И явилось новое солнце

8. ПУСТОЙ РУКАВ

Когда все уже было кончено, я стал куда как проворнее: перевернул Идас на спину, пощупал пульс, несколько раз резко надавил на грудь, чтобы заставить сердце снова забиться, – и все абсолютно впустую. Пульса я не нащупал, а изо рта ее исходил сильный запах яда.

Яд она, должно быть, прятала на теле. Не в рубашке, если только еще в темноте она не положила ампулу себе в рот, чтобы раздавить и проглотить ее в случае провала своих замыслов. Может быть, в волосах, хотя они казались слишком короткими, чтобы прятать в них что-либо, или на поясе. Из любого места она могла легко достать его и поднести незаметно ко рту, когда зализывала рану на руке.

Помня, что случилось при попытке оживления стюарда, я не решился воскрешать ее. Я обыскал тело, но не нашел, в сущности, ничего, кроме девяти золотых хризосов, которые ссыпал в кармашек на ножнах. Она сказала, что отдала один хризос нанятому матросу; вполне логично было предположить, что Абайя (или какой-нибудь из его министров, пославший Идас) снабдил ее десятью. Разрезав сапоги, я обнаружил, что ступни ее были длинными и перепончатыми. Я раскромсал сапоги на куски, обыскав их так же тщательно, как она обыскивала мои вещи пару страж назад, но нашел не больше, чем она.

Присев на свою койку и глядя на ее тело, я думал, как странно, что я обманулся, и обманула меня не столько Идас, сколько мое собственное воспоминание об ундине, которая освободила меня из ненюфаров Гьолла и приветствовала у брода. Та была великаншей; поэтому Идас показалась мне рослым юношей, а не гигантской девочкой, хотя у Балдандерса в башне сидел похожий ребенок – но мальчик, и гораздо младше ее.

Волосы у ундины были зеленые, а не белые; наверно, в этом-то все и дело. Мне бы вспомнить, что такого глубокого и чистого зеленого цвета не бывает у волос или шерсти людей и зверей, а если встречается, то вызван он водорослями, как, например, цвет крови зеленого человека в Сальтусе. Если оставить веревку в пруду, она вскоре позеленеет; какой же я дурак!

О смерти Идас следовало сообщить. Первой моей мыслью было поговорить с капитаном, заручившись его благосклонным вниманием через Барбатуса или Фамулимус. Но стоило мне закрыть за собой дверь, как я понял, что так познакомиться с ним невозможно. Наша беседа в их каюте была для них первой встречей со мной; значит, для меня то была последняя встреча с ними. Налаживать связь с капитаном мне предстояло другим способом – сперва удостоверить свою личность и доложить о случившемся. Идас сказала, что внизу ведутся работы по устранению неисправностей, и наверняка за ними присматривает кто-то из старших чинов. Я снова спустился по шаткой лестнице, на этот раз пройдя мимо зверинца вниз, где воздух был еще более теплым и влажным.

Странно, конечно, но я каким-то образом почувствовал, что мой вес, сколь малым он ни был на уровне моей каюты, все уменьшался по мере того, как я сходил по ступеням. Ранее, взбираясь по снастям, я заметил, как теряю свой вес при подъеме; из этого следовало, что я должен тяжелеть при погружении ярус за ярусом в глубь корабля. Могу лишь сказать, что мои ожидания не оправдались или (по крайней мере мне так казалось), вернее, оправдались с точностью до наоборот.

Вскоре ниже по лестнице я услышал шаги. Если я и научился чему-то за несколько прошедших страж, так это тому, что первый встречный может оказаться моей погибелью. Я остановился прислушаться и вынул пистолет.

Стоило мне остановиться, как тихое звяканье металла прекратилось, затем послышалось снова, редкое и неверное: тот, кто поднимался по лестнице, часто оступался. Раздался звон, словно упал меч или шлем, и шаги на некоторое время смолкли, а потом раздались опять. Я направлялся туда, откуда кто-то убегал, в этом не было сомнения. Здравый смысл подсказывал мне, что я тоже должен бежать, но я медлил, будучи слишком самонадеянным, чтобы отступать перед неизвестностью.

Ждать долго не пришлось. Вскоре я увидел под собой человека в доспехе, поднимавшегося в лихорадочной спешке. Еще через мгновение нас разделяли лишь два пролета, и я хорошо разглядел его: у него не хватало правой руки, она, казалось, была вырвана из плеча, потому что из-под наплечия доспеха торчали какие-то кровоточащие лохмотья.

