И дух наш молод

Все у Горького сводилось к одному: растут темные, звериные инстинкты толпы, жестокость улицы. Только в союзе с интеллигенцией, только огнем культуры можно "прокалить и очистить от рабства народ", "спасти страну от гибели".

Тут я не удержался. Рассказал о том, как был растерзан солдатами в февральские дни капитан Джавров, Так ведь это зверь, истязатель. Что заработал, то и получил. В разговор снова включился Митя:

- Разве мы, Алексей Максимович, против культуры? Но начинать надо с революции социальной, А что касается одичания и звериных инстинктов улицы, толпы, многое, поверьте нам, преувеличено. Солдаты, торгующие турчанками, да ведь это напраслина, чушь, распространяемая людьми, которые хотят настроить Россию против солдата. Пришлось мне и в Кронштадте побывать. Да, были одиночные случаи расправ над офицерами, известными своей жестокостью. Но ни один волос не упал с головы того, кто относился к матросам по-человечески, Народ в массе своей справедлив. Приезжайте к нам в полк. Побывайте в казармах, у рабочих, поговорите с людьми - сами убедитесь.

Горький слушал Митю с большим вниманием, и, хотя на лице его промелькнуло недоверчивое выражение, глаза писателя заметно подобрели.

- Может, вы в чем-то и правы. - Лицо Горького преобразилось, глаза с голубинкой сузились и, казалось, совсем ушли под густые брови. - Если не во всем, то в главном. Да, я бы очень хотел, - добавил он тихо, - чтобы правы оказались вы.

...Мы ушли, так ни в чем и не убедив Горького. Но Митя почему-то повеселел и на обратном пути все повторял:

- Поймет. Вот увидишь: он будет с нами.

Два года спустя в дни затишья на Восточном фронте в небольшом уральском городке Насибаш мне попался свежий номер журнала "Коммунистический Интернационал". Я очень обрадовался, увидев среди других авторов знакомое имя - Горький. Его статья называлась "Вчера и сегодня".

Работая над рукописью своей книги, я снова прочитал ее и как бы услышал продолжение нашего давнего спора на Кронверкском проспекте.

Уже не "многомиллионная масса обывателя, политически безграмотная, социально невоспитанная", не "звериные инстинкты улицы", которые на каждом шагу мерещились Горькому, окруженному тогда интеллигентами-обывателями, напуганными размахом революции, а прежде всего - русский пролетариат, его революционная энергия оказались в центре внимания автора. Он пишет об этом о людях труда, героях революционных битв и гражданской войны - с нескрываемым восхищением прозревшего человека.

"Еще вчера весь мир считал их (рабочих, крестьян, солдат России. - В. В.) полудикарями, а сегодня они, почти умирая с голода, идут к победе или на смерть пламенно и мужественно, как старые, привычные бойцы... Честное сердце не колеблется, честная мысль чужда соблазну уступок, честная рука не устанет работать, пока бьется сердце - русский рабочий человек верит, что его братья по духу не дадут задушить революцию в России, не позволят воскреснуть всему, что смертельно ранено и издыхает".

Это был голос Буревестника, Данко. Сердце Горького снова горело, как солнце, и ярче солнца.

И виделись мне сквозь годы борьбы, лишений, потерь и побед Митины глаза, слышался его спокойный басок: "Горький - наш. Он будет с нами. Вот увидишь, братуха".

Статья в журнале "Коммунистический Интернационал" окончательно примирила меня с писателем.

28 мая 1928 года я стоял в Москве на огромной привокзальной площади, заполненной тысячами людей. Пестрели транспаранты, колыхались знамена. Высоко над головами поднимались портреты Горького. Со времени встречи Ленина, 3 апреля 1917 года, я, признаться, не видел ничего подобного. Подходили все новые и новые колонны. Мы, слушатели Академии имени М. В. Фрунзе, стояли почти у самого Белорусско-Балтийского вокзала. На транспарантах и под портретами - надписи; "Певцу революции, нашему Горькому - привет от завода имени Владимира Ильича!", "Нашему Буревестнику другу советских людей - рабочие фабрики "Буревестник", "Добро пожаловать, наш Алексей Максимович Горький!"

Загремел торжественный марш. Дорогого гостя буквально вынесли на площадь. Несли на руках по дороге, усыпанной цветами.

Вот он взошел на трибуну. Я всматривался в каждую черточку его лица. Тот же ежик волос, кустистые брови, рыжеватые усы. Глубоко сидящие глаза смотрели широко и радостно. Среди встречающих - членов правительственной комиссии - я увидел Смидовича. Над вмиг притихшей площадью громко прозвучал его голос:

- Слово имеет Горький.

Горький стоял на трибуне и молчал. Губы его шевелились, но ничего не было слышно. Очевидно, от волнения он не мог произнести ни слова. А когда заговорил, сказал, что взволнован и потрясен, что не оратор, не умеет да и не любит произносить речей, а если бы умел и любил, то все равно не в состоянии выразить и сотой доли того, что чувствует сейчас. И добавил: "Лучше я об этом напишу".

В последний раз я близко видел и слышал Горького летом того же 1928 года в Центральном доме Красной Армии. На этот раз выступление его скорее напоминало беседу. Чувствовалось, что стихия Горького не трибуна, а вот такой задушевный разговор. В нем, однако, сквозило то же удивление, что и в день встречи. "Мне, - говорил он, - кажется, что я в России не был не шесть лет, а по крайней мере двадцать. За это время страна помолодела. Такое впечатление, что среди старого, в окружении старого растет новое, молодое. Вот что я вижу. Молодую страну я вижу. И я за это время помолодел".

Странное дело, Алексей Максимович и впрямь летом 1928 года показался моложе того Горького - из лета 1917-го.

Горького люблю перечитывать, и особенно его очерк "В. И. Ленин", - на мой взгляд, лучшее из всего написанного в прозе о Владимире Ильиче, строгом учителе и добром, заботливом друге писателя. И каждый раз с особым чувством читаю горьковские строки, предельно самокритичные, словно подводящие итог всей его жизни и нашему спору-разговору в июне 1917-го.

"В 17-18-х годах мои отношения с Лениным были далеко не таковы, какими я хотел бы их видеть, но они не могли быть иными... Когда в 17-м году Ленин, приехав в Россию, опубликовал свои "Тезисы", я, - вспоминает Горький, подумал, что этими тезисами он приносит всю ничтожную количественно, героическую качественно рать политически воспитанных рабочих и всю искренно революционную интеллигенцию в жертву русскому крестьянству...

С коммунистами я расходился по вопросу об оценке роли интеллигенции в русской революции... Русская интеллигенция - научная и рабочая - была, остается и еще долго будет единственной ломовой лошадью, запряженной в тяжкий воз истории России. Несмотря на все толчки и возбуждения, испытанные им, разум народных масс все еще остается силой, требующей руководства извне.

Так думал я тринадцать лет тому назад и так - ошибался"{73}.

"Есть такая партия"

Крылатые слова. "Обещали бычка, а дают тычка". Реплика с места ("Есть!"). Историческая речь. Беседы с делегатами. Запрет демонстрации. На заседании большевистской фракции. Сражение в пушечной мастерской. 18 июня ("Вся власть Советам!" - говорили знамена).

Эти слова давно стали крылатыми. Их знает, надо полагать, каждый старшеклассник. Известна и картина под названием "Есть такая партия!".

Я был свидетелем инцидента, определившего сюжет картины. Вот какие события предшествовали знаменитому эпизоду на съезде. В конце мая в Петроград стали прибывать делегаты I Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. Регистрация членов большевистской фракции проходила в Центральном Комитете партии во дворце Кшесинской.

Привлекли к этому делу и нас, активистов "Военки". В одной из комнат первого этажа мы поставили стол. Над ним повесили плакат: "Регистрация делегатов". Прибывающим на съезд делегатам от большевиков выдавались "пропуска" на заседание фракции - кусочки бумаги с написанным карандашом номером и печатью Центрального Комитета.

...Во дворце Кшесинской - уже привычная для нас сложившаяся в последние недели обстановка. Очереди представителей частей, заводов у книжного склада. Отдыхающие после караула в каменной беседке или прямо под балконом солдаты, матросы. Среди них - и бойцы нашей группы охраны. Ночевали мы нередко - май выдался сравнительно теплым - тут же в саду, среди пальм, орхидей и прочей экзотики; и только в дождливую погоду забирались в дом, предназначенный для прислуги бывшей хозяйки дворца.

Броневики у входа, обвешанные оружием люди, солдатские котелки, закопченные чайники, иногда даже подвязанные к поясу (без кипятка солдат что без махорки) на фоне нарядного особняка представляли весьма живописную картину для прибывающих из разных уголков России делегатов.

С каким настроением являлись они на съезд?

Каждый шаг Временного правительства обнаруживал все большую пропасть между его политикой, практическими делами и чаяниями народа. Народ жаждал мира, а Керенский готовил наступление на фронте. Рабочие требовали хлеба, а коалиционное правительство сократило и до того голодный паек до трех четвертей и полфунта на человека. Трудовое крестьянство стремилось получить помещичьи земли, а эсеровский краснобай министр земледелия Чернов по-прежнему кормил их обещаниями.

Высокий армеец, делегат Юго-Западного фронта, - мы разговорились с ним накануне открытия съезда - сказал, как резолюцию наложил:

- Обещали бычка, а дают тычка. Обещалкиных и палкиных в этом правительстве хоть пруд пруди. Да палкой теперь народ не напугаешь, а обещанную шапку, известное дело, на уши не наденешь.

Народ устал ждать, а Временное правительство не хотело, да и не могло решить ни один из острых, не терпящих отлагательства вопросов, поставленных на повестку дня самой революцией, историей, народом. Оно продолжало вести страну по пути империалистической войны, разрухи, голода - к неминуемой катастрофе.

В такой до предела накаленной политической обстановке открывался 3(16) июня I Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.

Нужно сказать, на съезд возлагали большие надежды. Созыв съезда породил среди рабочих и солдат веру в то, что будет наконец решен вопрос о мирном переходе всей власти в стране к Советам.

- Депутаты - наши, съезд - наш, - рассуждали они, - вот он и решит по-нашему.

Так думали тогда многие.

В работе съезда приняло участие более тысячи делегатов. Многие особенно от соглашательских партий - пришли с гостевыми билетами. Эсеро-меньшевистский блок составил абсолютное большинство. Большевистская фракция насчитывала всего 105 делегатов. Съезд проводил свою работу в здании кадетского корпуса на Васильевском острове. Я возглавлял группу охраны и присутствовал на заседаниях съезда 4, 6, 8, 9 и 12 июня.

Накануне мы получили задание непосредственно от Н. И. Подвойского. Он выдал мне на всю группу гостевые билеты. Посоветовал держаться всем вместе, ближе к трибуне. Контрреволюция, не исключено, постарается использовать съезд для провокации. Возможны и террористические акты против наших товарищей. Будьте, мол, наготове.

В первый день мы на съезде не были: группа выполняла другое задание. Уже из газет - реклама была шумной - я узнал, что открывался он с большой помпой, при полном параде министров-социалистов, разных "вождей", "бабушек" и "дедушек" революции. Выступала с приветствием съезду и "главная бабушка" небезызвестная Брешко-Брешковская.

...4 июня наша группа из 6 человек с большим трудом (спасибо товарищам выборжцам) проникла в битком набитый актовый зал первого кадетского корпуса. Отдышались, огляделись. Помещение большое, светлое, но длинное, узкое, напоминающее пенал. Слева от трибуны - Ленин, Дзержинский, Коллонтай. Большевистская фракция - мы пристроились в зале - разместилась в левом секторе, до половины зала.

Середину занимали меньшевики, а справа - эсеры, народные социалисты и беспартийные делегаты. В повестку дня было включено 12 вопросов: революционная демократия и правительственная власть; отношение к войне; подготовка к Учредительному собранию и другие. Борьба на съезде развернулась при обсуждении центрального вопроса - о власти.

Мне хорошо запомнилось в этот день выступление министра Временного правительства Ираклия Церетели. Бывший социалист, бывший политкаторжанин, он скатился в болото социал-предательства. Как один из лидеров меньшевиков-оборонцев, выступил на съезде в роли рьяного адвоката капитала.

В своем докладе он защищал коалиционное правительство и, как Либер, выступавший до него, доказывал, что только такое правительство обеспечит интересы "революционной демократии". Изо всех сил защищал он коалицию с буржуазией, предостерегая, запугивая, что переход власти к Советам приведет к крушению революции.

Опытный оратор, Церетели прибегал к историческим примерам, сравнениям, наговорил столько, что и в шапку не соберешь. Да что толку: мели день до вечера, а слушать нечего. Зал, хоть в нем и преобладали делегаты от соглашательских партий, слушал господина министра-социалиста холодно, без особого интереса. Не так-то просто было убедить делегатов съезда в необходимости поддержать буржуазное правительство.

Тут-то и произошел случай, благодаря которому дежурной, не очень выразительной речи Церетели суждено было войти в историю.

В пылу адвокатского красноречия он заявил, что, дескать, в "настоящий момент в России нет такой политической партии, которая говорила бы: дайте нам в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место"{74}.

Не успел Церетели договорить фразу, как из зала раздался уверенный голос: "Есть!"

Одно только слово{75}, но оно прозвучало так емко, так убежденно и неожиданно, что зал на мгновение замер, чтобы тут же взорваться шумом, криками.

Сотни голов, словно по команде, повернулись в ту сторону, где сидел Ильич.

Докладчик смешался, видно, понял свою оплошность. Он еще пытался что-то возразить. Но вышло как в присказке: "Говорить, так договаривать, а не договорить, так лучше не говорить".

Тем и отличались меньшевистские лидеры, что, когда их припирали к стенке и надо было четко, определенно выразить свои взгляды, они не в состоянии были это сделать.

