И дух наш молод

До суда и не должно было дойти. Только звериная злоба, желание любой ценой обезглавить революцию руководили теми, кто выдал ордер на арест и направлял кампанию клеветы.

Да, теперь все кажется предельно ясным. Но в конце июля семнадцатого года делегатам съезда совсем не так просто было решать вопрос о явке или неявке Ленина на суд Временного правительства. В связи с этим вспоминается разговор с Дмитрием Захаровичем Мануильским в один из последних его приездов во Львов на областной партактив, если не ошибаюсь, весной 1951 года.

Вечером Дмитрий Захарович пригласил меня к себе в скромный номер гостиницы.

Снова засиделись мы допоздна, вспоминали события, общих знакомых. Не помню, кто первый, кажется, Дмитрий Захарович, заговорил о Ярославе Галане, которого любил, как сына. Я тоже лично знал Ярослава Галана. Трагическую гибель его от рук наемных убийц - бандеровцев принял как личную утрату.

Все - и процесс над убийцами - еще свежо было в памяти.

- Ошибка наша. Не уберегли мы его, - глухо произнес Дмитрий Захарович. - Недооценили жестокость и коварство врагов. Непоправимая ошибка.

Он дважды повторил последние слова. Мысль эта, видно, не переставала тревожить его. Так неожиданно определилась тема нашей ночной беседы.

Дмитрий Захарович говорил в эту ночь о себе строго, безжалостно, словно подводил итоги. Не прибеднялся, сознавал: жизнь прожита не зря. Многое сделано. Но были и серьезные промахи, ошибки, были и временные отходы от ленинской линии.

- Разные бывают ошибки. Одно дело - ошибки молодости, роста, допущенные не по злому умыслу, ошибки, на которых учатся, которые можно исправить. Хуже, когда ошибка, пусть даже по недомыслию, непоправима.

И тут Мануильский рассказал об одной своей ошибке, которую помнил всю жизнь. Когда на VI съезде обсуждался вопрос явки Ленина на суд, мнения делегатов разделились. Не секрет, что вначале сам Владимир Ильич считал явку на суд возможной и даже полезной для партии.

По мнению отдельных делегатов, уклонение от суда могло быть не понято массами{99} и повредить интересам революции, интересам и достоинству партии. Даже в резолюции, предложенной Сталиным, было условие (полная гарантия безопасности), при котором Ленин мог явиться "в республиканскую тюрьму". Кое-кому весьма привлекательной казалась идея использовать суд как политическую трибуну, превратить дело Ленина в суд над Временным правительством ("У нас, - утверждал В. В. Володарский, - все гарантии того, что наша партия выйдет победительницей из этого процесса").

На съезде, как вспоминал Мануильский, все еще велись разговоры о "гарантии справедливого суда", о "честном буржуазном суде".

- Мне виделся, - продолжал, горько улыбаясь, Дмитрий Захарович, грандиозный политический процесс, где наши товарищи - подсудимые выступят в роли грозных обвинителей - что-то вроде дела Дрейфуса{100}. Конечно, любой из нас, делегатов, был готов отдать свою жизнь за вождя. Я так и заявил на съезде: если бы все сводилось только к этому, только к личной безопасности, каждый член партии сказал бы, что Временное правительство скорее перешагнет через наш труп, чем получит Ленина. Но, полагал я, надо обязательно принять вызов, дать бой контрреволюции, выступить с открытым забралом. Вот почему я поддержал на съезде резолюцию моего друга Володарского о явке Ленина "при определенных гарантиях". Думалось, при таком решении мы будем исходить из интересов партии. Нельзя, полагал я, рассматривать вопрос о явке в плоскости личной безопасности.

Теперь понимаю: это была ошибка. С ужасом думаю, к каким роковым последствиям она могла бы привести, прими съезд нашу точку зрения.

В тот незабываемый вечер Дмитрий Захарович говорил о дальновидности Свердлова, Дзержинского, сразу осознавших, что нельзя отдать вождя революции на классовый пристрастный суд контрреволюционных банд.

- Какое счастье, - продолжал Мануильский, - что у нас были в то время такие люди, как Свердлов, умеющие принимать молниеносные и почти всегда безошибочные решения. Это по его настоянию Владимир Ильич ушел в подполье. Свердлов, Дзержинский, Орджоникидзе, Скрыпник оказались в этом вопросе самыми прозорливыми среди нас.

С большой теплотой, я бы сказал, нежностью, говорил Дмитрий Захарович о своих товарищах, делегатах VI съезда, о самых, на его взгляд, интересных, поучительных заседаниях.

Одно из них очень четко запомнилось и мне.

Я был свидетелем больших споров на съезде вокруг вопроса о временном снятии лозунга "Вся власть Советам!". После выступления Сталина часть делегатов выступила против точки зрения ЦК, Ленина. Что греха таить, и большевики, и беспартийные рабочие в разговорах между собой в те дни выражали опасение: "Прав ли Ильич?" "Вся власть Советам!" - наш, пролетарский, большевистский лозунг. Почему Ленин предлагает снять его?" Особенно горячим было заседание 31 июля. Оно запомнилось мне еще и потому, что председательствовал на нем наш "квартирант" Ломов.

После приветствия{101} съезду от рабочих Трубочного завода председатель огласил внеочередное заявление, подписанное группой товарищей. Авторы заявления просили до прений по текущему моменту предоставить слово докладчику (И. Сталину) для ответа на вопросы, вызванные нечеткостью некоторых его аргументов и выводов. Делегатов интересовало, какие формы боевой организации предлагаются вместо Советов рабочих депутатов, каким должно быть, в связи со снятием лозунга "Вся власть Советам!", отношение к тем Советам, где большевики находятся в большинстве.

Высказывалось опасение, что снятие популярного лозунга, недоверие Советам могут иметь трагические последствия для революции. Нельзя вместе с водой выплескивать ребенка. Взяв власть в свои руки, на другой день после восстания, говорили делегаты, мы возвратимся к Советам, а народ скажет: "Опять Советы, зачем они нам? Вы же сами их клеймили".

Многие предлагали сохранить знаменитый лозунг. Именно это заставило одного из делегатов в своем выступлении напомнить слова Ленина о том, что во время революции события развиваются с кинематографической быстротой, сознание революционеров не всегда поспевает за бегущими событиями и старые концепции, старые лозунги мучительно давят на сознание политических деятелей.

Сталину и другим товарищам приходилось_по нескольку раз выступать и доказывать делегатам, что предложение Ленина о временном снятии лозунга "Вся власть Советам!" отнюдь не означает отказа от Советов вообще как органов революционной борьбы и власти. Речь идет только о безвластных эсеро-меньшевистских Советах, скатившихся в лагерь буржуазии, контрреволюции.

- Каким Советам теперь передать власть? - спрашивали они. - Тем, во главе которых стоят предатели: эсеры, меньшевики, запятнавшие себя кровью рабочих? Тем Советам, которые вместе с Временным правительством на Московском совещании готовят поход контрреволюции? Разве возможно сейчас мирное развитие революции? Ленин ставит другую задачу: готовиться к вооруженному восстанию, не надеясь на мирный переход власти в руки Советов, ибо он невозможен. Мирный период развития революции кончился, наступил период немирный, период схваток и взрывов. С такими доводами выступали товарищи на съезде партии, отстаивая ленинскую линию.

Исходя из того, что лозунг "Вся власть Советам!" уже не соответствовал новой обстановке, VI съезд вынес решение временно снять его. Подчеркивалось, что это решение вовсе не означает призыв "Долой Советы!", отказ большевиков от работы в них. Речь шла не о Советах вообще, а лишь об обанкротившихся эсеро-меньшевистских Советах, сдавших власть в руки буржуазии. Перестав после июльских дней быть органом власти, Советы, однако, оставались центрами сплочения революционных масс. Большевики не вышли даже из ЦИК Советов, использовали его трибуну для разоблачения предательской политики соглашателей.

VI съезд партии положил начало новому этапу подготовки социалистической революции - подготовки вооруженного восстания.

Руководствуясь ленинским научным анализом обстановки, выводами и конкретными его предложениями, съезд определил перспективу развития социалистической революции. Весь комплекс этих вопросов обсуждался при рассмотрении докладов: "Война и международное положение", "Политическое положение", "Экономическое положение". По этим вопросам проходила острая полемика на съезде, в ходе которой утверждалась ленинская политика - тактика партии и революции.

В решениях по докладам о текущем моменте и задачах партии съезд определил курс на вооруженное восстание, выразив глубокую уверенность в том, что "новый неизбежный подъем русской революции поставит у власти рабочих и беднейших крестьян раньше переворота в капиталистических странах Запада".

Закрывая съезд, член партии с 1898 года В. П. Ногин сказал: "...на долю нашей партии, и только ее одной, выпала счастливая задача быть не только пропагандистом идей социализма, но вплотную подойти к практическому претворению в жизнь начал нового устройства общества...

Как бы ни была мрачна обстановка настоящего времени, она искупается величием задач, стоящих перед нами как партией пролетариата, который должен победить...

А теперь, товарищи, за работу!"{102}

Очень важным документом нового состава ЦК партии явился манифест "Ко всем трудящимся, ко всем рабочим, солдатам и крестьянам России", изданный по поручению съезда. В нем партия звала народ к победе над классовыми врагами.

"...Рано торжествует контрреволюция свою победу, - говорилось в манифесте. - Пулей не накормить голодных. Казацкой плетью не отереть слезы матерей и жен. Арканом и петлей не высушить море страданий. Штыком не успокоить народов. Генеральский окриком не остановить развала промышленности.

Работают подземные силы истории. В самых глубинах народных масс назревает глухое недовольство. Крестьянам нужна земля, рабочим нужен хлеб, и тем и другим нужен мир"{103}.

Манифест заканчивался пламенным призывом: "Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные! деревни!"{104}.

VI съезд партии принял особую резолюцию "О Союзах молодежи". Это решение заложило основу, из которой вырос Коммунистический союз молодежи. Партия ставила задачу перед пролетарскими юношескими организациями добиваться "по преимуществу цели развития классового самосознания пролетарского юношества путем пропаганды идей социализма, энергичной борьбы с шовинизмом и милитаризмом и одновременной защиты экономических и политических правовых интересов несовершеннолетних рабочих и работниц"{105}.

Мне вспоминается ночь на 31 июля. После долгого бурного заседания делегаты съезда разошлись кто на заводы, кто на отдых. На огонек к молодым в Нарвский райком партии заглянули Н. К. Крупская и В. И. Невский. Из вожаков молодежи присутствовали Василий Алексеев, Андрей Афанасьев, Иван Скорино и др. Мы более трех часов обсуждали каждый пункт только что принятой съездом резолюции "О Союзах молодежи".

На основании резолюции съезда партия большевиков повела широкую работу среди молодежи, закрепляя пролетарские юношеские организации за партией как партийный резерв.

Юношеские организации, возникшие на Путиловском и других заводах в апреле, вскоре превратившиеся в Нарвско-Петергофский социалистический союз рабочей молодежи (ССРМ), с самого начала твердо стали на большевистские позиции. Во главе молодежных организаций стояли молодые рабочие-большевики. По поручению Петербургского комитета партии большевиков, райкома партии, большую работу среди молодежи проводили Н. Крупская, С. Косиор, С. Рахья, В. Слуцкая, А. Слуцкий, М. Менжинская, М. Урицкий, В. Володарский, С. Афанасьев и многие другие.

Вскоре у нас за Нарвской заставой в помещении районного комитета партии большевиков состоялась первая общегородская конференция пролетарских юношеских организаций. На этой конференции оформился Петроградский социалистический союз рабочей молодежи.

Резолюция VI съезда партии "О Союзах молодежи" начала успешно проводиться в жизнь. Петроградская рабочая молодежь становилась надежным резервом и помощником партии большевиков в борьбе за социалистическую революцию. В дни демонстраций молодежь шла у знамен в первых рядах, в составе вооруженных отрядов первая бросалась на врага, когда дело доходило до схваток. В дни Великого Октября в рабочих красногвардейских отрядах рабочей молодежи было до 38-45 процентов.

Заканчивая эти страницы о VI съезде, хочется сказать, какие мысли и чувства он вызывает у меня сегодня, много лет спустя.

Прежде всего - огромную гордость. Да и как не гордиться партией, которая собирается на свой ответственнейший форум почти сразу же (прошло всего три недели) после драматических событий 3-5 июля. Разгромлено помещение штаба партии, запрещена "Правда". В тюрьмы и казематы снова брошены тысячи большевиков, от ищеек Временного правительства вынужден скрываться Ленин. Волна клеветы и лжи, гнуснейших обвинений, казалось, достигла высшей точки. Враги большевиков ликуют, празднуют победу, а на съезде полузапрещенной, почти загнанной в подполье партии ни паники, ни растерянности, ни уныния. Спокойная уверенность в правоте своего дела, в неминуемом торжестве грядущей революции - таково преобладающее настроение делегатов.

Не могу не вспомнить атмосферу съезда, где рядом сидели, решали вопросы, от которых зависела судьба партии, самой революции, люди, казалось бы, очень разные и по профессиям, и по возрасту (от 18 до 47 лет), и по образовательному цензу - от "низшего", "тюремного", как писали в анкетах, до высшего.

Но это был съезд равных. И парнишка кудрявый, которому шел в ту пору восемнадцатый год, и убеленный ранними сединами ветеран партии, ее рядовой солдат, и секретарь ЦК жили одними надеждами, одними стремлениями, одними страстями.

Я как бы сызнова пережил это удивительное ощущение слитности съезда равных, перечитывая старые протоколы.

Протокол... Какую снисходительную, ироническую улыбку вызывает порой это слово. Что, казалось бы, может быть скучнее протокола. Но от протоколов VI съезда (ты можешь сам в этом убедиться, читатель) веет таким высоким напряжением мысли, поиска истины, таким драматизмом!