По-моему, не стоило бояться нападения со стороны раненого и напуганного человека, и еще менее вероятно, что он сам сможет убежать, если углядит во мне опасность. Я вложил пистолет в кобуру и окликнул его, спросив, что с ним и не могу ли я ему помочь.

Он остановился, подняв на меня взгляд из-под забрала. Это был Сидеро, и его сильно трясло.

– Ты верен? – прокричал он.

– Чему, друг? Я не причиню тебе вреда, если ты об этом.

– Кораблю!

Мне показалось бессмысленным провозглашать верность тому, что является не более чем вещью иеродулов, хоть и очень большой; но обсуждать такие материи сейчас было явно не время.

– Конечно! – ответил я. – Верен до гроба, если нужно.

Мысленно я попросил прощения у мастера Мальрубиуса, который некогда пытался научить меня верности.

Сидеро снова стал взбираться по ступенькам, теперь чуть медленнее и спокойнее, но все так же оступаясь. Теперь, когда он подошел ближе, я понял, что темная густая жидкость, которую я принял за человеческую кровь, была более тягучей и скорее зеленовато-черной, чем алой. В лохмотьях же, которые показались мне обрывками плоти, виднелись проводки, обмотанные чем-то похожим на вату.

Выходит, Сидеро был андроидом, автоматоном в образе человека, как мой давнишний приятель Иона. Я выругал себя за то, что не понял этого раньше, и все же вздохнул с облегчением – я уже насмотрелся на кровь в каюте наверху.

Тем временем Сидеро преодолел последние ступени и взошел на площадку, где стоял я. Подойдя ближе, он остановился, покачнувшись. Грубоватым, требовательным голосом, который невольно появляется у того, кто надеется подбодрить и вызвать к себе доверие, я велел ему показать мне свое плечо. Он повиновался, и я застыл от изумления.

Если написать просто, что там зияла дыра, боюсь, это прозвучит так, словно оно было полым, как, говорят, наши кости. Там же была пустота. Тоненькие проволочки и клочья ткани, пропитанные темной жидкостью, торчали из металлического покрытия. Внутри же – ровным счетом ничего.

– Как же мне тебе помочь? – спросил я. – Такие раны мне не приходилось лечить.

Он, казалось, задумался. Я бы сказал, что его закрытое лицо не могло выражать никаких чувств; однако кое-что все же можно было понять по его жестам, наклону головы и игре теней, отбрасываемых забралом.

– Делай точно, как я тебе скажу. Сделаешь?

– Конечно, – согласился я. – Признаюсь, не так давно я поклялся, что когда-нибудь сброшу тебя с высоты, как ты сбросил меня. Но я не стану мстить раненому человеку.

Мне вспомнилось, как бедный Иона старался, чтобы его принимали за человека, каким его считал и я сам, и многие другие, и как страстно он хотел быть человеком на самом деле.

– Я должен довериться тебе, – сказал он.

Сидеро сделал шаг назад, и его грудь – все туловище – раскрылась, словно большой стальной цветок. Моему взору предстала пустота.

– Не понимаю, – повторил я. – Как я могу помочь тебе?

– Смотри.

Оставшейся рукой он указал на внутреннюю поверхность одного из лепестков-пластин, которые прикрывали его полую грудь.

– Видишь надписи?

– Да, линии и разноцветные рисунки. Но я ничего в них не смыслю.

Тогда он описал мне один сложный рисунок и соседние символы. Поискав немного, я нашел его.

– Вставь туда острый металлический предмет, – сказал он, – поверни по часовой стрелке, четверть оборота, но не больше.

Отверстие было очень узкое, но острие моего охотничьего ножа, вытертое об рубашку Идас, вполне подходило. Я ткнул им туда, куда указал Сидеро, и повернул так, как он велел. Черная жидкость стала сочиться из дыры гораздо медленнее.

Он описал мне второй рисунок на другой пластине; пока я искал нужный символ, я решился сообщить Сидеро, что никогда не слышал и не читал о таких существах, как он.

– Хадид или Хьерро могли бы рассказать тебе о нас лучше. Я лишь исполняю свой долг. Я не задумываюсь о таких вещах. Во всяком случае, не часто.

– Понимаю, – кивнул я.

– Ты жалуешься, что я толкнул тебя. Я сделал это потому, что ты меня не слушал. Мне известно, что такие люди, как ты, опасны для корабля. Если даже их ранить, это причинит им не больше вреда, чем они причинили бы мне, если бы смогли. Как ты думаешь, сколько раз такие люди пытались уничтожить меня?