Пробормотав еще несколько фраз, министр почт и телеграфов вскоре закончил свой доклад.

А Ленин, получив слово для содоклада, как представитель большевистской фракции, развил свою реплику: "Он (Церетели. - В. В.) говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: "есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком"{76}.

Зад незамедлительно отреагировал на эти слова. Большевики громкими аплодисментами, соглашатели - язвительными шутками, смехом. Владимир Ильич после короткой паузы решительно поднял руку: "Вы можете смеяться, сколько угодно... Окажите доверие нам, и мы вам дадим нашу программу.

Наша конференция 29 апреля эту программу дала"{77}.

Нет надобности пересказывать содержание воистину исторической речи, в которой раскрывается значение Советов как государства принципиально нового типа: "Советы, это - учреждение, которое ни в одном обычного типа буржуазно-парламентарном государстве не существует и рядом с буржуазным правительством существовать не может"{78}; как власти, "без которой не может быть победы русской революции", единственно способной вывести Россию из захватнической войны и экономического кризиса.

Советую перечитать эту речь. И не только потому, что многие положения ее ничуть не устарели. Но и для того, чтобы еще раз пережить радость общения с Лениным-оратором, почувствовать то, что составляет бессмертную, немеркнущую с годами силу и свежесть его речей: полное слияние, удивительно прочный сплав ученого, исследователя и революционера, политика.

К своим гениальным выводам, предвидениям Владимир Ильич шел от факта социального явления, изученного им глубоко и всесторонне. Тут Ленин был необыкновенно объективен и холоден, ставя, как ученый, превыше всего не желаемое, каким бы приятным оно ни было, а действительное, истину.

В июне, когда заседал I съезд, В. И. Ленин считал еще возможным в условиях двоевластия мирное развитие революции в России, исходя из трезвого анализа сложившейся в стране к тому времени расстановки классовых сил ("в России нет такой группы, нет такого класса, который мог бы сопротивляться власти Советов").

Таким мне запомнился Ильич и на трибуне I съезда Советов рабочих и солдатских депутатов 4 июня 1917 года.

Сила ленинской аргументации, внутренняя убежденность в правоте, истинности выводов произвели огромное впечатление на рядовых делегатов съезда - рабочих и солдат.

Содокладчику отпускалось на выступление 15 минут.

Председатель, кажется Чхеидзе, решил воспользоваться этим, не дал Ленину даже договорить, перебил на полуфразе: "Ваше время исчерпано".

Владимир Ильич, всегда строго придерживающийся регламента, согласно кивнул: "Я через полминуты кончаю..." Но не тут-то было.

Зал пришел в неистовство. Крики, скандирование:

"Продолжить!", "Продлить время!", "Дать все высказать!" - неслись не только из левого сектора, где сидели большевики, но и со всех концов зала.

Попытка прощупать настроение аудитории голосованием тоже ничего не дала. Лес рук потребовал продолжения речи, Ленин говорил примерно еще минут 15.

В общей сложности - полчаса. Они пронеслись как одна минута и... как вечность. До сих пор сохранилось ощущение (по емкости, содержанию) многочасовой речи. А высокий армеец - делегат Юго-Западного, с которым мы за эти дни успели подружиться, поздно ночью, когда чаевничали в одной из классных комнат, сказал: "Говорит, что рублем дарит. Коротко и ясно - оттого и прекрасно".

Заключительные слова Ильича о том, что "переход власти к революционному пролетариату при поддержке беднейшего крестьянства есть переход к революционной борьбе за мир в самых обеспеченных, в самых безболезненных, какие только знает человечество, формах, переход к тому, что власть и победа за революционными рабочими будут обеспечены и в России и во всем мире"{79}, были встречены аплодисментами.

Речь Ленина привела в смятение руководителей соглашательских партий, вопреки воле которых она оказалась в центре внимания участников съезда Советов. Одни делегаты речь одобряли, другие кое-какие пункты оспаривали, третьи выступали против, клеветали на Ленина, на партию большевиков. Одно было бесспорно: после речи Ленина до неузнаваемости изменилось настроение многих делегатов съезда, особенно беспартийных.

Второй раз Владимир Ильич выступил на съезде 9 июня. В своей речи о войне он разоблачил предательскую политику Временного правительства и лидеров соглашательских партий, за спиной народа готовящих новое наступление на фронте. Эта война, говорил Ильич, ведется только в интересах буржуазии, помещиков, она "есть продолжение буржуазной политики и ничего больше".

Речь Ленина давала четкий и ясный ответ на вопрос, который волновал тогда весь народ: "Как можно выйти из войны?"

"...Выход из этой войны только в революции. Поддерживайте революцию угнетенных капиталистами классов, - призывал Ильич, - свергайте класс капиталистов в своей стране и тем давайте пример другим странам. Только в этом социализм. Только в этом борьба с войной. Все остальное - посулы или фразы, или невинные добрые пожелания"{80}.

Сильную реакцию в зале вызвала заключительная часть речи. Ленин привел цитату из напечатанного в "Социал-демократе"{81} и "Правде" письма крестьянина, излагающего программу большевиков, как он ее понимает, и свое отношение к ней:

"Нужно побольше напирать на буржуазию, чтобы она лопалась по всем швам. Тогда война кончится. Но если не так сильно будем напирать на буржуазию, то скверно будет"{82}.

Эсеро-меньшевистский президиум съезда не мог не почувствовать, какое впечатление на рядовых делегатов съезда произвели выступления Ленина. И чтобы как-то отвлечь внимание делегатов, приглушить, развеять влияние ленинских речей, президиум стал выпускать на трибуну одного за другим главных своих ораторов: Чернова, Скобелева, Керенского.

Последний больше всех юродствовал, то становясь в позу Наполеона, то истерически стуча кулаком в грудь и чуть не плача. Подстриженный под ежик, бледный, в наглухо застегнутом френче. Рука на черной повязке. Он в который раз обвиняет большевиков в подстрекательстве, измене, в стремлении вызвать в России стихийную волну разрушений и погромов, раскрыть фронт перед "сплоченными полками железного кулака Вильгельма".

На трибуне прапорщик-фронтовик. Усталое лицо, горящие глаза, коренастый, одет в офицерский китель. Когда он появился на трибуне, произнес первые слова, на всех повеяло грозным дыханием окопов. Таким я впервые увидел делегата от Юго-Западного фронта большевика Н. В. Крыленко. Он говорил о том, что солдаты не хотят больше воевать во имя интересов союзнической и русской буржуазии, а господа соглашатели, меньшевистско-эсеровские представители Исполкома, не считаясь с волей народа, предавая его, предлагают продолжать политику торговли мясом и кровью русского солдата, начатую царским самодержавием. Массы окопных солдат, продолжал он, ставят вопрос прямо: или буржуазия, или народ; либо война, либо мир.

- Вот это прапорщик! - восхищался мой сосед, высокий армеец. - Сроду не слыхал, чтобы офицер так за нашего брата стоял.

Как ни старались краснобаи-ораторы из соглашательских партий, прежнего "единодушия" на съезде уже не было. Тем большую активность закулисных дел мастера развернули во время перерывов. После соответствующей обработки и промывания мозгов рядовых делегатов в кулуарах и на заседаниях своих фракций соглашателям удалось протащить с разными поправками свои резолюции о доверии Временному правительству и поддержке готовящегося наступления на фронте.

Авторитет Ленина среди рядовых делегатов съезда рос не по дням, а по часам. Стоило ему во время перерыва появиться в коридоре в одной из классных комнат (со следами-пятнами от снятых царских портретов), где отдыхали, наскоро закусывали делегаты, - и его тут же прочно брали в "плен". Впрочем, от такого плена он не бегал. Наоборот, как мне казалось, шел ему навстречу.

Я был свидетелем одного такого разговора с уральцами. Рядом с Лениным шел Я. М. Свердлов. Они о чем-то оживленно беседовали, когда их остановили делегаты с Урала. У товарища Андрея (партийная кличка Я. М. Свердлова) сразу нашлись знакомые по подполью. Завязался разговор. Заметив Ильича, к группе присоединились три делегата-фронтовика. Среди них, мы были с ним вместе, и мой знакомый высокий армеец.

Разговор шел сначала в коридоре, затем - в классе. Ленин сказал, что охотно ответит на все вопросы делегатов, но сначала сам хотел бы расспросить их кое о чем.

Ильича интересовало настроение солдат в глубоком тылу и на фронте, в какой форме и по чьей инициативе происходит братание. Какой выход из войны видят солдаты.

Уральцев Ленин попросил поподробней рассказать о рабочем самоуправлении и контроле, о связях между большевистскими организациями разных городов и заводов Урала, о влиянии соглашательских партий на рабочих.

Кто-то из уральцев посетовал, что меньшевики и эсеры, захватив власть в Советах, кое-где заметно увеличили свои ряды за счет рабочих-аристократов, буржуйских холуев.

- Вы их, - переспросил Ильич, - и у себя так обзываете? Не советую. Отмахиваться от рабочих высокой квалификации нам не с руки. Капиталисты - из тех, кто поумнее, - перетягивали их на свою сторону более высокой зарплатой, привилегиями. Пусть это вас не смущает, нужно бороться за каждого. Люди эти, как правило, грамотные, смекалистые, авторитетные среди рабочих. Их опыт, умение, знание в будущем, возможно в очень скором, нам крепко пригодятся. Надо бить на рабочую сознательность, на пролетарскую солидарность. Помнить, что эти люди, подкупленные или обманутые, прежде всего - рабочие. Их не отпугивать надо, не спешить с ярлыками, а терпеливо будить рабочую совесть, разъяснять, просвещать.

Обернувшись к делегатам-фронтовикам, Владимир Ильич подчеркнул: все то, что было им сказано о рабочих, касается и армии. Надо постоянно помнить о колеблющейся прослойке. А таких много среди младшего командного состава (унтер-офицеры, писари), георгиевских кавалеров. Не толкать их в объятия врагов революции, соглашателей, а привлекать путем убеждения на свою сторону.

К Владимиру Ильичу в дни съезда тянулись не только делегаты большевистской фракции. Часто останавливали его и беспартийные - рабочие, солдаты, рядовые члены партии меньшевиков и эсеров. Владимир Ильич внимательно выслушивал их аргументы, терпеливо отвечал на заковыристые вопросы, невольно давая всем нам наглядный и памятный урок.

За работой съезда внимательно, с надеждой следил весь трудовой народ. Острая дискуссионная борьба вырвалась из зала заседаний на улицы Петрограда. Волновались рабочие: снабжение шло из рук вон плохо; фабриканты, заводчики на каждом шагу саботировали решения Советов. Не прекращалось брожение в частях. Шли усиленные слухи о предстоящей отправке "ненадежных" полков на фронт, о готовящемся наступлении.

- На съезд надежды нет, - говорили в казармах, в заводских цехах.

- Уже ясно, чьи интересы он защищает.

Съезд поддержал распоряжение Временного правительства о выселении с дачи Дурново{83}, согласился с политикой министров по вопросу о войне.

Рабочие и солдаты остро почувствовали лживость и лицемерие эсеро-меньшевистских речей на I съезде Советов. Они поняли, что съезд не решит коренных вопросов революции и не удовлетворит насущных требований пролетариата, не разрешит и острого конфликта рабочих с предпринимателями. И общим выводом всех было: надеяться надо только на самих себя, на свои силы и организованность. Волнения нарастали с каждым днем. 8 июня забастовали рабочие уже 28 заводов столицы. Пролетариат, многие полки Петроградского гарнизона рвались на улицу. Волнение грозило вылиться в стихийную демонстрацию.

С большим трудом большевики, руководители заводских комитетов, мы агитаторы - сдерживали напор рабочих.

Я побывал на одном из митингов путиловцев, где страсти кипели вовсю.

- На демонстрацию! - требовали рабочие. - Все на демонстрацию!

Успокоить рабочих удалось Володарскому.

- В чем наша сила? В организованности, железной дисциплине. У вас, говорил он, - есть партия - партия большевиков. Она призовет вас, когда придет время. Держитесь, не расстраивая единого пролетарского фронта.

Тревожные сигналы поступали в ЦК, ПК, "Военку" отовсюду.

8 июня вопрос о демонстрации решался на совещании членов ЦК, ПК, военной организации. Совещание проходило в солдатском клубе "Правда". Представители докладывали: рабочие и солдаты гневно протестуют против решений съезда, удержать их от выступлений вряд ли удастся.

Было принято решение о проведении мирной организованной демонстрации. Во-первых, чтобы предотвратить возможность провокации и ненужные жертвы; во-вторых, чтобы показать съезду, его делегатам, насколько позиция большинства расходится с мнением пролетариата и армии.

Демонстрацию назначили на 10 июня. Весть о ней напугала правительство, встревожила не на шутку меньшевистско-эсеровский муравейник. Снова забегали закулисных дел мастера, заработала машина голосования. 9 июня вечером руководимый соглашателями съезд Советов постановил: запретить на 3 дня всякие уличные демонстрации. Съезд обратился с воззванием к рабочим и солдатам, призывая их в демонстрации не участвовать. Президиум съезда лицемерно мотивировал свое решение тем, что демонстрация якобы может вызвать раскол рабочего класса, играет на руку "темным силам". Виновниками раскола и волнений объявлялись, как всегда, большевики.

ЦК нашей партии не мог вступить в открытый конфликт с постановлением съезда. В ночь на 10 июня было принято решение об отмене демонстрации. "Большевики отменили демонстрацию, вовсе не желая вести рабочих на отчаянный бой, в данный момент, против объединенных кадетов, эсеров и меньшевиков"{84}.

