Игра в «Потрошителя»

Апрель

Главный инспектор, одетый в спортивный костюм, в сопровождении дочери, которая отказалась оставаться дома и тащила с собой в сумке Спаси-Тунца, отправился в Норт-Бич. Из машины позвонил Петре Хорр, рассказал, что происходит, прекрасно осознавая, что в воскресенье у ассистентки выходной и она не обязана помогать, и попросил скинуть ему имена и телефоны всех целителей из Холистической клиники, а также пациентов Индианы и в придачу данные о Педро Аларконе: все это было записано и хранилось в убойном отделе с тех пор, как Миллер был объявлен в розыск. Через десять минут он припарковался в двойном ряду машин перед зеленым зданием с окнами цвета куриного помета. Главный вход оказался открыт: некоторые целители принимали и по выходным тоже. В сопровождении Аманды, которая будто бы вернулась в детство — шла понурив голову, сосала палец, натянула капюшон куртки до самых бровей, вот-вот готовая расплакаться, — инспектор вприпрыжку поднялся на два этажа и по стремянке залез на чердак к Матеушу Перейре, попросить у него ключ от кабинета Индианы.

Художника явно сдернули с постели, он явился голым, прикрывая срам ветхим полотенцем, обернутым вокруг бедер; растаманские косички торчали во все стороны, как змеи на голове горгоны Медузы, а на лице застыло отсутствующее выражение человека, покурившего что-то более крепкое, чем табак, и забывшего, какой нынче год; но такая небрежность не отнимала гордой стати у этого мужчины с влажными глазами и чувственным ртом, красивого, как бронзовая скульптура Бенвенуто Челлини.

Чердак бразильца казался бы на своем месте в какой-нибудь трущобе Калькутты. Перейра мало-помалу воздвиг себе это жилище между баком с питьевой водой и пожарной лестницей с той же свободой, с какой творил свое искусство. В результате возник живой организм, постоянно меняющийся, состоящий в основном из картона, пластика, полос цинка и оргалита; пол где-то цементный, где-то кое-как прикрытый линолеумом или продранными коврами. Внутри жилище представляло собой лабиринт искаженных пространств, которые предназначались для различных целей и могли преобразиться в мгновение ока, стоило убрать кусок клеенки, отодвинуть ширму или попросту переставить по-другому коробки и ящики, составлявшие бо́льшую часть обстановки. Боб Мартин с первого взгляда определил его как пристанище хиппи, душное, грязное и, без сомнения, нелегальное; но про себя должен был признать, что у него имелось своеобразное очарование. Дневной свет, сочащийся сквозь полосы синего пластика, делал жилище похожим на аквариум; большие картины первозданных цветов, в холле смотревшиеся агрессивно, здесь, на чердаке, казались инфантильными, а кавардак и грязь, где-нибудь в другом месте вызвавшие бы омерзение, тут казались художественным беспорядком.

— Держите полотенце как следует, Перейра, со мной дочь, — предупредил Боб Мартин.

— Привет, Аманда, — поздоровался художник, становясь так, чтобы гости не увидели плантацию марихуаны за загородкой, сооруженной из шторок для душа.

Боб Мартин прекрасно все увидел, да и распознал специфический сладковатый душок, которым пропитался весь чердак, но сделал вид, будто это его не касается, ведь он пришел сюда по другому делу. Он объяснил причину своего несвоевременного визита, и Перейра сообщил, что говорил с Индианой в пятницу вечером, когда та выходила.

— Она сказала, что посидит с друзьями в кафе «Россини», а домой поедет, когда на улицах станет посвободнее.

— Она называла имена друзей?

— Не помню; по правде говоря, я не очень-то вслушивался. Индиана вышла последней. Я запер главную дверь часов в восемь, может быть, в девять… — задумчиво протянул Перейра, не испытывая особого желания предоставлять информацию полицейскому: Индиана, должно быть, затеяла какую-нибудь эскападу, бывший муж хочет отыскать ее, и он, Перейра, не собирается облегчать ему эту задачу.

Но инспектор был настроен решительно, с таким лучше сотрудничать или, по крайней мере, делать вид, и Перейра натянул свои вечные джинсы, взял связку ключей и повел гостей к кабинету номер восемь. Открыл дверь и по просьбе Мартина, который не знал, что они обнаружат внутри, остался в коридоре вместе с Амандой. В кабинете Индианы царил порядок, полотенца сложены в стопку, на массажном столе — чистые простыни; склянки с маслами и эссенциями, магниты, свечи и ладан — все готово к понедельнику, к новым сеансам; растеньице, которое подарил бразилец, стояло на подоконнике, по всей видимости недавно политое. Из коридора Аманда разглядела ноутбук на столе в приемной и спросила отца, можно ли его открыть, пароль она знает. Боб Мартин объяснил, что так можно стереть отпечатки пальцев, и спустился к машине за перчатками и пластиковым пакетом. На улице он вспомнил о велосипеде и прошел за угол дома, к чугунной решетке, где все их оставляли. С содроганием убедился, что велосипед Индианы так и стоял прикованный к этой решетке. Инспектор почувствовал во рту вкус желчи.

В тот день Дэнни Д’Анджело не работал в кафе «Россини», но Бобу удалось допросить пару служащих, которые, впрочем, не были уверены, видели ли они Индиану: в пятницу вечером заведение было набито битком. Инспектор стал показывать фотографию Индианы, красовавшуюся у Аманды на мобильнике, поварам, официантам и посетителям, которые в этот час наслаждались итальянским кофе и лучшей выпечкой в Норт-Бич. Некоторые постоянные клиенты знали Индиану, но не помнили, заходила ли она в пятницу. Отец с дочерью уже собирались покинуть заведение, когда к ним приблизился рыжеватый мужчина в мятом костюме, который до этого что-то писал в желтом блокноте, сидя за одним из столиков в глубине зала.

— Почему вы разыскиваете Индиану Джексон? — спросил он.

— Вы с ней знакомы?

— Можно сказать и так, хотя нас друг другу не представляли.

— Я — начальник убойного отдела Боб Мартин, а это моя дочь Аманда, — представился полицейский, показывая свой жетон.

— Сэмюэл Хамильтон-младший, частный сыщик.

— Сэмюэл Хамильтон? Как знаменитый детектив из романов Гордона? — изумился инспектор.

— Мой отец послужил прототипом. Правда, отец был не детективом, а журналистом и его подвиги автор сильно преувеличил. Дело было в шестидесятые. Теперь старик уже умер, но долгие годы жил воспоминаниями о минувшей славе, точнее, о славе вымышленной.

— Что вы знаете об Индиане Джексон?

— Достаточно, инспектор; знаю даже, что Индиана — ваша бывшая жена и мать Аманды. Позвольте вам все объяснить. Четыре года назад мистер Алан Келлер нанял меня для слежки за ней. К несчастью, львиная доля моих доходов поступает от ревнивцев, которые подозревают своих возлюбленных, это самая утомительная и неприятная сторона моей работы. Я не смог предоставить мистеру Келлеру никакой интересной информации, и он прекратил слежку, но время от времени, с интервалом в несколько месяцев, в приступе ревности снова призывал меня. Я так и не смог убедить его, что мисс Джексон ему верна.

— Вам известно, что Алан Келлер убит?

— Да, конечно, это было во всех новостях. Жалко мисс Джексон, она очень его любила.

— Мы ее разыскиваем, мистер Хамильтон. Она пропала в пятницу. Кажется, последним ее видел художник, который живет в Холистической клинике.

— Матеуш Перейра.

— Он самый. Он говорит, что видел ее вечером, она направлялась сюда посидеть с друзьями. Вы можете нам помочь?

— В пятницу меня здесь не было, но я могу вам дать список друзей, с которыми мисс Джексон встречалась последние четыре года. Вся информация у меня дома, я живу здесь рядом.

Через полчаса Сэмюэл Хамильтон, с толстой папкой и ноутбуком, явился в департамент полиции, радуясь тому, что впервые за долгие месяцы подвернулось интересное дело, не то что преследовать нарушающих режим досрочного освобождения, или наблюдать за парочками в телескоп, или запугивать бедолаг, не заплативших за квартиру либо не погасивших проценты по задолженности. Нудная у него работа, нет в ней ни романтики, ни интриги, все совсем не так, как в книгах.

Петра Хорр отказалась от выходного, приехала в офис и старалась утешить Аманду, которая скрючилась на полу в три погибели, молча прижимая к себе сумку с кошкой Спаси-Тунца. Утром, когда позвонил шеф, ассистентка у себя в ванной красила волосы в три цвета: едва успев вытереть их и наспех одеться, она стрелой полетела на мотоцикле. Без геля, от которого волосы обычно торчали иглами, в коротких штанах, линялой рубашке и спортивных тапочках, Петра казалась пятнадцатилетней девчонкой.

Инспектор уже вызвал сотрудников лаборатории, чтобы они сняли отпечатки пальцев с компьютера Индианы, а потом отправились в Холистическую клинику собирать улики. Аманда, слушая распоряжения отца, натягивала капюшон все ниже и ниже, хотя Петра Хорр и объясняла ей, что это обычная процедура сбора информации; такие меры принимают всегда, они не означают, что с ее матерью случилось что-то серьезное. Аманда отвечала жалобными стонами и с неистовой силой сосала большой палец. Убедившись, что девочка с каждым часом все больше отступает в детство и скоро понадобятся пеленки, Петра по собственной инициативе схватилась за телефон и позвонила деду. «Мы еще ничего не знаем, мистер Джексон, но старший инспектор всецело занят поисками вашей дочери. Не могли бы вы приехать в департамент? Ваша внучка приободрится, если вы будете рядом. Я пошлю за вами патрульную машину. Сегодня пробег в честь Дня дураков, на многих улицах движение перекрыто».

Тем временем Сэмюэл Хамильтон разложил на столе Боба Мартина обильное содержимое своей папки, где хранилась подробная хроника частной жизни Индианы: сведения о том, куда и когда она ходила; записи подслушанных телефонных разговоров и десятки фотографий — большинство было снято с порядочного расстояния, но все достаточно четкие, если их увеличить на экране. Были там члены семьи, пациенты, включая собачонку; друзья и знакомые. Боба Мартина охватило смешанное чувство: отвращение к сыщику, так пристально следившему за Индианой, презрение к Алану Келлеру, нанявшему его, профессиональный интерес к такому ценному материалу и неизбывная тоска при виде разворачивающейся перед ним жизни женщины, к которой он испытывал такую глубокую нежность и которую так яростно стремился защитить. Фотографии тронули его до глубины души: Индиана едет на велосипеде; перебегает улицу в медицинском халатике; на пикнике в лесу; обнимает Аманду; беседует; говорит по телефону; торгуется на рынке; Индиана усталая, веселая, спящая на балконе своей квартиры над отцовским гаражом; тащит невероятных размеров торт для доньи Энкарнасьон; ссорится с ним на улице, руки в боки, не на шутку разозленная. Индиана, такая ранимая и наивная, девически свежая, ему показалась такой же красивой, как в пятнадцать лет, когда он, мальчишка, соблазнил ее в спортивном зале, за брусьями, сам не ведая, что творит, с той беспечностью, с какой все делал в ту пору, и возненавидел себя за то, что не смог любить ее, заботиться о ней, как она того заслуживала, и упустил возможность создать с ней уютный домашний очаг, у которого росла бы и расцветала Аманда.

— Что вы знаете о Райане Миллере? — спросил он Хамильтона.

— Кроме того, что его разыскивают по подозрению в убийстве мистера Келлера, знаю, что у него был роман с мисс Джексон. Он длился недолго, случился, когда они с мистером Келлером порвали отношения, так что никакой неверности не было, и я даже в отчете об этом не упомянул. Мне очень нравится мисс Индиана, она — добрый человек, таких в этом мире мало.

— А о Миллере что вы думаете?

— Мистер Келлер ревновал ко всему свету, но к Миллеру особенно. На слежку за ним у меня ушло немало дней. Мне кое-что известно о его прошлом, я изучил его привычки, но чем он зарабатывает себе на жизнь, так и осталось тайной. Уверен, у него есть какой-то доход, кроме пенсии ветерана, он живет хорошо, путешествует за границу. Его квартира оснащена новейшими системами защиты, у него есть несколько стволов, на все имеется разрешение, и дважды в неделю он ходит в тир совершенствоваться в стрельбе. Никогда не расстается с собакой. Здесь у него немного друзей, но он поддерживает связь с товарищами, другими «морскими котиками» из шестого взвода. Пару месяцев назад порвал с любовницей, Дженнифер Ян, американкой китайского происхождения, незамужней, тридцатишестилетней, служащей банка: эта женщина явилась в кабинет Индианы Джексон и пригрозила плеснуть ей в лицо кислотой…

— Как это так? Индиана мне ничего не сказала, — перебил Мартин.

— В то время Индиана и Миллер были только друзьями. Думаю, Миллер говорил Индиане, что у него есть девушка, но не познакомил их, и когда Дженнифер Ян ворвалась в кабинет, вопя во всю глотку, Индиана подумала, что женщина ошиблась дверью. Матеуш Перейра, услышав шум, спустился с чердака и выставил Ян из здания.

— У этой женщины есть приводы в полицию?

— Нет. Единственная странность в ее поведении — каждый год она участвует в садомазохистской ярмарке на улице Фолсом. У меня есть пара фотографий, где ее хлещут кнутом на капоте старинного «бьюика». Они вас интересуют?

— Только если она продолжала беспокоить Индиану.

— Нет. На вашем месте, инспектор, я бы не терял время на Дженнифер Ян. Продолжим о Райане Миллере, постараюсь обобщить все, что мне известно. Его отец дослужился до высоких постов во флоте, имел репутацию командира строгого, даже жестокого с подчиненными; мать застрелилась из табельного оружия отца, но в семье всегда уверяли, что это был несчастный случай. Миллер поступил во флот по стопам отца, прекрасный послужной список, медали за храбрость; вышел в отставку, потеряв ногу в Ираке в две тысячи седьмом году, получил соответствующую награду, но очень скоро пристрастился к наркотикам, к алкоголю… в конечном счете обычная история в таких случаях. Реабилитировался, работает на правительство и на Пентагон, но не знаю, в какой области: возможно, шпионаж.

— Ночью восемнадцатого февраля Миллер был задержан за драку в клубе. Три человека попали в больницу по его вине. Как вы считаете, мог ли он убить Келлера?

— Мог — в припадке гнева, но не таким способом. Он — «морской котик», инспектор. Он бился бы с соперником лицом к лицу, дав ему возможность защищаться, и никогда бы не использовал яд.

— Информация насчет яда не распространялась — откуда вы знаете?

— Я многое знаю, это моя работа.

— Тогда, может быть, вы знаете, где скрывается Миллер.

— Я не занимался его розысками, инспектор, но, если займусь, непременно найду.

— Займитесь этим, мистер Хамильтон, мы сейчас нуждаемся в любой помощи.

Боб Мартин закрыл дверь в кабинет, чтобы Аманда не услышала, и поделился с Сэмюэлом Хамильтоном своими подозрениями: Миллер, сказал он, вполне мог похитить Индиану.

— Послушайте, инспектор: как только я узнал, что полиция разыскивает Миллера, я тут же стал следить за мисс Джексон, имея в виду вероятность того, что они встретятся. У меня сейчас мало работы, времени в избытке. Я так долго за ней наблюдал, что почти подружился с ней. Миллер в нее влюблен, и я подумал, что он попытается вступить с ней в контакт, но, насколько мне известно, они не общались, — сказал Хамильтон.

— Зачем вы мне это говорите?

— Вы знаете мисс Индиану лучше, чем я, инспектор: у нее душа нараспашку. Если бы она помогала Миллеру, то не могла бы этого скрыть. Кроме того, ее привычки не изменились. У меня есть опыт, я догадываюсь, когда человек что-то скрывает.

Пока Боб Мартин просматривал отчеты частного детектива, Блейк Джексон, запыхавшись, вбежал в кабинетик Петры Хорр, где обнаружил внучку, скрюченную на полу: она уткнула голову в колени и так съежилась, что была похожа на кучу тряпья. Дед присел рядом, не дотрагиваясь до нее, поскольку знал, какой недоступной может быть эта девочка, и стал молча ждать. Через пять минут, которые Петре показались часами, Аманда извлекла руку из складок одежды и нащупала ладонь деда.

— Кошке Спаси-Тунца нужно подышать воздухом, поесть, сделать свои дела. Пойдем, милая, у нас много работы, — проговорил дед ласково, словно успокаивая испуганного зверька.

— Моя мамочка…

— Я об этом и говорю, Аманда. Нужно ее найти. Я назначил игрокам в «Потрошителя» встречу через два часа. Все согласны, что дело неотложное, и уже предпринимают шаги. Ну же, вставай, девочка, пойдем со мной.

Дед помог ей подняться, поправил на ней одежду, взял сумку с кошкой, но в тот самый момент, когда они уже выходили, держась за руки, Петра, говорившая по телефону, сделала знак обождать.

— В лаборатории сняли отпечатки пальцев с компьютера, сейчас его принесут.

Агент доставил ноутбук в том же пластиковом мешке, куда Боб Мартин положил его несколько часов назад, и вручил результаты анализа: были обнаружены только отпечатки пальцев Индианы. Инспектор вытащил ноутбук из пакета, и все скопились вокруг его стола, пока Аманда, знавшая содержимое компьютера не хуже его владелицы, надев резиновые перчатки, запускала программу. Почувствовав себя полезной, она вышла из паралича, который ее сковал, и откинула с лица капюшон, но выражение отчаяния никуда не делось. Индиана, ничего не смыслящая в механических или электронных устройствах, использовала минимальный процент мощности своего компьютера, чтобы общаться по почте, вести истории болезни пациентов и бухгалтерскую отчетность: это, собственно, почти все. Они прочитали корреспонденцию за последние двадцать три дня, начиная со смерти Келлера, и нашли самую банальную переписку с обычными адресатами. Боб попросил Петру все это скопировать, нужно изучить каждое письмо — вдруг да попадется какая-нибудь красноречивая подробность. Вдруг экран почернел, и Аманда выругалась сквозь зубы, поскольку уже не раз сталкивалась с такой проблемой.

— Что случилось? — спросил инспектор.

— Маркиз де Сад. Мамин личный извращенец. Приготовьтесь, сейчас увидите, какие гадости ей шлет этот несчастный.

Не успела она это сказать, как экран снова засветился, но вместо мрачных актов жестокости и секса, каких ожидала Аманда, явилось видео: зимний пейзаж, освещенный луной, где-то в северной части света, поляна в сосновом лесу, снег, лед, завывание ветра. Через несколько секунд между деревьев мелькнула одинокая фигура, вначале похожая на тень, но потом, по мере приближения, на фоне снега обрисовался силуэт крупной собаки. Зверь забегал кругами, обнюхивая землю, потом сел, задрал голову к небу и приветствовал луну нескончаемым воем.

Сцена длилась меньше двух минут, все оторопели, кроме Аманды, которая, пошатываясь, вскочила на ноги, широко раскрыв глаза и подавляя хриплый крик, рвущийся из горла. «Волк, подпись убийцы», — пробормотала она наконец; потом согнулась вдвое, и ее вырвало на отцовское эргономическое кресло.

Много раз ты говорила мне, Индиана, что полагаешься на свое везение, веришь, что дух твоей матери хранит твою семью. Поэтому ты не строишь планов на будущее, не откладываешь ни единого цента, живешь сегодняшним днем, весело, как стрекоза из басни. Ты свободна даже от волнений, какие испытывает всякая нормальная мать; ты уверена, что Аманда пробьется благодаря своим способностям или с помощью отца и деда; даже в этом ты безответственна. Я завидую тебе, Индиана. Меня не балует судьба, и я не рассчитываю на ангелов-хранителей; мне хотелось бы думать, что дух моей матери заботится обо мне, но все это — детские сказки. Я о себе забочусь самостоятельно, без всякой помощи. Я принимаю меры предосторожности, потому что мир враждебен, мир причинил мне много зла.

Ты лежишь очень тихо, но я знаю: ты слышишь меня. Что-то замышляешь? Забудь. В первый раз, когда ты проснулась, в субботу ночью, было так темно, сыро и холодно, царила такая абсолютная тишина, что тебе показалось, будто ты умерла и похоронена. Ты не готова к страху. Я, напротив, очень хорошо знаю, что такое страх. Ты проспала двадцать четыре часа, у тебя все в голове перепуталось; с тех пор, думаю, к тебе редко возвращалось сознание. Тебе было позволено кричать, кричать и кричать какое-то время, ты должна была понять, что никто не придет на помощь, и, когда ты услышала, как эхо твоего голоса разносится по этому огромному зданию, паника заставила тебя умолкнуть. Из предосторожности заклеиваю тебе рот, когда ухожу, хотя мне и не хочется это делать, потому что от липкой ленты раздражается кожа. Возможно, в мое отсутствие ты то приходишь в сознание, то снова теряешь его, это от лекарства, которое я тебе даю, чтобы тебе было хорошо, ради твоего же блага. Всего лишь бензодиазепин, совсем безвредный, хотя приходится давать тебе большую дозу. Единственный побочный эффект — конвульсии или остановка дыхания, но это случается редко. Ты сильная, Инди, а я хорошо разбираюсь в лекарствах после многолетнего изучения, экспериментов. Ты помнишь, как попала сюда? Очевидно, нет, ничего не помнишь. Кетамин, который был дан тебе в пятницу, вызывает амнезию, это нормально. Очень полезный наркотик, ЦРУ экспериментирует с ним, использует на допросах, он создает меньше проблем, чем пытки. Лично мне жестокость претит, от вида крови у меня кружится голова, ни один из злодеев, которых пришлось казнить, не страдал больше, чем было необходимо. В твоем случае снотворные уместны, так быстрее проходит время, но с завтрашнего дня я буду сокращать дозу, чтобы избежать риска и чтобы мы могли поговорить. Ты до сих пор лепечешь что-то о мавзолее, все думаешь, будто тебя похоронили, хотя тебе объяснили ситуацию. Боль в животе тоже пройдет, я тебе даю обезболивающие и анти-спазматические средства, забочусь о твоем благополучии. Повторяю, Индиана: это не кошмарный сон и ты не сошла с ума. Это нормально, что ты не знаешь, что с тобой произошло за последние дни, но скоро ты вспомнишь, кто ты, и станешь скучать по дочери, отцу, прежней жизни. Слабость — это тоже нормально, это пройдет, потерпи; но ты никогда не поправишься, если не будешь есть. Ты должна поесть немного. Не заставляй меня прибегать к крайним, неприятным мерам. Твоя жизнь уже не принадлежит тебе, я владею твоей жизнью, я забочусь о твоем здоровье, я решаю, как и сколько ты будешь жить.