Явиться или не явиться вождю на суд? Сохранить или снять один из важнейших политических лозунгов партии? Как в новых условиях бороться, строить партию пролетариата, "плыть в революцию дальше"?

Все впервые. И нет однозначных ответов. Но есть Ленин. И есть огромный, купленный дорогой ценой опыт борьбы. И ответственность перед товарищами по партии, пролетариатом, революцией. Отсюда споры, острейшие дискуссии вокруг всех докладов. Те самые споры, то столкновение мнений, доводов, аргументов, из которых рождается истина. И в этих прениях делегаты ссылаются на труды Маркса и Ленина, цитируют Дантона, проявляя такое глубокое знание, понимание истории, что просто диву даешься. И при всем уважении к корифеям мысли никакого начетничества, никакого слепого преклонения перед авторитетом, догмой.

Все взвешивается, всесторонне обсуждается. Съезд единомышленников? Да! Но отнюдь не одинаково мыслящих.

И в этом, думается, тоже сказывалось незримое присутствие Ильича на съезде. Не встречал человека, который бы с такой терпимостью, как Ленин, умел в кругу единомышленников отнестись к противоположной ему точке зрения, если только она, эта точка зрения, не была враждебна марксистскому учению, идеям партии, не вела к фракционной борьбе.

Когда писались эти строки, мне попалась на глаза брошенная вскользь, как само собой разумеющееся, фраза в одном из последних ленинских писем. Ленин замечает своему адресату, что "надо не видеть "интригу" или "противовес" в... инакоподходящик к делу, а ценить (разрядка наша. - В. В.) самостоятельных людей"{106}.

Для Ленина-диалектика такой подход к честному спору, коллективному поиску истины, к людям был обычной нормой поведения.

Поиск истины, иной подход к делу не вызывали у него ни резкостей, ни раздражения, ни, тем более, желания мстить, низвергать, уничтожать. Такая позиция, такой подход не могли не послужить уроком, примером для его соратников, учеников, товарищей по партии.

С высоты прожитого глубже понимаешь, чем в канув Октября стал VI съезд для его участников, для всех нас, для всей тогда еще малочисленной, но сплоченной, молодой по духу партии. Какой великолепной школой политической, философской, нравственной.

Трое на фотографии

"Два Петра и один Василий". Мой друг Ванюков. В гостях у старого фотографа. Портрет на стене. Чтобы человеку - вся земля... Частица революции.

...Старинное трюмо или "задник с колоннами". Нас трое на фотографии. Не по летам серьезные лица. Слева направо: Семенов, Ванюков и автор этих строк - старшие групп по охране VI съезда партии, "два Петра и один Василий", как нас тогда называли.

Было так.

Днем, когда делегаты накануне заключительного заседания 3(16) августа разошлись на обед, меня разыскал сияющий Ванюков.

- Пошли, Гренадер, фотографироваться.

Петя Ванюков - мой хороший товарищ. В 1916 году его, тогда рабочего "Розенкранца", тоже арестовали за революционную пропаганду. Сидели мы с ним в одной камере военной тюрьмы, попали в один дисциплинарный батальон только в разные роты. И второй наш срок - уже при Керенском - мы тоже отсидели вместе в Петропавловке.

В жизния я редко встречал более веселого, бескорыстного человека, чем Ванюнов. Из тех, кому для себя, кроме чисто вымытой сорочки, действительно ничего не надо было. На его лице спокойной мягкой улыбкой светились глава, вызывающие ответное доверие даже у тех, кто встречался с ним впервые.

- Слышь, браток, а ведь я тебя где-то видел, - как-то спросил его пожилой солдат с обветренным суровым лицом, - не на румынском ли фронте?

Другие часто "узнавали" в нем "земляка" и весьма огорчались, получив отрицательный ответ. Давались эти ответы моему товарищу нелегко. Ванюков такой уж у него был характер - не любил огорчать других. Да будь его воля, он бы охотно всех добрых людей признал земляками.

"Узнавали" его не случайно. Такие, как Ванюнов, чем-то неуловимо похожи друг на друга - готовностью поделиться, неистребимой открытостью, предельной искренностью, что ли.

К таким людям тянется стар и млад. Они всегда отдают больше, чем берут. Себе - последний кусок. На фронте, раненные, они всегда ждут перевязки в последнюю очередь. И первыми поднимаются в атаку, первыми - совсем не думая о себе - закроют грудью товарища.

Таким был - я в этом убеждался не раз - Петя Ванюков.

Любил хорошую шутку, меткое слово.

- Батюшка Питер, - сыпал скороговоркой, - бока нам вытер, братцы заводы унесли годы, а, - тут он делал паузу, изображая в стельку пьяного мастерового, - матушка канава совсем доконала.

Дождь, зной, стужа, тюремная камера - а ему все нипочем, как тому солдату, которого и огонь прокаляет, и дождь промывает, ветер продувает, мороз прожигает, а он все такой же бывает.

По дороге Ванюков рассказал, что у него появился знакомый фотограф занятный старичок.

У входа в ателье на старом Нарвском рынке нас уже ждал Семенов, внешне - полная противоположность Ванюкову. Был он на вид суров, неразговорчив. И только тот, кто делил с ним хлеб-соль, знал, что это за преданная, верная душа.

На наш звонок дверь открыл маленький, сухонький старичок в полотняной толстовке с огромными карманами. Глаза из-под стекол пенсне поблескивали весело, приветливо.

- Здравствуйте, Петя. Добро пожаловать, молодые люди. Мы уже о вас наслышаны. Это я, грешный, вашего друга уговорил привести вас сюда.

Он говорил, картавя, с южным акцентом, нараспев выговаривая слова.

В крохотной боковушке ("мой кабинет"), прилепившейся к большой комнате, где стоял деревянный ящик на треноге, хозяин, узнав, что мы только что с дежурства, усадил нас за маленький столик, угостил черными сухарями и янтарно-золотистым чаем, настоянным на каких-то травах. На стене напротив я заметил портрет юноши в студенческой тужурке. Высокий, чистый лоб и уходящие в себя печальные, вопрошающие глаза. Старый фотограф перехватил мой взгляд, заговорил с какой-то потаенной болью и гордостью.

- Это Яков. Мой единственный. Моя кровинка. Я хотел, чтобы сын мой стал доктором. Вы думаете - это было просто, бедному еврею при старом режиме стать доктором? Я делал невозможное. Отказывал себе во всем. А мои клиенты... Вы знаете, что такое портрет? Нет, молодые люди, вы не знаете, что такое портрет. К тебе приходит человек, у него неприятности, неудачная любовь, не пишется роман, букет болячек. Он хмур и зол. Но ты-то, повидавший на своем веку тысячу лиц, знаешь: человек лучше, добрее, чем он кажется и даже хочет казаться. И ты беседуешь с ним: о погоде, о Горьком, о божественной Ермоловой и Гришке Распутине. Рассказываешь анекдоты: хоть шуткой, хоть смехом, да было бы дело с успехом. И все ждешь, ждешь, пока в нем, в твоем клиенте, не раскроется главное, настоящее - душа.

Будет час, да не будет нас, и вместе с добрыми делами для других - не для себя мы рождаемся - останется портрет. А значит, и человек. Хотя все люди, да не все - человеки. Ох, не все человеки. Одним словом, не зря я походил в учениках у знаменитого Недешева{107}. Кое-чему научился. Были у меня, молодые люди, влиятельные клиенты: писатели, сенаторы, адвокаты. За себя я ни у кого никогда ничего не просил, но за Якова... Все свои хлопоты я скрывал от него: Яков не потерпел бы - гордый. Он кончил гимназию с золотой медалью - голова! Поступил в университет. И - ушел. Куда вы думаете? В ре-во-лю-цию! А революцию, вам ли говорить об этом, молодые люди, кушают с кровью, со звоном кандальным. И он тоже зазвенел кандалами, мой Яков. Угнали его, куда телят не гонят - куда-то за Енисей. Вот уже второй год молчит. Вы не знаете, почему он молчит, мой мальчик - ведь уже нет царя, почему не едет?

Мы как могли стали успокаивать старика. Почта, мол, работает с перебоями. Да и занят человек, делает революцию.

- Вот-вот, - оживился фотограф, - я тоже так думаю и не теряю надежды. Человек без надежды - уже не человек, а так себе, тень, охапка пустяков. В тюрьме, когда я пришел к моему сыну проститься перед Сибирью, - знаете, что он мне сказал, мой Яков? "Ты, папа, хотел, чтобы я стал доктором. И я им стану. Но хочу лечить не болезни, а их причины, не отдельных людей, а наш старый больной мир. Чтобы не было богатых и бедных, а были люди-братья. Чтобы рыбам - вода, птицам - воздух, а человеку, если он трудится, - вся земля".

Продолжая свой рассказ, старый фотограф усаживал нас и так, и этак, добивался, как он говорил, от каждого лица - истины. А от платы наотрез отказался:

- Разве мой Яков вам не брат, не товарищ? Вы делаете мне честь, молодые люди. Разве вы - не частица революции, не плоть и кровь ее? Я думаю: он был бы мною сегодня доволен, мой Яков.

...Трое на одной фотографии... Упрямый подбородок... Аккуратный пробор... Плотно сжатые губы. Смотрят на меня из семнадцатого года два Петра и Василий - моя тревожная, прекрасная молодость, миг, запечатленный старым фотографом-философом.

Расскажу о том, как сложились судьбы моих товарищей из группы по охране В. И. Ленина, ЦК и VI съезда, снятых на этой фотографии.

Петр Ванюков в дни Октября вместе со своей сотней брал Зимний. В первые годы Советской власти занимал ряд ответственных должностей, работал в Москве, Петрограде, в других городах. Погиб в 1937 году.

Петр Семенов - унтер-офицер Волынского полка, кавалер двух Георгиевских крестов, член полкового комитета. В дни Октября был со своим Волынским полком. На первом советском фронте, когда полк под Пулковскими высотами дрогнул, побежал, Семенов вместе с поручиком Григорьевым - будущим моим комбригом (о нем я уже говорил в книге) остановил полк, повернул его против наступающих казачьих цепей генерала Краснова. Потом мы встретились с ним на курсах в Смольном. Я даже запомнил номера наших удостоверений: у него 241, у меня - 242. На станции Дно Семенова назначили комиссаром полка. Полк его участвовал в боях под Псковом. Погиб наш товарищ под Иркутском в 1919 году комиссаром бригады.

Частица революции...

А ведь не ошибся в нас старый фотограф.

Поездка на фронт

"Сменить машиниста". Новые веяния ("Не как, а что"). Под защитой пулеметов. Встреча в академии. "Открывай заседание". У солдатского костра. Щедрый дар.

После VI съезда РСДРП (б) по решению ЦК, ПК и "Военки" в провинции и на фронт были посланы большевистские агитаторы. Я попал в группу из 18 человек, направляемую на Северный фронт. Инструктировал нас Подвойский. Перед нами ставилась конкретная и на первый взгляд несложная задача: информировать полковые комитеты, солдатские массы о решениях съезда. Изучать на местах настроения солдат, армии.

Выехали мы во второй половине августа. Партия к тому времени оправилась от ударов, нанесенных ей реакцией в июле. Симпатии к большевикам, активная их поддержка со стороны масс росли не по дням, а по часам.

В воздухе снова запахло грозой. Мы почувствовали это сразу, еще в дороге.

Сразу за Красным Селом в наш вагон подсел железнодорожник. Немолодой, усатый. Кожанка на нем старая, заношенная, замасленная. В руке деревянный сундучок - неизменный спутник машиниста.

Присел к нам.

- Понурить, ребята, найдется? Страсть курить хочется. Откуда, солдатики? Из Питера? Ну, что Питер?

Он молча выслушал наш рассказ, видно по всему, повял, кто мы и что мы. Заговорил, уже не таясь:

- Чего большевики ждут? Пора, пора, братцы, сменить машиниста.

И поспешил объяснить:

- На железной дороге разруха страшная. Эшелоны сутками ждут отправки. Неразбериха. Путаница. Чем дальше от столицы - тем хуже. Так во всем. Хлеба нет. Дороговизна растет. Спекулянты богатеют на народной беде, дерут втридорога. Я в дороге насмотрелся. Война у всех в печенках сидит, а конца ей не видно. Развоевался наш министр-председатель. Кричат: революция, революция, а она вроде споткнулась, приостановилась. А почему? Буржуйская. Дальше ей ход разные людишки крепко тормозят. Кто на тормозах? Кто машинист революции? Временное правительство. Во имя чего, гады, тормозят? Во имя войны и барышей, толстой мошны. Призывают к примирению. Объединяйся, мол, овца и волк! Мирись, дескать, рабочий народ со своей нищей долей. Жизнь, сами знаете, дорожает с каждым днем, а плата - прежняя. Дома пять ртов каши просят. Хоть ложись на рельсы и - помирай.

Я вам, ребятки, так скажу. Невтерпеж стало рабочему люду. Никак нам нельзя на буржуйской революции остановиться.

Нужен такой машинист, чтоб не тормозил, чтобы вперед повел поезд революции. Вы эти мои слова передайте и фронтовикам нашим, и питерским товарищам. Не-вмо-го-ту!

...Мы сошли на какой-то небольшой станции южнее Пскова. Меня и Корчагина направили в ту самую дивизию, откуда в марте приезжали на Путиловский завод делегаты-проверяющие. Помню, с каким настроением фронтовики приехали тогда на завод. Теперь все было по-другому. Вместо недоверия, приглядывания, прощупывания - жажда узнать правду. И не какую-нибудь, а большевистскую, ленинскую.

Солдаты, завидев нас, прежде всего спрашивали:

- "Солдатская правда" есть? Привезли что-нибудь почитать?