Перед партией встала очень трудная задача - в считанные часы оповестить и удержать массы от выступления в то время, когда они рвались на улицу. В редакции газет "Правда", "Солдатская правда" срочно дослали обращение "Ко всем трудящимся, ко всем рабочим и солдатам Петрограда" об отмене демонстрации. Ночью по тревоге ЦК, ПК партии и "Военной" был созван партийный актив для оповещения заводов, частей об отмене демонстрации. Мне с Федоровым и Семенюком в эту ночь пришлось побывать в полках: Павловском, Литовском, Волынском, Измайловском и Петроградском. В Павловском к нашему сообщению отнеслись с крайним недоверием. Член полкового комитета Гринченко прямо заявил:

- Этого быть не может, я только вчера был в "Военке", где подтвердили: выход на демонстрацию десятого утром.

Только когда пришел член комитета большевиков Громов, павловцы поверили нам, хоть и не скрывали своего недовольства отменой демонстрации. С таким же настроением мы столкнулись и в других частях.

Мы успели оповестить всех - демонстрация не состоялась. Но 10 июня все буржуазные газеты вышли с грубыми, резкими нападками на большевиков. Клеветой и бранью в адрес Ленина разразились почти, все буржуазные и соглашательские газеты.

Рабочие и солдаты остались на своих местах, на улицу не вышли. Они поверили партии большевиков, но вопрос о демонстрации снят не был.

10-го утром путиловцы собрались на заводском дворе. К ним вышли Д. Романов и Т. Барановский, чтобы разъяснить решение ЦК партии.

Встречали делегатов съезда, да и нас, рядовых агитаторов, по разному.

- Без вас пойдем, без руководителей, без завкомщиков! - кричали возбужденные рабочие.

- Кто звал вас на демонстрацию? - спрашивал Романов. - Мы, большевики, Центральный Комитет нашей партии. Он и отменяет ее. Неспроста, значит.

...Медленно, неохотно расходились по цехам рабочие, но к совету прислушались. Авторитет Центрального Комитета, "Правды" на заводе заметно окреп. А соглашатели с каждым днем теряли свое влияние.

Запрет демонстрации, предательские действия президиума съезда вызвали негодование, бурные протесты масс, партийных организаций. Надо сказать, что многие недовольны были и постановлением ЦК.

Горячие головы нашлись и среди рабочих, и среди нас, активистов "Военки". К ним принадлежал и я.

Агитировал не выходить на демонстрацию, а сам считал постановление ЦК ошибочным.

- Проделана огромная работа. Все приведно в движение. Съезд нам не указ! Вперед - и только!

Примерно такого же мнения придерживались отдельные члены Петербургского комитета РСДРП (б), большевики - делегаты съезда, которые готовились вместе со всеми выйти на улицы столицы.

Именно поэтому Владимиру Ильичу пришлось дважды выступать с разъяснениями: на заседании Петербургского комитета и на большевистской фракции съезда.

Я хорошо помню заседание фракции большевиков.

В эту ночь дежурила наша группа. Пока зачитывали вслух решение ЦК фракция заседала в большой классной комнате кадетского корпуса, - стоял глухой шумок. Прения были бурными. Обсуждение решения ЦК об отмене демонстрации вылилось в осуждение президиума съезда. Один за другим предлагались варианты незамедлительных ответов, контрударов по соглашателям.

Начал Владимир Ильич с тех же доводов, которые потом приводились в "Проекте заявления ЦК РСДРП (б) и бюро фракции большевиков Всероссийскому съезду Советов по поводу запрещения демонстрации" и в речи на заседании Петербургского комитета РСДРП (б).

Владимир Ильич сказал, что полностью разделяет негодование и гнев товарищей. Большевики, продолжил он, никогда не откажутся от права самостоятельно и независимо пользоваться всеми свободами для мобилизации рабочих масс.

Партия большевиков по-прежнему выступает за переход всей власти в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, несмотря на захват руководства в Советах оборонческими и враждебно относящимися к партии пролетариата партиями меньшевиков и социал-революционеров.

Да, "Вся власть Советам!" - это наш лозунг, лозунг большевиков, но если бы даже государственная власть целиком перешла в руки Совета и Совет попытался наложить оковы на нашу агитацию, это могло бы заставить нас не пассивно подчиниться, а пойти навстречу тюремным и иным карам: мы не отказались бы от своих марксистских, интернационалистских принципов.

Крепко было сказано, с огромным достоинством.

Но тут же Ленин добавил, что одно дело отстаивание принципов, стратегической линии партии, другое - тактика. В политической борьбе чаще, чем на войне - а на фронте такое бывает, - приходится отменять намеченное наступление в зависимости от обстановки, от колебаний средних мелкобуржуазных слоев. Надо уметь учитывать момент и быть смелым в решениях.

В своей речи Владимир Ильич подробно остановился на выступлении одного молодого товарища, не помню уже какой именно делегации.

Мне, честно говоря, искреннее, страстное выступление этого товарища, почти моего ровесника, понравилось: в его путаной горячей речи я узнавал себя, свое нетерпение, свои мысли и недоумение по поводу отмены демонстрации.

Владимир Ильич сказал примерно следующее:

- Мы только что выслушали здесь взволнованную речь нашего товарища, молодого революционера. Я хорошо понимаю его. Все, что им было сказано, сказано искренне, от всего горячего сердца. Это хорошо. Это превосходно.

У настоящего революционера, тем более - у молодого, и должно быть горячее сердце, умеющее любить и ненавидеть. Человеку, делающему революцию не на словах, а на деле, надо иметь горячее сердце и холодную голову. Максимум спокойствия, осторожности, выдержки. Не бездумный порыв, а трезвый расчет. Пусть не сердце головой, а ясная, не затуманенная эмоциями голова управляет горячим сердцем.

Мы шли на мирную демонстрацию, чтобы оказать давление на съезд, а нас обвиняют в заговоре. Надо вести разговор о том, каким путем даже этот запрет демонстрации обернуть в нашу пользу.

Отменив демонстрацию 10 июня, президиум съезда объявил о всенародной манифестации, назначенной на 18 июня. Что ж, отлично, 18 июня дает нам возможность еще больше, еще теснее объединить рабочих и солдат. Демонстрация пройдет под нашими лозунгами. Надо пойти на заводы к рабочим, в казармы к солдатам и все объяснить: да, мы пошли на отмену демонстрации, но не потому, что считаем свою политику ошибочной, свои силы слабыми.

Демонстрация сегодня - подарок провокаторам, повод для разгрома лучшей, революционной части пролетариата, для разоружения солдат Питера. Демонстрация 18 июня - еще один шаг к сплочению, шаг к нашей победе.

Светлели лица. На смену растерянности, смятению приходили убежденность и вера.

Делегаты съезда из большевистской фракции отправились на заводы, в казармы, чтобы объяснить, убедить, донести до каждого правду Ильича.

Кинулись следом к рабочим и солдатам меньшевики, эсеры. Но как ни лезли из кожи господа соглашатели, пытаясь оправдать себя в глазах рабочих, солдат, поссорить массы с большевиками, повести трудовой люд на демонстрацию 18 июня под своими лозунгами, их всюду встречала холодность масс.

Утром 11 июня нас собрали на внеочередной инструктаж агитаторов в солдатском клубе "Правда". Проводили его Невский и Подвойский. Выступали Володарский, Кедров и другие. В это время в зале появились путиловцы Романов и Гриша Самодед. Как только кончился инструктаж, они подошли к Володарскому и Невскому, стали уговаривать их срочно выехать на завод. "Сегодня, объясняли они, - предстоит решительный бой с меньшевиками и эсерами за их последнюю цитадель - пушечную мастерскую. На этот бой соглашатели пригласили своих лидеров из Петросовета. Бой будет жаркий".

Решили, что поедут Володарский и Барановский. Присоединились к ним и мы: Семенюк, Артузов и я, - послушать, поучиться. Ведь задача ставилась сложная, ответственная - окончательно разгромить как политическую силу меньшевиков, эсеров в пушечной мастерской. С этой целью большевики-путиловцы и созвали дискуссионный митинг.

...Народу - не протолкнуться, рабочие стоят плечом к плечу, заполнив все проходы лафетного пролета.

Романов, Володарский и Барановский уже стояли на трибуне, когда появились лидеры соглашательских партий. От меньшевиков - Либер, от эсеров Чернов и Авксентьев. Предстояло генеральное сражение, и на поле боя прибыла "тяжелая артиллерия" противника.

Распределив между собой роли, эта, отнюдь не святая, троица обрушилась на большевиков и не оставила, казалось, ни одного лозунга "необъясненным".

- Большевики, - ринулся на лозунг "Вся власть Советам!" Либер, предлагают прыжок в неизвестность. Советы - еще не изученная форма, временная организация рабочих до Учредительного собрания. Еще неизвестно, что с ними станется. Советы не общенародная организация. Демократия требует участия всего народа. Мы - реальные политики, а не фантазеры. Мы по образцу Запада предлагаем Учредительное собрание, республику. Нельзя Советы случайную организацию - вопреки демократии превратить во власть. Такая власть не продержится и двух дней.

Чернов говорил больше часа. Он полностью подтвердил свое согласие с доводами Либера. Чернов, маневрируя красивыми фразами, привычно пуская в ход артистические жесты и разного рода ужимки, умело и ловко обходил острые вопросы.

Мы слышали, как Володарскому несколько раз напоминали:

- Выступай, они создадут невозможную обстановку.

- Ничего. Пускай поговорят. Я отдохну, послушаю. Любимец путиловцев, как всегда, начал свою речь спокойно. Он разгорался постепенно: так трогается с места, набирая ход, паровоз. Голос крепчал. Вдруг Володарский протянул руку в сторону сбившейся кучки меньшевиков:

- Слушайте их! Они говорят, что Советы не демократичны, что это не народный орган. А кто же в Советах? Рабочие, крестьяне, солдаты - это и есть народ. Кого же в Советах нет? Буржуазии. Только ее и нет. Выходит, о ком хлопочут Либер и Чернов - о народе или о буржуазии?

Смех, хохот.

- Здорово!

- Отбрил!

- Каковы дружки, таковы им и пирожки. А Володарский продолжал:

- Почтенный глава меньшевиков уверял нас, что Советы - временное явление; неизвестно, мол, что из них выйдет. А нам известно, что хотят сделать с ними соглашатели сегодня. Всей своей политикой они их уничтожают как власть, сейчас они хотят окончательно уничтожить Советы, ибо цель меньшевиков - полностью отдать власть буржуазии.

Учредительное собрание созовут. Но только тогда, когда контрреволюция укрепится настолько, чтобы решить вопрос о земле и мире так, как это выгодно капиталистам и помещикам.

Мы говорим: слушайте меньшевиков - и петля кровавой бойни еще сильнее захлестнет вас. Слушайте эсеров - и новые миллионы рабочих и крестьян падут жертвами грабительской войны во славу и обогащение капиталистических акул.

Следуйте за меньшевиками и эсерами - и цепи былого рабства будут наложены на вас еще крепче, чем было раньше.

Мы, большевики, зовем вас к свободе, и мы знаем, что рабочий класс видит предательские дела соглашателей. Всероссийский съезд, запрет демонстрации еще раз показал, чего стоят их слова и обещания. Мы знаем пролетариат пойдет с нами под знаменами, на которых будет начертан боевой клич, зовущий к свободной и счастливой жизни: "Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов!"

Последние слова Володарского покрыла буря аплодисментов.

На этом дискуссионном митинге пушечная мастерская впервые приняла большевистскую резолюцию, а соглашатели потеряли свои последние позиции, за ними остались лишь незначительные группы рабочих и служащих.

В такой острой обстановке тогда проходила борьба партии за массы рабочих и солдат на каждом заводе, в каждой казарме.

ЦК и ПК нашей партии дали указания партийным организациям Петрограда принять участие в демонстрации, назначенной соглашателями на 18 июня, подготовить ее со всей тщательностью и провести под большевистскими лозунгами. По заданию "Военки" мы в эти дни побывали во многих воинских частях.

Пасмурным теплым утром питерские пролетарии, полки Петроградского гарнизона и близлежащих городов вышли на демонстрацию. В 9 часов утра выступила путиловская колонна. Широкой рекой затопила Петергофское шоссе. За путиловцами двинулись рабочие "Треугольника", "Тильманса", Химического и других заводов. На ярко-красных полотнищах демонстрантов - большевистские лозунги: "Вся власть Советам!", "Долой 10 министров-капиталистов!", "Вооружение народа и прежде всего - рабочих!" А вот и лозунг путиловских пролетариев: "Нас обманули! Товарищи, готовьтесь к борьбе!"

Впереди путиловцев шли 176-й запасной и Измайловский полки, к ним потом присоединился и Петроградский полк. Бесконечную колонну обрамляли красногвардейские цепи, готовые оградить рабочих от вооруженной провокации.

У входа на Марсово поле висел плакат: "Доверие Временному правительству". Группа солдат и рабочих отделилась от колонны - плакат полетел под ноги демонстрантам.

Мимо братских могил путиловцы прошли с пением "Вы жертвою пали".

В этот день около полумиллиона рабочих и солдат демонстрировали в столице свое недоверие Временному правительству, свое согласие с лозунгами большевиков, свою волю к дальнейшей борьбе.

Демонстрация должна была ответить на вопрос: кто с кем? И ответ был дан со всей убедительностью. Политические лозунги нашей партии получили полную поддержку у рабочих и революционных солдат.

День 18 июня стал знаменательным в развитии революции. В Петрограде и во многих других городах прошли массовые политические демонстрации. 20 июня "Правда" писала, что пролетариат в этот день "увидел себя как в зеркале. Стройно двигались колонна за колонной, рабочие сменяют солдат, солдаты рабочих..." Демонстранты несли большевистские лозунги. А меньшевики и эсеры 18 июня даже не решались выступить под лозунгом "доверия" Временному правительству. Только жалкие кучки бундовцев, плехановского "Единства" пытались выставить этот лозунг, но рабочие и солдаты заставили его убрать.