Игра в «Потрошителя» заняла Аманду, благодаря чему она смогла противостоять ужасу, который охватил ее, когда она уверилась в том, что Волк держит ее мать в плену. Никакие доводы отца не могли убедить ее в том, что отсутствие матери не связано с предыдущими преступлениями; на самом деле он и сам не верил рассуждениям, с помощью которых пытался успокоить дочку. Знак Волка был единственным, что связывало Индиану и этого убийцу, но он был слишком ясен, чтобы его игнорировать. Почему Индиана? Почему Алан Келлер? Старший инспектор предчувствовал, что здесь ему не помогут знания и опыт, накопленные за годы службы, и возносил молитвы, чтобы не подвел нюх полицейской ищейки, которым он так гордился.

Поскольку на Аманду время от времени накатывали приступы паники, Блейк Джексон позвонил в колледж, изложил сестре Сесиль, какую драму переживает семья, и заявил, что его внучка сейчас не в состоянии вернуться в школу. Монахиня разрешила девочке отсутствовать столько, сколько будет нужно, сказала, что вместе с остальными сестрами будет молиться за Индиану, и попросила, чтобы ее держали в курсе событий. Блейк тоже не пошел на работу, целиком погрузившись в заботы о внучке и в игру, которая из развлечения превратилась в ужасающую реальность. Игроки в «Потрошителя» ломали голову над «матерью всех игр», как они окрестили отчаянные поиски Индианы Джексон.

Боб Мартин заключил, что этот убийца — психопат необычайного ума, методичный и безжалостный, один из самых сложных, сатанински злобных преступников, о которых ему приходилось слышать. Боб сознавал, что в его рутинной работе нет ничего трудного: он мог рассчитывать на сеть информаторов, которые держали его в курсе всего, что происходит в преступном мире; кроме того, обычные преступники в большинстве случаев значатся в картотеке, это рецидивисты, народ испорченный, наркоманы, алкоголики или просто болваны: они оставляют массу улик, спотыкаются о собственную тень, выдают себя, доносят друг на друга и в конце концов, словно зрелые плоды, падают в руки правосудия; больше проблем со злодеями высокого полета, которые причиняют неимоверный вред, не пачкая рук; ускользают от наказания и умирают от старости в своей постели. Но за все годы службы ему никогда не встречался такой, как Волк, инспектор не знал, в какую категорию его поместить, какие мотивы движут им, как он выбирает жертвы и планирует преступления. С сосущей пустотой внутри Мартин ощущал, что Волк где-то рядом: не обычный преступник, а его личный враг. Смерть Алана Келлера была предупреждением; исчезновение Индианы — оскорблением лично ему; при одной мысли о том, что ярость этого существа может обрушиться на Аманду, инспектор покрывался холодным потом.

С того дня, как Индиана пропала, главный инспектор не возвращался домой, ел в кафетерии или то, что приносила Петра, спал в кресле и принимал душ в спортивном зале департамента. В понедельник Петре пришлось сходить к нему на квартиру за чистой одеждой, а грязную отнести в прачечную. Она тоже не отдыхала, ей никогда не приходилось видеть инспектора до такой степени одержимым, чтобы он забывал заботиться о своей внешности, и это беспокоило Петру. Мартин сохранял подтянутую фигуру футболиста, занимаясь на тренажерах; от него пахло одеколоном ценой двести долларов, он не жалел денег на стрижку, заказывал рубашки из египетского льна по своей мерке и носил эксклюзивную обувь. Стоило Бобу Мартину захотеть, что случалось на каждом шагу, и любая женщина ему уступала, кроме нее, конечно. Рано утром во вторник, когда Петра пришла в офис и увидела шефа, у нее вырвалось тревожное восклицание: усы, которые инспектор отращивал, за которыми бережно ухаживал в течение десятилетия, исчезли.

— У меня нет времени заниматься растительностью на лице, — пробормотал он сквозь зубы.

— Мне нравится, шеф. Так вы больше похожи на человека. С усами вы были вылитый Саддам Хусейн. Посмотрим, что скажет Айани.

— Ей-то что до этого!

— Ну, думаю, есть какая-то разница… усы щекочут… вы понимаете, о чем я.

— Нет, Петра. Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Мои отношения с миссис Эштон ограничиваются расследованием обстоятельств смерти ее мужа.

— Если так, мои поздравления, шеф. Не подобало вам путаться с подозреваемой.

— Ты прекрасно знаешь, что она уже не подозреваемая. Смерть Ричарда Эштона связана с другими убийствами, сходство между преступлениями очевидно. Айани — не серийная убийца.

— Откуда вы знаете?

— Боже мой, Петра!

— Ладно, не сердитесь. Можно спросить, почему вы расстались?

— Нельзя, но я отвечу тебе. Мы никогда не были близки так, как ты думаешь. И на этом конец твоему нелепому допросу, идет?

— Да, шеф. Еще один вопросик. Почему у вас ничего не вышло с Айани? Чистое любопытство.

— Она травмирована физически и эмоционально, она испытывает затруднения в… в любви. В тот день, когда Элса Домингес пришла рассказать о собачьих боях и ты позвонила мне, я был у Айани. Мы поужинали у нее дома, но потом, вместо романтического момента, которого я ждал, она показала мне полнометражный документальный фильм о женском обрезании и рассказала об осложнениях, какие у нее были: ей даже пришлось перенести две операции. С Ричардом Эштоном она не поддерживала интимных отношений, это было оговорено в брачном контракте. Айани вышла замуж, чтобы обеспечить себя материально, а он женился, чтобы выставлять ее напоказ, как предмет роскоши, и вызывать всеобщую зависть.

— Но я уверена, что в совместной жизни Эштон не соблюдал условия контракта, поэтому они и ссорились, — заключила Петра.

— Я тоже так думаю, хотя она мне ничего не говорила. Теперь мне ясна роль Галанга: он единственный мужчина, которого Айани допустила к себе.

— Шеф, я давно вам это твержу. Хотите кофе? Вижу, вы опять ночевали здесь. У вас под глазами тени, как у барсука. Идите домой, отдохните, если будут новости, я вам тут же сообщу.

— Кофе я не хочу, спасибо. Я тут думал, что Келлера в Напе убил не тот человек, который совершил пять преступлений в Сан-Франциско. Это только догадка, но может быть так, что Райан Миллер убил Алана Келлера из ревности, подражая методам Волка, чтобы сбить нас со следа. Аманда могла сообщить ему детали, которые мы не разглашали. Моя дочь по уши завязла в этом деле, и ей нравится Миллер, кто его знает за что, может быть, из-за этой собаки.

— Если бы Аманда связалась с Миллером, мы бы об этом узнали.

— Ты уверена? Эта девчонка способна всех нас обвести вокруг пальца.

— Сомневаюсь, чтобы Миллер отправил Алана Келлера на тот свет способом, столь нехарактерным для солдата, и оставил на месте преступления такую кучу улик. Он умный человек, прошел специальную подготовку и умеет действовать осторожно и скрытно, с хладнокровием, какого требуют самые сложные военные задания. Миллер не выдал бы себя так грубо.

— Аманда того же мнения, — кивнул полицейский.

— Если не Волк и не Миллер — кто тогда убил Келлера?

— Не знаю, Петра. Не знаю также, кто стоит за исчезновением Индианы. Миллер продолжает оставаться самым очевидным подозреваемым. Я поручил Сэмюэлу Хамильтону проверить предположение Аманды: Стейтон, супруги Константе, Эштон и Розен работали с детьми. Этот след может вывести нас на Волка.

— Почему вы привлекли Хамильтона? — спросила Петра.

— Потому что он может расследовать дело, не прибегая к службам департамента, которые сидят без гроша, и у него есть опыт. Этот человек внушает мне доверие.

Игроки в «Потрошителя», включая Иезавель, оставили свои обычные занятия и полностью посвятили себя расследованию цепочки дел, причем каждый вносил вклад в меру своих особых способностей. Они постоянно поддерживали связь через мобильные телефоны и собирались на видеоконференцию, едва намечался какой-то новый след, часто даже посреди ночи. Задача была настолько срочной и важной, что Абата начала есть, чтобы не лишиться сил, а сэр Эдмунд Паддингтон рискнул выйти из своей комнаты, где просидел взаперти несколько лет, чтобы лично переговорить со старым ирландцем из Нью-Джерси, отставным полицейским, специалистом по серийным убийцам. Тем временем Эсмеральда и Шерлок Холмс, один в Окленде, Новая Зеландия, другой в Рино, Невада, снова и снова, начиная с нуля, анализировали собранную информацию. Но ключ, открывший ларец Пандоры, нашла Абата.

— Как нам объяснил Шерлок Холмс в предыдущей игре, все тела, кроме Рэйчел Розен, которую нашли через трое суток после смерти, показывали трупное окоченение, что позволяет вычислить время убийства. Мы точно знаем, что пять жертв умерли около полуночи, и можем предположить то же самое относительно Розен, — сказала Иезавель, представляющая Миллера и Аларкона.

— Что нам это дает? — спросила Эсмеральда.

— Это значит, что убийца действует только по ночам.

— Может быть, днем он работает, — предположил Шерлок Холмс.

— Это из-за луны, — вмешалась Абата.

— Как это — из-за луны? — спросила Эсмеральда.

— Луна хранит тайны, указывает душе путь от одного воплощения к другому, обозначает женское начало, плодородие, воображение и темные пещеры подсознания. Луна правит менструацией и морскими приливами… — объяснила духовидица.

— Короче, Абата, переходи к сути, — перебил ее сэр Эдмунд Паддингтон.

— Волк нападает в полнолуние, — заключила Абата.

— Яснее, Абата, ты отклонилась от темы.

— Можно мне сказать? — спросил Кейбл.

— Сыщик, приказываю тебе отныне и впредь брать слово, когда тебе есть что сказать, и не просить позволения, — проговорила в нетерпении распорядительница игры.

— Спасибо, магистр. Вы заметили, что убийства происходили раз в месяц? Возможно, Абата права, — предположил сыщик.

— Все преступления были совершены в полнолуние, — изрекла Абата тверже обычного, поскольку съела половину рогалика.

— Ты уверена? — спросила Эсмеральда.

— Поглядим. Тут у меня календари за две тысячи одиннадцатый и две тысячи двенадцатый годы, — вмешалась Иезавель.

— Волк совершил убийства одиннадцатого октября и десятого ноября прошлого года, девятого января, седьмого февраля и восьмого марта этого года, — подвел черту Шерлок Холмс.

— Полнолуние! Каждый раз была ночь полнолуния! — воскликнула Иезавель.

— Думаете, перед нами — получеловек-полузверь, который преображается в ночи полной луны? — восхитилась Эсмеральда.

— Мы с дедом изучали ликантропов, когда нам надоели вампиры: помнишь, Кейбл? — проговорила Аманда.

— Человек-волк — самый умный и агрессивный из ликантропов, — процитировал дед. — Он может находиться в трех ипостасях: человеческой, гибридной и волчьей. Необщителен, живет один, действует по ночам. В гибридной и волчьей ипостаси плотояден и необуздан, а в человеческой ничем не отличается от других людей.

— Это все фантазии, а мы уже не играем. Мы живем в реальном мире, — напомнил полковник Паддингтон.

— В больнице, куда меня поместили в прошлом году, был один тип, который превращался в человека-паука. Его привязывали к койке, чтобы он не вылетел в окно. Наш убийца воображает себя человеком-волком, — стояла на своем Абата.

— Ты хочешь сказать, что он сумасшедший, — заключила Аманда.

— Сумасшедший? Не знаю. Говорят, я тоже сумасшедшая, — промолвила Абата.

Игроки, не говоря ни слова, усваивали новую информацию. Долгое молчание прервала Эсмеральда, задав один из своих характерных вопросов:

— А что произошло во время декабрьского полнолуния?

Главный инспектор впал было в панику, когда Аманда позвонила ему в пять часов утра с рассказом о человеке-волке и полнолунии: дочь у него куда более странная, чем все они думали, и настало время обратиться к практикующему психиатру. Однако же, сопоставив чуть позже даты преступлений с фазами луны, о чем взахлеб твердила Аманда, он согласился просмотреть полицейские протоколы за 10 декабря, ночь полнолуния, и за всю ту неделю. Дело приняло такой невероятный оборот, что он не осмелился поручить его кому-то из своих детективов, которые ко всему прочему были заняты текущими расследованиями да еще сражались с парой агентов ФБР, нарушивших ритм работы убойного отдела, так что эту задачу он возложил на Петру Хорр. Через тридцать пять минут ассистентка положила требуемое ему на стол.

Пресловутой ночью в Сан-Франциско случилось несколько смертей по причинам, которые нельзя счесть естественными: драки, несчастные случаи, самоубийство, передоз, — одним словом, рутинные происшествия; но только один случай привлек внимание инспектора и ассистентки; произошел он в единственном на весь город кемпинге на Роб-хилл и был описан скупым языком полицейского протокола. Утром 11 декабря немногочисленные обитатели кемпинга пожаловались администратору на то, что возле одного из трейлеров сильно пахнет газом. Поскольку на стук в дверь никто не ответил, администратор взломал ее, и были обнаружены тела пары туристов, Шерон и Джо Фаркаш, из Санта-Барбары, Калифорния, которые отравились угарным газом. Вскрытие не проводилось, поскольку причина смерти казалась очевидной: подвыпившая парочка не заметила утечки газа на маленькой кухоньке; дело было квалифицировано как несчастный случай. В трейлере нашли наполовину пустую бутылку джина. Полиция связалась с братом Джо Фаркаша, проживавшим в Эуреке, и тот явился через два дня на опознание тел. Брат хотел забрать трейлер, но полиция конфисковала его вплоть до полного закрытия дела.

Боб Мартин поручил одному из детективов разыскать брата Джо и выяснить в полиции Санта-Барбары что-нибудь о жертвах, а также приказал своей следственной группе прочесать трейлер Фаркашей в поисках какой-нибудь зацепки. Тут же позвонил дочери, поблагодарил за новую подсказку и сообщил о паре, погибшей в декабрьское новолуние.

— Еще одна казнь, как и все прочие, папа. Трейлер стал для Фаркашей газовой камерой.

— Алана Келлера отравили.

— Есть и такой способ казни. Вспомни Сократа.

— Кого?

— Был такой грек, давно умер. Его заставили выпить цикуту. И нацисты казнили с помощью цианида генералов, попавших в опалу. Но это не поможет нам найти маму.

— Похищение человека — преступление федерального значения. Вся полиция страны ищет ее, Аманда. Включи телевизор, и увидишь фотографию Индианы на всех каналах, — сказал инспектор.

— Я уже видела, папа. Люди звонят, выражают соболезнования, пришла Элса и собирается оставаться с нами, пока не появится мама. Ты допросил пациентов?

— Конечно, это рутина, но никто ничего не знает. Никто не тянет на подозреваемого. Отвечай мне честно и откровенно, дочка. Ты не думаешь, что Индиана сбежала с Райаном Миллером? Они ведь оба исчезли.

— Ее захватил Волк! Как ты не понимаешь?

— Это всего лишь версия, но я готов ее рассмотреть со всей серьезностью.

— Осталось три дня до полнолуния, папа. Волк нападет снова. — Девочка зарыдала.

Боб Мартин пообещал все время держать ее в курсе расследования, рассказывать о каждом предпринятом шаге. Когда она ответила, что сама будет искать маму, инспектор подумал, что речь идет об игре в «Потрошителя», и испытал смутное облегчение, будто бы Небо ему послало некую магическую поддержку. Он начинал принимать всерьез этих ребятишек.

Исполняя обещанное, главный инспектор позвонил дочери в семь утра и изложил результаты расследования Сэмюэла Хамильтона. Охранник Эд Стейтон, который неоднократно обвинялся в рукоприкладстве по отношению к подопечным ему детям в «Бойз Кэмп» и был уволен в 2010 году после того, как один из мальчиков умер, очень скоро нашел работу в школе в городе Сан-Франциско благодаря рекомендательному письму, подписанному судьей Рэйчел Розен.

Эту женщину, прозванную Кровопийцей за драконовские приговоры подросткам, часто приглашали выступать в исправительных заведениях, даже в таких, где сотнями насчитывались жалобы на дурное обращение с ребятами. Гонорар за каждое выступление составлял десять тысяч долларов. Калифорния, где количество малолетних преступников росло, заключала контракты с исправительными колониями для подростков в других штатах, и благодаря Розен в «Бойз Кэмп» и подобные ему частные заведения воспитанники текли непрерывным потоком. Судью нельзя было обвинить в том, что она берет комиссионные или взятки, доходы оформлялись как плата за выступление или подарок: билеты в театр, ящики спиртного, отдых на Гавайских островах, круиз по Средиземному или Карибскому морю.

— Вот еще кое-что интересное для тебя, Аманда: Рэйчел Розен и Ричард Эштон сотрудничали в профессиональной сфере. Эштон проводил психологическую экспертизу детей и подростков для суда и службы защиты детей, — сказал старший инспектор.

— И полагаю, Константе принимали у себя дома детей, которых им посылала Розен.

— Этим занимается не судья, а служба защиты детей, но можно сказать, что какая-то косвенная связь между ними существовала, — объяснил отец. — А вот послушай это, Аманда. В тысяча девятьсот девяносто седьмом году на Ричарда Эштона поступила жалоба: он применял электрошок и экспериментальные лекарства при лечении несовершеннолетнего; дело быстро замяли. Методы Эштона были сомнительными, чтобы не сказать больше.

— Надо расследовать дело Фаркашей, папа.

— Мы этим занимаемся, дочь.

_____

Ты должна бы уже быть бодрее, Инди: вижу, лекарства сильно действуют на тебя. Могла бы выказать мне хоть капельку благодарности, я стараюсь тебе предоставить максимум удобств, учитывая обстоятельства. Хотя это и не отель «Фэрмонт», у тебя приличная постель, свежая еда. Кровать здесь была, единственная, остальные — носилки для раненых, две палки и холстина. Вот две коробки бинтов и антибиотик, чтобы сбить температуру. Эта температура несколько нарушает мои планы, тебе уже пора проснуться, ведь я не даю тебе настоящих наркотиков, всего лишь коктейль из обезболивающих, успокоительных и снотворных, чтобы ты не волновалась, дозы вполне умеренные, не знаю, чем объяснить, что ты до сих пор в прострации.

Сделай над собой усилие, вернись в настоящий момент. Как у тебя с памятью? Помнишь Аманду? Такая любопытная девочка. Любопытство — мать всех пороков, но и всех наук тоже. Я многое знаю о твоей дочери, Индиана: сейчас, например, она ищет тебя и, если соображает так хорошо, как все полагают, обнаружит оставленные мной зацепки, но ни за что не успеет вовремя. Бедная Аманда, как я ей сочувствую: она будет себя винить всю оставшуюся жизнь.

Ты должна ценить, Индиана, то, что ты такая чистая. Я беру на себя труд обтирать тебя губкой; если бы ты немного посодействовала, можно было бы и голову вымыть. Мама говорила, что добродетель начинается с гигиены: в чистом теле чистый дух. Даже когда мы жили в машине или в грузовичке, она как-то устраивала, чтобы мы каждый день принимали душ, это было для нее так же важно, как и питание. Здесь у нас сто цистерн с водой, запечатанных со времен Второй мировой войны, а еще, ты не поверишь, резной туалетный столик с трюмо, совершенно целый, ни единой царапины. Одеяла тоже тех времен, удивительно, что они чистые и в хорошем состоянии, моли здесь точно нет. Доверься мне, я не позволю, чтобы у тебя завелись вши или ты подхватила инфекцию; я и от насекомых тебя защищаю, думаю, в таких местах водятся разные гадкие твари, особенно тараканы, хотя фумигатор в этом отсеке работал долго до того, как ты попала сюда. Все окурить нельзя, разумеется, помещение огромное. Крыс нет, совы и коты их уничтожают, тут сотни сов и котов, они давно тут живут и плодятся. Знаешь ли ты, что снаружи полно диких индюшек?

Вот ты и вымыта — надеваю на тебя роскошную ночную рубашку: Келлер подарил ее тебе, а ты ее приберегала для особого случая. Но разве сейчас случай не особый? Твои трусики пришлось выбросить, они были все в крови, а я не могу себя заставить стирать белье. Ты знала, что у меня есть ключ от твоей квартиры? Белье, которое пропало из твоего комода, у меня: хотелось взять что-нибудь на память о тебе; мне и в голову не приходило, что эти вещи нам пригодятся. Чего только не бывает в жизни! Я могу войти в твою квартиру когда угодно, сигнализация, которую установил твой бывший муж, пустяковая; на самом деле мне довелось туда зайти в воскресенье; захотелось спуститься в дом твоего отца, глянуть, как там Аманда: она спала в обнимку с кошкой и выглядела вроде бы неплохо, хотя мне сообщали, что она очень нервничает и поэтому не поехала в школу, есть из-за чего нервничать, бедная девочка. У меня есть и ключ от твоего офиса, и пароль твоего компьютера, мы собирались заказать билеты в кино по Интернету, и ты мне его дала не раздумывая, ты очень беспечна — но ведь меня не в чем было подозревать.

Придется снова заклеить тебе рот. Постарайся отдохнуть, я вернусь вечером, мне нельзя входить и выходить в любой час. Ты не поверишь, но снаружи сейчас утро. Стены в этой комнате — не стены, а занавеси из необычного материала, вроде черной резины или прорезиненного полотна, тяжелые, но более-менее мягкие, непроницаемые, поэтому тебе кажется, что вокруг всегда ночь. Крыша здания в нескольких местах провалилась, и днем в нее проникает немного света, но сюда ему не дойти. Сама понимаешь, я не могу оставить тебе лампу, это опасно. Знаю: время для тебя тянется бесконечно и ты меня с нетерпением ждешь. Наверняка боишься, что я забуду о тебе или со мной что-то случится и я не смогу вернуться, — тогда ты умрешь от истощения, привязанная к кровати. Нет, Инди, со мной ничего не случится, я вернусь, обещаю. Принесу тебе еды, и не хотелось бы силой впихивать ее в тебя. Чего бы ты хотела поесть? Проси все, что хочешь.