Бросалось в глаза, как по-новому воспринимали ораторов разных партий и направлений на солдатских митингах.

Как писал потом Джон Рид в своей знаменитой книге "10 дней, которые потрясли мир", Россию после Февраля "затоплял такой потоп живого слова, что по сравнению с ним потоп французской речи... кажется мелким ручейком"{108}.

Да, все это было. Прорвалась многовековая немота. Лекции, дискуссии, речи в театрах, цирках, школах, клубах, в цехах и казармах. Каждый перекресток в Питере и в других городах, каждый столб, холмик в любую минуту мог стать публичной трибуной. Стихийные митинги по поводу и без повода возникали в поездах, трамваях. То же было и на фронте.

"Какое изумительное зрелище, - любовался разбуженной Россией Джон Рид, - являет собой Путиловский завод, когда из его стен густым потоком выходят 40 тысяч рабочих, выходят, чтобы слушать социал-демократов, эсеров, анархистов - кого угодно, о чем угодно и сколько бы они ни говорили"{109} (разрядка наша. - В. В.).

Такая всеядность аудитории действительно наблюдалась как в тылу, так и на фронте в апреле - июне. Успех оратора очень часто зависел не столько от того, что он скажет, а как.

В августе появились новые веяния. Я не раз наблюдал: идет митинг, подходит рабочий, солдат, спрашивает: "Кто говорит?" Услышит: большевик придвигается ближе; меньшевик (влияние их таяло, как грязный весенний снег под лучами солнца), эсер - уходит, плюнув в сердцах или в досаде махнув рукой: "Мели, Емеля, прошла твоя неделя..."

Эти новые веяния, резкий поворот влево я почувствовал и на первом солдатском митинге. Эмиссару Временного правительства, срочно прибывшему из штаба бригады, просто не дали говорить. Мои слова о том, что так называемые социалисты Керенский, Чернов, Скобелев служат только ширмой, прикрывающей буржуазно-помещичий фасад Временного правительства, что прекратить ненавистную войну, дать измученному народу мир может только новая социалистическая революция, - были встречены громом аплодисментов. А аплодировали не ораторскому искусству - вряд ли я им владел тогда, - а сути, отвечающей настроениям солдат. Раздались крики: "Правильно! Долой министров-капиталистов и министров-социалистов!", "Долой войну! Штык в землю!"

- Обуть бы Керенского в лапти да сюда в грязь, в окопы, и Кириенко{110} с ним за компанию!

Я рассказал на митинге о встрече с железнодорожником. Его слова, выстраданное "Сменить машиниста" были дружно подхвачены, долго скандировались солдатами: "Сменить машиниста!", "Сменить!"

Тут я заметил какое-то движение. Из задних рядов, где стояла пулеметная команда, вышло человек восемь, несколько минут спустя на всех подступах к митингу веером стояли пулеметы.

О том, чем все это было вызвано, я узнал из первых, так сказать, уст годы спустя.

В Военной академии имени М. В. Фрунзе, слушателем которой я был с 1924 по 1928 год, тактику читал нам - и превосходно читал - преподаватель Чернавин. Фамилия мне показалась знакомой. После лекции я подошел, представился.

- Фамилия, говорите, знакомая? Постойте, постойте! Не вы ли, голубчик, приезжали агитатором в августе семнадцатого в мою бригаду?

Тут вспомнил и я: генерал Чернавин. Нас с Корчагиным представили ему как депутатов Петроградского Совета. Он принимал нас с леденящей вежливостью человека, не умеющего и не желающего скрывать свое презрение к "черни".

Как выяснилось в разговоре, наш приезд пусть не прямо, не сразу, но весьма заметно сказался и на судьбе бывшего воспитанника Императорской академии Генштаба гвардии генерала Чернавина.

О нашем появлении он сразу же сообщил по телефону комиссару Временного правительства Западного фронта Кириенко. Немедленно последовало распоряжение: большевистских агитаторов арестовать как агентов государственного преступника, кайзеровского шпиона Ульянова-Ленина и - с учетом настроения солдат - расстрелять, чтобы другим не повадно было. Чернавин, понятие, приказ принял как должное. Передал соответствующее распоряжение в штаб полка. Тут-то и вышла осечка: солдаты караульную команду к нам не допустили, а пулеметчики по приказу полкового комитета выставили вокруг нас веером все свои 24 "максима".

- Случай этот, - рассказывал Чернавин, - заставил меня крепко задуматься. Кадровый офицер, я всегда старался быть справедливым к солдатам, отцом-командиром в лучших суворовских традициях. Всю войну провел на фронте. Старался, насколько это было в моих силах, воевать грамотно, "малой кровью", и, могу вас заверить, никто не мог упрекнуть меня в трусости. Солдаты, я хорошо знаю, если не любили меня, то уж наверняка уважали. И тут приезжает какой-то ефрейтор-большевик. Приезжает не в свою часть - в чужой полк. И полк, не задумываясь, берет чужака под свою защиту. А приказ уважаемого отца-командира повисает в воздухе.

Почему так произошло?

Кто теперь - реальная власть, реальная сила?

На чьей стороне Россия, не та, вчерашняя, романовская, сгнившая на корню, а настоящая - с необозримыми волями, безбрежным колыханием лесов Родина, за которую, ты, генерал Чернавин, готов отдать свою жизнь? Если ты действительно любишь ее - Родину, свою страну, свой народ, - то должен принадлежать им всеми помыслами, всеми шрамами, всеми болями и радостями. Если солдаты и Россия - это одно, то и ты должен быть с ними заодно.

К такому выводу я пришел не сразу, после мучительных раздумий, но, решив, сделал свой выбор.

Революция - великий, удивительный учитель. С февраля восемнадцатого года верой и правдой служу своему народу и, поверьте мне, ни разу не пожалел об этом.

Таким необычным эхом отозвалась для меня семь лет спустя августовская поездка на фронт. Разговор этот состоялся в присутствии всей нашей учебной группы, ряда преподавателей, комиссара академии Русанова. И надолго запомнился не только мне.

В 1958 году мы встретились с заместителем министра обороны Народной Республики Болгарии генерал-полковником Киновым, генералом армии М. В. Захаровым, генерал-полковником В. Я. Колпакчи. Впервые после окончания академии мы, бывшие ее слушатели из 5-й учебной группы, оказались вместе. Расцеловались. Генерал Захаров, улыбаясь, сказал:

- Ну, что ж, Василий Ефимович, открывай заседание Центрального партийного бюро академии{111}. Четыре члена бюро - налицо. А помнишь Чернавина? Его рассказ в группе о твоей поездке на фронт в августе семнадцатого? Я часто встречал его в Москве, слушал его лекции. Анализируя состояние и дух армии на фронте в канун Октября, он почти всегда приводил слушателям "твой" случай.

...Впрочем, у нашей поездки был и свой финал. После митинга стихийно начался сбор Георгиевских крестов и медалей в пользу большевистской печати. Собрали с треть мешка.

Тут незаметно подкралась темнота. Товарищи из полкового комитета предложили ("возможны провокации; к чему дразнить гусей") выехать на станцию поближе к рассвету.

Мы забрались в лесок: подальше от греха, от немецких "цеппелинов". Кто-то принес хворост. Разожгли маскировочный костерчик.

Ночь выдалась темная. В неярких вспышках костра ненадолго появлялись, чтобы тут же раствориться, лица солдат. Я порядком устал: не спал вторые сутки. И, согретый теплом, не по-петроградски сытным ужином, незаметно задремал. Не знаю, долго ли спал - час, два? Проснулся от сухого потрескивания, вроде пулеметной очереди, негромких голосов. Лежа с закрытыми глазами, стал прислушиваться. Говорили о Ленине:

- Я его вот как тебя, парень, видел. Было дело. Послали меня с командой в Питер - попал на митинг. Росточку он, Ильич, небольшого, лысоватый, нос в самый раз. Ты его хучь в мужика, хучь в рабочего одень - похож, как брат, как отец - похож. Только глаза у него - огонь и все видят. Кто есть друг, а кто есть враг. Язык что бритва. Все насмешничает над врагами да насмешничает. А народу правду говорит. И что ни слово, то как бы сам ты это подумал или сказал, только поумней твоего. Лишнее не скажет - все про самое нужное.

- За народ горой стоит, - подключился к разговору простуженный басок. За это буржуи, помещики ненавидят его лютой ненавистью. В Питере, слыхал я, ему жилье и пищу запретили давать. Надумали его судить, а он созвал своих близких товарищей, бумагу казенную показывает и такие слова говорит: "На суд меня вызывают. Решайте, товарищи дорогие, являться на тот суд буржуйский или нет. Как решите - тому и быть".

А товарищи - тоже не дураки - в ответ ему: "Соловью не годится у кота судиться". И спрятали его. А придет время - объявится.

- Да, товарищи у него, видать, хорошие. Он - голова, а они, братцы, тоже не лыком шитые: на мякине не проведешь.

Рассказ потек ладно, складно. Я открыл глаза: молодой безусый солдатик, разинув рот, ловил каждое слово рассказчика - худого, морщинистого ефрейтора с руками много поработавшего человека.

- Скажу я вам, ребята, - говорил ефрейтор, заметно окая: красна река берегами, а сходка головами. Конь при горе, а друг при беде узнается. Слыхал я от стариков солдатских, как зачали юнкера да сыщики всюду рыскать, Ленина искать, дружки верные ему шапку-невидимку соорудили. Попробуй - найди, - он отодвинулся от огня и исчез в густой, вязкой темени. - Вот так и он, Ильич. Всюду в своей шапке-невидимке ходит. По всей России: и в хату бедняцкую заглянет, и к мастеровому человеку, и на солдатский огонек. Ходит, слушает, что народ думает, говорит. На ус мотает. Может быть, он и в сей момент где-то рядом.

Я закашлял, ефрейтор придвинулся ближе:

- Умаялся? Ну, как оно спалось после солдатской каши? Ты, сказывали, питерский? Ленина, случаем, не довелось повидать? Не раз, говоришь? Тут промеж нас спор вышел. Одни говорят: росту Ленин - агромадного, а Иван вот доказывает: небольшого росточку. А как оно на самом деле? Расскажи нам толком, какой он есть, какого роду-племени, что так крепко за народ стоит.

Мы просидели у костра до рассвета. Я как мог, своими словами пересказал статью Надежды Константиновны Крупской. Ефрейтор похвалил:

- Умница. Хорошо о муже своем рассказала. Недаром говорят: добрую жену взять - горя не знать.

Передал я и тот, теперь казалось, такой давний разговор (рассказ Ленина о своей жизни) в каменной беседке во внутреннем дворике особняка Кшесинской. Тут подъехала полковая бричка. В провожатые вызвался ефрейтор. Мы успели к отходу поезда. До самого Питера он не выпускал из рук мешок и самолично передал товарищу Подвойскому щедрый дар полка.

Корниловщина

Ставка на сильную личность. Заговор. Голос путиловцев. Планы мятежников. В одной упряжке. Расчеты и просчеты контрреволюции. Двум медведям в одной берлоге не ужиться... Единственная реальная сила. "Не правительство - компот". Молодежь идет в бой. И пушечная заработала. Не прошли. "То корнилится, то мне керится..." Отставка соглашателей. Как погиб Митя.

- Революция в опасности! Корнилов ведет войска на столицу! - Тревожная весть, черной молнией облетев трудовой Петроград, поразила своей внезапностью, хотя все, казалось, шло к этому.

После июльских дней контрреволюционная буржуазия, захватив власть, не могла не почувствовать шаткость, непрочность своей победы и, закусив удила, взяла курс на военную диктатуру.

Понадобилась сильная личность, человек с твердой рукой - и кандидат в диктаторы вскоре объявился: верховный главнокомандующий генерал Корнилов.

12 августа Керенский созвал в Москве Государственное совещание, которое Ленин назвал "коронацией" контрреволюционного правительства. Цель совещания - мобилизовать и сплотить все контрреволюционные силы, от крупной буржуазии, генералитета, духовенства до меньшевиков и эсеров, и договориться о способах подавления нарастающей революции. Единственной действенной мерой совещание сочло военную диктатуру.

Корнилов, выступая в Москве, требовал введения "железной дисциплины в армии и твердой власти в тылу", что означало не что иное, как открытый белый террор против революционных народных масс. Генерал вступил в сговор с Временным правительством, с министром-председателем Керенским о практических шагах к введению диктатуры.

16 августа путиловцы на общезаводском митинге - я присутствовал на нем - слушали доклад о московском совещании. Зловещая формула Рябушинского, призывающего "костлявой рукой голода задушить революцию", введение смертной казни, слухи о планах генерала Корнилова воспринимались рабочими как открытое объявление войны революционному народу.

Собрание постановило: на выборах в городскую Думу голосовать за список большевиков (№ 6), протестовать против разгона финляндского сейма, выразить сочувствие финскому пролетариату.

Уже не только Путиловский завод был крепостью большевизма в те дни. Оплотом партии становилась вся Нарвская застава. 25 августа объявили результаты выборов в Петергофскую районную Думу. Большевики получили 17 254 голоса, эсеры - 8807, кадеты - 962, меньшевики еле наскребли 200 голосов. Районная Дума, ранее контролируемая эсерами, теперь стала большевистской. Все решающие организации района: Советы, продовольственная управа, профессиональные союзы, Дума - находились под контролем партии. В эти дни я принимал участие в работе ряда комиссий от "Военки" и подобную картину наблюдал на Выборгской стороне и в других районах Петрограда.

Не дремала и контрреволюция.

В ставке и при штабах фронтов спешно формировались специальные части, разрабатывались с ведома Керенского планы одновременного удара по революционным силам Питера, Москвы, Киева и других крупных пролетарских центров.