Демонстрация стала настоящим смотром сил партии большевиков и ее растущего влияния на массы рабочих и солдат. Заодно они показали провал политики Временного правительства, падение доверия масс к меньшевикам и эсерам.

Отвечая на вопрос, за кем идут рабочие и солдаты, наша любимая "Солдатская правда" писала: "Вся власть Советам!" - говорили знамена, говорили плакаты; "Вся власть Советам!" - говорили сотни тысяч рабочих; "Вся власть Советам!" - говорили солдаты. "Контроль над производством!", "Долой министров-капиталистов!" - вот что сказал народ, рабочие и солдаты, которые пошли за большевиками". Демонстрация вылилась "в торжество большевиков", а эсеры и меньшевики "почувствовали, что они теряют почву" - это вынужден был признать даже лидер кадетской партии Милюков.

Всероссийская конференция

Делегаты "Военки". Наш праздник. Статья Ильича. Освежающий ливень. Прапорщик Крыленко и "Декларация бесправия". "Без этого мы не могли бы победить". Солдаты на Сенатской площади,. Встреча на Крыше мира. Человек из будущего.

Июньские дни запомнились мне еще одним событием. С 16 по 23 июня проходила Всероссийская конференция фронтовых и тыловых военных организаций РСДРП (б).

Конференция была созвана, проводилась с одобрения и при активном участии В. И. Ленина.

Солдатский клуб "Правда" в бывшем особняке Кшесинской украшен лозунгами, знаменами. На красных стягах наименования полков, кораблей, слова, звучащие как программа действия и как клятва: "Свобода или смерть", "В единении сила", "Мир народам", "Да здравствует социализм", "Мы победим".

Сводный оркестр моряков и гвардии Московского полка исполняет "Интернационал". От имени петроградской "Военки" делегатов приветствует В. И. Невский. Он отмечает, что 167 делегатов от 43 фронтовых и 17 тыловых организаций представляют внушительную силу - 26 тысяч армейцев-большевиков.

От Петербургского комитета конференцию приветствует Володарский. Он выражает надежду, что работа конференции не будет закончена в этом зале. Делегаты разъедутся по местам и скажут; близок час социалистической революции.

В президиуме хорошо знакомые мне лица. Что-то быстро пишет Владимир Ильич. Рядом с ним Н. И. Подвойский, М. С. Кедров, Н. В. Крыленко, В. И. Невский. К этому дню мы, активисты "Военки", готовились как к празднику. По поручению Н. И. Подвойского и К. А. Мехоношина я накануне встречал прибывающих делегатов-фронтовиков, обеспечивал ночлегом, газетами, сообщал, кто в какой комиссии, секции. Многие делегаты (разведчик с Юго-Западного фронта полный георгиевский кавалер Солодовников, унтер-офицер минер Пасек) по сей день остались в моей памяти как замечательные борцы за дело революции, верные товарищи.

На повестке дня конференции стояли такие вопросы: доклады с мест, текущий момент, организация власти и Советы рабочих и солдатских депутатов (докладчик В. И. Ленин); война, мир, наступление (докладчики Н. В. Крыленко и Е. Ф. Розмирович); аграрный вопрос (В. И. Ленин), демократизация армии (Н. В. Крыленко); национальное движение и национальные полки, задачи военной организации.

В первые дни работы конференции - сообщения с мест. За выступлениями делегатов - многие из них потом печатались в "Бюллетенях" конференции вставала картина кропотливой работы армейских большевиков. Несмотря на неимоверно трудные условия, недостаток литературы и агитаторских сил, вопреки репрессиям, все усиливающимся угрозам, дело продвигалось вперед.

Наиболее впечатляющим для всех участников конференции и автора этих строк стал день 20 июня. Задолго до официального открытия утреннего заседания в каменной беседке, в солдатском клубе стали собираться делегаты, обсуждая свежий номер "Правды" (№ 86) со статьей Ленина "Восемнадцатое июня".

Еще не отзвучало на улицах и площадях Петрограда грозное эхо полумиллионной демонстрации, еще отдавалась в ушах "мерная поступь рабочих и солдатских батальонов", а Владимир Ильич уже подверг события 18 июня, "один из дней перелома", всестороннему анализу, показал их гигантское историческое значение.

Помню, меня и знакомых товарищей по "Военке" особенно поразило сравнение Лениным трех демонстраций. Если первая демонстрация на Марсовом поле - "поголовное чествование первой победы революции и ее героев, взгляд, брошенный народом назад на пройденный им наиболее быстро и наиболее успешно первый этап к свободе", а Первомайская демонстрация (18 апреля) - праздник "пожеланий и надежд", то 18 июня - первая политическая демонстрация действия, демонстрация, которая стала "разъяснением - не в книжке или в газете, а на улице, не через вождей, а через массы - разъяснением того, как разные классы действуют, хотят и будут действовать, чтобы вести революцию дальше"{85}.

Буржуазия попряталась, испугалась этой демонстрации действия, демонстрации сил и политики революционного пролетариата. Подводя итоги демонстрации, Владимир Ильич писал, что она, как горстку пыли, развеяла миф о "революционности" буржуазии ("Буржуазия - это и есть контрреволюция"), пустые речи о большевиках-заговорщиках и показала, на чьей стороне, с кем промышленный пролетариат столицы и ее войска.

Статья "Восемнадцатое июня", предупреждающая о кризисе "неслыханных размеров", который надвигается на Россию и на все человечество, показывающая и выход из тупика (полное доверив "народных масс своему руководителю пролетариату"), была прочитана многими делегатами и стала своего рода увертюрой к утреннему заседанию.

С докладом о текущем моменте выступил В. И. Ленин. Выступал он и по аграрному вопросу, но тексты этих докладов, к сожалению, не сохранились, а краткий газетный отчет о докладе по текущему моменту, включенный в собрание сочинений{86}, дает лишь представление о ключевых положениях ленинских выступлений.

В новых условиях июньского кризиса, в свете недавних событий (делегаты конференции принимали в них горячее участие, 18 июня шли в первых рядах демонстрантов) Ленин придавал особое, первостепенное значение созданию революционной армии, подготовке к грядущим революционным битвам.

18 июня показало всем глубокую пропасть между рядовыми эсерами, меньшевиками и их лидерами, которые все больше не только отходили от социализма, но и от демократизма.

Уловив нетерпение отдельных товарищей ("Не хватит ли мирных демонстраций, пора брать за глотку буржуазию, учить штыком"), Владимир Ильич подверг критике левацкие настроения отдельных товарищей, предложения немедленно брать власть. Пока не созрели условия, пока большевики не имеют на своей стороне большинства масс, подобные левацкие заскоки опасны; необходимо "направлять свою деятельность на прояснение классового самосознания демократических масс"{87}, бороться за влияние внутри Советов, вести кропотливую разъяснительную работу, беспощадно разоблачать бывших вождей мелкобуржуазной демократии, предательскую соглашательскую роль меньшевиков и эсеров. Ленин призвал к бдительности и организованности. Указал, что большевики должны настойчиво и упорно собирать силы, неустанно бороться за влияние внутри Советов, не поддаваться на провокации, поскольку один неверный шаг, искусственное формирование событий может погубить все дело.

Это было тем более необходимо, поскольку, как показало начавшееся наступление на фронте, массы, поддерживающие лозунг "Долой министров-капиталистов!", все еще верили министрам-социалистам, меньшевистско-эсеровской болтовне о том, что солдат, мол, приносят в жертву во имя свободы, во имя революции, во имя будущего мира.

Общее настроение делегатов и гостей конференции после доклада В. И. Ленина хорошо передает М. С. Кедров: "Доклад т. Ленина имел громадное значение и сыграл роль ливня, освежившего и охладившего раскаленную атмосферу конференции" (курсив наш. - В. В.).

С двумя докладами (о демократизации армии, о войне, мире и наступлении) выступил на утреннем и вечернем заседаниях Н. В. Крыленко. Я слушал его второй раз и еще больше почувствовал в нем ученика Ленина.

Тот же тщательный анализ обстановки, сделанный человеком, знающим армию, фронт, настроения солдатских масс изнутри, из окопа, и та же целеустремленность, вера. Я видел, как внимательно слушал оратора Владимир Ильич. Слушал с явным одобрением, я бы сказал, с какой-то внутренней радостью. И посматривал на ладного прапорщика, как смотрит учитель на любимого ученика. Крыленко ссылался в своих докладах на ленинский анализ расстановки классовых сил в стране и в армии. Своим докладом он ответил на вопросы, которые и мне не давали покоя, например, как совместить сильные антивоенные настроения солдат ("Штык - в землю!") с широким участием серошинельной массы в новом наступлении.

Объяснялось это, по словам Крыленко, противоречивостью сознания, настроений солдат, все еще легко поддающихся демагогическим лозунгам. Так, довольно широкое распространение получил на фронте лозунг "Движение вперед приближает мир". Солдаты поверили и пошли в наступление. Вместе с ними пошли и полки революционные, пошли большевики, потому что они против отдельных выступлений и дезорганизации армии. Остро, уничтожающе зло разделался Крыленко с так называемой "Декларацией прав солдата и гражданина", обнародованной Временным правительством. Декларация восстанавливала в армии старые николаевские порядки, сводила на нет завоевания Февральской революции. Под смех и аплодисменты, одобрительные возгласы делегатов Крыленко назвал сей документ "декларацией бесправия солдат".

- Демократизация армии, ее строительство на новых, демократических началах, - говорил Н. В. Крыленко, - процесс, который никакие ухищрения Керенского и К° остановить уже не могут.

С тех пор как была свергнута царская власть, буржуазное правительство поставило своей первейшей задачей подчинить армию себе, сделать ее орудием в своих руках. Отсюда и "свободы", некоторые реформы - они должны были сыграть роль отдушины, оставляя армию орудием в руках буржуазии.

Какую же идею должны положить в основу демократизации мы, если хотим развивать революцию далее? Самовластие народа. И не так, как это самовластие понимается теперь, когда революция облекает полнотой власти одно лицо (Керенского). Идее приказа сверху мы должны противопоставить захват власти снизу, создавая ротные, полковые, армейские комитеты, вооружая солдат идейной спайкой, нашими лозунгами. Серошинельной массе они близки уже теперь, армия стихийно тянется к большевизму.

Возражая горячим головам, тем, кто призывал к немедленному открытому бою с буржуазией, Николай Васильевич в заключительном слове призвал следовать совету Ильича не принимать скороспелых, рискованных, необдуманных решений, помнить, что только массовый отказ частей от наступления в состоянии помочь делу.

В принятой на конференции резолюции по докладу Н. В. Крыленко говорилось, что революционная партия пролетариата должна "добиваться такой организации армии, которая позволяла бы фактически противопоставить контрреволюционным тенденциям сверху организованную массовую революционную волю снизу"{88}.

Конференция сыграла весьма важную роль в завоевании солдатских, матросских масс, упрочила связи военных организаций с Центральным Комитетом РСДРП (б), способствовала объединению распыленных по фронтовым и тыловым частям большевистских сил в единую организацию, действующую под руководством партии, В. И. Ленина.

Решения конференции требовали от военных большевиков "самым энергичным образом всесторонне готовить силы пролетариата и революционной армии к новому этапу революции и возможно более наглядно разъяснять, что только доверие большинства народа, беднейшего крестьянства больше всего, организованному пролетариату и переход власти в руки последнего способен действительно вывести страну из тупика, создаваемого затягиванием войны, приближающейся экономической катастрофой и соглашательской политикой социалистов-революционеров и меньшевиков{89}.

Руководствуясь решениями Всероссийской конференции "Военки", партия проделала в войсках воистину титаническую работу. Подводя ее итоги, Ленин отмечал, что уже в канун Октября армия была "наполовину большевистской. Без этого мы не могли бы победить"{90}.

Конференция избрала Всероссийское бюро военных организаций при ЦК РСДРП (б), в которое вошли Н. И. Подвойский (председатель), Н. В. Крыленко, М. С. Кедров, В. И. Невский, К. А. Мехоношин, Е. Ф. Розмирович, П. В. Дашкевич и другие.

Бюро стало ядром созданного впоследствии Военно-революционного комитета, которому партия в грозовые дни Октября доверила непосредственное руководство вооруженным восстанием.

Забегая вперед, мне хочется закончить эту главу рассказом еще об одной встрече с Николаем Васильевичем Крыленко. В 1934 году я работал в Средней Азии. Скучать не приходилось. Служба была беспокойная, связанная с частыми выездами, так что в своей ташкентской квартире я появлялся очень редко.

В ту ночь меня разбудил поздний телефонный звонок. Звонил из Москвы Я. К. Берзин - мой непосредственный начальник. Павел Иванович, или, как мы его любовно называли, Старик, просил уточнить у пограничников - дело, насколько мне помнится, было ранней осенью, - где теперь в горах Памира находится со своей экспедицией Н. В. Крыленко, и по возможности встретить его. Тревога Берзина - старого друга Крыленко - была мне хорошо понятна. Высоко в горах, в пограничных районах, все еще можно было натолкнуться на группу, а то и банду басмачей. Я знал, что нарком юстиции республики не новичок на Памире. В 1928 году мне уже приходилось помогать ему, тогда Генеральному прокурору РСФСР, людьми, опытными проводниками, охраной. Вот уже шестой год Николай Васильевич именно так проводил свой отпуск: среди стремительных горных хребтов и ледников Памира - в составе, а чаще возглавляя комплексные экспедиции Академии наук СССР.

А сошлись мы близко еще раньше: на подмосковной даче Ворошилова в Кунцеве. Несколько раз вместе выезжали на охоту. Ничто так не сближает, как часы, проведенные у охотничьего костра. Приказ, точнее, просьбу Берзина я выполнил. Узнал о местонахождении экспедиции и несколько дней спустя с группой пограничников выехал ей навстречу. Крыленко я нашел на берегу бурной и коварной реки Кузгин-Су. Как я узнал потом, экспедиция не раз оказывалась в трудной, порой довольно опасной ситуации.