Настенные часы в кабинете старшего инспектора были реликвией сороковых годов и сохранялись в убойном отделе из-за их исторической ценности, а также из-за неизменно верного швейцарского хода. Они висели на виду у Боба Мартина, напротив стола, вместе с фотографиями мексиканских певцов, среди которых был и его отец со своим ансамблем марьячи, и инспектор чувствовал, как у него поднимается давление по мере того, как металлические стрелки отмечают течение времени. Если Аманда права — а это, очевидно, так и есть, — у него есть время до полуночи пятницы, всего лишь двое суток и несколько часов, чтобы найти Индиану живой. Дочь убедила его, что, обнаружив ее маму, он также схватит кровавого психопата, орудующего в городе, хотя сам Боб Мартин никак не мог уловить связь между Индианой и этим преступником.

В 9:00 позвонил Сэмюэл Хамильтон; он накануне занимался тем, что сравнивал список контактов Индианы в ее ноутбуке с тем списком, который составил сам. В 9:05 инспектор надел пиджак, велел Петре Хорр следовать за ним и направился в Норт-Бич в патрульной машине.

Все в Холистической клинике уже видели фотографию Индианы Джексон по телевизору или в газетах, и некоторые коллеги обсуждали случившееся, столпившись в коридоре второго этажа, перед дверью кабинета номер восемь, опечатанного желтой полицейской лентой. Петра Хорр осталась там собирать показания, а инспектор взбежал на третий этаж и с обезьяньей ловкостью взобрался по стремянке на крышу. Он не стал стучать в покосившуюся дверь, просто открыл ее пинком и, сопя от нетерпения, ринулся к кровати, на которой Матеуш Перейра, полностью одетый и обутый, спал сладким сном, навеянным трубкой. Художник проснулся подвешенным в воздухе: ручищи Боба Мартина, игрока в американский футбол, трясли его, как тряпичную куклу.

— Ты сейчас скажешь мне, с кем ушла Индиана в пятницу!

— Я сказал все, что знал… — промямлил Перейра, не до конца проснувшийся.

— Хочешь провести следующие десять лет в тюрьме за торговлю наркотиками? — прошипел инспектор прямо ему в лицо.

— Индиана ушла с какой-то женщиной, не знаю, как ее зовут, но иногда она здесь появлялась.

— Опиши ее.

— Если вы меня отпустите, могу нарисовать портрет, — предложил бразилец.

Он схватил уголек и через пару минут вручил инспектору портрет русской бабушки.

— Ты морочишь мне голову, несчастный?! — взревел Мартин.

— Это она, честное слово!

— Ее зовут Кэрол Андеруотер? — спросил инспектор. Это имя назвал Сэмюэл Хамильтон, и его не было в списке электронных адресов, который Петра скопировала из компьютера Индианы перед тем, как его приобщили к прочим вещественным доказательствам.

— Да, я почти уверен, что ее зовут Кэрол, — кивнул Перейра. — Это подруга Индианы. Они ушли вместе, я стоял внизу, в холле, и видел их.

— Они тебе что-то сказали?

— Кэрол сказала, что они идут в кино.

Полицейский спустился на второй этаж и показал рисунок целителям из Холистической клиники, которые все еще разговаривали в коридоре с Петрой; некоторые подтвердили, что и в самом деле видели эту женщину в компании Индианы. Юмико Сато добавила, что Кэрол Андеруотер больна раком, волосы у нее выпали от химиотерапии, поэтому она и носит на голове платок, как русская крестьянка.

Придя в кабинет, инспектор прикрепил набросок Матеуша Перейры к доске, висевшей на стене против его стола, там он расположил и другую информацию, которая могла бы помочь в поисках Волка и Индианы. Если все время держать это перед глазами, что-нибудь да придет в голову. Инспектор знал, поскольку это случалось с ним много раз, что избыток сведений и срочность задачи, необходимость решить проблему в короткий срок мешают ясно мыслить. В этом случае еще добавлялась тревога. Он сравнивал себя с хирургом, который вынужден делать сложную операцию любимому существу: от его сноровки зависела жизнь Индианы. И все же он полагался на свой охотничий инстинкт, ту часть мозга, которая позволяла обнаруживать скрытые следы, угадывать, какие шаги предпринял и какие предпримет обложенный зверь, делать неожиданные выводы, выходящие за пределы логики и почти всегда верные. Доска на стене помогала связать между собой разные стороны расследования, но главное, она пробуждала этот охотничий инстинкт.

С тех пор как дочь заговорила о серийном убийце, он несколько раз встречался с судебными психологами, изучал схожие случаи, произошедшие за последние двадцать лет, особенно в Калифорнии. Такой способ систематических убийств не был спонтанным, он соответствовал повторяющимся фантазиям, которые созревали годами, пока что-то не подталкивало преступника к действию. Некоторые намеревались покарать гомосексуалистов или проституток, других направляла расовая ненависть или какой-то другой тип фанатизма, но жертвы Волка были такими разными, что казалось, будто он выбирает их наугад. Инспектор задался вопросом: что за убеждения у Волка, кем он видит себя — жертвой или праведным судией? Все мы — герои нашей собственной истории. Что за история у Волка? Чтобы поймать его, инспектор должен был думать, как Волк, превратиться в Волка.

В полдень Петра Хорр объявила, что не было найдено ни единого указания на то, что Кэрол Андеруотер существует. На это имя не было выписано водительских прав, не был зарегистрирован автомобиль, не значилась никакая собственность, отсутствовали кредитные карточки, банковские счета, телефон, место работы; не была она зарегистрирована и как больная раком ни в одной больнице или клинике в районе залива Сан-Франциско и в ближайших окрестностях. Как она общалась с Индианой? Может быть, кто-то, имеющий доступ к ноутбуку, удалил ее имя из почты, так же как внедрил видеофильм с волком; а может, они договаривались по телефону. Мобильник Индианы не нашли, поэтому Боб Мартин немедленно запросил судебное постановление, согласно которому телефонная компания отследит звонки, отправленные с данного номера и поступившие на него; но это займет пару дней. А в настоящий момент Кэрол Андеруотер, которую многие видели в последние месяцы, была призраком.

_____

Никто не удосужился сообщить Селесте Роко о том, что Индиана исчезла. Лишь через несколько дней ей в совершенной истерике позвонила ее подруга Энкарнасьон Мартин, которая уже обратилась к святому Иуде Фаддею, чтобы тот нашел мать ее внучки. «Ты разве не видела Индиану по телевизору? Бедная моя Аманда! Ты представить себе не можешь, как это потрясло девочку! Она почти помешалась, думает, будто маму унес человек-волк», — рассказывала Энкарнасьон.

Селеста, которая пару недель назад видела по телевизору фотографию Райана Миллера, явилась в убойный отдел, имея твердое намерение переговорить с главным инспектором, и когда Петра Хорр попыталась этому помешать, буквально впечатала ее в стену. Петра относилась к астрологии с огромным почтением, поэтому не стала прибегать к боевым искусствам, чтобы остановить непрошеную гостью. Роко ворвалась в кабинет Боба Мартина и сунула ему в нос папку с двумя только что составленными гороскопами и их сравнительным анализом. Она заявила, что за долгие годы изучения планет и человеческой психологии по методу Карла Густава Юнга ей никогда не доводилось видеть двоих людей, более подходящих друг другу по психологическим характеристикам, чем Индиана Джексон и Райан Миллер. В прошлых жизнях они были вместе. Что далеко ходить: в жизни предыдущей они были матерью и сыном, им суждено встречаться и расставаться, пока они не смогут разрешить свой духовный и психологический конфликт. В теперешнем воплощении у них есть настоящий шанс разорвать этот порочный круг.

— Неужели? — ответил полицейский, возмущенный таким вторжением.

— Именно так. Предупреждаю, Боб: если Индиана и Райан бежали вместе, как это, по всей видимости, и произошло, поскольку о том гласит расположение планет, а ты попытаешься разлучить их, это сильно загрязнит твою карму.

— Пусть она провалится, моя карма! Я стараюсь делать свою работу, а ты пристаешь ко мне с разными глупостями. Индиана не сбежала с Миллером, ее похитил Волк! — заорал Боб Мартин вне себя.

В первый раз за многие годы Селеста Роко, ошеломленная, не нашлась с ответом. Придя в себя, она положила гороскопы обратно в папку, взяла сумочку из крокодиловой кожи и попятилась к двери, чуть пошатываясь на высоких каблуках.

— Ты, случайно, не знаешь, к какому знаку относится этот человек-волк? — робко осведомилась она, держась за ручку двери.

Открой глаза, Инди, и слушай меня внимательно. Посмотри, это водительские права 1985 года, а в них — единственная мамина фотография; если были еще какие-то, она их уничтожила; она очень ревниво относилась к своей частной жизни. До возраста лет и меня не фотографировали. Фотография скверная, на водительских правах все кажутся какими-то монстрами, мама здесь толстая и растрепанная, она была совсем не такой. Несколько лишних килограммов, это да, но на сумасшедшую она вовсе не походила и выглядела безупречно, причесывалась волосок к волоску, настоящая мания, к тому же и работа этого требовала. Привычки, внушенные ею, направляют всю мою жизнь: чистота, движение, здоровая пища, ни сигарет, ни алкоголя. В детстве мне нельзя было заниматься спортом, как другим детям, приходилось сидеть дома, но мама показала мне, насколько полезна гимнастика, и я до сих пор, встав с постели, делаю упражнения. Скоро и тебе, Индиана, придется делать зарядку, тебе нужно двигаться, но подождем, пока прекратится кровотечение и ты сможешь держаться на ногах.

У меня была лучшая на свете мать, полностью посвятившая себя мне: она меня обожала, заботилась обо мне, защищала меня. Что стало бы со мной без этой святой женщины? Она была для меня и матерью, и отцом. Вечером, поужинав и проверив у меня уроки, она мне читала сказку, мы молились, потом она укладывала меня в постель, целовала в лоб и говорила, какая я красивая, хорошая девочка. Утром, перед тем как идти на работу, давала задание на день, показывала, что нужно выучить, обнимала меня на прощание, крепко-крепко, будто боялась, что мы не увидимся больше, и, если мне удавалось не расплакаться, давала карамельку. «Я скоро вернусь, любовь моя, веди себя хорошо, никому не открывай дверь, не подходи к телефону и не шуми, соседи уже начинают шептаться, у людей, знаешь ли, злые языки». Эти меры предосторожности предпринимались для моего же блага, снаружи подстерегали бесчисленные опасности, преступления, насилие, несчастные случаи, микробы, верить никому нельзя — так мама учила меня. День тянулся медленно. Не помню, как проходило время в мои первые годы, кажется, она сажала меня в манеж или привязывала веревкой за пояс к ножке стола, как собачку, чтобы со мной не случилось ничего худого, и оставляла игрушки и еду, так чтобы можно было дотянуться; но с первыми проблесками разума это уже было не обязательно, я научилась развлекать себя сама. Когда она уходила, я убиралась в квартире и стирала белье, но еду не готовила: мама боялась, что я порежусь или обожгусь. Еще смотрела телевизор и играла, но прежде всего делала уроки. Я училась дома, мама была хорошей учительницей, я быстро усваивала и, когда в конце концов пошла в школу, была более подготовленной, чем другие дети. Но это случилось позднее.

Хочешь знать, сколько времени ты здесь, Индиана? Каких-то пять дней и шесть ночей, это ничто по сравнению с целой жизнью, особенно если ты только и делаешь, что спишь. Пришлось надеть тебе памперсы. Вначале тебе лучше было спать, иначе пришлось бы надвинуть тебе на голову капюшон и надеть наручники, как на заключенных из Гуантанамо и Абу-Грейб. Военные в этих делах разбираются. Под капюшоном трудно дышать, некоторые люди впадают в неистовство, в наручниках тоже неудобно, кисти распухают, пальцы багровеют, металл натирает запястья, и раны иногда воспаляются. Одним словом, куча неприятностей. Ты не в состоянии вынести ничего такого, и я не собираюсь заставлять тебя страдать больше, чем это необходимо, но ты должна со мной сотрудничать и вести себя хорошо.

Мы говорили о моей маме. Мне сказали, что у нее была паранойя, она страдала манией преследования, поэтому держала меня под замком и мы всю жизнь убегали. Это неправда. У мамы были веские причины так поступать. Путешествия очень нравились мне: бензоколонки, места, где мы останавливались поесть, вечные автострады, разные пейзажи за окошком. Иногда мы ночевали в мотелях, иногда разбивали лагерь. Какая свобода! Мы ехали наугад, без какого-либо плана, задерживались то здесь, то там; если городок нам нравился, оставались в нем на какое-то время, устраивались как могли, смотря сколько у нас было денег, сначала снимали комнату, а потом, когда мама находила работу, мы перебирались в квартиру получше. Мне было все равно где жить, все комнаты походили одна на другую. Мама всегда получала работу, ей платили хорошо, она была очень экономная, тратила мало, откладывала, всегда была готова двинуться с места, когда наступала пора.

В эти самые минуты игроки в «Потрошителя» ставили перед собой новые вопросы. Распорядительница игры сообщила им все подробности полицейского расследования; последней загадкой, требующей разрешения, была тайна Кэрол Андеруотер, которая, что там ни говори, подарила Аманде кошку Спаси-Тунца.

— Мне показалось любопытным, что жалоба на дурное обращение с несовершеннолетним Ричарда Эштона была подана в тысяча девятьсот девяносто седьмом году, а в девяносто восьмом году в том же самом обвинили Эда Стейтона. Я отправила моего сыщика кое-что уточнить, — сказала Аманда.

— Я не хотел беспокоить инспектора, у него и так дел по горло, но мне помогла Иезавель, у которой есть доступ к любой информации. Не знаю, как ты это делаешь, Иезавель, ты, наверное, опытный хакер, первоклассный компьютерный пират…

— Это имеет отношение к теме дискуссии, сыщик? — спросила Эсмеральда.

— Прошу прощения. Распорядительница игры подумала, что между двумя обвинениями есть связь, и благодаря Иезавели догадка подтвердилась: связь существует. Кроме того, в этом деле замешана и судья Рэйчел Розен. Обе жалобы были направлены в суд по делам несовершеннолетних сотрудницей социальной службы и касаются одного и того же мальчика, некоего Ли Гэлеспи.

— Что известно о нем? — спросила Эсмеральда.

— Он был сиротой, — возгласила Дениза Уэст в роли Иезавели, читая по бумаге, которую ей дал Миллер. — Он прошел через несколько приютов, но везде имел проблемы, был трудным ребенком, ему поставили диагноз — депрессия, бредовые фантазии, неспособность к социальной адаптации. Мальчика определили к психиатру Ричарду Эштону, и тот его какое-то время лечил, но сотрудница социальной службы подала жалобу на то, что врач применяет электрошок. Гэлеспи был мальчиком робким, ранимым, его изводили жестокие одноклассники, эти скоты, которых везде хватает. В пятнадцать лет его обвинили в том, что он поджег школьный туалет, где засели его мучители. Никто не пострадал, но Гэлеспи отправили в исправительную колонию.

— Думаю, что приговорила его Рэйчел Розен, а исправительной колонией был «Бойз Кэмп» в Аризоне, где работал Эд Стейтон, — вмешался Шерлок Холмс.

— Правильно думаешь, — подтвердила Иезавель. — Та же сотрудница социальной службы обвинила Эда Стейтона в сексуальных домогательствах по отношению к Ли Гэлеспи, но Розен не позволила забрать его из «Бойз Кэмп».

— Можем мы поговорить с этой сотрудницей социальной службы? — спросила Эсмеральда.

— Ее зовут Анжелика Ларсон, она вышла на пенсию и живет на Аляске, работает учительницей, — сообщила Иезавель.

— Для этого и придумали телефон. Сыщик, достань нам номер этой женщины, — велела распорядительница игры.

— Это ни к чему, у меня уже есть номер, — объявила Иезавель.

— Великолепно — так почему же мы не звоним ей? — спросила Эсмеральда.

— Потому что она не станет отвечать на вопросы каких-то сопляков. Другое дело, если ей позвонят из полиции, — сказал полковник Паддингтон.

— Мы ничего не потеряем, если попробуем. Ну-ка — кто осмелится? — выступила Абата.

— Осмелюсь я, но, пожалуй, голос деда, то есть голос Кейбла, прозвучит более убедительно. Давай, сыщик, звони: скажи, что ты из полиции, постарайся говорить авторитетно.

Блейк Джексон, не желая выдавать себя за полицейского, что было, скорее всего, противозаконно, представился писателем, солгав только наполовину, поскольку серьезно планировал осуществить мечту всей своей жизни и написать роман. Наконец-то появилась тема: Волк, его преступления, детективная история, как в свое время и подсказала ему внучка. Анжелика Ларсон оказалась таким открытым и любезным человеком, что сыщик устыдился своего обмана, но было поздно идти на попятный. Женщина очень хорошо помнила Ли Гэлеспи, несколько лет он был ее подопечным, и его случай оказался одним из самых интересных во всей ее практике. Она проговорила с Блейком Джексоном тридцать пять минут, рассказала все, что знала о Гэлеспи, и добавила, что ничего не слышала о нем с 2006 года, но до этой даты они неизменно поздравляли друг друга с Рождеством. Анжелика и Блейк распрощались как старые друзья. Она предложила продолжить разговор, как только у него возникнет желание, и пожелала успеха в написании романа.

Анжелика Ларсон во всех подробностях помнила свое первое впечатление от Ли Гэлеспи и часто в мыслях возвращалась к нему, потому что история этого ребенка в конечном счете стала синтезом всей ее работы в социальной службе, со множеством разочарований и редкими минутами удовлетворения. Сотни таких, как Гэлеспи, социальная служба выручала из какой-нибудь ужасающей ситуации, а через короткое время эти дети оказывались еще в худших условиях, им причиняли еще больше вреда, и у них оставалось еще меньше надежды; и с каждым разом до них было все труднее добраться, пока наконец они не достигали восемнадцатилетия и тогда теряли право даже на такую скудную защиту и выбрасывались на улицу. Для Анжелики все эти дети сливались с Гэлеспи и проходили одни и те же этапы: робость, тоска, печаль и страх, которые со временем превращались в непокорность и бешенство, а потом — в цинизм или бесчувствие; тут уже ничего не поделаешь, оставалось только распрощаться с ними, испытывая такое ощущение, будто отдаешь их на растерзание диким зверям.

Вот что Ларсон рассказала Блейку Джексону. Летом 1995 года женщине стало плохо с сердцем на автобусной остановке; в уличной суматохе, до того как прибыли полиция и «скорая помощь», кто-то украл у нее сумочку. Ее привезли в Главный госпиталь Сан-Франциско в тяжелом, бессознательном состоянии и без документов. Женщина три недели пролежала в коме и умерла от второго обширного инфаркта. К тому времени вмешалась полиция, и ее личность установили: то была Мэрион Гэлеспи, шестидесяти одного года, медсестра на временной ставке в госпитале «Лагуна Хонда», проживающая в Дэйли-сити, на юге Сан-Франциско. Двое агентов явились по адресу, в скромный дом для людей с низкими доходами, и, поскольку на звонок никто не ответил, позвали слесаря, который не смог открыть дверь, закрытую изнутри на два засова. Соседи вышли в коридор посмотреть, что происходит, и так узнали о смерти женщины, которая жила в этой квартире. Они сказали, что даже не заметили ее отсутствия: Мэрион Гэлеспи переехала сюда несколько месяцев назад, не отличалась дружелюбием и едва здоровалась, сталкиваясь с людьми в лифте. Один из любопытствующих спросил, где же ее дочь, и сообщил полицейским, что в квартире жила девочка, которую никто никогда не видел, потому что она никуда не выходила. По словам матери, у девочки были проблемы с умственным развитием и заболевание кожи, обострявшееся от солнца, поэтому она не ходила в школу, а занималась дома; была очень робкая и послушная, тихо сидела в четырех стенах, пока мать работала.

Через час пожарные установили с улицы выдвижную лестницу, разбили окно, вошли в квартиру и открыли дверь полицейским. Скромное жилище состояло из гостиной, маленькой спальни, кухоньки, встроенной в стену, и ванной комнаты. Мебели было немного, зато всюду стояли чемоданы и коробки, не было и вещей личного характера, кроме цветного изображения Святого Сердца Иисусова и гипсовой статуэтки Девы Марии. Пахло затхлостью и запустением, и невозможно было объяснить, каким образом дверь оказалась заперта изнутри. На кухне нашли остатки хлопьев в пакетах, пустые консервные банки, две бутылки из-под молока и одну из-под апельсинового сока. О существовании девочки свидетельствовали только одежда и школьные тетради; нигде не было видно ни одной игрушки. Полицейские уже собирались уходить, когда одному из них пришло в голову заглянуть в шкаф и раздвинуть висевшую там одежду. Там и сидела девочка, закутавшись в тряпье, съежившись, как маленький зверек. Увидев мужчину, девочка заверещала в таком ужасе, что он решил не извлекать ее из укрытия силой, а подождать помощи. Вскоре пришла женщина-полицейский и после долгих увещеваний все-таки убедила девочку выйти. Она была ужасающе грязная, растрепанная, худая, с безумным выражением лица. Не сделав и трех шагов, она упала без чувств прямо на руки сотруднице полиции.

Анжелика Ларсон впервые увидела Ли Гэлеспи в больнице, через три часа после драматического вызволения ребенка из квартиры в Дэйли-сити. Она лежала на носилках, под капельницей из сыворотки, полусонная, но следящая за всеми, кто приближался к ней. Женщина-врач из больницы, которая приняла девочку, сказала, что та, похоже, изголодалась и страдает обезвоживанием, она жадно проглотила печенье, сливки, желе, все, что ей предложили, но ее тут же вырвало. Несмотря на слабость, она защищалась, как взбесившаяся кошка, когда с нее попытались снять платье, чтобы осмотреть, и врач решила, что не стоит применять силу, лучше подождать, пока не подействует транквилизатор, который ей вкололи. Она предупредила Ларсон, что девочка визжит, когда к ней приближается мужчина. Сотрудница социальной службы взяла Ли за руку, объяснила, кто она такая, зачем пришла, заверила девочку, что ей нечего бояться, что она будет рядом, пока не приедет кто-нибудь из родных. «Мама, пусть придет мама», — твердила девочка, и Анжелике Ларсон не хватило духу сказать, что ее мама умерла. Ли Гэлеспи крепко спала, когда ее раздели, чтобы осмотреть. И тогда убедились, что это мальчик.

