1

В тишине кабинета, настолько напряженной, что ее можно было резать ножом, раздался трогательный шмыг носом. Мужчина, сидящий в кресле за письменным столом, только сильнее нахмурился. Паренек, стоящий напротив, не решался встретить его взгляд и выглядел настолько виноватым, что даже его светлые кудряшки, которые обычно торчали во все стороны, печально поникли.

– Простите, мистер Уилсон, – опустив голову, промямлил Марк. Его голос был полон искреннего сожаления, и даже человек в сто раз более черствый, чем мистер Уилсон, не смог бы не посочувствовать ребенку. Но в то же время он страшно злился. Наверное, даже не на самого Марка, а на ситуацию… в целом. На то, какой глупой, безнадежной и безнадежно глупой она была.

Он запустил пальцы в волосы, портя идеальную укладку, и с отчаянием посмотрел на стушевавшегося ученика, прискaкавшего в его кабинет на костылях и едва не ставшего причиной его сердечного приступа. Это ощущение, как будто его столкнули с обрыва, мистер Уилсон вряд ли когда-нибудь забудет.

Чем дольше он смотрел на Марка, тем меньше в нем оставалось разумной сдержанности.

– За месяц до премьеры… – обессиленно выдавил из себя мистер Уилсон, уставившись в пустоту, и в его взгляде появилось что-то безумное – так, наверное, выглядят гениальные ученые, когда их опыты дают не те результаты, которых они ожидают. – Главный герой, Марк! Ты – главный герой!

Марк наконец собрался с силами и поднял на учителя круглые небесно-голубые глаза, блестящие от готовых пролиться слез. От чувства вины у него сжалось горло. Ну кто же знал, что не стоило поддаваться уговорам Дэнни, который имел наглость называться его лучшим другом, и прыгать с качелей! Это все было из-за него!

«Да брось, даже у Джейсона это получилось, а он ведь стоя на одном месте может упасть».

Вот Марк и сиганул с качелей на полном ходу, не желая показаться слабаком. А когда понял, что дело плохо, испугался не столько боли, сколько реакции мистера Уилсона – вполне понятно почему.

– Я все еще могу исполнить какую-нибудь роль… – неуверенно предложил он, и его голос дрогнул в конце.

– Ну с такой ногой разве что роль дерева, – с горечью глядя на его загипсованную ступню, пробормотал мистер Уилсон.

Марк снова опустил голову, теперь еще ниже, и кончики его ушей, торчащие из-под шапки кудрявых волос, окрасились в насыщенный алый.

Мистер Уилсон не был жестоким, напротив, он был одним из самых понимающих и спокойных учителей в школе, но в этот момент ему страшно хотелось треснуть увесистой папкой прямо по этой виноватой макушке. Они так долго искали актера на главную мужскую роль, и Марк подходил идеально, а тут такое! За месяц до премьеры! Когда на кон поставлена честь Джона Уилсона!

Мужчина обессиленно откинулся на спинку кресла, прикрыв лицо рукой.

– Мистер Уилсон, – жалобно протянул Марк, от стыда не знающий, куда себя деть.

– Уйди с глаз моих, – уныло пробурчал он. – И завтра чтобы как штык на репетиции. Будешь играть дерево.

Все равно других актеров для массовки у них нет.

Приободренный Марк глубоко поклонился в знак сожаления, сшибая со стола мистера Уилсона стаканчик с карандашами. Тут же торопливо потянулся его поднять и уронил костыль, который упал прямо на горшочек с искусственными цветами, благо тот был пластмассовым и не разбился.

Марк, чуть не плача, принялся снова извиняться, и мистер Уилсон, вскочив и быстро обогнув стол, подал ему костыль и подтолкнул к выходу, чтобы он, не дай бог, не разнес его кабинет в искреннем порыве искупить вину.

– Иди, иди, не раздражай меня лишний раз!