Члены экспедиции с помощью пограничников готовились к последнему броску, и мы больше суток провели вдвоем в небольшом глинобитном домике. Многое и многих вспомнили то за моим походным самоваром, то за шахматной доской, с которой Крыленко не расставался даже на Крыше мира. Николай Васильевич рассказывал, как ему пришлось играть с Ильичем в деревне Минино под Москвой, где они вместе бывали на охоте. Вспоминал, что Ильич называл шахматы "гимнастикой ума". Вообще о шахматах, как и об альпинизме, заслуженный мастер спорта Крыленко мог говорить ночи напролет. Я не переставал удивляться этому человеку. Профессиональный революционер, прапорщик царской армии, первый красный Главковерх (верховный главнокомандующий), выдающийся юрист, прокурор республики, нарком юстиции, остро чувствующий фальшь, непримиримый к врагам революции и почти всегда безошибочно понимающий, с чем пришел к нему человек, - с правдой или обманом. Блестящий публицист, талантливый трибун, автор ряда серьезных трудов по праву, по истории Октября, гражданской войны. И охотник, неутомимый путешественник, отличный ходок и лыжник ("лучший воскресный отдых - пройти на лыжах с компасом 50-60 километров"), один из первых советских альпинистов, отличный шахматист.

И во всем - блестящий организатор. Если туризм - то для всех (Крыленко долгие годы руководил Всесоюзным обществом пролетарского туризма). Если альпинизм - то массовый. "Горы коварны, опасны, но, - говорил Николай Васильевич, - человек может покорить их, если не будет отступать перед трудностями... Постоянный тренаж ума, ловкости, храбрости. Чем не школа для будущих воинов, красных командиров?"

Так же горячо он пропагандировал любимые шахматы. Председатель Всесоюзной шахматной секции, организатор и редактор шахматного журнала. Шахматы, в значительной степени благодаря Н. В. Крыленко, стали в те годы чрезвычайно популярными и в армии. В любом армейском клубе - секции любителей шахмат и крыленковские лозунги: "Дорогу шахматам", "Шахматы в массы". Он горячо мечтал о том времени, когда шахматы появятся в каждом советском доме, когда в этой древнейшей игре будут оттачивать свой ум, выдержку, волю рабочий и полководец, красноармеец и дипломат, рабфаковец и государственный деятель. Не раз наблюдал я Крыленко на охоте в лесах Подмосковья и на Кубани - в заказнике Старое жилище. Ходили мы с ним на кабана, на медведя. И охоте он отдавался с таким же знанием дела, с такой же страстью.

Токование глухарей, вспыхнувшее розовым крыло лебедя, четкий силуэт архара на горном утесе - от всего этого он получал огромное наслаждение.

Человек открытый, Николай Васильевич не прятал своих симпатий и антипатий. Ненавидел лицемерие, нравственную нечистоплотность; предельно скромный, не терпел ячества, заносчивости, комчванства.

Высокая принципиальность, требовательность к себе в другим сочетались в Н. В. Крыленко с огромной человеческой теплотой, отзывчивостью. Я знал немало людей, которые многим были обязаны ему. И не по принципу услуга за услугу. Просто он считал своим долгом, счастьем помочь человеку в беде без всякой корысти для себя. Крыленко не раз говорил, что в борьбе за нового человека суровая требовательность к самому себе должна сочетаться с человеческим, чутким отношением к другим.

Чем вызвано это столь пространное отступление? Правомерно ли оно в рассказе о незабываемом семнадцатом?

Мне хочется, дорогой читатель, чтобы, оставшись с этой книгой наедине, ты увидел не только события, но и людей, тех, чьими руками делалась революция, - бойцов ленинской гвардии.

Они - глубоко в этом убежден - принадлежат не только прошлому, не только истории.

Такие люди, как Н. В. Крыленко, всегда впереди. В них мы узнаем тот счастливый сплав советского образа жизни, характера, который складывается сегодня, ту гармоническую личность будущего, к которой нам идти, подниматься не одно десятилетие.

Рубеж (июльские события)

Тревожные вести с фронта. Предупреждение пулеметного полка. "Довольно ждать!" Драматическая ночь. Провокаторы за работой. "Долго ли рабочим терпеть?" Главная задача. Как боевые знамена...

Третьего июля я находился с небольшой группой охраны в особняке Кшесинской, где продолжала свою работу Вторая (экстренная) Петроградская общегородская конференция РСДРП (б).

Обстановка в городе оказалась крайне напряженной, чем и был вызван экстренный созыв конференции.

Делегаты Юго-Западного фронта, прибывшие в "Военку", рассказывали о полном провале наступления, которое началось 18 июня. В первые дни боев войска было продвинулись вперед и взяли несколько тысяч пленных. Однако лишь первые бои оказались удачными. Все больше давали себя знать усталость солдат, непонимание ими цели выступления. Наступление выдохлось. Надвигалась угроза контрудара со стороны кайзеровских войск. Временное правительство, готовя новые авантюры на фронте, пыталось свалить вину на большевиков и встало на путь массовых репрессий против революционно настроенных частей. На фронте и в тыловых гарнизонах начались массовые аресты. Командование угрожало солдатам смертной казнью. Последовал приказ о разоружении Гренадерского, Павловского и других революционных полков. Военный министр Керенский под угрозой применения вооруженной силы приказывал Гренадерскому полку сдать две трети пулеметов и выступить на фронт. В ответ пулеметчики приняли резолюцию-предупреждение: если революционным полкам и впредь будут угрожать раскассированном, то полк не остановится перед раскассированием вооруженной силой Временного правительства и других организаций, его поддерживающих.

Не менее накаленной была в те дни обстановка на Путиловском заводе, на "Тильмансе", "Треугольнике", где я, выполняя поручения "Военки", бывал почти ежедневно. Временное правительство оставалось глухим к требованиям рабочих не удовлетворило ни одно из них. В этих условиях Питер все больше превращался в пороховую бочку, готовую взорваться в любую минуту.

Мне вспоминаются тревожные дни, бессонные ночи, предшествовавшие июльским событиям. Слухи, достоверные, а иногда и ложные, по солдатскому телеграфу молниеносно передавались из уст в уста. И в любое время суток начинался митинг. Мы, агитаторы "Военки", прямо с ног сбились. Многие охрипли, выступая в полках по три-четыре раза в день. Объясняли, доказывали, приводили слова Ленина: надо ждать. Центральный Комитет считал новое выступление рабочих и солдат преждевременным. Изо всех сил пытались удержать их от этого шага, который мог стать роковым для революции.

Анализ событий и опыт борьбы приводил нашу партию к выводу, что мирные манифестации - это дело прошлого, а условия для вооруженного восстания еще не созрели.

Июньские события вскрыли остроту положения в стране.

Процесс освобождения народного сознания от тумана соглашательских теорий, революционных фраз шел неуклонно. Однако, как предупреждал Владимир Ильич, левацкие призывы к немедленному захвату власти большевиками, преждевременные выступления были в тех условиях только на руку противникам революции.

Правильность ленинского предвидения полностью подтверждалась. Поэтому наша партия всеми средствами старалась удержать революционные массы от вооруженного выступления в ответ на провокационные действия буржуазии.

Удерживать массы, однако, становилось все труднее.

Третьего июля в городе забурлило с утра. В особняк Кшесинской отовсюду поступали тревожные сигналы. Я был свидетелем, как в зал, где заседала конференция петроградских большевиков, ворвались двое делегатов из пулеметного полка.

- Революция, - заявили они, - в опасности. Наш полк хотят раскассировать. Мы дальше ждать не можем и решили выступать. С нами пойдут другие полки. Пойдут путиловцы. К ним уже посланы наши люди.

Делегаты хотели поговорить "лично с товарищем Лениным", но Ленин в работе этой конференции участия не принимал{91}.

Все попытки Володарского уговорить пулеметчиков (не поддаваться на провокацию и, пока идет наступление, ни в коем случае не выступать) ни к чему не привели.

Представители полка ушли, заявив, что удержать товарищей им все равно не удастся. Ждать да догонять - самое последнее, самое, мол, гиблое для революции дело.

Тут с Путиловского примчался мой хороший товарищ Петр Ванюков. Как и я - старший группы по охране. Попросил вызвать Мехоношина. "Беда, говорит, - путиловцы вот-вот выступят".

Было принято решение: послать на завод пропагандистов, делегатов конференции во главе с товарищем Серго (Орджоникидзе). Мы с Ванюковым (читатель еще встретится с ним на страницах этой книги) да еще два бойца сопровождающие.

Не прошло и пяти минут, как мы уже мчались на старом дребезжащем армейском грузовичке. Митинг застали в разгаре. На заводском дворе - наспех сбитые из досок три трибуны. Главная из них - напротив завкома. Многотысячная толпа бурлит, кипит, бушует, вот-вот взорвется. Ораторы-солдаты выступают гневно, страстно. Их внимательно слушают. Надо сказать, что путиловцев и пулеметчиков с февральских дней связывала крепкая дружба, постоянная готовность к взаимовыручке.

Доводы ораторов те же, что и на конференции: полк расформировывают, революцию разоружают, издевательства невыносимы.

- Выступим - и за нами пойдут другие, - потрясая винтовкой, призывал рабочих солдат-бородач. - Пойдем к Таврическому, принудим Совет взять власть в свои руки!

Заводские большевики проявили в эти часы огромную выдержку, мужество, личное бесстрашие - все, что требуется, когда выступаешь против стихии, против бурного, стремительного течения. Антон Васильев, Григорий Самодед, Иван Газа, Тимофей Барановский доказывали нецелесообразность, вредность, преждевременность выступления. Но все было до того накалено, возмущение предательством Временного правительства таким гневным, что даже их, таких авторитетных и признанных вожаков масс, не стали слушать.

- Хватит! Довольно ждать! Терпению нашему - конец.

Не дали говорить и товарищу Серго. Он немедленно по телефону информировал обо всем партийную конференцию.

Митинг бушевал. Вокруг трибун кипели страсти. Ораторы выступали сразу в нескольких местах. Но смысл их речей был один и тот же: на улицу! на демонстрацию! протестовать!

В 10 часов вечера прибыла делегация из Выборгского района. Весть о том, что выборжцы выступают, путиловцы встретили с ликованием. С новой силой разгорелся затухающий было митинг, но уже без прежнего надрыва. Рабочие стали внимательней прислушиваться к доводам большевиков. Шел седьмой час митинга, и уже раздавались голоса: расходиться. Вдруг, откуда ни возьмись, на трибуне появился уже знакомый читателю матрос Федоров, мой заместитель из группы охраны.

Перекрывая шум, он закричал:

- Кто за выступление, поднимай руку!

Взметнулись тысячи рук. Приняли и другое предложение Федорова: снять ночную смену с работы. Выступить всем заводом организованно, дружно. Ни в какие схватки, драки не вступать.

Что же произошло?

Большевики сделали все, чтобы удержать рабочих. Когда же стало ясно: остановить стихийное выступление не удастся, партия решила придать демонстрации мирный, организованный характер.

Федоров уже с новым решением, как оказалось потом, приехал прямо из Таврического дворца, где непрерывно заседал Центральный Комитет РСДРП (б). Молча, взявшись за руки, становились в ряды рабочие. Впереди и по бокам отряды Красной гвардии.

- Выходи! Знамена вперед!

Ночь была теплая, влажная. Огромный город словно вымер, ослеп, притаился. На улицах - ни конского цокота, ни горящих фонарей. Тишина. И мерный, нарастающий топот многих тысяч ног. По пути к нашей колонне присоединились рабочие других заводов. Пока шли по Петергофскому шоссе, то тут, то там раздавались песни, шутки, смех, но чем ближе подходили к центру, тем реже они слышались. По Невскому, непривычно тихому, с погашенными огнями, шли в грозном молчании.

У Литейного моста тишину прорезали одиночные выстрелы.

Красногвардейцы и бойцы моей группы отделились от колонны, растаяли в белесой мгле. Несколько минут спустя они возвратились, конвоируя трех юнкеров и какого-то типа в гражданском.

- Спокойствие, товарищи! - прокатилось по колонне. - Спокойствие... выдержка...

Строго соблюдая революционный порядок, рабочие колонны во главе с путиловцами приближались к Таврическому дворцу.

Солдаты Пулеметного и других полков, всю ночь простоявшие у дворца, расступились, пропуская путиловцев к главному входу.

Шел третий час ночи, когда в зале, где беспрерывно заседал Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих и солдатских депутатов появилась делегация путиловцев. Мы с Ванюковым вошли вместе с ними.

- Весь завод у Таврического дворца, - заявил представитель путиловцев. - Не разойдемся, пока десять министров-капиталистов не будут арестованы и Совет не возьмет власть в свои руки.

Чхеидзе, как всегда, отвечал уклончиво. Он заявил, что вопрос о новом составе Временного правительства будет рассмотрен, и тут же вручил делегатам решение Совета о запрещении демонстрации.

Берет Совет власть в свои руки или не берет?

Тысячи рабочих и солдат со всех районов столицы ждали недвусмысленного ответа на главный вопрос и не получили его.

Медленно стали растекаться толпы рабочих. Лишь к утру путиловцы отправились за Нарвскую заставу.

В эту ночь, самую неспокойную, самую тревожную после Февраля, революционный Петроград не спал. Мы, работники "Военки", непрерывно курсировали от Таврического дворца к ЦК партии, от ЦК партии - в полки, на заводы. В солдатском клубе "Правда" собрались делегаты Второй городской партийной конференции, активисты "Военки", представители фабрик и заводов, воинских частей. Непрерывно приходили и уходили люди: все торопились, распоряжения, справки давались на ходу.