К Петрограду подтягивался 3-й конный корпус генерала Крымова - главная боевая сила для удара по революционной столице.

В день, когда намечалось празднование полугодовщины свержения самодержавия - 27 августа, Корнилов, сняв войска с фронта, двинулся на город.

Так начался мятеж.

О корниловщине писалось много. Читателю, надо полагать, история этого контрреволюционного заговора знакома еще по школьному курсу истории.

И все же, думается, небесполезно напомнить, на что рассчитывали, как и почему просчитались враги революции.

Сначала об участниках и расчетах.

Как оказались в одной упряжке кадетская щука, эсеровский рак, меньшевистский лебедь-соглашатель? Что объединяло махровых монархистов и людей, которые все еще называли себя социалистами, революционерами, низвергателями самодержавия?

Ответ прост: страх перед социалистической революцией, ненависть к большевикам - истинным защитникам интересов народа.

Участники заговора, их покровители - все эти рябушинские, путиловы, представители союзнических военных миссий и посольств - при всем при том, что их объединяло, преследовали, однако, каждый свои цели и действовали по принципу: сперва ты меня повезешь, а потом я на тебе поеду.

Как стало известно уже после Октябрьской революции, банкир и заводчик Путилов присутствовал на тайном предварительном совещании в штабном вагоне генерала Корнилова. Он увидел в Корнилове русского Бисмарка, сильную личность, способную стать палачом революции и восстановить столь желанный бывшему владельцу Путиловского завода "железный порядок".

Корнилов не скрывал перед Путиловым и прочими основную цель своего похода: "Пора Ленина повесить, а Совет разогнать так, чтобы он никогда не собрался".

При этом будущий диктатор выражал уверенность, что генерал Крымов "не задумается в случае, если понадобится перевешать весь состав Совета рабочих и солдатских депутатов"{112}.

Это вполне устраивало и министра-председателя Керенского: руками генералов проделать всю грязную работу - кого перевешать, кого перестрелять, кого в кандалы заковать - и таким образом укрепить свою диктаторскую власть "верховного правителя", "отца нации".

Но у Корнилова было свое на уме. Он знал: двум медведям в одной берлоге не ужиться, и вовсе не собирался делить власть с "этим адвокатишкой" Керенским. А что касается фонарей, то их, по его разумению, должно было с лихвой хватить не только на большевиков.

Двинув войска на Петроград, Корнилов потребовал ухода Временного правительства, немедленной явки Керенского к нему в ставку.

Министр-председатель, до этого сам участвовавший в заговоре, в последнюю минуту струсил. Куда ни кинь, везде клин. Поедешь в ставку арестуют, а то и повесят; не пойдешь против заговорщиков - сметет волна народного гнева. Керенский круто, на 180 градусов, повернул руль, обратился к большевикам и рабочим за помощью, открыл для них военные склады.

Когда стало известно о выступлении Корнилова, я как раз находился на Путиловском заводе.

- Как быть? Что делать? - спрашивали друг у друга мои друзья-путиловцы.

Большевистская газета "Рабочий"{113}, выпущенная 27 августа, в первый день корниловского мятежа, дала четкий недвусмысленный ответ. И наши выступления, призывы большевистских агитаторов сводились к одному:

- Отбить Корнилова! Организовать сокрушительный отпор. Грудью отстоять боевое знамя революции.

Утром 28 августа в Путиловском театре собралась очередная конференция чернорабочих - более двухсот делегатов от пятидесяти девяти заводов. Конференция приняла решение разойтись по заводам и поднять рабочих против мятежного генерала.

Да, это были жаркие, тревожные дни. Я не помню ни одной ночи, чтобы пришлось хоть час-другой поспать. Если и удавалось где-нибудь вздремнуть, то днем, чаще - во время переездов - в повозке или в кабине грузовика. Мы, члены "Военки", по ее заданию ходили, ездили по заводам, полкам как пропагандисты, связные, инструкторы, уполномоченные. Собирали сведения о численном составе красногвардейских отрядов, а вечером 27 и утром 28 августа участвовали на митингах - мне довелось быть с В. И. Невским в Измайловском, а с Мехоношиным, Кедровым, Артузовым - в Волынском, Измайловском полках. Настроение солдат боевое: "Дадим отпор Корнилову".

Все это заставило Керенского действовать более решительно. Он открыто объявил себя противником Корнилова. Засуетилось, забеспокоилось соглашательское руководство ЦИК Советов, узнав, что Корнилов не намерен щадить и их. Перепуганные эсеро-меньшевистские лидеры все больше убеждались: единственная реальная сила в столице, способная организовать разгром Корнилова, - большевики.

Верными мятежному генералу остались только кадеты, окончательно разоблачая себя этим перед народом. Выражая солидарность с мятежниками, они подали в отставку. Новый правительственный кризис на этот раз затянулся надолго. Завертелась, закружилась карусель. Не успеешь оглянуться - уже новый министр. В одной из газет, кажется в "Копейке", появились такие частушки:

Эх, товарищи-министры,

В чехарду играть вы быстры!

Сегодня этот - завтра тот!

Не правительство - компот...

Оставшись с несколькими министрами-социалистами, Керенский, как уже отмечалось нами, обратился за поддержкой к Советам. Вместе с Чхеидзе он стал уговаривать большевиков забыть старые распри и "объединиться" для борьбы с общим врагом.

- Все, что нужно, мы дадим, - обещал Керенский.

Большевики потребовали оружия для рабочих отрядов и немедленного освобождения из тюрем всех товарищей, арестованных в июльские дни. И Керенский - парадокс истории - вынужден был пойти на это. Другого выхода у него не было, хотя, надо полагать, он знал, что играет с огнем. ЦК нашей партии решил направить в Комитет народной борьбы с контрреволюцией при ЦИК Советов своих представителей - с информационной целью, для координации действий и вооружения Красной гвардии.

В телеграмме местным партийным организациям сообщалось: "Во имя ликвидации контрреволюции работаем в техническом и информационном сотрудничестве с Советом при полной самостоятельности политической линии".

Мобилизуя все силы на разгром мятежа, партия не прекращала разоблачения Керенского и его союзников. Ленин разъяснял, что большевики будут воевать, воюют с Корниловым, как и войска Керенского. Но это не значит, что большевики поддерживают Керенского. Они разоблачают его слабость. Это разница. "Разница, - подчеркивал Ильич, - довольно тонкая, но архисущественная и забывать ее нельзя"{114}.

Чем жил в те дни пролетарский Питер, мне хотелось бы показать на примере нашего Нарвского района и Путиловского завода. Тут я проводил дни и ночи как пропагандист и уполномоченный инструкторского отдела "Военки". Не только собирал сведения и докладывал обо всем Подвойскому и Мехоношину, но и сам принимал Участие в организации дружин, выступал с беседами.

Снова по всем каналам была установлена надежная связь с частями гарнизона. 28 августа в Павловский полк приехали, представители Совета и завкома. В полку только что закончился митинг, на котором присутствовало нас четверо представителей "Военки". Выступал один - В. И. Невский. Члены полкового комитета заверили рабочих:

- Не отставали мы от вас до сих пор - не отстанем и теперь. Мы получили приказ из ставки немедленно выступить в город Юрьев. Как видите, приказа не выполнили. Будем действовать вместе.

Поднимались заводы, увлекая за собой революционных солдат частей гарнизона, с которыми они побратались еще во время февральских, июньских совместных действий.

Вооружение рабочих, организация отрядов, обучение их шло на Путиловском полным ходом. Был избран революционный комитет в составе восемнадцати человек. Он сразу же взял в свои руки дело снабжения, создал комендатуру, объединившую все вооруженные силы района в завода. Круглосуточную службу несли рабочие патрули. На улицах, площадях, на заводском дворе маршировали. Учились штыковому бою отряды красногвардейцев. К вечеру 28 августа в Красную гвардию записалось свыше Двух тысяч добровольцев.

- Оружие! Дайте оружие!

Оружия не хватало. На рассвете нас, человек двадцать активистов и членов "Военки", собрали у Подвойского. Заросший густой щетиной, шатающийся от бессонницы, он сообщил, что 29 августа, по распоряжению Керенского, откроют Арсенальские и Охтенские склады для выдачи оружия и боеприпасов. Ордера на получение будет выдавать в комнате № 15 в Смольном член Комитета народной борьбы с контрреволюцией Ф. Э. Дзержинский. Наша задача немедленно оповестить все заводы, проконтролировать, чтобы оружие попало в надежные руки. К утру я успел побывать на Химическом, "Розенкранце", Путиловском заводах. Оттуда в Смольный на машинах выехали депутаты Совета Степан Корнеев и Иван Газа. С ними и я.

Дзержинский выдал ордера на оружие, боеприпасы. Узнав, что путиловцы имеют связь с войсками Ораниенбаума и Петергофа, дал им ответственное задание: изолировать ораниенбаумскую школу прапорщиков, которая, судя по донесениям, может выступить на стороне Корнилова. Для этого окружить школу надежными солдатами гарнизона.

Степан Корнеев выехал в район за грузовиками, а Иван Газа - в Ораниенбаум выполнять поручение Дзержинского. С ним был послан и Артузов. Задачу они выполнили успешно.

Оружие, боеприпасы рабочие брали без счета, не глядя на цифру, поставленную в наряде. Путиловцы привезли на завод военное обмундирование, патронташи, баклажки, подсумки, отрыли припрятанные в июле пулеметы.

Подвойский попросил нас передать путиловцам: "Главное теперь - делать пушки".

"Дать орудия" - такой приказ от заводского комитета получила пушечная мастерская. И в пушечной все пришло в движение. Пушечная заработала так, как никогда аа время своего существования.

Тяжелые лафеты и блестящие тела орудий вручную подавались к сборке; вручную выкатывали пушки для отправки на полигон. Без понуканий и приказов быстро, слаженно сновали чернорабочие, перебрасывая, куда нужно, детали, механизмы, собранные орудия, и выкатывали систему за системой, выстраивая их у выхода из мастерской.

Человеку со стороны могло показаться: все идет по-старому. Пушечники, как бывало всегда, стояли у своих станков. Огромные резцы ввинчивались в болванки, будущие стволы орудий. Привычная картина. Но опытный глаз сразу замечал нечто новое, небывалое в работе мастерской.

Вот знакомый слесарь с роскошными, под запорожца, усами - царь и бог в своем деле - переносит, укладывает крупную деталь пушки. Еще вчера он ни за какие коврижки не стал бы сам утруждаться, считая это ниже своего достоинства. Позвал бы чернорабочих или помощника, а теперь сам старался вовсю. Пот - ручьем, а счастлив, улыбается: рукам - настоящая работа, душе праздник.

Вокруг его станка ходит, как по кругу, старый мастер. Лицо растерянное. Чего только не насмотрелся он, но такое наблюдает впервые. Слесарь-усач и за двойную, тройную плату никогда так не старался, а тут гонит ствол за стволом.

Впервые за долгие годы старый мастер почувствовал себя в мастерской лишним, ненужным - все спорилось, двигалось, получалось без его вмешательства.

Долго крепился, Наконец подошел к усачу, спросил:

- Куда спешишь? Чего так стараешься?

Сверкнули зубы в гордой улыбке.

- Тебе, Потапыч, этого не понять. Пушки - наши! Тебя, старого дурака, защищать будут. Не на царское войско, не на хозяина - на себя работаем.

Пушки шли потоком. Без брака. Полигонщики жаловались:

- Не успеваем пристреливать.

- Отсылайте как есть, - пришло распоряжение из заводского комитета. На фронте против кадетов их пристреляют.

Трое суток, не умолкая ни на минуту, гудели артиллерийские мастерские завода, трое суток вооружались рабочие. Сотня пушек вышла из стен завода для защиты революции. Автомобильная мастерская ремонтировала в спешном порядке грузовые машины "уайты", закупленные за границей, и устанавливала на них зенитные орудия. Башенщики ремонтировали броневые машины.

Ежечасно формировались отряды и команды Красной гвардии. Их вооружали и немедленно отправляли на фронт борьбы с Корниловым. Был даже сформирован отряд кавалеристов. Правда, на фронт он попал в пешем строю: лошадей не нашли. Отдельный отряд связи растянулся по всему фронту, занятому путиловцами от Дудергофа до Пулковских высот. Отряд заодно обеспечивал связь с заводом.

Появились и саперы. Они уводили с собой рабочих - команду за командой для рытья окопов и устройства заграждений. У Нарвских ворот и у Шелкового переулка революционный комитет организовал питательные пункты. Хозяйничали на них работницы завода. Под Пулково был отправлен женский санитарный отряд, наскоро обученный оказанию первой помощи раненым.

В течение трех суток только с Путиловского завода ушло на фронт восемь тысяч человек.

Так путиловцы, вся Нарвская застава откликнулись за призыв вождя, партии большевиков - задавить, разгромить в зародыше контрреволюционный мятеж генерала Корнилова.

Вместе со старшими уходила на фронт рабочая молодежь.

"Мы, юноши, наученные горьким опытом своих отцов, зная, как опасно брататься с буржуазией, заявляем, что страшен будет тот час, когда мы, юноши, для спасения революции выйдем на улицу и своими молодыми руками уничтожим тех паразитов, которые живут потом и кровью трудящихся"{115}, заявили на митинге молодые рабочие заводов "Лангензиппен" и Путиловского.

Всем записаться в Красную гвардию! - таким было единодушное решение Социалистического Союза Рабочей Молодежи Нарвского района.

Ушел на фронт и я - командиром районной пулеметной дружины. Левым флангом мы упирались в Пулковские высоты. Два дня рыли окопы, готовили пулеметные гнезда и площадки для орудий. Определяли сектора обстрела для пулеметов и пушек.

