Folder III

C: \Program Files\Нелицензионное ПО

\Victory

• Open file Victory.gone'

• Error: no such file or directory

• System confused: maybe file Victory' is gone?


Виктория — удивительная девушка, напрочь лишенная каких-либо связей с действительностью, необычайно привлекательная и с каким-то непостижимым взглядом на жизнь. Несмотря на то что мы встречаемся уже достаточно давно, я с трепетом ожидаю новой встречи, теребя в руках букетик цветов и поминутно поглядывая на часы. Каждое свидание как первое — а все потому, что не знаешь, что на этот раз взбредет Вике в голову.

И вот она появляется — сердце застывает, трудно сказать, от счастья или опасения провалить любовный экзамен. Для чего она мне нужна, ума не приложу — есть же у меня Маринка, надежная, добрая, спокойная подруга. А для чего я нужен Виктории, я — обычный офисный работник со скромной зарплатой — просто не понимаю. Ей бы ездить в лимузинах и ходить в казино под руку с денежными тузами. Именно это нравится большинству девушек, похожих на нее.

Грива черных волосы рассыпается поверх откинутого капюшона легкой шубки, облегающей стройную фигуру; ноги в лосинах и высоких сапогах несут девушку изящной поступью фотомодели. На лице, аристократически бледном, точеном, словно камея из слоновой кости, лежит умеренная косметика, оттеняющая огромные блестящие глаза, которые смотрят дерзко и загадочно. Такие женщины рождаются для того, чтобы быть царицами. Что она нашла во мне?

— Салют, малыш. Как дела у нашего льва триггеров и интерраптов?

— Нормально, — улыбаюсь я. — А у тебя все хорошо?

— У меня дела, как погода на Кот д'Азюр. Великолепно, но временами бывают циклоны, Но не сегодня, — сверкает она зубами, белыми как... ну как жемчуг, не иначе.

— Пойдем в клуб? — предлагаю я. — Хочешь танцевать?

— Потом. Давай пройдемся — хочется подышать свежим воздухом.

Удивительно, но я так мало о ней знаю. Где она живет, на какие средства, чем занимается, кроме того что ходит по клубам, картинным галереям, уличным выставкам и джазовым концертам, — не знаю. Совсем немного ведаю о ее привычках и увлечениях. Но зато мне очень хорошо известно, что с ней не бывает скучно — Вику не надо развлекать, она сама найдет развлечение для нас обоих.

— Достань мне звезду с неба, а?

Вот это я и имею в виду. Придется теперь изворачиваться, ведь если я скажу: «Это невозможно», она обидится. Ага, на рекламном плакате изображены звезды. Залезаю на столб, к которому подвешен баннер, и перочинным ножиком вырезаю звезду. Не совсем то, что она имела в виду, но сойдет. Вика смеется.

— Эй, парень, дашь девчонку напрокат? — какие-то ребята в кожаных куртках, ухмыляясь, окружают нас.

Как некстати. Серьезных неприятностей, положим, не будет, все-таки улица людная, да и постового я недалеко отсюда видел, но ведь перед Викой я буду выглядеть слабаком, если полезу драться и бесславно получу по зубам. А какие есть еще варианты?

— А может, меня возьмете? — спрашиваю, улыбаясь. — Я тоже красивый и танцевать умею.

— Нет, парень, если тебя можно так назвать, — отвечает один из ребят. — Мы предпочитаем девушек и мотоциклы. Гомики нас не интересуют.

— Какое совпадение, я тоже люблю мотоциклы. Может, мы все-таки поладим? Вы на японцах гоняете или на американцах?

— «Харлей» — лучшая марка! — заявляет бескомпромиссно предводитель рокеров.

— Отлично! А у меня как раз лошадка стоит в паре шагов отсюда. Хотите, покажу?

Мы проходим с полсотни шагов в сторону ближайшего ночного клуба. У входа стоят, беседуя, охранник и патрульный. При нашем приближении оглядываются; рокеры тихо сворачивают в переулок.

— Как-нибудь в другой раз, — прощаюсь я с ними и оборачиваюсь к Виктории: — Я бы мог их успокоить в два счета, да только не хотелось портить тебе настроение, устраивая мордобой.

— Ничего, ты и так неплохо выкрутился, — улыбается она.

— Дипломатия — зер гут! — тут же провозглашаю я.

Мы входим в клуб и какое-то время танцуем, пьем коктейли и слушаем музыку. Потом Виктория просит меня организовать что-нибудь повеселее; я договариваюсь с музыкантами, которые играют вживую, чтобы они пустили меня на сцену. Почти полчаса мы жарим этнический рок — я на японских барабанах, парни на электронных инструментах. Публика в экстазе, Вике тоже нравится. Я ставлю парням выпивку, они благодарят меня — им же за выступление еще и деньги платят. Из клуба выхожу мокрый и уставший, но зато довольный. Вике весело, значит, и мне хорошо.

— Слава, — говорит Виктория, когда мы с ней медленно прогуливаемся по какой-то тихой аллее. — Ты отличный парень, Славик. Веселый, находчивый, не раздолбай и не зануда. Да и программист, наверное, хороший, Но почему-то ты выбрал себе не такую девушку, как я. Почему-то выбрал другую, обычную. Скажи, неужели тебе кажется, что мы были бы плохой парой? Или что твоя Марина тебе подходит больше, чем я?