Участники совещания обсуждали вопрос о создавшемся положении. Время от времени был слышен громкий бас Свердлова, спокойный и ровный голос Подвойского, гортанный, возбужденный - Серго. Последним выступил Сталин. Совещание приняло решение назначить массовую мирную демонстрацию в Петрограде на 4 июля под лозунгом "Вся власть Советам!".

Ночью отпечатали листовку с воззванием ЦК партии, Петербургского комитета и "Военки": "Товарищи рабочие и солдаты Петрограда! - говорилось в ней. - После того как контрреволюционная буржуазия явно выступила против революции, пусть Всероссийский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов возьмет всю власть в свои руки.

Такова воля революционного населения Петрограда, который имеет право довести эту волю путем мирной и организованной демонстрации до сведения заседающего сейчас Исполнительного Комитета Всероссийского С.Р.С. и К. Д.".

Решение было принято, и все партийные звенья заработали четко, слаженно, быстро. Этому в значительной степени способствовали невозмутимое спокойствие, хладнокровие Якова Михайловича.

День предстоял трудный. В Петрограде в эту ночь шла усиленная мобилизация всех контрреволюционных элементов - от бывших жандармов, агентов охранки, громил-черносотенцев до министров-социалистов и соглашательских лидеров ВЦИК. Заручившись поддержкой Совета, Временное правительство дало указание командующему Петроградским военным округом генералу Половцеву любой ценой навести в столице порядок: "очистить" Петроград от вооруженных рабочих и солдат, арестовать большевистских лидеров, освободить особняк Кшесинской и занять его войсками. По личному указанию военного министра с фронта срочно перебрасывались в столицу "надежные" войска.

Обо всем этом мы узнали уже после драматической ночи, но почти все возможное и невозможное было своевременно предпринято.

В страшной суматохе, толчее, сутолоке Яков Михайлович спокойно - ничего не прочитаешь на его невозмутимом лице - выслушивал информации, сообщения, тут же молниеносно принимал решения, давал указания, ответы. Никакого копания, никаких колебаний. "Да! Нет! Решено. Договорились" - вот и весь разговор.

По инициативе Свердлова ночью из Петрограда отправился товарищ, которому предписывалось проинформировать Ильича о последних событиях и предпринятых партией мерах. Он же вместе с Дзержинским настоял на создании штаба при "Военке" по руководству демонстрацией. Штаб принял все возможные в тех условиях меры для охраны мирной демонстрации от контрреволюционных сил.

Всю ночь мы не смыкали глаз. А утром снова в путь. На всех митингах, где мы побывали 4 июля (в Измайловском и Петроградском полках, на Путиловском заводе), разговор шел об одном: о передаче власти Советам. Никаких других речей не было слышно. Соглашатели, как перепуганные крысы, забились в норы. На Путиловский мы выехали в 9 часов утра. Заводской двор, где ночью клокотал, пенился людской океан, был непривычно пуст и тих. Только мы возвратились с докладом к товарищу Подвойскому - он говорит: надо снова на Путиловский, куда отправляются Володарский и Косиор.

Мы выехали. Навстречу непрерывным потоком шли колонны рабочих, солдат и матросов. Со всех концов города мирные колонны стекались к особняку Кшесинскои. Все знали: там Ленин, ЦК, ПК.

По какой-то причине нам пришлось ненадолго возвратиться. Мы обрадовались, увидев на балконе Владимира Ильича. Еще не совсем здоровый, бледный, осунувшийся. Голос с хрипотцой. Стоя приветствовал он демонстрантов, призывая их к выдержке, стойкости, бдительности, выражая твердую уверенность, "что... лозунг "Вся власть Советам" должен победить и победит несмотря на все зигзаги исторического пути..."{92}.

В три часа дня путиловцы снова наводнили Петергофское шоссе. Во главе колонны - такого не было раньше - грузовики с пулеметами. Меня издали заметил и махнул мне рукой Петя Шмаков. Знакомые лица. Еще и еще. Это - все мои ученики. Я за них спокоен. Если что случится - инструктора своего не подведут.

Над головным автомобилем (в машине Антон Васильев и другие члены заводского комитета) красное знамя с лозунгом: "Вся власть Советам!" Алыми парусами плывут над колонной огромные полотнища-хоругви, призывающие не к смирению - к борьбе.

В колонне много детей. И это тоже новое. К демонстрации присоединились женщины, работницы.

Мы вышли на Садовую улицу, прошли старый Александровский рынок. Когда проходили через Сенную площадь, с церковной колокольни по толпе неожиданно полоснула пулеметная очередь. Женщины закричали, прижались к стенам домов, прикрывая собой детей. Люди заметались, началась паника. Красногвардейцы бросились на колокольню и стащили оттуда вооруженных людей. В одном из них рабочие узнали знакомого мясника и чуть не растерзали его на месте.

Провокаторов увели.

Человеческая лавина, грозная, но притихшая, настороженная, снова двинулась к центру. И вновь загремели выстрелы. Несколько человек упало. Я сразу определил: стреляют с угловой вышки дома, где помещалось общество "Проводник".

Я бросился к Пете Шмакову и показал на вышку. Он все понял с полуслова, припал к пулемету. Короткая очередь - вышка замолчала.

Не раз еще стреляли в этот день по путиловцам, но колонна, не отвечая на провокации, безостановочно двигалась вперед. А на Невском в это время контрреволюция распоясалась вовсю. Офицеры и юнкера, наемные убийцы в упор расстреливали мирных демонстрантов. 4 июля стало вторым "кровавым воскресеньем". Улицы столицы еще раз обагрились кровью рабочих, солдат, матросов. Колонны демонстрантов кольцом окружили Таврический дворец, где все еще заседали ВЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов, Исполнительный Комитет Совета крестьянских депутатов. В зал заседаний были посланы представители от демонстрантов.

- Нас, - заявил представитель путиловцев, - расстреливают, а вы здесь занимаетесь болтовней! Если Церетели не выйдет к рабочим, чтобы дать им объяснение, они сами его вытащат.

Церетели к демонстрантам не вышел.

Путиловский делегат, размахивая винтовкой, бросал в зал слова-пощечины:

- Долго рабочим терпеть предательство? Вы собрались тут, рассуждаете, за нашей спиной заключаете сделки с буржуазией. Так знайте, мы этого больше не потерпим. Нас, путиловцев, здесь тридцать тысяч. Мы добьемся осуществления своей воли - воли тех, кто трудится. Вся власть Советам!

Обстановка накалилась еще больше. Появились броневики. Угрожающе поводя по демонстрантам стволами пулеметов, рыча и оставляя за собой шлейфы вонючего дыма, стальные громады то приближались, то отдалялись от дворца. Зафыркали кони. Замаячили, как в "добрые" царские времена, казачьи башлыки и красные лампасы. Наехали самокатчики, верные Временному правительству.

Казалось, еще мгновение, еще одна искра - и начнется что-то невиданное, страшное. Нужно было во что бы то ни стало предотвратить кровопролитие. Спасти пролетариат Питера, революционных солдат, матросов и тех, обманутых, введенных в заблуждение, которые оказались по ту сторону невидимой баррикады, - вот какую задачу решали в эти трагические минуты представители Центрального и Петербургского комитетов, руководители "Военки". Наша группа (человек восемнадцать) во главе с Мехоношиным разместилась у главного входа, слева.

Смотрим: из дворца, где в это время заседали ЦК и ПК, появляются Володарский, Урицкий, Подвойский, Невский, Барановский, Косиор. Володарский и Урицкий направились к путиловцам, остальные - к колоннам других заводов и частей. Следом за ними к волынцам и петроградцам пошел Мехоношин.

- Вы сказали свое слово, - заговорил он взволнованно. - Пока необходимо ограничиться только этим. Во избежание опасного кровопролития, надо всем немедленно организованно покинуть площадь, возвратиться на заводы, в казармы. Собирать силы для последующей борьбы.

К нам подошел Вася Урюпин, стал рассказывать, что творится в зале. Тут, запыхавшись, подбежал Гриша Самодед.

- Приближаются казачьи полки, только что прибывшие с фронта. Ей-богу, будет резня. Надо предупредить всех.

Мы - бегом к демонстрантам, предупредили руководителей о новой надвигающейся провокации. Путиловцы начали строиться. Головная колонна пошла вперед. За ней вытягивались и другие.

Это было незабываемое шествие. Тела убитых товарищей путиловцы несли, высоко подняв над головой, как боевые знамена. Ни слов, ни слез. Только грозное дыхание многих тысяч людей. И шаги, мерная поступь, возвещающая конец двоевластию, рубеж, за которым начинался новый этап революционных битв.

Петропавловка

Контрреволюционный шабаш в июле. Арест. Вести с воли. Я открываю Блока ("И вечный бой! Покой нам только снится"). Филиал Якобинского клуба.

С июльских событий до исторической октябрьской ночи, когда Владимир Ильич появился в Смольном, мне не пришлось видеть его. Расскажу о пережитом за эти месяцы.

Расстрел мирной июльской демонстрации стал сигналом к всеобщему наступлению врагов революции. Отовсюду повылезали, зашевелились гады. Начался контрреволюционный шабаш.

На рассвете 5 июля вооруженные до зубов громилы совершили налет на редакцию газеты "Правда". К счастью, Владимир Ильич ушел из редакторской комнаты за два часа до появления юнкеров. 6 июля войска контрреволюции окружили особняк Кшесинской, где под одной крышей дружно работали ЦК, ПК и ваша "Военка". Слухи о готовящемся на нас нападении со стороны Временного правительства упорно ходили накануне.

По распоряжению Подвойского наша подвижная группа еще 5 июля, как только стало известно о разгроме "Правды", приняла соответствующие меры. В угловой каменной беседке сада Кшесинской появился пулеметчик с "максимом". Грозный, зашитый в броню автомобиль с надежной командой, пулеметы на крыше и на нижней площадке лестницы. Приказ был такой: первыми огонь не открывать. Даже в случае появления агрессивно настроенной толпы или отряда сохранять спокойствие, самообладание. 6 июля поступил новый приказ Подвойского: вооруженное сопротивление не оказывать! В сложившейся ситуации оно было бы бессмысленным и даже вредным, так как могло послужить прямым поводом, оправданием зверской расправы. За час до полного окружения особняка я увидел в одной из комнат Я. М. Свердлова. Яков Михайлович был, как всегда, спокоен, невозмутим. Поздоровался. Спросил, смогу ли обеспечить несколько надежных явок: партии, возможно, придется перейти на нелегальное положение. Выход на улицу был блокирован. Уже подходили солдатские цепи и самокатный полк. Я попросил Федорова и Семенюка помочь Якову Михайловичу выбраться из западни. Задачу они выполнили, но в дом уже не вернулись.

Возбужденная группа офицеров первой ворвалась в здание. Это были члены Союза георгиевских кавалеров. За ними - юнкера, солдаты учебной команды Семеновского полка, самокатчики. Всех, кто был в здании и во дворе, обезоружили, кое-кого избили. Казаки и самокатчики выстроились шпалерами, образуя плотный коридор, по которому нас повели в Петропавловскую крепость под ругань военных и всякой контрреволюционно настроенной сволочи. Теперь на улицах преобладали котелки, модные шляпки, ухмыляющиеся, холеные, перекошенные ненавистью и злорадством лица. Какие-то дамочки, прорываясь сквозь цепь казаков и самокатчиков, пинали нас зонтиками. Истерические девицы выкрикивали: "Бей их, сволочей, предателей! Чего на них смотрите?"

В Петропавловке встретили нас по-разному. Юнкера и самокатчики тумаками и ружейными прикладами. Плюгавенький офицерик в огромной фуражке со сверкающей кокардой - всяк петух смел на своей навозной куче - злобствующей ухмылкой: "Как, вас еще не убили?! Не застрелили по дороге?! Мы вам здесь, господа большевички, устроим коммунистический рай". А солдаты из внутренней охраны? Мы знали: среди них было немало сочувствующих большевикам. Растерянны, угрюмы, замкнуты. Попробуй угадать, кто перед тобой: удрученные событиями скрытые друзья или сознательные врага?

И все же революция заметным образом коснулась и Петропавловки - бывшей главной политической тюрьмы самодержавия.

- Кто его знает, - вздыхал старый надзиратель, угощая нас папиросами. Сегодня ты, скажем, заключенный, государственный преступник; завтра большой начальник, а я человек маленький, и у меня - семья, дети.

Это был явный шкурник, приспособленец, но отнюдь не лишенный здравого смысла.

Зато солдаты с каждым днем все откровенней высказывали нам свое сочувствие. Передавали из своих пайков хлеб, консервы, что было весьма кстати, так как кормили нас преотвратительно.

На первое - выворачивающая душу бурда с чечевицей и тухлой солониной. На второе - знаменитая, изредка приправленная маргарином "шрапнель".

Благодаря караульным солдатам мы могли позволить себе роскошь: пригоревшие помои, именуемые супом, сливали в парашу, довольствуясь "приношениями" - тюремной пайкой хлеба и кипятком, иногда, снова-таки за счет щедрот солдатских, подслащенным.

Но главное, новые друзья - солдаты, свободные от караульной службы, охотно выполняли наши поручения: передавали записки, приносили ответы с воли. С первых же дней снабжали нас питерскими газетами.

Запомнилось письмо Ленина в редакцию "Новой жизни", в котором Ильич разоблачал гнусные обвинения в его адрес, распространяемые черносотенной и буржуазной прессой. Мы узнали, что отдан приказ об аресте Ленина. И с этой минуты тревога за жизнь вождя уже не отпускала нас. Из соседней камеры нам передали свежий номер "Вестника Временного правительства". В газете сообщалось об аресте и привлечении к судебной ответственности всех участников мирной демонстрации рабочих и солдат 3-4 июля, виновных якобы "в измене родине и предательстве революции".

