ПИСЬМО ИЕЗУИТА

Анна Борджиа первая овладела собой.

У этой внучки пап, в жилах которой текла смесь каталонской и римской крови, была смелая натура. Если бы чья-нибудь сильная рука могла управлять ею, если бы, например, она несколькими годами раньше встретила кардинала Санта Северина, то она могла бы изумить весь мир своими делами. Напротив, в настоящем, если бы обстоятельства не изменились и соучастие иезуитов не грозило бы ей раскрытием ее тайн, то ей было бы предназначено ужаснуть весь род людской своими ужасными злодействами.

Анна повелительно протянула руку по направлению молодого венецианца и сказала с холодным высокомерием:

— Вы приказали доложить о себе как о посланном ордена иезуитов. Это, вероятно, была уловка, употребленная вами, чтобы быть принятым?

Карл, подавленный и пораженный столь неожиданной встречей и еще более неожиданным приемом, не нашел слов для ответа. Он вынул письмо, спрятанное им в полукафтане, и дрожащей рукой подал его герцогине. Анна быстро схватила его.

Потом он хотел уйти, но Борджиа бросил на него взгляд, в котором несчастный послушник мог ясно прочитать ожидавшую его участь, и повелительно сказала:

— Останьтесь!..

— Но я не знаю, должен ли я?..

— Останьтесь, говорю вам!.. Вы ведь должны будете отнести мой ответ тому, кто послал вас!..

Фаральдо опустил голову и смиренно сел в одном из углов комнаты. Его грустное лицо способно было бы внушить жалость постороннему зрителю.

Между тем герцогиня, бросив взгляд на письмо, удостоверилась, что на обертке его находился условный знак брата Еузебио.

Нервным и нетерпеливым движением разорвала она шелковую ленточку, которой было обвязано послание, и концы которой соединялись печатью; на этой последней не было ни герба, ни чего-либо другого, кроме четырех букв: А. М. D. G. Эти буквы должны были вскоре стать чем-то вроде магической формулы, перед которой отворялись бы все двери.

Письмо было написано тонким, убористым, правильным почерком. Видно было, что писавший это письмо нисколько не был взволнован; он писал его так, как писал бы лавочный счет, рука его нисколько не дрожала.

А написано было в нем вот что:


«Дорогая дочь моя!

Наши братья и сам генерал нашего ордена недовольны, что вы так медлите отправлением известной вам особы к месту ее назначения. Они уверяют, что слишком сильно увлекшись этим господином, вы и не думаете больше отправить его туда, куда интересы ордена того требуют. Потрудитесь же поторопиться о скорейшей его отправке, чтобы не случилось чего-либо, что могло бы затруднить отъезд.

Сильно рассерженные братья хотели, чтобы я употребил угрозы и наказания. Да сохранит меня Господь от необходимости прибегнуть к столь крайним мерам по отношению к особе вашего достоинства!..

Я уверен, что в настоящее время вы поняли, в чем заключается ваш интерес и что путешественник не замедлит отправиться в назначенные ему места.

А пока, чтобы доказать вам, с каким доверием мы к вам относимся, а также и то, что мы в состоянии исполнить все данные нами обещания, я посылаю вам ту особу, на которую вы сердитесь. Если вы хотите побранить ее, то можете сколько угодно, и каким хотите способом, так как наши братья находят, что будет совершенно справедливо доставить вам это небольшое удовольствие в обмен на ту услугу, какую мы от вас ожидаем.

Можете действовать тем свободнее, что мы позаботились исповедать и причастить молодого человека, так как думаем, что необходимо позаботиться о спасении души, в особенности, когда тело подвергается большим опасностям.

Итак, дорогая дочь моя, мы ожидаем от вас известий в уверенности, что они будут согласовываться с нашими желаниями, а также, позвольте мне это сказать вам, и с вашими интересами.

Бог до сохранит и спасет вас!

Ad maiorem Dei Gloriam.

Монах Еузебио».

Прочтя это письмо, герцогиня оставалась несколько минут неподвижной, судорожно сжав его в руке, со сдвинутыми бровями и блестящими глазами.

Итак, эти ужасные люди не дремали!.. Они требовали исполнения произнесенного ими приговора!..

В своем циничном письме Еузебио выражался совершенно ясно. Герцогиня должна была отправить путешественника к месту его назначения, должна была убить Санта Северина, человека, виноватого только тем, что он был камнем преткновения на дороге иезуитов и помехой к достижению ими власти.