Решительные и суровые лица красногвардейцев лучше слов убеждали: враг не пройдет. Так оно и случилось. Мятежные войска Корнилова не только не прошли, но даже не подошли к Петрограду.

Главные силы корниловских войск, задержанные железнодорожниками и распропагандированные большевистскими агитаторами, не сдвинулись с места, остались на станциях и полустанках, где их высаживали в спешном порядке.

"Солдаты и рабочие! - призывал Центральный Комитет нашей партии. - В братском союзе, спаянном кровью февральских дней, покажите Корниловым, что не Корниловы задавят революцию, а революция сломит и сметет с земли попытки буржуазной контрреволюции"{116}.

В ответ да призыв партии поднялись пролетариат, войска гарнизона. И контрреволюционная авантюра провалилась. Корнилов и некоторые его сообщении: Деникин, Долгоруков, Марков, Эрделя - оказались под арестом.

Керенский даже опубликовал распоряжение о создании Чрезвычайной следственной комиссии "по делу Корнилова".

Как в надо было ожидать, комиссия, дабы не выносить сор из соглашательской избы, затеяла волынку, которой не видно было ни конца, ни края.

"Страдания" следователя по корниловскому делу высмеял на весь Петроград Демьян Бедный:

Ох, сложу, сложу

Полномочия!

Не допрос пишу

Многоточия!

Упекут меня,

Друга милова.

Правду как узнать

У Корнилова?

То корнилится,

То мне керится.

Будет вправду ль суд,

Мне не верится.

Не в бровь, а в глаз била сатира. Суд над мятежными генералами так и не состоялся. Комиссия в действиях Корнилова "признаков государственной измены" не установила.

Но трудовой народ России, революционные массы готовили свой суд над Корниловым и Керенским, над Милюковым и Родзянко - над всей контрреволюцией. Разгром корниловщины стал предвестником, началом конца и керенщины.

Повсеместно развернулась большевизация Советов. Достаточно было "свежего ветерка" корниловщины, обещавшего хорошую бурю, писал в те дни Ильич, чтобы все затхлое в Совете отлетело на время прочь и инициатива революционных масс начала проявлять себя как нечто величественное, могучее, необоримое.

Победа над корниловщиной окончательно решила бесславную судьбу эсеро-меньшевистского руководства Петроградского Совета и ЦИК. Рабочие и солдаты на своих собраниях отзывали меньшевиков и эсеров из Петроградского Совета, заменяя их большевиками.

31 августа Петросовет впервые за все свое существование привял большевистскую резолюцию. А 5 сентября эсеро-меньшевистский президиум Совета вынужден был подать в отставку. Я присутствовал на этой историческом заседании не как депутат, а с пригласительным билетом.

Вечером началось поименное голосование. Со всей тщательностью сверялись списки с депутатскими удостоверениями. Меньшевики и эсеры, взбудораженные, растерянные, сновали всюду, подозрительно присматриваясь, принюхиваясь. Им все казалось, что голосовать собираются и те, кто, якобы для этой цели, приглашен большевиками. К нашей группе несколько раз подходили прапорщик Крымов и Суханов, редактор полуменьшевистской газеты "Новая жизнь". Но придраться было не к чему. Голосование шло медленно. К трем часам проголосовали соглашатели, а очереди тех, кто отдавал свои голоса большевикам, все еще не видно было конца. К четырем проголосовали все. За столом появились члены президиума. Мы - на балконе. Чхеидзе, не поднимая головы, загробным голосом читает результаты голосования.

- За недоверие президиуму исполкома голосовало большинство депутатов. Итак, президиум слагает с себя полномочия...

Все встали.

- С победой! Да здравствует победа, товарищи!

Нам с балкона было хорошо видно, как бывшие члены бывшего соглашательского президиума покидали зал. Мало кто в эти минуты всеобщего торжества заметил их исчезновение.

- Так им и надо. От ворон отстали, а к павам не пристали. Хвалились, хвалились, да от вранья повалились, - на следующий день говорили рабочие, по-своему комментируя отставку соглашателей.

После разгрома корниловщины не по дням, а по часам росло влияние большевиков. Оживились Советы, вышедшие на широкую дорогу революционной борьбы. Большевизировались профессиональные союзы, фабрично-заводские комитеты, революционизировалась армия. Повсеместно поднимались против помещиков крестьяне, захватывали и делили землю. Беднота теснее сплачивалась вокруг партии большевиков.

Чем объяснить столь резкий крен влево? Почему лозунги большевиков становились в те дни близкими, понятными миллионам, каждому пролетарию и деревенскому бедняку, еще вчера темному, забитому, невежественному, аполитичному или запутавшемуся в паутине эсеро-меньшевистского словоблудия?

Очень убедительный, на мой взгляд, ответ мы находим у того же Джона Рида, американского писателя, коммуниста, большого искреннего друга нашей страны. К нему мы еще будем обращаться не раз. Большевики, писал он, "взяли простые, неоформленные мечты масс рабочих, солдат и крестьян и на них построили программу своих ближайших действий. И вот в то время как меньшевики-оборонцы и социалисты-революционеры опутывали себя соглашениями с буржуазией, большевики быстро овладели массами. В июле их травили и презирали; к сентябрю рабочие столицы, моряки Балтийского флота и солдаты почти поголовно встали на их сторону"{117} (курсив наш - В. В.).

В сентябре лозунг "Вся власть Советам", после разгрома корниловщины снова выдвинутый Лениным, стал лозунгом подготовки к вооруженному восстанию. Все мы, близкие к "Военке", испытывали в те дни необычайный подъем. Так бывает после грозы, когда легко и вольно дышится, все чувства обострены. Но тут пришло известие, надолго омрачившее мою радость. В дни корниловского мятежа погиб брат Митя. Подробности я узнал значительно позже - от Тимофея Барановского.

В последний раз мы с братом виделись мельком 28 августа. Перекинулись несколькими словами. Митя, как всегда в минуту опасности, был особенно оживлен, собран. Сказал, что накануне познакомился с очень интересным, стоящим человеком.

"Стоящим человеком", как потом выяснилось, был С. М. Киров. В августе он побывал в Петрограде. На обратном пути узнал, что в начатом генералом Корниловым мятеже активное участие принимает так называемая "дикая дивизия", в составе которой были горские национальные части. Корнилов, готовясь к молниеносному захвату Петрограда и заранее составляя списки подлежащих аресту и расстрелу, возлагал особые надежды на эту дивизию. Он был уверен, что большевистским агитаторам не удастся распропагандировать тщательно подобранные отряды горцев, плохо знающих русский язык.

Так думал Корнилов и просчитался. По предложению Сергея Мироновича в "дикую дивизию" была направлена от Центрального Комитета горских народов специальная делегация для разъяснения контрреволюционных замыслов Корнилова. Вместе с делегацией выехало несколько активистов и членов "Военки", в том числе и Дмитрий...

...Эшелон остановился за станцией Пулково. Митя выступал на митинге и был застрелен в упор офицером-фанатиком, каким-то князем.

Подлый выстрел, смерть посланца революционного Питера потрясла солдат. Князя-убийцу и других офицеров-корниловцев, отличавшихся особой жестокостью, горцы тут же порубили клинками.

"Дикая дивизия" на Петроград не пошла.

Накануне

Путиловцы у Свердлова ("Нужны практические действия"). На собрании актива. Главная ударная сила. Беседы дяди Тимофея ("Революцией да огнем не шутят"). Устав Красной гвардии. Притча о трех братьях. Митинг-концерт и Шаляпин. "Но настала пора, и проснулся народ".

Нет худа без добра. Из корниловского худа, из ожесточенной схватки с контрреволюцией рабочая, солдатская и крестьянская массы вышли с удесятеренными силами. Разгром корниловщины особо сказался на Красной гвардии, придал ей новый размах, новые крылья.

В те дни я работал старшим инструктором по военной подготовке Нарвского района, одновременно сотрудничал в инструкторском отделе "Военки" при ЦК партии. По заданию этого отдела и К. А. Мехоношина занимался в частях гарнизона подбором, вербовкой и проверкой инструкторов. И в то же время по-прежнему служил как бы связующим звеном между "Военкой" и рядом заводов.

Центральный Комитет нашей партии, по указанию Ленина, каждодневно осуществлял непосредственное руководство организацией и вооружением сил революции.

18 сентября мне довелось быть свидетелем и участником одной интересной встречи путиловских большевиков с Я. М. Свердловым. Яков Михайлович стал подробно расспрашивать путиловцев: сколько создано отрядов Красной гвардии, как они вооружены, как идет боевая подготовка, сколько на заводе военных инструкторов, каких и сколько пушек завод изготовляет, есть ли люди, умеющие стрелять из пушек.

Старый кадровый рабочий Швецов сказал, что он лично отвечает за агитационную работу, секретарствует в заводском комитете и на все вопросы не может ответить, в частности, ему неизвестно, сколько орудий и каких систем выпускает сейчас завод. Остальные делегаты знали немногим больше Швецова. Все свелось к общим сведениям об отрядах и заверению ЦК партии в стойкости, боеспособности путиловской Красной гвардии.

- Недалекий у вас прицел, под ноги смотрите, товарищи, - недовольно поморщился Яков Михайлович. - Давно уже прошло время голой агитации и разговоров. Нужны практические действия. Нужно со всей тщательностью готовиться к вооруженному восстанию. Вашему заводу вдвойне нельзя отставать: крупнейший в столице и притом - пушечный. На вас равняются и другие.

Критику путиловцы восприняли без обиды. 19 сентября Швецов и Богданов познакомили собрание актива работников Нарвской районной партийной организации со всеми замечаниями и предложениями Я. М. Свердлова. На этом собрании обсуждались и письма Ленина, присланные Центральному, Петербургскому, Московскому комитетам партии. Ильич, зорко следивший за ходом развития революции, писал, что момент для решительного выступления вполне назрел. "Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки"{118}.

С гениальной прозорливостью Ильич разгадал планы контрреволюционного Временного правительства, собиравшегося сдать Петроград немцам, с тем чтобы при помощи немецкого империализма задушить, утопить в крови революционный пролетариат столицы. Только решительное вооруженное выступление, к которому неустанно призывал Ильич, могло сорвать планы контрреволюции.

- Хватит резолюций, - в ответ на письма Ленина заявляли в один голос путиловцы, тильмансцы, представители других заводов. - Их столько напринимали - дальше некуда. Пора браться за оружие.

До глубокой ночи большевики Нарвского района обсуждали, как практически осуществить требование, призывы вождя партии. На собрании были намечены основные и первоочередные задачи: укрепить рабочие отряды членами партии, активистами; расширить, усилить контакты с воинскими частями, чтобы в нужный момент с оружием в руках выступить против буржуазного Временного правительства; путиловцам исподволь готовить пушки.

За Нарвской заставой после этого собрания подготовка к вооруженному восстанию развернулась полным ходом, о чем я с большой радостью докладывал руководству "Военки".

Отряды Красной гвардии собирались теперь открыто. Путиловцы, рабочие других заводов приходили прямо в цех с винтовками, ставили их у станков, готовые в любую минуту по первому сигналу выступить.

В Красную гвардию поступали все новые и новые бойцы. Обучить их в считанные дни, реорганизовать, привести в боевую готовность дружины Красной гвардии - такую задачу ставил перед нами, командирами, военными инструкторами, Н. И. Подвойский. За Нарвской заставой насчитывалось тогда до десяти тысяч винтовок и револьверов. На Путиловском заводе каждый пятый рабочий имел оружие. В любой момент заводские комитеты могли поднять свыше десяти тысяч вооруженных рабочих, один путиловский - больше пяти тысяч. Это были люди, полные решимости драться, а если понадобится - умереть за пролетарскую революцию. Но большинство из них не имели боевого опыта. Многие с горем пополам заряжали винтовку. И, бывало, чуть поднажмешь - обижаются, начинают пререкаться: "Это тебе не старый режим".

Приходилось объяснять: в военном деле на одном революционном порыве далеко не уедешь. Нужна дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина.

Партия рассматривала отряды Красной гвардии как главную ударную силу социалистической революции. В беседе с руководителями военной организации Ленин ставил задачу добиться того, чтобы Красная гвардия стала не только ведущей политической силой, но и ведущей военной силой, определяющей успех восстания{119}.

При районном комитете партии была сформирована отдельная дружина. В эту дружину входила и пулеметная команда, которой я командовал.

Занятия со своими бойцами мы проводили ежедневно по 3-4 часа. После двухнедельного обучения отряды приобрели неплохой воинский вид: научились молодцевато шагать, держать ногу, равнение в строю, владеть ружейными приемами, быстро вскидывать винтовку "на руку" для нанесения штыкового удара, ползать по-пластунски и делать перебежки, приспосабливаться к местности. Не подкачали и мои пулеметчики.

Душой дела, кумиром и любимцем бойцов стал в те дни Барановский, дядя Тимофей, прикомандированный райкомом партии к штабу Красной гвардии. Он часто приходил к дружинникам, проводил беседы, сообщал последние новости, рассказывал о баррикадных боях в 1905 году. Иногда устраивал что-то вроде экзамена. Например, спрашивал у красногвардейцев, где можно в считанные минуты раздобыть бревна, доски и другой материал для баррикад, как задержать войска, если они двинутся по Петергофскому шоссе, где расставить пушки, пулеметы, разместить гранатометчиков, сосредоточить главные силы.

- Революцией да огнем не шутят. Помните, - не уставал повторять старый боевик, - на войне - а восстание это и есть война, война угнетаемых против угнетателей - нет готовых правил на все случаи.

Тут же приводил конкретный пример. На Шереметьевской даче недавно появилась казачья сотня. В разговор с рабочими казаки не вступают. Заняли графские покои. Кормят их на убой. Не готовят ли казачков в каратели? Как быть, если они ринутся на рабочие отряды? Какие меры принять уже теперь?