Последняя фраза на несколько минут развеселила камеру. Объявить полмиллиона питерцев "изменниками родины", угрожать им арестом и тюрьмой могли лишь дорвавшиеся до власти демагоги. Впрочем, особого повода для веселья, если разобраться, не было. Постановление подводило каждого из нас, арестованного, под суд военного трибунала. Но прежде всего постановление - и мы это отлично понимали - было направлено против Ленина и других лидеров партии большевиков.

Являться Ленину на суд или нет?

Никогда не забуду встревоженное лицо молодого солдата из караульной службы. Он принес нам газеты, курево, но все не уходил.

- Офицер наш сказывал: уже камеру Ленину оборудовали. Только его, Ленина, до камеры не довезут. "Двум медведям, - говорит, - в одной берлоге не жить". Уже все сговорено: убьют за милую душу. Нельзя ему, Ленину, на суд.

Солдат говорил так горячо, взволнованно, словно от нас, обитателей этой мрачной камеры, зависела судьба Ленина.

Но его тревога, усилившая нашу, все же была приятна нам: ленинская правда в воде не тонет, в огне не горит и сюда пробивается и здесь дает свои всходы.

Наши тюремщики вынуждены были идти на все новые и новые уступки. Днем камеры оставались открытыми.

Не обращая внимания на надзирателей, мы обменивались "визитами" играли в шахматы фигурами, вылепленными из хлебного мякиша. Моим неизменным партнером по шахматам стал Платонов, студент не то двадцати, не то двадцати двух лет в старой, видавшей виды тужурке. Мой друг (а мы вскоре крепко подружились), в отличие от меня, уже тогда неплохо разбирался в марксистской теории, был убежденным ленинцем. Он начинал и заканчивал тюремный день зарядкой, не давал себе ни в чем спуску. И только к одному проявлял слабость - к стихам. Знал он их превеликое множество. Читал просто, без пафоса. Чаще всего - Тютчева и Блока. До знакомства с ним я из всех книг признавал, пожалуй, только детективы и политические. Беллетристику, кроме Горького, считал чуть ли не пустым времяпрепровождением, о стихах и говорить нечего: "барская забава". Что-то похожее я как-то "выдал" своему партнеру по шахматам. Губы его обиженно по-детски надулись, вздрогнули. И тут случилось чудо. Я услышал слова простые и знакомые о том, что мне самому пришлось пережить совсем недавно: "Петроградское небо мутилось дождем, на войну уходил эшелон. Без конца - взвод за взводом и штык за штыком наполнял за вагоном вагон. В этом поезде тысячью жизней цвели боль разлуки, тревоги, любви, сила, юность, надежда... В закатной дали были дымные тучи в крови". В этих стихах о проводах солдата было столько боли, музыки, что сжималось сердце.

"Мы, дети страшных лет России, забыть не в силах ничего..." И снова сказано так, будто поэт видел, чувствовал все то, что было со мной: арест отца, ссылка семьи за Урал, дисциплинарная рота, мучительные минуты под первым в моей жизни артиллерийским обстрелом, смерть друга, похороны на Марсовом поле, приезд Ильича, дни надежды - и вот эта камера.

"И вечный бой! Покой нам только снится. Сквозь кровь и пыль... Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль..."

Блок уже сам казался мне частицей, голосом России времен Куликова поля и моего времени, грозного, беспокойного, чреватого грядущими бурями.

Настоящим почитателем Блока я стал позже, в 1919 году, томясь в армейском лазарете после тяжелого ранения под Омском, но музыку, власть его стихов впервые ощутил в камере Петропавловки. Каждый раз, перечитывая Блока, я вспоминаю июль семнадцатого, наши споры и беседы, бледное, одухотворенное лицо моего соседа по камере.

И все же чаще наша камера напоминала филиал Якобинского клуба. Почти ежедневно приходили товарищи из соседних камер обменяться газетами, поговорить, поспорить. Три темы оставались ведущими: Ленин, революция, Советы.

Нытиков среди нас не было. Все без исключения верили в победу пролетарского дела. Не было споров и по вопросу явки Ленина на суд. Тут мнение оставалось единодушным. Мы все радовались, как дети, прочитав в газете "Письмо в редакцию "Пролетарского дела".

Ленин сообщал, что он окончательно изменил свое намерение "подчиниться указу Временного правительства". "Отдать себя сейчас в руки властей, - писал Ильич, - значило бы отдать себя в руки... разъяренных контрреволюционеров..."{93}.

Из "Письма" видно было, что Ленин и в подполье продолжает борьбу, руководит партией: "Мы будем по мере наших сил по-прежнему помогать революционной борьбе пролетариата"{94}.

Но были и спорные вопросы - о темпах развития революции, о Советах.

Нашлись среди нас "левые", отличающиеся этаким революционным зудом. Они считали, что в июльские дни большевики могли и должны были взять власть в свои руки.

- Всякому овощу свое время, - переходил в наступление Платонов. Попытка захвата власти меньшинством - авантюра, в лучшем случае трагическая ошибка. Необходимо сперва привлечь на свою сторону большинство трудящихся - именно к этому призывает нас Ильич. И уже тогда свергать Временное правительство.

С ним яростно спорил некий Сидоров, не то прапорщик, не го унтер-офицер. Смелый до отчаянности, верный товарищ, но страшный путаник в теории:

- Как аукнется, так и откликнется. Нам бы только власть взять, и меньшинство станет большинством. Мы же не для себя берем власть - для народа.

- Ну и сказал! Бухнул в колокол, не глянувши в святцы. А заглянуть, товарищ, не вредно. Революция меньшинства, революция без широкой, активной поддержки трудящихся в конечном счете даже выгодна контрреволюции, так как развязывает руки тьерам и кавеньякам.

Еще яростнее разгорались споры о Советах.

Лозунг "Вся власть Советам!" был нам дорог. Под этим лозунгом тысячи рабочих и солдат вышли на июльскую демонстрацию.

Но как быть теперь? Советы, где верховодили Чхеидзе и ему подобные, по-прежнему существовали. Однако это были уже не те Советы. Они не играли той роли, как в период двоевластия, а стали придатком буржуазного правительства, удобной ширмой, орудием его.

- В Совете заседают, а мы, - горько пошутил кто-то из наших, - сидим.

Шутить шутили, но не так-то просто было сориентироваться в новой обстановке, расстаться с доиюльскими лозунгами, настроениями, иллюзиями. Старшие товарищи в ответ на наши вопросы в "клубе", отвечали, как правило, что-то не очень вразумительное.

"Вся власть Советам"... Каким? "Советам", которыми заправляют Чхеидзе и К°? Но, с другой стороны, как отказаться от привычного, действительно хорошего лозунга?

Во второй половине июля до нас дошли слухи о новой работе В. И. Левина "К лозунгам". Прочитал я ее полностью на второй день после своего освобождения на квартире Барановского. Но содержание статьи нам стало известно еще в тюрьме. Ленин писал, что при крутых поворотах истории порой необходимо быстро менять лозунги, ибо каждый из них должен быть выведен из совокупности политических явлений, обстановки. "Надо смотреть не назад, а вперед, - писал он. - Надо оперировать не со старыми, а с новыми, послеиюльскими, классовыми и партийными категориями". Практически это означало такой решительный шаг, как снятие временно лозунга "Вся власть Советам". Временно потому, что Советы еще сыграют свою роль, но не теперешние Советы, не органы соглашательства с буржуазией, а органы борьбы с ней, "что мы и тогда будем за построение всего государства по типу Советов, это так. Это не вопрос о Советах вообще, а вопрос о борьбе с данной контрреволюцией и с предательством данных Советов"{95}.

Ни растерянности, ни уныния. Оптимизм Ильича{96} передавался и нам, беспокойным узникам Временного правительства.

В ответ на требование рабочих правительство Керенского было вынуждено пойти на определенные уступки. Стали быстро разбирать дела арестованных. 28 июля (10 августа) на рассвете освободили и меня.

Куда податься? В свой полк? Неизвестно, какая там обстановка. Решил пробираться за Нарвскую заставу - там завод, райком партии, дружинники, товарищи. В завкоме Путиловского завода встретил Смолина, Войцеховского и других товарищей. Все меня поздравляли с освобождением. Оказалось, мы не первые. Накануне освободили еще несколько групп. Войцеховский спросил, куда я намерен пойти работать. "Пока, - говорю, - не знаю.

Вот в полк не пошел". - "Ну и хорошо сделал, пошли Я райком партии".

Народу в райкоме было много, особенно дружинников. Организатор района провел короткое заседание бюро, а потом группами и в одиночку приглашал людей к себе.

Вдруг слышу раскатистый, знакомый басок. Смотрю: Яков Михайлович. Я не видел его со дня ареста. Все в райкоме с тревогой посмотрели на неожиданного гостя. Свердлов это заметил и весело стал с каждым здороваться. По его просьбе быстро собрали в зале пропагандистов, командиров дружин, весь актив, который был в помещении райкома. Яков Михайлович рассказал следующее. Утром по регламенту началось очередное заседание VI съезда партии{97}. Но сразу же пришлось объявить перерыв для совещания президиума и членов ЦК: только что стало известно решение Временного правительства. Военному министру и министру внутренних дел предоставлялось право закрывать неугодные правительству собрания, съезды.

- Это решение направлено прямо против нашего съезда. Каждую минуту, каждую, - повторил Свердлов, - можно ждать провокации, нападения полиции, войск, даже ареста делегатов.

После совещания президиума и членов ЦК съезд выделил представителей от делегаций - что-то вроде "малого съезда" - с предоставлением ему прав пленума.

- На закрытом заседании "малого съезда", - продолжал Яков Михайлович, сегодня был избран ЦК партии во главе с В. И. Лениным в составе 21 члена и 10 кандидатов.

Сообщение о кознях и угрозах Временного правительства всех страшно возмутило.

- Чего захотели! - говорили активисты. - Прикрыть съезд! Не выйдет, господа хорошие!

Эмиль Петерсон, обычно сдержанный, гневно сжал кулаки:

- Эх, сволочи, прихлопнут съезд.

- А мы не позволим им этого сделать, - твердо и решительно сказал Свердлов. - Опыт у нас большой. Вспомним старое время - перейдем на нелегальное положение.

Сказал, что Выборгская сторона уже известна ищейкам, поэтому работу съезда решено перенести за Нарвскую заставу.

- Как Вы на это смотрите, товарищи? - обратился к присутствующим Яков Михайлович. - Сумеете ли подобрать удобное помещение, организовать охрану, найти квартиру делегатам, снабдить питанием? Все эти вопросы нужно решить в течение суток.

- Справимся, товарищ Свердлов, - раздалось в ответ. - Не впервые. Партию не подведем.

Яков Михайлович стал давать конкретные указания, словно сам всю жизнь работал в нашем районе. Он знал, сколько за Нарвской заставой боевых дружин, в чьих руках и где находятся органы самоуправления, где лучше расставить патрули, чтобы не пропустить шпиков, карателей Керенского. Свердлов пробыл в райкоме партии не более полутора часа, но все вопросы размещения, охраны съезда и обеспечения делегатов были решены.

Я всегда удивлялся тому, как быстро, на ходу Свердлов схватывал индивидуальные способности каждого работника и, заражая энергией, волей к действию, направлял по пути, который наиболее соответствовал возможностям именно этого человека. Наблюдательность и знание людей, интуиция почти никогда не подводили Якова Михайловича. Исключительная собранность, железная воля, ум, практическая хватка, бесстрашие и безграничная преданность делу революции за несколько месяцев поставили Я. М. Свердлова в ряд видных деятелей партии и государства.

"Готовьтесь к новым битвам"

Наши "квартиранты". "Товарищ Безработный" (Дмитрий Захарович Мануильский). Редкий дар. Мы охраняем съезд. Ленинская гвардия. Ошибка ошибке рознь. Приветствие рабочих. Споры вокруг лозунга. Курс на восстание. Задачи молодежи.

- Васька, черт! Здоров! Дай-ка на тебя посмотреть. Похудел, возмужал. Что, не сладко пришлось в "гостях" у Керенского, на казенных харчах? Знакомьтесь, товарищи. Мой братуха.

Так встретил меня Митя 28 июля поздно вечером, когда я, захлестнутый с утра вдруг навалившимися на меня делами, наконец-то добрался в Шелковый переулок. В нашей комнате кроме Мити застал двух незнакомых мужчин "квартирантов".

Бурно ликуя по поводу моего освобождения, брат выставил на стол все свои припасы: сухари, буханку хлеба ("снабдили на дорогу в Питер друзья-фронтовички"), селедку, несколько кусочков колотого рафинада.

"Квартиранты" (один - с густой черной шевелюрой, лет тридцати пяти; другой - помоложе, с чахоточным румянцем на щеках) посматривали на все эти приготовления с явным нетерпением.

- С утра - ни росинки, - первым заговорил черноволосый. - О вас, молодой человек, мы наслышаны. А теперь давайте знакомиться по-настоящему. Мы - делегаты съезда. Это товарищ Ломов из Москвы. Я - Безработный. Значит, пришлось отведать и царскую тюрьму, и Петропавловку при Керенском? Не тот теперь, говорите, тюремщик пошел? Ему, тюремщику, тоже не сладко. Попробуй угадай, кому завтра на коне сидеть, а кому - под конем. Вот уж воистину: "Помоги, боже, кому бог поможет, а кому поможет, за того и мы".

Мне сразу пришелся по душе наш "квартирант".

В двадцать три года, как я узнал потом от Мити, он стал одним из организаторов восстания моряков в Кронштадте и в Свеаборге (1906 год), чудом избежал военно-полевого суда, много лет провел в эмиграции.

Безработный (партийная кличка) оказался Дмитрием Захаровичем Мануильским. Жил он у нас в целях конспирации (Безработного - Мануильского хорошо знали ищейки Временного правительства) дня четыре-пять. Жил - не совсем точно сказано. Дмитрий Захарович уходил рано утром, а возвращался, случалось, в полночь. Но таким уж был этот человек, что после двух-трех встреч запоминался на всю жизнь.