Если она исполнит их требование, то отцы иезуиты предлагали быть ее помощниками и исполнителями, как ее удовольствий, так и мести; в знак своей преданности дарили ей жизнь Карла Фаральдо, имевшего несчастье оскорбить ее.

А если бы она отказалась исполнить то, что от нее ждали? О, если бы она отказалась! Месть иезуитов была бы ужасна: разорение, бесчестье, бесславное имя!.. Средства, употребляемые добрыми отцами, были хорошо известны. Они поступили бы так, как поступили в Париже, в Неаполе, в Каталонии; они подняли бы против нее толпу, дикую, зверскую толпу, возбуждающуюся своими собственными жестокостями. Узнав, что во дворце Борджиа скрывается чудовищная женщина, похищающая юношей, приводящая их в бесчувственное состояние и затем убивающая, народ восстанет на нее, и внучке Александра VI, племяннице короля Испанского, придется перенести самые страшные оскорбления.

Герцогиня медленно перевела взор на Фаральдо, на эту жертву, присланную ей, точно кровавое приношение какому-нибудь индейскому божеству. Да разве Бог ордена иезуитов не был неумолимым Богом, Богом, питающимся человеческими жертвами?

В былое время Анна позвала бы мажордома и насладилась бы истязаниями и смертью венецианца, чтобы наказать его за то, что он не дал убить себя, когда ей это было угодно.

В настоящее время ее мозг волновали другие мысли. Огонь любви очистил ее душу, истребил в ней все низкие инстинкты и лишил увлекательности в глазах ее все нечистые наслаждения.

Зачем ей теперь мстить Фаральдо?.. Та герцогиня Борджиа, гнев которой возбудил венецианец, не существовала уже больше. Она даже и мысленно не желала возвращаться к ужасному прошлому, которого она больше стыдилась, нежели боялась.

К тому же этот молодой венецианец был так энергичен, он так смело и ловко спасся от нее!..

Герцогиня внимательно посмотрела на посланного иезуитов. Даже и теперь, когда она смотрела на него глазами, не отуманенными похотливым желанием, Фаральдо казался ей замечательно красивым.

Его прекрасное лицо дышало мужеством и энергией; глаза его светились умом и смелостью, вся его фигура заставляла думать, что это одно из тех существ, в которых гордость и смелость духа удивительно гармонируют с физической красотой и силой тела. Если бы можно было извлечь из этого пользу… Если бы кто-нибудь мог направить эту могучую силу на страшных врагов, начавших опутывать ее своими сетями…

Безумная! Она еще думала о борьбе.

— Знаете ли вы, Карл Фаральдо, что заключается в этом письме? — спросила герцогиня.

Молодой человек вздрогнул, услышав, что отравительница произносит его имя.

— Нет, синьорита, — пробормотал он, — пославшая меня особа не имеет обыкновения доверять мне свои мысли.

— Я вам скажу, что в нем заключается: мне напоминают, что я некогда желала вашей смерти, и приглашают меня излить мою ярость на вашу голову.

— Это невозможно! — воскликнул Фаральдо, вскакивая.

Герцогиня, нисколько не обижаясь столь простительным обвинением во лжи, поднесла к глазам Карла ту часть письма отца Еузебио, в которой говорилось о нем.

— Злодеи!.. — прошептал юноша. — И я еще вполне доверился им!..

— Видите, как они оправдали ваше доверие? А теперь скажите мне откровенно, что вы намерены делать?

— Я?.. Ничего, — сказал юноша с выражением глубокой безнадежности. — Я отказываюсь защищаться, у меня слишком много врагов. Делайте со мной, что хотите, я умру без сопротивления.

— Ваша жизнь принадлежит мне, Фаральдо, — сказала девушка, глядя в лицо Карла и следя за впечатлением, производимым на него ее словами. — Ваши покровители, которые, по вашему расчету, должны были защищать вас от меня, как видите, предали вас… Но разве вам ничего не жаль покидать? Разве в момент смерти вам не будет жаль расстаться с едва только начавшейся жизнью?..

Сильно взволнованный Карл Фаральдо сделал шаг вперед.