Марк упрыгал за дверь, к счастью, не принося больше никаких разрушений. Но, судя по грохоту, раздавшемуся снаружи через пару секунд после того, как он скрылся из виду, его удача продлилась недолго.

Джонатан Уилсон вернулся в свое кресло, потирая виски кончиками пальцев. Это была катастрофа. Настоящая катастрофа. Директор со скрипом согласился на эту постановку, выделил настолько мало финансов, что ему приходится добавлять из своего кармана. Их школа с уклоном в точные науки – «О какой музыкальной постановке может идти речь!».

Но мистер Уилсон знал, что ребята из театрального кружка, которых было всего восемь, искренне загорелись этой идеей, и для некоторых из них это был последний год, поэтому он твердо решил отстоять их право выступить на главной школьной сцене хотя бы раз. Это значило, что на премьеру действительно собрался бы полный зал, и ребята смогли бы показать себя не только перед мистером Уилсоном и его мамой, которую он иногда приглашал.

До этого они вечно получали отказы: их планы сбивали то конференции, то математические конкурсы, то еще какая-то ерунда, из-за которой мистер Уилсон спрашивал себя, зачем он вообще устроился учителем музыки в школу с техническим профилем.

Он любил детей из театрального кружка всем сердцем, они долгое время были вместе и крепко привязались друг к другу, но была одна проблема – петь из них умели только двое.

Один из них был вовсе не один, а одна, и на мужскую роль, может, и сгодилась бы, если бы им не нужна была еще и женская, поэтому она сразу была утверждена на нее. А второй – Кристофер Андерсон – наотрез отказывался играть главного героя, как бы они его ни уговаривали.

Марк пришел к ним после того, как они развесили по всей школе объявления о пробах на роль основного мужского персонажа. Как оказалось позже, желание его было отнюдь не добровольным; просто его дружок Дэнни снова взял его на слабо.

Впрочем, они все равно утвердили его в тот же момент, как он начал петь; во-первых, потому что у Марка был хороший голос, а во-вторых, потому что никто больше не пришел и выбирать было не из кого.

Они готовились с сентября, и премьера была назначена на январь – за день до Зимнего бала. И вот сейчас, в начале декабря, Марк посмел заявиться к нему в кабинет со сломанной ногой, потому что его, видите ли, в очередной раз взяли на слабо!

Мистер Уилсон драматично схватился за голову.

Что же ему делать? Где найти кого-то, хоть отдаленно умеющего петь и играть, кого-то, готового за месяц выучить весь сценарий и отработать его? Ведь ученики все-таки заняты учебой, а работы потенциальному актеру предстоит немало, так кто может согласиться на такое?

Мистер Уилсон уже и сам был бы готов выйти на эту многострадальную сцену, вот только его по голове не погладят, когда он будет целоваться с ученицей, даже если это нужно по сценарию.

Он долго сидел в кабинете, раздумывая над возможными выходами из ситуации.

Кристофера уговаривать было бессмысленно, парень был слишком упертым, в этом мистер Уилсон за годы работы с ним убедился сполна. Может, стоило уговорить его петь за кулисами, пока кто-нибудь на сцене просто открывал бы рот…

Но мистер Уилсон уже распределил роли среди ребят, если устраивать рокировку, то все могло получиться куда хуже. К тому же он не был уверен, что хоть кто-то будет рад получить главную роль теперь, учитывая, сколько работы они вложили, чтобы вжиться в своих персонажей, и сколько работы потребуется, чтобы делать это заново.

От невеселых мыслей гудела голова.

Просидев бесцельно еще полчаса, мистер Уилсон, наконец, поднялся. Утро вечера мудренее, да? Может быть, утром в их школу переведется какой-нибудь неограненный алмаз, будущий Сэм Смит, который войдет в их репетиционную и осветит сиянием жалкую жизнь Джона Уилсона…

Или, может, попробовать более нереальный вариант и снова попытаться поговорить с Кристофером? Может, он сжалится? Верится с трудом, но попытка не пытка. Тем более, положение дел действительно отчаянное, а серьезные времена требуют серьезных мер.