Из разговоров, блестящих политических монологов-импровизаций врезались в память его слова: "Мельница истории мелет хорошо", "День после Февраля год обычной тихой жизни", "Бонапартик Керенский - главноуговаривающий языкоблуд", "Революция на бивуаке? Скорее - на перепутье, на крутых поворотах".

- Основная масса еще в колебании, но какие, - восхищался Мануильский, мощные подземные толчки. Ленин прав. Сколько подспудных сил! Как быстро растет сознательность масс! Империалистической войны не хотят ни рабочие, ни крестьяне. Расстрел мирной демонстрации в июле развеял многие социал-оборонческие иллюзии... Не совсем, не до конца? Может быть. Но каждый день работает на нас. Читали последние статьи Ильича? Сколько в них оптимизма, веры! А ведь вынужден был - в который раз - уйти в подполье. Мы не случайно избрали его почетным председателем съезда. Он незримо с нами, среди нас.

Все это говорилось с прибаутками, перемежалось притчами, яркими иллюстрациями, словесными характеристиками, на которые Дмитрий Захарович был большой мастер.

Мануильский обладал величайшим даром перевоплощения. В нем как бы жили десятки, сотни людей, и каждому из них он давал слово по своему усмотрению, тут же комментируя, опять-таки по-своему: остро, разяще.

- Керенский - божок мещанских девиц... Министры-социалисты и министры-капиталисты - пауки-скорпионы в банке... Чернов - петух, теряющий свое куриное войско. Чхеидзе, Дан, Церетели (каждый голосом, мимикой, жестами поразительно скопирован) - калифы на час, социал-шовинистические кентавры. Не с той ноги плясать пошли.

- Июльские события? Как точно сказано Лениным (снова поразительная мимика, имитация), нечто значительно большее, чем демонстрация, и меньшее, чем революция. Это - взрыв революции и контрреволюции вместе, это резкое, иногда внезапное "вымывание" средних элементов. Ильич прав. Тысячу раз прав. Процесс поляризации, размежевания сил будет продолжаться: Россия чревата социалистической революцией.

...Мы расстались с Д. З. Мануильским в августе семнадцатого, а встретились осенью сорок пятого в Дрогобыче на первой послевоенной областной партийной конференции. Сидели в президиуме, почти рядом. Но я как-то не решался подойти. Министр иностранных дел УССР, первый заместитель Председателя Совета Министров Украины, и до этого - долгие годы - один из руководителей Коминтерна. Сколько людей прошло перед ним за эти годы! Вспомнит ли? Пришла моя очередь выступать. Во время перерыва Дмитрий Захарович сам подошел ко мне:

- Так это вы тот самый Васильев? И военный атташе в Афганистане после Примакова тоже вы? А брат Дмитрий? Погиб? Еще тогда, в семнадцатом, вскоре после съезда? Нам обязательно надо встретиться, поговорить.

Потом мы часто виделись с Мануильским во Львове, в Киеве. Делились воспоминаниями о Владимире Ильиче Ленине. Впрочем, я больше слушал. Не встречал в жизни человека, кто бы мог так похоже передать характерные жесты (пальцы за жилет), милую картавость, смех Ильича. Имитировал не один, а два, даже три варианта смеха. Ленин улыбается удачной мысли, радуется успеху тут тихий, добрый смех. А то откинется всем корпусом назад и смеется, хохочет победоносно, заразительно, от всего сердца. Это смех очень жизнерадостного, духовно здорового человека. Но вот характерное ленинское "гм" - и смех саркастический, смех-рапира ("Обращаться к Временному правительству с предложением заключить... мир - все равно - этакая мещанская наивность! - что обращаться к содержателям публичных домов с проповедью о добродетели").

Дмитрий Захарович рассказывал, как он при жизни Ленина разыгрывал общих знакомых.

Сидит очередная "жертва" розыгрыша, ждет прихода Ильича, а из соседней комнаты к нему доносится такой, скажем, диалог:

- А вам что - не ясно?

- Не ясно, Владимир Ильич.

- Ах, вам не ясно. Так я вам повторяю.

На подобную удочку даже Луначарский Анатолий Васильевич попадался. Постучит, откроет дверь, а в комнате, кроме Мануильского, никого.

А в одну из наших последних встреч он рассказывал, как работал со Щукиным - первым "говорящим" исполнителем роли Ленина (в фильмах "Ленин в Октябре", "Ленин в восемнадцатом году").

- Надежда Константиновна посоветовала актеру обратиться ко мне. Щукин талантище. Многое у него получалось. Смех, например. А вот картавость мы с ним недоработали. Картавость у Ильича (Надежда Константиновна тоже подтверждала это) - не только нечто врожденное, а - как бы точнее выразиться - состояние души: чем больше волновался, тем резче, заметнее картавил. И - наоборот. У Щукина - не так, не то.

Я заметил, что внешнее сходство в актерском исполнении образа Владимира Ильича, может быть, не столь уж важно.

Дмитрий Захарович горячо возразил: "Ленин живет в памяти, в сердцах многих людей. Конечно, скованность, трафарет тут вредны, но и разрушать уже сложившийся в сознании образ нельзя".

...Каждая встреча с Дмитрием Захаровичем Мануильским возвращала меня в июльско-августовские будни VI съезда. Решение ЦК партии о переносе работы съезда за Нарвскую заставу себя оправдало полностью. В пролетарском районе, в окружении многих тысяч рабочих съезд мог работать спокойно. Наша застава и раньше не раз служила надежным убежищем для городских партийных организаций: после июльских событий здесь собиралась на свою конференцию "Военка", тут же расположился Петербургский комитет большевиков. И теперь случись что, на защиту съезда выступят тысячи рабочих Путиловского завода, "Тильманса", "Треугольника".

За сутки все в районе было подготовлено для успешной работы VI съезда партии. Подобрано два помещения, сформирована дружина по охране съезда. Командиром ее назначен Смолин, а я - старшим второй группы. В дружину отбирали красногвардейцев с оружием: у кого - наган, у кого маузер или крупнокалиберный "смит-вессон". По своей инициативе, мои пулеметчики установили на чердаке "максим", хорошо замаскировав его. Было решено, однако, без санкции руководства съезда оружие в ход не пускать. Мы готовы были в любую минуту преградить врагам путь к небольшому домику, где посланцы партийных организаций намечали новую тактику партии, вырабатывали курс, по которому партия пролетариата поведет народ к победе революции.

Делегатов на ночлег - кто в этом нуждался - устраивали так. Члены районного комитета приходили к рабочим, имевшим комнату или квартиру, и говорили: "Надо дать товарищу приют на несколько ночей". И хозяин предоставлял свою комнату, квартиру, не расспрашивая ни о чем. Конспиративная привычка-традиция крепко держалась у кадровых путиловцев. Школа нелегальной работы в годы самодержавия пригодилась и теперь, в послеиюльские дни.

Путиловцы и рабочие других заводов окружили делегатов съезда большим вниманием и заботой. Работники производственной управы заготовили для делегатов хлеб, консервы, сахар. Каждый вечер мы отправляли группу дружинников на хлебозавод Путиловского общества потребителей, в районные базы. Нагрузив крытую путиловскую двуколку продуктами, они отправлялись к домику, где заседал съезд.

Уже 30 июля (11 августа) VI съезд партии возобновил свою работу на новом месте - в одноэтажном домике на Новосивковской улице, 23, в здании Нарвско-Петергофского райкома. В целях конспирации съезд затем перешел на Петергофское шоссе, 2, что напротив Нарвских ворот: на этом месте теперь Дом культуры имени М. Горького.

С 30 июля по 3 августа наша группа несла дежурство круглосуточно. Днем мы охраняли съезд, ночью патрулировали улицы: в любую минуту могли появиться юнкера, контрразведчики. Как командир группы я присутствовал на многих заседаниях съезда - 30 и 31 июля, 2 августа под председательством Я. М. Свердлова и урывками 3 августа.

На VI съезд собралось ядро партии. Не люди - кремень. Многих из них я успел в предсъездовские месяцы узнать и полюбить. Вот промелькнуло пенсне Якова Михайловича Свердлова. И уже слышен его могучий, с переливами голос, никак не отвечающий хрупкому телосложению. Яков Михайлович - центр съезда. Где бы ни появился, сразу обрастает людьми. Рядом с ним - Феликс Эдмундович, с болезненным румянцем на впалых щеках. Покашливая, расспрашивает, где, в каком количестве расставлены бойцы охраны, нуждаемся ли в пополнении, не появились ли ищейки Керенского. А вот и наш районный организатор Станислав Викентьевич Косиор, бритоголовый, в знакомой косоворотке. Серго Орджоникидзе - ученик и любимец Ильича. Поэт Демьян Бедный, часто выступающий в нашей "Солдатской правде" под полюбившимся читателю смешным псевдонимом: "Солдат Яшка - медная пряжка".

Среди делегатов пламенный Володарский, председатель нашей "Военки" Николай Ильич Подвойский, сдержанный, невозмутимый в любых обстоятельствах. Узнаю и наших "квартирантов": Безработного - Мануильского и будущего народного комиссара юстиции, заместителя председателя Госплана СССР москвича Ломова.

На одном из заседаний - мы еще возвратимся к нему - Ломов председательствовал, и чувствовалось, с каким уважением относятся ветераны партии к своему старому товарищу.

...Ветераны партии, старые товарищи... Я невольно оказался свидетелем многих волнующих встреч. Последний съезд партии состоялся в Лондоне в 1907 году. Сколько пережито за десятилетие: труднейшее подполье между двумя революциями, столыпинские галстуки, вакханалия и торжество реакции, аресты, тюрьмы, ссылка, каторга, побеги, томительные годы в эмиграции вдали от Родины.

Рыцари революции. Удивительные люди. Удивительные судьбы.

На съезде присутствовало 264 делегата с решающим и совещательным голосом. 171 из них ответил на опросные листы мандатной комиссии.

С глубоким волнением читаю и перечитываю ответы, из которых как бы складывается, вырастает коллективный автопортрет партии в канун Октября.

Вот какие вопросы были в анкетах о личном составе VI съезда. Возраст. Образование. Профессия. Работа в социал-демократическом движении и в большевистских организациях. Подвергался ли арестам? Сколько лет провел в тюрьмах, на каторге, в эмиграции?

Итоги опроса: средний возраст делегатов - 29 лет, причем самому молодому делегату было 18, а самому старшему - Ногину - 47; общий стаж их революционной деятельности - 1721 год: в среднем - 10 лет на делегата. Их арестовывали 549 раз, и примерно 500 лет делегаты провели в тюрьмах, на каторгах. Некоторые подвергались аресту 5-8, даже 15 раз. 27 человек провели в эмиграции 89 лет. И только 79 делегатов Февральская революция застала на воле. Их не сломили царские тюрьмы, этапы, кандальный звон, смертные приговоры. Тюремные камеры становились для будущих секретарей ЦК, наркомов, полководцев, дипломатов, экономистов "николаевскими университетами". Вряд ли какая другая партия дала человечеству такую блестящую плеяду высокообразованных, талантливых людей, теоретиков и практиков, ученых, публицистов, счастливо сочетающих огромный политический опыт, глубочайшие всесторонние знания с умением слово облекать в живую плоть дела.

Вот какие люди, бойцы ленинской гвардии, собрались на свой съезд. Самого Ленина не было среди делегатов. Но из своего подполья он руководил съездом. В основу важнейших съездовских решений легли работы Ильича "К лозунгам", "Уроки революции" и другие.

За работой съезда внимательно, с надеждой следили питерские пролетарии, солдаты и матросы столичного гарнизона.

Значение VI съезда огромно: он взял курс на восстание, стал съездом непосредственной подготовки Октября.

Газета "Рабочий и солдат" с материалами съезда зачитывалась до дыр, передавалась из рук в руки. Помимо этого делегаты ежедневно вечерами приходили в райком, на заводы, активно информировали коммунистов, рабочих о заседаниях съезда. Отовсюду шли приветственные телеграммы, письма. 31 июля VI съезд приветствовала делегация путиловцев. "...Приветствую Всероссийский съезд как авангард сознательного российского пролетариата, - выступил от имени шрапнельной мастерской рабочий Турнев. - Выражаю уверенность, что избранные товарищи делегаты из армии сознательного пролетариата преодолеют все трудности ввиду создавшейся реакционной атмосферы и укажут путь для дальнейшей борьбы с угнетателями капиталистами, путь, по которому все, как один, весь российский пролетариат, высоко подняв красное знамя, пойдет организованно на борьбу с хищниками в защиту своих классовых интересов, и еще сильнее раздастся клич российского пролетариата на весь мир: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

Да здравствует Всероссийский съезд РСДРП!

Да здравствует Российская революция!

Да здравствует III Интернационал!

Беспощадная организованная борьба пролетариев к беднейших слоев крестьянства против капиталистов, помещиков, кадетов и К°! Беспощадная критика разлагателей революции - социалистов-революционеров и меньшевиков"{98}.

Для ответного приветствия съезд послал на завод своих делегатов: Володарского и Ярославского.

На одно из заседаний И. П. Флеровский - делегат Кронштадта - привез только что отпечатанную брошюру Ленина "К лозунгам". Она была роздана всем делегатам. Получили ее и мы, командиры дружин и групп.

У всех была велика тревога за жизнь Ильича. Это теперь, задним числом, все кажется просто. Какой суд?! Какая явка?! Разве неизвестно, чей это кончилось для вождей немецкого пролетариата Карла Либкнехта и Розы Люксембург? Разве не готовилось заранее продуманное убийство? Никто, в том числе и новоиспеченный диктатор Керенский, и не помышлял о суде.