Гэлеспи поместили в педиатрическое отделение больницы, а полиция тщетно пыталась найти каких-нибудь родственников; Мэрион Гэлеспи и ее сын будто бы возникли из небытия, у них не было ни семьи, ни прошлого, ни корней. У мальчика была экзема аллергической природы, облысение на нервной почве, ему требовался зубной врач, воздух, солнце и движение, но не обнаруживалось никаких признаков физического или умственного расстройства, что бы там ни говорили соседи из Дэйли-сити. В свидетельстве о рождении, подписанном неким доктором Жан-Клодом Кастелем 23 июля 1981 года, значилось, что роды имели место дома, во Фресно, Калифорния; ребенок мужского пола, европеоидной расы, вес три килограмма двести граммов и рост 50 сантиметров.

В январе 1994 года доктор Ричард Эштон представил в суд по делам несовершеннолетних первое психиатрическое заключение относительно Ли Гэлеспи. Физическое развитие мальчика соответствовало подростковому возрасту, интеллектуальный коэффициент немного выше обычного, но у него имелись серьезные проблемы в эмоциональной и социальной сферах, он страдал бессонницей и привык к транквилизаторам, которые мать давала ему, чтобы он легче переносил заточение. С боем его заставили остричь волосы и надеть мужскую одежду, Ли продолжал твердить, что он — девочка и что «мальчики плохие». Он тосковал по матери, мочился в постель, часто плакал, всего боялся, особенно мужчин, отчего отношения между врачом и пациентом не сложились и приходилось прибегать к гипнозу и лекарствам. Мать держала его взаперти, одевала как девочку и учила, что люди опасны и в скором времени наступит конец света. Они постоянно переезжали с места на место, мальчик не помнил или не знал, в каких городах они жили, мог только сообщить, что мать работала в больницах или в домах престарелых и часто меняла работу, «потому что пора было уезжать». В заключение психиатр указал, что, исходя из симптомов, пациент Ли Гэлеспи нуждался в электрошоковой терапии.

Сотрудница социальной службы объяснила суду, что психотерапия дает обратный эффект, потому что ребенок боится доктора Эштона, но Рэйчел Розен не затребовала повторной экспертизы и постановила продолжать лечение и определить Гэлеспи в домашний приют, чтобы он жил в приемной семье и ходил в школу. В отчете за 1995 год Анжелика Ларсон указала, что мальчик учится хорошо, но у него нет друзей, дети смеются над ним из-за девчоночьих манер, а учителя находят, что он не хочет сотрудничать. В тринадцать лет он попал в дом Майкла и Дорис Константе.

Знаю, Инди, ты хочешь пить. В награду за то, что ты так хорошо себя ведешь, дам тебе апельсинового сока. Не пытайся подняться, соси через соломинку. Вот так. Еще? Нет, пока хватит; перед тем как уходить, дам тебе еще, если только ты съешь то, что я тебе принес, фасоль с рисом, тебе нужно набраться сил. Ты дрожишь, должно быть замерзла, здесь очень сыро, кое-где подвал затопило: поднимаются подземные воды. Кто знает, сколько времени ты лежишь, полумертвая от холода. Я тебя хорошо закутал, положил несколько одеял, даже надел шерстяные носки, но ты начала дергаться и вся раскрылась, ты должна лежать спокойно, пока меня нет, ты ничего не добьешься, извиваясь, ремни крепкие, тебе не освободиться, как ни старайся. Я не могу сторожить тебя постоянно, у меня своя жизнь там, снаружи, как ты можешь себе представить. Я много раз объяснял тебе положение вещей, но ты меня не слушаешь или все забываешь. Повторяю: сюда никто не придет, мы в пустынной местности — этот форт оставили много лет назад, — она огорожена, сюда доступа нет. Если бы я не заклеивал тебе рот, ты могла бы кричать до хрипоты, и никто бы не услышал тебя. Может быть, липкая лента и не нужна, вижу, ты молчишь, будто истукан, но зачем рисковать. О чем ты думаешь? Лучше тебе оставить всякие мечты о побеге, если ты об этом думаешь; даже если каким-то невероятным образом ты встанешь на ноги, выйти отсюда невозможно. Стены в этом отсеке — четыре черные тряпки, но вокруг — огромный бункер из железобетона, на железных опорах. Дверь железная тоже, и я слежу, чтобы засов был задвинут.

Ты слишком сонная — должно быть, больна серьезнее, чем я себе представляю: наверное, потеряла много крови. Что с тобой, Индиана? Или ты уже не боишься? Ты смирилась? Меня раздражает твое молчание, ведь я затем и привез тебя сюда, чтобы мы могли поговорить и понять друг друга. Ты похожа на одного из этих тибетских монахов, которые покидают мир, медитируя; говорят, иные из них умеют контролировать пульс, давление, биение сердца, даже могут умереть усилием воли. Интересно, это правда? У тебя есть шанс проверить на практике методы, которые ты рекомендуешь пациентам: медитация, расслабление, в конечном счете жаргон Нью Эйдж, столь любимый тобой. Могу принести тебе магниты и эссенции для ароматерапии, если хочешь. И раз уж ты медитируешь, подумай о причинах, которые привели тебя сюда; о том, какая ты капризная и злая. Ты раскаиваешься, знаю, но прошлого не вернешь, ты можешь сколько угодно уверять, что осознала свои ошибки и собираешься исправиться, можешь обещать мне все, что угодно, нужно быть идиотом, чтобы поверить тебе. А я не идиот, так и знай.

Выслушав до конца историю Ли Гэлеспи, игроки в «Потрошителя» единодушно решили сообщить о своем открытии старшему инспектору. С началом рабочего дня Аманда позвонила отцу на мобильник, не получила ответа и связалась с Петрой Хорр, которая объяснила, что агенты ФБР созвали весь департамент на собрание.

— Они считают, что мы саботируем поиски Миллера. Говорят, что понапрасну теряют время. Я им посоветовала воспользоваться случаем и посмотреть достопримечательности, а они это восприняли как оскорбление. Нудные такие, — сказала Петра.

— Может быть, Миллер уехал в Афганистан. Он не раз говорил, что должен вернуться в эту страну и заплатить долг чести, — предложила Аманда ложный след.

— Они требуют, чтобы мы искали Миллера, как будто у нас нет других дел. Почему бы им самим его не найти? Не зря же они за всяким встречным и поперечным установили слежку. Уже не осталось никакой личной жизни в этой растреклятой стране. Всякий раз, Аманда, когда ты что-то покупаешь, звонишь по телефону, выходишь в Интернет, используешь кредитную карточку, вытираешь сопли, ты оставляешь след, и правительство обо всем узнает.

— Ты уверена? — забеспокоилась Аманда: если правительство США и ее отец узнают, что она играет в «Потрошителя» с Райаном Миллером, ее посадят в тюрьму.

— Абсолютно.

— Скажи папе, чтобы позвонил мне сразу же после собрания, это срочно.

Боб Мартин позвонил дочери через двадцать минут. В последние дни он спал урывками на диване в своем кабинете, питался кофе и бутербродами, за неимением времени не ходил в спортзал, отчего тело потеряло гибкость, стало жестким, как рыцарские доспехи; его настолько все на свете раздражало, что собрание закончилось криком. Он ненавидел Лоррейн Баркотт, женщину, обиженную жизнью, а Наполеон с его маниями сводил его с ума. Услышав голос Аманды, который до сих пор, как в прежние времена, был способен тронуть его сердце, инспектор немного успокоился.

— Ты что-то хотела мне сказать? — спросил он у дочери.

— Сначала выкладывай, что нового у тебя.

— Трейлер Фаркашей стоит у нас на складе с декабря, но никто не исследовал его, в департаменте есть дела более неотложные. Мы отдали на анализ остатки джина из бутылки, которую нашли внутри, и оказалось, что в него добавлен ксанакс. И знаешь, Аманда, что мы еще нашли?

— Плюшевого волчонка, — отозвалась она.

— Альбом с фотографиями мест, где побывали Фаркаши: они разъезжали по разным штатам до того, как обосновались в Калифорнии. Там была любопытная почтовая открытка, подписанная братом Джо и датированная четырнадцатым ноября прошлого года: человек, пославший ее, предлагал встретиться в Сан-Франциско в декабре.

— Что же в ней любопытного?

— Два пункта. Первый: на открытке изображен волк. Второй: брат Джо утверждает, что никакой открытки не посылал.

— Иными словами, Волк назначил встречу, чтобы убить их.

— Очевидно, так; но как доказательство эта открытка не сработает, любое мало-мальски дотошное расследование наши доводы отметет.

— Добавь к открытке ксанакс и полнолуние.

— Скажем, Волк явился в трейлер под каким-то предлогом и определенно принес им бутылку в подарок, зная, что они — пьяницы. В джине был растворен наркотик. Он подождал, пока они не вырубятся, где-то с полчаса, открыл вентиль газового баллона и ушел восвояси. Бутылку оставил, чтобы сложилось впечатление типичного несчастного случая с перепившейся парой: в точности это и подумала полиция.

— Это не приближает нас к Волку, папа. Чтобы спасти маму, нам остается тридцать девять часов.

— Знаю, дочка.

— У меня тоже есть новости, — сказала Аманда с воодушевлением, которое инспектор за последние недели научился ценить.

Новости дочери его не разочаровали. Главный инспектор тут же позвонил директрисе службы защиты детей, и та направила ему с курьером досье Ли Гэлеспи, которое Анжелика Ларсон собрала за те семь лет, когда осуществляла над мальчиком опеку.

На отдельном листочке, написанном от руки, сотрудница социальной службы размышляла над тем, сколько пришлось выстрадать Ли Гэлеспи, причем служба защиты детей, да и другие люди, которые должны были ему помогать, раз за разом его подводили; она сама чувствовала, что очень мало смогла для него сделать. Единственное благо, выпавшее на долю Ли в его злополучном существовании, была страховка в двести пятьдесят тысяч долларов, которую ему оставила мать. Суд по делам несовершеннолетних установил трастовый фонд, и мальчик мог получить свои деньги по достижении восемнадцати лет.

Чтобы подбодрить тебя, я принес конфеты, такие же, как те, что тебе дарил Келлер. Странное сочетание — шоколад с перцем. Сахар вреден, от него толстеют, хотя тебя не беспокоят лишние килограммы, ты себе вбила в голову, будто полнота чувственна, но предупреждаю тебя, что к сорока годам это попросту обернется тучностью. Сейчас лишние килограммы тебе идут. Ты очень красивая. Не удивляюсь, что мужчины теряют голову из-за тебя, Индиана; однако красота — не дар, как в волшебных сказках, она — проклятие, вспомни миф о Елене Троянской, из-за которой развязалась между греками жестокая война. Почти всегда проклятие оборачивается против самой красавицы, как это было с Мэрилин Монро, самим воплощением женственности: она впала в депрессию, пристрастилась к наркотикам, умерла, всеми покинутая, и труп ее обнаружили только через три дня. Я об этом многое знаю, роковые женщины меня чаруют и отталкивают, влекут и устрашают, как рептилии. Ты так привыкла привлекать внимание, быть обожаемой, желанной, что даже и не замечаешь страданий, причиняемых тобой. Такие кокетки, как ты, разгуливают по миру, провоцируя, соблазняя, мучая людей, без малейшего чувства ответственности или чести. Нет ничего ужаснее отвергнутой любви, это я тебе говорю по собственному опыту: жестокая пытка, медленная смерть. Подумай, к примеру, о Гэри Брунсвике, этом добром человеке, который предлагал тебе бескорыстное чувство, или о Райане Миллере, которого ты отринула, как негодный хлам, что уж говорить об Алане Келлере, который умер из-за тебя. Это неправильно. Ты должна поплатиться за это, Индиана. В эти дни я внимательно изучал тебя, сначала твой характер, но больше всего — тело, теперь я знаю его во всех подробностях, от шрама на ягодице до складок вульвы. Я даже родинки все пересчитал.

Ли Гэлеспи провел в доме Константе два года, пока во время медицинского осмотра на теле мальчика не обнаружили ожоги от сигарет. Хотя Гэлеспи и отказывался говорить, откуда они взялись, Анжелика Ларсон заключила, что с помощью такого воспитательного метода супруги Константе отучали мальчика мочиться в постель, и забрала ребенка, но ей не удалось добиться того, чтобы эту чету лишили лицензии. Чуть позже Гэлеспи отправили на год в «Бойз Кэмп» в Аризоне. Анжелика Ларсон умоляла судью Рэйчел Розен пересмотреть решение: эта колония с полувоенной дисциплиной, известная жестокостью нравов, менее всего подходила для такого ранимого и забитого ребенка, как Гэлеспи, но Розен к ее доводам осталась глуха.

Видя, что редкие письма, какие она получала от мальчика, были подвергнуты цензуре, слова и фразы вычеркнуты черным фломастером, сотрудница социальной службы решила поехать в Аризону и навестить его. В «Бойз Кэмп» посещения не допускались, но ей удалось получить разрешение от суда. Ли выглядел бледным, худым, отрешенным; руки и ноги его были покрыты ссадинами и порезами, что, по мнению надзирателя, бывшего солдата по имени Эд Стейтон, было в порядке вещей: мальчики занимаются спортом на свежем воздухе, а кроме того, Ли дерется с товарищами, которые его не любят за то, что он — ябеда и плакса, настоящая девчонка. «Но не будь я Эд Стейтон, если не сделаю из него мужчину», — заявил надзиратель. Анжелика потребовала, чтобы ее оставили наедине с Ли, но так и не смогла ничего от него добиться, на все вопросы мальчик отвечал как автомат, что у него нет жалоб. Она расспросила школьную медсестру, толстую противную тетку, от которой узнала, что Гэлеспи объявлял голодовку, не он первый откалывал такие номера, но моментально пошел на попятный, уразумев, как это противно, когда тебя кормят силой, через трубку, вставленную в горло. В своем отчете Ларсон написала, что Ли Гэлеспи находится в плачевном состоянии, «похож на зомби», и рекомендовала немедленно перевести его из «Бойз Кэмп». Рэйчел Розен снова не вняла ее просьбе, тогда Анжелика лично от себя написала жалобу на Эда Стейтона, которая тоже ничему не послужила. Ли Гэлеспи полностью отбыл свое наказание: год в аду.

Когда он вернулся в Калифорнию, Ларсон поместила его в дом Джейн и Эдгара Фернвуд, людей религиозных и благочестивых: они встретили мальчика с сочувствием, которого он уже ни от кого не ждал. Эдгар Фернвуд работал на строительстве и сделал его своим помощником, мальчик начал приобретать профессию и, кажется, наконец-то нашел надежное место в мире. Следующие два года Ли Гэлеспи получал в средней школе хорошие отметки и работал с Фернвудом. Был он светловолосый, с приятным лицом, малорослый и худой для американского мальчика своих лет; робкий, склонный к одиночеству, часами читал комиксы, играл в видеоигры и смотрел боевики. Однажды Анжелика Ларсон спросила, верит ли он по-прежнему, что «мальчики плохие, а девочки хорошие», но Гэлеспи не понял, о чем она говорит; память заблокировала тот период, когда он хотел быть девочкой.

В досье было несколько фотографий Ли Гэлеспи, последняя относилась к 1999 году, когда ему исполнилось восемнадцать лет и служба защиты детей перестала осуществлять над ним опеку. Рэйчел Розен решила, что, имея в виду неадекватное поведение, какое он демонстрировал, Гэлеспи получит деньги по страховке, оставленной матерью, только в двадцать один год. В тот самый год Анжелика Ларсон вышла на пенсию и уехала на Аляску.

Главный инспектор отрядил своих людей на поиски Ли Гэлеспи, Анжелики Ларсон и Фернвудов.

Я тебе принес кока-колы: тебе нужно много пить и чуть-чуть кофеина не повредит. Не хочешь? Ну же, Инди, не капризничай. Если ты отказываешься есть и пить потому, что думаешь, будто я подмешиваю наркотики, пораскинь мозгами: я ведь просто могу сделать тебе укол, вроде того, с антибиотиками. Он хорошо помог — температура спала, крови меньше, скоро ты сможешь вставать и понемногу ходить.

Я буду рассказывать дальше, важно, чтобы ты узнала все обо мне и постигла мою миссию. Вот газетная вырезка от 21 июля 1993 года. Заголовок гласит: «Девочка, запертая матерью, едва не умерла от голода», под ним — два абзаца, полные вранья. Там говорится, что безымянная женщина умерла в больнице, никому не сообщив о существовании дочери, а через месяц полиция обнаружила одиннадцатилетнюю девочку, которую всю ее жизнь держали взаперти, и… Там написано, что глазам полицейских предстала мрачная сцена. Вранье! Я могу засвидетельствовать, что в квартире было чисто, всюду царил порядок, ничего не было мрачного. И потом, прошел не месяц, а всего три недели, и бедная мама не была виновата в том, что случилось. Ей стало плохо с сердцем, она так и не пришла в сознание, как же могла она сообщить кому-то, что я осталась в квартире одна? Я очень хорошо помню, как все случилось. Утром она ушла, как всегда, приготовила мне завтрак и сказала, что нужно закрыть дверь на два засова и никому не открывать ни под каким предлогом. Когда она не вернулась в обычный час, мне подумалось, что ее задержали на работе; я съела тарелку хлопьев с молоком и смотрела телевизор, пока не заснула. Проснулась я поздно, а мамы до сих пор не было; тогда я испугалась, ведь мама никогда не оставляла меня одну так надолго и всегда ночевала дома. На другой день я ее ждала, не сводя глаз с циферблата часов, творя молитвы, призывая ее всем сердцем. Мне было велено никогда не подходить к телефону, но я решила все-таки снять трубку, если он зазвонит: ведь если с мамой что-то случилось, она наверняка свяжется со мной. Но она не позвонила и не вернулась ни ночью, ни наутро; так проходили дни, я их отмечала в календаре, который был у нас прикреплен к холодильнику. Еда вся кончилась, в конце концов я стала есть зубную пасту, мыло, размоченную бумагу — все, что можно было сунуть в рот. Последние пять или шесть дней только пила воду. Я была в отчаянии, я представить себе не могла, почему мама меня бросила. Я придумывала одно объяснение за другим: она хотела испытать, насколько я послушна и крепка в вере; на маму напали бандиты, или ее арестовала полиция; я наказана за какой-то скверный проступок, который совершила, сама о том не ведая. Сколько еще дней я могла продержаться? По моим подсчетам, очень немного: голод и страх быстро покончили бы со мной. Я молилась и звала маму. Я много плакала и все мои слезы посвящала Иисусу. В то время я была очень набожная, как мама, но теперь уже не верую ни во что; я видел слишком много зла в этом мире, чтобы веровать в Бога. Потом, когда меня нашли, все спрашивали одно и то же: почему было не выйти из квартиры, почему не попросить помощи? По правде говоря, мне было не к кому обратиться. У нас не было ни родных, ни друзей, с соседями мы не знались. Мне было известно, что в крайних случаях следует звонить по 911, но я никогда не пользовалась телефоном, и сама мысль о том, чтобы заговорить с чужим, приводила меня в ужас.

Наконец через двадцать два дня пришла помощь. Я слышала, как стучат в дверь, кричат, чтобы я открыла, что это полиция. Это меня еще больше напугало, мама крепко вбила мне в голову, что полиция страшнее всего, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя приближаться к человеку в мундире. Я спряталась в шкафу, там было мое укрытие, гнездышко из одежды. Они влезли в окно, разбили стекло, заполонили квартиру… Потом отвезли меня в больницу, обращались как с подопытным животным, подвергали унизительным осмотрам, заставили одеться мальчиком, и никто меня не пожалел. Самым жестоким был Ричард Эштон, он ставил на мне опыты: давал лекарства, гипнотизировал, затуманивал мне рассудок, а потом ставил диагноз, будто я сумасшедшая. Знаешь, Инди, что такое электрошоковая терапия? Нечто ужасное, неописуемое. По справедливости, Эштон должен был испытать это на себе, поэтому и был казнен электрическим током.

Я жила в разных домах, но не прижилась нигде, потому что привыкла к маминой ласке и выросла одна; другие дети меня раздражали, они были грязные, шумные, отбирали у меня вещи. В доме у Константе было хуже всего. В то время Майкл Константе еще пил и во хмелю бывал страшен; шестеро детей были препоручены его заботам, все куда несноснее меня, но на меня он особенно ополчился, просто видеть меня не мог, знала бы ты, как он меня наказывал. Жена его была такая же злобная. Оба заслужили своими преступлениями смертную казнь — так я им и сказал. Я им дал наркотик, но они были в сознании, узнали меня и поняли, что им предстоит. У всех восьми осужденных было время выслушать меня, каждому я объяснил, за что он умрет, кроме Алана Келлера, потому что цианид действует очень быстро.

Знаешь, Индиана, какой сегодня день? Четверг, пятое апреля. Завтра — Страстная пятница, христиане восславят жертву Иисуса на кресте. Во времена римлян распятие на кресте было обычной формой казни.

Блейк Джексон, который уже несколько дней не ходил на работу, быстро забежал в аптеку убедиться, что все в порядке: он доверял своим служащим, но хозяйский глаз всегда необходим. Ему пришла в голову светлая мысль снова позвонить Анжелике Ларсон, с которой наметилось редкое сродство душ. Джексону были чужды романтические порывы, сентиментальные связи внушали ему настоящий ужас, но разговор с Анжеликой не сулил никакой опасности: их разделяло где-то пять тысяч километров разных географических зон. Он воображал себе, как она, закутанная в меха, учит алфавиту маленьких эскимосов, а сани с собачьей упряжкой ждут ее у входа в иглу. Блейк закрылся в своем маленьком кабинете и набрал номер. Анжелика ничуть не удивилась тому, что пресловутый писатель звонит вторично всего через несколько часов.

— Я все думал о Ли Гэлеспи… — проговорил Блейк, злясь на себя за то, что не приготовил какой-нибудь умный вопрос.

— Такая грустная история! Надеюсь, она вам пригодится для книги.

— Она станет стержнем моего романа, Анжелика, уверяю вас.

— Рада, что смогла чем-то помочь.

— Но должен признаться, я еще ничего не написал, только составляю план.