Он вышел в уже опустевший коридор, закрывая дверь кабинета на ключ, и понуро поплелся к выходу. Все его волнующее ожидание премьеры превратилось в непосильный груз, давящий на плечи. Как он должен сообщить об этом ребятам? Они были так воодушевлены подготовкой к первой в жизни постановке, так где найти силы их разочаровать?

Эхо его шагов гулко отдавалось в тишине. Было что-то волнующее и немного пугающее в школе, из которой ушли ученики, навевало печальные, тоскливые мысли…

Мистер Уилсон наткнулся взглядом на объявление об их музыкальной постановке, разрисованное и исписанное неприличными словами, и его настроение упало еще ниже. Важная оговорка, по которой поиски исполнителя главной роли значительно усложнялись: в театральном кружке собрались не особо популярные ученики. Ладно, мистер Уилсон просто тактично смягчил; в кружке были одни неудачники, которых вечно шпыняли и которые только под его крылом чувствовали себя спокойно и раскованно. Возможно, Марк сломал ногу специально…

Да нет, такого не могло быть. Быть участником единственного творческого кружка в школе точных наук, конечно, непростая доля, но не настолько же! Да и Марк вроде быстро освоился в их компании и искренне наслаждался репетициями.

Вот это было еще одной причиной, по которой он так боролся за постановку, – возможно, это помогло бы ученикам немного раскрыться, показать, на что они способны. И теперь все так глупо срывалось из-за дурости Марка и его неизменного компаньона Дэнни.

Когда мистер Уилсон окончательно приуныл, до него вдруг донесся голос. И не просто голос, а поющий голос. И не просто поющий голос, а очень хорошо поющий голос.

Неограненный алмаз! Будущий Сэм Смит!

Мистер Уилсон замер как хищник, почуявший добычу.

Голос был низкий, густой, будто бархатный; мистер Уилсон уже видел обладателя этого голоса исполняющим главную роль на сцене, уже слышал аплодисменты, раздающиеся после его выступления, уже был ослеплен сиянием софитов и свалившейся на их кружок славы – вот насколько этот голос был хорош!

Он пошел на звук, словно дрессированная ищейка, по стенке подбираясь к дверям мужской раздевалки, к которой вел чуткий слух.

Мистер Уилсон прислушался, и его унесло на волнах чужого пения в светлое будущее, в котором ему удалось уговорить загадочного незнакомца поучаствовать в их постановке, после оглушительного успеха которой директор признаёт значимость кружка, а его ребят перестают задирать одноклассники.

Но пение вдруг оборвалось, и спустя пару минут к двери с той стороны приблизились шаги. Мистер Уилсон, почувствовав себя героем крупнобюджетного детектива, рванул за угол, притаившись, чтобы раскрыть личность талантливого незнакомца.

И последняя надежда умерла под звук его разбившегося сердца (мистер Уилсон всегда был немного драматичным), когда из раздевалки вышел не кто иной, как Теодор Хейз – капитан их волейбольной команды.

У мужчины даже не было сил удивиться тому, что этот парень умеет петь, настолько разочарован он был.

Мистер Уилсон лично видел его с фломастером, пока тот пририсовывал рожки лицам актеров на их мини-афишах. Он помнил, как Теодор задирал его ребят, заставляя их спеть пару строчек на камеру, чтобы «прославиться в интернете». Или как прокрадывался со своими дружками на репетиции и срывал их нескончаемыми издевательскими комментариями и гоготом.

Честно говоря, если бы из этой двери вышел директор, его бы было проще уговорить попробоваться на главную роль, чем Теодора Хейза.

Честно говоря, Теодора Хейза и уговаривать-то не хотелось.