– Понятия не имею, – ответил я, все еще выискивая на пластине нужный рисунок.

– Я тоже. Мы вплываем во время и выплываем из времени. Капитан говорит, что корабль только один. Все корабли, которые мы встречаем между галактиками и звездами, – это наш корабль. Как я могу знать, сколько раз они пытались меня уничтожить и сколько раз им это удалось?

Я подумал, что он начинает бредить, и тут нашел рисунок. Когда я приладил к нему острие ножа и повернул, черная жидкость почти совсем перестала сочиться.

– Спасибо, – поблагодарил Сидеро. – Мое давление стремительно падало.

Я спросил, не нужно ли ему теперь выпить черной жидкости, чтобы возместить ту, что вытекла.

– Да, постепенно. Но сейчас моя сила вернулась ко мне, а полностью я восстановлюсь, когда ты отрегулируешь еще одну деталь.

Он снова описал мне, где и что нужно сделать.

– Ты спросил меня, откуда мы взялись. Знаешь ли ты, как возникла твоя раса?

– Только то, что мы были животными и жили на деревьях. Так говорят мисты. Не обезьянами, потому что обезьяны есть у нас до сих пор. Наверное, это были какие-нибудь зоантропы, но меньше ростом. Зоантропы в основном, как я заметил, предпочитают горы и живут в горных джунглях на самых высоких деревьях. Во всяком случае, эти животные общаются друг с другом криками и жестами, как общается скот или, скажем, волки. Постепенно, по воле Предвечного, сложилось так, что те, которые понимали друг друга лучше, выжили, а те, кому это удавалось хуже, вымерли.

– И больше ничего? Я покачал головой.

– Когда они начали общаться настолько хорошо, что это уже можно было назвать речью, они стали людьми. Таковы мы и поныне. Наши руки были приспособлены к хватанию за ветки, глаза – чтобы высматривать следующую ветку, перепрыгивая с дерева на дерево, а рты – к речи и к тому, чтобы питаться плодами и мясом детенышей животных. Таковы они и сейчас. А как было с твоей расой?

– Во многом так же. Если история верна, помощникам была нужна защита от пустоты, от губительных лучей, от оружия врагов и других опасностей. Они создали для себя прочные укрытия. Они хотели также быть сильнее в драке и во время работы на палубе. Тогда они наполнили нас жидкостью, которую ты видел, чтобы наши руки и ноги двигались так, как им нужно, но еще энергичней. Наших предков, я хотел сказать. Им надо было общаться друг с другом, и они установили устройства сообщения. И прочие устройства, чтобы мы могли делать одно в то время, как они делают другое. Устройства для того, чтобы мы могли говорить и действовать даже тогда, когда они не в силах. Пока наконец мы не заговорили сами на складе и не начали действовать без помощника внутри. Никак не найти?

– Сейчас найду, одну секунду, – заверил я его. На самом деле я нашел его уже давно, но мне хотелось, чтобы Сидеро продолжал говорить. – Ты хочешь сказать, что офицеры на этом корабле носят вас как одежду?

– Теперь это случается нечасто. Там должна быть звезда с прямой чертой посередине.

– Я помню, – успокоил я его, обдумывая, что бы мне предпринять, и оценивая пространство внутри него. Пояс с ножом и пистолетом в кобуре не войдет наверняка, а без него я вполне могу там поместиться.

– Подожди немного, – сказал я Сидеро. – Работаю, скрючившись в три погибели. У меня уже все затекло. – Я снял пояс и положил его на пол, а рядом с ним – ножны и кобуру. – Будет легче, если ты ляжешь.

Он лег, и гораздо быстрее, чем я ожидал. Его кровотечение, видимо, прекратилось совсем.

– Торопись. Времени терять нельзя, – сказал он.

– Не спеши, – ответил я, – если за тобой кто-нибудь гнался, то он уже давно был бы здесь, а я ничего не слышу.

Притворяясь медлительным, я думал с лихорадочной быстротой: идея казалась безумной, но если бы дело выгорело, это дало бы мне и маскировку, и защиту. Раньше я носил обычные доспехи. Почему бы не облачиться в более полный доспех?

– Думаешь, я бежал от них?

Я не обратил внимания на слова Сидеро. Мгновение назад я уверял, что не слышу звуков преследования. Теперь я снова обратился в слух и вскоре понял, что происходит: до нас доносились медленные удары огромных крыльев.