Я шокирован и молчу. Ну откуда она знает про Марину? Я ведь ничего ей не говорил, общих знакомых у нас с Викой нет. Откуда? И что мне теперь сказать? Что я действительно тянусь к спокойствию и определенности, которые мне дает близость с Маринкой? Что мне не нравится бесконечная игра случая в отношениях с Викой? А так ли не нравится? Или просто голос разума нашептывает держаться проторенного, хорошо известного фарватера? А что говорит сердце, ведь принято в таких случаях у него консультироваться? В чью пользу постукивает мое четырехкамерное душехранилище?

— Вика, прости, пожалуйста. С тобой очень здорово проводить время. Но я не могу жить так, как ты, в постоянном отрыве. Мне... любому человеку моего типа нужна какая-то стабильность, опора. У нас с тобой этого нет...

Господи, какой я идиот! Сказать такое! Как язык-то вражий повернулся, как я вообще позволил ему так поворачиваться!

— Ну тогда прости и меня, — грустно отвечает Виктория. — Зря мы с тобой встречались. Я надеялась, что мне удастся разбудить в тебе жажду жизни... интересной жизни. А ты привык жить по правилам, тебе не нравится неопределенность. Что ж, тогда прощай! Видать, у нас с тобой действительно ничего не получится.

Она отнимает свою руку из моей и уходит, а я стою, как болван, и ничего не делаю. Догнать, попросить прощения, сказать, что ошибся, — нет, я даю ей уйти. Забываю о том, как весело было вместе с ней, думаю только о себе. Да, жить проще, когда все известно заранее — и в отношениях с женщиной в том числе. Но проще — не значит лучше.

Виктория ушла, а мне не всю же ночь стоять на пустой улице! Иду в бар и заказываю выпивки. Пиво, виски с коньяком, водочка с минералкой и джин с тоником — душа болит и просит забвения. Дурацкий вечер в завершение дурацкого дня. Как все нескладно получилось!

На стойку бара, у которой я припарковался, падает высохший древесный лист. Долго и тупо смотрю на него — второй раз за день, откуда они только берутся, черт их дери! — и смахиваю на пол, чтобы освободить место для очередной порции. Пить, так пить!


\Outstream


• Cannot write output file

• Out of space: disk fool?


Я дошел до дверей квартиры, с трудом, да что там, поистине с титаническими усилиями переставляя ноги. Тянуло опуститься где-нибудь на ступеньку и сжаться в маленький тихий беспомощный комок усталости и грусти, но я натужно дышал и взбирался по небольшой лестнице в парадном, как по высокогорному перевалу на штурм семитысячной вершины.

Отходняк после адреналинового всплеска, спровоцированного рандеву с начальником, вкупе с опьянением от совершенных в «Ночной мимозе» возлияний основательно ослабили подколенные связки, а отчаяние, вызванное разрывом с Викторией, вынудило рассудок вместо того, чтобы решать вопрос, как добраться до теплой постели и стакана чаю с лимоном, озаботиться другим вопросом — зачем? В смысле, кому все это надо и зачем я вообще живу?

С такими вопросами в голове очень легко все на свете послать на три буквы и очень тяжело — что-нибудь сделать, например, открыть непослушными спьяну руками дверной замок.

Открыл. Герой угасающего, как последняя утренняя звезда, сознания. Теперь войти внутрь, что-нибудь сделать, чтобы стало тепло и приятно, и отрубиться. И пусть мозги наполнит белый шум унылого завтрашнего дня. Если он наступит, этот день. Хотя сейчас мне абсолютно пофиг, наступит или нет. Несомненно, ждет меня депрессняк, но хуже, чем нынче, уже не будет, ибо я нахожусь на дне потенциальной ямы графика своего поганого самочувствия. Сто двадцать баллов по персональному дерьмометру — на сотню больше, чем у меня когда-нибудь бывало. Закрой дверь, болван! Себе говорю.

Сейчас самым правильным было бы хлебнуть горячего чая и улечься спать. Естественно, я так не сделаю. Я поищу спиртного — нажираться, так вдребезги. Знающие люди говорят, что алкоголь на определенном этапе вымывает все мысли из головы — и плохие, и хорошие; самое время проверить, так ли это, а то ведь стыдно сказать — за всю свою сознательную жизнь ни разу не напился. Но, вот беда, спиртного я дома не держу. А где его достать? Правильно, в магазине. А магазин на улице, и не работает к тому же, по случаю ночного времени. Что остается? Может быть, димедрол, употребленный не по назначению?

Димедрола у меня, конечно, тоже нет. Откуда? Аллергией я не страдаю, В детской больнице, где я лежал в третьем классе на обследовании, ребята баловались скополамином и мне предлагали, но я отказался и нажаловался медсестре. Заработал на плюшки от сверстников, правда, до выписки оставался всего один день. Позже, в институте, один парень-таджик приторговывал травкой, но в те годы я был склонен нюхать только книжную пыль. Вообще, интересный синдром — можно очень долго держаться нормальной жизни, а потом в какой-то момент при сопутствующих обстоятельствах сносит крышу, и тогда пускаешься во все тяжкие, словно святоша, которому в последний день жизни приспичило добыть путевку в ад. Ладно, дурмана мне не достать. Но есть еще Омнисенс.