— А! Уже придумали название?

— «Потрошитель».

— Это будет детектив?

— Похоже, да. Вам нравится этот жанр?

— Откровенно говоря, я предпочитаю другие, но вашу книгу все равно прочту.

— Я вам пришлю ее, как только она выйдет. Скажите, Анжелика, не припомните ли вы еще чего-нибудь о Гэлеспи, что бы мне пригодилось?

— Мм… Да, Блейк. Есть одна деталь, может, и неважная, но я вам все равно расскажу. Вы записываете на магнитофон?

— Делаю пометки в блокноте, если не возражаете. Что это за деталь?

— Я всегда сомневалась, что Мэрион Гэлеспи была матерью Ли. Мэрион умерла в шестьдесят один год, ребенку было одиннадцать, это означает, что она родила в пятьдесят лет, если нет никакой ошибки в свидетельстве о рождении.

— Такое может быть, сейчас успешно продлевают репродуктивный возраст. В Калифорнии то и дело видишь, как пятидесятилетняя дама везет коляску с тройняшками.

— У нас на Аляске — нет. В случае Мэрион мне кажется маловероятным, что она проходила такой курс: у нее было плохое здоровье и она не была замужем. Кроме того, при вскрытии обнаружили, что матка удалена. Никто не выяснял, где и когда была сделана операция.

— Почему вы не изложили ваши сомнения, Анжелика? Ребенку могли бы сделать анализ ДНК.

— Из-за страховки. Я подумала, что, если возникнут сомнения по поводу происхождения ребенка, Ли может потерять деньги, которые оставила ему Мэрион. В последний раз, когда я говорила с Ли, на Рождество две тысячи шестого года, я ему сказала, что Мэрион была тучной, страдала диабетом, у нее было повышенное давление и проблемы с сердцем, — такие отклонения часто бывают наследственными. Он меня заверил, что обладает прекрасным здоровьем. Я упомянула походя, что Мэрион его родила в возрасте, когда у большинства женщин уже начинается климакс, и спросила об операции по удалению матки. Он ответил, что ничего об этом не знает, но и ему казалось необычным, что у него такая пожилая мама.

— Анжелика, у вас есть хорошая фотография мальчика?

— У меня их несколько, самая лучшая — та, которую послали Фернвуды в тот день, когда Ли смог забрать причитающуюся ему страховку. Я вам пошлю ее прямо сейчас. Продиктуйте ваш электронный адрес.

— Излишне говорить, как вы мне помогли, Анжелика. Могу я позвонить вам еще раз, если возникнут вопросы?

— Разумеется, Блейк. Было приятно с вами поговорить.

Дед повесил трубку и позвонил бывшему зятю и внучке. К тому времени на столе у Боба Мартина лежала первая сводка данных о Фаркашах, и он, слушая, сравнивал то, что говорил ему Блейк Джексон, с уже известными ему сведениями. Не выпуская из рук трубки, записал имя Мэрион Гэлеспи и город Тускалуса, поставил вопросительный знак и передал листок Петре Хорр, которая соединилась с базой данных. Инспектор рассказал бывшему тестю, что Фаркаши происходили из Тускалусы, штат Алабама, имели незначительные проблемы с законом — хранение наркотиков, кража, вождение в нетрезвом виде — и кочевали из штата в штат. В 1986 году в Пенсаколе, Флорида, у них умерла месячная дочь — задохнулась в своей кроватке, пока они сидели в баре, оставив ее одну. Их осудили на год тюрьмы за преступную небрежность. Они переехали в Дель-Рио, Техас, где прожили три года, потом в Сокорро, Нью-Мексико, где пробыли до 1997 года. Джо время от времени устраивался разнорабочим, а Шерон — официанткой. Так они двигались на запад, останавливаясь там и сям на короткое время, пока не осели в Санта-Барбаре в 1999 году.

— И обрати внимание, Блейк: в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году у них похитили двухлетнего сына при весьма подозрительных обстоятельствах, — добавил инспектор. — Ребенка трижды помещали в больницу, в первый раз, в возрасте десяти месяцев, у него была сломана рука, на теле множество синяков: родители утверждали, будто мальчик упал. Через восемь месяцев он поступил с воспалением легких, его привезли на «скорой», с высокой температурой, крайне истощенного. Родителей допросили в полиции, но обвинения не выдвинули. В третий раз ребенку было уже два года, его доставили с черепно-мозговой травмой, со множеством ссадин, переломами ребер; по словам родителей, его сбил мотоциклист, скрывшийся с места происшествия. Через три дня после выписки из больницы ребенок пропал. Фаркаши вроде бы очень переживали, уверяли, будто ребенка похитили. Его так и не нашли.

— Что ты этим хочешь сказать, Боб? Что этот ребенок и есть Ли Гэлеспи? — спросил Блейк Джексон.

— Если Ли Гэлеспи — Волк, а Фаркаши тоже стали его жертвами, как мы полагаем, между ними должна быть какая-то связь. Подожди минутку, вот идет Петра с какими-то сведениями о Мэрион Гэлеспи.

Боб Мартин быстро проглядел пару страниц, которые ему подала ассистентка, и зачитал суть Блейку Джексону. В 1984 году Мэрион Гэлеспи работала медсестрой в педиатрическом отделении Главного госпиталя Тускалусы. В том же году она внезапно уволилась с работы и уехала из города. О ней ничего не известно вплоть до ее смерти в 1993 году в Дэйли-сити, где она объявилась как мать Ли Гэлеспи.

— Чего нам еще искать, Боб, — сказал Блейк Джексон. — Мэрион похитила ребенка, чтобы спасти его от побоев. Немолодая, незамужняя, бездетная — думаю, это дитя превратилось в смысл ее жизни. Она переезжала с места на место, одевала его девочкой, держала дома взаперти, чтобы никто их не нашел. Я сочувствую ей, представляю, как она жила в постоянном страхе, что власти вот-вот доберутся до них. Уверен, она очень любила мальчика.

В следующие несколько часов старший инспектор убедился, что найти Ли Гэлеспи не легче, чем Кэрол Андеруотер. Фернвуды, как и Анжелика Ларсон, не имели о нем известий с 2006 года. В этом году Ли вложил половину страховки в полуразрушенный дом на улице Кастро, за четыре месяца отремонтировал его и продал паре «голубых», получив больше ста тысяч долларов прибыли. В последней открытке на Рождество он сообщал, что поедет попытать счастья в Коста-Рику. Однако в иммиграционной службе не был зарегистрирован паспорт на его имя. Они смогли отследить лицензию на проведение строительных работ и инспекцию зданий, выданную в 2004 году и все еще действующую, но не нашли ни одного контракта, подписанного Гэлеспи, если не считать дома на улице Кастро.

Ты согласишься со мной, Индиана, что родители — не те, кто тебя зачал, а те, кто воспитал. Меня воспитала Мэрион Гэлеспи, она была мне единственной матерью. Те, другие, Шерон и Джо Фаркаш, никогда не вели себя как мать и отец, из-за преступной небрежности этой пары бродяг-алкоголиков умерла моя маленькая сестренка, а меня они били так, что если бы не Мэрион Гэлеспи, которая спасла меня, то забили бы до смерти. Я искал их, пока не нашел, а потом стал ждать. Связался с ними в прошлом году, когда подготовил все для исполнения моей миссии. Тогда и явился к ним. Видела бы ты, как они обрадовались встрече с потерянным сыном! Они и не подозревали о том, какой сюрприз я им приготовил.

Каким зверем надо быть, чтобы избивать ребенка? Ты — мать, Индиана, ты знаешь, какую любовь, какое стремление защитить внушают дети, это биологический инстинкт, только такие выродки, как Фаркаши, мучают своих детей. И раз уж речь зашла о детях, могу поздравить тебя: Аманда — очень умная девочка, я говорю это с восхищением и уважением. У нее аналитический ум, как и у меня. Ей нравится, когда ее интеллекту бросают вызов — мне тоже. Я не боюсь Боба Мартина и его людей, они бездарны, как все полицейские, раскрывают одно убийство из трех, да и это не означает, что арестован и осужден истинный виновник. Полицию легче обвести вокруг пальца, чем твою дочь.

Поясняю: я не вписываюсь в профиль психопата, куда меня пытаются втиснуть. Я — человек разумный, культурный, воспитанный; читаю книги, усваиваю информацию, учусь. Эту миссию я планировал долгие годы, а завершив ее, вернусь к нормальной жизни далеко отсюда. На самом деле миссия должна была бы завершиться в феврале казнью Рэйчел Розен, последней осужденной из списка, но ты мне спутала планы, и я была вынуждена убрать с дороги Алана Келлера. Решение было принято в последнюю минуту, не было времени подготовиться так же тщательно, как в остальных случаях. В идеале твой любовник должен был умереть в Сан-Франциско, точно в назначенный час. Если ты хочешь знать, почему ему выпало умереть, отвечу: ты сама виновата, он умер потому, что ты вернулась к нему. Месяцами мне приходилось выслушивать твою болтовню про Келлера, потом про Миллера; от этих твоих запутанных чувств и интимных признаний меня тошнило, но я их крепко-накрепко запоминала, они должны были сослужить свою службу. Ты из тех бабенок, которые не могут без мужика: едва покончив с Келлером, бросилась в объятия Миллера. Ты меня полностью разочаровала, Индиана, ты отвратительна мне.

Чтобы ты снова стала свободной, умереть должен был солдат, но его спасло то, что ты его бросила без объяснения причин. Могла бы уж сказать ему правду. Почему ты не сказала ему, что беременна от Келлера? Что ты планировала — аборт? Ты ведь знала, что Келлер не хотел детей. Или ты думала убедить Миллера, что ребенок — его? Не думаю, чтобы ты все ему выложила начистоту, но мне кажется, что это его не оттолкнуло бы; он заботился бы о чужом ребенке, с его-то комплексом героя.

Зная тебя, Индиана, предполагаю, что ты решила воспитывать ребенка в одиночку, как тебе советовал отец. Только два человека были в курсе: твой отец и я, и ни один не мог предвидеть реакцию Келлера. Когда Келлер сделал тебе предложение в кафе «Россини», он ничего не знал о беременности, ты сама это только что обнаружила. Когда через два дня ты сообщила ему, мужик прослезился, осознав, что станет отцом, ведь он думал, что этого с ним уже никогда не случится. Это было как чудо. Он тебя уговорил принять кольцо. Представляю, что за гротескная сцена!

У меня не было намерения вызвать у тебя выкидыш, Индиана, это получилось случайно. Одна доза кетамина, необходимая, чтобы ты приехала сюда со мной, никак бы не повредила, но потом мне пришлось несколько дней продержать тебя на наркотиках, и это, несомненно, вызвало выкидыш. Ты ужасно напугала меня. В понедельник, когда я пришел навестить тебя, ты лежала в луже крови, сознание меня едва не покинуло — не выношу вида крови. Я боялся худшего — что ты как-то исхитрилась покончить с собой, но потом вспомнил о беременности. В твоем возрасте в десяти-двадцати процентах случаев беременность заканчивается самопроизвольным выкидышем, это естественный процесс, не требующий вмешательства. Меня беспокоила температура, но мы ее сбили антибиотиком. Я хорошо ухаживал за тобой, Инди, я не позволю тебе умереть от потери крови, у меня другие планы, ты это скоро сама поймешь.

Когда Аманда вгляделась в фотографию Ли Гэлеспи, которую Анжелика Ларсон прислала деду, внутри у нее все сжалось, а во рту появился металлический вкус — вкус крови. Она была уверена, что знает этого человека, но не могла понять откуда. Прикинув несколько возможных вариантов, она сдалась и обратилась к деду, который с первого же взгляда сказал, что человек на фотографии похож на ту женщину, больную раком, которая им подарила Спаси-Тунца. Без дальнейших размышлений они направились в кафе «Россини», где, как они знали, Кэрол Андеруотер часами сидела и читала книгу, перед тем как идти на процедуры в больницу или дожидаясь Индианы.

Дэнни Д’Анджело, по своей привычке к театральным жестам, встретил их в смятении чувств. Дэнни не забыл, что Блейк Джексон приютил его у себя и лечил. Он лил горестные слезы по поводу трагедии, которая всех их коснулась. Не может быть, чтобы Индиана испарилась, ведь не инопланетяне же ее похитили, какое еще объяснение… Аманда перебила его, сунув в нос фотографию.

— Кто это, Дэнни? — спросила она.

— Я бы сказал, это Кэрол, подруга Индианы, только в молодости.

— Это мужчина, — заметил Блейк.

— Кэрол тоже. Это очевидно, каждый бы догадался.

— Мужчина? Но мама не догадывалась, да и мы тоже! — воскликнула Аманда.

— Нет? Я думал, Индиана знает. Твоя мама, дорогуша, витает в облаках, не замечает ничего вокруг. Погодите-ка, у меня есть фотография Кэрол, ее сделала Лулу. Вы знаете Лулу Гарденер? Наверняка вы ее видели, она сюда часто заходит. Такая чудаковатая старушка, ходит по Норт-Бич и все подряд фотографирует.

Он мигом шмыгнул на кухню и через несколько минут вернулся с цветным поляроидным снимком, на котором Индиана и Кэрол сидели за столом у окна, а Дэнни, позируя, пристроился сзади.

— Трансвестизм — искусство тонкое, — объяснял Дэнни. — Иные переодетые мужчины красивей манекенщиц, но таких мало, в большинстве случаев это очень заметно. Кэрол не старается выглядеть красивой, ей достаточно чувствовать себя женственной. Она выбрала небрежный стиль, вышедший из моды, который лучше всего скрывает тело. Переодеться уродиной может всякий. Ой! Не следовало так говорить о раковом больном. Хотя на самом деле это помогает, оправдывает и парик, и платок на голове. Может быть, он и не болен раком, просто придумал это, чтобы прикинуться женщиной или привлечь к себе внимание. Когда человек прикидывается, что он болен, это называется…

— Синдром Мюнхгаузена, — подхватил Блейк, который, будучи аптекарем, всякого навидался.

— Вот именно. Голос — проблема для трансвестита, потому что голосовые связки у мужчины толще, чем у женщины. Поэтому Кэрол всегда говорит шепотом.

— Мама думала, что это из-за химиотерапии.

— Вот еще! Это профессиональный прием, все трансвеститы говорят, как покойная Жаклин Кеннеди.

— У этого типа на фотографии светлые глаза, а у Кэрол — темные, — сказала Аманда.

— Даже не знаю, зачем он вставляет контактные линзы кофейного цвета, они ему совсем не идут, глаза кажутся выпученными.

— Ты в последнее время видел здесь Кэрол?

— Вот, Аманда, ты меня спросила об этом, и я вспомнил, что уже несколько дней не видел ее. Если зайдет, скажу, чтобы позвонила тебе.

— Не думаю, Дэнни, что она здесь появится.

Я давно уже не одевался женщиной, Инди, и сделал это только ради тебя, чтобы завоевать твое доверие. Мне нужен был подход к инспектору Мартину, я должен был узнавать все детали расследования из первых рук, ведь скудные сведения, какие появляются в новостях, по большей части искаженные, и я решил воспользоваться тобой для этой цели. Вы с Бобом Мартином — странная пара разведенных, мало найдется семей, где супруги так дружат между собой. Но это не единственная причина: я надеялся, что ты в конце концов полюбишь меня и не сможешь без меня обходиться. Тебе приходило в голову, что у тебя нету подруг? Все твои друзья — мужчины, как этот одноногий солдат; подруга была необходима тебе. Признайся, рак оказался гениальной идеей, стремление помочь обрушило всю твою защиту, и без того слабую. Как могла ты заподозрить в чем-то несчастную женщину на последней стадии рака! Было легко выпытывать сведения у тебя, но было трудно вообразить, что твоя дочка тоже придет мне на помощь; если бы я верил в судьбу, сказал бы, что то был дар Небес, но предпочитаю думать, что моя стратегия принесла плоды. Якобы навещая Спаси-Тунца — что за имечко для кошки! — я несколько раз заходила к твоей дочери и говорила с ней по телефону. Я была очень осторожна, чтобы ты не забеспокоилась, но в наших разговорах нет-нет да и всплывала игра в «Потрошителя», и Аманда вводила меня в курс их расследований. Она и не знала, какую услугу мне оказывает.

Из кафе «Россини» дед и внучка немедленно направились в убойный отдел с фотографией Кэрол Андеруотер, которую Дэнни им отдал. Аманда, представляя себе, сколько этот человек знал о ее матери, от тревоги потеряла дар речи, так что Блейк самолично объяснил Бобу Мартину, что Кэрол и есть Ли Гэлеспи. Инспектор спешно созвал всех своих детективов и двоих криминальных психологов из департамента и позвонил Сэмюэлу Хамильтону, который явился через пятнадцать минут. Все указывало на Ли Гэлеспи как на убийцу и на похитителя Индианы. Они пришли к выводу, что Гэлеспи долгие годы лелеял мысль расквитаться с теми, кто мучил его, но не решался действовать, пока Анжелика Ларсон не заставила его усомниться в том, что Мэрион Гэлеспи, единственная, кто по-настоящему его любил, была его матерью. Он принялся искать своих биологических родителей, а найдя их, узнал, что его несчастья начались с самого момента рождения; тогда он бросил работу, перестал общаться с друзьями, бесследно исчез и шесть лет посвятил подготовке того, что в его глазах представляло собой торжество справедливости: следовало избавить мир от этих негодяев, чтобы они не могли истязать других детей. Он тратил умеренно и сохранил свои деньги, мог продержаться до того, как завершит задуманное, во всех деталях планируя каждое убийство, доставая наркотики и оружие, обдумывая, как совершить преступление, не оставляя следов.

— Гэлеспи самоустранился, вычеркнул себя из мира и появился только в прошлом году, чтобы убить Эда Стейтона.

— В образе Кэрол Андеруотер, — добавил Блейк Джексон.

— Не думаю, чтобы он совершал убийства, преобразившись в женщину. В детстве Мэрион Гэлеспи внушила ему, что «девочки хорошие, а мальчики плохие». Возможно, он убивал в своей мужской ипостаси, — предположил один из психологов.

— Тогда зачем он переодевался в женщину?

— Трудно сказать. Может быть, он трансвестит.

— Или хотел завоевать дружбу Индианы. Кэрол Андеруотер или, точнее, Ли Гэлеспи проходу не давал моей дочери, — объяснил Блейк Джексон. — Думаю, это Гэлеспи, переодетый в Кэрол, принес журнал, в котором были фотографии Алана Келлера с другой женщиной, что привело к разрыву.

— Месть — мотив всех убийств, кроме убийства Келлера, — заметил инспектор.

— Убийца тот же самый, но мотив другой. Келлера он убил из ревности, — сказал второй психолог.

Блейк объяснил, что Индиана доверяла Кэрол и делилась с ней самым сокровенным. Иногда Кэрол — Ли дожидалась в приемной, пока Индиана принимала пациентов. У нее было много возможностей заходить в ее компьютер, читать почту, вставлять садомазохистские фильмы и, наконец, внедрить видеоролик с волком.

— Я много раз видел их вместе в кафе «Россини», — добавил Сэмюэл Хамильтон. — В четверг, восьмого марта, Индиана, должно быть, рассказала Кэрол, что собирается поужинать с Аланом Келлером в Сан-Франциско, ведь она делилась с подругой всеми подробностями своей жизни. У Кэрол — Ли оказался в распоряжении целый вечер, чтобы приехать в Напу, проникнуть в дом Келлера и всыпать в два стакана цианид; потом он спрятался и стал ждать, чтобы убедиться, что Келлер умер, а потом пронзить его стрелой.

— Но он не ожидал, что Райан Миллер явится поговорить с Келлером. Он, наверное, увидел Миллера из своего укрытия или услышал ссору, — предположила Аманда.

— А ты откуда знаешь, когда Миллер приходил? — осведомился отец, который уже три недели подозревал, что дочь что-то от него скрывает; наверное, пора зайти к ней в компьютер и начать прослушивать телефон.

— Простая логика, — быстро вмешался дед. — Миллер нашел Келлера живым, они повздорили, Миллер ударил Келлера и ушел, оставив повсюду следы. Очень кстати для убийцы. Потом Келлер выпил отравленной воды и моментально скончался. Я только не понимаю, зачем было выпускать стрелу в труп.

— Для Ли Гэлеспи это была тоже казнь, — объяснил один из психологов. — Алан Келлер причинил ему вред, отнял у него Индиану, и должен был за это поплатиться. Стрела в сердце — понятное послание: Купидон, превратившийся в палача. То же, что подвергнуть содомии труп Стейтона, намекая на то, что надзиратель сделал с ним в «Бойз Кэмп», или прижечь ягодицы супругам Константе, как они прижигали мальчика сигаретами, когда он мочился в постель.

— Матеуш Перейра — последний, кто видел Индиану и Кэрол в пятницу вечером, — сказал Сэмюэл Хамильтон. — Я говорил с Перейрой, но все-таки что-то не складывается.

— Что? — спросил инспектор.

— Кэрол сказала художнику, что они идут в кино, однако мистер Джексон говорит, что Индиана по пятницам всегда ужинала дома.

— Чтобы увидеться с Амандой, когда она возвращалась из колледжа. Мистер Хамильтон прав, Индиана ни за что бы не пошла в кино в пятницу, — подтвердил дед.

— Индиана высокая и сильная, Кэрол не могла бы с ней справиться, — вмешался инспектор.

— Разве только вколола ей один из тех наркотиков, которые полностью выключают волю и приводят к потере памяти; их используют, например, для изнасилования, — отозвался Хамильтон. — Перейра не удивился, увидев подруг вдвоем, но когда я спросил, возможно ли, чтобы Индиана находилась под воздействием наркотиков, он подтвердил, что — да: у нее был несколько отсутствующий вид, она не ответила на его приветствие и Кэрол вела ее под руку.

В одиннадцать с четвертью ночи все устали и проголодались, но никто не думал ни о еде, ни о сне. Аманде не нужно было сверяться с настенными часами в кабинете отца, она уже два года умела угадывать время: ее матери оставалось жить двадцать четыре часа сорок пять минут.