Мистер Уилсон старался относиться ко всем ученикам с одинаковой доброжелательностью, да и в целом был терпеливым и сдержанным человеком, но этот избалованный высокомерный мальчишка, накормивший свое эго до отвала родительскими деньгами и школьной популярностью, даже в нем не вызывал ничего, кроме глухого раздражения.

Но его голос…

Мистер Уилсон встряхнул головой, отгоняя эти мысли. Проще снова начать доставать Кристофера, чем подступиться к Теодору Хейзу.

Проглотив колючий комок сожаления, он вышел из дверей школы, чтобы полноценно предаться своей печали с банкой мороженого и очередной серией «Друзей» на фоне.

Тем временем задержавшийся в коридоре Теодор с мстительным рвением, высунув язык от усердия, пририсовывал бороду Кристоферу, изображенному на одной из мини-афиш. А потом, разозлившись непонятно на что, просто сорвал афишу, по пути выкинув ее в урну.

* * *

– В этот раз тебя не спасут даже родители! – надрывался мистер Джонс, брызжа слюной на Теодора, развалившегося в кресле и с легкой ухмылкой смотрящего на директора. Тот навис над ним, усиленно краснея и срывая голосовые связки, но ученику, казалось, не было до этого дела – он выглядел так, словно по меньшей мере находился на курорте. Его забавлял вид вышедшего из себя Гарри Джонса, молодого опрятного мужчины, который обычно являл собой образец спокойствия. – Устроить ночью в школе вечеринку! Да ты будешь отчислен!

Запнувшись об эти слова и насмешливо вскинутые брови Теодора, мистер Джонс поправился:

– Я назначу тебе самое суровое наказание!

Теодор фыркнул и закатил глаза. Одно наказание, два, хоть десять – пока его родители спонсируют эту школу, он неприкосновенен.

Внезапно раздался стук в дверь, прервавший бесконечную тираду директора, которую Теодор все равно пропускал мимо ушей, и они оба отвлеклись.

– Кто там? – прорычал мистер Джонс, забыв сменить тон, и лицо учителя музыки, заглянувшего внутрь, приняло крайне сконфуженное выражение.

– Прошу прощения… – растерянно пробормотал он.

– Проходите, – позволил мистер Джонс, решая, что ему все равно нужно отвлечься, пока он не выплюнул легкие в попытке вбить в Теодора невбиваемое. – Что случилось?

– Могу я поговорить с вами наедине? – попросил мистер Уилсон, бросив красноречивый взгляд на Теодора, с неприличным любопытством смотрящего то на одного, то на другого.

– Пшел вон! – шикнул мистер Джонс на ученика, приглаживая растрепавшиеся в порыве праведного гнева волосы.

– Не разговаривайте со мной так, – возмутился Теодор, но все же поспешно ретировался, решая не испытывать судьбу и не желая проверять, как долго кодекс «не бить учеников» способен сдерживать директора.

– Сил никаких нет, – пожаловался мистер Джонс мистеру Уилсону. – Ему хоть в лоб, хоть по лбу. Устроил в школе вечеринку! Ночью! И ведь не отчислить, его отец вложил в школу больше денег, чем мэрия. И ремонт летний обещал проспонсировать… Ну вот какое наказание ему назначить? Он вечно заставляет кого-то работать за себя, а потом с честными глазами утверждает, что работал сам… – Он спохватился, вспомнив, что учитель пришел по своему вопросу и явно не планировал выслушивать жалобы директора. – Так что там у вас?

Обеспокоенное выражение лица мистера Уилсона сменилось на хитрое. Он расплылся в лукавой улыбочке, делающей его похожим на шкодливого ученика, подобрался ближе к ослабленному выходками Теодора директору.

– Мистер Джонс, я знаю, какое наказание вы можете назначить Теодору, – многообещающе начал он, – и будьте уверены, он точно не сможет его избежать.