В пьяном виде в виртуал выходить тяжелее — мозг увлечен собственными видениями и плохо воспринимает смоделированную реальность. Часто бывает самопроизвольный разрыв связи, когда выпадаешь обратно в реальный мир, — просто теряется концентрация на подсознательном уровне. Но глас разума — что говорит мне глас разума? Фигня все, говорит он! Сейчас выйду в сеть и нарежу в мелкие кусочки какого-нибудь тролля на Драгонлэнд-арене или подстрелю пару фрицев — ха, пару сотен фрицев! — в Блицкриг-зоне. И плевать на вирусы!

Разум, несомненно, управляет человеком. Но иногда человек напивается — и тогда разум в пролете, рулят инстинкты. А они у меня, как у всех нормальных людей, примитивные до тошноты. Подраться и потрахаться, желательно с представителем биологического вида хомо сапиенс-эротикус. Второе желание обломалось, хотя в принципе сеть кишит хакерскими порномодулями — но я никогда не задумывался о том, как их достать, не засветившись перед виртуальной полицией. Остается первое, виртуальная драка — развлечение всех недоделанных избранников судьбы. Но для чего судьба обычно избирает человека? Для пинка под зад! (Как смешно я шучу!)

Надеть наушники, очки — что там еще? Запутаться можно в этих проводах. И чего я не купил себе аппаратуру поновее, с дистанционным контактом? Деньги берег. А на что берег, спрашивается? На поездку с Викой на Сицилию? Тьфу! Поеду с Маринкой в Васюкинск. Ничего, что сердито, зато дешево. Епс, да где же эта менюшка! Ага, вот. Подводим курсор... рука дрожит, падла. Врезать бы молотком! Ничего, сейчас войдем в сеть — и начнется кровавый беспредел! На недетские игры аккаунт платный, ну да мне не жалко, хоть развлекусь. Ну, даешь коннект! Давай, давай, хост найден, идет загрузка, инициализация... Что за хрень?!

Я выпал из кресла, получив неслабый удар по мозгам, оборвавший мой примитивный и жалкий, как детский мат, депрессивно-агрессивный поток сознания. Есть такой термин — виртсатори, виртуальное просветление, когда через сеть неожиданно прорывается нефильтрованный блок информации, слишком мощный для восприятия. Поскольку в момент подключения к сети мозг находится в состоянии гиперактивности, то результатом является сильный психический шок, приводящий к потере сознания, иногда с последующей амнезией.

Самое интересное это то, что подобные выбросы информации зачастую производят некие сдвиги на уровне подсознания; многие пострадавшие открывали в себе чуть ли не экстрасенсорные способности, хотя большинство ничего не открывало, а закрывало свою нормальную жизнь, становясь психически неполноценными людьми. Так или иначе, в последнее время в связи с возросшей надежностью Омнисенса подобные случаи почти прекратились, Но мне, конечно, повезло.


\Encounter


Openfile 'encounter.live'

• Be sure that your video codec support reality plug-in


Я обнаружил себя сидящим на полу и бессмысленно перебирающим пальцами обломки дорогой импульсной клавиатуры. И как это я умудрился расколотить ее? Осторожно проинспектировав свою голову, я отметил, что она не разделила участь клавиатуры, да и думать не разучилась, судя по копошащимся в мозгу вопросам типа: «Что это было, и откуда взялась эта тряпочка?»

Эта тряпочка, кстати, была не лоскутком воздушного шарика, а порванной рубашкой, частично еще цепляющейся за мои плечи. Я мысленно вообразил картину — бухой программист, усевшись за компьютер и трясущимися руками законнектившись, вдруг вскакивает, начинает рвать с себя рубашку и крушить клавиатуру, а потом сползает на пол с текущей изо рта слюной... Меня затошнило.

С предосторожностями, достойными гуттаперчевого мальчика, боящегося рассыпаться кучкой гремящих костей, я встал с пола. Монитор мерцал звездной ночью скринсейвера — хорошо, что я не задел дисплей во время припадка. Пусть у меня не голографический проектор, но качественный экран на светодиодах стоит тоже немало.

Я думал о всякой ерунде: о головной боли, о деньгах, отложенных на отдых, о звонке приятеля, который записан на автоответчик, и о чем-то еще, прежде чем понял, что смотрю неотрывно в монитор. Пальцы сжали край стола — дешевой доски из прессованной стружки, обклеенной фанерой. Мой монитор... исчез. Вместо него на столе — тоже еще вопрос, почему ДСП, а не качественный деревянный стол, который я купил полгода назад? — стояло какое-то допотопное чудовище, в корпусе из грязной пластмассы, когда-то серой, а теперь почти черной, с заляпанным маслянистыми пятнами экраном и уродливой задницей, в которой размещалась электронно-лучевая трубка.

Я чуть не рухнул обратно на пол. Дело даже не в том, что новенький светодиодник превратился в старый ЭЛТ-дисплей, которые уже лет пятнадцать но выпускают вообще, У меня на столе стоял мой, именно что мой старый монитор, который я десять лет как отнес на свалку. Я прекрасно помнил черный квадратик, оставшийся от украшавшей морду монитора наклейки, которую я оторвал перед тем, как выкинуть старичка. Я глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону, надеясь успокоиться при виде привычных предметов обстановки. Не тут-то было.