Райан Миллер тоже не отдыхал этой ночью. Он погрузился в компьютер, пытаясь нащупать ниточку, за которую можно было бы ухватиться, чтобы распутать клубок. У него оставались программы, которые он использовал в своей работе, с их помощью он получал доступ к любой информации во всем мире, от сверхсекретной до самой тривиальной. За несколько минут он мог выяснить, о чем шла речь на последнем собрании директоров «Эксон Мобил», «Петро Чайна» и «Сауди Арамко» или что подавали на обед балету Большого театра. Проблема была не в том, чтобы получить ответ, а в том, чтобы правильно сформулировать вопрос.

Дениза Уэст, пожертвовав одной из своих кур, приготовила сочное жаркое, которое оставила на кухне вместе с буханкой цельнозернового хлеба, чтобы ему было чем подкрепиться ночью. «Удачи тебе, сынок», — сказала она, поцеловав его в лоб, и Райан, который прожил у нее две недели, но так и не привык к внезапным проявлениям нежности, покраснел. Днем уже чувствовалось приближение весны, но по ночам было холодно, и от резкого перепада температур деревянные стены трещали, будто суставы старушки, страдающей артритом. Единственными источниками тепла были камин в гостиной, мало на что годный, и газовый обогреватель, который Дениза таскала с собой из комнаты в комнату, смотря где она устраивалась; Райану Миллеру, который привык к своему выстуженному лофту, не нужен был никакой обогреватель. Дениза отправилась спать, оставив его у компьютера, с Аттилой у ног. Аттила потолстел — он мог бегать только на полутора гектарах, принадлежащих Денизе, за пределами ее владений пес слишком бросался бы в глаза; кроме того, деля пространство с двумя болонками и несколькими котами, он впервые за всю свою суровую жизнь воина научился вилять хвостом и улыбаться, как обычная легавая.

К двум часам ночи Миллер прикончил курицу, по-братски разделив ее с псом. Он сделал гимнастику цигун, но сосредоточиться не удавалось. Мысли перескакивали с предмета на предмет. Он не мог думать, в голове все перепуталось, образ Индианы всплывал внезапно, прерывая ход размышлений. Лицо у него горело, хотелось кричать, бросаться на стены с кулаками; он жаждал действия, ему нужны были инструкции, четкий приказ, видимый враг. Это бесцельное ожидание было хуже самого ожесточенного боя. «Мне нужно успокоиться, Аттила. В таком состоянии я ни на что не гожусь». Ощущая ужасную тяжесть поражения, он бросился на диван, чтобы заставить себя отдохнуть. Сделав над собой усилие, начал дышать, как учила Индиана, следя за каждым вдохом и каждым выдохом, стараясь расслабиться, как показывал учитель цигун. Двадцать минут миновало, но сон не приходил.

И тогда, при слабом красноватом свете последних угольков, догорающих в камине, он различил два силуэта: девочки лет десяти, в длинной юбке, с шалью на голове, и младшего мальчика, которого она вела за руку. Райан Миллер застыл, не моргая и не дыша, чтобы не спугнуть их. Время, которое длилось видение, было невозможно измерить — скорее всего, несколько секунд, не больше, — но оно было настолько явственным, будто дети на самом деле прибыли из Афганистана навестить его. Раньше он их видел такими, какими они были во время войны, в 2006 году, когда прятались в подполе: девочка четырех лет и грудной младенец. Но этой ночью в дом Денизы Уэст явились не призраки из прошлого, а сами дети, Шарбат и ее братишка, такие, какими они стали сейчас, шесть лет спустя. Когда дети удалились, так же тихо, как и пришли, солдат почувствовал, как распадается обруч, сжимавший ему сердце все эти шесть лет, и зарыдал от облегчения, от благодарности, оттого, что Шарбат с братиком выжили, спаслись от ужасов войны, от боли сиротства; они его ждут, призывают его. Он пообещал, что поедет искать их, как только выполнит свою последнюю миссию «морского котика»: освободит единственную женщину, которую смог полюбить.

Через минуту сон сморил Миллера. Щеки его были влажными от слез.

Надеюсь, ты простишь мне, что я втерся к тебе в доверие, играя роль Кэрол, я уже тебе объяснял, что это была чистая прихоть, без злого умысла. Я хотел только одного — быть ближе к тебе. Порой мне казалось, ты догадываешься, что Кэрол — мужчина, и попросту принимаешь это как должное, как принимаешь почти все, но на самом деле ты даже не удосужилась как следует меня рассмотреть, узнать до конца. Для тебя то, что было между нами, не выходило за рамки обычной дружбы, не слишком глубокой, а для меня это было так же важно, как и моя миссия.

Как ты можешь понять, Индиана, уничтожение Эда Стейтона, Фаркашей, Константе, Ричарда Эштона и Рэйчел Розен не могло остаться незамеченным, было необходимо, чтобы люди об этом узнали. Я мог бы подстроить ряд несчастных случаев, никто бы не трудился их расследовать, и мне не о чем было бы беспокоиться, но моей целью было предупредить других извращенцев, им подобных, которые не имеют права жить в обществе. Было нужно, чтобы все поняли с абсолютной очевидностью, что мои жертвы подвергнуты суду, приговорены к смерти и казнены. Я этого добился во всех случаях, хотя с Фаркашами меня чуть было не постигла неудача, потому что в полиции не сделали анализ остатков джина, несмотря на то что я специально оставил бутылку в трейлере. Твой бывший муж, как я только что узнал, наконец-то обнаружил, что в спиртном содержался наркотик. Через три месяца! Вот доказательство никчемности полиции.

Я рассчитывал на то, что новость появится в средствах массовой информации и люди с нечистой совестью забеспокоятся, но журналисты ленивы, а публика равнодушна. Нужно было найти способ привлечь внимание. В сентябре прошлого года, за месяц до первого дела, казни Эда Стейтона, я увидел по телевизору Селесту Роко с ее астрологическим прогнозом. Должен сказать, эта женщина великолепна, она меня заворожила, хотя я и не верю в астрологию, не зря ее программа так популярна. Мне пришло в голову использовать ее, чтобы должным образом разрекламировать мою миссию, и я отправил Селесте пять коротких посланий, предупреждая, что в Сан-Франциско грядет кровавая резня. Думаю, первое она сочла шуткой, второе — бредом сумасшедшего, но должна была обратить внимание на следующие, и если она такая хорошая профессионалка, как утверждает, то изучила расположение звезд.

Имей в виду силу убеждения, Индиана: это мощный фактор. Роко искала в астрологии то, что хотела найти: свидетельство о кровавой резне, о которой предупреждали полученные ею послания. И разумеется, нашла его, как и ты находишь в своем гороскопе то, что тебе нужно. Прогнозы расплывчаты, и люди, которые верят в астрологию, как ты, толкуют их в соответствии с собственными желаниями. Может быть, Роко увидела пророчество, записанное кровью на небесной тверди, и решила предупредить публику, как я и рассчитывал. Ладно, Индиана, допускаю, из любви к парадоксам, что, может быть, это было и не так.

Что было вначале, яйцо или курица? Может быть, на самом деле моя миссия была предопределена расположением планет. Иными словами, обозначена с самого моего рождения. Я всего лишь исполнил предназначение, что было неизбежно. Мы никогда этого не узнаем, правда?

В четыре часа утра, когда Аманда наконец заснула в дедовой кровати, закутавшись в его жилетку, держа его за руку и с кошкой Спаси-Тунца на подушке, зазвонил мобильник, который она оставила заряжаться на прикроватной тумбочке. Блейку заснуть не удалось, он сидел в темноте и по светящимся цифрам, мелькающим на часах, следил за тем, как проходит время. Звонок взбудоражил его — сначала безумной надеждой, что звонит дочка, наконец-то свободная, потом страхом перед плохими новостями.

Шерлоку Холмсу пришлось несколько раз повторить свое имя, пока дед наконец не понял, кто звонит. Такого никогда не было, одно из неписаных правил игры гласило, что односторонние контакты между игроками в «Потрошителя» не допускаются.

— Я — Шерлок Холмс! Мне нужно поговорить с распорядительницей! — кричал мальчик из Рино.

— Я — Кейбл: в чем дело?

Аманда проснулась, услышав голос деда, и отобрала у него телефон.

— Распорядительница, я напал на след, — заявил Шерлок.

— Какой? — спросила Аманда, окончательно проснувшись.

— Я выяснил кое-что важное: Фаркаш по-венгерски означает «волк».

— Что ты сказал?

— То, что ты слышала. Я искал, как будет «волк» на разных языках, и обнаружил, что по-венгерски это «фаркаш».

— Это не указывает на место, где он держит мою маму!

— Нет, но означает, что убийца взял себе символ волка потому, что как-то связан с Шерон и Джо Фаркаш. Он это знал до того, как совершил первое преступление, убийство Эда Стейтона, и оставлял знак Волка, или Фаркаша, на каждом месте преступления.

— Спасибо, Шерлок. Надеюсь, нам это пригодится.

— Спокойной ночи, магистр.

— Спокойной? Это худшая ночь в моей жизни!..

Аманда отключилась, и они с дедом принялись вертеть так и сяк новую информацию, раздумывая, как ее приспособить для решения головоломки.

— Как звали мальчика, который пропал у супругов Фаркашей? — спросила Аманда, стуча зубами от нервного напряжения.

— Пожалуйста, радость моя, успокойся, постарайся отдохнуть, ты и так уже много сделала, остальное — работа полиции.

— Знаешь ты, как его звали, или нет? — заорала Аманда.

— Кажется, его звали Антон. Так говорил твой папа.

— Антон Фаркаш, Антон Фаркаш… — повторяла Аманда, ходя кругами по комнате.

— Так зовут брата Джо Фаркаша, который приезжал на опознание. Ты думаешь, что… — начал было дед.

— Эти буквы были выжжены на ягодицах Константе! Это инициалы! — перебила его внучка.

— «Ф» для Майкла, «А» для Дорис, — вспомнил Кейбл.

— Если представить себе, как тела были расположены на кровати, это «А» и «Ф». Антон Фаркаш.

— Открытка, найденная в трейлере, была подписана этим именем. В ней содержалось приглашение встретиться в кемпинге Роб-Хилл десятого декабря прошлого года. Но брат Джо Фаркаша утверждал, что он не отправлял никакой открытки, — во всяком случае, так он заявил в полиции.

— Это правда, дед, он ее не отправлял. Открытка — от другого Антона Фаркаша, сына Шерон и Джо. Понимаешь, Кейбл?

Фаркаши приехали в Сан-Франциско, чтобы встретиться со своим сыном, а не с братом Джо. Они принимали у себя в трейлере сына, которого когда-то потеряли.

— Надо позвонить твоему папе, — решил Блейк Джексон.

— Погоди. Дай минутку подумать… Мы также должны немедленно поставить в известность Райана. Лучше по телефону.

Блейк Джексон набрал номер секретного мобильника, который дал ему Аларкон. Раздалось всего два звонка, уругваец как будто ждал связи.

— Педро? Извини, что звоню в такое время, — сказал Блейк и передал мобильник внучке.

— Ты должен немедленно передать Райану послание. Скажи ему, что Фаркаш по-венгерски значит «волк». Сына Фаркашей звали Антон. Ли Гэлеспи знал это имя, знал, кто его родители, когда составлял список тех, кого собирался убить. Думаю, никаких следов Ли Гэлеспи или Кэрол Андеруотер нет потому, что он использует свое настоящее имя. Скажи Райану, что Антон Фаркаш и есть Волк. Мы должны найти его в ближайшие двадцать часов.

Аманда сразу же позвонила отцу, который в первый раз за неделю пришел домой и завалился на постель в одежде и башмаках. Он тоже ответил немедленно, и Аманда повторила свое послание.

— Ты должен арестовать Антона Фаркаша, папа, и заставить его признаться, где он держит маму! Если нужно, можешь вырвать ему ногти: слышишь меня?

— Слышу, дочка. Позови Блейка.

— Я здесь, Боб, — отозвался дед.

— Теперь это дело в моих руках, Блейк. Я заставлю полицию Сан-Франциско и окрестностей искать всех Антонов Фаркашей, какие существуют в природе, и подключу федералов. Кажется, у Аманды вот-вот будет нервный срыв, ей это не по силам. Может быть, дашь ей транквилизатор?

— Нет, Боб. Нам нужно, чтобы в следующие несколько часов у нее была ясная голова.

_____

В десять утра Миллер вышел на связь с игроками в «Потрошителя» по скайпу без изображения, потому что Денизы, которая могла бы появиться за него, не было дома. Был базарный день, она выехала очень рано с коробками свежих яиц, цыплятами и банками консервов и собиралась вернуться к вечеру.

— Что с твоей видеокамерой, Иезавель? — спросила Аманда: они с дедом сидели на кухне у одного и того же компьютера.

— Не знаю, сейчас некогда ее настраивать. Вы хорошо меня слышите? — отозвался Миллер.

— Отлично, только у тебя какой-то странный голос, — сказал полковник Паддингтон.

— Горло болит.

— Вот, игроки, последние новости на сегодняшний день. Излагай, Кейбл, — приказала распорядительница.

Блейк вкратце рассказал о том, что обсуждалось на собрании убойного отдела. Ребята уже знали, что Кэрол Андеруотер и Ли Гэлеспи — одно и то же лицо и что полиция не смогла его найти. Дед добавил к этому догадку Аманды насчет Антона Фаркаша.

— Рано утром я позвонила Иезавели, чтобы она нашла Антона Фаркаша, это наша лучшая следовательница, — сказала Аманда, опустив, однако, что они уже дважды за это утро переговорили.

— Мы решили, что никто не должен иметь преимуществ перед остальными! — проворчал Паддингтон.

— У нас нет времени на формальности, полковник. Битва началась. До полуночи остается несколько часов, а мы не знаем, где моя мама. Может быть, она уже мертва… — Голос Аманды пресекся.

— Она жива, но ее биополе очень слабое, — произнесла Абата нараспев, как сомнамбула. — Она в каком-то большом холодном темном здании, там слышны крики, визг. Я чувствую также присутствие духов прошлого, они защищают маму распорядительницы.

— Что ты обнаружила, Иезавель? — перебил ее Шерлок Холмс.

— Прежде всего надо поблагодарить Шерлока и Аманду. Благодаря им мы очень близко подошли к разгадке, — сказала Иезавель.

Потом объяснила, что, к счастью, Антон Фаркаш — не слишком распространенное имя. В Калифорнии нашлось только четыре человека, носящих его: брат Джо Фаркаша в Эуреке, старик в доме престарелых в Лос-Анджелесе, один человек в Сакраменто и еще один в Ричмонде. На звонок по первому номеру включился автоответчик: «Вы позвонили Антону Фаркашу, дипломированному строителю, землемеру и составителю кадастровых планов; оставьте ваше сообщение, вам в скором времени перезвонят». На звонок по второму телефону прозвучала та же самая запись: очевидно, речь шла об одном и том же человеке.

— Это самые важные сведения из всех, что у нас есть! — воскликнул полковник Паддингтон.

— Ни в том ни в другом городе почтовый адрес Фаркаша не указан, только абонентский ящик, — сказала Иезавель.

Аманда и Блейк уже об этом знали, им сообщил не только Миллер, но и Боб Мартин. Адрес человека, имеющего абонентский ящик, — конфиденциальная информация, чтобы получить ее, требовалось разрешение. Инспектор добавил, что те города не находились под его юрисдикцией, только в Сан-Франциско он имел кое-какие рычаги, но, узнав, что происходит, два федеральных агента, которым разрешения не требовалось, тут же вызвались помочь. В этот самый момент Лоррейн Баркотт находилась в Ричмонде, а Наполеон Фурнье Третий — в Сакраменто. Правда, дед и внучка до сих пор не знали, что Райан Миллер и Педро Аларкон выяснили кое-что еще.

— Ты сказала, что этот Антон Фаркаш — землемер? — спросила у Иезавели Эсмеральда.

— Да, поэтому мне пришло в голову бросить взгляд на недавно составленные кадастры, подписанные Антоном Фаркашем в Сакраменто и Ричмонде, где он, очевидно, работает. Все эти кадастры зарегистрированы. Один бросается в глаза и совпадает с описанием Абаты: Вайнхейвен. Речь идет о старой давильне в Пойнт-Молейте: там делали вино до тысяча девятьсот девятнадцатого года, потом здание забросили. Во время Второй мировой войны его занимал военно-морской флот. Сейчас оно принадлежит городу Ричмонд, — разъяснил Миллер в роли Иезавели.

— Очень интересно, — высказался Паддингтон.

— Здание огромное, заброшенное. В домах рабочих флот размещал офицеров, знаменитые погреба превратил в казармы и оборудовал бомбоубежище.

— Как тебе кажется, оно подходит, чтобы спрятать похищенного человека? — спросила Эсмеральда.

— Прекрасно подходит, словно бы для этого и создано. Флот оставил Вайнхейвен в девяносто пятом году, и с тех пор здание пустует. Никто не знает, что с ним делать, был некий проект превратить его в казино, но ничего из этого не вышло. Дома работников давильни все еще стоят. Само здание, красного цвета, похожее на средневековую крепость, закрыто для посещений, но его видно с парома, идущего в Вальехо, который проплывает мимо не останавливаясь, и с моста Сан-Рафаэль. Власти Ричмонда в марте наняли Антона Фаркаша для инспекции и составления кадастрового плана.

— Антон Фаркаш, или Ли Гэлеспи, или Кэрол Андеруотер, как бы мы ни называли Волка, может держать маму в любом из брошенных домов или в самой крепости. Как мы сможем ее найти без подразделения спецназа? — спросила Аманда.

— Если бы я был Волком и держал заложника, я бы выбрал бомбоубежище, как наиболее защищенное место. Это основы стратегии, — изрек полковник Паддингтон.

— Дома обнесены глинобитными стенами и находятся очень близко от дороги. Там не спрятать заложника. Я согласна с полковником: Волк скорее выберет бомбоубежище. Поскольку Антон Фаркаш совсем недавно работал в здании, он знает, как пробраться туда.

— Каков наш следующий шаг? — спросила Эсмеральда.

— Все рассказать папе! — воскликнула Аманда.

— Нет! — возразила Иезавель. — Если Антон Фаркаш держит твою маму в Вайнхейвене, лучше не поднимать полицейских: они ворвутся в крепость, как стадо буйволов, и мы ни за что не выручим вовремя твою маму.

— Я согласен с Иезавелью. Нам нужно действовать самостоятельно и застигнуть его врасплох, — одобрил полковник Паддингтон.

— На меня не рассчитывайте, я сижу в инвалидном кресле в Новой Зеландии, — напомнила Эсмеральда.

— Предлагаю попросить помощи у Райана Миллера, — вступила Иезавель.

— У кого? — переспросила Эсмеральда.

— У того типа, которого обвинили в убийстве Алана Келлера.

— Почему у него?

— Потому, что он — «морской котик».

— Миллер, должно быть, на другом конце света, не такой же он дурак, чтобы оставаться рядом с местом преступления, когда его разыскивают, — сказал Шерлок Холмс.

— Он не совершил никакого преступления, это мы уже знаем, — вмешалась Абата.

— Может быть, он остался в районе залива, чтобы найти Волка: думаю, он не верит в расторопность полиции, — предположил Кейбл, знаками показывая внучке, чтобы она не говорила лишнего.

— Как нам найти «морского котика»? — спросила Эсмеральда.

— Я займусь этим. Не зря же я — распорядительница игры, — заверила Аманда.

— Этот человек поможет нам, я вижу это внутренним зрением, третьим глазом, — сказала Абата.

— Если его удастся отыскать, — проворчал Паддингтон, жалея, что он сам находится в Нью-Джерси: в такой ситуации военный стратег, подобный ему, был просто необходим.

— Предположим, что распорядительница найдет Райана Миллера. Как он проникнет в Вайнхейвен? — не сдавалась Эсмеральда.

— «Морские котики» ворвались в убежище бен Ладена в Пакистане. Не думаю, чтобы Миллеру было трудно проникнуть в заброшенную давильню на берегу залива Сан-Франциско, — проговорил полковник.

— Захват бен Ладена планировали несколько месяцев, группа «морских котиков» была заброшена на вертолетах, при поддержке авиации. Они ворвались, готовые убивать. Эта операция — импровизированная, ее будет осуществлять один человек с целью спасти, а не убить. Самое трудное — сохранить заложникам жизнь, это доказано, — предупредил Шерлок Холмс.

— У нас есть выбор? — спросила Эсмеральда.

— Нет. Но для «морского котика» это детская игра, — произнесла Иезавель и тут же об этом пожалела: похваляться перед сражением — плохая примета, многие солдаты могли бы это подтвердить.

— Выйдем на связь в шесть часов вечера по калифорнийскому времени. А пока я постараюсь найти Миллера, — распорядилась Аманда.

Четверо игроков в «Потрошителя» отключили скайп, а распорядительница игры и ее сыщик остались с Иезавелью, то есть с Миллером, который изложил им свой план действий. «Морской котик» объяснил, что Вайнхейвен состоит из нескольких зданий, самое большое, где раньше находились винные погреба, имеет три этажа и подвал, в котором военно-морской флот устроил бомбоубежище. На окнах — железные решетки; дверь в бомбоубежище, выходящая на залив, крест-накрест запаяна стальными брусами, вокруг всей территории поставлена ограда — из опасений, что ее могут использовать для подготовки теракта на нефтеперерабатывающем заводе компании «Шеврон», расположенном неподалеку. Охранник пару раз за ночь обходит территорию, но никогда не заходит внутрь зданий. Электричества там нет, и согласно последней инспекции, проведенной Антоном Фаркашем, здание находится в аварийном состоянии, часто затопляется во время бурь или высоких приливов, доски пола прогнили, есть провалы в потолке и на перекрытиях между этажами.

— Ты знаешь, что это за бомбоубежище? — спросил Блейк.

— Более или менее, планы не слишком подробные. Подвал огромный. Раньше туда спускался лифт, теперь его нет, но должна сохраниться лестница. Согласно планам военно-морского флота, там можно было разместить весь контингент солдат и офицеров и полевой госпиталь.

— Как ты думаешь проникнуть туда? — спросила Аманда.

— На втором этаже есть дверь, которую видно с дороги, — сказал Миллер. — Педро сейчас в Пойнт-Молейте, он мне только что звонил, говорит, что ему удалось через решетку сфотографировать дверь с увеличением. Дверь железная, на ней два навесных заводских замка, он считает, что их очень легко открыть. Ясное дело: для Педро любой замок — как семечки.

— Педро пойдет с тобой, полагаю, — сказала Аманда.