От военных дел дядя Тимофей переходил к текущему моменту. В ходе таких бесед незаметно прощупывалась, проверялась политическая зрелость красногвардейцев. Колеблющихся, неустойчивых, недостаточно дисциплинированных отправляли обратно в цеха, заменяя более сознательными рабочими. Мы называли это "фильтровкой". Занимались ею все командиры сотен, команд. Ведь отвечали мы не только за боевую подготовку, но и за политическую устойчивость своих бойцов.

В последних числах сентября Нарвский райком партии большевиков поручил группе членов районного Совета рабочих и солдатских депутатов под руководством Барановского разработать Устав и Положение отрядов Красной гвардии. В эту группу включили и меня. Увы, подготовленный нами проект получился, как говорят теперь, не на высоте. Дядя Тимофей поручил мне изучить проекты Уставов других районов. Самым удачным оказался проект выборжцев. Мы многое позаимствовали из него, разрабатывая Положение и Устав Красной гвардии Нарвского района.

За основную боевую единицу мы приняли кадровую дружину (отряд) в составе четырех сотен. Каждая сотня состояла из четырех десятков по пятнадцать бойцов. А дружина - из двухсот сорока бойцов. По первой тревоге бойцы запаса немедленно вливаются в свой отряд. Десятка разворачивается во взвод численностью в шестьдесят бойцов; сотня - в роту (двести сорок бойцов), а дружина - в батальон (девятьсот шестьдесят штыков).

Собрание представителей заводов одобрило план реорганизации Красной гвардии и утвердило Устав.

Готовясь к решительным схваткам, рабочие не забывали о своем главном союзнике - крестьянине. В резолюциях, принимаемых на заводских и цеховых митингах, постоянно подчеркивалось: спасти революцию, обеспечить ее полную победу может только единый фронт пролетариата, армии, деревенской бедноты. Рабочий, солдат, крестьянин - в одном строю - вот та сила, которая, свергнув власть буржуазии, покончит с войной, даст народу мир, землю, хлеб.

Запомнился митинг в Измайловском полку с участием путиловцев и крестьян-ходоков, кажется, из Смоленской губернии.

- Судьба русской революции сегодня решается на полях сражений, - уныло тянул полковой писарь - эсер.

Вслед за ним выступил приглашенный полковым комитетом на митинг Володарский:

- Нам говорят: война до победного конца, а мы отвечаем: из этой войны, войны империалистической, ни один народ не может выйти победителем. Вы спросите почему? Я скажу вам. Потому что война в интересах капитала всегда война братоубийственная.

И тут Володарский рассказал притчу о трех братьях. Жили они в нищете. С утра до ночи копошились каждый на своем клочке. Скупо одаривала их за труд иссушенная зноем земля. Как-то пришел в те края добрый странник. Захотелось ему помочь братьям.

- Вы трудитесь поодиночке, и все - впустую. Объединитесь - проройте канал, тогда вода напоит ваше поле и совместный труд принесет вам радость.

Услышал эти мудрые слова злой человек и ночью под придорожным камнем, на котором обычно отдыхали братья, спрятал клад - кувшин, набитый доверху золотыми монетами.

Братья нашли клад, и золото словно затмило им разум - жадность одолела.

Один кричит:

- Мое золото!

Другой:

- Нет, мое!

А третий, замыслив ночью убить братьев, чтобы все присвоить себе, предложил поделить золото поровну. Но не было между ними доверия, каждый затаил злобу, желание завладеть всем.

Боясь поделить клад и ожидая каждый от каждого подвоха, они умертвили друг друга на пороге сказочного богатства.

- Разве, - заключил свой рассказ Володарский, - рабочие, крестьяне разных стран, воюя между собой, не похожи на трех неразумных братьев? Мы, большевики, говорим: пролетарии, трудящиеся всех стран, объединяйтесь, разрушайте мир насилия, мир, где золото правит людьми, и вы построите новый мир, всемирную республику труда и братства. Кто был ничем, тот станет всем...

...О чем бы теперь ни говорили на митингах, все сводилось к миру, земле и к главному лозунгу дня - о завоевании власти. В связи с этим весьма показателен митинг-концерт пушечной мастерской Путиловского завода на такую, казалось бы, мирную тему, как "Пролетариат и искусство".

Докладчик, присланный Петербургским комитетом партии большевиков, не был специалистом в области искусства. Он сказал об этом сам, уверенно, однако, поднявшись на трибуну.

Первые его слова о том, что музыка, литература, живопись и театр должны принадлежать пролетариату, были встречены аплодисментами.

- Велика тяга рабочего класса к искусству, - говорил оратор, - ведь не случайно именно сейчас за Нарвской заставой возник кружок молодых писателей и артистов. Но искусство находится в руках богачей. Даже то немногое, чего добился рабочий класс, он приобрел в жестокой борьбе, добыл своей кровью, своими мозолистыми руками.

Когда же будет уничтожен капитализм и эксплуатация, тогда невиданно расцветут рабочие таланты, расцветет искусство, оплодотворенное революцией. Час этот близок, - заключил свое выступление оратор, под одобряющий смех и дружные аплодисменты добавив, что вряд ли кто из путиловцев на него будет в обиде, если сегодня он поведет речь о другом искусстве. Именно ему пролетариат должен посвятить себя в ближайшие дни, недели.

Учиться искусству восстания - к этому настойчиво, изо дня в день призывают всех трудящихся Ленин, партия большевиков.

Вооруженное восстание, свержение власти капитала - вот что сегодня главное. Эта величайшая задача требует собранности, сплоченности, напряжения всех сил и энергии пролетариата. За вооруженное восстание, за лозунг "Вся власть Советам", снова взятый на вооружение партии, проголосовали все участники митинга-концерта.

Вскоре я попал на концерт настоящий. В Народном доме на Петроградской стороне пел Шаляпин. Публика - самая что ни есть разношерстная, настоящий Ноев ковчег с "чистыми" и "нечистыми".

Шаляпин пел в этот вечер много. Из всего, что им было исполнено, особое впечатление на меня произвели "Старый капрал" и "Блоха" Мусоргского, да еще ария Мефистофеля ("Люди гибнут за металл").

Затаив дыхание, я смотрел на высокую, могучую фигуру человека, стоявшего на сцене. Голос его то снижался до шепота, то звучал так мощно, что становилось жутковато.

Я хлопал вместе со всеми до боли в ладонях. Шаляпин кивком головы благодарил за аплодисменты.

Концерт близился к концу. Но тут матрос, сидящий рядом со мной, крикнул: "Дуби-и-нушку"!" Сотни голосов подхватили: "Ду-би-нуш-ку"!", "Эх, ухнем!" Шаляпин отошел от рояля, приблизился к рампе. Сказал просто, несколько уставшим голосом: "Это песня хоровая. Я спою, а вы подпевайте".

Он постоял немного, словно раздумывая. Я сидел совсем близко и видел, как лицо его побледнело. И тут Шаляпин запел... "Много песен слыхал я в родной стороне".

Он начал тихо. Но с каждым словом голос его крепчал, набирал силу. Казалось, пела сама душа его - бунтующая, дерзкая. Раздвинулись стены, куда-то исчез потолок, а песня, увлекая, захватывая, все росла и росла.

Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, зеленая, сама пойдет!

Вдруг зал грохнул, что-то огромное, всепобеждающее обрушилось, разломило стены и грянуло торжествующе, тысячеголосо:

Подернем,

Подернем,

Да ухнем!

Шаляпин запел следующий куплет. Снова замер зал. Над головами поплыли знакомые и как-то по-новому звучащие слова.

Но настала пора, и проснулся народ,

Разогнул он могучую спину,

И на бар и царя, на попов и господ

Отыскал он покрепче дубину.

Зал, согретый могучим голосом запевалы, неожиданной шаляпинской импровизацией{120}, грохнул, взорвался еще более мощным "Ухнем", благодарностью, восторженным "Ура!", "Браво, Шаляпин!"

Мир вокруг опять раскололся, но уже по-другому. Все громче звучали голоса тех, кто готов был взяться за дубину - не только на бар и царя, попов и господ. И жались испуганно, молчали, объятые страхом, вчерашние хозяева России, доживающие последние деньки.

А неистощимый голос, никого не оставляя равнодушным, будил, звал: "Так иди же вперед, мой великий народ..."

Ни до, ни после не слыхал я такого пения. Все слилось воедино: гений Шаляпина, настроение масс, предгрозовое время. Казалось, позови певец - и ринутся в бой, на смерть. Впервые подумалось: каким грозным оружием может стать песня.

А 25 октября в том самом Народном доме, где я слушал "Дубинушку", снова пел Шаляпин. Пел партию дона Карлоса в полупустом зале, вряд ли сознавая, что История - великий Дирижер - уже играет отходную старому миру.

Ленин в октябре

"Где-то рядом". В Смольном (Живительный дух революции). "Плод созрел..." ВРК ("Гвозди бы делать из этих людей"). На съезде Советов Северной области. Молодежь и Красная гвардия. "История не простит нам". "С таким рулевым никакие бури не страшны".

Я долго думал, прежде чем приступить к этой главе. Сотни книг, воспоминаний, исследований посвящены вождю революции в предоктябрьские недели, дни. Что могут к ним прибавить эти строки? К тому же после июльских событий по 24 октября, когда Ильич впервые появился в Смольном, я ни разу не видел его. Не видел, но присутствие Ленина "где-то рядом" ощущалось во всем, что мы делали, определяло каждый шаг, приближающий к восстанию. Именно об этом я хочу рассказать, не выходя за ранки личных наблюдений, личных восприятий.

Где находился Владимир Ильич в последние дни своего последнего подполья, об этом, естественно, знали немногие. Однако возвращение его из Финляндии в Петроград мы почувствовали сразу: реорганизация отрядов, перевооружение, вербовка-подбор в частях гарнизона надежных солдат, унтер-офицеров на командные должности, в отряды, военная подготовка красногвардейцев - все стало проводиться с большей целеустремленностью, ускоренными темпами.

В те дни (с 8 по 25-26 октября) мне особенно часто - днем и ночью приходилось бывать в Смольном. Глазу тут представлялись невообразимая сутолока и беготня.

Наверху, в актовом зале, почти не прекращались заседания Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Комитетские комнаты круглые сутки гудели, как ульи. Воздух - хоть ножом режь, хоть топором руби. Пахло ружейным маслом, ржавой селедкой, человеческим потом. Сотни красногвардейцев, солдат, матросов, занимая все свободные места, спали тут же, на полу, в коридорах, в огромных пустых белых комнатах с эмалированными дощечками на дверях: "Классная дама", "Третий класс", "Учительская", "Дортуар". Над этими дощечками на листках, а то и на сером картоне виднелись наспех сделанные надписи: "ЦИК", "Исполнительный Комитет Петроградского Совета", "Бюро иностранных дел", "Фабрично-заводские комитеты", "Центральный Армейский Комитет"...

...Новая жизнь властно вторгалась в массивное, казарменного типа здание, где совсем недавно обучались, опекаемые самой императрицей, дочери аристократической элиты, несостоявшиеся княгини, графини, фрейлины.

Тут в пору рассказать о том, как тихий Смольный стал штабом Великой Октябрьской революции, его мозгом и сердцем.

Незадолго до июльских событий все три этажа старинного здания творения Кваренги - были разделены по вертикали между бывшим владельцем Институтом благородных девиц и Петроградским Советом. К началу августа в Смольный из Таврического дворца переехали Петроградский Совет, ЦИК, партийные фракции, в том числе - и большевистская. Центральный Комитет РСДРП (б) открыл свое отделение в Смольном. При этом бралось во внимание удобное расположение Смольного, его отдаленность, изолированность от враждебно настроенного центра, благоприятные возможности для организации обороны и охраны. В предоктябрьские дни Смольный уже стал общепризнанным центром революции. В канун восстания тут окончательно стерлись границы между днем и ночью. В любое время суток можно было увидеть спящих - засыпали там, где одолевала усталость, - и бодрствующих. По длинным сводчатым коридорам, кое-где освещенным тусклыми электрическими лампочками, двигались люди. Пол, рассчитанный на порхание изящных воспитанниц, вздрагивал и дрожал под гулким топотом тяжелых сапог.

Одни приходили, другие уходили. За всей этой сутолокой, суетой и кажущимся беспорядком, как нигде, чувствовался и ощущался живительный дух революции.

Все здесь дышало энтузиазмом, горело жаждой революционной борьбы. Все ждали решающего сигнала. Отовсюду поступали донесения о том, что воинские части и рабочие всецело на стороне большевиков, готовы к восстанию. Задор, молодость, революционный энтузиазм и вера в победу революции - такой в те дни была атмосфера Смольного. Охрана Смольного, подступов к нему была поручена нескольким отрядам Красной гвардии, в том числе и 2-му Сводному, которым командовал я.

Мы втроем, Семенюк, Федоров и я, вышли на улицу. Долго бродили вокруг Смольного. Таяли в свинцовой дымке окаймленные темным золотом голубые купола монастыря, белели массивные колонны, но нам было не до этой красоты. Все наши возбужденные мысли, разговоры вращались вокруг Ленина, восстания. Как оно начнется? Где оно нас застанет? Какие практические задачи выпадут на нашу долю? Хоть бы пустили нас в бой, с отрядами, а не оставили здесь, в Смольном.

Вскоре на дверях трех классных комнат появились новые листки с надписью, мало что говорящей непосвященному: "ВРК". Накануне решающих событий партия приняла важнейшее постановление о создании Военно-революционного комитета при Петроградском Совете.

О необходимости создания такого оперативного штаба восстания Ленин указывал еще в письме "Марксизм и восстание". 12 октября этот вопрос был решен практически. Правда, кое-кто из товарищей представлял себе ВРК этаким подобием рабочего, расширенного бюро Военной организации, то есть сравнительно узкой партийной группы, какой была "Военка".