Квартира выглядела так застойно, будто ее не убирали со дня смерти Брежнева и не ремонтировали со дня его рождения. Грязный облупившийся потолок, отставшие порванные обои, облезлая мебель — диван-развалюха и пара кресел-инвалидов, в клочьях вылезшей обивки и пятнах осыпавшейся с потолка штукатурки. Ковер на полу был связан не иначе, чем из кошачьей шерсти, собранной по заборам, об которые уличные мурзики терлись боками, и по-кошачьи пронзительно вонял. Куда делся скромный, но аккуратный интерьер, чистые стены и гладенький навесной потолок? Я сел на диван, дико озираясь, — старые пружины тоскливо заныли, заставив меня схватиться за голову.

Счастье, что обстановка у меня в квартире была не слишком богатая, иначе обилие перемен меня бы просто убило. Но и увиденного хватило, чтобы ужаснуться — в какой кошмарный сон я попал? Под мой блуждающий взгляд подвернулась почерневшая от пота пополам с грязью компьютерная мышь, которую я давно сменил на современный беспроводной манипулятор. Квартира и все предметы в ней преобразились, и самое ужасное, что преобразились в болезненно-знакомые формы.

От неожиданности я даже протрезвел и начал лихорадочно строить догадки. Социальный эксперимент — меня похитили из собственной квартиры и засунули в какую-то шарагу, чтобы принудительно ознакомить с жизнью низов общества? Ученые на секретном объекте осуществили сдвиг во времени, и я вернулся на десять лет в прошлое? Или просто меня переглючило от выпивки и компьютера?

Приняв последнюю версию в качестве рабочей, я встал с дивана и направился в ванную. Зеркало было на прежнем месте — мутное и треснувшее. С ржавых труб капала вода, белоснежная гладкокожая сантехника превратилась в покрытое пятнами язв рябое страшилище, а разбитый кафель противно ходил под ногами. Стиснув зубы, я открыл холодный кран и принялся за водные процедуры.

Довольно быстро я вернулся в привычное состояние ясной мысли и с огорчением вынужден был признать, что это не помогло — состояние было привычным, окружение — нет. Вернувшись в комнату, я уселся на край кресла и начал методично созерцать и осмысливать произошедшие метаморфозы.

Обстановка не менялась, минута шла за минутой, и я стал привыкать к этому. Паниковать мне надоело, поэтому я просто принял перемену с обреченностью закоренелого неудачника. Что ж, жизнь подкинула мне очередную подлянку — но кто я такой, чтобы возмущаться, пучить глаза и брызгать слюной, пытаясь вернуть все как было? Лучше принять свершившееся как данность, проявив меланхолический стоицизм, чем кипятить мозги и метаться, как безголовая курица.

Одна деталь оказалась во всем этом бардаке приятной. Была у меня занавеска с вышитыми на ней мультперсонажами — ну да, я фанат Винни-Пуха, а что тут такого? — которая висела на стене и всегда казалась мне несколько слащавой — розовый поросенок со щечками-булочками, одетый в клетчатые штанишки на помочах, и задумчивый отстраненный медвежонок с бочонком меда под мышкой и воздушным шариком выглядели уж больно по-детски. Так вот теперь я увидел на стене прикольный плакат, изображавший панка Пятачка с зеленым ирокезом на голове и металлиста Винни в клепаной косухе и кожаном берете; друзья, размахивая бутылками, в обнимку пересекали по подвесному мосту бурлящую реку, по которой плыл копытами кверху с цветочком в зубах ослик Иа.

Я усмехнулся. В свое время подобные плакаты продавались на каждом шагу с типовым набором персонажей — панк Леголас и рэпер Гимли, металлистка Тринити и панк Нео, рэперша Лея и хиппи Хан Соло. Ну и мультикам досталось, всем достаточно популярным персонажам. Но вот повесить дома такой хулиганский плакатик я не решался, боясь не угодить вкусам родственников. Да что там скрывать — и «Металлику» я слушал тайком, через наушники плейера, вместо того чтобы поколебать басами саундтреков основание старой квартиры, благо аудиосистема позволяла оттянуться всласть. Так и прошла юность, в нерастраченных мечтах и невыполненных желаниях.

Я встал, еще раз обошел комнату и спросил самого себя: «Ну и что?» Логика подсказывала позвать кого-нибудь на помощь, сопоставить впечатления — вдруг это групповая галлюцинация окажется, а не сольное сумасшествие? Потом я вспомнил про модуль, который загружал днем. А что, если и сейчас я нахожусь в подобном модуле? Тогда вся обстановка вокруг меня, вместе с людьми, будет лишь имитацией. Но у любого модуля есть метка, лейбл. Надо только скосить глаза, и в углу зрения...

Через пять минут голова у меня заболела с удвоенной силой от попыток разглядеть прятавшуюся вне поля зрения отметку. Кто сказал, что она там есть? В хакерских модулях, говорят, нет никаких отметок. Вдруг я случайно попал в такой модуль? Может, это и есть тот самый вирус? Меня забила нервная дрожь.

Неожиданно я заметил в углу комнаты какую-то человекоподобную тень. В другое время я испугался бы, но сейчас, полагая, что нахожусь в компьютерной программе, даже обрадовался.