Гарри Джонс, который уже потерял всякую надежду справиться с бесчинствами Теодора, заинтересованно вскинул брови, и приободренный такой реакцией мистер Уилсон изложил ему свою идею.

Директор воспринял ее с удивительным энтузиазмом и, как только учитель закончил, пригласил Теодора обратно в кабинет.

Теодор развалился на стуле, но в этот раз у Гарри Джонса не задергался глаз от одного его самодовольного вида. Он медленно сел в свое кресло. Сложил ладони на столе. И озвучил наказание, которое его ожидало, с мрачным удовлетворением наблюдая за тем, как с лица Теодора сползала улыбка.

– Нет! – повысил голос он, вскакивая хлопая ладонями по столу, что не лезло ни в какие этические рамки, но ему было абсолютно все равно. – Я не стану этого делать! Да я лучше сдохну!

Но теперь мистер Джонс был обезоруживающе спокоен. Они словно поменялись местами: Теодор раскраснелся от бурлящего внутри гнева, а директор только усмехался в ответ на все его выпады, наслаждаясь безоговорочной победой.

Стоящий позади директорского кресла мистер Уилсон переводил встревоженный взгляд с одного на другого, уже жалея о том, что предложил это все директору. Идея возникла у него спонтанно, когда мистер Джонс обмолвился о наказании. Вообще-то, изначально он пришел, чтобы сказать, что отказывается от постановки, потому что все утро потратил впустую, уговаривая Кристофера. То, что тут оказался Теодор, то, что он провинился и ему требовалось наказание, – было чистой случайностью. Очень удачной для мистера Уилсона случайностью. Однако теперь, видя, как это загнало Теодора в тупик, он снова начал в своей удаче сомневаться.

Если ученик настолько против, есть ли вообще смысл его заставлять? Это же, в конце концов, творчество, а не мытье полов, где и без особого желания справиться можно. Но директор, кажется, был настолько вдохновлен мыслью о том, что наконец-то сможет его наказать, что отступать был не намерен.

Теодор продолжал возмущаться, потом начал кричать, потом принялся умолять поменять наказание и только когда не получил абсолютно никакой реакции от директора, сдался и обессиленно замолк.

– Закончил? – на всякий случай уточнил мистер Джонс, непоколебимо выстоявший все крики и мольбы, подался вперед, упираясь подбородком в переплетенные пальцы, и добродушно улыбнулся. – Тогда повторим еще раз: ты берешь главную роль в постановке мистера Уилсона, усердно готовишься к ней, выступаешь через месяц на сцене, и я забываю все, что ты натворил за этот год. А если ты откажешься, я сообщу в нужные инстанции о том, что ты вломился ночью в школу. Тебе, конечно, ничего не будет, но вот у твоих родителей седых волос на голове прибавится. Как думаешь, что сделает твой отец, когда узнает об этом? Закроет глаза?

Теодор весь сдулся, не находя больше аргументов для сопротивления. Звонку от директора отец бы не придал значения, но вот звонок от полиции проигнорировать не сможет; он далеко не последний человек в городе, и такие сложности его явно не обрадуют. Да, конечно, Теодора отмажут – всегда отмазывали. Но легко он не отделается.

– Что от меня требуется сейчас? – признав поражение, убитым голосом уточнил он. Просиявший мистер Уилсон, хоть и не одобряющий шантаж, но готовый на все, чтобы спасти постановку, вступил в дело, принимаясь в красках расписывать, над чем они работали, какая у него роль и сколько текста ему нужно будет для нее выучить.

Его воодушевления Тео, конечно, не разделял. И вообще всю его вдохновенную речь пропустил мимо ушей, пустым взглядом пялясь в темную поверхность директорского стола. И единственное, о чем он мог думать, это то, что ему придется провести бок о бок с Кристофером Андерсоном ближайший месяц.

С тем самым Кристофером, которого он усиленно избегал целый год. И который, пусть и ненамеренно, но все же нашел способ до него добраться.

Загрузка...