- Вот это и неправильно, - говорил руководителям ВРК Владимир Ильич. Ни в коем случае не бюро, а такой полномочнейший, но беспартийный орган восстания, который связан с самыми широкими слоями рабочих и солдат. Этот комитет должен обеспечить участие в вооружении и в восстании неограниченным пролетарским и солдатским массам. Чем больше будет проявлять инициативы и активности каждый член Военно-революционного комитета, тем сильнее и действеннее будет влияние всего комитета на массы. Ни под каким видом не следует допускать ни малейшей тени диктаторства Военной организации в Военно-революционном комитете. Главная задача Военной организации в том, чтобы комитет не уклонился от правильной большевистской позиции. Основное победа восстания. Этой и только этой цели должен служить Военно-революционный комитет.

Так определил конкретные, точные задачи Военно-революционного комитета Владимир Ильич. С этими задачами Н. И. Подвойский и познакомил всех нас, работников ВРК, командиров отрядов.

Ленинское определение задач Военно-революционного комитета было отражено в положении о ВРК, которое утверждалось 12 октября на закрытом заседании исполкома Петроградского Совета, а 16 октября - на пленуме Совета.

16 октября на заседании ЦК партии был создан центр по руководству восстанием в следующем составе: А. С. Бубнов, Ф. Э. Дзержинский, Я. М. Свердлов, И. В. Сталин и М. С. Урицкий. Большую практическую работу в эти дни провели члены Военной организации Петроградского комитета и солдатской секции Совета: В. А. Антонов-Овсеенко, С. И. Гусев, П. В. Дашкевич, К. С. Еремеев, Н. В. Крыленко, М. И. Лацис, К. А. Мехоношин, В. М. Молотов, В. И. Невский, Н. И. Подвойский, А. Д. Садовский, Н. А. Скрыпник, левые эсеры П. Е. Лазимир, впоследствии большевик, и Г. Н. Сухарьков.

Военно-революционный комитет стал легальным органом восстания. В его задачу, как это было определено положением, входило: определение вооруженных сил, необходимых для обороны Петрограда и не подлежащих выводу из столицы, учет вооружения, снаряжения и продовольствия, разработка плана по обороне Петрограда, мер по охране города, поддержание среди солдат революционной дисциплины, связь с различными организациями.

Главная же задача в положении о ВРК не указывалась. Она была определена решением ЦК партии и заключалась в мобилизации сил революции на вооруженное восстание, в координации их деятельности.

Я далек от мысли - задача непосильная - охарактеризовать всех членов ВРК. Но о некоторых из них мне хотелось бы поделиться своими воспоминаниями.

Одним из видных руководителей Военно-революционного комитета был Николай Ильич Подвойский. В моей памяти сохранилась его высокая фигура в солдатской шинели, его стремительная походка, горячая, убежденная манера говорить. Тюрьмы, ссылки, эмиграция, увечья, которые он получил от черносотенцев в Ярославле, не сломили его волю и стойкость в борьбе. Когда он спал, мы не знали. На своей квартире в предоктябрьские и октябрьские дни Подвойский бывал очень редко. Я видел, как Николай Ильич до изнеможения уставал, но в его глазах всегда светились радость, уверенность. Чрезвычайно требовательный к людям, он никого не оскорблял, но и не допускал, чтобы не выполнялось какое-либо распоряжение. С особой полнотой организаторский и военный талант Николая Ильича раскрылся в период подготовки и в разгар вооруженного восстания. С ним советовался Ильич, ему Ленин давал основные поручения и указания по созданию сил революции, по руководству ими.

Невский Владимир Иванович - член партии с 1898 года. Что хотелось бы добавить к тому, что уже известно читателю? Это правая рука Подвойского. Я не ошибусь, если скажу, что в Петрограде не было воинской части, где бы Невский в апреле - сентябре 1917 года не выступал. Это был врожденный солдатский оратор. Если рабочие Питера наперебой приглашали на митинги своего любимца Володарского, то солдаты всегда требовали "нашего Невского". Мне часто приходилось бывать с ним в полках и на общих митингах. Многим, очень многим обязан я этому замечательному человеку - как агитатор, пропагандист, лектор.

Еремеев Константин Степанович - член партии с 1896 года, активный участник Февральской революции. В Петроград возвратился с Северного фронта в конце сентября. За короткий срок весь гарнизон уже знал "дядю Костю" в папахе, с неизменной трубкой; он был замечательным агитатором и пропагандистом ленинского стиля. Его задушевные, остроумные беседы в казармах, на фронте нередко длились часами.

В день штурма Зимнего дядя Костя оказался в секторе действия моего отряда, у Главных ворот Генерального штаба. Путиловцы подвезли орудия с намерением немедленно открыть огонь по дворцу. И тут вмешался Еремеев. Он разрешил стрелять только из одной пушки. А инструктировал орудийный расчет так:

- Ребята, сынки, товарищи дорогие, наведите хорошо, чтобы снаряд ударил по пулеметам. Это сразу отрезвит господ министров. Смотрите только: не ахните в колонну.

- Зачем в колонну? - рассмеялись артиллеристы. - Мы аккуратно, в самое что ни есть гнездо пальнем. Не беспокойся, дядя Костя.

Надо было видеть, с каким вниманием следил он за полетом первого снаряда. Снаряд попал в цель, не задев колонну. Дядя Костя крякнул от удовольствия и побежал от нас к Марсову полю.

Скрыпник Николай Алексеевич, старый член партия. Я хорошо помню его по работе секретарем Центральною Совета фабзавкома Петрограда. Он охотно выступал перед рабочими Нарвского района. Оратор темпераментны и, страстный. Хорошо помню его выступление 1 августа на VI съезде партии. Вместе с Дзержинским он провел исключительно большую работу по вооружению рабочих отрядов в дни корниловского мятежа. А в октябрьские дни Николай Алексеевич отвечал за снабжение и продовольствие, проявляя чудеса изобретательности.

Не могу не вспомнить в этом списке Константина Александровича Мехоношина, члена партии с 1913 года. Костя Мехоношин - мой старший товарищ и друг. Мне, как уже известно читателю, часто приходилось выполнять его поручения. Скромный, неутомимый труженик, прекрасный организатор, он был верным, надежным помощником Подвойского. Мы не представляли Подвойского без Мехоношина и Мехоношина без Подвойского, настолько они дополняли друг друга. Оба отличались исключительной выдержкой, скромностью, добротой, непреклонной строгой требовательностью и неутомимостью в работе.

В комнатах, где располагался Военно-революционный комитет, я часто встречал Антонова-Овсеенко, тонколицего, длинноволосого, в пенсне; Павла Дыбенко, будущего моего командующего, огромного, бородатого, с глазами лешего на спокойном, очень выразительном лице.

В коренастом, широкоплечем бородатом солдате я не сразу узнал Крыленко: два тюремных месяца даже для него не прошли бесследно. Он реже улыбался, стал скупее на жесты, резче, требовательнее звучали его приказы.

Члены ВРК - в большинстве большевики-ленинцы чистой пробы. Как сказал поэт, "гвозди бы делать из этих людей - в мире бы не было крепче гвоздей".

По примеру Петроградского ВРК вскоре были созданы революционные комитеты во всех районах города и во многих других городах страны. В своей деятельности военно-революционные комитеты опирались на Советы в тылу и комитеты на фронте, на революционные гарнизоны, на Красную гвардию, на политическую сознательность и революционный порыв, волю трудового народа.

А трудовой народ рвался к революционным действиям, чтобы смести вконец опостылевшее Временное правительство. Весьма наглядным примером этих настроений был съезд Советов Северной области, на котором я присутствовал 11 и 13 октября.

На съезд в Петроград прибыли посланцы Советов Петрограда, Ревеля, Кронштадта, Выборга, Гельсингфорса, Архангельска и даже Москвы. Показателен состав съезда по партийной принадлежности. Из 94 делегатов - 51 большевик, 24 левых эсера, 10 правых эсеров, меньшевиков - всего 5.

Съезд прошел под знаменем борьбы за Советы.

В докладах и выступлениях Крыленко, Дыбенко, Антонова-Овсеенко и других, в решениях съезда подчеркивалось, что время слов прошло, настало время решительных действий.

Ленин придавал съезду большое значение. Восьмого октября он прислал "Письмо к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области". Подвергнув всестороннему анализу внутреннюю и международную обстановку, Ленин указывал на необходимость немедленной подготовки вооруженного восстания. "Промедление смерти подобно, - писал Ленин. - Лозунг! "вся власть Советам" есть лозунг восстания... А к восстанию надо уметь отнестись как к искусству, - я настаивал на этом во время Демократического совещания и настаиваю теперь, ибо этому учит марксизм, этому учит все теперешнее положение в России и во всем мире"{121}.

Письмо Ленина обсуждалось утром 11 октября на фракции большевиков. Оно легло в основу резолюций съезда.

"Спасти народ, - сказано в одной из резолюций, - может только немедленный переход всей власти в руки органов революции - Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в центре и на местах..."

"...Съезд, - говорится в другой, - предлагает местным Советам, следуя примеру Петроградского Совета, создать военно-революционные комитеты для организации военной защиты революции. Съезд призывает солдатские массы сплачиваться вокруг Советов, следовать во всем указаниям этих революционных организаций"{122}.

В предоктябрьские дни наши газеты печатали множество резолюций рабочих собраний, митингов с единым требованием - вся власть Советам. 17 октября газета "Рабочий путь" приводила список 28 заводов и фабрик, выдвигавших такое требование, а к 22 октября список почти удвоился.

В связи с предстоящим созывом II Всероссийского съезда Советов по всей стране проходили собрания Советов. Как правило, под руководством партии большевиков. Из 673 посланных Советами делегатов на Всероссийский съезд 505 высказались за переход власти к Советам.

Газета "Рабочий путь" в те дни писала: "Нам все время говорили: "Петроград не Россия, а Россия против нас!"

Нет, теперь Россия с нами! Москва и Одесса, Красноярск и Царицын, Самара и Харьков, Кронштадт и Гельсингфорс, Кавказ и Урал, - в целом ряде городов и местечек Советы становятся на точку зрения революционной социал-демократии. Советы берут власть в свои руки. Жизнь вплотную подвела Россию к лозунгам революционной социал-демократии".

Ленин обратил большое внимание на захват подступов к столице. ВРК послал на узловые железнодорожные пункты представителей с предупреждением, что Временное правительство попытается захватить жизненно важные узлы для обеспечения передвижения войск. По поручению Владимира Ильича представители ВРК 14-16 октября обследовали Лугу, Дно, Псков. В Псков выехала группа членов ВРК Сиверса{123}. Меня тоже включили в состав этой группы.

Настроение железнодорожников, войска, состав революционных комитетов, их реальная способность не допустить продвижение контрреволюционных частей на Петроград - все это интересовало Владимира Ильича, изучалось нами досконально.

- Можете передать Центральному Комитету, товарищу Ленину, - заверяли нас члены местного ВРК, - костьми ляжем, а без приказа комитета не пропустим ни один корниловский эшелон. Контрреволюции через Псков на Питер дорога заказана. Враг не пройдет. ЦК партии и ВРК был разработан специальный шифр-код для извещения партийных организаций и революционных комитетов о начале восстания. Все районы предупреждены: никаких самочинных шагов, ждать сигнала, ЦК партии своевременно укажет благоприятный момент.

Я живо припоминаю обстановку тех дней. Общий план, связь, обеспечение тыла, лозунги - все готовилось со всей тщательностью. И, конечно, особое внимание уделялось организации основной боевой силы восстания - Красной гвардии.

Райкомы укомплектовали отряды, заводские дружины Красной гвардии проверенными партийными кадрами, опытными военными.

Заканчивалось перевооружение отрядов. Разрабатывались планы захвата важных участков, объектов, создавались боевые штабы.

Нарастал поток добровольцев в Красную гвардию. Кандидатура каждого рабочего, будущего бойца, обсуждалась на цеховых собраниях, утверждалась заводским комитетом. Звание красногвардейца надо было заслужить.

Скажу о молодежи, о ее роли и месте в отрядах Красной гвардии. Докладывая в ночь на 18 октября В. И. Ленину о состоянии боевых сил восстания, Н. И. Подвойский подчеркнул, что усилился приток молодежи в Красную гвардию. По нашим подсчетам, молодежь составляла добрую половину боевого состава отрядов. Вот пример. В отряде завода "Феникс" - 22 бойца. Из них шестеро 18-летнего возраста, трое - 19-20 лет, четверо - 20-22. Подобная картина наблюдалась и в моем Сводном отряде.

Райкомы Союза молодежи превращались в настоящие отделения штабов Красной гвардии. Тут юноши получали рекомендации, задания. Наплыв молодежи был так велик, что некоторые завкомы и штабы Красной гвардии приняли решение: "Всех красногвардейцев моложе 18 лет отозвать в мастерские"{124}.

В статье "Советы постороннего", написанной Лениным еще 8 октября, было сказано: "Выделить самые решительные элементы (наших "ударников" и рабочую молодежь, а равно лучших матросов) в небольшие отряды для занятия ими всех важнейших пунктов и для участия их везде, во всех важных операциях... Составить отряды наилучших рабочих с ружьями и бомбами для наступления и окружения "центров" врага (юнкерские школы, телеграф и телефон и прочее) с лозунгом: погибнуть всем, но не пропустить неприятеля"{125}.

И рабочая молодежь шла в эти отряды, в диверсионные и разведывательные группы.

В боях с юнкерами за телефонную станцию, Варшавский, Николаевский вокзалы, гостиницу "Астория", при штурме Зимнего, под Гатчиной и Пулковскими высотами, при подавлении контрреволюционного мятежа юнкеров - везде вместе со старшими, в первых рядах беззаветно дралась рабочая молодежь революционной столицы.