— Эй, кто там?

Тень выступила из угла, и мне опять сделалось нехорошо. Вокруг нее падали листья. Сухие желтые листья, которые возникали где-то на уровне головы, плавно вальсировали к полу и проваливались сквозь него, с мультипликационной небрежностью теряя реалистичность в момент контакта. Я онемел — такого «кривого» взаимодействия реальности и компьютерной программы я еще не видел.

— Ты кто? — произнес я хрипло, чувствуя, что покрываюсь гусиной кожей.

— А ты кто? — раздался голос, принадлежащий мужчине средних лет, низкий и сильный.

Я подумал о бегстве, но тень отрезала единственный выход из помещения. Выпрыгивать в окно с четвертого этажа не очень хотелось.

— Я вообще-то здесь живу, — сказал я. — Так что вы вторглись в мою квартиру, а это противозаконно.

Тень издала смешок. Она приблизилась, и я с ужасом увидел, что она просто нарисована. Небрежный карандашный набросок, штрихованный силуэт, который совершенно естественно смотрелся бы на бумаге. Но посреди комнаты, стоя в человеческий рост, окруженный такими же нарисованными листьями, которые нагло проваливались сквозь совершенно реальный пол, — он даже не пугал, он вынуждал просто цепенеть от фатального сбоя системы логического анализа, которая заставляет людей подвисать не хуже компьютеров.

— Добро пожаловать в реальный мир, — сказала тень насмешливо. — Все, что ты видел до этого, было сном, а теперь ты наконец проснулся.

Ко мне протянулась нарисованная рука — я отшатнулся, но не успел отскочить. Пальцы схватили Мое запястье, второй рукой я попытался оттолкнуть тень и попал в двойной захват. Я с ужасом уставился на лишенное плоти существо, которое держало меня. Мозг по-прежнему буксовал, отказываясь признавать происходящее реальностью или чем-то еще. А тень начала таять.

Она стекала с человека как жидкая грязь, которую смывает струя воды, как слезают лохмотья сажи под дуновением ветра, как опадает сумрак под лучами света. Передо мной стоял человек — обычный человек, столь же реальный, как и я сам. И я сразу понял, что это все-таки реальность и что в мой дом проник злоумышленник.

— Отпустите меня, или я вызову полицию! — крикнул я. — Квартира под наблюдением! Вас арестуют через две минуты!

Человек отпустил меня и отошел к дверям.

— Если бы я хотел причинить тебе вред, скажем, ограбить, я не стал бы разговаривать. Просто связал бы, пока ты лежал в отключке. Можешь мне поверить, у меня нет дурных намерений.

— Тогда что ты делаешь в моей квартире? — спросил я, слегка успокаиваясь, но ища взглядом телефон (он стоял на журнальном столике, такое убожество — диск вместо кнопок, я и номер-то на нем набрать не смогу с первой попытки). — И кстати, я долго был без сознания? И как ты вошел? Я что, дверь не запер?

— Дверь ты запер. Я вошел одновременно с тобой — ты меня просто не заметил. Если хочешь знать, я весь этот день хожу за тобой по пятам, но ты меня не видел — в лучшем случае, замечал мою тень.

Я почувствовал себя так, будто мой мозг вместе с нервной системой выдернули из привычного тела и засунули в какой-то холодный манекен, Ноги подогнулись.

— И листья?..

— И листья тоже мои. Маленький штришок в той реальности, из которой я тебя вытащил.

— Ты?..

— Да, я. Слушай, завтра ты пойдешь на работу и увидишь кое-что странное. Так вот, я буду рядом и объясню тебе, что происходит. Пока что отдохни, выспись как следует — от тебя разит за версту зеленым змием, — усмехнулся незнакомец. — До завтра.

Он повернулся и направился к выходу. Я попытался воплотить в звуки хотя бы одну из метавшихся в голове мыслей — безрезультатно. Хлопнула входная дверь.

Выбежав в коридор, я увидел, что чужака и след простыл. А был ли он вообще? Я обессиленно опустился на пол в прихожей. Количество событий сегодняшнего дня превысило все мыслимые пределы. Незнакомец, кем бы он ни был, дал дельный совет — сейчас мне нужен сон. Вызывать полицейских бессмысленно — они все равно не поверят в Мой пьяный бред. Я проверил замок на двери, затем, в полной уверенности, что не смогу заснуть, Дотащился до кровати и моментально отключился.


\Real.end


• Tip of the day: upgrade your system if possible. Ifnotpossibleupgradeyourself


Прохожие толкали Мирослава плечами и локтями, будто не замечая его, — спереди, сзади, с боков он получал удары от спешащих по своим делам людей. Привыкший к тому, что среди народа никогда не возникает давки, Мирослав растерялся, и его начало бросать из стороны в сторону, как попавший между двумя встречными потоками воздуха бумажный листок. С трудом протолкавшись через равнодушно-жесткую, как терновая изгородь, толпу, Мирослав очутился у входа в здание, где он работал последние месяцы, и остановился. Он дошел на автопилоте практически до самых дверей, запомнив спинным мозгом дорогу, число и направление шагов. Но тут он встал, усомнившись, туда ли явился.