— Нет. Педро не так натренирован, как я, он будет обузой. И потом, он не может свободно передвигаться — твой папа установил за ним слежку, — даже не знаю, как он оторвался от хвоста, чтобы поехать в Пойнт-Молейт, и как ему удастся доставить мне все необходимое.

— Он может научить тебя, как открыть замки?

— Может, но эта дверь — из тех металлических, которые поднимаются наверх. Пытаясь открыть ее или разбить окно, я наделаю много шума. Придется поискать другой вход.

Я рад, что ты наконец проснулась, Инди. Как ты себя чувствуешь? Ты еще слаба, но можешь ходить, хотя это вовсе не обязательно. Снаружи — прекрасный солнечный день, не холодно, вода прозрачная, небо безоблачное, дует легкий ветерок — в самый раз для спортсменов. В заливе — сотни парусников и полно этих сумасшедших серферов, которые летают на волнах. Чаек тоже много — что за визгливые птицы! Это означает, что рыбалка хорошая и старые китайцы пойдут удить. Здесь рядом — старая китобойная база, уже сорок лет как заброшенная, последняя в Соединенных Штатах. На китов охотились в Тихом океане, век назад они еще заходили в залив. Дно залива усеяно костями; говорят, в те времена команда из сорока человек могла за час разделать тушу на жир и мясо и вонь достигала Сан-Франциско.

Ты знаешь, что море совсем рядом, в нескольких метрах? Но что это я! Откуда тебе знать, если у тебя не было случая выглянуть наружу. Пляжа у нас нет, и с берега в здание не проникнуть. Во время Второй мировой войны здесь был склад горючего для военно-морского флота, до сих пор валяются пыльные инструкции, аптечки и стоят цистерны с водой, о которых я тебе уже говорил. Они здесь с 1960 года.

Твоя дочь меня забавляет, такая хитрая девочка, игра с ней стимулирует ум: я оставил ей несколько зацепок, и она почти все обнаружила. Уверен, это ей пришло в голову, что Волк — это Антон Фаркаш, поэтому сейчас полиция гоняется за ним, но найдут они только абонентские ящики да телефоны — трюк иллюзиониста, в этом я мастак. Узнав, что Фаркаша разыскивают, я понял, что рано или поздно Аманда свяжет того землемера с этой крепостью. Но ей ни за что не успеть вовремя, и во всяком случае я хорошо подготовился.

Вот и наступила Великая пятница, Инди, сегодня заканчивается твое заточение, оно так долго длилось не потому, что я хотел тебя наказать, ты знаешь, что жестокость мне отвратительна, от нее только сумятица, грязь и беспорядок. Я бы предпочел избавить тебя от тягот, но ты вела себя неразумно, отказывалась со мной сотрудничать. Сегодняшнее число назначено не по прихоти и не наобум, а по лунному календарю. Даты важны, как и ритуалы, они придают значение и красоту поступкам человека, помогают сохранять события в памяти. Я соблюдаю ритуал. Например, всегда совершаю казни в полночь, в этот таинственный час, когда приподнимается завеса, отделяющая жизнь от смерти. Жаль, что в современном мире осталось так мало вековых ритуалов и все они религиозные. Христиане, к примеру, знаменуют Страстную неделю торжественными обрядами. Три дня они скорбят, вспоминая Голгофу, все мы это знаем, но мало кому известно, как конкретно осуществлялось распятие, эта жестокая пытка, медленная смерть. Осужденного привязывали или прибивали гвоздями к двум доскам, вертикальной и горизонтальной; это самый распространенный образ, но есть кресты других конфигураций. Агония может длиться часами или днями, в зависимости от способа казни и от состояния здоровья жертвы, и смерть наступает от истощения, сепсиса, остановки сердца, обезвоживания или от сочетания этих причин; также от потери крови, в случае если на теле имеются раны или приговоренному ломают ноги, что часто делали в древности, чтобы ускорить процесс. Существует теория, будто такая поза — раскинутые руки, удерживающие вес тела, — затрудняет дыхание и смерть наступает от удушья, но это не доказано.

Весна ощущалась и в безоблачном дне, и в разноцветье рынка, по которому сновала толпа, легко одетая и празднично настроенная, покупая фрукты, овощи, цветы, мясо, хлеб и готовую еду. У входа стояла девушка в длинном крестьянском платье, с меннонитским платком на голове: она пела ангельским голоском и продавала диски со своими песнями; в сотне метров от нее публику услаждал ансамбль боливийских музыкантов, в традиционной одежде, с инструментами, привезенными с Кордильер.

В полдень Педро Аларкон, в шортах, сандалиях и соломенной шляпе, подошел к белому навесу, под которым Дениза Уэст торговала продуктами с птичьего двора и изделиями своей кухни. Детектив из убойного отдела, уже несколько дней следивший за Педро, скинул пиджак и обмахивался листовкой в защиту окружающей среды, которую ему кто-то вручил. С расстояния в несколько метров, затесавшись в толпу, он наблюдал, как уругваец покупает яйца и флиртует с торговкой, женщиной зрелой и привлекательной, одетой как лесоруб, с седой косой, отброшенной на спину, но не заметил, как тот передал ей ключ от своей машины. Потом, весь в поту, детектив последовал дальше за Педро Аларконом в его прогулке от прилавка к прилавку: здесь он покупал морковку, там — пучок петрушки, и все с удручающей неспешностью. Полицейский не знал, что тем временем Дениза Уэст пошла на стоянку, извлекла пакет из машины Педро и положила его к себе в грузовик. Детектив не удивился, когда Педро, покидая рынок, подошел попрощаться с дамой, которую так старательно обхаживал, и не уловил момента, когда уругваец забрал обратно свой ключ.

Дениза Уэст рано свернула торговлю, сложила навес, забросила пожитки в грузовик и поехала по направлению, которое указал Педро Аларкон, к устью реки Петалумы, по пустынной заболоченной местности, прорезанной каналами. Она не сразу нашла нужное место, потому что искала что-то вроде магазина принадлежностей для подводной охоты, а перед ней предстал ветхий домишко, на первый взгляд заброшенный. Она остановила тяжелый грузовик прямо в грязи, не решаясь ехать дальше из страха завязнуть окончательно. Несколько раз надавила на клаксон, и, словно по волшебству, совсем рядом с окошком появился бородатый старик с ружьем. Он прокричал что-то невнятное, целясь в нее, но Дениза проделала такой путь не для того, чтобы отступать перед первым же препятствием. Она открыла дверь, выбралась с некоторым трудом из-за ломоты в костях и, уперев руки в боки, пошла прямо на старикана.

— Опустите ружье, мистер, если не хотите, чтобы я у вас его отобрала. Педро Аларкон предупредил вас, что я приеду. Я — Дениза Уэст.

— Что же вы сразу не сказали? — проворчал старик.

— Сейчас говорю.

— Вы привезли мне, что надо?

Она передала старику конверт, который вручил ей Педро Аларкон, тот медленно пересчитал купюры, остался доволен и, вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул. Через пару минут явились два молодца с большими холщовыми сумками, которые без особых церемоний забросили в кузов грузовика. Как Дениза и боялась, грузовик завяз, и старикан с парнями не посмели отказаться, когда женщина потребовала, чтобы они толкали машину.

Дениза приехала домой вечером, когда Райан Миллер уже тщательно приготовил свое снаряжение, как он это делал перед каждым заданием, когда служил в спецназе. Он был по-прежнему уверен в себе, хотя не мог рассчитывать ни на побратимов из шестого взвода, ни на разнообразное оружие более чем сорока видов, которое было тогда в его распоряжении. Он наизусть выучил план помещений Вайнхейвена. После землетрясения 1906 года эта давильня возникла в Пойнт-Молейте, где тогда жили несколько китайских семей, занимавшихся ловлей креветок; китайцев выгнали. Гроздья свозили с виноградников Калифорнии на больших баркасах, их обрабатывало более четырехсот постоянных рабочих, на предприятии производилось полмиллиона галлонов вина в месяц для удовлетворения огромного спроса всей страны. Производство резко прекратилось в 1919 году, с запретом алкоголя в Соединенных Штатах, который действовал тринадцать лет. Больше двадцати лет здание пустовало, потом военно-морской флот превратил его в свою базу, план которой Миллер раздобыл без всяких затруднений.

Они с Денизой выгрузили из кузова две холщовые сумки и раскрыли их во внутреннем дворе; в первой находился каркас, а во второй — оболочка для байдарки Клеппера, которая напрямую происходит от эскимосских каяков, но вместо деревянного остова имеет гибкую арматуру из алюминия и пластика, а вместо тюленьей шкуры покрыта непромокаемой тканью. Нет ничего столь бесшумного, легкого и практичного, как этот Клеппер, идеально подходящий для плана Миллера, который и раньше, служа в спецназе, часто использовал такую лодку в водах куда более бурных, чем воды залива.

— Педро передал тебе вот это, — сказала Дениза, вручая ему пакет, который извлекла из машины уругвайца.

В пакете лежала холщовая сбруя для Аттилы и бежевый кашемировый свитер, который Келлер когда-то подарил Индиане. Аларкон нашел его в грузовичке Миллера и захватил с собой, прежде чем избавиться от машины по поручению друга. Грузовичок он оставил в подпольном гараже, спрятанном среди брошенных верфей на Хантерс-Пойнт, где команда специалистов по краденым машинам изменит его до неузнаваемости и продаст в Мексику. Теперь наступил момент использовать свитер.

— Ты знаешь, что я об этом думаю, — сказала Дениза.

— Не беспокойся, видимость будет хорошая, — отозвался Миллер.

— Сильный ветер.

— Попутный, — заверил ее Миллер, умолчав о других возможных неприятностях.

— Это чистой воды мальчишество, Райан. Зачем тебе лезть в одиночку к волку в пасть? Буквально так.

— Чтобы доказать, что я — мужчина, Дениза.

— Какой же ты солдафон! — вздохнула она.

— Нет, дорогая. На самом деле эта нелюдь захватила Индиану, и единственный способ спасти ее — застать мерзавца врасплох, не дать ему времени исполнить задуманное. Действовать по-другому нельзя.

— Может быть, ты ошибся и твою подругу держат в другом месте, а может быть, Волк убьет ее сразу, как только ты приблизишься, если уже не убил.

— Этого не случится, Дениза. Волк привержен ритуалу, он дождется полуночи, как во всех других случаях. С ним будет нетрудно управиться.

— По сравнению с кем?

— Он там один, немного не в себе, его арсенал ограничивается тайзером, наркотиками, ядом и стрелами. Сомневаюсь, чтобы он умел хотя бы выстрелить из дробовика. В довершение всего одевается женщиной!

— Так-то оно так, но он убил уже восемь человек.

В шесть часов вечера распорядительница игры сообщила игрокам в «Потрошителя», что она нашла «морского котика», и в общих чертах посвятила их в план действий, с великим энтузиазмом принятый сэром Эдмундом Паддингтоном и с оговорками — Шерлоком Холмсом. Абата говорила бессвязнее обычного, ее вымотало на психическом уровне неистовое усилие, направленное на то, чтобы восстановить телепатический контакт с матерью Аманды. Были помехи, объяснила ясновидица, послания доходили смутными. В первые сутки зрительный образ Индианы представал перед ней плывущим в звездной ночи и они могли говорить, но теперь дух пленницы уже не парил свободно. Она виновата сама, призналась Абата: виновата в том, что накануне поглотила пятьсот калорий, и теперь аура у нее полосатая, как зебра, а живот горит огнем.

— Твоя мама еще жива, но она в отчаянии. При таких условиях я не могу войти в ее разум, — добавила она.

— Мама страдает? — спросила Аманда.

— Да, распорядительница, очень, — призналась Абата, и Аманда всхлипнула.

— Вы подумали, что будет, если Миллера постигнет неудача? — вмешалась Эсмеральда.

Целую долгую минуту никто не отвечал. Аманда не могла даже представить себе, чтобы Миллер сплоховал, ведь другого шанса не будет. С приближением ночи ее сомнения росли, к тому же и дед подливал масла в огонь, серьезно думая, не позвонить ли Бобу Мартину и не выложить ли ему все.

— Для «морского котика» это рутинное задание, — проговорила Дениза Уэст в роли Иезавели, но без особой уверенности.

— С военной точки зрения план хорош, но рискован, и кто-то с берега должен направлять действия бойца, — отчеканил Паддингтон.

— Педро Аларкон, друг Миллера, будет это делать с помощью мобильника и джи-пи-эс. Он расположится на расстоянии где-то в километр, готовый вмешаться. Распорядительница и я будем поддерживать с ним контакт, — объяснил Кейбл.

— Как мы можем помочь? — спросила Эсмеральда.

— Мы можем, к примеру, молиться или посылать положительную энергию в Вайнхейвен, — предложила Абата. — Я не отступлюсь с телепатией. Я должна внушить маме Аманды, чтобы она терпела и мужалась, помощь близко.

Последние вечерние часы тянулись ужасающе медленно для всех, особенно для Райана Миллера, который наблюдал в подзорную трубу за праздничным парадом парусников в заливе и не мог дождаться минуты, когда они отправятся к своим причалам. В девять часов вечера, когда движение судов совершенно прекратилось и прошел последний паром в Вальехо, Дениза Уэст высадила его с Аттилой и байдаркой у Сонома-Крик, одного из притоков реки Напы. Ночь выдалась беззвездная, полная луна — великолепный диск из чистого серебра — медленно поднималась над восточными холмами. Дениза помогла Миллеру спустить байдарку на воду и распрощалась без излишнего пафоса, просто пожелав удачи. Она уже высказала ему все, что думала по этому поводу. «Морской котик» был уверен, что хорошо подготовился, выбрал пистолет, лучше всего подходящий для его цели, полуавтоматический глок австралийского производства. На стене в лофте осталось висеть более смертоносное оружие, но Миллер о нем не жалел, оно не послужит так хорошо, как глок, в деле спасения Индианы. Он захватил также боевой нож «Ка-Ваг», какие употребляются в армии со времен Второй мировой войны, и стандартную аптечку скорой помощи, больше из суеверия, чем по какой-либо иной причине, ведь благодаря хирургическому зажиму он в Ираке не истек кровью, остальное — заслуга Аттилы. Он поручил Денизе купить лучшие очки ночного видения, эта безделица обошлась ему в тысячу долларов, но внутри Вайнхейвена он будет полностью зависеть от этих очков. Он оделся в черное — брюки, футболка, толстовка и резиновые тапочки — и вымазал лицо ваксой того же цвета. Ночью он будет практически невидим.

Миллер рассчитал, что пересечь залив от этого места до Пойнт-Молейта займет у него пару часов, если плыть со скоростью четыре-пять узлов. Так остается порядочный запас времени до полуночи. Он полагался на силу своих мышц, привычку к гребле и знание залива. Педро Аларкон разведал окрестности Вайнхейвена и предупредил, что там нет ни пляжа, ни пристани, придется лезть на скалы, но подъем не очень крутой, Аттила тоже сможет его преодолеть, даже в темноте. Оказавшись в бывшей давильне, Миллер должен будет действовать осторожно и быстро, иначе потеряет свое преимущество. Он снова мысленно представил себе план Вайнхейвена, пока греб в спокойных водах канала. Сидя в байдарке с поднятой головой, Аттила вглядывался в горизонт, как заправский моряк.

Через пятнадцать минут байдарка вышла в залив Сан-Пабло и направилась к югу. Миллеру был не нужен компас, он ориентировался по огням, мерцавшим на обоих берегах широкого залива, и по светящимся бакенам, которые указывали путь кораблям и баржам. Байдарка могла плавать на очень небольшой глубине, это позволяло двигаться по прямой линии к Пойнт-Молейту, не опасаясь того, что лодка сядет на мель; с моторкой такое непременно бы случилось. Приятный дневной бриз сменился северным ветром, дувшим Миллеру в спину, но никак не помогавшим ему, потому что начинался прилив, очень высокий в полнолуние; вода двигалась против ветра, и поднимались волны. Миллеру приходилось грести с большей силой, чем обычно требовалось на таком маршруте. Единственным судном, которое встретилось ему за следующий час, была баржа, удалявшаяся в сторону Золотых Ворот и Тихого океана.

Миллер не мог разглядеть пару утесов, где гнездились чайки, — границу между заливом Сан-Пабло и заливом Сан-Франциско, — но угадал, где находится, потому что волнение усилилось. Он проплыл еще немного и увидел перед собой огни моста Ричмонд-Сан-Рафаэль — он казался гораздо ближе, чем на самом деле; Миллер должен был ориентироваться по этим огням, да еще по старинному маяку на одном из двух островков под названием Дос-Эрманос, превращенному в живописный маленький отель для туристов, любящих приключения. Вайнхейвен находился слева, вблизи от моста, и, поскольку там не было света, следовало держаться близко к берегу, чтобы не проплыть мимо. Он все греб и греб против волн в заданном ритме, равномерно напрягая мышцы рук и спины. Остановился только пару раз, чтобы отереть пот со лба и попить воды из бутылки. «Хорошо идем, дружище», — заверил он Аттилу.

Миллера охватило знакомое возбуждение, всегда возникающее перед боем. Иллюзия того, что он держит ситуацию под контролем и предусмотрел все возможные опасности, развеялась, как только он попрощался с Денизой Уэст. Он был солдатом обстрелянным, знал, что выйти невредимым с поля сражения можно, если повезет, но и самого опытного бойца может сразить шальная пуля. Воюя, он всегда сознавал, что в любой момент может погибнуть или получить ранение; с каждым рассветом он просыпался, преисполненный благодарности, и засыпал, готовый к худшему. Здесь же, однако, речь шла не о войне высоких технологий, абстрактной и безличной, к какой он привык; его ждала рукопашная схватка, и это воодушевляло его, к этому его влекло. Он жаждал битвы, хотел столкнуться с Волком лицом к лицу. Он не боялся противника. На самом деле в гражданской жизни ему некого было бояться, он был подготовлен лучше, чем кто бы то ни было, поддерживал себя в хорошей форме, а этой ночью ему предстояло сразиться с одним человеком, в этом он был уверен, ни один серийный убийца не имеет сообщников или подельников. Волк — персонаж из бульварного романа, нелепый безумец; он никак не может оказаться достойным противником для «морского котика». «Скажи, Аттила: может быть, я недооцениваю врага? Иногда я слишком задаюсь и важничаю, грешен, каюсь». Пес не мог слышать его, он сидел неподвижно на своем месте, глядя вперед единственным глазом. «Ты прав, дружище: я несу чепуху», — кивнул Миллер. Он сосредоточился на настоящем моменте: волнах, ритме гребли, плане Вайнхейвена, светящемся циферблате часов, не предугадывая дальнейших действий, не задумываясь о возможной опасности, не призывая побратимов из шестого взвода и не размышляя, что он будет делать, если Индианы нет в бомбоубежище бывшей военной базы. Индиану нужно выбросить из головы — это отвлекает и может оказаться фатальным.

Луна уже стояла высоко в небе, когда байдарка пристала у Вайнхейвена, кирпичной громады с толстыми зубчатыми стенами и башенками. Это подобие замка четырнадцатого века на мирном побережье залива Сан-Франциско казалось чужеродным элементом и в белом сиянии луны несло угрозу и предвещало беду. Здание было построено на склоне холма и с той стороны, где находился Миллер, было очень высоким, но со стороны суши вполовину ниже. Главный вход, выходивший на дорогу, вел прямо на второй этаж; еще один этаж располагался выше, внизу были первый этаж и подвал. «Морской котик» погрузился по грудь в воду, привязал хрупкое суденышко к скале, захватил оружие, боеприпасы и прочую экипировку, обул тапочки, которые болтались у него на шее, и сделал Аттиле знак идти следом. Подсадил пса на скользкую скалу, и, оказавшись на суше, оба бегом пробежали сорок метров, которые отделяли здание от воды. Было без двадцати пяти минут двенадцать. Путь оказался дольше, чем предполагалось, но, если Волк будет придерживаться своих ритуалов, у них времени с избытком.

Миллер пару минут постоял, прижавшись к стене: нужно было убедиться, что все спокойно. Слышался только крик совы, да дикие индюшки шуршали на лугу, это ничуть не встревожило Миллера: Педро предупредил его, что в окрестностях водятся целые стаи грузных, неповоротливых птиц. Укрываясь в тени здания, Миллер двинулся вперед, обогнул правую башню и оказался перед стеной, выходящей на юг, которую рассмотрел на фотографиях Педро и выбрал потому, что ее не видно с дороги, где мог пройти охранник. В самой низкой своей части стена была высотой от пятнадцати до восемнадцати метров, и по ней спускалась водосточная труба. Надевая на Аттилу сбрую, что-то вроде жилета из парусины с четырьмя дырками для лап и крюком на спине, Миллер ощутил нервную дрожь собаки и понял, что пес вспоминает прежний опыт, когда на него надевали похожее снаряжение. «Спокойно, дружище, это будет легче, чем прыгать с парашютом, — прошептал он, как будто пес мог слышать, и погладил его по голове. — Жди меня здесь и не вздумай гоняться за индюшками». Он прицепил к сбруе веревку, которая висела на поясе, и знаком велел собаке ждать.

_____

Молясь, чтобы водосточная труба его выдержала, Миллер начал подъем, работая мышцами рук и плеч и удерживая равновесие с помощью единственной ноги, как он это делал при плавании; протез в таких случаях был совершенно бесполезен. Труба оказалась крепкой, она заскрипела, но не поддалась под его весом, и скоро Миллер вылез на крышу. Здесь перед ним въяве предстала огромная площадь здания и великолепная панорама залива, освещенного луной: слева — огни моста, впереди — отдаленное сияние города Сан-Рафаэля. Миллер слегка дернул за веревку, предупреждая Аттилу, и тут же начал медленно его поднимать, стараясь не ударять о стену. Подтянув ближе к себе, взял на руки, перенес через зубцы и отцепил веревку, но сбрую снимать не стал. За этот короткий подъем к Аттиле вернулся боевой дух, благодаря которому он заслужил медаль: не осталось и следа нервозности, собака ждала команды, полная энергии, с выражением яростного предвкушения схватки, которого Миллер не видел уже много лет. Хорошо, что он продолжал тренировать пса в прежнем суровом режиме, как тогда, когда они вместе сражались. Аттила не забыл воинской дисциплины.