— Что вы говорите, синьорита!.. — воскликнул он голосом, в котором слышалась душевная тревога. — Без сомнения, я страшно страдаю при мысли об угрожающей мне трагической и неожиданной смерти; конечно, и я чувствовал себя предназначенным жить и пользоваться жизнью, как и другие. Если бы я мог защищаться, если бы у меня была хоть малейшая надежда победить, то я защищался бы отчаянно и привел бы в ужас своих врагов. Но…

— Но… — перебила девушка, взглядом поощряя его продолжать говорить.

— Но я чувствую себя обескураженным, побежденным. Человек храбро сражается только тогда, когда имеет перед собой врагов, которых он может настигнуть и поразить, человек борется даже и без надежды на победу, если может, по крайней мере, пасть защищаясь. Но я даже не знаю моих врагов; меня со всех сторон окружают не честные враги, а подлые изменники; если бы я старался защищаться, то поступал бы как те несчастные, которых мы заставляем бежать с мешком, надетым на голову, и которые поворачиваются во все стороны, чтобы отвечать на получаемые ими удары, при злобном хохоте толпы. По крайней мере, надо мной не будет смеяться чернь.

И он гордо протянул руку к Анне.

— Какую же смерть вы мне назначили, синьорита?.. Убьете вы меня или отравите? Приказывайте, я готов повиноваться вам без сопротивления…

Был ли Карл искренним, говоря таким образом?.. Мы не смеем утверждать этого. Несмотря на высказанное им отречение от жизни, он бы не очень вежливо встретил разбойника, который захотел бы его убить, и энергично пустил бы в дело хорошо отточенный кинжал, висевший у него на боку.

Но увлекаемый своим собственным пылом, над которым в другое время, вероятно, посмеялся бы, он вдохновился своей собственной речью, полной покорностью судьбе и героизмом, продолжал тем охотнее, что ясно видел на лице своего прекрасного врага потрясающее впечатление, произведенное его словами. Действительно, герцогиня смотрела на него со все больше и больше возрастающим интересом.

Она думала о той несчастной и постыдной жизни, какую она вела, окружая себя подлыми рабами и любовниками, переходившими из ее объятий в объятия смерти. А между тем мимо нее, так сказать, проходили сильные и великодушные характеры, как, например, Санта Северина и Карл Фаральдо, проходили смелые и отважные люди, рука об руку с которыми было бы так хорошо гордо пройти жизненный путь.

Анна протянула Фаральдо руку.

Венецианец бросился на колени и запечатлел на этой руке поцелуй, в котором, если бы герцогиня того пожелала, пометила бы пыл тех поцелуев, какими Фаральдо осыпал уже эту руку однажды вечером.

— Встаньте, Карл! — повелительно сказала Борджиа.

Молодой человек повиновался.

— Вы выйдете из этого дворца так же, как и вошли в него, — сказала молодая девушка. — Отцы иезуиты ошиблись: они приняли женщину, желающую за себя отомстить, за чудовище, открывающее пасть, чтобы проглотить добычу, бросаемую туда другими. Я отказываюсь от их подарка.

Карл отступил назад.

— Но ведь я все же оскорбил вас…

— Я сама мщу за нанесенные мне обиды и не хочу, чтобы другие помогали мне в этом. Итак, вы выйдете отсюда и отнесете письмо отцу Еузебио!

— Я весь к вашим услугам.

— В этом вы должны мне поклясться, Фаральдо, — продолжала герцогиня серьезно. — Я виновата во многом, Карл: увлекаемая моими страстями, я совершила много ужасных преступлений. Но существуют лица, которые внушают еще больше ужаса, чем сами злодеи; это те, кто хладнокровно и нисколько не оправдываемый страстью, пользуются злодействами другого.

Карл наклонил голову в знак того, что ее понял.

— В настоящее время, — продолжала Анна, — я нашла людей еще более подлых, чем я. Иезуиты хотели принудить меня сделаться еще преступней, чем я была; это преступление превосходит в моих глазах все, в чем я могу упрекать себя. Фаральдо, вы хотите быть моим союзником?..

Венецианец приблизился к Анне.

— Союзником?.. — спросил он почтительным, но страстным голосом. — Вашим союзником?! О, да, тысячу раз да, если бы даже я должен был заплатить за это высочайшее наслаждение самыми утонченнейшими мучениями!

Молодая девушка поняла по выражению глаз Карла, что у него происходило в уме.

— Вы ошибаетесь, Карл, — сказала она с некоторой торжественностью, что ей очень шло. — Забудьте совершенно ту Анну Борджиа, какую вы знали прежде, или, скорее, скажите самому себе, что сумасшедшая убийца и злодейка, которую вы знали, умерла, пораженная ударом кинжала, нанесенного вами и столь заслуженного ею.