Вместо выполненного в модернистском стиле здания с облицовкой из цветного мрамора и совмещающими функции каркаса и одновременно украшения металлическими частями конструкции перед ним предстал массивный каменный гроб в четырнадцать этажей, со щербатыми, почерневшими от грязи стенами и треснувшим фундаментом — в прореху в основании стены уже уползла часть тротуара. Мирослав остановился, не решаясь войти.

— Боишься увидеть жесткую реальность, лишенную налета кремовой иллюзии? — раздался насмешливый голос.

Вчерашний визитер стоял рядом с Мирославом. Увидев его, программист не испугался — все-таки этот человек сулил хоть какую-то опору в новом для Мирослава мире. Хотя доверять ему было бы опрометчиво. Но провал реальности настолько выбил у Мирослава почву из-под ног, что он обрадовался любому знакомому лицу.

Ростом чуть выше среднего, подтянутый, с правильным, но не слишком примечательным лицом — русые волосы, прямой нос, прыщи пополам с родинками, светлая щеточка усов над губой и более тёмная щетина на щеках. Его выделял только взгляд — глаза цвета дымчатого агата смотрели чуть с прищуром, пронзительно, словно проникая в душу и оценивая. Одет он был в отличие от Мирослава носившего пуховку и джинсы, в черное пальто, из-под воротника которого выбивался белый ангорский шарф.

— Кто ты? — спросил программист, стараясь держаться на расстоянии.

— Меня зовут Тихон Шелестов, — представился тот. — Можно просто Шелест. Люблю слушать листопад. И вообще, осень — мое любимое время года.

— Понятно, — сказал Мирослав. — Ты что же, пойдешь со мной? Тебя охрана не пустит.

— Ха! — усмехнулся Шелестов. — Я бывал здесь и раньше. Хочешь увидеть фокус? Тогда пойдем. Кстати, как тебе распутица?

— Ужасно, — не удержался Мирослав и начал жаловаться: — На улице какая-то каша, Никогда такою не было, даже весной. Все штаны забрызгал.

— Ну, во-первых, для конца февраля оттепель — обычное дело. Но до схода снега еще мороз прихватит. А во-вторых, ты привык ходить по чистым мостовым в мире своей мечты. Ничего, парень, реальность тебя еще не раз по голове ударит. Ты в метро еще не ездил.

— Да уж, — вздохнул Мирослав, предчувствуя неприятности.

— Пошли, — кивнул Шелестов и направился к входу.

Мирослав последовал за ним с неохотой. Он понимал, что глобальные изменения действительности не могут не затронуть офис, и боялся увидеть место своей работы в новом виде. Где-то на уровне подсознания теплилась мысль, что ничего не изменится, что все будет как прежде и он сможет забыть о том холодном оцепенении, которое испытал, раскрыв глаза поутру в своей квартире и осознав, что вчерашний кошмар не был сном. Увидев в холле турникет и охранников, Мирослав даже обрадовался — на первый взгляд все было, как и раньше.

— Ваш пропуск, — безразлично сказал охранник, протягивая руку.

Мирослав передал ему карточку с фотографией. Вместо того чтобы опустить карточку в прорезь идентификационного устройства, охранник тупо поглядел на нее и вернул. Мирослав прошел через турникет.

— Теперь смотри, — сказал Шелестов, который шел следом.

— Ваш пропуск, — повторил охранник, точно так же протянув руку.

Шелест достал из кармана сложенную пополам пачку купюр и раскрыл ее на манер удостоверения. Охранник тупо поглядел на портрет президента и кивнул. Шелест спрятал деньги и прошел через турникет. Мирослав стоял, раскрыв рот.

— Это же практически манекен. Он так стоит по двенадцать часов. Готов спорить, он даже не думает, — заметил Шелестов.

Мирослав посмотрел на бессмысленное лицо охранника, будто вылепленное из куска теста, переходящее в толстую шею, с опущенным в землю взглядом и отставшей нижней губой.

— Но ведь они не такие, — подавленно произнес он. — Наши охранники веселые ребята, шутят постоянно. Их для того и поставили, чтобы вносить оживление в процесс автоматизации — в идентификатор сотрудники могут и сами карточку просунуть.

— Где ты тут видишь идентификатор? — спросил Шелест. — Автоматика денег стоит. А такой охранник стоит почти бесплатно. Мальчишек или бомжей он не пропустит, а большего и не требуется.

— Бомжей? Это что такое? — удивился Мирослав.

— Да ты, брат, еще многого не знаешь, — хмыкнул Шелест. — Ладно, пошли.

Мирослав последовал за Тихоном, чувствуя подавленность и тоску. Внутренность помещения была, конечно, не такой, как он себе представлял. Чуточку грязнее, неухоженнее, старее — и уже совсем по-другому воспринимаются те же самые коридоры и лестницы.

— А почему мы на лифте не поехали? — спросил Мирослав, перешагивая по ступеням лестницы.

— А ты что, часто на лифте ездишь? — вопросом на вопрос ответил Шелест.

— Да нет, вообще-то. Для здоровья полезнее пешком... — сказал Мирослав.

— Вот именно, что полезнее. У вас лифт уже давно сломан.

— Как это?

— А ты не заметил, что если и пользуешься лифтом, то только чтобы спуститься? Я тебе покажу на обратном пути.