Над широкой плоской крышей, усыпанной гравием, Миллер различил три стеклянных купола, по одному на каждый корпус. Он должен был проникнуть через первый, доползти до верхнего этажа Вайнхейвена и найти шахту лифта, соединявшую все этажи и уходившую вниз, к бомбоубежищу. Спасибо дотошному Аларкону, который послал фотографии всего здания, включая вентиляционные отверстия. Оторвать тонкие металлические пластинки у основания стеклянного купола было легко: они проржавели и еле держались. Миллер посветил в дыру фонариком, к которому собирался прибегать как можно реже, и прикинул, что спуститься нужно будет метров на пять. Набрал номер Аларкона и заговорил шепотом:

— Все хорошо. Я на крыше с Аттилой, мы сейчас войдем.

— У тебя около пятнадцати минут.

— Двадцать.

— Будь осторожен. Удачи.

«Морской котик» надел Аттиле собачьи очки ночного видения, которые тот носил на войне, а Миллер сохранил на память, не думая, что они когда-нибудь пригодятся. Псу это не понравилось, но, поскольку ему такую штуку надевали раньше, он молча стерпел; очки ему мало что дадут, с его-то слабым зрением, но без них он не увидит вообще ничего. Миллер прицепил веревку к сбруе, погладил благородного зверя, сделал ему знак и стал опускать его в темноту.

Едва почувствовав, что Аттила коснулся пола, Миллер привязал другой конец веревки к железной раме вентиляционного окошка и начал спускаться сам. «Вот мы и внутри, дружище», — прошептал он, надевая новые очки. Понадобилось несколько секунд, чтобы зрение привыкло к фантастическим движущимся образам, зеленым, красным и желтым. Он включил инфракрасный фонарь у себя на лбу и смог составить представление о просторном, похожем на ангар зале, где очутился. Снял с собаки сбрую, уже бесполезную, поскольку веревка осталась висеть на раме; с этого момента приходилось полагаться на точность планов, начерченных в 1995 году, на собственный опыт и на везение.

Очки помогали двигаться вперед, но не хватало периферийного зрения. Пес с его инстинктом и великолепным нюхом предупредит, если возникнет опасность. Миллер углубился в помещение, обходя обломки, валявшиеся на полу, и метров через десять различил большой куб, обнесенный металлической решеткой: раньше это был грузовой лифт, почти такой же, как у него дома. Рядом с шахтой, как он и ожидал, обнаружилась металлическая лесенка. Миллер предположил, что Волк устроил себе укрытие не на этом этаже и не на том, который находился непосредственно ниже, потому что днем сюда проникало немного света через вентиляционные отверстия, шахту лифта и решетки в верхней части заложенных кирпичами окон. Он обнаружил, что мобильник находится вне зоны действия сети и связаться с Аларконом никак нельзя. Такую возможность они предусматривали, и все же Миллер выругался сквозь зубы: теперь у него не было никакой другой поддержки, кроме пса.

Аттила заколебался было перед крутой и узкой лесенкой, но по команде начал осторожно спускаться. Готовясь к операции в доме Денизы, Миллер подумывал, не обернуть ли псу чем-нибудь лапы, чтобы он производил меньше шума, но потом решил, что это помешает ему двигаться, и только подстриг когти. И не пожалел об этом: Аттила мог спускаться по такой лесенке, только цепляясь за перекладины.

Обширный основной этаж простирался на всю длину и ширину трех зданий, из которых состоял форт. Миллер отказался от мысли обследовать его. Времени не было, приходилось все поставить на одну карту, на одну-единственную возможность: что Индиану держат в подвале. Миллер остановился, вслушиваясь в темноту, с Аттилой у ноги. В царящем вокруг совершенном безмолвии он, казалось, услышал слова Абаты, анорексичной девочки, которая, не покидая клиники в Монреале, верно описала это причудливое место. «Духи прошлого защищают маму Аманды» — вот что сказала Абата. «Надеюсь, так оно и есть», — прошептал Миллер.

Следующий участок лестницы оказался шире и крепче первого. Прежде чем спускаться, Миллер открыл пластиковую сумку, которую держал под футболкой, вынул бежевый свитер Индианы и дал понюхать Аттиле. Улыбнулся при мысли, что он сам мог бы идти по этому запаху, характерному для Индианы: смесь разных эссенций и масел, которую Аманда называла запахом волшебства. Пес зарылся носом в шерстяную ткань, потом поднял голову и посмотрел на друга сквозь очки, показывая, что все понял. Миллер положил свитер в пакет, чтобы не сбивать собаку со следа, и засунул обратно под футболку. Аттила опустил голову в пролет и стал осторожно спускаться на следующий этаж. «Морской котик» подождал и, убедившись, что пес не столкнулся с какой-либо опасностью, последовал за ним.

Он очутился на этаже с более низким потолком и цементным полом; возможно, раньше здесь хранили бочки с вином, а потом — боеприпасы и горючее. Миллер впервые почувствовал, что замерз, и вспомнил, что одежда на нем мокрая. Насколько он мог видеть в своих очках, всюду валялись обломки, свертки, громоздились бочки, огромные опечатанные ящики, барабаны с намотанными на них шлангами или тросами, старый холодильник, стулья и столы. Индиану могли держать в любом уголке этого этажа, но поведение Аттилы ясно указывало на то, что не стоит терять здесь время: пес пригнулся, уткнув нос в лестницу и ожидая команды.

В инфракрасном свете показался проем и первые ступеньки лестницы, кривой и шаткой, которая, согласно планам, вела в бомбоубежище. В ноздри проник затхлый запах запертого помещения и стоячей воды. Интересно, сможет ли Аттила найти след Индианы среди такой вони, спросил себя Миллер и тут же получил ответ: у пса на хребте вздыбилась шерсть, мускулы напряглись — он был готов к действию. Было трудно предугадать, что они найдут в бомбоубежище, на плане были обозначены только четыре толстые стены, проем на месте шахты лифта и расположение железных опор. В противоположном конце располагался единственный выход наружу по другой лестнице, которая давно не использовалась и, возможно, уже не существовала. В одном из донесений военно-морского флота упоминались временные выгородки — для госпиталя, кабинетов и жилых комнат офицеров; это сильно усложнило бы задачу: потеряться в лабиринте просмоленных полотнищ — последнее, чего мог бы пожелать себе солдат.

Райан Миллер понял, что теперь он наконец-то находится, как говорила Дениза Уэст, в пасти Волка. В зловещей тишине, окутавшей здание, он слышал только биение своего сердца, мерное, словно тиканье часов. На лестницу вело отверстие шириной в полметра. Чтобы ступить на ржавые ступеньки, Миллер должен был согнуться вдвое и пролезть под металлической планкой. Вряд ли получится проделать это грациозно, подумал он, прикинув свои габариты; да и протез помешает. Инфракрасный луч не достигал до дна, а фонарик Миллер не хотел включать, чтобы не выдать себя раньше времени. Он заколебался — спускаться ли осторожно, стараясь не шуметь, или броситься в пропасть наобум, чтобы не терять времени. Миллер глубоко, полной грудью, вдохнул и вытеснил из сознания всякие мысли. С этой минуты его поведет инстинкт, питаемый ненавистью к человеку, похитившему Индиану, обогащенный опытом и знанием, которые были записаны в глубинах его существа огнем и кровью войны; реакция будет автоматической — такую инструктор во время «адской недели» называл мышечной памятью. Миллер сделал выдох, снял пистолет с предохранителя и похлопал боевого товарища по хребту.

Аттила начал спускаться.

Если «морской котик» и рассчитывал на внезапную атаку, цокот когтей Аттилы, отдающийся в глубинах подвала, заставил его отказаться от этой мысли. Он сосчитал шаги собаки, чтобы представить себе высоту, и, едва услышав, как Аттила спрыгнул на пол, пролез под планкой и рухнул в проем с пистолетом в руке: шум уже не имел никакого значения. Ему удалось оттолкнуться от трех ступенек, но четвертая обрушилась с грохотом, и протез застрял в ржавой железке. Попади он туда здоровой ногой, содрал бы кожу. Миллер дернулся, чтобы освободиться, но протез крепко застрял, ногу из углеродного волокна, защемленную обломками ступеньки, пришлось вытаскивать обеими руками. Снять протез нельзя — без него невозможно двигаться дальше. Миллер потерял несколько драгоценных секунд и преимущество, какое давала внезапность.

В четыре прыжка он спустился вниз, пригнулся и, держа глок обеими руками, стал разворачиваться по оси, осматриваться, насколько позволяли очки ночного видения. На первый взгляд ему показалось, будто это помещение меньше, чем другие этажи, но тут же разглядел, что вдоль стен развешаны темные полотнища: временные выгородки, отсеки, которых он опасался. Разобраться с этой помехой он не успел, потому что явственно увидел силуэт Аттилы, лежащего на полу. Миллер вполголоса позвал пса, не представляя, что могло с ним случиться. Может быть, его застрелили, а Миллер не услышал выстрела из-за грохота обрушившейся ступеньки; или пистолет был с глушителем. Пес не шевелился, он лежал на боку, голова запрокинута под неестественным углом, лапы вытянуты. «Нет! — крикнул Миллер. — Нет!» Подавив стремление немедленно броситься к нему, залег на пол и стал оглядываться по сторонам, насколько позволяло узкое поле обзора: враг, без сомнения, был где-то рядом, его следовало обнаружить.

Миллер лежал у подножия лестницы, близ большой обрешеченной коробки лифта, и был виден со всех сторон: напасть на него могли из любого угла. Поле боя не могло выглядеть хуже: центральная часть бомбоубежища представляла собой обширное пустое пространство, но по краям было множество отсеков — настоящий лабиринт для Миллера и идеальное укрытие для Волка. По крайней мере, теперь он был уверен, что Индиана близко, Аттила учуял ее запах. Миллер не ошибся, предположив, что Вайнхейвен — логово Волка, тут он держит Индиану в плену. Поскольку инфракрасный луч, реагирующий на теплоту тела, ничего не обнаружил, Миллер сделал вывод, что противник прячется за одной из занавесок. Единственную защиту Миллеру предоставляла темнота и черная одежда, если только у преступника нет очков ночного видения, как у него самого. Он сейчас представлял собой слишком легкую мишень, нужно пока оставить Аттилу и найти какое-то укрытие.

Согнувшись, Миллер побежал направо: положение, в котором лежал Аттила, наталкивало на мысль, что удар был нанесен слева, где, очевидно, и таится враг. Добрался до ближайшей выгородки, встал на одно колено, прижался спиной к парусине и осмотрел поле сражения, обдумывая следующий шаг. Проверять отсек за отсеком было бы до крайности неосторожно: это отнимет слишком много времени и нельзя будет сразу стрелять на поражение — Волк может ждать его за любой перегородкой, прикрываясь Индианой как щитом. С Аттилой он бы себя чувствовал уверенно, пес по запаху вывел бы его на людей. Миллер, планируя вторжение в Вайнхейвен, просчитал множество факторов риска, но и представить себе не мог, что сразу лишится своего верного друга.

Он впервые пожалел о решении встретиться с убийцей один на один. Педро Аларкон много раз предупреждал, что самомнение его погубит. Несколько бесконечных минут он ждал, прислушиваясь к каждому звуку, к малейшему шороху в жуткой тишине подвала. Нужно было взглянуть на часы, узнать, сколько осталось до полуночи, но Миллер не мог отвернуть рукав толстовки и обнажить циферблат: цифры на нем сверкнут в полумраке, словно зеленый маяк. Он решил пробраться к крайней стене, подальше от Волка, который, должно быть, засел где-то рядом с лестницей, там, откуда стрелял в Аттилу, а потом выманить его из укрытия. Миллер был уверен в меткости своей стрельбы, ему ничего не стоит попасть с двадцати метров из глока в движущуюся цель, даже в очках с плохой видимостью. Он всегда стрелял хорошо, у него был верный глаз и твердая рука; выйдя в отставку, регулярно ходил в тир, словно предугадывая, что когда-нибудь ему снова понадобится это умение.

Миллер заскользил вперед, прижавшись к парусине, сознавая, что он мог ошибиться и враг поджидает в одном из отсеков, готовый выстрелить в спину, но ничего лучшего в голову не пришло. Он продвигался так быстро и осторожно, как позволял протез; через каждые два или три шага останавливался и выжидал, напрягая все чувства. Миллер постарался не думать об Индиане и об Аттиле, полностью сосредоточившись на движении: он вспотел от выброса адреналина, лицо горело от ваксы, ремни, которыми крепились очки и фонарь, сдавливали голову, но ладони оставались сухими. Солдат полностью владел собой и своим оружием.

Райан Миллер продвинулся на девять метров, когда различил в дальнем конце подвала сильное мерцающее сияние, природу которого определить не смог. Он сдвинул очки на лоб, потому что свет сквозь них виделся расплывчато, и часто заморгал, чтобы скорее привыкли глаза. Через мгновение он понял, что предстало перед ним, и хриплый, утробный крик вырвался из глубин его существа. Вдали, на фоне всепоглощающей темноты, горели свечи, поставленные в круг, и их дрожащие огоньки освещали распятое тело. Руки привязаны к поперечной балке, которую поддерживала опора; голова свешивалась на грудь. Миллер узнал золотые локоны: то была Индиана. Забыв о предосторожности, солдат помчался к ней.

«Морской котик» не почувствовал, как первая пуля вошла ему в грудь, пробежал несколько шагов и только потом рухнул на колени. Вторая пуля попала в голову.

Ты меня слышишь, Индиана? Я — Гэри Брунсвик, твой Гэри. Ты еще дышишь: посмотри на меня. Я здесь, у твоих ног, как и все время с прошлого года, когда я увидел тебя в первый раз. Даже сейчас, в агонии, ты такая красивая… Шелковая рубашка тебе очень идет: легкая, элегантная, эротичная. Келлер подарил тебе ее, чтобы заниматься любовью, а я надел ее на тебя, чтобы ты искупила свои грехи.

Если ты поднимешь голову, увидишь своего солдата. Он — та куча на полу, которую я подсвечиваю фонариком. Собака упала дальше, у самой лестницы, ты отсюда не увидишь ее; электрический разряд оказался смертельным, тайзер в один миг покончил с этим жутким зверем. Солдата почти не видно, он одет в черное. Ты можешь его различить? Не важно, он уже не помешает нашей любви. Она трагична, Индиана, а могла бы быть сказочной, если бы ты на нее ответила. За эту неделю, проведенную вместе, мы узнали друг друга не хуже, чем старая супружеская пара. Я дал тебе возможность полностью выслушать мою историю; знаю, ты меня понимаешь: я должен был отомстить за ребенка Антона Фаркаша и за подростка Ли Гэлеспи. Это был мой долг, моральный долг, совершенно необходимый.

Ты знаешь, что уже три недели у меня не болит голова? Можно сказать, что твое лечение в конце концов принесло свои плоды, но есть и другой фактор, который нельзя сбрасывать со счетов: я освободился от бремени мести. Эту ответственность я пронес через годы, представь себе, как это повредило моей нервной системе. Эта ужасная мигрень, которую ты знаешь, как никто, началась, когда я стал планировать свою миссию. Казни приводили меня в восторг, я чувствовал облегчение, эйфорию, у меня вырастали крылья, но через несколько часов начиналась мигрень, и я думал, что эта боль меня доконает. Полагаю, теперь, покончив со всеми, я излечился.

Признаюсь, я не ожидал гостей так скоро — Аманда умнее, чем я считал. Меня не удивляет, что солдат пришел один: он думал, что с легкостью одолеет меня, и хотел отличиться, выручая даму из беды. Когда сюда явится твой бывший муж со стадом бездарностей, я буду уже далеко. Они по-прежнему будут искать Антона Фаркаша, но в какой-то момент Аманда догадается, что Волк — это Гэри Брунсвик. Она наблюдательная: опознала Кэрол Андеруотер по фотографии того времени, когда я был Ли Гэлеспи; думаю, она не выбросит из головы эти фотографии, в конце концов сложит два и два и поймет, что Кэрол Андеруотер — то же, что Гэри Брунсвик, приятель, с которым она играла в шахматы по Интернету.

Повторяю тебе, Инди, то, что говорил вчера: исполнив свою миссию, восстановив справедливость, я рассказал бы тебе всю правду, объяснил бы, что твоя подруга Кэрол и твой самый преданный клиент Гэри Брунсвик — одно лицо; что имя, данное ему при рождении, — Антон Фаркаш и что в любом образе, мужском или женском, будь то Андеруотер, Фаркаш, Гэлеспи или Брунсвик, я любил бы тебя одинаково сильно, если бы ты позволила. Я мечтал поехать с тобой в Коста-Рику. Это гостеприимный край, теплый и мирный, мы были бы там счастливы, могли бы купить маленькую гостиницу на побережье и жить за счет туризма. Я предложил тебе больше любви, чем все мужчины, какие были у тебя за твои тридцать три года. Вот это да! Я только что сообразил, что ты — в возрасте Иисуса Христа. Я не думал об этом — так получилось случайно. Почему ты отвергла меня, Инди? Ты заставила меня страдать, унизила меня. Я хотел быть мужчиной твоей жизни, но должен был смириться с тем, что принесу тебе смерть.

Осталось недолго до полуночи, когда закончатся твои мучения, Инди: всего две минуты. Эта смерть должна быть медленной, но, поскольку нам некогда ждать, мы спешим, я помогу тебе умереть, хотя ты знаешь, как мне дурно от вида крови. Никто не скажет, будто я — кровавый убийца. Я бы хотел избавить тебя от этих двух минут, но луна определяет точное время казни. Это произойдет быстро, выстрел в сердце, я не собираюсь втыкать тебе под ребра копье, как делали римляне, когда осужденный никак не хотел умирать на кресте…

_____

Райан Миллер вернулся к жизни, почувствовав, как Аттила лижет ему лицо. Пес получил разряд тайзера, спустившись с последней ступеньки лестницы, возле которой его поджидал Брунсвик. Пару минут он был без сознания, еще пару минут совершенно парализован, еще какое-то время понадобилось ему, чтобы с трудом подняться, сбросить с себя оцепенение, вызванное ударом тока, и вспомнить, где он находится. Тогда сработал самый важный для собаки инстинкт: преданность хозяину. Очки остались лежать на полу, но нюх привел его к поверженному другу. Миллер почувствовал, как Аттила толкает его головой, пытаясь пробудить к жизни, и открыл глаза: все расплывалось перед ним, но в памяти осталось последнее, что он видел перед тем, как упасть: Индиана, распятая на кресте.

Вот уже пять лет с тех пор, как он вернулся с войны, Миллер не испытывал потребности прибегать к той необычайной внутренней силе, которая позволила ему стать «морским котиком». Самая мощная мышца — сердце, он это усвоил в ту адскую неделю тренировок. Страха не было, только ясное осознание происходящего. Рана на голове — поверхностная, иначе я бы уже умер, подумал он, но вот попадание в грудь — серьезное. Тут никакой турникет не поможет, я, похоже, спекся. Он отрешился от боли, от крови, текущей из раны, сбросил с себя невыносимую слабость, зовущую отдохнуть, отдаться неге, как некогда в объятиях Индианы после любви. «Погоди немного», — сказал он смерти, отстраняя ее. Подталкиваемый собакой, приподнялся на локтях, стал шарить в поисках пистолета, но не мог его найти: наверное, выронил, когда падал; ладно, времени нет. Рукавом отер кровь со лба и в пятнадцати метрах от себя увидел сцену Голгофы, которая уже и так запечатлелась на сетчатке. У креста стоял человек, которого Миллер не знал.

Впервые Миллер дал Аттиле команду, которую никогда раньше не использовал в бою, хотя они много раз проходили ее, играя или тренируясь. Он с силой стиснул шею пса и указал ему человека, стоявшего вдали. То была команда убить. Аттила какое-то мгновение колебался между желанием защитить друга и необходимостью выполнить приказ. Миллер повторил команду. Пес бросился вперед, быстрый и неумолимый, как стрела.

Гэри Брунсвик услышал топот, понял, что происходит, и выстрелил в темноте, не целясь, в чудовище, которое уже взмыло в воздух, готовое обрушиться на него. Пуля затерялась где-то в необъятном подвале, а зубы собаки сомкнулись на запястье, сжимавшем пистолет. С воплем Брунсвик выронил оружие, забился в отчаянии, пытаясь освободиться, но Аттила всем своим весом прижал его к полу. Отпустив руку, тотчас же вонзил титановые клыки в затылок и трепал лежащего до тех пор, пока не разодрал ему горло. Так Гэри Брунсвик и остался лежать на полу, с зияющей раной, из которой толчками вытекала кровь, с каждым разом все слабее и слабее.

Тем временем Миллер продолжал ползти, опираясь на руки и единственную ногу, поскольку протез в этом деле помогал мало, и приближался к Индиане, чудовищно медленно, то и дело окликая ее угасающим голосом. Бывало, он терял сознание на несколько секунд, потом приходил в себя и двигался дальше. Он знал, что оставляет за собой на цементном полу кровавый след. Последние метры он преодолел с помощью Аттилы, который тащил его за рукав. Волк не смог пригвоздить Индиану к кресту — и опора, и балка были железные — и прикрутил ее запястья ремнями: она висела, раскинув руки, в полуметре от пола. Райан Миллер все звал ее: «Индиана, Индиана», но не получал ответа. Солдат даже и не пытался удостовериться, жива ли она еще.

Сделав сверхчеловеческое усилие, «морской котик» встал на колени, потом поднялся, держась за опору, стоя на ноге из углеродного волокна, потому что другая, собственная, подгибалась. Снова обтер рукавом лоб, но понял, что не только кровь и пот застилают зрение. Вытащил нож, «Ка-Бар», примитивное оружие, с которым ни один солдат не расстается, и стал резать ремни, удерживающие Индиану. Нож был острый как бритва, Миллер умел им пользоваться, но у него ушло больше минуты на то, чтобы разрезать полоску кожи. Безжизненное тело Индианы обрушилось на него, но он смог устоять, потому что второе запястье оставалось привязанным. Миллер поддерживал Индиану за талию, пока расправлялся со вторым ремнем. Наконец из последних сил его перерезал.

Мужчина и женщина какое-то время оставались на ногах. Издалека могло показаться, будто они обнимаются: она — отдаваясь томной страсти, он — прижимая ее к груди жестом властным и нежным, но иллюзия длилась одно мгновение. Райан Миллер медленно опустился на пол, не разжимая рук, потому что последней его мыслью было защитить Индиану, чтобы она не ушиблась при падении.