужны…

Он извлек из кармана гранату; вторую молча подал ему Чистяков.

— Ого, две гранаты?! Это сила. Можно и поговорить с фашистами…

Головная машина уже находилась совсем близко от артиллеристов. Лучи от фар качались на неровностях дороги, освещая ее обочины. Кравец приподнялся и метнул в горящие глаза машины гранату, потом вторую. Послышалось два взрыва. Машина на полном ходу остановилась, свет фар погас. Раздалась трескотня автоматов, немецкие солдаты открыли огонь по таинственному лесу. Стрельба продолжалась долго, но батарейцы не отвечали. Кравец не хотел выдавать себя, иначе немцы не уйдут отсюда до утра. Очевидно убедившись, что в лесу никого уже нет, автоматчики прекратили стрельбу. На глазах моряков они еще долго копошились возле своих машин, поврежденных взрывами гранат. Наконец заработали моторы. Немецкие солдаты быстро залезли в кузов, и машины тронулись.

— Убрались. Наконец-то, — облегченно вздохнул Кравец. — Теперь в путь, друзья… Поднимайтесь, — поторопил он, но Чистяков и Хейнолайнен не тронулись с места.

Тогда Кравец, не раздумывая, поднял Хейнолайнена и перетащил его через дорогу.

— Жди здесь, — усадил он на сваленное дерево младшего политрука и вернулся за Чистяковым.

— Голова… Все кругом… Не могу…

— Можешь! — упрямо сказал Кравец и потащил Чистякова через дорогу. Когда он положил лейтенанта возле Хейнолайнена, тот был уже без сознания. «Скверно. Двоих я не донесу. Попадем к фашистам в лапы. Спрятать бы где Чистякова. А потом вернуться за ним», — раздумывал Кравец. Он взвалил размягшее тело лейтенанта на плечи и зашагал на лай собаки, доносившийся с хутора…

Очнулся Чистяков от боли в горле и ноге: раны давали себя знать. Смутно разобрался, что лежит на деревянном полу. Инстинктивно схватился за кобуру, но пистолета не было. Сквозь мутную пелену заметил плачущую пожилую женщину.

— Пи-ить, — еле слышно прохрипел он, поняв, что оказался на хуторе у эстонцев. Женщина налила в кружку еще теплое кипяченое молоко, положила туда кусок сливочного масла, размешала ложкой и поднесла к губам лейтенанта. Чистяков пил с жадностью. Женщина заплакала еще сильнее: она увидела, что часть молока выливалась из пробитого горла лейтенанта и кровяной струей стекала за воротник.

Чистяков хотел поблагодарить незнакомую женщину, но опять потерял сознание. Очнулся он от удара в бок кованых ботинок: немецкие солдаты ругали плачущую хозяйку, показывая на лейтенанта. Женщина что-то отвечала по-эстонски. Один из гитлеровцев обшарил карманы Чистякова, вынул из них деньги и бритву. Другой снял с руки лейтенанта именные часы. Затем гитлеровцы поволокли Чистякова на улицу. Женщина побежала в сарай и выкатила из него ручную тележку. Гитлеровцы кричали на нее, махали прикладами. Они бросили на тележку Чистякова и повезли.