Карл в смущении опустил голову.

— Сегодня, — продолжала Анна, — вы должны знать только герцогиню Анну Борджиа, принцессу римскую, дочь испанских грандов, женщину, имевшую право на ваше уважение как мужчины и на вашу помощь как кавалера и дворянина. На меня нападают страшные враги, они в то же время и ваши враги; хотите вы помогать мне и защищать меня?

— До самой смерти, — ответил Фаральдо, прикладывая руку к сердцу.

Может быть, искренности Фаральдо нельзя было слишком доверять в ту минуту, когда он говорил эти слова. Хотя характер и предыдущая жизнь его и были таковыми, что могли возбудить в нем склонность ко всему романтическому, все же он не мог не думать, что если он находится в подобном затруднении, если иезуиты играли его головой, как ребенок мячом, то главной причиной всего этого был каприз той самой женщины, которую, по словам благородной герцогини, он должен был считать мертвой.

Тем не менее, Анна приняла эту сентиментальную клятву за чистую монету. Женщина, изменившая стольким людям и смеявшаяся над всем на свете, чувствовала присущую человеческой натуре абсолютную необходимость кому-либо довериться.

Но она доверялась уж чересчур легкомысленно.

— Итак, вы отправитесь к отцу Еузебио, — прибавила герцогиня, — и отдадите ему письмо, которое я сейчас напишу. Если он вам ответит, что согласен на мое предложение, то придите ко мне, принесите мне этот ответ, и клянусь вам, что ни в Риме, ни в Мадриде не будет столь счастливого человека, который не стал бы завидовать вам.

Молодой человек поклонился.

— Если же, — продолжала девушка, — его ответ или его поведение покажут вам, что он все-таки хочет принести в жертву меня и вас (не забывайте, что дело идет об обеих наших жизнях), тогда… примите меры, чтобы помешать его замыслам.

— Мне помешать его замыслам! — сказал удивленный Карл. — Но скажите же, ради Бога, герцогиня, каким образом могу я помешать им?

— О, самым простым способом, — сказала девушка, снимая с пальца драгоценное кольцо. — Вы выслушаете слова Еузебио… попросите у него позволения удалиться… и возьмете его руку, чтобы поцеловать ее…

— И это все?

— Да, если только вы позаботитесь устроить так, чтобы острие этого бриллианта нажало на кожу достоуважаемого иезуита… Кстати, берегитесь дотронуться как-нибудь до этой точки, а то может случиться большое несчастье.

Карл вздрогнул. Лисица переменила шкуру, но натура осталась та же: в ее предприятиях всегда фигурировал яд.

Но герцогиня не заметила произведенного ее словами впечатления.

— Сделав это, — продолжала она хладнокровно, — вы оставите на столе отца Еузебио этот листок и спокойно уйдете из монастыря. Никто, без сомнения, вас не потревожит.

— Ну, это еще вопрос, — прошептал молодой человек, не вполне доверявший этому уверению.

А между тем простой и смелый план герцогини был построен на таких фактических основаниях, что, по всей вероятности, он должен был удасться.

Что такое было написано на этом листке?

Только несколько букв, монограмма Христа, внушавший всем ужас знак иезуитского ордена: А. М. D. G. Если бы Еузебио нашли мертвым, то присутствие этого листка в его комнате было бы в глазах монаха, нашедшего его, явным доказательством того, что испанский иезуит был казнен по приказанию тех высших начальников ордена, которым все повиновались, хотя в сущности никто их не знал.

Величайшая власть и глубокая тайна, облекающая все части какого-либо общества, кончает тем, что делает совершенно ненадежным положение лиц, держащих ключи к самой тайне.

В тот день, когда бывают поражены главные начальники этих обществ, ничто не может заставить признать их за таковых, и таким образом увеличить меру наказания лиц, нанесших им удар.

Сверх того, когда власть находится в руках неизвестных, то существует еще одна очень серьезная опасность, а именно, что какой-нибудь смельчак захватит в свои руки видимые признаки власти и будет править во имя их.

Когда целое учреждение старается повиноваться какой-либо таинственной власти, всеми управляющей и повелевающей, но никому не показывающейся и неоткрывающейся, так что никто не может понять, откуда исходит повелевающий голос, очень легко может случиться, что кому-нибудь вздумается принять на себя роль этого неведомого божества.