Они вышли на этаж, где находилась основная часть офиса. Здесь располагалась раздевалка, где сотрудники сдавали верхнюю одежду, прежде чем разойтись по комнатам. Раздевалкой в офисе гордились — она была полностью автоматической. Цепляешь на крючок свое пальто или куртку, и она тут же уезжает по конвейерной линии, а на электронном экране высвечивается номер, который затем выдается в виде распечатки на отрывном купоне. В конце дня набираешь номер на пульте — и к тебе возвращается твоя куртка. Автоматика.

Шелест с Мирославом подошли к стойке, позади которой виднелись ряды вешалок с одеждой. А у стойки стояла невысокая грузная женщина, молодящаяся старуха с плохо прокрашенными седыми волосами и напомаженными губами, выделявшимися на потемневшем дряблом лице. Она подхватывала одежду, которую люди клали на стойку, и выдавала номерки.

— Вы раздеваться? — прощебетала она Мирославу. — Давай, голубчик, давай, миленький. Вот так. Сейчас, деточка моя, подожди, сейчас номер дам. Вот, триста сорок шесть. Пожалуйста, голубчик.

Так, осыпая Мирослава ласковыми словами, она предупредительно отдала ему заранее приготовленный номерок и открыто заглянула парню в лицо добрым стариковским взглядом. Мирослав смутился и отвел глаза, поспешно отойдя от стойки.

Следом подошли еще сотрудники. Разговаривая между собой громкими голосами, они побросали куртки на стойку и, опершись локтями на исцарапанную почерневшую панель, ждали, пока старушка суетилась между вешалками, собирая номерки. Ее «деточки» и «мои хорошие» тонули в смешках обменивавшихся шутками приятелей. Взяв номерки, они отправились дальше, даже не взглянув на женщину, которая пожелала им вдогонку удачного дня. Мирослав не выдержал и повернулся к Шелесту.

— Неужели все думают, что это автомат? Неужели все вот так: одежду бросил, номерок молча взял и пошел? И никто ей слова не скажет?

— Никто, — холодно ответил Тихон.

Они подошли к дверям офиса, где сидели менеджеры. Мирослав остановился в нерешительности — он и сам не знал, что ему делать. Навстречу им вышла из-за дверей какая-то девица, высокая, полная, с выпирающей из блузки тугой грудью и длинными рыжими волосами, падающими на раскрашенное, как обложки игровых компакт-дисков, лицо.

— А пройти можно, да? — раздался визгливый голос с хамоватыми интонациями избалованной стервы. — Спасибо! Столпились тут, проходу нет!

С запозданием Мирослав понял, что это — Лена Зайцева, секретарша замдиректора, грацией и утонченностью которой он всегда любовался.

— Заходи, не стой, в самом деле, — подтолкнул его Шелест.

В большой общей комнате сидели несколько девушек. Мирослав сообразил, что пришел к Маришке; он обрадовался и поспешил отыскать ее — после встречи с разительно переменившейся секретаршей ему захотелось общения с приятным человеком.

Маришка сидела за отдельным столом, оформляла договор. Мирослав подсел к ней, узнал ее тонкую руку, зажавшую карандаш между большим и средним пальцами.

— Привет, — сказал он, взяв в руки игрушечную собачку, стоявшую на письменном столе. — Как жизнь?

Маришка подняла глаза.

— Нормально.

Мирослав глядел и не узнавал. Бледная пористая кожа, веснушки на носу, торчащем, как сучок из забора, некрасивые оттопыренные уши, жидкие растрепанные волосы. И глаза — по-птичьи круглые невыразительные глаза, смотрящие тускло, почти бессмысленно.

— Ты журнал принес? — спросила она.

— Какой журнал?

— Каталог из универсама. С ценами на одежду, обувь и аксессуары. Ты обещал.

— Да нет... Вроде ты говорила о книжке. Я принес «Собачье сердце», — сказал Мирослав.

— Какое еще сердце? — возмутилась Маришка. — Я же каталог просила! Ну тебя к лешему, вечно все не то делаешь.

Она уставилась в свои бумаги, что-то отмечая карандашом.

— Марин, мы в театр пойдем? — спросил Мирослав робко.

— Опять ты со своим театром! — недовольно пробурчала Марина. — Мне в галерею надо сходить, весеннюю коллекцию посмотреть. Ты обещал со мной пойти.

— В галерею? — упавшим голосом переспросил Мирослав. — Слушай, а в Анталию ты не передумала ехать?

— Ты же ничего не выяснил, какой там шопинг, — ответила Марина. — Я без этого не поеду. Сначала узнай, какой отель ближе к городу и где цены лучше.

Шелест неслышно подошел, встал за спиной у девушки.

— Не трать время, — сказал он. — Она же просто дура. Она Виктории и в подметки не годится, а ты все с ней возишься. Только жизнь себе портишь. Брось ее, пойдем. Уверяю, ей глубоко безразлично, кто именно будет водить ее по магазинам и оплачивать покупки.

Маришка даже не подняла головы. Мирослав встал молча и ошеломленно попятился. Шелест аккуратно взял его под локоть и вывел из комнаты.

— Меня они не замечают, — сказал Тихон. — Я вне системы, а они внутри. Толкни я кого-нибудь из них под руку, и то вряд ли пошевелятся. Да и на тебя обращают внимание только потому, что долго с тобой общались. Через пару дней ты для них тоже станешь невидимкой.