"Нужно было стрелять - стреляли; нужно было умирать - умирали", писала, вспоминая эти революционные дни, одна из организаторов питерской молодежи Лиза Пылаева.

В своих сентябрьских и октябрьских письмах Центральному и Петроградскому комитетам партии Ленин изложил основы основ своего плана. Они сводились к созданию большого перевеса сил с тем, чтобы "окружить и отрезать Питер, взять его комбинированной атакой флота, рабочих и войска, - такова задача, требующая искусства и тройной смелости"{126}.

План восстания предусматривал внезапный удар по врагу - захват важнейших пунктов столицы: телефона, телеграфа, железнодорожных станций, мостов и правительственных учреждений. Одним из основных моментов плана было окружение и взятие Зимнего дворца, арест Временного правительства.

Чтобы окончательно проверить готовность к восстанию и предупредить о нем более широкие круги партийных работников, Ленин предложил собрать 16 октября заседание членов Центрального Комитета вместе с представителями Петроградского комитета, Военно-революционного комитета, Петроградского Совета профсоюзов, фабзавкомов, железнодорожников, Петроградского окружного комитета.

Двухчасовой доклад В. И. Ленина на этом заседании бил в одну точку: "Положение ясное: либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства...

Из политического анализа классовой борьбы и в России и в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием"{127}.

После детального обсуждения доклада Ленина на заседании ЦК была принята 19 голосами (при 2 против и 4 воздержавшихся) резолюция, гласившая: "Собрание вполне приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления"{128}.

С этой резолюцией и с тем, как проходило обсуждение доклада, нас познакомил Подвойский.

Ленин по-прежнему направляет всю кипучую деятельность партии. Н. К. Крупская позднее рассказывала, что Ильич тогда жил "мыслью о восстании, только об этом и думал, заражал товарищей". В беседах с руководителями "Военки" и членами ВРК Ленин вникал во все подробности, давал указания по таким важнейшим вопросам, как вооружать и обучать бойцов, как готовиться к уличным боям. В беседе с Н. Подвойским он напоминает: "...восстание - это самый острейший вид войны. Это - великое искусство"{129}. Выслушав доклад о подготовке к восстанию, Владимир Ильич с восхищением заключает: "Какая силища у революции! Теперь самое главное - это управлять ею так, чтобы победить..."{130}.

Я помню счастливое лицо Н. И. Подвойского после совещания с участием Ильича, его взволнованный рассказ, слова:

- С таким Рулевым нам, молодой Гренадер, никакие бури не страшны. Теперь наш Корабль двинется вперед полным ходом.

Восемь ночей Великого Октября

Не скрою, заглавие навеяно другой, знаменитой, книгой, о которой здесь тоже пойдет речь.

Почему - ночей? Да потому, что важнейшие события, имеющие решающее значение для революции, нередко происходили тогда ночью.

Почему же - восемь, а не, скажем, девять, десять? Потому, что именно в эти восемь ночей я был свидетелем того, о чем здесь написано.

Начинаю свой рассказ с 18 октября, когда враг узнал о готовящемся восстании, и заканчиваю ночью триумфа, когда пролетариат Петрограда радостно встречал отряды Красной гвардии и советских войск, одержавших свою первую победу над контрреволюцией.

Я тогда был заместителем, а с 19 октября - командиром 2-го Сводного отряда Красной гвардии при ВРК. Кроме того, работал в инструкторском и агитационном отделах Военно-революционного комитета. Таким образом, я оказался не только свидетелем, но и непосредственным участником многих событий. О них, о последних сутках подготовки к восстанию и о самом восстании хочется рассказать как можно подробнее.

Ночь первая

Предательское письмо. "И все-таки задача будет решена". Документ не только политический. Совещание представителей полков. Либерданы... зашевелились.

Сначала было утро. Пасмурное. Сочащееся мелким, как сквозь сито, дождем. В переполненном трамвае - мы с Федоровым спешили в Смольный - я узнал о предательстве Зиновьева и Каменева. На одной из остановок в старый, дребезжащий вагон влетел матрос. Вне себя от ярости, он размахивал газетой:

- Сволочи! Да за такое расстрелять мало!

Стал вслух читать письмо{131}, и публика в вагоне сразу раскололась на два лагеря.

Какой-то чиновник зашипел:

- Шпионы... Сеют смуту... Нет на них Столыпина.

Господин в бобровом воротнике, злорадно потирая руки, закричал, что теперь, когда о заговоре против законного правительства известно всем, этой шайке смутьянов и заговорщиков во главе с их главным атаманом государственным преступником Ульяновым, слава богу, крышка.

- Браво, браво! - захлопали в ладоши две барышни-телефонистки, видно, возвращавшиеся с ночной смены.

Матрос протиснулся к бобровому воротнику и проговорил сквозь зубы:

- Ты, гнида, буржуй недорезанный! Мало нашей кровушки попил? Нашлось двое иуд - и обрадовался. Жаль, руки марать не хочется, а то я бы тебе показал!

Пожилой рабочий в кожаной кепке подошел к матросу.

- Дай-ка, браток, газету.

Прочитал молча, возвратил:

- Я бы этим господам, бывшим товарищам, вот что сказал: "Если струсили, если от страха дрожат коленки, сойдите с дороги. Не путайтесь под ногами. А то невзначай можно и раздавить. Мы, рабочие, отступать не будем".

Поздно вечером я присутствовал в Малом зале Смольного на многолюдном совещании, созванном ВРК. Прибыли представители почти всех частей гарнизона и окрестных городов.

Возмущению, гневу не было предела. Солдаты собирались группками то в зале, то в длинном полутемном коридоре.

- Что натворили, трусливые души! - никак не мог угомониться высокий, сухой, как жердь, солдат из огнеметно-химического батальона. - Это как называется по-нашему, по-военному? Из-ме-на! Дайте нам их в батальон - мы с ними по-свойски, по-солдатски потолкуем.

Заходим в зал. У небольшого помоста сцены застаю группу солдат из моего родного Измайловского и Литовского полков. С ними беседуют М. С. Кедров и В. М. Молотов. Зал быстро наполняется людьми. За столом президиума - члены ВРК: И. В. Сталин, М. С. Урицкий, Ф. Э. Дзержинский, Н. И. Подвойский. После короткого вступительного слова Н. И. Подвойского начали выступать представители полков.

Много говорилось о письме двух ренегатов. Соглашательский ЦИК Советов тут же принял решение о переносе открытия II съезда Советов с 20 на 25 октября. Расчет был прост: сорвать съезд, ничего хорошего не суливший меньшевикам и эсерам. И в любом случае дать возможность контрреволюции выиграть время, подтянуть к столице верные Временному правительству войска.

На совещании - ни уныния, ни паники. Во время перерыва я узнал от Мехоношина о письме Ильича "Членам партии большевиков". Я прочитал его полностью десять лет спустя, когда оно впервые было напечатано (1 ноября 1927 года) в газете "Правда" (№ 250).

С тех пор часто перечитываю его, давно воспринимая не только как документ политический и предостережение (штрейкбрехерство, непоследовательность, влияние и ренегатство Каменева и Зиновьева неоднократно проявлялись и впоследствии), но и как эталон коммунистической нравственности, нечто глубоко личное, раскрывающее одну из важнейших черт Ленина-человека.

"Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их (курсив наш. - В. В.). Я. говорю прямо, что товарищами их... больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии"{132}.

Давайте вчитаемся, вдумаемся в эти строки. В своих работах, в письмах, адресованных не конкретному лицу, а "всем", Ильич, как правило, пишет "мы" ("мы извиняемся перед читателями за длинные выписки", "мы предлагаем" и т. д.). Но в "Письме к членам партии..." по поводу штрейкбрехерства "господ Зиновьева и Каменева" он говорит от своего имени ("я бы считал позором для себя...", "я говорю прямо..."). Вот она - ленинская принципиальность, не знающая компромиссов, когда дело касается главного, когда затрагиваются интересы партии, революции. Из всех слабостей человеческих (а ведь Ленин умел, как никто, понимать, прощать) - самая ненавистная и самая непростительная для него - предательство общего дела, общих интересов. И, как всегда, высшим критерием, высшим судьей и авторитетом для Ленина остаются рабочие. Отсюда и сравнение Зиновьева, Каменева со штрейкбрехерами, отсюда и задача, поставленная в письме: как бы они, рабочие, поступили, окажись в их среде люди, поносящие и предающие готовящуюся стачку перед капиталистами.

"Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их..." Политический разрыв всегда означал для Ленина и прекращение дружеских отношений - нередко с теми людьми, которых он искренне любил, к кому был привязан на протяжении многих лет; рвал с ними, хотя для этого каждый раз приходилось "держать душу за крылья".

Давалось это Ильичу отнюдь не легко.

Уже после смерти Ленина Крупская напишет: "...личная привязанность к людям делала для Владимира Ильича расколы неимоверно тяжелыми. Если бы Владимир Ильич не был таким страстным в своих привязанностях человеком, не надорвался бы он так рано".

"Страстный в привязанностях", верный, испытанный, заботливый друг - и, превозмогая доброту, непримиримый, беспощадный, всегда говорящий своим товарищам, настоящим и бывшим, самую горькую, самую нелицеприятную правду.

...Ленин с гневом и возмущением требовал исключения ренегатов-штрейкбрехеров из партии. Свое письмо он заканчивал так: "Трудное время. Тяжелая задача. Тяжелая измена.

И все же таки задача будет решена, рабочие сплотятся, крестьянское восстание и крайнее нетерпение солдат на фронте сделают свое дело! Теснее сплотим ряды, - пролетариат должен победить!"{133}.

Первым на совещании выступил измайловец. Осудив предательство двух ренегатов, оп доложил, что солдаты отрицательно относятся к Временному правительству и готовы выступить по первому сигналу ВРК.

Делегат Московского полка заявил, что полк доверяет только Петроградскому Совету и ждет приказа выступить. Призыв к восстанию поддержали делегаты Волынского, Павловского, Гренадерского, Литовского, Петроградского и других полков гарнизона.

Подавляющим большинством совещание приняло решение: безоговорочно поддержать Военно-революционный комитет - курс на восстание.

Меньшевикам и эсерам, членам ЦИК, пришлось покинуть зал несолоно хлебавши, объявив совещание - в бессильной злобе - "незаконным".

В эту ночь были приняты важные постановления организационного порядка. Среди них - о непрерывной связи Военно-революционного комитета со всеми частями гарнизона. У полковых телефонов решили установить постоянное дежурство. Помимо того, от каждого полка выделялось по два связных в ВРК.

На следующий день соглашательский Центральный Исполнительный Комитет созвал - в противовес большевистскому, ночному собранию - совещание представителей гарнизона. Нас, инструкторов ВРК, обязали присутствовать на нем. Пришли представители тех же частей, которые заседали ночью. С докладом о текущем моменте и предстоящем съезде Советов выступил меньшевистский краснобай Дан. Круглолицый, небольшого роста, упитанный, в военной форме. Собрание встретило его спокойно, выжидающе. Но реплики и язвительный смех солдат предвещали бурю. И она разразилась, как только Дан прибег к угрозам.

- Если Петроградский гарнизон поддастся на призыв к выступлению для захвата власти Советами на улицах Петрограда, то, несомненно, повторятся события, имевшие место третьего - пятого июля.

Что тут было! Отовсюду понеслись возгласы солдат:

- Холуй! Иуда! За сколько сребреников продал революцию буржуазии?! Что мы смотрим на него, братцы! Гнать его с трибуны.

Особое возмущение вызвало заявление Дана, что созыв II съезда Советов он считает несвоевременным. Больше ему не дали говорить. Участники совещания один за другим требовали передачи власти Советам, немедленного заключения мира ("Вам, либерданам{134}, нужна война, - говорили солдаты, обращаясь к президиуму. - Нам нужен мир").

Попытка соглашателей опорочить ночное совещание провалилась. Гарнизон пошел за Военно-революционным комитетом.

Ночь вторая - провал одной провокации

"Готовые победить или умереть". Комиссары.

Накануне, 20 октября, состоялось пленарное заседание Военно-революционного комитета. С докладом об основных задачах ВРК выступил Сталин. В прениях - Свердлов, Антонов-Овсеенко.

На этом заседании избрали бюро ВРК в составе трех большевиков: Подвойского, Антонова-Овсеенко, Садовского и двух левых эсеров: Лазимира и Сухарькова. Через два дня состав бюро расширился вдвое.

Заслушали доклады по результатам проверки частей и заводов. Регламент строгий. Выступающему давалось не больше пяти минут. Я докладывал, кажется, шестым. Сталин и Свердлов задали ряд вопросов председателям полковых комитетов Хохрякову и Работенко. Ответы в основном сошлись с выводами нашей комиссии, о которых я докладывал.

С большой тревогой участники совещания говорили о намеченном властями "крестном ходе" казаков. Временное правительство рассматривало демонстрацию казаков как вызов революции и как смотр своих сил. Решено было срочно выпустить воззвание, разъясняющее казачеству смысл политического маневра контрреволюции. На этом не успокоились. Отдел агитации ВРК в ту же ночь направил во все казачьи части своих людей. Поздно вечером 21 октября Военно-революционный комитет созвал второе, по количеству - еще большее, чем 18 октября, совещание представителей частей Петроградского гарнизона и соседних городов. На нем присутствовали часть делегатов II съезда Советов, прибывших с фронта, и приглашенные Военно-революционным комитетом представители казачьих полков. На совещании казаки заявили, что они не пойдут 22 октября (дата, намеченная властями) против рабочих и солдат. Так лопнула еще одна провокация врагов революции. Ленин писал по этому поводу: "Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней!"{135}.