Еузебио, пораженный рукой постороннего лица, умер бы неотомщенным, так как все видели бы в этой смерти руку таинственной главной власти, обычаи которой относительно употребления ядов были достаточно известны, а решения чрезвычайно быстры.

Кто осмелился бы расследовать эту тайну? Кто осмелился бы бросить любопытный взгляд под погребальный саван трупа Еузебио? Разве не было всем известно, что и лица, высоко стоявшие на ступенях власти ордена, часто внезапно умирали необъяснимой смертью только потому, что слишком многое открыли и узнали что-либо лишнее?

Можно было быть уверенным, что в случае несчастья братья монастыря, где жил отец Еузебио из Монсеррато, ничего не сделали бы, чтобы отомстить человеку, убившему их любезнейшего начальника и настоятеля. Правда, существовали публичные власти ордена: генерал, его помощник и все остальные номинальные власти, на которых, по-видимому, возложено было управление делами ордена и которые должны были бы разыскивать причину этой таинственной смерти и, найдя ее виновника, строго наказать его.

Но Борджиа с тех пор, как находилась под постоянной угрозой быть пораженной мечом иезуитского ордена, чрезвычайно тщательно и настойчиво изучала их организацию, а кардинал Санта Северина, у которого были столь важные причины знать эту ужасную конгрегацию, сильно помог ей в этом.

Поэтому она знала об одновременном существовании двух параллельных властей: одной, снабженной видимыми атрибутами величия, и другой, которой принадлежала действительная власть; первой, носившей титулы, назначавшейся папой и представлявшей перед лицом мира грозный аппарат власти ордена; второй — смиренной, воспроизводившей самое себя, отказывающейся от тщеславного блеска и от вульгарных удовлетворений, и, тем не менее, представлявшей настоящий авторитет и настоящую силу.

С другой стороны, хотя искусно построенная дисциплина святого Игнатия и изменила настолько людей, что поставила начальников иезуитского ордена выше почти всех страстей, оставалась все-таки одна страсть, которую она не могла в них уничтожить: это желание быть выше своих товарищей, выше равных себе. Брат, который с радостью вынес бы пытку, чтоб спасти свой орден, был бы глубоко оскорблен и пожелал бы отомстить, если бы на выборах в звонари ему предпочли бы товарища, по его мнению, менее достойного, нежели он, быть избранным на эту скромную должность.

Итак, между двумя ветвями ордена, между обладающей видимой властью и действительной, существовало страшное соперничество, скрываемое столь тщательно, что оно было совершенно незаметно для посторонних.

Толпа ничего этого не видела, так как все старались скрыть истину не только для того, чтобы поддержать перед посторонними лицами декорум ордена, но и потому, что с трибуналом главных избирателей опасно было шутить.

Эти последние очень внимательно следили за малейшими признаками возмущения или даже простого недовольства между членами ордена. И кто давал себя поймать на этом, мог быть уверен, что его дело будет скоро решено; ведь было так легко усердно подсластить стакан воды какого-либо брата, если бы то был даже и сам генерал ордена. Но хотя это соперничество и не могло выражаться в поступках со стороны лиц, обладающих явной властью, тем не менее, оно часто доходило до упущений. Например, отцы главного управления, конечно, не отправили бы сами отца Еузебио в лучший мир, но всегда дали бы возможность убежать безнаказанным человеку, взявшему на себя в этом случае роль верховного судьи.

— Значит, вы согласны? — спросила молодая девушка.

Карл быстро сообразил, что если он откажется, то он погиб. В этом дворце, среди верных слуг Анны Борджиа, с известным ему характером самой госпожи, шутить было бы весьма опасно.

— Я буду повиноваться, — ответил он смело.

Молодая девушка надела ему на палец кольцо, села за стол, написала короткое письмо, запечатала его и отдала Карлу.

— Это письмо вы отдадите в руки отца Еузебио, — прибавила она. — Он или согласится, и тогда отлично… иначе…

— Понимаю, — ответил юноша, выразительно взглянув на кольцо.

Герцогиня бросила на Фаральдо такой взгляд и так улыбнулась ему, что в другое время он, наверное, был бы очарован, и отпустила его, не прибавив ни слова.

— А теперь, — произнесла она, падая на диван, — будем ожидать нашего приговора… Смелее, Анна Борджиа, смерть не столь ужасна для того, кто столько раз шутил с нею!

Загрузка...