— Что же это за система такая? — прошептал Мирослав.

— Виртуальная реальность, совмещенная с действительностью. Мнимые картинки, которые покрывают реальный фон, как цветные слайды из проектора отображаются на обшарпанной стене. Я называю это Иллюзион. Каждый из вас видит не то, что есть на самом деле, а то, что он хотел бы видеть. В том числе в других людях. И на общение это распространяется. Ты разговариваешь с Маришкой и пребываешь в уверенности, что ей нравятся твои книжки и театры, а она видит в тебе убежденного поклонника шопинга и просто не замечает твои настоящие увлечения. И так во всем. Всеобщая гармония взаимоотношений. Если вам что-то не нравится в других людях, вы просто этого не замечаете. Исключения, конечно, бывают — ваш босс, например, редкая сволочь, а поскольку он человек, облеченный властью и его слова имеют силу, то вам приходится его выслушивать, так сказать, без купюр. Сочувствую.

— Но как это возможно? — спросил Мирослав. — Как возможно, что эта система управляет моим зрением, слухом, всеми ощущениями? Что это: какой-то чип в голове, или излучение, или что? Скажи, черт возьми!

— Никаких чипов, — покачал головой Шелест. — Всю работу выполняет твое подсознание, это оно искажает информацию, поступающую от органов чувств, и создает оболочку того нереального мира, в котором ты живешь. А вот кто загипнотизировал тебя, кто заставил грезить наяву миллионы других людей...

— Кто же? — спросил Мирослав.

— Не сейчас, — усмехнулся Шелест. — Вон твой друг идет.

По коридору шел Саныч, и у Мирослава в душе будто прокатилась волна чистого свежего воздуха, разгоняющего удушливый застойный аромат тлена и падали. Вот он, приятель детства и юности, весельчак и герой, сильный, смелый и находчивый человек, верный друг, всегда способный поддержать советом, ободрить, помочь в трудном деле. Саныч, которым Мирослав всегда так восхищался и дружбой с которым дорожил, как ничем другим.

— Здорово, братан, — бросил Саныч, протягивая для рукопожатия пухлую руку с пучками черных волос на запястье. — Как житуха?

Его щеки лоснились, вываливаясь через стоячий воротничок, а на влажной губе прилипла шелуха от семечек, которые он грыз, сплевывая прямо на пол. Рубашка топорщилась на груди, смятый галстук был сдвинут набок. Круглый живот нависал над ремнем брюк.

— Прикинь, какое свинство — меня по должности опустили и зарплату урезали, — заявил он с мрачным видом. — Козлы, Синяков с Чистюлиным, меня обскакали, шефу накапали! Но ничего, я их еще урою, еще посмотрим, кто кого в асфальт закатает! Я на них найду управу!

— Саныч...

— А еще, прикинь, у меня права отобрали. Менты, бандюги жирные, чтоб им одни макароны хавать, штрафанули! Типа, я там кого-то долбанул, перепимши. Как будто уже пива выпить нельзя! Подумаешь, три бутылки!

— Саныч...

— Славик, только ради бога, не лезь ко мне! У меня и без тебя проблем выше крыши. Некогда еще с тобой нянчиться. Я и так тебя по жизни за уши тащу. Ты, кстати, батарейки для мобилы принес, я тебя просил?

— Да...

— Давай.

Мирослав вытащил аккумулятор для мобильного телефона, тот перекочевал в жирные пальцы Саныча.

— Работать будет? Ну ты смотри, если чего, я с тебя спрошу. Так, ладно, некогда мне базарить. Давай, до встречи.

Он снисходительно похлопал Мирослава по плечу и зашагал дальше, слегка переваливаясь. Навстречу ему попалась широкобедрая Леночка-секретарша; Саныч хлопнул ее по заду, сально улыбаясь, и получил в ответ гиеновый оскал, изображавший улыбку у Леночки. Пока они обменивались бессмысленными, но липкими репликами, рука Саныча гуляла по попке секретарши; наконец Леночка игриво отстранила его и пошла дальше, развязно виляя бедрами, словно продавец в мясной лавке, вращающий перед покупателем висящую на крюке тушу.

— Ну что, достаточно насмотрелся? — спросил Шелест. — Еще куда-нибудь зайти не хочешь? С коллегами пообщаться, с начальством?

— Нет, — пробормотал Мирослав. — Я... больше не могу здесь оставаться. Пошли отсюда куда-нибудь...

Он вышел, почти выбежал на площадку лифта. Самого лифта не было — по висящему в шахте тросу люди лихо соскальзывали вниз, словно лемминги в норку, а большинство предпочитали спускаться по лестнице. В раздевалке суетилась приветливая старушка, которую никто не замечал.

Мирослав остановился — растерянный, подавленный, беспомощный — и вдруг заплакал, сморщившись, как сушеный инжир, хлюпая носом и по-телячьи взревывая. Слезы, горечью смачивая губы, текли по лицу и капали с подбородка; Мирослав размазывал их рукавом, но от этого только щипало в глазах и на губах оказывались сопли. Его жгло изнутри — за всю жизнь он ни разу так не плакал.

Шелест стоял позади, молча наблюдая — уже без обычной своей усмешки.

Загрузка...